Книга: Перепутье Четвертое



О'санчес

Перепутье Четвертое (и последнее)

Истина всеяднее, чем даже голодный охи-охи, все ей в тук идет, все она поглотит и усвоит: любопытство и косность людскую, невежество и знания, трусость и отвагу, полное отсутствие новостей и мутные знамения, упрямство и готовность бежать стадом за любым лжепророком, лишь бы он пугал погуще и почаще… Поглотит — и не побледнеет, не усохнет, но пышно расцветет на каждом свободном пятнышке обжитого пространства, станет общим достоянием, хотя ее об этом никто не просил. Вот наглядный тому пример: где бы я не проезжал, где бы не останавливался на постой и ночлег — всюду только и разговоров, что о комете и о предстоящем Мореве.

Ну, с кометой все ясно, тут я погорячился, в прямом и переносном смысле, очень уж красивым росчерком по небу промчал, с востока на запад громыхая, через всю империю. Тем не менее, сие не значит, что я решил послужить человечеству предзнаменованием! Просто торопился… а хлопоты оказались пустыми… Но людям хотелось увидеть именно комету, им просто невтерпеж было объявить ее предвозвестницей всяческих бед, сиречь Морева. И невдомек им, глухим и тупым невеждам, что по всем четырем границам оно, ожидаемое и предсказанное, уже грянуло, более того, захлебнулось в огне и крови, на три четверти — благодаря буйному нраву разномастных обитателей этих земель, обуреваемых жаждой вечной войны всех со всеми… А людишкам сие неведомо, они считают прошлое за будущее, ибо пребывают в слепом настоящем и некому дать им прозрение…

На востоке — дым и копоть, земля трясется, не иначе боги там бесятся, на юге — войны, они всегда там были и все преужасные, на севере — там тоже как всегда, там все виды нечисти друг дружку обгладывают, на западе… На западе неясно: имперские стражи даже дворянам запрещают обсуждать события с запада и распространять слухи о них… Да, что-то будет, ох, что-то от нас скрывают…

Высшая достоверность заключается в том, что подлинное Морево, в моем лице, явится им чуточку попозже, без предупреждений, без предостерегающих знаков, видений, пророчеств и тому подобной чуши… Явится, непременно явится: уж коли пришла мне пора и прихоть возвращаться в лоно моей матери Вечности, так я и забаву мою, весь этот мирок, с собою захвачу. Но чудеса в решете: вроде бы и Морево иссякло, как они его себе понимают, и комета — на самом деле не комета, и я о своих намерениях никого не уведомляю, а истина — вот она, продолжает распространяться по империи со скоростью холеры! Из ложных посылов — истину извлечь! Быть подобного не должно, однако — есть! Поневоле сам станешь жертвой суеверий и невежества, наслушавшись всей этой дури о знамениях.

— Так-таки и руны!

— Именно что руны, сиятельный господин Зиэль! Вы человек военный, вам до этих премудростей и дела нет, а наша старая Горулиха, колдунья, она по этой части на все окрестные деревни первая! Так вот она руны те небесные, что комета прочертила, сама видела и прочла: "Погрязли во грехах!"

— Погрязли?

— Да. И напрасно смеетесь, пресветлый господин Зиэль! В первый же праздник — ноги стопчу, а обегу все храмы, и в каждый пожертвую от души, каждой богине, каждому богу — никого не обижу, никого не забуду! Трактир мой небогат, да уж тут не до жадности! И вам того же советую. Кто ваш бог — Ларро, небось? Вот ему и поднесите, поклонитесь без гордости. Глядишь — всем миром-то и отмолимся от страшного.

— Жуть от твоих слов пробирает до самой печенки, матушка Даруна. Принеси-ка мне еще кувшинчик имперского, дабы мне изнутри согреться против ужаса… и церапок побольше: перчик у тебя — ох, забористый!

— Бегу, бегу!

Моему старинному знакомцу Ларро, Богу Войны, которому я вроде бы… как бы… проиграл в нашем старинном споре по поводу маркизов Короны… Хотя, если строго судить — никто из нас не одержал победы… Но, чего там мелочиться — я бы поднес, проставился бы, да только он кровь человеческую почитает, лишь от нее одной хмелеет, а я кровь редко пью, без радости, мне бы простейшего имперского вдоволь и кушаний всяких разных… Отмолятся они…

Я и богов не помилую, всех в пустоту вотру. Но не сегодня.

— А как же ты говоришь — плясы с танцами, почтенная Даруна, когда эдакая опасность повисла над вашей деревней и над всем подлунным миром?

— Молодость — она и есть молодость, сиятельный господин Зиэль! Вот друг к дружке и тянутся безрассудно, им хоть Морево, хоть варварский набег. Остепенятся, переженятся — поумнеют.

— И молодухи вдовые будут?

— А как же без этого? И подлинно вдовые, и соломенные, где ж им счастья-то искать? Как подходящий вечер — на заимке в складчину собираются, парни, девки, и выглядывают себе пару. Место натоптанное, для этого и служит. Стало быть, как стемнеет — ждите, что созывные барабаны застучат, да на барабан-то и тропинку держите, вот там и танцы, и молодухи… Вам сейчас постелить?

— Угу. А к вечерней заре разбуди, не забудь, и кашки свари, с молочком.

— Считайте, что уже сделано, сиятельный господин Зиэль. Зерно свеженькое, аж светится, слаще меда будет.

— Мора мне проверять, или что?

— И напоен, и накормлен, и обтерт, и вычесан! Коням у нас — всегда бережный почет, хоть проверяйте, хоть нет.

— Вечером проверю. Показывай мне путь к перинам, хозяюшка Даруна, приотдохну малость… Чисто у тебя, уютно, не соврала… Стой! А подковы?

— Кузнец объяснил, что ко мне первой с утречка завернет, да на месте каждый гвоздик и проверит, если надо — поправит, а если что — и перекует, у меня на заднем дворе все необходимое для этого есть.

— Хорошо, ступай.

