Глава вторая

Жизнь шла своим чередом, и Аврелия все реже вспо­минала праздник святого Георгия и свою случай­ную встречу с красивым чужестранцем. Она бы, может, вовсе перестала об этом думать, если бы ее увлекли но­вые впечатления. Но все было по-прежнему, и такие поклонни­ки, как Филипп и тем более Ошин, не занимали ее ум и сердце.

Зато Раиса бегала радостная и рассказывала подругам, что у нее с Бальдасаре уже все слажено, дело идет к свадьбе. Она явно гордилась обретением такого красавца жениха, хотя Кириена не очень-то верила в честные намерения Бальдасаре.

— Наверное, этот ловкач хочет получить какую-то выгоду от мастера Ореста, а потом бросить нашу глупышку Раису, — говорила она Аврелии.

— Но будем все же надеяться, что дело закончится пристой­но, — отвечала Аврелия, которой, несмотря ни на что, было жаль оставшуюся без матери Раису. — У них свадьба уже назначена на конец августа, после дожинок^[28]. А осенью, когда Ро­ман с отцом вернутся, тебя тоже выдадим замуж.

— Дай-то Бог, чтоб вернулись поскорей. — Кириена пере­крестилась, а потом с улыбкой подзадорила подругу: — Тогда и тебе пора замуж, чтоб от нас не отставала!

— О, мне, наверное, еще долго предписано ходить в дев­ках, — смеясь, махнула рукой Аврелия.

— Заморского принца ждешь?

— Нет, чтобы ждать принца, надо самой быть принцессой.

— Уж тебе-то жаловаться! Такая красавица, да еще из бла­городной и состоятельной семьи! Только погляди вокруг — столько женихов увидишь!

— Женихи, может, и есть, да все не мои.

— Неужели же твое сердечко ни разу не екнуло и не подска­зало: вот он, мой!

— Ну, я хоть и родилась весной, а сердце у меня какое-то зимнее, холодное, все время молчит!

Так, отшучиваясь, Аврелия уходила от щекотливых разго­воров и сама почти поверила в то, что не думает о сердечных делах.

И то сказать, не до свадебных мыслей было в городе, охва­ченном тревожным ожиданием. На кораблях прибывали в Ка­фу вести о том, что Баязид Молниеносный, несколько лет блокировавший Константинополь с суши, теперь готовится окончательно завоевать византийскую столицу и перекрыть выход к Черному морю, тем самым нанеся непоправимый урон и таврийским городам, живущим в основном морской торговлей.

Священники в православных и католических храмах Кафы молились об избавлении христианских стран от османской угрозы. Отважные генуэзские капитаны, проникавшие в Чер­ное море через наполовину перекрытый Босфор, сообщали о зловещих приготовлениях и обстреле с азиатского берега пролива. Но потом в город стали проникать и другие вести, не менее грозные, но в чем-то и обнадеживающие: будто войско Тимура двинулось в Малую Азию и уже захватило города Кеман и Сивас. Следующей его целью могла стать османская сто­лица Анкара. Невозможно было предугадать, чем закончится битва двух азиатских драконов, но их столкновение по край­ней мере давало надежду, что они ослабят друг друга.

По вечерам, собираясь на улицах, возле храмов или в тавер­нах, кафинцы спорили, чья победа для них предпочтительнее: Баязида или Тимура. Одни склонялись к тому, что Тимур, хоть и ужасен, но не так опасен, потому что его главные владения находятся дальше от Таврики, чем земли османов, стремящих­ся прибрать к рукам все Черное море. Другие же вспоминали, как семь лет назад Тимур уже проникал в Таврику, грабил Ка­фу и другие города, и сейчас нет уверенности, что, разбив Баязида, он не двинется дальше, угрожая северному побережью Черного моря. Аврелия, как и все жители Кафы, особенно женщины, боялась неспокойных времен, грозивших войной, и с грустью думала о том, что теперь не скоро повторится в го­роде такой праздник, как был в начале мая, на день святого Георгия.

И вдруг в августе Кафа внезапно приободрилась, словно об­надеживающее поветрие пришло к ней из-за моря вместе с ве­стью о том, что войска Баязида разгромлены в битве при Анкаре, а сам он взят в плен. Поражение султана было спасением для Константинополя, но никто не знал, как поведет себя дальше победитель. Генуэзцы поспешили поднять штандарт Тимура над башнями крепости Пера в бухте Золотой Рог, а император Кон­стантинополя и султан Египта назвали себя его данниками. Да­же европейские короли поздравили эмира с победой. Но озна­чало ли это спокойную жизнь для Кафы и других таврийских городов? Ибо кто знал, куда двинется дальше непредсказуемый Тамербек?

Но скоро тайные генуэзские посланники, прибывшие к консулу, доложили, что восточный завоеватель после захва­та турецких городов собирается повернуть свое войско назад, к Самарканду, чтобы готовить большой поход на Китай. Это означало, что северным берегам Черного моря наступление Тимура не грозит.

Известие было для Кафы столь важным, что заслуживало праздника. К тому же консул Константине Леркари, мать ко­торого была гречанкой, не мог не выразить свою радость по поводу спасения Константинополя. Торжественные службы и шествия были приурочены к наступившему в это время празднику Перенесения из Эдессы в Константинополь Неру­котворного Образа (Убруса) Господа Иисуса Христа^[29], который православные христиане еще называли Спасом на полотне. Разумеется, танцев и гуляний, как надень святого Георгия, не предполагалось, но настроение в городе все равно царило праздничное, приподнятое.

А в семье Латино к Священному Убрусу всегда было особое отношение — как и к Святой чаше, первым местом хранения которой в древности тоже был город Эдесса. Аврелия знала, что с чашей связана какая-то семейная легенда, но в подроб­ности родители ее не посвящали. Когда она спрашивала их об этом, мать-православная рассказывала ей о чаше Евхаристии, а отец-католик — о Святом Граале. И оба они утверждали, что след Святой чаши издавна оставлен в пещерных храмах Таврики, где побывали первые христиане, жившие в те времена, когда церковь еще не делилась на западную и восточную.

К празднику была приурочена ярмарка, на которую съеха­лись со своим урожаем поселяне из окрестных деревень, и, как обычно к Спасу на полотне, начались первые торги холстами из недавно собранного льна. Это торговое оживление радова­ло Аврелию уже тем, что ее мать со служанками была занята покупками и позволяла дочери проводить праздничный день с подругами.

Аврелия не преминула воспользоваться этой относительной свободой и поспешила с Кириеной на берег моря, к корабель­ным причалам, где чаще всего горожане и узнавали последние новости из разных стран света.

Скоро их догнала Раиса в сопровождении Бальдасаре, уже официально объявленного ее женихом. Она показала новый браслет, подаренный ей отцом к обручению, и похвасталась, что Бальдасаре заказал для нее у ювелира ожерелье, которое вот-вот будет готово. Затем, оглянувшись на жениха, игриво спросила:

— А как же парусные гонки? Ты говорил, они сегодня бу­дут. Мои подруги тоже хотели бы на них посмотреть.

— Похоже, что консульский казначей поскупился выделить на это деньги, — с усмешкой заметил Бальдасаре. — Однако, если моя невеста и ее подруги желают морских развлечений, мы с Гварко можем это устроить.

Он оглянулся на своего спутника — невысокого, но крепко сбитого генуэзца, который, выйдя из-за спины Бальдасаре, молча поклонился девушкам.

— Вы будете обгонять друг друга на парусниках? — засмея­лась Кириена.

— Нет, они будут загонять в море скупых консульских чи­новников, — в тон ей сказала Аврелия.

Раиса всплеснула руками, покачала головой и с победонос­ным видом объявила девушкам:

— Хоть вы и насмешницы, но ужасно непонятливые! Баль­дасаре и Гварко покатают нас по морю на парусной лодке! Раз­ве это не интересно — посмотреть с моря на Кафу?

— По-моему, очень интересно! —обрадовалась Аврелия. — Правда ведь, Кириена?

Подруга тоже была охвачена праздничным настроением, но все-таки засомневалась:

— А твоя матушка не будет возражать? Она же тебя к морю не подпускает.

— А мы ничего не скажем синьоре Марине! — с беспечным видом заявил Бальдасаре.

— И правда, — поддержала его Раиса, — зачем вашим ма­тушкам знать о каждом вашем шаге? Или, может, вы боитесь, подруги? А с виду такие смелые! Да вы не сомневайтесь, лод­ка прочная, надежная, ее мой отец строил, а он мастер своего дела.

— И море сейчас спокойное, — добавил Бальдасаре.

Аврелия мечтательно посмотрела вдаль, на сверкающую под

солнцем синюю равнину. Жизнь Кафы была так тесно связа­на с морем, что оно казалось для города средоточием всего са­мого важного и интересного. По морю прибывали не только товары, но и новости со всех концов света, обычаи, слухи, мо­ды. По морю приплывали не только купцы, солдаты и авантю­ристы, но также образованные люди, привозившие с собой но­вые учения, знания, изобретения, книги и картины. Морская дорога не раз выручала город, когда он осаждался с суши. Но море могло быть и источником скорби — особенно для плен­ников, которых увозили на кораблях в далекие края, чтобы продать в рабство. Эта вольная стихия, омывавшая берега Ка­фы, бывала и ласковой и грозной, но никогда не оставляла рав­нодушными тех, кто хоть раз прочувствовал ее красоту и силу.

Море всегда влекло Аврелию, но родители старались дер­жать ее подальше от берега. Она понимала, что это из-за Примаверы: вначале они думали, что их девочка погибла в морской пучине, потом узнали, что разбойники увезли ее по морю. Так или иначе, получалось, что море отняло у них старшую дочь, и они оберегали от него младшую.

Но Аврелия, понимая родительские опасения, все же чув­ствовала подспудную обиду оттого, что ее лишили доступа к стихии, которая казалась девушке самой прекрасной и могу­чей на свете. Лишь раз Аврелии довелось плыть на отцовском корабле из Кафы в Солдайю. И, хотя близко к борту ее не под­пускали, все же это плавание осталось в ее памяти как одно из самых ярких впечатлений жизни.

И вот сейчас ей вдруг представился случай вновь соприкос­нуться с морем — и даже еще ближе, чем раньше. Теперь она сможет смотреть на волны не с высоты палубы, а дотронуться до них рукой, чувствуя мягкое покачивание лодки и соленые брызги на своем лице. Могла ли девушка отказаться от такого удовольствия!

— Мне давно хотелось на морскую прогулку! — объявила она весело. — Отчего бы и не сейчас, во время праздника? Ну же, Кириена?

Подруга, которая тоже была не прочь покататься на лодке, не стала возражать, и, отбросив всякие сомнения, девушки пошли вслед за Бальдасаре и Раисой мимо причалов, где сто­яли галеры, каракки, фусты и тяжелые купеческие навы, в ту сторону, где у самого берега покачивались маленькие суда — лодки, шлюпки и баркасы.

Парусная лодка, изготовленная в мастерской Ореста, вы­глядела внушительно, словно маленький кораблик: прочный широкий корпус, высокие борта, руль. Разместившись на удоб­ном сиденье, девушки возбужденно зачирикали, когда здоро­вяк Гварко оттолкнулся веслом от причала и лодку качнуло. Аврелия не без опаски огляделась вокруг: как бы поблизости не оказалось людей, которые могут рассказать Марине, что ее дочь самовольно отправилась на морскую прогулку. Но, не увидев знакомых лиц, она успокоилась.

Бальдасаре сел к рулю и весело подмигнул девушкам:

— Ну что, первые красавицы Кафы? Еще немного — и вы почувствуете себя морскими принцессами!

Раиса весело рассмеялась, довольная, что ее, сидящую ря­дом с Аврелией и Кириеной, тоже причислили к первым кра­савицам.

Гварко, ловко управлявшийся с парусом, направил его по ветру, и скоро прочная, но легкая лодка уже резво скользила по волнам в сторону мыса Святого Ильи, что выступал далеко в море и был западной границей кафинского залива.

Быстрота парусника, пронзительная синева и опьяняющий запах моря, крики чаек, плеск волн, дыхание ветра, вид при­брежных холмов в лучах солнца — все это привело Аврелию в такой восторг, что она, раскинув руки, закричала:

— Ура, мы летим!.. Эвоэ!..

Подруги разделяли ее настроение и хохотали вместе с ней, радуясь красоте стихии, кипению жизни и собственной моло­дости.

Они и не заметили, как лодка, обогнув мыс, оказалась за пределами кафинской бухты и город скрылся из виду.

Впереди на якоре стоял корабль, на который девушки вна­чале не обратили внимания — тем более что судно по виду бы­ло христианским и могло принадлежать какому-нибудь куп­цу. Но через несколько минут Аврелия вдруг заметила, как Бальдасаре и Гварко перемигнулись и один тихо сказал дру­гому:

— Коршун на месте, это хорошо.

— Коршун? Вы сказали «коршун»? — повторила Аврелия громко — так, чтобы слышали подруги.

Девушки разом насторожились. По городу с недавних пор бродили слухи о турецком корабле, который под христианским флагом появляется у берегов Таврики, чтобы набить свои трюмы живым товаром. Капитан этого корабля — человек неиз­вестно какой национальности и веры — был прозван за стре­мительность и свирепость Морским Коршуном.

— Успокойтесь, красавицы, — рассмеялся Бальдасаре. — Разве плохо покататься на таком быстром корабле, как этот?

Он кивнул на подозрительный парусник, который, сняв­шись с якоря, начал медленно сближаться с лодкой.

— Сейчас же поворачивайте назад, в Кафу! — срывающим­ся голосом крикнула Аврелия.

Но Бальдасаре только посмеивался, делая какие-то знаки Гварко, а лодка продолжала скользить в направлении корабля.

— Вы собираетесь продать нас Коршуну?! — с ужасом дога­далась Кириена.

— Не Коршуну, а Грозовой Туче! — объявил генуэзец, пе­реглянувшись с сообщником.

— Бальдасаре, опомнись! — воззвала к жениху Раиса. — Не пугай нас такими шутками! Ты же обещал, что это будет весе­лая прогулка!

— А она и будет веселой! — ответил он, ухмыляясь. — А глав­ное — прибыльной.

Раиса подалась вперед, пытаясь схватить за руку Гварко, на­правлявшего парус, и тогда Бальдасаре крикнул ему:

— Эй, здоровяк, сними с нее браслет, пока она случайно не свалилась в воду! Пожалуй, отцовский подарочек стоит дороже, чем сама невеста.

Гварко хотел уже выполнить указание сообщника, но тут случилось неожиданное: Раиса, встав во весь рост, прыгнула за борт и быстрыми саженками поплыла к берегу.

Бальдасаре ругнулся от досады, но не выпустил руль.

— Эту держи! — крикнул он Гварко, указывая на Кириену. — А золотоволосая никуда не денется, не умеет плавать!

Здоровяк железной хваткой сжал руку Кириены и кивнул в сторону уплывающей Раисы:

— А как же эта? Ведь уйдет! Еще и расскажет обо всем в Кафе!

— Вряд ли у нее хватит сил доплыть до берега, — махнул ру­кой Бальдасаре. — Ладно, эта дурнушка не такая уж большая потеря, браслет больше жалко, чем ее. Ты, главное, удержи этих двух красоток — уж они-то дорогой товар. Особенно зо­лотоволосая. Слышишь, Аврелия, ты не захотела принести мне удовольствие в постели, так теперь принесешь хорошую при­быль. Может, окажешься во дворце султана или эмира.

Еще никогда в жизни Аврелия так не жалела, что не умеет плавать. Она с завистью посмотрела вслед удаляющейся Раи­се, голова которой мелькала между волнами, и вдруг, в порыве отчаяния, решила, что лучше оказаться на морском дне, чем в рабстве.

— Прости, Кириена! — крикнула она подруге, которую крепко удерживал за руку генуэзец, и, перекрестившись, на­клонилась к борту лодки.

— Куда?! — крикнул Гварко, схватив ее за плечо своими цепкими пальцами. — Эй, Угуччоне, ты же сказал, что эта дев­ка не умеет плавать!

— Не умеет, но, видно, решила утопиться, — пробурчал его сообщник и, бросив руль, кинулся к Гварко, помогая удержи­вать пленниц. — Черт бы побрал этих набожных красоток! Предпочитают стать кормом для рыб, чем нежиться в роскош­ном гареме.

— Угуччоне? Тебя зовут Угуччоне, а не Бальдасаре? — Ав­релия с ненавистью посмотрела на своего бывшего поклонни­ка. — Недаром мои родители и я с самого начала почувствова­ли твою фальшь. Бедная, глупая Раиса, только она могла тебе поверить!

— Но и вы с Кириеной сегодня мне поверили, когда сели в лодку, — ухмыльнулся Угуччоне, заламывая девушке руки.

— Будь проклята та минута, когда мы вам поверили! — вос­кликнула Кириена, тщетно пытаясь вывернуться из медвежьих объятий Гварко.

Одновременно с ней и Аврелия предприняла попытку осво­бодиться, изо всей силы ударив Угуччоне каблуком по ступне, а зубами вцепившись ему в руку. Генуэзец взвыл от боли и с яростью дернул девушку за волосы, а потом резким толч­ком повалил ее на дно лодки.

— Придется связать этих фурий, чтоб не брыкались, — ска­зал он злобно. — Давай веревку, Гварко!

Кириена, осознав, что выхода нет, стала просить похитите­лей повернуть лодку обратно, обещала, что родители ее и Ав­релии заплатят за дочерей хороший выкуп.

— Поздно! — Угуччоне захохотал каким-то демоническим смехом. — Коршун уже увидел свою добычу и ни за что ее не выпустит! Да и не хочу я иметь дело с вашими родителями, слишком это рискованно! Куда надежней вас продать!

Пока генуэзцы связывали девушек, лодка, потеряв управле­ние, кренилась то в одну, то в другую сторону. Аврелия мыс­ленно просила Бога, чтобы злосчастное суденышко перевер­нулось и помогло ей утонуть. Рядом она услышала тихий голос Кириены, которая просила о том же:

— Господи, сделай так, чтоб эту лодку поглотила пучина!

Чувствуя свою невольную вину перед подругой, Аврелия об­ратилась к ней:

— Прости меня, Кириена, что я подбила тебя на эту прогул­ку! Ты пыталась меня предостеречь, напоминала о матушки­ном запрете, а я...

— Не только твоя вина, я тоже оказалась глупой, — отклик­нулась Кириена. — Давай молить Бога, чтоб он дал нам свободу или забрал на небеса!

— Тщетные мольбы! — засмеялся Угуччоне, услышав разго­вор девушек. — Лодку не поглотит пучина, и скоро вы будете на корабле. А уж корабль тем более не перевернется и доставит вас, как лакомство, к столу восточных владык.

Через минуту Аврелия уже лежала, связанная, на дне лодки и с ужасом наблюдала, как на фоне синего неба все крупнее, все ближе становятся, нависая, паруса турецкого корабля, ко­торые напоминали ей сейчас серые крылья коршуна, приле­тевшего за своей добычей, или грозную тучу, готовую обру­шиться на несчастных пленниц стрелами молний.

Главная мысль девушки сейчас была о близких: о том, ка­ким безысходным отчаянием закончится для матери светлый праздничный день и каким горьким будет возвращение отца и брата в Кафу.