Пролог

При написании книги я заметил одну особенность: стоит только начать описывать какое-то реальное событие, как оно, обрастая несуществующими деталями и избавляясь от шелухи ненужных автору подробностей, постепенно принимает правильные формы. И на выходе рядовой случай вдруг заиграет, засверкает гранями своих форм, подобно вывернутому из стены, сияющему десятками ходов шурупу. И теперь эта история, выделяясь из сотен похожих, обращает на себя внимание. Я никогда не имею четкого плана написания новых вещей, я не знаю, когда произойдет тот самый толчок, который сподвигнет меня сесть за стол. Мой взгляд будет долго блуждать по ровной поверхности мебели в поисках нужной головки того самого шурупа, и ни я, ни мои близкие, ни даже сам господь бог не в состоянии знать заранее, какую из сотен я выберу. Я даже не берусь никогда определять, что это за толчок будет и какой силы. Меня толкает к столу каждый день по нескольку раз, однако я уже научился распознавать толчки правильные от пустяшных, бестолковых. Было время, едва появлялась дрожь внутри, я тотчас торопился за стол и начинал писать. Эта тяга к написанию начинающего писателя заканчивалась всегда одним и тем же: порчей настроения и уничтожением написанного. Утешая себя тем, что через это обязан пройти каждый автор, я немножко выпивал, успокаивался и отправлялся на поиски следующего шурупа. Выпиваю я и сейчас — привычка сохранилась, но теперь это уже не лекарство от депрессии, а барский жест понимающего толк в делах писателя.

Еще одна привычка — ношение в кармане блокнота с ручкой. Всякий раз, когда я чувствую появление интересной истории, я тотчас вынимаю блокнот и начинаю писать.

В один из дней в ресторанчике на Долгоруковской мы с приехавшим ко мне в гости из Германии Вадиком Морозовым тянули белое вино и, уже переговорив обо всех наших одноклассниках, болтали ни о чем. Он рассказывал мне о совершенно неинтересной мне ФРГ, я — о решительно ненужной ему Москве. И вот таким совершенно не располагающим к открытию новой для меня темы сцеплением фактов — от дешевизны аренды квартир в Берлине до стоимости бокала шампанского на презентации книг московских звезд, мы добрались до дорог. Как это получилось, не знаю. Наверное, где-то в разговоре между нами уже прозвучала одна из двух главных проблем Руси, и теперь, как русские люди, мы обязаны были очертить и вторую.

— У нас (говоря о Германии, он всегда не забывает добавить, что Германия — это у них) дороги покрывают асфальтом, смешанным с какой-то резиной, — сказал Вадим, пригубливая винцо, — оттого сцепление с дорогой лучше.

— Видел, — ответил я, делая слабую попытку защитить родимый край. — Я видел, как эта смесь помогает вам в гололед. Неделю назад по ящику показывали стихийное бедствие в Потсдаме: минус двадцать. Все машины катились боком по резиновой супердороге и бились друг о друга, образуя автосвалку.

— Да, я знаю. Я как раз оказался в этом кошмаре.

Здесь нужно чуть отвлечься и обратить внимание читателя на два факта. Во-первых, автокорриды в Потсдаме я по ящику не видел. Я вообще не уверен, что за неделю до нашей с Вадиком встречи таковая в Потсдаме была. Я просто возразил тем, что первым пришло в голову. Когда мне говорят: «Германия», у меня в голове сразу возникает ассоциативный ряд: Потсдам, Берлин, телевышка, похожая на обращенный в сторону Западного Берлина фаллос, Рейхстаг — как место работы Юрия Визбора и Оберсдорф — как место проведения этапов кубка мира по биатлону. Из этого ряда я выбрал наиболее подходящее — Потсдам, привел пример и возразил.

Во-вторых, в Германии не происходит ничего, чему бы Вадик Морозов не был свидетелем — как минимум и первопричиной — как максимум. Я не успел сказать, что машины бились в Потсдаме, как Вадик уже вспомнил об этом кошмаре. Я не возражал этому, ибо знаю своего друга с 1980 года — в этом году мы встретились в 5-м классе «Б» в средней школе номер 175. Я вообще много с кем там встретился, достаточно упомянуть лишь Влада Кускова и Дмитрия Гранникова, будущих (применительно к 80-му году) члена Союза художников России и заслуженного артиста России. Последние двое находились в терпимой и внешне незлобивой оппозиции к Вадику, я же, уже в то время пропитавшийся бог весть откуда взявшейся хитростью, именуемой, как я потом узнал, дипломатической сноровкой, имел успех у двух сторон. Вадик выдумывал небылицы, и Гранников с Кусковым относились бы к этому, вероятно, с разумным смирением, как относятся люди мудрые к дождю или смерти, если бы Вадик не забывал всякий раз присовокупить к очередной небылице незначительную деталь: что был напрямую с нею связан. Связан он был преимущественно в качестве, как я уже говорил, первопричины или как минимум героя второго плана. Например, я помню это до сих пор, Вадик в пятом классе рассказывал всем, как подружился с неким майором. Все бы ничего, одного этого вполне хватило бы для споров, но Вадику зачем-то понадобилось добавить, что майору шестнадцать лет и он учится в десятом классе школы, находящейся в другом районе. Гранников, который уже тогда испытывал тягу к театру, лихо изгалялся над подобного рода придумками, а Кусков рисовал оскорбительные шаржи на их автора.

В общем, Вадик любил тогда рисануться, а сейчас это невинное занятие переросло в новое качество. Он не просто дошел до той стадии мастерства привирания, когда вылетающие из его уст слова убивают незнающих всю глубину души Вадика наповал. В принципе, одного этого уже достаточно, чтобы сесть с ним за стол переговоров и подписать любой контракт. Но для настоящего мастера пустого звона мало. И Вадик набил руку в прикреплении к привираниям файлов такого бесспорного свойства, что даже я, человек хорошо его знающий, иногда задумываюсь над правдивостью их изложения. Задумываюсь, дабы в очередной раз опереться о мысль, что мне до сих пор известна только одна шумная история, где Вадик был замешан непосредственно — это перестрелка в офисе во время раздела прав собственности на один футбольный клуб. Но именно об этой истории Вадик почему-то не очень-то охотно рассказывает. Я так думаю, что там-то как раз все было правдой, а она Вадика не интересует. Все, что я знаю о том бое местного значения, до меня дошло из третьих уст.

Прошло много лет после школы. Двадцать. Я потерял связь со многими. Но, боже мой, как я рад тому, что в списке потерянных не значится Вадик Морозов! Этот человек первым, где бы ни находился, поздравляет меня с днем рождения, в суматохе дел, когда ему остается три часа до отлета в Берлин, он между последним недоделанным делом и визитом ко мне всегда выберет последнее. Он помнит памятные даты всех членов моей семьи, он любим в моем доме и долгожданен. Сумасшедшая жизнь сама расставляет приоритеты, и в качестве главного мерила ценности мужской дружбы всегда назначает время. Как бы кто из моих друзей ко мне ни относился, кем бы я ни был горячо любим, для установления не юридического, а справедливого факта истинной привязанности главным провокатором всегда является время — я повторюсь, не боясь быть уличенным в неоригинальности. Прошло двадцать лет, и снова и снова, выпивая с Вадиком, я чувствую его дружеское расположение. Вот и сейчас, когда он сказал, что помнит кошмар в Потсдаме при температуре в минус двадцать, я пропускаю это мимо ушей. Ибо не это важно, а то, что он прилетел в Москву и первым нашел меня.

— А у тебя сейчас какая машина? — спрашиваю я мимоходом.

— «Мерседес» двести сороковой, — не моргнув отвечает он, и я киваю, зная наверняка, что водительских прав у него нет и он боится автомобилей.

В прошлый его приезд три месяца назад у него был «Мерседес» трехсотый. Он ни хрена не помнит из того, что мне говорит, поэтому и меняет тачки как перчатки.

Вадик первым из нас уехал из СССР работать. Он первым из нас взял Берлин. Он был первым из нас, кто организовал свою компанию. Мобильный телефон я впервые увидел в его руках. Синее кашемировое пальто с нагрудным кармашком и торчащим из этого кармашка сиреневым шелковым платочком — я тоже впервые увидел на нем. И это в эпоху кооперативного движения с присущими ей атрибутами: турецкими свитерами и раздутыми, как от водянки, пуховиками. Мне временами кажется, что, если бы господь лишил Вадика возможности врать, оставив ему только космическое предвидение, хватку бизнесмена, фантастическую память и невероятное человеческое обаяние, он превратил бы моего друга в обычного, ничем для меня не примечательного человека, каких я знаю десятки.

— Я однажды попал на своем «мерсе» в пробку, — говорит Вадик в продолжение темы, зная наверняка, что я знаю наверняка, что у него нет водительских прав и что если он может оказаться в пробке, то только в качестве пассажира такси, — и даже поспал за рулем. Два часа, представляешь? Два часа жизни в Берлине — это целая вечность.

— А что, в Германии наблюдаются пробки?

— Чем мы хуже других стран?

— Два часа, — с ехидцей повторяю я, вот уже двадцать лет играя роль доверчивого слушателя. — Ты в Москве, конечно, в такси ездишь?

— Зачем в такси. Когда спешу, приходится вертолет заказывать. Влетает в копеечку, конечно, но что делать. Не в подземку же идти.

— Ты сейчас имел в виду Москву?

— Конечно, Москву. У меня даже телефон этой конторы есть, я могу посмотреть, если хочешь.

Вот ведь, как умные-то люди поступают — в вертолет садятся и летят над Тропаревским парком! Подогретый ркацители я впервые чувствую необходимость уличить его во лжи. Несусветной, наглой, бесцеремонной лжи. Даже при наличии на счету сорока миллионов евро и дома в Берлине Вадик не должен так лгать. Я понимаю, привычка юности, все дела, но Москва — это не тот город, в который попала Лилу из «Пятого элемента».

— «Ми-24», надо полагать, — провоцирую я его, — видел пару раз в Южном округе.

Если он сейчас попробует впереть, что летал над Златоглавой на вертолете-штурмовике по прозвищу «Крокодил», мне нужно будет с ним что-то делать.

Но Вадик, как и всегда, вышел с поля боя без единой царапины.

— Да я откуда знаю марку, я что, авиатор? Прилетел, сел на крышу «Президент-отеля», и мы полетели.

Я ни разу не был на крыше «Президент-отеля». Очень хочется убедиться, что там есть нарисованный круг с буквой «Т» посредине.

— А иначе нельзя, — продолжает он. — Я в этих пробках стоять не могу. У меня клаустрофобия. Попал один раз на Третьем кольце… Дверь не откроешь.

Он не совсем ясно понимает смысл диагноза «клаустрофобия», это очевидно. И тут я почувствовал легкий, едва ощутимый толчок.

— Это не клаустрофобия, Вадик, это вегето-сосудистая дистония. Хочется постоянно двигаться, и невозможно сидеть на месте. А вот что клаустрофобии касается… На моих глазах в морге два патологоанатома окоченевший труп бродяги в гроб три часа запихивали — вот это клаустрофобия у человека… Так что ты там о пробках?

Прислушиваясь к себе и позабыв о мести, я стал ждать второй толчок. Обычно не так много времени проходит между ними.

— У вас тут умирают в пробках, кино смотрят в пробках, я даже слышал от кого-то, что специальные экологические туалеты с собой возят. У меня знакомый во Франкфурте (до падения Берлинской стены он постоянно уточнял, что Франкфурт тот, что не на Одере, то есть социалистический, а на Майне, то есть западный), он специально для России толчки переносные для авто производит. Если хочешь, я тебе закажу. Да ты его знаешь — Карл Брюннер. Помнишь?

Я меняю тему и спрашиваю, кого из одноклассников он видел. Я говорю — «одноклассники», Вадик оперирует более коротким словообразованием — «однокашек». Мне это не нравится, потому что я сразу представляю кучу разбросанных на дороге и катающихся по ней какашек. После перечисления всех, кто попал ему на язык, он чувствует, что я немного раздражен, и тоже меняет тему.

— А ты по-прежнему пишешь? — спрашивает он, зная, что любой пыл можно остудить, если начать говорить о главном не для себя, а собеседника. — Не думал вернуться к хирургической практике?

— Мне сейчас куда удобнее лечить через бумагу. За меня никто не отвечает, и я ни за кого не отвечаю. Когда тебе почти сорок, — говорю я, — самое время начать новую жизнь. В этом возрасте Макс фон Штефаниц занялся выведением немецкой овчарки, а Кристиан Диор, так тот начал еще позже, — это мои любимые примеры, позволяющие объяснять многогранность моей натуры и прикрывать природное непостоянство. Обычно я их призываю на помощь, когда меня припирают к стенке. — Так что благословляю всех, кто поздно пробуждается к жизни, и того, кто растревожил мой сон.

— Ты подумай насчет Карла Брюннера, — напоминает мне Морозов, — с вашими дорогами он тебе — первый друг. — Видя, что я никак не реагирую на это, он искренне (да, черт возьми, искренне!) возмущается: — Да неужто ты не слышал о нем?!

С чего я должен слышать о каком-то Карле, черт его побери, Брюннере? Имя, если честно, знакомое, и я просто удивляюсь, как Вадик не упомянул Эриха Ремарка. Кажется, он из того же списка знакомых имен.

Но мне безразличны стали и Брюннер, и Ремарк. Второй толчок оказался куда сильнее первого.

Через час мы должны были прощаться, я выждал этот срок, проводил Вадика в Шереметьево, получил от него эсэмэску: «Пять минут, полет нормальный», и поехал домой.

Уже по дороге сообразил: Карл Брюннер — это Карл Брюллов. Сукин сын Морозов…

Это чувство сродни предвкушению оргазма. Вот-вот произойдет что-то, что вывернет твою душу наизнанку, перевернет мир и вырвет из груди сердце. Предвкушение — оно всегда сильнее оргазма, ибо предвкушение обещает восхождение, а оргазм — спуск. Каждый раз, когда овладеваю новой темой, я испытываю ощущения, схожие с близостью с женщиной. Она еще одета, еще не дрожит в моих руках, она еще мне не подвластна, но мое воображение уже рисует невероятной красоты сюжет: она обнажена, податлива и дышит страстью. Она хочет только меня, потому что это я первый обратил внимание на ее достоинства, презрев недостатки.

Обратный отсчет начался. Передо мной еще чистый экран, но скоро он заполнится фразами. В моем воображении где-то между строк капнет кровь, что-то запачкается грязной рукой, одну из страниц наискось перечеркнет след протектора, но на выходе, стерев все лишнее и чуть добавив недостающего, я получу готовую историю. Вадик мне, конечно, друг, но истина куда дороже. И потому я уверенной рукой напишу:

«Пусть не обижаются на автора те, чьи имена совпали с именами главных героев и персонажей. Все выпитое спиртное по-прежнему стоит на прилавках магазинов, все познавшие любовь женщины до сих пор ее ищут, в общем, нет смысла придираться к автору, поскольку все, что описано в этом романе, — плоды его фантазии».

Единственное, что существует на самом деле, — московские пробки. Большой город. Оказавшись в нем, люди проживают свою, а порой и чужую жизнь.

Я рад, что почувствовал новую встречу. И не буду торопиться, потому что предвкушение оргазма куда слаще самого оргазма.

Оставлю это на потом, потому что сейчас мне нужно доделать одно маленькое, но важное дельце…

Глава 1

Как часто случается в бизнесе, начали они вдвоем. Особенность этого союза заключалась в его лирической составляющей, которая при трезвом и расчетливом взгляде на вещи преобладала над расчетом. Кирпичи практического содержания их проекта скреплялись цементом чувства, которое в обычной жизни называется любовью. Она, любовь, пришла необычайно быстро. Еще в институте, на первом курсе экономического вуза, они решили быть вместе и навсегда. Все получилось неожиданно. Артур Чуев после очередной лекции торопился на квартиру, где его ожидала сварливая домохозяйка. За жилье было задолжено что-то около ста рублей, и эту сумму нужно было внести в старческий чулок не позже восемнадцати часов. Этот срок был установлен хозяйкой квартиры и, по словам ее, за деньгами она придет не одна, а с новыми жильцами. В 18.01 те должны были либо с унылым видом снова оказаться на улице, либо на улице должен был оказаться Артур.

Сто рублей были получены на почте еще утром, ровно через трое суток после Артуровой телеграммы, направленной родителям в Рязань. Текст телеграммы не оставлял сомнений в серьезности капиталовложения: «Сторублируйте». На объяснения, равно как и на слова благодарности, средств не хватило. Уловив новые экономические обороты речи отправившегося покорять столицу сына, родители прониклись тревогой и выслали 150 рублей. Именно по этой причине объявление фамилии Чуева как зачисленного в вуз повлекло двойной восторг.

Выпив, как и полагается, немного вермута с будущими одногруппниками, количественный и качественный состав которых был установлен тут же, Артур засобирался в Марьино. Там его поджидала старая карга, страдающая потерей памяти и имеющая обыкновение приводить в качестве угрозы своего племянника с женой, имеющих квартиру в Сокольниках. Этой парочке было неловко раз в месяц играть роль потенциальных квартиросъемщиков, и во время каждого привода старухой они смущенно смотрели в пол и бормотали: «Да, конечно, мы готовы въехать прямо сейчас». Артур уже знал, что карга отписала им квартиру, а поскольку человек она такой, что в случае припадка ярости она могла в последний момент изменить завещание и отписать квартиру, к примеру, артисту Видову, в которого была по-маньячьи тупо влюблена, эти двое постоянно приходили и играли роли дураков.

Договорившись встретиться завтрашним утром для продолжения знакомства, группа Э-121 растворилась в Москве, и Артур остался один на один с девушкой, которую только сейчас заметил. Оказывается, она тоже прошла по конкурсу, и, оказывается, она тоже была на грани бродяжничества. Общежитие всем нуждающимся обещали по окончании каникул, но ведь эти тридцать дней нужно было-таки где-то жить.

— Простите, вам совершенно некуда идти? — поинтересовался Артур, уже чувствуя, что углубляется в тему, которая может оказаться ему не по силам.

На дворе стоял 1984 год. Еще не прозвучала огнедышащая страстью фраза ударницы соцтруда по телемосту с Нью-Йорком: «У нас в СССР секса нет». Слово «минет» еще не звучало в подъездах чаще, чем слово «минтай» в гастрономах. Пить пиво на ходу и заниматься фроттингом в метро еще было не принято, но этот вопрос прозвучал настолько же актуально, насколько актуален он в Москве до сих пор.

— У меня есть тетя в Обнинске, — обронила девушка и чуть порозовела. Видимо, представила, насколько глупо ее решение прямо сейчас ехать в Обнинск.

— А у меня дядя в Калинине, — признался Артур, уже понимая, что девушку придется взять с собой. В конце концов, нехорошо начинать общение с будущей одногруппницей с пренебрежительного отношения к ее проблемам. — Знаете, у меня есть предложение. Мне нужно срочно встретиться в Марьино с одной забавной старушкой. Вы сами убедитесь в том, что она забавна. Если вы не против составить мне компанию, мы могли бы туда прокатиться. Ну а после что-нибудь придумаем.

— Дай вам бог много радостей за ту огромную, что вы доставили мне только что, — ответила она и подняла чемодан.

Не уловив иронии, Артур подумал, что, быть может, совершил огромную ошибку. И что не возникнет ли проблемы с этой девочкой, ибо если она так выражает свои мысли сейчас, то совершенно неизвестно, чего от нее ожидать потом.

Но потом он поблагодарил себя за отзывчивость и уже в метро оказался сражен ее знаниями. Он только не понимал, откуда она их черпает. Пришлось присмотреться. Держась за поручень, рядом с ним покачивалась в ритм движения вагона девушка среднего роста, с собранными в аккуратный хвостик каштановыми волосами, и глаза ее, зеленоватые, хищно оглядывали пространство вокруг себя. Казалось, ее интересует все и она готова отдать многое, чтобы найти объяснение самым незначительным явлениям. Отчего в метро читают, почему по утрам поливают и без того безупречные улицы, не упадет ли Останкинская башня, если случится ураган, как в Америке. Артур смотрел на ее шевелящиеся губы и не слышал и половины из того, что она говорила. Лишь где-то между «Текстильщиками» и «Ждановской» он наконец-то расслышал, что говорит-то она о Москве:

" … Москва повелось от «мокса» — «спасение» на праязыке! Затем в этом слове по закону языка произошла перестановка к и с , так называемая метатеза: как в словах «ведмедь» и «медведь», «длань — долонь — ладонь». И в силу этого закона метатезы из «мокса» вышло — «моска», то есть Москва».

И он смотрел на нее, и ему казалось, что он знает ее не полчаса, а пару лет как минимум.

В квартире все шло по старому сценарию. С той лишь разницей, что родственники старухи выглядели уже совсем ни к черту. Они готовы были провалиться сквозь землю из-за альцгеймеровых выходок тетушки, но желание оказаться хозяевами квартирки в Марьине пересиливало чувство меры. Артуру казалось, что если бы карга потребовала, то они для вящей правдоподобности ездили бы сюда со своим диваном.

Когда коллектив мошенников удалился, Артур вдруг захлопал ресницами и взъерошил свои и без того находящиеся в полном беспорядке соломенные волосы.

— Послушай, — сказал он, — если ты не против…

— Нет, я не против, — тихо и уже без иронии перебила она. — Я совсем не против, если ты хочешь предложить мне остаться.

Сердце его забилось, и в беспорядок теперь пришли мысли.

— Ты не подумай, я постелю себе на полу, и я не…

— Я тотчас уйду, если ты попробуешь сделать это. И уж конечно, ты предложишь мне место на диване.

Он не нашелся, что возразить. Он просто не знал, что обычно мужчины, коим он себя уже начал понемногу чувствовать, говорят в таких ситуациях. Тогда, двадцать три года назад, он был подвижен, как ртуть, покинувшая градусник, но в тот момент в квартире в Марьине, он впервые почувствовал себя куском эбонита.

У него было пятьдесят рублей. Все, что у него было, это пятьдесят рублей. Он сказал ей об этом и предложил выйти с этими сумасшедшими деньгами в Москву.

— А ты не думаешь, что нам в будущем нужно будет что-то есть?

Этот вопрос вернул его из Оружейной палаты, куда он с ней уже добрался, в Марьино. За время жизни в столице он познал много девушек. И каждая из них с радостью согласилась бы просадить любую у него находящуюся сумму прямо сейчас. Благо возможностей потратить ее было множество. В эту комнату они вернулись бы с портвейном, и морем воспоминаний, которое утром бы схлынуло без остатка, оставив на память лишь две сухие, хоть выжимай, бутылки.

— Я не подумал об этом, — сказал Артур, только сейчас подумав о том, что, пригласив Риту в свою обитель, совершил жест доброй воли немного не той направленности, какой планировал изначально. — Действительно, глупо сказал… Без еды мы тут…

Он хотел закончить так же бессмысленно, как и начал — «загнемся», но вовремя спохватился.

Весь день они провели в городе. Поход по нескольким музеям вымотал Артура совершенно. Он шел под руку с Ритой, без устали щебетавшей о каком-то алмазе «Кохинор», вправленном в корону королевы Елизаветы, и сомневался в том, что присутствует в реальности. Еще утром он был свободен как ветер, а сейчас, словно вагон, катится по заранее проложенным под ним рельсам. Странным было то, что эта езда его не напрягала. Напротив, он прислушивался к себе, и ему казалось, что рано утром, когда он собирался в институт, к нему на перила балкона присел ангел. Посмотрел, как живет его подопечный, а после придумал толковый ход — свел с девушкой, на которую за все время сдачи вступительных экзаменов Артур ни разу не обратил внимания. Он вообще не подозревал о ее существовании. Как о будущем футболисте итальянской футбольной лиги «А» Инзаги. Тот тоже уже был, но Артур о нем не знал. Потом им овладевали темные мысли, и Артуру начинало казаться, что это не ангел вовсе присел к нему на балкон перед рассветом, а кто-то другой… В общем, гуляя с Ритой по городу, Артур не помнил ничего из того, что видел, и не слышал ничего из того, что говорила она. Все происходило невесомо, неощутимо, словно в дымке, но все-таки это происходило — Рита была, и она была с ним.

Изо всех сил борясь с мыслями о вечере, он особенно противостоял мыслям о ночи. До сегодняшнего дня все было довольно просто: выбирался денек, когда старая карга отправлялась к родственникам, которых у нее было великое множество (оттого все понятней уничижительное смущение племянника с женой в роли кандидатов на въезд в квартиру), и в эти три-четыре часа Артур ловко укладывался в выпивку, прелюдии (тогда это слово было не совсем ясно, поскольку никто не брал за труд дать ему определение) и насыщенный чувствами секс. Через четверть часа после его завершения девочка покидала стены квартиры, которая, как думалось бабке, оставалась неопороченной уже почти восемьдесят лет, и никогда в нее уже не возвращалась. Еще ни одна из приглашаемых фигур на ночь не оставалась, равно как ни одна из приглашенных не уходила из квартиры неудовлетворенной. Перед Артуром стояла двуликая, равновеликая по невозможности осуществления задача. Ему нужно было убедить старуху оставить Риту на ночь, что само по себе выглядело идеей сродни полету в космос, и осознать факт проведения ночи с девушкой в одной комнате без близости с нею. Одна проблема выглядела не краше другой, и, не успев прошагать по брусчатке Красной площади ста шагов, он решил, что поутру его посетил все-таки бес. Но едва он почувствовал на локте тепло Ритиной ладони, как ему почудился лик ангела.

Очнулся Артур только в Марьине, когда Рита нажала на кнопку звонка. Артур знал, как карга ненавидит отрываться от телевизора и идти в прихожую, когда он забывал ключ, поэтому пришел в чувство сразу. Ключ лежал в кармане, он хотел достать, но не смог, потому что только сейчас обнаружил в правой своей руке коробку с пельменями, а в левой — литровую бутылку молока.

Старуха взъерепенилась прямо с порога. Она заявила, что прожила в этой квартире семьдесят семь лет, никогда здесь блядского дома не было, и на закате жизни у нее нет желания ломать эту традицию.

Оттеснив ее в глубь прихожей, к величайшему изумлению Артура, который уже видел себя с пельменями на улице, Рита вошла и довольно невозмутимо произнесла:

— Ну, блядь я или не блядь, это вопрос спорный. Однако у меня нет желания устраивать диспут на эту тему. Я устала и хочу есть. И заботься вы о будущем, а не о прошлом, то смогли бы подсчитать, что пятьдесят рублей с одного человека в одной комнате куда меньше семидесяти пяти за двоих в той же комнате на тех же условиях.

Закончив эту речь, она вошла в комнату Артура и закрыла за собой дверь. Ей, видимо, нужно было переодеться, а делать это на глазах старухи и молодого человека она не представляла для себя возможным.

Выйдя из комы, карга ринулась к двери, и Артур увидел Риту посреди своей комнаты уже без юбки, в трусиках и блузке.

— Это почему за двоих семьдесят пять, когда за одного сто?

«Действительно», — подумал он.

— Потому что сто рублей за комнату платят на Петровке, а не на Поречной! — заявила Рита и с грохотом захлопнула дверь, не достав до крючковатого баронесского носа хозяйки около сантиметра.

— Вот сучка, — змеиным шепотом сказала она и посмотрела на Артура в поисках поддержки.

— Вы знаете, мне кажется, что сто рублей в Марьине… за двоих… это действительно многовато… нет?

— К пятому дню чтоб за квартиру было уплочено! — прогромыхала в косяк старуха и отправилась в свои покои, состоящие из трех отдельных комнат.

Так Рита оказалась у Артура.

Ночью, глядя на звезды, усыпавшие покрывало ночи над Марьино, он думал о том, как хорошо от Риты пахло. Он не расслышал и трети того, что она говорила днем, но запах, струящийся от нее, запах мяты и чистого тела, не отпускал его ни на минуту. Вот и сейчас, когда в комнате висела тугая, хоть режь ножом, тишина, он чувствовал аромат, уже прижившийся в его до недавнего времени одиноком и пустом уголке жизни, и пытался догадаться, о чем думает она.

Любезно предоставленные старухой матрас и подушка — а выданы они были сразу и с удовольствием, ибо в этом разделении полов она видела гарантию моральной чистоты, царившей в этой огромной квартире, — он лежал, закинув руки за голову, и отгонял от себя «мужские» мысли. Они жадно проникали в него, властвуя безраздельно, и он уже не в силах был справляться с ними, думая о том, что будет завтра. Завтра они снова будут вместе. Послезавтра — он этого хотел — тоже, а потом наступит послепослезавтра. Где логика?

Он вдруг пришел в ужас. Артура неожиданно посетила мысль о том, что Рита решила им воспользоваться просто как удобным способом для проживания в Москве.

Напрягающие его мысли о соитии вдруг отошли, как отходит море перед цунами, и сердце зазвенело от возникшего в нем вакуума. Вот, значит, как… Это было похоже на правильный ответ. У беды глаза зеленые. Это была беда. Самая настоящая. Вооруженная коробкой с пельменями, обученная правилам торга и знаниям доисторического происхождения слова «Москва». Уже не боясь быть обнаруженным с выпирающим в лунном свете холмом посреди одеяла, Артур закинул руки за голову и криво улыбнулся.

И вдруг услышал приглушенный смех.

— А она и правда забавная.

— Что?.. — сипло спросил он.

— Старушка твоя, ты прав, забавная. И вовсе не карга.

Он угрюмо свистнул носом и отвернулся к стоящим прямо перед его носом ножкам стула.

— Артур…

— Что?

— Я всю дорогу болтала как сумасшедшая… Что попало собирала… Надеюсь, ты меня невнимательно слушал… Да?

Он промолчал, но в темноте вспыхнули и уже не угасали сияющие голубым лунным светом белки глаз.

— Я боялась… я весь день боялась, что вечером… В общем, что ты окажешься таким же банальным, как и все.

У Артура дрогнули брови, и он облизал губы.

— Ты, видимо, что-то конкретное имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Ты боялась, что я возьму тебя силой?

— Сама была бы виновата. Я знала, куда еду и зачем. Ты меня хотя и приглашал не жить, а переночевать, но мне не стоило труда предположить, чем это может закончиться. Но мои опасения оказались… Словом, ты хороший человек.

Артур пожевал губами. Он, конечно, дурак, что пригласил ее. Ему тоже стоило принять во внимание, о чем ему будет думаться в метре от нагого девичьего тела. На близость он не рассчитывал тогда и не пошел бы на это сейчас. Хотя бы потому, чтобы не выглядеть сволочью — пригласил бездомную девчонку и тут же разложил ее, требуя плату за постой. Но лучше бы она его за это не хвалила. Все должно выглядеть естественно, а похвала такого порядка молодой мужской разум оскорбляет и требует сатисфакции.

— А почему ты думаешь, что эта опасность для тебя миновала? Я не гоню коней, потому что старуха очень чуткая. Я вот сейчас дождусь, когда снотворное начнет действовать, и…

— Какое снотворное?..

— Я ей в чай димедрола насыпал. Помнишь, в душ ходил?

В наступившей мертвой тишине он довольно обнажил здоровые зубы. Жаль, она их не видит через затылок.

Чтобы уснуть, он принялся мысленно прочитывать:

— Что ты сказала?! — от неожиданности он поднял над убогой подушкой голову.

— Иди ко мне…

Он сел на полу, почувствовав, как пересохли губы.

— Иди ко мне. Господи боже, мы же любим друг друга…

Как нелепо, как наивно и смешно выглядят эти слова сейчас, спустя двадцать три года. Вправе ли произносить их те, кто знает друг друга сутки? Да — правильный ответ, если им по семнадцать. Да — правильный ответ, если, не успев переболеть влюбленностью, уже заболели настоящими чувствами…

Он любил ее в ту ночь страстно, не оставляя в покое ни на минуту. Он словно собирался выжать себя досуха, оставив миру только дряблую, немощную, ни на что уже не пригодную плоть.

Они занимался с ней любовью сначала на полу, потом на подоконнике, рискуя выдавить ее спиной стекло и не обращая внимания на нескольких зевак, столпившихся четырьмя этажами ниже в беседке, чтобы попеть под гитару. Они кричали что-то и дико танцевали, глядя на этот сумасшедший праздник сплетения двух тел. Но они не слышали их, сливаясь друг с другом…

Она уже не могла говорить, ее глаза закатывались в глубоком обмороке, но никто не был в силах остановить их танец жизни.

Уже под утро, когда рассвет стал стирать с окна синьку, они посмотрели друг на друга в полной беспомощности. Вряд ли каждый из них помнил хотя бы мгновение из того, что происходило с ними всю ночь. Все, что помнил Артур, — это дурманящий запах ее тела, упругая плоть ее, нетронутая прошлым, горячее дыхание и не проходящее желание входить в нее снова и снова.

Никогда ему не понять, что происходило в ее душе. Никогда не узнать, что помнила она. Он видел лишь ее зеленые глаза, полные сумасшедшей, обреченной на постоянство любви, глаза, до краев заполненные слезами задыхающейся от чувств души.

«Это был все-таки ангел», — подумал Артур.

И он будет благодарить его все двадцать три года, что признавался своей жене в любви. И казалось ему, что любви этой ничто не сможет угрожать. Ибо нет ничего на свете, что было бы этой его любви могущественнее.

