Отец всю жизнь увлекался джазом. На его очередной день рождения я неизменно дарил ему новый альбом Оскара Петерсона или Эррола Гарнета, его любимых пианистов. У нас в доме всегда стоял рояль, но он на нем почти не играл. Вероятно, чтобы не вспоминать о своих несчастливых молодых годах. Он точно так же сердился на клавиатуру, как и на испанский язык, на котором отказывался говорить.

Думая, что он один, отец иногда наигрывал мелодии «Sweet Lorraine» или «Sophisticated Lady». Пальцы по-прежнему подчинялись ему, только слегка огрубели. Стремясь во всем к совершенству, он не хотел, чтобы кто-нибудь слышал, как он играет.

— Я играю, как свинья, мне следовало бы больше упражняться.

Отец жаловался, что недостаточно разрабатывал левую, когда играл в барах. А ведь именно эта рука сообщала ритм игре и обеспечивала ему успех. Не одобряя людей, которые садятся за рояль в конце вечера, чтобы побренчать, он считал, что ни они, ни он сам не имеют права играть то, что он называл «всякой бузой». Такая скромность объяснялась его бесконечным уважением к профессиональным музыкантам, равняться на которых он не считал для себя возможным. Его желание во всем достигать совершенства лишило нас возможности оценить его талант пианиста.