Эдуард Веркин Чудовище с улицы Розы © Веркин Э., 2020 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020 Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность. Чудовище с улицы Розы 1 Это конец Кажется, всё было так. – Пошёл, – сказал я тогда Баксу. Я ещё договаривал это короткое слово, оно ещё прыгало у меня на языке, а Бакс уже нёсся вперёд. Он двигался так резко, что ноги его сливались в размытое пятно, совсем как у гонящегося за антилопой гепарда. Издали Бакс был похож на большую ожившую кляксу. На злую чёрную пулю, выпущенную из бесшумного духового ружья. Прямо в цель. Когда я пробежал метров сорок, Бакс опередил меня уже метров на тридцать, а может, даже и больше. Бакс, несмотря на свои внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым. Гораздо сильнее и резвее меня. Именно поэтому я и послал его первым. Мы неслись между яблонями, быстро, как только могли. Так быстро, что я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Взрыв-вдох, взрыв-выдох. Думать я тоже не успевал. Да и не о чем было больше думать. Мы выскочили на лужайку. Ли увидела нас и радостно воскликнула: – Эй, ребята! Привет! Бакс не снизил скорости. Когда-то в детстве я видел картинку. Поле со скошенной травой, озерко, гуси купаются. К гусям с двух сторон подкрадываются лисы. Нарисовал один мальчик. Картинка была удивительна тем, что художник увидел всё это как бы с высоты птичьего полёта. Белые горошины гусей и острые стрелки лис. И это придало всей сцене необыкновенную живость и какую-то даже трагичность. Когда смотрел на неё, я ясно видел, что произойдёт в следующее мгновение: лисы рванутся, гуси заорут, ветер поднимет белые перья… И, приближаясь к Ли и Римме, я вдруг увидел всё происходящее как бы глазами того мальчика-художника. Сад, яблони, трава, на небольшой полянке гуляют две девочки. И мы с Баксом направляемся к ним. Пройдёт несколько мгновений, и ветер поднимет… – Бакс!!! – крикнула Ли. – Стоять! Мы не остановились. И Римма всё поняла. Сразу. Она выдвинулась вперёд и присела. Ли испугалась, успела ещё крикнуть: – Стоять!!! Бакс шёл первым. Мой расчёт был точен. И Бакс прыгнул. Римма инстинктивно выставила вперёд руку. Бакс повис на ней и потащил Римму вправо. Потом подоспел я. Прыгнул, и меня было уже не остановить. Краем глаза я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли. Затем я врезался в Римму. 2 В клетке Скоро меня убьют. Вероятнее всего, в конце этой недели. А может, и на следующей. Убьют. Убьют, тут уж ничего не поделать. Они должны меня подержать тут ещё какое-то время, потом отправить куда подальше, в какую-нибудь спецшколу для особо неодарённых. Там со мной начнут заниматься психологи, станут ставить на мне опыты, будут показывать мне кляксы и спрашивать, что я в этих кляксах вижу… Но этого не случится. Потому что скоро меня убьют. Я понял это, как только в мою комнату вошёл Белобрысый. Он улыбнулся, сел на стул и угостил меня леденцами. Затем представился. Психолог. Очередной психолог, он хочет мне помочь, он большой специалист по девиантному[1] поведению среди несовершеннолетних и знает, как действовать в подобных случаях. Если я буду сотрудничать, он мне поможет. Я сказал, что готов сотрудничать. И в том, что он мне поможет, я тоже не сомневался. Он поможет мне отправиться на тот свет с минимальными для меня усилиями. – Ты интересный мальчик. – Белобрысый смотрит мне в глаза. – Очень интересный… И он рассказывает мне о том, что современная наука шагнула далеко вперёд и таких, как я, лечат и успешно возвращают в общество. Я согласно киваю. Я вижу, что в глазах Белобрысого прыгает моя смерть. Просить бесполезно. Белобрысый меня не пощадит, а он тут самый главный. Это видно. Он сидит напротив меня и улыбается. Мне с ним не справиться, он гораздо сильнее меня. Он гораздо сильнее даже Риммы. Белобрысый прибьёт меня одной рукой, даже не вставая со стула. А Бакса больше со мной нет. Мне скучно без Бакса, я к нему привык. Я купил его на базаре у одной женщины. Она не знала, какой он породы, называла его «собачкой» и просила сто пятьдесят рублей. У меня было двести, нам, сиротам, полагается ежемесячная помощь от государства, я заплатил и сунул под куртку похожее на валенок существо. Дом, в котором я тогда жил, располагался за городом, воспитанники вели подсобное хозяйство, и пристроить в нём собаку не составило никакого труда. Бакс вырос быстро и вырос большим, сильным и умным. Все его любили, и у меня никогда не было проблем с его содержанием. Во всех приютах, в которых я побывал за свою жизнь, Бакса принимали и любили. Теперь его нет. Мне без него тяжело, я к нему привык. А вообще здесь неплохо. Видимо, это какая-то новая клиника или тюрьма, экспериментальная или построенная на деньги каких-нибудь там миллионеров и спонсоров. У меня отдельная комната с кроватью, двумя стульями и телевизором. Правда, телевизор подвешен высоко, почти под потолок, а экран забран сеткой, но всё равно это здорово. У меня никогда не было своего телевизора и своей отдельной комнаты, вся моя жизнь с самого начала была сплошным общежитием. Хотя нет, в доме у Ли у меня была и своя комната, и свой телевизор, только недолго. И холодильник в кухне, в который можно залезать в любое время. Здесь холодильника нет, зато есть трёхразовое питание. Утром, в обед и вечером. Кормят хорошо, я даже немного поправился. Это и неудивительно, двигаюсь я мало. Зарядки здесь не предусмотрено, всё свободное время я лежу на кровати и смотрю в телевизор. Книжек мне не выдают, иногда приносят газеты, ведь отсутствие газет нарушает мои гражданские права. Гулять меня не выпускают, как особо опасного. Я ведь очень опасен, даже несмотря на перелом… Кстати, перелом мне они залечили. Даже, кажется, вставили в кость стальной штырь для крепости. Так что я теперь здоров. Почти здоров – некоторая скованность в локтевых движениях всё равно наблюдается, и ещё я слегка хромаю. Это от пойнтеров[2]. Но с этим можно жить. Они меня вылечили. Белобрысый специально проследил за этим, лично проследил. Зачем это ему надо, не понимаю. Зачем меня лечить? Чтобы отправить на тот свет здоровеньким? Это даже как-то обидно. Кругом полно больных и голодных, а лечат меня. Смертника. Вот так. Я думаю, что Белобрысый делает это специально, чтобы в случае чего отвести от себя подозрение. Типа он сделал всё, что мог, даже здоровье ему поправил, но ничего не получилось, угрызения совести пациента оказались несовместимы с жизнью… На прошлой неделе ко мне приходил очередной психолог с учениками. Когда ко мне приходит такая компания, меня забирают из моей комнаты. Два здоровенных, как шкафы, санитара ведут меня направо по коридору, в специальный бокс, где есть всё нужное для мозгокрутства. Иногда мне в голову приходит идея: а что, если взять да укатать этих мужиков и попробовать удрать? В принципе это выполнимо. Если я буду достаточно быстрым и если мне повезёт, я смогу вырваться от них. А дальше что? Куда бежать? Судя по глухой тишине и отсутствию окон, я нахожусь в подвале. Может, на первом уровне, а может, на десятом. Даже если я убегу, я не смогу выбраться на поверхность. Так вот, на прошлой неделе ко мне заходил психолог с учениками. Я им очень интересен. В последнее время участились случаи, подобные моему, и они собираются провести исследование и написать серьёзную научную работу. Юные психологи светили мне фонариком в зрачки, тесты какие-то проделывали. Определите, какая из фигур на этом рисунке лишняя. Заставляли верёвочку в кольцо протаскивать, будто я обезьяна какая! Здорово меня затрепали, я не выдержал и даже рыкнул на них. Так они отскочили все от стола и сразу же позвали санитаров. Те ворвались в бокс, заломили мне за спину руки и сунули под нос шокер. Искра заплясала у меня перед глазами, и я сразу стал смирным и послушным, как ягнёночек. А эти психологи тут же бросились писать в свои блокноты: «крайняя степень агрессии», «крайняя степень опасности», «крайняя степень социопатии»… Чушь, короче, писали. Фотографировали тоже. А перед уходом психолог сказал этим своим ученикам, что, мол, несмотря на всё, что я натворил, со мной надобно поступить гуманно, мы ведь не в каменном веке живём. Ученики согласно закивали. Тогда я втянул посильнее воздух, как бы определяя, кто из них пахнет вкуснее, и аппетитно облизнулся – психолог и его команда стремительно свалили, только я их и видел. Удрали, оставив после себя в воздухе запах больницы. Спирт, лекарства, резиновая обувь. Хоть какое-то разнообразие. Один даже карандаш свой забыл, я этот карандаш спрятал. А санитары меня сразу бац – фейсом об тейбл. Больно. Так и живём. Но карандаш не заметили. Или ещё. Тоже на прошлой неделе. Припёрлись две дамочки с фотоаппаратами. Не знаю уж, кто их пустил, обычно ко мне никого не пускают. Нельзя. А они из какого-то журнала глянцевого, пишут статьи типа «Пришельцы похитили свинью-рекордсменку». А я фигура заметная, как говорят в таких журналах, ньюсмейкер. Дамочки угостили меня домашними сырными шариками и давай проливать надо мной слёзы. Что я не виноват, что я такое несчастное существо, жертва этого жестокого мира, неправильного устройства общества. Утешать меня давай, говорили, что уже начат сбор подписей за моё помилование, что меня помилуют, а потом непременно вылечат. И я стану хорошим мальчиком и уже никого никогда не прикончу… И фотографировали меня с разных сторон. И так и сяк. Этих я не стал пугать, сырные шарики были вкусные. Интересно, думал я, каким же надо быть полным придурком, чтобы подписаться под прошением о моём помиловании? Я бы сам себя, если бы, конечно, не знал всей правды, никогда не помиловал. Но меня помилуют. Я ещё маленький, к тому же псих. Меня лечить надо. Но Белобрысый не будет меня лечить, и уж, конечно, он меня не помилует. Выждет удобный момент и прикончит. Я надеюсь, это будет газ. Мне хочется, чтобы это был газ. Я слышал по телевизору, что газ – самая приятная и безболезненная смерть. Раз, и всё – сон. Раз – и ты уже на зелёном лугу, в краях, богатых дичью, в месте, где нет никого, кто был бы тебе неприятен. Белобрысый подойдёт ночью к двери и выпустит под неё газ из баллончика. И никаких следов в крови, сердце остановилось, и всё. А он будет смотреть на меня через стекло двери… Впрочем, не буду забегать вперёд. Почему я всё это тут рассказываю? А рассказываю я всё это потому, что мне совершенно нечего делать. Целыми днями я лежу на койке, смотрю в стену. Иногда в телевизор. Читаю что-нибудь в газетах. Два раза в час в дверь заглядывает дежурный. Он минуту смотрит на меня пустыми глазами, потом исчезает. Бывают дни, в которые я, кроме этой рожи, ничего больше не вижу. Последние часы я проведу в одиночестве. По местному телеканалу крутили передачу про проблемы воспитания подрастающего поколения, про меня там тоже был сюжетец. Показывали Па. Па от меня отказался. Его спросили, почему я такой, а он понёс чушь об ответственности, о просчётах в воспитании, о дурной наследственности, а потом сказал, что он не виноват, он со мной знаком всего полгода, за полгода ничего не успеешь… Я не очень расстроился, это ведь было правдой. После Па показали Ма. Ма заявила, что ей за меня стыдно, а больше ей нечего сказать. И отвернулась. Ли ничего не сказала, её не показывали по телевизору. Это хорошо. Если бы ещё и она чего-нибудь булькнула, я не знаю, что стал бы делать. Повеситься тут нельзя, выручат. Откусить язык и истечь кровью, как японский ниндзя, я не смогу решиться. Один мужик отломал ножку у кровати, налил водой, вставил пыж из резины, а поверх него жёваных газетных шариков. Привязал один конец к батарее, а другой приложил к виску. Ночью вода нагрелась, расширилась, и шарики снесли мужику полбашки. Но это слишком сложно технически. Так что буду пока жить. Что ещё остаётся делать? Так вот. Возвращаясь к вышеподуманному. Скорее всего, это будет газ. А может, Белобрысый подсыплет мне в суп какого-нибудь крысомора. Мало ли? Или укол. Мне сделают успокаивающую инъекцию или там витамины, а в шприце случайно окажется какой-нибудь яд. Или… да мало ли что? Белобрысый может запросто вывезти меня куда-нибудь за город и просто пристрелить. У него есть пистолет, видимо, он положен ему по должности. Однажды Белобрысый заглянул ко мне. Он часто заходил, почти каждый день. Я сидел за столом и смотрел телевизор. Он вошёл и устроился напротив меня. Я что-то почувствовал, какую-то угрозу и покосился на видеокамеру в углу моей комнаты. Всё нормально, огонёк горит. Белобрысый посмотрел в ту же сторону. – Она отключена, – улыбнулся он. – Я же тут всё-таки главный. Огонёк – это так, для отвода глаз. Белобрысый засмеялся. Засмеялся точно так же, как она. И вдруг резко выхватил серебристый пистолет и положил его на стол. Прямо между нами. – Попробуй, – усмехнулся он. – Вдруг получится. Искушение было велико, но я всё-таки удержался. Если он такой же, как Римма, то он гораздо быстрее меня, я даже руку не успею протянуть. – Тогда я. – Он взял оружие и уставил его мне в лоб. Я знал, что он не выстрелит. Это слишком явное убийство. Он сделает это позже. Я знаю это. Я это чувствую. Вы спросите меня: почему я не жалуюсь и не прошу никого о помощи? Во-первых, тут некому жаловаться. Белобрысый тут главный. Во-вторых, у меня синдром богадельни[3]. Дети, которые всю жизнь провели в приютах, детских домах, центрах временного пребывания и других подобных заведениях, не жалуются. Даже в самом маленьком возрасте. Они молчат и сами решают свои проблемы. Так и я. К тому же, если я буду всем говорить, что здешний начальник собирается меня убрать, мне всё равно никто не поверит. А он собирается. По-другому он просто не может. Он ведь точно такой, как она. И он меня уберёт. И не только потому, что месяц назад я расправился с девочкой по имени Римма. Но ещё и потому, что я вижу, кто он на самом деле. 3 Кики пропал Я придумал, чем себя занять. У меня много газет и есть забытый психологами карандаш. Я затачиваю карандаш о спинку кровати и пишу мелкими-мелкими буквами на полях газет свою историю, потом отрываю поля, скатываю в мелкие трубки и прячу в тайник в подошве ботинок. Порою я думаю, что, если вдруг кто-нибудь когда-нибудь найдёт мой рассказ и опубликует, он вполне может его озаглавить «Рукопись, найденная в ботинках». Я рассказываю всё это для того, чтобы убить время, которого у меня в избытке, я рассказываю это в расчёте на то, что мои газетные трубочки хоть кто-то найдёт. Тогда он будет знать, как всё получилось. И тогда у него будет шанс. А ещё я хочу, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что я не псих, не сумасшедший и не лгун. Чтобы хоть кто-нибудь узнал правду. Сразу хочу предупредить, что рассказ мой будет сбивчивым. Может даже показаться, что я перескакиваю с одного события на другое, из прошлого в настоящее и так далее. Это так. Вы, наверное, это уже заметили. Просто я не знаю, как рассказать всё по-другому. Я сижу в своей камере и описываю то, что происходит со мной сейчас, в этот конкретный день. А потом я начинаю вспоминать, что случилось тогда, месяц с небольшим назад. Вот поэтому такой разнобой и получается. Порой я вставляю для ясности несколько мыслей, которые, как мне кажется, поясняют происходившее. А иногда и не вставляю. Это была абсолютно чёрная собака. Чёрная, как смола, которой покрывают дороги. Собака стояла возле изгороди и чесала бок. Затем она остановилась и посмотрела в мою сторону. Холод. Я закрыл глаза. А когда открыл, чёрной собаки уже не было. Показалось, подумал я. Я снова закрыл глаза и снова уснул. Солнце светило через закрытые веки, и сон мой был крепок и безмятежен. Что может быть лучше полуденного сна в старом, чуть поскрипывающем кресле-качалке? – Бакс! Я повернул голову. Бакс насторожил уши и поглядел на меня. – Бакс! Я зеваю и потягиваюсь, хрустя суставами. – Бакс, зараза такая! Бакс смотрит на меня. Я киваю. Бакс вскакивает на ноги. – Сэм! Это она меня зовёт. Ли. На самом деле её зовут, конечно, не Ли, а Елизавета, но кто, скажите, будет называть так двенадцатилетнюю девчонку? Правильно, никто. И все зовут её Лиза. А я ещё короче – Ли. Потому что Лиза – слишком глупо и мне не нравится, похоже на «лизать». – Бакс! – кричит она. – Сэм! Идите сюда! – Ли! – отвечаю я и спешу через кусты на голос. Кстати, я тоже не Сэм. Это мое прозвище. Так меня все называют. Мое настоящее имя Семён. Сеня. Но Семён длинно и старомодно. Раньше меня звали Сеном, но это вообще не то. В итоге я получился Сэм. Так и коротко, и мне нравится. В том месяце у меня был день рождения, и Ли подарила мне серебряный доллар с дырочкой. Я спросил, при чём тут доллар. Ли же сказала, что $ – на самом деле это объединённые латинские буквы U и S, что означает одновременно и United States, то есть Соединённые Штаты Америки, и Uncle Sam, то есть Дядя Сэм. Мне такой умный подарок очень понравился, я прицепил доллар на цепочку и так теперь с ним и хожу. И каждому понимающему человеку сразу видно, что я – Сэм. Сэм и Бакс. Как появилось имя Бакс, я не очень-то и помню. Кажется, кто-то назвал его Собакой Баскервилей, сокращённо Баск. Но Баск не очень удобно звучит, так что постепенно он переименовался в Бакса. Ему, кстати, Ли тоже подарила доллар. Тут уж понятно почему – Бакс. Бакс, он доллар и есть. – Бакс! – зовёт Ли. – Сэм! Я киваю ещё раз. Бакс срывается и пролетает через кусты. Я следую через кусты за ним. Бакс уже несётся к Ли. Он её уже видит, но остановиться не успевает. Это он специально. Спотыкается и летит вверх пузом, дрыгая в воздухе ногами. Шлёпается на спину. Это он специально, я-то его знаю. Ли очень нравится, когда он так вот переворачивается и шлёпается. Она думает, что Бакс неуклюжий, жалеет его. – Какой он у тебя сундук, Сэм! – смеётся она. – Как ты совсем! Я смущённо улыбаюсь. Ли хватает Бакса за уши, он злобно рычит. Ли смеётся. – Я ловчее тебя! Ты, увалень! Сама Ли ходит на гимнастику, и поэтому она очень ловкая. Но Бакс всё равно ловчее. Он ведь собака. А любая собака в десять раз ловчее самого ловкого человека. Вот, например, Ли очень любит неожиданно щёлкать Бакса по носу. Не знаю, чего уж интересного в том, чтобы щёлкать пальцем по мокрому собачьему носу, но многим людям это нравится. Ли тоже. За те доли секунды, что её рука тянется к его морде, он может отпрыгнуть по крайней мере пять раз, но, чтобы сделать ей приятное, он сдерживает рефлексы и дожидается, когда её палец коснётся кончика его носа. Я-то его, хитрюгу, знаю. – Попался! – радостно крикнет тогда Ли, а я сделаю вид, что жутко расстроен неловкостью своего пса. Затем она назовёт его ещё раз сундуком и угостит собачьим печеньем. Я сделаю пальцами запрещающий знак и возьму печенье сам. – Ты чего? – удивится Ли. – Ешь собачье печенье? – Ага. Оно вкусное. Вот попробуй! Ли тоже берёт круглый сухарик прямо из-под носа жалобно скулящего Бакса. Пробует. – И в самом деле вкусное. Только несолёное. – Собакам солёное и сладкое нельзя, – объясняю я. – А сухарики вкусные, мы раньше всегда их ели. Поешь, водичкой запьёшь, и всё в порядке. – А чего Бакс их не кушает? – спрашивает Ли. Бакс скулит громче. Я разрешительно подмигиваю ему. Он зарывается мордой в сухари и аппетитно хрустит. – Хороший. – Ли снова щёлкает его по носу. Бакс не обращает внимания, не уворачивается. Пусть Ли думает, что это она у нас тут самая быстрая. – У нас тоже раньше собака была. – Ли треплет Бакса по голове. Ей можно. Из остальных никто не решается, разве что Ма. Да и то с опаской. – Собака была у нас. – Ли гладит Бакса по спине. – Породы лабрадор. Только её потом машиной сшибло. А ты, Бакс, злодей! Кто в гостиной на диване валялся? Селёдка снова ругаться будет – ты ей на диван шерсти напустил, а ей убирать. А это, между прочим, исторический диван, на нём однажды сам Гагарин сидел! Я киваю головой и стучу кулаком Баксу по голове. Я-то прекрасно сознаю, что диван – вещь историческая, только вот Баксу на это глубоко наплевать. Ему что Гагарин на диване сидел, что Маленький Мук – всё едино. Он знает, что на диване очень удобно валяться. Вот он и валяется. Я сижу в кресле, смотрю телевизор, а Бакс лежит на диване и тоже смотрит. Во всяком случае, делает вид, что смотрит. А Селёдка – это наша домработница. Её зовут Изольда, но на Изольду она совершенно не похожа. Похожа на селёдку. Так и зовём. – Селёдка его пылесосом! – смеётся Ли. – Всю пыль из него вычешет! Бакс боится пылесоса. Это ужасно смешно. Почти шестидесятикилограммовая зверюга, способная перекусить дюралевую трубку толщиной в большой палец, при первых же пылесосных звуках прячется под кресло или в какую другую щель и не появляется, пока уборка не будет окончена. Как щенок. Селёдка этим пользуется и Бакса моего всячески ущемляет. По дому гоняет. Впрочем, Бакс ей мстит. Несёт, бывало, Селёдка чай на веранду, а Бакс спрячется в кустах, а когда Селёдка проходит мимо – как выскочит! И морду ещё такую зверскую сделает, что кто угодно испугается, не только Селёдка. Селёдка взвизгнет, поднос у неё на траву упадёт, а Баксу только того и надо – быстренько все пирожные и сахар проглотит – и в сад, под деревом дрыхнуть. А Селёдка назад в дом идёт – за новыми пирожными. А обратно уже с пылесосом – чтобы Бакса отпугивать. Такая у них война. А вообще-то мой Бакс – добрейшее существо. Недавно Ли притащила из школы белую крысу, так этот дурень её взял, да и тяпнул, думал, игрушечная. Крыса, конечно, всмятку, Ли в слёзы. А Бакс как понял, что натворил – так чуть не рехнулся. Заскулил и под дом забился, еле я его оттуда выманил. Он потом неделю переживал – ничего не ел, а это для него пытка настоящая. – Помнишь Селёдку? – спрашивает Ли. – Тётю Изольду? Пылесос помнишь? При слове «пылесос» Бакс морщится и показывает зубы. Ли покатывается от хохота. – А ну, найди Селёдку! – говорит Ли. Я одобрительно киваю. – Давай, поищи её, – просит Ли. Бакс поднимает морду вверх и втягивает воздух. Морда его начинает дрожать и дёргаться, я просто вижу, как сквозь его мозг проносятся сотни, тысячи запахов, окружающих нас со всех сторон и нами не слышимых и не ощущаемых. Яблоки, яблочная кора, баранина с кухни, бензин из гаража, сигареты – это Ма втайне курит, пыль, в углу сада кроличье семейство, соседи топят углём, одеколон «Арктика» – это Па, кожа дивана… Ага, так и есть. Селёдка. Рубит в кухне салат… Бакс уже собирается выпустить наполнившие его голову запахи обратно, в мир, но вдруг там, в мешанине сотен и тысяч оттенков, он ловит то, что заставляет его задержать выдох. Запах. Неуловимый, практически неуловимый, одна частица на миллион. Бакс поворачивает морду ко мне, и я вижу, как шерсть у него на загривке поднимается, а глаза выкатываются. Зрачки расширены. Такого Бакса я видел всего один раз. …Мухи. Огромные чёрные мухи въедаются в ещё живое мясо… Собака напрягается, готовая сорваться с места, я с трудом удерживаю её за поводок. – Что это? – спрашивает Ли. – Что с ним? – Не знаю, – отвечаю я. – Что-то почувствовал. – Что? – Всякое может быть, – говорю я. – Может быть, котяра этот… Бакс смотрит в сторону сада и дрожит, я чувствую, как ходят под шкурой его мышцы. Он рычит. – Скажи. – Ли треплет меня за рукав. – Скажи, а то я буду всякую ерунду выдумывать и только напугаюсь. Я смотрю на Ли. – Я никому не разболтаю, – уверяет она меня. – Честное слово, никому не разболтаю… Бакс рычит, я с трудом удерживаю его. Но тут налетает северный ветерок, и Бакс неожиданно успокаивается. Я отпускаю ошейник. – Я видел чёрную собаку, – сообщаю я. – И что? Вокруг полно чёрных собак. А там под забором есть хороший подкоп, Бакс вырыл. Слушай, а может, он на собаку и рычал? – Ты не поняла, – я усаживаю Бакса на землю. – Это не простая собака. – Бешеная? – испуганно оглянулась Ли. – Не бешеная… Это… другая собака… Таких собак видят перед тем, как случится что-либо нехорошее. Это как дурная примета… – Всё-всё-всё, – замахала руками Ли. – Дальше не рассказывай! Я не люблю всякие страшилки… Я пожал плечами. – Это не значит, что обязательно что-то плохое случится, – сказал я. – Но когда видишь чёрную собаку – это знак. На это нельзя не обращать внимания… – А ты откуда знаешь, что это знак? – спросила Ли. – У нас в приюте истопник был, его Сухим звали, – ответил я. – Он всё про разные знаки знал. Всех нас учил. У него поперёк тела шрамы в несколько рядов шли… – Откуда? – Он говорил, что оборотень. – Оборотней не бывает, – сказала Ли. Я промолчал. – Ну, хорошо, будем считать, что наш Бакс почуял оборотня, – захихикала Ли. – У меня есть серебряные серёжки, можем их переделать в пули. – Отличная идея, – сказал я. – Но только не сейчас, сейчас слишком жарко, чтобы плавить серебряные пули. – А что делать тогда будем? – спрашивает Ли. – В догонялки не будем играть, надоело. В прятки тоже. Может, погуляем? До озера и обратно? Я не против погулять. Бакс же при слове «гулять» начинает приплясывать. – Вот и отлично, – говорит Ли. И она попыталась снова щёлкнуть Бакса по носу, но в этот раз он решил уклониться. После чего мы направились к воротам. Ли шагала впереди, я тащился сзади, Бакс, как самая настоящая телохранительская собака, брёл за мной – прикрывал спину. Возле ворот нас догнал на машине Па. Он затормозил и опустил стекло. – Гулять идёте? – спросил Па. – Ага, – ответила Ли. – К озеру спустимся. Лимонаду купим. – Понятно… – Па почесал подбородок. – Вы там повнимательнее смотрите. – А что? – Кики пропал, – сказал Па. – Вчера с утра куда-то ушёл, и всё, больше нет. Мать расстроена. Плачет. – Может, погулять пошёл, – предположила Ли. – Он раньше никогда на ночь не задерживался. – А может, он на чердак залез? – ещё предположила Ли. – Чердак я прошлым летом забил, забыли, что ли? – Он всё-таки кот… – сказала Ли. Па покачал головой, открыл ворота и поехал в город. – Кики пропал, – задумчиво произнесла Ли. Бакс гавкнул, выражая сдержанную радость. – Может, ещё отыщется, – предположил я. Так и началась вся эта история. 4 Ненавижу кошек Это был мой первый настоящий дом. До этого я жил в основном по приютам, а один раз в интернате для детишек, больных туберкулёзом. В туберкулёзном интернате жилось лучше всего, он располагался в кедровнике, и там хорошо кормили. А год назад запустили федеральную опекунскую программу. Типа, пусть каждая обеспеченная семья, ну те, кто хочет, конечно, возьмёт на попечение по ребёнку из детских домов, а кто может, пусть возьмёт двух. Многие богатенькие Буратино откликнулись на призыв правительства и взяли себе сироток. Мне тоже повезло. Я попал в дом к Ли. Ли была единственным ребёнком. Па и Ма хотели ещё детей, но у них чего-то там не получилось. И они решили помочь мне. Меня приняли очень хорошо. Взрослые выделили мне комнату на втором этаже и разрешили называть себя Ма и Па. Ли подарила мне компьютер, правда, я не умел им пользоваться. Бакса все они тоже признали, он был добрым псом и умел расположить к себе людей… Бакс. Иногда я завидую ему, он сейчас мёртв. Мёртв, мёртв, могу поспорить. Я слышал, как хрустнул позвоночник, после такого хруста не выживают. Мне жаль его. И ещё мне стыдно. Это ведь я подставил его, я. А по-другому было нельзя, по-другому я бы не справился. И выбора у меня не было – или Бакс, или Ли. На самом деле выбора не было. Но я думаю, Бакс на меня не обижается. Он смотрит на меня со своих богатых дичью лугов и не обижается. Он выполнил свой долг, оправдал своё предназначение и существование, иначе он поступить просто не мог. Как всякий настоящий воин, он встал на защиту своей семьи и погиб в бою. Слава тебе, мой друг, мне тебя не хватает. Забавно, сегодня прочитал в газете интервью Селёдки. Я вообще-то думал, что мне газеты нельзя читать, чтобы психика у меня дальше не расшатывалась. Но, видимо, по указанию Белобрысого газеты мне приносят. Он хочет изучить мою реакцию. Так вот газета. Селёдка там на целую страницу разразилась рассказом о том, как она спасла Ли, «этого несчастного ребёнка», от «кровожадного чудовища и его зверя», то есть от меня с Баксом. Как она героически выскочила из дома, как, орудуя граблями, отогнала меня от тела и грудью защитила Ли. Как вызвала милицию… Ну, и так далее. Кажется, ей собираются вручить медаль за личное мужество. Хотя на самом деле всё было не так. Едва Селёдка выкатилась на полянку, как сразу же завопила, словно сирена на озёрном буксире. И вопила, наверное, целую минуту и только потом уже героически спряталась в будке для садовых инструментов. Я, когда убегал, её слышал. Ладно с ней, с Селёдкой. На неё я не в обиде. Сейчас в меня только ленивый не плюёт. Вчера по телевизору была передача, в основу которой лёг этот самый «Пригородный инцидент». То есть моя с Баксом история. Кажется, каша заваривается серьёзная. По всей стране заваривается. За последних две недели активные группы граждан бессудно расправились с двенадцатью собаками породы Бакса, тремя немецкими овчарками и семью доберманами. Под горячую руку попал даже один чёрный русский терьер, зверушка уж вполне безобидная. Хозяева боятся своих собак. Некоторые просто выгоняют их на улицы. Где их успешно отстреливает милиция. Через парламент собираются провести закон, запрещающий домашнее содержание служебных собак, собак бойцовых пород и собак, чей рост превышает сорок сантиметров. Так же серьёзно обсуждается вопрос о возможном прекращении действия федеральной программы опекунства. В разных областях уже возвращены в свои детские дома около сотни воспитанников. И вообще количество усыновлённых и взятых под опеку детей по всей стране стало стремительно снижаться. А виноват во всём я. Я поднимаюсь с кровати. Мне не очень нравится здешний матрас, дома у меня был лучше. Мягкий, набитый вкусно пахнущей кокосовой стружкой. А у Бакса была большая плетёная корзинка, и он спал в ней, как кошка, это ему Ли подарила. Я поднимаюсь с кровати и делаю три шага вперёд, затем три шага назад. Если сделать четыре шага – упрёшься носом в стекло двери, а это ни к чему. Потому что, когда я упираюсь в стекло, дежурный начинает нервничать. Он подходит к моей комнате и показывает мне шокер, пускает голубую искру. Странно, я стал замечать, что дежурный мне начинает постепенно нравиться. Может быть, это оттого, что я почти никого не вижу, кроме этого дежурного. – Будешь дёргаться, – говорит дежурный, – я тебя живо успокою. Дежурного я понимаю. Работа у него нервная и опасная. Ведь охранять меня – опасное занятие. Вредное для здоровья. – Сидишь? Так тебе и надо, – ворчит он. – Все вы такие. Сначала кошек душите, потом на людей переключаетесь… Дежурный, оказывается, кошколюб. Вы вот любите кошек? Если вы любите кошек, значит, я не из вашей компании. Я кошек не люблю. Я их просто ненавижу. Видимо, это наследственное. Я не люблю кошек. Про то, что кошек не любил Бакс, нечего и говорить. И с кошки, в общем-то, всё это и началось. Началось всё с Кики. С этой мерзкой блохастой твари, которую почему-то так любила Ма. Сначала я даже обрадовался, что он пропал. Этот жирный котяра нам всем давно уже надоел. В смысле нам с Баксом. Я бы даже отступился от своих принципов и придушил бы его потихонечку, но было жалко Ма. А придушить Кики стоило. За относительно небольшой период нашего знакомства Кики успел внушить к себе ненависть. Кики обладал целым набором на редкость отвратительных качеств. Более противного существа я не встречал в своей жизни и думаю, что больше и не встречу. Кики был неприятен внешне, и его внутренний мир вполне соответствовал его облику. Кики был огромен. Это был исполин среди котов, я думаю, он весил никак не меньше десяти килограммов. Причём это был не только чистый жир, но ещё и весьма злобные мускулы – Кики с лёгкостью сиамца взбирался в случае опасности на любой столб, что свидетельствовало о его хорошей физической подготовке. Такую значительную массу Кики приобрёл благодаря пристрастию к одному оригинальному блюду. С утра Ма готовила Кики еду – открывала две банки тунца, запускала их в блендер, добавляла туда пяток бананов и взбивала до получения однородной серой массы. После чего Ма вываливала всё это в небольшой тазик и звала Кики. Кики появлялся и сжирал бадью за минуту. После чего отправлялся спать на шкаф, чтобы мы с Баксом не могли его достать. Кстати, на этот шкаф тоже опирался сам Гагарин. Но Селёдка Кики не гоняла, видимо, она ощущала с ним тайную духовную близость. Кики процветал. Мне всё время казалось, что Кики вот-вот должен окочуриться от ожирения сердца, но Кики жил на радость Ма и на скорбь нам с Баксом. Кики был вреден. Это был настоящий монстр, разрушитель и враг всего живого. Кики с упорством Терминатора уничтожал в округе всякую мелкую живность. Мышей, кротов, воробьёв, ласточек, навозных жуков, летучих мышей, морских свинок, других кошек, попугаев, список его жертв можно было продолжать до бесконечности. Причём свою добычу Кики не поедал, а закапывал в дальнем углу сада. У него там образовалось целое маленькое кладбище. Пытался Кики одержать триумф даже над собачьим племенем. Он брал, к примеру, украденную в детском саду морскую свинку, душил её и выкладывал на дорогу. Через минуту появлялся соседский абрикосовый пудель и принимался со свинкой играть. И тут откуда-нибудь из кустов вылетал Кики. Глупый пудель с визгом нёсся прочь, и только неповоротливость Кики спасала этого розового доходягу от позорной смерти. Представляю, с каким наслаждением поместил бы Кики трупик несчастного пуделька на своё кладбище! Мы с Баксом пытались его отучить от этих манер, но неудачно. Нам удалось спасти лишь семейство кроликов, обитавших в углу сада, да и то случайно. Как-то мы с Баксом отправились посмотреть на кроликов и их детёнышей и застали там бесчинствующего Кики. Кики увлечённо, с омерзительным громким урчанием раскапывал кроличью нору и не заметил, как сзади подкрался Бакс. Почуял опасность Кики лишь в последний момент – он рванулся, и в зубах у Бакса остался лишь самый кончик его хвоста. Я хотел сделать из этого хвоста брелок наподобие заячьей лапки, но подумал, что это несколько огорчит Ма. С тех пор Кики к кроликам не лез. Впрочем, вредил Кики не только маленьким и беззащитным, он вредил всем, кому в силах был навредить. Бывало, Кики прятался на яблоне, под которой любил отдыхать Бакс, Бакс приходил, ложился спать – и тут на него с мявом обрушивался Кики! Удовольствие, прямо скажем, для Бакса небольшое. Или ещё. Бакс не всегда всё сразу съедал из своей миски, оставлял. Коварный же Кики никогда не упускал случая в эту миску нагадить. Но больше всего пострадал от Кики Па. Однажды Па шёл по коридору, а Кики брёл навстречу. Конечно же, Кики и не думал уступать Па дорогу. И совершенно заслуженно получил ногой под брюхо. С тех пор Кики затаил на Па обиду и вынашивал планы мести, ждал подходящего случая. И случай скоро представился. На сорокалетие сотрудники в фирме, где Па был начальником, скинулись и купили Па дорогие швейцарские часы. Па их очень любил. Как-то раз он пришёл с работы и совершенно случайно положил часы не в комод, как обычно, а в хрустальную конфетницу. И вышел. В окно тут же проник Кики, он залез в конфетницу, помочился в неё, да ещё и нагадил прямо на часы Па. Тогда Па хотел застрелить Кики из пистолета, но мать Кики отбила. И нам запретила Кики наказывать. С тех пор Кики совсем распустился и буянил уже совершенно безнаказанно. А теперь он пропал. Мне бы радоваться, но радоваться с чистым сердцем я не мог – Ма очень расстраивалась, а я не люблю, когда кто-то расстраивается. И я решил найти для неё Кики. Я подозвал Бакса и сказал: – Кошка. Кошка. Ищи. Пёс прижал нос к земле и медленно двинулся наискосок сада. Бакс очень быстро нашёл след Кики. Он посмотрел на меня, гавкнул и уверенно двинулся к забору. Видимо, здесь Кики взгромоздился на изгородь, чтобы выбраться на улицу. На изгородь я влезать не стал. Мы добежали до прокопанного Баксом лаза и выбрались через него на улицу Розы. Наша улица зовётся улицей Розы. Хотя я лично никогда тут ни одной розы не видел. Па говорит, что это название происходит ещё со времени революции 1917 года. Улицу назвали в честь Розы Люксембург[4], а потом фамилия Люксембург как-то отпала и улица стала называться улицей Розы… Ладно, опять отвлёкся. Мы вышли на улицу Розы, Бакс быстро отыскал след пропавшего кошака и двинулся по нему. Сначала Кики брёл вдоль дороги. Он пребывал в хорошем настроении – очень скоро мы обнаружили задавленную им лягушку. Видимо, Кики вышел немного погулять и размять свои кости перед серьёзным преступлением. Скоро он перебрался на другую сторону улицы, дошёл до перекрёстка, немножко подумал и направился вверх по холму. Раньше на холме стояла водокачка, к водокачке вела липовая аллея. Но в войну водокачку разбомбили, а потом ничего уже и строить не стали. Аллея разрослась, и вся верхушка холма покрылась липами, получился лес, который все почему-то называли парком. На самом деле это уже был настоящий лес, правда, не очень густой. Лес, как шапка. Наверху лес, а под ним город, бухта, железная дорога, озеро. Лет двадцать назад собирались лес на холме вырубить и понастроить дач, но народ воспротивился и лес отстоял. Кики зачем-то направился в лес. Я сам не очень люблю этот лес. Кусок древней тоски в самом сердце цивилизации. Вросшие в землю валуны, красные кирпичные развалины, неприбранность какая-то. Но Кики пошёл именно сюда. Сначала Кики уверенно направлялся в лесную чащу, чтобы задрать там дикого хомяка или какую-нибудь птицу малиновку. Я понял это по тому, как плотно шёл по следу Бакс. Но затем характер следов Кики, вероятно, изменился. Кики вдруг пошёл извилисто, стал шастать туда-сюда. От дерева к дереву. Сначала я думал, что Кики просто рехнулся. Но потом я догадался. Кики здесь не просто шёл, Кики убегал. Запутывал следы. Бакс остановился и зарычал. Мне это совершенно не понравилось. День перестал быть солнечным и беззаботным. И я перестал быть беззаботным, я похлопал Бакса по загривку, и мы двинулись дальше. Мы обогнули остатки кирпичной стены и вышли в заросшую липовую аллею. В аллее Кики заметался ещё сильнее. Отчаянно заметался, даже мох кое-где лапами повыдирал. Я шагал медленно, насторожённо. Странно, но Бакс, обычно такой весёлый и жизнерадостный, как-то сжался и тащился рядом, к тому же постоянно оглядываясь на меня. Аллея заканчивалась трёхсотлетней липой. Там, возле этой толстой чёрной липы, Бакс остановился. – Вперёд, – приказал я. Но пёс не сдвинулся. – Вперёд! – повторил я. Бакс зарычал, и его шерсть встала дыбом. Я оглянулся. Никого. – Двигай… – сказал я уже не так уверенно. Бакс пригнул морду к земле. Он рычал и не трогался с места. Такое я видел уже во второй раз. Вернее, в третий. Скорее всего, возле этой чёрной липы преследователь догнал Кики. Первый раз Бакс вот так же остановился три года назад. В наш город, ну, туда, где располагался мой очередной детский дом, приехал бродячий зверинец. Нас повели всем классом смотреть на животных, детишки, общаясь с животными, становятся добрее и лучше. Я обрадовался, но сказал, что пойду вместе с Баксом, ему тоже будет полезно посмотреть на животных. Наш воспитатель сразу же сказал, что это невозможно, при виде Бакса звери будут нервничать. Я целый день убеждал директора, что Бакс спокойный и ни с кем ругаться не будет. Нас пустили. С утра к крыльцу подогнали автобус, все ребята дружно погрузились, и мы отправились на экскурсию. Передвижной зоопарк расположился на рыночной площади прямо напротив Дома культуры. Мы купили билетики с детской скидкой и двинулись вдоль клеток. В первой клетке сидел волк. Я испугался, что волк, увидев Бакса, сразу кинется на решётку, но волк остался равнодушен. Бакс же тихонько заскулил и прижался к моим ногам. Одна девочка сказала, что волк совсем как собачка и совершенно не страшный, но я-то видел, что это не так – в глазах у волка жила ненависть, волк был опасен, волк ждал. И в случае чего волк ни за что не упустил бы своего шанса. Дальше мы встретили дикого кабана, и он тоже был опасен. Оленя со спиленными рогами и северного оленя, который от тёплого климата весь полинял и был похож на неопрятную овчарку-переростка. Хуже всех был крокодил. Он лежал в полуденной отключке, судя по запаху, обожравшись какой-то тухлятины. Зебра. Зебра оказалась похожа на обычную полосатую лошадь. После зебры были енотовидная собака и лев. Собака не стала на нас смотреть, а лев посмотрел. Это был совсем маленький и усталый лев, я представлял львов совсем другими. Потом я понял, почему лев такой – я заметил на полу клетки крошки, льва кормили хлебом, и поэтому он был такой худой. Одни глаза и грива. Глаза большие. Там ещё были страус, водная змея анаконда в каком-то искусственном болотце, павиан, он мне не понравился. Зубр с зубрёнком. Мы шагали вдоль всех этих животных, и мне было их жалко. А в самом конце ряда клеток Бакс вдруг остановился и зарычал. Как я его ни толкал и ни дёргал, Бакс не двигался, и мне пришлось хлестнуть его по спине поводком. Бакс неохотно поплёлся за мной. Это была пантера. Она была больна. В боку у неё совсем не было шерсти, торчало наружу мясо, а по нему ползали жирные чёрные мухи. Пантера их даже не сгоняла. Может, она устала, а может, ей было уже всё равно. Я не стал на это смотреть, а наш директор спросил, почему администрация не принимает никаких мер. Служитель сказал, что пантера никого к себе не подпускает, а дать ей снотворное нельзя – сердце может не выдержать. Вот так. Директор стал возмущаться и говорить, что будет жаловаться, что так обращаться с животными нельзя, что не пройдёт и двух дней, как их зверинец будет закрыт… Служитель молчал. После этого мы сразу же уехали домой. Настроение у всех было плохое, и мы всю дорогу молчали. А вечером по местному радио передали, что пантера убежала. Организовали облаву. Десять человек с ружьями и собаками зашли к нам в детский дом и сказали, что они собирают всех служебных собак и им нужен Бакс. Я сказал, что Бакс без меня не пойдёт, директор подумал и отпустил нас, выдал мне плащ и сапоги. Потом я понял, что для облавы им не требовались служебные собаки, им нужна была сила, они хотели послать кого-нибудь вперёд. Облава рыскала по окрестностям нашего приюта. Впереди сеттер[5] и две борзые. Люди с ружьями бежали за ними, а мы с Баксом были пока сзади. Сеттер сделал стойку и повёл в овраг. Он повизгивал, дрожал и вообще психовал. Ещё бы, это не уток на болотах тиранить. Бакс смотрел на него с удивлением, он пока ничего не чувствовал, у сеттера нюх был острее и тоньше. – Нашёл, – руководитель облавы оттащил сеттера и кивнул мне, – запускай своего убийцу. Я отщёлкнул с ошейника Бакса карабин. – Бакс! Вперёд! Ищи! Бакс посмотрел на меня, я кивнул, и мой пёс понёсся по запаху с грозным рычанием. Я хотел было побежать за ним, но взрослые отстранили меня и вошли в овраг первыми. Пантера умирала. Она лежала и смотрела на нас. Половину её правого бока занимала огромная рана, кишащая жёлтыми червями. Они копошились в воспалённом мясе и жрали пантеру ещё живую. Наверное, она уже ничего не чувствовала. Я надеюсь. Бакс чихнул и поморщился. Он посмотрел на меня, спрашивая, что ему делать. – Стой пока, – велел я. Бакс заскулил. Я положил руку ему на голову. Вокруг был запах. Этим кошмарным запахом было пропитано всё вокруг. И я догадался, что это пахнет не пантера. Пантера пахла по-другому – обычная сухая шерсть, даже я его слышал. Но другой запах был сильнее. Он перебивал запах зверя. И я понял, что это был за запах. Смерть. Бакс рычал и жался к ногам. Где-то за спиной лаял безмозглый коричневый сеттер. Бакс дыбил шерсть и продолжал рычать. – Вы что, не видите? – спросил я у взрослых. – Она же… Мне было страшно. Первый раз в жизни я боялся смерти. – Не бойся, – сказал я тогда пантере… Над моей головой бумкнул выстрел. Пуля попала ей в глаз. Пантера дёрнулась и перевернулась на спину. Я оглянулся на стрелявшего – это был служитель из зверинца, тот самый. Он пристрелил пантеру: нет пантеры – нет проблем. Запах разросся и затопил весь овраг, я не вытерпел и выскочил наверх. Бакс пыхтел за мной. Теперь у чёрной вековой липы я слышал этот запах снова. 5 Прибытие Вы верите в предчувствия? Я верю. Стоя перед липой на вершине холма, я уже знал, что эта история закончится для меня плохо. Как если бы с горы сорвался огромный камень и покатился вниз, и я чувствовал, что рано или поздно этот камень меня раздавит. Куда бы я ни убегал, где бы я ни спасался. Белобрысый принёс мне самую первую газету. Большими буквами заголовок «Чудовище». На фотографии под надписью я. Видимо, это был тот момент, когда меня взяли. Лицо у меня перекошено от боли и ярости. Выглядит страшно. И почти вся газета про меня. В основном, конечно, про то, что случилось. Я прочитал. Правда, запомнил только передовую статью. Она была написана скверным газетным языком, сразу видно, что автор привык сочинять не статьи, а рекламную чушь для городского электрического завода. «Даже видавшие виды работники милиции были удивлены жуткой сценой, разыгравшейся в одном из коттеджей городского пригорода. Около часа дня на пульт дежурного поступил вызов. Соседи услышали из-за изгороди страшные крики и вызвали милицию. Прибывший патруль был буквально парализован страхом. Место преступления напоминало декорации к фильму ужасов. К сожалению, в интересах следствия мы не можем раскрывать все детали. Да, честно говоря, и не хотим. Подробности совершившегося настолько ужасны, что могут повергнуть в состояние шока даже самого чёрствого читателя. Достаточно сказать, что один из приехавших милиционеров помещён в специальную клинику с нервным срывом. Первой же мыслью оперативных работников была мысль о маньяке. Всем известно, что в последние недели в нашем городе участились случаи нападения на подростков. Пострадавшие не могли внятно описать внешность нападавшего, но все как один утверждали, что от него ужасно пахло, и все говорили про острые зубы. Высказывались мнения, что эти нападения – дело рук психопата. Однако после первых же следственных действий, после осмотра места происшествия стало ясно, что это чудовищное злодеяние совершил не человек. Вернее, не только человек. Преступление было совершено…» Дальше рассказывалось, как наша доблестная милиция моментально прореагировала на совершившееся злодеяние, как она взяла след, как меня быстро нашли. Как я оказал сопротивление, но был обезврежен. Белобрысый с удовольствием прочитал эту газету вслух, а затем прилепил её на стекло двери в мою камеру, с обратной стороны. Видимо, для того, чтобы я как следует мучился. Но я не мучаюсь. Теперь, сидя в этой комфортабельной клетке, я много думаю. О выборе. Что выбор есть почти всегда. Всегда можно уйти, а можно остаться. Можно шагнуть вперёд, а можно назад. Я всё-таки шагнул вперёд. Это было тяжело. Это, наверное, всегда тяжело. Тогда я стоял на верхушке холма и думал приблизительно об этом же. Итак, я стоял почти на самой верхушке холма. Мне хотелось снова убежать и где-нибудь спрятаться. Чтобы не нашли. Судя по морде Бакса, он испытывал такие же чувства. Но мы не убежали. Я был большим, умным и сильным, я понимал, что страх – он в голове, а значит, с ним можно справиться. Поэтому я пошёл дальше. Через сорок шагов я оказался на верхушке холма. Справа сквозь листья блестело озеро. Мне даже почудилось, что я слышу запах жареной рыбы с набережной. Бакс, кстати, тоже облизнулся. Я бы с удовольствием посидел тут, наслаждался бы тишиной, послушал бы озеро и крикливых чаек, но мне надо было всё узнать, и я пошагал вниз, на другую сторону. Скоро я обнаружил и другие следы, для этого даже чутьё Бакса не понадобилось. На земле и на стволах некоторых лип виднелись клоки кошачьей шерсти. Кики волокли. Мы двинулись дальше. Более-менее проходимый лес закончился, и начались густые кусты, настоящие джунгли. Пробираться сквозь них было тяжело и неприятно. Все кусты были в шерсти Кики, она забивалась мне за шиворот и лезла в нос, отчего хотелось чихать. На некоторых кустах эта шерсть была красной. Бакс морщился. Потом мы вышли на полянку. Полянка была небольшая, шагов двадцать в диаметре. В центре рос тополь. Высоченный, как все дикие тополя. К тополю был прибит гвоздями Кики. Мёртвый и как-то высушенный, будто это был не настоящий кот, а набитое опилками чучело. Бакс зарычал. Я огляделся и прислушался. Бакс тоже понюхал воздух. Он продолжал морщиться, но явных признаков беспокойства не выказывал. Всё было тихо. Тогда я подошёл поближе и рассмотрел тополь получше. Сначала я думал, что Кики прибили, чтобы посильнее помучить. Но потом понял, его прибили, чтобы он не дёргался – нижняя челюсть у Кики была вырвана, отчего морда у него стала какая-то вампирская. Ещё под деревом лежали несколько мёртвых птиц, ворон. Вороны были распотрошены, перья грязными кучками рассыпаны рядом. Меня затошнило. Я отвернулся и закрыл глаза. Подождал, пока желудок успокоится. Бакс вообще не смотрел в сторону дерева. Я оглядел это место ещё раз. Я надеялся, что Кики поймали местные хулиганы, или бродяги, или просто какие-то подонки, мучители животных, но следов людей не было. А люди оставляют следы. Кики поймало и убило что-то другое. Я развернулся и побежал к дому. Я бежал быстро, изо всех сил, стараясь выкинуть из головы мысли и воспоминания, пытаясь избавиться от осевшего в лёгких запаха гнилой листвы и кошачьей шерсти. Но мысли всё равно меня не оставляли. Теперь я знал, что в этом городке появилось нечто, чего раньше здесь не было. Дома продолжались поиски Кики. Вернее, Кики искала одна Ли. Она ходила по саду с фонариком и периодически звала: «Кики, Кики, ты где?» Но Кики не отзывался, не мог отозваться. Кики сейчас отдыхал, прибитый гвоздями к тополю. Я подошёл к Ли. – Вы так и не нашли Кики? – спросила она у меня. Я покачал головой. – Куда запропастился этот уродец? Найду – шкуру спущу. И тапочки из неё сделаю с бубончиками. Ма весь день в расстройстве. Ли легонько топнула ногой. Я подумал, что вряд ли теперь шкура Кики будет пригодна для изготовления тапочек. Пожалуй, при определённой фантазии из него можно будет приготовить несколько приманок для рыбной ловли, но не больше. – Ты не хочешь его ещё поискать? – спросила Ли. Искать снова Кики мне не хотелось. – Какой ты вредный сегодня. – И Ли как всегда хлопнула по носу Бакса. Бакс думал о чём-то своём и поэтому легко увернулся от руки Ли. – И ты, Бакс, вредный сегодня, – надулась Ли. – Не хотите мне помогать, идите ужинать, а я тут ещё поброжу. Подумаю. Ли снова отправилась в яблони. А мы отправились к веранде. На веранде отдыхали за вечерним чаем Ма и Па. Па дымил трубкой, Ма наслаждалась пассивным курением. Я поднялся на веранду и устроился за столиком. Бакс заполз под скамейку. – Явились, – улыбнулась Ма. – Целый день где-то болтались, а теперь вот явились. – Все в репьях, заметь. – Па выпустил дым. – Мы Кики искали, – сказал я. – Всю округу облазили, ничего не нашли. – Жаль, – сказал Па, но я-то видел, что ему ничуть не жаль. – А ты, Бакс, тоже ничего не нашёл? – спросила Ма. – А, бездельник? Бакс увкнул. – Понятно. – Ма кинула Баксу печенье, и эта продажная шкура проглотил его в мгновение. – Ничего не нашёл, зато в грязи весь перемазался. Вот тебя Изольда-то пылесосом!.. При слове «пылесос» Бакс недовольно заворчал. – Такая серьёзная собака, а пылесоса боится, – сказал Па. – Ладно, впрочем… О чём это мы говорили? – О Римме. – Ага. – Па выбил трубку. – История получилась нехорошая, должен тебе сказать. Но мы не виноваты, мы только неделю назад узнали о существовании этой девочки. – Она нам родственница, кажется? – спросила Ма. – Дальняя. Она с моей тёткой троюродной жила, на Урале где-то. А потом всё это и случилось… – Что? Па промолчал. – Что случилось-то? – спросила Ма. Тут я понял, что Па не хочет говорить при мне, и удалился, сказав, что пойду посмотрю, что делает Ли. На самом деле я просто зашёл за угол и стал слушать. Не знаю, почему я тогда так сделал, что-то меня насторожило, что именно, я сам даже не понял. Па рассказывал: – …ну, в общем, она с собой покончила. У неё нашли болезнь, и она не выдержала. Она с ума просто сошла. И всё это произошло на глазах у Риммы… – Ужасно как, – произнесла Ма. – Ужасно, – согласился Па. – А перед тем как повеситься, она пыталась убить девочку. Она так к ней привязалась, что решила не оставлять Римму одну. И хотела ножом… Какой шок для ребёнка, только представь! А после смерти тётки Римму передали на попечение в одну семью, тогда ещё не знали, что у неё родственники есть… Па помолчал, из-за угла выплыло облако дыма, и я понял, что Па снова раскурил трубку. Неожиданно на озере загудел катер, и я не услышал, что сказал Па. Я подвинулся чуть поближе. – …гуляли вдоль дороги, – говорил Па. – Их грузовиком сбило. Обоих. Даже в закрытых гробах хоронили. Очень сильно были… Снова рявкнул катер. – …так и не нашли. А тут и мы отыскались, единственные родственники. – Бедная девочка, – прошептала Ма. – Да уж, – согласился Па. – Лизе только не говори! – напомнила Ма. – Понимаю. – Па вздохнул. – С утра вот оформлял опекунство. Теперь мы – её семья. – Я всегда хотела троих детей, – сказала Ма. – Как раз будет. – Точно. Сейчас поеду забирать. Я услышал стук выбиваемой трубки и с невозмутимым видом вышел из-за угла. – Ну что, Бакс, поедешь со мной на машине кататься? – спросил Па. Бакс был готов ехать куда угодно, но Ма воспротивилась. – Нечего его брать, – сказала она. – И так девочка натерпелась, а ты ещё её испугать хочешь. Вон у него морда какая хищная. – А ты не хочешь со мной съездить? – спросил у меня Па. – Не, – ответил я. – Меня в машинах укачивает. Бакс разочарованно вздохнул. – Ну, тогда один поеду. И Па отправился в гараж. Ма достала свои сигареты и закурила тайком от Па. – А вы чего смотрите? – прикрикнула она на нас. – А ну, быстро в сад! Мы с Баксом отправились в сад. Бакс сразу же завалился под свою яблоню и захрапел, сегодня мы хорошо погуляли, и он устал. Он всё-таки не очень выносливая собака, сильная, но не выносливая. Впрочем, я решил последовать его примеру и лег под яблоню с другой стороны, только не на землю, а на надувной матрас. Сначала я никак не мог уснуть, потом меня разморило, к тому же храп Бакса звучал весьма усыпляюще, совсем как шум дождя. Я уснул и увидел мир сквозь закрытые веки, мир был золотист и прекрасен. Проснулся оттого, что у ворот сигналил Па. Бакс тоже проснулся, и мы побежали посмотреть, что случилось. Машина Па стояла на улице, он сам мялся перед воротами и пытался открыть их вручную. Автоматика ворот почему-то не сработала, и Па никак не мог сдвинуть решётку в сторону. И вдруг ворота сдвинулись и пребольно ударили Па по лбу. Он ойкнул и упал на асфальт. Ворота остановились, а потом стали двигаться снова. Прямо на Па. А он сидел на асфальте, смотрел на решётку и пытался закрыться от неё руками. Я растерялся, просто стоял и смотрел. Тут к Па вдруг прыгнул Бакс, он схватил Па за шиворот и оттащил в сторону. Ворота захлопнулись. – Молодец, Бакс. – Па потрепал пса по загривку. – Выручил. Сегодня все пирожные тебе… Бакс лучился от счастья и радости служения. Я вышел через калитку на улицу, подошёл к машине Па и заглянул внутрь. На заднем сиденье автомобиля сидела девочка лет десяти. Она была худая и бледная до синевы. Волосы белые. Девочка не обратила на меня никакого внимания, посмотрела сквозь. И тут же я почувствовал, как ноги мои задрожали, а спине стало холодно и неуютно. Потому что я увидел… На лице девочки, пустом и невыразительном, ясно читался знак. 6 Ночь на яблоне Зима. Уже поздно. За стенами кочегарки пурга, мы сидим на длинной скамейке, греемся у бойлера, дуем чай из берестяных кружек и слушаем. Сухой ворочает в топке длинной кочергой, щурится от жара. Захлопывает дверцу, устраивается в самодельном, из большого пня кресле, смотрит на нас, потом запускает свою очередную историю: – Когда я был маленький, пацанёнок совсем, даже ещё меньше вас, к нам в деревню пришёл человек. Худой такой, бледный, еле живой. Его накормили, в бане попарили. А это давно было, сразу после войны, мужиков поубивало, а кто ещё не успел вернуться, в деревне одни бабы да ребятишки. Ну, бабы обрадовались, руки рабочие всегда нужны, поселили его в избе председателя, одежду кое-какую собрали, поесть тоже. В деревне одна старуха жила, совсем из старых, богомольных старушек, она бабам и говорит: вы что, не видите, кого приютили? У него же на лице печать. Бабы смеются: какая ещё печать – райповская или сельповская? А старуха опять: вы гоните его, пока не поздно, это не человек совсем. Поздно будет, кровушки попробует – не выгоните. Бабы не послушали, человек этот и остался. И в ту же ночь в одной избе женщина умерла. Никаких признаков, просто умерла, и всё. Дочку её стали спрашивать, что с мамкой случилось, не приходил ли кто? Дочка и отвечает: да, приходил и сказал, что, если кому скажешь, завтра и за тобой приду. Пытали её, пытали, да она так ничего и не сказала. Молчала. В следующую ночь все заперлись на все замки, топоры с собой взяли, вилы. И стали ждать. Не дождались. А поутру ещё одна женщина умерла. Все испугались. Я пошёл гулять, иду по улице, а навстречу как раз этот человек идёт. Румяный такой стал, круглый, красивый. И мне улыбается. И что-то в этой улыбке мне так не понравилось, не знаю просто… Я сам не свой стал, иду, не вижу куда. И прямо к дому старушки этой пришёл, что всех предупреждала. А она меня будто ждала. И говорит, видел, мол, на лице у человека печать? Знак то есть? Я отвечаю, нет, не видел. Старуха говорит, запоминай и, если сможешь, расскажи другим. Если нос, глаза, брови и скулы образуют фигуру… Сухой подбрасывает в топку дрова, шурует кочергой и, когда становится светлее, показывает на своём лице, какую фигуру должны образовывать нос, глаза, брови и скулы. Затем говорит: – Это знак. У этих тварей челюсти не как у людей, кто знает, почти сразу может их опознать. Я спросил у старушки, что же это за человек-то такой, а она ответила, что это не человек вовсе. Тогда я сказал, что встретил его, а он мне улыбнулся. Старушка испугалась и стала надо мной что-то шептать, а потом достала бумажку и давай на этой бумажке писать закорючечки. Написала и сунула мне. И спросила, есть ли дома оружие какое. Я ответил, что есть. Бабка меня тогда научила, что надо делать. Это лесной человек, сказала она. Он живёт в лесу и охотится на лесных животных, а когда их становится мало, он выходит к людям. И они умирают. А тот год как раз был бедным, и голодным, и жарким. И страшным. Сухой снова добавляет в печку полено, мы сидим и слушаем. – Я сделал всё, как нужно. Я полез в погреб и достал обрез, ещё дедовский обрез был, хороший. Патроны достал. И на каждой пуле иголкой выцарапал те самые закорючки, что старуха на бумажке записала. Один в один выцарапал, затем зарядил в магазин все пять патронов. Спрятал обрез под кроватью и стал ждать. А потом я уснул. Проснулся от такого тихого поскрёбывания. На улице скребут, слышу; смотрю, а мать сидит за столом в темноте и тоже ногтями по столу водит. И в сторону двери смотрит. Тогда я взял обрез и выстрелил прямо через дверь. Нам страшно. Кажется, что там, за стенами, бредёт сквозь снег ужасный лесной человек, что он стучится в чьи-то двери, и люди, не знающие, кто он, впускают его в дом и наливают горячего чая. – Как только рассвело, мы с матерью утащили его к омуту. От самого нашего дома до омута по траве тянулась чёрная полоса – у этой твари была чёрная кровь. Мы кинули его в воду, но он не тонул, плавал, как поплавок. Пришлось бежать за багром и доставать его обратно. Я привязал к ногам его жёрнов и скатил в воду. Даже жёрнов не помог, эта тварь продолжала держаться на поверхности. Тогда мы достали его, обложили смолистым лапником и сожгли. Он горел долго, мне приходилось бегать к опушке и срубать новые ёлки. Пуля с закорючками торчала у него прямо из черепа, я не стал её вынимать. А теперь запомните, все, кто сидит здесь и слушает меня, если вы увидите человека с лицом… Я вспомнил рассказ Сухого, мгновенно вспомнил, едва только разглядел через голубоватое стекло автомобиля Па лицо Риммы. На следующий день Ли и Римма отправились гулять в город. Па уехал на работу, Ма с соседкой отправились в спортклуб. Дома остались я, Бакс и Селёдка. Селёдка возилась на кухне, Бакс общался с кроликами. Я вошёл в гостиную, постоял несколько секунд, послушал. Наши комнаты располагались на втором этаже. Я быстро взбежал по лестнице. Бежал я правильно – по самому краю ступенек, чтобы не скрипели и Селёдка меня не услышала. Комната Ли была первой. Я нажал на ручку, дверь открылась, я проскользнул внутрь. В комнате Ли, как всегда, беспорядок. На стенах плакаты каких-то бессмысленных певцов, на подоконнике фикус, который Ли упорно переделывает в бонсай[6]. Всё как обычно. Следующая комната Риммы. Толкаю дверь, вхожу. Полный порядок. Я осмотрел комнату повнимательнее. Порядок. Даже постель вроде бы не помята. Она что, стоя спала? Или не спала вовсе? Обошёл комнату несколько раз и ничего не обнаружил. Комната имела абсолютно нежилой вид. Меня несколько заинтересовало окно. Я специально подошёл и изучил подоконник. Окно недавно открывали. Под рамой была зажата ночная бабочка, она даже не успела высохнуть. Римма приехала вчера. До неё комната была заперта. Значит, окно открывали сегодня ночью. Вполне могло быть, что Римма просто дышала ночным воздухом, слушала ветер с озера… Я вышел в коридор и спустился вниз. В гостиной меня поджидала Селёдка. Селёдка сметала пыль, а на самом деле следила за мной. – Чего по коридору шастаешь? – спросила она. – И так от твоего пса шерсти по всему дому! Хоть шапки катай! Поназаводят всяких… – Носки из собачьей шерсти очень полезны, – сказал я. – От ревматизма помогают… – Не порют вас сейчас. – Селёдка погрозила мне метёлкой. – А надо пороть, это хорошо… Она выглядела весьма самоуверенно, и я решил её немного пугнуть, так, для порядку. – Знаете, Изольда Петровна, – сказал я, – у нас ведь в районе маньяк появился. Селёдка насторожилась и зашарила свободной рукой в кармашке, я подумал, что у неё там наверняка газовый баллончик. – Он на одиноких женщин нападает и защекатывает их до смерти, – продолжил я. Селёдка вздрогнула и опасливо посмотрела на дверь. – Предварительно перемазав их… рыбьим жиром! И я отправился обдумывать свои дела. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось этой ночью последить за комнатой Риммы, посмотреть, как она спит. Римма и Ли вернулись уже под вечер. За ужином Ли рассказала, что они заглянули в мороженицу и съели по три порции: шоколадного, ванильного и с карамелью. Вернее, это она съела, поскольку Римма ничего заказывать не стала. – Я не люблю мороженое, – объяснила Римма. – Я мало ем. – И правильно делаешь, – сказала Ли. – А я вот люблю мороженое и уже в прошлогодние джинсы не влезаю. Это Ли просто на комплимент напрашивалась. Она прекрасно влезала даже в позапрошлогодние джинсы, но очень любила, чтобы ей это все говорили. После ужина девочки отправились в гостиную смотреть телевизор, Бакс попросил разрешения и потащился за ними. Па и Ма скрылись в своей спальне, она находилась в противоположном конце дома. Я вышел на улицу. Часа два я слонялся по саду и ждал. Потом в окнах на втором этаже зажёгся свет, и я медленно двинулся к дому. Сначала я хотел сесть на траву, прямо напротив комнаты Риммы. Но потом выбрал ещё более удачную позицию. Яблоня, под которой я устроил наблюдательный пункт, оказалась старой и ветвистой, я изловчился и взобрался на толстую ветку в трёх метрах над землёй. С ветки открывался прекрасный вид на окна девочек. Римма и Ли не спали. Сначала они сидели у Ли и рассматривали какие-то журналы, затем Римма вернулась к себе. Ли ещё почитала немного и выключила свет. Римма спать не ложилась. Она сидела перед окном и смотрела в сад. Как кукла. Не двигаясь, не моргая, может быть, даже не дыша. А потом что-то случилось с моими глазами, будто попало в них что-то, я моргнул, а когда открыл глаза, обнаружил, что Риммы в окне больше нет. Я огляделся по сторонам. Риммы не было нигде в пределах видимости. Она исчезла, растворилась в ночной тьме. Тогда я посмотрел вниз. Она стояла прямо подо мной и смотрела. Сухой рассказывал про такую штуку, но самому мне сталкиваться с этим не приходилось. Некоторые умеют на мгновение наводить затмение на глаза наблюдателя. Вот только что вы их видели, а потом бац – и их нет, а они сами уже рядом, как будто мгновенно переместились из одного места в другое. Я слышал, что такую способность можно у себя развить, но никогда не встречал никого, кто бы этим искусством обладал. Римма, видимо, обладала. Она стояла и смотрела на меня. Она положила руку на ствол дерева, и я видел, как странно шевелятся на яблоневом стволе её пальцы. Они двигались самостоятельно, как короткие подвижные черви, они хотели оторваться от ладони и подняться по шершавой яблоневой коре ко мне… Я закрыл глаза и быстро их открыл. Пальцы как пальцы. Привиделось. Привиделось… Римма положила на яблоню вторую руку. Зрачки её резко сузились и превратились в длинные щёлочки, а может, это снова мне померещилось… Запах, тот самый запах, вонь мертвечины, ударил меня снизу и сбил дыхание. Я пополз вверх по ветке, мне было так страшно, что я, наверное, мог бы забраться на самую тонкую ветку, если понадобилось бы. Но вдруг Римма убрала руки с дерева. Она опустила голову, мне показалось, что она к чему-то прислушивается. Я тоже послушал. Ночь как ночь. У озера только что-то гудело. Римма развернулась и пошла в сторону изгороди. Я остался один. Я не слезал с дерева до тех пор, пока мои руки не одеревенели и не задрожали, так что я уже не мог толком держаться. Сад был насквозь пропитан этой вонью, мне казалось, она исходила от каждого дерева, от каждой травинки. Голова у меня закружилась, меня замутило, мне стало страшно и холодно, и я вернулся домой. Всю ночь я провёл возле двери. С ножом в руках. Я не спал, но, как вернулась Римма, я не слышал. 7 Прятки Мне это до сих пор снится. И, наверное, будет сниться ещё долго. Прятки. Под ногами земля, над головой доски с занозами. Сквозь щели просачивается пыльный солнечный свет. Лучи падают почему-то под разными углами, образуют причудливую многоугольную сетку. Пахнет ветошью и грибами. Я слушаю. Шаги. Медленные, тяжёлые шаги над головой. От каждого шага доски прогибаются и осыпают мне на голову какой-то колючий прах. Шаги направляются ко мне. Бакс. Шерсть у него на загривке поднимается, спина начинает дрожать. Шаги останавливаются прямо над нами. Я уже не дышу. Голос. – Вы проиграли. Смех. – Вы проиграли. Смех становится ближе, солнечные лучи гаснут один за другим, сквозь щели наваливается мясной гниющий смрад… Я дёргаюсь и просыпаюсь. Возле двери с той стороны стоит Белобрысый. – Что, кошмары мучают? – неожиданно сочувственно спрашивает он. – Бывает. После того, что ты натворил, и должны кошмары мучить. Так что не удивляйся. А я и не удивляюсь. Белобрысый открывает дверь и входит. В руках у него поднос, он ставит его на стол, пододвигает мне миску с какими-то бобами в томатном соусе. Я секунду думаю, потом запускаю в миску ложку и начинаю хлебать. Бобы ничего, вкусные. И наверняка очень полезные. Белобрысый смотрит на меня. Потом включает телевизор. – Смотри-ка. – Белобрысый переключает каналы. – Это всё из-за тебя. Целая передача. Передача была не из приятных. Телекамера снимала антисобачью демонстрацию. Народу было немного, человек, наверное, двадцать. В основном женщины, мужчин мало. Впереди шагал здоровенный дядька в кожаной куртке. Этот дядька тащил на поводке испуганную упирающуюся собачку, такую же, как Бакс. Только там у них была сука. Не знаю, что они с этой собакой собирались делать и в чём она провинилась, может, тяпнула этого здоровяка за ляжку, не знаю. Но вся эта компания была настроена весьма решительно – лица озлобленные, у многих плакатики в виде дорожных знаков: собачья голова, перечёркнутая красной полосой. А у некоторых были даже транспаранты с надписями «Остановим собак-убийц». И фотографии каких-то детей. А у одной женщины в рыжей куртке в руке была табличка. На одной стороне было написано число «594», а на другой «загрызенных в год». Где она нашла столько загрызенных в год, не знаю. Скорее всего, она эту цифру просто выдумала. И эта тётка поворачивала свою табличку то так, то сяк, и эти надписи упрямо скакали у меня перед глазами. То и дело кто-нибудь выскакивал из этой толпы и пинал собачку ногой или лупил палкой. Псина была так напугана, что даже не огрызалась, только взвизгивала при каждом тычке. Вся эта куча людей тащилась чуть ли не по главной улице незнакомого мне города и явно собиралась добраться до его центра, как вдруг наперерез им вышла точно такая же с виду толпа. Такие же женщины, мужчины и немного детей. Судя по тем плакатам, которыми вооружился этот народ, это были зелёные, защитники собак и животных вообще. Плакаты были такие же неоригинальные. Добрые собачьи морды с печальными глазами, надписи «Остановим убийц!» и «Вы же люди!». Многие несли плюшевых собак. Демонстрации остановились друг напротив друга и принялись скандировать каждая своё. Из-за поднявшегося шума разобрать что-то конкретное было сложно. Но они старались, от души старались. Между ними на свободном асфальтовом пространстве металась обезумевшая от всего происходящего псина породы Бакса. Мужик удерживал её с большим трудом, хотя собака была не из крупных, видимо, не очень хорошей линии. Вдруг кто-то выскочил из толпы с бутылкой… Белобрысый взял пульт и принялся листать каналы. Он спустился до первого, потом стал двигаться назад, когда на экране снова возникли демонстрации, Белобрысый остановился. – Жалко, – сказал он. – Самое интересное пропустили. Ситуация на экране изменилась, демонстрации слились друг с другом, и теперь собаколюбы и собаконенавистники, смешавшись, стояли кольцом, в центре которого что-то дымилось. Они смотрели на чёрный дымящийся комок. Никто не расходился. На этом трансляция прекратилась, и ведущий задал зрителям тупейший вопрос: «Что делать? Что делать со взбесившимися животными?» Я отвернулся от экрана и занялся тем, чем я занимался всё последнее время. Я стал вспоминать. Белобрысый постоял ещё минуту, похмыкал и вышел. В тот день я испугался. В тот день я серьёзно задумался. Была суббота. С утра Па и Ма уехали за покупками. У Селёдки был выходной. В доме оставались Ли, Римма и я. Бакс ещё. Ли приставала ко мне и звала играть в прятки. Мне не хотелось. Я ещё помнил, как смотрела на меня, стоя под деревом, Римма, и настроение играть во что-либо улетучивалось. Бакс же был не против поиграть, но он права голоса не имел как существо неполноценное и глупое. А Ли было скучно. И она продолжала ко мне приставать до тех пор, пока я не устал и не спрятался от неё в кустах. Тогда Ли обратилась к Римме. – Давай поиграем в прятки? – предложила она. – Как это? – не поняла Римма. – Ты что, раньше никогда не играла? – удивилась Ли. – Нет. – Ну, ты даёшь! – Ли схватила Римму за руку. – Это просто. Я спрячусь, а ты меня будешь искать. А затем ты спрячешься, и я буду тебя искать. Сыграем по разику, а потом уже неинтересно будет. Тогда что-нибудь другое придумаем. Хорошо? – Хорошо. – Я первая прячусь! А ты считай до ста. Ли по детской народной традиции стукнула Римму по плечу и побежала прятаться. Я прекрасно знал, куда спрячется Ли, мы играли в прятки сто раз. Поначалу Ли собиралась укрыться в будке для садового инвентаря, она всегда там пряталась, но потом передумала и побежала дальше. Обогнула дом, на секунду задумалась и залезла под крыльцо. Я повернулся к Римме. Римма считала. Я видел, как шевелятся её губы. Пятьдесят три, сорок восемь, двенадцать… Ко мне подошёл Бакс. Он улёгся на траву и стал выгрызать из ногтей занозу. Он делал это усердно и с явным удовольствием, как самая настоящая модница. А потом произошло то, что я вспоминаю со страхом даже теперь. Ветер, дувший на меня со стороны Риммы, резко изменился. На меня понесло зверинцем, заехавшим в мой старый город четыре года назад. Бакс заволновался, вздыбил шерсть. Вонь усиливалась. И тут я увидел… Римма нюхала воздух. Её верхняя губа задиралась вверх, а нос быстро-быстро дёргался, настраиваясь на запах. Сначала я решил, что она тоже почувствовала эту чёртову вонь, но потом понял, что она вынюхивает Ли. Так охотничья собака вынюхивает дичь. Всё туловище Риммы подалось как-то вперёд, будто устремляясь за этим жадным носом, Римма поворачивалась справа налево и медленно приседала. Мне было ясно, зачем она это делает, я был прекрасно знаком с этими звериными повадками, Римма уже прокачала верхние слои воздуха и теперь собиралась проанализировать нижние. Взять след. Так обычно работает хорошая гончая. Бакс тоже так делает, когда охотится на лягушек. Римма опускалась на четвереньки. Запах становился невыносимым, я задыхался, но уйти не мог, я боялся даже пошевельнуться. Из высокой нескладной девочки Римма быстро превращалась в какое-то существо. Бакс бесился рядом. Одной рукой я зажимал ему пасть, чтобы он не зарычал, другой держал за ошейник, с трудом держал. Римма опустилась на траву. Теперь она походила на длинную худую лягушку… Зубы её выдвинулись вперёд. И Римма пошла по следу. Я рванул вокруг дома. Бакс за мной. Римма огибала дом справа, мы двигались слева. Не знаю, за сколько я обежал наш коттедж. Мне кажется, я установил рекорд своей возрастной группы, если бы впереди меня пустили русского хорта[7], я бы от него не отстал. Я влетел под крыльцо, отыскал Ли и сел рядом с ней. Бакс втиснулся между нами. – Эй! – Ли принялась меня выталкивать. – Валите-ка отсюда! Из-за вас меня найдут! Давай, сундук, вали отсюда… Она толкала Бакса в бок, но он не двигался с места. Риммы не было видно. – Тихо ты. – Я приложил палец к губам. – А то на самом деле найдут. Ли надулась и замолчала. Я смотрел сквозь щель в досках. Ветер был от нас, он продувал крыльцо насквозь, я прекрасно понимал, что Римма теперь знает, что Ли не одна, что я с ней рядом. Что Бакс с ней рядом. И от этого Римма стала гораздо опаснее. Ли принялась меня щипать и щекотать. Я терпел. Тогда она взялась за Бакса. Она щёлкала его по носу и чесала переносицу, Бакс тоже терпел, не чихал. – Я нашла вас, – сказали сверху. – Вы проиграли. Я вздрогнул. На доски легла тень, сквозь щели просочился запах. Он был так силён, что его почувствовала даже Ли. Она поморщилась и потёрла нос. Бакс поднял морду и зарычал. – Вы проиграли, – повторил голос. – Это всё Бакс, – сказала Ли. – И ты! Припёрлись! Специально припёрлись! Ладно, вылезаю. А вы сидите здесь, если вам так уж хочется! – Сейчас я сама спущусь. – По крыльцу протопали неожиданно тяжёлые шаги. – Сейчас… Тут Бакс не выдержал. Он вскочил на ноги и принялся лаять, злобно, яростно, как только умел. – Скажи ему! – Ли стукнула пса кулачком по голове. – Чего он? Я не стал останавливать пса. На квадратный километр вокруг не было ни одной живой души, между Ли и ней остался только я. И Бакс. Бакс лаял. – Бакс, ты чего? – Ли обхватила его за шею. – Что с тобой? Шаги остановились. – А ну-ка немедленно успокойся! – Ли пыталась уложить собаку на землю. Бакс не успокаивался. Шаги снова двинулись к лазу под крыльцо, я уже захлёбывался в этом жутком зверином запахе… Не знаю, чем бы всё это закончилось, но плохо бы закончилось, это точно. Ещё бы минута… Я уже собирался выскочить из-под крыльца и принять честный бой, как со стороны ворот послышался автомобильный сигнал. Это приехали Ма и Па. Шаги сразу остановились, а потом направились в другую сторону. Запах ослабел, а затем и вовсе развеялся. И снова запахло яблонями и землёй. Бакс унялся и только бешено дышал, выгоняя из лёгких вонь. – Вот дурак! – Ли стукнула меня в плечо. – Всю игру нам испортил! Если бы не вы, она бы меня ни в жизнь не нашла! – Это уж точно, – сказал я и выбрался на воздух. Па был не в духе, Ма тоже. Обедали мы в тишине. Римма сидела рядом с Ли и как ни в чём не бывало гоняла вилкой горошину по тарелке. – Что делали без нас? – вдруг спросил Па. – А, – отмахнулась Ли. – Ничего. Решили в прятки поиграть, да Бакс всё испортил. Я спряталась, а он меня нашёл первым – и как давай лаять! Так ничего и не получилось. Дурачок. Про меня она ничего не сказала. Интересно, почему? – Странный Бакс какой-то в последнее время, – произнесла Ма. – Мне кажется, он нервничает почему-то… – Он лапу наколол, – вставил я. – Вот и волнуется… – У него переходный возраст, – сказал Па. – Он ведь уже не такой молодой. У него вон уже вроде как седина на подбородке… – Он ещё совсем не старый, – вступилась за Бакса Ли. – Знаешь, как он бегает! А седина у собак с двух лет случается… Па пожал плечами. – Я думаю, ему надо устроить особую диету, – сказал он. – Для пожилых. – Да не надо ему ничего, – возразил я. – Ему и так хорошо… Этого ещё не хватало! Будут кормить Бакса всяким овсом и морковкой сушёной. А он, между прочим, не лошадь. Это лошади овёс едят, а Бакс мясо любит… – В магазине слышал, – вдруг сказал Па, – вчера напали на одного мальчика. Это недалеко отсюда, два квартала. Прямо возле собственного дома… Его нашёл электрик, он услышал крики. Но нападавшего не видел. Вызвали милицию, но собака не взяла след. Парень в больнице. – Что с ним? – Неизвестно. Но в сознание он пока не пришел. Все перестали есть. – Я это к чему говорю, – продолжил Па. – Милиция не исключает, что напал, возможно, какой-то сумасшедший, и я хочу, чтобы вы были осторожны. Вечером из усадьбы не выходить. Если выходите днём – обязательно с телефоном. И Бакса с собой берите. Будьте бдительны… Интересно… Я подумал о том, что, если бы я вчера ночью пошёл за Риммой, этот парень вполне мог бы и не валяться сейчас без сознания. Но я ведь не мог знать наверняка… – Будьте бдительны, – пронюнила Ли. – Не разговаривайте с незнакомцами, сообщайте о них по указанному телефону, не садитесь к ним в машины… – Над этим не надо смеяться. – Ма отложила вилку. – Это очень простые и эффективные правила. – Па, а ты нам пистолеты лучше дай, – вдруг сказала Ли. – У тебя же их три штуки… – И не вздумай! – возмутилась Ма. – Никаких пистолетов! Они из них друг друга в первый же день перестреляют! – Бакс лучше всякого пистолета, – сказал Па. – И ума у него больше, чем у вас всех. Так что вы лучше с ним ходите гулять. Или все вместе по крайней мере. – Я лучше уж с Баксом. – Ли подмигнула мне. – Хотя Бакс ленивый, он в машине любит кататься. Бакси, а ну-ка, изобрази пьяницу! Бакс послушно перевалился на спину и задрыгал лапами. Все засмеялись. Нервозная атмосфера стала постепенно рассеиваться. – Ладно, Бакс. – Ли выскочила из-за стола. – Пойдёмте в город! Римма, пойдёшь с нами? Римма отрицательно покачала головой. Гулять она не хочет. Вот и хорошо. Ли оделась потеплее, и мы стали спускаться к городу. Я знал, что хочет Ли – она наверняка желает кафе-мороженое посетить. Я не очень люблю мороженое, а Бакс вот любит. Пригороды закончились. Мы вошли на ведущую к центру города улицу. Ли шагала весело и беззаботно, раскидывала иногда ногами кучи прелых листьев, срывала с веток редкие прошлогодние каштаны и швыряла их в меня и Бакса, а мы уворачивались. Но мне было невесело. Я видел, что в городе что-то не так. Я видел плохие знаки. Может, у меня паранойя? Навязчивые бредовые идеи в самой обострённой степени? Может, я псих? Может. Но знаки беды ясно читались повсюду. Объявления. На столбах, на водоразборных колонках, на штукатуренных стенах домов. Пропала кошка. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение. Не вернулась домой собака, порода эрдельтерьер. Помогите найти. Ушла и не вернулась овчарка, кличка Батька, нашедшего просьба позвонить. Много объявлений, слишком много. Может, они и раньше были, да я их не замечал. Я почти уверен. Почти уверен, что это она. Но только почти. «Почти» мало для того, чтобы начать действовать. Мы шагали дальше. На улицах совсем нет кошек. Раньше этих мерзких тварюг было полным-полно. А теперь их нет. Кошки ушли. Куда-то исчезли. Разом, будто сговорились. Крыс тоже нет. Говорят, что крысы не боятся даже ядерного оружия, а вот сейчас куда-то пропали. Бывало, все канализационные колодцы так и кишели серыми, они копошились там, занимались какими-то своими крысиными делами. И всё, тоже нет, крысы тоже ушли. А крысы уходят только тогда, когда корабль собирается пойти ко дну. Собаки ещё остались. Но это были какие-то смирные собаки, как будто пришибленные. Словно в город пришла чума, и все: и собаки, и кошки, и крысы, и даже птицы – почувствовали её тяжёлые шаги. – Ты чего такой мрачный? – Ли остановилась и посмотрела мне в глаза. – Чего невесёлый? Будем мороженое есть! Па денег отсыпал. Я был невесел. Я тоже слышал шаги чумы по улицам. 8 К вопросу о пропавших без вести Я снова смотрел телевизор. Теперь я много смотрел телевизор, гораздо больше, чем можно. От этого у меня болели и слезились глаза. Но я всё равно смотрел. Телевизор был моим единственным развлечением. И ещё газеты, которые приносил Белобрысый. – Больше всех отличился житель Подмосковья, – рассказывал ведущий. – Ему показалось, что его доберман-пинчер по кличке Малыш посмотрел на него «как-то не так». После чего разгневанный хозяин забил своего питомца сковородкой. Избиение продолжалось до тех пор, пока соседи не вызвали милицию. Впрочем, когда прибыли стражи порядка, Малыш уже умер от многочисленных переломов черепа. В свете так называемого Пригородного инцидента милиция не стала арестовывать правонарушителя, ограничившись устным внушением… Тема вошла в моду. Но это ненадолго. Скоро журналисты переключатся на что-нибудь другое, так всегда бывает. Тогда я сразу же отыскал нужный мне дом. Его было трудно не узнать – возле него дежурила милицейская машина, а ещё две машины, но только не милицейские, а обычные, катались туда-сюда по улице. Но в них тоже сидели милиционеры, это было видно. Из тачки, дежурившей возле дома, высовывалась круглая морда служебной немецкой овчарки. Правильно сделал, что не взял с собой Бакса. Овчарка взглянула на меня с безразличной подозрительностью, а потом служебно гавкнула. Почуяла, что я не тот, кого следует опасаться, и утратила ко мне всякий интерес. Тогда я решил подшутить и отдал овчарке команду «Лежать!». Она послушно упала на пол автомобиля. Мозгов у неё точно не было, я в этом убедился. – Сиди здесь, – велел я ей и двинулся к дому. Дом как дом, только вот жалюзи на окнах. На всех. Ограда невысокая, как принято в любых пригородах. И белой краской покрашена. Полная идиллия. Я перепрыгнул через ограду и пошёл вокруг дома. Трава была примята почти везде, но примяла её наверняка милиция – улики искали. Скорее всего, не нашли. На заднем дворе я остановился и прислушался. Внутри дома находились два человека. Наверное, из милиции. Чего-то они ждали. Хозяев не было. Может, это они засаду таким образом устроили. Хотя какой смысл? Я решил подобраться к ним поближе, послушать. Дверь, выходящая на задний двор, оказалась открыта. Я потянул ручку вниз и проник внутрь. За дверью обнаружился небольшой коридорчик, а за ним кухня. На кухне и сидели милиционеры. Они пили кофе и жевали хлеб с колбасой. Молча. Я стал ждать. Они покончили с едой, закурили. – За последних семнадцать лет это у нас первый случай, – сказал один. Дверь на кухню была закрыта неплотно. Я осторожно приблизился и заглянул в щель. Говорил старший. Он сидел за столом. Другой, помоложе, стоял рядом. – Я слыхал, в других областях такое бывало, – сказал молодой. – Бывало, – подтвердил старший. – Особенно на Севере. И никогда никого не находили. – Маньяк? – спросил молодой. – Не знаю, – старший достал спичку и принялся ковырять в зубах. – Не знаю. Я раньше в столице работал, такого там понавидался! Когда сюда перебрался, мне здесь служба раем показалась… Много всего видел. – Чего? – заинтересовался молодой. – Всего, – снова сказал старший. – Ну, например, к вопросу о пропавших без вести. Есть такие места, в которых исчезают. Знаешь, сколько каждый год людей исчезает? Тысячи. И без следа. Как будто растворяются. – Это ты про чёрные дыры? – Ага. Тоже слыхал? – Слыхал, – кивнул молодой. – Но это газетчики их так назвали. А мы их называли «заплаты». – Заплаты? – переспросил молодой. – Ага. Знаешь, на одежде заплаты? Иногда они отрываются. И в эти дыры проваливаются люди. Я видел однажды… Старший открыл холодильник, налил себе воды и отпил большой глоток. – Домой возвращался. А впереди меня девушка шла. И вот она заворачивает за угол. Я шагаю за ней, по пути ведь. Тоже заворачиваю. Смотрю – а никого нет. Переулок пустой. Длинный такой пустой переулок, просто две стены. Ни дверей, ничего вообще. А девушки нет. Исчезла. Я два раза по этому переулку прошёл – пусто. Только мусор разный вдоль стен. А потом видел у нас в отделении ориентировку – разыскивается девушка, фамилия такая-то, возраст двадцать один год… Вот так. Молодой тоже налил себе воды. – Слушай, а чего с этим парнем-то? Ну, который в этом доме жил? Что случилось? У тебя ведь брат в больнице работает. Старший ответил: – У меня шурин в больнице работает – это раз. А два, всё, что произошло в больнице, – тайна следствия. – Да ладно, колись, делать-то всё равно нечего, скучно здесь сидеть. Старший помолчал, а потом всё-таки выложил: – Там тёмная история. Этот парнишка, на которого напали, он в коме пребывал. То есть в отключке полной. Никто не знал, когда он очнётся. А он вчера и очухался. И как только очнулся, так сразу начал кричать. Ни слова не сказал, только кричал и кричал. Как ни пытались его остановить, ничего не получалось. Пришлось ему вколоть снотворного. Он проспал пять часов, проснулся и снова принялся орать. Его опять усыпили. И так три раза. В конце концов его отвезли в какую-то клинику, чуть ли не в саму Москву… – Да уж… – Это ещё не всё. Он поседел за ночь. Шурин рассказывал, что, когда его привезли, он был черноволосый, а когда увозили, белый, как соль. За ночь поседел. – Так не бывает, за ночь не седеют… – Седеют, уж поверь мне. И ещё. Сдаётся мне, что всё это только начало… Такое ещё случится… Вот увидишь… Молодой кивнул. – Я рассказ в детстве читал, – вспомнил он. – Там вот такие же вещи происходили. А потом выяснилось, что это из другого мира существа ловушки расставляли. Кто исчезал, кто с ума сходил… А людишек они потом жрали. – Не, – покачал головой старший. – Тут всё не так просто… Тут что-то другое… Гораздо хуже… Или вот. Ты фильм про Фредди Крюгера видел? «Кошмар на улице Вязов»? – В детстве видел, – улыбнулся молодой. – Смешное кино. – Кино-то смешное, это точно… А у нас вот был почти такой же случай. Про СВС слыхал? Молодой отрицательно покачал головой. – СВС – синдром внезапной смерти, – пояснил старший. – У нас на участке было. Вдруг ни с того ни с сего стали умирать подростки. Лет девяти – двенадцати. – Во сне? – Нет, не во сне. Но когда рядом никого не было. Родители уходят на работу, оставляют детей дома, а когда возвращаются – парень мёртв. Без всяких следов насильственной смерти. – И всё? – молодой опасливо оглянулся. – Не всё. – Старший снова закурил. – Не всё. В комнате с мёртвым на стене находили как бы выжженное пятно. Размером с футбольный мяч. Просто обугленное пятно. На что мы только не думали. И на шаровые молнии, и на излучатели разные. Учёных приглашали – ничего. Так и не разгадали. Будто что-то приходило в отсутствие родителей, убивало и снова уходило. – А потом? – Потом родители кое-что придумали: они стали в каждой комнате видеокамеры расставлять. И смерти сразу же прекратились. Вот тебе и Фредди Крюгер. Сам, кстати, Фредди Крюгер тоже существовал. Но это в Америке было, не у нас. – Теперь вот у нас чертовщина разная началась, – вздохнул молодой. – А как всё хорошо было… – Да, – согласился старший. – И прямо среди дня. Мальчишка качался на качелях, а потом, наверное, на него кто-то напал. Местный электрик проходил недалеко, услышал крики, но нападавшего не видел. Это он вызвал милицию… – И мы ничего не нашли. Ни следов, ни улик. Собака след не взяла. – Следы были, – возразил старший. – Только детские. Потом их затоптали, конечно… – А чего тебе в этих следах? – спросил молодой. – Парень сходил к калитке и вернулся обратно. Вот на них внимания и не обратили. – Просто никто не подумал, что следы могли ведь вести и от калитки к качелям. А разница здесь большая… Такие вещи замечаешь, если долго работаешь. Но теперь всё равно уже ничего не узнать, парень в себя не приходит. И этот укус… Скорее всего собака, точной экспертизы пока нет. – А почему не сообщалось об укусе? – Паника ни к чему. И так в последнее время с собаками что-то творится… – Что? – Сводки надо хоть иногда читать… Случаи нападения собак участились, по всей стране. Если народ узнает, что и у нас такое началось, всех здешних собак перевешают. Это нам ни к чему. Если бы исследовать следы… Когда они стали говорить про следы, я шагнул поближе к двери, поскользнулся на паркете и случайно открыл дверь. Они уставились на меня, как на привидение. Я оглядел кухню с хозяйским видом. Неодобрительно глянул на сигареты и открытый холодильник. – Ты кто? – спросил один, тот, что постарше. Я не ответил. Старший поглядел на молодого: – Ты, наверное, дверь заднюю не закрыл? – Закрывал… Они снова уставились на меня. Молодой даже положил зачем-то руку на кобуру. Я зевнул, решил, что это их успокоит. – Что ты тут делаешь? – спросил старший. – А тут мальчишка пропал? – вопросом на вопрос ответил я, решив сработать под дурачка. – Я слышал, что его пришельцы похитили, а у нас как раз кружок уфологии[8] организовался… Они напряжённо засмеялись. – Иди отсюда, мальчик, – сказал старший. – Тут нельзя находиться. – А фотографии можно сделать? Я подпишу – «Дом с привидениями». Можно? – Нет, мальчик, нельзя. Иди лучше, а то мы родителям позвоним. – Жаль, – сказал я. Я ещё оглядел для порядка кухню, а затем сделал вид, что вышел на улицу, хлопнув дверью. На самом деле я остался в доме. Меня интересовало одно место во всём этом коттедже – детская. Детские обычно всегда помещают на втором этаже, как у нас. Я отыскал лестницу и быстро вбежал наверх. Комнату я обнаружил сразу – поперёк двери была натянута бумажная лента с запретительной надписью. Ленту я снимать не стал, прошёл под ней. Вся комната была заполнена всевозможными моделями летательных аппаратов, от истребителей до тяжёлых грузовых вертолётов. Самолёты свисали с потолка, стояли на полках и даже на полу. На столе скучала недостроенная модель космического корабля, вокруг неё лежали инструменты и тюбики с клеем и красками. Ничего интересного. Я осмотрел комнату раз, затем ещё. И нашёл. Под диваном, в самом углу, на это никто не обратил внимания. Кучка грязных вороньих перьев. Как там, на холме, там, где я обнаружил Кики. Я потихоньку спустился на первый этаж. Милиция продолжала болтать на кухне. Я выбрался из дома на двор, подошёл к качелям. Ничего необычного. Два вкопанных в землю столба, между ними труба, к трубе на подшипниках прикреплены цепи. На цепях сиденье. Видимо, хозяин дома сам сделал. Вот на этих качелях паренёк и качался. Качался и качался. Докачался. Качели медленно болтались от ветра и поскрипывали. Это было очень грустно. Скрип качелей – самый грустный в мире звук… Что-то заставило меня оглянуться. Какое-то чувство. Трудно описать. Я вдруг почувствовал, что мне надо оглянуться через левое плечо. Я оглянулся. Ничего. Угол двора. В углу два мусорных бака, несёт чем-то тухлым. Я направился к этой мусорке. Чем ближе я подходил, тем сильнее к запаху тухлятины примешивался ещё какой-то. Когда до баков осталось шагов двадцать, я вдруг увидел. К крышке бака сбоку прилепилось чёрное перо. Я уже собрался вытряхнуть мусор и выяснить, что там за птица скрывается, как вдруг дверь открылась и на крылечке нарисовался молодой милиционер. – Эй, что ты там делаешь? – крикнул он. – А ну, прекрати! Молодой двинулся ко мне. Бак уже почти подался, ещё секунда – и всё содержимое окажется на траве. И я узнаю, что это за птица… – Стреляю! – неожиданно крикнул молодой. Я осторожно, не делая резких движений, повернулся в его сторону. Он меня надул. Стоял с перепуганной рожей, а пистолета так и не достал. На его крик из дома вышел старший. – Чего орёшь? – спросил он. – Парень в бак лезет. – А тебе что? Может, он решил позавтракать? – Не знаю… – Молодой расслабился. – А вдруг он там ищет чего-нибудь? – Если он там чего и найдёт, то лишь пару яблочных огрызков. Хотя… Старший посмотрел на меня, подумал исказал: – А вообще-то ты прав. Нечего ему в бак лезть. Вдруг там какие-нибудь улики? А ну, вали отсюда! И старший похлопал по кобуре. Я сделал вид, что испугался. Вздрогнул и потрусил к калитке. Милиционеры вернулись в дом. За калиткой я посмотрел направо, посмотрел налево. Решил возвращаться тем же путём, что и пришёл. Овчарка продолжала лежать на сиденье. Пробегая мимо машины, я услышал, как она тихонечко поскуливает. Я прекрасно знал, что означает это поскуливание. Так поскуливает собака, которой внезапно очень захотелось в туалет, но которая смертельно боится нарушить приказ своего хозяина оставаться на месте. Безмозглая тварь. Преданная, но безмозглая. Мне стало её жаль. Я вернулся к машине и сказал: – Гулять! Овчарка мгновенно выскочила из автомобиля и рванула к газону. Я отправился дальше. Я не знал, что мне предпринять. Ничего серьёзного я так и не нашёл. Кучка перьев. Кучка вороньих перьев и мальчишка, который качался себе на качелях, а потом взял и с ума сошёл. И стал седой за одну ночь. Всё могло быть. Я шагал, размышляя, что мне дальше делать. Как себя вести. Едва начатое расследование уже провалилось. И если говорить честно… Внезапно я услышал за спиной быстрые лёгкие шаги. Кто-то бежал за мной и очень старался меня догнать. Я сделал вид, что шагов этих не слышу, а когда они приблизились уже на опасное расстояние, сделал обманное движение вправо и резко развернулся. Это была овчарка. Овчарка остановилась и тупо на меня уставилась. – Чего надо? – спросил я. – Ещё тебе что-нибудь приказать? Овчарка принялась мучительно думать. Мозги её скрипели, выполняя непривычную работу. После почти минутного раздумья овчарка завыла. Она выла на меня. Собака выла всю ночь под окном, все прекрасно знают, что случается потом. 9 Чердак С чего я вдруг полез на чердак? Всё очень просто. Чердак в доме – самое загадочное место. Самое тайное, редко посещаемое и тёмное. Мне кажется, что для любого зла чердак гораздо привлекательнее, чем тот же подвал. В подвал всегда легко спуститься, залезть на чердак гораздо сложнее. А если ещё чердак заколочен… На таком чердаке обязательно будут происходить всевозможные неприятные вещи. Там наверняка поселятся летучие мыши, совьют гнездо осы-убийцы или ещё какие-нибудь малоприятные твари. Такой чердак – первое место, где надо искать опасность. Но я бы, конечно, так и не собрался обследовать чердак, если бы не одно обстоятельство: утром, за завтраком Ли сказала, будто ей послышалось, что ночью кто-то бродил у неё над головой. Ма сказала, что Ли всё это приснилось, а Па предположил, что это, наверное, мыши или крысы. Я же подумал, что крысы крысами, а чердак обследовать всё-таки не помешает. С утра я вышел на улицу и не спеша направился к молочному заводу. Завод находился в противоположной части города, и, чтобы добраться до него, мне пришлось обойти вокруг холма. Сокращать путь и пробираться через верхушку холма мне не хотелось. Я не стал ломиться через главный вход и двинулся сразу к служебной калитке. Из сторожевой будки высунулся седой ирландский волкодав. С волкодавом связываться не хотелось, опасная животюга. Конечно, у меня в кармане есть молотый перец, красный и чёрный пополам. Но лучше миром. – Пропустил бы, – сказал я волкодаву. – Хорошая собака. Волкодав задумчиво повертел хвостом, потом отодвинулся в сторону. Всегда я умел находить общий язык с собаками. Я вошёл на территорию завода. То, что мне было нужно, располагалось справа. Это были большие баки, куда сливали прокисшую и уже ни к чему не пригодную сыворотку. Раз в неделю эти баки вывозили и сливали в озеро. Запах был точно такой, как у дохлой кошки. Я поморщился, унял тошнотворные рефлексы, набрал в лёгкие побольше воздуха, а затем зачерпнул палкой из бака жёлтой бурды вперемешку с червями и наполнил ею пакет. Пакет поместил в другой пакет, а затем в третий, но запах пробивался, пришлось закрыть всё это ещё и в банку. И всё равно – крепкий устойчивый запах дохлой кошки. С таким запахом дома лучше не появляться. Впрочем, я и не собирался возвращаться домой до вечера. Волкодав на проходной в этот раз на меня даже не посмотрел, сразу спрятался в своей будке. До дома я добирался несколько дольше. Чтобы не пугать прохожих, пришлось пробираться по различным закоулкам и кустам. И то – возле трамвайного депо от меня шарахнулась дама с двумя болонками, а возле церкви я напугал старушку. Улицу Розы я обогнул с тыла и в нашу усадьбу пробрался через подкоп под изгородью. Бакс встретил меня в саду, но сразу же принюхался и убрался куда-то в кусты, хотя собаки и любят всякую тухлятину, но дух, исходящий от меня, не смог выдержать даже Бакс. Это было хорошим знаком. Значит, большинство существ с обостренным нюхом даже не подойдут к источнику такого запаха. Возле веранды меня увидела Ли. Она сразу же сморщилась и спросила: – Ты где был? На помойке, что ли? Воняет как… как не знаю отчего… – На молокозаводе был, – объяснил я. – Опарышей накопал, пойду сегодня на зорьке на озеро… – Ты же вроде на рыбалку никогда не ходил? – Часы, проведённые на рыбалке, не идут в счёт жизни, – изрёк я. – А я у одного пацана лодку арендовал. Рыбки вяленой хочицца. – А у родителей отпросился? – прищурилась Ли. – Не отпустят, – вздохнул я. – Ты им ничего не говори, может, они и не заметят… – Я-то не скажу, но всё это будет на твоей совести. – Моя совесть с удовольствием примет ещё одно отягощение, – ответил я. – Хочешь на опарышей посмотреть? Такие жирные, аппетитные… Ли плюнула и пошла в сад, бродить под яблонями и повторять вслух для лучшего запоминания математические формулы – она готовилась к какой-то математической олимпиаде, и её голова была забита математической чепухой. Я немного посмотрел, как Ли бродит между деревьями, затем уединился в своей комнате и стал разрабатывать план проникновения на чердак. Попасть на чердак изнутри дома было нельзя, Па давно заколотил обе лестницы – чтобы мы не шастали по крыше и не ломали себе ноги и головы. К тому же на чердаке было полно всякого старья, о которое можно было легко пораниться и получить заражение крови. Значит, на крышу придётся забираться как-то по-другому. С западной стороны дома имелась длинная приставная лестница, но она находилась прямо перед окном кухни, а мне не хотелось, чтобы меня видела Селёдка. Оставался один путь – забраться на крышу гаража, с гаража перепрыгнуть на крышу зимнего сада, подняться по ней до трубы водостока второго этажа, затем вдоль этой трубы пройти до крыши третьего этажа, перебраться через неё, а там уже совсем близко – по козырьку и в слуховое окошко. Оно всегда открыто, для улучшения вентиляции. Я надел кеды, прихватил банку с припасённой вонючей начинкой и отправился к гаражу. Мне повезло – Ма оставила свою машину во дворе, а это здорово облегчало мне задачу. Я вскочил на капот автомобиля, затем влез на крышу машины, оттуда перепрыгнул на крышу гаража. Между гаражом и зимним садом было метра два, я легко преодолел их. Дальше начались неприятности. Я пробирался по жестяному жёлобу, а он весь был почему-то забит мёртвыми жуками-носорогами. Дождей не было уже давно, носороги высохли, сжались и представляли собой плотные чёрные комочки, хрустевшие под ногами. Не знаю, почему это произошло, почему умерли носороги… Умерли. Тогда многие умерли. Я преодолел этот носорожий жёлоб и ступил на черепицу третьего этажа. Надо было взобраться вверх до конька, а затем спуститься вниз. Уклон был довольно крут, и в одном месте я даже поскользнулся и сполз вниз по крыше, но удержался. С конька, с самой высокой точки дома, открывался отличный вид на озеро, на бухту и на лес на ближней стороне холма. Хотелось остаться здесь, посидеть, чтобы никто не трогал, чтобы никто не видел. Но я перевалил через козырёк и стал спускаться к слуховому окошку. На чердаке пахло пылью, летучими мышами, нафталином. Этот запах был настолько сильным, что у меня зачесались глаза, я едва не чихнул. Пространство было завалено разной рухлядью: креслами, баками, старыми столами, одним словом, всеми теми вещами, которыми так богат каждый нормальный чердак. Я прислушался. Никого. Жаль, что со мной нет Бакса. Но затащить собаку на крышу довольно затруднительно… Я прислушался ещё. Тихо. Никого нет. Надо выбрать место. Я осторожно, чтобы не наделать в пыли следов, обошёл чердак по периметру. Возник соблазн спрятаться в старый флотский сундук, но это было опасно. Поэтому я укрылся в огромной куче старого тряпья, хранившегося зачем-то возле дымохода. Тряпьё так густо пахло нафталином, что вряд ли она меня бы почуяла. К тому же на всякий случай я снял с банки крышку и вытряхнул на пол пакеты с тухлятиной. Это было круче нафталина. Мне пришлось долго ждать. Солнце промелькнуло в чердачном окошке, и почти сразу же стемнело. Вечер. Внизу, в гостиной, растопили камин, по трубе за моей спиной пошло тепло, я пригрелся и чуть было не уснул. Мешала нафталиновая пыль, попадавшая в нос, – от неё мне хотелось чихать. Впрочем, может быть, я и уснул. Может, я засыпал вообще несколько раз в ту ночь, не знаю. Но когда в чердачное окно просунулась белая длинная рука, я не спал, всё видел. Рука ощупала раму. Появилась вторая рука. На чердак лезла Римма. С лицом у неё было что-то не так. Половину его закрывало мутное белое пятно, над ним горели глаза. Римма огляделась и запрыгнула внутрь. Она приземлилась сразу на четыре конечности, как кошка. Пятно дёрнулось, и я понял, что это такое. Это был кролик. Римма несла его в зубах – руки-то у неё были заняты. Римма выпрямилась. Кролик снова дёрнулся, и Римма взяла его в руку. Кролик пискнул, и Римма свернула ему шею. Зверёк безжизненно повис. Римма села на старый стол. Какое-то время она сидела не шевелясь, затем стала выдирать из кролика шерсть. Шерсть разлеталась клочками по полу, и очень скоро кролик остался совсем голым. Тогда Римма сорвала из-под крыши бельевую верёвку, обмотала кролика за ноги и подвесила к потолочной балке. Затем сделала быстрое движение, что-то блеснуло в воздухе, и я почувствовал, как по чердаку поплыл тяжёлый запах… Римма села на пол почти под кроликом. Дальше я не стал смотреть. Мне стало противно, и я закрыл глаза. Я лежал под ворохом затхлого тряпья и слышал, как капает кровь, как бьют о доски капли. А иногда эти удары сопровождались странными скрежещущими звуками, будто кто-то возил по дереву гвоздём. Вдруг что-то ужалило мою ногу. Может, это был паук, а может, просто нога затекла. Было больно. Моя нога дёрнулась совершенно непроизвольно, сама собой. Рваный кожаный сапог, лежавший прямо перед моим носом, упал на пол. Я задержал дыхание и открыл глаза. Римма поднялась с пола. Она слушала. Её лицо было всё перемазано чёрным. Или красным. И в этом месиве знак, о котором рассказывал старый истопник Сухой, выделялся особенно отчётливо. Челюсти, скулы, глаза, переносица сошлись под нужным углом, что придавало лицу злое и хищное выражение. Римма понюхала воздух, но меня так и не на-шла – помог мой визит на молокозавод и эти пронафталиненные тряпки. Она решила, что на чердаке никого нет, подняла руку и сорвала кролика из петли. Кролик был какой-то тряпичный, будто выжатый. Римма сунула руку за пазуху, вытащила горсть чёрных перьев и дунула на ладонь. Перья разлетелись чёрным снегом. Римма поводила ноздрями и шагнула назад к окну. Постояла с минуту, послушала. Затем выпрыгнула. Я остался на чердаке один и просидел на нём до утра под кучей ветхого барахла рядом с каминной трубой. Не мог заставить себя выйти. Когда стало светать, я выбрался из своего укрытия. В том месте, где сидела Римма, на полу, прямо под потолочной балкой, был вырезан незнакомый мне символ. Неровный круг, пересекающийся под разными углами косыми полосами-бороздами. Поверх бороздок дерево было тщательно выкрашено красным. А вокруг разбросана выдранная кроличья шерсть и вороньи перья. Сильно пахло железом. Зачем Римма вырезала этот круг? Зачем она вырезала его именно здесь? Чем она его вырезала? И внезапно я понял, почему Римма вырезала круг именно под потолочной балкой. Я ещё не знал тогда, что означает этот символ и зачем его ставят, но почему он располагался именно тут, я понял. Он располагался прямо над комнатой Ли. Я поглядел на круг. От него исходила какая-то неприятная тёплая энергия, мне было не по себе рядом с ним, и я поспешил убраться. Спустившись с чердака, я сразу вернулся в дом. Всё было в порядке. Все были дома. Даже Римма. Она отдыхала. Лежала то ли на полу, то ли на кровати. Проходя мимо её комнаты, я почувствовал, как от неё пахнет кроликами. Теперь от неё будет ещё долго пахнуть кроликами… Я вспомнил о кроликах и решил их навестить. Кликнул Бакса. Бакс появился не сразу, сонный и перепачканный в какой-то тине. – Пойдём кроликов проведаем? – предложил я. – Давно у них не были. Бакс согласно вильнул обрубком хвоста. Не знаю, откуда здесь у нас появились кролики. Видимо, сбежали откуда-то и прижились. А Ма и Па не стали их травить, вот на задворках сада и образовалась небольшая кроличья колония. Сейчас в кроличьем углу было пусто, хотя сами кролики и находились на месте, в норе. Бакс слышал их и приветливо повизгивал, вызывая на поверхность. Но кролики не показывались. Выход из норы был разрыт. Земля раскидана вокруг крупными комьями. Я постучал каблуком по земле, обычно после этого кролики высовывали наружу свои мордочки. Но сейчас они не ответили. Мне подумалось, что кроликам, должно быть, совсем худо. Они ведь такие маленькие и беззащитные, единственное спасение для них – бегство. Но и убежать удаётся не всегда. И не от всех. Я позвал кроликов ещё раз. Бесполезно. Кролики были заняты. Они копали ход, ведущий прочь от нашего дома. Мне здесь было больше нечего делать, мы с Баксом выбрались через лаз на улицу и побежали к озеру. После сегодняшней ночи надо было хорошенько помыться. 10 Интервью с Коляскиным Я снова смотрю телевизор, местную программу. А что мне ещё в этой камере делать? По телевизору показывают доктора Коляскина. Доктор Коляскин сидит в студии и отвечает на вопросы какого-то студенистого суетливого репортёра. Репортёр хочет прославиться и задаёт специально придуманные подлые вопросики. – Доктор, вы знаете, что в связи с так называемым «Пригородным инцидентом» по стране прокатилась волна демонстраций под общим лозунгом: «Остановим собак-убийц»? К тому же под угрозой срыва оказалась федеральная программа опекунства и усыновления детей-сирот… Коляскин – наш домашний доктор. В смысле домашний доктор семьи Ли. И его отец был доктором, и его дед, и прадед, наверное, тоже. Говорили, что какой-то из предков Коляскина лечил чуть ли не самого Петра Первого и за это был жалован казной и землями. Так что Коляскин – потомственный доктор. Он, кстати, и животных может лечить, если возникает такая необходимость. Бакса он смотрел. – Не вижу причин делать из одного частного случая какие-то далеко идущие выводы, – говорит доктор. – Я могу сказать, что за сорок лет моей практики это всего лишь пятое происшествие. И первый случай с летальным исходом. И тысячи семей усыновляют детей-сирот и живут счастливо. В то время как на наших дорогах в автомобильных катастрофах гибнет в среднем по пять человек в день. Женщин, мужчин, детей и стариков. И никто не проводит демонстраций с целью запретить автомобили… Репортер согласно кивает. – Допустим, – говорит он, – допустим. Но как должно реагировать на подобные случаи общество? Как, в конце концов, должно реагировать на подобные случаи правительство? – Я убеждён, что ни общество, ни правительство не должны реагировать на данный конкретный случай никак. Не будет же правительство строить над каждым городом купол из-за существования вероятности падения метеорита? Репортёр не находит, что на это ответить. Тогда он задаёт самый подлый вопрос изо всех, что можно придумать: – Вы ведь наблюдали этого мальчика? Можно ли было предотвратить трагедию? Доктор Коляскин отвечает не сразу. Он протирает очки, массирует пальцем переносицу. Потом говорит: – Да, я был домашним врачом в этой семье. И наблюдал за ребятами. За девочкой. А как появился мальчик, так и за мальчиком. Нормальный парень, я не заметил никаких отклонений ни в умственном, ни в физическом развитии. – Вы хотите сказать, – продолжал репортёр, – вы хотите сказать, что всё произошло абсолютно неожиданно? Без причин? Что любой ребёнок в любой момент может превратиться в злобного кровожадного монстра? – Я не хочу этого сказать, – устало отвечал Коляскин. – Я хочу сказать, что этот случай – отнюдь не система. Это исключение, лишь подтверждающее, что подавляющее число детей, в том числе и усыновляемых детей, вполне нормальны. – Хочу напомнить телезрителям, – нагло перебил репортёр, – что убийцу с улицы Розы зовут… – Этот случай очень нетипичный, – терпеливо объяснял Коляскин, – этот случай надо ещё долго и тщательно изучать. Во всём этом деле довольно много неувязок. Я попытался проанализировать некоторые из них. Почему никто не обращает внимания на довольно-таки странные детали? – Какие, например? – Репортёр аж подпрыгивает от предвкушения сенсации. Доктора Коляскина камера берёт крупным планом. – Например, следующие. – Доктор заглядывает в записную книжку. – В газетных статьях никто ни разу не написал, что в той семье, в которой раньше жила та приёмная девочка, произошёл очень похожий случай. Удочерившая её женщина пыталась Римму убить, правда, неудачно. А сама повесилась. – На что вы намекаете? – спрашивает репортёр. – Молодой человек, – не выдержал Коляскин. – Я не ваша подружка, чтобы вам на что-то намекать. Я излагаю факты. А факты таковы. Доказано, что на трёх человек в нашем городе кто-то напал. Какое-то существо. Какое точно – неизвестно. Все пострадавшие оказались в больнице с сильнейшими психическими расстройствами… Значит, Ли всё-таки попала в больницу. Зато она жива. А кошмары… У всех есть свои кошмары. Коляскин излагал: – После того как задержали этого парня с собакой, все стали считать, что нападения – их рук дело… – Это ведь логично, – ввернул журналист. – Зачастую логика не работает, особенно в таких случаях. Следы укусов обнаружены во всех случаях, это верно… Но неужели вы считаете, что нападение собаки может испугать человека так, что он уже больше месяца не может говорить, принимать пищу и спать? Кстати, до сих пор нет данных об исследовании останков Риммы. Почему? Но даже без этого можно сказать, что случай несколько не укладывается в схему собаки-убийцы и её хозяина. Как вы все знаете, в последнем нападении участвовали этот мальчик, Сеня, и его пёс. Бакс. Что произошло с хозяином, знают все. Его задержали, и сейчас он ждёт специальной комиссии, которая определит степень его вменяемости… Коляскин налил из бутылочки воды и выпил. – Бакс, собака, погиб во время нападения. Но никто не обращает внимания, как именно погиб Бакс. – А как погиб Бакс? – спросил ведущий. – От перелома позвоночника. – То есть там, в саду, был ещё кто-то, кто сломал позвоночник такой крупной собаке? – Эксперты утверждают, что никого в саду больше не было. – Коляскин снова налил себе воды. – Только Лиза, хозяйская дочка, Римма, этот парень. И Бакс. Потом прибежала экономка. И всё. – Следовательно, по вашей версии можно предположить, что позвоночник собаке сломала одна из девочек? Коляскин не ответил. – Как одиннадцатилетняя девочка смогла расправиться с собакой, которая даже весит больше её? Которая сильнее её в несколько раз? Коляскин пожал плечами. – Я не делаю выводов, – сказал он. – Я просто сопоставляю факты и рассуждаю логически. Выводы пусть делают другие. Сама себе собака сломать позвоночник не может. Хозяин свою собаку тоже не будет убивать. Следовательно, это сделала одна из девочек. Если продолжать рассуждать логически – собака напала только на Римму, Лизу, дочь хозяев, она не тронула. Значит, объектом нападения изначально являлась Римма. Отсюда: сломать позвоночник Баксу могла тоже лишь она. – Но это ведь тоже невозможно! – воскликнул ведущий. – Это совершенно невозможно! Коляскин согласно кивнул. – Это невозможно. Далеко не каждый взрослый человек способен на такое. Поэтому я и не делаю никаких выводов. Кстати, сейчас я вдруг вспомнил немаловажную деталь. Буквально за день до случившейся трагедии Сеня приходил ко мне. Меня самого дома не было, но моя супруга утверждает, что парень находился в ужасном состоянии. Видимо, за несколько часов до визита его пытались задушить. Скорее всего, струной от рояля или чем-то подобным. Так что версия о ревности, самая востребованная, кстати, нашей печатью, эта версия, на мой взгляд, не совсем состоятельна… – Удивительно! – совершенно невпопад восклицал ведущий. – Какие вы всё-таки можете сделать выводы по поводу всего этого? Коляскин качал головой. – Я устал повторять, что не собираюсь делать никаких выводов. Я могу лишь предположить, что определённым силам невыгодно разобраться в данном происшествии. Следовательно, им зачем-то нужен этот «Пригородный инцидент». Кому-то очень выгодно, чтобы с наших улиц исчезли привычные нам четвероногие спутники жизни. Не говоря уж о программе усыновления сирот, оказавшейся на грани срыва… – И кто эти закулисные силы? – Не знаю. Предполагать можно всё что угодно. Я хочу сказать одно. Человек и собака идут рука об руку уже почти тридцать тысяч лет. Собака всегда помогала человеку. Во время войны погибло около двадцати тысяч служебных собак. А сейчас их хотят запретить. Зачем это надо, я не знаю. И ещё. В нашей стране огромное количество сирот. Что-то около трёх миллионов. И едва эта ситуация стала как-то разрешаться, едва программа усыновления сдвинулась с мёртвой точки, как тут это… Коляскин закинул ногу на ногу и стал с улыбкой смотреть в камеру. – Откровения известного в нашем городе доктора Коляскина поистине сенсационны! – выдал ведущий в микрофон. – Возможно, действительно ещё не все стороны «Пригородного инцидента» стали достоянием общественности… Началась реклама. Мне стало смешно: рекламировали собачий корм. Для крупных и жизнерадостных собак. 