Суетой и тревогой они что ни лето влекомы, —

что ни лето —

от избытка ли времени, света —

точно гномы,

гомонят на своих площадях

и смакуют детали,

вне себя

от венозной вуали

листьев, от виноградинок града и — ах! —

анатомии грусти-печали.

Всё становится зримым, а значит несносным для их

туповатых, но хрупких мозгов.

Вечерами на гриле пузырится кровь —

мясо под разговоры

о каком-нибудь (лучше общественном) деле,

их супруги своё отвращение еле —

еле прячут, усердно-невинные взоры

адресуя прохожим. — Поводят плечом

и вздыхают.

Ты спрашиваешь: «О чём?»

Но такие вопросы здесь не в ходу,

в их краях

лучше вовсе не спрашивать, страх

одиночества, боли

ими правит.

Не брезгуй, хлебни их неволи,

бормоча вслед за ними пустые мольбы…

Пред тобою — рабы

вожделенья. В интимном

ощущении святости склонные к гимнам,

сочинённым во славу их пяди,

их земли, — государства, где самые мудрые — бляди.

Легче, легче. И помни: работа души им смешна,

они сыты баландой

лжи и зависти, так что своё проноси контрабандой.

Легче, легче. Однако, взорвавшись в итоге. —

Им руины любезны и родственны. Так как убоги.

Для зевоты и шутки циничной они разевают рты.

Чистый голос им чужд, но истерия орды

умиляет до слёз.

Сантимент и жестокость. Словесный понос

при отсутствии дела.

Их поэзия осоловела,

точно взгляд наркомана…

Улыбайся. И как бы ужимки их странно

не смотрелись — пребудь равнодушным, валяй

дурака, что угодно, но хвостиком не виляй.

Ты найдёшь это место печальным, оно — на Земле,

где на том и стоят, что сидят на игле.

Незавидная участь. Чтоб как-нибудь время убить,

раз в году им на несколько дней удается убыть. —

Экономя копейку, они, как умеют, тоску

заглушают в своём, извини, отпуску.

А пресытясь, воротят оглобли…

Ты хочешь совета?

Не мозоль им глаза, находясь среди них, и не засти им света.

Если ж ты на пути в их края, то не следует, мой

дорогой, подаваться к ним летом. Подайся зимой.