Дафна дю Морье
ПРОРЫВ
Все это началось 18 сентября, когда шеф послал за мной и объявил, что переводит меня в Саксмир на восточное побережье. Конечно, он весьма сожалел об этом, но только у меня оказалась необходимая техническая квалификация для работы, которую там вели. Никаких подробностей он не знал. Там собралась довольно странная компания, и при малейшей попытке сунуть нос в их дела, все они тут же прятались за своей колючей проволокой. Несколько лет назад в Саксмире работала экспериментальная радиолокационная станция, но опыты были завершены, и теперь исследования носили совершенно иной характер: что-то связанное с акустическими колебаниями и частотой звука.
— Буду с вами совершенно откровенен, — заявил мой шеф, снимая очки в роговой оправе и с извиняющимся видом покачивая ими. — Дело в том, что Джеймс Маклин — мой старинный друг. Мы вместе учились в Кембридже и частенько виделись в те годы, да и потом, после окончания университета тоже. Но пути наши разошлись. Он занялся какими-то сомнительными исследованиями, зря потратил кучу правительственных денег, и его репутация от этого, конечно, не стала лучше. Но, думаю, сейчас все забыто. Он снова обосновался в Саксмире с отобранной им командой специалистов и правительственной субсидией. Им не хватает инженера-электронщика, а это ведь по вашей части. Маклин послал мне прямо «SOS», умоляя прислать специалиста, за которого я мог бы поручиться. Короче, ему нужен парень, умеющий держать язык за зубами. Вы окажете мне одолжение, если поедете.
Коль скоро он ставил вопрос таким образом, мне оставалось только принять его предложение. И все-таки было ужасно досадно. Никогда бы мне не пришло в голову пожелать такого — оставить компанию «Ассошиэйтид Электроник Лимитид» с ее уникальными возможностями для исследований и ехать, Бог знает куда, на восточное побережье, чтобы работать там на человека, который уже однажды замарал свою репутацию и, как знать, не запятнает ли себя снова.
— И когда вы хотите, чтобы я отправился? — спросил я.
Шеф выглядел совсем смущенным:
— Как только сможете. Например, послезавтра. Не возражаете? Мне, право, очень неудобно, Сондерс, но если все будет нормально, к Рождеству вы вернетесь обратно. Я заявил Маклину, что уступаю вас только на один проект. Речи не может быть о долговременном переводе — вы слишком нужны здесь.
Вот какую он бросил мне кость. Так по-начальственному похлопал меня по плечу. Уж я-то знал, что АЭЛ преспокойно забудет обо мне на следующие три месяца. Но у меня был еще вопрос.
— Так что же это за тип?
— Маклин? — шеф все еще не надевал очки (так он всегда давал мне понять, что разговор окончен). — Я бы назвал его энтузиастом, своего рода фанатиком. О, с ним не соскучитесь. Помню, в Кембридже он пристрастился наблюдать за птицами — у него была какая-то особенная теория об их миграциях, но к нам он с ней не привязывался. Позже он чуть не забросил физику из-за неврологии. Наверное, девушка, на которой он собирался жениться, склоняла его к этому. А потом произошла трагедия — она умерла через год после свадьбы, — шеф надел очки: он сказал все. А если у него и оставалось еще что-нибудь, это уж, конечно, не относилось к делу. Когда я выходил из комнаты, он обронил мне вслед:
— Об этом помалкивайте. Я имею в виду жену. Его сотрудники там, возможно, ничего и не знают.
Лишь только когда я распрощался с АЭЛ и покинул свое уютное жилище, когда поезд тронулся с вокзала Ливерпуль-стрит,[566] я полностью осознал, в какой оказался передряге. На меня свалилась работа, которая мне вовсе была не нужна, да еще в компании совсем незнакомых людей. И все это, чтобы только угодить начальнику, который, судя по всему, имел веские причины прийти на помощь старому приятелю. Я угрюмо глядел в вагонное окно, и настроение мое портилось с каждой минутой. Я вспомнил выражение лица коллеги, которому сдавал в компании дела, когда объявил, что еду в Саксмир.
— В эту дыру? — удивился он. — Вы шутите! Там ведь годами не вели никаких серьезных исследований. Министерство отдало Саксмир на откуп каким-то ненормальным. Видимо, наверху рассчитывали, что те без посторонней помощи взлетят там на воздух.