11 Ведьмин глаз Ли отправилась на математическую олимпиаду. Ма с ней. Па поручил меня и Римму Селёдке, а сам уехал в свою фирму, сказав, что пришло время как следует погрузиться в работу. Как следует – это значит дня на три. Это развязало мне руки. Теперь мне не надо было опасаться за Ли и Ма. Оставались Па и Селёдка, но я не думал, что Римма с ними что-то сделает. Во всяком случае, пока. У неё другие планы. К тому же в доме есть Бакс. Он умён и исполнителен. Я приказал ему следить за порядком, пока меня не будет. Бакс обещал следить. Я изучил карту области, висящую на стене в столовой, выяснил направление и номер автобусного маршрута. Я рассчитывал, что до возвращения Ли и Ма я успею. Во всяком случае, должен успеть. Запасов никаких я с собой не взял, просто перед дорогой я как следует подкрепился, попил минеральной водички, съел каких-то добавок, улучшающих мозговую деятельность. И отправился на вокзал. Мне нужен был маршрут на север. На самом деле у нас попасть на автобус довольно легко, даже не имея много денег. А у меня были деньги. Мне полагалась небольшая пенсия от государства, я говорил, к тому же Па всегда выдавал мне и Ли карманные деньги. Я дошёл до первого светофора и, когда показался нужный мне автобус, поднял руку. Водитель пустил меня в салон за треть цены. Я отыскал свободное место, удобно устроился, завернулся в куртку. Было тепло, безопасно, и я уснул. Через шесть часов автобус остановился у нужной станции. Водитель разбудил меня, и я вышел на улицу. Перекусил в кафе булочками с сосисками. Потом осмотрелся. Станция почти не изменилась. Заправка, кафе, домик напротив. Водокачка. Вокруг поля и невысокие холмы. В таких холмах живут эльфы и всякая другая волшебная мелочь. Ещё в таких холмах обязательно должны водиться оборотни. Если они существуют на свете, то обитают именно в таких вот маленьких городках. Я взглянул на вывеску кафе. Кафе называлось «У дороги». Как и раньше. Если бы оно называлось «У разорванного ягнёнка», то я бы точно сказал, что здесь водятся оборотни. Но оборотней всё-таки не бывает. А может, и бывают. Если бывают такие, как Римма, то вполне возможно, что есть и оборотни. А может, это вообще одно и то же. Мой старый дом вон за тем холмом, три километра. Мне вдруг захотелось остаться тут. Уйти в поля и жить в них. Вырыть нору, встречать в ней осень и смотреть, как падают вокруг жёлтые листья. Но я не мог здесь остаться. Я купил бутылку лимонада и зашагал по дороге. Через полчаса быстрого хода я добрался до нашей старой усадьбы. Дом был пуст. Окна и двери заколочены, тропинки заросли сосенками и можжевельником. Все уехали. Видимо, детский дом перевели в другое место. Я проехал четыреста километров впустую. Сначала я хотел вернуться на автовокзал, но потом вспомнил, что автобус будет только завтра. Ночевать на вокзале не очень хотелось, и я решил остаться в усадьбе, отодрал доски от двери и вошёл внутрь. Дом был пуст. Я поднялся в свою старую комнату. В комнате – ни мебели, ни обоев, ничего. Пусто. Даже газет нет, чтобы постелить на пол. Спать нельзя. Тут я вдруг вспомнил, что в котельной наверняка остались дрова, топчан и какая-нибудь телогрейка, а значит, мне вполне можно переночевать там. Котельная была открыта. И топчан был. И поленница дров вдоль стены. Я быстро растопил огонь в котле, нагрел помещение, вскипятил в консервной банке воды и устроился на топчане. Да, ещё дверь, дверь я припёр ломом. Мне было, с одной стороны, хорошо, с другой – как-то не по себе. Хорошо оттого, что я будто вернулся домой, пусть не совсем в свой, но всё-таки в дом. А не по себе потому, что я был один. Я – и холмы со всех сторон, а в холмах кто только не водится… Я выпил кипятку, закутался в ватник и стал старательно засыпать. Но не получилось. Сначала мыши мешали, затем прогорели дрова, и мне пришлось вставать и подбрасывать в топку поленья. А потом в дверь постучали. Сначала я решил, что мне послышалось, но стук сразу же повторился. – Кто? – спросил я. – Я, – ответил детский голос. Я вскочил с топчана. Детский голос ночью, в заброшенном доме… Ненормальность какая-то. У меня промелькнула даже идея, что это Римма меня выследила здесь. – Не бойся, – сказал голос. – Я Лёха. – И что? – Я сын Сухого. – У Сухого не было никакого сына. – Был, – заверил меня голос. – Ещё когда папка тут работал, я был. А потом, когда детдом закрыли, папка к нам в посёлок переселился. – Какой у него руки нет, правой или левой? – спросил я. – У него обе руки есть, – ответил этот Лёха. Я убрал лом и открыл дверь. В котельную протиснулся парень в таком же, как у меня, ватнике и в огромных солдатских сапогах. В руках у парня было такое же огромное ружьё. – Ружьё убери, – сказал я. – А то ещё выстрелишь. – Тебя как зовут? – Лёха поставил ружьё в угол, уселся у котла и стал греть руки. Я назвался. – А я Лёха. А это карабин. – Ты уже говорил, что ты Лёха. Значит, ты сын Сухого? – Ага. Сначала отец присматривал за вашим домом, а потом он болеть стал, не мог уже. Мне велел присматривать. А год назад помер он, похоронили его тут недалеко на холме. Ну, а я всё присматриваю… – Я не воровать пришёл. Лёха усмехнулся: – Тут воровать больше нечего, всё уже своровали. Мне отец сказал – если кто вдруг вернётся, ты помоги ему. Тебе что-то нужно ведь, да? – Я хотел кое-что спросить. Узнать кое-что… – Ты хочешь спросить о ведьме? И Лёха улыбнулся. По спине у меня побежали мурашки. – Почему ты решил, что о ведьме? – спросил я. – Не знаю. У тебя лицо такое. Испуганное. Я видел такие лица… Лёха посмотрел на дверь и снова припёр её ломом. – Такие лица бывают у тех, кто встретился с ведьмой. – Почему ты называешь их ведьмами? – Значит, я угадал. – Лёха взял свой карабин, клацнул затвором, выщелкнул из магазина патрон. Патрон блестел, в отблесках печи он казался красным и острым. Красивая вещица. И вдруг Лёха резко кинул его мне. Я уклонился, патрон стукнулся о поленницу и скатился на пол. – Ты чего? – Я нагнулся и поднял патрон с пола. Лёха внимательно смотрел на меня. – Чего кидаешься? – снова спросил я. Лёха не ответил. Я хотел вернуть патрон ему, но потом решил оставить себе и спрятал его в карман. – Ты меня извини. – Лёха снова приставил карабин к стене. – Я сказал, что отец умер, это не совсем так. Он не умер, он пропал в лесу. – Как? – Это длинная история… – У нас до утра полно времени. – Я подбросил в печку дров. – Что может быть приятнее сказки, рассказанной ночью? – В этих сказках мало приятного, – ответил Лёха. – Это страшные сказки. Но ты ведь приехал, чтобы их слушать. Так что слушай. Лёха сделал паузу, я услышал, как где-то в холмах жутко кричит настигнутый совой заяц, затем Лёха стал рассказывать: – С тех пор как закрыли приют, отец перебрался в посёлок, он там, возле реки. Стали мы жить хорошо, отец устроился на лесосеку, получал он тоже хорошо. Работа посменная была, сутки работаешь, трое отдыхаешь. Они на вездеходе уходили на делянку, вырубали её, а потом возвращались. Всё было вроде нормально, а затем вдруг случилось. Однажды отец вернулся из леса какой-то неспокойный. Ни обедать не стал, ни в баню не пошёл, а сразу принялся что-то искать. Мать спрашивала, чего он ищет, а он не отвечал. Злой стал, перерыл весь дом. Но, видимо, так и не нашёл. На следующую смену он отправился, прихватив карабин. Вот этот как раз. Потом вдруг стали дети пропадать. Найти не могли. Нет, сначала стали пропадать животные, но на это внимания никто не обратил, мало ли, собака в лес убежала или корова там заблудилась. Всё бывает. А затем дети. Трое. Пошли за грибами, недалеко пошли, совсем рядом, за реку. Искали, почти десять дней искали, бесполезно всё, потом решили, что в болото провалились. И отец мой тоже искал, правда, не со всеми вместе, а где-то сам, отдельно. Четыре дня из тайги не вылазил, а вышел – сам не свой. Рука обмотана тряпкой, кровоточит. Мать стала спрашивать, что произошло, а отец сказал, что волк на него напал, еле отбился. И снова принялся дом перетряхивать. А потом будто вспомнил что-то, заорал радостно и убежал, а через два часа вернулся с каким-то свёртком. Мать спросила, что это, но отец не ответил, ушёл в сарай и до вечера там копался. Утром в посёлок приехала милиция, и мы узнали, что ночью пропал ещё один парень. Причём даже непонятно как, родители говорили, что на ночь и двери, и двор закрывали, а всё бесполезно. Люди собрались и опять пошли искать в лес, со всего посёлка собрали рабочих и из соседнего тоже. А отец почему-то не пошёл. Весь день что-то делал по хозяйству, вечером курицу зарезал, зажарил, пообедали мы, спать легли. На следующий день отец проснулся рано и принялся собираться в путь. Матери сказал, что у него есть идея одна. Когда собрался, подошёл ко мне и сказал, что хочет поговорить, но не дома, а на улице. Он привёл меня сюда. И всё рассказал. Про ведьм. Но он их называл не ведьмами, а лесными людьми. Отец сказал, что в день, когда пропали ребятишки, он нашёл в лесу одну вещь. И сразу понял, что скоро что-то случится. А на следующий день он встретил лесного человека. Он его сразу узнал, потому что… – Потому что глаза, скулы, форма челюстей образуют на лице… – Знак, – закончил Лёха. – Точно, – кивнул я. – Знак. Звериную сущность выдающий. – Ага. Леспромхоз продвинулся слишком далеко в тайгу и потревожил лесную тварь. И она пришла к людям в поисках еды. Отец рассказал мне про них и рассказал про то, как их можно отличить и убить. Отец развернул тот свёрток, что он принёс. В нём был обрез и несколько патронов. Пули на каждом патроне были исписаны маленькими значками. Я спросил, что это, отец сказал, что он не знает, но эти значки убивают лесных людей. Это какой-то древний заговор. Он оставил мне два патрона, а остальные зарядил в обрез. Там, в глубине болот, есть небольшой островок, сказал отец. На этом островке обитает эта тварь. Он сказал, что попробует её подкараулить и убить. Я спросил, где, если что, нам его искать, отец ответил, что искать его не надо, если он сможет, он вернётся сам. Он ушёл в лес и не вернулся. Но детишки пропадать перестали. Через год один охотник наткнулся в лесу на отцовскую куртку, её мы и похоронили. И всё. Я вспомнил Сухого. Сухой сделал всё, как надо. – Отец сказал, что лесные люди боятся вот этих значков, огня и собак. Ещё он сказал, что некоторые лесные люди научаются жить среди обычных людей. Они могут до какого-то времени контролировать свой голод, но потом всё равно начинают убивать. И что я, если встречу такого человека, должен буду его прикончить. Потому что их всё больше и больше… – И ты встречал их? – Нет, – ответил Лёха. – Пока не встречал. К счастью. Но однажды видел по телевизору. Видел. Это очень известный человек, я даже не хочу его называть… – А где твоя собака? – спросил я. Лёха сдвинул лом и щёлкнул языком. Через секунду в дверь вдвинулась здоровенная немецкая овчарка. Овчарка понюхала воздух и посмотрела на Лёху. Лёха кивнул. Овчарка подошла к хозяину. – Он на улице охраняет, – пояснил Лёха. – Отец говорил, что любая собака ведьм чувствует за километр, поэтому я всегда хожу с Волком. Лёха потрепал овчарку по голове. – А с тобой что случилось? – спросил Лёха. – Ты знаешь ведьму? – Знаю, – сказал я и рассказал Лехе свою историю. Лёха слушал, почёсывая за ушами Волка. – Ты уверен, что она такая? – спросил он после того, как я закончил. Я не был уверен. – И что мне делать? Лёха не ответил. – Ладно, давай спать. – Лёха стал устраиваться на топчане. – Спать надо. Мы маленькие дети, нам хочется бай-бай… – После твоих сказочек уснёшь… – сказал я. – Спи. – Лёха зевнул. – Сон полезен… Лёха поворочался немного, потом неожиданно захрапел. Я думал, что мне не удастся уснуть, но я уснул. Иногда я одним глазом просыпался и слышал, как за стеной медленно бродит Волк, охраняя нас от ночных гостей. Окончательно проснулся я лишь утром, когда встало солнце. Спина болела, и я с трудом смог выпрямиться и сесть. Огляделся. Лёхи в котельной не было. Я встал и вышел на улицу. Лёха делал зарядку. Он нашёл где-то ржавый огнетушитель и теперь приседал, держа огнетушитель на вытянутых руках. Волк сидел рядом. – Привет. – Лёха бросил огнетушитель. – Как настроение? – Весёлое, – сказал я. – Только спина болит. Слушай, я вчера забыл спросить, кто они такие? А? Ну эти, лесные люди? – Не знаю точно. Разное говорят. Ты про виндиго когда-нибудь слыхал? – Нет, – ответил я. – Это очень старая американская легенда, её мало кто знает. Потому что сейчас почти не осталось лесов. А когда леса были, про виндиго знали все. Виндиго – это пожиратель лосей. Я про него прочитал в библиотеке. Мне кажется, что лесной человек – это и есть виндиго. Внешне он как человек, его почти нельзя опознать с первого взгляда, ну, если не умеешь знаки читать. Виндиго появляется в лесу и убивает всех лосей. Он очень, очень сильный, он разрывает лосей на части. Затем он поедает всех медведей, потом всех волков, а затем и других зверей, помельче. А когда ему больше нечего уже есть, виндиго переключается на людей. Человек идёт в лес и в самой чащобе встречает или больного старика, или ребёнка. Как он там оказался? Человек не думает, он приводит ребёнка к себе домой. А наутро обнаруживает, что все его собственные дети умерли. Задохнулись. А этот сидит как ни в чём не бывало и улыбается такими остренькими зубками. И потом его уже очень трудно остановить… Лёха замолчал. – Это виндиго? – спросил я. – Римма – это оно? Лёха не ответил. – Как? – спросил я. – Как его… её остановить? Осиновый кол… Или серебро в горло… – Не пойдёт, – ответил Лёха. – Не успеешь. Оно очень сильное и быстрое. Тут надо стрелять. И Лёха поднял карабин, прицелился, выстрелил. Пуля срезала ветку. – Мне не из чего стрелять, – сказал я. – Но у меня есть собака. – Собака – это хорошо… Лёха выбросил гильзу, подобрал, покидал на ладонях и сунул в карман. – Собака – это здорово… Пойдём погуляем? Заодно до остановки тебя провожу… Волк насторожил уши и оглядел округу. Лёха подозвал овчарку и двинулся в перелесок между холмами. Я за ним. Почти сразу мы оказались в самом настоящем сосновом лесу. Лёха шагал быстро и уверенно, ориентируясь по только ему заметным приметам, так передвигается человек, хорошо знакомый с лесом, походами и всяческими путешествиями. Я едва за ним поспевал. Волк кружил вокруг нас, то исчезая, то выныривая из-за деревьев. Хорошая собака. Вдруг Лёха резко остановился. Он поглядел по сторонам, послушал, затем сел на мох. Волк встал у него за спиной. – И что? – спросил я. – Смотри. Лёха сдвинул карабином пласт мха. Под мхом открылся чистый жёлтый песок. На песке лежала странная вещь. Две челюсти, судя по размерам, собачьи. Челюсти были связаны чёрными верёвочками и образовывали кольцо. По бокам этого кольца были привязаны вороньи перья и засохшие кусочки мяса. Что-то эта дрянь мне напомнила, только сразу я не сообразил, что именно. – Что это? – спросил я. – Это смерть, – ответил Лёха. – Самая настоящая смерть. Я хотел было взять эту штуку, но Лёха крикнул: – Не смей! Это нельзя трогать. Лучше не трогать, даже сейчас… Тот, кто его трогает… Лёха замолчал. Я пожал плечами. Предмет выглядел омерзительно, но никак не угрожающе. Я всё думал, на что он похож… – Это ведьмин глаз, – пояснил Лёха. – Чёрный ловец. Обычного ловца плетут из волос хвоста белой кобылицы и перьев из хвоста галки. Этот сделан из собачьих челюстей, вороньих перьев и собачьих языков. Он притягивает кошмары и сводит людей с ума. Они начинают делать то, что хочет оно. Это существо. Люди становятся его рабами, уходят в лес, и оно ими питается, пьёт их жизненную силу. А если не уходят, то у них начинаются разные болезни и они умирают. Потому что жить рядом с ведьминым глазом нельзя. Это конец. Лёха кивнул на предмет. – Я нашёл его в лесу, – продолжил он. – Уже после того, как отец пропал. Этот и ещё несколько других. Вокруг посёлка были развешаны. Я их поснимал и закопал. Лёха накрыл ведьмин глаз мхом. – А почему ты этот не закопаешь? – спросил я. – Или не сожжёшь? – Сейчас он безвреден. – Лёха прижал мох, и теперь никто не смог бы ничего обнаружить, просто мох. – Он опасен только тогда, когда рядом есть его хозяин. А так просто плетёная дрянь. Ты у себя такого не видел? – Нет, кажется, – ответил я. – Хотя я и не искал… – Поищи. Поищи, пока не поздно. Они разные бывают… Лёха встал, осмотрелся и зашагал между деревьями. Я за ним. – А ребят тех нашли? – спросил я. – Тех, которые пропали? Тогда, когда Сухой… отец твой… исчез… Спросил, хотя и предвидел, какой будет ответ. – Нет, – ответил Лёха. – Не нашли. Сам понимаешь, этим, из леса, нужен был более сильный ведьмин глаз… Собачьи челюсти для этого не очень подходят… Настоящего чёрного ловца можно сделать… ну, сам понимаешь… – Понимаю. – Тут она рисунком не обойдётся… Мне не хотелось думать, из чего можно сделать настоящего черного ловца. – Я не знаю, что тебе посоветовать. Если бы на твоём месте был я, я бы, наверное, ушёл. В конце концов, это не твоя семья. Вместе с ним, с этим существом, приходит смерть. Ведьма убивает всех, до кого сможет дотянуться… Ей нужно только время. Начинает с самых беззащитных. Если в твоём доме есть ещё дети, она начнёт с них. Она вообще детей… любит. Скоро в твоём доме начнут болеть. Поэтому уходи. – Я не могу уйти, – сказал я. – Не могу. – Тем хуже для тебя. – Лёха зевнул. – Вон там, через сто метров, дорога и остановка. Я ещё немного посмотрел на него и на Волка, а потом пошагал прочь. – Эй, – позвал Лёха. – Подожди ещё минутку. Я обернулся. Лёха подошёл ко мне. – Я ещё кое-что вспомнил. Как можно отличить ведьму. Кроме знака на морде. У неё ноги как руки. – Как это? – не понял я. – Она может действовать ногами так же, как и руками. Забирается на сосну, затем прыгает вниз, на спину лося. И разрывает его на части. Так в книжке было написано. И ещё запомни. Я слушал. – У неё преимущество перед тобой. В неё не верят. А ты есть. И у тебя есть собака. С когтями и зубами. С устрашающей мордой. – Что ты хочешь сказать? – Когда у нас стали пропадать дети, – сказал Лёха шёпотом, – все решили, что это собака. Что собака их убивает… Я всё понял. – Мир гораздо темнее, чем нам кажется, – произнёс Лёха на прощание. – Ведьмин глаз открыт. Корабль из когтей и волос уже спущен на чёрную воду… Далеко на трассе показался автобус. Я пожал руку Лёхе и побежал через лес к дороге. В правом кармане моей куртки подпрыгивал длинный тёплый патрон, острый, исписанный мелкими закорючистыми значками. 12 Ночь после праздника Пассажиров в автобусе было мало, я сел в кресло и стал смотреть в окно, иногда поглядывал на попутчика. Сначала он читал газету, затем отложил её и принялся смотреть в окно. Газета лежала передо мной, и я её немного почитал. Но ничего интересного там не писали, всё как обычно. – У меня тоже была собака, – неожиданно сказал попутчик и отвернулся от меня к окну. – Я сразу узнаю тех, у кого есть собака. У тебя есть. И у меня была. Мне тогда было десять лет. Я целый год копил, подрабатывал в гараже, в порту даже. Помощником грузчика. Смешно – я когда-то работал помощником грузчика… Так вот, я накопил денег и пошёл в зоомагазин. А там как раз были щенки. Они бегали в таком стеклянном загоне с опилками. Я сразу увидел своего пса. Он сидел чуть в сторонке и смотрел на меня. Я его и купил. Попутчик постучал по стеклу пальцами. – И мы жили с моей собакой девять лет. Я ей мог всё рассказать, и она меня всегда понимала. Она меня провожала в школу и встречала, когда я возвращался. Даже когда я сломал ногу и лежал в больнице, она ждала меня под окном. А однажды у неё случился заворот кишок, так я неделю рядом с ней просидел, школу забросил. Это было здорово. А потом я встретил одну девушку. Девушке моя собака не понравилась, они как-то сразу невзлюбили друг друга. А мне казалось, что я эту девушку очень люблю. Девушка сказала мне – или я остаюсь, или собака… Попутчик замолчал. Он молчал несколько минут и всё глядел на пробегающие за окном деревья. Затем он собрался и продолжил рассказ: – Я долго думал, а потом всё-таки выбрал девушку. Куда девать собаку, я не знал. В милицию её не брали – она была уже старая для милиции. Продать её тоже нельзя было. В приют сдать у меня не было денег. Я мучился, мучился, не знал, что всё-таки предпринять. Девушка же продолжала настаивать. И я решил собаку увезти на автобусе подальше и оставить. Попутчик сунул руку и достал плоскую блестящую фляжку. Свинтил колпачок и сделал большой глоток. – Я отвёз её в этот город, – продолжил он. – Целый день мы ходили по окрестностям, гуляли по лесу… А потом я велел ей ждать меня. Она села и стала ждать, а я побежал на автобусную станцию и уехал домой. И стал жить с той девушкой… – А как собаку звали? – спросил я. – Жулик, – ответил попутчик. – Ну, так чего вы волнуетесь! Я в этом городе в приюте жил, у нас там истопник был, Сухой звали, так он как раз собаку подобрал, примерно в то самое время. Правда, он её не Жулик звал, а Ташка. Она ещё долго жила, я её помню. Попутчик улыбнулся. – Однажды утром я проснулся, – сказал он. – Какое-то беспокойство на меня навалилось. Сначала ходил по дому, а потом решил выйти на улицу, воздухом подышать. Открываю дверь, а на пороге лежит моя собака. Мёртвая лежит. Я покраснел. Попутчик снова приложился к фляжке. – Она пробежала от одного города до другого и умерла. Вот такая вот история. А с девушкой я через месяц расстался. И остался один. И до сих пор один. Попутчик опять улыбнулся. Улыбка его была не грустная, а какая-то светлая и умиротворённая. – Вспомнил – и всё будто вчера произошло, – сказал он. – Знаешь, сейчас, когда прошло много лет, я выбрал бы своего пса. Без всяких колебаний. Но когда ты молод, на многие вещи смотришь совсем по-другому… Глупо на вещи смотришь… А ты молодец. И собака у тебя наверняка хорошая. Он откинулся на спинку кресла и задремал. Но я знал, что он не спит. Он просто закрыл глаза и думал о своём. Я решил поспать. И уснул. Проснулся, когда за окном поползли знакомые мне пригороды. Автобус пересёк наш небольшой городок и остановился на станции. Мы вышли на улицу. Он подмигнул мне и пошагал на станцию. А я домой. Дома всё было нормально, Ли и Ма ещё не приехали, Па находился на работе, а Бакс нервничал и прятался в саду. Я отыскал его и спросил, в чём дело. Он повернулся ко мне боком и продемонстрировал довольно большую, в пол-ладони, проплешину. – Кто это так тебя?.. – спросил я. Бакс зарычал. В этом доме Бакс рычал только на Селёдку. Но Селёдка не осмелилась бы из него выдёргивать шерсть. На улицу Бакс один не выходил никогда. Значит, шерсть из него выщипнула Римма. Я гладил Бакса по спине, обещал намазать бок зелёнкой. Бакс жаловался. Вдруг он почувствовал что-то в воздухе, и всю его мрачность как рукой сняло. Я тоже понюхал. С кухни явственно пахло печеньем. – Селёдка, – сказал я. – Селёдка печёт печенье. Сегодня праздник, Ли возвращается… Бакс посмотрел на меня. Я кивнул, и он радостно побежал попрошайничать на кухню. Этим вечером Ли и Ма вернулись со своей олимпиады, Па тоже прибыл с работы, он и Ма устроили небольшой праздник в саду. Праздник и в самом деле был нужен, во-первых, стоило развеять мрачное настроение, установившееся в нашем доме. А во-вторых, Ли заняла второе место, и теперь её собирались отправить в столицу, на самую главную олимпиаду. Поэтому был праздник. Весь вечер в нашем саду жарились шашлыки. Па играл на аккордеоне, а Ма танцевала. Ли веселилась и лопала мороженое, Римма сидела за столом и улыбалась. Бакс обожрался печеньем и храпел на крыльце, уставив в небо все четыре лапы. Часов в девять все отправились в дом и стали укладываться спать. Я поднялся в свою комнату и свалился на кровать. Но не уснул. Мешало что-то. Я ворочался, перекатывался с боку на бок, но сон не шел. Тогда я лёг на спину и стал смотреть в потолок. Если долго смотреть в потолок, то сон рано или поздно всё равно тебя сморит. В ту ночь я услышал. Дверь в конце коридора скрипнула и медленно открылась. И всё. Я вскочил и подошёл к двери своей комнаты. Послушал. Услышал Селёдку. Она храпела у себя, наевшись перед сном тёртой моркови с чесноком, это вызывает жуткий храп. Снова послушал. Тихо. Потом шаг. Скрипнул пол в коридоре. Я выглянул из комнаты. Половина коридора в темноте, ничего не видно. Даже, наверное, больше половины коридора в темноте… Минуты три глаза будут привыкать. Ещё шаг в коридоре. По направлению к комнате Ли, навстречу мне. Тяжёлый шаг, половицы прогнулись и скрипнули уже громче. Плохо, ничего не видно. И Бакса нет, Бакс сейчас бы не помешал. Мои глаза привыкали, темнота, сначала чёрная и непроницаемая, сделалась серой и прозрачной, и я увидел. Римма стояла на четвереньках посреди коридора. Она снова напоминала лягушку. Рядом с ней на полу стояла плетёная корзина с какими-то тряпками. Не знаю, зачем ей понадобилась эта корзина. Римма продвигалась медленно, очень медленно, один шаг в минуту. Шаг. Ещё. Ещё. Я стоял и смотрел. До двери Ли она добралась минуты за три. Она так и не поднялась на ноги. И так же, не поднимаясь с четверенек, она протянула руку и открыла дверь. И тут я почувствовал запах, по коридору от Риммы потянуло мертвечиной и холодом. Римма вошла в комнату Ли. Я свистнул, особо свистнул, громко, чтобы Бакс, дрыхнувший то ли в кухне, то ли в гостиной, услышал. Потом я выскочил из комнаты и рванул по коридору. Римма склонилась над кроватью Ли. Я замер в дверях. – Стой! Ли проснулась. Римма отскочила. Запах сразу же исчез. В комнату ворвался Бакс и сразу же с лаем бросился на Римму. Я едва успел схватить его за ошейник. – Ну и что вы все сюда припёрлись? – сонно спросила Ли. – Здесь что, ночной клуб открыли? – Мне показалось… – начал было я. – Сэм, если кажется – креститься надо, – зевнула Ли. – Я всегда так делаю. Бакс, а ты чего гавкаешь? Бакс не останавливался. Бакс кидался на Римму, оскалившись и брызгая слюной. Римма закрылась руками и выглядела жалко и испуганно. Я снова попал в дурацкую ситуацию. Если я сейчас отпущу Бакса, все скажут, что я специально это сделал. Хотя… Я ведь могу его и не удержать. Но тогда достанется Баксу. Как ни крути, ничего не выходит… Прибежал Па. Бакс не прекращал лаять. Он рвался и постепенно подтаскивал меня к Римме. Она вжалась в угол и всхлипывала. – Что тут происходит? – спросил Па. Он был весь взъерошенный со сна, а в руке сжимал кочергу от камина. Видимо, захватил, когда поднимался наверх. – Бакс чего-то лает. – Ли вылезла из постели и теперь искала под кроватью тапки. – Тихо! – приказал я. Бакс заткнулся, перестал лаять, но рычать продолжал. – Я услышала лай, – пролепетала Римма. – А когда прибежала, он уже лаял… – Что с тобой? – Па посмотрел на Бакса насторожённо. – Я услышал шум в комнате Ли… Лизы и решил посмотреть, что случилось, – начал объяснять я. – Потом Бакс подоспел… – А это что? Возле кровати валялся на полу клок чёрной шерсти. – Из тебя, Бакс, шерсть уже лезет, – сказал Па. – А ты всё бегаешь, лаешь… Пора уже отдыхать, а ты всё воюешь… Я решил. Отпущу Бакса сейчас. Бакс прыгнет на Римму, тогда они увидят, что она не человек. Вот прямо сейчас… Я стал разжимать пальцы на ошейнике, Бакс напружинился, Римма заметила это и тоже напряглась. – Да что вы в самом деле? – Ли выскочила из постели, подбежала к Баксу и обняла за шею. – Ты чего хулиганишь? А ты чего? Она посмотрела на меня. – Сэм, ты зачем его науськиваешь? – Я не науськиваю, – развёл я руками. – Он сам… – Я его сейчас успокою. – Ли принялась натягивать губы Бакса на клыки. – Бакс, будь хорошей собакой… – Лиза, осторожнее… – сказал Па. Но Ли его не послушала. Она заскочила за спину Баксу и стала дёргать его за уши. – Лиз… – повторил Па. Бакс неожиданно перестал лаять и сел на пол. Это правильно, подумал я, нападать на Римму сейчас нельзя. Бессмысленно, да и опасно. Она прикончит меня, прикончит Бакса, а затем уберёт свидетелей. То есть Ли и Па. А потом свалит всё на Бакса. Ведь того парня, кажется, тоже покусали. Римма скажет, что я сошёл с ума, натравил собаку и мы на пару всех перебили. И ей поверят. Всегда поверят худенькой девочке с голубыми глазами. Я щёлкнул пальцами – и Бакс сделал «хорошую собаку». Напустил на себя глупый вид, сел на пол и принялся лизать Ли в лицо. – Может, Бакс чего почуял. – Я присел рядом с Ли. – Тут что-то неладное творится… – Неладное творится у вас в головах, – сказал Па. – Вы слишком много смотрите фильмов и в компьютеры играете, и вообще бездельничаете. Знаете, у меня идея появилась. Устрою-ка я вас в свою фирму работать, будете корреспонденцию разбирать. А Бакса в охрану пристрою. Ну всё, идите спать, а я Бакса вниз отведу. – Я теперь не усну, – заявила Ли. – У меня нервный шок… Но Па так на неё взглянул, что всякий нервный шок у неё тут же прошёл, Ли щёлкнула Бакса по носу и запрыгнула в постель. Римма вышла в коридор, мы с Па – вслед за ней. Па проследил, чтобы девочки закрыли двери. – А это ещё что такое? – Он увидел корзину с одеждой напротив двери Ли. – Селёдка… тьфу ты, Изольда, наверное, забыла. Ладно, сам в кухню отнесу… Па поднял таз и направился в кухню. Я пошагал за ним. Бакс плёлся последним. Внизу Па загрузил бельё в стиральную машину и запустил её. Уселся на перевёрнутый таз и позвал меня к себе. Вдруг я понял, зачем ей нужна была корзина с одеждой. И я понял, зачем ей надо было выдёргивать шерсть из Бакса. Одежда ей была нужна для того, чтобы переодеться. После всего. Она расправилась бы с Ли, и вся её одежда была бы в крови. А Римме надо было оставаться чистой. Чтобы никто не подумал, что это сделала она. Шерсть же нужна была для того, чтобы навести милицию на меня и на Бакса. Она бы разбросала её вокруг, все бы подумали, что Ли сопротивлялась и выдрала эту шерсть из собачьей шкуры. И укусы. Наверняка остались бы укусы. Все правильно. – Садись сюда. – Па похлопал по табуретке. Я подошёл. – Что происходит? – спросил меня Па. – Что с тобой, Сень? Как мне надоели эти вопросы. Зачем люди задают вопросы, если знают, что на них всё равно не ответить? – Всё было так хорошо… – сказал Па. – Мы же все так хорошо жили. Бакс какой-то нервный… – Это пройдёт, – уверил я. – Просто он чего-то боится, такие страхи бывают. Собаки иногда кое-что чувствуют… – Я понимаю. – Па посмотрел мне в глаза. – Я понимаю – у нас появилась ещё одна девочка, и ты немножко нервничаешь. Ревность – это нормальное чувство. – Я не ревную. Просто… – Ты постарайся понять, у Риммы очень тяжёлая судьба. Она жила в деревне, почти в лесу, её родственница погибла, как-то страшно погибла, жутко… Ее надо пожалеть, ей нужно помочь устроиться, как-то адаптироваться к жизни… – Я помогу, – сказал я. – Я постараюсь ей помочь… Па смотрел в вертящийся барабан стиральной машины. – Я скажу Баксу, чтобы больше её не пугал. – Ладно. – Па поднялся с таза. – Поживём – увидим. Я пойду спать. И ты спи. А то вид у тебя безумный какой-то… Па вернулся в спальню. Я посидел ещё какое-то время на кухне и выглянул в сад, воздухом подышать. Хотел Бакса сперва ещё позвать, но не позвал. Пусть успокоится. Римма сидела возле окна. В руках у неё было что-то длинное и чёрное. Сначала я никак не мог понять, что это. Потом догадался, что это кочерга. Па забыл её в комнате Ли. Римма держала кочергу и смотрела в сад. А я стоял под яблоней и смотрел на неё снизу. Она видела меня и слышала, я в этом не сомневался. Просто не подавала вида. Мы смотрели друг на друга. Лицо у Риммы было абсолютно непроницаемым. Она будто отключилась от мира и теперь лишь ждала какого-то своего внутреннего сигнала для пробуждения. Потом вдруг в саду крикнула сова, и Римма очнулась. Она посмотрела сквозь меня и сломала кочергу. Обломки она выкинула в сад. Они упали недалеко от меня, я подошёл посмотреть. Чугунная кочерга толщиной в два больших человеческих пальца была сломана, как простой карандаш. Лёгким движением рук. Мне стало ясно, что мне не одолеть Римму. Одному не одолеть. У меня нет ружья, как у Лёхи. И раздобыть негде. Римма очень сильная. Гораздо сильнее взрослого человека. Гораздо. Как там сказал Лёха – «оно прыгает на спину лосю и разрывает его на части». Римма была способна разорвать на части лося, и я верил в это. 13 Чёрная собака На следующий после ночного происшествия день они решили сводить Бакса к Коляскину. Он хоть и был доктором, но и зверюшек тоже лечил по случаю. Одно слово – семейный врач, специалист широкого профиля. С утра я ощутил исходящий из собачьей миски какой-то странный запах. Я вопросительно посмотрел на Ли. Бакс тоже на неё посмотрел. – Кушай, Бакси, – улыбнулась она. – Кушай. Там лекарство. Мама сказала, это чтобы ты не нервничал и чтобы у тебя голова не болела. Бакс понюхал еду, но есть не спешил. – Давай ешь. – Ли присела рядом с миской и достала руками кусок мяса. – Жри давай, – велел я. – Так надо. Бакс взял из руки Ли кусок. Отказаться было тяжело, с рук едят даже самые капризные собаки. Я знавал одного пуделька, так тот только с рук и питался. Из миски ему было влом есть. А у него была язва желудка, и питался он только манной кашкой. И его хозяйке приходилось обмакивать в кастрюлю с кашей руки, а он их потом облизывал. Омерзительное было зрелище. Бакс проглотил мясо. – Молодец, Бакс, – похвалила Ли. – Молодец, хорошая собака. Видимо, в еде и в самом деле присутствовали какие-то лекарственные препараты, скорее всего успокаивающее, на Баксе их действие сказалось почти сразу – он расслабился, зевнул и собрался было свернуться калачиком, но тут в кухню заглянула Ма. – Как вы тут? – спросила она. – Бакс ещё не готов? – Он готов, – сказал я и ткнул пса в бок. – Ещё немного и тащить придётся. – Может, не надо? – осторожно попросила Ли. – Может… – Нет, – строго сказала Ма. – Это необходимо. Так лучше для всех. Для него в том числе. Мы говорили с папой, вчерашний случай нас насторожил… И Бакса пристегнули к поводку. Пришлось надеть на него и намордник. Намордник был совсем новенький и сильно пах кожзаменителем. Такое было в первый раз, раньше я никогда не надевал эти штуки. Надобности не было. Бакс недовольно заворчал. – Ну, не обижайся, – сказала ему Ли. – Он тебе очень идёт. – Это точно, – подтвердил я. – Безумно идёт… Бакс мог бы скинуть эту гадость одним движением лапы, но я посмотрел на него строго, и он не стал этого делать. – А Римма что, с нами не пойдёт? – спросила Ма. – Сегодня такой чудесный день для прогулки. – Она плохо себя чувствует, – ответила Ли. – Сказала, что посидит дома. – Ну, как знает. Ма вывела из гаража машину, я как мужчина сел впереди, Ли с Баксом устроились на заднем сиденье. Ма тронулась с места, и мы отправились к доктору. Машина ползла медленно – Ма не любила ездить быстро; мы смотрели по сторонам, Ли жевала шоколадку, Бакс высунул в окно морду. Возле самой подошвы холма Ма ещё больше снизила скорость. Дорогу окружали густые заросли каких-то кустов, по виду напоминавших орешник, только без орехов. Кусты росли вплотную друг к другу, отчего казалось, что машина едет по туннелю. Я смотрел вперёд, на дорогу. Потом от мелькания зелени у меня закружилась голова, и внезапно я заметил, что справа, в глубине зарослей, что-то шевельнулось. Мои глаза не успели среагировать, а когда я повернулся к боковому стеклу, то обнаружил, что в зарослях колышутся ветки… Больше ничего рассмотреть мне не удалось. Ли прижалась к стеклу. Она тоже что-то увидела и пыталась рассмотреть это «что-то». Бакс ничего не заметил. Ма прибавила скорость. Я оглянулся. Кусты продолжали качаться, но ничего не было видно. – Что это? – спросила Ли. Ма не ответила. – Я там что-то видела! – Ли смотрела в заднее стекло. – Мусоровоз мешок обронил, – сразу же ответила Ма. – Вот и всё. И нечего на всякую ерунду смотреть. Закрой окно. – Нет, я видела! – настаивала Ли. – Я видела! – Ничего ты не видела, – занервничала Ма. – Там ничего не было… – Было! – настаивала Ли. – Было! Я видела собаку! Бакс навострил уши. – Никакой собаки там не было, – сказала Ма. – Тебе показалось! Если бы там была собака, Бакс бы отреагировал. – Мне не показалось! – упрямствовала Ли. – Я видела чёрную собаку! – Немедленно замолчи! – вдруг крикнула Ма. Я даже вздрогнул. Ли надулась и закрыла окно. Ма и Ли молчали. Бакс сполз на пол с сиденья. Я на всякий случай посмотрел назад. Дорога была пуста. Никого. До клиники Коляскина они молчали. Ли сопела носом, Ма вела машину. Вела гораздо быстрее, чем обычно. Перед самой клиникой Ма дала Ли платок, чтобы та высморкалась. Ли приняла платок с независимым видом. – Ма, – сразу же спросила Ли. – А что у Баксика болит? Зачем мы его привезли? – Голова, – соврала Ма. – У него голова болит. Он, наверное, ухо застудил, вот теперь у него боли начались. Поэтому он и нервничает. Поэтому он вчера лаял. – А он не умрёт? – Нет, конечно. Коляскин посмотрит его, выпишет лекарств, и Баксик быстро поправится. Коляскин встретил нас как обычно: сунул нам по мандарину, Ма предложил кофе. Бакса угостил домашним овсяным печеньем. – А это ещё что за гадость? – Коляскин протянул руку и снял с Бакса намордник, и бросил его на пол. Бакс тут же цапнул даденное печенье и принялся им радостно хрустеть. Вообще-то, по тупым собачьим правилам, снимать намордник может только тот, кто его надевал. То есть я. А если намордник снимает посторонний человек, то собаки от этого распускаются и утрачивают последнюю дисциплину. Но Коляскину было на эти правила плевать. В собачьей психологии он разбирался прекрасно, лучше многих. Коляскин провёл нас в маленький отдельный кабинет, где он обычно принимал животных. – Что вас беспокоит? – спросил Коляскин и указал Баксу на стол. Бакс тяжело запрыгнул и тут же растянулся на холодном железе. – Нервничает он, – сказала Ма. – У нас девочка живёт, у неё родственники погибли. А вчера вечером Бакс взял и облаял эту девочку, ни с того ни с сего. Я бы даже сказала, что он пытался её покусать… – Он не хотел её укусить, – вмешался я. – Он просто… – Укусить? – Коляскин заглянул Баксу в пасть. – Как интересно… Ли уселась в кресло и стала играть пластмассовой игрушечной костью. Ма сверкнула на неё глазами, и Ли кость оставила. – Да, – повторила Ма. – Пытался укусить. А всегда был таким смирным. – Странно. – Коляскин закрыл Баксу пасть. – Странно… Судя по внешнему виду, он очень хорошей крови, вон какая голова массивная. Ты его откуда взял? В клубе? В питомнике купил? – На базаре, – ответил я. – Тебе повезло. – Доктор потрепал Бакса по голове. – Это, пожалуй, лучший пёс в породе, какого я видел… – Нам, доктор, от этого не легче, – сказала Ма. – Мы очень беспокоимся. – Да, конечно… А вообще, какая в доме обстановка? – Нормальная, – ответила Ма. – Всё как обычно. – Странно. – Доктор достал стетоскоп. – У такого пса должны быть железные нервы. Тогда, два месяца назад, он об изгородь изорвался, так я ему шкуру срезал безо всякого наркоза, а ему хоть бы что! Вообще у этой породы устойчивая психика. Он стал слушать сердце Бакса. Долго слушал, хмурился, что-то ему там не нравилось, в этом сердце. Наконец он убрал стетоскоп и пощупал Баксу нос. – Какой-то он у вас заторможенный. – Доктор посветил собаке в глаза маленьким фонариком. – Вы ему что-то давали? – Успокаивающего, – сказала Ма. – Я сама его каждый день пью. – Вы – одно дело. – Коляскин снял очки. – А собака – другое. У неё нервная система совсем иная. – И что? – спросила Ма. – И ничего, – ответил Коляскин. – С первого взгляда всё нормально. А чтобы говорить серьёзно, надо сделать анализы. Но я думаю, что ничего страшного нет. Бакс просто немного устал. В его породе это иногда случается. Коляскин потрепал Бакса по подбородку. – Что же нам делать? – спросила Ма. – Ничего. – Доктор стал мыть руки. – Попробуйте исключить из рациона мясные продукты, замените их рыбой, злаками… – Может, ему мюсли подойдут? – спросила Ли. – Мюсли ему, конечно, подойдут, – улыбнулся Коляскин, – если он их только есть будет. – Мы вместе будем есть, – сказала Ли. Я подумал, что это вряд ли. – Вот и отлично. А сейчас вы все с Баксиком пойдёте в коридорчик и подождёте, а мы с мамой поговорим. Мы с Ли и Баксом вышли в коридор. Ли немедленно стала теребить Бакса за уши и толкать в бок. Я прислушался, о чём они там переговариваются в кабинете. – Он не опасен? – шёпотом спросила Ма. – Не думаю, – так же шёпотом ответил Коляскин. – Не думаю, что опасен. С вами же он вполне дружелюбен? – Да. – Это может быть заурядная реакция на постороннего. Такое случается. Я думаю, ваш пёс придёт в норму. Надо только подождать. Ли засунула руку в пасть Баксу и принялась проверять, не качаются ли у него зубы. Он слегка прищемил ей руку, она испуганно ойкнула и собралась уже треснуть его по носу, но тут дверь вдруг распахнулась, и в приёмную вбежала растрёпанная женщина. В руках она держала свёрток. Свёрток был перепачкан кровью, шевелился и издавал жуткие вопли. – Приползла сейчас! – кричала женщина. – Приползла, а мордочка вся разорвана. Доктор! Челюсти нету… Бакс зарычал. Ли сразу же отвернулась. Ма выскочила из кабинета доктора, схватила её за руку и выволокла за дверь. Коляскин вышел в приёмную. Он сразу отобрал у женщины свёрток и отнёс его в кабинет. Женщина, утирая слёзы, вбежала за ним. Я слышал, как Коляскин звенит инструментами. – Поймите. – Я слышал из-за двери его голос. – Поймите, что ничего уже нельзя сделать! Вообще ничего нельзя сделать. И деньги тут не помогут! Единственное, что я могу, – это помочь ей… облегчить страдания… Женщина ревела. Я вышел на улицу. Там меня уже ждали Ма и Ли. Бакс нервно плясал рядом. – Сейчас мы зайдём в магазин, – каким-то деревянным голосом сказала Ма. – Зайдём в магазин, купим продуктов… – А что там было? – стала приставать к ней Ли. – Там было… – Кошка под мотоцикл попала. Вот и всё, – отрезала Ма. – Идём в магазин. Мы отправились к магазину. Как-то бессмысленно направились, будто каждый сам по себе. Возле магазина стояла нищенка. Она была в старом сером плаще и вязаной шапочке. В руке держала большую железную кружку. Странно, раньше в нашем городе я никогда не видел нищих. – Мама, а можно я дам ей денежку? – спросила Ли. – Этой женщине? – Дай, – разрешила Ма. – Только в кружку кидай, а до рук не дотрагивайся, неизвестно, что там у неё на руках… – Хорошо. – Ли подбежала к женщине и опустила в её кружку денежку. Нищенка благодарно кивнула. Я тоже нащупал в кармане монету, пять рублей, и кинул в кружку. Бакс, наверное, тоже бы кинул, но у него не было ни монеты, ни рук. – Вы тут постойте, – сказала Ма, – а я в магазин забегу. Никуда с этого места не уходите. А ты охраняй! Это она Баксу сказала. – Никуда не отходите, – повторила Ма и отправилась в магазин. – Никуда не отходите… – передразнила Ли. – Куда тут уйдёшь? Как на цепи сидим… Она прислонилась к стене и стала пинать её каблуком. Смотрела по сторонам, читала номера проезжавших мимо машин. Потом повернулась к собирающей подаяние женщине. Понюхала воздух. – Как от неё плохо пахнет, – сказала Ли. – Просто ужасно пахнет… Даже сюда доносится… – А ты хотела, чтобы она розами пахла? – усмехнулся я. – Надо ей как-то помочь. – Ли открыла свою сумочку и стала в ней копаться. – А то всё это нехорошо… – Ей не так нужно помочь… – сказал я, но Ли меня не услышала. Она вытащила из сумочки синий прозрачный флакончик. Духи. Яблоки и корица. Бакс чихнул, он не любил духов. Ли подошла к бродяжке и сунула ей в руку флакон своих любимых духов. Бродяжка благодарно кивнула. – Вот так. – Ли вернулась ко мне. – Вот так намного лучше. Если бы… Тут из магазина вышла Ма, и мы поехали домой. Всю дорогу Ма пилила Ли за то, что она подарила бродяжке духи. Оказывается, она всё это видела в окно. Досталось и мне. – А ты куда смотрел? – ругала меня Ма. – Ты же взрослый! Вы не должны подходить ко всяким сомнительным личностям! И Баксу досталось. – А ты чего? А ещё сторожевая собака! Я не очень-то обращал на это внимание. Слушал, не обижался. Ли пыталась нас с Баксом защищать. – Они не виноваты, – говорила она. – Это всё я. Я сама подбежала, а они и не видели… – А у тебя самой, значит, мозгов нет! – злилась Ма. – Елизавета, в наше время нельзя быть такой беззаботной! В конце концов Ма разозлилась окончательно и велела нам весь вечер сидеть дома и никуда не выходить. – А мы с отцом и с Риммой поедем в кино. Я подумал, что это вообще здорово, что их всех не будет сегодня, хоть один спокойный вечер. Отдохнём. Они стали собираться в своё кино, а мы с Ли и Баксом решили поиграть в прятки. У меня не было настроения играть в прятки, но Ли очень хотелось побеситься. И мы стали беситься. Бакс, как всегда, изображал злую собаку, а мы с Ли, как всегда, от него спасались. Ли спряталась за тумбочкой с телевизором, я, зная Баксовы страхи, спрятался за комодом, там, где хранился пылесос. Бакс сразу же отыскал Ли. Ли стукнула его диванной подушкой, и он погнался за ней со свирепым рычанием. Ли спряталась в комнате родителей. Она запыхалась, я слышал, как она стоит со своей подушкой прямо за дверью. Бакс ворвался в комнату и немедленно получил подушкой по голове. Он рявкнул и свалился на ковёр. – Получил! – радостно воскликнула Ли. – Лови ещё! Она швырнула в Бакса подушку, он поймал её на лету зубами и швырнул обратно. Подушка попала Ли в живот, и она тоже свалилась на ковёр. – Зараза! – Ли вскочила на ноги и кинулась на Бакса. Бакс нырнул под кровать. – Так нечестно! – Ли стала прыгать по кровати. – Это я должна прятаться, а ты должен меня искать! Ты сиди там, а я побегу спрячусь. Ты подожди подольше… Я сидел за комодом. Мне было хорошо и спокойно, не хотелось вылезать, пусть играют без меня. Ли с Баксом продолжали играть. Я слышал, куда направилась Ли. Она спустилась в гостиную, подумала немного и полезла на шкаф, на который когда-то облокачивался Гагарин. Решила спрятаться от Бакса на нём. И вдруг Ли завизжала. Я мгновенно выскочил из-за комода и бросился на помощь. Ли балансировала на одной ноге на краю исторического шкафа, Ма и Па стояли в дверях и смотрели на неё, раскрыв рты. Они стояли с совершенно растерянным видом, а Ли начинала падать. Спиной вниз. Риммы в гостиной не было. Я оценил обстановку мгновенно. Дёргаться не стоило – Ли падала не на пол, а опять-таки на диван, на который садился всё тот же Гагарин. Поэтому я просто сбежал с лестницы и замер на первой ступеньке, ожидая, что последует дальше. Ничего страшного не произошло – Ли громко крикнула «мама» и бумкнулась на диван. Пружины прогнулись, подкинули её вверх, Ли перевернулась в воздухе и мягко приземлилась на ковёр. – Ты чего орёшь, Лиз? – спросил Па. – Подумаешь, со шкафа упала. Ничего ведь не ушибла? – Не… – протянула Ли. Шкаф продолжал раскачиваться на высоких ножках. Затем он стукнулся о стену, и откуда-то сверху свалился круглый предмет. Он покатился по полу, описал круг и остановился возле дивана. Бакс подошёл к нему, понюхал и завыл. Я узнал эту дрянь, лежащую на полу. Две кошачьи челюсти, связанные в кольцо и обмотанные серыми вороньими перьями. Одна челюсть была явно свежей – по её краю шли едва подсохшие куски мяса. Это был ведьмин глаз, «чёрный ловец». Я вдруг вспомнил: его форма совпадала с формой знака, вырезанного Риммой на чердаке над комнатой Ли. И ещё вспомнил. «Тот, кто дотронется до него, очень скоро умрёт…» – сказал тогда Лёха. «Ловец» лежал возле дивана. Ли посмотрела на него и протянула к нему руку. – Не трожь! – рявкнул я. – Нельзя! Но Ли всё тянула к «ловцу снов» свою руку, расстояние между перьями и пальцами сокращалось… – Бакс! – крикнул я. Бакс прыгнул. И, прежде чем пальцы Ли коснулись кошачьих челюстей, пёс оттолкнул её правым боком и подхватил «ловца» зубами. Ничего не произошло. Бакс подержал эту гадость зубами, затем выпустил на пол. – А ну-ка. – Па тоже потянулся к «ловцу». Бакс оскалился и зарычал. – Ты чего? – Па отдёрнул руку. – Ты чего это? Бакс продолжал рычать. Он рычал на Па впервые. И вообще первый раз в жизни он рычал на кого-то из домашних. Грозно рычал. – Ты что, Бакс? Па посмотрел на меня. – Бакс! – рявкнул я. – Нельзя! – А ну-ка, Бакс, отойди, – спокойно сказал Па. – Отойди! – продублировал я. Я сделал шаг назад. Теперь уже Ма вознамерилась схватить «ловца», но Па удержал её. – Тут что-то не то, – проговорил Па. – Не надо это трогать. Может, оно отравлено… Собака странно реагирует… – А что это? – спросила развеселившаяся Ли. – Игрушка? – Елизавета, – серьёзным голосом сказал Па. – Поднимись, пожалуйста, в свою комнату. – Но почему?.. – Иди в комнату! – приказал Па. Ли послушно отправилась наверх. Па достал из кармана платок и накрыл ведьмин глаз. Я отошёл к дивану. Бакс корчился, будто к нёбу у него прилипла жвачка, потом не удержался и выпустил слюну на паркет. – Что это? – Ма кивнула на платок. – Это человеческие челюсти? Она ведь совсем… совсем… Я стоял рядом с Па, никто меня не гнал. Па присел над платком. – Успокойся, это не человеческие челюсти, посмотри на зубы, – сказал он. – Когда я был маленький, мы делали такие штуки. Похожие, во всяком случае… Не из челюстей, конечно, из соломы и веточек. Мы называли их… Забыл, как называли… Такие штуки притягивали хорошие сны. А эта я не знаю, что притягивает… Вряд ли она что-то доброе притягивает… – Убери её! – нервно сказала Ма. Отец взял каминные щипцы, подхватил «ловца» и понёс его вниз, в подвал. Ма пошла с ним. Меня в подвал не пустили. Но я выбежал на улицу, обошёл дом и стал смотреть в подвальное окошко. Бакс тяжело дышал рядом. Они разговаривали возле бойлера. Я видел всё в окошко. И слышал. Па развёл огонь и бросил в него челюсти с перьями. – Это он, – сказала Ма. – Это он сделал. И вдруг я понял, что она говорит обо мне. Это было так неожиданно, что сначала я даже не поверил. – Что сделал? – Па закрыл дверцу печи. – Эту гадость. Эту дрянь. Па вздохнул. – Ты не понимаешь, что говоришь, – сказал он. – Бакс – собака, а это сделал человек. Собака не может такого сделать. У неё нет рук. Единственное, что он мог сделать, – это притащить эту вещь. Но навряд ли в этом был умысел. Просто увидел и притащил. – Я не про собаку, я не сумасшедшая. Не про Бакса я говорю. – Ты считаешь… Ма имела в виду меня. – Лиза испугалась, – сказала Ма. – Я сам испугался… – Ты знаешь, что это за вещь? Па не знал. – А я знаю. Такими вещами наводят порчу. После таких вещей в доме умирают… – Дорогая! Я же тебе уже говорил! Оставь ты эту мистику! Это ничто. Это просто дрянь с перьями – и всё! Какие-нибудь дураки делают, чтобы народ пугать. А Бакс нашёл да и притащил… – Ничего просто так не бывает. – Ма смотрела в огонь. – Что тут вообще происходит… Ты же видел – он натравил на Римму собаку! Бакс на неё кинулся, Лиза испугалась. Он и на тебя рычал! Он рычал, этого раньше никогда не было! А это не моська, такая собака легко может убить… Па открыл дверцу, посмотрел, как горит. – Ты знаешь, – шёпотом сказала Ма. – Я сегодня видела чёрную собаку. – Что?! В голосе Па я услышал страх. Обычно Па никогда ничего не пугался. А тут вдруг голос его задрожал и просел, как земля на кладбище. – Что ты видела? – переспросил он. – Чёрную собаку, – повторила Ма. – Сегодня я видела чёрную собаку! – Это нормально, Бакс ведь чёрный, ты наверняка ошиблась… – Это не Бакс! – крикнула Ма. – Бакс сидел на заднем сиденье! Я не ошиблась! Там, возле холма! Я видела её! Чёрная собака… Па приложил руку к бойлеру и тут же отдёрнул. – Это может ничего не значить… – Он подул на палец. – Это может совсем ничего не значить… – Ты прекрасно знаешь, что это может значить! Ты же помнишь! В последний раз, когда мы видели чёрную собаку, умер отец… – Хватит! – неожиданно рявкнул Па. – Хватит! Я устал от всей этой чуши! Тебе надо лечиться! То тебе чёрные собаки мерещатся… – Её видела и Лиза, – сказала Ма. Па умолк. Ма сказала Па: – Не знаю, что делать… И этот его Бакс… – Ты предлагаешь его вернуть? – прямо спросил Па. – Вернуть Сеньку? Меня собирались вернуть. – Нет… – сказала Ма. – Я не хочу его возвращать. Но я не знаю, что нам делать. Мне кажется, он может в любой момент стать неуправляемым… В конце концов, мы про него ничего не знаем. Мне кажется, он начал за нами следить. Он ходит, приглядывается всё… Значит, Ма заметила. – У тебя просто нервы распустились. – Па прибавил газу в котёл, пламя вспыхнуло веселее. – Ничего такого нет, тебе на самом деле кажется… – Мне кажется, что проблему придётся решать… Па выбил трубку о котёл. – Давай поступим по-другому. – Он закурил. – У меня есть один сослуживец, а у него отец живёт на Севере. Можно на время парня отправить. Скажем, что там надо помочь дом достроить. Или посторожить что – тогда можно будет и Бакса отправить… Из котла шёл удушливый запах мертвечины. 14 Повешенный Сегодня утром ко мне пришла женщина. Это была совсем непримечательная женщина. На ней были белая куртка и белые джинсы, и она весьма походила на моль. Видимо, её пропустил Белобрысый. Я был один и не думал ни о чём. И вдруг открылась дверь и вошла эта женщина. Она подошла ко мне и остановилась. Она ничего не сказала и не смотрела мне в глаза. Это очень плохой знак, когда тебе не смотрят в глаза. Она стояла метрах в двух и всё мялась. Почему-то мне вдруг захотелось встать. Я встал и подошёл поближе. Она сунула руку в сумочку и достала пистолет. Её точно пропустил Белобрысый. Если она меня пристрелит, это будет Белобрысому только на руку. Я думал, что сейчас она что-нибудь скажет. Но она молчала, только целилась. Прямо мне в лоб. Хотя целиться у неё получалось плохо, её руки дрожали, оружие в них прыгало, пуля никак не могла остановить свой выбор – куда укусить? В правый или в левый глаз? Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами… Ха, ничего подобного не было. Моя жизнь передо мной не мелькала, просто я смотрел, как пляшет по прицельной линии её зрачок, и не моргал. Всё это продолжалось, наверное, минуты три. Потом женщина опустила оружие и так же молча вышла. И я сразу же вспомнил, кто она. Я видел её в одной передаче, их сейчас много показывают. Она там сидела с точно таким же расплющенным видом и односложно отвечала на вопросы ведущего. Оказывается, у неё тоже была дочь. И эту дочь искалечили собаки. Правда, это были не домашние собаки, а бродячие. Меня ещё тогда очень удивила эта история. Обычно у бродячих собак практически отсутствует враждебность по отношению к человеку. Во всяком случае, первыми они никогда не нападают. У них и так слишком много проблем в жизни, чтобы интересоваться ещё и человеком. Но так вот случилось. И эта женщина собралась меня застрелить. Но убить кого-либо очень тяжело. Я-то знаю. Это лишь на первый взгляд кажется, что нажать на курок очень легко. Эта женщина не смогла. Не знаю, хорошо это или плохо. В дверь заглянул Белобрысый. – Не смогла… – ухмыльнулся он. – Жаль, жаль… – Это точно, – сказал я. – Ну, что? – спросил он. – Не понравилось, когда пистолетом в морду тычут? Привыкай. Я не удостоил его ответом. Мне надо было подумать. Сегодня меня пытались убить во второй раз в моей жизни. Не получилось. А в третий раз получится. Природа любит число три, в третий раз меня достанут. Это точно. В первый раз меня пыталась убить Римма. Она попыталась меня убить. Никто не видел. Они пошли гулять к озеру. Римма, Ли, Ма и Бакс. Бакс не хотел идти, он был ленив, но я его всё-таки отправил, я не мог отпустить Ли с Риммой одну. Па уехал на работу. Я с ними к озеру не пошёл. Ма не хотела брать Бакса, но я убедил их, что без Бакса ходить опасно. И они ушли. Я отправился в сад. Целый час бродил между деревьями, думал, что делать дальше. Пахло яблочками. Потом решил сходить к кроликам. Я знал, что они ушли, но всё равно на что-то тупо надеялся. А вдруг кто-нибудь из них остался? Кролики ушли. Их подземные лабиринты опустели, они прорыли ход куда-то в сторону ручья и убежали по нему. Все. Взрослые кролы, крольчихи и совсем маленькие крольчата. Я сидел, глядя в осыпающиеся чёрные дыры в земле. Мне было тяжело. Даже плакать хотелось. Будущее, которое уже стало у меня постепенно вырисовываться, сытое, тёплое и доброе, это будущее растаяло. Теперь впереди у меня снова была одна неизвестность. Чёрная кроличья нора, осыпающаяся по краям. Вот так. Я попробовал заплакать, но у меня ничего не получилось, я ведь никогда раньше не плакал, к тому же мальчики не плачут. Позже, уже сидя здесь, в камере, я понял, какую ошибку допустил тогда. Глупую, таких ошибок не допускают опытные люди. Местоположение было выбрано мной крайне неудачно – я сидел лицом к изгороди, а за спиной у меня были сад и дом. Ветер дул со стороны улицы, и я не мог знать, что происходит у меня за спиной. И когда я почувствовал надвинувшийся на меня трупный запах, было уже поздно. Я начал сдвигаться… Это была тонкая стальная проволока. Она резко сошлась на моей шее и пережала дыхание. Я рванулся. Проволока держала крепко. Она впилась в кожу. Я рванулся сильнее и упал на траву. Короткое мгновение я лежал, разглядывая землю перед глазами. Я запомнил её, эту землю. Прелые и зелёные травинки, песок, кусочки коры, муравьи тащат украденные где-то крупинки сахара, у каждого по слипшемуся кусочку за спиной, улитка на стебельке, мой сорвавшийся с шеи серебряный медальон в виде доллара… Затем меня легко приподняли с земли и перевернули на спину. Надо мной стояла Римма. На её руку была намотана длинная стальная удавка, такими отлавливают бродячих собак. Римма смотрела на меня и шевелила ноздрями. Глаза у неё изменились, зрачки превратились в две большие чёрные дыры, с чёрными же набухшими сосудами по белкам. Римма поставила мне ногу на горло и придавила. С виду в девчонке было совсем немного весу, от силы килограммов тридцать пять. Мне же показалось, что на шею мне наступил по крайней мере слон. Но шея у меня была крепкая, с шеей мне повезло, она выдержала. К тому же мне удалось вильнуть вправо, и нога Риммы соскользнула. Я вывернулся и попытался вскочить. Римма молча прижала меня к земле. Со стороны это, наверное, выглядело весьма комично – щуплая девчонка ногой вжимает в землю довольно крепкого парня. Но мне было не до смеха, удавка всё глубже впивалась в горло. Всё это происходило в полной тишине, я даже слышал, как, собирая обед, на кухне гремит посудой Селёдка. Перед глазами у меня поплыли серые круги, и на несколько мгновений я отключился. Когда сознание вернулось, я обнаружил, что мои ноги болтаются в воздухе, а удавка впилась в горло ещё сильнее. Я висел и медленно поворачивался по часовой стрелке. Римма перекинула конец проволоки через толстый яблоневый сук и подвесила меня на дереве. Я захрипел и задёргался. Это было больно. Попробовал позвать Бакса, но вспомнил, что Бакс ушёл гулять. Я был один и захлёбывался в слюне. Римма стояла рядом со мной и наблюдала. Её лицо абсолютно ничего не выражало: ни ненависти, ни злорадства, оно было равнодушное и пустое. Как всегда. Только глаза горели чёрным огнём, да язык то и дело выскакивал из-за сомкнутых губ и тут же прятался обратно. Теперь мне легко обо всём этом рассказывать. Сейчас мне тоже угрожает смерть, но я её совсем не боюсь. Я сделал всё, что должен был сделать, и я спокоен. Тогда же мне было очень страшно. Даже не страшно, а как-то безнадёжно. Мной овладело безразличие, я видел всё происходящее как бы со стороны, будто это не я висел, задыхаясь, на проволоке, а совершенно другой человек. Я не надеялся, что меня кто-то спасёт. Обидно было, что всё кончилось так бессмысленно, что я так ничего и не успел… Мысли мои стали сбиваться, я почувствовал, как расслабляются мышцы, как постепенно немеют конечности, как сердце, до этого бешено колотившееся, начинает останавливаться… Римма обмотала удавку вокруг ствола, шагнула ко мне, обняла меня своими подвижными твёрдыми руками и повисла вместе со мной. Её пальцы впились под рёбра, проволока разрезала кожу на моей шее. В голове моей что-то лопнуло, зелёная краска разлилась неудержимым морем, и я увидел. Поля, богатые дичью, плыли перед моими глазами. Они были зелёные, коричневые, золотистые, небо голубое, а оранжевое солнце заливало всё это нестерпимым светом. Мне захотелось ступить на эту яркую сочную зелень, и я уже сделал первый шаг… В моей голове что-то лопнуло во второй раз, и я очнулся. Я лежал под яблоней. На шее моей болтался обрывок удавки. Каким-то чудом стальная проволока оборвалась, и я свалился на землю. Рядом со мной стояла Римма. Я поднялся и попятился. Римма присела, вытянула вперёд руки и собралась прыгнуть на меня. В голове колыхалась муть – это кровь прилила к мозгу, я плохо соображал, но понял, что единственный шанс спастись – бежать. И я побежал. Я никогда так не бегал. Я нёсся, удирал, драпал со всех ног. Она почти не отставала, это было слышно по запаху. Оглядываться я почти не успевал, а когда мне удавалось это сделать, я видел, что Римма бежала не как человек. Она двигалась на четвереньках, редкими длинными скачками, как большая зубастая лягушка. Каждый такой скачок в несколько моих шагов. Ноги плохо меня слушались, и Римма меня постепенно настигала. Спасло меня то, что до ворот я добежал первым. Я поднырнул под решётку, перекатился по асфальту и вскочил на ноги. Римма повисла на воротах с другой стороны. Она держалась за прутья двумя руками, и пальцы её шевелились, как белые черви. По подбородку у неё текла тоненькая коричневая струйка. Преследовать меня по улице Римма не решилась. Через полчаса я добрался до порта. Здесь в воздухе перетирался миллион разных запахов, возле причала были составлены разные контейнеры и ящики, и в их лабиринте Римма, даже если бы захотела, не смогла бы меня отыскать. Оставалось выбрать тихое местечко и передохнуть. Лучше всего для этого подходили ржавые морские контейнеры, сваленные на портовой окраине. 