Нет у меня постоянного пристанища, сиречь жилища, в которое бы я возвращался из дальних и ближних странствий… Я уж не говорю о родных и близких… Но они мне и не надобны, все эти жены, сваты, сестры, слуги… А дети? Например, сын? Да какие тут могут быть дети, когда Морево на пороге! Но если без шуток, то мне и жилище ни к чему: вот уже лет пятьсот подряд я странствую, ночуя по трактирам, походным шатрам и казармам… иногда по чужим постелям… Тем более сейчас, напоследок, было бы очень странно — даже для меня — искать себе оседлый образ жизни… Вот и кочуем мы с Мором, моим новым конем, то туда, то сюда, от западных имперских рубежей к восточным, от южных к северным… Не то чтобы я прощаюсь с этим миром, но — так… Не надышался еще, не вполне насытился человеческим обличьем своим… На востоке я повертелся денек другой, да и уехал восвояси: очень уж там неприютно стало после извержения Безголовой! Зимы на востоке мягкие, однако — зимы, с вьюгами, со снегом, а в горах — так и с нешуточными морозами. Но только не в этот год: ныне погода на востоке с ума сошла… С неба валится грязь, совсем не снег, вьюги пепельные, удушливые, и любой лютый мороз, с далекого юга на лавовые пустыни забредший, мгновенно превращается в пар, не в слякоть даже. Но этому теплу не рады ни растения, ни животные, ибо нет там ни тех, ни других, и долго еще не будет… Точнее сказать — и долго бы еще не было.

А я не поленился, гору проезжая: нюх-нюх ноздрями запахи магические, взял след, нашел, подошел, постучал сапогом — камень аж колышется, ибо еще не остыл как следует…

— Камихай, а Камихай? Ты здесь, дружочек? Как оно тебе? Жив, здоров?

Глубоко-глубоко внизу очнулся, заворочался демон горы, в попытке прибежать на мой зов и доложить о своем самочувствии — ан крепко его расплавленный камень держит, собственными силами не избавиться вовеки…

— Да, Великий Господин! Освободи меня.

— Освободи??? А кто меня хотел съесть вместе с конем? А кто плясал предо мною, пряча недобрую ухмылку и подлые намерения лиходея? Нет уж, сиди здесь. И поверь мне, друг Камихай, ничего ты от этого не потеряешь. Ты думаешь — нам тут легко, среди туманов кашлять? Эй, ты слышишь меня?

Молчит Камихай, наверное обиделся. Хотя, вопреки суевериям и сказкам, демоны не умеют обижаться, вот и мой Камихай замер, выполняя мое повеление сидеть и ждать невесть чего и неизвестно сколько.

— Слышу, Великий Господин.

Облететь границы империи по полному кругу — дело быстрое и не трудное ничуть, особенно если доверить его не птеру, не демону, а мне. Но я не стал давать себе такое поручение, напротив: решил обследовать не спеша, трусцой, верхом на Море. Хорош коняга, мощный, рослый! Горошек тоже был очень силен, однако, на диво — мягчайшей души скотинушка, даже и странно, в который уже раз повторяю сам себе, что такому как я достался такой как он… Будь он жив — и не надо никакого другого… Не уберег. Эх, к хорошему быстро привыкаешь, ведь то же самое думал я и про моего дорогого Сивку, и про других животных, что жили при мне, но слишком короток век зверя, а тем более ратного… Да, Мор — злобный конь для всех посторонних, норовистый, глаз у него черный, недобрый, тем не менее, мы с ним отлично поладили: и лоб я ему не забываю поглаживать, и лакомства с ладони скармливаю, и гриву с хвостом вычесывать не ленюсь — умный-то простейшего всегда подкупит, во всем окрутит.

Империя в ее нынешних границах устоялась довольно прочно, небольшие прибавки почти не в счет. И прочность рубежей обеспечивается отнюдь не только умеренностью притязаний имперских владык, но также и яростью, с которой соседние варварские страны отстаивают свои права на дикость и самостоятельность. Я еду вдоль внутренних границ империи, естественных границ, образованных горами, пропастями, болотами, Плоскими Пригорьями, посматриваю магическим взором туда, на земли соседей — теперь они пустынны! Лишь там, на побережье знойного севера можно увидеть, как плещется жизнь в океане и морях его… Шаг за шагом, локоть за локтем — все мертво на суше. Что ж, забавно. Даже и не разворачиваясь в полную свою мощь, я одним лишь усилием разума постигаю примерную картину прошедшего «Морева»… Посланцы Вечности и Солнца, все эти безглазые поганые сгустки, никак не могли меня узнать, даже приблизившись вплотную, ибо я не желал быть узнанным, поэтому они искали наобум. Но сугубо в пределах империи. Для начала они, все же, перебрали и сделали мертвым то живое, что окружало империю, и, очертив таким образом рубеж, поползли внутрь с четырех сторон. Океания, столица империи, лежит на пересечении потоков маны, на этаком перепутье магических рек. Два самых мощных потока расходятся как бы крестом от столицы, на все четыре стороны света. Людишки, по моей, правда, незаметной подсказке, сообразили, что основное направление пресловутого Морева пойдет вдоль этих потоков. Только они решили, что основная цель Морева — сама столица, где должны сойтись, слиться воедино все четыре потока, но я знал, что это всего лишь способ загнать меня в ловушку. Расчертив на четыре куска местность, в которой я пребываю, они потом расчертят эти на мелкие образования, потом еще на более мелкие, последовательно изничтожая все живое на каждом куске. И действительно: как бы я не притворялся человеком, зверем, или демоном, рано или поздно в искомой области останется одно-единственное существо, которое вроде бы и живое, да безглазым посланцам Вечности не по зубам! Отсекли все лишнее — остался я один. То, есть, остался Я. Что и требовалось. И моему единственному Я со стороны посланцев должен быть предъявлен этот… ну, это… зернышко, венец, капля: дескать, увидев сие — немедленно взалкаю, и раскроюсь, и вернусь… Примерно так и случилось, только я отчего-то припоздал на несколько мгновений… И маркиз невовремя подсуетился со своим мечом… Одно мне странно, весьма странно: отчего эти сгустки решили, что я болтаюсь в пределах империи? Я бы мог запросто перелететь на другой конец света, и благоденствовать там, среди иных существ и обычаев… Или вообще уйти в моря и жить акулою, пока не надоест… Мог бы — да не сделал. Как бы то ни было — меня угадали и, в конечном счете, нашли. Теперь уже нет смысла никаких таких сгустков за мною посылать, живое в неживое просеивать, ибо я согласен, теперь мне надобно дождаться некоего предрассветного мига и оросить губы каплею… либо, там, возложить венец на бритую голову, сорвать росток бестрепетной рукою… или что-то в этом роде — все равно итог будет один: уйду и с вечностью сольюсь… Я бы мог поднапрячься и поточнее определить, где и когда сей миг настанет, но — зачем??? Он от меня все равно никуда не денется. Вот, со временем и постигну, а пока буду делать то, что мне нравится, к чему привык.

