Глава 14
Занесенный топор
Действие IV
СЦЕНА 1
Зала Вестминстерского дворца.
Входят, как в заседание палаты, Болингброк, Омерль, Нортомберлэнд, Перси, Фицуотер, Серрей, епископ Карлейльский, аббат Вестминстерский и другие лорды, герольды, офицеры и Бэгот.
Болингброк:
Пусть Бэгот станет перед нами. Бэгот,
Прошу тебя я рассказать свободно
О смерти дяди Глостера все то,
Что знаешь ты: кто, с королем в союзе,
Устроил это, кто кровавый труд
Взял на себя, к безвременной кончине
Несчастного приведшей.
Бэгот:
Предо мною
Тогда пусть станет лорд Омерль.
Исторический суд над герцогом Денверским начался сразу, как парламент собрался после рождественских каникул. Газеты поместили статьи: «Суд среди равных» под псевдонимом «Женщина-адвокат» и «Привилегии пэров — не пора ли их отменить?» от «Студента исторических наук». «Ивнинг бэннар» нажила неприятности за презрительную статью «Шелковая петля» (автор некий Антиквар), которую сочли наносящей ущерб, а орган лейбористов «Дейли трампет» задавался саркастическим вопросом: почему, когда судят пэра, наслаждаться спектаклем могут только важные персоны, которым достались билеты на королевскую галерею.
Мерблс и инспектор Паркер, постоянно совещаясь друг с другом, ходили с сосредоточенными лицами, а начисто пропавший на три дня сэр Импи Биггс появился в окружении вившихся вокруг него королевских адвокатов Глайбери, Браунригга-Фортескью и более мелких приспешников. Линия защиты хранилась в тайне — тем более что накануне сражения они лишились главного свидетеля и не знали, будет он или нет давать показания.
Лорд Питер вернулся из Парижа спустя четыре дня и, подобно урагану, ворвался на Грейт-Ормонд-стрит.
— Я был на волосок от успеха, — сказал он. — Слушай.
Целый час Паркер ему внимал и лихорадочно делал записи.
— Можете с этим работать. Скажи Мерблсу. Я улетучиваюсь.
Его следующее появление было отмечено в американском посольстве. Посол, однако, отсутствовал — был приглашен на королевский обед. Питер, проклиная всякие обеды, распрощался с вежливыми секретарями в роговых очках, вскочил в поджидавшее его такси и велел ехать к Букингемскому дворцу. Там, проявив большую напористость в общении с возмущенными чиновниками, добрался до чиновника повыше, затем до очень высокопоставленного и наконец до американского посла и королевской особы, хотя у тех еще было мясо во рту.
— Да-да, — сказал посол. — Это, конечно, возможно.
— Разумеется, — добродушно подтвердила особа. — Только не надо тянуть. Могут возникнуть международные осложнения и новые параграфы по острову Эллис[71]. Жуткое неудобство переносить суд — невероятная кутерьма. Секретари бесконечно что-то подсовывают на подпись — дополнительные полицейские силы, помещения. Успехов, Уимзи. Присядьте поешьте, пока готовят ваши документы. Когда отходит ваш пароход?
— Завтра утром, сэр. Хочу успеть на ливерпульский поезд через час.
— Успеете, — дружески заверил его посол, подписывая бумаги. — А еще говорят, что англичане не напористый народ.
На следующее утро лорд Питер со всеми необходимыми документами отплыл из Ливерпуля, оставив в Лондоне своих законных представителей приводить в действие альтернативные варианты защиты.
— Теперь пэры, по двое, по порядку, начиная с младшего барона.
Взмыленный, взволнованный герольдмейстер Гартер отчаянно бился с тремя сотнями английских пэров, пока те неловко барахтались в своих мантиях, а герольды изо всех сил старались сохранять строй — выдерживать линии и не давать знати разбредаться.
— Фарс из фарсов, — раздраженно ворчал лорд Аттенбери. Низенький коренастый джентльмен с желчным выражением лица, он злился оттого, что оказался рядом с графом Стратгилланом-Беггом — очень высоким худощавым вельможей с определенными взглядами на сухой закон и усыновление.
— Послушайте, Аттенбери, — начал добродушный, краснолицый человек в красной мантии с горностаевым подбоем в пять рядов на правом плече, — это правда, что Уимзи еще не вернулся? Дочь мне сказала, что он уехал собирать улики в Штаты. Почему в Штаты?
— Уимзи — парень смекалистый, — ответил Аттенбери. — Когда он нашел мои изумруды, я сказал…
— Ваша милость, ваша милость, — в отчаянии взмолился красный дракон[72], — вы опять нарушаете линию!
— Что? — переспросил краснолицый пэр. — Да-да, надо соблюдать порядок. — Он отошел от графов и занял место рядом с герцогом Уилширским — глухим дальним родственником Денверов по женской линии.
Королевская галерея заполнилась. Чуть пониже бара[73], там, где были выделены места для супруг пэров, сидела изящно одетая вдовствующая герцогиня Денверская. Она хранила гордое выражение лица, но ее раздражало присутствие невестки, чье несчастье заключалось в том, что она становилась неприятной, когда расстраивалась: вероятно, худшее проклятие, которое может быть наложено на человека, рожденного для страданий.
За впечатляющим строем членов совета в длинных париках находились места для свидетелей. Там ждал Бантер на случай, если защита сочтет нужным заслушать его для установления алиби. Но большинство свидетелей маялись в королевской гардеробной, где грызли пальцы и таращились друг на друга. Вверх от бара в обе стороны расходились скамьи для пэров — каждый в своем праве судить факты и трактовать закон, — а председательское кресло на высоком помосте ожидало лорда-распорядителя. За маленьким столом волновались и поглядывали на часы журналисты. В этой атмосфере ожидания Биг-Бен проиграл одиннадцать приглушенных стенами и шумом разговоров нот. Журналисты вскочили на ноги. Поднялся лорд-распорядитель, а за ним все остальные. Вдовствующая герцогиня звучно прошептала соседке, что представление напоминает ей глас Эдема, и освещенная из окон зимним солнцем процессия медленно двинулась внутрь.
Церемонию открыл парламентский пристав, призвав к тишине, после чего клерк королевской канцелярии, преклонив перед троном колени, подал председателю суда пэров письменные полномочия под великой печатью, а тот, видимо, посчитав бумагу бесполезной, вернул с большой торжественностью обратно. Клерк принялся долго и уныло зачитывать документ, дав возможность аудитории оценить, насколько плоха акустика зала. Парламентский пристав с выражением провозгласил: «Боже, храни короля», — а герольдмейстер Гартер, он же «Черный жезл», преклонив колени, вручил лорду-распорядителю символ его положения.
— Очень живописно, — пробормотала вдовствующая герцогиня. — Прямо Высокая церковь[74].
Пробубнили Сертиорари[75], начав с Георга V милостью Божией, упомянули всех судейских Олд-Бейли[76], лорд-мэра Лондона, уполномоченного Центральным уголовным судом судью, многих членов городского управления, снова скакнули к монаршей особе, не забыли город Лондон, графства Лондона и Миддлсекса, Эссекса, Кента и покойного монарха Вильгельма IV, перешли к Акту парламента об учреждении советов графств от 1888 года, утонули в списке прецедентов: предательствах, убийствах, тяжких уголовных преступлениях (кто, где, когда, почему, совершили или только задумали), — закончили перечислением всех членов большой коллегии присяжных и в конце зачитали неожиданно краткое обвинение: «Присяжные монаршей волей под клятвой обвиняют благородного Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, пэра Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, в том, что он тринадцатого числа месяца октября 1923 года убил в Риддлсдейле, графство Йоркшир, Дэниса Кэткарта».
После чего парламентский пристав обратился к «Черному жезлу» с соответствующим заявлением[77] и тот вызвал к трибуне Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, ответить на обвинение. Герцог преклонил колени и поднялся лишь после того, как лорд-распорядитель дал разрешение.
Герцог Денверский выглядел очень маленьким, пунцовым и одиноким в своем синем шерстяном костюме. Из всех пэров он единственный был с непокрытой головой, но сохранял достоинство, когда его вели к положенному знатным персонам месту у барьера, где с присущей ему мрачностью выслушал повторенное председателем обвинение.
Затем секретарь палаты лордов задал положенный вопрос: «Виновен или не виновен?» — на что герцог ответил «Не виновен».
После чего сэр Уигмор Ринчинг, генеральный прокурор, вышел к трибуне открыть дело по обвинению со стороны короны. После обычного предисловия, что случай серьезный и тягостный, он начал историю с момента ссоры, выстрела в три часа утра, револьвера, обнаружения трупа, исчезновения письма и остальных известных обстоятельств. Намекнул на показания, которые могли бы пролить свет на то, что ссора между Денвером и Кэткартом имела мотивы, отличные от тех, которые приводит обвиняемый, и что у последнего могли быть серьезные причины опасаться разоблачений от Кэткарта. При этом Денвер тревожно покосился на своего адвоката. Представление дела заняло не много времени, и сэр Уигмор начал вызывать свидетелей.
Поскольку для стороны обвинения было недопустимо допрашивать в качестве свидетеля самого герцога Денверского, первым важным свидетелем стала леди Мэри Уимзи. Рассказав о своих отношениях с убитым и ссоре, она продолжила:
— Я встала в три часа и спустилась по лестнице.
— Вследствие чего вы так поступили? — спросил сэр Уигмор и оглядел суд с видом человека, который готовится произвести на зрителей эффект.
— Вследствие того, что у меня была назначена встреча с другом.
Журналисты подняли головы, как собаки в ожидании корма, а сэр Уигмор так резко дернулся, что уронил свои записи на голову сидевшего под ним секретаря палаты лордов.
— Вот как? А теперь, свидетельница, будьте внимательны. Не забывайте, что вы говорите под присягой. Что вас разбудило в три часа утра?
— Я не спала. Ждала встречи.
— Пока ждали, слышали что-нибудь?
— Абсолютно ничего.
— У меня, леди Мэри, ваше заявление, сделанное под присягой коронеру. Я вам его зачитаю. Пожалуйста, слушайте внимательно. Вы сказали: «В три часа меня разбудил выстрел. Я подумала, что это, вероятно, браконьеры. Звук был очень громкий, поблизости от дома. Я спустилась выяснить, что это было». Вы помните, что делали такое заявление?
— Помню. Но это неправда.
— Неправда?
— Да.
— В свете этого вашего прежнего заявления вы продолжаете утверждать, что в три утра ничего не слышали?
— Абсолютно ничего. Спустилась, потому что у меня была назначена встреча.
— Милорды! — Сэр Уигмор заметно порозовел. — Я вынужден просить вас отнестись к показаниям данной свидетельницы как к показаниям в пользу противной стороны.
Однако жестокий выпад обвинителя не возымел эффекта, кроме повторения утверждения, что ни в какое время звука выстрела не было. В отношении трупа леди Мэри объяснила, что, восклицая: «Ты его убил!» — она считала, что перед ней тело друга, с которым была назначена встреча. Последовали бурные прения, имеет ли история со встречей отношение к делу. Лорды решили, что имеет. Всплыла вся линия с Гойлсом, и выяснилось, что он сам в зале и может быть представлен суду. Громко хмыкнув, сэр Уигмор передал свидетельницу Импи Биггсу, который элегантно, с представительным видом поднялся и вернул обсуждение к моменту, более раннему по времени.
— Простите характер вопроса. — Он обходительно поклонился. — Как по-вашему, горячо ли вас любил капитан Кэткарт?
— Нет. Я в этом абсолютно уверена. Мы так договорились для удобства каждого из нас.
— Зная его натуру, считаете ли вы, что он был способен на глубокое чувство?
— Да, если бы нашлась подходящая женщина. Он был страстным человеком.
— Спасибо. Вы нам сообщили, что прошлым февралем, когда ездили в Париж, несколько раз встречались с капитаном Кэткартом. Заходили ли вы с ним в ювелирный магазин господина Брике на улице Де-ла-Пэ?
— Могла. Точно не помню.
— Дата, к которой хочу привлечь ваше внимание, — шестое число.
— Ничего не могу о ней сказать.
— Узнаете эту безделушку?