15 Предатели Оказалось, что место было уже занято. Возле контейнеров грелись на солнце мальчишки. Не беспризорники, обычные ребята, скорее всего, живущие возле порта. Я их не знал, что, впрочем, неудивительно – я ведь не так долго жил в этом городе. Ребята лениво переговаривались, когда появился я, замолчали и уставились на меня. Парни были далеко не хилыми и, судя по лицам, закалёнными в уличных драках, со всеми я бы не справился. Предводитель компании взглянул на кирпично-рыжего мальчишку. Тот лениво поднялся и направился ко мне. – Стоять, – спокойно приказал я. Рыжий не остановился. – Стоять, – повторил я. – У меня тяжёлый характер. Рыжий оглянулся. Предводитель сделал знак глазами. – Тебе чего тут надо? – уже дружелюбнее спросил рыжий. – Устал от домашней жизни, – сказал я. – Жвачки хотите? Предводитель кивнул рыжему. – Проходи. – Рыжий занял место рядом с вожаком. Я угостил ребят жвачкой и уселся рядом с ними на прогретом солнцем песке. Все молчали и недоверчиво смотрели на меня, а потом рыжий спросил у старшего: – А дальше что было? – Дальше он её убил, – ответил вожак. – Лопатой. И закопал прямо под окном. А на этом месте выросло по весне дерево. Странное какое-то. И однажды его нашли на этом дереве повесившимся. Вот. – Так я и знал, – покачал головой рыжий. – Так всегда бывает… – Вы часто тут собираетесь? – спросил я. – Часто, – ответил мне предводитель. – Но сегодня мы собрались в последний раз. Здесь теперь нехорошо. Предводитель поёжился и принялся меня внимательно разглядывать. – А с тобой что случилось? – Он кивнул на мою шею. – Да так… С одной девчонкой в бадминтон играли, а я запнулся и шеей прямо на тросик упал. Чуть башку себе не оторвал. – Бывает… – философски заметил предводитель. – Попробуй мочой промыть, говорят, помогает. – Чьей мочой? – Своей. – Компания расхохоталась. Я не обиделся. – У нас учитель по физике каждый день пьёт мочу и всем советует. И здоров как бык. Они снова рассмеялись. – Еще хорошо илом натираться, – посоветовал предводитель. – Или зарываться в… – Ты когда-нибудь слыхал про чёрную собаку? – спросил я его. Я спросил про чёрную собаку, и вся компания напряглась и как-то незаметно, мелкими шажками собралась вокруг вожака. Они отодвинулись от меня, будто я был заразной чумной тварью. Рыжий испуганно осмотрелся. – Ты знаешь про чёрную собаку? – снова спросил я. – Все знают, – ответил предводитель. – Все знают про чёрную собаку. Он сделал паузу, посмотрел на своих приятелей, а затем продолжил: – Иногда это овчарка. Иногда это дог. Иногда это даже ньюфаундленд. Но чаще всего это беспородная собака. Она полностью чёрная, без подпалин и коричневых пятен. В последнее время её замечают то здесь, то там. Близко подойти к ней тоже нельзя – она исчезает. Так что её видно лишь вдалеке и краем глаза. Она промелькнёт и исчезнет. Когда появляется чёрная собака, это значит, что в этом месте будет беда. Большая беда. Многие умрут. Такая собака – это как предвестник несчастий и зла. Лучше её не видеть. – Ну и?.. – спросил я. – Два дня назад я видел чёрную собаку, – сказал предводитель. – Там, за портом. Я шёл по берегу, искал, что море выбросило. Иногда очень хорошие вещи выбрасывает. Мы подбираем и относим их в лом. Деньги получаем. Я шёл по берегу и вдали увидел чёрную собаку. Она стояла у самого берега и ела песок. Я удивился. – Да, да, – подтвердил предводитель. – Она ела песок. Это ведь необычная собака, она может делать то, чего не могут другие собаки. Так вот, чёрная собака повернула голову и поглядела прямо на меня. И долго глядела, пока я не отвернулся. А когда я снова посмотрел, она уже исчезла. Тогда я подошёл к тому месту, где она стояла. Песок был мокрым, но никаких следов я не увидел… Я слушал. – Я видел чёрную собаку, – повторил предводитель. – А сегодня напали на одного парня. Он пошёл в магазин, но не вернулся. Стали искать, нашли там, у холма. В колодце. Живой ещё. – Живой? – спросил рыжий. – Живой. Только не в себе. Всё время твердит одно слово и трясётся. – Какое? – спросил рыжий. – Какое слово? – «Зубы», – сказал предводитель. – Он всё время говорит про зубы. Трясётся и воет: «Зубы, зубы»… Предводитель поднялся на ноги, все остальные тоже. И вся компания молча отправилась к выходу из порта. Я остался. Ещё немного посидел на солнце и направился к контейнерам. Мне жутко хотелось спать, я забрался в самый дальний и зарылся в кучу грязных пластиковых пакетов. Вокруг шеи шла глубокая ноющая борозда от удавки. Борозда распухла и кровоточила. Я знал, что такие раны могут закончиться заражением крови, столбняком и мучительной смертью. Надо было что-то делать. Я стал думать. Возвращаться домой пока бесполезно. Дома Римма и Селёдка. Ма, Ли и Бакс будут только к вечеру. А к вечеру я могу вполне сдохнуть от столбняка. Значит, остаётся… Значит, остаётся Коляскин. И идти надо не к нему в клинику, а домой. Кажется, он принимает до трёх, значит, домой возвращается часам к четырём. Сейчас, судя по солнцу, около двух. Час на отдых, минут сорок на дорогу. Всё. Я закрыл глаза и уснул. И спал ровно час, может, чуть больше. Когда я проснулся, шея распухла ещё сильнее, поворачивать голову стало тяжело, рана словно горела. Коляскин жил на противоположной от нашего коттеджа стороне городка, что было большим плюсом – это если бы Римма вдруг решила меня поискать. На выходе из порта я посмотрелся в лужу. Вид у меня был страшный: волосы взъерошены, под челюстью вздулся бугор, весь я в царапинах каких-то. Но делать нечего, пришлось идти так. Как ни странно, добрался я без всяких приключений. Дверь в дом доктора была, как всегда, приоткрыта, сквозь кухонное окно я видел, как жена Коляскина возится у плиты, в воздухе плыл запах творожников. Я вошёл в дверь, пройдя короткий коридорчик, оказался в гостиной. В гостиной Коляскина имелся специальный колокольчик для посетителей, я подошёл к колокольчику и звякнул. Через минуту из кухни вышла жена Коляскина в фартуке, в одной руке у неё была лопатка, в другой – блюдо сырников. – Вот это да! – Она сразу поставила блюдо на стол. – Что это с тобой случилось? – Там, за холмом гулял, провалился в какую-то яму, в проволоке запутался. Порезался весь, до поликлиники далеко, сразу к вам решил… – Правильно решил. – Она сняла фартук. – Пойдём со мной. Я знал, что у Коляскина дома есть небольшой кабинет, где он иногда принимал неотложных пациентов. Жена Коляскина провела меня в заднюю часть дома. Она щёлкнула выключателем и открыла дверь в кабинет. – Заходи. Кабинет был идеально чистый, сверкающий и светлый. Посередине комнаты стоял хирургический стол. В углу кипятильник и лоток с инструментами в спирту. – Коляскин придёт через час, – сказала она. – Может, чуть позже. Не будем ждать, ждать нам нельзя. Садись на стол. Я забрался на стол. Она намочила ватку спиртом. Потом посмотрела на ватку и бросила её в корзину, взяла сразу бутылку. Растворила в спирте зеленоватую таблетку. – Терпи. Не будешь дёргаться? Я покачал головой. – Наклонись. Она взболтала бутылочку, подождала, пока осядут пузырьки, и вылила мне на шею. Спирт зашипел, в башке у меня взорвался серебряный вихрь, рана вспыхнула и захолодела. – Терпи. – Жена Коляскина набрала на ватный тампон густой мази. – Может снова быть больно. Она намазала мне шею и замотала её бинтом. Больно не было, мазь мне помогла почти сразу. Кожа стала стягиваться, чесаться и, как мне показалось, даже потрескивать. – Спасибо, – поблагодарил я. – За медицинскую помощь не благодарят. А кто это тебя на самом деле? – спросила она. – Подрался? Побили? – Не, в яму упал, я же вам сказал. Там какую-то теплотрассу раскопали, я и провалился… – Ну, не хочешь, не говори. Коляскин придёт, позвонит твоим. Тебя повесить, что ли, пытались? В городе чёрт-те что происходит… Коляскин говорит, что кошке недавно челюсть вырвали… Я презрительно поморщился. – Тоже слышал? – улыбнулась жена Коляскина. – Или кошек не любишь? Ладно. Надо ещё укол от столбняка сделать. Она открыла небольшой шкафчик и стала искать лекарство. – Куда всё катится? – ворчала она. – Собак вешают, кошкам челюсти вырывают… На людей кто-то нападает… Я говорю Коляскину – надо отсюда уезжать, надо поближе к сыну перебираться, а он всё одно: сто двадцать восемь поколений Коляскиных жили и умирали здесь, и он отсюда никуда не поедет. Я ему говорю – поедем, а то поздно будет. А он всё своё. Ну, хоть ружьё тогда достань, говорю! А он и ружьё не достал. Сказал, что в нашей стране честному человеку нечего бояться. Она нашла нужную ампулу и стала спиливать колпачок. – Коляскин, говорю, тебе что надо, чтобы реки кровью потекли? Чтобы земля трястись начала? Это она, конечно, преувеличивала. Никакого конца света у нас тут не планировалось. Просто одна маленькая мерзкая тварь. Жена Коляскина набрала в одноразовый шприц противостолбнячной сыворотки и велела мне стоять смирно. Затем сделала мне укол. – Готово. – Жена Коляскина бросила шприц в корзину. – Можешь идти. А домой тебе мы позвоним. Пусть там разберутся. А если не разберутся, то я сама в милицию позвоню. А то так мы до чего докатимся-то? Я слез со стола. Подошёл к ней. – Спасибо, – снова сказал я. – Спасибо не говорят, дубина. Иди, иди, мне ещё готовить надо… Я потупился и стал пятиться к двери. – Погоди-ка! – Она вспомнила о чём-то и выбежала из кабинета. Она накормила меня сырниками. Много я есть не стал, хотя проголодался сильно, запросто навернул бы, наверное, целую тарелку, а то и две. Но я съел всего пять штук, чтобы не очень себя отяжелять, а потом ушёл. К вечеру я вернулся домой. Меня встретила Ли. Она сидела в гостиной и читала книжку. «Винни-Пух и все-все-все», глава про наводнение. Я подошёл к ней и сел рядом. – Жутко выглядишь, чувак, – сказала она. – Всклокочен весь, перемазан в чём-то… Кровь, что ли? Зелёнка? Давай я тебя вытру. Ли достала носовой платок и стала вытирать мне лицо. – В яму свалился, – объяснял я. – Поцарапался весь, коньки чуть не отбросил… – Осторожней надо, – приговаривала Ли. – Тут кто-то опять в городе чего-то натворил. Предки не говорят, но милиция приезжала. Предки странные. Закрылись у себя в спальне, сидят, шушукаются… А я вот книжку читаю… Я заглянул в «Винни-Пуха». Пятачок сидел возле окна и смотрел на наводнение. Самое роскошное место во всей книжке. Прибежал Бакс, понюхал. Тявкнул. И сунулся к Ли, ему не понравилось, как от меня пахло. – Бакси, – оттолкнула его Ли. – Не мешай! – Я пойду помоюсь, – сказал я. – Устал я чего-то… Я принял душ. Изучил себя в зеркале. Шрам на шее выглядел просто роскошно – будто мне пытались отпилить голову, а потом приставили обратно. Пришили суровыми нитками. Я было хотел оставить всё как есть, но затем всё-таки замотал шею бинтом. Нечего пока. Смазал царапины на лице перекисью и поплёлся к своей комнате. Проходя мимо спальни, я увидел, что дверь не закрыта. Остановился. Па и Ма разговаривали. Про меня. Я затаил дыхание и стал смотреть в щель. Они курили. Курили прямо в спальне. – Надо что-то решать. – Ма смотрела на Па. Он промолчал. – Что ты молчишь? – А что мне прикажешь? – злобно произнёс Па. – Взять револьвер и пристрелить его? Теперь промолчала Ма. Она молчала довольно долго, потом сказала: – Ты говорил, что у тебя есть какой-то друг на Севере. – Есть, – кивнул Па. – Есть. Я ему позвоню… – Позвони. – Ма докурила сигарету до фильтра и затушила её о подошву домашней туфли. – Ты уже говорил, что позвонишь… – Завтра же позвоню… – как-то нерешительно произнёс Па. – Найду телефон… – Мне кажется, это всё неспроста. – Ма смотрела в пол. – Что неспроста? – не понял Па. – То неспроста. Ещё одного мальчика сегодня покусали… – И что? – У Па вдруг затряслись руки. Ма закурила вторую сигарету. – Милиция считает, что это могло сделать какое-то животное… – Какое животное? – тупо спросил Па. – Большое. Волк. Размером с волка. – Не хочешь ли ты сказать, что это сделал наш Бакс? – Па сделал большие глаза. – Что Сеня натравил Бакса? Своего пса? – Я ничего не хочу сказать! – Ма сломала пальцами сигарету. – Я ничего не хочу сказать! Я боюсь. Па почесал голову. – Я боюсь, – снова проговорила Ма. – Я его боюсь. Помнишь ту книжку? Где собака жила с одними людьми, а ночью уходила в поселение и убивала детей. Потому что, когда она была щенком, какие-то дети каждый день привязывали её к батарее и душили проволокой. Ночью она убивала, а утром приходила домой и ложилась спать как ни в чём не бывало. И никто не знал, что это та собака. Но однажды она пришла с пропоротым боком… Па хихикнул. – Чего ты смеёшься? Ничего смешного нет! Он вполне мог это сделать. Мальчика покусали как раз тогда, когда мы с Ли уезжали на олимпиаду. А ты помнишь, где Сеня был всё то время? – Нет, – покачал головой Па. – Не помню. Я тоже на работе был… Мне кажется, что его вообще дома не было. Он где-то болтался… – Зря мы всё это… – Что зря? – Зря мы взяли этого парня. Мы ведь не знаем, кем были его родители. Наследственность – это очень серьёзная вещь, а вдруг его родители были маньяки? – Ну, полно… Забавно, подумал я, а вдруг мои родители на самом деле были маньяки? Кто их знает? – Ты видел его сегодня? – Нет ещё, – ответил Па. – Он пришёл весь перемазанный в крови. И вообще выглядел страшно. Шея перемотана бинтом. – Так надо спросить, да и всё… – Нет, – сказала Ма шёпотом. – Он соврёт. Скажет, что подрался или упал куда-нибудь… Па почесал подбородок. – Только не вздумай сказать Лизе, – попросила Ма. – Ничего не говори, пусть она об этом не думает… – Конечно, – закивал головой Па. – Конечно, не скажу… Он отобрал у Ма пачку и закурил. Жадно закурил, дым пополз под дверь. – Сегодня мне на работу звонил Коляскин, – сказала Ма. – И что? – Не знаю. Связь была плохая, он что-то сказал про него, я не разобрала. Перезванивала потом, но связи нет. Па взял со столика бутылку виски, налил рюмку, выпил. – И ещё. Я слышала, что милиция видела возле дома первого мальчика большую коричневую собаку. – Ты серьёзно считаешь, что все эти нападения совершили Сеня и Бакс? – спросил Па. – Он мог это сделать, – сказала Ма. – Он вполне мог это сделать. Баксу всё равно на кого нападать, на тебя он уже рычал! А вдруг в Бакса кто-то вселился? – Прошу тебя, давай обойдёмся без всей этой ерунды, ладно? На дворе двадцать первый век, а ты мне говоришь про какое-то переселение душ, про одержимых собак… Похоже на дешёвый фильм ужасов. – Вот именно! – тихо вскрикнула Ма. – На фильм ужасов! Именно на фильм ужасов. Ты должен его убрать отсюда. Они предали меня. Но я не очень обиделся. Они ведь были не моими родными родителями. У них была своя дочь, они за неё волновались. Я не очень на них обиделся. – Погоди-ка… Ма замолчала. – Что? – спросил Па. – Он слушает. – Кто слушает? – Он. Па выглянул в коридор. Мы встретились глазами. Па долго смотрел на меня, а потом не выдержал и отвернулся. – Его нет здесь, – произнёс Па. – Тебе показалось. Я выскочил в гостиную, сел на диван, отдышался и выкинул из головы все мысли. На кресле валялся раскрытый «Винни-Пух». Я почитал немного, а затем поднялся наверх, к комнате Ли. Открыл дверь. Ли лежала на своём диване и слушала музыку. Риммы в её комнате не было. – Привет ещё раз. – Ли спрыгнула с дивана мне навстречу. – Тебе лучше? – Лучше, – ответил я. – Скоро ещё лучше будет. – Ты совсем плохо выглядишь, но это ничего. Мы поедем в одно хорошее место, и ты там сразу поправишься. Сразу-сразу. Там целебная вода. – До свидания, Ли, – сказал я. – Пока. Но Ли не слышала меня. – Хочешь, я тебе куплю целый килограмм мороженого? – спрашивала она. – А Баксу сосисок… Или наоборот… – Я ухожу, – повторил я. – До свидания. – А я завтра тоже уезжаю, – сказала Ли. – У нас опять математическая олимпиада. Если я войду в тройку лидеров, то смогу попасть даже на международную. Это будет здорово! Так что опять еду… А вы с Баксом остаётесь тут за хозяев. Присматривайте за домом. Смотрите, не обижайте Римму. Я Баксу уже сказала. Мы не обидим её, мы её не обидим. Это я могу гарантировать. Мы просто не сможем её обидеть. – Ладно, пока, – сказала Ли. – Скоро встретимся. И она выставила меня из комнаты. – Встретимся, – сказал я тихо. – Мы обязательно встретимся… Я позвал Бакса и велел ему сторожить мою дверь. Ночью ничего не случилось, а на следующий день было воскресенье. Воскресенье мне как раз подходило. С утра Ли и Ма уехали на свою олимпиаду. Селёдка взяла выходной. Па остался дома, но за него я не особенно волновался – мне почему-то казалось, что Римма не будет на него нападать. Зачем ей это? Римма хочет остаться в семье вместо Ли. Ма и Па её, конечно, примут, а в смерти Ли обвинят меня и Бакса. Скажут, что я сошёл с ума и натравил своего пса. Всё логично. А до этого натравил его на двух мальчишек… Я ведь убийца. И сегодня я собираюсь прикончить одну девочку. Худенькую, с длинными белыми волосами. План уже сложился, я знал, как буду действовать. Но в одиночку с ней я не справлюсь. Мне нужен Бакс. И ещё кое-что. Оружие. Я велел Баксу прикрывать спину и занялся изготовлением оружия. Отодвинул в сторону тумбочку и достал из-за неё патрон, подаренный мне Лехой. С выцарапанными знаками по мягкой меди пули. Сначала я хотел сделать что-то стреляющее, но потом подумал, что это не очень надёжно. Один выстрел – это мало. Достать ещё патронов было негде, к тому же я вряд ли смог бы в точности воспроизвести эти маленькие закорючки. А значит, у меня был только один шанс. В гараже я нашёл длинную и тонкую водопроводную трубу. Отпилил ножовкой конец в метр, для того чтобы труба не скользила, обмотал изолентой. В конец трубы вставил патрон, обжал тисками. Получилось копьё. – Ну, как? – спросил я у Бакса. – Пойдёт? Но Бакс меня не слушал, он смотрел в сторону ведущих в усадьбу ворот и ворчал, опустив голову. Это был знак, что в усадьбе посторонние. Я выглянул из гаража. Возле ворот стоял автомобиль. Из него вышли два человека и собака. Посторонние люди и посторонняя собака. Одного человека я узнал, я встречал его однажды. Он работал в комиссии по делам несовершеннолетних. Значит, за мной приехала милиция. И Холуй. Этот милиционер – для меня, Холуй – для Бакса. Всё. Мы здесь больше не нужны. Мне не верилось, что милиция заглянула, чтобы просто поговорить со мной. Если бы хотели просто поговорить, не приходили бы с Холуём. Холуй был известным персонажем в этом городе, его часто показывали по телевизору. Раньше он служил где-то в центре, искал взрывчатку и наркотики, и от этого совсем свихнулся и стал настоящим убийцей. Он покусал вьетнамского дипломата, и его списали сюда, в провинцию, дослуживать в местной милиции. Его боялись все, от огромных пятнистых догов до крошечных тойтерьеров. Если, бывало, такой тойтерьерчик начинал озоровать и отказывался от гусиной печени или от фрикасе, то хозяйка ему сразу говорила: смотри, Пюпюс, будешь плохо себя вести – позову Холуя! И Пюпюс пускал лужицу и послушно возвращался к своей фарфоровой миске. На самом деле у Холуя было какое-то другое имя, но все почему-то звали его именно так. Холуй. По слухам, на счету Холуя было около восемнадцати собачьих жизней. В основном это были несчастные бездомные псы, неспособные оказать никакого сопротивления. Холуй работал в постовой службе, выслеживал бродячих собак и расправлялся с ними. Жуткая тварь. Холуй направился к дому. Двое людей за ним. Тот, что работал с несовершеннолетними, свинчивал по пути духовую трубку, из таких плюют в бродячих собак. Стрелами с ядом кураре. Я дождался, когда они зайдут внутрь, и побежал к воротам. Бакс за мной. Па решил устроить мне маленькую ловушку, да не получилось. Со стороны дома послышались крики и ругань. Потом появились эти типы с трубками и Холуй. Мимо моего уха просвистела стрела с оранжевым хохолком. – Взять! – услышал я за спиной. Оглянулся. Холуй нёсся первым, те двое отстали. Я дёрнул калитку. Закрыто. Быстро лёг на спину и подкатился под ворота. Бакс подлез рядом. Холуй тоже поднырнул, я размахнулся и огрел его по лапам своим копьём. Холуй завизжал и втянулся за решётку. Эти двое орали Па, чтобы он открыл ворота. Я ещё раз оглянулся. На крыльце дома стоял Па. Лицо у него было растерянное и жалкое. 16 Чёрная поляна Я проснулся. Комната была пуста. Телевизор был выключен. Из-за закрытой двери слышались негромкие голоса. Один голос был мне незнаком. Второй голос я узнал сразу. Белобрысый. Голоса спорили. – Вы же прекрасно понимаете, что расследование отнюдь не завершено, – говорил первый, незнакомый мне голос. – По большому счёту расследования вообще не было. Дуболомы из милиции верят в то, что это он убил девочку. А доктора Коляскина никто не слушает… – Ваш отдел и так возился с этой историей слишком долго, – отвечал Белобрысый. – К тому же вы прекрасно понимаете, что все эти расследования – не более чем отвлекающий манёвр. Эти расследования никому не нужны… Если милиция и население уверены, что он убийца, – так это просто отлично! Это облегчает нам задачу… – Случай неординарный, – говорил первый. – Я имею в виду это существо, эту, с позволения сказать, девочку… Тишина. Белобрысый молчит. – Я был на вскрытии, – продолжал первый. – И всё видел своими глазами. Вы хотя бы понимаете, с чем мы столкнулись? – Я прекрасно понимаю, с чем мы столкнулись, – отвечал Белобрысый. – Я тоже был на вскрытии. И понимаю, что подобное существо попало к нам впервые. Тем более надо обеспечить секретность, нужно представить всё так, чтобы общественность подумала, что это обычный случай… – Этот парень поймал вам… Тут первый сделал длинную паузу. – За это ему, конечно, большое спасибо, – сказал Белобрысый. – Но я должен обеспечить операции прикрытие. Мы уже задействовали газеты и телевидение, мы уже развернули кампанию… Вы хоть понимаете, чем может обернуться утечка информации? Одна мысль о присутствии среди нас этих существ опрокинет установившийся миропорядок. Вам что дороже – судьба одного мальчишки или благополучие человечества? – Вы задаёте глупые вопросы, – ответил первый. – И подменяете понятия… – Это бесполезный спор. Мы ни до чего не договоримся. Вы не понимаете… – Нет, это вы не понимаете, – сердился первый голос. – Вы не понимаете! Вы не понимаете, что вот этот парень, которого вы собираетесь убить, – этот парень раскусил существо и смог с ним справиться. Один. За несколько дней. А сколько лет вы гонялись за подобной тварью? Двенадцать? Пятнадцать? – И что? – А то, что это не обычный парень… – Обыкновенный мальчишка. Просто так сложились обстоятельства… Зашелестела бумага. – Вы взрослый человек! – нервничал первый. – Вы же понимаете, что просто так ничего не происходит. – Давайте-ка без этих сказочных штучек, – отвечал Белобрысый. – Всё просто. Это обыкновенный парень. Эта тварь попала в их дом, и он её раскусил. Вот и всё. Они опять замолчали, и в этот раз пауза затянулась. – Поверьте мне, что это не обыкновенный парень, – сказал наконец первый голос. – Я знаю. У меня большой опыт. В Департаменте лежат письма из трёх университетов, заключение комиссии… Он может быть полезен, а вы его собираетесь, как обычного уголовника!.. Если подобрать таких, как он, то можно создать отдел по борьбе… – «Секретные материалы»? – усмехнулся Белобрысый. – Но мы должны как-то прореагировать… Создание подобного отдела – это продиктованная временем необходимость. И я настаиваю, чтобы этот случай был изучен более тщательно, следует сделать определённые выводы… – Это невозможно, – твёрдо ответил Белобрысый. – Почему? – удивился первый. – Вы же знаете правила. Вы сами их составляли! Любой объект, имевший близкий контакт с… Тишина. – …сами знаете с кем, должен быть изолирован. А уж куда ближе контакт – он… сами знаете, что сделал… Так что я ничего не могу. К сожалению. Послышался звук, будто кто-то ударил кулаком в стену. – Надо что-то предпринять, – просительно сказал первый. – Надо. – Ничем не могу помочь, – ответил Белобрысый. – Ничем. Департамент уже вынес постановление. Стало тихо. Я слышал, как работают лопасти вентилятора и течёт по трубам вода. Всё понятно, подумал я. Первый человек, с незнакомым голосом, хочет меня выручить, хотя и боится утечки информации. У него есть инструкции. Утечка информации на самом деле опасна, это понятно. Что станут делать люди, если вдруг узнают, что среди них водятся такие твари? Это будет сильнейшим шоком для человечества. Как если бы вдруг оказалось, что все сказки про вампиров вовсе не сказки, а суровая правда жизни. Белобрысый вдруг сказал: – Ладно. Я попробую… попробую его вывезти, хотя сами понимаете, это определённый риск… Они ушли. Больше в этот день ничего интересного не произошло. И я уже дошёл почти до конца своего рассказа. Осталось совсем немного. Осталось вспомнить последний день. Самый главный. Я бежал по улице Розы и помаленьку выдыхался. Холуй догонял. Даже хромая, эта скотина продолжала исполнять свои жандармские обязанности. Нет, я мог с ним расправиться, но мне для этого понадобилось бы минуты четыре, не меньше. А за четыре минуты нас догонят менты. Поэтому я бежал вдоль улицы, бежал не спеша, экономил силы. Холуй постепенно подтягивался ближе. Бакс несколько раз порывался разобраться с Холуём, но я его не пускал. Его бы пристрелили эти, из милиции, а Бакс мне был нужен. Он был моим другом – это раз, и я собирался его использовать – это два. Но они нас не достанут. В нужный момент я сверну в сторону леса, туда, где машина не проедет. А когда Холуй увяжется за нами и потеряется между кустами, я легко с ним разберусь. Я давно знаком с собаками и знаю, как с ними обращаться. И всё бы произошло так, как я рассчитал, но, когда мы добежали до последнего перед лесом дома, Бакс вдруг остановился и, не послушав меня, понёсся сквозь кусты. Пришлось мне бежать за ним. Скоро я почувствовал, почему Бакс повернул – в воздухе витал аромат яблок и корицы: духи Ли. К этому запаху примешивалась вонь когда-то останавливавшегося в нашем городе зверинца. Какого чёрта, Ли должна быть сейчас на олимпиаде… Значит, они с Ма никуда не уехали. Значит, Римма перехватила их по дороге… Запах усиливался, я побежал быстрее. Бакса я уже не видел. Зато видел Холуя. Эта тупая безмозглая тварь догоняла. Когда я забрался на вершину холма, Холуй был в какой-то сотне шагов. Впереди послышался крик. Я собрал последние силы и побежал вниз. Скорее всего, Ма и Ли были на той самой полянке, где я нашёл мертвого Кики. Всё возвращалось. Дыхание сбилось окончательно, ноги дрожали от усталости, сердце колотилось в чудовищном темпе, но я бежал. Я должен был успеть. Я должен был спасти Ли. Почему она оказалась здесь? Почему она не уехала на свою олимпиаду? Я не успевал думать, просто скатывался вниз. Холуй сократил отставание вполовину. Впереди снова закричали, послышалась возня. Бакс лаял. Я ворвался в заросли. Скорость снизилась. Продираться сквозь ветки акации было тяжело. Последние метры я проделал почти шагом. Когда до полянки осталось несколько шагов, моя нога застряла между корнями, и я упал. Холуй налетел на меня сзади. Он не успел остановиться и, по инерции продолжая движение, выскочил на полянку. Холуй взвизгнул. Бакс не переставал лаять. Я дёрнулся, пытаясь высвободиться. Корни не отпускали. Холуй визжал. Я наконец выбрался из кустов акации. Полянка была в крови. Чёрные пятна, чёрные пятна кругом. Вонь мертвечины была так густа, что резала глаза, аромат яблок и корицы тонул в этой вони. Возле тополя лежала Ли. Я опоздал. Холуй ползал вокруг. Из его распоротого брюха вывалились… Не хочу вспоминать… Холуй визжал. Бакс прижался спиной к дереву, шерсть у него поднялась так, что он сделался похожим на большой меховой шар. Лаять он перестал. Больше на полянке никого не было. Она ушла. Она успела уйти. – Сюда! – услышал я голос. – Они сюда побежали… Это были те двое. Милиционеры, стрелки из духовых трубок. Надо было торопиться. Я подошёл к Ли и перевернул её на спину. Передо мною лежала не Ли. Яблоки и корица, но это была не Ли! Акация затрещала. Я прыгнул в кусты, подозвал Бакса и уложил его рядом. Менты вышли на поляну. Они стояли и смотрели. Просто стояли и смотрели. – Мама… – сказал тот, что из комиссии по делам несовершеннолетних. Второй шагнул назад. Холуй увидел своих хозяев и пополз к ним. – Он загрыз её… – ошарашенно сказал первый. – Перегрыз горло. За минуту… И Рекса… Надо его догнать… – Не надо, – сказал второй. – Не надо. Пусть ещё кто-нибудь приедет… Нужно уходить. – А как же она? – первый указал трубкой на тело. – Она мертва, – второй достал рацию. Про Холуя они будто забыли. Я наблюдал за ними сквозь листву, Бакс лежал рядом. Они испуганно озирались по сторонам и не знали, что делать. Я не шевелился. Второй щёлкнул передатчиком. – Диспетчер, – шёпотом сказал он. – Тут убийство. Женщина. Он её убил… Ещё он загрыз нашего пса… Я не знаю, кто это, похоже, это снова он… Высылайте. Все, кто может, пусть приезжают. И по радио сообщите… Холуй заскулил и попытался лизнуть сапог первого. Тот в страхе отпрыгнул. – Господи, чем же тут воняет?.. – Второй зажал нос. – Невыносимо… Холуй застонал. Люди не выдержали и побежали назад к своей машине. Холуй завыл им вслед. Я подождал, пока они удалятся, и вернулся к лежащему человеку. Слава богу, это была не Ли. Это была та бродяжка, что встретилась нам после визита к Коляскину. Которой Ли дала деньги и флакон духов с ароматом яблок и корицы. Тварь шла по запаху, но в этот раз ошиблась. Горло у бродяжки и в самом деле было… не хочу вспоминать. Глаза вылезли из орбит, это даже были не глаза, а одни зрачки, растянувшиеся до неимоверных размеров. Перед смертью она не увидела ничего хорошего. Я перевернул её на живот, пусть лучше в землю смотрит. Бакс заскулил. Холуй подполз ко мне. Он дёргался, кровь из живота смешивалась с какой-то темноватой жидкостью и пачкала траву. Но Холуй не собирался умирать. Он бы промучился ещё с час, не меньше. Тибетские мастиффы, они очень живучие. Он что-то шипел, пытался мне сказать, но понять ничего было нельзя. Впрочем, мне кажется, что перед смертью все существа говорят примерно одно и то же. – Закрой глаза, – велел я ему. – И перевернись на спину. Холуй послушно закрыл глаза и перевернулся. Это было тяжело сделать. Я никого никогда ещё не убивал. Я перехватил копьё покрепче и ударил. Холуй вздрогнул и затих. Бакс заскулил. Через минуту Холуй был готов. Меня вырвало. Потом ещё раз. Затем я услышал смех. Далеко, почти у самой лесной опушки. Она смеялась. Я первый раз слышал, как она смеялась. И вообще, первый раз слышал подобный смех. Так смеются заводные игрушки. В городе завыли милицейские сирены. 17 Чудовище с улицы Розы Остаток дня мы прятались в канаве. Мимо проносились милицейские автомобили и мотоциклы. Но нас никто не нашёл. Солнце зашло за холм, и я в последний раз вернулся домой. Я рассудил, что где-где, а дома они меня искать уж точно не будут. Мы пробрались через лаз в сад и устроились под яблонями. Вечером Па вышел на улицу. У Па на поясе болтался револьвер. Он прохаживался по тропинке. Когда стало совсем темно, я подошёл к дому и устроился напротив окна Риммы. Но в эту ночь она никуда не выходила. Всю ночь она сидела у окна в своём дремотном оцепенении. Потом наступило утро. В семь часов приехали Ма и Ли. Ли была сонная, но счастливая. В руках у неё красовался диплом в деревянной рамке. Теперь оставалось только ждать. Ветер дул на нас, и это было хорошо. Римма нас не услышит, а Бакс почует её прекрасно. У нас есть преимущество. В несколько секунд, но этого хватит. Хватит. Должно хватить. Я стоял под яблоней и слушал. Очень скоро они пойдут в угол сада, туда, где ещё недавно жили кролики. Там всё и должно произойти. Но не произойдёт. Потому что мы с Баксом здесь. Бакс лежит по другую сторону яблони, он не понимает важности надвигающегося момента и ничуть не боится. Хотя я ему всё объяснил. Лежит, делает маникюр – грызёт расслоившийся коготь. А я боюсь. И поэтому завидую Баксу. Он не знает страха, потому что он не думает о будущем. Тень от яблони медленно, по миллиметрам, ползёт влево. Время ползёт за ней. Теперь я думаю, что это были самые долгие минуты в моей жизни. Это было, как пишут в книжках, «затишье перед бурей», удивительные мгновенья покоя, самое странное время в жизни любого существа. Моё восприятие мира обострилось, я до сих пор помню всё в самых мелких подробностях. Примерно как тогда, когда Римма пыталась меня повесить. Вот снова струйкой бегут возле моей левой руки садовые муравьи, высоко над землёй рассекает к озеру чайка, в порту свистит паром, он привёз рыбаков. Вниз по улице катится на велосипеде почтальон. На молочном заводе пыхтит котёл, а внизу, почти у самой подошвы холма, старушечий голос ругает какого-то Пашку… Мир прекрасен, я боюсь с ним расставаться. Бакс отрывается от своего когтя и поворачивает голову к дому. Началось. Они вышли на улицу. Ли шагает первая, она чуть сзади. Так и должно быть. – Так что ты хотела мне там показать? – спрашивает Ли и зевает. – Увидишь, – отвечает она. – Там кролики живут, я знаю, – говорит Ли. – Я, правда, давно к ним не ходила… Но они днём всё равно прячутся… – Сейчас не прячутся. – Кролики неинтересные, – продолжает Ли. – Они всё время жуют. – Там появился новый кролик. Очень необычный кролик. Он синего цвета. – Синий кролик? – удивляется Ли. – Он и вправду синий или крашеный? – По-настоящему синий. – Это хорошо. А то я спать хочу, всю ночь ехали… Они идут по тропинке между яблонь. Я жду. До места ещё не дошли. Ещё шагов шестьдесят. – Хорошо бы его поймать тогда, – говорит Ли. – А потом приручить. Надо попросить Бакса, пусть поймает. Хотя он такой сундук! Бакс улыбается. – А он там один или ещё и крольчиха есть? – спрашивает Ли. – Не знаю. Может, и есть. – Можно было бы тогда их разводить, – придумывает Ли. – И расселять повсюду. И очень скоро везде жили бы только синие кролики. Это ведь здорово – синие кролики! – Просто отлично. Мир, даже заполненный синими кроликами, прекрасен. Двадцать шагов. – А тебе нравится Бакс? – спрашивает Ли. – Нет. – Он классный! Однажды в городе на меня напал бульдог, так Бакс ему такую трёпку задал! Тот визжал и даже описался. – Я не люблю собак. Я улыбаюсь. Бульдог стоил Баксу разодранного до ребра бока. Десять шагов. – А каких животных ты любишь? – спрашивает Ли. Пять. – Я? Я люблю… Три. – Я люблю… Один. – Пошёл, – сказал я Баксу. Я ещё договаривал это короткое слово, а Бакс уже нёсся вперёд. Он двигался так резко, что ноги его сливались в одно пятно, и издали Бакс был похож на огромную чёрную кляксу. Когда я пробежал метров сорок, Бакс опередил меня уже метров на тридцать. Бакс, несмотря на свои внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым. Гораздо сильнее и быстрее меня. Именно поэтому я и послал его первым. Мы неслись между яблонями, быстро, как только могли. Я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Думать я тоже не успевал. Когда-то в детстве я видел картинку. Поле со скошенной травой, озерко, гуси купаются. К гусям с двух сторон подкрадываются лисы. Нарисовал один мальчик. Картинка была удивительна тем, что художник увидел всё это как бы с высоты птичьего полёта. Белые горошины гусей и острые стрелки лис. И это придало всей сцене необыкновенную живость и какую-то даже трагичность. Когда я смотрел на неё, я ясно видел, что произойдёт в следующее мгновенье: лисы рванутся, гуси заорут, ветер поднимет белые перья… И, приближаясь к Ли и Римме, я вдруг увидел всё происходящее как бы глазами того мальчика-художника. Сад, яблони, трава, на небольшой полянке гуляют две девочки. И мы с Баксом направляемся к ним. Пройдёт несколько мгновений, и ветер поднимет… Мы выскочили на лужайку. Ли увидела нас и радостно воскликнула: – Эй, ребята! Привет! Бакс не снизил скорости. – Бакс!!! – крикнула Ли. – Стоять! Римма всё поняла. Сразу. Она выдвинулась вперёд и присела, губы поползли в стороны, и я увидел, как остры её зубы. У человека таких не бывает. Ли испугалась, она успела ещё крикнуть: – Бакс! Стоять! Бакс шёл первым. Мой расчет был точен. И Бакс прыгнул. Римма инстинктивно выставила вперёд руку. Бакс повис на ней и потащил Римму вправо. Римма должна была упасть, девочка не может устоять после того, как на неё обрушивается шестидесятикилограммовый пёс. По всем законам физики. Но она устояла. Она устояла на ногах. Римма развернулась, перехватила Бакса другой рукой и сломала его о колено. Его позвоночник хрустнул, как сухое печенье. Она сделала всё так, как я и рассчитывал. Она отвлеклась на Бакса и подставила мне шею. Прости меня, Бакс. Я был уже рядом, я перехватил крепче копьё, и меня было уже не остановить. Краем глаза я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли. После чего я вогнал копьё в горло Риммы. Селёдка описывала это так: «Чудовище вонзило остриё в горло ребёнка и едва не оторвало ему голову…» На самом деле всё было совсем по-другому. Я воткнул копьё в шею Римме, но она оказалась не мягкой и податливой, какой должна быть шея одиннадцатилетней девочки. Шея Риммы была жёсткой и крепкой, как пожарный шланг. Копьё с патроном в качестве наконечника вошло неглубоко, но, похоже, и этого было достаточно – Римма заревела и упала на спину. Закорючки, старательно вырезанные Лёхой на пуле, сделали своё дело. Я придавил её копьём к земле и держал. Существо продолжало биться, оно дёргало руками и ногами, пыталось перевернуться и никак не хотело умирать. Так продолжалось ещё долго, минуты четыре. Перед тем как замереть окончательно, существо изловчилось и схватило меня за правую руку, и сломало её, как карандаш. Но я не отпустил копья и держал до того момента, пока силы окончательно не покинули Римму. Правая рука болела. Кость пробила кожу и торчала наружу, по руке текла кровь, но несильно. От этого не умирают. Я подошёл к Римме. Она была мертва. Я был уверен в этом. Почти на сто процентов. На девяносто девять. Оставался процент, я не мог оставить Римме его, этот процент. Я должен был быть уверен. И я сделал то, за что меня прозвали Чудовищем с улицы Розы. Я достал нож, рассёк Римме грудную клетку. Это было трудно – рёбра оказались на редкость прочными и какими-то вязкими. За рёбрами я нашёл сердце. Оно продолжало биться, равномерно и независимо. Оно билось даже тогда, когда я вырвал его. Лежало на траве и сокращалось… В этом теле не было крови, ничего… Оно было какое-то резиновое и ненастоящее внутри, как у куклы, дрянь… Я выдернул копьё из шеи и вогнал его в это сердце. Сердце было чёрного цвета. Всё было кончено. Я оглядел полянку. Ли лежала без сознания. Я хотел привести её в чувство, но не стал. Лучше ей очнуться позже, потом. Запах мертвечины улетучивался, и теперь вокруг пахло яблоками и корицей. Как всегда. Бакс валялся рядом. Ноги его ещё дрыгались, он смотрел на меня и пускал слюну, но я понимал, что Бакс умирает. Слишком уж громко хрустнул его позвоночник. Я подошёл к Баксу поближе. – Пока, – сказал я. – Мы обязательно встретимся в лугах, богатых дичью. Но он уже ничего не слышал. Я посмотрел последний раз на Ли, развернулся и побежал. За спиной вопила Селёдка. Уйти далеко я не смог. Они пустили по моему следу пойнтеров. 18 Как я умер Это было утро – по телевизору шла утренняя программа, таймер внизу экрана показывал 6:20. Дверь открылась, и в комнату вошёл Белобрысый. Он был обряжен так, будто собирался в поход – куртка маскировочного цвета со множеством карманов и застёжек, ботинки на толстой подошве, прорезиненные штаны. Турист. А я, значит, завтрак туриста. – Как самочувствие? – спросил он меня бодро. – Самочувствие нормальное, – ответил я. – А я за тобой, – сказал Белобрысый. – На следующую неделю назначена комиссия. Так что тебя надо перевезти. Собирайся. Я подготовился к этому заранее. Аккуратно собрал все исписанные газетные поля, свернул их в ещё более тонкие трубочки и спрятал в ботинки. Вдруг найдут? Вот и всё. В последнее время, лежа на койке, я перебрал множество способов спасения и пришёл к выводу, что вырваться невозможно. Белобрысый вывезет меня в лес, убьёт и похоронит в каком-нибудь овражке, чтобы не нашли. Я для себя решил, что сделаю следующее – попытаюсь убежать и прыгнуть в реку, такие твари, насколько я помню, боятся проточной воды. Правда, вряд ли я успею. Но хотя бы попробую. Всё-таки это шанс. – Собирайся, – повторил Белобрысый. Был ещё один шанс. Можно было попытаться отломать ножку у стула, заточить её и выцарапать на ней маленькие закорючки. Но стул был железным, и отломать ножку я не мог. Дальше. У меня не было тонкого острого предмета, типа булавки, чем бы я мог выцарапать эти закорючки на ножке. И ещё была проблема. Сколько я ни пытался, но я не мог воспроизвести эти самые закорючки в памяти. Так что вот. – Тебя будут изучать лучшие психиатры нашей страны, – врал Белобрысый, пока мы шли по коридору. – Специально человек прилетел из Москвы… Я глядел по сторонам. Ничего особенного. Коридор как коридор. Стены, силовые кабели. Лампы под потолком. Двери. Комнаты – я насчитал их девять. Все пустые. Белобрысый шагал за моей спиной бесшумно, как кошка. Кошка. Ненавижу кошек. В конце коридора были лестница и грузовой лифт. Белобрысый втолкнул меня в лифт, и мы стали подниматься. Наверху нас ждал «уазик», довольно древний с виду, в таких перевозят заключённых. Рядом стоял пожилой охранник с автоматом на пузе. Он посмотрел на меня, так все нормальные люди смотрят на убийц и психопатов. – Если хочешь, можешь с ним сфотографироваться, – пошутил Белобрысый. Охранник отвернулся. – Этот… человек. – Я кивнул на Белобрысого. – Он хочет меня убить. Сделайте что-нибудь. – Юморист, – усмехнулся Белобрысый. – Всё время шутит. – Позвать Коновалова? – спросил охранник. – Для сопровождения? – Нет, не надо. С мальчишкой справлюсь как-нибудь сам. На обратном пути заеду, куплю бутербродов… – Мне с рыбой, – напомнил охранник. – Как всегда. И Белобрысый открыл заднюю дверь в «уазике» и впихнул меня внутрь, в мою очередную камеру. Правда, здесь было гораздо теснее и не было телевизора. Я устроился на маленьком откидном сиденье. В окошко было видно, как охранник меня разглядывает. – Это не человек, – сказал я ему. – Помните об этом. Когда-нибудь он вас убьёт. Охранник отвернулся. Белобрысый завёл мотор и вывел автомобиль со двора. Я смотрел в окошко. Здание, в котором я провёл последнее время, не было мне знакомо. Серый бетонный куб, крашенный в зелёный цвет. В нашем городе я такого никогда не видел. Белобрысый долго блуждал по индустриальным пригородам, потом вывел машину на дорогу и направился к западу, я определил направление по солнцу. Мы ехали долго, я сидел, скрючившись, на скамейке и пытался на всякий случай запомнить дорогу. Но по сторонам дороги тянулся однообразный лес. То и дело мы обгоняли длинные лесовозы с хлыстами брёвен, самосвалы, груженные щебнем, грузовики с сеном. Потом машины вдруг кончились. И асфальт кончился, машина протряслась по ухабам и свернула с дороги. Я представлял себе этот момент много раз, каждый день представлял, утром, днём и вечером. И теперь я уже не боялся. Машина остановилась. Белобрысый заглушил мотор и вышел из «уазика». Я приготовился. Белобрысый обошёл вокруг автомобиля и стал открывать дверь. Я упёрся в скамейку и пнул дверь изнутри. Я попал. Дверь врезалась во что-то твёрдо-мягкое. – Браво, – сказал Белобрысый. Он открыл дверь, просунул в камеру руку и выволок меня наружу. – Ты упорно борешься за жизнь, это мне нравится. – Белобрысый защёлкнул на моём запястье наручник, по щеке у него ползла вязкая чёрная капля. Он прицепил меня к ручке дверцы автомобиля. Затем достал жёлтый пакет, развернул его, оказалось, что это дождевик. – Это чтобы не запачкаться, – пояснил он. – Всяко бывает. Я и так понял. Белобрысый снял куртку с карманами и застёжками, бережно пристроил её на плечики, а плечики на зеркало заднего вида. Натянул дождевик. – Так лучше. – Он погляделся в зеркало. – Не люблю, когда неаккуратно… Вдруг мне захотелось узнать, я спросил: – Слушайте, а что эта ваша тварь… Римма, что она такая молчаливая-то была? – Молодая просто. К тому же все разные. Одни весёлые, другие молчаливые. Я был очень расстроен, когда вы со своим псом убили её. Твой приёмный отец, у меня на него были серьёзные планы… Ты всё разрушил. Теперь придётся начинать всё заново. Белобрысый натянул резиновые перчатки. – Тот, кто убивает, сам должен быть готов к смерти, – изрёк Белобрысый. – Готовься… Я дёрнулся. Ручка держала крепко. Белобрысый рассмеялся. И стал меня обнюхивать. – Дрянь! – заорал я. – Не подходи! Белобрысый нюхал, и лицо его постепенно изменялось, сдвигалось, переделываясь в морду, на которой ясно читался знак. У Белобрысого это было даже хуже, чем у Риммы, его морда менялась быстрее, зубы выдвигались вперёд, чёрная слюна пузырилась на губах. И вонь. От Белобрысого воняло мертвечиной. Он шагнул ко мне. Я не мог смотреть на него и стал глядеть в небо. Белобрысый булькал у меня над ухом. Я рванулся ещё. Наручник не отпускал. Бакс, где ты? Я орал, орал и не мог остановиться. Белобрысый прорычал что-то, совсем уже неразборчивое, непонятное. Он взялся за цепочку наручников, дёрнул и с мясом вырвал ручку из двери. Затем поволок меня в глубь леса. Я упирался, упирался, но бесполезно, с таким же успехом я мог сопротивляться танку, Белобрысый даже не замечал этого моего сопротивления, от сопротивления становилось даже хуже – наручник рвал руку. Пока мы шагали, Белобрысый всё больше сутулился, из спины выпирали острые лопатки, он становился похож на зубастую лягушку, как тогда Римма. Он что-то бормотал и рыкал, дёргая за наручник, распускал вокруг себя зловоние. Лес становился всё глуше, стояла жуткая тишина. Грибы, очень много почему-то грибов, хороших, не мухоморов. Норы какие-то, наверное, лисьи. Отличное место. Вдруг лес пошёл книзу, деревья стали тоньше, мох из синего перекрасился в зелёный, Белобрысый выволок меня к болоту. Нежная зелёная травка, а между нею такие неглубокие с виду лужицы, водомерки по ним бегают. Топь. Трясина. Кочки. Теперь понятно. Трясина – это то, что ему нужно. Никаких следов. Белобрысый остановился. Интересно, если прыгнуть в болото? Тогда… Белобрысый неожиданно перестал ворчать и насторожился. Он завертел своей заострившейся башкой и стал смотреть вверх, на холм. Я на всякий случай снова дёрнулся, но Белобрысый резко уложил меня на мох, лицом в коричневую жижу. В нос и рот мне сразу налилась гнилая вода, я стал задыхаться и биться, но Белобрысый крепко вдавливал меня в болото. Вдруг хватка ослабла, я вывернулся вправо и набрал в грудь воздух. Продышался. – Здорово выглядишь, – сказал странно знакомый мне голос. Я стёр с лица грязь. Надо мной стоял Лёха. На плече у него дымился карабин. Лёха подал мне руку, и я поднялся на ноги. – Под конец всё-таки почуял, тварь. – Лёха кивнул на Белобрысого. – Сволочь поганая… Лёха был обряжен в куртку Белобрысого. – Старый приём. – Лёха стянул с себя куртку и бросил в болото. – Звери не знают своего запаха… Белобрысый корчился на траве. Лёхина пуля попала в лоб, проделала дырку и застряла внутри. В его морде уже не было совсем ничего человеческого, рыло, чем-то похожее… Чёрт знает на что похожее, в кино такое лишь встретишь. Челюсти продолжали щёлкать, зубы крошили толстую палку, чёрная лужа растекалась, и трава на кочках желтела и умирала. – Отохотился, – сказал Лёха. – Тварь. Он осторожно приблизился, приставил карабин к тому месту, где у существа находилось сердце, и выстрелил ещё раз. Белобрысый затих. – Готов. – Лёха подобрал палку и столкнул Белобрысого в трясину. – Болото – как раз для него, трясина его засосёт. На, водички попей. Лёха сунул мне фляжку. Я отпил. Белобрысый медленно погружался. Я покивал. – Как ты тут оказался? – наконец смог спросить я. – Как? – Немного терпения и сообразительности, – улыбнулся Лёха. – И всё. Про тебя, друг, во всех газетах написали, я сразу понял, что ты прибил ведьму. – А дальше? – Дальше я решил тебя навестить. Узнал, где ты находишься, тебя в другой город перевезли. Приехал, прихожу, смотрю, а из ворот эта тварь выходит. Лёха плюнул в сторону уходящего в трясину Белобрысого. – Я сразу всё и понял. Тут же допёр, что он тебя решил кончить. И стал следить. Почти месяц напротив твоей тюряги просидел, в бинокль наблюдал. Матери сказал, что в лагерь оздоровительный поехал. А сегодня гляжу – выводят тебя. Я из кустов мотоцикл вытащил и за вами покатил. Вот и всё. Стрелять я умею, да и патроны у меня то, что надо. Он так ничего и не почуял. От Белобрысого остался лишь капюшон плаща на поверхности. Трясина вокруг жёлтого плаща пузырилась, мне казалось, что Белобрысый ещё жив, ещё шевелится под грязью. – Он не оживёт? – спросил я. – Не… Вряд ли. С этим всё. А вот другие… – Другие? – Я вздрогнул. – А ты что думал? – Лёха поднял изгрызенную палку и швырнул её в топь. – Их много… Я как через город проезжал, ещё двух видел. А они чувствуют, если с кем-то из них что-то случается. Так что надо отсюда валить, а то скоро… Трясина булькнула, от Белобрысого ничего не осталось. – Время, – сказал Лёха. – У нас теперь есть время. Какое-то… 19 Время охоты Мне приснился цветной сон. Я и Ли шагали по гребню длинной скалы. Деревьев не было, один поросший зелёным мхом камень. Ли шагала первой, я за ней. По обеим сторонам уходили вниз синеватые пропасти, заполненные тёплым белым туманом. Иногда из этих пропастей выплёскивались высокие кипящие гейзеры и разбрасывали в разные стороны тёплые брызги. Вдруг скала кончилась, и мы оказались на самом краю бездонного провала. А внизу плескалось море. Ли присела на большую зелёную кочку, я устроился рядом с ней. Мы смотрели на море и молчали. Потом неожиданно гейзеры начали нестерпимо громко реветь. Я проснулся. Мимо пролетел длиннющий оранжевый бензовоз. Я болтался на сиденье мотоцикла, справа и слева мелькали сосны и полосатые дорожные столбы, Лёха гнал мотоцикл на север по федеральной трассе. – Не спи, – обернулся Лёха. – А то свалиться можно. Приятного мало, я падал. Я перехватился покрепче за ручку сиденья, спать больше не стал, принялся думать. Количество нападений животных на человека резко увеличилось. Может быть, это означает, что увеличилось число таких, как Римма? Я видел двоих. Они, эти твари, бродят по нашему миру, заходят в дома, втираются в семьи, внедряются в государственные организации, ждут своего часа. Часа охоты. Часа, когда люди ворочаются в беспокойстве в своих постелях, а собаки в страхе воют на луну. И никто не может этих тварей остановить. Потому что никто о них не знает. Хотя нет, знают. Любой доктор может сказать, что Римма была не человеком. Но не говорят, молчат. Значит, такие, как Римма, кому-то интересны. Они кому-то нужны. Может, спецслужбы из них какое-нибудь вещество выпаривать собираются. Или, может, они хотят их разводить и делать из них суперсолдат. А может, вообще на другие планеты забрасывать, кто его знает? Но то, что правительство в курсе, это несомненно. А может, правительство само всё из таких тварей состоит… Я не знаю, кто они на самом деле. Виток эволюции, пришельцы из космоса, просто чудовища. Лёха, наверное, имеет на этот счёт какие-нибудь мысли. Точно имеет. Но я спрошу его позже, сейчас Лёха занят – следит за дорогой, ведёт мотоцикл. Но мне почему-то кажется, что Лёхе всё равно, кто они такие. Они не люди, и они несут зло. Этого достаточно. Достаточно, чтобы… Мы свернули с трассы, машин стало меньше, и Лёха прибавил газу. Старенький мотоцикл завизжал и почти полетел сквозь стынущий воздух. Я вцепился в ручку сиденья и теперь думал о том, чтобы не упасть на дорогу. Мотоцикл прогрохотал по старому деревянному мосту, Лёха снизил скорость, срулил на узкую лесную дорогу и остановился. Я слез на землю и поприседал, разгоняя кровь. Лёха осмотрел место, удовлетворённо хмыкнул и достал из бардачка мотоцикла длинный моток проволоки. – Я хочу увидеть Ли, – сказал я. – Хочу попрощаться. – Нет, – покачал головой Лёха. – Забудь. Ты теперь мёртв. – Как это мёртв? – не понял я. – Мертвее не бывает. А ну-ка, сними рубаху. – Зачем? – насторожился я. Лёха вытащил из-за голенища длинный зубчатый кинжал. – Зачем нож? – Снимай рубаху. – Лёха воткнул кинжал в берёзу и принялся разматывать проволоку. Я рассудил, что смысла Лехе меня убивать никакого нет, и послушно стянул рубаху. Лёха сразу же оторвал у рубахи рукав, рубаху спрятал, а рукав бросил на землю, потоптался на нём и хорошенько извалял в грязи и листьях. – Пойдёт. – Лёха отрезал ножом от мотка длинный конец, свернул петлю, проверил на прочность. – Иди сюда. Я подошёл. Лёха взял мою руку, повертел. – Сейчас будет больно. Придётся потерпеть. – Потерплю. Лёха надел мне на руку петлю, затянул, потом дёрнул. Петля сорвала с руки кожу, сразу потекла кровь. Я почти не почувствовал боли. – Нормально. – Лёха измазал проволоку в крови, затем закрепил её на берёзе. Со стороны выглядело, как будто тут кого-то повесили. – Тебе в кино надо работать, – сказал я. – «Повешенный», часть девятая… Лёха испачкал в крови рукав моей рубашки и забросил в кусты. – Отлично! – Лёха удовлетворённо хлопнул в ладоши. – Всё происходило так. Тебя отправили для изучения в область. По пути на машину напали. Охрану убили, тебя убили, тел не нашли. И не найдут. Ни одна собака не пройдёт по такому следу, ты же сам знаешь. Но мне вообще кажется, что никто ничего искать не будет. Родителей у тебя нет, родственников тоже, никому ты не нужен. А у милиции других забот хватает. Так что будь спокоен. А это всё на случай, если какой-нибудь грибник заглянет или охотник там… Домой приедем, переоденешься… – А как я жить буду? – спросил я. – У меня ни документов, ничего… Как жить-то? – Счастливо. – Лёха достал из внутреннего кармана какие-то бумаги и кинул мне. Это было свидетельство о рождении, медполис, ещё какие-то документы. – Паспорт тебе ещё рано иметь, – сказал Лёха, – а на свидетельстве фотографий нет. Так что ты теперь Ярцов Илья Юрьевич, запомни. Это мой брат троюродный. Был… Он в Тюмени жил, родители у него в автокатастрофе погибли, он к нам в начале лета приехал и почти сразу в реке утонул. Мать сначала хотела сообщить, а потом мы подумали и решили, что пусть так и будет… Мало ли. Теперь вот пригодилось. Так что ты теперь Илья… Юрьевич. – Классная биография. – Я спрятал документы. – Родители погибли, сам утонул… – Чего ты напрягаешься-то? Насколько я знаю, у тебя предков вообще не было, а что касается утонул… Тебя, мужик, два часа назад чуть не загрызли. Так что биография нормальная. Я согласно кивнул. Лёха последний раз осмотрел место и вытер ладони о мох. – А что мы делать будем? – ещё раз спросил я. – Ты же сам сказал – жить. – Лёха запрыгнул на мотоцикл. – Будешь моим братом, жить будем у нас, осенью в школу пойдём. И готовиться будем. У нас ещё много чего впереди, этих тварей становится всё больше и больше. Время охоты ещё не закончилось. Садись… Я устроился на сиденье за Лехой. – Погоди-ка! – Лёха повернулся ко мне. – Чего? – Идея пришла. Ворот у куртки расстегни. Я послушно расстегнул ворот. – Как тебя там звали? – Лёха натянул пальцем цепочку с серебряным долларом на моей шее. – Сэм… Но Лёха не слушал, он рванул цепочку, она лопнула, медальон, что подарила мне Ли, остался на ладони у Лёхи. – Больше ты не Сэм. – Лёха размахнулся и зашвырнул медальон в кусты. – Теперь всё. Нам ещё почти двести километров ехать. Лёха надел чёрные кожаные перчатки, шлем, пнул стартер. Двигатель заработал, машина устремилась вперёд. Перед тем как мотоцикл взобрался на насыпь, я оглянулся. Чтобы увидеть и запомнить место, где я умер и был похоронен. И я увидел… Из-за берёзы с болтающейся петлёй вышла чёрная собака. Это был Бакс. Он смотрел на меня, пригнув к земле голову. Он не рычал и не улыбался. Я закрыл и открыл глаза. Ничего. Никого. Показалось… Час охоты 1 Выход – Пошёл! – приказал я тогда Айку. Я ещё договаривал это короткое слово, оно ещё прыгало у меня на языке, а Айк уже нёсся вперёд. Он двигался так резко, что ноги его сливались в пятно, и издали Айк походил на ожившую кляксу. На злую чёрную пулю, выпущенную из бесшумного духового ружья. Я попытался его догнать. Когда я прошёл сорок шагов, он опережал меня уже на три корпуса, Айк, несмотря на внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым, гораздо сильнее и быстрее меня. Именно поэтому я и послал его первым. Мы летели между яблонями, быстро, как только могли. Я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Взрыв-вдох, взрыв-выдох. Думать я тоже не успевал, да поздно уже было думать. Через пятнадцать секунд выскочили на лужайку. Время замедлилось. Ли приветливо воскликнула: – Бакс! Айк! Сюда! Мы не снизили скорость. И она всё поняла. Сразу, они ведь очень понятливые. Она выдвинулась вперёд и присела. Ли испугалась и успела крикнуть: – Бакс! Айк! Нельзя! Айк шёл первым. Мой расчёт оказался точен. Айк обогнал меня на полторы секунды и прыгнул первым. Роза инстинктивно выставила вперёд руку. Айк повис на ней и потащил гадину вправо. Затем прыгнул я, и меня было уже не остановить. Быстрым движением глаз я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли. Потом я врезался в камень. 