Дорогой Боб.

Так и знал, что в плане не удастся показать ясно цель. Дело в том, что «Кр.», как я его мыслю, никак не определяется внешними действиями или даже разговорами героев. Идея такая: современные интеллигенты, как физики, так и гуманитары, думают и думают о судьбах человечества. Но как всегда, самые, важные и интересные вещи заслоняются от людей миллионами мелочей, эти главные вещи не играют и не могут играть в жизни самых заинтересованных людей главной роли. О главном говорится обыкновенно в ленивых и хохмаческих разговорах за бутылкой, о них даже не принято говорить серьезно. Но вот возьмем людей, которых это главное волнует по-настоящему. Один пытается решить это главное в своей повседневной работе, другой — ломает над этим главным голову на досуге и даже это главное бросает тень на всю его деятельность. Однако невидимая стена мелочей не дает им сойтись и говорить об этом серьезно. Т. е. они могут и спорить, и все такое, но считают один другого болтуном и треплом, хотя спорят до пупковой грыжи. И представим себе, что в один прекрасный день нечто вторгается в их жизнь такое, которое так или иначе переводит для них главное из плоскости болтовни и дешевых шуточек в плоскость вопроса жизни и смерти, во всяком случае — в сугубо практическую плоскость, так что каждому из них становится ясно: вот-вот кому-то придется выхлебать бокал с цикутой. Это и есть главная идея «Кр.»: доведение до необходимости сделать практические выводы из своего мнения в ленивых застольных спорах. Конечно, в плане «Кр.» эту идею я привести не сумел. Там меня занимала гл. обр. внешняя сторона событий, оных последовательность.

Вот жили себе два человека, не тужили. Друзья. Один снискивал себе пропитание переводами, другой — моделировал нервную систему головоногих. Два типичных интеллигента нашего времени: хохмачи, хорошие работники, не дураки насчет баб (хотя это у них уже несколько в прошлом). Внешне разница между ними невелика, по сути — нет никакой. Но у каждого, как у всякого интеллигента, некоторое недовольство и беспокойство. Судьбы человечества и страны их беспокоют. И каждый видит будущее человечества по-своему. У каждого есть проспект пессимистический и проспект оптимистический. Дескать, вот что будет с бедной нашей планетой, если она пойдет по тому пути, по которому она идет сейчас, и вот что ожидает ее, если бы люди послушались меня. Они не идиоты и не Керенские, и не орут об этом на собраниях, и эти мнения в несколько завуалированной форме прорываются у них лишь в некоторых их симпатиях и антипатиях, незначительных поступках и — более определенно — в полупьяных спорах. Эти беспокойства и страхи на их работе и на их сексуальной жизни не отражаются. И так бы и не случилось в их жизни обстоятельства, в котором эти мнения сыграли бы решающую роль, если бы в их жизнь не вторгся Кракен. Для физика Кракен — реальное доказательство, поддержка его мнения. Для лирика — реальная угроза на его пути к общечеловеческому счастью. Оба интерпретируют Кракена одинаково, но спор вышел из плоскости застольных бесед. Для одного Кракен — реальный союзник, для другого — реальный противник. Убийство Кракена — акт не истерии, не хулиганства, а попытка вернуть спор в прежнее русло застольных разногласий!

Теперь об этом разногласии. Здесь я тоже перед тобой виноват — не обозначил ясно, в чем дело, опять же не хватило терпения писать об этом. Кракен никакой не символ, и спор между гуманитаром и физиком идет не о мещанстве. Не непосредственно о мещанстве. Это наш с тобой спор, дружище, о путях развития интеллекта. Что победит: рациональное или эмоциональное? Мнение физика: чувства — атавизм. Они мешают как аппендикс. Мозг должен очиститься от них, стать совершеннейшей логической машиной. Высшая и единственная оценка действия — с точки зрения его целесообразности. Мир погибнет, если люди не научатся мыслить без примешивания эмоций. Мнение гуманитара: чувства не более атавизм, чем разум. Как только будет достигнуто материальное благосостояние — человечество пойдет по пути совершенствования эмоций, иначе — смерть человечеству как таковому, оно превратится в сборище живых машин и утратит цель существования. Только в увеличивающейся полноте эмоционального восприятия мира — источник непрерывно растущего интереса к жизни.

Кракен — воплощение идеала физика. Сугубейший рационалист. Вот откуда вся трагедия. Если Кракены существуют, если их миллионы в толще вод — это страшная угроза для людей. Не физическая угроза, конечно, люди и Кракены в разных измерениях и до столкновения с ними еще далеко, но как громадный соблазн для того, чтобы отрешиться от эмоциональной стороны жизни. Гуманитар не может чувствовать себя спокойно и уютно в нашем мире, пока эта угроза существует. И без того рационализм угрожает человечеству. Для Гуманитара эмоциональная сторона человека зловеще отстала, запоздала в ходе кровавой гонки прогресса. Человек перестает быть человеком как вид. Ибо для него отличительной чертой Homo Sapiens'a является способность воспринимать прекрасное, наслаждаться воздействием мира не на разум, а на чувства. По его мнению, Братьев по Разуму во Вселенной может быть куча, а вот как носитель аппарата, получающего высшее удовлетворение в эмоциональных восприятиях — он уникален.

Вот примерно в таком плане. Не знаю, убедительны ли мои доводы. Об этом еще будем говорить.

Вообще я не написал еще ни строчки. Заедает текучка. Приеду — расскажу.

Целую, Арк..

В «Дневнике приездов» в это время появляется запись:

«Приехал 16 ноября писать „Кракена“, а писать стали „Далекую Радугу“, так-то. 24.11.62».

И практически весь декабрь АН находится в Ленинграде. В дневнике отмечены даты с 6 по 9 и с 18 по 30 декабря. Пометки к датам:

19.12.62. «Закончена 5-я глава „Радуги“. Фруктовый торт».

22.12.62. «Кончена 8-я глава».

23.12.62. «Кончена 9-я глава „ДР“».

24.12.62. «Три Мушкетера, франко-порт».

25.12.62. «„Радуга“ окончена».

30.12.62. «Отъезд».

В день отъезда БНу приходит письмо из журнала «Нева»: