23

Зазвонил телефон.

— Тебя, — с удивлением сказала мама, передавая мне трубку. — Какой-то мужской голос.

Я думала, это отец Андрей, но оказалось — Леонид Сергеевич. И как только я его узнала, во мне изнутри поднялся радостный холодок, словно я глотнула ледяного шампанского (так было со мной один-единственный раз, на дне рождения Вальки).

— Мальвина? Ну вот, я кое-что для вас устроил, — сказал он так, что это ощущение сладкого холода закружилось во мне воронкой. — У вас сохранились наброски ваших моделей?

— Да... То есть нет.

Когда я увидела на конкурсе очень похожие модели, то вырвала из альбома эти листы. Почему-то мне казалось, что они уже в самом деле как будто не мои! И я не хотела хранить чужие эскизы, словно меня могли уличить в воровстве — меня, у которой все украли! Такая вот психологическая коллизия, как назвала мое тогдашнее состояние Илария Павловна.

— Не сохранились, ну и не надо. Я как раз думал — что мы будем делать, если у Мальвины все в целости? Ведь доказать авторство очень сложно, а в вашем случае вообще нельзя. Значит, прежних эскизов у вас нет, а новые?..

— Тоже нет. Знаете, после конкурса...

Я замялась, не зная, как рассказать ему про свою депрессию. Она выражалась не в том, чтобы безвольно лежать на диване — это было со мной всего полдня, — а как раз в том, чтобы больше не брать в руки карандаш. Швабру, метлу, скребок для льда — пожалуйста. А вот карандаш ни за что на свете.

— Понятно, — отозвался на мое молчание Леонид Сергеевич. — Я так и думал. Вы очень ранимы, Мальвина, хотя и переносите многое, от чего ваши сверстники нос воротят. У вас тонкая внутренняя организация, — почему-то со вздохом добавил он.

— Значит, ничего не получится?

— Вот и я боюсь... То есть о чем вы — не получится? — вдруг словно встрепенулся он.

— Ну, с тем, что вы надумали насчет моделей.

— Вот тут как раз, я надеюсь, получится. Уж хотя бы тут... Значит, слушайте меня: через час, если вы свободны, мы едем в школу моделей Святослава Зайкова...

— Зачем? — с замиранием сердца спросила я.

— У них есть проект, именуемый «Дебют». Для молодых, не известных пока модельеров. Там тоже выдаются премии, выпускаются альбомы... Словом, вы примете участие в очередном кон...

— Вы хотели сказать — конкурсе? — превозмогая неприятное чувство, спросила я.

— Вот именно. Я хотел пощадить вашу чувствительность, но вам придется привыкать к этому слову, Мальвина. В конкурсе, да. Но на этот раз вам ничего неприятного не грозит.

— А вдруг...

— Теперь исключается. Я прослежу за вашим дебютом.

— Но ведь у меня нет никаких работ!

— Будут. Все это и затевается ради того, чтобы у вас появились новые работы. Чтобы вы развивались творчески. А со временем ваши работы увидят свет.

И он рассказал, что надо делать: под его руководством я оформлю заявку на определенный вид одежды, которую должна буду смоделировать за три месяца, как раз к первому туру конкурса. А он предупредит оргкомитет, что собирается обо мне писать — мол, я подаю большие надежды. Меня задело, что и тут дело не обходится без протекции, то есть не совсем честно. Но Леонид Сергеевич был со мной не согласен:

— Если человек талантлив, Мальвина, это видно. Особенно такому старому волку, сто лет занимающемуся журналистикой. Поверьте, я действительно возлагаю на вас большие надежды, это не просто слова...

От этих «не просто слов» мне стало еще холоднее, еще радостнее, а пузырьки шампанского забегали в горле с удвоенной силой. Но потом оказалось, я поняла его несколько «не в ту степь», как говорили когда-то в школе.

— Поговорим начистоту, Мальвина. Может быть, это звучит напыщенно, но я гражданин своей страны. Меня не может оставить равнодушным то, что я вижу сейчас вокруг, — и особенно страшно потому, что уязвимей всех у нас остается молодежь. Соответственно и результаты: либо пьющие, как ваша Валька, либо покалеченные сектами, как Нюта. Либо равнодушные, прагматичные, стакан воды больному не подадут, если это не будет оплачено. А вы совсем другая. Глядя на вас, хочется в будущее смотреть!