2 В клетке Скоро меня убьют. Скорее всего, в конце этой недели. Если повезёт, то на следующей. Убьют. Убьют, тут уж ничего не поделать. По-другому они поступить не могут, так уж у них принято. До последней минуты будут играть в гуманизм, тешить своё милосердие, делать вид, что решают. А потом, конечно, прикончат. Будут следить, чтобы я хорошо питался и спал положенное количество часов. Чтобы я получал все необходимые витамины, будут, как положено, капать их на корочку хлеба и издали, с опаской, забрасывать в мою клетку. Это чтобы у меня не случилось рахита. Гулять, правда, выпускать не осмелятся, я ведь опасен. Я чертовски опасен, даже несмотря на перелом лопатки. Кстати, они и его залечили. Вставили в кость стальной штырь для крепости. Так что я теперь здоров. Почти здоров – некоторая скованность в движениях всё равно наблюдается, и я слегка хромаю. Это от пойнтеров. Они меня вылечили. Зачем это им надо, не понимаю? Зачем меня лечить? Чтобы отправить на тот свет здоровеньким? Это даже обидно. Кругом полно больных и голодных, а лечат меня. Смертника. Вот так. Гуманизм, милосердие – прекрасные штуки. На прошлой неделе приходил психолог с учениками. Светили мне фонариком в зрачки, издали, конечно, тесты какие-то проделывали. Заставляли верёвочку в кольцо протаскивать, будто я обезьяна какая безмозглая. Так меня затрепали, что я не выдержал и рыкнул на них. Как следует. В бэд-дог стиле. Пробрало. Разом все отскочили от клетки, побледнели и сразу же давай чиркать в свои блокнотики: «немотивированная агрессия», «психопатические реакции», «крайняя степень опасности», «социопатия»… Правду, короче, писали. Фотографировали тоже, много и с удовольствием. А перед уходом психолог сказал этим своим ученикам, что, мол, несмотря ни на что, несмотря на всё, что я натворил, со мной надобно поступить гуманно. Ибо тварь я бессловесная, живая машина, не ведал, что творил, одним словом, старая песня, инстинкты, рефлексы и никакой тебе души. Ученики согласно закивали головами, умные такие, многие в очках. Тогда я решил немного развлечься – скучно ведь в клетке, – втянул посильнее воздух, как бы определяя, кто из них пахнет лучше, вкуснее и аппетитнее, задержал дыхание – чтобы глаза покраснели. И облизнулся. И психолог и его команда рванули так, что создали в двери небольшой затор. А один даже блокнот свой бесценный потерял. Удрали, оставив после себя в воздухе запах больницы. Спирт, лекарства, резиновая обувь. Хоть какое-то разнообразие. А то тут обычно всё смертью пахнет. Или ещё вот приходили. Тоже на прошлой неделе. Две дамочки с фотоаппаратами. Не знаю уж, кто их пустил, обычно ко мне никого не пускают. Нельзя меня беспокоить, а то в ярость впаду. Дамочки угостили меня домашними сырными шариками и печеньем, а потом давай проливать надо мной слёзы и причитать. Я не виноват, что я такое несчастное существо, жертва этого жестокого мира, неправильного устройства общества. Утешать меня давай, говорили, что уже начат сбор подписей за моё помилование, что меня непременно спасут и отправят на особый остров, где я буду жить счастливо и уже точно никого не прикончу. И фотографировали меня с разных сторон. И так и сяк. Этих я не стал пугать, таких даже пугать бесполезно. Зоозащитники, хуже них только вегетарианцы, впрочем, первые часто ещё и вторые. Взять бы их, и в палеолит на недельку… Наверное, не подействовало бы, они неисправимы. Интересно, думал я, каким же надо быть полным придурком, чтобы подписаться под прошением о моём помиловании? Я бы сам себя никогда не помиловал. Если бы, конечно, не знал всей правды. Но правду знаю только я. И ещё… И всё. Сбор подписей. Нет, идиоты. Этот мир катится в пропасть, и толкают его туда идиоты и гуманисты. Я надеюсь, это будет газ. Мне хочется, чтобы это был газ. Я слышал по телевизору, что газ – это приятно и безболезненно. Раз, и всё – сон в мятных объятиях тишины, покой. Раз – и ты уже на зелёном лугу, в краях, богатых дичью, в месте, где нет никого, кто был бы тебе неприятен. Газ или выстрел из револьвера. Наверное, в ухо, я видел, полицейский застрелил так Айка. И это тоже нормально. Во всяком случае, не больно. Тоже раз – и всё. Но на выстрел мне рассчитывать не приходится – эти умники в белых халатах наверняка собираются изучить мой мозг. Разрезать его, положить в спирт, поставить на полку, а потом показывать всем. Смотрите – это мозг того самого! Да-да, знаменитого… Впрочем, не буду забегать вперёд. Лучше скажу, почему я всё это тут рассказываю. А рассказываю я всё это потому, что мне совершенно нечего делать. Целыми днями я лежу на полу клетки, смотрю в стену. Иногда смотрю телевизор. Читаю что-нибудь в журналах. Этот тип, что за мной присматривает, ничего, кроме журналов, не читает. Ни разу не видел у него книжки. Его стол расположен достаточно близко от меня, и мне всё прекрасно видно, хотя первое время было трудно привыкнуть читать вверх ногами. Но с этим я справился. Никто ко мне не приходит. Из тех, кого я бы хотел видеть. И последние дни я проведу в одиночестве. Па от меня отказался, это показали по телевизору. Его спросили, почему я такой, а он понёс что-то об ответственности и о просчётах в воспитании… А потом докатился до позорного – заявил, что у нашей бабки тоже постоянно случались всевозможные заскоки, но ему про это вовремя не сказали, так что он не виноват. А что касается меня, так я вообще… Племенной брак. И в конце добавил, что очень сожалеет о случившемся. Что если бы он знал, то утопил бы меня и моего братца в ведре ещё в младенчестве. Дальше я не стал даже слушать. Ма сказала, что ей страшно – столько лет она провела под одной крышей с монстром! Как на пороховой бочке. Ли ничего не сказала, её по телевизору не показывали. Это хорошо. Если бы ещё и она что-нибудь сказала… Не знаю, как стал бы жить. Повеситься тут нельзя. Никто не пришёл. Никто. Они оставили меня одного. Так вот, возвращаясь к теме. Скорее всего, это будет дротик, они это любят. Так останавливают бешеных собак. Умелец подносит ко рту длинную железную трубку, надувает щёки и плюёт. Я видел такое однажды. Они так застрелили бродяжку. Швырк – и красная стрела прямо в холку! Бедняга мучился сорок минут – сердце оказалось слишком сильным, долго гоняло яд. Тогда они просто его додушили. Со мной они поступят так же. Подойти на расстояние шприца они побоятся, значит, остаётся дротик. Они загонят мне его в шею и уйдут, чтобы не смотреть. У них ведь тонкие гуманистические нервы. Я останусь один с этим дротиком. Я уже даже привык к одиночеству. Впрочем, не совсем к одиночеству. Этот тип со мной почти всё время. Сидит, смотрит телик. Жуёт свою чесночную колбасу, этот запах лишает меня сна, но ничего поделать нельзя – он ест её постоянно, отчего мой мозг просто взрывается! Наверное, он это специально – чтобы я помучился дополнительно. Смотрит телик, жуёт, а сам всё время на меня поглядывает – а вдруг я просочусь через прутья или каким-то образом отопру электронный замок? И выскочу! И выпрыгну! И понесу клочки по закоулочкам! Ведь в газетах так много написали о моей необычайной хитрости, о моём необычайном интеллекте, о моём змеином коварстве. Тип сидит тут круглые сутки, уходит совсем редко. Трудоголик. Старается держаться от меня подальше, но иногда любопытство всё-таки берет верх, и он подходит ближе. Кстати, еду он мне подаёт только на лопате. И всё время кивает в сторону пожарного щита, где между багром и топором висит короткий чёрный арбалет с заряженным шприцем. Вроде как если я буду сопротивляться, то он непременно засандалит мне в бок эту штуку. Словно я сам не понимаю. Иногда он тоже меня фотографирует. Наверное, потом продаёт фотки своим приятелям. Или в Сеть грузит. Или они грузят. А сегодня притащил какого-то парня, наверное, своего сына – от парня так же пахло чесночной колбасой, семейные запахи – самые сильные. – Смотри, близко не подходи, – советовал он мальчишке, хотя тот и так близко не подходил, стоял у самой двери почти. – А он совсем не страшный, – сказал мальчишка. – Обычный. Я таких сто раз видел… У тёти Анны такой же, она с ним в молочную кухню ходит! – Это он только с виду такой, – заверил страж. – А стоит отвернуться… Однажды мне чуть полруки не оттяпал! Это он нагло врал. Но я не стал вступать в спор, мне было лень. Даже наоборот, мне вдруг захотелось сделать мальчишке приятное, чтобы он потом рассказывал обо мне своим приятелям, детям и внукам. Я незаметно подобрался и, когда мой сторож достал фотоаппарат, с рёвом бросился на решётку. Клетка дрогнула, мальчишка завопил, а его папаша с перепугу сел прямо в ведро уборщика с водой. Смеху-то было. Как только он выбрался из этого ведра, так сразу выпроводил своего сына и схватился за арбалет. Теперь от него пахло не только чесночной колбасой, но ещё и страхом. – Прибью тебя, тварь ненормальная! – шипел он. – Скажу, что ты бежать пытался… Я знал, что он не выстрелит, и был спокоен. Потому что это случится не сейчас, позже. Я знаю это. Я это чувствую. Это произойдёт через неделю. А мальчишка правильно испугался. Нас надо бояться. И держаться от нас подальше. Мы – не игрушки. Если честно, то я бы запретил таких, как я, – я опасен, тут страж прав. – Сволочь… – Страж щурился и думал, чем бы меня уязвить. Огнетушителем – это очень неприятно. А следов никаких – пеной в морду – так нахлебаешься, что лучше не надо. Но он, конечно, не додумался. Просто постучал по клетке лопатой. – Я бы тебя уже давно… – прошептал страж. – Жаль, нельзя… – Не, – возразил я. – Не осмелишься. Кого охранять тогда будешь? Лабрадоров? Болонок чесоточных? Так за них и не платят ничего. Другое дело я. – Ты мне погавкай! И опять постучал лопатой, разозлить меня хотел. Сфотографировать хотел – чтобы пострашней я выглядел. Но я назло сделал сиротскую морду – такого сразу пожалеть хочется, погладить, дать косточку. – Погоди-ка, чего придумал… Страж направился к огнетушителю. Он не так глуп, как кажется на первый взгляд, догадался. – Я тебя сейчас… – приговаривал он. – Ты у меня сейчас… Будешь знать, как на людей кидаться… Но до огнетушителя дело не дошло. Явились двое. Серьёзные люди, по запаху серьёзные – масло, железо, порох. С оружием, значит. В облаках одеколона, у одного «Фаренгейт», у другого «Клипер», «Клипер» – недешевый парфюм, я всего два раза встречал, один раз у губернатора – он общался с населением на соседней улице – и я слышал, как от него пахнет старыми парусниками и бочковым виски. С тех пор я знаю, что «Клипер» – это серьёзно. Страж исчез по кивку Фаренгейта. Приблизились ко мне, смотреть стали. Не боялись ничего. – А он интересный, – сказал Клипер через пару минут. – Кажется… – Бродяга? – негромко спросил Фаренгейт. Клипер пожал плечами. Мне стало страшно. Впервые за всё то время, как я здесь сижу. Потому что эти двое, кажется, понимали. – Может, и бродяга… – улыбнулся Клипер. – Давно не видел… Я сделал катастрофически глупую морду и выпустил слюну. Клипер рассмеялся и погрозил мне пальцем. – Некстати вообще всё это… – Фаренгейт почесал подбородок. – Ой, как некстати. Полгода назад длинноствол запретили, теперь, похоже, собак будут запрещать. И это сейчас-то! – Да уж… – Ты нам подгадил, дружок! Даже не представляешь как. Я молчал. – Мне кажется, что всё-таки бродяга – Фаренгейт покачал головой. Они что, действительно понимают? Клипер достал из кармана сложенную газету, расправил. – Вовсю идёт обсуждение, – сказал он. – Общественное мнение взбудоражено. Похоже, что закон пройдёт. Тогда совсем без защиты останемся. Кто-то тянет и тянет… Они молчали и морщились. – А точно кукушка? – спросил Фаренгейт. – Да, – кивнул Клипер. – Сделали ДНК. Третья за месяц. Бес, найденный в цветах, будь он проклят… Двоих мы перехватили, третьего – он. Клипер указал на меня. – Похоже на нашествие, а они всех псов под нож… И эти беснуются… Он ткнул пальцем в газету. – Прямо кампания развернулась. «Монстр из пригорода», «Зверь среди нас», «Возвращение Собаки Баскервилей», «Чудовище из мрака»… Если бы знали… Клипер покачал головой. Да уж. Если бы они знали то, что знаю я. Если бы люди знали – они не смогли бы спать. И есть. И вообще, жизнь… Очень бы изменилась. А Чудовище из мрака – это я, если кто не понял. 3 Кики пропал – Бакс! Открываю глаза. – Бакс! Зеваю и потягиваюсь, хрустя суставами. – Бакс, зараза такая! Я вскакиваю на ноги. Бакс – это я. Это она меня кличет, Ли. На самом деле её зовут, конечно, не Ли, а Елизавета, но кто, скажите, будет называть так двенадцатилетнюю девчонку? Правильно, никто. И все зовут её Лиз. А я ещё короче – Ли. Потому что Лиз мне не нравится. – Бакс! – кричит мне она. – Ли! – отвечаю я и мчусь через кусты на голос. Кстати, я тоже не Бакс. Бакс это моё сокращённое имя, домашнее. На самом деле меня зовут Баскервиль Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвёртый. Я немного горжусь своим именем – каждая собака бы мечтала прозываться Баскервилем, да ещё и с таким привеском, но произносить всё это целиком чрезвычайно затруднительно. И долго. Поэтому меня зовут Бакс. Хотя сначала меня звали Баск, но потом это имя как-то незаметно переделалось в Бакс. И всем очень понравилось. И мне тоже. А на день рождения Ли подарила мне серебряный доллар с дырочкой. Она прицепила доллар к ошейнику, и я так теперь с ним и хожу. И каждому теперь видно, что я – Бакс. А братец мой, соответственно, Арчибальд Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвёртый, сокращённо Айк. Хотя братец мой в именах не очень разбирается, своё он знает лишь потому, что этим именем его подзывают к миске. Если бы его подзывали именем Осёл, он бы тоже не сильно расстраивался. Дремучая личность, слишком туп даже для собаки. – Бакс! – зовёт меня Ли. Я пролетаю через кусты, замечаю Ли, но остановиться не успеваю. Спотыкаюсь и лечу вверх пузом, дрыгая в воздухе ногами, шлёпаюсь на спину. Это я специально. Ли очень нравится, когда меня вот так заносит и я переворачиваюсь и шлёпаюсь, и земля в разные стороны. Она думает, что я неуклюжий, и жалеет меня. Сама-то она ходит на гимнастику и поэтому очень ловкая. Но я всё равно ловчей. Я ведь собака. А любая собака в десять раз ловчее самого ловкого человека. Вот, например. Ли очень любит неожиданно щёлкать меня по морде. Не знаю, чего уж интересного в том, чтобы щёлкать пальцем по мокрой собачьей нюхалке, но многим людям это очень нравится. Ли тоже. За те доли секунды, что её рука тянется к моей морде, я могу отпрыгнуть, по крайней мере, пять раз, но, чтобы сделать ей приятное, я сдерживаю рефлексы и дожидаюсь, когда её палец коснётся кончика моего носа. – Попался! – радостно кричит она, а я делаю вид, что жутко расстроен своей неловкостью. – Ага! Я знаю, что случится дальше – она схватит меня за ухо, назовёт сундуком и угостит печеньем. А затем снова щёлкнет по носу. И я снова не увернусь. Пусть Ли думает, что это она у нас тут самая быстрая. Я и Айку сказал, чтобы он не очень-то выделывался. Он послушал. Он всегда меня слушает, хотя я и младший. Ну, так вот. Я неуклюже переворачиваюсь в воздухе и падаю на спину. И кувыркаюсь с глупой, как у последнего лабрадора, мордой. Ли смеётся. – Ну, сундук! Ну, ты даёшь! Я поднимаюсь с травы, отряхиваюсь и подбегаю к ней. Ли треплет меня по голове. Ей можно. А остальным я никому не разрешаю, разве что Ма, она у нас вроде как альфа. – А где Айк? – спрашивает Ли. – Где он прячется? Наверное, опять у отца заседает? Селёдка снова ругаться будет – он ей на диван шерсти напускал. А это, между прочим, исторический диван, на нём однажды сам Мессинг сидел. Я киваю головой, я сознаю, что диван – вещь историческая, только вот Айку на это глубоко плевать. Ему что Мессинг на диване сидел, что Микки-Маус – всё равно. Он знает, что на диване очень удобно лежать. Летом прохладно, зимой тепло. Вот он и лежит. Па работает за компьютером, а Айк лежит и пялится в монитор, делает вид, что читать умеет. А сам даже своего имени не прочтёт. Тупица, что уж тут поделаешь. А Селёдка – это наша домработница. Её зовут Надежда, но это имя ей совершенно не идёт. Идёт Селёдка. Так и зовём. – Селёдка его пылесосом! – смеется Ли. – Всю пыль из него вычешет! Айк боится пылесоса. Это ужасно смешно. Без двух семидесятикилограммовая зверина, способная перекусить дюймовую алюминиевую трубку, при первых же пылесосных звуках прячется под кресло или в какую другую щель и не появляется, пока уборка не будет окончена. Как щенок. Селёдка этим пользуется и братца моего всячески ущемляет. По дому гоняет. Впрочем, Айк ей мстит. Несёт, бывало, Селёдка чай в беседку, а Айк спрячется в кустах. А когда Селёдка проходит мимо – как выскочит! И морду ещё такую зверскую сделает, что кто угодно испугается, не только Селёдка. Селёдка взвизгнет, поднос у неё на траву, а Айку только того и надо – быстренько все пирожные и сахар соберёт, проглотит – и в сад, под деревом дрыхнуть. А Селёдка назад в дом идёт – за новыми пирожными. А обратно уже с пылесосом – чтобы Айка отпугивать. Такая у них война. А вообще-то мой братец добрейшее существо. Однажды Ли притащила из школы белую крысу, так этот дурень её взял да и тяпнул, думал, игрушечная. Крыса, конечно, всмятку, Ли в слёзы. А Айк как понял, что натворил – так чуть не рехнулся. Заскулил и под дом забился, еле я его оттуда выманил. Он потом неделю переживал – ничего не ел, а это для него пытка целая. Вот какой ранимый получился. А с виду не скажешь. – Хочешь сказать, что Айк не у отца? – спрашивает Ли. Я ничего не хочу сказать, делаю никакое лицо. – Может, он на помойку опять удрал? Так ему за это от мамы ой как влетит! Я киваю. – Посмотри-ка, куда он задевался? – просит Ли. Я поднимаю морду вверх и втягиваю воздух. Яблоки, яблочная кора, баранина с кухни, бензин из гаража, сигареты – это Ма втайне курит, пыль, в углу сада кроличье семейство, соседи топят углём, одеколон «Уинстон» – это Па, кожа дивана… Ага, так и есть. Братец Айк возлежит, портит мебель. Могу даже сказать, что Айк валяется на спине – шерсть на брюхе пахнет иначе. – На диване, – говорю я. – На диване, значит, – понимает Ли. – Гадёныш какой… Это точно. Я собираюсь выпустить наполнившие мою голову запахи обратно, в мир, но вдруг там, в мешанине сотен и тысяч оттенков, в тонких линиях грёз, в отзвуках чужих мыслей, я ловлю то, что заставляет меня задержать выдох. Запах. Неуловимый, практически неуловимый, одна молекула на миллион. Знакомый запах. Не хочу его… …Мухи. Огромные чёрные мухи… Я с трудом удерживаю поднимающуюся на загривке шерсть, но тут налетает северный ветерок и смывает наваждение. Я выдыхаю. – Ну что? – спрашивает Ли. – Его не дозваться? Я пожимаю плечами. – Ладно. – Ли улыбается. – Пусть Айчик сам по себе. Печенье не получит. Я радостно облизываюсь. – А мы что делать будем? – спрашивает Ли. – В догонялки не будем, надоело. В прятки тоже. Может, погуляем? До пристани и обратно? Я изображаю энтузиазм. Верчу хвостом, пританцовываю. – Вот и отлично, – говорит Ли. – А то мне одной скучно. Пошли. Пошли. Она, как всегда, щёлкнула меня по носу, и мы направились к воротам. Ли шагала впереди, а я сзади, как самая настоящая телохранительская собака – прикрывал спину. Возле ворот нас догнал на машине Па, затормозил и опустил стекло. – Гулять идёте? – спросил. – Ага, – ответила Ли. – К озеру спустимся. – Понятно… – Па почесал подбородок. – Вы там повнимательнее смотрите, как пойдёте. – А что? – Кики потерялся, – сказал Па. – Вчера с утра куда-то ушёл – и всё, больше нет. Мать вся расстроена. Плачет. – Может, погулять отправился, – предположила Ли. – Он раньше никогда на ночь не задерживался. – А может, он на чердак залез? – ещё предположила Ли. – Чердак я ещё тем летом забил, забыли, что ли? – Он всё-таки кот… Па покачал головой, открыл ворота и поехал в город. Из окошка задней двери высунулась счастливая морда Айка. Гордый тем, что его везут на машине, Айк показал мне язык. – Кики пропал, – задумчиво сказала Ли. Так всё это и началось. 4 Затишье Да, кстати, сразу хочу сказать – я тогда был не один. Мне помогал Айк, братец мой ненаглядный. Я завидую ему, он сейчас уже всё, отбегался, могу поспорить. Я слышал, как хрустнул позвоночник, после такого хруста во фрисби не играют. Мне немного его жаль. И немного стыдно. Это ведь я подставил его, я. А по-другому было нельзя, по-другому я бы не справился. И выбора у меня не оставалось – или Айк, или Ли. Да я и не выбирал. Но я думаю, Айк на меня не обижается. Он смотрит на меня с богатых дичью лугов и не обижается. Он выполнил свой долг, оправдал своё предназначение и существование, по-другому он поступить просто не мог. Он сделал лучшую для любого пса карьеру – пал в бою, защищая свою семью. Слава тебе, мой скудоумный братец, мне тебя не хватает. Забавно, сегодня прочитал в газете интервью Селёдки. Читать вверх ногами всё-таки тяжело, голова кружится. Так вот. Селёдка там на целую полосу разразилась рассказом о том, как она спасла Ли, «этого несчастного ребёнка», от «кровожадного чудовища», то есть от меня. Как она героически выскочила из дома, как, орудуя граблями, отогнала меня прочь и грудью защитила Ли. Как вызвала полицию… Ну, и так далее. Кажется, ей собираются вручить орден за личное мужество. И в журнал поместят, на обложку, с граблями. Хотя на самом деле всё было не так. Едва Селёдка выкатилась на полянку, как сразу же завопила, как сирена на пароме. И вопила, наверное, целую минуту, и только потом уже героически спряталась в будке для садовых инструментов. Я, когда уходил, её слышал. Из будки разило страхом. Ладно с ней, с Селёдкой. На неё я не в обиде. Сейчас в меня только ленивый не плюёт. Вчера по телевизору была передача, в основу которой лёг «Пригородный инцидент». То есть моя история. Вернее, её финал. Кажется, каша заваривается нешуточная. По всей стране заваривается. За последние две недели активные группы граждан бессудно расправились с двенадцатью ротвейлерами и семью доберманами. Под горячую руку попал даже один чёрный русский фокс, зверюшка уж вполне безобидная. Хозяева боятся выгуливать своих собак, а некоторые просто выгоняют их на улицы. Где полиция их успешно отстреливает. И действительно, Клипер был прав – через парламент собираются провести закон, запрещающий домашнее содержание служебных собак, собак бойцовых пород и собак, чей рост превышает сорок сантиметров в холке. Все те, кто попадает под этот закон, должны быть уничтожены. Пусть меня они простят, мои братья, по-другому я поступить не мог. Клипер, кстати, ещё раз приходил, вчера. В этот раз один. Молчал, смотрел на меня не мигая. Я был в дурном расположении духа и тоже стал смотреть на него не мигая, и я пересмотрел. Он покачал головой и удалился, а «Клипер» висел ещё до вечера, и только потом окончательно перебился чесноком. А сегодня никого, только Чеснок. Я поднимаюсь с подстилки. Мне не очень нравится эта подстилка, дома у меня была лучше. Мягкая, набитая вкусно пахнущей кокосовой стружкой. А братец Айк инфантильно спал в большой плетёной корзинке и от этого был похож на кошку. Я поднимаюсь с подстилки и делаю три шага вперёд, затем три шага назад. Если сделать четыре шага – упрёшься носом в решётку, а это нам ни к чему. Потому что когда я упираюсь в решётку, Чеснок нервничает. Он откладывает газету, озирается и осторожно перемещается к двери. Вообще, я стал замечать, что сторож мне начинает постепенно нравиться. Может быть, это оттого, что я почти никого не вижу, кроме этого сторожа. Мы целыми днями сидим вдвоём в этой небольшой комнатке, где из мебели диван, ветеринарный стол и стулья. И холодильник, старый, в облезлых пятнах. После того раза, ну, когда я напугал его и его сынишку, сторож дулся на меня дня два. И молчал. Потом оттаял и снова стал со мной разговаривать. Разговаривает он со мной, кстати, очень необычно – он меня ругает. – Что, – говорит он, – чёрная свинья, скоро тебя шлёпнут! Пух – и всё. Сторожа я понимаю. Работа у него нервная и опасная. – Всех вас скоро перебьют, – обещает он. – Под корень изведут. И по лесам тоже пройдутся, а то куда ни сунься – везде бешеные лисы… Тут я с ним, кстати, согласен. Всех этих медведей-волков-барсуков и прочее нецивилизованное зверьё давно пора окоротить. А то развелось их стараньями зелёных, шагу сделать некуда. Скучно. Хоть бы Клипер ещё, что ли, пришёл? Скучно. Затишье. 5 Ненавижу кошек Вы любите кошек? Если вы любите кошек, значит, я не из вашей компании. Я кошек не люблю. Я их просто ненавижу. Видимо, это наследственное или там генетическое. Когда я вижу кошку, во мне просто всё переворачивается. Приходится себя всё время контролировать. Потому что в наше время принято с кошками дружить. И если ты вдруг рявкнешь на какого-нибудь котёночка, тебя сразу же одёрнут и скажут, что так поступать нехорошо. Что ты плохая собака. Но это в глубинке. Если подобный инцидент произойдёт с тобой в столице, то тебя сразу же отправят на приём к специальному ветеринарному психологу, а он уж промоет твои несчастные мозги как следует. И в итоге ты не то что тявкнуть на кошку не осмелишься, ты смотреть на неё без содрогания не сможешь. Будешь каждый раз вздрагивать при одном только кошачьем виде, в обморок падать. Я не люблю кошек. И с кошки, в общем-то, всё это и началось. С Кики. С этой мерзкой блохастой твари, которую почему-то так любила Ма. Сначала я даже обрадовался, что он пропал. Этот жирный котяра нам всем давно уже надоел. В смысле нам с Айком. Я бы даже отступился от своих принципов и придушил бы его потихонечку, но было жалко Ма, она его отчего-то жаловала, и это несмотря на то, что Кики обладал целым набором на редкость отвратительных качеств. Более противного существа я не встречал в своей жизни и думаю, что больше и не встречу. Кики был неприятен внешне, и его внутренний мир вполне соответствовал его экстерьеру. Кики был огромен. Это был исполин среди котов, я думаю, он весил никак не меньше двадцати килограммов, вероятно, в его роду присутствовали злобные камышовые крысодавы, или секретные кошки сибирских шаманов, или и то и другое вместе. Масса. Причём это был не только чистый жир, но ещё и весьма злобные мускулы – Кики с лёгкостью сиамца взбирался в случае опасности на любой столб, что свидетельствовало о его хорошей физической подготовке. Такую значительную массу Кики приобрёл благодаря пристрастию к одному пикантному блюду. С утра Ма готовила Кики еду – открывала две банки тунца, запускала их в блендер, добавляла туда пяток бананов и взбивала до получения однородной серой массы. После чего Ма вываливала всё это в небольшой тазик и звала Кики. Кики появлялся и сжирал бадью за минуту. После чего отправлялся спать на шкаф, чтобы мы с Айком не могли его достать. Кстати, на этот шкаф тоже опирался сам Мессинг. Но Селёдка за это неуважение к шкафу Кики не гоняла, видимо, она ощущала с ним тайную духовную близость. Кики процветал. Мне всё время казалось, что Кики вот-вот должен окочуриться от ожирения сердца, но Кики жил, на радость Ма и на скорбь нам с Айком, и становился всё матёрее и матёрее. Кики был вреден. Настоящий монстр, разрушитель и враг всего живого, Кики с упорством терминатора уничтожал в округе всякую мелкую живность. Мышей, кротов, воробьёв, ласточек, навозных жуков, летучих мышей, морских свинок, других кошек, попугаев, список его жертв можно продолжать бесконечно. Однажды я видел, как Кики, укрывшись в засаде, охотился даже на бабочек – созданий безвредных и прекрасных. Причём свою добычу Кики не поедал, а закапывал в дальнем углу сада, отчего у него там образовалось целое маленькое кладбище, этакий смрадный уголок, милый сердцу. Пытался Кики одержать триумф и над нашим собачьим племенем. Он брал, к примеру, добытую в зоомагазине морскую свинку, душил её и выкладывал на дорогу. Через минуту появлялся соседский абрикосовый пудель и принимался со свинкой играть. И тут из кустов прядал Кики. Глупый пудель с визгом нёсся прочь, и только чудо порой спасало этого розового доходягу от позорной смерти. Представляю, с каким триумфом поместил бы Кики трупик несчастного пуделька на своё кладбище! Ещё бы – он одолел собаку! Мы с Айком пытались его отучить от этих манер, но неудачно. Нам удалось спасти лишь семейство кроликов, обитавших в южном углу сада, да и то случайно. Как-то в пятницу Айк отправился посмотреть на кроликов и их детёнышей и застал там бесчинствующего Кики. Кики увлечённо, с омерзительным громким урчанием раскапывал нору и не заметил, как сзади подкрался Айк. Почуял опасность Кики в последний момент – он рванулся прочь, и в зубах Айка остался лишь самый кончик его хвоста. С тех пор Кики к кроликам не лез. Впрочем, вредил Кики не только маленьким и беззащитным, он вредил всем, кому в силах был навредить. Кики прятался на яблоне, под которой любил отдыхать Айк. Айк приходил, ложился спать – и тут на него с мявом обрушивался этот блохастер! Удовольствие, прямо скажем, небольшое, можно разрыв сердца поймать. Или ещё. Братец Айк не всегда всё сразу съедал из своей миски, оставлял. Барская привычка, но что поделаешь – всё-таки Айк был аристократом. Коварный же Кики никогда не упускал случая в эту миску нагадить, делая еду непригодной к потреблению. Но больше всего пострадал от Кики, конечно, Па. Однажды Па шёл по коридору, а Кики шёл навстречу. Конечно же, Кики и не думал уступать Па дорогу. И совершенно заслуженно получил ногой под брюхо. С тех пор Кики затаил на Па обиду и вынашивал планы мести, ждал подходящего случая. И случай скоро представился. На сорокалетие сотрудники фирмы, где Па состоял начальником, скинулись и купили боссу дорогие швейцарские часы. Па их очень любил и всегда носил. Как-то раз после работы он совершенно случайно положил хронометр не в комод, а в хрустальную конфетницу. И вышел. В окно тут же проник Кики, он залез в конфетницу, помочился в неё и утопил часы Па. Тогда Па хотел застрелить Кики из пистолета и уже загнал его в уборную, но Ма Кики отбила. И нам запретила Кики наказывать. С тех пор Кики совсем распустился и бесчинствовал уже совершенно безнаказанно. И теперь он пропал. Мне бы радоваться, но радоваться с чистым сердцем я не мог – Ма очень расстраивалась, а я не люблю, когда кто-то расстраивается. И я решил найти для неё это недоразумение. Что оказалось несложно – я очень быстро ухватил след Кики в саду, след привёл меня к забору, видимо, здесь Кики взгромоздился на изгородь, чтобы перевалиться на улицу. Итак. Я отправился на поиски Кики и тоже вышел на улицу, быстро отыскал след пропавшего кошака и отправился по нему. Сначала Кики брёл вдоль дороги. Вероятно, он пребывал в хорошем настроении – очень скоро я обнаружил задавленную им лягушку, а потом и ещё две. После лягушачьей расправы Кики перебрался на другую сторону улицы, добрался до перекрёстка, немножко подумал и пошлёпал вверх по холму. Раньше на холме стояла крепость, монастырь, века то ли шестнадцатого, то ли ещё раньше. Но после какой-то там феодальной войны замок срыли, а потом ничего уже и строить не стали, и верхушка холма заросла лесом, который всё почему-то называли парком. На самом деле это настоящий лес, правда, не очень густой. Лес, как шапка. Наверху лес, а под ним город, бухта, железная дорога. Лет двадцать назад собирались лес вырубить и понастроить коттеджей, но народ воспротивился и лес отстоял, и даже немного его обиходил – проложили тропки и аллеи, впрочем, потом всё снова заросло. А Кики зачем-то направился в лес. Что было очень странно. Я сам не очень люблю этот лес. Кусок древней тоски в самом сердце цивилизации, ну его… Ладно, посмотрим. Сойдя с дороги, я направился вверх по холму. Кики шёл извилисто, шастал туда-сюда, как сумасшедшая куница. Сначала я думал, что Кики просто рехнулся. Отравился лягушками, кто его знает, может, он там пару штук из жадности слопал… Но потом я догадался. Кики убегал. Запутывал следы. Кто шёл за ним? Я остановился и послушал, и не услышал кто, и это мне совершенно не понравилось. День перестал быть солнечным и беззаботным. И я перестал быть беззаботным, я пощупал воздух плотнее и двинулся дальше. Обогнул остатки древней монастырской стены и углубился в заросшую липовую аллею. В аллее Кики заметался ещё сильнее. Отчаянно заметался. Я шагал медленно. Чувства мои были напряжены, хотя никакой конкретной опасности я не чувствовал. Аллея заканчивалась трёхсотлетней развилистой липой. Там, возле толстой чёрной липы, я услышал во второй раз. Вернее, в третий. Там, возле этой чёрной липы, преследователь догнал Кики. И оставил на прошлогодних сгнивших листьях свой запах. Я слышал его, этот запах, слышал и раньше. Это было давно, но я запомнил. Я был тогда совсем маленьким, но запомнил. В наш город приехал бродячий зверинец. И Ли сразу же решила в него сходить. Па говорил ей, что навряд ли ей это понравится, но Ли была упряма, как все в нашем роду, и мы отправились смотреть на зверей. Ли очень хотела увидеть зебру. И мы пошли. Сначала меня даже не хотели пускать, говорили, что при виде меня звери будут нервничать, но Ли сказала им всем, что я спокойный и ни с кем ругаться не буду. Тогда меня пустили. Мы пошагали вдоль клеток. В первой клетке сидел волк. Я испугался, что волк кинется на меня, но волк остался равнодушен. Ли сказала, что он совсем как собачка и не страшный, но я-то видел, что это не так – в глазах у волка жила ненависть, волк был опасен, волк ждал. И в случае чего волк не упустил бы своего шанса. Дальше мы встретили дикого кабана, и он тоже был опасен, в его горбу сидели три старых затянутых салом пули, кабан был опасен. Встретили оленя со спиленными рогами и северного оленя, который от тёплого климата полинял и сделался похож на неопрятную овчарку-переростка. Хуже всех выглядел крокодил. Он лежал в полуденной коме, судя по запаху, обожравшись тухлой конины, и оставлял совершенно скотское впечатление. Я понял, что крокодил – это абсолютно безмозглое существо. Многие жалеют крокодилов, говорят, что нехорошо шить из крокодилов сумочки и сапоги. А я считаю, что ничего страшного тут нет, крокодил ничем не отличается от дерева, а если и отличается, то только в худшую сторону. Дерево на тебя никогда не накинется, а с крокодилом только отвернись. Если можно рубить из дерева дрова и делать мебель, то вполне можно шить сумки из крокодилов. Зебра совсем не впечатлила Ли. Ли сказала, что зебра похожа на обычную полосатую лошадь. После зебры была енотовидная собака и лев. Собака не стала на нас смотреть, а лев посмотрел. Это был совсем маленький и усталый лев, я представлял львов совсем иначе. Потом я понял, почему лев такой – я заметил на полу клетки крошки и почувствовал запах хлеба. Льва кормили булками, и поэтому он был такой худой. Одни глаза и грива. Глаза большие. Ещё страус, анаконда в каком-то искусственном болотце, павиан, он мне не понравился больше всего, зубр с зубрёнком. Мы шагали вдоль всех этих животных, и мне было их жалко. А в самом конце зверинца я услышал запах. Он исходил из последней клетки. Я не хотел туда идти, но Ли запаха не чувствовала и очень хотела посмотреть на зверя. Это была пантера. Она была больна. Мне кажется, это был какой-то рак – в боку у неё совсем не росло шерсти, торчало наружу голое мясо, а по нему ползали жирные чёрные мухи. Пантера их не замечала. Я не стал на это смотреть, а Па спросил, почему администрация не принимает никаких мер. Служитель сказал, что она никого к себе не подпускает, а дать ей снотворное нельзя – сердце может не выдержать. Вот так. Па стал возмущаться и говорить, что будет жаловаться в Департамент, что так обращаться с животными нельзя, что не пройдёт и двух дней, как их зверинец будет закрыт… Служитель молчал. После этого мы сразу же отправились домой. Настроение у всех было плохое, и мы всю дорогу молчали. А потом по радио передали, что пантера убежала. Организовалась облава. Десять мужчин с ружьями и собаками заглянули к нам в дом и забрали нас с Айком, хотя Па и не хотел нас отпускать. Мы были молодыми, глупыми, но сильными. Им нужна была сила, им надо было послать кого-нибудь вперёд. Мы метались по городку. Впереди сеттер и две борзых. Они вели нас. Люди бежали за ними, а мы, как ударная сила, пока сзади. Сеттер повёл наверх. Почти у верхушки холма сеттер дал стойку. Трясся, но тянул лапу, поджимал хвост, психовал. Ещё бы, это тебе не уток на болотах тиранить. Кто-то отщёлкнул с наших ошейников карабины. – Айк, Бакс! Вперёд! – приказал кто-то. – Взять её! Мы были молоды и глупы, мы сорвались и понеслись по запаху. Мы хотели отличиться, мы хотели показать, что можем. Мы нашли её в канаве у большого камня. Пантера уже умирала. Она лежала и смотрела на нас. Половину её правого бока занимала гнилая рана. Жёлтые черви. Мухи. Мертвечина. Безнадёга. Айк чихнул и поморщился. Он посмотрел на меня, спрашивая, что ему делать. – Стой пока, – велел я. – Запах, – пожаловался обычно неразговорчивый Айк. – Больно. Больно-больно-больно. – Слышу. Этим кошмарным запахом было пропитано всё вокруг. И я, тогда ещё совсем молодой, понял, что это пахнет не пантера. Пантера пахла по-другому – обычная сухая шерсть. Этот запах был сильнее. Он перебивал запах зверя. И я понял, что это был за запах. Я слышал, как где-то лает глупый коричневый сеттер, и смотрел в глаза пантеры. Она была не такая, как все остальные. Она была такая, как я. Это я понял сразу. Она сказала что-то, но я её не расслышал. Айк дыбил шерсть и рычал. – Ты что, не видишь? – спросил я у него. Но Айк не видел, Айк боялся. И я боялся. Но не пантеру, а то, что готово было выйти из неё. Смерти. – Не бойся, – сказал я пантере, а может, сам себе. – Поля, богатые дичью… Над моей головой бумкнул выстрел. Пантера дёрнулась и перевернулась на спину. Я посмотрел на стрелявшего – служитель из зверинца. Он пристрелил пантеру, нет пантеры – нет проблем. Запах разросся и затопил всю канаву, я не вытерпел и убежал. Теперь я слышал этот запах снова. 6 Дурные предчувствия Вы верите в предчувствия? Я верю. Стоя тогда на вершине холма, я знал, что эта история закончится плохо. Во всяком случае, для меня. Что будто бы с горы сорвался огромный камень и покатился вниз, и рано или поздно этот камень меня раздавит, что бы я ни делал. Куда бы я ни убегал, где бы ни спасался. Чеснок читал очередную дрянную газетёнку, опять на жёлтой бумаге, с большими фотографиями. Большими буквами заголовок «Зверь». На фотографии внизу я. Опять. Видимо, это был тот момент, когда меня взяли. Лицо у меня перекошено от боли и ярости. Выгляжу действительно страшно. И почти вся газета про меня. В основном, конечно, про то, что случилось. Я прочитал. Правда, запомнил только передовицу. Она была написана скверным газетным языком, сразу видно, что автор привык сочинять не статьи, а рекламную чушь для городского электрического завода. «Даже видавшие виды полицейские были удивлены жуткой сценой, разыгравшейся в одном из коттеджей городского пригорода. Около часа дня на пульт дежурного поступил вызов. Соседи услышали из-за изгороди страшные крики и вызвали полицейских. Прибывший патруль был парализован ужасом. Место преступления напоминало декорацию к фильму ужасов. К сожалению, в интересах следствия мы не можем раскрывать все детали. Да, честно говоря, и не хотим. Подробности совершившегося преступления настолько ужасны, что могут повергнуть в состояние шока даже самого чёрствого читателя. Достаточно сказать, что один из прибывших на место преступления полицейских помещён в специальную клинику с нервным срывом. Первой же мыслью прибывшего на место происшествия патруля была мысль о сумасшедшем. Всем известно, что в последние недели в нашем городе пропало несколько человек. Высказывались мнения, что эти исчезновения – дело рук психопата. Однако после первых же следственных действий, после осмотра места происшествия стало ясно, что это чудовищное злодеяние совершил не человек. Причём это не фигуральное выражение…» Дальше рассказывалось, как наша доблестная полиция быстро прореагировала на совершившееся злодеяние, как она взяла след, как меня быстро нашли. Как я оказал сопротивление, но был обезврежен. Сторож перечитал эту газету несколько раз. И зачем-то повесил её на стене напротив моей клетки. Видимо, для того, чтобы я испытывал угрызения совести и как следует мучился. Но я не мучаюсь. Теперь, сидя в клетке, я много думаю. О выборе. Что выбор есть почти всегда. Всегда можно уйти, а можно остаться. Можно шагнуть вперёд, а можно назад. Я всё-таки шагнул вперёд. Это было тяжело. Это, наверное, всегда тяжело. Тогда я стоял на самой верхушке холма и думал приблизительно об этом же. Я стоял почти на самом верху. Мне хотелось снова убежать и, как тогда, четыре года назад, спрятаться под домом. Но я не убежал. Я был большим, умным и сильным, я понимал, что страх – он в голове, а значит, с ним можно справиться. Поэтому я отправился дальше. Через сорок шагов я вышел на макушку холма. Справа сквозь листья блестело озеро. Мне даже почудилось, что я слышу запах жареной рыбы с набережной, но это, конечно же, был фантом. Я бы с удовольствием посидел тут, полюбовался бы тишиной, послушал бы море и чаек, но мне надо было всё узнать. Скоро я обнаружил и другие следы. На земле и на стволах некоторых лип висели клоки кошачьей шерсти. Кики волокли. Запах усиливался. Вдруг более-менее проходимый лес кончился, и начались густые кусты, настоящие джунгли. Пробираться сквозь них было тяжело и неприятно. Все кусты были перепачканы шерстью Кики… Я увидел полянку. Небольшая, шагов двадцать в диаметре. На полянке рос тополь. Высоченный, как все дикие тополя. Кики… Сначала я подумал, что это чучело. Кики здорово уменьшился в размерах, похудел, иссох. Дохлый. Бесповоротно, даже издали видно. Я огляделся и послушал окрестности. Всё было тихо. Тогда я подошёл поближе и рассмотрел всё это подробнее. Дохлый как будто уже давно, Кики походил на прошлогоднюю кошку, сбитую в жару машиной и присохшую к асфальту. Но это был, без сомнения, он, я ни с чем не мог спутать эту наглую вонь. Ещё под деревом лежали несколько птиц. Птицы были тоже мёртвые, ощипанные, перья странными грязными кучками лежали рядом. Меня затошнило. Я отвернулся. Подождал, пока желудок успокоится и встанет на место. Потом осмотрел всё это ещё раз. Я ещё надеялся, что Кики поймали местные хулиганы, или бродяги, или просто какие-то подонки, но следов людей здесь не было. Кики поймало и убило то, что издавало вот этот запах. Тогда я ещё не знал, как это всё объяснить. Поэтому я просто развернулся и побежал к дому. Я бежал быстро, с выкладкой, стараясь выкинуть из себя мысли и воспоминания, стараясь избавиться… Но мысли всё равно не выкидывались. Теперь я знал, что в нашем городке появилось нечто, чего раньше здесь никогда не было. И что это нечто опасно. И что я постараюсь оградить своих от него. Дома продолжались поиски Кики. Вернее, Кики искала одна Ли. Она ходила по саду, зачем-то с фонариком, и периодически звала: «Кики, Кики, Кики, Кики». Но Кики не отзывался, не мог отозваться. – Бакс, ты нашёл Кики? – спросила она. Я покачал головой. – Куда запропастился этот кошак? Найду – шкуру спущу. И тапочки из неё сделаю с бубончиками. Ма весь день сама не своя… Я подумал, что вряд ли теперь шкура Кики пригодна для изготовления тапочек, шапок или даже рукавиц. Пожалуй, при определённой фантазии из него можно будет приготовить несколько мушек для рыбной ловли, но не больше. – Ты не хочешь его ещё поискать? – спросила Ли. Искать снова Кики мне не хотелось. – Какой ты вредный сегодня. Из-за жары, что ли? Не помню, чтобы весной было так жарко. И ни одного дождя… Просто конец света какой-то, – сказала Ли и, как всегда, хлопнула меня по носу. А я, как всегда, не увернулся. – Иди тогда куда-нибудь, а я тут ещё поброжу. Ли снова отправилась в яблони. А я отправился к веранде, где отдыхали за вечерним чаем Ма, Па и Айк. Па дымил трубкой, Ма наслаждалась пассивным курением, Айку было всё равно, хотя я думаю, что если бы ему предложили подымить, он не стал бы отказываться. Я поднялся на веранду и устроился рядом с Айком. – Бакс явился, – сказала Ма. – Целый день где-то болтался, а теперь вот явился. – Весь в репьях, заметь. – Па выпустил дым. – Приличные собаки в такой зной дома сидят. – Вот тебя Надежда-то пылесосом! – погрозила мне Ма. – Совсем от рук отбился, всё где-то бродит… При слове «пылесос» Айк недовольно заворчал. – Он пылесоса не боится, – сказал Па. – Это Айк пылесоса боится… Ладно, впрочем… О чём это мы там говорили? – О Розе. – Ага. – Па выбил трубку. – О Розе, значит. История получилась нехорошая, должен тебе сказать, печальная история. Бедная девочка так намучилась… – А она кто вообще? – спросила Ма. – Племянница Клары. Помнишь Клару? Ну, ту, которая смеялась всегда, а в зубе бриллиант? Я вас не хотел расстраивать, не говорил. Клара в прошлом году… Ну, в общем, она… умерла. Что-то с кровью случилось, сгорела за два месяца. И всё это на глазах у Розы. – Ужасно как, – сказала Ма. – Бедная девочка. Она, получается, твоя… Двоюродная племянница? – Да, получается так. Троюродная. Я, правда, не знал про неё ничего… Но ты представь – какой шок для ребёнка? После смерти Клары её передали на попечение ближайшим родственникам, ну, Нику то есть. И Полине. – Ты мне ничего не рассказываешь, – рассердилась Ма. – Я ничего не знаю… Па помолчал, выпуская дым. – Не хочу рассказывать, – отец поморщился. – Ника с Поли мы ведь хорошо знаем. – Что с ними?! – испугалась Ма. – С ними ничего. А вот… – Что-то с близнецами? – вот тут Ма уже по-настоящему испугалась, я услышал по голосу. – Ну… – Па замялся. – Это… Что-то вроде… Нервного срыва. Знаешь, близнецы, они всегда очень странно реагировали, как все аутики… Одним словом, они чуть под грузовик не попали. – Что с ними?! – почти крикнула Ма. – Живы, – успокоил Па. – Но… Нервный срыв, одним словом. Что-то с восприятием цвета. Сразу у обоих. – Как это? – Они боятся чёрного. Чёрного, тёмно-синего, тёмно-красного. До обморока. Сама понимаешь, Поли и Ник теперь все в заботах. Ник и попросил её взять на время. Мы вроде как её единственные родственники. Хотя и дальние. – Бедная девочка, – прошептала Ма. – Да уж, – согласился Па. – Лиз только не говори! – напомнила Ма. – Про Клару и про близнецов. – Понимаю, – Па вздохнул. – С утра вот оформлял временные документы, по нотариусам болтался. – А где она сейчас? – В гостинице пока оставил, в городе. Сейчас поеду забирать. Скажу ей по пути, чтобы она тоже Лиз ничего не рассказывала. – Как она? – спросила Ма. – Бледная вся. Ник сказал, что она с близнецами очень дружила, всё время с ними возилась. Па докурил свою трубку и встал из кресла. – Ну что, Айк, поедешь со мной? Айк был готов ехать куда угодно, но Ма воспротивилась. – Нечего его брать, – сказала она. – И так девочка натерпелась, а ты ещё её испугать хочешь этой мордой. Айк разочарованно вздохнул. – Ну, тогда один поеду. И Па отправился в гараж. Ма достала свои сигареты и тайком закурила. – А вы чего смотрите? – прикрикнула она на нас. – А ну, быстро в сад! Гулять! Лежат, подглядывают! Мы с Айком отправились в сад. Айк сразу же завалился под свою яблоню и захрапел в тенёчке. Я решил последовать его примеру и лёг под яблоню с другой стороны. Сначала я никак не мог уснуть, потом меня разморило, к тому же храп Айка звучал усыпляюще, как шум дождя. Дождя бы сейчас… Наверное, если бы не поливалка, то земля бы потрескалась. Нет, такой жары я не припомню, дышать трудно… Я уснул и увидел мир сквозь закрытые веки, мир был золотист и прекрасен. Я проснулся оттого, что у ворот сигналил Па. Айк тоже проснулся, и мы побежали посмотреть, что случилось. Машина Па стояла на улице, он сам стоял перед воротами и пытался открыть их вручную. Автоматика почему-то не сработала, и Па никак не мог сдвинуть решётку в сторону. Толкал, наваливался плечом, ногами упирался, покраснел весь. И вдруг ворота сдвинулись сами и пребольно ударили Па по лбу. Он ойкнул и упал на асфальт. Ворота остановились, а потом стали двигаться вновь. Прямо на Па. А он сидел на асфальте, смотрел на ползущую к нему решётку и пытался закрыться от неё ладонью. Тут откуда-то сбоку выскочил Айк, схватил Па за шиворот и оттащил в сторону. Рубашку, конечно, порвал. Ворота захлопнулись. – Молодец, Айк. – Па трепал братца по загривку. – Выручил. Сегодня все пирожные тебе… Айк лучился от счастья и радости служения. Однако… Иногда этот безмозглый удивляет, реакция-то отличная. Ладно. Я вышел через калитку на улицу, приблизился к машине Па и заглянул внутрь. На заднем сиденье автомобиля сидела девочка лет двенадцати. Или старше чуть, сложно было понять, лицо у неё… Недетское какое-то, оно мне не понравилось. Она была худая и бледная, даже с какой-то синевой, кажется. Волосы белые. Девочка не обратила на меня никакого внимания, посмотрела сквозь. Я осторожно втянул воздух. То, что я услышал, поразило меня. Девочка не пахла. Никак. 7 Ночь Не помню, когда я начал её опасаться. Может быть, с той первой встречи. С момента, когда я за две секунды перебрал почти миллион молекул запаха и не обнаружил ни одной, принадлежащей Розе. Она не пахла. Я её не слышал. Все существа пахнут. Лучше всего пахнут маленькие дети. Взрослые пахнут по-разному. Животные все пахнут приблизительно одинаково. Предметы тоже пахнут. Хуже всего пахнут насекомые. Если бы человек знал, как пахнет обычный комар, он сошёл бы с ума. Роза не пахла никак. Они прошли мимо меня. – Будем рядом жить, – говорила Ли. – Это здорово! Корица и яблоки. – Здорово, – соглашалась Роза. Пустота. На всякий случай я послушал ещё. Всё правильно, Ли, как всегда, яблоки и корица. Роза ничего. И голос какой-то никакой. Я долго сидел в саду и думал. И ничего не придумал. Мало ли чего не бывает? На следующий день Ли и Роза отправились гулять в город. Па уехал на работу, Ма с соседкой – в спортклуб. Дома остались я, Айк и Селёдка. Селёдка возилась на кухне. Айк общался с кроликами. Я заглянул в холл. Постоял несколько секунд, послушал. Комнаты девочек располагались на втором этаже. Я быстро взбежал по лестнице. Бежал я правильно – по самому краю ступенек, чтобы не скрипели, чтобы Селёдка меня не услышала. Комната Ли была первой. Я ткнулся носом в ручку. Дверь открылась. Проскользнул внутрь. Комната Ли ничуть не изменилась с того времени, как я был в ней последний раз. Позавчера. Бардак. На стенах плакаты каких-то певцов, на подоконнике фикус, который Ли упорно переделывает в бонсай. Всё, как обычно. Корица и яблоки. Вернулся в коридор, потянул зубами за ручку. Дверь закрылась. Следующая комната гостевая, теперь Розы. Толкнул дверь, вошёл. Ничего. Абсолютный порядок. Я осмотрел комнату внимательнее. Порядок. Даже постель вроде бы не помята. Она что, стоя спала? Или не спала вовсе? Обошёл комнату несколько раз – и ничего. Комната имела абсолютно нежилой вид. Хотя она недавно у нас… Меня несколько заинтересовало окно. Я специально приблизился и изучил подоконник. Окно недавно открывали. Под рамой была зажата ночная бабочка, она даже не успела высохнуть. Роза приехала вчера, до неё комната была закрыта, значит, окно открыли сегодня ночью. Не хотелось делать никаких выводов, вполне могло быть, что Роза просто любовалась ночным воздухом. Я вышел в коридор и спустился по лестнице. В холле поджидала Селёдка, собирала пыль с мебели, а на самом деле следила за мной. – Чего по коридору шастаешь? – спросила она. – И так от вас шерсти по всему дому! Хоть шапки катай! Я решил её немного пугнуть, так, для порядку. Изобразить страшную собаку. Чтобы не очень Селёдка из себя изображала. Пригнул голову к полу и двинулся на экономку. Как танк. Селёдка завизжала, запрыгнула на диван и стала отмахиваться щёткой. Я подержал её на диване минуты три, а потом отпустил и отправился обдумывать свои дела. Не знаю почему, но вдруг захотелось этой ночью последить за комнатой Розы, посмотреть, как она спит. Роза и Ли вернулись уже под вечер. За ужином Ли рассказала, что они заглянули в мороженицу и съели по три порции: шоколадного, ванильного и с карамелью. Вернее, это она съела, поскольку Роза ничего заказывать не стала. – Я не люблю мороженое, – объяснила Роза. – Я вообще мало ем. – И правильно делаешь, – сказала Ли. – А я вот люблю мороженое и уже в прошлогодние джинсы не влезаю. Это Ли просто на комплимент напрашивалась. Она прекрасно влезала даже в позапрошлогодние джинсы, но очень любила, чтобы ей это все говорили. – В такую духотень только мороженое, – рассуждала Ли. – И купаться. Жаль, что в озере купаться запретили, палочку какую-то нашли. После ужина они отправились в холл смотреть телевизор, Айк потащился за ними, Па и Ма удалились в спальню, я выбежал на улицу. Где-то часа два слонялся по саду, поглядел на кроликов, подышал воздухом. Потом в окнах на втором этаже зажёгся свет, и я вернулся. Сначала хотел устроиться на земле, прямо напротив комнаты Розы. Но потом выбрал ещё более удачную позицию. Яблоня, под которой я устроил наблюдательный пункт, оказалась старой и ветвистой, я изловчился и взобрался на толстую ветку. С ветки открывался прекрасный вид на окна. Кстати, это большое предубеждение, что мы не умеем лазить по деревьям. Просто это у нас получается хуже, чем у кошек, и делаем мы это нечасто. Если дерево растёт под наклоном, то залезть на него не очень сложно, надо просто верить в себя. Роза и Ли не спали. Сначала они сидели у Ли и рассматривали какие-то журналы, затем Роза ушла к себе. Ли ещё почитала немного и выключила свет. Спокойной ночи. Роза спать не ложилась. Она сидела перед окном и смотрела в сад. Как кукла. Не двигаясь, не моргая, показалось, что даже не дыша. А потом что-то случилось с моими глазами, будто попало в них что-то, я моргнул, а когда разжмурился, обнаружил, что Роза исчезла. Я огляделся. Розы не было нигде в пределах моей видимости. Она исчезла, растворилась в ночной тишине. Тогда я посмотрел вниз. Она стояла прямо подо мной и тоже смотрела. Я слышал про такую штуку, но встречаться с ней не приходилось никогда. Некоторые умеют как бы наводить затмение на глаз наблюдателя. Вот только что вы их видите, а потом бац – и их нет, а они уже рядом, как будто мгновенно переместились. Я слышал, что такую способность можно у себя развить, но никогда не встречал никого, кто этим искусством обладал. Роза, видимо, была первой. Стояла и смотрела. Затем положила руку на ствол дерева, и я увидел, как странно шевелятся на яблоневом стволе её пальцы. Они двигались как бы самостоятельно от руки, как короткие подвижные щупальца, хотели оторваться от ладони и подняться по шершавой яблоневой коре ко мне… Я закрыл глаза и быстро их открыл. Пальцы как пальцы. Привиделось. Привиделось, может быть… Я всё-таки собака. И в глубине моего собачьего существа зашевелился косматый древний страх, вошедший в мозг и кости моих предков ещё со времён первобытных костров. Страх ночи, страх забытых ныне тварей, прячущихся за кругом света и терпеливо ждущих своего часа. Ждущих, когда человек у костра уснёт, ждущих, когда один из нас отвлечётся на секунду и не услышит мягких тяжёлых шагов. Ждущих часа своей охоты. Это не поддаётся контролю разума. Покажите кобру в стойке перед броском самой умной собаке из всего собачьего племени, и она не выдержит и залает, и бросится удирать, как удирает глупый щенок при первых звуках газонокосилки. Я тоже не выдержал. Я зарычал. Роза положила на яблоню вторую руку. Зрачки её резко сузились и превратились в длинные щёлочки, а может, это снова мне показалось… Меня ударило. Запах, тот самый запах, вонь мертвечины ударила меня снизу и сбила дыхание. Я попятился вверх по ветке. Откуда? Откуда этот запах, она ведь не пахла. Она вообще не пахла, а теперь вот… И вдруг она убрала руки с дерева. Она опустила голову. Казалось, она прислушивается. Я тоже послушал ушами, но ничего, кроме ночной возни на пристани. Ночь как ночь. Роза развернулась и двинулась в сторону изгороди. Я остался один. Я не слезал с дерева до тех пор, пока лапы мои не одеревенели и не задрожали. Тогда я осторожно спустился. Казалось, сад был насквозь пропитан этим запахом, он стекал с каждого дерева, с каждой травинки. Голова у меня кружилась, меня затошнило, я не выдержал и побежал домой. Всю ночь я провёл на кухне. Как Роза вернулась домой, я не слышал. И ещё. Там я не понял, понял только потом на кухне. И это испугало меня ещё больше. Я вдруг увидел, что она похожа на Ли. Очень. А вчера она похожа совсем не была. 8 Прятки Мне это до сих пор снится. И будет сниться всю оставшуюся жизнь. Подо мной старая затхлая земля, над головой доски с занозами. Сквозь щели просачивается пыльный солнечный свет. Лучи падают почему-то под разными углами, образуют причудливую многоугольную сетку. Пахнет ветошью и старыми грибами. Я слушаю. Шаги. Медленные, тяжёлые шаги над головой. От каждого шага доски прогибаются и осыпают на голову какой-то мерзкий прах, комковатую пыль, тараканьи лапы. Шаги направляются ко мне. Шерсть на загривке поднимается дыбом, лапы начинают дрожать. Шаги останавливаются над головой. Я уже не дышу. Голос. – Вы проиграли. Смех. – Вы проиграли. Смех становится ближе, солнечные лучи гаснут один за другим, сквозь щели наваливается мясной гниющий смрад… Я дёргаюсь и просыпаюсь. Возле клетки стоит Чеснок. – Что, брат, кошмары мучают? – неожиданно сочувственно спрашивает он. – Бывает. После того, что ты натворил, и должны кошмары мучить. Так что не удивляйся. А я и не удивляюсь. Сторож пододвигает мне миску с бобами в томатном соусе. Я запускаю туда морду и начинаю хлебать. Бобы ничего, вкусные. Сторож смотрит на меня с сожалением. – Мой парень тоже всё мне говорил, давай собачку заведём. И я уже было собрался завести ему эту самую собачку, и деньги даже припас. Такую же, кстати, как ты, хотел завести. Вы же отличные охранники, вы же верные друзья… Друзья человека. Чеснок качает головой, думает, как хорошо, что он не завёл такую же, как я, собаку своему сыну. – Смотри-ка. – Сторож повернул ко мне телевизор. – Это всё из-за тебя. Целая передача. Передача была не из тех, что хочется пересматривать. Корреспондент снимал антисобачью манифестацию. Народу было много, человек, наверное, двести. В основном женщины, мужчин мало. Впереди шагал здоровенный дядька в кожаной куртке. Этот дядька тащил на поводке испуганную упирающуюся псинку. Такую же, как я. Только там у них была сука. Не знаю, что они с этой собакой собирались делать и в чём конкретно она провинилась, может, тяпнула этого здоровяка за ляжку, не знаю. Но вся эта компания была настроена весьма решительно – лица озлобленные, у многих плакатики в виде дорожных знаков – собачья голова, перечёркнутая красной полосой. У некоторых были даже транспаранты с надписями «Остановим собак-убийц». И фотографии. А у одной женщины в рыжей куртке в руке белела табличка. На одной стороне было написано число 594, а на другой «загрызенных в год». Где она нашла столько загрызенных в год, не знаю. Скорее всего, она эту цифру просто выдумала. Тётка поворачивала свою табличку то так, то сяк, и эти надписи упрямо скакали у меня перед глазами. Периодически кто-нибудь выскакивал из этой толпы и пинал собачатину ногой или лупил палкой. Псина была так напугана, что даже не огрызалась, только взвизгивала при каждом тычке. Вся эта куча людей тащилась чуть ли не по главной улице и явно собиралась добраться до центра города, как вдруг наперерез им вышла точно такая же с виду толпа. Такие же женщины, мужчины и редкие дети. Судя по тем плакатам, которыми была вооружена эта толпа, это были зелёные, защитники собак и прочих животных. Плакаты такие же неоригинальные. Добрые собачьи морды с печальными глазами, надписи «Остановим убийц» и «Вы тоже люди». Много плюшевых собачек. Демонстрации остановились друг напротив друга и принялись скандировать каждая своё. Из-за поднявшегося шума разобрать что-то конкретное не получалось. Но они старались, от души старались. Между ними на свободном асфальтовом пространстве металась обезумевшая от всего происходящего псинка моей породы. Мужик удерживал её с большим трудом, хотя собачатина была не из крупных. И вдруг кто-то из антисобачной толпы плеснул в собаку из бутылки, и она мгновенно вспыхнула. Толпа расступилась, все, и зелёные, и их противники, будто остолбенели, стояли и как бараны смотрели, человек из антисобачников сорвал с себя куртку и попытался псину потушить. Но у него ничего не получилось, она всё продолжала и продолжала визжать, а они стояли как окаменевшие. А потом откуда-то подошёл полицейский, достал пистолет и выстрелил прямо через куртку и только тогда этот вопль оборвался. Люди стояли и смотрели на этот дымящийся комок и не знали, что им предпринять. Никто не расходился. На этом трансляция прекратилась, и ведущий задал тупейший вопрос, что же делать? Что делать со взбесившимися животными? Тогда я отвернулся от экрана и занялся тем, чем я занимался последние месяцы. Я стал вспоминать. В тот день я испугался ещё сильнее. А ещё в тот день я серьёзно задумался. Была суббота, жарко, очередной температурный рекорд, зелень на яблонях пряталась от солнца, листья сворачивались в трубочки. С утра Па, Ма и Айк уехали за покупками. У Селёдки был выходной. В доме оставались Ли, Роза и я. Ли приставала ко мне и звала играть в прятки. Мне не хотелось. Я всё ещё видел, как смотрела на меня из-под дерева Роза, и всякое настроение во что-нибудь играть улетучивалось. А Ли было скучно. И она продолжала ко мне приставать до тех пор, пока я не устал и не спрятался от неё в кустах. Тогда Ли обратилась к Розе. – Давай поиграем в прятки? – предложила она. – Как это? – не поняла Роза. – Ты что, раньше никогда не играла? – удивилась Ли. – Нет. – Ну ты даёшь! – Ли схватила Розу за руку. – Это просто. Я спрячусь, а ты меня будешь искать. А потом ты спрячешься, и я буду тебя искать. Сыграем по разику, а потом уж неинтересно будет. Потом что-нибудь другое придумаем. Хорошо? – Хорошо. – Тогда я первая прячусь! А ты считай до ста. Ли по детской народной традиции стукнула Розу по плечу и побежала прятаться. Я слышал её. Поначалу она собиралась укрыться в будке для садового инвентаря, но передумала и побежала дальше. Она обогнула дом, на секунду замерла и спряталась в конце концов под крыльцом. Я отчётливо слышал, как запах яблок смешался с запахом старой земли. Я следил за Розой из кустов. Ветер был на меня. Роза громко считала, как механизм, отчётливо и механически выговаривая «восемьдесят четыре, восемьдесят три, восемьдесят два», я видел, как шевелятся её губы. Пятьдесят три, сорок восемь, двенадцать… А потом произошло то, что я со страхом вспоминаю и сейчас. Ветер, дувший на меня, резко изменился. И на меня пахнуло зверинцем, заехавшим в наш город четыре года назад. Шерсть на загривке зашевелилась. Запах усиливался. Несомненно, он шёл со стороны Розы, как это могло быть, я не мог понять, ведь обычно она ничем не пахла. И вдруг я увидел. Роза нюхала воздух. Её верхняя губа задиралась вверх, а нос быстро-быстро дёргался, настраиваясь на запах Ли. Всё туловище её подалось как-то вперёд, будто устремляясь за этим жадным носом, Роза поворачивалась справа налево и медленно приседала. Мне было ясно, зачем она это делает – она уже прокачала верхние слои воздуха и теперь собиралась проанализировать нижние. Взять след. Так обычно работает хорошая гончая, я видел. Роза опускалась на четвереньки. Запах становился невыносимым, я задыхался и не мог никуда уйти, я боялся даже пошевельнуться. Из высокой нескладной девочки Роза быстро превращалась в существо, явно предназначенное для преследования. Она окончательно опустилась на траву. Она походила на длинную худую лягушку… если бы… У неё зашевелились зубы… И она пошла по следу. Я развернулся и побежал вокруг дома. Роза огибала его справа, я двигался слева. Не знаю, за сколько я обежал наш особняк. Я думаю, я установил рекорд своей породы, если бы впереди меня пустили русского хорта, я бы от него не отстал. Я влетел под крыльцо, отыскал Ли и сел рядом с ней. – Бакс, – принялась меня выталкивать Ли. – Из-за тебя меня найдут. Давай, сундук, вали отсюда… Она толкала меня в бок, но я не двинулся с места. Розы не было видно. Я смотрел сквозь щель в досках. Ветер был от нас, я не мог слышать приближения Розы, я просто знал, что она где-то рядом. Ветер продувал крыльцо насквозь, я прекрасно понимал, что Роза теперь знает, что я с Ли. И что от этого она стала гораздо опаснее. Ли принялась меня щипать и колотить кулаком между ушами. Я терпел. – Я нашла вас, – сказали сверху. – Вы проиграли. На доски легла тень, сквозь щели стал сочиться запах. Он был так силён, что его услышала даже Ли. Она поморщилась и потёрла нос. – Вы проиграли, – повторил равнодушный голос. – Это всё Бакс, – сказала Ли. – Припёрся! Ладно, вылезаю. А ты, Бакси, сиди здесь, если тебе так уж хочется! – Сейчас я сама спущусь, – по крыльцу протопали странно тяжёлые шаги. – Сейчас… Я не выдержал. Я вскочил на ноги и принялся лаять, стараясь вложить в голос всю ярость, на какую я был способен. Чтобы отпугнуть её. Потому что на квадратную милю не осталось ни одной живой души, потому что между Ли и ней остался только я. Я лаял. – Бакс, ты чего? – Ли обхватила меня за шею. – Что с тобой? Шаги остановились. Я перестал лаять и зарычал. – А ну-ка немедленно успокойся! – Ли пыталась положить меня на землю. Я не успокаивался. Шаги снова двинулись ко входу, я уже захлебывался в этом жутком зверином запахе… Не знаю, чем бы всё это закончилось, плохо бы закончилось, это точно. Когда я уже собирался выскочить из-под крыльца и принять честный бой, со стороны ворот раздался автомобильный гудок. Это приехали Ма и Па. Шаги сразу остановились, а потом направились в другую сторону. Запах ослабел, а затем и вовсе улетучился. – Вот дурак! – Ли щёлкнула меня по носу. – Всю игру нам испортил. Па был не в духе, Ма тоже. Обедали мы в тишине. Роза сидела рядом с Ли и как ни в чём не бывало гоняла вилкой по фарфору горошину. – Что делали? – вдруг спросил Па. – А, – отмахнулась Ли. – Ничего. Решили в прятки поиграть, да Бакс всё испортил. Я спряталась, а он меня нашёл первым – и как давай лаять! Так ничего и не получилось. – Странный он какой-то в последнее время, – сказала Ма. – Мне кажется, он нервничает… – У него переходный возраст, – сказал Па. – Он ведь уже не такой молодой, как раньше… – Он ещё совсем не старый, – вступилась за меня Ли. – Знаешь, как он бегает! Па пожал плечами. – Я думаю, ему надо устроить особую диету. Для пожилых. Этого ещё не хватало! Будут кормить меня всяким овсом. А я, между прочим, не лошадь. Это лошади овёс любят, а я рыбу люблю… – В магазине висит объявление, – вдруг сказал Па. – Вчера пропал старик… – Костин, – подсказала Ма. – Костин. Это недалеко отсюда, два квартала. Исчез из дома. Кажется, ночью. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Собака отказалась взять след. Все перестали есть. – Я это к чему говорю, – продолжил Па. – Полиция не исключает возможность маньяка. Так что я хочу, чтобы вы были осторожны. Вечером из усадьбы не выходить. Если выходите днём – обязательно с собаками. Будьте бдительны… Мне стало нехорошо. Конечно, вполне могло быть, что Костин окончательно свихнулся, пошёл удить свою рыбу, свалился в ручей… А могло быть и не так. Я думал о том, что если бы я вчера ночью пошёл за Розой, старик вполне мог бы и не пропасть. Но я ведь не мог знать наверняка… И сейчас не знаю, может, он в ручей всё-таки ухнулся… Тогда почему собака не взяла след? – Будьте бдительны, – пронюнила Ли. – Не разговаривайте с незнакомцами, сообщайте о них по указанному телефону, не садитесь к ним в машины… – Над этим не надо смеяться. – Ма отложила вилку. – Это очень простые и эффективные правила – их нужно соблюдать. – Па, а ты нам пистолеты лучше дай, – вдруг сказала Ли. – У тебя же их три штуки… – И не вздумай! – возмутилась Ма. – Никаких им пистолетов! Они из них друг друга в первый же день перестреляют! – Твой Бакс лучше всякого пистолета, – сказал Па. – И ума у него больше, чем у тебя. Так что ты лучше с ним ходи гулять. Или с Айком. – Я лучше уж с Баксом. – Ли подмигнула мне. – Айк ленивый, он в машине любит кататься. А Бакс весёлый. Бакси, а ну-ка, изобрази пьяницу! Я послушно перевалился на спину и подрыгал лапами. Все в восторге. Нервозная атмосфера постепенно рассеивается. – Ладно, Бакс, – Ли выскочила из-за стола. – Пойдём в город! Роза, пойдёшь с нами? Роза помотала головой. Отрицательно. В город она не хочет. Вот и хорошо. Ли накинула на плечи ветровку, и мы спустились к городу. Я знаю, что хотела Ли – посидеть в мороженице, ведь такая жара. Жара в городских предместьях особенно утомительна, хорошо, что они быстро закончились, и мы вышли на ведущую к центру улицу. Ли шагала весело и беззаботно, раскидывала ногами кучи прелых листьев, срывала с веток редкие прошлогодние каштаны. Мне почему-то было невесело. Я видел знаки. Плохие знаки. Может, у меня паранойя? Мания преследования в самой обострённой степени, а? Может, я псих? Может. Но знаки приближающейся беды ясно читались повсюду. Объявления. На столбах, на водоразборных колонках, на штукатуренных стенах домов. Пропала кошка. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение. Не вернулась домой собака, эрдельтерьер. Помогите найти. Ушла и не вернулась овчарка, кличка Катька, нашедшего просьба позвонить. Много объявлений, слишком много. Может, они и раньше были, да я их не замечал? И главное объявление. Старик. Костин, его тут все знают, рыбак. Исчез. Я почти уверен. Почти уверен, что это она. Роза. Но только почти. Почти мало для того, чтобы начать действовать. Я ведь могу ошибаться, все ошибаются. Мы шагали дальше. На улицах почти не было кошек. Раньше этих мерзких тварюг было полным-полно, из каждой водосточной трубы, из каждых кустов, из каждого мусорного бака торчали их ухмыляющиеся нечёсаные морды. А теперь нет. Кошки ушли. Куда-то делись. Крыс тоже нету. Говорят, что крысы не боятся даже ядерного оружия, а вот исчезли. Бывало, все канализационные колодцы ими изобиловали, они копошились там, занимались какими-то своими крысиными делами. И интересные такие экземпляры попадались, некоторые даже разговаривать умели, и всё, тоже нету, крысы тоже разбежались. А крысы уходят только тогда, когда корабль собирается пойти ко дну. Собаки ещё остались. Но это уже другие собаки, смирные собаки, пришибленные. Как будто в город пришла чума, и все, и собаки, и кошки, и крысы, и даже птицы, почувствовали её гулкие шаги. – Мороженое будешь? – спросила Ли. – Ты шоколадное любишь, я помню. Я кивнул. Шоколадное люблю. – Что такой угрюмый, Бакс? Этот Костин, наверное, к внукам уехал, а сказать забыл. Жаль, что Кики пропал, это вот невесело… Вот уже и пришли. Это действительно невесело. Совсем. И почему она всё больше похожа на Ли? 9 Дом старика Я снова смотрел телевизор. Теперь я много смотрел телевизор, гораздо больше, чем можно. От этого у меня болели и слезились глаза. Но я всё равно его смотрел. Телевизор был моим единственным развлечением. – Больше всех отличился житель одной из центральных областей, – рассказывал ведущий. – Ему показалось, что его доберман-пинчер по кличке Малыш посмотрел на него «как-то не так». После чего разгневанный хозяин целый вечер гонялся за своим питомцем со сковородкой и успел нанести животному несколько серьёзных травм. Собаку удалось выручить только при непосредственном вмешательстве полиции. В свете так называемого «Пригородного инцидента» стражи порядка не стали арестовывать правонарушителя, ограничившись устным внушением… Чеснок переключил телевизор на футбол. Футбол был мне неинтересен. – Вот так вот. – Сторож достал из холодильника пиво. – А у меня у соседей собака была. Большая, лохматая, не знаю какой породы. Она у них сто лет жила и ещё бы столько прожила, наверное. Да тут как раз ты всё это устроил. А у них дети маленькие, между прочим. Ну, они эту собаку взяли и отвезли ветеринару, чтобы усыпил. А детям сказали, что собаку в деревню отправили, чтобы она там набралась здоровья. Наделал ты дел, парень… Чеснок приложился к пиву. – И везде теперь так, – продолжил он. – Везде. Да, кстати, завтра тут опять какая-то комиссия пожалует. Будут опыты над тобой производить. С утра их видел. Приехали на трёх машинах, важные такие… Да и вообще теперь у нас полицейских в два раза больше стало. И на машинах, и даже на вертолёте. Жди. Тогда тоже было много полицейских машин… Я сразу же отыскал нужный мне дом. Его было трудно не узнать – возле него дежурила машина, а ещё две машины, но только не полицейские, а обычные, катались туда-сюда по улице. Но в них тоже сидели полицейские, это было видно. Из машины, дежурившей возле дома, высовывалась круглая морда служебной немецкой овчарки. Я хотел было с ней поговорить, но оказалось, что овчарка говорить не умеет, оказалось, что у неё совершенно нет никаких мозгов. Я ещё подумал тогда, что отсутствие мозгов, наверное, необходимое условие полицейской службы… Чтобы мозгов поменьше, исполнительности побольше. Но всё равно поздоровался. – Привет, – сказал я. Овчарка посмотрела на меня с безразличной подозрительностью, а потом служебно гавкнула. Почуяла, что я не тот, кого следует опасаться, и утратила ко мне всякий интерес. Тогда я решил подшутить и отдал овчарке команду «Лежать!». Она послушно упала на пол автомобиля. Да, мозгов никаких, убедился. – Сиди здесь, – велел я ей и побежал к дому. Дом как дом, только вот жалюзи на окнах. На всех. Ограда невысокая, как принято в любых пригородах. И белой краской крашена. Полная идиллия. Я перепрыгнул через ограду и отправился вокруг. Искал хоть какой-нибудь след, слушал воздух, но всё бесполезно – никаких видимых отметин не видно. Трава примята почти везде, но примяли её наверняка полицейские – улики искали. Скорее всего не нашли. На заднем дворе остановился и послушал поплотнее. Внутри дома находились два человека. Судя по запаху масла и пороха, полицейские. Насторожённые. Может, это они засаду таким образом устроили, а может, просто хозяев дожидались. Я решил подобраться поближе. Дверь дома, выходящая на задний двор, оказалась открыта. Я дёрнул ручку вниз и проник внутрь. За дверью обнаружился небольшой коридорчик, а за ним кухня. На кухне тоже сидели полицейские. Эти пили кофе и жевали гренки. Молча. Кофе и гренки в жару? Оригинально. Видимо, работа накладывает отпечаток. Я стал ждать. Они быстро покончили с перекусом, закурили. – За последние семнадцать лет это первый здесь случай. Дверь на кухню была закрыта неплотно. Я осторожно приблизился и заглянул в щель. Говорил старший. Он сидел за столом. Другой, помоложе, стоял рядом. – Я слыхал, в других городах такое случалось, – сказал молодой. – Случалось, – подтвердил старший. – Особенно на юге. И всегда никого не находили. – Психи? – спросил молодой. – Не знаю, – старший достал спичку и принялся ковыряться в зубах. – Не знаю. Я раньше в столице работал, такого там понавидался… Когда сюда перебрался, мне здесь раем служба показалась… Всего-всего видел. – Чего? – заинтересовался молодой. – Всего, – снова сказал старый. – Например, есть такие места, в которых люди исчезают. Знаешь, сколько каждый год исчезает? Тысячи. И без следа. Как будто растворяются. – Это ты про чёрные дыры? – Ага. Тоже слыхал? – Слыхал, – кивнул молодой. – Но это газетчики их так назвали. А мы их называли «швы». – Швы? – переспросил молодой. – Швы. Знаешь, на одежде швы? Иногда они расходятся. И в эти швы проваливаются люди. Я видел однажды… Старший открыл холодильник, налил себе воды и отпил большой глоток. – Домой возвращался. А впереди меня девушка шла. И вот она заворачивает за угол. Я шагаю за ней, по пути ведь. Тоже заворачиваю. Смотрю – а никого нет. Переулок пустой. Длинный такой пустой переулок, просто две стены. Ни дверей, ничего вообще. А девушки нет. Исчезла. Я два раза по этому переулку прошёл – пусто. Только мусор разный вдоль стен. А потом видел у нас в отделении стенд – разыскивается девушка, фамилия такая, возраст двадцать один год… Вот так. Молодой тоже налил себе воды. – Я рассказ в детстве читал, – вспомнил он. – Там вот такие же вещи случались. А потом выяснилось, что это из другого измерения существа ловушки расставляют. – Не, – покачал головой старый. – Тут всё не так просто… Тут что-то другое… Гораздо хуже… Или вот. Ты фильм про Фредди Крюгера видел? – В детстве, – улыбнулся молодой. – Смешное кино. – Кино-то смешное, это точно… А у нас вот был почти такой же случай. Про СВС знаешь? Молодой отрицательно покачал головой. – СВС – синдром внезапной смерти, – пояснил старший. – У нас на участке было. Вдруг ни с того ни с сего стали умирать. – Во сне? – Не, не во сне. Но когда рядом никого не находилось. Родители уходят на работу, оставляют детей дома, а когда возвращаются… Они как спят. И безо всяких следов. Просто так. – И всё? – молодой опасливо оглянулся. – Не всё, – старший снова закурил. – Не всё. В каждой комнате на стене находили как бы выжженное пятно. Размером с футбольный мяч. Просто обугленное пятно. На что мы только не думали. И на шаровые молнии, и на излучатели разные. Ученых разных приглашали – ничего. Так и не разгадали. – А потом? – Потом придумали, как с этим бороться. Стали в каждой комнате видеокамеры расставлять. И всё сразу же прекратилось. Вот тебе и Фредди Крюгер. Сам, кстати, Фредди Крюгер тоже был. Но это в Америке. – Теперь вот у нас чертовщина разная началась, – вздохнул молодой. – А как всё хорошо раньше… – Да, – согласился старый. – И прямо среди дня. Соседка видела. – Что? – Старик на качелях качался. – На качелях? – Ага. Он в детство впал уже – качели, рыбалка. А потом соседка смотрит – никого нет, только качели продолжают качаться. Она думала, что дед куда-то отошёл… Но его и к вечеру не нашлось. Тогда вызвали полицию… И мы ничего толком не нашли. – И собака след не взяла. – Ага. Хотя, в общем-то, следы были, – старый почесался. – Только странные… Как будто детские. Ну, или карлик прошёл… Когда они стали говорить про следы, я шагнул поближе к двери, поскользнулся и случайно открыл её носом. Они уставились на меня как на привидение. Я оглядел кухню с хозяйским видом. Неодобрительно глянул на сигареты и открытый холодильник. – Как тут оказалась эта собака? – спросил тот, что постарше. – Не знаю… – Ты, наверное, дверь заднюю не закрыл? – Закрывал… Они снова уставились на меня. Молодой даже положил зачем-то руку на кобуру. Я зевнул, решил, что это их успокоит. – Вона зубищи-то какие! – Младший кивнул на меня. – Такая псина кости может ломать… – Наверное, знакомая хозяев, – предположил старший. – Заглянула в гости… – Я бы ни за что в такие гости не пошёл, – сказал младший. – Ты же не собака, – резонно заметил старший. Они напряжённо засмеялись. Я гавкнул для порядку и проследовал в дом. Меня интересовало одно место во всём этом особняке – детская. Кажется, старик Костин жил в бывшей детской, так часто делают, старики и сопляки меняются местами, над этим весь квартал потешался. Я отыскал лестницу и быстро вбежал наверх. Детскую я увидел сразу – поперёк двери была натянута полиэтиленовая лента с запретительной надписью. Ленту я снимать не стал, прошёл под ней. Вся комната оказалась заполнена моделями летательных аппаратов, от истребителей до тяжёлых грузовых вертолётов. Самолёты свисали с потолка, стояли на полках, на столе, на полу. Мне даже не пришлось выделять главный запах. Ацетон. Забавно… Наверное, старый Костин на самом деле впал в детство, самолёты клеил. Я вышел из комнаты и потихоньку спустился на первый этаж. Полицейские продолжали болтать на кухне. Выбрался из дома на двор, подошёл к качелям. Ничего необычного. Два вкопанных в землю столба, между ними труба, к трубе на подшипниках прикреплены цепи. На цепях детское сиденье. Скорее всего, хозяин сам смастерил. Вот на этих качелях старик и качался. Качался и качался. Докачался. Качели медленно раскачивались от ветра и поскрипывали. Это было очень грустно. Скрип качелей – самый грустный в мире звук… Что-то заставило меня оглянуться. Даже не запах, нет. Какое-то чувство… трудно описать. Я вдруг почувствовал, что мне надо обернуться через левое плечо. Обернулся. Ничего. Угол двора. В углу два мусорных бака. Из баков пахнет чем-то тухлым. Я направился к ним. Чем ближе я подходил, тем сильнее к запаху тухлятины примешивалось ещё что-то. Когда до баков осталось шагов двадцать, я вдруг узнал. Запах птичьих перьев. Я уже собрался опрокинуть бак и выяснить, что там за птица скрывается, как вдруг дверь в дом открылась, и на крылечке нарисовался молодой полицейский. – Эй, что ты там делаешь? – крикнул он. – Там ничего съедобного нет. Я поставил на бак лапы и собрался его опрокинуть. – А ну, прекрати! – молодой направился ко мне. Бак уже почти подался, ещё секунда – и всё содержимое окажется на траве. – Стреляю! – неожиданно крикнул полицейский. Я убрал лапы с бака. Осторожно, не делая резких движений, повернулся в его сторону. Он меня надул. Стоял с перепуганной рожей, а пистолет так и не достал. На его крик из дома показался старший. – Чего орёшь? – спросил он. – Эта псина в бак лезет. – А тебе чего? – Не знаю… – молодой расслабился. Старший посмотрел на меня, подумал и сказал: – А вообще-то ты прав. Нечего ему тут болтаться. Давай, прогони его. – Как? – спросил молодой. – Рявкни на него. Молодой помялся, набрал воздуху и рявкнул: – Вон пошёл! Я сделал вид, что испугался. Вздрогнул, поджал хвост и потрусил к калитке. Полицейские вернулись в дом. Я выбежал на улицу. Посмотрел направо, посмотрел налево. Овчарка продолжала лежать на сиденье. Пробегая мимо машины, я услышал, как она тихонечко поскуливает. Я прекрасно знал это поскуливание. Так поскуливает собака, которой внезапно очень захотелось в туалет, но которая смертельно боится нарушить приказ своего хозяина оставаться на месте. Безмозглая тварь. Преданная, но безмозглая. Мне стало её жаль. Я вернулся к машине и сказал: – Гулять! Овчарка мгновенно выскочила из автомобиля и рванула к газону. Я отправился дальше. Я не знал, что мне делать. Ничего серьёзного я так и не нашел. Старик исчез, а куда он исчез, неизвестно. Как будто что-то спустилось с неба, забрало его и снова улетело. Огромная адская летучая мышь. А может, он и в самом деле отправился поболтаться, может, его достали дети, и он рванул к любимому племяннику. Всё могло быть. Я шагал, размышляя о вариантах дальнейших действий. Честно говоря, что делать, я не знал. Как себя вести. Едва начатое расследование провалилось. И если опять говорить честно… Внезапно я услышал за спиной быстрые лёгкие шаги. Кто-то бежал за мной, старался меня догнать. Я сделал вид, что шагов этих не слышу, а когда они приблизились уже на опасное расстояние, сделал финт вправо и резко развернулся. Это была овчарка. Остановилась и тупо на меня уставилась. – Что надо? – спросил я неприветливо. – Ещё тебе что-нибудь приказать? Овчарка принялась мучительно думать. Мозги есть, но ими почти не пользуется. После почти минутного раздумья овчарка выдавила: – Пойдём. – Куда? – Пойдём. – Пойдём, – ответил я. Она повела вдоль дороги, свернула в небольшой переулок, затем ещё в один. Эту часть города я знал не очень хорошо, все эти улицы были мне незнакомы. А вот овчарка в них ориентировалась вполне уверенно. На одной из окраинных улиц, уходящей вниз к озеру, она остановилась. Ничем примечательным эта улица среди других не выделялась. Разве что на ней в большом количестве росли одичавшие уже каштаны. – Ну? – спросил я. – Зачем ты меня сюда притащила? На морде овчарки вновь изобразились мучительные раздумья. Она пыталась что-то мне сказать, пыталась вспомнить нужные слова и не могла, только корчилась. Наконец, она выдохлась окончательно и опустила голову. Потом вдруг на её рыжей морде изобразилось просветление, будто она свет истины какой-то там узрела. Псина задрала морду кверху и принялась нюхать. Я всё понял. Я тоже поднял нос в воздух. И сразу же услышал. Это был запах ацетона. Не очень сильный, но я слышал его отлично. Овчарка оказалась не такой безмозглой, как мне показалось сначала. – А дальше? – спросил я. – Дальше куда? Овчарка кивнула вниз, к скалам. – Веди, – велел я. Овчарка шагнула назад. – Почему? – спросил я. Нос у овчарки задёргался. – Почему? – Монстр, – прошептала овчарка. – Монстр… Овчарка пятилась и пятилась, а потом развернулась окончательно и побежала. Я немного постоял, и всё-таки отправился вниз, по запаху. Он был несильный, но устойчивый, по такому любая собака вокруг света обойдёт. Запах спускался к озеру, к скалистому берегу, улица скоро закончилась, и асфальт закончился. Осталась узенькая, заросшая травой, дорожка. Трава невысокая, и пробираться через неё оказалось легко. Постепенно трава стала переходить в вереск, в низкорослый кустарник, не знаю, как он назывался. Деревьев здесь совсем не росло, все деревья в этом месте вырубили ещё в позапрошлом веке, глухое местечко. Дорожка растворилась окончательно, и я увидел камни и озеро. Это одно из самых красивых мест в нашем городе. Белые камни и чуть зеленоватое от расплодившихся водорослей озеро. Красота. Но сюда никто никогда не ходил. Ни влюблённые, ни туристы разные. Городская легенда утверждала, что на этом самом месте в шестнадцатом веке спалили могучего колдуна. Вроде как по распоряжению самого Ивана Грозного. И что будто бы его дух до сих пор охраняет это место, и что всякий, кто сюда явится, умрёт в течение года. Поэтому сюда никто и не прогуливался, даже самые разнузданные панки и хулиганы. Во время войны здесь, кажется, располагался пункт ПВО, вон там, на самом выступе скалы. Расчёт охранял пристань от налётов немецкой авиации, а потом сюда попала бомба. И выступ скалы обвалился и обрушился в озеро, все солдаты погибли. С тех пор на этом месте никогда ничего не строили. В том месте, где к пункту шла узкоколейка, сохранилась небольшая насыпь. Она тоже заросла этим вереском, но по ней вполне можно было пройти. Я забрался на насыпь. Запах ацетона слышался и здесь, он смешивался с запахом вереска, создавал неповторимый аромат. Постепенно я начинал замечать. Веточки вереска были поломаны. На земле обнаруживались следы и клочки одежды. Я замедлил шаг. Дальше идти не хотелось. Но я пошёл. Скоро сквозь вереск стали проглядывать взорванные скалы. А потом камень окончательно вытеснил кустарник. Идти стало тяжело, обломки, мелкие и острые, резали ноги. В одном месте камни были разбросаны и перевёрнуты. Измазаны запёкшимся красным. Я не задержался здесь и двинулся дальше, увидел по следу, как к озеру что-то тащили по земле. Что-то тяжёлое с сильным запахом ацетона. Потом скалы оборвались. Я заглянул за острый край. Внизу я не увидел ничего. Только вода билась о берег, вспенивалась в белый снег. Химическая вонь, поднимающаяся снизу, резала глаза. Вонь, примерно такая же, как в комнате старика, любившего там клеить свои самолёты. Я возвращался в город и думал о том, что теперь я знаю, что дед отнюдь не отправился на север к своему племяннику порыбачить. 10 Эксперимент Комиссия на самом деле приехала. Это была маленькая комиссия, она состояла всего из трёх человек. Два круглых мужика, один лысый, другой нет, и одна дама неопределённого возраста. Они отослали Чеснока, закрыли дверь. Лысый сразу же подошёл к клетке и стал снимать меня на видеокамеру. Я не проявил к этому никакого интереса. Пока. Не лысый, я сразу же стал называть его волосатым, хотя волос у него тоже негусто, так вот, волосатый и дама расположились на стульях и стали молча меня разглядывать. Мне показалось, что они приехали из-за границы, потому что по-нашему вся троица разговаривала с большим акцентом и паузами. Но на свой язык они не сбивались, поскольку это было бы некрасиво по отношению к сопровождавшему их сторожу. А ещё от всех них пахло поездом и гостиницей. И каким-то странным ещё запахом, чем-то вроде ожидания. Они молчали довольно долго, а потом волосатый сказал: – Я думаю, надо попробовать. Когда ещё такой случай представится? – Что ж, давайте попробуем, – согласилась дама. – Условия есть? – Более-менее. Проведём два стандартных опыта, я думаю, этого будет вполне достаточно. Надо позвать служителя. Лысый кликнул Чеснока. – Мы можем снять клетку со стола? – спросил лысый. – Вполне, – кивнул страж. – Только зачем это надо? – Надо, – настойчиво сказал волосатый. Чеснок хмыкнул, вооружился отвёрткой и снял крепления с четырёх углов клетки. После чего они подняли её и опустили на пол. Страж сбегал куда-то и прикатил низенькую тележку с тремя колёсиками. Погрузили клетку на тележку и выкатили из комнаты. Я впервые оказался за пределами комнаты. Но ничего интересного не увидел – обычный коридор с серыми бетонными стенами, чёрные кабели, жестяные лампы. Видимо, мы находились в подвале большого здания. Вообще, в нашем городе лишь одно такое здание – филиал завода по производству электрооборудования для автомобилей. Скорее всего, я находился именно в его подвалах. Если, конечно, я ещё в городе. По обе стороны коридора встречались железные широкие двери, совсем как двери грузовых лифтов. Все одинаковые, отличались только номерами. Перед номером 17 они остановили тележку и вошли внутрь, меня оставили. Пришлось прождать, наверное, минут двадцать. Я не очень-то волновался, мне казалось, что их фантазия всё равно не способна на многое. Но я ошибся. – У нас всё готово, – сказала из-за двери женщина. Сторож с трудом отвалил дверь на всю ширину. Помещение. Довольно большой зал – шагов, наверное, сто пятьдесят в ширину. Заставлен оборудованием непонятного назначения, как мне показалось, это были какие-то электрические агрегаты. Посередине глубокая железная ванна, даже не ванна, а, пожалуй, небольшой бассейн. К этому бассейну они и подкатили мою клетку. Лысый заглянул в бассейн и сказал: – Подойдёт. Глубина нормальная. Мне эти приготовления не очень понравились, но я решил не подавать виду. Лёг на пол своей клетки и зевнул. – Что вы его, топить, что ли, хотите? – спросил сторож. – Так ещё рано вроде как… – Накиньте-ка лучше на клетку пока брезент, – велел сторожу лысый. Сторож взял большущий кусок брезента и накрыл мою клетку. Брезент плотный, ничего не видно. Слышно тоже плохо, да к тому же они все молчали, и сторож, и эта троица. Только брякали чем-то и сопели. А потом я услышал, как потекла вода в железную ванну. – Поднимаем, – сказал волосатый. Мою клетку подняли, перенесли и стали опускать. Дно клетки железно лязгнуло, и сразу же со всех сторон хлынула вода. Я вскочил. Вода была со всех сторон. Они опустили мою клетку в ванну! Сторож сдёрнул брезент. Так оно всё и оказалось. Вода набиралась не очень быстро и была тёплой, но я воду не очень любил, от воды я нервничал. Я посмотрел вверх. Над бортиком ванны нарисовались четыре физиономии. Лысый и женщина просто наблюдали, волосатый фиксировал на видеокамеру, а сторож стоял, открыв от удивления рот. Дурак дураком. Вода набиралась. Я стоял спокойно, ждал, чем всё это закончится. На всякий случай я огляделся и сразу же обнаружил недалеко от решётки шнурок от заглушки сливного отверстия. Я легко мог вытащить эту пробку прямо сейчас, но не стал этого делать. Скорее всего, суть их эксперимента заключалась в следующем – посмотреть, достанет ли у меня мозгов, чтобы выбраться из подобной ситуации. У обычной собаки, такой, как, к примеру, мой братец Айк, мозгов никогда не хватило бы. Она бы испугалась, заметалась, стала бы скулить и беситься. А когда вода поднялась бы до уровня морды, собака стала бы пытаться перекусить стальные прутья клетки. Я стал ждать. Они смотрели на меня с интересом. С большим научным интересом. Вода поднималась. Она достигала уже моего живота. – Странно, – пробормотал лысый, – никакой реакции… – Действительно, странно… – сказала женщина. – Ничего странного, – уверенно заявил волосатый. – Реакция приблизительно такая, как я ожидал… Я попробовал воду. Вода оказалась невкусной, с сильным железным привкусом. – Зачем он пробует воду? – спросил лысый. – Не знаю, – волосатый пожал плечами. – Зачем-то пробует… Женщина наклонилась над ванной и стала меня разглядывать ещё внимательнее. – Осторожно смотрите, – посоветовал сторож, – он иногда такие штуки выкидывает… Женщина не обратила на это предупреждение никакого внимания. Вода дошла до шеи. Я приподнял голову повыше. Интересно, если я начну тонуть, они будут меня спасать? – Он должен бы уже занервничать, – сказал волосатый. – Что вы скажете? – Это просто стресс, – ответил лысый. – Обычный стресс, не более того. Вода начала щекотать подбородок. Ещё немного и перекроет дыхание. – Может, это… – сказал сторож. – Может, хватит? Испытатели промолчали. Я задрал голову так высоко, как только мог. Теперь над поверхностью оставался один нос. Вода залила глаза и уши. – Давайте прекратим, – предложил лысый. – И так всё ясно… – Подождём, – упрямо сказал волосатый. – Подождём. Если что, мы его откачаем… У меня большой опыт. Вода поднималась стремительно. Мне приходилось уже задерживать дыхание и перехватывать воздух редкими порциями. – И в самом деле, давайте прекращать… – начала женщина. – Мы убьём его… – Ждём! – твёрдо сказал волосатый. Вода окончательно перекрыла воздух. Мне не хотелось захлебнуться и помереть. Пусть даже потом бы они меня и откачали. Я ещё успею умереть. Когда дальше задерживать дыхание я уже не мог, я опустился вниз, нашёл между прутьями клетки шнурок слива и дёрнул. Вода булькнула и стала уходить. Я отдышался. – Вы видели? – ликовал волосатый. – Вы видели? Он вытащил заглушку сразу, безо всяких затруднений и раздумий. – Интересно, – лысый достал из кармана карандаш и принялся его грызть. – Интересно… Женщина ничего не говорила, снова смотрела на меня, причём старалась всё время заглянуть в глаза. Я же глаза всё время отводил. Мне почему-то не хотелось встречаться с ней взглядом. – Хитрец, – ухмыльнулся Чеснок. – Я же говорил, что он хитрец! К нему лучше спиной не поворачиваться. Вода уходила в слив с громким бульканьем. Я отряхнулся. Специально отряхнулся посильнее, чтобы забрызгать их как следует, чтобы им мало не показалось. Сторож и члены комиссии не успели отскочить, и их забрызгало водой и шерстью. – Я же говорил! – радостно воскликнул сторож. – У него полно таких штучек! – Молодец. – Женщина снимала шерстинки со своего белого халата. – Отомстил. Лысый протирал носовым платком видеокамеру. – Лично я видел, – сказал волосатый негромко, – видел, что собака совершила вполне осмысленные действия. Причём… – Давайте проведём второй опыт, – предложила женщина. – А потом будем делать выводы. Все согласно кивнули. Меня снова накрыли брезентом. Я решил экономить энергию и лёг на пол клетки. Они загремели какими-то железками. Потом достали клетку из ванны и вернули на пол. И снова чем-то там загремели. В этот раз приготовления продолжались гораздо дольше. Я было уже успокоился, как вдруг почувствовал знакомый запах. Холодный и рыбный. Это была змея. Змей я не любил, как всякая собака. Чеснок сдернул с клетки брезент. Я оказался прав. Волосатый стоял рядом и держал в руке здоровенную длинную тварь. Я не знал, что это за змея, какой породы. Больше всего она походила на кобру. Или на королевскую кобру, я однажды видел такую по телевизору. Приятно. Волосатый осторожно положил кобру на клетку. Змея – опасная тварь. Скорость реакции у змеи гораздо выше, чем у собаки, да и вообще у любого другого существа. Иногда в кино показывают, как какой-нибудь герой ловко перехватывает рукой кинувшуюся на него змею. Это смешно. Перехватить бросок кобры невозможно. Особенно если ты заперт в клетке. Я приготовился. Отодвинулся в угол. Я разгадал замысел их эксперимента. Увидев змею, любая собака начинает нервничать. Она просто сходит с ума от змеиного запаха. Собака начинает психовать, пробует выбраться, а потом пытается напасть. И змея защищается. Для собаки это обычно заканчивается гибелью. В лучшем случае, параличом. Кобра сползла на дно. Я лёг в углу клетки и стал смотреть в сторону. Самое главное – не делать резких движений. Не провоцировать. Я догадывался, что у этих экспериментаторов наверняка припасён шприц с противоядием на случай, если кобра меня всё-таки тяпнет. Или вообще, у кобры удалены ядовитые зубы, и она по части яда неопасна. Но доводить дело до укуса я не собирался, лишний укус, пусть даже неядовитый, мне тоже ни к чему. Кобра свернулась в кольцо в противоположном углу. Из кольца выглядывала небольшая острая мордочка, на которой поблёскивали глазки. Иногда наружу выскакивал маленький раздвоенный язычок. Мною она совершенно не интересовалась, хотя я прекрасно понимал, что кобра следит за всеми моими движениями. И я тоже сделал вид, что совершенно ею не интересуюсь. Поединок нервов, поединок воли. Змея лежала спокойно. Неудивительно, ведь змея никогда не нападает просто так. Только если вы её разозлите, или если она хочет есть. Как добыча, я слишком велик, а злить её я не собирался. Как-то по телевизору показывали передачу про индийского укротителя, который прожил в комнате, кишащей болотными гадюками, почти два месяца. И ничего, ни одна гадюка его не укусила. Мы лежали и смотрели друг на друга. Экспериментаторы сидели на стульях вокруг и с интересом за этим наблюдали. Так продолжалось довольно долго, наверное, с час. Волосатый то и дело посматривал на секундомер. – Достаточно, – наконец сказал он. – Забирайте змею. Лысый просунул руку в клетку, вытащил змею и спрятал её в специальную корзинку. Это лишний раз подтвердило мои мысли о том, что змея не простая. Или ручная, или накачанная успокоительными средствами. Она почему-то и из клетки уползти не старалась. Я поднялся из своего угла и отряхнулся ещё раз. Не потому, что вспотел, собаки не потеют, просто мне хотелось выгнать из клетки неприятный змеиный запах. – Его поведение вполне осмысленно. – Женщина записала что-то в блокнот. – Во всяком случае, оно очень расходится с поведением обычных собак, это я могу подтвердить. – Его поведение не осмысленно, – усмехнулся волосатый. – Дело обстоит гораздо хуже, похоже, что его поведение разумно. Жаль, что мы не можем с ним пообщаться… – Он хитрый, – снова вставил откуда-то сбоку сторож. – Его этими змеями не проймёшь… – Большинство собак, как, впрочем, и других теплокровных, боятся змей, – продолжил волосатый. – Боятся и нападают первыми. А он… – Волосатый указал на меня карандашом, – он откуда-то знает, как себя вести. – Да он всё время телевизор смотрит, – бухнул сторож. – А там чего только не показывают… – Собака смотрит телевизор? – сразу же повернулся к нему волосатый. – Ещё как смотрит. – Сторож кивнул на меня. – Если телевизор включён, так просто не отходит. Целыми днями может смотреть. И всё подряд. И фильмы, и передачи всякие. Футбол вот не любит… – Я тоже футбол не люблю… – растерянно сказал лысый. – Да. – Чеснок обрадовался вниманию. – Футбол не любит. Новости любит. Как новости показывают, он даже поближе подходит… – Как интересно, – волосатый оживился. – Я об этом раньше не думал… Телевизор, как своеобразный усилитель умственного развития… – Обычно бывает наоборот, – заметила женщина. – Это у людей, – сказал волосатый. – Это людей телевидение отупляет… Волосатый принялся ходить вокруг клетки. – Собака смотрит телевизор, – говорил он. – Хотя многочисленные опыты показывают, что собака в принципе не может этого делать… – Это не так, – поправила женщина. – Последние эксперименты обнаружили отклонения… – Да-да, – согласился волосатый. – Некоторые собаки различают движущиеся фигурки, слышат звуки, но всё это на уровне зрительного рефлекса, не более… Осмысленно смотреть телевизор способны далеко… – Он и газеты читает, – брякнул Чеснок. – Я ему даже специально подкладываю… И лысый, и волосатый, и женщина с карандашом уставились на меня как… Будто я не был собакой, а был существом с восемью глазами и антеннами на голове. Я сделал глупую морду и высунул язык. – И всё-таки это не подтверждение, – сказал лысый. – Ваша теория так необычна… – Вы же прекрасно видели, видели своими глазами, что интеллект этого животного на несколько порядков выше, чем у других представителей вида. – И что? – И то. Собранные мною данные позволяют с точностью утверждать, что более девяноста процентов животных, напавших на своих хозяев, обладали высоким интеллектом. – Это натяжка, – улыбнулся лысый. – Прямой зависимости нет… – И всё-таки я утверждаю, – ответил волосатый. – Я утверждаю, что эта зависимость есть! Чем выше интеллект – тем выше агрессия. И эта агрессия направляется на естественного угнетателя. То есть на нас с вами, на людей. Наши четвероногие друзья пребывали в униженном положении десятки тысяч лет, и сейчас, похоже, они начинают с этим бороться. В обозримом будущем человечество может столкнуться… – Ерунда, – перебила женщина. – Размер популяции несопоставим. Одно-два животных… пусть даже и разумных, ничего не смогут нам противопоставить. Женщина внимательно так на меня смотрела. – Это уж как-то слишком сказочно… – покачал головой лысый. – В начале двадцатого века не помышляли о полётах в космос. А ведь мы летаем… – Он всё понимает, – вдруг сказала она. – Понимает, но изображает из себя дурачка. Я думаю, что мы и в самом деле столкнёмся с проблемами. Они все замолчали и дружно уставились на меня. – Если человек справился с чумой, – ухмыльнулся лысый, – то он справится и со своими морскими свинками. А подобные случаи будут оставаться единичными. Женщина снова приблизилась к моей клетке. – Я буду добиваться разрешения на продолжение исследований, – сказал волосатый. – Это явление надо изучать в более приспособленных условиях. Вы подпишете заявку? Лысый и женщина подумали и заявку подписать согласились. Я представил себя, утыканного всевозможными датчиками, приборчиками и другими научными иглами. Что-то вроде современной собаки Павлова. Мне стало грустно, я отвернулся к стене и снова стал вспоминать. 11 Чердак С утра я вышел на улицу и не спеша направился к молочному. Завод находился в противоположной части города, и, чтобы добраться до него, мне пришлось обогнуть холм. Заводик был маленький, я не стал ломиться через главный вход, сунулся в служебную калитку. Из сторожевой будки высунулся здоровенный ирландский волкодав. С волкодавом связываться не хотелось. Я его, конечно, задеру, но возни будет… – Пропустил бы, – попросил я. – А тебе зачем? – Надо. Волкодав задумчиво повертел хвостом, потом сказал: – Проходи. Люблю ирландцев. Я оказался на территории завода. Послушал воздух. То, что мне нужно, располагалось справа. Это были большие баки, куда сливали прокисшую и уже ни к чему не пригодную сыворотку. Раз в неделю эти баки вывозили и спускали в озеро. Запах, как у дохлой кошки. Я поморщился, унял тошнотворные рефлексы, набрал в лёгкие побольше воздуха, а затем запрыгнул в бак. Я провалился в густую белую дрянь по брюхо. Как следует повозился, чтобы жижа пропитала подшёрсток. Потом погрузился в неё почти целиком, одна голова на поверхности осталась. Стоило нырнуть и вообще с головой, но не хотелось, чтобы сыворотка попала в уши. Выбравшись из бака, я первым делом как следует отряхнулся. Сыворотка разлетелась в стороны, а запах остался. Мощный устойчивый запах дохлой кошки. С таким ароматом домой лучше не показываться. Впрочем, я и не собирался возвращаться домой до вечера. – Ты что, на кошачьи похороны собираешься? – спросил волкодав. Я не ответил на этот глупый вопрос. Ирландец больше не приставал. До дома я добирался несколько дольше. Чтобы не пугать прохожих, пришлось вилять по кустам и закоулкам, а всё равно – возле трамвайного депо от меня шарахнулась дама с двумя болонками, а возле церкви я напугал монашек. Свою улицу я обогнул с тылу и в усадьбу проник через подкоп в заборе. Оставалось проделать самое сложное – влезть на чердак. Попасть на чердак изнутри было нельзя, Па давно заколотил обе лестницы – чтобы мы не шастали по крыше. К тому же на чердаке хранилось всевозможное старьё, о которое можно было легко пораниться. Значит, на крышу придётся забираться по-другому, мне бы руки… С другой стороны, у человека нет таких зубов. С западной стороны к дому прислонялась длинная приставная лестница, но цирковой собакой я не был, этот вариант не годился. Оставался единственный путь – забраться на крышу гаража, оттуда перепрыгнуть на крышу зимнего сада, подняться по ней до трубы водостока второго этажа, затем вдоль этой трубы до крыши третьего, а там уже совсем близко – по козырьку и в слуховое окошко. Оно всегда открыто, для улучшения вентиляции. Я отправился к гаражу. Повезло – Ма оставила свою машину на улице, а это здорово облегчало задачу. Я запрыгнул на капот, затем на крышу, с крыши машины перескочил на черепицу гаража. При этом я здорово царапнул когтем краску, но это были мелочи жизни, вряд ли кто обнаружит царапину на крыше. Шагать по черепице оказалось легко, ей было лет сто, и её здорово изъели дожди и другие осадки, сцепление лап с крышей получалось надёжное. Между гаражом и зимним садом футов шесть, перелетел легко. А дальше начались неприятности. Не то чтобы мне было тяжело пробираться по жестяному жёлобу, просто весь жёлоб оказался забит мёртвыми ласточками. Птицы высохли, сжались и представляли собой плотные чёрные комочки. Не знаю, почему это произошло, возможно, ласточки просто не вынесли соседства с таким существом, как Роза. А может, это сделала сама Роза. Теперь уже не узнать. Я преодолел этот ласточковый путь и ступил на черепицу третьего этажа. Оставалось взобраться вверх до конька, а затем спуститься вниз. Наклон достаточно крутой, и в одном месте я даже поскользнулся и пополз вниз, но удержался. С конька, с самой высокой точки дома, открывался отличный вид на бухту. Наверное, я очень забавно выглядел со стороны – собака на крыше. Это могло бы стать отличным символом города. Вдруг захотелось взять да и завыть на луну, как обычной собаке, которая чувствует присутствие луны в небе даже днём. Желание было таким сильным, что удержался я с большим трудом, перевалил через козырёк и пополз к слуховому окошку. И внутрь. Чердак был завален разной доисторической рухлядью: креслами, баками, старыми столами – одним словом, всеми теми вещами, которыми так богат каждый нормальный чердак. Я послушал воздух. Никого. Впрочем, этот способ определения чужого присутствия не подходил – Роза ведь никак не пахла. Пришлось полагаться на более примитивные методы. Я послушал ушами. Тихо. На чердаке никого нет. Если только это существо дышит, если только у него бьётся сердце… Хотя в мистику я не очень-то верил. Если существо ходит по земле, значит, у него должны быть лёгкие и должно быть сердце. Значит, его можно услышать. Тихо. Никого нет. Надо выбрать место. Я осторожно, чтобы не наделать в пыли следов, обошёл чердак по периметру. Возник соблазн спрятаться в старый флотский сундук, но это было опасно. Поэтому я укрылся в огромной куче старого тряпья, хранившегося зачем-то возле дымохода. Тряпьё настолько густо пахло нафталином, что вряд ли она меня услышала бы. Плюс вонючая сыворотка. Пришлось долго ждать. Солнце проплыло в чердачном окошке, и почти сразу же стемнело. Ночь началась. Внизу, в гостиной, растопили камин. Глупо топить камин в такую жару, но если его не протапливать хотя бы раз в неделю, в трубе поселяется сырость. По трубе пошло тепло, я пригрелся и чуть не уснул. Мешала пыль, попадавшая в нос, – от неё хотелось чихать. Впрочем, может быть, я и уснул. Может быть, я засыпал вообще несколько раз в ту ночь, не знаю. Но когда открылось чердачное окно, я не спал и видел всё. В окно просунулась белая длинная рука, ощупала раму. Появилась вторая рука. Вторая рука открыла окно. На чердак влезла Роза. С лицом у неё было что-то не так, на нижней половине мутное белое пятно, над ним глаза. Чернели. Роза огляделась и проскользнула внутрь, приземлилась сразу на четыре лапы, как кошка. Пятно дёрнулось, и я понял, что это совсем не пятно. Это был кролик. Роза несла его в зубах. Роза выпрямилась. Кролик снова дёрнулся, пискнул, и Роза лёгким движением свернула ему шею. Зверёк повис. Роза села на старый стол. Какое-то время она сидела не шевелясь, затем стала выдирать из кролика шерсть. Шерсть разлеталась клочками по полу, и очень скоро кролик остался совсем голым. Тогда Роза сорвала из-под крыши старую бельевую верёвку, обмотала кролика за задние лапы и повесила. И снова быстрое движение, что-то блеснуло в воздухе, и я услышал, как по чердаку поплыл красный запах… Дальше я не стал смотреть. Меня затошнило, и я закрыл глаза. Я лежал под ворохом затхлого тряпья и слышал, как капает красное из кроличьего горла. Иногда оно капало на пол, и тогда я слышал, как бьют капли. А иногда капли сопровождались булькающими звуками, значит, красное капало не на пол. Вдруг что-то ужалило мою заднюю ногу. Может быть, это был паук, а может, просто нерв затёк. Но было больно. Моя нога дёрнулась совершенно непроизвольно, сама собой. Что-то упало. Я задержал дыхание и открыл глаза. Роза слушала. Её лицо было всё перемазано чёрным. Она пощупала воздух, но меня так и не засекла – помог мой визит на молокозавод. И нафталин, она решила, что на чердаке никого нет. Подняла руку и сдёрнула кролика. Он был какой-то тряпичный, точно выжатый. Роза поводила ноздрями и шагнула назад к окну. Постояла ещё с минуту, затем выпрыгнула. Я остался на чердаке один и просидел на нём до утра. Просидел под кучей ветхого барахла рядом с каминной трубой. Не смыкая глаз. Когда стало светать, я выбрался из своего укрытия. Пол был чёрный. И белая шерсть. И сильно пахло свернувшимся красным. Спустившись с чердака, я послушал окрестности. Всё в порядке. Все дома. Даже Роза, услышал её по кроличьему запаху. Я вспомнил о кроликах и решил их навестить. В кроличьем углу пусто и тихо, хотя сами зверьки были на месте, я чувствовал их, они дрожали. Выход из норы оказался разрыт, земля разбросана вокруг крупными комьями. Я позвал кроликов. Они не ответили. Мне подумалось, что кроликам, наверное, совсем худо. Они маленькие и беззащитные, единственное спасение для них – бегство. Но и убежать удаётся не всегда. 12 Прошедшее время Я снова смотрю телевизор. По телевизору показывают доктора Колянчина. Доктор Колянчин сидит в студии и отвечает на вопросы студенистого суетливого журналиста. Журналист жутко хочет прославиться и задаёт придуманные заранее подлые вопросики. – Доктор, вы знаете, что в связи с так называемым Пригородным инцидентом по стране прокатилась волна демонстраций под одним общим лозунгом… Доктор Колянчин – наш домашний ветеринар. И его отец был ветеринаром, и его дед, и все предки, наверное, тоже. Говорили, что один из предков Колянчина спас любимого волкодава императора Александра Третьего и за это был пожалован потомственным дворянством и имением в здешних местах. Сам доктор лечил мою мать и моего отца, он лечил меня и Айка, он лечил всех собак, кошек, канареек, морских свинок и лошадей в той части города, что за холмом. Его все любили. Если к нему на приём приходил пёс, то у доктора в кармане всегда лежало печенье. Если хозяин приносил в корзинке кошку, то у Колянчина находилась свежая жирная килька. Ну а если к доктору приходила лошадь, то она вполне могла рассчитывать на большое зелёное яблоко. – Не вижу причин делать из одного частного случая далеко идущие выводы, – говорит доктор. – Я могу сказать, что за последние тридцать лет это всего лишь пятый подобный случай в нашей области. И всего лишь второй случай с таким исходом. В то время как на наших дорогах в автомобильных катастрофах гибнет в среднем по пять человек в день. Женщин, мужчин и стариков. И никто не проводит демонстраций с целью запретить автомобили. Другое дело, что правоприменительная практика в отношении нерадивых хозяев практически отсутствует. Я специально навёл справки – за выгул животных без намордника в нашей области за последние пять лет не оштрафовали… Колянчин делает паузу. – Никого. Правовой нигилизм порождает расхлябанность и безнаказанность. Так-то. Журналист согласно кивает. – Допустим, – говорит он, – допустим. Но как должно реагировать на подобные случаи общество? Как, в конце концов, должно реагировать на подобные случаи правительство? – Я убеждён, что ни общество, ни правительство не должно реагировать на данный конкретный случай никак. Не будет же правительство строить над каждым городом купол, опасаясь вероятности падения метеорита? Журналист не находит что на это ответить. Тогда он задаёт самый подлый вопрос изо всех, что можно придумать: – Но вы ведь наблюдали этих собак? Можно ли было предотвратить трагедию? Доктор Колянчин отвечает не сразу. Он протирает очки, массирует пальцем переносицу. Потом говорит: – Да, я наблюдал этих собак с щенячьего возраста. И могу заявить, что на протяжении восьми лет они развивались абсолютно нормально. Я не замечал никаких отклонений. Одна собака, ну, та самая, пожалуй, была более развита в интеллектуальном отношении… А так совершенно нормальные, уравновешенные псы. – Вы хотите сказать, – продолжает журналист, – вы хотите сказать, что это произошло абсолютно спонтанно? Без причин? Что любая собака в любой момент времени может из милого домашнего любимца превратиться в злобного кровожадного монстра? – Я не хочу этого сказать, – устало отвечает Колянчин. – Я хочу сказать, что этот случай – отнюдь не система. Это исключение, лишь подтверждающее, что подавляющее число собак вполне адекватно относятся к своим хозяевам и окружающим людям. А случай с Баксом… – Хочу напомнить телезрителям, – нагло перебивает журналист, – что Чудовище из мрака звали Бакс… – Случай с Баксом, – терпеливо объясняет Колянчин, – этот случай надо ещё долго и тщательно изучать. Во всём этом деле довольно много странностей, и я попытался проанализировать некоторые из них. Почему никто не обращает внимания на довольно-таки необычные детали этого происшествия? – Какие, например? – Журналист аж подпрыгивает в предвкушении сенсации. Доктора Колянчина камера берёт крупным планом. – Например, следующие. – Доктор заглядывает в записную книжку. – Например, за несколько дней до происшествия хозяйка приводила животное на обследование. Она жаловалась на то, что ни с того ни с сего у собаки появились признаки агрессии. На первый взгляд немотивированной… – Почему только на первый взгляд? – Заметьте, нервный срыв у собаки произошёл лишь после того, как в доме появилась эта… – Не хотите ли вы обвинить во всём случившемся эту несчастную? – Я никого не обвиняю. – Доктор качает головой. – Но в газетах никто не написал, что в той семье, в которой жила эта девушка раньше, произошёл очень похожий случай. Там тоже собака попыталась напасть. Кстати, женщина, у которой жила эта девочка, умерла. – На что вы намекаете?! – подпрыгивает журналист. – Молодой человек, – не выдерживает Колянчин, – я не ваша подружка, чтобы вам на что-то намекать. Я излагаю факты. А факты таковы. Доказано, что все три погибших в нашем городе человека пали жертвами некоего… существа. Какого точно – неизвестно. Возможно, это как-то связано с появлением медведей-людоедов в некоторых областях… – Но доказано, что та плёнка поддельная! – Это, кстати, не доказано, – возражает Колянчин. – Совсем не доказано. Но не будем отвлекаться на медведей. На кону моя репутация как профессионала, и я позволил себе небольшое расследование, у меня источники не хуже, чем в полиции… – О! – журналист уже приплясывает, тошнотворный тип. – Ого! Колянчин продолжает: – Анализы, взятые с мест убийств, не подтверждают, что эти злодеяния совершила собака, соответствующей ДНК на жертвах не обнаружено. Единственное совпадение – анализ, взятый с трупа служебного пса. То есть с уверенностью можно говорить, что Бакс разобрался только с ним. Да и то здесь много вопросов. Исследования же ДНК Розы… Колянчин опять делает паузу. – Розы Н., скажем. Так вот, результаты исследований почему-то недоступны. До сих пор. Они ссылаются на тайну следствия, но здесь у меня большие сомнения. Впрочем, даже без этого можно сказать, что случай несколько не укладывается в типичную схему собаки-убийцы… – Почему? – перебивает журналист, он вообще всегда перебивает, я бы не утерпел. Колянчин терпелив, как любой ветеринар. – Как вы все знаете, в нападении участвовали две собаки. Бакс и его брат Айк. Что произошло с Баксом, знают все, – он пойман и ждёт сейчас решения своей участи… Колянчин дотянулся до стола, налил из бутылочки воды, выпил. – То, что случилось с Айком, в некотором роде гораздо интереснее. Айк погиб во время нападения. Но никто почему-то не обращает внимания как. – А как погиб Айк? – спрашивает ведущий. – Перелом позвоночника, множественные переломы рёбер и тазовых костей. Хочу сразу пояснить зрителям – сломать эти кости достаточно сложно. Не следует сбрасывать со счетов вес животного – в своей породе он был весьма крупным представителем, почти семьдесят килограммов живого веса. Вы можете себе представить? Журналист глупо округляет глаза. – То есть вы хотите сказать, что там, в саду, был некто, сломавший позвоночник столь крупной собаке? – Эксперты утверждают, что никого в саду больше не было, – Колянчин снова наливает себе воды. – Только Елизавета, хозяйская дочка, Роза, и две собаки, Бакс и Айк. Следы чётко указывают именно на это. Потом прибежала экономка. И всё. – А если он сам сломал себе позвоночник? – воображает журналист. – Такое ведь случается! – С пенсионерками, страдающими остеопорозом. Но не с животными. Тазовые кости почти раздроблены, а, между прочим, это одни из самых крепких костей в организме… – То есть вы хотите сказать, что собаку изувечила одна из девочек? – тут же подхватывает журналист. Колянчин не отвечает. Пауза. Долгая, как секунды в тот день, кап, кап, кап. Первым опомнился журналист: – Как одиннадцатилетняя девочка смогла расправиться с собакой, которая даже весит гораздо больше её? Которая быстрее и сильнее её в несколько раз? Журналист не удержался и подпустил в голос драматизма. А я бы мог ему рассказать как. Колянчин пожал плечами. – Я не делаю выводов, – сказал он. – Я просто сопоставляю факты и рассуждаю логически. Выводы пусть делают другие. Одна собака сломать позвоночник другой не может в силу своих анатомических особенностей. Если говорить проще – у собаки нет рук, она просто не в состоянии совершить определённые движения. Следовательно… Колянчин опять замолчал. Журналист строил трагические рожи. Наконец Колянчин продолжил. Уже с явной неохотой: – Если продолжать рассуждать логически – собаки напали только на Розу, Елизавету они не тронули. Значит, объектом нападения изначально являлась она. И защищалась тоже она… Заметьте, никаких тяжёлых предметов там обнаружено не было, ни лома, ни кувалды, ни топора. Повторяю – выводы я делать не тороплюсь… – Но это ведь тоже невозможно! – воскликнул ведущий. – Это совершенно невозможно! Колянчин согласно кивнул: – Да, это, разумеется, невозможно. Далеко не каждый взрослый человек способен на такое. Поэтому я и осторожен в заключениях. Кстати, сейчас я вдруг вспомнил немаловажную деталь. Буквально за день до случившейся трагедии Бакс приходил ко мне. Меня дома не было, но моя супруга утверждает, что собака находилась в ужасном состоянии. Видимо, за несколько часов до визита её пытались задушить. Струной от рояля или чем-то подобным. – Удивительно! – совершенно невпопад воскликнул ведущий. – Какие вы всё-таки можете сделать выводы по поводу всего этого? Колянчин покачал головой: – Я устал повторять, что не собираюсь делать никаких выводов. Я могу лишь предположить, что дело расследуется однобоко. А оно не такое простое, как кажется на первый взгляд. Кстати, я хочу довести до сведения наших телезрителей, что являюсь последовательным сторонником запрета собак бойцовых пород, давно пора приравнять их содержание к ношению огнестрельного оружия. Но данный конкретный случай вызывает у меня серьёзные сомнения. К тому же Бакс и Айк принадлежат не к бойцовой, а к служебной породе… Вообще мне кажется, ситуация начинает приобретать абсурдный характер. Мне сообщают, что начались нападения уже на ретриверов, служащих поводырями у слабовидящих. – Это ужасно! – закатил глаза журналист. – Это настораживает, – поправил Колянчин. – Мне всё больше кажется, что ситуация разогревается искусственно. Кому-то определённо выгоден «Пригородный инцидент». Кто-то использует эту трагедию в своих, пока мне ещё непонятных целях. – Кто?! – журналист проявил профессиональный интерес. – Спецслужбы? Террористы? Террористам, кстати, сокращение собачьего поголовья весьма выгодно. Только, мне кажется, гораздо больше в этом заинтересованы совсем не террористы. – Не знаю, – пожал плечами Колянчин. – Предполагать можно всё что угодно. Я лишь хочу сказать одно. Человек и собака идут рука об руку уже почти тридцать тысяч лет. Собака всегда помогала человеку. Во время войны погибло около двадцати тысяч служебных собак. А сейчас их хотят запретить. Зачем это надо, я не знаю. Колянчин закинул ногу за ногу и стал с улыбкой смотреть в камеру. – Откровения известного в нашей стране ветеринара доктора Ростислава Колянчина поистине сенсационны! – выдал ведущий. – Возможно, ещё не все обстоятельства «Пригородного инцидента» стали достоянием общественности… Началась реклама. Грустно. Доктор сказал про меня в прошедшем времени. 13 Путешествие Занятия в школе так и не возобновились из-за жары, но тут весьма кстати Ли на три дня уехала на математическую олимпиаду, и это развязало мне руки, можно так сказать. Теперь мне не надо было её охранять. Оставались Ма и Па, но я не думал, что Роза с ними что-то сделает. У неё явно другие планы. Хотя… Костин тоже был не молод, а попал. Интересно, чем он ей помешал? Оказался не в нужное время не в нужном месте? Увидел то, что не должен был увидеть? Теперь вряд ли уже узнаем… Так что определённая опасность, разумеется, существует. Ладно, в доме есть Айк. Он туп, но зато исполнителен. Я приказал ему следить за родителями, не спускать с них глаз, пока они дома. Айк обещал не спускать. Надо было спешить. События начали разворачиваться уже почти стремительно. Странно, как никто не заметил, это же бросалось в глаза. Она всё больше становилась похожа на Ли. Рост, фигура, форма лица. Даже волосы. А никто не замечает! И от этого мне страшнее и страшнее! Наверное, гипноз. Она как-то воздействует на родителей, по-другому я не мог этого объяснить. И с этим пора что-то делать… Я изучил карту, висящую на главной стене в столовой, выяснил направление и номер автобусного маршрута. Рассчитывал, что за три дня я успею. Во всяком случае, должен успеть. Запасов никаких я с собой не взял, да и куда бы я их мог положить? Просто перед дорогой я как следует подкрепился, попил минеральной водички, сжевал собачьих витаминов, улучшающих мозговую деятельность. И отправился на вокзал. Мне нужен был автобус, идущий на север. На самом деле попасть в автобус довольно легко, особенно если вести себя уверенно и нагловато. Я ещё издали наметил пожилого мужчину в старомодном плаще, подошёл к нему поближе и с невозмутимым видом улёгся у ног. Мужчина секунду меня изучал, затем вернулся к своей газете. Когда объявили посадку, я встал и направился к автобусу рядом с ним. Мужчина ничего против не имел. – Красивая собака, – сказал водитель, проверяя билет. – Что? – переспросил мужчина. – Красивая, говорю, собака. Мужчина посмотрел на меня сквозь очки. – Да, пожалуй, – сказал он и шагнул в автобус. Я с невозмутимым видом шагнул за ним. Мужчина устроился почти в самом конце салона, я занял противоположное место. Ну, не место, конечно, особо наглеть не стоило, я устроился под креслом. Впрочем, меня это не очень угнетало. Автобус мягко тронулся. Не могу сказать, что путешествие доставило мне удовольствие – единственное, что я видел из-под своего сиденья, это небо и иногда верхушки деревьев. Я мог бы, конечно, путешествовать и без глаз, лишь с помощью влетающих в окно запахов, но мне не хотелось перегружать мозг раньше времени. Большую часть пути я проделал в состоянии лёгкой полудрёмы. Сосед всю дорогу читал газеты, иногда делал в них пометки карандашом. Через три часа водитель остановился у промежуточной станции. Я проснулся и вышел на улицу. Мой спутник сидел за столиком, пил кофе и жевал булочки. Рядом с булочками стояла пластиковая тарелка с сосисками. Он увидел меня и кивнул. Я кивнул в ответ. – Угощайся, – мужчина взял тарелку с сосисками и поставил её на асфальт. Я не стал разыгрывать из себя гордеца и сосиски съел. Благодарить не стал, это всё бы испортило. Когда человек делает такие вещи, он не ждёт благодарности, благодарность может его оскорбить. Я просто сидел рядом с ним до самого отправления. Смотрел вокруг. Станция была захудаленькая. Заправка, кафе, домик напротив. Вокруг поля и невысокие холмы. В таких холмах живут эльфы и всякая другая волшебная мелочовка. Ещё в таких холмах обязательно должны водиться оборотни. Если они существуют на свете, то обитают именно здесь. Я взглянул на вывеску кафе. Кафе называлось «У дороги». Жаль, оборотней не бывает. А может, и бывают. Если бывают такие, как Роза, то вполне может быть, что есть и оборотни. А может, это вообще одно и то же. Мне вдруг захотелось остаться здесь. Заблудиться в полях и жить в них. Вырыть нору, встречать в ней осень и смотреть, как падают листья. Но я не мог здесь остаться. И мы поехали дальше и ещё через три часа достигли нужного города. Мой спутник вышел на улицу, я за ним. – Завтра я еду обратно, – сказал мне человек. – Если понадобится компания – приходи. Я кивнул и направился к плану города, висевшему на стене вокзала. Нужная улица находилась недалеко. Я запомнил расположение солнца и выбрал курс. Этот городок как две капли походил на наш: холм, лес, множество белых домиков, древняя история. Только озера не было. Я прошагал квартал на восток, повернул направо. Теперь три квартала вниз, к югу. Дом ничем не отличался от своих соседей. Типовая пригородная архитектура. Белые, крашенные мелом стены, черепица, газон. В разросшуюся траву воткнут плакатик «Продаётся». Невысокий палисадник – я перепрыгнул легко. Закрыто. Я обошёл дом несколько раз. Послушал. Ничего необычного. Я послушал ещё раз, хотел разыскать того, кого можно было бы спросить. В соседнем доме жила собака. Только сейчас её не было, упёрлась она куда-то по своим собачьим делам. Я залёг в траву под «Продаётся» и стал ждать, держать территорию. Солнце переместилось от одной трубы дома к другой, воздух колыхнулся, и я услышал, как по улице движется тот, кто мне нужен. Давно не стриженный фокстерьер. – Эй! – Я перемахнул через палисад и встал перед ним. – Эй, ты, разговаривать умеешь? Фокс остановился, развернулся и кинулся бежать, поджав свой обрубленный хвост. Я догнал его в несколько прыжков. – Не бей, – фокс прижался к земле и подставил для укуса шею – знак смирения. – Не бей. – Да не нужен ты мне, – сказал я. – Я поговорить хочу. – Поговорить, – фокс осторожно поднялся. – Поговорить. – Поговорить. – Я даже язык высунул, чтобы он не пугался. – Задать вопросы. – Вопросы, – повторил фокс. – Вопросы. Что-то в фоксе меня ужасно раздражало, только я никак не мог понять что. Не трусость, что-то другое. – Ты знаешь, кто жил вон в том доме? – Женщина. Женщина. Крала. – Клара? – уточнил я. – Клара. Клара. – Что с ней случилось? – Не знаю, – сказал фокс. – Не знаю. Страшно было. Теперь не страшно. И воняло. Теперь не воняет. Фокс всё вертелся на месте, оглядывался, принюхивался, шевелил ушами. – Что стало с женщиной? – спросил я. – Не знаю, – фокс всё оглядывался. – Не знаю. Спроси у Куцего. У Куцего спроси. – Кто такой Куцый? – Он был там, Куцый. Он был там. Куцый всё видел. Он всё знает. Иди к нему. – Где он? – спросил я. Тут я понял, что меня так раздражало в фоксе. Фокс не смотрел мне в глаза. – Куцый там, – фокс указал вдоль улицы. – Куцый теперь сам по себе. Живёт в лесу. Можно я пойду? – Иди. Фокс стал отступать от меня. Бочком, бочком, потом развернулся и мелко побежал. Тут я вспомнил, что хотел ещё кое-что спросить. – Эй! – окликнул я фокса. – Эй! Подожди! Фокс присел. – Скажи, тут люди не пропадали? – спросил я его. – Пропадали, – ответил фокс. – Пропадали. Фокс нырнул под забор. Я сориентировался по холму и двинулся в сторону леса. Здешний лес совсем не походил на наш лес. Видимо, из-за песчаности почвы тут произрастали не липы и тополя, а сосны. Здоровенные сосны. Сосновой смолой было пропитано всё вокруг, это немного мешало. Мешала и прозрачность – сосны росли редко, подлеска не было, поэтому я сразу решил идти открыто. Я не знал, кто такой Куцый. Куцый мог быть тойтерьером, а мог бы вполне быть и бульмастифом. От Куцего не стоило прятаться, ему стоило сразу показать себя. Первые признаки Куцего я обнаружил скоро. Он оказался клептоманом, существом, которое тащило к себе всё, что попадалось на глаза. Тряпки, бутылки, объедки, пакеты, куски бумаги и проволоки, старую обувь, полный набор ненужных и бессмысленных вещей. Запах помойки. Сквозь этот мусор вела тропинка, я решил, что раз есть тропинка, значит, надо идти по ней. А там поглядим. Я услышал Куцего, когда он находился уже в полёте. Хитрый, он спрятался за старыми промасленными покрышками, я услышал его не сразу. Я сдвинулся вправо. Куцый промазал, его челюсти клацнули в нескольких дюймах от моей шеи. Он упал на все четыре лапы, как кошка, развернулся и приготовился напасть снова. – Прекрасная погода, не правда ли? – сказал я. Куцый был метисом. Скорее всего, бобтейл с овчаркой. Очень большой, больше меня, но мягкий, сразу видно. Необычная, густая голубовато-рыжая шерсть. – Скверная привычка – нападать без предупреждения, – улыбнулся я. – Джентльмены так не поступают. Куцый, к моему удивлению, прыгнул снова. Он рассчитывал хорошенько подраться и размять кости, это было видно по его лохматой морде. В мои планы драка не входила, и я расправился с Куцым быстро и эффективно. Я подождал, пока он приблизится на нужное расстояние, снова сдвинулся вправо, перехватил метиса за заднюю лапу и перевернул его на спину. Куцый попытался подняться, но я пережал зубами его скакательный сустав, и Куцый запросил пощады. – Сдаюсь, – сказал он. – Можешь отпускать. Куцый был умным, я его отпустил. – Ты кто? – Он поднялся на ноги, и отряхнулся, и послушал вокруг – хотел убедиться, один ли я. – Бакс, – представился я. – Куцый, – сказал он. – Колбасы хочешь? Я не стал отказываться, колбаса была знаком примирения. Куцый удалился в глубь своих владений и вернулся с кругом копчёной колбасы. Он откусил себе половину, другую предложил мне. Колбаса была ничего, хотя перцу много. Но Куцего это, видимо, ничуть не смущало – он истребил колбасу в несколько откусов, а затем сделал то, что меня удивило. Он достал откуда-то жестянку пива и спросил: – А пиво? Безалкогольное. От пива я благоразумно отказался, оно ухудшает обоняние. Но Куцый, видимо, любил себя побаловать – он прокусил банку сбоку и принялся лакать. Я ждал, пока он закончит. Наконец Куцый расправился с пивом и посмотрел на меня вопросительно. – Мне сказали, что ты знаешь об одной женщине, – спросил я. – Ты был её собакой? – Мы дружили, – ответил Куцый. – Её звали Клара. – Расскажи, – попросил я. Куцый облизнулся и снова послушал воздух. – Как-то раз она меня выручила. Неприятная история, не хочу вспоминать. С тех пор мы дружили. Всё было хорошо. Потом к ней приехала… Она. Вроде бы с её родственниками что-то случилось, и она осталась одна, но точно не знаю. Она стала жить у Клары. Клара очень к ней привязалась, как дочь её любила. Таскала везде за собой. Сначала было всё хорошо, а потом всё случилось. – Почему? Куцый не ответил. – Рассказывай, мне это важно. – Стали пропадать люди, – сказал Куцый. – Разные. Найти не могли. Нет, сначала стали пропадать животные, но на это внимания никто не обратил. А потом люди. Трое. Я думаю, что Клара с самого начала знала, кто в этом виновен. Но не могла ничего поделать, она ведь к ней так привязалась. К тому же Клара заболела. Очень сильно заболела. Смертельно. Мне кажется, тогда Клара и решилась… Он замолчал, облизнулся и стал выкусывать между когтями блох. Блохи – бич диких собак. – Ты себя помнишь? – спросил Куцый. – Конечно. – Нет, ранешнего… – перебил Куцый. – Не собакой? Я не знал, как ответить. Что-то… Наверное, всё-таки нет. – Я помню, – сказал Куцый. – Я играл в шахматы и водил машину. Кажется. Куцый опять замолчал. – Это может быть обман, – возразил я. – Сны… – Нет, я точно знаю. Я никогда не вижу себя псом во сне. – Я тоже. Но это ничего не доказывает. – Доказывает, – возразил Куцый. – Это как раз всё доказывает – нельзя чувствовать себя тем, кем ты не был. Возможно, он прав. – У меня есть одна идея. Куцый зевнул, зубы у него были жёлтые и гнилые, старый уже. – Мне кажется, мы обрывки душ, – сказал Куцый. – Нас не взяли на небо, нас забыли здесь. Почему-то… Вместилища для нас тоже не нашлось – и вот мы в собаках сидим, и бродим, бродим туда-сюда, туда-сюда. Мне уже двадцать лет, собаки так долго не живут – а я ещё хожу. Как? – Не знаю… Какая, собственно, разница? Я не собирался об этом думать. Кто мы… Мы есть, этого достаточно. Куцый пожал плечами – это очень смешно, когда собака пожимает плечами. – Ладно, – Куцый зевнул ещё раз. – Какая разница, ты прав… Я расскажу тебе, чем всё это закончилось. У неё не получилось. У Клары то есть. И её нашли в гараже. Я не успел ей помочь, минут на пять опоздал. Встретился только с этой… Она быстрая… – У тебя есть доказательства? – глупо спросил я. – А тебе нужны доказательства? – усмехнулся Куцый. Я не ответил. – Моё доказательство всегда со мной. Куцый тряхнул чёлкой. Правого глаза у него не было. Дыра вместо правого глаза. Затянутая розовой плёнкой. – Мало? – спросил он. – Тогда пойдём, покажу ещё. Куцый указал головой направление. Прошли шагов пятьсот. Помойка кончилась, и мы оказались уже в самом настоящем сосновом лесу, деревья, мох, паутина. Куцый бежал уверенно, ориентируясь по только ему известным приметам. Остановился он резко. Поглядел по сторонам, послушал воздух, затем сел на мох. – И что? – спросил я. – Смотри. Куцый сдвинул зубами в сторону пласт мха. Под мхом открылся чистый жёлтый песок, на нём лежала странная вещь. Две челюсти, судя по размерам, собачьи. Челюсти были связаны чёрными верёвочками и образовывали кольцо. По бокам этого кольца были привязаны вороньи перья и засохшие кусочки мяса. – Что это? – спросил я. – Это смерть, – ответил Куцый. – Самая настоящая смерть. Я хотел было вытянуть эту штуку наружу, но Куцый крикнул: – Не смей! Его нельзя трогать. Лучше не трогать… Тот, кто его трогает… Куцый замолчал. Теперь уже я пожал плечами. Предмет выглядел омерзительно, но никак не угрожающе. – Это ловец снов, – пояснил Куцый. – Но необычный. Обычный ловец плетут из волос хвоста белой кобылицы и перьев от галки. А этот сделан из челюстей, вороньих перьев и лягушачьих языков. Он притягивает кошмары и сводит людей с ума. Они начинают делать то, что хочет оно. Это… Что-то вроде метки. Оно так метит территорию, распространяет над ней свою силу. Я нашёл его в гараже, он был спрятан под ящиком с инструментами. Только слишком поздно нашёл, у Клары уже развивалась болезнь… Это… существо. Люди становятся его рабами и видят лишь то, что они хотят… У вас дома есть ребёнок? – спросил вдруг Куцый. Я почувствовал, как шевельнулась шерсть на затылке. – Значит, есть, – поморщился Куцый. – Она… она уже похожа? Теперь шерсть поднялась почти дыбом, я почувствовал, как по хребту прошла волна. – Значит, похожа. Куцый замолчал. В деревьях зашумел ветер, и я вздрогнул от неожиданности. Куцый накрыл ловца снов мхом. – Почему ты его не выкинешь? – спросил я. – Или не сожжёшь? – Сейчас он безвреден, – Куцый прижал мох лапами, и теперь никто не смог бы обнаружить эту дрянь. – Он опасен только тогда, когда рядом есть хозяин. А так просто плетёная дрянь. Ты у себя такого не видел? – Нет, – ответил я. – Хотя я и не искал… – Поищи. – Куцый сидел на мху. – Поищи, пока не поздно. Куцый встал и направился к своей помойке. Я за ним. – А людей нашли? – спросил я. – Тех, которые пропали? Спросил, хотя и предвидел, какой будет ответ. – Частично, – ответил Куцый уклончиво. – Сам понимаешь, ей нужен… более мощный ловец… Кошки для этого не очень подходят… Настоящего чёрного ловца можно сделать… ну, сам понимаешь… – Понимаю. Мне не хотелось вдаваться в подробности. Когда мы вернулись на свалку, я спросил: – Так она лесное дитя? – Не знаю. Наверное… Такие вещи случаются. Разное случается в жаркие годы. Ты про вендиго когда-нибудь слыхал? – Нет, – ответил я. – Это тоже очень старая легенда, сейчас её мало кто и знает. Потому что сейчас почти не осталось лесов. А когда леса были, про вендиго знали все. Вендиго – это пожиратель лосей. Внешне он очень похож на человека, его почти нельзя опознать с первого взгляда. Вендиго появляется в лесу самым жарким летом и пожирает всех лосей. Он очень, очень сильный, он разрывает лосей на части. Затем он поедает всех медведей, затем всех волков, а затем и других зверей, помельче – это как чума, уничтожающая всё. А когда ему больше нечего уже есть, вендиго переключается на людей. Человек идёт в лес и в самой чащобе встречает ребёнка. В густой траве, или под кустами, или у ручьёв, на мшистых берегах. Вполне себе человеческое дитя, красивое и улыбчивое. Человеку жалко, и он берёт дитя и приносит к себе домой. И дитя начинает расти. – Они что, не видели… Куцый помотал головой. – Родители никогда не замечали худого, и наоборот, даже радовались, что найдёныш так похож на их собственных детей. Он рос, и иногда родители их уже путали – своего и чужого. А потом с настоящими детьми случались неприятности. Несчастия приключались, болезни, и всё это продолжалось, пока дети не умирали, или не исчезали, или не сбегали из дома. А родители уже и не помнили ничего, ни что у них были свои дети, ни что с ними случилось, родителям всё равно было. И лесное дитя оставалось в этом доме одно. Впрочем, взрослые тоже рядом с ним не уживались – потому что нельзя с таким жить под одной крышей, человек не может. Всё заканчивалось плохо. И тогда лесное дитя отправлялось искать себе других родителей. И так из века в век, становясь всёсильнее и не взрослея, и ничуть, ничуть не старея. Куцый замолчал и лёг на землю. И я увидел, что он на самом деле уже совсем старый. Наверное, даже скоро умрёт. – Это вендиго? – спросил я. – Не знаю. Похоже. И не похоже. Не знаю. – Как? – спросил я. – Как его остановить? – Не знаю. – Куцый пожал плечами. – Раньше знали, а теперь вот забыли. Осиновый кол, наверное… Или серебро… Только как ты его будешь втыкать? Куцый закашлялся и кашлял долго. – А запах? – спросил он. – Запах уже появился? – Да. – Всё ясно, – Куцый положил морду на лапы. – Я не знаю, что тебе посоветовать. Если бы на твоём месте был я, я бы ушёл. Потому что вместе с ним, с этим существом, приходит смерть. Оно убивает всех, до кого сможет дотянуться… – Я не могу уйти, – сказал я. – Я не могу уйти. – Тем хуже для тебя. – Куцый зевнул. Я ещё немного посмотрел на Куцего, а потом развернулся и пошагал прочь из его соснового леса. – Эй, – позвал Куцый. – Эй, подожди ещё минутку. Я обернулся. – Я ещё кое-что вспомнил. – Говори. – Я вспомнил, как можно отличить тварь. Кроме запаха. У него ноги как руки. – Как это? – не понял я. – Он может действовать ногами так же, как и руками. Он забирается на сосну, затем прыгает вниз, на спину лося. И разрывает его на части. И ещё запомни… Я слушал. – Ещё. У него преимущество перед тобой. В него не верят, его как бы не существует. А ты есть. С когтями и зубами. С устрашающей мордой. Ты всегда под рукой. – Что ты хочешь сказать? – Когда у нас стали пропадать люди, – сказал Куцый шёпотом, – все решили, что это волк. Что волк их убивает… Куцый опять замолчал, и я увидел, как дёргается его нос. Я всё понял. – Люди решили, что это ты, – сказал я. – Что ты убил людей и пытался убить и свою хозяйку. Так? Куцый не ответил. Больше мне не о чем было с ним разговаривать. – Мир гораздо темнее, чем нам кажется, – сказал Куцый мне вслед. – Корабль из когтей и волос уже спущен на чёрную воду… 14 Попутчик Я переночевал на старом полуразваленном дровяном складе, в компании тихих диких мышей, сквозняков и запаха гниющего дерева. Проснулся рано, солнце только-только высунулось. И сразу же отправился на автобусную станцию. Джентльмена, согласившегося мне помочь, видно не было, и мне пришлось проболтаться часа четыре в окрестностях. Я устроился на клумбе, в жасминовых кустах. Смотрел на проходящие автобусы и грузовики. Читал надписи и пытался составить их в осмысленное послание – раньше я любил гадать по рекламе. Но надписи в послание не составлялись, и я бросил это дело. Джентльмен явился к двум. Он сразу же меня заметил и подошёл. – Ждёшь? – спросил он. Я кивнул. – Отлично. – Джентльмен взглянул на расписание. – Наш рейс через полчаса. Будешь сардельку? От сардельки я не отказался. Джентльмен взял себе булочку и кофе. Мы дожидались автобуса и молчали. Джентльмен прихлёбывал кофе и посматривал на меня. Когда пришёл автобус, он купил два места, и я мог ехать спокойно, в кресле. Сначала он читал газету, затем отложил её и принялся смотреть в окно. Газета лежала передо мной, и я её тоже немного почитал. Но ничего интересного не писали, всё как обычно, покупайте наши каши. – Разум – странная вещь, – сказал вдруг мой попутчик. – Я много занимался этой проблемой. И мне кажется, что человек – не единственный его носитель. Я посмотрел на него с интересом. С небольшим. – Можно поиграть в «да-нет», – сказал он вдруг. – Я задаю вопрос, а ты моргаешь. Один раз моргаешь – это «да», два раза моргаешь – это «нет». Но мы не будем этого делать. Я и так всё знаю. Ты – не такой, как все. Я улыбнулся. – Это страшно, мне, во всяком случае, так кажется. Это совсем не страшно, хотел сказать я. Это обычно. Я так привык. Подумаешь, разум попадает в нечеловеческое тело. Гораздо страшнее, когда разум не попадает в тело человеческое. – Хотя это, наверное, не так, – сказал он. – Наверное, это даже здорово, вот так… Я хотел бы попробовать… Я снова улыбнулся. – У меня была собака, – он отвернулся к окну. – Такая же, как ты. Это было давно, когда я был ещё молодым. Даже не молодым, а маленьким. Мне было десять лет. Я целый год копил, подрабатывал в гараже, в порту даже. Помощником грузчика. Смешно – я когда-то работал помощником грузчика… Так вот, я накопил денег и пошёл в зоомагазин. А там как раз жили щенки. Они бегали в таком стеклянном загоне с опилками. Я сразу увидел своего пса. Он сидел чуть в сторонке и смотрел на меня. Я его сразу и купил. Попутчик постучал по стеклу пальцами. – И мы жили с моей собакой девять лет. Я ей мог всё рассказать, и она меня всегда понимала. Она меня провожала в школу и встречала, когда я возвращался. Даже когда я сломал ногу и лежал в больнице, она ждала меня под окном. А потом я встретил одну девушку. Девушке моя собака не понравилась, они как-то сразу не поняли друг друга. А мне казалось, что я эту девушку очень люблю. Девушка сказала мне – или я остаюсь, или собака… Попутчик замолчал. Он молчал несколько минут и всё глядел на пробегающие за окном деревья. Потом он собрался и продолжил рассказ: – Я долго думал, а потом всё-таки выбрал девушку. Куда девать собаку, я не знал. В милицию её не брали – она была уже стара. Продать тоже нельзя, а в приют сдать у меня не было денег. Я мучился, мучился, не знал, что всё-таки предпринять. Девушка же продолжала настаивать. И я решил собаку просто выгнать. Увезти её на автобусе подальше и оставить. Попутчик сунул руку и достал плоскую блестящую фляжку. Свинтил колпачок и сделал большой глоток. Я услышал сильный запах коньяка, но из вежливости не поморщился. – Я отвез её в этот город, – продолжил он. – Целый день мы ходили по окрестностям. Гуляли по лесу, обедали в придорожных забегаловках. А потом я велел ей ждать меня. Она села и стала ждать, а я побежал на автобусную станцию и уехал домой. И стал жить с этой вот девушкой. А через месяц случилось вот что. Однажды утром я проснулся. Не знаю почему. Просто проснулся, какое-то беспокойство навалилось. Сначала ходил по дому, а потом решил выйти, воздухом подышать. Открываю дверь, а на пороге лежит моя собака. Мертвая лежит. Попутчик снова приложился к фляжке. – Она пробежала от одного города до другого и умерла. Вот такая вот история. А с девушкой я через месяц расстался. И остался один. И до сих пор один. Попутчик улыбнулся. Улыбка его была не грустная, а какая-то светлая и умиротворённая. – Вспомнил – и всё будто вчера произошло, – сказал он. – Знаешь, сейчас, когда прошло много лет, я выбрал бы своего пса. Безо всяких колебаний. Но когда ты молод, на многие вещи смотришь совсем по-другому… Он откинулся на спинку кресла и задремал. Но я слышал, что он не спит. Он просто закрыл глаза и думал о своём. А я решил поспать по-настоящему. И уснул. Проснулся, когда за окном поползли знакомые мне пригороды. Автобус пересёк наш небольшой городок и остановился на станции. Мы вышли на улицу. – Знаешь, – сказал он, – мне кажется, что наша встреча не случайна. И хотя теперь я живу не здесь, мне кажется, что мы с тобой обязательно встретимся ещё. У меня такое предчувствие. Он подмигнул мне. Я опять улыбнулся. – А ещё мне кажется, я тебя знаю, – сказал он. – Хотя нет, тебя я, конечно, не знаю. Но вполне может быть, я знал кого-то из твоих предков. Ну, мне пора. До свидания. И я побежал домой. Дома всё было нормально. Все живы-здоровы, всё в порядке. Только мой братец Айк нервничал и прятался в саду. Я отыскал его и спросил, в чём дело. Он повернулся ко мне боком и продемонстрировал довольно большую, в пол-ладони, проплешину. – Кто это тебя? – спросил я. – Роза, – ответил Айк. Он принялся мне рассказывать, что произошло. Рассказывал он сбивчиво и долго, заикаясь, и вздрагивая, и забывая слова. Оказывается, Роза подманила его пирожными, схватила и выдернула из бока здоровенный клок шерсти. Айку было не больно – он как раз линял. Но испугался он изрядно. – Она сильная, – сказал Айк и лизнул себе лапу. – Еле убежал. Зачем ей моя шерсть? Вдруг Айк услышал что-то в воздухе, и всю его мрачность как рукой сняло. – Селёдка, – сказал он. – Селёдка печёт печенье. И Айк побежал попрошайничать на кухню. 15 Страхи Чеснок не принёс мне газет. Сказал, что газет он сегодня не купил, а купил журнал про рыбалку. – Может, тебе про рыбалку понравится? – Он сунул мне журнал с изображением огромной зубастой щуки. Я не любил рыбалку. Но делать мне было нечего, и я стал читать то, что принесли. Это хорошо, когда есть что прочитать. Как-то раз я слышал историю про человека, которого посадили в тюрьму на сколько-то там лет, чуть ли не на пожизненно. А в его камере оказалась книжка арабских сказок. «Тысяча и одна ночь». И он её стал читать. Прочитал бессчётное количество раз и даже выучил наизусть. И в конце концов он так в эту книжку погрузился, что совсем сошёл с ума. И стал жить в этой книжке, избавившись таким образом от своего заключения. Я подумал, можно ли так погрузиться в журнал про рыбалку? Вряд ли. А книжку мне никто не принесёт. А если Чеснок и принесёт какую-нибудь, то скорее всего это окажется роман про убийц, а мне в книжку про убийц погружаться совсем неохота. – А с чего ты так читать-то любишь? – спросил вдруг сторож. – Чего просвещаешься? Всё равно тебя кокнут. Отдыхал бы лучше. Я бы на твоём месте отдыхал… Мне всегда было очень жалко, что я не умею говорить. Что всё, что происходит у меня в голове, так в этой голове и остаётся, никакого выхода не находит. А так иногда хочется сказать всем окружающим. Ну, какие они кретины. Можно, конечно, написать, но я не хочу вступать с ними в контакт. Это мне совсем не нужно. Если я по-настоящему покажу свой разум, то меня и в самом деле начнут изучать. А я этого не хочу, я уже говорил. – Как мне здесь надоело, – говорит сторож. – Скука. А по ночам тишина, как в гробу. Во всём этом здании. Ты что-нибудь слышишь? Я качаю головой. Здесь ничего не слышно ночью. И в самом деле, как в гробу. Как в гробу. В ту ночь я услышал ушами. В тот день приехала Ли. Ма и Па устроили небольшой праздник, с тортом и мороженым, и с просмотром фильмов про Рождество, и засиделись почти за полночь, и мы с Айком тоже. Разбрелись по спальням, а я остался в гостиной. Я услышал ушами. Дверь на втором этаже скрипнула и медленно отворилась. И всё. Я вскочил на ноги, насторожился. Услышал Па, услышал Ма, они спали в своей комнате. Услышал Селёдку. Эта храпела у себя, перед тем как уснуть, она съела миску тёртой моркови с чесноком и с сыром. Ужас. Снова послушал ушами. Ли не нашёл, сегодня она спала тихо. Шаг. Кто-то ступил на пол в коридоре. Я стал подниматься по левому краю лестницы на второй этаж. Ещё шаг. Шаг был сделан по направлению к комнате Ли. Половицы прогнулись и скрипнули уже громче. Я подобрал дыхание и осторожно выглянул из-за верхней ступеньки. Роза стояла на четвереньках посреди коридора. Сейчас она снова напоминала лягушку. Рядом с ней на полу стояла плетёная корзина с какими-то тряпками. Не знаю, зачем ей понадобилась эта корзина… Роза сделала шаг. Она продвигалась медленно, очень медленно, один шаг в минуту. Я наблюдал. Ещё шаг. Ещё. До двери в спальню Ли она добралась минут за пять. И так и не поднялась на ноги. Протянула руку и повернула ручку. И я сразу же услышал. Запах Розы мгновенно изменился. Вернее, не изменился, а появился. По коридору потянуло ненавистной мне мертвечиной и любимыми мною яблоками с корицей. Яблоками и корицей из комнаты Ли. Роза вошла. Я выпрыгнул с лестницы и рванул по коридору. Она склонилась над кроватью Ли. Замерла. Я остановился в дверях и залаял. Ли проснулась. Роза отскочила от её кровати. Запах сразу же исчез. – Бакс, ты чего гавкаешь? – спросила Ли. – Сон тебе, что ли, плохой приснился? Я снова попал в дурацкую ситуацию. Если я кинусь на Розу сейчас, все скажут, что я рехнулся. А если… Прибежал Па. Я не прекращал лаять. И приближался к Розе. Она вжалась в угол и закрылась руками. – Что тут происходит? – спросил Па. Он был опухший со сна, в руке сжимал кочергу от камина, видимо, захватил, когда поднимался наверх. – Бакс что-то лает. – Ли вылезла из постели и теперь искала под кроватью тапки. Я лаял не останавливаясь. И постепенно пододвигался к Розе. – Я услышала лай, – жалобно сказала Роза. – И прибежала посмотреть… А он на меня… – Он просто ревнует. – Па посмотрел на меня настороженно. – А это что? Возле кровати валялся на полу клок чёрной шерсти. – Из тебя, Бакс, шерсть уже сыпется, – усмехнулся Па. – Старик, а всё бегаешь. Пора уже отдыхать, а ты всё воюешь… Я решил. Прыгну сейчас. Тогда они увидят, что она не человек. Вот прямо сейчас… Я стал готовиться к броску. Роза заметила это и напряглась. – Ты чего?! – Ли подбежала ко мне и обняла за шею. – Ты чего хулиганишь? – Лиз, осторожнее… – сказал Па. Но Ли его не послушала. Она заскочила мне за спину и стала дергать за уши. – Лиз… – повторил Па. Я замолчал. Подумал, что нападать сейчас нельзя. Бессмысленно, да и опасно. Она прикончит меня, а затем уберёт свидетелей. То есть Ли и Па. А потом свалит всё на Айка. Скажет, что он рехнулся и всех перебил. И ей поверят. Всегда поверят худенькой девочке с голубыми глазами. Я сделал «хорошую собаку». Напустил на себя глупый вид, сел на пол и принялся лизать Ли в лицо. – Ладно, девочки, – сказал Па. – Идите-ка спать. А я Бакса вниз отведу. Ли щёлкнула меня по носу и запрыгнула в постель. Роза отправилась к себе. Мы с Па вышли вслед за ней. Па проследил, чтобы девочки закрыли двери. – А это ещё что такое? – Он увидел корзину с одеждой напротив двери Ли. – Селёдка, наверное, забыла. Ладно, сам в кухню отнесу… Па поднял корзину и, размахивая ею, как Красная Шапочка, поспешил в кухню, там загрузил бельё в стиральную машину. Уселся на перевёрнутый таз и позвал меня к себе. Вдруг я с ужасом догадался, зачем ей нужна была корзина с одеждой. И я понял, зачем ей надо было выдёргивать шерсть из Айка. Она расправилась бы с Ли, и вся её одежда перепачкалась бы в красном. А Розе требовалось оставаться чистой. Чтобы никто не подумал, что это сделала она. А шерсть нужна была для того, чтобы навести на меня. Она бы разбросала её вокруг, все бы решили, что Ли сопротивлялась и выдрала всю эту шерсть из моей шкуры. – Иди сюда, – снова позвал Па. Я приблизился. – Что происходит? – спросил меня Па. – Что с тобой? Как мне надоели эти вопросы. Зачем люди задают вопросы, если знают, что собаки на них всё равно не смогут ответить? – Всё же было так хорошо… – сказал Па. – Мы же все так хорошо жили… Помнишь, как у нас появилась Лиз? Я прекрасно помнил тот день. Ма приехала, и мы с Айком, ещё щенки, побежали их встречать. Ма тогда наклонилась и показала мне маленький свёрток, из которого выглядывало личико Ли. Тоже маленькое и сморщенное. Она мне сразу понравилась. И я был всё время с ней, всё время, пока она росла. И сейчас я её не оставлю. – Я не знаю, что теперь делать… – Па смотрел в вертящийся барабан стиральной машины. – Ты не знаешь? Я не знал. – Ладно. – Па поднялся с таза. – Я пойду спать. И ты спи. А то и в самом деле вид у тебя безумный какой-то… Па вернулся в спальню. Я посидел ещё какое-то время на кухне и выбежал в сад. Роза сидела возле окна. В руках у неё было что-то длинное и чёрное. Сначала я никак не мог понять, что это. Потом догадался, что это кочерга. Па забыл её в комнате Ли. Роза держала кочергу. А я стоял под яблоней. Роза видела меня и слышала, я в этом не сомневался. Просто не подавала виду. Мы смотрели друг на друга. Лицо у неё было абсолютно пустым. Она точно уснула. Отключилась от мира и теперь лишь ждала какого-то своего внутреннего сигнала для пробуждения. Для того, чтобы снова отправиться убивать. Потом крикнула сова, и Роза очнулась. Она посмотрела сквозь меня и сломала кочергу. Обломки выкинула в сад, они упали недалеко, я подошёл посмотреть. Чугунная палка толщиной в два больших человеческих пальца была переломана, как простой карандаш, лёгким движением рук. И мне стало ясно, что мне её не одолеть. Одному не одолеть. Пусть скорость реакции у меня выше, я это уже заметил, но она сильнее. Гораздо сильнее. Как там сказал Куцый – оно прыгает на спину лосю и разрывает его на части. Роза была способна разорвать на части лося, и я верил в это. 16 Чёрный Пёс Они повели меня к Колянчину. С утра я услышал в своей миске какой-то странный запах. Какая-то медицинская химия. Я вопросительно посмотрел на Ли. – Кушай, Бакси, – улыбнулась она. – Кушай. Там лекарство. Мама сказала, это чтобы ты не нервничал и чтобы у тебя голова не болела. А у меня и так голова совсем не болит, хотел сказать я. Я и так здоров. – Давай кушай. – Ли присела рядом с миской и достала кусок руками. Пришлось есть. Отказаться невозможно, с рук едят даже самые капризные собаки. Я знавал одного пуделька, так тот только с рук и питался. Из миски ему не елось. А у пуделька была язва желудка, и питаться ему дозволялось только манной кашкой, и его хозяйке приходилось обмакивать в кастрюлю с кашей руки, а он их потом облизывал. Омерзительное зрелище. – Молодец, Бакс, – похвалила меня Ли. – Молодец, хорошая собака. В еде и в самом деле присутствовали какие-то лекарственные препараты, скорее всего успокаивающее. Я почувствовал их действие почти сразу – накатилась усталость и лень, захотелось спать. Я зевнул и собрался свернуться калачиком, но тут в кухню заглянула Ма. – Как вы тут? – спросила она. – Бакс ещё не готов? – Может, не надо? – осторожно попросила Ли. – Нет, – строго сказала Ма. – Это необходимо. И меня пристегнули к поводку. А Ма надела на меня намордник. Намордник был совсем новенький и сильно пах кожзаменителем. Это был мой первый намордник, какая мерзость… – Ну, не обижайся, – сказала Ли. – Он тебе очень идёт. Я мог бы скинуть эту пакость одним движением лапы, но не стал этого делать. – А Роза что, с нами не пойдёт? – спросила Ма. – Она плохо себя чувствует, – ответила Ли. – Сказала, что посидит дома. – Ну, как знает. Ма вывела из гаража свою машину, мы с Ли устроились на заднем сиденье и отправились к ветеринару. Машина ползла медленно – Ма не любила ездить быстро. Мы смотрели по сторонам, Ли жевала шоколадку. Возле самой подошвы холма Ма снизила скорость. Дорогу окружали густые заросли, машина ехала точно по плотному туннелю, я стал смотреть вперёд, от мелькания зелени кружилась голова. Внезапно справа, в глубине зарослей, что-то шевельнулось. Мои глаза не успели среагировать, а когда я повернул голову, то обнаружил, что ветки просто колышутся и ничего нет. Ли прижалась к стеклу. Ма прибавила скорость. Я оглянулся. Кусты продолжали двигаться, но ничего не было видно. – Что там? – спросила Ли. Ма не ответила. – Я там что-то видела! – Ли смотрела в заднее стекло. – Мусоровоз мешок обронил, – сразу же ответила Ма. – Вот и всё. И нечего на всякую ерунду смотреть. Закрой окно. – Нет, я видела! – настаивала Ли. – Я видела! – Ничего ты не видела, – занервничала Ма. – Там ничего не было… – Было! – настаивала Ли. – Было! Я видела собаку! – Никакой собаки там не было, – сказала Ма. – Тебе показалось! – Мне не показалось! – упрямствовала Ли. – Я видела чёрную собаку! – Немедленно замолчи! – вдруг крикнула Ма. Ли надулась и закрыла окно. Ма и Ли молчали. Я на всякий случай ещё раз оглянулся. Дорога была пуста. Всю дорогу до кабинета Колянчина они не разговаривали. Ли сопела носом, Ма вела машину. Перед самым кабинетом Ма дала Ли платок. – Ма, – сразу же спросила Ли. – А что у Баксика болит-то? – Голова, – соврала Ма. – У него голова болит. Он ухо застудил, вот теперь у него боли начались. Поэтому он и нервничает. – А он не умрёт? – Нет, конечно. Доктор Колянчин посмотрит его, выпишет лекарств, и Баксик поправится. Ага, поправлюсь. Колянчин встретил меня как обычно – домашними овсяными печеньями и почёсыванием за ушами. – А это ещё что за мерзость? – Колянчин протянул руку и снял с меня намордник. И бросил намордник на пол. Мне полегчало. Вообще-то, по тупым собачьим правилам, тем правилам, которые для нас люди придумали, снимать намордник может только тот, кто его надевал. То есть Ма. А то мы, собаки, от этого распускаемся и утрачиваем дисциплину. Но Колянчину было на эти правила плевать, в собачьей психологии он разбирался прекрасно. – Что беспокоит? – спросил он и указал мне на стол. Я тяжело запрыгнул на стол. – Нервничает, – объяснила Ма. – Облаял девочку, она с нами живёт. Я бы даже сказала, что он пытался её покусать… – Да? – Колянчин заглянул мне в пасть. – Как интересно… Ли уселась в кресло и стала играть пластмассовой игрушечной костью. Ма сверкнула на неё глазами, и Ли кость оставила. – Да, – повторила Ма. – Пытался укусить. А всегда был таким смирным… – Можете не рассказывать, я знаю Баксика неплохо, – Колянчин закрыл мне пасть. – Он ведь всегда был хорошей собакой, да? Баскервиль Арнольд Парцифаль Пфингствизе, животинка, одна из лучших линий в нашей стране… Вы знаете, что в жилах нашего Баксика течёт благородная кровь? Я, когда был в Веймаре, поднимал для интереса книги, так там их линия чуть ли не к Генриху Птицелову восходит… – Нам, доктор, от этого не легче, – сказала Ма. – Знаете, ни с того ни с сего… – Да, конечно… А у Айка всё в порядке? – Айк ведёт себя как обычно, – ответила Ма. – Совершенно как обычно. – Ну, Баксик всегда отличался… Расторможенный пёсик. – Доктор достал стетоскоп. – А Айк наоборот. Помните, он тогда об изгородь изорвался, так я ему шкуру срезал безо всякого наркоза! А Баксик у нас всегда был подвижным… Он стал слушать сердце. Долго слушал, хмурился, что-то ему там не нравилось, в моём сердце. Наконец он убрал стетоскоп и пощупал мне нос. – Какой-то он у вас… квёленький, – доктор посветил мне в глаза маленьким фонариком. – Вы ему что-то давали? – Успокаивающего, – объяснила Ма. – Я сама его каждый день пью. – Вы – одно дело, – Колянчин снял очки. – А собака другое. У неё нервная система иначе устроена. – И что? – спросила Ма. – И ничего, – ответил Колянчин. – На первый взгляд всё нормально. А чтобы говорить серьёзно, надо сделать анализы. Но я думаю, что ничего страшного нет. Бакс просто немного устал. В его породе это иногда случается. Он ведь у нас уже не мальчик, у него уже борода седая. Колянчин потрепал меня по подбородку. – И на носу тоже, – добавила Ли. – Я его покрашу как-нибудь. В блондина. – Что же нам делать? – спросила Ма. – Ничего. – Доктор стал мыть руки. – Попробуйте исключить из рациона мясные продукты, замените их рыбой, злаками… – Может, ему мюсли подойдёт? – спросила Ли. – Мюсли ему, конечно, подойдёт, – улыбнулся Колянчин. – Если он их только есть будет. – Мы вместе будем есть, – сказала Ли. – Вот и отлично. А сейчас вы с Баксиком пойдёте в коридорчик и подождёте. А мы с мамой поговорим. Мы с Ли вышли в коридор. Она немедленно стала теребить меня за уши и толкать в бок. – Он не опасен? – шёпотом спросила Ма. – Не думаю, – так же шёпотом ответил Колянчин. – Не думаю, что опасен. С вами же он вполне дружелюбен? – Да. – Это может быть заурядная реакция на постороннего. Такое случается. Я думаю, ваш пёс придёт в норму. Надо только подождать. Ли засунула мне руку в рот и принялась проверять, не качаются ли у меня зубы. Я терпел, хотя, если честно, зубы побаливали… Вдруг дверь распахнулась, и в приёмную вбежала растрёпанная женщина. В руках она держала свёрток, кажется, одеяло, это одеяло было перепачкано красным, пахло красным, шевелилось и издавало жуткие вопли. – Приползла сейчас! – кричала женщина. – Приползла, а мордочка вся… Челюсть… Челюсть! Ли сразу же отвернулась. Ма выскочила из кабинета, схватила её за руку и выволокла за дверь. Колянчин вышел в приёмную. Он сразу отобрал у женщины свёрток и отнёс его в кабинет. Женщина, утирая слёзы, вбежала за ним. Остальные посетители – парень с черепахой и пожилая дама с попугайчиком пришибленно молчали. Колянчин звенел инструментами. – Поймите, – я слышал из-за двери его голос, – поймите, что тут ничего уже нельзя сделать! Вообще ничего нельзя сделать. И деньги не помогут! Единственное, что я могу, это помочь ей… облегчить страдания… Женщина ревела. Я выбрался на улицу. Там меня уже ждали Ма и Ли. – Сейчас мы заедем в магазин, – каким-то деревянным голосом сказала Ма. – Заедем в магазин… – А что там было? – стала приставать Ли. – Там было… – Кошка под мотоцикл попала. Вот и всё, – отрезала Ма. – Идём. И никаких разговоров. Мы отправились к магазину. Намордник Ма на меня надеть забыла. Возле входа стояла нищенка, в старом сером плаще и вязаной шапочке, в руке держала большую железную кружку. Странно, раньше в нашем городе я никогда не видел нищих. – Мама, а можно я дам ей денежку? – спросила Ли. – Дай, – разрешила Ма. – Только в кружку кидай, а до руки не дотрагивайся, неизвестно, что там у неё на руках… – Хорошо, – Ли подбежала к женщине и опустила в кружку монету. – Вы тут пока постойте, – сказала Ма, – а я в магазин. Никуда с этого места не уходите, понял, Бакс?! Ма наклонилась и отцепила ошейник. Это значит, чтобы я Ли охранял и в случае чего имел свободу манёвра. – Никуда не отходите, – повторила Ма и отправилась в магазин. – Никуда не отходите… – передразнила Ли. – Куда тут уйдёшь? Как на цепи сидим… Она прислонилась к стене. – Как-то она плохо пахнет, – поморщилась Ли. – Просто ужасно… На самом деле женщина пахла совершенно нормально, как все люди. Как Ма, как Па. Просто Ли улавливала лишь маленькую часть верхнего запаха, а я слышал, как женщина пахнет по-настоящему. Обычно. – Надо ей ещё как-то помочь, – Ли открыла свою сумочку и стала в ней копаться. – А то всё это нехорошо. – Ей надо не так помочь, – сказал я, но Ли меня не услышала. Она вытащила из сумочки синий прозрачный флакончик. Яблоками и корицей запахло сильнее. Ли подошла к бродяжке и сунула ей в руку флакон. Бродяжка благодарно ей кивнула. – Вот так, – Ли вернулась ко мне. – Вот так намного лучше. Если бы… Тут из магазина вышла Ма, и мы поехали домой. Всю дорогу Ма пилила Ли за то, что она подарила бродяжке духи. Оказывается, она всё это видела в окно. Досталось и мне. – А ты куда смотрел? – ругала меня Ма. – Ты же взрослый! Ты не должен подпускать к ребёнку всяких сомнительных личностей! Для чего мы тебя держим? Я не очень-то обращал на это внимание. Слушал, Ли пыталась меня защищать. – Бакс не виноват, – говорила она. – Это всё я. Я сама подбежала, а он и не видел… – Должен был видеть! – злилась Ма. – Такое время, а он галок считает! В конце концов Ма разозлилась окончательно и по приезде велела нам весь вечер сидеть дома и никуда не выходить. – А мы с отцом и с Розой поедем в кино. Они стали собираться в своё кино, а мы с Ли решили подурить. У меня не было настроения дурить, но Ли очень хотелось побеситься. И мы стали беситься. Я, как всегда, изображал злую собаку, а Ли, как всегда, от меня спасалась. Сначала Ли спряталась за тумбочкой от телевизора. Я её сразу же там отыскал. Ли стукнула меня подушкой, и я погнался за ней со свирепым рычанием. Ли спряталась в комнате родителей. Я слышал, как она стоит со своей подушкой прямо за дверью, но снова изобразил остолопа. Ворвался в комнату и сразу же получил подушкой по голове. Ноги у меня подкосились, и я свалился на ковёр. – Получил! – радостно воскликнула Ли. – Лови ещё! Она швырнула подушку в меня. Я поймал её на лету зубами и швырнул обратно. Подушка попала Ли в живот, и она тоже свалилась на ковёр. – Зараза! – Ли вскочила на ноги и кинулась в атаку. Я нырнул под кровать. – Так нечестно! – Ли стала по ней прыгать. – Это я должна прятаться, а ты должен меня искать! Ты сиди там, а я побегу спрячусь. Ты подожди как следует… Я стал ждать. Я слышал, куда направилась Ли. Она спустилась в гостиную, подумала немного и полезла на шкаф, на тот самый, на который когда-то облокачивался Мессинг. Вдруг я услышал, как Ли завизжала. Я мгновенно выскочил из-под дивана и бросился в гостиную. Ли балансировала на одной ноге на краю исторической мебели, Ма и Па замерли, раскрыв рты. Они стояли с совершенно растерянным видом, а Ли начинала падать со шкафа. Спиной вниз. Я оценил обстановку мгновенно. Дёргаться не стоило – Ли падала не на пол, а опять же на диван Мессинга. Поэтому я просто сбежал с лестницы и остановился на первой ступеньке. Бумк. Отскочила – и на ноги, хорошие раньше диваны делали. – Ты чего орёшь, Лиз? – спросил Па. – Подумаешь, со шкафа упала… Ничего ведь не ушибла? Ли покачала головой. Шкаф продолжал раскачиваться. Вдруг он резко остановился, и с него слетел круглый предмет. Он покатился по полу, описал круг и остановился возле дивана. Я узнал его. Две кошачьих челюсти, связанные в кольцо и обмотанные серыми вороньими перьями. Одна челюсть была явно свежей – по её краю шли едва подсохшие куски мяса. Чёрный ловец снов. «Тот, кто дотронется до него, тот очень скоро…» – сказал тогда Куцый. Ловец остановился возле дивана. Ли посмотрела на него и протянула к нему руку. – Не трожь! – рявкнул я. – Нельзя! Но Ли всё тянулась к ловцу снов, расстояние между перьями и пальцами сокращалось… Я прыгнул прямо с лестницы. И прежде, чем пальцы Ли коснулись кошачьих челюстей, я оттолкнул её правым боком и подхватил ловца зубами. Я ничего не почувствовал. Ловец снов был омерзителен на вкус, но не более того. Ничего со мной не произошло. Я выпустил эту дрянь на пол. – А ну-ка, – Па тоже потянулся к ловцу. Я оскалился и зарычал. – Ты чего? – отец отдёрнул руку. – Ты чего это? Я продолжал рычать. Я рычал на Па впервые. Первый раз в жизни я рычал на кого-то из своих домашних. Показался Айк. Он осмотрелся, почувствовал недоброе и снова скрылся, не захотел вмешиваться во всё это. Молодец. Па посмотрел на меня внимательнее. – А ну-ка, Бакс, отойди, – спокойно велел он. Я сделал шаг назад. Ма хотела схватить ловца, но Па удержал её. – Тут что-то не то, – сказал Па. – Не надо это трогать. Может, оно отравлено… – А что это вообще? – спросила Ли. – Елизавета, – серьёзным голосом сказал Па. – Иди, пожалуйста, в свою комнату. – Но почему… – Иди в комнату! – теперь уже рыкнул Па. Ли послушно отправилась наверх. Па достал из кармана платок и накрыл ловца снов. Я отошёл к дивану. Во рту у меня было неприятно, я собрал слюну и выпустил её на паркет. – Что это? – Ма кивнула на платок. – Это человеческие челюсти? Она ведь совсем… совсем… Па присел над платком. – Успокойся, это не человеческие челюсти, – сказал он. – Когда я был маленький, мы делали такие штуки. Не из челюстей, конечно, из соломы и веточек. Мы называли их… Забыл, как называли… Такие штуки притягивали хорошие сны. А эта я не знаю чего притягивает… – Убери её! – нервно сказала Ма. Отец взял в камине щипцы, подхватил ловца и понёс его вниз, в подвал. Ма отправилась за ним. А меня в подвал не пустили. Но я выбежал на улицу, обошёл дом и стал смотреть в подвальное окошко. Они разговаривали возле бойлера. Па развёл огонь и бросил в него челюсти с перьями. – Это он, – сказала Ма. – Это он сделал. – Что сделал? – Па закрыл дверцу печи. – Эту гадость. Эту дрянь. Па вздохнул. – Ты не понимаешь, что говоришь, – сказал он. – Бакс собака, а это сделал человек. Собака не может такого, у неё нет рук. Единственно, что я думаю… Он мог притащить – собаки любят тухлятину. Просто увидел и подобрал… – Лиз, кажется, испугалась, – сказала Ма. – Я сам испугался… – Ты знаешь, что это за вещь? Па не знал. – Такими вещами наводят порчу. После таких вещей в доме умирают! – Дорогая! Я же тебе уже говорил! Оставь ты эту мистику! Это ничто. Это просто дрянь с перьями – и всё! Какие-нибудь дураки делают, чтобы народ пугать. А Бакс нашёл и притащил… – Ничего просто так не бывает, – Ма смотрела в огонь. – Что тут вообще происходит… Ты же видел – он на неё кинулся! Он на неё кинулся, Лиз испугалась. Он и на тебя рычал! Он рычал, этого раньше никогда не было! Па открыл дверцу, посмотрел, как горит. – Ты знаешь, – шёпотом сказала Ма. – Я сегодня видела чёрную собаку. – Что?! В голосе Па я услышал страх. Обычно Па никогда ничего не пугался. А тут вдруг голос его задрожал. – Что ты видела? – переспросил он. – Чёрную собаку, – повторила Ма. – Сегодня я видела чёрную собаку. – Может, ты… – Я не ошиблась! – почти выкрикнула Ма. – Я ни черта не ошиблась! Там, возле холма! Я видела её! Па приложил руку к бойлеру и тут же отдёрнул. – Это может ничего не значить… – Он подул на палец. – Это может совсем ничего не значить… – Ты прекрасно знаешь, что это может значить! Ты же помнишь! В последний раз, когда мы видели чёрную собаку, умер отец… – Хватит! – Па ударил кулаком по бойлеру. – Хватит! Я устал от всей этой чуши! Тебе надо лечиться! То тебе чёрные собаки мерещатся… – Её видела и Лиз, – сказала Ма. Па умолк. Интересно, что это за чёрная собака? Я никогда про таких не слышал. Впрочем, я не очень хорошо знаю все эти приметы. Единственная примета с собакой – это если собака воет ночью под окном. Ма сказала Па: – Не знаю, что и делать… – Ты предлагаешь его усыпить? – прямо спросил Па. – Нет… – сказала Ма. – Нет, ты что?! Я не хочу так. Но я и не знаю, что нам делать. Мне кажется, он может в любой момент стать неуправляемым… Мне кажется, он начал за нами следить. – У тебя просто нервы распустились. – Па прибавил газу в котёл, пламя вспыхнуло веселее. – Ничего такого нет, тебе на самом деле кажется… – Мне кажется, что проблему всё-таки придётся решать радикально… Па выбил трубку о котёл. – Давай поступим по-другому, – он закурил. – У меня есть один сослуживец, а у него отец живёт на Севере. Из котла шёл удушливый запах мертвечины. 17 Струна Сегодня утром ко мне пришла женщина. Это была совсем непримечательная женщина. Лет сорока. Белая куртка, белые джинсы, и сама весьма похожа на моль. Сторожа почему-то не наблюдалось, и вдруг открылась дверь, и вошла эта женщина. Она приблизилась к моей клетке и остановилась. Ничего не сказала и не смотрела мне в глаза. Это очень плохой знак, когда тебе не смотрят в глаза. Стояла метрах в двух и всё мялась. Почему-то мне вдруг захотелось встать. Я встал и тоже подошёл поближе. Женщина посмотрела мне в глаза. Я ничего не увидел в её глазах. Она сунула руку в сумочку и достала револьвер. Я думал, что сейчас она чего-нибудь скажет. Но она молчала, только целилась. Прямо мне в лоб. Хотя целиться у неё получалось плохо, руки дрожали, оружие в них прыгало, пуля никак не могла остановить свой выбор – куда укусить? В правый или в левый глаз? Вся жизнь промелькнула у меня перед… Ха, ничего подобного. Никакая жизнь никуда передо мной не пролетала, просто я смотрел, как пляшет по прицельной линии её зрачок, и не моргал. Всё это продолжалось, наверное, минуты три. Потом женщина опустила оружие и так же молча удалилась. И я сразу же вспомнил, кто она. Я видел её в одной антисобачьей передаче, их сейчас много показывают. Она там сидела с точно таким же расплющенным видом и односложно отвечала на вопросы ведущего. Бродячие собаки, стая. Меня ещё тогда очень удивила эта история. Обычно у бродячих собак отсутствует агрессия по отношению к человеку. Во всяком случае, первыми они никогда не нападают. У них и так слишком много проблем в жизни, чтобы интересоваться ещё и человеком. Но так вот случилось. И эта женщина собралась меня застрелить. Но убить кого-либо, пусть даже собаку, очень тяжело. Я-то знаю. Это лишь на первый взгляд кажется, что нажать на курок просто. Эта женщина не смогла. Не знаю, хорошо это или плохо. В дверь заглянул Чеснок. Быстренько осмотрелся. – Ну, я не виноват… – пробормотал он. – Сама не смогла… Я свою часть выполнил честно… Больше никого не пущу. Деньги небольшие, а риск велик… А мой сын должен поступить в университет… – Это точно, – сказал я. – Чего лаешь? – спросил он. – Не понравилось, когда пистолетом в морду тычут? Я не удостоил его ответом. Мне надо было подумать. Сегодня меня пытались убить во второй раз в моей жизни. Не получилось. А в третий раз получится. Природа любит число три, в третий раз меня достанут. Это точно. В первый раз меня пыталась убить Роза. Она попыталась меня убить. Никто не видел. Они пошли гулять к морю. Ма, Ли и Айк. Я хотел пойти с ними, но Ма меня не пустила. – Пусть Бакс лучше дома побудет, – сказала она. – А то у него нервы шалят. Ещё как кинется на кого-нибудь. А завтра мы его снова к ветеринару сводим. А Айк может вполне с нами прогуляться, он заслужил. Ли подмигнула мне и развела руками – что поделаешь, Бакси, ты на самом деле наказан. Так что сиди в саду. Охраняй дом. Изнывай от жары. Я обиделся и на самом деле отправился в сад. Целый час бродил между деревьями. Слушал старые и молодые запахи, вспоминал. Потом решил навестить кроликов. Я знал, что они ушли, но всё равно на что-то тупо надеялся. А вдруг кто-нибудь из них остался? Кролики исчезли. Их подземные лабиринты опустели, они прорыли ход куда-то в сторону ручья. Исчезли. Все. Взрослые кролы, крольчихи и совсем маленькие крольчата. Потому что вокруг воняло красным. Я сидел, глядя в осыпающиеся чёрные дыры в земле. Мне было грустно. Даже плакать хотелось. Будущее, сытое, тёплое и доброе, это будущее растаяло. Теперь впереди одна неизвестность. Чёрная кроличья нора, осыпающаяся по краям. Вот так. Я даже попробовал заплакать, но у меня ничего не получилось, я ведь никогда раньше не плакал. Нос зачесался, и я попробовал его почесать… Я допустил ошибку. Глупую ошибку, такую не допускают опытные псы. Моё расположение было выбрано крайне неудачно – я сидел носом к забору, а за спиной у меня лежал сад и дом. И ветер со стороны забора, и я не мог чуять, что происходит у меня за спиной. И когда я услышал надвинувшийся на меня запах мертвечины, было уже поздно. Я начал разворачиваться… Это была тонкая стальная проволока. Она резко сошлась на моей шее и пережала дыхание. Я рванулся. Проволока держала крепко. Она прошла через шерсть и впилась в кожу. Я рванулся сильнее и упал в траву. Мгновение я лежал, разглядывая землю перед своим носом. Я запомнил её, эту землю. Прелые травинки, песок, кусочки коры, муравьи тащат украденные где-то кусочки сахара, у каждого по кусочку за спиной, улитка по стебельку, мой сорвавшийся с ошейника серебряный медальон в виде доллара… Затем меня легко выдернули с земли и перевернули на спину. Как щенка. Надо мной стояла Роза. На её руку была намотана длинная стальная удавка, такими отлавливают бродячих собак. Роза смотрела на меня и шевелила ноздрями. Глаза у неё изменились, зрачки превратились в две больших чёрных дыры, с чёрными же набухшими сосудами по белкам. Роза поставила мне на горло ногу и придавила. С виду весу в ней совсем немного, от силы килограммов тридцать пять, да и тех, наверное, не было. Мне же показалось, что на шею мне наступил по крайней мере слон. Но шея у меня мощная, шея выдержала. К тому же мне удалось вильнуть вправо, и нога Розы соскользнула, я вывернулся и попытался вскочить на ноги. Роза молча прижала меня к земле. Со стороны это, наверное, выглядело весьма комично – щуплая девчонка одной рукой вжимает в землю здоровенного чёрного пса. Но мне было не до смеха, её пальцы, как железной перчаткой, сжимали загривок, а удавка всё глубже впивалась в шею. Всё это происходило в полной тишине, я даже слышал, как, собирая обед, гремит посудой Селёдка. Перед глазами поплыли серые круги, и на несколько мгновений я выключился. Потом сознание вернулось, и я обнаружил, что мои ноги болтаются в воздухе, а удавка впилась в горло ещё сильнее. Я висел и медленно поворачивался по часовой стрелке. Роза перекинула конец троса через толстый яблоневый сук и повесила меня на дереве. Я захрипел и задёргался. Это было не очень больно – на собачьей шее не так много нервных окончаний, чтобы возникла серьёзная боль, ведь шея в любой собачьей драке – самое кусаемое место, а значит, болевая её чувствительность невелика. Благодаря толстой шее собаки моей породы, даже будучи подвешенными, не умирают долго. А если и умирают, то не от удушья, а от инфаркта, от остановки сердца. Я стал захлёбываться в слюне. Роза стояла рядом со мной и наблюдала. На её лице не было абсолютно никакого выражения, равнодушное и пустое. Только глаза горели глубоким чёрным огнём, да язык то и дело выскакивал из-за сомкнутых губ и тут же прятался обратно. Как у змеи. Сейчас мне легко обо всём этом рассказывать. Сейчас мне тоже угрожает смерть, но я её совсем не боюсь. Я сделал всё, что должен был сделать, я спокоен. С другой стороны, мне и страшно было. Даже не страшно как-то, а безнадёжно. Мной овладело безразличие, я смотрел на всё происходящее как бы со стороны, точно это не я висел, задыхаясь, на проволоке, а совершенно посторонняя собака. Я знал, что в доме никого нет, и не надеялся, что меня кто-то спасёт. Обидно было, что всё кончилось так бессмысленно, что я так и не успел… Мысли мои начали сбиваться, я почувствовал, как начинают расслабляться мышцы, как постепенно немеют конечности, как сердце, до этого колотившееся в бешеном ритме, начинает замедляться… Роза шагнула ко мне, обняла меня своими подвижными твёрдыми руками и повисла вместе со мной. Пальцы впились под рёбра, удавка разрезала кожу. Я потерял сознание. И тогда я увидел. Я увидел цвет. Животные ведь не видят в цвете. Лишь обезьяны, да и то не все, различают несколько цветов. Собаки нет. Мой обычный мир – чёрно-бел, как шахматная доска. Я знаю, какого цвета предметы, но никогда этот цвет не вижу. Так, например, я знаю, что трава зелёная, но что такое «зелёная» и как это выглядит, я сказать не могу. А тогда в голове моей что-то лопнуло, зелёная краска разлилась неудержимым морем, и я увидел их. Поля, богатые дичью, плыли перед моими глазами. Зелёные, коричневые, золотистые, небо было голубое, а оранжевое солнце заливало всё это нестерпимо ярким цветом. Мне захотелось ступить на эту яркую сочную зелень, и я уже сделал первый шаг… В моей голове что-то лопнуло во второй раз, и я очнулся. Я лежал под яблоней. На шее болтался обрывок удавки. Каким-то чудом стальная проволока лопнула, и я свалился на землю. Рядом со мной стояла Роза. Мир был привычно однотонен и сер. Я встал и попятился назад. Роза присела, вытянула руки и собралась прыгнуть на меня. В голове поплыл туман – это красное прилило к голове, я плохо соображал, но понял, что единственный шанс мне спастись – бежать. И я побежал. Я никогда так не бегал. Я нёсся, удирал, драпал со всех ног. Она почти не отставала, это было слышно по запаху. Оглядываться я почти не успевал, а когда мне удавалось это сделать, я видел, что Роза бежала не как человек. Она двигалась на четвереньках, скачками, как большая зубастая лягушка. Каждый такой скачок в несколько моих шагов. Мои ноги были как ватные, и Роза меня постепенно настигала. Спасло меня то, что до ворот я добежал первым. Я поднырнул под решётку ворот, перекатился и вскочил на ноги. Роза повисла на решётке с другой стороны. Она держалась за прутья двумя руками, и пальцы её шевелились, как белые черви. Роза закрыла рот. По подбородку у неё текла тоненькая коричневая струйка. Преследовать меня по улице Роза не решилась. Я добрался до озера. Здесь в воздухе летал миллион разных запахов, и Роза, даже если бы захотела, не смогла бы меня найти. Оставалось найти тихое местечко и передохнуть. Лучше всего для этого подходили ржавые морские контейнеры, сваленные на портовой окраине. 