29 

В старой квартире на улице Чаплыгина, где дружно проживали отставная интеллигентка-учительница, крепкая глухая старуха крестьянских корней и мягкий добродушный Толик, страдающий запоями, зачастую разгорались философско-политические дебаты. Начинала Дарья Титовна, вернувшаяся из очередного похода в магазин — несмотря на свои преклонные годы, она исполняла в сложившемся симбиозе роль снабженца, тогда как Толик был многопрофильным мастеровым, а Илария Павловна — мозговым центром по решению всех проблем.

— Счас вот шла, — громким голосом тугоухой рассказывала Дарья Титовна. — А во дворе малолетка с папиросой, от горшка два вершка. Ему еще мамкину титьку сосать, вместо того чтоб дымить-то!..

— А скверик за переулком сносить будут, — в другой раз начинала она. — Новую домину отгрохают, так сколько квартир можно распродать! На что им скверик-то, им бы денежки хапнуть!..

— Кефир с творогом опять дорожают! — звучало в передней после ее очередного похода. — Что ни день, дороже. Чего дождемся, по сто рублей за кефир?

Такие речи не оставляли соседей равнодушными. Первым откликался Толик, ругательски ругая власть, которая «Бушу в рот смотрит, а до своих ей дела нет». Сперва Дарья Титовна поддакивала, но вскоре ополчалась против того же Толика:

— А ты горазд на слова! Молодой мужик, пошел бы протест свой выразил!

— Да какой протест? — Толик, за секунду до того ощущавший сладость солидарности, оказывался уязвлен в своих лучших чувствах. — Да меня в отделение заберут, и все! Люди целыми тысячами бастуют, и то властям наплевать!

— Оттого и наплевать, что вы все бездельники. Только языком молоть молодцы. А дела пусть по щучьему веленью!

— Тетя Лара, скажите ей, что в одиночку ничего нельзя сделать, — взывал искренне страдающий Толик.

— А ты не в одиночку! — распалясь, кричала старуха. — Сколь по стране таких, как ты! Либо нам, старухам, с клюшками-костылями против власти идти?

— Успокойтесь, мои дорогие, — пыталась прорваться Илария Павловна. — Конечно, и от нас зависит. И все же Толику идти никуда не надо, это по-другому делается...

— Как?! — кричала Дарья Титовна, размахивая в азарте ковшом, куда собиралась налить молока.

— Как?.. — с детской заинтересованностью спрашивал Толик.

Иларии Павловне и самой хотелось выговориться, разобраться в этом главном, глубоко тревожащем душу вопросе. Быть иль не быть — иначе говоря, возродится ли Россия. Но любимые соседи в собеседники не годились. Дарья Титовна была несколько туповата и не понимала тонкостей времени, в любой вопрос она стремилась внести дух своей краснознаменной молодости. Что же касается Толика, существовала опасность его взволновать, нарушить хрупкое душевное равновесие этого великовозрастного мальчишки, не выдержавшего жизненных испытаний. И тогда, глядишь, жди внепланового запоя.

Но с некоторых пор у Иларии Павловны появилась благодарная слушательница. Бывшая и вновь обретенная ученица, хрупкая Снегурочка, беленький первоцвет, только что пробивший своей слабой никнущей головкой ледяную корку, — вот какой вошла Нюта в квартиру на улице Чаплыгина. Она вызывала жалость и нежность, готовность помочь, позаботиться, утешить. Ведь это надо же, что за страсть пережил ребенок, как выразилась Дарья Титовна, узнав, откуда попала к ним эта девочка. А Толик вовсе так и кружил вокруг, не зная, чем услужить, и зажимал кулаком временами нападающий на него надсадный кашель.

Нюта каждый день посещала реабилитационное отделение Душепопечительского центра, а потом возвращалась в эту старинную квартиру, где пахло сухим деревом и давно выветрившимися духами. Похоже, она обрела здесь семью; вновь, как в детстве, стала центром жизни людей намного старше ее. Только, пожалуй, Толик мог претендовать на некоторую относительную молодость, но и он по возрасту почти годился Нюте в отцы.

И в этой атмосфере она расцветала. Бледный цветочек с каждым днем все больше расправлял лепестки и уже не держал головку поникшей. Возможно, здесь также играла роль психотерапия, лекарства, получаемые Нютой в центре. Так или иначе, она перестала говорить о смерти, ела уже не только бульон, но все, что наперебой готовили для нее на своих закоптелых конфорках обе хозяйки. Даже Толик однажды пытался испечь какое-то печенье по рецепту генеральши из военного городка, где он когда-то жил. Печенье подгорело, но Нюта его все-таки попробовала — так было жаль донельзя смущенного кулинара.

Однако главный признак выздоровления заключался в том, что Нюту теперь интересовало будущее. Не столько собственное — она еще недостаточно отдохнула в настоящем, чтобы заглядывать вперед, — сколько будущее вообще, тот самый вопрос, которым на свой лад болели все обитатели старинной квартиры. Быть иль не быть, чего дождемся, возродится Россия или нет.

— Илария Павловна, — спрашивала Нюта, — разве тоталитарные секты не запрещены законом? Если, к примеру, я пойду в милицию и расскажу обо всем, что там делают с людьми, туда не пошлют спецназ?

— Не пошлют, — вздыхала в ответ учительница. — Потому что определение тоталитарной надо доказывать через суд, а суды таких дел очень не любят. Боятся давления на разных уровнях. Ну и взятки, само собой, — ведь секты у нас богатые. Вот ты отдала им деньги за свою квартиру...

— Но ведь это просто концлагерь, как вот в войну! Неужели никого не трогает, что люди там погибают?!

— Может быть, и трогает, но не настолько, чтобы рисковать собой и своими близкими. Если бороться против сект, надо посвятить этому всю жизнь.

— Но как это все случилось... как они вообще... ведь раньше их не было!

— В девяностые годы, моя дорогая, — вздохнула Илария Павловна, — в стране возникла полная неразбериха, и вот тогда они хлынули к нам и укоренились. Людям хотелось найти Бога, а свою православную религию мало кто знал. К тому же сектанты умело принялись за пропаганду; на это были пущены большие средства...

— Откуда? — требовательно вопрошала беленькая Снегурочка.

— Из-за рубежа. Что ты думаешь, там не знали, что люди в сектах будут вымирать? Верный способ ослабить Россию — сделать так, чтобы часть населения попала в секты. А еще большую часть приучить к наркотикам, а третьей предоставить спиваться, четвертую пристрастить ко всяким половым извращениям... Таким образом человек теряет в себе волю, стремленье к добру и здравый смысл тоже. Вот возьми Толика — он добрый малый, но понимания ситуации у него нет — все валит в одну кучу.

Услышав о Толике, Нюта застеснялась и слегка отвела головку в сторону. Илария Павловна чуть заметно усмехнулась. Что ж, это лучшее лекарство для девушки, когда кто-то ходит вокруг нее на цыпочках, изумляясь тому новому для себя миру, который в ней открывает. Что касается самого Толика, то и тут не придумаешь ничего полезней. Ему как раз не хватало в жизни такой привязанности, сочетающей мужские и отцовские чувства, плюс человеческое преклонение перед голубиной высотой — белизной — непорочностью. Одним словом, по Пушкину: «Чистейшей прелести чистейший образец».

— Анатолий Василич говорит, что ничего нельзя сделать, — высоким голоском пай-девочки произнесла Нюта. Послушать ее, так и не скажешь, что вырвалась из секты, навидалась ужасов жизни. — В смысле для людей, для страны. А Дарья Титовна считает, что надо брать палки и кастрюли и идти выражать власти свой протест. Как вы считаете, кто прав?

— Никто и оба, — чуть подумав, ответила Илария Павловна. — Если ничего не делать, ничего и не будет. Как сказал Шекспир, «из ничего не выйдет ничего!».

— А я привела Анатолию Васильевичу пословицу «под лежачий камень вода не течет».

— Да ты молодец, Анюта, не зря я тебя когда-то учила русским пословицам!.. Но Дарья Титовна тоже не права. Допустим, возьмем мы все по палке, а кого бить? Получится, как у Пушкина — русский бунт, бессмысленный и жестокий. В основном невинные люди пострадают, а толку чуть.

— Как же тогда? — подумав, спросила Нюта.

— Все и вся зависит от того, каков человек, каково общество. Потому что происходящее в жизни сперва происходит в сознании людей. Возьми Французскую революцию — ей предшествовало идейное течение, именуемое Просвещением. Вольтер, Руссо, Монтескье. Они ниспровергали нравственные и общественные идеалы, а вскоре французы изобрели гильотину. Или вот Гитлер ударился в практическую магию, и через несколько лет тысячи людей сгорели в концлагерях на салотопках.

— Ужас какой... — поежилась Нюта.

— Есть и противоположные примеры. Скажем, наш народ принял православное крещение и на три века стал процветающим европейским государством — Киевской Русью. Но как только князья отринули идею единства и братолюбия, Русь попала под ордынское иго. А вернулись к ней — и тут тебе Куликовская битва, Великое стояние на Угре, а потом — «Московское очищение» после Смутного времени, Полтава, Бородино, битва под Москвой, Сталинградская, на Курской дуге и за Берлин! Конечно, я многое пропустила... Но принцип ясен: это как бы линия электропередач, где каждая вышка — определенное поколение, а передающийся по проводам ток — героизм...

— А может быть так, что эта цепь... оборвется? — с испугом спросила Нюта.

— Я полагаю, в этом весь вопрос. Враги России хотят ее оборвать. И работают на это.

— Так ведь у них получается! — воскликнула Нюта, закусив бледную губку. — Как вы сказали: сначала все происходит в сознании, а потом в жизни. Если кто-то готов на преступление, он его рано или поздно совершит. А у нас сейчас готов каждый второй. Ведь стоит только телевизор смотреть почаще, и тебе захочется убивать!

Илария Павловна обняла Нюту за плечи:

— Ты права, девочка. Поэтому многим кажется, что уже все потеряно. Но есть одно обстоятельство, на которое можно возлагать надежды.

Худенькое Нютино плечо напряглось в ожидании ключевого решающего слова. Но Илария Павловна выдержала паузу, потому что и для нее самой оно значило чрезвычайно много. В нем заключался ответ на всеобъемлющее «быть иль не быть».

—Так что же это такое?! — не выдержала Нюта.

— Я назову тебе несколько слов, значащих в данном случае одно и то же. Так ты лучше поймешь мою мысль.

— Называйте! — напряглась Нюта.

— Предрасположенность. Наследственность. Генная память. Духовное наследие. Помощь предков.

— Но ведь это все из прошлого, Илария Павловна!

— Ну да. Так ведь именно прошлое определяет настоящее и будущее, как корни дерева питают ствол и ветки. Стоит нам обратиться к своему прошлому, как изменится нынешняя жизнь, а потом будущее. Я полагаю, все зависит сейчас от того, воспримет ли общество идею духовности и единства, когда-то сформировавшую наше государство.

— Так ведь не воспринимают!

— Надежда умирает последней, — вздохнула Илария Павловна. — И сами мы плохо работаем над тем, чтобы показать молодому поколению: вот та единственная основа, на которой можно строить, не боясь, что рухнет. Если вы, молодежь, это поймете, считай, возрождение России состоялось.

— Так сразу?.. — мечтательно протянула Нюта.

— Как известно, русские долго запрягают, но быстро едут. Для нас главное начать.

Нюта помолчала, осмысливая услышанное. Эта девочка с лету все схватывала, вероятно, потому, что ей уже пришлось много пострадать. Это тоже идея, заложенная в русском менталитете, — страдания очищают и возвышают как личность, так и все общество в целом. Если зло превышает допустимый предел, а люди не хотят каяться, настает черед катаклизмов, болезней, войн — мир очищается страданием.

— А в чем права Дарья Титовна и в чем Анатолий Василич? — вдруг вернулась Нюта к началу разговора. — Вы сперва сказали, что они оба и правы и не правы.

— Анатолий Васильевич прав в том, что, пока общество в целом не воспримет идею возрождения, сделать ничего нельзя. А Дарья Титовна — в том, что для благоприятного исхода надо действовать, хотя и не так, как она себе представляет.

— Илария Павловна... — помолчав, снова заговорила девочка. — Скажите, а вот конкретно один человек... скажем, я сама — могу я сделать что-нибудь для того, чтобы все пошло хорошо?

— Еще бы! Представь себе больной организм, зараженный какой-то страшной болезнью. Тут каждая здоровая клетка ценна, не только сама по себе, но и как место, где вырабатывается противоядие. Если здоровые клетки сильней больных, даже при том, что их может быть меньше, — человек выздоравливает.

— Тетя Лара!.. — тихонько окликнул сзади незаметно подкравшийся Толик. — Я того... Можно вас на минуточку?

Она повернулась к Толику, но он переминался с ноги на ногу и ничего не говорил. Тогда Нюта, чуть усмехнувшись, вышла из кухни, прихватив с собой кастрюльку манной каши, варившейся во время этого философского разговора.

— Ты что, Толик?

— Я вот чего... Может, ей, Анюточке, вредно так долго разговаривать? Я хотел сказать — так серьезно?..

Надо же, подумала Илария Павловна. Вот она, любовь. На что уж Толик не отличался особой сметливостью, а тут сразу сообразил то, о чем сама она не подумала. Чересчур увлеклась беседой — ведь до сих пор не с кем было поговорить об этом всерьез. А девочка, конечно, еще не в том состоянии, чтобы справляться с эмоциональными перегрузками.

— Ты прав, Толик. Но зато Нюта больше не будет думать о смерти. Она осознала, сколь многое зависит сейчас от каждого человека, который понял главное.

— Что понял? — немного испугался Толик, для которого главным, безусловно, являлась его любовь к этой беленькой Снегурочке.

— Быть иль не быть, — непонятно ответила Илария Павловна.