В разгар третьего дня – да ну, неужто третий день уже она в больнице? – она вдруг видит стоящего над ней Роберта с листом бумаги для акварелей и пучком карандашей, зажатым в кулаке. Всю его жизнь они рисовали вместе; маленьким мальчиком он сиживал у нее на коленях, и они рисовали супергероев, космические корабли, пиратские галеоны…

Бывало, он часами разглядывал рисунки, которые висят у Эстер в рамках по всему дому. Он, можно сказать, вырос у нее на коленях, читая детские книжки, которые она иллюстрировала. Вот мышь идет на задних лапах по туннелю, освещенному факелами. Вот принцесса в карете с фонарями едет через лес. Теперь же Роберт ставит поднос с едой бабушке на живот, помогает ей приподняться, подсовывает подушку ей под спину и надевает на нее очки, заправив дужки за уши.

Секунд десять уходит у Эстер на то, чтобы заставить пальцы взять карандаш. Роберт, склонив голову набок, терпеливо ждет, стоя у кровати.

С величайшим трудом она подносит карандаш к бумаге. В своем воображении она уже рисует белое здание и одиннадцать девочек в одиннадцати окнах. Для начала она проводит по бумаге одну-единственную линию. Время идет. Вскоре она справляется с еще одной, потом с еще двумя: вышел несколько перекошенный прямоугольник.

Когда она подносит лист бумаги к стеклам очков, на нем лишь путаница еле различимых крестиков. Смысл которых совершенно неясен.

– Что это, бабушка? – спрашивает Роберт.

Эстер глядит на него сквозь слезы.