Папа и дядя Веня развернули, должно быть, целую кампанию в защиту Седых. Были в горкоме партии. Им помогает какой-то Алексей Николаевич, заместитель секретаря партийной организации строителей.

— Плохие мы будем коммунисты, — говорит дядя Веня, — если позволим невиновного человека засадить в тюрьму.

Вчера папа был дома у Седых. Потом дядя Веня ходил к Надежде Ивановне со знакомым врачом. Состояние у неё тяжелое.

Сегодня я решила тоже сходить к ним и, конечно, позвала с собой Милу. Она вдруг начала плести какую-то чушь, будто кто-то к ним приезжает, родственник, что ли, ей надо встречать его, бежать по магазинам и ещё куда-то. Сразу было видно: врет.

— Скажи прямо, мама запретила, — сказала я.

— Понимаешь, — сказала Мила, — в одном подъезде с Седых живут её старые приятели. Они увидят меня — скажут маме…

Уговаривать я не стала. А она смотрела умоляюще:

— Только прошу тебя: не проговорись Даниилу.

«Едва ли ты имеешь теперь право на эту просьбу», — хотела я сказать, но только кивнула. Конечно, ничего я ему не сказала и не скажу. Но вовсе не ради Милы…

Даниил все такой же озабоченный и немножко растерянный. Говорит, что, возможно, придется пойти работать.

— Школу все равно надо заканчивать, — сказала я. — Перейдешь в вечернюю.

— Наверное, надо, — как-то странно ответил он. Павла Иннокентьевича опять дома не было: все переживает да хлопочет. Таскают его в прокуратуру-

— Он ведь подследственный, — сказал Даниил и скривился; вот-вот готов был заплакать.

Какое страшное слово «подследственный»!

— Ничего, Даниил, все кончится хорошо. Честпое слово, хорошо кончится. — Мне так хотелось утешить его.

Видела Володю. Он говорит, что у Вадима в институте неприятности. Очень обрадуюсь, если неприятности будут большие.