— А вот мне как раз хочется в прошлое. — С радости я не удержалась, чтобы не рассказать ему, чем сейчас занимаюсь. — Я читаю «Житие преподобной Евдокии-Евфросинии, княгини Московской». Вы знаете, она была женой Дмитрия Донского и во всем ему помогала. Без нее, может быть, и Куликовской битвы бы не было! А в 2007-м году будет отмечаться шестьсот лет со дня ее рожденья...

— Интересно, — с некоторым удивленьем, что я такое говорю, отозвался Леонид Сергеевич. — Вот о чем, кстати, надо писать. Я не я буду, если не влезу в эту пресс-кампанию!

Я хотела сказать, что никакой пресс-кампании нет, просто издали ее «Житие» и икону написали, но вместо этого высказала свое заветное:

— А знаете, она родилась в мой день рождения. То есть это я родилась в ее день. Если мне выбирать имя для крещения, я могу быть Евфросинией. Это традиция такая — брать имя того святого, в день которого человек родился...

— Вот как, — почтительно удивился Леонид Сергеевич. — Традиция, говорите. А откуда вы знаете?

Я рассказала про Душепопечительский центр, куда меня послала Илария Павловна. Леонид Сергеевич опять сказал, что хорошо бы об этом написать. По-моему, ему в любом случае не хватило бы времени заниматься всем сразу, и я ему об этом сказала.

— Согласен, Мальвина. Но сколько вокруг, оказывается, важных тем для журналиста! Вот вы сказали, что смотрите сейчас в прошлое, а я вам скажу, что прошлое и будущее смыкаются. Взять хотя бы этот ваш центр — он в основе своей традиционен, но решает самые современные задачи. Реабилитация после секты! Да таких заведений поискать!

Потом мы договорились, где встретимся, и я пошла собираться. Но оказалось, что ни одного приличного костюма у меня нет. Ведь все эти восемь лет я не думала о своем гардеробе, не покупала вещей и не шила сама. Во-первых, потому, что ни с кем не встречалась. Во-вторых, жалко было денег: даже если дворник обслуживает два участка, он много не заработает, а мамочка и так всю жизнь выбивалась из сил. В-третьих, выбор фасона платья или юбки сразу напомнил бы мне то, о чем я хотела забыть: модели, конкурс, невозможность держать карандаш... Хитрая штука депрессия: она оставила меня в одних скромных брюках и форменной оранжевой куртке работника ДЭЗа.

— Надо сходить в магазин, — предложила мама.

Но у нас не было на это ни денег, ни времени.

— Пусть Валька даст тебе что-нибудь надеть!

Действительно, это могло бы стать выходом. Я поцеловала маму, поручила ей отсыпавшуюся все это время Нюту — мы не мешали ей много спать, надеясь, что таким образом организм восстанавливает силы, — и отправилась на четвертый этаж.

— Это ты? — встретила меня Валька, по обыкновению непричесанная, в распахнутом халате. — А я думала, «Скорая» приехала.

— Вы вызвали «Скорую»?

— Бабушка моя помирает, — сказала Валька и вдруг затряслась в беззвучном плаче.

— Погоди, Валечка. Ей в самом деле так плохо?

— Говорю, помирает! — выкрикнула Валька.

Я вдруг почувствовала, что мне тоже хочется зарыдать, словно это моя собственная бабушка. В какой-то степени так оно и было: родной бабушки я не помню, а баба Тося неразрывно связана с моим детством. Я вновь увидела ее на лавочке у песочницы, где сидим мы с Валькой, вновь услыхала ее тягучий, грубоватый голос: «Положь где взяла!» Это когда Валька хотела отнять у меня лопатку. Несмотря на несколько вздорный нрав, баба Тося была нам не страшна: мы давно уже разобрались, что она жестко стелет, да мягко спать. Сколько раз на этой лавочке я получала от нее конфеты и бутерброды, да и игрушки частенько перепадали. Тогда еще у Вальки был отец, зарабатывавший много денег, а у меня отца не было с самого начала, поэтому мы жили куда бедней. Потом-то и Валькин отец спился...

