Глава VI. ГРЕЧЕСКИЙ НЕГОЦИАНТ
В кабинет Железнова вошел Донцов и доложил: — Оказался иностранным подданным, но я его все же доставил. По пути внушение сделал, Петр Иванович… — посмотрел в сторону сотрудник.
— Не переборщил, Семен? — посмотрел на Донцова начальник. — Приглашай. Донцов вышел и тут же ввел в кабинет щеголя-коммерсанта, а сам вышел.
— Этот ваш огромный помощник, — указал на дверь вошедший, — так настойчиво пригласил меня к вам, что я сейчас перед вами.
— Прошу садиться. Простите, а с кем имею честь? — улыбнулся ему Железнов.
— Греческий негоциант Мишель Канцельсон, гражданин начальник.
— Вы иностранец, но так хорошо говорите по-русски.
— Я родился в Одессе, но после двадцатого судьба забросила меня сначала в Турцию, а затем в Грецию.
— И чем бы занимались в Одессе? — взглянул на приглашенного энкавэдист.
— Известное дело, коммерцией. У нас в Одессе все занимались коммерцией, смею заметить. Вы слышали анекдот о коммерсанте, который покупал сырые яйца, варил их, а затем продавал по той же цене? А барышом считал оставшийся навар? Так это, уверяю вас, происходило со мной в Одессе. Именно там и родился этот анекдот. Так это так, гражданин начальник.
— И что же, все время занимались такой пустой коммерцией?
— Ах, гражданин начальник, гражданин начальник. Вы знаете, что в то время в Одессу съехалась вся знать России. Я подумал и сказал себе: «Сколько же потребуется для них ночных горшков? Ведь в городе мало квартир с встроенными туалетами». И я открыл свое дело. Снял помещение для магазина, закупил горшки и открыл торговлю. Но князья и графы, и прочие воротилы, скажу я вам, проклинали, извиняюсь, вас, революцию и Советскую власть, кутили в одесских кабаках, но ночным инвентарем не обзаводились. Я прогорел, гражданин начальник. А в двадцатом году, в этом кошмарном году, мне удалось уехать из Одессы за границу.
— Если бы вы не покинули родину, то теперь были бы полноправным гражданином Советского государства, как все.
— Я не хотел быть как все, я хотел иметь свое миллионное дело, — вздохнул тяжело греческий подданный.
— И имеете? — усмехнулся Железнов.
Канцельсон пожал плечами и с нотой возмущения в голосе сказал:
— Вы же не даете мне развернуться, гражданин начальник.
— Как это понимать? Господин Канцельсон? — с удивлением смотрел на негоцианта Железнов. — Если все по закону…
— Нуда, следите, а теперь вот задержали, доставили сюда, — обвел он рукой кабинет, — в НКВД…
— Так чем Вы занимаетесь сейчас, господин Канцельсон?
— Я поверенный в делах турецкой фирмы «Анатолия», как вам, надеюсь, известно.
— Известно. Но странно, что Вы, греческий подданный, а представляете фирму Турции. Как понимать это?
— Очень просто, гражданин начальник. После того, как после суда наши две фирмы были закрыты здесь, и деятельность их была прекращена, как вам известно и, если откровенно, не без помощи вашей, гражданин начальник, появилась фирма «Анатолия». Как знающего русский язык и дела прежних греческих фирм «Камхи» и «Витое», меня пригласили работать в этой турецкой фирме.
— И сколько же вам платят, господин Канцельсон?
— Я получаю проценты от коммерческих операций, — гордо ответил греческий и турецкий негоциант.
— Например. Назовите одну из ваших коммерческих операций.
— Но это является коммерческой тайной фирмы!
— Да, тайной. Скупать золото, серебро, антикварные изделия, а затем контрабандно переправлять через границу? И это вы называете коммерческой тайной? Канцельсон съежился и быстро заговорил:
— Я как поверенный в делах фирмы, скупал то, что вы говорите, и отдавал представителю фирмы, отчитывался перед ним. Я же не знал, что это все идет контрабандным путем, гражданин начальник. Я выполнял указание фирмы!
— Нами установлено, что деятельность вашей фирмы выходит за рамки, предусмотренные законом. И вы, как поверенный фирмы, являетесь соучастником незаконных действий.
— Я не состою в штате фирмы! — вскричал Канцельсон. — Я служу на процентных условиях и формально…
— Если вы не соучастник незаконных действий фирмы, то вы соучастник воровских банд и шаек, у которых покупаете драгоценности. Если вы будете уходить от моих вопросов, я предъявлю вам официальное обвинение, — строго предупредил Железнов.
— Ой, не говорите такого страшного слова! Я вам все скажу, что знаю, но я не знаю, что вы хотите знать?
— Разумеется правду, господин Канцельсон. Только правду. У кого покупали золото, серебро, драгоценные камни? Адреса?
— Гражданин начальник, ведь это будет не честно, не по-купечески, — сдвинул свой котелок на голове поверенный фирмы.
— Почему же не честно, когда вы покупали краденое. Ведь вы же отлично об этом знали, господин Канцельсон.
— Ну кто мне может об этом сказать, гражданин начальник? Я только догадывался. Откуда у какого-то голодранца может быть браслет немецкого мастера! И догадываться незачем, ворованный.
— А чем вы рассчитывались за драгоценности?
— Товаром: спиртом, сахарином, чулками, женским бельем…
— Контрабандным товаром, вы хотите сказать? Что еще привозилось из-за границы?
— Парфюмерия, табак, чай, кофе…
— И марафет, наркотики?
— Мне об этом никто ничего не говорил, но я таки знаю — привозилось…
— Чем же рассчитывалась эта самая Настя за такой контрабандный товар?
— Золотом, серебром, драгоценными камнями, иногда иконами, картинами, коврами…
— Помощники Насти сами доставляли все это на фирму?
— Нет, все расчеты велись только через меня.
— А где и как вы встречались с этой Настей?
— Она всегда приходила ко мне сама и так неожиданно…
— Это она? — вынул из папки фотографию Железнов протянул ее греко-турецкому негоцианту.
Канцельсон внимательно посмотрел на фотографию и ответил:
— Конечно, как же может быть иначе, гражданин начальник?
— Может. Настоящее ее имя не Настя, а Любка. Любовница и помощница одного бандита, гражданин Канцельсон. Ясно?
— Ой, ясно, как же может быть не ясно, если говорите это вы мне. Ой, ой, бандита…
— А помимо контрабандного товара, чем вы рассчитывались за все эти наворованные ценности? — закурил Железнов.
— Я в конверты не заглядывал, но я таки знаю — долларами, фунтами.
— И вы не знаете, где живет эта Настя-Любка? — усмехнулся Железнов.
— Не знаю, но догадываюсь, что на Базарной в доме одноглазого часовщика Пашки. И это таки так, гражданин начальник.
Некоторое время Железнов молчал, затем сказал:
— Пока можете идти, господин Канцельсон.
— Ой, правда? — вскочил со стула негоциант. — Могу идти? — попятился он к выходу. — Честь имею, гражданин начальник, честь имею. — Повторил он уже в дверях.
В то время как происходил описанный допрос Мишеля Канцельсона, компаньоны уже были в доме его, и, представившись, вели разговор с женой допрашиваемого греко-турецкого негоцианта.
— За привет от маменьки я вам премного благодарна, — сказала Анна Кузьминична, когда компаньоны представились ей и передали добрые пожелания ее родительницы из Симферополя. — Но хочу внести ясность, господа-товарищи, что горничной я была в загородном доме графа Воронцова в Симферополе, а не в Воронцовском дворце в Алупке. Поэтому ничего не могу вам сообщить, как графиня Воронцова-Дашкова покидала дворец, как уезжала… все то, что мне известно.
— Весьма благодарны, весьма, уважаемая Анна Кузьминична, за ясность. Но вы, может быть, подскажете нам, кто из прислуги дворца… Их имена, фамилии, где сейчас проживают. Зная это, мы могли бы обратиться и к ним с просьбой дать интервью.
— Да, как мне известно, почти вся прислуга дворца рассеялась после отъезда графини. Горничные Софья и Екатерина проживают в Ялте. Адрес Софьи Павловны вам сообщу… Письмо от нее… — достала из шкатулки конверт. — Перепишите адрес, поскольку такой интерес у вас.
И пока Остап переписывал адрес, Анна Кузьминичны говорила:
— И в Феодосии, как мне сообщила Софья, проживает Фатьма Садыковна, кухарка графини. Но адреса я не знаю. А в самом дворце еще работает старый служака дома Романовых Березовский Петр Николаевич. Он приезжал к нам не раз в Симферополь, сопровождал графиню. Петр Николаевич всю свою жизнь верно и преданно служил дому Романовых. Как вам известно, Воронцовский дворец превращен сейчас в музей, доступен сейчас трудовому народу, — усмехнулась Анна Кузьминична. — И Березовский, как мне рассказывали, сейчас работает там экскурсоводом. Вот все, господа-товарищи, что я могу сообщить по интересующему вас вопросу.
— Весьма, весьма вам благодарны, — склонил голову Бендер и поцеловал руку бывшей горничной загородного дома графа Воронцова.
Несколько картинно и не так элегантно, как его предводитель, со словами «мерси» этому последовал и бывший уполномоченный по рогам и копытам.
Компаньоны уже выходили из комнаты, когда хозяйка, провожая их, сказала:
— Советую, судари, познакомиться с Петром Николаевичем. Он многое должен знать, я полагаю. Мой Мишель, хотя он и греческий негоциант, тоже собирается в Алупку познакомиться с Петром Николаевичем.
