Септиумс Дейл
   Непрощенная
  

  

   Личинка лениво отвалилась от сухих коричневых губ и скатилась на гниющую щеку. Увядшие листья покрывали тело. Безжизненные руки покоились на животе. Тусклые пряди закрывали лоб. Мертвые глаза скрывались под увядшими веками.
   При жизни она была очень красивой. Но это было три недели назад.
   Она больше не была красивой. Ее тело стало частью ландшафта; расщелина среди черных скал и густой кустарник скрывали его от солнца. Зеленоватый налет ила, оставшийся на камнях с прошлогоднего паводка, предвещал время, когда мутные воды реки поднимут и унесут ее тело со скал. Но реки не было Стояло жаркое, изнуряющее лето Темные лужи, разбросанные по речному руслу, деревья на берегу — все замерло, неподвижное, как те до Однако внутри трупа уже теплилась жизнь, паразиты терзали его, извиваясь в разлагающейся плоти.
   Отец считал ее отвратительной, испорченной девчонкой. Бедно одетая и безнравственная. Отец не мог ошибаться, характер действительно портил ей жизнь. После частых нравоучений она убегала в церковь, взбиралась на колокольню и просиживала там до тех пор, пока мысли не принимали обычное течение.
   
* * *

   Преподобный Льюис Александр Роуз положил черную шляпу с вложенными вовнутрь перчатками на сервант и посмотрел на дочь Три минуты спустя он все еще смотрел на нее, барабаня подушечками тонких пальцев по острому носу Тонкие волосы паутиной рассыпались по пергаментной коже, покрытой бледно-коричневыми пятнами.
   Преподобный Льюис Александр Роуз в который раз сказал ей, что она отвратительная, испорченная, безнравственная девчонка.
   — Шлюха, — сказал он.
   Позвонили к чаю; вместе с двумя братьями она проскользнула в столовую; во время чтения молитвы сидела тихо и прямо…
   Подали яичницу с ветчиной, украшенную изумрудными листьями салата; серебряные ножи тускло мерцали подле бледно-голубых тарелок на ослепительно белой скатерти.
   Воскресное чаепитие продолжалось более часа. Преподобный Льюис Александр Роуз улыбался и шутил со своими домочадцами, временами заливаясь громким смехом и пощелкивая себя по носу.
   Он был добрым, веселым человеком.
   Девочка сидела справа от него, внимательно прислушиваясь к его замечаниям, но он не замечал ее, совсем не замечал Не заговаривал с ней и не слушал, когда она пыталась вставить хоть слово.
   Постепенно застольная беседа пошла на убыль. Девочка поднялась, собрала посуду и вслед за матерью вышла на кухню.
   Мать не осмеливалась разговаривать с ней. Дочь искренне жалела ее, потому что та жила в постоянном страхе. Скромная, славная женщина, Эми Роуз равно отзывалась на гнев и благоволение мужа. Не поднимая глаз, она старательно мыла посуду; это был лучший семейный сервиз. В ее голове роились мысли о недостойной дочери и о муже: обоих она любила одинаково сильно.
   Пришло время идти в гостиную. Следом за матерью девочка покорно поднялась по скрипучим ступенькам, покрытым коричневой дорожкой; руки привычно скользили по полированной поверхности перил. Вот и массивные стенные часы, когда-то принадлежавшие дедушке: они сурово глянули на нее с высоты.
   В гостиной было душно, и девочка устроилась возле раскрытого окна.
   Отец монотонным голосом принялся читать псалтырь. Это усыпляло ее. Чтобы не задремать, она переглядывалась с маленькими братьями, примостившимися по краям дивана. Улыбалась им, но братья не осмеливались отвечать ей в присутствии отца.
   
* * *

   В три часа утра преподобный Льюис Александр Роуз затворил двери своего кабинета и поднялся по лестнице в ванную комнату. Из белого шкафчика достал бритву с перламутровой ручкой и опробовал большим пальцем длинное лезвие, хищно отблескивавшее в мерцании газового рожка. Слегка порезался и с наслаждением прислушался к своей боли, наблюдая, как тонкая струйка крови стекает по ладони.
   Промыв и перевязав ранку, он тщательно вытер лезвие и убрал бритву в футляр, который спрятал в складках своей черной сутаны. Затем спустился по лестнице в кабинет, где его ожидала дочь со шляпой в руках. Вдвоем они вышли из дома и двинулись вверх по центральной улице. В чистом ночном небе ярко светила луна, ласково шелестело море, девочка старалась шагать в ногу с отцом.
   Остроконечный силуэт церкви призрачно белел на фоне темных холмов, поросших чахлыми деревьями. Под ногами идущих прошуршала галька; остановившись перед тяжелой дубовой дверью, отец замешкался, звеня ключами.
   Внутри было темно и гулко, и, пока отец зажигал газовые светильники, девочка неподвижно стояла в проходе между скамьями, сжимая в руках молитвенник. Закончив с освещением, преподобный отец усадил дочь на каменную скамью, сбросил плащ и поднялся на кафедру.
   Его согбенная фигура зловеще высилась в полумраке церкви, пронзительный взгляд бледно-голубых глаз был устремлен на ряды пустых скамей, поверх головы бедной девочки. Он заговорил…
   Его проповеди были привычны с детства, до боли знакомы жесты и вкрадчивый тон увещеваний. Постепенно его голос, обращавшийся в пустоту, становился тверже, усиливался, рос — и вот уже падал громогласным эхом с отсыревших стен. Девочка со страхом заметила, как дрожат ее руки, сжимающие молитвенник.
   Неожиданно внимание отца обратилось к ней: его лицо болезненно исказилось, руки сжались в кулаки и загрохотали по кафедре.
   «Папа сошел с ума», — подумала девочка и тут же отогнала прочь эту мысль.
   Отец воззрился на нее сверху вниз, бледную, сжавшуюся от страха. Белая блузка мерцала, выглядывая из-под темной шали, а ее глаза… ее глаза соблазняли его!
   Внезапно он замолчал.
   Проклятое зло навечно поселилось в ней, и его не изгнать, проповедями. Преподобный Льюис Александр Роуз опустил голову и вознес горячую молитву своему Богу. Не поднимая головы, услышал, как дочь встала со скамьи. Легкие шаги прошелестели по проходу, маленькое плечо робко толкнуло запертую дверь.
   Отец медленно поднял голову и пристально посмотрел на дочь. Жалкая и беспомощная, она замерла у входной двери.
   — Шлюха, — сказал он. И медленно спустился с кафедры, поднял со скамьи плащ, надел его и двинулся по тускло освещенному проходу.
   Дочь ждала его возле двери. На краткий миг ладонь отца опустилась на ее плечо, прикоснулась к щеке, легко пробежала по волосам. Следом за тем цепкие пальцы сомкнулись на ее запястье, длинные ногти впились в кожу.
   — Папа, мне больно. Он освободил запястье:
   — Ты не должна бояться своего отца.
   Он отомкнул дверь, и они вышли в предутренний сумрак. Белые надгробия, словно гнилые зубы, просвечивали сквозь высохшие траурные венки, когда они миновали ограду церковного кладбища.
   Каменистая тропка вывела их к картофельному полю, вдали за рощей виднелась узкая полоска реки. Отец подталкивал девочку перед собой. Он был хорошим человеком, и она старалась не бояться его. Папа любит ее, и Господь оградит его от дурных мыслей. Она повторяла эти слова про себя с каждым вздохом как молитву.
   Но даже если это не так, кто станет убегать от родного отца?
   Черные ботинки отца утопали в раскисшей земле, во впалой груди клокотало хриплое дыхание, пальцы судорожно сжимали в кармане перламутровую рукоять бритвы.
   Страх смерти завладел маленьким телом девочки, но кричать, взывать о помощи было уже поздно. Они отошли слишком далеко от деревни.
   Подхватив подол платья, девочка побежала по рыхлой земле к кромке поля, где виднелась спасительная рощица.
   Продираясь сквозь невысокие деревца, она изо всех сил взбегала по Склону холма и только сейчас с трагической ясностью осознала, что убегает все дальше от помощи, которая могла бы спасти ее в деревне. Тяжелое дыхание отца приближалось за ее спиной.
   Неожиданно подъем кончился; склон холма оборвался черными скалами, уступом сбегавшими к пересохшему руслу реки. Неверный шаг, и девочка упала, скатываясь вниз в грохоте обваливающейся гальки. Господь не допустит дурного и оградит ее…
   Преподобный Льюис Александр Роуз стоял на краю обрыва и смотрел на дочь: ее тело лежало в неглубокой расщелине, присыпанное камнями. Осторожно, опасаясь потерять равновесие, он спустился вниз. Вынув из кармана носовой платок, смочил его в мелкой лужице и принялся заботливо обмывать лицо дочери. Пальцы нежно касались кожи, вода холодила и освежала.
   Внезапно дрожь пробежала по его телу, рука судорожно отдернулась, взметнулась, когда заскользили ноги, увязшие в полуистлевших листьях.
   Преподобный Льюис Александр Роуз выпрямился. В который раз он угадал дьявольский искус в темных глазах своей дочери.
   Отвратительная, испорченная, безнравственная, гадкая. Достав бритву с перламутровой ручкой, он раскрыл лезвие. Луч восходящего солнца блеснул на отточенной стали.
   — Нет, — прошептала дочь, перехватывая его руку. Господь не допустит… Он оградит ее…
   — Шлюха, — промолвил отец.
   Девочка взяла бритву и осторожно прижала ее к горлу.
   — Шлюха, — повторил отец.
   Быстрым взмахом руки она перерезала себе горло.
  

 


          See more books in http://e-reading.club