Я осторожно навел справки в других местах и получил тот же ответ. Один знакомый посоветовал мне по телефону захватить с собой клюшки для гольфа и побольше книжонок:
— Там и не пахнет никакой организацией. Маклин работает с горсткой ребят, которые смотрят на него как на мессию. И если ты не впишешься в их порядки, он просто не будет тебя замечать. Не даст работы, будешь только штаны просиживать.
— Прекрасно. Это меня устраивает, — солгал я. — Мне хочется отдохнуть, — и бросил трубку, злясь на весь мир.
К поездке я отнесся так же легкомысленно, как и ко всей этой истории не сверился как следует с расписанием, и в результате новая неприятность: пришлось вылезать из экспресса в Ипсвиче и минут сорок ждать поезда до Тирлволла, ближайшей от Саксмира железнодорожной станции. Накрапывал дождь, когда я наконец вышел к пустой, продуваемой ветром платформе. Носильщик принял мой багаж и сообщил, что обычно подъезжающее к этому поезду такси взяли минут пять назад.
— Напротив «Трех петухов» есть гараж, — прибавил он. — Может быть, он еще открыт, и кто-нибудь подбросит вас до Саксмира.
Я прошел мимо касс со своими чемоданами, кляня себя за то, что ничего не продумал заранее. Выйдя из вокзала, я остановился размышляя, не воспользоваться ли сомнительным гостеприимством «Трех петухов». Было уже около семи, и я в любом случае был не прочь промочить горло, даже если не смогу достать машину. В это время в привокзальный двор свернул допотопный «Моррис» и резко затормозил напротив меня. Водитель выскочил из кабины и устремился к чемоданам.
— Вы, надо полагать, Сондерс? — улыбаясь, спросил он. Водитель был молод, не старше девятнадцати лет, с копной светлых волос.
— Верно, — ответил я. — Я тут как раз гадал, где бы, черт побери, взять такси.
— А вы бы его не нашли. В дождливые вечера янки здесь все подчищают. Расхватывают все, что может двигаться, чтобы выбраться из Тирлволла. Ну что же вы, влезайте!
Я совсем забыл, что в Тирлволле располагалась американская база, и сейчас про себя отметил, что в свободное время «Трех петухов» придется обходить стороной: американских солдат в увольнении я никак не мог считать своей излюбленной компанией.
— Вас не слишком беспокоит грохот? — извинился водитель. Мы кружили по городу, а под задним сидением бренчало так, словно там бились друг о друга пустые канистры. — Все хочу их закрепить, но никак не найду времени. Между прочим, моя фамилия Райан. Кен Райан. Но все зовут меня Кен. Мы здесь не любим фамилий.
Я не ответил. Мое имя Стивен еще, пожалуй, никто не сокращал до Стива. Настроение у меня совсем испортилось, и я закурил сигарету. Дома Тирлволла остались позади, и мы ехали полями, засеянными турнепсом. Внезапно дорога превратилась в песчаную колею, проложенную через пустошь. Мы выскочили на нее так, что я чуть не пробил головой крышу. Водитель снова извинился:
— Можно было бы подъехать с главного входа, но так намного короче. Не беспокойтесь, рессоры притерпелись к этой дороге.
Колея забралась на холм. Впереди в бесконечность уходили акры и акры пустоши — топь, поросшая тростником, обрамленная слева песчаными дюнами, за которыми вдали виднелась полоска моря. Болото кое-где пересекали канавы и по их сторонам тянулись угрюмые заросли камыша, склонившегося под дождем и ветром. Канавы расширялись, образовывая лужи и маленькие озерца, по берегам которых рос все тот же тростник.
Появилось что-то вроде покрытия: дорога была присыпана шлаком и щебенкой. Внезапно она нырнула вниз, в самую середину раскинувшейся под нами пустоши и запетляла, будто лента, среди болот. Вдали на фоне неба показалась квадратная башня, серая и приземистая. Когда мы подъехали ближе, я различил над ней скрученную спираль того, что когда-то было радаром, нависшую над равниной, подобно раковине гигантской устрицы. Это и был Саксмир. Даже в кошмарах я не мог бы себе представить более унылого места.
Так как я молчал, мой спутник, видимо, почувствовал, насколько я подавлен, и обратился ко мне.
— В этом освещении все кажется немного мрачным, — заметил он. — Но это из-за дождя. А вообще погода здесь сносная, хотя ветер иногда и досаждает. Но зато бывают потрясающие закаты.
Я хмыкнул. Но он, не почувствовав иронии, принял мой смешок за одобрение:
— Если вы интересуетесь птицами, вы попали туда, куда надо. По весне шилоклювки высиживают здесь птенцов, а прошлым мартом я слышал, как кричит выпь.
Я подавил ехидное замечание, готовое было сорваться с языка — такими наивными показались мне его слова. Сообщив, что равнодушен ко всему, что разгуливает в шерсти или летает в перьях, я все же выразил удивление, что в таком гиблом месте кто-то еще имеет охоту высиживать птенцов. Мой сарказм пропал даром, и он ответил совершенно серьезно:
— Вы будете просто поражены, — и подрулил «Моррис» к воротам в высоком заборе из колючей проволоки. — Сейчас открою, — он выбрался из машины, и я понял, что теперь-то мы уж в самом Саксмире.
Территория была со всех сторон обнесена однообразным забором десяти футов вышиной, что придавало ей вид концентрационного лагеря. Это приятное впечатление еще усилилось, когда из болота слева появилась овчарка и, помахивая хвостом, остановилась, разглядывая, как юный Кен возился с воротами.
— А где автоматчики? — спросил я, когда он вновь плюхнулся на сиденье. — Или проводник этой собачки наблюдает за нами из какого-нибудь скрытого в болоте дота?
На этот раз он соблаговолил рассмеяться.
— Здесь нет охраны и нет проводников, — проговорил он, когда мы проезжали ворота. — Цербер кроток, как агнец. Я, правда, не ожидал встретить его здесь, но ведь Мак может заставить его делать все, что угодно.
Кен снова вылез из машины и закрыл ворота. Собака смотрела в сторону болот, не обращая на нас внимания. Внезапно, навострив уши, она нырнула в камыши и понеслась к башне по узкой грязной тропинке.
— Он будет дома раньше нас, — сказал Кен, отпуская сцепление.
Машина свернула направо и покатила по широкой асфальтовой дороге. Болото кончилось, сменившись кустарником и валунами. Дождь прекратился. В облаках появились просветы, и приземистая черная башня четко выделялась на фоне медного неба. «Это что же, — гадал я, — предвестье одного из знаменитых закатов?» Но если так, что-то не видно коллег, спешащих полюбоваться им.
На дороге и вокруг нас не было никого. Машина миновала развилку и свернула налево к заброшенному радару и башне, которые стояли в окружении навесов и бетонных строений. Место стало еще больше походить на Дахау.[567]
Кен проехал мимо башни и главного корпуса и повернул по узкой дорожке в сторону моря. В конце ее виднелись неказистые типовые домики.
— Ну вот мы и дома, — сказал он. — Что я вам говорил — Цербер нас обставил.
Собака мелькнула на тропинке слева и скрылась за домиками.
— Как умудрились ее так натаскать? — спросил я. — Особый свист?
— Не совсем, — ответил мой спутник.
Я вылез из машины и достал с заднего сиденья чемоданы.
— Здесь спальные корпуса? — я огляделся вокруг.
Домики казались достаточно прочными, по крайней мере, ветро- и водонепроницаемыми.
— Здесь все, — ответил Кен. — Мы здесь спим, едим и работаем.
Не обращая внимания на мой удивленный взгляд, он пошел вперед. Мы вступили в небольшой вестибюль, из которого коридор расходился вправо и влево. Стены вестибюля и коридоров были уныло-серыми, пол покрыт линолеумом. Казалось, мы попали в хирургическое отделение сельской больницы после окончания приема.
— Мы ужинаем в восемь, — сообщил Кен. — Еще уйма времени. Вы, наверное, хотите посмотреть комнату и принять ванну?
О ванне я как-то не думал, но мне очень хотелось выпить. Я последовал за ним по левому коридору. Он открыл дверь, включил свет, пересек комнату и раздвинул шторы.
— Прошу прощения за все это. Но у Януса есть слабость: он всегда, прежде чем заняться ужином, готовит на ночь наши спальни. Зимой ли, летом ли он задергивает шторы и снимает покрывала с кроватей в шесть тридцать. Страшный педант и приверженец заведенного порядка.
Я осмотрелся. Тот, кто проектировал эту комнату, видимо, всю жизнь работал в больнице. Здесь было только самое необходимое: кровать, умывальник, комод, шкаф и один стул. Окно находилось со стороны фасада. Одеяла на кровати сложены на больничный манер, скорее даже, как принято в военном госпитале.
— Все O.K.? — осведомился Кен. Он выглядел озадаченным. Видимо, его смутило выражение моего лица.
— Чудесно, — ответил я. — А как насчет того, чтобы выпить?
Я вновь последовал за ним по коридору через вестибюль и двустворчатую дверь в дальнем конце. Тут я различил слабые удары шарика для пинг-понга и вновь сдержался, чтобы не сказать что-нибудь легкомысленное. В комнате, куда мы вошли, никого не было. Спортсмены, наверное, упражнялись этажом выше. Здесь стояли кресла, один-два столика, электрокамин и в дальнем конце — бар, где тут же обосновался мой юный спутник. С нехорошим предчувствием я заметил два огромных кофейника.
— Кофе или коку? — спросил Кен. — А может быть, что-нибудь прохладительное? Рекомендую апельсиновый сок и немного содовой.
— Я предпочел бы виски, — ответил я.
Кен обескураженно поглядел на меня с видом ошарашенного хозяина, у которого гость в разгар зимы вдруг попросил свежей земляники.
— Очень сожалею, — пробормотал он, — мы здесь не прикасаемся к спиртному. Так хочет Мак. Но, конечно, вы могли взять все с собой и пить в комнате. Какой же я идиот, что не предупредил вас. Мы бы остановились в Тирлволле и прихватили вам бутылку из «Трех петухов».
Он был так искренне расстроен, что я сдержал поток чувств, готовых вот-вот вырваться наружу, и согласился на сок. Он успокоился и плеснул в высокий стакан тошнотворной жидкости, ловко приправив ее содовой.
Я горел желанием узнать хоть что-нибудь не только о нем, послушнике, но и об остальных в этом заведении. Кто они тут бенедиктинцы[568] или францисканцы?[569] И в котором часу их собирает колокол к вечерне?
— Простите меня за неосведомленность, — начал я, — но мой инструктаж в АЭЛ был весьма кратким. Я не знаю о Саксмире самого главного: что вы тут делаете.
— О, не беспокойтесь, — ответил Кен. — Мак вам все объяснит, — он налил сок и в свой стакан. — Будем! — сказал он, но я проигнорировал его тост, продолжая прислушиваться к раздававшемуся в отдалении стуку шарика.
— Так вы сказали, — снова начал я, — что работаете в этом же здании, где мы сейчас находимся?
— Да, это так.
— Но где же тогда все сотрудники? — настаивал я.
— Сотрудники? — он повторил вопрос, словно эхо, и нахмурился. — Здесь нет никаких сотрудников. Только Мак, Робби, Янус, его ведь тоже можно считать за сотрудника, и я. А теперь, конечно, и вы.
Я опустил стакан и уставился на него. Что он, смеялся надо мной? Нет, выглядел он совершенно серьезным. Он поставил свой стакан с соком и смотрел на меня из-за стойки бара, словно виночерпий, наблюдающий, как боги распивают амброзию.
— Здесь все отлично, — сказал он. — Мы великолепная компания.
Я в этом не сомневался. Кока, пинг-понг, крики выпи по вечерам. Да по сравнению с этой компанией спортсменов члены «Женского института»[570] выглядели бы просто злобными троллями. Что-то гаденькое заставило меня зевнуть, чтобы сбить спесь с этого юнца.
— Ну, а каково ваше положение среди сослуживцев? Ганимед[571] при профессоре Зевсе?
К моему изумлению, он рассмеялся. В дальней комнате стихли звуки шарика, и Кен, насторожившись, поставил на стол еще два стакана и наполнил их соком.
— Как мило, что вы догадались. В общем-то в этом суть… забрать меня с земли на сомнительное небо. А если серьезно, я у Мака — морская свинка. Вместе с дочерью Януса и собакой Цербером.
В это время открылась дверь и в комнату вошли двое мужчин.
Интуитивно я узнал Маклина. Он был человеком лет пятидесяти, угловатым, высоким, с блеклыми светло-голубыми глазами, которые напомнили мне глаза и пьяниц, и преступников, и пилотов-истребителей — в этих людях я всегда находил много общего. Светловатые волосы спадали с высокого лба, выступающий подбородок вполне соответствовал крупному носу. На нем были мешковатые вельветовые брюки и тяжелый свитер с высоким воротом.
Его спутник был невысок, желтоват лицом и носил очки. Шорты и вельветовая рубашка делали его похожим на бойскаута, а выступившие под мышками пятна пота обаяния не придавали.
Маклин направился ко мне и протянул руку. Его широкая гостеприимная улыбка говорила о том, что я уже принят в их маленькое братство.
— Рад вас видеть! — воскликнул он. — Надеюсь, Кен хорошо позаботился о вас. Какая мерзкая погода для первого свидания с Саксмиром. Но завтра все будет гораздо лучше, правда, Робби?
Его голос, его манеры напомнили мне старомодного хозяина, будто я приехал поздно вечером в загородный дом поохотиться. Он положил мне руку на плечо и пригласил к бару.
— Кен, налей-ка всем апельсинового сока, — попросил он и, повернувшись ко мне, добавил: — Из АЭЛ мы слышали о вас потрясающие вещи. Я им так благодарен, Джону прежде всего. И, конечно, вам тоже. Мы сделаем все возможное, чтобы вам запомнился этот визит. Робби, Кен, я хочу, чтобы вы выпили за Стивена — ведь вас так зовут? А можем мы вас называть Стивом? И за успех наших общих усилий!
Я вымучил улыбку и почувствовал, что она застыла на лице. Робби-бойскаут прищурился на меня из-за стекол очков.
— За ваше здоровье! Крепкое здоровье! — сказал он. — Я здесь доверенный слуга. Я здесь делаю все: создаю гремучие газы, меряю Кену температуру, дрессирую собаку. В случае нужды всегда посылают за мной.
Я рассмеялся, но вдруг осознал, что этот фальцет, голос шута из мьюзик-холла, был его собственным, а не спародированным к случаю.
Мы пересекли коридор и попали в комнату напротив, такую же простую и голую, как та, что мы только что покинули. В ней был стол, накрытый на четверых. Мрачный малый с длинным лицом и коротко остриженными волосами стоял у буфета.
— Познакомьтесь с Янусом, — обратился ко мне Мак. — Не знаю, как вас кормили в АЭЛ. Здесь за тем, чтобы мы не голодали, присматривает он.
Я удостоил слугу благожелательным кивком, он ответил неопределенным ворчанием, и я усомнился, что он охотно отправится выполнять мое поручение в «Три петуха». Я уже ожидал, что Маклин прочитает молитву, что, пожалуй, было бы в его характере, но этого не случилось. Янус поставил перед ним огромную старомодную супницу, и мой новый шеф принялся черпать оттуда дымящееся шафранового цвета варево. Оно было поразительно вкусным. Дуврская камбала, которую подали следом, оказалась еще лучше, суфле из сыра — удивительно нежным. Вся трапеза заняла минут пятьдесят, и к концу ее я был уже готов примириться с новыми товарищами.
Кен обменивался шуточками с Робби, а Маклин рассуждал о скалолазании на Крите, о красоте летящих фламинго в Камарге,[572] об особенностях композиции Пьеро делла Франческа[573] «Бичевание Христа». Кен первым попросил разрешение выйти из-за стола. Маклин кивнул:
— Не зачитывайся допоздна, а то Робби выключит тебе свет. Не позже половины десятого.
Юноша улыбнулся и пожелал нам спокойной ночи. Я поинтересовался, уж не собирается ли он назавтра бежать с собакой кросс вокруг болот.
— Нет, — резко ответил Маклин. — Но ему нужно выспаться. Ну что ж, пошли. «Давай в шары сыграем…»[574]
Мы снова оказались в так называемом баре. Я уже настроился провести с полчаса в бильярдной и был не против позабавиться с кием, но оказалось, что в дальней комнате стоял лишь стол для пинг-понга и висела доска для метания дротиков. Заметив мое удивление, Робби загудел на ухо:
— Из Шекспира. Цитата. Нильская змейка.[575] Мак хотел сказать, что собирается проинструктировать вас.
Он слегка подтолкнул меня вперед и скрылся. Я последовал за Маком. Мы прошли еще через одну дверь — на этот раз звуконепроницаемую — и очутились в холодной атмосфере то ли лаборатории, то ли клинической палаты, хорошо оборудованной и строгой. Здесь был даже операционный стол под потолочным светильником и за стеклянной панелью — медицинские склянки.
— Хозяйство Робби, — прокомментировал Маклин. — Он может здесь все: вырастить новый вирус или вырезать вам гланды.
Я не ответил. У меня совершенно не возникло желания предложить себя бойскауту в качестве подопытного кролика для его сомнительных упражнений во врачевании. Мы перешли в соседнюю комнату.
— Здесь вы почувствуете себя как дома, — заметил Мак и включил свет.
Это была лаборатория для ведения исследований по электронике. Мы подошли к установке, которая показалась мне схожей с той, что мы собрали несколько лет назад для Главного почтового управления. Она представляла собой компьютер, воспроизводящий человеческую речь, правда, с ограниченным запасом слов и несовершенным голосом. В игрушке Мака были какие-то усовершенствования, и я начал приглядываться, чтобы понять, в чем тут дело.