— Ну что ты стоишь, как столб, — капризно проговорила Валька, но я поняла, откуда у ней в голосе такая носовая протяжность — чтобы не разреветься. Она и сама стояла столбом, не зная, что делать: вернуться ли ей к бабе Тосе или караулить в прихожей «Скорую», чтобы открыть врачу дверь на пять секунд раньше. В такой ситуации здравый смысл иногда отказывает и кажется, что каждая секунда важна. А может быть, так оно и есть.

— Мальвинка, постой тут, чтобы не пропустить «Скорую». Приоткрой дверь, а то звонок бабушку напугает... А когда врач войдет, веди его прямо в комнату!

— Хорошо, — согласилась я, не уточняя, как это «Скорую» можно пропустить. Но раз Валька хочет, чтобы врача с порога встречали, то пожалуйста, мне не жалко...

По правде сказать, мне было жалко другое. Ведь Леонид Сергеевич будет ждать меня уже через сорок минут! Мы с ним пойдем устраивать мое будущее, и в этом было для меня все самое волнительное и прекрасное. Во-первых, с ним. Во-вторых, само будущее, с карандашом в руках и альбомом перед глазами, с моделями, которые я больше не буду гнать, когда они начнут прорисовываться в уме! Нет, наверное, будущее все-таки «во-первых», а то, что с Леонидом Сергеевичем, — «во-вторых». Но есть ли смысл делить, когда то и другое для меня теперь сплавлено воедино?

Однако я не могла уйти, потому что была нужна Вальке. Это ведь только повод — покараулить «Скорую помощь». На самом деле ей просто нужен сейчас близкий человек, потому что ее матери, похоже, нет дома. Да и вообще у них с матерью отношения не первый сорт... Теперь Валька дополнительно винит ее в том, что выпустила из плена Рауля. Не то чтобы моя подруга надеялась на исполнение бабкиного плана, но все-таки... А еще потому, что после провала бабка слегла. В таком возрасте крупное огорчение может спровоцировать любой приступ...

И все-таки Валька оказалась права — «Скорую» можно пропустить. Я очнулась от своих мыслей только после того, как в приоткрытую по Валькиной просьбе дверь быстро вошел смуглый черноволосый врач, полноватый, хотя еще относительно молодой. Он без слов отодвинул меня с дороги и скорым шагом направился в комнату больной. Его даже не пришлось провожать, о чем просила меня Валька. И он был без халата, а в его руках я не заметила докторского чемоданчика. К тому же этот странный врач прибыл без сопровождения — за ним не шла сестра или фельдшер, как положено на «Скорой помощи».

Едва успев все это сообразить, я услышала Валькин крик и кинулась в комнату бабы Тоси. На пороге в нос мне ударил тяжкий запах лекарств и испарений, а у постели больной отчаянно боролись двое: тот самый чернявый «врач» и Валька. Вот он заломил ей за спину руку, поднял и понес, барахтающуюся и визжащую, мимо меня в переднюю. Я так изумилась, что даже не сдвинулась с места защищать подругу. Все это казалось мне просто-напросто нереальным.

— Гад, паразит, убью! — извиваясь в его руках, орала Валька.

Только когда он запер ее в ванной и сам так же скоро пошел назад, я обрела способность действовать. Мне стало ясно, что в первую очередь надо не Вальку выпускать, а бежать на помощь к бабе Тосе. Может быть, Рауль (теперь я задним умом поняла, что это был Рауль) явился прикончить ее раньше, чем сама она будет готова уйти из жизни? Ясное дело, он решил отомстить! Подумав так, я бросилась вдогонку за Раулем, но все-таки оказалась в комнате несколько позже него. Он меня не видел. К моему удивлению, он склонился к бабе Тосе и разговаривал с ней — тихо, без крика, как и положено говорить с больной. И она ему что-то отвечала! Валькины приглушенные вопли, доносившиеся из ванной, служили странным фоном этому не менее странному общению.

— Я не проклинала, — с трудом выговорила бабка.

— Почему же тогда одно за другим? Деньги. Здоровье. Убить меня грозятся... Сама помираешь, хочешь за собой в могилу уцепить?

— Я не... проклинала, — натужно повторила она. — Это тебя Бог... наказывает!

— За что?

— За... Вальку! Пришла к тебе... молодая, све... — бабка смолкла на секунду, задыхаясь, — свеженькая, а ты испортил... и сы... сына лишил!

— Но ведь это и мой сын тоже!

Бабка слабо махнула рукой:

— Тебе... не нужен, ты с ним... не живешь! Отвез и забыл... А Варь... Валька мать!

Несколько секунд длилась пауза. Кажется, бабка задыхалась. Я выдвинулась из-за спины Рауля, чтобы дать ей воды или лекарство, но баба Тося сделала мне чуть заметный знак — погоди, мол, не суйся. Я вновь отступила. Потом Рауль, который либо не видел меня, либо не обращал внимания, обронил глухим голосом:

— Я привезу ребенка.

— При... везешь? — охнула баба Тося; мне показалось, что ее голос зазвучал живее.

— Клянусь. Но только пусть все наладится: и в моем здоровье, и в бизнесе. Не накручивай больше на меня...

— О... обещаю. Но только... чтоб... навсегда!

— Хорошо, я оставлю здесь Садата. Ведь иначе ты с того света мне житья не дашь, — раздраженно проговорил Рауль. — Старая ведьма!

После этого он развернулся и быстро прошел в переднюю, в остававшуюся раскрытой дверь. Когда его шаги отзвучали, в квартире настала тишина. Даже запертая в ванной Валька стихла, прислушиваясь.

— Мальвин... — чуть слышно позвала из спальни баба Тося. — Ты где?

— Я здесь, баба Тосечка, что тебе подать? Сейчас «Скорая» приедет...

— Что мне «Скорая»... была уже... «Скорая»!

Я подумала, что у ней начался бред, но она смотрела вполне разумно. И вдруг подмигнула мне! Это было невероятно, но тем не менее было: баба Тося задорно мне подмигнула!

— Мальвинка... ведь он теперь правда... привезет!

— Садика? — подалась я к ее постели. — Да, он поклялся! Теперь он привезет Садика и оставит Вальке!

— Оставит... побоится, что я его... с того света достану!

— Баба Тосечка, — осторожно спросила я. — А вы правда?.. Ну, вот что он тут говорил: про здоровье и что убить его хотят...

Баба Тося молчала. Конечно, нехорошо приставать к больной с вопросами, тем более с таким вопросом, но мне было очень важно услышать ответ. Чрезвычайно важно для всей моей будущей жизни.

— Вы с ним сделали что-то, баба Тосечка?

На постели раздались какие-то квохчущие звуки, одновременно напоминающие хрип и бульканье. Я испугалась, не агония ли это, но... увидела, что бабка смеялась! И так просто, так добродушно, что ответ стал ясен сам собой: не проклинала она никого и вообще не знает, как это делается. Так что же — выходит, действительно за них с Валькой вступился Бог?

— Иди... выпусти ее... — просмеявшись, икнула бабка. — А я подремлю пока, устала...

— Может быть, примете лекарство?

— На что мне... все равно помирать. — Я заметила, что бабкин голос стал крепче, речь реже прерывалась вздохами. — Зато теперь уж не зря помру!

Из ванной вновь послышался шум: Валька стучала в дверь и требовала, чтобы ее немедленно выпустили. Я кинулась к ней, но по пути наткнулась на двух только что вошедших женщин в белых халатах, очевидно, врача и фельдшера. Они растерянно оглядывались, пытаясь понять, куда занесла их судьба. Само собой, им было неуютно в такой квартире, Валькины крики действовали на нервы, и только врачебный долг еще удерживал их здесь. Я скорей повела прибывших к бабке, успокаивая, как могла, на ходу. А потом улучила секунду, чтобы бегом вернуться в переднюю и отодвинуть запор на двери ванной, выпустив ничего не понимающую, красную от бросившейся в лицо крови Вальку.