Свидетельнице передали зеленоглазого кота.
— Нет. Никогда не видела.
— Капитан Кэткарт вам ее не дарил?
— Нет.
— Но вы обладали когда-либо таким ювелирным изделием?
— Уверена, что никогда.
— Милорды, этого кота из платины и драгоценных камней я приобщаю к делу.
Джеймса Флеминга допрашивали очень тщательно, но он так путался и нагонял туману, что у суда осталось впечатление, что герцог вообще не получал никаких писем. Сэр Уигмор, в начале своей вступительной речи делавший неблаговидные намеки, пытаясь очернить личность подсудимого, с кривой усмешкой передал свидетеля сэру Импи. Тот, видя, что свидетель не дает ни положительных, ни отрицательных определенных ответов, быстро перешел к следующему пункту.
— Вы можете вспомнить, приходили ли письма той же почтой другим членам компании?
— Да. Три или четыре я отнес в бильярдную.
— Можете сказать, кому они были адресованы?
— Несколько — полковнику Марчбэнксу, одно — капитану Кэткарту.
— Он тут же его распечатал?
— Не знаю, сэр. Я немедленно покинул комнату, чтобы отнести письма в кабинет герцогу.
— Как в Лодже собирали письма для отправки по почте?
— Клали в закрывающийся почтовый мешок. Одним ключом владел его милость, другой был на почте. Письма опускали внутрь через щель сверху.
— Забирали ли письма на почту наутро после смерти капитана Кэткарта?
— Да, сэр.
— Кто их относил?
— Я сам взял мешок.
— У вас была возможность увидеть, какие в мешке лежали письма?
— Видел, как два или три письма достала из мешка работница почты, но не могу сказать, кому они были адресованы.
— Спасибо.
Сэр Уигмор вскочил, как разъяренный черт из табакерки.
— И вы только сейчас впервые упоминаете о письме, которое, по вашим словам, доставили капитану Кэткарту в вечер убийства?
— Протестую, милорды! — закричал сэр Импи. — Я протестую против подобных оборотов речи. У нас пока нет доказательств, что было совершено убийство.
Это было первое свидетельство того, какую линию защиты предпочел избрать адвокат, и по залу прокатился шумок.
— Милорды, — продолжал адвокат, отвечая на вопрос председателя суда, — полагаю, до сих пор не было попытки доказать, что произошло убийство, и пока обвинение не установит этого факта, слово «убийство» не следует вкладывать в уста свидетелей.
— Возможно, сэр Уигмор, лучше пользоваться каким-либо иным словом, — согласился председатель.
— Для нашего дела это не имеет значения, милорд. Я склоняю голову перед вашим решением. Небо свидетель, я не собирался одним пустым, незначительным словом провоцировать защиту на столь серьезное заявление.
— Милорды! — возмутился сэр Импи. — Если наш ученый обвинитель считает слово «убийство» пустым и незначительным, то хотелось бы знать, какие слова он полагает важными.
— Ученый обвинитель согласен употреблять другое слово, — успокаивающе проговорил председатель суда и кивнул Уигмору продолжать.
Сэр Импи, добившись цели — охладить напор атаки Уигмора на свидетеля, — сел. Обвинитель повторил вопрос.
— Я упоминал о нем мистеру Мерблсу примерно три недели назад.
— Как я понимаю, мистер Мерблс является солиситором обвиняемого?
— Да, сэр.
— Как же вышло, — свирепо начал обвинитель, водрузив на свой довольно длинный нос пенсне и сверля свидетеля взглядом, — что вы не сказали об этом письме ни на дознании, ни на других следственных мероприятиях?
— Меня о нем не спрашивали, сэр.
— А почему потом вдруг решили поведать мистеру Мерблсу?
— Он меня спросил.
— О! Он вас спросил, и вы без труда вспомнили, когда вам подсказали?
— Нет, сэр, я помнил все время. Просто не придавал значения.
— О! Помнили все время, но не придавали значения! А я утверждаю, что вы вспомнили тогда, когда вам об этом подсказал мистер Мерблс.
— Мистер Мерблс мне ничего не подсказывал. Он спросил, приходили ли другие письма по почте, и я вспомнил.