— Правда, хороша? — спросил Маклин, словно гордый отец, демонстрирующий новорожденного. — Я назвал ее «Харон-1».
Мы всегда давали имена своим изобретениям. «Гермес»[576] мне казался удачным именем для крылатого вестника, разработанного нами для Главного почтового управления. Харон, если я правильно помнил, был легендарным перевозчиком душ умерших через подземную реку Стикс. Наверняка здесь проявился своеобразный юмор Маклина.
— И что же он умеет делать? — поинтересовался я осторожно.
— У него несколько назначений. Я объясню их позже. Вам же в первую очередь надо будет заняться механизмом голоса.
Мак начинал так же, как и мы в АЭЛ, но получил совсем иные результаты. Голос его машины был чистым, без заиканий.
— Компьютер мне нужен для экспериментов в области гипноза. В программу предстоит ввести серию вопросов, но построить их так, чтобы ответы, поступающие в машину, могли изменять содержание последующих вопросов. Что вы на это скажете?
— Фантастика! — ответил я. — Здорово вы всех обставили!
Я был действительно поражен и гадал, как это ему удалось уйти так далеко вперед, сохраняя при этом все в секрете. А мы-то в АЭЛ считали себя самыми передовыми.
— Да, — продолжал Мак, — ваши специалисты вряд ли смогли бы здесь что-нибудь усовершенствовать. «Харон-1» — многоцелевая машина, но особенно она полезна для медицины. Не буду вдаваться в детали. Скажу только, что с ее помощью я собираюсь провести эксперимент, о котором Министерство не имеет ни малейшего представления.
Он улыбнулся. Ну вот, подумал я, мы и подошли к опытам сомнительного характера, о которых предупреждал меня шеф. Я не ответил, и Маклин перешел к другой установке.
— А вот это, — сказал он, — действительно интересует правительство и особенно ребят из военного ведомства. Звуковую волну контролировать трудно. Самолет, проходящий звуковой барьер, может разбить все окна без разбора, а не какое- нибудь конкретное одно. Обычной звуковой волной невозможно поразить определенную цель. Но это может «Харон-2».
Он прошел в кабинет, достал стеклянную колбу и установил ее на рабочий стол у стены. Затем включил установку — колба разлетелась на куски.
— Весьма точно, не правда ли? — заметил он. — И очень продуктивно, если вы хотите уничтожить на расстоянии заданные объекты. Но меня звуковой взрыв не интересует, хотя он может вызвать огромный интерес у определенных служб. Я занимаюсь этим только потому, что разрабатываю новые методы передачи звука на расстояние и особенно — высокочастотного обмена информацией между живыми существами, в том числе, между людьми и животными. Кстати, заметьте, я не посвящаю в это свое начальство, которое предоставило мне субсидию, — он положил пальцы на щиток управления. — Сейчас вы ничего не почувствуете. Этой волной я контролирую Цербера, а люди к такой частоте невосприимчивы. Собака где-то на улице.
Мы помолчали, и через несколько минут я услышал, как Цербер скребется у дальней двери. Маклин впустил его в комнату.
— Молодец! Хороший мальчик. Ложись, — улыбаясь, он повернулся ко мне. — Цербер был рядом, за домом, но мы можем подать ему команду и на большем расстоянии. В случае опасности это будет весьма полезным. — Мак взглянул на часы. — Надеюсь, миссис Я. простит меня, — пробормотал он. — В конце концов, еще только четверть десятого, а я так люблю похвалиться, — его улыбка школьника вдруг сделалась такой заразительной.
— Что вы собираетесь делать? — спросил я.
— Поднять ее маленькую дочь с постели, если та уже спит, и попросить ее подойти к телефону.
Мы подождали две-три минуты, и телефон зазвонил. Мак прошел через комнату и взял трубку:
— Але! Извините, миссис Я. Просто эксперимент. Сожалею, если разбудил ее. Да, да, дайте ей трубку. Але, Ники! Нет, все в порядке. Можешь снова ложиться в кровать. Спокойной ночи, — он повесил трубку и наклонился, чтобы потрепать по шее вскочившего на ноги Цербера. — Детей и собак особенно легко обучать. Шестое чувство, которое взаимодействует с этими сигналами, у них сильно развито. Для девочки своя частота вызова, для Цербера — своя. А то, что Ники страдает запоздалым развитием, делает ее незаменимой для исследований.
Он похлопал ладонью свой ящик чудес, как только что трепал ею собаку, посмотрел на меня и улыбнулся:
— Ну что, есть вопросы?
— Конечно. Прежде всего, что является объектом исследований? Вы хотите доказать, что высокочастотные сигналы способны не только разрушать, но и контролировать в мозгу человека и животных механизм приема информации?
Я старался сохранить хладнокровие, хотя давалось мне это с трудом. Если здешние исследователи вели такие эксперименты, не удивительно, что в Лондоне от них отмахивались, как от ненормальных.
Маклин задумчиво взглянул на меня:
— С помощью «Харона-2» я могу доказать именно это. Но не это является моей задачей. Возможно, в Министерстве будут разочарованы, но я ставлю перед собой другие, куда более дальние цели, — он положил мне руку на плечо. — Ну что же, оставим на сегодня «Харонов». Выйдем подышать воздухом.
Мы прошли в ту дверь, куда скреблась собака. За ней был еще один коридор и выход в задней части здания. Маклин открыл дверь, и я последовал за ним. Дождь прекратился. Воздух был свежий и прозрачный, небо сверкало звездами. Вдали, за линией песчаных дюн, я расслышал рев моря, накатывающего волны на гальку. Маклин глубоко вздохнул и посмотрел в ту сторону. Я закурил и ждал, что он скажет.
— Вы когда-нибудь сталкивались с полтергейстом? — спросил он.
— Это с тем, что стучит по ночам? Нет, не приходилось, — я предложил ему сигарету, но он покачал головой.
— То, что вы недавно видели — колба, разлетающаяся на куски, — явление того же порядка. Освобожденная сила электрического поля. У миссис Я. давно были проблемы с рассыпающимися на глазах вещами. Задолго до того, как я усовершенствовал «Харона». Летающие блюдца и прочее в их домике на берегу.
Я недоверчиво глядел на него:
— Вы говорите о девочке?
— Да, — он заложил руки в карманы и начал вышагивать взад и вперед. — Конечно, она и не подозревает об этом, как и ее родители. Это лишь взрыв психической энергии, которой у нее в избытке из-за того, что мозг недоразвит. К тому же, она единственная выжила из двух близнецов, и ее энергия как бы удвоилась.
Это уж было слишком, и я рассмеялся. Он резко повернулся и посмотрел мне в лицо:
— У вас есть лучшее объяснение?
— Нет, — начал я, — но…
— Конечно, — прервал он меня, — и ни у кого нет. Зарегистрированы сотни, тысячи случаев этого, так называемого, феномена. И каждый раз засвидетельствовано, что всегда рядом с аномалиями находится какой-нибудь ребенок или некто другой с нестандартной психикой, — он снова начал вышагивать, я рядом с ним, и след в след за нами собака.
— Ну и что? — спросил я.
— А вот что, — начал Маклин. — Внутри каждого из нас есть нетронутый источник энергии, которая ждет освобождения. Назовем ее, если угодно, Шестой Силой. Она действует так же, как и высокочастотный импульс, вырабатываемый «Хароном». В этом и заключается объяснение телепатии, ясновидения и прочих тайн, связанных с психикой. Энергия, которую нам удается получить в электронном устройстве, по существу, та же, что заключена в дочери Януса. Разница лишь в том, что первой мы можем управлять, а второй — нет.
Я понимал суть его теории, но не представлял, куда заведет нас дискуссия. Бог мой, жизнь и так очень сложна, чтобы пытаться еще тревожить силы подсознания, дремлющие в человеке, особенно если для этого вначале придется объединить психические возможности животного и слабоумного ребенка.
— Хорошо, — начал я, — допустим, вы научитесь управлять этой, как вы называете, Шестой Силой. Не только в дочери Януса, — в животных, в сотнях недоразвитых детей, наконец, во всем человечестве. Вы заставите людей усилием воли бить стаканы, запускать в полет блюдца, обмениваться информацией при помощи телепатии, заниматься другими фокусами. Но не увеличит ли это наши проблемы настолько, что мы вновь скатимся к хаосу, из которого все как-будто бы и вышли.
На этот раз рассмеялся Маклин. Мы подошли к самому краю высокого склона. Перед нами расстилались песчаные дюны; каменистое побережье, казалось, уходило в бесконечность, тоскливое и безликое, как и болото позади нас. Волны набегали с монотонным шумом, облизывали перекатывающуюся гальку, отступали и разбивались о берег снова.
— Так и будет, — сказал он, — но я желаю не этого. Я уверен, что в свое время человек сумеет правильно использовать Шестую Силу. Я хочу, чтобы она служила ему тогда, когда тело, заключающее энергию, уже мертво.
Я бросил сигарету и глядел, как она мерцала в темноте, прежде чем превратилась в мокрый окурок.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
Он наблюдал за мной, следил, как я реагирую на его слова. А я никак не мог решить, нормальный он или нет. Но в нем было нечто привлекательное: то как он стоял здесь, рассуждая, сгорбившись, похожий на переросшего школьника, в мешковатых брюках и старом свитере с высоким воротом.
— Я говорю совершенно серьезно. Энергия — в человеке, но в момент смерти она покидает тело. Подумайте об ужасных потерях, которые мы понесли за столетия — сила ускользает после смерти, хотя она могла бы служить на благо человечества. Согласно одной из древнейших теорий, душа вылетает из тела через нос или рот. В это верили греки, и сейчас еще в это верят в Африке. Мы с вами не признаем бессмертия души и понимаем, что наш разум погибает вместе с нашим телом. Но не искра жизненной силы. Жизненная сила продолжает существовать в виде неподвластной энергии. Пока никем не обузданной. Она вокруг нас, над нами, в то время, как мы с вами здесь говорим.
Он вновь запрокинул голову и уставился в звездное небо, а я подумал, до какой же степени он должен быть одинок, чтобы пуститься в тщетные поиски недостижимого. Потом я вспомнил, что жена его умерла, и решил, что бегство в теорию не излечит его от тоски.
— Боюсь, что вам потребуется вся жизнь, чтобы доказать это, — заметил я.
— Нет, — ответил он, — самое большее — пара месяцев. Видите ли, «Харон-3», который я вам еще не показал, имеет накопитель и способен улавливать и аккумулировать энергию — Шестую Силу, если она становится свободной, — он помолчал и испытующе посмотрел на меня. Я ждал, когда он снова заговорит.
— Монтажные работы завершены, и мы готовы к грандиозному эксперименту. «Харон-1» и «Харон-3» будут работать в связке. Но мне нужен помощник, хорошо владеющий и той, и другой установкой, чтобы управлять ими, когда наступит нужный момент. Буду с вами совершенно откровенен: ваш предшественник в Саксмире отказался от сотрудничества. Да-да, у вас был предшественник. Я просил вашего шефа в АЭЛ не говорить вам об этом. Предпочитаю рассказать все сам. Он отказался по личным мотивам, и я отношусь к этому с уважением.
Я глядел на Маклина, не отрываясь. Мне не казалось странным, что тот парень отказался сотрудничать, я только не мог взять в толк, каким образом это было связано с этикой.
— Он был католик, — объяснил Маклин, — верил в бессмертную душу и ее переход в чистилище. Он не мог смириться с моей идеей поимки жизненной силы, не мог понять, как можно заставлять ее работать здесь, на Земле. А это, как я вам говорил, и является моей целью.
Он повернулся и пошел прочь от моря тем же путем, каким мы пришли сюда. В низкой веренице домиков свет был уже погашен. В одном из них мне предстояло провести следующие восемь недель: спать, питаться, работать. За домами смутно вырисовывались очертания бывшей радиолокационной станции — памятника человеческому разуму.
— В АЭЛ мне сказали, что в этом вопросе вы не будете столь щепетильны, — вновь начал Маклин. — Мы здесь в Саксмире тоже любим порассуждать о себе как о людях избранных. Юный Кен говорит, что, в конце концов, это то же самое, как если бы вы вознамерились отдать медикам для экспериментов глаза или почки. Каждый решает сам, и медицина здесь не при чем.
Мне внезапно вспомнился юноша за стойкой бара, разливающий апельсиновый сок. Ведь он назвал себя тогда подопытной свинкой.
— А какова роль Кена во всем этом деле? — спросил я.
Маклин остановился и посмотрел на меня в упор:
— У мальчика лейкемия. Робби дает ему самое большое — три месяца. Он не будет страдать. У него потрясающий характер, и он всем сердцем верит в эксперимент. Конечно, опыт может провалиться. Но даже если мы и потерпим неудачу, мы ничего не теряем — Кен все равно обречен. Ну, а если опыт пройдет успешно… — он замолчал, как будто у него перехватило дыхание от порыва внезапного чувства, — …если все пройдет успешно, вы понимаете, что это будет означать? Мы можем, наконец, противостоять невыносимой бессмыслице смерти.