Картинно прислонясь к узорной двери храма,

С утра до вечера покорно иль упрямо,

Армянка-нищая проводит много дней;

Сидит, недвижная, как будто изваянье,

Кивая изредка кладущим подаянье

В тарелку медную, лежащую пред ней.

Бедна, оборвана. Полузакрыты веки;

Под ними — взора нет; для нищенки навеки

Все в тьму погружено, погас небесный свет…

Лицо не горестно: по нем порою зыбко

Скользит болезненно-блаженная улыбка…

Улыбка? Почему?!… Она дала ответ:

Зовут меня, ага, счастливой Шушаникой.

Из Вана родом я. К нам для расправы дикой

Нагрянули враги, нещадней, чем гроза!

Насилье, трупы, кровь!… Живые разбежались…

Я в церкви спряталась… Нашли и надругались

Два курда надо мной, и выжгли мне глаза…

Какая злая боль!… Но легче жить мне стало:

Кого-то мучили, кого, — я не видала!

И что-то рушилось!… Смятенье, крики, стон…

Затишье… Снова шум, и выстрелы, и топот!…

Потом… послышался мне торопливый шепот…

Зовут меня! Идем… и путь — как страшный сон!

Тут — мне велят ползти, там — мчаться, что есть мочи!..

Вот — резкий ветер гор… иль просто холод ночи?

Вот… на веревке я: должно быть крутизна?

Иль хищники меня схватили вновь, быть может?

Нет, мирны голоса!.. Но голод, голод гложет!..

Нет сил! Я падаю… Что это? Тишина?..

Где спутники мои? Где я, и что со мною?!

Вдруг… снова голоса! Какою-то волною

Я снова поднята!.. Крик слышен впереди,

На языке чужом… Везут меня куда-то:

Я слышу скрип арбы, и мерный шаг солдата.

И как-то мне легко, тревоги нет в груди.

Потом… не помню, что!.. Болела, верно, где-то…

И вот, теперь сижу, накормлена, одета…

Я знаю: это храм! — И хорошо мне тут:

Я возле Господа, близ милости великой!..

Я назвала себя «счастливой Шушаникой»:

Ведь на моем пути одни цветы цветут!

Недолго видела я близких истязанья,

А здесь зато навек ни злобы, ни страданья,

Ни жадности людской мне видеть не дано!

Шаги… звучат шаги… порой звучит монета…

Я брата-ближнего благодарю за это,

А Господа… за то, что все кругом темно!..