17

Немного помолчав, после того как Ратников кончил говорить, и вроде бы размышляя над услышанным, а на самом деле обдумывая, как бы ответить одновременно и убедительно и не отступая, от так называемой, генеральной линии партии и правительства, Стрепетов начал излагать:

— Ты все сильно преувеличиваешь и вообще не о том думаешь. Межнациональные трения они были, есть и будут. Но это не значит, что они могут поколебать основы государства.

— Да поймите же вы, это еще лет десять-пятнадцать назад так можно было рассуждать. Тогда еще русских и прочих славян было так много в сравнении с остальными, что эти противоречия действительно мало что значили. А сейчас, посмотрите, тот же состав призывной молодежи, он совсем не тот, что раньше и дальше крен в сторону увеличения числа призывников с юга будет еще более возрастать. Это же очевидно, на севере страны рождаемость резко падает, на юге остается по-прежнему высокой, то что раньше казалось ручейком неприязни, завтра превратиться в поток ненависти, — с явным волнением втолковывал свое Ратников.

— Не ломай себе голову над вопросами, за которые ты не отвечаешь. Нам с тобой сейчас прежде всего надо думать, как до увольнения в запас дотянуть, и там на гражданке устроиться. А о глобальном пусть там думают, — полковник ткнул пальцем в потолок. — У них возможностей что-то изменить побольше нашего. Ты лучше своими делами занимайся, а мысли о спасении державы брось, в них там никто не нуждается. Они туда, в ЦК и Политбюро не для того пробивались, чтобы кто-то снизу им что-то подсказывал. Они этого очень не любят, поверь мне. Более того эффект получится обратный — себе и семье своей жизнь испортишь, и более ничего. — Стрепетов посмотрел на подполковника и удовлетворенно отметил, что, кажется, заставил того задуматься и поостеречься от опрометчивых поступков. — Ну ладно бывай, пойду, а то и в самом деле юный комкор разобидится, вон сколько ждать заставили…

Стрепетов объяснил Агееву столь длительную задержку важностью инструкций ГЛАВПУРа по предупреждению неуставных взаимоотношений, которые он доводил до командира дивизиона.

Проводив начальство, Ратников вернулся в канцелярию, сел на свой стул, еще хранивший тепло после Стрепетова, бессильно опустил руки и понурил голову. Сейчас он завидовал фаталистам: легко жить в уверенности, что все образуется само собой, а ты лишь «переставляй ноги», идучи в толпе куда-то, к чему-то… К чему? Не все ли равно, там наверху знают, раз взялись управлять. Вот и Стрепетов, похоже, такой фаталист. А что если и выше, на самом верху… тоже фаталисты, тоже думают, что все само собой, как-нибудь…

— Ну, как Федор Петрович, вроде на этот раз отстрелялись? — источая оптимизм, в канцелярии появился замполит.

— Может быть, — устало-равнодушно ответил Ратников.

— Да, не те стали сейчас начальнички, побаиваются после «Указа», даже на обед не остались. Года бы два назад… Помните?

Ратников, конечно, помнил. Тогда каждый приезд всевозможных комиссий и проверяющих любого ранга завершался обязательным испытанием «зеленым змием» на прочность как проверяемых, так и проверяющих. Ратников тоже был вынужден пить. В брежневские времена много значили такие «достоинства» как: уметь много пить и не пьянеть, поддержать компанию непринужденным застольным разговором с анекдотами. За 60-е — 70-е годы в большие начальники (и не только в армейские) выбилось много особей обладающие именно этими специфическими «талантами», и подчиненных они часто оценивали по тем же «критериям». Ратников тоже не отказывался от подобных «приемов», но к сивухе страсти не питал и горбачевский «Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом» перенес безболезненно. Анна, конечно, была не в восторге от приходящего домой навеселе мужа, хотя он никогда и не напивался до скотского состояния, знал меру и вообще хорошо «держал удар Бахуса». Тем не менее, дома на этой почве нередко возникали размолвки, и самым тяжелым обвинением, которое в запале бросала Анна мужу, был укор в слабой от рождения дочери. Дескать, когда ты не пил родился здоровый Игорь, а как стал прикладываться — болезненная Люда. Ратников оправдывался как мог, объяснял, что если бы не пил с начальством как все, то это вызвало бы подозрения. Анна, когда остывала, осознавала справедливость доводов мужа, как и того, что в слабом здоровье дочери есть, наверное, доля и ее вины — дерганой и нервной стала она после нескольких лет «точечной» жизни.

— А вы здорово корпусных с политзанятиями приструнили. Они потом и проверять-то нас как-то с опаской стали, почти никуда и не лезли, ни с бойцами, ни с офицерами даже не побеседовали… Я, вообще-то и сам над этим подумывал, насчет политзанятий. Действительно, устарели эти лекции, — без умолку тараторил явно довольный замполит.

«Думать-то думал, а рта не раскрыл, хамелеон ползучий», — неприязненно подумал подполковник.

Дневальный прокричал построение на обед, в дверь канцелярии постучали, вошел дежурный.

Товарищ подполковник, повар спрашивает, куда девать те порции, которые для проверяющих приготовили?

— Пусть офицерам-холостякам отдаст…

Домой на обед Ратников пришел уже несколько «отойдя» и от треволнений, и от размышлений, но взглянув на жену, сразу нахмурился и нарочито грубо сказал:

— Есть давай.

— Ты это чего такой грозный пришел? — Анна подозрительно сощурилась.

— Да так, имеется причина, — не захотел при детях начинать разговор о произошедшем в магазине Ратников.

Сели за стол. Игорь тут же был прогнан матерью мыть руки. Люда как всегда ела вяло и оставила в тарелке почти всю капусту от борща. Игорь быстро уплел все, что перед ним стояло, и первым выскочил из-за стола, запустил в своей комнате кассетный магнитофон. Квартиру наполнил высокий пронзительный голос Андерса и низкий глухой Болена.

— Что получил-то сегодня? — вдогон через комнату спросил Ратников.

— По физике как всегда, — донеслось сквозь музыкальное сопровождение, что означало «отлично».

— А ты доча? — не забыл на этот раз Ратников и про Люду.

— Мы сегодня контрольную по алгебре писали, — с печалью в голосе поведала дочь.

— Ну и как?

— Не знаю, еще не проверили, — Люда отвела глаза, в которых читалась явная неуверенность в возможности получения хорошей оценки.

— Как у тебя все закончилось? — спросила Анна, как только они остались на кухне одни.

— Вроде нормально. Оргвыводов, похоже, не будет.

— Значит «новому» понравился дивизион?

— Дивизион? Не уверен, а вот ты понравилась, это точно, — как будто с осуждением сказал Ратников. — Я тебя сам едва узнал. Ну, прямо королева за прилавком.

— Скажешь тоже, — слегка зарделась польщенная Анна.

— Одеться и не так вызывающе могла бы, — вновь выразил недовольство Ратников.

— Бог с тобой, что я такого надела-то, только халат новый да платок.

— Халат уж больно тебя облегал, и сапоги… Нарочно, что ли не до конца застегнула, или не смогла?… Во, как для молодого полковника старалась. Я, значит, кормлю, одеваю, а смотрят другие, — пытался как можно строже говорить Ратников, но не мог унять, скрыть веселые смешинки в глазах. — Смотри, разозлишь, и сама той портупеи отведаешь, которой Игоря лупишь.

— Ах, как страшно. Наконец-то и ты увидел, что жена у тебя не уродина и еще не совсем старуха. Но для этого потребовалось, чтобы кто-то посторонний это заметил, — в унисон мужу заговорила Анна.

— Да уж. Только не мне, а тебе полковник скорее глаза-то открыл. Я же всегда говорил, что ты смотришься на все сто, а ты все старею, да толстею, на диету надо садиться. Вон как глазел, не иначе влюбился. А ты-то как, случайно не того? — подначил Ратников.

— Перестань ерунду нести, — не поддержала на этот раз «направление» разговора Анна. — Разве ему с тобой сравниться, хоть он и без пяти минут генерал. Его бы сюда, на твое место, наверное, за месяц все бы развалил, — без тени угодничества, на полном серьезе говорила Анна.

— Не знаю, надо попробовать поменяться с ним должностями, — усмехнулся Ратников.

— Никакого особого впечатления он не произвел. Так мальчик какой-то. Удивительно, как он, на вид такой слабохарактерный, так быстро до генерал-лейтенантской должности дошел. «Лапа», наверное, и в самом деле очень сильная у него. Стрпетов вон какой хват, и то, наверное, в тридцать пять, ни на должности генеральской, ни полковником не был.

— У мальчика этого такие толкачи, а Стрепетов безродный, вроде нас, просто повезло чуть больше. Слава Богу, Агеев этот пока еще своей интеллигентности не утратил, слушать не разучился, не горлопан. Но, думаю, со временем это у него пройдет, когда во вкус войдет. Тогда уж таких вот проверок как сегодня, бескровных, не будет, — грустно предположил подполковник.

Супруги вместе мыли посуду, стоя у раковины и как бы невзначай, но нарочно задевая друг друга.

— Тише ты, разыгрался, — взывала к благоразумию мужа Анна, но сама при этом не прекращала попыток затолкать его в угол, за рукомойник.

— Сама первая начала, — уперся на месте Ратников, изредка, осторожно «контратакуя».

— Я же не сильно, а ты вон как, — продолжала наваливаться Анна.

— Ничего себе не сильно, — не уступал Ратнков, в то же время с улыбкой одной рукой страховал жену, чтобы она случайно не оступилась, — ведь твоим бедрышком ГАЗ-66-й толкать можно.

Анна прекратила безуспешную борьбу и переведя дух укоризненно посмотрела на мужа:

— Господи, ну ляпнешь, так ляпнешь, хоть стой, хоть падай. Сколько я тебя учила, книжки читать заставляла, до подполковника вон дослужился, а комплименты как не умел говорить, так и не научился — лапоть деревенский.

— Лапоть говоришь… а я может быть этому комплименту у Лермонтова научился. Помнишь его стихотворение:

Люблю Дидро, ума ведро,

Но еще более Дидра,

Люблю изгиб ее бедра.

— Это не стихотворение, а скорее какая-то импровизация, — возразила Анна.

— Ну, вот и я тоже по-своему сымпровизировал, — засмеялся Ратников.

— Да уж, ты еще тот импровизатор, мужланская грубость и что-то напоминающее нежность в одном флаконе. Только при чем здесь Лермонтов, не вижу связи.

— Ну, куда уж нам, мы же не полковники и не комкоры, — опять с напускной обидой отвечал Ратников.

Анна отложила тряпку, вытерла руки, обняла мужа.

— Да что ты все про него? Ты же знаешь, мне кроме тебя никто не нужен, — она потянулась к нему губами…

— А что говорила… — Ратников стер со своих губ остатки помады, что Анна нанесла себе еще утром, когда готовилась к «встрече» комкора, и в свою очередь с силой притянул к себе жену.

— Мало ли что я говорю… А может мне нравится, что в том флаконе… Ты мне лучше расскажи о чем вы там еще говорили, — Анна красноречиво покосившись в направлении комнат где притихли дети, мягко высвободилась из объятий мужа.

Ратников хоть был и не прочь еще некоторое время ощущать «изгиб ее бедра», тем не менее подчинился и стал удовлетворять любопытство жены:

— Он еще спрашивал, часто ли у нас тут разводятся?

— А ты что?

— Я как есть сказал. А он тут же всех здешних женщин в декабристки произвел. Странный какой-то полковник.

— Не вижу ничего странного. Он из совсем иного мира, и наша жизнь ему просто дикой показалась, — высказала свое мнение Анна.

— Ну, так уж и дикой. Он что в другой Армии служил, или в другой стране жил? — возразил Ратников.

— Не в этом дело. Просто такие люди в другой атмосфере с детства воспитываются, в других квартирах живут, их родители не по дырам, а по столицам и заграницам служат. Детьми они в Артэке отдыхали, регулярно Большой, Ленком, Мариинку и прочие лучшие театры посещают, имеют такой же круг общения. И в санатории в бархатный сезон ездят. Помнишь, что тебе в «Жемчужине» старик-ветеран говорил?…. Потому он наверняка ужаснулся всему, что увидел у нас на «точке». Он, возможно, даже не знает, что большая часть страны живет еще хуже, а в нашей жизни тоже могут быть свои прелести, — вдруг сделала совершенно неожиданный вывод Анна.