Глава двенадцатая
На прекрасном голубом Дунае
ОСТРЫЙ, РЕЗКИЙ ЗАПАХ нашатыря ворвался в ноздри, ударил под череп, Бестужев зачихал, зафыркал, замотал головой, отшатнувшись от упиравшегося в нос стеклянного пузырька. Затылок легонько стукнулся обо что-то мягкое, стеганое.
– Изволит прийти в себя, – прокомментировал кто-то насмешливо. – Живее, месье…
– В самом деле, – поддержал другой голос. – Стукнули совсем легонечко, стыдно залеживаться…
Попробовав пошевелиться, Бестужев почувствовал, что у него онемели руки. Но тут же убедился, слава богу, что ошибся – его просто крепко держали за плечи и кисти рук сидевшие по обе стороны.
Стояла почти совершенная темнота, по бокам смутно маячили силуэты, а перед ним возвышалась словно бы стена, над гребнем которой приплясывали колышущиеся пятна света. Бестужев попробовал пошевелить руками – но их стиснули еще сильнее. Он уже пришел в себя настолько, чтобы попытаться сообразить, где находится. Тесное помещение, тряска, специфический запах, огни, равномерное урчание некоего механизма…
Он просто-напросто сидел в автомобиле с поднятым верхом, и, судя по окружающему, прошло не так уж много времени с тех пор, как его ударили по голове в собственной квартире, – рассвет еще не наступил, хотя близился.
Его конвоиров мотало и трясло на сиденье, а вместе с ними и Бестужева – судя по всему, авто неслось со значительной скоростью, не менее верст пятидесяти в час. Глаза понемногу привыкли к темноте, и Бестужев разглядел справа сплошную стену деревьев, а слева тянулось нечто, напоминавшее чащобу, каких в окрестностях Вены немало до сих пор. Насколько можно судить по первым впечатлениям, автомобиль несся где-то в лесу. Впереди, перед глазами, была, разумеется, не стена, а сиденье, над которым возвышались головы двух человек. Один из них повернулся назад и полным иронии тоном осведомился:
– Не подскажете ли, молодчик, с каких это пор племянники английских лордов носят имя Краузе и расхаживают с российскими паспортами? Мне всегда казалось, что их должны звать как-то иначе да и подданство у них должно быть британское…
Бестужев моментально узнал голос Гравашоля. Страха не было – даже если не принимать в расчет войну, он попадал в переделки и почище. Некогда было бояться, он думал о другом…
Это неправильно. Такого просто не могло быть. Он руку мог дать на отсечение – да что там руку, голову! – что вплоть до сегодняшнего утра он, возвращаясь к себе на квартиру, не обнаруживал никакой слежки. Вообще никакой. Чьей бы то ни было. Даже если допустить абсурднейшую мысль, что Гравашоль действует в трогательном единении с графом Тарловски, это не разрешит загадки: австрийцы тоже до сих пор не обнаружили его убежища. О нем знали только свои, те, с кем он сюда прибыл, – но невозможно подозревать кого бы то ни было из них в сообщничестве с французскими анархистами. По совести, единственным слабым звеном в их компании был профессор Бахметов – он, как нынче в моде, симпатизировал либералам, о чем Охранному отделению доподлинно известно. Но, во-первых, все же либералам, а не революционерам, а во-вторых, Бахметов, все это время пребывавший словно бы наособицу, в стороне, был единственным, кто не знал бестужевской квартиры.
Так что этого просто не могло быть – и тем не менее он трясся на заднем сиденье мощного автомобиля в компании людей, с которыми предпочел бы не встречаться никогда в жизни, несомненно, обезоруженный – и никто из его сподвижников, понятно, не мог знать, что с ним произошло…
Голова почти не болела, разве что в затылке еще ныло и покалывало. Нужно было немедленно овладеть собой – окружавшие его сейчас люди обычно переступали через трупы, как через бревна… Что им нужно, тайны не составляет: местонахождение Штепанека, конечно, что же еще? Следует моментально выстроить подходящую линию поведения, надеть некую маску, достаточно убедительную, чтобы продержаться какое-то время, а потом попытаться поискать шанс – не связали же его, в конце-то концов, шанса не бывает только у мертвых, а у живого шанс всегда сыщется, нужно только не проморгать…
– Ну, что молчите, племянничек? – рассмеялся Гравашоль.
– Вы когда-нибудь слышали про усыновления? – ответил Бестужев спокойно. – Ну вот, я всего-навсего – усыновленный племянник. Бывает в жизни и такое.
Гравашоль искренне расхохотался в полный голос:
– Как истый француз, отдаю должное вашему остроумию… и самообладанию, дружище. Должны прекрасно понимать, что мы вас везем не на вечеринку с шансонетками…
– А если я начну умолять и причитать, вы меня отпустите? – огрызнулся Бестужев.
– Конечно же нет, – рассудительно сказал Гравашоль. – Вижу, вы не из пугливых. Это хорошо. Может, вы еще и здравомыслящий? Это было бы и вовсе прекрасно…
– Предположим, – сказал Бестужев.
Автомобиль замедлил ход, его несколько раз встряхнуло так, что Бестужев замолчал, чтобы ненароком не прикусить язык. Гравашоль тоже умолк – наверняка по той же самой причине. Темнота за окном приобретала светло-серый оттенок, что свидетельствовало о близости рассвета, деревья росли теперь значительно реже, зато дорога стала гораздо более ухабистой. В конце концов, пару раз форменным образом подпрыгнув, автомобиль остановился, и мотор умолк. Сидевший справа от Бестужева отпустил его руку, распахнул дверцу и моментально выскочил, в его руке тускло блеснуло оружие.
– Выходите, живо! И без глупостей! Полиции в этих местах не водится.
Бестужев вылез. За ним выбрался второй конвоир, тоже с револьвером в руке, а спереди уже подходили Гравашоль и шофер, опять-таки с оружием наизготовку. Бестужев огляделся. Автомобиль стоял возле какой-то развалюхи с настежь распахнутой дверью, висящей на одной нижней петле, и выбитыми оконными рамами. Вокруг росли деревья, местность была дикая – а совсем близко раздавались какие-то непонятные звуки…
Да ведь это река шумит! – догадался Бестужев. Плеск, журчанье, шорох воды, обтекающей коряги… То-то сыростью тянет явственно…
– Пошли, – сказал Гравашоль, ни к кому не обращаясь, и первым направился меж двумя раскидистыми вязами.
Почувствовав тычок в поясницу револьверным дулом, Бестужев почел за лучшее не сопротивляться и зашагал следом. Стало чуточку светлее, и он уже ясно различал, что Гравашоль стоит почти у самой воды. Прекрасный голубой Дунай сейчас не был ни прекрасным, ни голубым – полоса темной воды, покрытой предрассветным туманом, издававшая странные звуки, обдававшая и промозглой сыростью…
– Не очень-то приятное зрелище в эту пору, а? – спросил Гравашоль. – А теперь представьте, любезный, каково вам будет идти ко дну с камнем на шее…
– Если вы и в самом деле Луи Гравашоль…
– Не сомневайтесь, он самый.
– То извольте хотя бы объяснить, на каком основании собираетесь со мной так поступить, – спокойно закончил Бестужев. – Я человек мирный, не припомню, чтобы переходил дорогу анархистам… да и каким бы то ни было другим политическим партиям. Должны же быть какие-то основания? И ради бога, не надо мне опять толковать о праве сильного. Слишком примитивно, право, совершенно на вас не похоже. Я вам ничего не сделал.
– Ошибаетесь, – сказал Гравашоль. – Вы мне перешли дорогу.
– Я и не собирался…
– Какая разница? Собирались или нет, а вышло так, что перешли. А с теми, кто нам переходит дорогу, мы поступаем одинаково… Кто вы такой?
– Простите?
– У вас есть один-единственный шанс уйти отсюда живым: рассказать, кто вы такой. И по возможности так, чтобы я мог проверить. Пока что при вас не нашли ничего, кроме денег, браунинга и российского паспорта. Все эти предметы еще ни о чем не говорят и не позволяют надежно установить вашу личность.
«Странно, – подумал Бестужев. – Все это чертовски странно. Ему бы следовало спрашивать о Штепанеке…»
– Предупреждаю, – сказал Гравашоль. – В скором времени у меня будут о вас самые точные сведения. Так что поторопитесь использовать свой единственный шанс на жизнь… Кто вы такой? Мне от вас требуется узнать только это.
«Так-так-так, – подумал Бестужев. – А что, если он пока еще и представления не имеет, что это именно мы увезли Штепанека, что он у нас в руках? А в самом деле, откуда ему знать? Наш с Вадецким след они потеряли давно, ну, предположим, у них есть сообщник из лакеев барона Моренгейма… нет, тогда бы он в первую очередь именно о Штепанеке и спрашивал бы… Лучше не ломать сейчас голову, каким образом эти субъекты узнали адрес – нужно как-то выкручиваться…»
Кажется, он догадывался, в чем тут дело. Вот уж кем не был Гравашоль, так это глупцом. Он, вероятнее всего, догадался, что Бестужев – не авантюрист-одиночка, а представитель некоей организованной силы… трудно было бы об этом не догадаться, после того как итальянцы их отогнали от пресс-бюро Вадецкого, Гравашоль мог связать их с Бестужевым… ага, на этом и следует играть. Итак, главарь анархистов – человек умный, он не торопится отправить конкурента на корм рыбам, потому что опасается, что означенная «некая сила» захочет отомстить и окажется достаточно могучей и упрямой, превратится в источник вечного беспокойства…
– Я не обязан перед вами отчитываться, месье Гравашоль, – сказал Бестужев достаточно нейтральным тоном, чтобы не злить оппонента сверх меры. – Я отчитываюсь только перед своей Боевой организацией…
Он умышленно употребил именно этот термин, а не, скажем, «Центральный комитет» – пусть сразу поймет, что столкнулся с представителем отнюдь не мирного политического направления… Центральные комитеты имеются у любой партии, в том числе и у тех, что придерживаются ненасильственных методов, зато слова «Боевая организация» моментально вносят ясность…
– Что вы хотите сказать?
– Именно то, что сказал, – отрезал Бестужев. – Уж не думаете ли вы, месье Гравашоль, что ваша партия имеет честь быть единственной в Европе организацией такого рода?
– Не думаю, – спокойно согласился Гравашоль. – Так вы, значит, собрат по борьбе? – Последние слова он произнес подчеркнуто иронически. – Не соблаговолите ли прояснить, какую именно партию представляете? И откуда вы?
Бестужев, спокойно стоя на одном месте, тем временем украдкой присматривался к окружающим: на каком расстоянии находятся, в каких позах стоят, кто совершенно неподвижен, а значит, более хладнокровен, кто переминается нетерпеливо, а значит, может стать слабым звеном… С этой точки зрения ему особенно понравился один из анархистов – в отличие от собратьев он держался не так напряженно и бдительно…
Было уже достаточно светло, чтобы различать выражение лиц. И Бестужев с неприкрытым нахальством ухмыльнулся:
– Месье Гравашоль, какую бы партию я ни представлял, вы, думаю, уже успели сообразить, что ее члены не относятся к числу робких борцов за парламентское представительство. Что они предпочитают гораздо более решительные методы. У вас был случай в этом убедиться, не правда ли? Вспомните, что произошло после того, как вы шарахнули бомбу в пресс-бюро Вадецкого…
Он видел, как лицо собеседника исказилось злобой.
– Черт бы вас побрал! – прорычал Гравашоль. – Пуля свистнула у меня над самым ухом, еще бы немного…
– А что поделать? – пожал плечами Бестужев. – Сдается мне, ваши люди исправно выполняют ваши приказы? Точно так же и мои люди получили приказ обеспечивать мою безопасность. Когда в окно помещения, где я находился, полетела бомба… Что им оставалось делать? Логично?
– Пожалуй – пробурчал Гравашоль, по-прежнему поглядывая неприязненно. – Но какого черта вы перешли мне дорогу?
– Тысячу раз простите, Луи, – не без шутовства раскланялся Бестужев. – Но неужели вы настолько серьезная персона, что революционеры всех стран должны становиться перед вами навытяжку, как новобранец перед капралом?
– Изволите быть революционером? – с той же иронией бросил Гравашоль.
– Надеюсь, вы не зарезервировали право на это понятие исключительно за собой? – не менее иронично сказал Бестужев.
– Стало быть, революционер…
– Нет, полицейский, – безмятежно произнес Бестужев. – Мои люди у пресс-бюро действовали классическими полицейскими методами, да? Вы и в самом деле так полагаете?
Кое-чего он уже добился: перестал быть допрашиваемым. Несмотря на вопиющее неравенство в их положении, разговор приобретал некие черты дискуссии…
– Ну-ну, не особенно мне тут, – буркнул Гравашоль. – Пока что вы у меня в руках, а не наоборот. И Дунай – вот он, в двух шагах…
– Согласен, – сказал Бестужев. – Аргумент действительно веский. Но годится он, простите, только для трусов. А я не из пугливых, иначе занимался бы чем-то более мирным и безопасным…
– И все равно, это вы у меня в руках…
– Не спорю, – сказал Бестужев. – Однако, как вы, должно быть, понимаете, у меня достаточно друзей, способных надлежащим образом отплатить за мою безвременную кончину. Там, в пансионате, вы были настолько неосторожны, что назвались… Вы думаете, если я исчезну, Боевая организация будет очень уж долго ломать голову в поисках подозреваемого? Вы полагаете, что они обратятся в суд с жалобой? Или полагаете, что память у них короткая? Если вы настолько уж горите желанием стать объектом охоты не только полиции, но и наших боевиков… Вольному воля, месье…
– Зачем вам Штепанек?
– А вам? – моментально парировал Бестужев.
Насколько он мог судить, с тремя подручными Гравашоля, безмолвно торчавшими вокруг, произошел некий перелом. Услышав, что черт их дернул связаться со своим братом-революционером, они самую чуточку переменились. Нет, они по-прежнему держали револьверы в руках и не сводили глаз с Бестужева, но некий перелом в их сознании все же произошел – самую чуточку их расслабивший. И прекрасно…
– К какой партии принадлежите? – спросил Гравашоль.
Бестужев засмеялся:
– Луи, вы же умный человек… Неужели у людей вроде нас с вами есть документы, соответствующим образом заверенные партией? Такие документы бывают только у полицейских, а у революционеров их как-то не водится… У вас есть документ, что вы – именно Луи Гравашоль, руководитель анархистов-унитаристов? Неужели? Я могу назваться кем угодно, вы все равно не в состоянии проверить…
Он не боялся возможного теоретического диспута: в Охранном отделении имелась богатейшая библиотека: литература всех без исключения революционных партий, какие только водятся. Сотрудникам прямо вменялось в обязанность ее изучать, чтобы знать назубок политические платформы, теоретические воззрения и прочее. Так что Бестужев при необходимости мог назваться хоть эсером, хоть эсдеком (с учетом тех многочисленных фракций, на которые они расколоты) – и с большим знанием вопроса вести теоретический диспут.
– Сейчас я, конечно, проверить не в состоянии, – спокойно сказал Гравашоль. – В данный момент. Но я потребую встречи с кем-то из вашего руководства, чтобы обсудить кое-какие насущные вопросы, а до тех пор, уж простите, вы будете пользоваться моим гостеприимством…
– Слишком далеко придется ехать, – сказал Бестужев.
– Не считайте меня ребенком, – возразил Гравашоль. – Из какой бы страны вы ни были, к какой бы партии ни принадлежали, поездка получится не такой уж долгой. Большая часть деятелей партий того направления, к какому принадлежим мы с вами, обычно пребывает в европейской эмиграции, а не в своей стране…
Он был совершенно прав, именно так и обстояло. Дело принимало не самый веселый оборот: стало ясно, что свободно уйти отсюда Бестужеву в любом случае не дадут. Членом какой бы партии он ни назвался. Пользоваться гостеприимством Гравашоля и далее ему совершенно не хотелось – всего через шесть-семь часов должен был отправиться варшавский скорый. Анархисты наверняка не подвергали его квартиру тщательному обыску, а значит, не обнаружили тайник с запасным паспортом и железнодорожными билетами – иначе Гравашоль давно бы об этом упомянул.
Итак, разойтись миром не получится. Никак не получится. Значит, пора предпринимать действия…
– Вам не кажется, что вы ведете себя нагловато? – спросил он. – С какой стати руководство моей партии должно вступать с вами в какие-то переговоры?
– Потому что я так хочу, – отрезал Гравашоль. – Потому что вы у меня в руках, и у вас есть только два пути: либо мы с вами отправимся к вашему руководству, либо вы отправитесь в недолгое плаванье по Дунаю…
– Хотите приберечь аппарат только для себя?
– Предположим. Если у ваших есть другое мнение, мы как раз и обсудим этот предмет…
Как ни перебирал Бестужев варианты, ни один мирный не подходил. Предположим, он назовет некую партию – и что же? Его потащат к тому представителю руководства, что в данный момент находится ближе всего к Вене, – и неизвестно еще, удастся ли освободиться по дороге. Не говоря уж о том, что, назвав наобум партию, можешь столкнуться с тем, что Гравашолю кто-нибудь из ее руководства прекрасно знаком: все эти нелегалы, от бомбистов до мирных оппозиционеров, в сущности, напоминают жителей одной маленькой деревушки, все они друг друга знают – ну, большинство – и заочно, и въяве…
Бестужев спросил деловито:
– Вы в самом деле готовы обсудить вопрос об аппарате? В том смысле, что готовы отказаться от единоличного им обладания? Он многим принес бы пользу…
– Там видно будет, – сказал Гравашоль. – Сейчас он мне нужнее, чем кому-либо…
– Вы полагаете? – спросил Бестужев. – Я не сторонник анархизма, однако, как всякий революционер, уважаю взгляды людей, борющихся с тиранией. И тем не менее признавать за одной вашей партией монополию на важность задач… В конце концов, если вернуться к теоретическим основам, то мы увидим…
Он произнес несколько длиннейших фраз, насыщенных самой что ни на есть высокопробной теорией, поминал и Маркса, и Бакунина, и Лассаля. Краешком глаза видел, что головорезы Гравашоля совершенно заскучали, видя, что разговор как-то незаметно перерастает в теоретическую дискуссию. Они не походили на людей, очень уж вдумчиво интересовавшихся теорией, а также сутью идейных разногласий меж революционными партиями.
Гравашоль нетерпеливо пошевелился, он вот-вот должен был самым решительным образом Бестужева прервать, в чем, надо сказать, был совершенно прав: ну какие, к дьяволу, политические дискуссии в рассветный час, на берегу Дуная, где-то в пригородной глуши? Сейчас он разинет рот… Ага!
Успев за время разговора непринужденно и крайне медленно переместиться на пару шагов в сторону того, кого полагал слабым звеном, Бестужев ринулся вперед, как отпущенная пружина. Ударил намеченного растопыренной ладонью по глазам, вырвал тяжелый револьвер из ослабевших пальцев, успел еще двинуть локтем в горло – и, подхватив за ворот обмякшего анархиста, прикрылся им, как щитом, направив револьвер на тех, кто остался в строю:
– Бросьте оружие, господа!
