Спокойно: и раньше тебе объявлялся я ночью во сне,

Нарушенном вскриком внезапным твоим в тишине.

Меня уже нет. Я ушёл. Ты осталась стоять, как вопрос.

А в комнате было темно. И по коже — мороз.

Я снова привижусь тебе среди пустоты.

С рукою простёртой, с мольбой об объятьи, но ты

Не сможешь понять, что «На береге этом» не мы

Играем на лютне. И ей не подпеть, ибо все тут немы.

Я правду сказал говоря: Небытье — это хуже, чем ад.

В опущенный занавес сцены пустой упирается взгляд.

В раскрытой ладони издохла в агонии муха.

Но хуже — что нет Небытья ни в помине, ни в духе…

Молчанье одно. Ни души. Ни руки. И живёт

Один только Тот, Кто, хихикая, чешет живот.

И вряд ли резонно молиться: не то чтобы в ус

Не станет Он дуть, — Он, как все, малодушен и трус.

Смотри: я — как было — один. И свободен тут — можно сказать.

Отдам свою смерть за привычную жизнь и кровать.

Повтор — не увечье, не зло. И не бойся клише.

О, если б один только Дьявол, — но стыд лишь в душе…

Глупец я — откладывал время всегда на потом.

Глупица ты — клала монету всё время ребром.

Покуда о встрече на береге этом мечтаешь и ты, —

Я буду дивиться живучести глупости и ерунды.

Ешё. Вот последний совет. Ты просила сама.

Попроще живи. Без капризов чувств и ума.

При слове «Прощай!» поглубже слезу проглоти.

И песню сложи ещё на колыбельный мотив.

Сложи её сыну неявленному, по пескам

Незримой пустыни бредущему к берегам

Потерянных вод — и потом перестань говорить,

Что нет, между смертью и жизнью не тянется нить.