Весь окоем империи прикрыт от остального мира естественными границами, я уже упоминал об этом. Но с точки зрения соседей — это они прикрыты естественными границами от кошмарных имперцев. А с точки зрения очень высокой магии, почти недоступной даже могучим колдунам из числа людей, земли империи сплошь окаймлены широченными, в десятки и сотни долгих локтей, полями и озерами природной маны. Именно манные поля, реки и озера подпитывают мощь тех племен и царств, что имели несчастье угнездиться рядом с империей. Иначе откуда бы карберы или туроми обрели жизненную силу, столь горячую и свирепую, что с ее помощью они сумели воевать против империи на самых жутких ее рубежах?

Все это в прошлом: карберов нет, туроми нет… Может и остались где-то в стороне от событий жалкие крохи, из числа мелких кочевых племен… И маркизы Короны, главные имперские пугала пограничного юга, обессилены предельно, со времен Тоги Рыжего не знали войска маркизов столь изнурительного кровопускания. Хоггроги Солнышко, нынешний маркиз Короны, был принят один на один Его Величеством императором Токугари Первым: "Хогги, не возражаешь, если мы с тобою за полдником о делах поговорим?" — честь весьма и весьма значимая, даже для высшей знати! Сначала, конечно, император принял у себя в кабинете давнего слугу и сподвижника прежних императоров, рыцаря Санги Бо, обсуждали что-то с самого утра и сквозь обед, но тотчас после него — маркиза Короны (А потом уже, в кругу придворной знати — и также честь невероятная для простого дворянина — своего любимца Керси Талои). Чем земной владыка может наградить своего верного вассала, который не служит непосредственно при дворе, но сам — наследный повелитель огромного удела? Землями — свои устанешь обходить. Привилегиями — и те, что есть, почти никогда не используются. Должностью — маркизы ценят одну единственную на свете, которая и так при них по родовому праву. Дары вещественные — маркизы равнодушны к побрякушкам, а оружие у них и без того лучшее в мире… Деньги? Деньги всем нужны, это верно! Маркиз даже червонца не взял из государственной казны, однако испросил для себя право не платить налоги десять лет, дабы с помощью накопленных богатств и податных послаблений побыстрее восстановить численность мирного населения, возродить знамена полегших полков… И скорее, скорее, скорее! — домой! Его ждут!

Нет, это просто поразительно — почувствовать себя нечаянным благодетелем на ровном месте! Судари Дувоши и Мируи, которых я, в свое время, забавы ради, подбросил в лапы маркизовым полковникам и сотникам — дабы они оба, доверчивые и лопоухие честолюбцы, вдоволь похлебали солдатской каши, теперь уже сами скакнули в полковники!.. Ну, справедливости ради… — да, заслужили… Пота и крови на новом поприще с них сойдет не меньше, нежели бы они взялись с самого низа тянуть ратную лямку, просто кровь и пот будут несколько иными на вкус, но непременно с горечью и желчью… Были бы, если точнее… Все забываю, что я здесь ненадолго и весь мир тоже. Однако, сенешаль маркиза, рыцарь Рокари Бегга, успел выбиться в бароны: маркиз походатайствовал, а Его Величество немедленно утвердил и герб, и стяг и земли нового баронства.

Нечисти на Плоских Пригорьях поубавилось изрядно: дорожные стражи могут теперь по ночным дорогам без потерь передвигаться даже в составе десятков, а не сотен и полусотен, как в прежние времена, ибо черная безглазая чудь перемолола цуцырей, сахир, оборотней и прочих демонических тварей превеликое множество, прежде чем сама сгинула бесследно… От многотысячных стай в городищах охи-охи не осталось почти никого — охи-охи не привыкли спасаться бегством, не привыкли уступать в драках никому, кроме себе подобных, да и то лишь во время брачных игр и норных завоеваний… Вот и полегли считай поголовно. Кое где… кое-кто… Там шайка в дюжину хвостов забралась слишком далеко на восток и тем самым избежала печальной участи остальных, там случайные выводки поселились на отшибе, в глухих местах и выжили… Если дать им время — охи-охи восстановятся в прежнем блеске, за полсотни лет размножатся в прежнюю силу, поскольку их природная свирепость и беспредельная наглость отпугнут позывы людей и иных естественных врагов окончательно свести счеты с волшебными зверями охи-охи, пока они слабы и малочисленны… Лишь бы добычи вдоволь — охи-охи умеют плодиться не хуже тараканов. Они даже останки безглазых посланцев Морева (пусть уж оно так и называются для простоты) умудрялись жрать во время битвы и усваивать — я сие лично видел!



У меня, за годы, века и тысячелетия странствий, накопилось довольно много людских привычек: глазеть по сторонам — одна из них. Где привычка — там и следствия от оной: что можно высмотреть зимой в пустых просторах неприветливого юга? Кроме камней и снега — разве что облака и придорожные трактиры. Не густо, поэтому мне гораздо больше нравится путешествовать в холодное время года по благодатным северным краям. Тем более, что даже на довольно низком севере вплотную запахло весной! А еще чуть повыше — уже и трава, и папоротники, и почки на деревьях полопались, разбрызгивая пахучую зелень по ветвям… Рубежи прошедшего Морева обозначились куда как хорошо — слепой не спутает: вот идет дорога, вот травы вдоль нее — чик! Словно кто все краски вынул из природы: лишь серое вокруг, светло серое, темно-серое, просто серое… Земля и прах, и пустые ветви на стволах без коры… Морево вроде бы как растения напрямую не трогало, однако жизненную силу высасывало и оттуда, а много ли нужно ее взять, нарочно запасенной перед тьмой и стужею долгих зимних недель и месяцев, чтобы погубить дерево или кустарник? Это как с гхором или белкой: разори у них кладовую с зимними припасами — до весны не доживут. И все же границы, обозначающие путь Морева, подернулись по краям жиденькой зеленой ряской, подались под напором наступающей весны: уцелевшие растения пробиваются корнями туда, где свободно, выпускают подземные щупальца и ростки, захватывают съедобное, выползают наверх, за дневным светом… Жизнь — цепкая штука, она даже смерть, младшую сестрицу свою, заставляет себе помогать.

Трактирщица, предусмотрительная в своем благочестии бабка Даруна, разбудила меня вовремя, обещанной кашкой на молоке накормила превкусно и еще раз в ненужных подробностях подсказала, как мне найти заимку, где собирается неженатая молодежь из окрестных деревень… Быть может, она рассчитывала, что я одухотворенный ее проповедями о предстоящем конце света, нагряну к танцующим и начну склонять их сообща жертвовать и молиться? Напрасно. В складчину я вбросил от щедрот и напоказ полдюжины золотых — да на эти деньги можно напоить обе окрестные деревни поголовно и допьяна, включая уток и горулей, а девиц даже и подпаивать не нужно — уже веселы и отзывчивы к подмигиваниям восхитительного в своей щедрости и мужественности незнакомца, почти любую выбирай…

Когда не войне — я сугубо мирный человек, даром что рубашка черная, не люблю ни драк, ни поножовщины, благо Брызга мой привык восстанавливать мир и порядок за считанные мгновения, пока еще брань и битье посуды не успели набрать громкую силу, но в ту вечеринку мне и Брызга не потребовался: пели, пили, плясали, обнимались — все было замечательно! Утречком, подарил вдовице Ланке золотой перстень с лалом, под кузнечный стук на заднем дворе позавтракал, попрощался с Даруной (старуха тоже осталась довольна щедрым постояльцем) — и в путь, куда глаза глядят!

Не думаю, чтобы кого-нибудь на всем белом свете по-настоящему взволновал вопрос: а куда глядят человеческие глаза одинокого всадника Зиэля, бородатого верзилы в черной рубашке? Да понятно куда: на северо-восток, по самому краешку Пригорий, куда-нибудь к Шихану поближе… или еще севернее…

И вот скачу я по дороге, песни ору во весь голос, распугивая всякую звериную и демоническую мелочь и вдруг… Да, честно признаюсь перед самим собой, мне почти всегда нравится видеть окружающий мир именно в пределах человеческих органов чувств, иной раз я даже обычное колдовское зрение с себя убираю, чтобы уж совсем опроститься в смертного… Но сегодня колдовское было при мне и я, сквозь тучи пыли, что клубятся мне навстречу по сухой весенней дороге, издалека узрел и узнал всадника… Рыцарь и дворянин древнего рода, личный гонец Его Императорского Величества, юный князь Докари Та-Микол собственной персоной! Я его знавал еще безо всей этой титульной позолоты, затюканным и неграмотным мальчишкой, когда он прислуживал в забытом богами трактире где-то неподалеку, на северном побережье…

Если и есть в подлунном мире человечек, к которому бы я относился с неменьшей приязнью, нежели к моему старинному приятелю Санги Бо, отшельнику Снегу, то это Лин, недолгий мой попутчик в одном из давних путешествий, и даже воспитанник, в какой-то мере… Знаю, он был бы не против встретиться со мною и поболтать о том, о сем… Быть может даже отблагодарить "за все то хорошее, что я для него сделал"… Ну, если считать за хорошее, что я сумел подстроить его отъезд и замену западного Морева на южное — тогда да. Ни мне, ни тем более богам не ведомо — что случилось бы с юным князем, узрей он взрослым разумом своим то сияние, что однажды сидело на безгрешной руке младенца… Думаю, для него лично ничем хорошим это бы не закончилось. Но меня бы сие расстроило, а может — и разгневало… На южном рубеже вероятность подобного события была ниже, чем на западном — и я, с помощью несложных (для меня несложных) магических подтасовок, спровадил его на юг, в удел маркизов Короны, благо были для того действительные повод и причина… Лин-Докари остался жив, чему я, пожалуй, рад… Он мчится мне навстречу, я уверен, что и объятия бы мне раскрыл, несмотря на сословную разницу в теперешнем нашем положении, и обращался бы не свысока, но с полным уважением, почитая во мне старшего и наставника… Нет, я не в настроении встречаться с ним. Быть может где-нибудь потом, в еще оставшемся недалеком будущем… Встретимся и засмеемся, глядя друг на друга, и обнимемся, выбивая ладонями пыль из дорожных камзолов… Он мне, конечно же, расскажет свой чудесный сон, в котором он повстречался со мною и я научил его летать… Но сон прошел — и наяву ничегошеньки у него не выходит, а так бы хотелось, так бы мечталось… Уж он и так пытался, и этак, и в древние свитки зарывался, и у матушки совета спрашивал… И я, быть может, недоверчиво подначивая Лина-Докари, уговорю его попробовать показать мне — как именно он пытался колдовать на полет… Он даст себя уговорить, попытается и у него внезапно все получится, и он взлетит, и будет кувыркаться хохоча, над пустынной дорогой… И он будет счастлив, а я доволен своею шуткой, доставившей ему счастье… Нет, только не сегодня. Пусть мы разминемся. Мой путь лежит на северо-восток, мимо славного города Шихана, вот я и буду его держаться, не отвлекаясь на встречи… Хочу созерцать пустынную дорогу, раннюю зелень подступающей весны, ненадежную полуденную синеву сырого неба, черные, слегка шерстистые уши моего верного коня Мора — вот они, тихо и чутко пошевеливаются прямо перед моими глазами…

— Ты чего, Мор? Заснул, что ли? Вперед, вперед!

— Вперед, вперед, Черника! Мы с тобой гонцы Его Величества, или черепахи? И-ий-эх!..