— Вот как? — с улыбкой посмотрел на Анну Кузьминичну Бендер. — Любознательный ваш супруг, весьма любознательный. Это похвально, весьма похвально, уважаемая Анна Кузьминична, — продолжал улыбаться женщине Остап.
Выйдя из дома, Бендер и Балаганов уже хотели садиться в машину, которая поджидала их в стороне, как вдруг увидели подъехавшую к дому пролетку с греческим негоциантом.
— Странно, — произнес Остап, наблюдая, как щеголь-коммерсант, расплатившись с извозчиком, вошел в дом. — Любопытно, Шура.
— Что, командор? — прошептал тот, открыв дверцу «майбаха». Любопытно и странно то, что задержанного грека так быстро отпустили до мой, камрады.
— И я согласен, Остап Ибрагимович, с вами. Из той конторы, куда его увезли, так быстро и просто не отпускают, — голосом знатока произнес Козлевич.
— Конечно, эти поганые легавые разве так просто отпустят, — сплюнул недавний частый постоялец допра.
— Легавые, это что, Шура. Но ведь там, где мы по воле судьбы побывали, сидят не простые легавые, а не иначе, как гэпэушники. Вот и думай… — стоял возле машины Остап и не спешил в нее садиться.
— Может, вернемся, командор, и… поговорим с ним? — сжал кулаки Балаганов, намекая на применение силы, чтобы выведать у негоцианта кое-что нужное компаньонам.
— Отпадает, акционер Балаганов. Не вижу повода, чтобы вступать с ним в объяснения. Да и заострять внимание его, не зная, кто он и что он на самом деле, ведь так, Адам?
— Правильно говорите, Остап Ибрагимович, правильно, — и если бы не сгустившийся уже южный вечер, то можно было бы увидеть в глазах Козлевича взгляд преданного Бендеру человека.
— Если он интересуется Воронцовским дворцом, то уверен, мои акционеры-компаньоны, что мы с ним еще встретимся. И думаю, на путях таких же, как и наши.
Глядя на ночь, компаньоны не решились выезжать из города и заночевали в бывшей гостинице «Кист».
Утром позавтракали, но выезжать из Севастополя не спешили. Великий искатель сокровищ сказал:
— Не будем дураками, поедем позже, когда дорога будет не такой пустынной, как вчера.
— Правильно, командор. Береженого и бог бережет, — закивал головой Балаганов.
— Конечно, Остап Ибрагимович, и другие бандиты могут появиться, — складывая газету, подтвердил Козлевич. — Ювелирный магазин недавно ограбили, пишут в газете…
— Вот-вот, мы и должны быть начеку, камрады. Поскольку, Шура, вы являлись названным сыном лейтенанта Шмидта, то…
— Но и вы, командор, — засмеялся Балаганов, — тогда в Арбатове, забыли?
— Раз, только единственный раз, дорогой молочный брат Вася, — засмеялся Остап. — Но благодаря этому эпизоду мы и встретились, ведь так?
— Верно, командор, верно. Это перст божий указал нам встретиться и броситься в объятия друг другу, если по справедливости.
— Довольно не очень-то веселых воспоминаний, камрады. До выезда из прославленного города-порта, используем время для ознакомления с достопримечательностями Севастополя. Вперед, Адам.
Компаньоны-акционеры подъехали к Графской пристани, вышли на пирс и некоторое время смотрели на спуски подъем водолазов, которые вели какие-то работы у причальной стенки.
— Как и вы, командор, — кивнул на водолаза, который был поднят из воды и его освобождали от грузов, шлема и костюма.
— И все же, Остап Ибрагимович, не следует больше заниматься подобными делами, — вздохнул Козлевич. Он стоял рядом, но глаз не спускал со своего детища, припаркованного у входа на пристань.
— Да, камрады, тяги к подводным поискам у меня больше нет. Не волнуйтесь. Что еще посмотрим?
Услышав эти слова, проходящий мимо моряк сказал:
— Памятник затопленным кораблям, товарищи, а там, неподалеку, и аквариум большой…
Поблагодарив, компаньоны направились к указанному месту. С берега посмотрели на памятник затопленным кораблям, а затем все трое хотели войти в здание севастопольского морского аквариума. Но Козлевич вздохнул с сожалением и промолвил:
— Идите сами, братцы, я при машине останусь, а то…
— Мы вам расскажем, Адам Казимирович, — пообещал Остап. — Мы не долго… Увидев, что слева от входа находится вводная экспозиция, Адам стал изучать ее, поглядывая на «майбах». Из нее он узнал, что аквариум при Севастопольской биологической станции открыли еще в 1871 году по предложению тогда еще молодого Миклухо-Маклая, знаменитого русского путешественника и исследователя. То, что станцию создавали крупнейшие русские биологи — Ковалевский, Мечников, Сеченов. Он взглянул на бюсты Миклухо-Маклая и Ковалевского у входа и тут его взгляд уловил прогуливающегося неподалеку вчерашнего знакомого — греческого негоцианта. И Адам стал незаметно наблюдать за ним.
Бендер и Балаганов, войдя в первый зал, бегло посмотрели на рельефную карту Черного моря. Громко звучал голос экскурсовода, рассказывающего историю моря:
— Море то совсем отделялось от океана горами и перемычками, то вновь открывался доступ океанской воде. Это повторялось неоднократно. Когда связь с океаном прерывалась, речные воды стремились превратить море в пресное озеро. В наступление шла пресноводная фауна — окуни, красноперки, лещи. Когда же океанская вода подавляла пресную, эти животные уходили в реки, уступая место типично морским обитателям… — говорил экскурсовод группе посетителей.
Если многие виды рыб Остап видел на дне моря, то Балаганов и представить себе не мог такого многообразия животного мира моря. Он только ахал и широко раскрытыми глазами смотрел на обитателей, живших в аквариуме № 1. Это были рыбы, живущие на песчаном дне. А в аквариуме № 2 жили рыбы зарослей. А в аквариуме № 7 обитали рыбы прибрежных каменистых грунтов.
— Боже, каких рыб ты только не создал! — восторгался Балаганов, когда в бассейне центрального зала он увидел ровно, уверенно движущихся рыб. Здесь были белуги, осетры, акулы и скаты. А между ними стайки смариды и другой «мелочи».
— Долго можно здесь ходить и восхищаться подводным миром, Шура, но труба нас призывает к отъезду, — произнес Бендер, направляясь к выходу.
— Так что, камрады, в путь? — спросил Остап своих друзей, когда вышел к машине.
И тут Козлевич, немного спеша, поведал о своем наблюдении за появившимся здесь греческим негоциантом.
— И где он сейчас, Адам? — внимательно смотрел на того Бендер.
— Встретился с какой-то женщиной, и пошел с ней вон туда, — указал Козлевич.
— И вы не слышали, о чем они говорили, Адам Казимирович?
— Всех слов не слышал, но одно услышал точно: «Панорама», а по смыслу предполагаю, что они и зашагали в эту самую панораму, Остап Ибрагимович.
— Что это еще за панорама… — призадумался великий искатель сокровищ. — Вы случайно не знаете, Шура?
— Понятия не имею, командор, — пожал плечами бывший названный сын лейтенанта Шмидта.
— Впрочем, откуда вам знать, если я только догадываюсь, что значит это слово, — продолжал думать Бендер и тут же обратился к уборщице, подметавшей тротуар: — Уважаемая, где здесь панорама?
— Как это где? Товарищ… — удивленно посмотрела на него женщина. — Да на Историческом бульваре она и есть самая. Приезжие что ли?
— Да, уважаемая, приезжие…
— Оно и видно, — кивнула она на лимузин. — Там картины обороны Севастополя, товарищ. В крымско-турецкую войну, говорят, нарисованные.
— Спасибо, спасибо, уважаемая, — вскочил в машину Остап. — Адам, поехали по Историческому бульвару, как указала добрая гражданка Севастополя.
Больше компаньонам расспрашивать о месте нахождения «картин, нарисованных в Крымско-турецкую войну» не пришлось. Вскоре они увидели круглое массивное здание, которое высилось на бульваре, а у входа в это здание была вывеска: «Панорама обороны Севастополя 1854–1855 гг».
— Так, «Панораму» нашли, камрады, а где искать теперь греческого негоцианта? — вышел из машины Бендер.
— Надо зайти в здание, командор, — посоветовал Шура, идя за ним.
— Адам, вы на посту, смотреть во все глаза, если увидите, то поезжайте за ним, незаметно. Проследите. И если мы выйдем и не обнаружим вас, то будем ждать вашего возвращения.
— Все понял, Остап Ибрагимович, сделаю, как вы сказали, — ответил дисциплинированный Козлевич.
Войдя в здание Панорамы, компаньоны не больше двух минут послушали экскурсовода, который говорил:
— Впервые Панорама была открыта в мае 1905 года, в связи с празднованием 50-летия обороны Севастополя. Замечательную картину создал выдающийся русский художник-баталист академик Франц Рубо. На огромном полотне размером 115 на 14 метров, площадью 1610 квадратных метров, художник с потрясающей силой воспроизвел один из наиболее драматических и ярких эпизодов обороны — отражение штурма англо-французов 6 июня 1855 года. Автор изобразил все так, как все представлялось с Малахова кургана. Внизу картина сливается с предметным планом, доходящим до смотровой площадки, расположенной в центре здания. На плане вы видите пушки, ядра, укрепления, макеты сооружений, фигуры людей. Это придает Панораме еще больше реальности, убедительности и перспективности…
Компаньоны не так слушали экскурсовода, как отыскивали глазами в группе посетителей заинтересовавшего их греческого негоцианта Мишеля, как называла его Анна Кузьминична. Но его нигде видно не было.
— Скажите, пожалуйста, отсюда есть другой выход? — нагнулся к сидящей смотрительнице Бендер и спросил шепотом.
— А как же, как и во всех музеях, сюда вход на смотровую площадку, а с нее выход в ту дверь, — указала она.
Не сговариваясь, компаньоны быстро вышагали из здания Панорамы и увидели, что их автомобиля с верным Адамом Козлевичем нет.
— Значит… — начал Остап.
— Значит, командор, наш автомеханик поехал за греком, как вы ему и сказали, — докончил мысль Бендера Балаганов.
— Верно, брат Шура. Вы догадливы, подождем его возвращения, — прошелся великий предприниматель-комбинатор.
— Скажите, командор, а зачем нам нужен этот коммерсант, да еще и греческий?
— Во-первых, его задержали энкавэдисты-гэпэушники и вдруг так быстро отпустили. Не странно ли, товарищ Николай Шмидт? Ну, это куда бы ни шло, криминала нет, вот и отпустили. А вот когда его супруга сказала как-бы между прочим, что он не раз предлагал ей съездить в Воронцовский дворец, то как вы думаете, товарищ мыслитель, с чего бы это? Зачем это ему знакомиться с верным служакой дома Романовых, с господином Березовским, а?
— Просто… — протянул рыжекудрый компаньон. — Купить что-нибудь по дешевке…
— Как говорил мой студенческий знакомый Изя Ицексон, по дешевке только сыр в мышеловке, дорогой рыжик.
— О, Козлевич, Козлевич уже едет!.. — обрадовался Балаганов, указывая своему предводителя на мчавшуюся к ним машину.
— Итак, Адам? — вскочил на свое командорское место Бендер.
— Сейчас расскажу, Остап Ибрагимович, — торопливо начал Козлевич. — Ушли вы, значит, я сижу. Смотрю, выходит из здания этот самый негоциант. Но один. Спешит куда-то. Отдалился он, значит, братцы, я медленно за ним еду. Тут извозчик ему навстречу. Он нанял его и поехал. Ну, и я за этой самой пролеткой с ним. Спустились вниз и выехали к железнодорожному вокзалу, Остап Ибрагимович…
— И что дальше, Адам Казимирович, — спросил Бендер, видя, что Козлевич замолчал, отведя взгляд в сторону.
— Подзащитный, как Вы говорили в свое время, Остап Ибрагимович, вошел в вокзал. Я не мог оставить автомобиль без присмотра, а когда решился и вошел в здание, то щеголя-негоцианта нигде не нашел, братцы, — прижал молитвенно к груди руки Козлевич.
— Ясно, Адам. Едем к вокзалу, камрады, — распорядился Бендер. — Этот греческий негоциант все больше и больше меня интригует.
Севастопольский железнодорожный вокзал находился у пристаней Российского общества пароходства и торговли. Его приземистые пакгаузы, с подъездными путями к ним, вытянулись вдоль моря и отделялись от здания вокзала невысоким каменным забором.
— Пролетка, Остап Ибрагимович, — указал Козлевич, когда «майбах» подъехал к вокзалу. — На ней щеголь-коммерсант и приехал сюда.
— Будем думать, что кучер ждет своего прежнего нанимателя, — вышел из ма шины Остап.
Не ожидая обычной команды, Балаганов последовал за ним.
Если полуденный зной распространял вокруг смешанный запах мазута, паровозного дыма и моря, то в самом здании вокзала, куда вошли компаньоны, пахло карболкой после дезинфекции.
— Пассажиров не густо, как видите, Шура. И нашего подследственного нам было бы обнаружить совсем просто, если бы он был здесь, — отметил Бендер.
— Нет, командор, он давно отсюда смылся, я думаю, — ответил Балаганов.
— Шура, что это за слово такое — «смылся»? — взглянул на своего рыжекудрого единомышленника Остап. — Жаргон вашего прошлого? Нет, рыжик, сейчас вы культурный современный человек и, советую, не употреблять такого вульгарного слова. Впрочем, как и слово «легавые», «легавый».
— Учту ваше воспитательное замечание, командор, учту, — засмеялся компаньон-акционер, — А может, кучер дожидается другого седока?
— А мы сейчас проверим, братец, — пошел к пролетке Бендер. И, подойдя к извозчику, спросил:
— В гостиницу «Кист» отвезешь, любезнейший?
— Занят, уважаемый товарищ, ждать велено, — скручивал самодельную папиросу тот.
— Ну если так… — пошел было Остап к подъехавшему экипажу, но передумал вроде бы и вернулся к Балаганову.
— Видите, Шура, как просто надо выяснять сомнительные вопросы. «Занято» — ответил кучер. Будем полагать, что ждет нашего подследственного, — А может… — но свое дальнейшее предложение Балаганов прервал восклицанием: — Смотрите, Бендер, смотрите, наш подследственный! — указал он. — Из дыры в заборе сюда идет, смотрите!
— Спокойно, Шура, спокойно, не надо лишних оваций. Не привлекайте к себе внимания посторонних. Вы не на базаре, чтобы рекламировать товар, которого у вас нет, — осадил его Остап.
— Молчу, командор, молчу… — тряхнул головой бывший названный молочный брат Бендера. — Но, как я вижу…
— Я тоже вижу, что наш поднадзорный идет не один, как я понимаю, — не дал договорить своему другу Бендер.
Мишель Канцельсон шел не спеша к вокзалу, а за ним, чуть отстав, шагал моряк. И можно было не ошибиться, если сказать, что он с иностранного судна.
Негоциант вошел в вокзал, прошел к станционному буфету и уселся за свободный столик. Иностранный моряк тут же подошел к нему, спросил:
— Разрешите присесть с вами за компанию, господин хороший?
Эти слова отчетливо слышали компаньоны, которые уже сидели за рядом стоящим столом и рассматривали меню.
— Да, да, пожалуйста, садитесь, господин капитан, — ответил ему Мишель.
— Прошу прощения, но я еще не капитан, а старший помощник капитана, ответил тот.
— У нас в Одессе всегда повышают чин хорошему деловому человеку.
Разговор между греческим негоциантом и моряком шел на русском языке и довольно отчетливо, что позволяло акционерам слышать все их слова.
После заказа, сделанному подбежавшему к ним официанту, моряк сказал:
— «Тринакрия» уходит в Константинополь завтра, но через несколько дней у нас снова рейс, но не сюда, а в Ялту, господин Канцельсон.
— Понимаю, — кивнул Мишель, — Как я буду знать, когда вы приплывете туда?
— Будете, господин Канцельсон. — Получите открытку. А вот это поручено передать вам… — вложил незаметно листок между страницами меню моряк. — Здесь имена людей, которые могут знать… — оборвал на полуслове свои разъяснения старший помощник «Тринакрии», так как к ним подбежал официант с подносом, на котором стояли тарелки с закуской и бутылка вина.
— Так как и соседям, — сказал официанту Остап, когда тот подскочил к их столу. Он был весь внимание, боясь пропустить хоть единое слово из разговора соседей.
— Постараюсь уточнить, господин Канцельсон, живые ли еще эти люди и где они, — говорил в это время моряк.
— Легко сказать, как я понимаю, уточнить. Но раз так, то это так. Я же сам имею большой интерес к этому.
— Еще бы, ведь вам обещана доля от вывезенного? — усмехнулся моряк.
— Вот именно, вывезенного, а не оттого, что во дворце будет найдено… — поднял плечи негоциант. — Тут две большие разницы, как говорили у нас в Одессе, господин старший помощник капитана. Найти, а потом и вывезти…
— Главное найти, а вывезти уже наша забота, господин Канцельсон, — налил и выпил бокал вина моряк. — Вы не хотите пить?
— Нет, почему, но такая жара, я вам скажу… — сделал глоток вина и щеголь коммерсант.
— Надеюсь, вы не в поле зрения НКВД-ГПУ? — спросил моряк, пристально глядя на негоцианта.
— Нет, нет, только по делам фирмы, в которой я на процентных условиях состою. Конечно, у этих товарищей, я вам скажу, был ко мне определенный интерес, но без обвинения, без обвинения…
— Как мне передавали, друзья старой графини предостерегали, чтобы тот, кто будет заниматься поручением, должен быть вне всяких подозрений у советских властей, господин Канцельсон.
— Я и есть такой, господин моряк, я и есть, скажу вам без всяких шуры-муры, — приложил руку к груди Канцельсон. — Ведь я греческо-подданный, и они не имеют права…
— Если им надо, то у них найдется право. А тем более, когда вы сотворите что-то не по их закону, — сказал старший помощник «Тринкарии».
— Конечно, конечно, я это очень хорошо понимаю, поэтому и остерегаюсь от их внимания. Мой покойный отец всегда говорил: «Мишель, веди себя скромно и не вступай в конфликт с властями». И если он имел в виду прежнюю власть, то почему не поберечься и от этой власти, — пожал плечами Канцельсон. — Но знаете, господин моряк, для того, чтобы я имел повод говорить с нужными мне по этому делу людьми, мне надо знать несколько слов о графине, о ее жизни там, за кордоном… Что она, как она…
— О, господин Канцельсон, разумно, даже похвально. Знайте, что графиня Воронцова-Дашкова первые три года жила в фешенебельной гостинице в Каннах. Затем переселилась в Висбаден, где и умерла в 1924 году…
— Так ее нет уже в живых?! — привстал с восклицание Канцельсон? — Вы поражаете меня такими словами, господин моряк.
— Скорбно, что вы этого не ведали, уважаемый негоциант. Графиню похоронили в семейной усыпальнице Шуваловых на кладбище при русской церкви…
— И кто же имеет теперь право на ее наследство, хочу я спросить?
— О каком праве вы спрашиваете? Недвижимое имущество, как вам известно, национализировано Советами, а то, что мы думаем найти, будет принадлежать ее родственникам… а, вернее, тем, кто найдет и сумеет вывезти отсюда, господин Канцельсон.
— Я так это и понимаю, раз так, как вы говорите. Но свою долю я предпочитаю получить здесь, не отходя от касс, как говорится, господин моряк.
— Можно и так, если найдем… — встал старший помощник «Тринакрии», — Мне пора, господин Канцельсон, — взглянул он на карманные часы. — Сейчас заканчивается разгрузка и начинается погрузка моего судна. Счастливо оставаться и удачно действовать. Семь футов под килем, как говорится у нас, — пошел из буфета моряк.
— А вам счастливого плавания, — встал и сделал шаг за ним негоциант. Канцельсон расплатился и пошел не к ожидавшей его пролетке, а в туалет.
— Надо отнять у него ту бумажку, товарищ Бендер, — прошептал Балаганов, подкрепляя свои слова недвусмысленным жестом. — Там места клада…
— Спокойно, спокойно, господа наблюдатели, — говорил Остап. — Не надо силовых приемов, Шура. Шагните в ряды лучших методов. Главное, что имеющиеся у нас сведения подтверждаются, геноссе-рыжик.
Они вышли из вокзала и сразу же остановились. Неподалеку стоял сборный автомобиль севастопольского ОПТУ и возле него компаньоны увидели знакомого им Донцова. Рядом с ним маячила девица, которую они приметили у буфетной стойки, когда та медленно тянула ситро из стакана. Было ясно, что она была агентом из конторы Железнова.
Канцельсон, увидев Донцова, отпрянул в сторону, но тут же вежливо поднял свой котелок, как бы приветствуя его. И когда поставил уже ногу на подножку пролетки, Донцов козырнул ему и взял негоцианта за локоть.
— Прошу в нашу машину, господин Канцельсон, — голосом, не терпящим возражения, сказал оперативник.
— В чем дело? В чем дело? Я протестую, я иностранно-подданный. Я же все объяснил вашему начальнику… — затараторил коммерсант.
— Хорошо, хорошо, господин Канцельсон, небольшое дело к вам и точка, — и Донцов бесцеремонно подсадил негоцианта в машину.
— Видите, детушки-голуби? — спросил Бендер своих друзей, садясь в автомобиль. — Приобретайте опыт, Вы стали свидетелями уже второго задержания одесского еврея Мишеля Канцельсона, сделавшегося греко-турецко-подданным негоциантом. Видите, что получается, если нарушать Уголовный кодекс, — указал Остап в сторону задержанного.
— Еще как… — тряхнул рыжими кудрями бывший завсегдатай ДОПРов. — Но бумажка, бумажка, командор, — голосом человека, потерявшего банковский чек на крупную сумму запричитал Балаганов.
В это время гэпэушное средство передвижения, очень похожее на бывшую «Антилопу-гну» Козлевича, нещадно чадя и треща, двинулось от вокзала. Уцепившись за дверцу этого своеобразного «лорен-дитриха-2», извозчик пролетки закричал:
— Эй, постойте, постойте, а платить кто будет?! Так не пойдет, гражданин хороший, не пойдет! Заплатите за конный извоз, а потом и катите себе!
— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, — запустил руку в карман Канцельсон и сунул в руку извозчика скомканную денежную купюры.
— Поехали, поехали, — строго приказал Донцов. — Нашел время расплачиваться. Отстань от машины! — грозно гаркнул он на кучера.
Извозчик развернул скомканную пятерку и из нее выпала бумажка. Он закричал вслед машине:
— Постойте, тут еще бумажка, бумажка какая-то, господин хороший!
Но гэпэушная родня «Антилопы», громко тарахтя, уже покачивалась на почтительном от него расстоянии, и его крик седоками услышан не был. Зато бумажку увидели и пролеточника услышали Остап и Балаганов. Их ветром поднесло к извозчику и Бендер, копируя Канцельсона, сказал:
— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, дайте-ка мне эту бумаженцию, я ее передам вашему ездоку, а моему приятелю.
— Э-э, нет, почтеннейший. Тот господин меня часто подряжает. Сам и передам ему эту писулю в другой раз. Но-о! — хлестнул кучер вожжами застоявшегося коня.
— Стой, тебе говорят! — схватил лошадь за узду Балаганов.
— Отдай письмо, уважаемый, это я ему писал! — встал не подножку пролетки Бендер.
— Мы ему писали, уразумел? — повысил голос молочный брат командора Вася, не выпуская из рук уздечку.
— Вы писали, говорите? — прищурил глаза кучер, глядя то на одного, то на другого, смекнув, что здесь что-то не так, поскольку такой интерес к этой записке. — Я сам ему и отдам, граждане, и где он живет, я знаю, — снова захлестал он вожжами по крупу лошади с криком: — Но-о! Отпусти, коня, говорю! — замахнулся он кнутом.
Этот разговор с упрямым и недоверчивым извозчиком, переходящий уже в скандальную стычку, долго мог бы еще продолжаться, если бы Балаганов не вскочил на пролетку и, ухватив того за грудки, угрожающим тоном процедил:
— Отдай тебе говорят.
— Ну ну ну разошлись тут. Коли писали, так и забирайте, что мне от этого, сдался извозчик и отдал Бендеру записку, которая была не иначе, как от старпома «Тринакрии».
Остап пробежал глазами по написанному в ней и с удивлением взглянул на кучера. А тот, поняв его взгляд по-своему, спросил:
— Изволите со мной ехать? Прокачу с ветерком, граждане. Не дорого возьму, раз вы приятели того господина.
— Нет, уважаемый, поезжайте, поезжайте сами, — ответил Бендер и снова посмотрел на написанное в бумажке.
— За мой простой и бумажку, может что накинете, граждане? — не спешил отъезжать кучер.
— Езжай, езжай, за простой мы не виноваты, — махнул рукой Балаганов.
— А за бумаженцию… держи, — кинул Остап ему трояк.
— Премного благодарен, граждане, премного, — хлестнул коня извозчик, отъезжая, сказал: — Сразу видно, что вы приятели того господина…
— Командор, в записке что-то не то? — спросил обеспокоенный Балаганов, видя своего старшего молочного брата озадаченным.
— То, то, дорогой Шура Шмидт, — направляясь к ожидавшему их Козлевичу весело ответил Бендер. И, когда сел в автомобиль на свое командорское место, спросил: — Видели, Адам, как мы добывали эту писулю?
— Видел, видел, Остап Ибрагимович, и уже собирался предупредить…
— Предупредить? — удивленно посмотрел на него Остап.
— Да. Из вокзала вышел агент дорожно-транспортного отдела того же ГПУ.
— У него что же, на лбу было написано, что он агент ОДТГПУ? — продолжал смотреть с улыбкой на Козлевича Бендер. — Или вам показалось, Адам Казимирович?
— Не показалось, он был в армейской форме и в фуражке с малиновым околышком. С такими я уже имел дело когда-то, — пояснил Козлевич.
— И я таких легавых хорошо знаю, — подтвердил балаганов. — Встречались.
— Не сомневаюсь, Шура Шмидт. Встречался и я. — усмехнулся Остап. — И не только встречался. Но я имею ваше слово «агент», Адам. Если агент, то он не в униформе, а в гражданском одеянии, чтобы быть замаскированным, а если он в форме, то сотрудник…
— Открытый легавый, командор…
— Вот вы опять, Шура, за свое бескультурье… Да, так и куда же делся этот самый сотрудник ОДТГПУ, который несомненно мог вмешаться в наш отъем записки?
— Как куда? — засмеялся непревзойденный автомеханик. — Погнался за двумя беспризорниками, Остап Ибрагимович. Интерес к ним отвел его внимание от вас, братцы. Видать, посчитал он тех беспризорников контриками, — удовлетворенно погладил кондукторские усы бывший владелец таксомотора «Эх, прокачу!».
— Так что там в письме, командор? — спросил, теряя терпение, Балаганов.
— Да, Остап Ибрагимович, что там? — с не меньшим нетерпением взирал на великого искателя миллионов и Козлевич.
Балаганов и Козлевич высунулись со своих мест к предводителю и поедали его глазами, сгорая от любопытства.
Бендер загадочно взирал на своих компаньонов и медлил с ответом.
— Так что там? — повторил Балаганов.
— О! — наконец произнес Остап. — Как я полагаю, в этом письме есть все. Могу повторить вам, молочный братец Вася, то, что я говорил вам и нарушителю конвенции Паниковскому когда завел дело на подпольного миллионера Корейко. Но я повторяться не буду. А только скажу, господа единомышленники, что в этом письме лежит ключ к осуществлению моей голубой мечты детства.
И он развернул перед изумленными компаньонами листок с греческими буквами.
— Не по-нашему писана, — протянул рыжеволосый компаньон.
— По-иностранному — определил Козлевич.
— Все, господа исследователи, наблюдение за поднадзорным прекращаем. Курс на Симферополь, мои верные визиры! — распорядился Остап, пряча послание из-за кордона.
— А как же прочтем бумажку? — продолжал растерянно смотреть на него Балаганов. — Командор?
— Очень просто, Шура Шмидт. Найдем знатока греческого, он нам и переведет, не переживайте, камрады, — засмеялся Бендер. — Полный вперед, Адам!