24

У меня не было телефона Леонида Сергеевича, поэтому весь остаток дня я изнывала от невозможности ему позвонить. Наверное, он ждал меня в условленном месте, а потом решил, что я его обманула: сказала, что приду, и не пришла. Ведь он специально звонил за час до встречи, подтверждал нашу договоренность. Это было в то время, когда я искала у себя подходящий костюм или платье. А потом мама надоумила меня пойти за одеждой к Вальке, и там я застряла до позднего вечера. Но что мне было делать?

После того как «Скорая» уехала, баба Тося заснула. А мне пришлось успокаивать Вальку — у ней задним числом началась истерика, еще усилившаяся после того, как я рассказала ей про Рауля. От нежданной радости тоже бывают истерики. Валька требовала, чтобы я вновь и вновь пересказывала ей ход событий с того момента, как Рауль запер ее в ванной. Кто что сказал, и кто что ответил, и что после этого было. Мы ушли в кухню, чтоб не тревожить больную, и трепали языками до тех пор, пока они не стали у нас заплетаться. Тогда Валька догадалась принять немножко прописанного бабке лекарства, чтобы успокоиться. Но как только оно подействовало и я с чистой совестью собралась домой, пришла с дежурства Тамара Федоровна. Валька даже не звонила ей о том, что недавно бабушке было совсем плохо.

В общем, пришлось еще объяснять, что, как, почему. Хотя о возможном приезде Садика мы с Валькой, не сговариваясь, промолчали — боялись сглазить.

— А зачем Рауль приходил? — хлопала накрашенными ресницами Тамара Федоровна.

— Попрощаться с бабушкой хотел, ведь они раньше общались, — капризно тянула Валька: мол, сама, что ли, не понимаешь.

— Может быть, у него есть к нам претензии?

— Это у меня к нему должны быть претензии! — сверкнула глазами Валька. — И у тебя... А то взяла с него денег и думаешь, все теперь прекрасно! Да ты продала меня, понимаешь?

— Как ты с матерью разговариваешь!

Тут я толкнула Вальку под бок — молчи, мол, раз тебе теперь светит Садика растить — и ушла к своей мамочке, которая уже начала волноваться. Хорошо, она не знала, что я рассчитывала вернуться сразу, а то бы вовсе с ума сошла. Правда, на ее беспокойстве стоял рычаг блокировки — что я не где-нибудь, а у Вальки. С детства надежный адрес.

— Что ты ходишь, Мальвиночка, как потерянная? Иди поужинай и в постель. Нюту я уже покормила, она съела бульон с курочкой — и снова спать. Это ж надо, так истощиться девочке!

— Где я его теперь найду? — сквозь зубы пробормотала я.

— Кого, Мальвиночка?

— Леонида Сергеевича! Это тот, с которым мы должны были встретиться, чтобы идти в школу моделей!

— А он кто? — помолчав, спросила мама.

— Бомж с чердака! То есть журналист.

Мама с опаской на меня посмотрела, но ее воспитательным методом всегда было терпеливое ожидание. А я возликовала, поняв, что она снова спасла меня, моя милая мамочка — теперь я знала, где искать того, кто мне нужен. Хотя это было, конечно же, нелогично, да и вообще, с какой стати... Ведь он больше не ночует на чердаке. Но я уверилась, что чердак — это именно то самое место, которое мне надо посетить.

— Куда ты так поздно? — холодней, чем обычно, спросила мама.

— Схожу на чердак. Не волнуйся, мамуль, я скоро!..

— Ой, Мальвина, вот что мне больше всего не нравится в твоей работе, так это то, что ты должна бомжей выгонять. Ведь несчастные люди, им идти некуда! И потом, для молодой девушки... Да ты уж давно их не выгоняла, что ж теперь вздумала?

— Надо ж когда-то, — лицемерно ответила я.

— Ну так иди, пока они совсем спать не легли!

Но меня еще кое-что удерживало. Я посмотрелась в зеркало, поправила пробор в волосах, потом переодела кофточку. Мама наблюдала за мной с недоумением и наконец не выдержала:

— Да что ж такое, в конце концов! Либо ты сейчас же расскажешь мне все как есть, либо я не пущу тебя на чердак!

И тут я поняла, что мне впервые в жизни не хочется рассказывать обо всем маме. Во всяком случае, не сейчас. Когда я приду с чердака, мне уже, возможно, будет что рассказать. А пока я сама ничего не знаю...

— Мамочка, ну что рассказывать — разве ты не знаешь, я обязана... Такая у меня работа! — с этими словами я проворно выскользнула из квартиры и закрыла за собой дверь.

В подъезде было тихо, исправно светили желтые лампочки на каждом этаже. На сей раз я прошла мимо своей боевой швабры, приткнутой в уголке перед лестницей на чердак. Подумать только, когда-то я могла замахнуться ею на Леонида Сергеевича! От этой мысли мне стало неловко и в то же время приятно: не потому, что я скрытая садистка, а потому, что это рождало ощущение собственности, моих особых прав на этого человека. Тогда я брала швабру только для устрашения, теперь и вовсе не мыслила ее применить, но сама ситуация открывала для меня тот иллюзорный мир, в котором мы с Леонидом Сергеевичем с потрохами принадлежали друг другу.

Наверное, я покраснела, потому что к моим щекам прилила теплая волна. Вот не догадалась — надо было взять с собой зеркальце и пудреницу...

Чердак не пустовал, это было слышно по дыханию спящих. Вот досада, несколько человек! Теперь придется разговаривать с Леонидом Сергеевичем посреди этих распростертых тел, источающих крепкий кислый запах. Я как-то не подумала о такой вероятности, потому что последнее время перестала совершать рейды на чердак: мне было не до этого, да и очень уж с души воротило. А бомжи остаются бомжами — ночуют там, откуда не гонят. Конечно, беседовать в их обществе не обязательно — ведь Леонид Сергеевич может спуститься с чердака. Надо просто уведомить его, что я тут.

За несколько ступенек до входа в нос ударил тяжелый запах немытых тел и преющей одежды — этих заношенных телогреек, месяцами не сменяемых теплых штанов, в которых я вижу бомжей что зимой, что летом. Ведь и летом по ночам бывает холодно, особенно если лежать на голом каменном полу.

Я поднялась еще выше: запах стал гуще, а глаза приноровились к тусклому чердачному освещению. В запыленное маленькое окошко проникал луч уличного фонаря. На полу, сбившись кучей, спали бомжи — даже не скажешь сколько. То ли трое, то ли еще больше. Неподалеку стояли прислоненные к стенке костыли: ага, значит, одноногий бомж тоже здесь. Но где Леонид Сергеевич? В нынешнем своем статусе он не стал бы ночевать вместе с другими, хотя бы из боязни испортить свою шикарную одежду. Ну и из-за всего прочего... из-за меня, наконец. Но ведь и вообще на чердаке он должен был оказаться из-за меня! А его не было.

Мне вдруг стало как-то пусто, неинтересно, и, сверх того, я почувствовала усталость. Ведь целый день на ногах, дома надо за Нютой приглядывать, а тут еще у Вальки... Да и за себя волновалась, чего-то ждала, когда этот самый Леонид Сергеевич заговорил про школу моделей. Хотя в действительности все это сущая ерунда: чего уж тут ждать, на что надеяться? Какие волшебные перемены могут произойти в моей жизни? Нет, я была и останусь дворником Мальвиной, что само по себе несочетаемо, а потому просто смешно. И не нужно мне никаких обещаний, никаких встреч, на которые я не успеваю прийти, никаких надежд, лопающихся, как мыльный пузырь!

В качестве вечного дворника я тут же яростно взялась за исполнение своих служебных обязанностей:

— Это что еще такое! Кто вас сюда звал? А ну живенько ноги в руки и на выход! Пошли, пошли!..

Жаль, со мной не было моей боевой швабры, которая хоть и служила только для устрашения, но все-таки придавала мне вес в глазах противника. Теперь приходилось брать исключительно силой голосовых связок:

— Оглохли, что ли? Кому говорю: пошли!

Бомжи зашевелились, кто-то сказал нечто нечленораздельное, кто-то переменил позу. В первый раз за все время процесс изгнания бомжей приносил мне какое-то удовлетворение: с каждым следующим криком я выплескивала из себя некоторую порцию своего раздражения. И каждый раз мне хотелось кричать еще и еще.

— Вишь, разлеглись, как у себя дома!.. Сейчас милицию вызову!..

Мое неистовство возымело результат: бомжи завозились, сперва сели на полу, а потом постепенно начали принимать вертикальное положение. Одноногий стал нашаривать у стенки свои костыли. Я вдруг вспомнила, что это он притащил к нам бесчувственную Нюту, выброшенную на чердак из квартиры бизнесменов. И как только мне об этом подумалось, внизу раскрылась та самая дверь и вышел один из них — низкорослый мужик с узким лбом и выдающейся вперед волчьей челюстью.

— Хорош кричать — подкрепление пришло, — сказал он мне и плеснул в бомжей большую кружку воды. Они тут же завертелись на месте, стряхивая с себя ручейки и капли. Для них это было равнозначно катастрофе: ведь на улице декабрь, и в мокрой одежде не очень-то поночуешь. Узколобый с челюстью был доволен:

— Погодите, братки, я скоро собачку заведу — тогда еще веселей попляшете! А сейчас шагом марш во двор! Сушиться! Иду за новой кружкой воды: кто не спрятался, я не виноват!

— Зачем вы так... — начала было я, но мое горло уже осипло, и он, наверное, не услышал. Или сделал вид, что не слышит. Ему все это нравилось; из раскрытой двери квартиры было слышно, как полилась в кружку вода.

А бомжи наконец полностью пришли в себя. Все их замедленные движения, зевота, потирание глаз куда-то исчезли. Теперь они двигались, как в ускоренной прокрутке кинопленки: быстро, один за другим, мелькнули мимо меня и исчезли за поворотом лестницы. Только тот, что на костылях, несколько отстал, не поспевая за всеми.

Через минуту на лестничную площадку вернулся узколобый бизнесмен с волчьей челюстью. Позади него из квартиры выглядывали рабыни-швеи, одной из которых совсем недавно была наша Нюта. Та самая, которую тащил на руках отстающий бомж, торопливо постукивающий сейчас костылями.

— Кто не успел, тот опоздал! — крикнул узколобый с заново наполненной кружкой и обрушил вслед бомжу водяную радугу. Не знаю, как я сообразила сделать единственное, что тут можно было сделать. Кто-то словно подтолкнул меня вперед, мягко и невесомо. В общем, я оказалась между бомжом и этим идиотом с челюстью, как раз в зоне водяной радуги. Вследствие чего вымокла до нитки. Но мне-то что, я сейчас спущусь на свой этаж и переоденусь...

Дома ко мне кинулись мама и наконец проснувшаяся Нюта, которая после отдыха выглядела гораздо свежее. Обе стали ахать по поводу моей мокрой одежды. Мама вообще не хотела, чтобы я отныне связывалась с бомжами.

— Оставь ты их, пусть сидят себе на чердаке!

— Так я же дворник. Это часть моей работы, мамуля, ничего не поделаешь!

— Твое дело двор!

— Нет, и подъезд тоже. Вон Дуся из многоэтажки — у нее всегда чердак пустой, — вспомнила я свою учительницу в деле изгнания бомжей.

— Евдокии под семьдесят, а ты девушка...

— Ну и что?..

После того как я искупалась под радугой, мое настроение несколько поднялось, а теперь опять упало. Виной тому было слово «девушка» — оно вновь всколыхнуло во мне то, о чем я стремилась забыть: отсутствие на чердаке Леонида Сергеевича и, значит, его равнодушие ко мне. А я-то себе напридумывала...

Но было в маминой фразе и еще одно ключевое слово, способное повернуть мои мысли в ином направлении. Имя Евдокия. Я сразу вспомнила про свою княгиню, от рождения звавшуюся Евдокией, а потом, в монашестве, Евфросинией. Мне вдруг вновь захотелось вернуться к «Житию», которое я читала накануне, чтобы не думать больше ни о бомжах, ни о Леониде Сергеевиче. А кстати, кто это словно подтолкнул меня под руку, чтобы я загородила собой ковыляющего от водяных брызг бомжа? Вдруг это как раз она — Евдокия-Евфросиния?

Переодевшись и слегка успокоив маму, я рьяно взялась за домашние дела: уборка, постирушка, бульон для Нюты на завтра. Мне хотелось выкроить перед сном хотя бы полчасика свободного времени — на чтение «Жития». Я должна была торопиться, потому что настала уже глухая ночь, а вставать мне как дворнику предстояло чуть свет.