Юный рыцарь во весь опор мчится по имперской дороге, но очевидно, что быстрый мах его лошади отнюдь не обусловлен государственной необходимостью поспешать, нет, просто всаднику и лошади прискучило трусить по пустынной дороге: валуны, деревья, облака — очень уж медленно движутся навстречу, а окоем и вовсе застыл… Возвращаться, когда поручение полностью выполнено, можно и без спешки, но именно обратный путь хочется подрезать и ускорить… и еще ускорить, ведь дома его ждут…

Внезапно юный рыцарь натянул поводья, поставив Чернику на дыбы, и вперился в стоящий у дороги засохший бук столь грозным взглядом, что даже кора и листья в ужасе попадали бы с него, но широченное, в два обхвата, дерево было давно и безнадежно голо, от корней до обломанных сучьев…

— Мешок не трогать! Это жреческий, а не твой! Ни когтем, ни зубом, ни взглядом! Ты — понял, или ты — не понял???

Словно бы в ответ, откуда-то сверху зазвучало самое душераздирающее завывание на свете.

— Слезай, да поживее, более ни к чему не прикасаясь. Не то остатки твоего хвоста выдерну с корнем и скормлю Чернике! Да, Черника?

Вороная кобыла смущенно захихикала в ответ: ей бы лучше овса, торбочку-другую, но если хозяин посчитает нужным проучить, наконец, этого зубастого и когтистого нахала…

Истошный рев с дерева окончательно выцвел в жалобное хныканье:

— Ооо-хи-и-и… За что?.. Он бежал впереди и никого не трогал, бежал и подпрыгивал… бежал и подпрыгивал… И не обратил внимания, что впереди это мертвое дерево, откуда ни возьмись… Не выпусти он когти вперед себя — расшибся бы насмерть! А так уцепился — и повис, весь дрожа! Да-а-уу! Если он случайно и задел зубом за мешок, то потому лишь, что сам об него ударился головой… Никто его не любит… Все его подозревают и обижают, и возводят напраслину…

— Ай, горемычный сиротинушка! А языком ты решил дырку в мешке зализать, да? Гвоздик, я больше не шучу. Быстро вниз, не то отстанешь навеки.

Охи-охи как ни в чем не бывало спрыгнул с дерева, встряхнулся и присоединился к уносящемуся прочь маленькому отряду, состоящему из трех неразлучных друзей: человека Докари Та-Микол, вороной кобылы Черники и волшебного зверя охи-охи Гвоздика.

Возвращался рыцарь Докари издалека, от самых восточных окраин необъятной империи. Скорее всего, это было последнее поручение ему, как посланнику: государь обронил в беседе один на один, что желает обновить командование гвардейскими полками, и некоторые влиятельные рыцари хотели бы видеть князя Докари полковником «крылышек», гвардейского придворного полка. Он не против разумных советов, и после возвращения рыцаря Докари к этому вопросу вернется. Быть может, посоветуется с отцом Докари… У Докари голова кружилась сладко, всякий раз, стоило ему вспомнить тот разговор с государем… О, он не подведет! И отец, конечно же не будет против такого назначения — ибо честь велика, что ни говори! И Уфани будет счастлива! Хотя бы потому, что они гораздо больше времени смогут проводить вместе… пока не начнется очередной поход. Гвардия — на то и гвардия, чтобы всегда быть впереди, и на кончике меча нести свое право быть гвардией! Но… До этого дня следовало дожить, доскакать… Странное творилось там, на востоке: вроде бы и мирно вокруг, но неспокойно, неприветливо… Постоянные ливни с грязью, ураганы, что ни день — мелкие землетрясения — и так с самого конца осени… Еще дальше на восток — очевидцы утверждают, что там безлюдная пустыня, образовавшаяся после извержения Горы, но этого рыцарь Дигори не проверял, ибо оный подвиг не входил в его служебные обязанности и не был предусмотрен по времени. Личный гонец Его Величества Токугари Первого добрался до владений графа Лавеги Восточного, где и был принят им хлебосольно и с превеликой радостью! Первым делом граф прочел личное письмо императора, которое тот соизволил начертать собственноручно, и тотчас же после этого — письмо от старинного друга, закадычного друга, собутыльника и соратника, а ныне владетельного князя Дигори Та-Микол, отца императорского посланца. И только потом уже представил его своей жене и многочисленным дочерям. Самые старшие из юных графинь метали в рыцаря убийственные взгляды, он лишь вежливо улыбался в ответ.

Трое суток рыцарь Лавеги — предварительно испросив, как это и предусмотрено вестовым артикулом, разрешения у императорского посланца и получив его — писал собственноручное подробнейшее донесение императору: "Об обстановке на наших восточных рубежах владений Его Императорскаго Величества и людских настроениях в оных, и обо всем протчем сопутствующем оному, а также и погоде зело преудивительной". Под градом лил с его сиятельства, пергаменты он крушил проворнее иного дровосека в лесу, один за другим!

— Доки… Ты это… Видишь ли, давненько я пергаменты чернилами не пачкал… А ну как ошибки? Под самый нос Его Величеству?

Рыцарь Докари весело рассмеялся и поспешил успокоить старого графа:

— Ваше сиятельство, дядя Лагги, ради всех богов, не беспокойся на сей счет: Его Величеству отлично известно, что самые верные соратники и слуги его отнюдь не те, кто стилусом пребодро чиркают, сочиняя проповеди столичным бездельникам и оды прекрасным дамам, но те, кто провел всю свою жизнь в бою и в походе, не выпуская из рук меча и секиры. Его Величество лично, устным порядком, запретил мне вмешиваться и править твои донесения, ибо Его Величество не желает, чтобы хоть кто-нибудь, включая самих богов, встревал в доверительную беседу с вернейшими и ценнейшими слугами Империи, друзьями и сподвижниками его отца.

Граф Лавеги покраснел до ушей от удовольствия и едва не пустился в пляс, на глазах у восхищенной родни и слуг:

— Его Величество прямо так и сказал?

— Слово в слово! При всех! Я, кстати, уже вчера вечером послал вестового птера с собственным донесением, о том, что я благополучно добрался до владений вашего сиятельства и пользуюсь гостеприимством вашего прекрасного дома.

— Что ты… какие у меня владения… Самые главные мои владения — это моя жена и мои дочери красавицы… Вот у батюшки твоего — вот там да, все уделам удел, а у меня… Но ты не думай, Доки, я не завидую и не ропщу: это моя земля, мои владения, мои охотничьи угодья, ими я весьма доволен и лучшего не желаю… Так ты, говоришь, женат уже?

— Женат и очень счастлив.

— Эх… гм… поздравляю, конечно! Зверь у тебя — ну просто загляденье! И как ты его не боишься?

— Увы, Дядя Лагги, он меня тоже не очень-то боится… Гвоздик!.. А за уши!?

— Слуг не обидит?

— Исключено, дядя Лагги!

— Тогда оставь ты его, не строжи, пусть побегает вволю: одной уткой больше, одной меньше, пойдем, я тебе сад покажу, а потом грот у пруда, а потом конюшню с горульней… Да когда же обед, раздери меня демоны!!! Голодом хотите уморить нас с князем?..

Еще во время первой совместной трапезы, граф Лавеги с огорчением заметил:

— Доки, моя кухня явно тебя не устраивает…

— Что вы, ваше сия…дядя Лагги! Наоборот, все очень вкусно! Ты ж видишь, что я ни разу от добавки не уклонился!

— Вижу, что кушаешь ты хорошо, как это и подобает рыцарю, но вот вино… Может, ты к другому привык — так скажи, я немедленно велю послать за свежим, любым, каким ты пожелаешь?

Юный рыцарь засмеялся, так, как это он умел делать, то есть, мягко и не обидно для собеседника:

— Дядя Лагги! Все дело в моем простонародном прошлом! Ну… вы знаете…

Граф Лавеги улыбнулся в ответ:

— «Мы» знаем.

— Ой, прошу прощения, все время сбиваюсь. Ты ведь знаешь, дядя Лагги, что я все мое детство провел в трактире, мальчиком на побегушках, среди кувшинов, бочек, кружек, перегара, блевотины… И с тех пор вино не жалую, не люблю его пить! За весь праздничный пир один небольшой кубок — мне этого более чем достаточно, для вкуса и веселья, предпочитаю взвары. Это отнюдь не от недостатка уважения к твоему гостеприимному дому! Бывало, хотя и не часто, что государь… покойный государь, да ублажат боги его душу!.. удостаивал меня приглашением к трапезе, так и он, заметив мое воздержание, однажды не только не отругал меня, но даже и поставил в пример некоторым своим приближенным… Ох, как вспомню тот случай… Я был весьма и весьма смущен, просто весь горел от стыда за то, что явился невольною причиной для высочайшего прилюдного выговора очень достойным людям… Его высокопревосходительство герцог Когори Тумару долго потом проходу мне не давал, все подшучивал надо мною!

— Что поделать, нам старикам уже не понять нынешнюю молодежь и то, чем она живет, чем дышит… Отец твой написал, что Когги погиб? Там… при событиях… тех самых…

— Да.

— Нас они почему-то не коснулись. Помянем Когори. Он был один из нас, из прежнего братства… И каждый раз, как будто из души кусок вырезают… А что Санги Бо? Отец твой забыл о нем упомянуть, но это понятно.

— Санги Бо, славнейший рыцарь на земле и мой наставник, к великому счастью, остался жив! И маркиз Короны жив. И, как мне намекнул один мой очень близкий и надежный друг, при тех событиях присутствовавший, маркиз Хоггроги, вдобавок, совершил невероятный подвиг! Какой — не ведаю.

— Кто бы сомневался в маркизах! Давай, и за них выпьем! Отдельно за Санги, отдельно за Солнышка, и отдельно за твоего друга! И за нас с тобой! А за государей, покойного и ныне здравствующего, выпьем еще отдельно!

— Охотно, дядя Лагги!

Наконец, истекли трое суток, предназначенных вестовым артикулом для составления отчета владетеля приграничного удела своему государю.

— Докари, скажи мне как на духу: точно ли. что Его Величество сам будет мое донесение читать, а не канцлеру переправит?

— Слово рыцаря! Государь молод, но его длань и воля — булатной ковки, все из нас уже имели возможность в этом убедиться. Любые важные донесения он читает лично и делает это первым. Твое же донесение, Дядя Лагги, он ждет и считает за одно из важнейших, я сам слышал сие из его уст.

— В добрый час! Помогут мои каракули государю, нет ли — а я старался. Коли ты не берешь от меня заводного коня — то это твое право, ты гонец Его Величества, но сию сумку — возьмешь, я уже все примерил и рассчитал, она как раз к седлу приторочена будет, ни мечу, ни колену не помешает.



— Дядя Лагги…

— И без возражений, молодой человек! Эй, подайте сюда, я сам!.. Вот так. Возьми еще: это четвертушка пергамента, в ней опись содержимого, чтобы тебе на привале не запутаться, а это письмо — отдельно, от меня, от моей неразлучной супруги, от моих дочерей: ближайшему другу и твоему несравненному батюшке, владетельному князю Та-Микол, а также и с глубочайшими поклонами твоей несравненной матушке, блистательной и очаровательной княгине Та-Микол! А если они, вдобавок, соберутся навестить меня…

— Они будут счастливы твоему письму, дядя Лагги!

— Ну уж… счастливы… Скачи, сынок!.. Марш, марш!.. — Голос старого графа предательски дрогнул, он решительно отвернулся… дабы ненароком не подать юноше какого-нибудь неправильного примера в рыцарском поведении… и зашагал, кругленький и важный, в окружении небольшой свиты, к подъемному мосту, домой…

Это было несколько дней назад, подаренная кожаная сумка с вкуснейшими припасами от графа Лавеги Восточного заметно исхудала, но рыцарь Докари не очень расстраивался по сему поводу: денег при нем довольно и он, пожалуй, даже соскучился немного по трактирной пище… Для имперских посланцев особое щегольство — ночевать в поле, но иногда и на постоялом дворе не возбраняется, дабы в горячей кадушке поплескаться, грязь смыть. Еда трактирная не то чтобы вкуснее — но не ты ее готовишь да разогреваешь: стукнул кольчужной рукавицей по столу — уже бегут с дымящимся подносом, и посуду мыть не надо! А еще лучше — дома!.. Надо будет исхитриться таким образом, чтобы сначала домой, к Уфани, а потом к матушке, и все это в первый же день возвращения, и чтобы ни одна из них не почувствовала недостатка внимания с его стороны… Сие весьма непросто осуществить, но рыцарь должен уметь преодолевать любые препятствия!.. Он сумеет!