Мгновением позже в ствол дерева рядом с Гравашолем ударила пуля, и звонкий юношеский голос поддержал Бестужева:
– Бросить оружие, живо!
Бестужев покосился в ту сторону – из-за угла покосившейся хибары виднелась рука в черном рукаве, сжимавшая немаленьких размеров револьвер. Укрывшегося там человека никто не видел – зато все присутствующие были для него как на ладони…
– Живее! – поторопил голос. – Господин Краузе, вас это не касается пока, а вот все остальные – оружие наземь!
Голос был молодой и смутно знакомый, хотя Бестужев никак не мог вспомнить, где его слышал.
– Кому говорю!
Гравашоль первым сообразил, что партия проиграна, – и со злобной гримасой кинул револьвер наземь. Чуть погодя его примеру хмуро последовали остальные.
– Заставьте их отойти в сторону, Краузе!
Бестужев с превеликой охотой повиновался, взмахнул револьвером и прикрикнул:
– Отойдите-ка к тому вон дереву, господа! Молодой человек, по тону чувствуется, шутить не намерен!
Исподлобья косясь и злобно ворча, анархисты приказание выполнили. Таинственный спаситель продолжал:
– Обыщите их, Краузе, если найдете еще оружие, выкиньте в реку! Но сначала то, что они бросили!
Обыскав в первую очередь своего пленника – ага, еще один «бульдог», – Бестужев, выкинув предварительно в реку валявшееся на земле оружие, направился к остальным, держась так, чтобы не заслонять линию огня неизвестному. Кто бы он ни был, он явно пришел один, а значит, лучше уж иметь дело с ним, чем с целой бандой…
Его трофеями оказались приличных размеров нож, револьвер и браунинг, похоже его собственный. К сожалению, и его пришлось выбросить в реку под деловитые окрики неизвестного.
– У них больше ничего нет? – крикнул его загадочный спаситель.
– Ручаюсь! – отозвался Бестужев.
– Прекрасно. А теперь и ваш револьвер – в реку! Идите сюда! А вы, господа, извольте торчать на месте не менее пяти минут, того, кто кинется следом, пристрелю без жалости!
Забросив револьвер в темную воду, Бестужев, не теряя времени, кинулся к хибаре. Там стоял невысокий человек в черном костюме и котелке, по-прежнему целясь в господ анархистов – надо сказать, довольно умело. Не глядя на Бестужева, он тихо распорядился тем же звонким юношеским голосом:
– Бегите до развилки, там свернете направо. Увидите автомобиль, садитесь в него. Я буду прикрывать. Ну?
Не заставляя себя долго упрашивать, Бестужев что есть мочи припустил в указанном направлении. Свернув направо, как и было указано, он увидел большой черный автомобиль с распахнутыми передними дверцами. Его мотор тихо рокотал в полной готовности. Прыгнув на сиденье рядом с местом шофера и захлопнув дверцу, Бестужев обнаружил, что салон пуст.
Очень быстро показался его спаситель, он бежал к машине… остановился, повернулся назад и выпалил дважды, видимо, раздосадованные французы все же не устояли на месте и попытались броситься в погоню… побежал… что-то с его движениями было неправильно… тьфу ты черт, так это же девушка!
Ну конечно, это не молодой человек со звонким голосом, а девушка – голос еще можно было перепутать с юношеским, но бежала она совершенно на женский манер, тут уж никаких сомнений быть не может! Постойте-ка…
Она добежала, плюхнулась на сиденье и, не захлопнув до конца дверцу, с большой сноровкой перекинула пару рычагов. Автомобиль, взревев, прямо-таки прыгнул вперед, подскакивая на колдобинах. Девушка, умело держа руль одной рукой, другой захлопнула дверцу, нажала на рычаг, и автомобиль помчался еще быстрее, Бестужева подбросило так, что он едва не стукнулся макушкой о поднятый верх, успел ухватиться за что-то твердое, угловатое… Автомобиль несся как молния.
Девушка, не сводя глаз с извилистой лесной дороги, с большим искусством дергала руль вправо-влево, так что автомобиль ухитрялся в последний миг разминуться с очередным деревом. Почти рассвело, и Бестужев без особого труда ее узнал.
– Бог ты мой, какая встреча! – воскликнул он. – Благодарю вас, мисс Луиза, мне там пришлось нелегко, и они были настроены решительно…
– Пустяки, – бросила американка, не отводя взгляда от дороги. – Не стоит благодарностей, сочтемся…
– Они за нами вот-вот погонятся…
Луиза покосилась на него, хмыкнула:
– Вы меня дурой считаете? Я там успела кое-что поломать… Даже если у них кто-то разбирается в моторах, не поможет. В Вену им придется тащиться пешком. Ну что, я вовремя?
– Как нельзя более кстати, – сказал Бестужев. – Простите, мисс, а как вы, собственно говоря, узнали…
– Господи! Да просто следила.
– За Гравашолем?
– За кем же еще.
– Но откуда вы знали…
– Это мое дело, – отрезала девушка. – Держитесь покрепче и не болтайте языком…
«Вот она, заокеанская эмансипация, – подумал Бестужев, не без уважения глядя, как Луиза сноровисто управляет несущейся во весь опор машиной. Скорость была головокружительная – не менее шестидесяти верст. Сам он только собирался выучиться этому искусству, которое когда-нибудь могло и пригодиться. – Недурно у нее получается… Черт, о чем это я? Самое время задуматься, кто же, собственно, эта решительная красавица и что ей нужно… или ей нужно то же, что и всем, и не стоит голову ломать?» Не то что опытный жандарм, но и всласть читавший Ната Пинкертона и Лейхтвейса гимназист моментально сообразил бы, что эта пленительная особа на берегу реки оказалась неспроста. И уж конечно, ею двигало отнюдь не желание спасти безвинного страдальца от рук отпетых злодеев – подобные филантропы встречаются только в романах, наподобие принца Сальватора у Дюма…
Автомобиль замедлил ход и уже не несся так ошалело – показались предместья Вены, рассвело достаточно, чтобы Бестужев мог определить: они взъезжали в столицу со стороны квартала Бельведера. Улицы, как и полагается в такой час, были практически пустынны; если не считать полицейских и редких повозок бакалейщиков.
Луиза внезапно свернула к кромке тротуара, остановила машину и выключила двигатель. Посмотрев на нее внимательно, Бестужев сказал:
– Вам бы следовало еще и усики приклеить. Для пущей маскировки.
– Ерунда. Получилось бы карикатурно… Вы не спешите меня поблагодарить?
– Я вам бесконечно благодарен, – сказал Бестужев. – Правда, как вы могли заметить, я и сам некоторым образом уже перехватил власть над ситуацией…
– Вам унизительно быть спасенным женщиной или вы просто самоуверенный?
– Самоуверенный, конечно, – сказал Бестужев. – А вы разве нет?
Она помолчала, разглядывая его определенно пытливо. На ней все еще красовался котелок, под который забраны волосы.
– Где Штепанек? – спросила она неожиданно.
Бестужев ничуть не удивился: этого и следовало ожидать…
– Представления не имею, – сказал он преспокойно. – Мы не понравились друг другу, и он ушел.
– Вздор! Расстанься вы с ним, вас бы не преследовал Гравашоль.
– О Штепанеке меж нами и речь не шла, – сказал Бестужев чистейшую правду. – Он просто хотел знать, кто я такой. Справедливо опасался, что может получить сдачи…
– А кто вы такой?
– А вы? – с легкой улыбкой спросил Бестужев. – Я не сомневаюсь, что вы американка… но дальше?
– Мне нужен Штепанек!
– Ничем не могу помочь, мисс Луиза. Конечно, настоящий джентльмен не должен отказывать даме, но, по-моему, у нас особый случай.
– Вы мне скажете, или я…
Луиза с решительным, напряженным лицом, чуть прикусив нижнюю губку, подняла револьверное дуло на уровень его лба. Калибр был солидный – но он ничуточки не испугался. Рассмеялся громко, весело, искренне:
– Господи боже мой… И как вы это себе представляете – вы меня застрелите до смерти, и после этого я вам отвечу на все вопросы?
– В самом деле… – проворчала она чуточку смущенно, положила оружие рядом с собой. – Глупо получилось. Сколько вы хотите за то, что привезете меня к Штепанеку?
Бестужев молча улыбался.
– Так-так-так – сказала она. – А вы, похоже, не сами по себе? Не авантюрист и не агент крупной фирмы? Взгляд и осанка у вас такие… примечательные. Вы тайный агент какой-то державы? Я правильно поняла?
Бестужев молчал и улыбался.
– Нет, но какая разница? – спросила она. – В любом случае я вам могу предложить любые суммы. Хотите сто тысяч долларов?
Бестужев пожал плечами:
– Не хочу задевать ваших патриотических чувств, но… Кому здесь интересны ваши доллары? В Европе они как-то не котируются.
– Если дело только в этом, мы можем перевести доллары в любую валюту по вашему выбору. Двести тысяч, триста? У меня есть все полномочия. Что вы ухмыляетесь? Извольте.
Она достала с заднего сиденья черный бювар и, распахнув, ткнула его в руки Бестужеву. Изучив лежавшие там бумаги, он невольно присвистнул: судя по банковским документам, каковые отнюдь не казались поддельными, эта американская красавица и в самом деле могла распоряжаться положенными в один из старейших венских банков суммами, исчислявшимися сотнями тысяч.
«Женщин, конечно, секретные службы используют давно и успешно, – подумал Бестужев. – Но вряд ли заокеанская эмансипация дошла до того, что хрупким девицам поручают такие миссии. Ее начальники, существуй они, должны отдавать себе отчет, что в силу самой своей природы женщина в Европе не сможет работать с истинно мужской непринужденностью – разве что вот так, ночью, переодетая в мужской костюм, укрывшись внутри автомобиля… В Европе попросту не принято, чтобы девушка вела себя как мужчина – пустилась в поиски, задавала вопросы…»
Его посетила мысль, от которой в первый миг стало даже смешно: а что, если и он, и его неведомые соперники, выдумывая легенду об эксцентричном английском лорде, нечаянно угодили в десятку? Ну, предположим, не английский лорд: не менее эксцентричный американский миллионер, по капризу пожелавший завладеть аппаратом Штепанека? Это прекрасно объясняло бы, откуда у нее такие деньги. Вряд ли Северо-Американские Соединенные Штаты, не входящие в число великих держав, финансируют свою разведку настолько щедро. Кто вообще слышал в Европе об американской разведке? Это что-то опереточное, наподобие княжества Монако или Руритании…
– Ну, что же вы? – спросила она. – Я и в самом деле готова заплатить эти деньги. Это целое состояние, вы сможете начать новую жизнь в любом конце света…
– Знаете, подобная перспектива всегда казалась мне чрезвычайно пошлой, – признался Бестужев.
Луиза удивленно округлила глаза:
– Серьезно, отказываетесь?
– Категорически, – сказал Бестужев.
У него не было ни малейшего желания продолжать игру и выяснять точно, кого эта решительная девица представляет, – время поджимало, ему еще предстояло добираться до своей квартиры, от коей он находился верстах в пяти.
– До свиданья, – сказал он решительно. – Приятно было познакомиться.
Распахнул дверцу и принялся выбираться, краем глаза все же наблюдая за спасительницей: неизвестно, чего ждать от этих эксцентричных американок…
Она и в самом деле схватилась было за револьвер, но тут же убрала руку, прямо-таки зашипев от ярости, как рассерженная кошка. Выкрикнула вслед:
– Четыреста тысяч!
Шумно захлопнув дверцу, Бестужев быстрыми шагами пошел прочь, свернул за угол. За его спиной взревел двигатель машины. С превеликой радостью усмотрев впереди рослого «хохлатого» при револьверной кобуре и тесаке, медленными шагами прохаживавшегося по тротуару, направился к нему, не теряя времени: она ведь не отвяжется, так и будет тащиться следом… Машина как раз показалась из-за угла, и Бестужев, почти подбежав к блюстителю порядка, сказал торопливо:
– Господин вахмистр, мне кажется, тот, кто управляет этой машиной, изрядно пьян. На моих глазах она виляла так, что становилось страшно…
Полицейский (рядовой, произведенный Бестужевым в вахмистры исключительно из вежливости) вмиг стряхнул с себя дремоту – то ли был таким уж рьяным служакой, то ли усмотрел великолепную возможность развеять скуку ночного дежурства. Осмотрел Бестужева с головы до ног и, должно быть, в его благонадежности не усомнился – Бестужев был вполне трезв и выглядел респектабельно. Шагнув на мостовую, блюститель порядка властно поднял руку. Вряд ли вольные американские нравы доходили до того, чтобы хладнокровно сбивать автомобилем полицейских, – Луиза послушно остановилась. Что было дальше, Бестужев не видел – уходил, почти убегал, направляясь к ближайшему перекрестку. Время, чтобы оторваться от моторизованной преследовательницы, у него имелось: обнаружив за штурвалом авто девушку, к тому же одетую в мужской костюм, любой страж порядка при виде этакого сюрприза проведет хотя бы кратенькое расследование…
Свернул за угол, рысцой припустил к следующему перекрестку, куда благополучно и юркнул. Шума двигателя за спиной не слышалось – ну да, полицейский попался дотошный… Места оказались знакомые: он стоял перед Техническим университетом, выходящим в парк Рессель. Если пойти в сторону Карлскирхе, можно рассчитывать наткнуться на извозчика, они там с раннего утра появляются.
Деньги, по крайней мере, оставались при нем – слава богу, что ему встретились идейные анархисты, побрезговавшие бумажником ради высоких политических целей… Браунинга, конечно, жаль, но это не бог весть какая утрата, не стоит думать о таких пустяках. Лучше попытаться понять, каким именно образом Гравашоль сумел вызнать его адрес…
Господи боже мой! Это было как удар молнии – внезапная догадка, которую не хотелось принимать всерьез. Если Гравашолю каким-то чудом стал известен адрес Бестужева, то с тем же успехом…
Бестужев побежал в сторону церкви – один на широкой площади Карлсплац, озаренной первыми лучами поднимавшегося солнца. На облучке открытого фиакра подремывал извозчик. Заслышав стук шагов, он встрепенулся, поднял голову. С разбегу запрыгнув в коляску, Бестужев проговорил, чувствуя как сердце заходится в тревоге:
– Кунгельштрассе, тридцать шесть! Два золотых, если будете поспешать! Моя… моя жена больна, я только что получил известие! Скорее!
Он запустил пальцы в жилетный карман и продемонстрировал извозчику золотые. Тот с видом человека, обретшего ясную и конкретную цель, кивнул, прикрикнул на лошадей и щелкнул кнутом. Колеса загрохотали по брусчатке.
– Скорее! – покрикивал Бестужев.
– Быстрее нельзя, майн герр, – не оборачиваясь, отозвался кучер. – Полицейские предписания…
– Поспешайте, я сам с ними объяснюсь! – прикрикнул Бестужев, перегнувшись к кучеру и сунув ему в ладонь кредитную бумажку.
Сунув ее в карман, кучер кивнул, присвистнул и проехался кнутом по крупам лошадей. Те взяли приличный аллюр.
Издали завидев, как очередной полицейский узрел вопиющее нарушение предписаний и шагнул с тротуара, Бестужев встал в коляске, ухватившись за резную спинку кучерского сиденья, закричал:
– Доктор! Умирает пациент!
«Хохлатый» сразу осекся и, махнув рукой, вернулся на тротуар. Ободренный таким результатом, Бестужев прикрикнул:
– Быстрее! Быстрее! Я вам заплачу!
Заразившись его нетерпением, извозчик привстал, покрикивая на лошадей и орудуя кнутом. Еще пару раз им навстречу пытались броситься полицейские, но всякий раз Бестужев с помощью своего волшебного заклинания заставлял их отступить.
Его швырнуло влево – коляска так круто завернула за угол, что правые колеса, кажется, на миг оторвались от земли…
Бестужев увидел. Но уже ничего нельзя было сделать – извозчик, вдохновленный щедрым утренним заработком, в несколько раз наверняка перекрывавшим его дневную выручку, гнал лошадей прямо к дому под номером тридцать шесть.
А там, у парадного, стояла длинная уродливая повозка – этакий ящик на колесах с двумя маленькими оконцами, дверью в задней стенке и сиденьями по обе стороны двери. Она чуть-чуть отличалась от подобных российских экипажей, но, несомненно, служила тем же целям. Полицейским. Людей в форме не заметно, однако у входа расположились несколько человек в штатском – и кучер, непосвященный ни в какие тонкости, оставил экипаж рядом с ними…
– Вот кстати, господин Краузе, – сказал граф фон Тарловски, не двигаясь с места. – Вы нам будете как нельзя более кстати…
Не похоже было, чтобы он успел сделать какой-то незаметный жест, но двое его молодчиков немедленно придвинулись к обеим дверцам фиакра. Выхода не было. Сунув извозчику оговоренные два золотых и добавив еще кредитку, Бестужев вылез. Извозчик сразу же тронул лошадей, явно заподозрив что-то неладное.
Граф Тарловски смотрел сумрачно, можно бы сказать, даже враждебно.
– Пойдемте, господин Краузе, – сказал он бесстрастно. – Мне потребуется ваше содействие в опознании мертвого тела…
Сердце у Бестужева упало – самые худшие догадки сбывались. Вслед за графом он вошел в обширное парадное, ярко совещенное тремя электрическими лампами – и сразу увидел в углу, у стенки, нечто продолговатое, накрытое белым покрывалом сомнительной чистоты. С одного края торчали носки черных штиблет.
Он повернул туда, но Тарловски взял его за локоть:
– О нет, господин Краузе, этого мертвеца мы опознали и без вашей помощи… Пойдемте в квартиру.
Бестужев шагал за ним, как механическая игрушка. В голове хаотично плясали самые бредовые, сумасшедшие, шальные мысли. В какой-то миг он готов был поверить, что против них действует сам дьявол, – потому что обычный смертный человек просто не имел бы возможности узнать его и Лемке адреса. Он был верующим, хотя, безусловно, и нерадивым – а уж теперь готов был поверить в дьявола, перед лицом таких загадок.
Вот только один маленький нюанс: за последние столетия попросту не отмечено случая, когда нечистая сила вмешивалась в работу специальных служб и дела политических партий. Нет, это люди… вот только как?
Дверь квартиры Лемке была распахнута настежь, слышно, как внутри ходят несколько человек, негромко переговариваясь. Внутри полыхнула ослепительная вспышка магния.
Они вошли. Дальше прихожей идти не было необходимости – Иван Карлович Лемке, отличный служака, по какой-то злой прихоти судьбы чертовски неудачливый в отношении чинов и наград, лежал навзничь всего в двух шагах от двери: лицо удивительно спокойное, неподвижные глаза широко открыты, скрюченные пальцы правой руки касаются блестящего браунинга, «второго номера», пиджака на нем нет, жилетка расстегнута, и на фоне белоснежной рубашки особенно бросается в глаза черная рукоятка ножа. Крови не видно.
– Вы в состоянии опознать этого человека? – сухо спросил Тарловски.
– Да, разумеется, – сказал Бестужев.
У него перехватило горло, и он не сразу смог продолжать.