18 Чужой Оказалось, что место было уже занято. Возле контейнеров грелась на солнце небольшая стая. Тёртые бродячие псы, пять штук. Все крупные, драные и опасные. Двух из них я раньше видел в нашем городе, а остальные, наверное, жили возле пристани. Я с ними не встречался. Они разговаривали, когда появился я, замолчали и уставились сумрачными взорами. Псы рослые, закалённые в уличных драках, и со всеми я бы не справился. Но отступать я не собирался. Вожак взглянул на молодого рыжего пса. Тот встал и направился ко мне. – Чего тебе? – злобно спросил пёс. – Отдохнуть, – ответил я. Рыжий оглянулся. Старый кивнул глазами. – Выгнали? – уже дружелюбнее спросил рыжий. – Устал от домашней жизни, – сказал я. – Тогда пускай. – Рыжий занял место рядом со старым. Я улёгся на прогретом солнцем песке. Собаки молчали и недоверчиво смотрели на меня, а потом рыжий спросил у старого: – А дальше чего было? – Дальше он её убил, – ответил вожак. – Лопатой. И закопал прямо под окном. А на этом месте выросло по весне дерево. Странное какое-то, неизвестной породы. И однажды его нашли на этом дереве повесившимся. Вот. – Так я и знал, – покачал головой рыжий. – Они всегда их убивают. Люди – убийцы. Все посмотрели на меня. Как будто я отвечал за всех людей. Впрочем, тут ничего удивительного – любая бродячая собака воспринимает собаку домашнюю как врага. Как прихвостня человека. И в этом есть правда. – Завтра мы уходим, – сказал мне вожак. – Тут теперь нехорошо. Я слышу шаги тьмы, она принимает разные лица. Будет много красного. Может, хочешь с нами? – Не хочу, – ответил я. – Я остаюсь. Вожак зевнул. – Он знает много, – кивнул на вожака рыжий. – И человеческого, и нашего. Он много знает. – Слыхали про чёрную собаку? – спросил я. Я спросил про чёрную собаку, и вся стая напряглась и как-то незаметно собралась вокруг вожака. Они отодвинулись от меня, как от чумного. Рыжий испуганно осмотрелся и послушал воздух. – Ты знаешь про чёрную собаку? – снова спросил я. – Ты домашний, ты не знаешь, – сказал вожак. – А мы знаем. Все знают. Даже те, кто не умеют думать, знают. Про чёрную собаку. Поэтому мы скоро уходим отсюда. Далеко, как можно дальше. Он сделал паузу. – Иногда это овчарка. Иногда это дог. Иногда это даже сенбернар. Обычно беспородный. Иногда она такая, как ты. Только полностью чёрная, без подпалин, без коричневых пятен. Её замечают иногда. Близко подойти к ней тоже нельзя – она исчезает. Так что её видно лишь издалека. Промелькнёт и исчезнет. Когда появляется чёрная собака, это значит, что в этом месте будет беда. Большая беда. Многие умрут. – Ну? – спросил я. – Два дня назад я видел чёрную собаку, – сказал вожак. – Там, за портом. Я шёл по берегу, искал, что озеро выбросило. Иногда очень хорошие вещи выбрасывает. Мы подбираем и относим их Одноногому. Это человек, но он принимает вещи и от собак. А взамен даёт еду. Я шёл по берегу и вдали увидел. Она стояла у самого прибоя и лакала воду. Я удивился. – Да-да, – подтвердил вожак. – Чёрная собака повернула голову и поглядела прямо на меня. И долго глядела, пока я не отвернулся. А когда я повернулся обратно, она уже исчезла. Тогда я подошёл к тому месту, где она пила воду. Песок был мокрым, но никаких следов не отпечаталось… Одна из дворняг тихонько заскулила. – Я видел чёрную собаку, – повторил вожак. – А вчера утром пропал Лопух. Он должен был вернуться, но не вернулся. Они хотели его искать, но я запретил. Потому что искать теперь бесполезно. Мы уйдём. – Уходите, – сказал я. – Тут на самом деле происходит не очень… – Ты плохо выглядишь, – вожак кивнул на мою шею. – Ты скоро умрёшь. Тебе нужна помощь. – А ты что, собираешься жить вечно? – спросил я. Старый пёс не ответил. Он поднялся на ноги, все остальные тоже. Они молча отправились к дороге. Я остался. Ещё немного посидел на солнце и побежал к контейнерам. Я забрался в самый дальний и зарылся в кучу пластиковых опилок. Болела шея. Вокруг неё шла глубокая ноющая борозда от удавки. Шерсть была вырвана. Борозда распухла и кровоточила. Я знал, что такие раны могут легко закончиться заражением крови, столбняком и мучительной смертью в канаве или под мостом. Надо было что-то делать. Я стал думать. Возвращаться домой пока бесполезно. Дома одна Роза и Селёдка. Ма, Ли и Айк будут только под вечер. А к вечеру я могу вполне бесславно сдохнуть от столбняка. Значит, остаётся… Значит, остаётся Колянчин. И идти надо не к нему в клинику, а домой. Обычно он возвращается часам к четырём. Сейчас, судя по солнцу, около двух. Час на отдых, минут сорок на дорогу. Всё. Я на всякий случай послушал окрестности. Тихо. Я закрыл глаза и уснул. И спал ровно час, может, чуть больше. Шея распухла ещё сильнее, поворачивать голову стало тяжело, рана горела и чесалась. Задняя нога так и дёргалась – всё собиралась почесать. Приходилось ещё и с рефлексами бороться. Колянчин жил на противоположной от нас стороне городка, и это было большим плюсом – это если бы Роза вдруг решила меня поискать. На выходе из порта я посмотрелся в лужу. Вид у меня был страшный – шерсть взъерошена и перепачкана красным, на шее вздулся бугор, сосуды в глазах полопались, язык торчит набок. С таким видом меня вполне могли принять за бешеного и просто-напросто пристрелить. Но выбора у меня не оставалось, самостоятельно привести себя в порядок я не мог. Поэтому мне пришлось идти так. Как ни странно, добрался я без всяких приключений. Дверь в дом доктора была, как всегда, приоткрыта, сквозь кухонное окно виднелось, как жена Колянчина возится на кухне, в воздухе плыл запах творожников. Я сунулся в дверь, протиснулся через короткий коридорчик и оказался в гостиной, ткнул носом в специальный колокольчик для посетителей. Через минуту из кухни показалась жена Колянчина. Она была в фартуке, в одной руке лопатка, в другой блюдо сырников. – Бакс! – Она сразу поставила блюдо на стол. – Что с тобой случилось? Я покривился. – Понятно, – она сняла фартук. – Пойдём со мной. Я знал, что у Колянчина есть небольшая смотровая, где он иногда проводил срочные операции и принимал неотложных ночных пациентов. Жена Колянчина провела меня в заднюю часть дома, щёлкнула выключателем и открыла дверь в маленькую каморку. – Заходи. Каморка была микроскопической, но идеально чистой, сверкающей и светлой. Посередине стоял невысокий хирургический стол с приставной лесенкой. В углу автоклав и лоток с инструментами в спирту. – Колянчин придёт через час, – сказала она. – Может, чуть позже. Не будем ждать, ждать нам нельзя. Залезай на стол. Я забрался на стол. Она намочила ватку спиртом. Потом посмотрела на ватку и бросила её в корзину, взяла сразу бутылку. Растворила в спирте зеленоватую таблетку. – Терпи. Не будешь дёргаться? Я покачал головой. Она взболтала бутылочку, подождала, пока осядут пузырьки, и вылила мне на шею. Спирт зашипел, в башке взорвался серебряный вихрь, рана вспыхнула и захолодела. – Терпи. – Жена Колянчина набрала на ватный тампон густой мази. – Может снова быть больно. Она мазала мне шею. Больно не было, мазь помогла почти сразу. Кожа стала стягиваться, чесаться и, как мне показалось, даже потрескивать. – Кто это тебя? – спросила она. – Полиция? Я покачал головой. – Кто тогда? Я не ответил. – Ладно. Колянчин придёт, позвонит твоим. Тебя повесить, что ли, пытались? В городе чёрт-те что происходит… Колянчин говорит, что кошке недавно челюсть вырвали… Я гавкнул. – Тоже слышал? – улыбнулась жена Колянчина. – Или кошек не любишь? Ладно. Надо ещё укол от столбняка сделать. Она открыла небольшой шкафчик и стала искать ампулу. – Куда всё это катится? – ворчала она. – Собак вешают, кошкам челюсти вырывают… Да что там кошки – люди пропадать стали! Я говорю Колянчину – надо отсюда уезжать, надо поближе к сыну перебираться, а он всё одно – что пятнадцать поколений Колянчиных жили и умирали здесь и что он отсюда никуда не поедет. Я ему говорю – поедем, а то поздно будет. А он всё своё. Ну, хоть ружьё тогда достань, говорю! А он и ружьё не достал. Она нашла нужную ампулу и стала спиливать колпачок. – Колянчин, говорю, тебе что надо, чтобы реки кровью потекли? Чтобы Звезда Полынь взошла? Это она, конечно, преувеличивала. Никакого апокалипсиса у нас тут не планировалось. Просто одна маленькая мерзкая тварь. Она набрала в старомодный стеклянный шприц противостолбнячной сыворотки и велела мне стоять смирно. Затем загнала иглу мне в заднюю левую ногу. Нажала на поршень. – Готово. – Жена Колянчина бросила шприц в раковину. – Можешь идти. А домой тебе мы позвоним. Пусть там разберутся. А если не разберутся, то я сама в полицию позвоню. А то так мы до чего докатимся-то? Я слез со стола. Подошёл к ней. Лизнул в руку. Я вообще-то не люблю таких вещей, какие-то они уж очень унизительные, и для собаки и для человека. Но в данной ситуации по-другому я её никак не мог отблагодарить. – Оставь, – она сразу спрятала руки за спиной. – Взрослая собака, а туда же. Иди лучше. Мне стало немного стыдно. Я потупился и стал пятиться к двери. – Погоди-ка! – она вспомнила о чём-то и выбежала из комнатки. Она накормила меня сырниками. Много я есть не стал, хотя проголодался сильно, запросто навернул бы, наверно, целую тарелку, а то и две. Но я съел всего пять штук, а потом ушёл. К вечеру я вернулся домой. Я не мог оставить их одних и вернулся. Меня встретила Ли. Она сидела в саду и читала книжку «Вини-Пух и все-все-все», главу про наводнение. Актуально, учитывая нашу жару. Я подошёл к ней и сел рядом. – Что с тобой? – спросила она. – Ты жутко выглядишь. Шерсть вся всклокочена, перемазан в чём-то… Кровь, что ли? Зелёнка? Давай я тебя вытру. Ли достала носовой платок и стала вытирать мне спину. – Осторожней надо, – приговаривала она. – Тут кто-то опять в городе чего-то натворил. Предки не говорят, но полиция приезжала. Спрашивали. На! Ли сунула мне крекер, спросила: – Ты что, под машину попал? Бедный… Ухо порвано. Стала гладить меня по голове. Это было здорово. Я уснул, ладно, ухо разорвано, ухо зарастёт, на мне, как на собаке, все заживает, бродячий дух, ничего не поделаешь… И мне снова снились цветные сны. Ромашки, или другие цветы, белые и жёлтые, целое море, бесконечное, спокойное, солнечное. В этом море хотелось остаться, хотелось лечь, подставить солнцу бок и смотреть на фиолетовых божьих коровок. И уснуть. Я понимал, что это сон, и хотел уснуть внутри него… – Надо с ним что-то решать, – сказала Ма твёрдо. Я проснулся. Они разговаривали, стояли под деревом, недалеко, меня не видели. – Что ты молчишь? – А что мне прикажешь делать? – злобно спросил Па. – Взять револьвер и пристрелить его? Теперь промолчала Ма. Довольно долго, потом вдруг достала сигареты. – Опять? – спросил Па. – Ты же бросила. – Ты говорил, что у тебя есть какой-то друг на Севере. – Есть, – кивнул Па. – Есть. Я ему позвоню… – Позвони. – Ма выкурила сигарету до фильтра и затушила её каблуком. И тут я услышал, что от неё пахнет страхом. От неё так пахло только один раз, когда у Ли случился аппендицит, и Ма три дня не отходила от её постели. И теперь вот. – Завтра же позвоню… – как-то нерешительно произнёс Па. – Найду телефон… – Мне кажется, это всё неспроста. – Ма смотрела в пол. – Что неспроста? – не понял Па. – То неспроста. Сегодня нашли рыбака. – И что? – У Па вдруг затряслись руки. Ма закурила вторую сигарету. – Он был… искусан… До смерти. Полиция считает, что это могло сделать какое-то животное… – Какое животное? – тупо спросил Па. – Большое. Волк. Размером с волка. – Не хочешь ли ты сказать, что это сделал наш Бакс? – Па сделал большие глаза. Я не видел, просто знал. У меня у самого глаза выпучились. Меня подозревать… – Я ничего не хочу сказать! – Ма сломала пальцами сигарету. – Я ничего не хочу сказать! Я боюсь. Па почесал голову. – Я боюсь, – снова сказала Ма. – Я его боюсь. Помнишь ту книжку? Где днём собака была как собака, а ночью уходила в поселение и давила детей. Потому что когда она была щенком, дети привязывали её к батарее и били проволокой. Утром собака приходила домой и ложилась спать. И никто не знал, что это она. И в конце концов она пришла вся в крови и с пропоротым боком… Па хихикнул. – Чего ты смеёшься?! Ничего смешного нет! Он вполне мог это сделать. Бездомного загрызли как раз тогда, когда Ли уезжала. А ты помнишь, где был Бакс всё это время? – Нет, – покачал головой Па. – Не помню. Мне кажется, что его вообще дома не было. Он где-то болтался… – Ты видел его сегодня? – Нет ещё, – ответил Па. – Он пришёл весь перемазанный в крови. И вообще, выглядел страшно. Па почесал подбородок, этот звук сложно с чем-то спутать. – Только не вздумай сказать Лиз, – попросила Ма. – Ничего не говори про рыбака, пусть она ничего не знает… – Конечно, – закивал головой Па. – Конечно, не скажу… Он отобрал у Ма пачку и закурил. Жадно, дым пополз вокруг и защипал мне ноздри. – Сегодня мне на работу звонил Колянчин, – сказала Ма. – И что? – Не знаю. Связь была плохая, он чего-то сказал про Бакса, я не разобрала. Перезванивала потом, но связи нет. И ещё. Я слышала, что полиция видела возле дома Костина большую чёрную собаку. – Ты серьёзно считаешь, что все эти убийства – это Бакс? – спросил Па. – Он мог это сделать, – негромко сказала Ма. – Он вполне мог это сделать… – Послушай, это ведь наша собака… – начал было Па. – Это больше не наша собака, – Ма схватила его за рукав. – Не наша. С ней что-то произошло! В неё точно вселился кто-то! – Прошу тебя, давай обойдёмся безо всей этой мистики, ладно? На дворе всё-таки двадцать первый век, а ты мне говоришь про одержимых собак… Похоже на дешёвый фильм ужасов. – Вот именно! – тихо вскрикнула Ма. – На фильм ужасов! Именно на фильм ужасов это похоже. Ты должен его убрать отсюда. – А Айк? – Айк? Что Айк? Айк нормален. Пока нормален. Но на будущее… У нас ведь теперь два ребенка, и одному Богу известно, чем это может кончиться… Они предали меня. Вот в этот самый миг Па и Ма, в миг, когда они собрались меня отдать, они предали меня. Предали. Это было больно. Я прокусил десну, и рот наполнился красным. Человек всегда предаёт свою собаку. По разным причинам. Потому что человек не считает нас равными себе. Собака – друг человека. Это обман. Собака – раб человека, это гораздо правильнее. Человек ведёт своего пса на смертельный укол, а тот до самой последней двери охраняет своего хозяина, смотрит ему в глаза и пытается лизнуть руку. – Погоди-ка… Ма замолчала. – Что? – спросил Па. – Он слушает. – Кто слушает? – Бакс. Там, за яблоней… Па шагнул в мою сторону, огляделся. Мы встретились глазами. Па долго смотрел на меня, а потом не выдержал и отвернулся. – Его нет здесь, – сказал Па. – Тебе показалось. Я пополз к дому. Сначала я спрятался за диван. Там я отдышался и выкинул из головы все мысли. Потом я поднялся наверх, к комнате Ли. Ткнул дверь носом. Ли валялась на своём диване и слушала музыку. Розы в её комнате не было. – Привет, Бакси. – Ли выскочила из дивана мне навстречу. – Отоспался? Как себя чувствуешь? Весь взъерошенный… Ли погладила меня по голове. – Ты совсем плохо выглядишь, но это ничего. Летом мы поедем в одно хорошее место, и ты там сразу поправишься. Сразу-сразу. – До свиданья, Ли, – сказал я. – Прощай. – Ну, не ворчи. – Ли почесала мне подбородок. – Не ворчи. Хочешь, я тебе завтра куплю целый килограмм мороженого? – Прощай, – повторил я. – Время пройдёт, и мы встретимся… Сам я в это, конечно, не верил. Но я не хотел расстраивать Ли, я ткнулся головой ей в колени. – А я завтра уезжаю, – сказала она. – У нас опять математическая олимпиада. Если я войду в тройку лидеров, то смогу попасть на общегосударственную. Это будет здорово. Так что снова еду на все выходные, вы с Айком остаётесь тут за хозяев. Присматривайте за домом. Смотрите, не обижайте Розку. Мы не обидим её, мы её не обидим. Это я могу гарантировать. Мы просто не сможем её обидеть. – А хочешь у меня в комнате поспать? – спросила Ли. Я кивнул. – Я никому не скажу. Прячься под кровать. Как свет погашу, так выбирайся. Я забрался под кровать Ли. Она ещё некоторое время послушала музыку, а потом выключила свет. Я вылез из-под кровати и устроился на коврике перед дверью. В час ночи за дверью послышалось дыхание. Потом ручка двери пошла вверх. Я зарычал и вцепился в ручку зубами. Ручка потащила меня за собой, зубы заскрипели по меди. Ли проснулась. – Бакс, чем ты там занимаешься? – спросила она. Ручка остановилась. – Спи давай. – Ли забралась под одеяло. – Ночь уже… Ночь. 19 Пятница Сегодня воскресенье. Кружок на календаре Чеснока указывает на то, что сегодня воскресенье. В воскресенье он всегда покупает большую банку пива. Видимо, с воскресеньем у него связаны какие-то воспоминания. Тогда была пятница. Пятница мне как раз подходила. С утра Ли уехала на свою олимпиаду, до понедельника. Селёдка взяла выходные. Ма и Па остались дома, но за них я не особенно волновался – Роза их не тронет. Зачем ей это? Явное убийство двух взрослых – слишком неудобно, да и невыгодно. Роза хочет остаться в семье вместо Ли. Ма и Па её, конечно, примут, а в смерти Ли обвинят меня. Скажут, что я взбесился и загрыз её. Всё логично – у меня поехала крыша, и я стал бросаться на людей. И загрыз Костина, и рыбака, и множество разных других зверушек. Я решил поговорить с Айком. План уже сложился, я уже знал, как буду действовать. Но в одиночку с ней я не справлюсь. Мне нужен Айк. Я послушал воздух… Посторонние! Возле ворот стоял автомобиль. В автомобиле два человека и собака. Посторонние люди и посторонняя собака. Я перебрал в уме все хранящиеся у меня в голове комбинации запахов. Это произошло быстро, быстрее, чем я это рассказываю. Наткнулся на нужную. Холуй. Они пригласили Холуя. Холуй был известным персонажем в нашем городе. Его боялись все, от огромных пятнистых догов до умещавшихся в бокале из-под шампанского тойтерьеров. Если бывало такой тойтерьерчик начинал озоровать и отказывался от гусиной печени или от немного несвежего фрикасе, то хозяйка ему сразу говорила: смотри, Пюпюс, будешь плохо себя вести – позову Холуя! И Пюпюс пускал лужицу и послушно возвращался к своей фарфоровой миске. На самом деле у Холуя имелось какое-то другое имя, но все собаки звали его именно так. Холуй. По слухам, на счету Холуя было около восемнадцати собачьих жизней. В основном несчастные бездомные псы, раздавленные и неспособные оказать никакого сопротивления. Холуй служил в Коммунальном департаменте. Он выслеживал бродячих собак и расправлялся с ними. Нет, если надо было выследить кого-нибудь серьёзного, типа грабителя винного магазина или сбежавшего из дому подростка, из области присылали на вертолёте пойнтеров. А на бродяжек и разморённых домашних псов хватало и Холуя. Холуй – смесь тибетского мастифа и ка-де-бо. Жуткая тварь, настоящий убийца. Его не раз пытались подловить и задать хорошую трёпку, но так и не подловили. Потому что всё время Холуй проводил на территории коммунальной службы и выходил на охоту лишь с сопровождающим. Холуй выпрыгнул из машины и направился к дому. Двое людей двинулись за ним. Я рванул на кухню, но кухонная дверь оказалась закрытой. Попробовал выбраться через чёрный ход. Закрыто. И окна! На всём первом этаже опущены рольставни. Ловушка. Это была ловушка. Па и Ма устроили мне ловушку. За что они так… – Где он? – спросил незнакомый голос. – Он в доме, – ответил Па. – На кухне. Мы закрыли все двери. – А окна? – И окна, – сказал Па. – Отлично. Ещё кто-нибудь в доме есть? – Нет, – тихо сказал Па. – Только я и жена. Дочь уехала, а племянница ушла гулять ещё утром… – Понятно, – сказал незнакомый голос. – Рекс, вперёд! Холуя, оказывается, звали Рекс. Я рванул на второй этаж. По лестнице мимо меня пролетел Айк. Снизу послышался шум и лай. – Айк! Сидеть! – крикнул Па. – Сидеть, зараза… Но Айк, видимо, не собирался просто так сидеть, когда в его доме появился Холуй. Лай усилился, они почти схлестнулись, потом я услышал, как Па волочёт Айка в ванную. – Я закрыл его! – крикнул Па. – Не выберется… Айк рвался из ванной, дверь вздрагивала от мощных ударов. Но Холуй уже не обращал на него внимания, Холуй слушал дом. Я не очень его боялся. Опасность заключалась в людях. Пока бы я возился с Холуём, они запросто успели бы загнать мне в шею свой ядовитый дротик. Поэтому мне надо было бежать. Я двинулся вдоль по коридору. Возле двери Ли я услышал, как Холуй поднимается по лестнице. Со второго этажа было два выхода. Выход по лестнице перекрыл Холуй и тип, скорее всего вооружённый духовой трубкой. Оставалось окно в конце коридора. Они забыли его закрыть. Вернее, забыли задвинуть ставнями. Я подбежал к окну. Рама закрыта на защёлки, мне не справиться. Я ткнул стекло лапами. Бесполезно. По полу пошёл резкий запах чужой собаки. Я оглянулся. В конце коридора появился Холуй, он заметил меня и ощерился. Затем лестница заскрипела под шагами человека. Холуй медленно двинулся ко мне. Тогда я предпринял следующее. Я зарычал так грозно, как только смог, а затем сорвался на злобный истеричный лай и рванулся вперёд, на Холуя. – Убью скотину! – орал я. – Только подойди! Холуй растерялся и сделал несколько шагов назад. На это я как раз и рассчитывал. С лестницы появился человек. Он увидел меня и стал поднимать ко рту трубку. Я затормозил всеми ногами, развернулся и помчался к окну. Я старался разогнаться как можно быстрее и нёсся к окну большими широкими скачками. Честно говоря, я не знал, можно ли вот так пробить стекло. В фильмах я часто видел такое, но это ведь был не фильм. За два метра от окна я прыгнул, мощно оттолкнувшись лапами. Перед тем как воткнуться в стекло, я зажмурил глаза. Перед тем как зажмурить глаза, я увидел, как справа от меня в оконную раму вошёл отравленный дротик. Это был стеклопакет. Стекло хрустнуло, зазмеилось тонкими трещинками-ручейками, но не разбилось. Я свалился на пол, повернулся, увидел растерянного Холуя. – Разорву! – рыкнул я на него, отбежал на двадцать шагов и развернулся. – Взять его, Рекс! – человек стал заново заряжать свою трубку. – Взять, кому говорю! Холуй неуверенно двинулся ко мне. Я снова разогнался, прыгнул и врезался в стекло. Это было больно. Разбить стекло мне не удалось, да это было и невозможно, это я понимал. Но стекло крепилось к раме, а весил я много. Динамика разгона, помноженная на мой вес, должна была вынести раму наружу. Во всяком случае, я на это весьма рассчитывал. Холуй приближался. Он не срывался на бег, медленно шагал, пригнув к полу голову и готовясь к схватке. Человек поднял трубку и плюнул. Не попасть в меня в узком коридоре было сложно, но он не попал. Дротик прожужжал над моей головой и отскочил от стены. Я снова отбежал для разгона. – Взять! – рявкнул человек. – Взять его! И тут я применил приём, который всегда действовал на глупых собак. – Стоять! – приказал я. – Рекс, стоять! Ошеломлённый Холуй остановился, а я, развернувшись, снова бросился на окно. В третий раз рама не выдержала. Стекло издало жалобный звук, рама лопнула и вывалилась наружу. Я вывалился вместе с нею. Покатился по черепице к краю крыши, к счастью, жёлоб меня задержал. Сумел подняться на ноги и пробежать до угла. Оглянулся. Человек с трубкой высунулся в высаженное мною окно. Он выглядел глупо и удивлённо. Но рассматривать его у меня не было времени, я перепрыгнул на гараж, а с гаража спрыгнул на крышу машины Па. Я выбрался из дома. Со стороны входа слышались крики и ругань. Потом из-за угла дома появились два типа с трубками и Холуй. Я побежал. Холуй бросился за мной. Те двое запрыгнули в машину и покатили следом. Я пересёк сад и выскочил в ворота. На секунду я оглянулся. На крыльце дома стоял Па. Лицо у него было растерянное и жалкое. 20 Чёрная поляна Я проснулся. Комната была пуста. Сторожа нет. Телевизор выключен. Из-за закрытой двери слышались негромкие голоса. Я попытался послушать воздух, но вентилятор гнал поток от меня, и как я ни старался, ничего уловить не мог. Один голос был мне удивительно знаком. Я где-то встречался с хозяином этого голоса, только вот никак не мог вспомнить где. Второй голос был мне неизвестен. Они спорили. – Вы же прекрасно понимаете, что расследование отнюдь не завершено, – говорил первый. – По большому счёту расследования вообще не было. Эти дуболомы из полиции свято верят в то, что это собака зарезала всех этих людей. Доктора, ветеринара, никто не слушает… – Ваш отдел и так возился с этой историей слишком долго, – отвечал второй. – К тому же вы прекрасно понимаете, что все эти расследования – не более чем отвлекающий манёвр. Эти расследования никому не нужны. Если полиция и население уверены, что он убийца, – так это просто отлично! Это облегчает нам задачу… – Случай очень неординарный, – говорил первый. – Я не имею в виду это существо, я имею в виду пса… Тишина. Второй молчал. – Я побывал на вскрытии, – говорил первый. – И всё видел своими глазами. Опять кукушка. Оборотень. Стрыга, называйте как хотите… – Я прекрасно понимаю, с чем мы столкнулись, – отвечал второй. – Я тоже был на вскрытии. И я в курсе, что подобное существо попало к нам не впервые, тенденция, однако… Тем более надо усилить секретность, надо представить всё так, чтобы общественность подумала, что это обычный случай… – Этот пёс в одиночку поймал вам… Тут первый сделал длинную паузу. – За это ему, конечно, большое спасибо, – сказал второй. – Но я должен обеспечить операцию прикрытия. Мы уже задействовали газеты и телевидение, мы уже развернули кампанию… Вы хоть понимаете, чем может обернуться утечка информации? Одна мысль опрокинет установившийся миропорядок. Вам что дороже – судьба одной собаки или благополучие человечества? – А вам не кажется, что вами кто-то манипулирует? И ваша операция прикрытия плавно перетекла в собачий геноцид? Эти твари появляются все чаще и чаще, и собаки могли бы нам здорово помочь. А их уничтожают десятками. Вас это не настораживает? Молчание. – Я думаю, пса надо оставить. И изучить. Если это действительно бродяга… Второй рассмеялся. – Вы что, всерьёз верите в разумных животных? У нас здесь не мультипликационная студия, к сожалению. Или к счастью. И давайте-ка без этих ваших спиритических штучек. Всё просто. Это обыкновенная собака. Эта тварь попала в их дом, и собака прореагировала. Сторожевой инстинкт. Вот и всё. Они опять замолчали, и в этот раз пауза затянулась. – Поверьте мне, что это не обыкновенная собака, – сказал, наконец, первый голос. – Я знаю. У меня большой опыт. В Департаменте лежат письма из трёх университетов. Они готовы купить его за большие деньги. А вы собираетесь эту собаку убить! Вы можете представить, как она может быть нам полезна? Практически полезна! – Как? – спросил второй. – Этот пёс знает, как пахнет это существо. Он знает его повадки. Если подобрать таких животных, как он, то можно создать отдел… – «Секретные материалы»? – усмехнулся второй голос. – Но мы должны как-то прореагировать… Создание подобного отдела – продиктованная временем необходимость. И я настаиваю, чтобы этот пёс был изучен более тщательно и чтобы были сделаны определённые выводы… – Это невозможно, – твёрдо ответил второй. – Почему? – удивился первый. – Вы же знаете правила. Вы же сами их составляли! Послышался звук, будто кто-то ударил кулаком в стену. – Хорошо, если вы не видите путей использования этой собаки, то хотя бы пожалейте её, – сказал первый. – Просто пожалейте. Второй промолчал. – Надо что-то сделать, – просительно сказал первый. – Надо. – Ничем не могу помочь, – ответил второй. – Ничем. Департамент уже вынес постановление о санации. Стало тихо. Я слышал, как работают лопасти вентилятора и течёт по трубам вода. Эти двое постояли ещё какое-то время, а потом ушли. Всё понятно, подумал я. Первый хочет меня выручить. Второй боится утечки информации. У него есть инструкции. Утечка информации на самом деле опасна, это понятно. Что будут делать люди, если вдруг узнают, что среди них водятся такие твари? Это станет сильнейшим шоком для человечества. Как если бы вдруг оказалось, что все сказки про вампиров вовсе не сказки, а суровая правда жизни. Вернулся Чеснок. Лицо у него было красное и злое. Он ничего не сказал, завалился на свой диван и включил телевизор. Больше в этот день ничего интересного не произошло. И я уже дошёл почти до конца своего рассказа. Осталось совсем немного. Я бежал по улице Роз и помаленьку выдыхался. Холуй догонял. Нет, я мог с ним разобраться, но мне для этого понадобилось бы минуты четыре, не меньше. А за четыре минуты нас догонит машина муниципальной службы, а в ней двое с духовыми трубками. Поэтому я бежал вдоль улицы, бежал не спеша, экономил силы. Холуй постепенно подтягивался ближе. Но он меня не достанет. В нужный момент я сверну в сторону леса, туда, где машина не проедет. А когда Холуй увяжется за мной и потеряется между кустами, я легко справлюсь с ним. И всё бы произошло так, как я рассчитал, но, добежав до последнего перед лесом дома, я вдруг услышал запах. Запах шёл с обратной стороны холма. Крепкий, устойчивый запах. Этого запаха не должно было здесь быть. Этот запах должен был быть в дне пути отсюда… Я остановился. Секунду, нет, даже меньше секунды я думал, а потом рванул на запах. Это был знакомый мне с детства аромат яблок и корицы. К которому примешивалась вонь когда-то останавливавшегося в нашем городе зверинца. Запах усиливался, я бежал быстрее. Но я уже устал. Я ведь уже не молод, мне уже больше десяти лет. Холуй, тупая безмозглая тварь, догонял. Когда я забрался на вершину холма, он был в какой-то сотне шагов. Впереди послышался сдавленный крик. Шерсть поднялась у меня на загривке. Я собрал последние силы и понёсся вниз. Скорее всего, они были на той самой полянке, где я нашёл мёртвого Кики. Дыхание сбилось окончательно, ноги дрожали от усталости, сердце колотилось в чудовищном ритме, но я бежал. Я должен был успеть. Я должен был спасти Ли. Как она оказалась здесь? Почему она не уехала на свою олимпиаду? Я не успевал думать, просто скатывался вниз. Холуй сократил отставание вполовину. Впереди снова закричали, послышалась возня. Я ворвался в заросли. Скорость снизилась. Продираться сквозь ветки акации было тяжело, последние ярды я проделал почти шагом. Когда до полянки осталось несколько шагов, моя передняя правая нога застряла между корнями, и я споткнулся. Холуй налетел на меня сзади. Он не успел остановиться, не удержался на ногах и выскочил на полянку. Холуй взвизгнул. Я дёрнул лапу, пытаясь высвободиться. Корни не отпускали. Тогда я схватил корень зубами и перекусил его. Холуй визжал не переставая. Я выбрался из акации. Полянка была замазана красным. Чёрные пятна, чёрные пятна кругом. Вонь мертвечины была так густа, что резала глаза. Аромат яблок и корицы тонул в этой вони. Возле тополя лежала Ли. Я опоздал. Холуй ползал вокруг. Холуй визжал. Больше на полянке никого не было. Она ушла. Она успела уйти. – Сюда! – услышал я голос. – Они сюда побежали… Это были те двое, из коммунальной службы. Стрелки из духовых трубок. Надо было торопиться. Я подошёл к Ли и перевернул её на спину. Передо мною лежала не Ли. Яблоки и корица, но это была не Ли! Акация затрещала, и они вышли на поляну. Они стояли и смотрели на меня. Они даже не подняли свои трубки, просто стояли и смотрели. – Мама… – сказал тот, что стрелял в меня на лестнице. Второй шагнул назад. Холуй увидел своих хозяев и пополз к ним. Я нырнул в кусты. – Он загрыз её… – ошарашенно сказал первый. – За минуту… Надо его догнать… – Не надо, – сказал второй. – Не надо. Пусть полиция занимается… Надо уходить. – А как же она? – Первый указал трубкой на тело. – Она мертва. – Второй достал рацию. Про Холуя они будто забыли. Я наблюдал за ними сквозь листву. Они испуганно озирались по сторонам и не знали, что делать. Я не шевелился. Второй щёлкнул передатчиком. – Диспетчер, – шёпотом сказал он. – Тут убийство. Женщина. Он её убил… Ещё он загрыз нашего пса… Это снова эта чёртова собака… Высылайте. Все, кто может, пусть приезжают. И по радио сообщите… и вызовите кого-нибудь… Холуй завыл и попытался лизнуть сапог первого. Тот в страхе отпрыгнул. – Господи, чем же тут воняет… – Второй зажал нос. – Невыносимо… Холуй застонал. Люди не выдержали и побежали назад к своей машине. Холуй завыл им вслед. Я подождал, пока они удалятся, и подошёл к лежащему человеку. Это была не Ли. Это была та бродяжка, что встретила нас после визита к Колянчину. Которой Ли дала деньги и флакон духов с ароматом яблок и корицы. Глаза выползли из орбит, это даже были не глаза, а одни зрачки, растянувшиеся до неимоверных размеров. Перед смертью она не увидела ничего хорошего. Я перевернул её на живот, пусть лучше в землю смотрит. Холуй подполз ко мне. Он дёргался, красное из живота смешивалось с какой-то темноватой жидкостью и пачкало траву. Но Холуй не собирался умирать. Он бы промучился ещё с час, не меньше. Тибетские мастифы, они очень живучие. Холуй что-то шипел, пытался мне сказать, но понять ничего было нельзя. Впрочем, мне кажется, что перед смертью все существа говорят примерно одно и то же. – Закрой глаза, – велел я ему. – И перевернись на спину. Холуй послушно закрыл глаза и перевернулся. Это было тяжело сделать. Я никого никогда ещё не убивал. Я примерился и сжал зубы. Холуй вздрогнул и затих. Я отпустил его шею. Во рту стоял мерзкий железный вкус красного. Меня вырвало. Потом ещё раз. Потом я услышал смех. Далеко, почти у самой лесной опушки. Она смеялась. Я первый раз слышал, как она смеялась. И вообще, первый раз слышал подобный смех. Так смеются заводные игрушки. В городе завыли сирены. Остаток дня валялся в канаве. Мимо проносились полицейские автомобили и мотоциклы. Пролетело два вертолёта. Но меня никто не нашёл. Солнце зашло за холм, и я в последний раз вернулся домой. Я рассудил, что где-где, а дома они меня искать уж точно не будут. Пробрался через лаз в сад. Вечером Ма и Па вышли на улицу. У Па на поясе болтался револьвер. Они прохаживались по тропинке. Они не разговаривали, просто молчали. Когда стало совсем темно, я подошёл к дому и устроился напротив окна Розы. Но в эту ночь она никуда не выходила. Сидела у окна в своём дремотном оцепенении. 21 Чудовище Ветер дул на нас, и это было хорошо. Это давало нам преимущество. Она нас не услышит, а я услышу её прекрасно. Я и сейчас её слышу, правда, она далеко и не активна. Ли рядом с ней, но пока это не опасно. Ветер на нас, и у нас есть преимущество. В несколько секунд, но этого хватит. Хватит. Должно хватить. Я пробрался в усадьбу через лаз. В саду меня ждал Айк. Я рассказал ему всё и объяснил, что надо делать. Айк пожал плечами. – Ты меня понял? – спросил я. – Ты понял, что надо делать? Айк кивнул. Я стоял под яблоней и слушал воздух. Вернее, не слушал, а просто вдыхал, всё, что мне нужно было знать, я уже знал. Через семь минут они пойдут в северный угол сада, туда, где ещё недавно жили кролики. Через семь минут там всё и должно произойти. Но не произойдёт. Потому что мы с Айком здесь. Дубина Айк, мой братец, лежит по другую сторону яблони, он не понимает важности надвигающегося момента и ничуть не боится. Лежит, погрузившись в маникюр, грызёт расслоившийся коготь. А я боюсь. Я не могу грызть коготь, выкусывать оживившуюся под левой подмышкой блоху, зевать или облизывать нос, на который осела сладковатая клеверная пыльца. Я боюсь. И поэтому завидую Айку. Тень от яблони медленно ползёт влево. Время ползёт за ней. Теперь я думаю, что это были самые долгие минуты в моей жизни. Это было, как пишут в книжках, «затишье перед бурей», удивительные мгновения тишины, самое странное время в жизни любого существа. Моё восприятие мира обострилось, я до сих пор помню всё в самых мелких подробностях. Вот струйкой бегут возле моей левой руки муравьи, высоко над землёй тащится к озеру чайка, в порту свистит паром, вниз по улице катится на велосипеде проспавший молочник и бутылочки звякают в корзине над колесом. На чешуйной фабрике пыхтит котёл, а внизу, почти у самой подошвы холма, старушечий голос ругает какого-то Пашу… Мир прекрасен, я боюсь с ним расставаться. Айк отрывается от своего когтя и поворачивает голову к дому. Началось. Они вышли из дома. Ли идёт первая, она чуть сзади. Так и должно быть. – Так что ты хотела мне там показать? – спрашивает Ли. – Увидишь, – отвечает она. – Там кролики живут, я знаю, – говорит Ли. – Я, правда, давно к ним не ходила… Но они днём всё равно прячутся… – Сейчас не прячутся. – Кролики неинтересные, – продолжает Ли. – Они всё время жуют. – Там появился новый кролик. Очень необычный кролик. Он синего цвета. – Синий кролик? – удивляется Ли. – Он и вправду синий или крашеный? – По-настоящему синий. Они идут по тропинке между яблонь. Я слушаю воздух. До метки ещё не дошли. Ещё шагов шестьдесят. – Хорошо бы его поймать тогда, – говорит Ли. – А потом приручить. Надо попросить Бакса, пусть поймает. Хотя он такой сундук! Я улыбаюсь. Вы когда-нибудь видели, как улыбается ротвейлер? – А он там один или ещё и крольчиха есть? – спрашивает Ли. – Не знаю. Может, и есть. – Можно было бы тогда их разводить, – придумывает Ли. – И расселять везде. И очень скоро везде бы жили только синие кролики. Это ведь здорово – синие кролики! – Просто отлично. Мир, даже заполненный синими кроликами, прекрасен. Двадцать шагов. – А тебе нравится Бакс? – спрашивает Ли. – Нет. – Он классный! Однажды в городе на меня напал бульфокс, так Бакс ему такую трёпку выдал! Тот визжал и даже описался. – Я не люблю собак. Я улыбаюсь. Бульфокс стоил мне разодранного до ребра бока. Десять шагов. – А каких животных ты любишь? – спрашивает Ли. Пять. – Я? Я люблю… Три. – Я люблю… Один. – Пошёл, – сказал я Айку. – Тигров. – Пошёл! Я ещё договаривал это короткое слово, а Айк уже нёсся вперёд. Он двигался так резко, что ноги его сливались в одно пятно, и издали Айк был похож на огромную чёрную кляксу. Когда я прошёл сорок шагов, Айк опережал меня уже на три корпуса. Айк, несмотря на свои внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым. Гораздо сильнее и быстрее меня. Именно поэтому я и послал его первым. Мы неслись между яблонями, быстро, как только могли. Я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Думать я тоже не успевал. Мы выскочили на лужайку. Ли приветливо воскликнула: – Бакс! Айк! Мы не снизили скорости. Роза всё поняла. Сразу. Она выдвинулась вперёд и присела, губы поползли в стороны, и я увидел, как остры её зубы. У человека таких не бывает. Ли испугалась, она успела крикнуть: – Бакс! Айк шёл первым. Мой расчёт был точен. Айк обогнал меня на полторы секунды и прыгнул. Роза инстинктивно выставила вперёд руку. Айк повис на ней и потащил тварь вправо. Она должна была упасть, человек не может устоять после того, как на него обрушивается здоровенный пёс. По всем законам физики. Но она устояла. Она развернулась, перехватила Айка поперёк туловища другой рукой и сломала его о колено. Его позвоночник хрустнул, как сухое печенье. Подняла и ударила его о землю. Она сделала всё так, как я и рассчитывал. Она отвлеклась на Айка, прости меня, Айк, тебе было больно. Я прыгнул, и меня было уже не остановить. Быстрым движением глаз я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли. Роза встретила меня ударом. Не успела увернуться, но успела ударить – и это стоило мне нескольких рёбер. Но я сбил её с ног и сомкнул зубы. Я лежал на траве и не разжимал челюстей. Тварь продолжала биться, дёргала руками и ногами, пыталась перевернуться и никак не собиралась умирать. Жизнь текла в теле сама по себе, конечности двигались, такое иногда показывают в фильмах про пришельцев. Так продолжалось ещё долго, минуты четыре. Перед тем как замереть, существо схватило меня за правую лапу и сломало её, как карандаш. Но я не разжал челюстей и держал до того момента, как сила окончательно не вышла из твари. Только тогда я расцепил хватку и поднялся. Правая лапа болела. Белая кость пробила шкуру и торчала наружу, по руке текло красное, но несильно. От этого не умирают. Я поглядел на Розу. Она была мертва. Я был уверен в этом. Почти на сто процентов. На девяносто девять. Оставался процент, я не мог оставить Розе его, этот процент, я должен был быть уверен… Ли лежала без сознания. Я хотел лизнуть её в подбородок, но вспомнил, что вся моя морда перемазана чёрной дрянью. Я осторожно понюхал её. Она пахла яблоками и корицей. Как всегда. Айк валялся рядом. Ноги его ещё дрыгались, он ещё шевелил глазами и пускал слюну, но я понимал, что Айк умирает. Слишком уж громко хрустнул его позвоночник. Я подошёл к Айку поближе. – Пока, – сказал я. – Мы обязательно встретимся в лугах, богатых дичью. Но он уже ничего не слышал. Я посмотрел последний раз на Ли, развернулся и побежал. За спиной вопила Селёдка. Уйти далеко на трёх ногах я не смог. Они пустили по моему следу пойнтеров. 22 Выход Я не знаю, кем была Роза. Витком эволюции, пришельцем из космоса или просто чудовищем. Вендиго, дитя леса, пожиратель лосей. Она не была человеком, и она несла зло. Этого было достаточно. Я не жалею о том, что сделал. И не раскаиваюсь. Ничуть. С чего бы? Когда осталось два дня, тот, кто парит в золотом после грозы воздухе над полями, богатыми дичью, вспомнил про меня. Я был предан и прошёл до конца, как и положено настоящей собаке. Чьи предки были верными друзьями и героическими псами и даже участвовали в войне. И я был вознаграждён. Это случилось в предпоследний день. Я лежал и, как всегда, смотрел в стену. Мой сторож смотрел футбол и тоже скучал. И вдруг я услышал запах. Я бы узнал его из тысяч, из миллионов других запахов, запах яблок, запечённых с корицей. Я вскочил и заволновался. Дверь открылась, и вошла Ли. Она была одна. – Здравствуйте, – сказала она сторожу. – Привет, – булькнул сторож. – Тебе чего надо? – Я хочу поговорить с ним, – Ли кивнула в мою сторону. – Не положено… – начал было сторож. Он подошёл к Ли поближе. – Департамент разрешил, – Ли показала какую-то бумажку. – С личного разрешения начальника. – Хорошо, – сразу подобрел сторож. – Только можно… Это… Можно я вас сфотографирую? – Можно, – разрешила Ли. – А можно, – Чеснок аж пританцовывал, – можно ты встанешь возле клетки? – Конечно. Ли подошла к клетке, просунула руку сквозь прутья и положила мне на голову. Я закрыл глаза. От её руки чем-то пахло. Чем-то… Неуловимо знакомым, я не смог определить. Я точно слышал этот запах раньше. – Ну ты даёшь! – восхитился сторож. – Он же убийца! Ли ему не ответила. А он тут же достал свой фотик и давай щёлкать затвором. А я лежал, закрыв глаза, и мне было хорошо. – Вы не могли бы оставить нас? – спросила Ли. – Зачем это? – подозрительно спросил сторож. – Ему ведь всё равно не убежать. А мне с ним поговорить надо. – Это уж точно. Ничуть не убежать. Ни за что! – Его завтра ведь убьют? – спросила Ли. – Усыпят. – Сторож кивнул в сторону пожарного щита с арбалетом. – Вот видите, – вздохнула она. – А я ему вот это принесла. Ли сунула руку в кармашек и достала маленькую серебряную монетку на стальной цепочке. – Он эту штуку всегда носил, ещё с той поры, как щенком был. Сторож задумался, а потом сказал: – Ладно. Только ты это, поосторожнее будь. И чего ты с ним возишься? Он ведь тебя чуть не убил. Но Ли ему снова не ответила. Чеснок пожал плечами. А потом зачем-то добавил: – У меня сынишка твоих лет. Он ещё посмотрел на Ли, посмотрел на меня и удалился. – Привет, – сказала она. – Как дела? Я улыбнулся. – Понятно, – Ли потрепала меня за ухо. – Ладно, у нас мало времени. Слушай. Завтра они… Короче, завтра они приведут в исполнение… Я кивнул. – Замок не сломать, – Ли потрогала замок. – Значит, по-другому. Ли подошла к щитку, сняла с него арбалет. На секунду мне стало страшно, проскочила мысль, что она собирается меня убить. Некоторые хозяева так делают, они считают, что собака должна обязательно погибать от руки своего человека, что так более честно. Но Ли не стала стрелять. Она просто вытащила из арбалета шприц. – Смотри, – Ли надавила на поршень, и припасённый для меня яд выбрызнулся в дыру в полу. – И слушай. Я знаю, ты меня понимаешь. Ли извлекла из кармана небольшой пузырёк с водой. – Это дистиллированная вода, – пояснила она. – Сейчас я наберу её в шприц. Завтра они выстрелят в тебя не ядом, а водичкой. Ты притворишься мёртвым. Но для начала ты должен помучиться. Когда доктор будет слушать твоё сердце, ты вскочишь и убежишь. Понятно? Я кивнул. – Вот и хорошо, – сказала Ли. – Завтра со станции уходит товарный поезд с лошадьми. Там тебя не смогут найти даже с овчарками. – Тогда я тебя никогда не увижу, – сказал я. Ли набрала в шприц воды и зарядила им арбалет. Повесила на место. – Теперь порядок, – сказала Ли. – И ещё. Ли прицепила на мой дешёвый пластиковый ошейник серебряный доллар. – Это я нашла там, в саду. Возле того места, где кролики жили. Не знаю, как ты его потерял. Я… Я, кажется, знаю, почему ты… Однажды я её видела… С кроликом. Только я подумала, что это страшный сон… Ли замолчала и стала смотреть на меня. И смотрела до тех пор, пока не пришёл сторож. – Время, – сказал сторож. – Время вышло. Ли кивнула. Больше она ничего не сказала. Она ушла. Остался запах зелёных яблок. Какое-то время я ещё следил за дверью, а потом уснул. Мне снился наш сад, снился дом, снилось, как из нор выбираются кролики и скачут между яблонями. Это был очень хороший и добрый сон, я спал крепко. А когда я проснулся, то обнаружил, что наступил новый день. Первым в дверь вошёл человек в сером костюме, я его не знал. От него исходил резкий запах машинного масла, и я предположил, что у него под мышкой прячется пистолет. На всякий случай. Серый обошёл вокруг клетки, покурил, поплевал на пол. Затем пришёл уже знакомый мне доктор. Сторож тоже был. Он сходил куда-то и притащил миску с мясом. – Уберите это, – сказал в сером костюме. – Это ни к чему. Теперь я его узнал. Это был тот самый человек, который не дал отправить меня в центр для дальнейших исследований. Который меня приговорил. Кто же был второй? Чей это голос, низкий, чуть хриплый? Я не мог вспомнить. Как ни старался. – Последний завтрак… – начал было сторож, но серый остановил его жестом руки. – Давайте без этого, – сказал он. – Там дождь собирается. Дождь – это прекрасно. В дождь гораздо легче спрятаться. Гораздо труднее найти. – Доктор, – Серый кивнул доктору. – А почему я? – доктор покачал головой. – Я не хочу. Я… – Доктор, вам, согласитесь, это больше всего подходит. И давайте заканчивать. А вы подготовьте печь. Это он сказал сторожу. – Я всё равно не хотел на это смотреть, – сторож вышел. Доктор снял со щитка арбалет. – Как оно действует? – спросил Серый. – От десяти минут до получаса. Паралич дыхания. – Отлично. Действуйте. Я встал и подошёл к решетке. – Чует, – кивнул на меня доктор. – Меньше слов, – сказал Серый. Доктор щёлкнул предохранителем арбалета. – Куда? – спросил доктор. – В бок… – Стреляйте в шею. Доктор пододвинулся ближе к клетке. От него неожиданно сильно пахло горькими цветами, мне понравился этот запах. Доктор поднял арбалет и стал целиться. Я не стал отворачиваться, не стал облегчать ему задачу. Арбалет подпрыгивал в его руках, по лбу катилась крупная капля пота. – Вам, может, посчитать? – спросил Серый. – Посчитайте, – сказал доктор. – Раз, два… Перед «три» Серый сделал паузу. – Три, – сказал Серый. Доктор нажал на спусковой крючок. Шприц вошёл мне за правую лопатку, это было почти не больно. Я обернулся и вырвал шприц зубами. Минуту я стоял спокойно, затем припал на левую лапу. – Действует, – сказал Серый. – Быстро пошло. Четверть часа, не больше. Я выпустил из пасти слюну и закачался. Доктор отвернулся. Я заскулил. Доктор собрался выбежать из комнаты, но Серый его не выпустил. Я попытался встать, и у меня не получилось. – Кончается, – сказал Серый. Я пополз по полу, пачкаясь в собственной слюне и дрыгая ногами. Я думал, что из меня получился бы хороший актёр. Я упёрся носом в решётку и снова заскулил. Затем я предпринял следующее – прокусил язык, набрал полный рот крови и выпустил вместе со слюной. – Кровянка пошла, – кивнул Серый, – скоро отёк лёгких начнётся. Я закашлял и задрыгал ногами сильнее. Закатил глаза. После чего дёрнулся последний раз и замер. – Готов, – сказал Серый. – Зовите сторожа. Доктор позвал сторожа. Сторож явился с большим мешком из-под сахара. – Поторопитесь, – сказал Серый, – а то скоро окоченеет, не засунете. Сторож подошёл к клетке и осторожно пощупал мне бок. – Ещё тёплый, – сказал он. – Так и должно быть, – доктор достал из саквояжа стетоскоп. – Тащите его на стол. Сторож за ноги выволок меня из клетки. Затем с трудом подхватил на руки и перенёс на медицинский стол. – Тяжёлый, – сказал сторож. – Я и не думал, что такой тяжёлый может быть… Стол был холодным. Я безвольно расплылся по металлу и стал ждать. – Послушайте сердце и подпишите акт, – приказал Серый доктору. – А вы, – это он сторожу сказал, – ещё за одним мешком сходите. Сторож вышел, а доктор послушно подошёл к столу. Он приложил к моей груди тёплый металлический кругляк и стал слушать. – Что это? – Глаза у доктора округлились. – Что-то не так? – спросил Серый. – Да… – начал доктор. Я до сих пор помню глаза доктора. Никогда не думал, что человеческие глаза могут растягиваться на пол-лица. Я вскочил и оказался на уровне этих глаз. Доктор открыл рот и стал отступать в сторону. Доктор был неопасен и меня не интересовал. Опасен был Серый. Серый оценил ситуацию в мгновение, доктор делал первый шаг к стене, а Серый уже лез за пазуху. До Серого было далеко, но времени на разбег не было. Поэтому я прыгнул прямо со стола. – Чёрт! – успел крикнуть Серый. Я вцепился ему в правую кисть и одним движением раздавил сухожилия. Серый заорал и прижал руку к груди. Красное брызгало фонтанчиком. Доктор сползал по стене. Я прыгнул второй раз и перебил Серому мениск и подколенное сухожилие на правой ноге. Это чтобы он не вздумал за мной бежать. Серый заорал ещё громче. Я повернулся к доктору, но доктор и не думал сопротивляться, только рукой загораживался. Я вышел из комнаты. Сразу за дверью начинался коридор. По коридору шагал сторож с мешком. Я двинулся ему навстречу. Не спеша. Он увидел меня и выронил этот дурацкий мешок. И прижался к стене. Я подошёл к нему и остановился. Чеснок боялся. Жутко. Я посмотрел ему в глаза. – Не надо, – сказал сторож, – не надо… Я не стал ничего с ним делать, я его отпустил. 23 Час охоты К вечеру я добрался до товарной станции. Меня искали. Городок снова наполнился полицейскими машинами, пару раз я встречал даже вооружённые патрули. Но в этот раз у меня не была сломана нога, и в этот раз меня не поймали. Товарная станция находилась недалеко от порта. На станции на самом деле ждал отправления эшелон с лошадьми. Не знаю, для чего эти лошади предназначались, но мне они оказались очень кстати. Я забрался в последний вагон и устроился в сене. Лошади не испугались меня. Они смотрели на меня с интересом. Поезд не отправлялся до вечера. Я лежал в сене и слушал воздух. Пришли сумерки, и лошади стали устраиваться на ночлег. Я тоже немного расслабился и уже почти заснул, как вдруг с головы состава послышались громкие голоса и собачий лай. Я осторожно выглянул в щель и обнаружил, что со стороны тепловоза к моему вагону продвигается полицейский патруль. Патруль был вооружён, что само по себе было необычно – полицейские у нас обычно ходят без оружия. Рядом с полицейскими суетились два пойнтера. Подпрыгивали, вертелись, совали свой нос в каждую щель. Полицейские заглядывали в каждый вагон, светили фонариком и тыкали в сено длинным металлическим щупом. Они искали меня. Бежать было поздно, и поэтому я решил сопротивляться. Их всего двое. Вернее, трое. Двое в полицейской форме и один гражданский. Правда, эти двое с пистолетами. Но я в хорошей форме. Если мне повезёт, я успею перекусить руки им обоим… Вот третий… Ну да посмотрим. Я поймал себя на мысли, что стал думать как настоящий убийца. Но ведь это правда, за последние недели я и в самом деле превратился в настоящую боевую собаку, ловкую, уверенную в себе. Даже безжалостную. А ведь моя предыдущая жизнь совершенно не походила на мою теперешнюю. Раньше, до того как в мой дом вошла Роза, я был обычным домашним псом. Пусть весьма грозной породы, пусть с весьма прославленными и боевыми предками, но всё-таки мирным домашним любимцем. А теперь вот превратился в грозу целого города. За мной охотится маленькая армия, за мной охотятся вертолёты, листовки с моей фотографией висят практически на каждом столбе. Я знаменитость. Чудовище из мрака. Патруль приближался. Лошади проснулись и заволновались. Я прижался к полу и напряг мышцы для броска. Я лежал возле самой двери. Дверь откроется, в проёме покажется полицейский, и я прыгну. Они остановились перед моим вагоном. Пойнтеры взбесились и рвались с поводков. – Открывай, – произнёс знакомый мне голос. Хриплый и чуть низкий голос. Дверь поползла в сторону. В проёме показался человек в гражданском, в темноте я не различил его лица. Зато различил его одеколон. «Клипер». И ещё я вспомнил – именно этим одеколоном пахли руки Ли. – Ну что? – послышался голос полицейского. – Есть? – Никого нет, – сказал Клипер. – Только лошади. – Жалко, – вздохнул полицейский. – Вознаграждения нам так и не видать. И куда этот живодёр подевался? – Я бы на вашем месте радовался, что вы с ним не встретились, – сказал Клипер. – Вам повезло. Если бы вы с ним встретились, то не стояли бы сейчас здесь и не болтали бы всякую чепуху. – Да я бы эту шавку… – начал было полицейский. Клипер оглянулся, и полицейский сразу же замолчал. – Ваше дело не рассуждать, а искать собаку, – сказал он. – Вот и ищите. – Слушаюсь, – сказал полицейский недовольным голосом. Клипер закрыл дверь. – А чего псы-то так надрываются? – спросил другой полицейский. – С ума прямо сходят? – Тут жеребёнок, – ответил Клипер. – Он испуган. Вот псы и реагируют. – Ясно, – вздохнул полицейский. – Идём дальше. Они двинулись к другому вагону. Я лёг на пол. Сердце у меня продолжало колотиться, перегоняя красное. Потом на меня разом навалилась усталость, я закрыл глаза и задремал. Мне приснился быстрый цветной сон. Я и Ли шагали по гребню длинной треугольной скалы. Деревьев не было, один поросший зелёным мхом камень. Ли шагала первой, я за ней. По обеим сторонам уходили вниз синеватые пропасти, заполненные тёплым белым туманом. Иногда из этих пропастей выплёскивались высокие кипящие гейзеры и разбрасывали в разные стороны тёплые брызги. Вдруг скала кончилась, и мы оказались на самом краю бездонного провала. А внизу плескалось море. Ли присела на большую зелёную кочку, я устроился рядом с ней. Мы смотрели на море и молчали. Потом вдруг гейзеры начали нестерпимо громко свистеть. Я проснулся. Тепловоз свистел, извещая о скором отправлении. Состав дрогнул, лязгнув вагонами, и тронулся с места, через минуту я увидел наш город в последний раз. Холм, руины монастыря, нашу улицу. Не знаю, может, мне показалось, но на набережной я заметил Ли. Она стояла и смотрела на меня. Я послушал воздух, но слишком сильно пахло лошадьми. Она не махала мне рукой, она меня не видела. Поезд ускорился, и Ли исчезла. А потом три дня поезд шёл на восток. Я валялся в сене и отдыхал. Когда приходил человек кормить лошадей, я зарывался поглубже. Делать мне было нечего, и я в основном думал. Я думал – если была одна такая Роза, значит, вполне может быть, что есть и другие. Как сказал тот лысый мужик с иностранным акцентом, тот, который заставлял меня нырять в ванну и драться с коброй? Количество нападений животных на человека резко увеличилось. Может быть, это означает, что увеличилось количество таких, как Роза? Они бродят по нашему миру, заходят в дома, втираются в семьи и ждут своего часа. Часа охоты. Часа, когда люди ворочаются в беспокойстве в своих постелях, а собаки в страхе воют на луну. И никто не может остановить их. Потому что никто о них не знает. Хотя нет, знают. Любой доктор может сказать, что Роза была не человеком. С первого взгляда. Но не говорят, молчат. Значит, такие, как Роза, кому-то интересны… Может, они из них какое-нибудь вещество выпаривать собираются. Или, может, они хотят их разводить и делать из них суперсолдат. А может, вообще на другие планеты забрасывать, кто его знает? Но то, что кое-кто в курсе, это несомненно. Правительство там… А может, правительство само всё из таких тварей состоит… Я лежал в вагоне рядом с тёплыми лошадьми и смотрел на пробегающий мимо меня мир. Поезд останавливался редко и всё почему-то на маленьких станциях. Выйти из состава мне не удавалось. Я ничего не ел, а пил вместе с лошадьми. На одной из станций мой вагон оказался напротив большого новостного экрана. Поезд стоял долго, и я просмотрел сразу несколько передач. Про взрыв в Северной Корее, про наводнение в Германии, ещё про что-то. Потом показали короткий репортаж про меня. Ведущий сказал, что «Пригородный инцидент» исчерпан. Как сообщила служба полиции по связям с общественностью, вчера днём Чудовище из мрака было застрелено полицейским патрулём. Затем они показали лежащий на пластиковом мешке труп собаки. Полицейский приподнял голову собаки и ножом разжал её челюсти. Зубы у пса были внушительные, пожалуй, даже больше, чем у меня. – Итак, жители маленьких городков Нечерноземья вздохнули спокойно. Чудовище из мрака нашло свой бесславный конец. Напомню, что на его кровавом счету четыре жертвы… Пса завернули в пластиковый мешок и забросили в кузов. Поезд тронулся. – Хочется заметить, что взбесившаяся собака оказала ожесточённое сопротивление и искусала двух сотрудников полиции. Поэтому было принято решение живой её не брать… Станция осталась позади, и я так и не услышал, что там дальше произошло. Значит, меня застрелили. Какой-то бедняга, бездомный или, как я, преданный своими хозяевами, сыграл мою роль. Они затравили его и пристрелили. Не удивлюсь, если всё это было сделано в прямом эфире, не удивлюсь, если изо всего этого устроили настоящее шоу с погонями, стрельбой и глупыми комментариями за кадром. Это они сделали для того, чтобы успокоить общественность. Чтобы общественность могла спокойно ходить на работу и намазывать свои тосты яблочным джемом. Так что теперь я официально мёртв. Теперь меня не будут искать. На четвёртый день поезд остановился на очередном полустанке. Я машинально послушал воздух. А когда поезд тронулся, меня уже не было в вагоне с лошадьми. Я бежал вдоль железнодорожной линии. Осторожно, стараясь не попасть никому на глаза. Бежал и слушал окрестности. Я двигался по направлению к небольшой речушке с коричневой торфяной водой и многочисленными корягами, торчащими из-под берега. Потому что по воде шёл запах. Запах зверинца, когда-то заехавшего в наш город. А потом, у поворота речушки, там, где вода намыла небольшой золотистый пляжик, я встретил чёрную собаку. Собака стояла в воде и смотрела на закручивающиеся вьюны. Затем она двинулась к середине реки и скрылась под коричневой водой. Время охоты продолжалось. И мне почему-то казалось, что оно не закончится никогда. Примечания 1 Девиантное – отклоняющееся от нормы. 2 Пойнтер – порода охотничьих собак. 3 Богадельня – здесь: детский дом, приют. 4 Роза Люксембург – немецкая коммунистка начала XX века. 5 Сеттер – порода охотничьих собак. 6 Бонсай – декоративное дерево. 7 Русский хорт – русская борзая, порода охотничьих собак. 8 Уфология – псевдонаука о «летающих тарелках». See more books in http://e-reading.club