22
На рассвете ударил колокол — значит, сейчас все в Кремле начнут пробуждаться и хлопоты нарождающегося дня вступят в свои права. Княгиня вставала раньше этого срока и очень ценила темные предутренние часы, когда можно не думать о грядущих делах и хлопотах — кроме той заботы, чтобы вознести их в молитве к Богу. Но эта забота суть облегчение, в ней вся маета растворится. Как сказал Господь: «Бремя Мое легко, и иго Мое благо есть»...
А еще княгиня любила смотреть, как ночная темь постепенно побеждается светом. Она нарочно гасила свечу, когда еще узорные окна горницы казались вырезанными из плотной черной бумаги. Потом потихоньку, почти незаметно, в этой черноте обозначатся серые переливы: они будут расти, ветвиться в разные стороны, охватывать все больше и больше пространства, покуда окна не станут из черных серыми. И тут на ночном, но уже предрассветном небе взойдет Утренняя Звезда, напоминающая людям о Пресвятой Богородице. Потому что и во тьме ветхозаветного времени сперва явилась Она, «от Нее же воссия Солнце Правды Христос Бог наш». Так и в акафисте поется: «Радуйся, Звезда, предвосхищающая Солнце!»
Но последнее время не одна княгиня глядела на борьбу тьмы с утренним светом: не спалось и ее супругу, другу и господину ее князю Димитрию. Поначалу помолившись иконам в своей светелке, Евдокия шла в домовую церковь — и там уже находила раннего молельщика, застывшего на коленях перед Спасом. Знала княгиня, что гнетут ее мужа тяжкие думы, да и как иначе? Рвут враги Русь на части, только милостью Божьей жива...
В домовой церкви на ту пору уже теплились свечи и лампады, зажженные Димитрием. Святые лики словно выступали из темноты, раздвинутой их дрожащими желтыми язычками. Каждый язычок пламени — словно острие копья либо наконечник шлема. Свечное воинство стояло навытяжку, как застывшие перед боем русские ратники. В тишине слышалось потрескивание фитильков и звук расплавленных восковых капель, срывающихся на медь подсвечников.
Не проронив ни слова, княгиня опустилась на колени рядом с супругом. Молились не вслух, но оба об одном — был бы и дальше Господь милостив к Руси. Просили Заступницу, Матерь Божию — огради нас честным Своим Покровом, не попусти разоренья русских земель! Взывали к святым угодникам — умолите за народ русский!
Когда встали с колен, князь взял Евдокию за руку — иной ласки не мог позволить себе в церковных стенах, среди святых ликов. Да и пойдет ли на ум иная ласка, коли облегли сердце черные думы? Сели князь и княгиня у стены на лавку, очи в очи, рука с рукой. И мысли у двоих единые.
— Тяжко болен русский народ, — первым прервал молчание князь. Голос его глухо отдался под безмолвными сводами. — Не знаю, подымется ли...
— Подымется. — Евдокия заговорила мягко, ласково: слова ее голубками под своды полетели. — Всегда подымался, сколько раз было! И ныне воспрянет. Не таков наш народ, чтоб вконец беды его извели...
— Трудно ему! Рвут враги аки псы голодные, с востока и с запада донимают — орда да литовцы...
Князь говорил об известном, сто раз продуманном, давно лежащем на сердце тяжким бременем. Он сам знал, что княгине это не в новость, но так уж меж ними повелось: рассуждать о бедах-напастях вслух. И не к тому, чтоб воду в ступе толочь, а чтобы «всяку беду обратать в узду», как сказывают в народе. Вслух да вдвоем легче на верную думу набрести.
— А ныне и вовсе татарове сбесились: сказывают, Мамай новый поход готовит, — горестно продолжал Димитрий. — Черной смертью по Руси замыслил пройти, как пращур его Батый! Помнишь, летописи про то сказывают?
— Воля Божья, — вздохом откликнулась Евдокия.
— Второй раз Руси такого не выдержать. Она с прежнего, с Батыева-то похода еще головы не подняла...
— Пошто ж не подняла? — Княгиня обрадовалась, что может, не кривя душой, возразить на эти горькие слова. — Москва, кою дед твой Даниил обустроил, по сю пору стоит невредима! А Кремль наш белокаменный? Строили-строили, камень из Мячкова возили — теперь и осада нам не страшна! А смелость в людях — то тут, то там по Руси дань поганым не платят...
— Верная твоя речь, — согласился князь. — Оттого и сбирает Мамай новый поход, что боится вовсе Русь потерять! Да вот беда, сами-то мы нынче на рать не готовы. То мор, то пожар, то дань платим — не с чего было силы копить...
— Не впервой Руси неготовой-то воевать, — помолчав, тихо ответила княгиня. — Вот хоть прадед твой, благоверный князь Александр... Тоже, поди, боялся, как против немцев шел, а утвердил Русь крепче, чем прежде. Сказывают, ему наперед Невской битвы убиенные Борис и Глеб в виденье являлись, друг дружку торопили: «Правь лодку, брате, поспешим на помощь земле русской!» Так нешто они и нам ныне не помогут?
— Помогут, отрада моя, — согласился Димитрий, легонько обнимая жену. — Не только Борис да Глеб, а и сам Александр с ними! Ведь и он ныне к лику святых причислен.
— Как же, на отпеванье вдруг руку из гроба протянул да отходную молитву взял... Дивны дела Твои, Господи! — добавила княгиня, и оба супруга перекрестились. После того с минуту длилось молчание.
— Да, много в Русь вложено... — снова заговорил Димитрий, задумчиво глядя перед собой. — Что святых-то, святых! Хоть среди князей посмотреть: в первую голову Владимир Красно Солнышко, идолов поправший и нас святым крещением просветивший. Потом сын его, Ярослав Мудрый. Опять же, младшие сыновья — страстотерпцы Борис и Глеб...
— А после того — князь Владимир Мономах, — радостно подхватила княгиня. — От которого венец-то пошел! Шапка Мономахова!
— А Даниил Московский, а Михаил Черниговский, в Орде замученный! А Александр Невский, о котором мы сейчас поминали!
— Мыслю я, княже, что должно нам в след ему идти, — тихонько сказала княгиня, прижимаясь к крутому мужнину плечу. — Он с одной руки народ защитил — от крестоносцев отбился, а тебе с другой Бог указывает... не пришло ли время Орду с Руси потеснить?
— Думал я о том! — воскликнул князь Димитрий, повернувшись так, что скамья громко скрипнула, словно вторя его словам. — Всем сердцем желаю, да не подымем мы нынче такой победы!
— А коли предки помогут? Сам считал, сколько на Руси святых! Считал, да сбился... И ведь это только князья, — взволнованно продолжала Евдокия. — А среди простого народа сколь прославлено: и преподобных, и юродов, и мучеников!
— Что ж святителей-то забыла, — напомнил жене Димитрий. — Не меня ли митрополит Алексий с младых лет берег? И разве б выстояла Москва в лихолетье без его помощи?
— Не забыла я про святителя, просто речь не дошла. Еще о старце Сергии хочу слово молвить. Коли пойдет на нас Мамай, спросим преподобного Сергия — в леса народу бежать али встречать гостей грозной сечей. Уж угодник Божий не ошибется...
— Так и сотворим, — согласился князь. — И умеешь же ты сердце успокоить, разумница моя... А теперь, гляди, в окнах посветлело, пора день начинать! — Димитрий встал со скамьи и повел супругу из церкви.