Черника мчалась во весь дух, в тайной надежде измотать и загнать, наконец, хвастунишку Гвоздика, тем более, что она скачет по ровной дороге, безо всех этих ужимок и барахтаний, как это и положено гордой боевой лошади, не то что этот… обманщик, бездельник и хныкун… А ее хозяин тоже очень любит!

— Устала, Черничка?

— Не-е-е-ет!

— Устала. Скоро устроим привал, там все отдохнем. Но овес — только Чернике и больше никому! Гвоздик! Ты чего там учуял?.. В разбойники не отпущу!

Гвоздик вдруг повел себя не совсем обычно: выбежал из кустов на дорогу, стал держаться ближе к всаднику, но при этом начал высоко подпрыгивать, как бы высматривая то, что сумел учуять верхним чутьем… Впереди маленькая стоянка: лошадь, костер, человек… два человека. Гвоздик взвизгнул и помчался к костру, по прыжкам было видно, что он рад, очень рад, что он встретил кого-то знакомого, хорошо зна… Снег! Ур-р-ааа! Воистину эта поездка была полна чудес!

Путник, сидящий у костра, вскочил и вытянутыми руками попытался остановить вставшую на дыбы тушу.

— Гвоздик! Ты ли это? Только не лизать! Не лиза… Ой! А где… Ну вот!.. Лин, ты что ли?.. Погоди, ничего не вижу, лицо оботру!.. Плохо же ты воспитываешь своих друзей, дорогой князь! Нет, но всего обмусолил! Ну, здравствуй, что ли! Давно мы с тобой не виделись!

Друзья обнялись, а неугомонный Гвоздик и тут попытался ввинтиться третьим, доказать, что и охи-охи среди людей совершенно не лишний; впрочем ему этого не удалось, и он, позорно низвергнутый на четыре лапы, под насмешливыми взглядами Черники и еще одной, ему незнакомой лошади, взялся обходить дозором стоянку… Неподалеку от костра, с наветренной стороны, спал на подстилке человек. Гвоздик втянул ноздрями воздух… еще раз… поразмыслил… Это был странный человек и пахло от него странно. То есть, большинство запахов обычные, человеческие: железо, пот, вино, человеческая пища, всякие другие выделения… Но и что-то иное… Такое… такое… на что-то похожее, вроде бы Гвоздик ощущал нечто подобное… не вспомнить где и когда… Лучше этого незнакомца не трогать, ни сейчас, ни вообще… Нет, Гвоздик его совершенно не боится, просто… он бы не хотел с ним связываться… ни с бодрствующим, ни со спящим… Это все равно, что сражаться с волнами или с булыжником…

— …хвост отрастет, уже отрос почти, видишь, шишка набухает, через месяц-полтора из нее новая голова вылупится. Но хвост — это пустяки, ты бы видел, Снег, как его безглазые разделали!

— Верю, знаю, имел возможность любоваться, у самого пара царапин образовалась во время той ночи. После них и червей не оставалось. Послушай, а Черника-то как уцелела? Дай-ка, я ей еще раз лобик почешу… Она ведь тоже с тобою была?

— Да, вот, уцелела, и она, и остальные лошади, на Черничке — ни царапины, только перепугана была, бедная. Похоже, что Морево до них добраться не успело. Или Гвоздик преградою встал, я его как раз возле конюшни нашел, он там безглазых крушил. Мы потом, когда все закончилось, втроем с маркизой Тури и ее духовником, жрецом Скатисом, почти сутки подряд над Гвоздиком колдовали, вместе и по очереди! Вытащили на белый свет, хвала всем богам! А вот скажи, Снег, почему так: все рваные раны ему заживили, все эти порезы и прокусы убрали, но хвост очень медленно восстанавливается?

— Хм… Я думал, много лет думал о таком и подобном… искал, читал… Подозреваю, что дело в хвостовых позвонках. Они ведь из костей, а рост в костях, в отличие от мягких тканей, даже колдовству очень туго поддается. Мел толченый ему давай, золу.

— Так он и сам ее жрет, видимо пользу чувствует…

Человек перевернулся с боку на спину и густо захрапел. Очевидно, что ни конское ржанье, ни людской смех, ни гвоздиково пофыркиванье ничуть ему не мешали: спал и все тут! Росту он был огромного, в четыре с половиною локтя, как определил на глаз юный, однако уже опытный в таких делах рыцарь, одет очень легко: сапоги, портки, рубаха навыпуск, кацавейка побитого меха поверх рубахи, под голову подстелен треух, на отстегнутом поясе громадная секира. Молодой, но уже весьма жирный — пузо горой.

…что? Это ты про Керси? Керси Талои?

— Ну да. Именно про него. Кстати… Ему-то я не успел сказать, к слову не пришлось, а тебе, между нами, поведаю: он, конечно, шалопай и сопляк, но — рыцарь истинный, из тех, на ком империя держится. Меч у него толковый — и голова под стать.

— Здорово! Я всегда знал, что он такой! — Лин хлопнул рука об руку и запрыгал задницей по кошме, очень довольный похвалой своему другу.

— Весь двор только и шепчется, что государь вот-вот назначит твоего дружка — то ли канцлером, сместив старину Бенги в отставку, то ли главою имперского сыска, взамен покойного Когори.

Лин-Докари помотал головой, в ответ на слова наставника:

— Это невозможно, ибо должности, тобою названные — из разряда высших имперских, а Керси не женат. А так — никого бы лучше и не надобно! Тем более, что его высокопревосходительство Бенгироми Лаудорбенгель еще при мне, до отъезда, почтительно просил государя об отставке. В деревне пожить хочет, в тиши и покое.

— Ну, значит, женится ради такого случая, долго ли?

— Нет. Керси если и женится, то по любви, только по любви.

— Да ты что? Откуда знаешь?

— Он мне сам говорил.

Снег терпеливо вздохнул, передернул бровями и даже спорить не стал.

День стоял тих и почти по-весеннему светел, дым от костра послушно бежал в небо и никому из окружающих не досаждал. Слушая мирное посапыванье спящего, оба рыцаря тоже чуточку разомлели, распустили пояса…

— Послушай, Снег, я в чужие дела не лезу… но… позволишь вопрос?

