6

Свежеопавшие листья прилипали к подошвам, желая бежать с улиц в помещения, где можно обсохнуть, вернуть цвет, шепот, достоинство. Но понятно было, что всем не спастись, более того: не спасется ни один.

Во вторник проводились съемки для компьютерного проекта, который держался втайне ото всех, хотя руководил им самый болтливый человек в Москве и Московской области. С лицом, розовым от инициативы, Звонарев бегал по «Почте» с пластиковым стаканчиком в одной руке, с куском бисквитного рулета — в другой и энергично мешал участникам съемок, равно как и всем остальным. Казалось, повесу, заточенного в монастырь, только что вернули из ссылки и тут же пригласили на вечеринку в кругу друзей-шалопаев. Звонарев упивался своими жестами, командами, остроумными репликами, ярким светом в переговорной, превращенной в студию, а главное, героиней съемок.

Это была молодая женщина, воплощавшая рубенсовское великолепие, каждая деталь ее пела гимн плодородию, если не считать выражения лица, говорившего и гимнам, и самому плодородию решительное «нет». Возможно, кислая нотка в обильном букете прелестей была вызвана как раз чрезмерной бойкостью Павла Звонарева, который время от времени кричал оператору или фотографу, размахивая очередным куском еды:

— Брат, пойми, слишком пресный ракурс! Объемами лучше переиграть, чем недоиграть.

Красавица презрительно смотрела мимо Звонарева и двигалась с космическим равнодушием основательного небесного тела.

— Чуточку капризней, Наталья, малость кокетливей! Нужен огонек, девонька моя! Огоньку не найдется?

— Павел, я не курю, — отвечала дива ванильно-мороженым голосом.

— Чиркните бедром, родная, дайте нам искру! — волновался Павел. — Мы должны разбудить вашего мужчину, а вы своими ракурсами даже маньяка накофеиненного убаюкаете.

— Вас же не убаюкала.

— Черт! По-моему, эту колбасу провернули прямо из Красной книги. — Звонарев взмахнул бутербродом.

— Павел Дмитриевич! Черно-белую сюиту будем снимать? — спросил фотограф в маленькой шляпе и с серебряной серьгой в виде глаза.

— Зачем че-бэ для такой цветущей женщины!

После серии снимков и видеодублей в атласном халатике настал черед испанских кружев, испанские кружева сменил шафрановый купальник, а после купальника Наталья потребовала удалиться посторонних, которых Звонарев вытолкал в считаные секунды.

— Товарищи! Товарищи! Нам атмосферка нужна, ароматы высших сфер. Ну чего вы тут не видели? Ничего не видели? Так не о чем и жалеть.

Однако лишенная душевной тонкости модель категорически причислила к посторонним и самого Звонарева. Павел распушился, прибавив от возмущения в росте, объеме, весе и молитвенно закричал, что он продюсер проекта и непременно должен приглядывать за сессией, что он как врач, как ученый, как представитель другого биологического вида. Но все было напрасно. Наталья встала с кожаного дивана, потянулась к ширме, на которой висело ее платье и сказала:

— Вид или не вид, я при посторонних не готова. Если тут каждый продюсер глазеть намылился, я ухожу. Свою заведите.

Звонарев, искрясь статическим электричеством неправедного гнева, выскочил в коридор, а после ходил по всем комнатам и жаловался, что его, прародителя идей и виртуального художника, отлучают, как Григоровича от Большого театра.

— Да, я не евнух и не обещал! Но работа есть работа, так ведь? Хочешь не хочешь, ее надо делать!

— Особенно если так сильно хочешь, — заметил Кемер-Кусинский с почти незаметным сочувствием.