Вечера были хуже всего. Нат метался по палате, как страдающий неврозом белый медведь, которого он видел когда-то в зоопарке Бронкса. Бедняга расхаживал вдоль решетки туда и обратно, словно ожидая, когда же эта пытка, будто в насмешку именуемая жизнью, закончится и он упадет замертво на узком бетонном пространстве между заплесневелым бассейном и кормушкой со свежей рыбой — единственными радостями, на которые, впрочем, медведь почти не обращал внимания. В жизни Ната не было и этого, поэтому, устав шагать по комнате, он выскакивал за дверь и во весь дух мчался по периметру полутемных коридоров. Дверь его палаты уже давно не запиралась, так что он мог выходить из нее и возвращаться когда вздумается, однако все выходы с этажа были надежно закрыты, а у лифтов отсутствовала кнопка вызова.

Утомившись от быстрого бега, Нат переходил на легкую трусцу. Пробегая мимо палаты, где располагался пост дежурной сиделки, он приветливо махал ей рукой, а та махала в ответ. Сиделки давно привыкли к его ночным пробежкам. В их обязанности входило следить, чтобы с ним все было в порядке, а в остальное они не вмешивались. И Ната это вполне устраивало. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы его оставили в покое.

Как-то поздно ночью, заканчивая двенадцатый круг, он увидел Монти, который ждал его в палате.

Монти проводил с Натом минимум четыре ночи в неделю. Обычно они почти не разговаривали, зато много играли в настольные игры или в слова, но сегодня в голове Ната наконец созрел некий план, поэтому он был разговорчив больше обычного и казался почти веселым.

— Откуда родом твои родители? — спросил Нат, когда Монти надолго задумался над очередным ходом в шахматной партии.

— С Филиппин. Мой прадед перебрался в Штаты в 1987 году, когда в нашей стране начались беспорядки.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— У тебя есть сестры или братья?

— Есть брат. Он старше меня и уже женат. Он тоже работает в «Икоре».

— Здесь? В этом здании?

— Нет, в штаб-квартире корпорации, в Саванне. Мой брат работает у самого главного босса.

— Правда? Это большой успех. А ты женат, Монти?

— Не-ет… — По-юношески гладкий лоб Монти прорезали две тоненькие морщинки.

— Почему? Может быть, ты гомосексуалист?

— Не-е-ет… — ответил Монти и, обхватив рукой нос, двинул вперед слона.

— А ты собираешься когда-нибудь жениться?

— Собираюсь. Но потом. Позже.

— Когда?

— Когда мне будет сорок или около того.

— А подружка у тебя есть? — Нат прикрылся конем.

— Нет.

— Что же, ты так и живешь без женщин? — Нату не хотелось дразнить своего партнера, но ему вдруг стало очень интересно, какая мораль царит в обществе будущего.

— Завести женщину довольно трудно, — ответил Монти и покраснел.

— Что ты имеешь в виду?

Монти смутился еще больше:

— Люди стараются держаться подальше друг от друга, не общаться просто так… Я думаю, это из-за болезней. От малознакомого человека можно заразиться, а кому хочется рисковать?

— Из-за каких болезней?

— Извини, Нат, но мне велели не рассказывать тебе ничего, что может тебя расстроить, пока ты не окрепнешь.

— О'кей, я понимаю. Так значит, ты — девственник?

Монти кивнул с постным видом.

— Даже не знаю, смог бы я прожить без женщин столько времени, — сказал Нат. — Ты говоришь — до сорока лет?

Монти снова наклонил голову.

— А сколько ты вообще рассчитываешь прожить?

— Лет до ста — ста десяти, если не подхвачу какой-нибудь новый вирус. Я ведь не гемод.

— А что такое «гемод»?

— Гемод — это очень богатый человек, Нат.

— Как это понимать?

— Тут и понимать нечего. Только богатые люди могут заплатить за операцию по изменению генных структур, которая повышает сопротивляемость организма. Наша Персис — гемод. И ее муж тоже.

— Ах вот оно что… — проговорил Нат. Что-то подобное он подозревал уже давно. Слишком уж пропорциональными и правильными были стройное, подтянутое тело и безупречное лицо Персис Бандельер.

— Интересно бы сравнить вашу нынешнюю жизнь с той, которую я вел много лет назад, когда был жив, — сказал он. Ему очень нравилось, как он разыгрывает свою партию — и не только шахматную. Пока он не выдал себя ни словом, ни интонацией и не забыл ни одного пункта своего плана.

— Не говори так, Нат! Ведь ты и сейчас живой!

Нат улыбнулся как можно беспечнее. Ему не хотелось, чтобы Монти что-то заподозрил.

— Наверное, брак стал совсем другим, не таким, как в мое время. Я угадал?

— О, конечно. Теперь брак основывается на краткосрочном контракте сроком на три года. Если все в порядке — отлично. Если нет — люди расстаются совершенно спокойно и без проблем.

— В самом деле? Разве людям перестала нравиться стабильность?

— Наверное, теперь это не так важно.

— А как насчет… насчет… — Нат никак не мог вспомнить нужное слово.

— Насчет чего? — переспросил Монти и поднял голову от доски.

— Насчет детей?! — выпалил наконец Нат.

— Нормально. — Монти слегка пожал плечами. — Подписываешь предварительное соглашение — и можно заводить детишек. Многие пары живут вместе гораздо дольше, чем три года, так что никаких проблем обычно не возникает.

Нат попытался представить себе, что сделала бы с подобным краткосрочным контрактом Мэри. Он очень ясно видел, как при малейшем намеке на неподобающее поведение с его стороны она хватает эту бумаженцию и делает вид, что собирается порвать ее на клочки. Да, Мэри ни за что не упустила бы случая лишний раз его подразнить.

— А когда женщины рожают детей? — спросил он.

— Да когда угодно, времени у них достаточно. С двадцати до шестидесяти — порядочный срок.

— Неужели кто-то рожает и в шестьдесят? — удивился Нат. — И это… обычно?

— Я бы не сказал, что это распространенная практика, но ничего необычного в этом нет. Каждая женщина может заморозить свою яйцеклетку в молодом возрасте. Это дает ей большую свободу выбора.

— Значит, оплодотворение происходит «в пробирке»? — заинтересовался Нат. — А каков процент успешных зачатий?

— Около ста процентов. Есть, впрочем, и другие способы…

— Какие же?

— Процентов семьдесят женщин — особенно те, которые уже в возрасте, — предпочитают не вынашивать детей сами. Зародыши из оплодотворенной яйцеклетки развиваются в синтетических зародышевых мешках.

— Ты это серьезно?!

— А что тут такого? Лично я вовсе не удивлен, что женщины не хотят вынашивать детей обычным путем. — Монти поморщился.

— А где зародыши… — И снова Нат не сразу сумел подобрать подходящее слово: —…Дозревают?

— В специальных инкубаторах. У нас тоже есть один…

— В «Икоре»?

— Да. Он расположен в этом здании, только об этом не принято говорить. Лет пять назад в один такой инкубатор попала инфекция, много детей погибло. Был большой скандал. Вот почему у нас такие серьезные меры безопасности.

— Понятно. Как же в таком случае мне отсюда выбраться?

Монти бросил на него удивленный взгляд.

— Шучу, — быстро сказал Нат.

В молчании они сделали еще несколько ходов, потом Монти спросил:

— А какой была твоя семейная жизнь?

— Моя? — переспросил Нат, но не потому, что не понял вопроса. Просто ему хотелось найти для Монти самые понятные слова. — Мэри была лучшей женщиной в мире. Но она мне спуску не давала…

Монти хихикнул совсем по-мальчишески:

— А что это значит?

— Ты никогда не слышал этого выражения?

— Нет.

— Мэри не пропускала ни одной мелочи и всегда оставляла за собой последнее слово. И мне это принесло большую пользу.

— Почему?

— До того как мы познакомились, я считал себя более… более… — Нату снова пришлось ждать, пока нужное слово всплывет в памяти. — …Более крутым. Самодостаточным. Но Мэри оказалась мне под стать. Она была даже более суровой и непреклонной, чем я. Говорю тебе, Монти: если когда-нибудь ты встретишь такую девушку, как моя Мэри, не давай ей сорваться с крючка.

— Значит, вы были счастливы?

— Да, наверное, были.

— А… на что оно похоже?

— Счастье? Разве ты не знаешь?

— Не очень хорошо.

— А как же Купол? Разве он не делает людей счастливыми?

— Только тех, кто в состоянии за это заплатить.

— Вот как? У меня сложилось впечатление, что Купол существует для всех.

— Для всех, у кого есть деньги.

— Что ж, если тебя интересует формула нашего с Мэри счастья, то она не особенно сложна. Я думаю, главный секрет в том, чтобы каждый занимался своим делом. Нам с Мэри приходилось много работать, но наша работа нам нравилась.

— Мне тоже нравится моя работа.

— Это уже кое-что, Монти. Поверь, работа может приносить радость, много радости…

— Наверное.

— Работа и еще — добрые друзья. У нас было много друзей и знакомых, и мы с ними часто встречались. Почти каждые выходные мы устраивали вечеринку, а нет, так ездили куда-нибудь вдвоем… — Нат немного подумал и добавил: — Сейчас мне кажется, что мы вели себя как самые настоящие эгоисты, но…

— Но вы были счастливы.

— Да. Это верно.

— А куда вы ездили? — В голосе Монти неожиданно прозвучали тоскливые нотки.

— Мы объехали почти всю Калифорнию, ходили в походы, ночевали в палатке в горах или в пустыне, катались на лыжах на озере Тахо, побывали в Лас-Вегасе, в Мексике, на Карибах, пару раз слетали в Европу. В общем, проще перечислить места, где мы не были.

— Я бы тоже хотел совершить путешествие.

— Что же тебе мешает?

Монти протяжно вздохнул:

— Нам нельзя выезжать за пределы штата без справки об отсутствии инфекционных заболеваний и визы Совета здравоохранения.

— Ты шутишь!

— Ничего подобного. В наши дни мало кто имеет возможность свободно перемещаться даже между штатами.

— Но ведь это же… Я хочу сказать — разве люди не чувствуют себя в… в резервации? В гетто?!

Монти бросил быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка и приложил палец к губам.

— В другой раз, — шепнул он.

Нат все же сумел поставить Монти мат. К концу партии ему, правда, едва не стало плохо, и в то же время он внутренне ликовал. Впервые с того момента, как он вернулся к жизни, Нату удалось не только выиграть у Монти в шахматы, но и поддерживать нормальную беседу на протяжении без малого полутора часов. Для него это был действительно большой успех.

— Я вижу, твои мозги быстро становятся на место, — заметил Монти, убирая фигуры в коробку. — Это просто здорово, Нат! Я очень рад за тебя.

— А я рад, что ты никогда мне не поддавался.

— Нет, я не поддавался, но…

— Ты отличный парень, Монти!

— Ладно, брось…

— Нет, я серьезно. Ты действительно хороший человек и добрый товарищ. Таких людей, как ты, всегда было не слишком много.

Много позже, когда Нат уже лежал в постели, он почувствовал, как к нему возвращается знакомое ощущение внутренней пустоты. Казалось, царившие в палате полумрак и тишина обрели свой собственный — и немалый — вес. Они чуть не физически давили на него со всех сторон, и Нат чувствовал себя древней мумией, похороненной в самой глубокой египетской гробнице.

Сирил — дежурный охранник — заглянул в комнату, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

— Знаешь, Сирил, мне кажется, я вполне готов выйти наружу. Я так давно не видел звездное небо!