— Конечно. У меня от тебя никаких тайн.

— Почему ты всегда избегаешь говорить о Зиэле?

— А с чего ты о нем вспомнил?

— Сам не знаю… Скачу сегодня, по совершенно пустынной дороге — и вдруг накатило! Словно бы он рядом со мной, только оглянуться! Но тут мой Гвоздик попытался ограбить припасы, ну, знаешь, храмовые, дары для странствующих жрецов, на дереве висели… Ему охранные заклятья — тьфу, он же у нас охи-охи! Я отвлекся и меня отпустило. Тем не менее, вспомнил о Зиэле, ты спросил — с чего — и я ответил.

— И я отвечу. Быть может, ответ мой тебя не удовлетворит, но… Старайся как можно реже вспоминать о нем, думать о нем и встречаться с ним. Всё.

— Но почему? Мне кажется… у меня почему-то сложилось мнение, что вы друг другу не совсем… что ты ему обязан?

Снег побледнел и оскалился слабой улыбкой, с горечью, как показалось Лину.

— Я много кому обязан, в том числе и Умане, богине подземных вод, не только Зиэлю… Ты лучше посмотри на этого красавца! Каков, а?

— Храп у него богатырский. Ты что, сон его охраняешь?

Снег рассмеялся, и на этот раз искренне.

— Вроде того. Мы с ним добрые приятели, познакомились в свое время при довольно странных обстоятельствах. Я ему оказал некоторые услуги, помог советом, и с тех пор испытываю к нему теплые чувства, ибо еще древними справедливо замечено, что мы гораздо нежнее любим наших должников, нежели заимодавцев. Кстати сказать, он тоже поучаствовал в нашей драке против Морева, я правда, сам плохо помню, уже вне разума был… Он даже свалился в пропасть, но уцелел каким-то чудом. А теперь мы случайно встретились на дороге, да вместе и на привал устроились. Он где-то переутомился и спит, а я свеж и созерцаю. Созерцал, вернее сказать, пока на меня не свалилось кое-что поприятнее, а именно ты и твоя звериная ватага! Еще отварчику?

— Нет!

— А зря, дорогой рыцарь Докари! Отвар моего приготовления зело полезен для воина и ученого, а попривыкнуть — так и вкусным покажется.

— Я тебе верю, но — не надо! Я лучше водички попью. А это — странный человек… — юноша понизил голос почти до шёпота, — Снег, он нас точно не услышит?

— Как бревно, не волнуйся. И что же в нем странного?

— Гвоздик ведет себя по-особому, все время норовит встать между мною и твоим приятелем. Смотри: я пошел за веткой — Гвоздик переместился, я вернулся и сел — Гвоздик тут как тут. Он словно бы пытается быть мне щитом, а гвоздикову чутью верить можно. Он как бы и не боится — но предостерегает.

Снег испытующе поглядел на своего воспитанника и одобрительно крякнул.

— Уже кое-что. А ну-ка, Лин, вспомни, чему я тебя учил, окинь его глубинным взором, тем, постигающим…

Лин-Докари ухмыльнулся и довольно небрежно повел в сторону спящего левой ладонью, ойкнул, сразу же подобрался и выставил обе руки, одновременно протараторив заклинание… Уже через пару мгновений он грянулся на четвереньки и оттуда пал ничком, желудок и суставы его сотрясали судороги. Лин застонал, в тщетных попытках погасить дикую боль и хотя бы вызвать очистительную рвоту…

Старый рыцарь продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, голос его был сух и безжалостен:

— Разве этому я тебе учил? Воин, перед битвой ли, перед колдовством, должен быть осторожен, холоден, вкрадчив… А не со всей дури лезть вперед открытым горлом! Ты рыцарь, или ты раззява?

— Ох… — Лин встал, наконец на четвереньки, замычал, задышал… — скорее второе! Точно раззява. Отстань, Гвоздик, дай мне помереть спокойно… со мною все хорошо… разве что в мозгах нехватка… Снег, пожалуйста, налей мне своего отварчику…

— А! Оценил, наконец!

— …хочу одной гадостью другую сполоснуть… Вот это да! Ради такого зрелища стоило…

Докари Та-Микол был гибким, сильным колдуном и в любом другом подобном случае беспечность его осталась бы без последствий, но здесь… Спящий толстяк оказался с ног до головы увешан вражескими для него проклятьями, очень гадкими, кошмарными, даже смертными, как успел заметить Лин колдовским зрением… Ни люди, ни демоны с такими проклятьями существовать просто не способны, а этот — преспокойно спит, совершенно ясно, что и сон его обычный, не насланный… Чтобы эти проклятья узреть, их надобно как бы коснуться, дотронуться до них собственной сущностью… Ну… Докари и дотронулся. Хорошо еще, что Снег, несмотря на всю свою показную суровость, был настороже и отвел от Лина большую часть удара…

— Ох, хорош твой отварчик, дорогой Снег… ой, как у меня руки трясутся… Кто же его так?

— А я откуда знаю? Ходил, бродил, небось, по лесам, по горам, собирал попутно, как грибы собирают… Лихие создания пытались с ним посчитаться, я даже со счета сбился, перебирая вериги его… Он тоже, знаешь ли, далеко не свят.

— Да уж наверное! Вон как Гвоздик щетинится… Защитник ты мой бесхвостый!..

— Продолжу. Сей пышный детина отнюдь не образец благочестия и добродетели, однако, это не мешает мне с ним прохладную дружбу водить. Более того, я и тебе сего не возбраняю, ибо негоже одному грешному человеку пыжиться и кичиться перед другим, особенно достоинствами своими. А вот про Зиэля — не вспоминай! Понял ли ты мой урок? — Не так, чтобы очень, но твой совет учту, даже не вполне его понимая.

— Сего вполне достаточно.

— Но сколько же силищи таится в этой туше???

— Много. А может даже больше, чем ты думаешь, сударь Докари. Ты бы видел пропасть, в которую он грянулся. И вот — без видимых последствий.

— И кто же он такой, откуда взялся?

— Из мужичья. А зовут его Хвак.


на главную | моя полка | | Перепутье Четвертое |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу