21

   На станцию Тимку провожала бабуля. Они шли под мелким дождем без зонта, которого у нее в доме вообще не было. Да и как бы они держали зонт, если руки у обоих заняты: у Тимки портфель, у бабули – корзинка с гостинцами, которые внук повезет в Москву. Там лежал сверток пирожков, банка соленых огурчиков и свежие куриные яйца в решете, переложенные газеткой.       

   А свободной рукой Тимка держался за шершавую бабушкину ладонь. Ему казалось, от нее исходит какая-то печальная твердость, суровая, но очень нужная ему жизненная сила. Эта ладонь словно говорила Тимке: напастей-то много, да коли мы духом падем,  кто же их тогда переломит?

- Бабуль, а почему ты  не едешь со мной в Москву?  – спросил Тимка.

- Живность, милок, не пускает. Кошка хоть мышей половит, а козу да кур куда деть? Шура сама больна, в грудях у ней ломит…

- А ты Лизавете поручи! – подсказал Тимка кандидатуру другой соседки.

- Эк ты скор – Лизавете! А она с внучатами едва справляется. Да и вообще, милок, – у каждого в жизни свои заботы...

- А вот если бы твоя дочка так рано не умерла, она бы сейчас тебя заменила, – неожиданно для себя сказал Тимка, вспомнив фотографии на стене. 

- Вот ты о чем… Твоей мамке только годок сравнялся, когда моя дочка померла. Так я ее, Иринушку, и вырастила без отца-матери…

-  А почему без отца? А где тогда был мой дедушка?

   Бабуля пошла потише, что выдавало ее внутреннее волнение:

- Я и в глаза его не видала, дедушку твоего… ни до ни после… вроде как и не было его вовсе…

- Странно все в жизни получается, – вздохнул Тимка, – Я раньше не замечал, а теперь вижу.

- Это оттого что сам стал другим, – пояснила бабуля. – Прежде рос, а теперь взрослеешь. Взрослость, она с первой жизненной тяготы начинается, когда человек на борьбу с напастями выходит…

   Впереди показалась станция. Сегодня здесь было не так уныло, как в день Тимкиного приезда. Дождь кончился, по щербатой ограде пробегали солнечные лучики, словно в морщинках старушки-платформы дрожала еще неуверенная после слез улыбка. Бабушка освободила руку и вынула из-за пазухи маленький белый сверток.

- Вот я тебе принесла. С собой увезешь…

- Что это? – спросил Тимка.

- Десять лет прошло, как мы с твоей матерью порешили: отдать тебе, когда вырастешь. А ты, я гляжу, уже все равно как взрослый...

   Она развернула сверток. В белой тряпице лежал большой темно-желтый крест на цепочке того же цвета.

-  Им тебя и крестили… Я сразу хотела на тебя надеть, а мать твоя не дала: мал, говорит, еще того гляди, цепкой задушится… будто крестом  когда кто душился!..  – невесело усмехнулась бабушка. – А еще говорила: тяжело ему будет головку поднять. Ну, а теперь-то, небось, голову удержишь… 

- Его надо надевать на шею?

- Цепку на шею, а крест на груди носят. Ну-ка стань ровно…

    Плохо сгибающимися пальцами бабушка надела на Тимкину шею цепочку и заправила крест под ворот, к самому телу.

- Он золотой? – почему-то шепотом спросил Тимка.

- Золотой, милок, хотя медный.  Все кресты золотые.

- Ты специально дала его мне перед тем, как я пойду за папой в компьютер?

   Бабушка в сердцах покачала головой:

- В этот самый он пойдет, как его… все бы тебе куда-то ходить! А чего мать будет делать, коли и ты вслед за батькой?

- Так я ж вернусь… Я же там не останусь… – оправдывался Тимка. – А ты специально дала? – настойчиво повторил он.

  Вообще бабуля была не охоча до разговоров, но тут вдруг заговорила с сердитым оживлением:

- Не знаю я этих ваших дел: куда там у вас можно пойти, как себя потерять! Знаю только, что крест от всякой напасти защита. Вот и носи его, не снимая, он  везде тебя сохранит…   

   Тимка хотел расспросить ее подробнее, но уже зазвенели провода – от предыдущей станции шла к Москве электричка. Да и бабушка, если бы могла что-то добавить, сделала бы это без лишних просьб. Крест непривычно холодил  кожу, словно Тимка нес под рубашкой спрятанное на груди оружие.