— Именно. Вспомнили, когда вам подсказали, но не раньше.
— Нет, сэр. Если бы меня спросили до этого, я бы вспомнил и сказал. Но меня не спрашивали, и я решил, что это неважно.
— Вы посчитали неважным, что человек получил письмо за несколько часов до… до своей кончины?
— Подумал, если бы это было важно, полицейские бы поинтересовались.
— Формулирую вам снова, Джеймс Флеминг: вы не вспоминали о письме, которое получил капитан Кэткарт в вечер своей смерти, пока эту мысль вам не вложила в голову сторона защиты.
Недоброжелательный допрос совершенно сбил с толку свидетеля, и тот стал еще больше путаться. Сэр Уигмор обвел глазами зал, словно говоря: «Видите, как ловчит этот хитрец», — и продолжил:
— Полагаю, вы не сообразили рассказать полиции о письмах в почтовом мешке?
— Нет, сэр.
— Почему?
— Подумал, это не мое дело.
— А вы вообще когда-нибудь думаете?
— Нет, сэр… то есть да.
— Тогда, будьте добры, думайте сейчас, прежде чем сказать.
— Хорошо, сэр.
— Вы утверждаете, что вынесли из дома важные письма без полномочий и не ознакомив полицию?
— У меня был на то приказ.
— От кого?
— От его светлости.
— Так. Приказ его светлости. Когда вы его получили?
— Это часть моих постоянных обязанностей — каждое утро относить почтовый мешок на почту.
— Вам не приходило в голову, что в сложившейся ситуации информирование полиции важнее исполнения приказов?
Обвинитель с презрительным видом сел, и свидетель вновь перешел в распоряжение сэра Импи.
— Не приходила ли вам в голову мысль о том письме Кэткарту между днем его смерти и днем, когда с вами о письме заговорил мистер Мерблс?
— Можно сказать, приходила.
— Когда?
— Перед большой коллегией присяжных, сэр.
— Как же получилось, что вы не упомянули о нем?
— Тот джентльмен сказал, чтобы я только отвечал на вопросы и ничего не говорил от себя.
— Кем был этот властный джентльмен?
— Юристом, пришедшим спрашивать от имени обвинения.
— Благодарю вас. — Адвокат вальяжно сел, наклонился и сказал что-то явно забавное мистеру Глайбери.
Вопрос о письме всплыл и во время допроса достопочтенного Фредди. Сэр Уигмор особенно настаивал на том, что в среду вечером, отходя ко сну, капитан Кэткарт был в добром здравии и хорошем расположении духа и рассуждал о приближающемся бракосочетании.
— Вел себя настоящим живчиком, — заметил достопочтенный Фредди.
— Как? — переспросил председатель суда.
— Живчиком, милорд, — подсказал сэр Уигмор, неодобрительно приподняв бровь.
— Не уверен, что это словарное слово. — Председатель сделал аккуратную пометку в записях. — Будем считать синонимом слова «радостный».
Достопочтенный Фредди уточнил, что «живчик» больше, чем «радостный», энергичный, подвижный.
— Можно ли это принять так, что он был в добром расположении духа? — спросил адвокат.
— Принимайте так, как вам больше по вкусу, — пробормотал свидетель и добавил более весело: — Капля «Джон Бегг»[78] — вам счастье навек.
— То есть покойный, отходя ко сну, был особенно оживлен и предвкушал предстоящий в скором времени брак? — сурово нахмурился сэр Уигмор.
Достопочтенный Фредди с этим согласился.
Сэр Импи не стал устраивать перекрестный допрос по поводу ссоры и перешел прямо к своей теме.
— Вы что-нибудь помните о поступивших в вечер смерти письмах?
— Да. Я получил одно, от своей тетушки. Кажется, пришло письмо полковнику. И Кэткарту.
— Он прочитал его сразу?
— Нет. Я в этом совершенно уверен. Я свое вскрыл и заметил, как он свое засовывает в карман. Я еще подумал…
— Не имеет значения, что вы подумали, — прервал его адвокат. — Скажите, как вы поступили.
— Сказал: «Прошу прощения. Вы не возражаете?» Он ответил: «Нисколько». Но свое письмо читать не стал. Помню, я тогда решил…
— Мы не можем принять во внимание ваши мысли по этому поводу, — предупредил председатель суда.
— Но я поэтому уверен, что Кэткарт не читал письма, — ответил уязвленный Фредди. — Видите ли, я себе тогда сказал: какой же он скрытный человек, — и таким образом этот эпизод сохранился в моей памяти.
Сэр Уигмор было вскочил и уже открыл рот, но тут же сел.
— Спасибо, мистер Арбатнот, — улыбнулся адвокат.
Полковник Марчбэнкс и его жена показали, что в половине двенадцатого различили в кабинете герцога какое-то движение. Но ни выстрела, ни другого шума не слышали. Перекрестный допрос устраивать не стали.
Мистер Петтигрю-Робинсон дал о ссоре живой отчет. Он категорически заявил, что не могло быть ошибки, что стукнула дверь спальни герцога.
— Вскоре после трех нас позвал мистер Арбатнот, — продолжал свидетель. — Я спустился к оранжерее и увидел, что он и обвиняемый моют усопшему лицо. Я заметил, что они поступают неразумно: могут уничтожить ценные для полиции улики, — но они на мои слова не обратили внимания. Вокруг было много следов. Я хотел их рассмотреть, потому что у меня возникла версия…
— Остановитесь! — прервал его председатель суда. — Пожалуйста, отвечайте на вопросы и не добавляйте ничего от себя.
— Разумеется, — кивнул Петтигрю-Робинсон. — Я отнюдь не намерен предполагать, что происходило нечто неправильное, но считаю…
— Неважно, что вы считаете. Послушайте меня. Когда вы впервые увидели тело, как оно лежало?
— На спине. А Денвер и Арбатнот мыли ему лицо. Труп явно перевернули, потому что…
— Сэр Уигмор, — вмешался председатель суда, — вы обязаны контролировать своего свидетеля.
— Сосредоточьтесь на фактах, — сердясь, потребовал обвинитель. — Нам не нужны ваши заключения. Вы сказали, что, когда впервые увидели мертвого, он лежал на спине. Это так?
— А Денвер и Арбатнот его мыли.
— Хорошо. Теперь я хочу перейти к другой теме. Вы помните случай, когда обедали в Королевском автомобильном клубе?
— Помню. Это было в один из дней в прошлом августе. Шестнадцатого или семнадцатого числа.
— Можете сказать, что тогда произошло?
— После обеда я зашел в курительную и читал в глубоком кресле с подголовником, когда заметил, как туда вошел обвиняемый с покойным капитаном Кэткартом. Они решили, что в курительной одни, иначе вели бы себя осторожнее и не говорили бы то, что сказали. Сели неподалеку от меня и начали беседу. Кэткарт склонился к собеседнику и что-то прошептал, но я не расслышал. Обвиняемый с испуганным лицом вскочил и воскликнул: «Ради бога, не выдавайте меня! Будут жуткие последствия!» Кэткарт хотел его успокоить — что-то ответил, но я не разобрал. У него был какой-то вороватый голос. «Не надо, и все! — отрезал обвиняемый. — Я не могу позволить, чтобы этим кто-то завладел». Судя по всему, он был сильно встревожен. Капитан Кэткарт рассмеялся. Они понизили голос. И это все, что мне удалось услышать.
— Спасибо.
Сэр Импи приступил к допросу свидетеля с вкрадчивой вежливостью.
— Вы, мистер Петтигрю-Робинсон, наделены исключительной способностью наблюдения и дедукции, — начал он, — и, как я вижу, пользуетесь своим благодатным воображением, чтобы изучать мотивы и характеры людей.
— Могу назвать себя исследователем человеческой натуры, — ответил, заметно успокаиваясь, свидетель.
— И люди склонны вам доверять?
— Безусловно. Я величайшее хранилище свидетельств их душ.
— И в день смерти капитана Кэткарта ваше знание мира наверняка пригодилось семье?
— Они не захотели извлечь пользы из моего опыта, — ответил, внезапно взрываясь, Петтигрю-Робинсон. — Не обращали на меня никакого внимания. Вот если бы тогда они воспользовались моим советом…
— Спасибо, спасибо, — поспешно поблагодарил свидетеля юрист, предвосхищая возмущенную реплику поднявшегося председателя суда, и продолжил: — Если бы капитан Кэткарт имел какой-нибудь секрет или неприятность в жизни, поделился бы он с вами своими проблемами?
— Всякий разумный молодой человек так бы и поступил, — не сдержался Петтигрю-Робинсон. — Но капитан Кэткарт был неприятно скрытен. Единственный раз, когда я поинтересовался его делами, он ответил очень грубо. Назвал меня…
— Довольно, — поспешно вмешался сэр Уигмор. Ответ на вопрос был совершенно иным, чем он ожидал. — Как назвал вас покойный, не имеет значения.
Мистер Петтигрю-Робинсон удалился, оставив о себе впечатление человека злопамятного, чем очень развеселил Глайбери и Браунригга-Фортескью, которые не переставали хихикать во время допроса двух последующих свидетелей.
Миссис Петтигрю-Робинсон мало что добавила к расследованию. Далее на трибуну вызвали сестру погибшего. Сэр Импи спросил мисс Кэткарт о родословной капитана Кэткарта. Она с глубоким неодобрением в голосе объяснила, что ее брат, повидавший виды мужчина средних лет, позволил девятнадцатилетней итальянской певичке его окрутить, и та женила его на себе. Жизнь они вели беспорядочную, и сын полностью находился на попечении матери. Свидетельница сказала, что Дэниса раздражала ее опека, он общался с людьми, которых она не одобряла, а затем уехал в Париж строить дипломатическую карьеру, и с тех пор мисс Кэткарт его почти не видела.
Во время перекрестного допроса инспектора Крейкса была затронута интересная тема. Ему продемонстрировали перочинный нож, и он узнал его как тот, что был найден на трупе Кэткарта.
Вопрос от мистера Глайбери:
— Вы замечаете на лезвии какие-нибудь следы?
— Да, возле ручки имеется небольшая зазубринка.
— Могла ли такая образоваться от того, что ножом пытались отодвинуть оконную щеколду?
Инспектор согласился, что могла, но усомнился, что для такого дела решили воспользоваться настолько маленьким ножом. Продемонстрировали револьвер, и был поднят вопрос о его владельце.
— Милорды, — вмешался сэр Импи, — мы не обсуждаем принадлежность револьвера герцогу.
Члены суда удивленно подняли глаза. После показания егеря Хардро, что он слышал выстрел незадолго до полуночи, заслушали свидетельство врача.
— Мог ли покойный сам себя ранить? — спросил сэр Импи.
— Конечно, мог.
— Могла ли эта рана стать причиной немедленной смерти?
— Судя по количеству крови на дорожке, нет.
— Как по-вашему, свидетельствуют ли обнаруженные следы о том, что раненый полз в направлении дома?
— Вполне. У него могло для этого остаться достаточно сил.
— Подобная рана способна вызвать лихорадку?
— Не исключено. Раненый мог время от времени терять сознание и, лежа на мокром, получить озноб.
— Можно ли по внешнему виду трупа предположить, что покойный после ранения прожил еще несколько часов?
— С большими основаниями.
Сэр Уигмор, со своей стороны, подытожил, что характер ранения и вид местности согласуются с версией, что в Кэткарта с близкого расстояния стрелял другой человек, а затем раненого тащили к дому, пока он не скончался.
— Куда, по вашему опыту, обычно стреляет человек, намеренный совершить самоубийство: в грудь или в голову?
— Скорее в голову.
— Этого достаточно, чтобы предположить, что имело место убийство?
— Я бы так далеко не заходил.
— Но при прочих условиях вы заявляете, что для самоубийства более характерно стрелять в голову, а не в тело?
— Да.
— Но разве невозможно убить себя выстрелом в сердце? — спросил сэр Импи Биггс.
— Господи, конечно, возможно!
— Такие случаи бывали?
— Сколько угодно.
— Как вы полагаете, можно ли с медицинской точки зрения исключить самоубийство?
— Ни в коем случае.
Это закрыло дело для стороны обвинения.