— Извините, мистер Шихэйн, но вам пока нельзя…

— Даже на минутку нельзя?

— Еще раз простите, сэр, но мне на этот счет даны совершенно определенные инструкции.

— Инструкции? Значит, я…

Сирил остановился в дверях.

— …Пленник, которого нужно охранять?

— Вовсе нет, — терпеливо объяснил тот. — Но вы еще не совсем здоровы, а у нас с утра — повышенный уровень загрязнения воздуха. Если вы выйдете наружу без соответствующих средств защиты, это может очень плохо отразиться на вашем состоянии.

— И все-таки я бы попробовал!..

— Это для вашего же блага, доктор Шихэйн.

— Как и весь этот эксперимент с оживлением, я полагаю…

— Насчет эксперимента мне ничего не известно. Спокойной ночи, мистер Шихэйн.

Нат слышал, как со вздохом отворились двери лифта и Сирил вошел в кабину. На этаже не осталось никого, кроме ночной сиделки, которая — он знал — скоро уснет. Нат долго лежал в темноте, выжидая, пока пройдет достаточно времени. Потом он сунул руку под матрас, где был спрятан флакончик с таблетками. Открыв крышку, Нат высыпал половину таблеток на ладонь и, отправив в рот, запил водой. Во флакончике сто пятьдесят таблеток — по его расчетам, этого должно хватить. Лекарство он украл во время одной из своих пробежек, из палаты, где хранились разные медицинские препараты. Что именно ему попалось, Нат понятия не имел — все таблетки в шкафах были без маркировки и отличались друг от друга только по цвету, — однако интуиция подсказывала ему, что это какое-то обезболивающее на опийной основе. Да хоть слабительное — сто пятьдесят таблеток чего угодно в любом случае должны положить конец его мучениям.

И Нат высыпал из флакона еще порцию таблеток. Они были довольно большими и шершавыми, словно прессованный мел; он запил их еще одним глотком воды и бросил осторожный взгляд на объектив следящей камеры. Нат не сомневался, что дежурная сестра спит на своем посту, поэтому он снял одежду со вшитыми в нее сенсорами и датчиками, чтобы хотя бы в эти последние минуты вырваться из-под неусыпного контроля регистрирующей аппаратуры.

Глотая третью пригоршню таблеток, Нат едва не подавился. Пытаясь прокашляться, он почувствовал, как его наполняет отвращение к себе. Нат никогда не думал, что дойдет до самоубийства, — он был о себе более высокого мнения, однако и подобных обстоятельств он не мог себе представить. Оторванный от своего времени, от всего, что ему близко и знакомо, Нат не находил в себе сил достойно встретить то, что уготовано ему будущим.

В голове у него слегка зашумело, мысли начали путаться — это начали действовать таблетки. Откинувшись на подушки, Нат вспоминал «Антония и Клеопатру» — свою любимую шекспировскую трагедию.

— Ведь Цезарь и невеликодушие несовместны, — чуть слышно прошептал он, вспоминая сцену, в которой Октавий Цезарь делает вид, будто проявляет снисхождение к побежденной Клеопатре, и обещает, что обойдется с ней милосердно. Но истинной целью Цезаря было с триумфом протащить Клеопатру по улицам Рима как «мерзкую блудницу». А Нат чувствовал, что, если он останется в живых, с ним случится что-то подобное. Для всего мира он станет мрачной диковинкой, живым экспонатом кунсткамеры. Никогда, никогда он не будет принадлежать самому себе, никогда не сможет жить обычной жизнью. И если самоубийство было достойным выходом для римского полководца и египетской императрицы, то почему он не может поступить так же?

Нат поднял руку — свою сильную левую руку, в которой была зажата последняя порция таблеток, — и почти донес ее до рта. Уже теряя сознание, он услышал шепот прислужницы Клеопатры:

— «Угас наш день, и сумрак нас зовет…»⁹