Глава 2

К началу 1990-го карга совсем ополоумела. Кажется, она собралась пережить еще одну революцию. Потягивая старым баронесским носом воздух улиц, она чувствовала ее приближение и не собиралась на тот свет до тех пор, пока своими глазами не увидит крушение системы, в одночасье сделавшей ее, дочку барона фон Штрауке, банальной мещанкой. О своих младых годах и зрелости она не распространялась, племянника, сына своего младшего брата, инженера связи, ненавидела, казалось, она ненавидела весь мир. И потому ждала его гибели. Уходить на тот свет вместе с ним она не собиралась, уходить до него — тоже. Ей нужно было хотя бы часок-другой порадоваться тому, как все сдохло, а она выжила. Вот потом можно и собираться в последний путь.

Однажды этими мыслями она поделилась с Ритой. В последнее время они как-то фантастически близко сошлись. Их «пельменная» ссора продолжалась всего неделю. После склоки Рита ничего не просила, не заискивала, и старуха прониклась к этому ее поведению доверием. То ли старая змея увидела себя раннюю в этой девочке, то ли наконец-то увидела человека, который не думал о захвате ее квартиры в Марьине. Прошло шесть лет, Рита и Артур дважды пытались съехать, подыскав квартиры поближе к центру — так и до работы было добираться удобнее, и площадь жилья позволяла развернуться. Но старуха сдурела и предложила им вторую комнату, самую большую в своих владениях. При этом комната эта была смежной с их старой и преимущества были налицо. При этом она сообщила, что не собирается дополнительно требовать плату за проживание. Это Артура устроило, и они остались. То ли в благодарность за долгое совместное проживание, то ли из каких других соображений Рита стала захаживать к карге и радовать то платочком, то вкусностями, то просто болтовней. Артур уже позабыл, как выглядит племянник под прикрытием, и все бы ничего, но в начале апреля 1990 года, так и не дождавшись революционных преобразований, бабка отдала концы.

Родственники стали прибывать в квартиру усопшей где-то через полчаса после кончины. Кто их уведомлял о горе, было совершенно непонятно, ибо старуха позвонить перед своей смертью не могла, а Артур с Ритой этого не делали. Родственники прибывали и после похорон. Они набились в четырехкомнатную квартиру баронессы, как шпроты. Все держались утонченно-плаксиво, как держит себя на сцене плохой трагик в день дебюта. Квартира была заполнена скорбью, еще не выветрившимся запахом батюшкиного кадила и перезвоном фамильного серебра, приготавливаемого к трапезе. Земля сдала — небо приняло. Но по комнатам и ее просторным коридорам носились шепотки не небесного, а вполне земного происхождения. Они, казалось, ползали по стенам, проникали за плинтус и застревали меж стен и потрескавшихся, не менявшихся с 1970 года обоев.

«Такая хорошая старушка была. Вот помню, под Святки…»

«Вы давно из Магадана? Это правда, что там золото копейки стоит?»

«Сколько ни зазывали, так в гости и не приехала…»

«Конечно, бабушке семьдесят, а она в Хабаровск поедет».

«Мы не из Хабаровска, из Нагинска…»

«Разве семьдесят?.. Не больше?»

«Что-то около восьмидесяти».

«А вы кем ей приходились?..»

В общем, родственников было много. Потомки славного рода Штрауке, носящие ныне фамилии Косых, Толстопятовы, Миклушевы, Хорьковы и Забираловы, съехались в Москву со всех просторов необъятного Советского Союза, своим движением начертив схему нынешней сети магазинов «Эльдорадо». Ни Артур, ни Рита ни одного из них за шесть лет жизни в Марьине не видели, и ни об одном из них не слышали из уст старухи.

Обед закончился превратившейся в фарс трагедией. Усевшись за огромным, не сожженным в начале века большевиками столом для поминальной трапезы, огромная семья с нетерпением ожидала прибытия адвоката, несущего от нотариуса новости о разделе имущества. Покончив с кутьей, Артур с Ритой собирались убраться в свою комнату, но прибывший ко всеобщему волнению стряпчий попросил всех впускать и никого не выпускать. Через пять минут ложки с рисом стали падать на блюдо, отбивая похоронный марш № 3. Новыми хозяевами квартиры восемь дома двадцать четыре по улице Поречной стали Артур и Маргарита Чуевы.

Еще не понимая, что произошло, гости стали спрашивать адвоката, а что, собственно, с разделом. То есть, что несравненная Клавдия Оттовна благоволила передать каждому из родных ей по крови людей. То есть наследство-то как делиться будет. Адвокату пришлось повторить то, что он сказал минутой ранее.

Артур сидел белый, как приготовленное к работе полотно Кандинского, язык его распух во рту, и он, великолепнейший экономист, быстро прокручивал в голове данные, которые позволили старой карге отдать квартиру и все в ней находящееся им, а не зловонной своре наконец-то дождавшихся смерти старухи кровников. Он вспоминал теплые и холодные вечера, когда Рита оставляла его одного, уходя к хозяйке то с тарелкой пирожков, то посмотреть телевизор, то просто пожаловаться и поплакать бабке в шушун. От баронессы она возвращалась совершенно спокойной и уверенной в себе молодой женщиной. И вот теперь все становилось на свои места. Променады в соседние комнаты закончились вполне логично. Пока за столом царила отвратительная тишина, Артур вспомнил случай, который однажды произошел в благочестивой семье одного порядочного еврея.

Жил-был старик, вот так же, как незабвенная Клавдия Оттовна, тяготился одиночеством при батальоне родственников, на календаре отмечавших каждый прожитый им день, и когда пришла пора помирать, он собрал всех и сказал:

«Свою квартиру, машину, немножко золота и чуть-чуть серебра я хочу отдать вам, мои родные. И, чтобы не обидеть никого своим решением, я передаю вам это все здесь и сейчас, дабы вы могли разделить все по совести и справедливости сами. Ухожу я от вас, храня в сердце память о любви вашей и заботе. И я готов выполнить последнюю волю свою лишь при одном условии. Господь наш, Иисус Христос, принял на чело венец терновый. И я хочу так же, как и Он, уйти в муках за грехи ваши. Но уподобляться Ему не могу, ибо грешен, да и венца нет. А посему сейчас, за минуту до смерти, хочу, чтобы вы раздели меня донага, положили на живот и в задний проход вставили кактус, коих в моей, то есть в вашей, квартире в изобилии».

Как только последняя воля умирающего была в точности с просьбой его выполнена, в двери и окна ввалились огромные мужики в масках и с надписью на спинах «СОБР». И старший из них, оценив обстановку, воскликнул: «А прав был информатор! Это здесь у старого еврея вымогали имущество!»

Абсолютно спокойной в наступившем хаосе выглядела одна Рита. Она невинно смотрела в стол, и щеки ее розовели.

Повернувшись к немеющему от восторга Артуру, она негромко, но доступно для чужих ушей сказала:

— Я хочу заняться с тобой любовью.

Это была первая триумфальная сделка, которая была прокручена ими не вместе.

Глава 3

К началу 1993 года река застоя тронулась. С треском, с вдохновением.

Артур Чуев за три года из способного, но малозаметного менеджера вырос до начальника отдела внешнеэкономических связей крупнейшего в Москве «Инкомрос-банка». Рита по-прежнему работала экономистом на текстильном комбинате, и оба они чувствовали, что наступил момент, упустив который уже невозможно будет наверстать упущенное. Это было время, когда подателя объявления «Меняю однокомнатную + ваучер на двухкомнатную» за идиота еще не держали.

Под Новый 1991 год в банке началось шевеление. Эти движения постепенно переросли в хоррорные явления и вскоре приобрели монструозные колебания. Чубайс (а кто это такой, Чубайс?) разработал программу приватизации госсобственности (а что это такое?), и первым ее этапом стала народная приватизация (какая?). Артур пытался найти вопросы на эти ответы, попутно соображая, что происходит вообще. Поначалу все казалось бредом, ибо само понятие «приватизация госсобственности» спустя год после привычного уклада жизни ощущалось эфемерно и осязалось воровато. Но в конце лета 1992-го Ельцин подписал указ, который заставил Артура действовать быстро и решительно. Будучи вхож в высшие круги управления «Инкомроса», он получал информацию из первых рук. И даже становился ее обладателем раньше, чем она доходила до глав регионов. О том, что с первого октября каждый гражданин России сможет получить ваучер для приобретения доли в приватизируемом предприятии, он узнал за неделю до подписания Ельциным указа.

Его волновало только одно: будет ваучер именным, то есть прахом рухнут все его надежды, или же он выступит в роли чека на предъявителя. Все остальное он обещал себе и Рите просчитать после — это было уже не так важно. Артура заботило только одно: именной — или нет.

Первого октября он понял, что судьба дала ему в руки шанс, упустить который глупо… Контролируемый консультантами из США Чубайс и его команда предъявили стране пустой фантик без имени владельца, обещая за него две «Волги»…

И река пошла.

«Ептваюмать, — восхищался президент „Инкомроса“ Лещенко, — это гениально! Но я вот вам что скажу: через год мы или окажемся в заднице, или будем управлять этой страной. Но как это гениально!.. Сколько народу в стране? 148 миллионов! Получи в сберкассе ваучер за двадцать пять рублей и жди „Волги“! Прозрите, слепцы! Эти Чубайсы, Кохи и Васильченки помогают ЕБНу создать будущих руководителей страны, а чтобы и рыбу съесть и сесть куда хочется, они еще и выкачают из тупоголовых будущих миллиардеров три миллиарда семьсот миллионов рублей! — если я, президент банка, считать правильно умею!..»

Лещенко еще никто не видел в таком возбуждении, но Артур уже знал в чем дело. Анатолий Максимович Лещенко, гениальный стратег и любитель саун с голыми девочками, организовал на имя жены крошечное ООО, которое уже приступило к скупке у населения приватизационных чеков.

Стараясь не упускать ситуацию из рук, Артур быстро оценивал текущую ситуацию. Находясь в банке и получая сведения о реальном положении дел на реальном предприятии — руководящие круги текстильного комбината были доступны Рите так же, как Артуру управление банка, — он производил расчеты своих будущих шагов. В 1991 году балансовая стоимость производственных фондов страны была оценена в сумму в один триллион триста миллиардов рублей. Совковая сметка Чубайса позволила ему эту сумму разделить на численность населения России и округлить в большую сторону до 10 тысяч рублей.

«Карамба!» — не выдержал Артур, не чуравшийся грязных ругательств лишь на малопонятном в банке испанском языке. Именно в эту сумму правительство определило долю собственности каждого гражданина. Каждому из олухов — жителей новой трехцветной страны ЕБН с солнцеголовым Чубайсом выдали на руки право пользования госсобственностью, равной половине стоимости «Жигулей». Это как если бы пустить темной ночью в переулок полтораста миллионов инженеров, зная, что их там поджидает парочка отморозков. Чубайсом предполагалось и Ельцину верилось, что на фантики купленные населением акции будут увеличиваться в цене. Это обстоятельство и позволило Чубайсу неосторожно заявить летом 1992 года, что каждый гражданин России сможет получить свою долю собственности, которая к концу года будет равна по стоимости двум автомашинам «Волга».

В сентябре 1992 года Артур впервые рискнул по-крупному. Сказавшись больным, он выпросил у Лещенко три дня отдыха. Предполагалась неделя, но президент заерепенился и сказал, что дело прошлое, что сейчас об этом как-то глупо и неудобно говорить задним числом, но сукой ему, однако, быть, если он врет: ему кажется, что господин Чуев занимается в банке немного не своими прямыми обязанностями. Артур дал задний ход и согласился на три дня. Собственно, хорошо, что так получилось, поскольку теперь ему было известно, что организация им собственного предприятия по приобретению ваучеров не так уж хорошо законспирирована. В первый же день «больничного» он вылетел в Питер. По сведениям, полученным Ритой в директорате комбината, приватизационными аукционами там заведовал некий Томилин.

Риск был велик. Артур прибыл к нему не как частное лицо, а как представитель банка. В противном случае ему бы не удалось оказаться в кабинете, в котором ему предложили кофе. Стоило Томилину поднять трубку телефона и уточнить полномочия представителя «Инкомроса», случилась бы трагедия. Но господин Томилин был настолько запрессован новыми для себя обязанностями, что в разговоры с разодетым с иголочки Чуевым пустился без колебаний.

— Во-первых, построение рыночной экономики, господин Чуев, требует быстрого возникновения класса собственников…

Уже сейчас можно было вставать и уходить, сдерживая радостный крик в душе. Но Артур сидел и слушал. Эти слова, произнесенные руководителем питерских аукционов Томилиным, предопределили всю его будущую жизнь.

— Во-вторых, нигде в мире собственность и капитал не распределяются равномерно…

— Артур… как вас… Просто Артур? Еще кофе? На чем мы остановились? Ага, так вот… При выборе модели приватизации акцент сделан на интересы трудовых коллективов, которые имели преимущественное право на приобретение акций собственных предприятий…

«Браво, Риточка, — подумал Артур. — Кто-кто, а она-то знает, как работать в трудовом коллективе и что с ним делать, с трудовым коллективом-то…»

— Приватизация, Артур, позволит дать четкий ответ на вопрос, какие предприятия и производства востребованы рынком, а какие на нем являются абсолютно лишними.

— Вы хотите сказать, что…

— Вот именно! Останется посмотреть, куда рабочий класс начнет вваливать свои ваучеры-маучеры. То предприятие, которое останется обделенным вниманием публики, не будет представлять для нас никакого интереса.

— Для нас? — это был очень предопределяющий вопрос в тот день.

— Да, для нас, — внимательно глядя в глаза Артуру, сказал Томилин. И тот все понял правильно. — Вы поймите, Артур, приватизация будет способствовать появлению фактически новой российской элиты. Не партийной, Артур! Экономической и…

— Политической?

Томилин, испытывая благодарность, взмахнул руками и присмотрелся к гостю еще более внимательно.

На выходе Артур притормозил и, прощаясь с человеком, который фактически раскрыл перед ним все таинства нового обряда, поинтересовался:

— А что это у вас с головой, господин Томилин?

— Несчастный случай, — привычно, как в десятый раз на приеме у хирурга, ответил тот и потрогал повязку.

— Вы совершенно в этом уверены? Вы уверены, что это несчастный случай, а не последствия, скажем, проведения интересов трудовых коллективов?

Из Питера Артур улетал абсолютно уверенный в том, что величайшая афера человечества берет его к себе в круг организаторов процесса.

Рушилось все и вся — это было видно даже из иллюминатора «Ту». Обвальный рост цен в стране продолжался, лишая ваучер какой-либо реальной стоимости. Уже осенью 1992-го на «жигулевские» десять «штук» (тогда это слово уже было в моде) можно было купить всего лишь один женский костюм фабрики «Северянка». Не зная, что делать со своими ваучерами, потрясывая рогами и помахивая хвостами, стадо в 148 миллионов голов закружилось на месте. И в это стадо стали входить первые, хорошо одетые, не по деревенской моде, пастухи и ловкими, ненавязчивыми похлестываниями бичей разгонять стадо по направлениям. Первые скупщики и брокерские фирмы предлагали за ваучер 7–8 тысяч рублей. Но чем больше появлялось у населения ваучеров, тем ниже становилась их цена. К маю 1993-го она опустилась до отметки 3 тысячи.

— А не вложить ли нам наши два ваучера в какое-нибудь предприятие? — спрашивала Артура Рита, игриво щурясь и раскладывая на огромном «наследственном» столе в Марьине сотни перетянутых резинками пачек приватизационных чеков. Каждая из пачек была высотою в дециметр, и в комнате от скопления этого приватизационного потенциала отчетливо пахло типографской краской. — Ну, так, не для дела, а чтоб поржать?

— «МММ»? «Чара»? «Властелина»? — спросил Артур.

— Ты хочешь меня здесь? — И Рита уже томным взглядом посмотрела на стол.

Ни слова не говоря, он подошел к ней, взял на руки и, почти обнаженную, в одном лишь халатике чуть ниже бедер и белых носочках, положил на стол.

С него посыпались, отзываясь осенним листопадом, сотни, тысячи хрустящих, дарующих им будущее бумажек…

Первые результаты оказались чем-то похожими на впечатления акушера, который готовился принять девочку, а вышло три мальчика. Знакомый Лещенко Вовик Брынцалов, обманувший одним из первых больное население, которое потом собрался лечить, свой первый заводик прикупил за мешок ваучеров. Известный всему миру питерский судостроительный Балтийский завод был продан за 15 тысяч ваучеров, то есть сто пятьдесят миллионов «деревянных» (тогда это слово уже было в ходу). Гостиница «Минск» ушла за двести тысяч ваучеров. Супергигант автомобильный завод имени Лихачева («ЗИЛ» то есть) чуть дороже — за 800 тысяч фантиков. С самым крупным в России Уральским машиностроительным заводом (он же — Уралмаш) поступили и вовсе как с вокзальной шлюхой: продали новым хозяевам за два миллиона рублей. Казалось бы, для шлюхи с Ярославского это многовато, но тут важен правильный расчет. Эти два «лимона» следовало разделить на 100 тысяч рабочих, к тому времени там трудившихся. Так что все по-честному, никто не переплатил: 20 баксов — это как раз цена одной проститутки на Ярославском.

Спустя три недели после восхитительного секса на ста тысячах ваучеров, подарившего Рите невиданной силы оргазм, она не понимала, почему так получилось, это шелест падающих, совершенно ничего не стоящих бумажек и скрип ножей старухиного стола завел ее пружину до такого максимума, что она едва не потеряла сознание, — Артур оказался в сауне. Он пришел туда не мыться, и не в одиночку, а как человек, умеющий держать язык за зубами, то есть «свой», с президентом, «вицером» и Яковенко. Аркадий Яковенко был одним из тех писателей, членом творческого коллектива, кто написал роман о приватизации вместе с Чубайсом. Вокруг этой книги потом ходило много споров, преимущественно в прокуратуре. Никто не мог понять, как за обычную книжицу в несколько сот листов авторы смогли получить просто-таки сумасшедшие гонорары. Молодая писательница Роулинг еще только ковырялась пальчиком в попе, соображая, как из навязавшегося ее воображению мальчика-филателиста сделать супермена, а Кох, Васильченко, Яковенко и иже с ними уже слюнявили пальцы, чтобы пересчитать полученные за свой бестселлер бабки. Аркаша Яковенко был из той славной когорты коммунистов эпохи возрождения, что суть новых веяний хватали на лету. В сауну он привез одного из своих помощников, ибо разговор о книге предвиделся, а без человека, ее написавшего, никакой дискуссии ни черта бы не вышло. Отпарясь и накатив граммов по двести «Джи энд Би» на брата, коалиция банковских деятелей и госчиновников развалилась и предалась тематике, без которой в мужской компании и в окружении голых женских задниц просто не обойтись: о делах.

— Мы сделали их как слепых котят, — присматриваясь к розливу топлива, говорил Аркаша. — Сунули блюдечко с молоком в угол, а чашку с мясом поставили в другой. Иначе было нельзя, документ бы не прошел. Ельцин подписал свой указ о начале приватизации в тот момент, когда эти долбоебы…

— Кто? — уточнил Лещенко.

— Верховный Совет! — кто… Они все ушли в отпуск. И Боря быстро подмахнул указец. Короче говоря, если в месячный срок указ не опротестовывается со стороны Верховного Совета, то принимает силу закона… Так и вышло. У Бори вообще много чего в последнее время выходит. Ему бы поменьше с мостов сигать и ножницами типа себя закалывать, так вообще цены бы не было… Короче, если бы эта свора недоумков сидела на рабочих местах, план Рыжего хер бы прошел. — Выпив, Аркаша уложил в рот прогибающийся от икры прозрачный ломтик хлеба ресторанной нарезки. — Но эти парни укатили со своими отпрысками и благоверными на курорты, а Филя сделал вид, что не заметил происшедшего.

Речь из Аркашиных уст лилась о Филатове, исполнявшем обязанности председателя ВС — эта кличка в кулуарах Белого дома была известна всем.

— Он тупо сделал вид, не за просто так, конечно, что не заметил ельцинского указа. Понятно, да? Ну, не заметил ельцинского указа! Ха-ха! Вы представляете, каких долбоебов мы на ответственных постах держим? Ха-ха!.. Президент указ подписал, а он не заметил… Короче, эта кодла, вернувшись загорелой и поджарой, узнала о существовании плана приватизации всея Руси только тогда, когда срок опротестования истек, и сговор ЕБНа, Рыжего и Фили был констатирован как факт.

Решив, что мальчики наговорились, девочки приступили к исполнению ритуала. Полезли на колени мальчикам. Соображая, как отвертеться от соития, которое намечалось со всею очевидностью, Артур встал и направился в мужской туалет. По дороге осмотрел место боя. Завернув на краю бассейна одну из блондинок в три погибели, Лещенко тщетно пытался найти в ней так необходимое ему отверстие. Оргия, ничем не отличающаяся для бывшего коммуниста Аркаши, а ныне члена команды председателя правительства и бывшего руководителя комсомола, а ныне — президента банка «Инкомрос», вступила в фазу логического продолжения.

Артур зашел в уборную, прикрыл дверь и прислонился горячей спиной к ледяному мрамору стены. Хотелось обжигающего холодом «Тархуна» из 80-х, еще не отдающего химией и не вызывающего икоты, душа и постели…

Помощник писателя Яковенко первое время смущался, делал вид, что не замечает, как на диване в полуметре от него скачет на вице-президенте красивая девка. Но потом осмелел и стал за этим внимательно наблюдать. Его глаза, украшенные очками в роговой оправе, то поднимались вверх, то опускались вниз, он слушал приятные уху звуки — хлопки человеческих влажных тел и не отрывал взгляда от грудей девки, то взлетавших над ее плечами, то хлопающих «вицера» по лицу. Ему хотелось, но он не был комсомольским вожаком и потому не знал, как войти в проститутку без разговора о Плутархе. Помощь ему была оказана немедленно. Девочка лет восемнадцати на вид взяла его за руку и повела куда-то, он не знал куда. Но идти с ней был готов на край света, и даже за него. Его ни разу в жизни не вела на соитие красивая девушка. Просто так, взяв за руку. В прохладной комнате для переодевания, проще — в раздевалке, она без слов легла на застеленную простыней скамью и раздвинула ноги…

Артур недолго оставался один. Минут двадцать, а именно столько, по его мнению, должен был длиться перерыв в разговоре, ради которого он и прибыл, Артур рассчитывал просидеть в уборной и немного прийти в себя после выпивки. Виски было настоящим. Било в голову и ноги без лишних прелюдий. И держалось в желудке не в пример армянскому коньяку — не просилось наружу и не точило, как наждаком, глотку. Но не прошло и трех минут, как в туалет, мягко ступая, вошла та, которая весь вечер смотрела на него, не отрывая глаз. В нем еще проскочила смешинка — уж не влюбилась ли?

Привычно встав на колени, она уже взялась было за отвороты простыни, как он шагнул назад. Отступил, и тут же поймал ее изумленный взгляд.

— Ты болен? У меня есть презерватив…

— Нет, я здоров. Я очень здоров… — Он чувствовал, что говорит глупость, но ничего умнее на язык не попадало. — Я просто не хочу.

— Правда? — игриво сказала она и сунула руку под простыню. — Что-то незаметно, что ты не хочешь…

«А что, если?..» — пронеслось в его голове.

Судорога пробежала по его лицу. Он хотел, он очень хотел… Проклятый вискарь рубанул все ответственные связи и расслабил его.

Он почувствовал ее мягкие губы внизу живота, конвульсивно подал ей сигнал готовности, и тут же, как в пьяном сне, услышал:

«Любви обиды переносим мы трудней, чем яд открытого раздора…»

Отшатнувшись, он отошел от нее и снова прижался к стене.

— Не сейчас… Уйди, ладно? Славная девочка, мы с тобой как-нибудь потом, все дела… но не сейчас, ладно?

Закатив глаза и скривив от непонимания рот, она поднялась с колен и молча вышла из туалета.

Он прижался лбом к стене и подумал: «То, что сейчас произошло, это измена или нет? Если бы вот так кто-нибудь в Риту… но не до конца… Об этом нужно забыть. Сейчас. Навсегда».

Выйдя из уборной, он направился к столу.

В кресле, слегка прикрыв чресла простыней, сидел Лещенко. В таком состоянии перед Артуром он не представал ни разу. Обрюзгшее лицо и свисающие с него брыли свекольного цвета, вспухшие брови и острый, предынфарктный взгляд — любовь с двадцатилетней девочкой при температуре напитка в +40 и сауны в +90 не дается без труда, если тебе пятьдесят шесть. Некоторые, говорят, выдерживают обстановку и покруче, но Лещенко не был ни Хью Хэфнером, ни Степаном Разиным. Он имел такой вид, что Артуру хотелось разжать его челюсти, поднять огромный, хоть продавай, язык, и положить под него шайбу валидола. Его девица уже купалась в бассейне, подмывалась, надо полагать, и Артур дал себе зарок не спускаться в этот бассейн, даже если нужно будет укрыться от внезапной вспышки пламени.

Лещенко сидел напротив Яковенко, разговор продолжался. Где-то там, в раздевалке, раздавались крики, среди которых можно было отчетливо разобрать: «Бля, хорошо-то как!.. Хорошо-то как, бля!!» Покривив уголки губ и посмотрев на одного из главных авторов новой жизни, Артур невзначай подумал о том, что фон для темы самый подходящий.

Усаживаясь в кресло и протягивая руку к бутылке, от которой теперь не намерен был отрываться, он успел подумать и о том, что еще немного, еще пара перерывов, и его вырвет прямо на этот стол, в бассейн, на голову шлюхи, сидящей перед Яковенко…

— Я вот что скажу, товарищи… — обстановка позволяла Аркаше ностальгировать и забывать о новых правилах обращения к присутствующим. — Ваучеры в России были обезличенными, а не именными, поэтому многие граждане продали их за бесценок и остались ни с чем. Мы разведем эту тему, и выведем новое поколение ответственных за судьбу страны людей…

Взяв проститутку за волосы, он уверенным движением склонил ее голову к своему паху. Она стала послушно тыкаться лицом в волосатое брюхо бывшего парторга. С подбородка ее капала слюна, она издавала какие-то неестественные всхрапы. Чуев наливал в стакан виски, оно уже лилось через край на скатерть, но Артур не мог заставить себя оторвать взгляда от этого омерзительного зрелища.

— Но и ошибки есть, есть, ребята… — Дотянувшись свободной рукой до бутылки «Миллер», Аркаша стал сливать содержимое в глотку, как в воронку. — Начинать приватизацию надо было не с колоссов, а с мелочовки. Кооперативных лавочек, магазинчиков, этих мини-маркетов долбаных… Ты что-то плохо стараешься, красавица… В первую очередь нужно было создать массовый средний класс, а уж из него потом постепенно выращивать крупную буржуазию. У нас же получилось наоборот, поэтому средний класс не сформирован до сих пор. Но я вам скажу, что в этой ошибке и заключается Толина фишка. Не пройдет и пять лет, как в стране появятся несколько тысяч человек. Которые и предопределят будущее России. И мы будем с вами в их числе, ребята!

— Уберите от меня этого извращенца!

Вопль заставил всех оторваться от интересного общения и развернуться в сторону раздевалки. Воспользовавшись моментом, Артур шагнул к проститутке, с трудом оторвал ее от Яковенко и толкнул к барахтающимся в воде девушкам.

— Сука, чего захотел!.. Да лучше меня вчетвером сразу, чем такое!..

Из раздевалки вырвался, плохо, видимо, соображая, где находится, автор бестселлера. Волосы на его голове стояли дыбом, зубы его были оскалены, а посреди его щуплой, впалой фигуры, покрытой узлами суставов и штакетником ребер, торчал огромный, невиданных размеров предмет мужского обаяния…

— Пресвятая Богородица, — пробормотал набожный Яковенко. — А Толик еще сомневался, что этому парню все по плечу…

Они выпили еще, писатель был отправлен в парилку для охлаждения, и наконец-то Артур услышал то, что ожидал услышать быстрее, чем голову его окончательно застит туман:

— Приватизацией сможем воспользоваться только мы, только мы, товарищи… Именно нас связывают особые отношения с командой и президентом. Мы можем запросто пользоваться инсайдерской информацией и откатывать за это малую толику своим партерам. — У Аркаши вдруг остекленел взгляд, и он расхохотался. — Как это я сказал, а?! Малую — Толику! В общем, чин-чин, мальчишки, и начинаем работать!..

Все произошло в точности, как рассчитывал Артур. За все время нахождения в сауне он не произнес ни слова, а по выходе из нее усадил помощника Яковенко в свою машину с водителем, оставшись, таким образом, без транспорта. Сие возмутительное недоразумение было тотчас замечено Аркашей, который сразу предложил начальнику отдела «Инкомрос-банка» прокатиться в «Мерседесе» с мигалкой и крякалкой.

Уже в машине, разговорившись, Артур запустил:

— Аркадий Лаврентьевич, я могу рассчитывать на вашу поддержку, если необходимость в таковой возникнет? Я имею в виду поддержку, которая вам ничего не будет стоить, а я, в свою очередь, остался бы очень вам признателен.

— О какой поддержке речь, мой мальчик?

— В данный момент в Москве начал работу некий фонд, который скупает приватизационные чеки с задачей последующей покупки на них акций одного предприятия.

— Вы хотите, чтобы этот фонд прекратил свое существование?

— Напротив.

— Название фонда и предприятия?..

Попрощавшись с Артуром, Яковенко взял с сиденья приготовленный водителем еще с утра свежий, но не прочитанный им номер газеты. Хрустнув страницами, он сразу нашел то, что искал в газетах последние полгода.

«В результате грабительской сущности приватизации страна получила искаженное понимание правильного бизнеса российской предпринимательской элитой. Возникла новая малочисленная каста „хищников“, которые привыкли брать все, что им не принадлежит, и отнимать принадлежащее другим. Именно искажение нормальной мотивационной структуры предпринимательского класса мешает нам сегодня построить здоровую экономику. Приватизация научила деловых людей, что самый короткий путь к богатству — это хищение. Люди получили имущество на миллиарды долларов, не вложив в дело ни копейки собственных средств. В результате присвоения чужой собственности, монопольного завышения цен, криминальных операций и обмана работников, которым многократно занижается заработная плата, каста прочно удерживает свое преступное положение. При такой преступной мотивации экономика России не может нормально развиваться…»

О чем-то вспомнив, он зажмурился и осторожно потрогал рукой промежность. Все будет хорошо в этой стране. Разовьется экономика, еще как разовьется…

Глава 4

За два месяца, с января по март, Артуром и Ритой под взятый в «Инкомросе» кредит было скуплено двести сорок две тысячи приватизационных чеков.

— Идиоты, — бурчал Артуров босс, глядя в окно, посмеиваясь и восторгаясь, — боже мой, какие идиоты! Я пошел бы в сыновья к Чубайсу, пусть он меня научит… Кстати, о родственниках… У меня есть знакомый, у которого дядя руководит текстильным комбинатом. Так вот он утверждает, что работает на комбинате одна женщина, не буду называть ее фамилию… словом, одна очень умная женщина… она настояла на изъятии из библиотеки завода всех романов Чубайса и его соавторов. И склонила руководство к даче по заводскому радио рекомендаций, как вкладывать приобретенные ими ваучеры. Образован, говорит она, некий фонд под названием «Алгоритм», и этот фонд гарантирует рост номинальной стоимости ваучеров. Как бы эта женщина в один прекрасный момент не скупила на те ваучеры все акции… — Посмотрев на равнодушного к этому известию Артура, президент добавил: — Надеюсь, она понимает, что ваучеры нужно менять на акции не позже декабря. Иначе все, что у нее останется, это ваучеры.

— Вы же сами говорите, что это очень умная женщина, — мимоходом бросил Артур и протянул президенту бумаги на подпись.

Оставался месяц. Дальше тянуть было нельзя.

«Или сейчас, Арт, или никогда. Или все — или мы погибли».

И в тот же день текстильный комбинат, производящий в год продукции на девятьсот миллиардов неденоминированных рублей, был куплен на имя Маргариты Дмитриевны Чуевой, скромного менеджера экономического отдела. Треть ваучеров, за неделю до приобретения распроданная в розницу, была продана, и вырученные деньги были направлены на рейдерскую поддержку сделки. На две трети были скуплены акции комбината. Это были времена, когда слово «рейдер» было неизвестно, оно еще не употреблялось на предприятиях чаще, чем слово «Магна» в табачных киосках. Рита была первой, кто ввел это слово в обиход, хотя на авторстве теперь настаивают многие.

Но удивительно: никто не знает, откуда на самом деле взялось это слово!

«Милый, я теперь знаю, как это называется, — говорила она в трубку, стоя у окна директорского, с еще не выветрившимися совковыми ароматами кабинета. Она смотрела на тысячную толпу рабочих, выведенных за штат по объявлению локаута, улыбалась и притрагивалась к кончику сигареты дрожащими губами. Десятки милиционеров сдерживали толпу, жаждущую встать к станку, над изощренными матами и залитыми кровью глазами чайками летали бумажки, удерживаемые руками судебных приставов, а в коридорах и кабинетах заводоуправления крепкие парни избивали арматурой тех, кто не желал покидать помещения или объявил по глупости демократическую голодовку. — Ты знаешь, что такое „рейдер“, Арт? Это — одинокий корабль, ведущий автономные боевые действия на коммуникациях противника. Мы на этом корабле, Арт. Мы против всех. И я люблю тебя».

Так явлению было дано название. Рейдерство. Безвольные языки после перекрутили понятия и трансформировали находку Риты в сленговый мусор. Отныне любая законная покупка так или иначе будет сопровождаться рейдерской атакой. Любое законное отстранение руководителя и помещение на его место другого будет достигаться только рейдерством. Ибо любой закон в начинающей вставать из блевотины страны делают суды. А в судах работают люди.

Поднимая вверх идеальной формы подбородок и глубоко затягиваясь сигаретой, она слушала звон стекол в своем кабинете и шлепала печатью комбината по стене. Двадцать, тридцать, сорок… За каждый из этих оттисков любой из коммивояжеров отдал бы многое, если не все. А печать сочно липла к краске, и с треском отлипала от не имеющей юридической силы поверхности. Этот документ не был нужен никому. Даже им. Широко размахнувшись, она швырнула печать в разбитое окно. Тем, кто так рьяно требовал ее возвращения.

Комбинат отныне принадлежал ей и Артуру.

— Милый, ты любишь меня?

— Я люблю.

— Так же сильно, как в нашу первую встречу?

— Так же сильно.

— Тогда приезжай прямо сейчас.

Окруженный десятком милиционеров и двумя десятками роготрясов в кожаных куртках, он поднялся на третий этаж комбината и запер за собой дверь.

— Иди ко мне…

Скинув пальто, костюм и отстегнув юбку, она запрыгнула на него, вдавив шпильки в его поясницу.

Артур задыхался от страсти, и в голове его трансформаторным гулом стояла заряженная кровь.

Ей было больно лечь на кусок стекла, вылетевший из рамы, и она дотянулась, чтобы смахнуть его со стола.

— Возьми меня так же, как и там…

Одежда… Зимой всегда трудно одеваться, но еще невыносимо труднее раздеваться. Руки его дрожали, он был уже не в силах владеть собой. С трудом сдерживая уже бьющуюся в конвульсиях плоть, он рванул на ней колготки вместе с трусиками. От этой нежданной животной страсти она закричала, и свет померк в ее глазах. Она царапала ногтями затертую локтями социалистических технократов столешницу, она кричала что-то непонятное им обоим, она требовала насилия, и Артур, чувствуя, что вот-вот сломается, старался отдалить блаженство финала как мог.

Идеально сложенные природой ноги Риты дрожали, невольно били его по спине, сдирая в кровь кожу, она была прекрасна в этом животном, немного отвратительном возбуждении.

Они были вместе. Как всегда — вместе. И они любили друг друга так же страстно, как в ту ночь в убогой комнатке в Марьине. За все девять лет жизни они разлучались всего лишь дважды, и оба раза в один год. Летом 1992-го Рита сутки провела на шикарном девичнике, устроенном по случаю выхода замуж дочери директора комбината, и, спустя три месяца, ей пришлось уехать хоронить обнинскую тетушку. И более не было дня, чтобы они не были вместе.

…Прорвавшаяся плотина освободила поток, который унес их обоих куда-то далеко. Дальше, чем они рассчитывали. Приходя в себя и отстраняясь, они все равно были безумнее и ближе на этой планете, чем кто-либо.

— И ты будешь любить меня всегда?

— Всегда…

Как жалко выглядят истины, когда высказываешь их вслух. Но это была истина.

— Ты не должен уходить из банка. С комбинатом я справлюсь без мужчины. Ты ведь никогда не любил возиться с тряпками?

Привычка переходить от слов к делу появилась как-то сама собой. Тогда, в Марьине, они заперли дверь их квартиры на ключ и, не спеша, разогревая кровь, направились к метро. «Я хочу заняться с тобой любовью», — звучало в голове Артура. Они спустились на «Братиславскую» и, не слушая работницу, крикнувшую, чтобы они поторапливались, в половине двенадцатого ночи вошли в пустой вагон.

Она вцепилась зубами в его губы, ухватилась руками за поручень и в этой новой для себя позе застонала от изнеможения. Поднимая и спуская ее скромные одежды, Артур прижался к ней, и две минуты, целых две минуты, они провели под землей, как на небе. Едва успев разъединиться и привести себя в порядок, они улыбками встретили женщину, вошедшую в вагон. Им было хорошо и легко, ничто не существовало вокруг, лишь он и она стояли в центре вселенной, а вокруг происходили незначительные события. Они еще кипели от вожделения тем непрекращающимся желанием непрерывного секса, так понятного в двадцать с небольшим, когда на пороге их квартиры встретились с сухоньким, похожим на выпускника политехнического вуза и одновременно на истощенного онанизмом нелюбимого женщинами мерзавца, мужчиной.

— Вы или отдадите мне одну из комнат, или я превращу вашу жизнь в ад, — сказал он, не вынимая рук из карманов.

Показывать средний палец руки в то время было еще не принято, более того, вряд ли кто понял бы в то время такой жест, и поэтому Рита, хищно прищурившись, расхохоталась.

Взбесившись от того, что «нет» ему сказала девчонка, а не мужик, незнакомец выдернул из кармана длинный нож с тонким, отточенным до остроты бритвы лезвием, и прижал Артура к стене.

— Суки! — закричал брошенный на произвол судьбы наследник. — Твари хитрожопые!.. Вы думаете, я просто так отдам вам вот это?! — И, выхватив из кармана какую-то бумагу, он швырнул ее на бетонный пол.

Не сводя глаза с лезвия, из-под которого уже сочилась кровь, Рита подняла бумажку и увидела написанное на ней слово: «Завещание».

— Вы отдадите мне!.. Отдадите!

Ему можно было верить: рука наследника не дрожала, а весь вид его указывал на то, что все надежды его, все помыслы о будущем и само будущее этого человека зависели только от комнатушки или набора фамильного столового серебра, отписанного ему полюбившей Риту Клавдией Оттовной… Что-то указанное в жалкой, измятой грязными руками и замоченной слезами бумажке — книги из библиотеки, расстроенное пианино или два квадратных метра в двухсотметровой квартире старухи могло превратить омерзительного, жалкого человека в нужную себе и его близким личность.

Артуру давно хотелось сглотнуть набежавшую слюну, но он не рисковал этого делать, чтобы не срезать кадык о нож. И поэтому слюни потекли из уголков его рта, когда он заговорил спокойно и равнодушно:

— Жизнь моя стоит копейку. Если тебе она нужна — забери. Но ты не получишь ничего.

Слюна капнула на лезвие, но не зашипела. В глазах несостоявшегося наследника стояли слезы.

— Дайте хоть что-нибудь… Мне нужно лечиться…

Артур забрал у него нож и вернул рукояткой вперед.

— Мне кажется, самым лучшим исходом для нас всех будет ваш уход.

— А как же…

— Это исключено.

Артур вошел в свою квартиру, слыша, как в нем подрагивает струнка только что состоявшегося секса с Ритой. И звуку этому, как ему казалось, ничто не может помешать.

— Я едва… я почти умерла от страха, — прошептала Рита и повисла у него на плече, ухватив зубами край воротника его рубашки. Потом, убрав с лица упавшую прядь, почти неслышно сказала: — До вступления в право на наследство осталось шесть месяцев… Я хочу, чтобы ты поклялся мне кое в чем…

Он усадил ее на стул и уткнулся лбом в ее лоб.

— Что я должен пообещать?

— В следующий раз ты отдашь то, что у тебя попросят при таких обстоятельствах.

— Ты же знаешь, что я никогда этого не сделаю. Зачем заставлять меня давать обещания, которые я непременно нарушу?

— Ты отдашь… Отдашь! Ты отдашь!! — безумным голосом закричала Рита, хлеща его по лицу и размазывая по своему слезы — свои, и кровь — прихваченную с лица Артура. — Ты никогда больше так не сделаешь!..

Он схватил ее в охапку и понес в пахнущую тиной ванную. Он лил на нее воду до тех пор, пока не прекратилась истерика.

— Я дам тебе другое обещание. Клянусь, что буду любить тебя так же нежно, как сейчас, всю жизнь.

Как жалко выглядят истины, когда звучат вслух. Но это была истина.

Склонившись, он взял в руки ее мокрую, до бедра освобожденную от полы юбки ногу и прижался губами к стопе…

Сейчас, вспоминая его шепот, она сквозь слезы смотрела на улицу, грязную улицу, усыпанную битыми бутылками, палками и трепещущими на ветру и под ударами транспарантами с пошлыми оскорблениями. Она стояла над всем этим и вспоминала Бернса, читаемого ей Артуром. Она снова подумала о том, как он любит ее и как она его любит. И она заплакала, улыбнувшись.

Осколок кирпича пролетел над ее головой, выставив остаток стекла и осыпав ее голову стеклянной крошкой. Она этого даже не заметила. Она смеялась и плакала.

— Хотите, чтобы я вернула его вам?! — крикнула она в окно. — А вы меня заставьте!..

Это был их комбинат. И через два часа, оправившись от желанного потрясения и воспоминаний, Рита объявила, что начат прием на работу тех, кто так страстно хотел на нее вернуться. Локаут был объявлен утратившим актуальность.

Еще через три часа комбинат затих. Он зажил новой жизнью по новым правилам. И правила эти отныне диктовала новая хозяйка: де-юре единственная его владелица — Маргарита Чуева, но де-факто — только компаньон. Вторым фактическим владельцем являлся ее муж, Артур Чуев. Но пока об этом никто не должен знать. Страна сошла с ума. Жизнь страшна. Поэтому нужно хоть что-то держать от нее в тайне.

— Арт… — услышал он вечером того дня, когда уже собирался ехать домой. — Арт, ты там… в сауне… Ты там спал с кем-нибудь?

— Нет.

— Я тебе верю. Ты, как обычно, к десяти будешь?

— Да.

— Я люблю тебя, милый.

Глава 5

Господь ли — кто другой — дал им все. Они купались в восторге собственных побед, и каждая новая казалась привычней предыдущей. Господь дал им все — если это был Господь, конечно. Но когда господь или кто другой дарит чего-то очень много, то он непременно забирает часть малого. И часто оказывается так, что эта часть, ничтожная, еще даже невидимая, оказывается куда важнее имеющегося в излишке большего. Рите порой казалось, что деяния бога неразрывной нитью связаны с законами мирскими, в частности, возникновение в их доме достатка и отсутствие детей она относила за счет взаимодействия промысла божьего с законом Ломоносова. Если где-то прибывает, то в другой части должно обязательно убыть. В данном случае не убывало. Просто не было. Она не могла родить ребенка, и способы выяснения причин этого к 2005 году, то есть к двадцатому году совместной жизни, были испробованы все.

Последний из них был опробован в США, где в вашингтонской клинике доктора Айзмана провели в соседних палатах целую неделю. Начав неделю в имбецильных макинтошах, застегивающихся сзади тесемками, и общаясь друг с другом по сотовой связи, ибо доктор был приверженцем теории о раздельном изучении пар, они закончили ее в кабинете Айзмана.

Чиппэндейловский душок витал в его мире: кресла, в которых запросто разместилось бы три человека, невероятных размеров диван… Рита сразу подумала, что на нем, видимо, и исправляются проблемы бесплодия, а Артуру пришло в голову, что старичок к этому времени пил уже столько, что можно было с известными надеждами относиться к этому беспробудному, хотя и тщательно замаскированному пьянству. На стенах кабинета висели гравюры, рассказывающие пациентам истории первых излечений бесплодия. Дородного вида бабенция возлежала на необычных форм кресле, лишь отчасти напоминающем гинекологическое, а угрюмого вида лекарь эпохи Возрождения что-то совал в ее лоно клещами. Офортов было девять — Артур специально подсчитал, чтобы понять некий мистический смысл этого числа, и убедился, рассмотрев каждый, что бабенция лежала на каждом, и на каждом же в нее что-то совали. За спинкой кресла доктора Айзмана, худенького, иссушенного атлантическим бризом гинеколога, то ли стоял на полу, то ли висел на стене портрет древнего старика. Судя по засученным рукавам белоснежной рубашки и свирепому виду, это тоже был гинеколог. Какой-нибудь пра-пра-пра. Взгляд его сквозил бешенством и страстью. Рите показалось, что последние штрихи его остренького безобразного лица писались сразу после того, как он клещами втащил на этот свет чью-то несчастную жизнь. Для гинеколога предок Айзмана был чересчур харизматичен. Чего стоили только сведенные на переносице белые от ветхости брови и сжатые губы: казалось, еще секунда, и он взорвется неистовым воплем: «Сношаться с умом надо было!!!»

В общем, кабинет Рите не понравился. Артуру — и того меньше. С первых слов доктора он стал чувствовать себя малоимущей девственницей, которую привели в этот кабинет, чтобы забрать единственное у нее сокровище.

— Почти каждая третья супружеская пара встречается с бесплодием. Бесплодие встречается как у мужчин, так и у женщин, бывает первичным и вторичным. В настоящее время отмечается увеличение количества бесплодных пар.

— Пардон… Первичным?

— И вторичным, — подтвердил доктор, не предполагая, что добрую часть своей жизни муж пациентки изучал диалектический материализм и весьма в этом преуспел. — Это связано с увеличением количества инфекционных заболеваний половой сферы, повышением количества абортов, гормональных нарушений… Существует статистика, от нее не отмахнешься. 10 процентов всех браков бесплодны. Бесплодным считается брак, когда беременность не наступает после двух лет жизни супругов без применения контрацепции. У вас как раз тот случай.

— Кто из нас является причиной отсутствия детей? — безжалостно и совершенно спокойно спросила Рита.

— Для вас это принципиально?

— Принципы ни при чем. Если невозможность забеременеть зависит от меня, лечиться буду я. Если причина в муже — я уеду в Россию вести наши дела, а он продолжит лечение.

Айзману не то чтобы не понравилось это заявление, скорее он посчитал его преждевременным, до тех пор пока не договорил.

— Я хочу быть понятым правильно, — помолчав, сказал он и подумал, что вот тот один случай из ста, когда женщина не визжит от ужаса, как поросенок, а мужик не запрокидывает голову и не стонет: «Майн готт!» — Причины женского бесплодия весьма разнообразны. Наиболее частой формой является трубное бесплодие, которое обусловлено чаще полным закрытием просвета в маточных трубах. Это препятствует встрече в них сперматозоида с яйцеклеткой и их слиянию. Трубное бесплодие может возникать в результате перенесенных воспалительных процессов в трубе, септической инфекции… туберкулеза половых органов, в общем, причин много.

Рита незаметно посмотрела на Артура, и тот понял, что доктор ее раздражает. Точнее сказать, надоел до безобразия. Мудро рассудив, что раздражаться, по сути, нет причины, тем более что за неделю обследования было заплачено более двадцати тысяч долларов, и за это время Айзман ни разу не выпустил их из-под назойливого наблюдения. Видимо, понял Артур, мою девочку раздражает выпивохинский вид старичка. И тут же отметил про себя, что сие ни разу не сказалось на ходе обследования.

— Постойте, — сдержанно попросила Рита, перебив в очередной раз Айзмана, — я не хочу присутствовать на уроке гинекологии в медицинском университете. Я приехала сюда не для того, чтобы прослушивать курс лекций. Скажите сразу — я могу иметь детей?

— Нет, миссис Чуева.

Артур почувствовал, как у него холодеют в локтях руки. Он понимал, что этот страх перед невозможностью увидеть свое потомство ничто по сравнению с генетической необходимостью видеть таковое женщиной. Природа распорядилась так, что центробежные силы, ответственные за продолжение рода, внутри женщины работают с большей силой, чем в мужчинах. Но он впервые в жизни испытал пустоту в душе. «Боже мой, — подумал он, — что сейчас творится в душе Риты. Я залюблю ее, мы уедем на острова, оставив дела, и я сделаю все, чтобы она отошла…»

Он боялся на нее смотреть. Сейчас в ней умирало что-то, и он не хотел быть тому свидетелем, а тем более священником.

— Док, вы ответили на наш вопрос. Но я хочу спросить еще раз, и пусть вас не смущает, что я настойчив по отношению к тому, о чем уже сказано, как о несуществующем… В природе есть способ изменить ситуацию?

— Подобную вашей?

— Черт возьми, — вскричала Рита, и Артур услышал в этом крике отчаяние человека, стоящего на краю пропасти и чуть двинутом ветром в сторону бездны, — да неужели нас может интересовать проблема кого-то другого?..

— Миссис Чуева… мистер Чуев… — Айзман взял со стола какую-то ручку, нажал на нее, и в комнате погас свет. И тотчас на стене, единственной, что была свободна от офортов, Артур увидел светлое квадратное пятно. Доктор нажал еще, и на пятне отчетливо появились не рисованные, а фотографические, уже было ясно чьи, внутренние органы. — В трех из десяти случаев я успешно применяю тактику трансплантации гамет в фаллопиевы трубы… Этот метод лечения бесплодия схож с традиционным… Ну, когда яйцеклетку также оплодотворяют в лабораторных условиях. — Айзман погладил лоб, подыскивая терминологию, более доступную для людей, не имеющих медицинского образования. — Видите ли, как обстоит дело… Возьмем кусочек красного пластилина, смешаем его с синим и полученную субстанцию поместим в катетер. Это понятно?.. А потом сделаем лапароскопию!..

— Ух ты! — обрадовалась Рита, и Артур понял, что она на грани нервного срыва. — Лампарманскопийу? Я должна была сразу догадаться.

— Простите, я забыл… В общем, чтобы вам было понятно… Во время этой процедуры в небольшой надрез под пупком помещается маленькая камера, после чего захватывают фаллопиеву трубу и вводят туда катетер с оплодотворенными яйцеклетками. Метод основан на удалении препятствий на пути яйцеклетки и сперматозоида, которые возникают по причине наличия различных нарушений в организме.

— Вы хотите сказать, что дело не в мертвой функции деторождения? — пробормотал, наклоняясь к столу, Артур. — Я вас правильно понял?

— Абсолютно.

— То есть… Я могу… иметь детей?

— Нет, — ответил ублюдок Айзман и положил ручку на стол.

— Бред! Это какой-то бред!.. У меня такое впечатление, что теперь это вы виноваты в том, что я не могу иметь детей! Из-за вашего упрямства! Быть может, мы мало предложили в качестве гонорара за лечение?!

— Вы заплатили ровно столько, сколько я прошу с каждого клиента. Дело не в деньгах.

Артур увидел перед собой какие-то блики. Так обычно показывают на экранах лица нагадивших и не желающих отвечать за содеянное ментов.

— Тогда в чем, черт вас возьми? — голосом готовой на все женщины прошептала Рита.

— Быть может, если бы вы были откровенны во время первичного осмотра, и мне удалось бы уладить проблему сразу, возможно, вы не обращали бы меня сейчас в сторону дьявола и не винили меня как первопричину своих несчастий.

— О чем он?

Рита посмотрела на Артура. Это была не Рита. Чужое лицо, чужие глаза, чужие губы.

— Я хочу знать, что происходит…

— Вы ставите меня в крайне затруднительное положение, — сказал Айзман, опуская глаза, и Артур почувствовал, что это не ответ ему, а обращение к его жене.

— Рита?..

Она вынесла в его сторону ладонь и подняла на Айзмана покрытые сетками красных прожилок глаза.

— Мне нужен только один ответ — да. Да, я могу иметь детей. Что я должна для этого сделать?

У Артура было такое ощущение, что его крутят на центрифуге и остановка не намечается. В его присутствии деловито шел разговор, истинный смысл которого при всей простоте фраз и законченности мыслей он не понимал.

— Я боюсь, что психологическая травма причинила вашему организму непоправимый вред, миссис Чуева. Я… правильно трактую проблему травмы?..

— Да, доктор.

Он покачал головой и, стараясь не смотреть на Артура, показал пальцем сначала на освещенную стену, на которой бесформенными пятнами красовались рентгеновские снимки органов малого таза:

— Ваша проблема не там, — и он показал тем же пальцем себе на переносицу, — а здесь.

Она с благодарностью посмотрела на Айзмана.

— Доктор, спасибо за добрый совет. И за… в общем, за все спасибо, — английский Риты был безукоризнен. — Я избавлю вас от недостойной вас сцены.

— Я буду признателен за это…

Они молчали по дороге в «Хилтон», молчали вечер, ночь, и заговорили лишь тогда, когда шасси «Боинга» коснулись посадочной полосы Шереметьева.

— Хотел бы я знать, отчего я вдруг увидел перед собой стену, которая осыпалась, но идти вперед невозможно, потому что столбом стоит пыль.

Самолет делал последний полукруг перед терминалом, она молчала, и Артур, с беспричинной внимательностью разглядывая архитектуру здания, сказал еще раз:

— Наверное, многое я отдал бы за то, чтобы узнать не тайну, которую прячет от меня та, от которой у меня никогда не было секретов, а причину, которая заставляет ее превращать что-то в тайну. И я только сейчас понял, что готов отдать еще больше, чтобы этой тайны не знать.

— Арт, — она положила холодную, как лед, ладонь на его руку, — скажи… милый… родной мой Арт… скажи, чего бы ты не простил мне никогда в жизни?

«Боинг» в последний раз засвистел турбинами, отдавая салют экипажу, доведшему его до земли невредимым, и Рита сквозь шум услышала:

— Я признаюсь своей жене в любви уже двадцать лет. И вот какое удивительное открытие не дает мне покоя. Чем старше мы становимся, тем влюбленнее ее взгляд. Я готов поклясться, что если бы она посмотрела на меня так, как смотрит сейчас, в восемьдесят четвертом, я бы ей не поверил… Нет, не поверил… Не позвал бы за собой и не был счастлив эти годы. Мне не было бы необходимости думать об этом, если бы семь месяцев назад она не сказала, что моему первому признанию не поверила. Но все равно вышла, и что все эти двадцать лет счастлива… Удивительное это чувство — доверие. То есть — любовь.

Он не хотел смотреть на нее. Знал, что в глазах ее стоят слезы.

— Я люблю тебя… Наверное, еще более безумно, чем тогда. А это значит, что доверяю. А потому есть ли мне смысл рассуждать о непрощении тебя, если сам смысл этого выглядит глупо и… и ненужно. Салон тронулся, нам пора на выход.

Вечером она зашла в кабинет, где он весь день напропалую и тайком тянул из горла «Джонни Уокер», и села перед ним в кресло.

— Нам не нужно убивать себя, Арт. Это было один раз. Всего один раз. Без любви. Вышло… по-идиотски глупо. Ты хочешь услышать, как это произошло?

— Нет.

— Это случилось на том девичнике. Он оказался в компании случайно, а после появились и другие парни. Я выпила много… — Рита подумала о том, что как раз этого говорить ей и не следовало. — Но я хорошо помню, что произошло… Это было секундное увлечение, Арт…

— Ну, я так не думаю, — прохрипел он. — Я уверен, что не менее чем двухминутное…

— Арт… — она запнулась, — милый Арт… Я подвела нас…

— Довольно.

— А через три месяца поняла, что…

Он с трудом выбрался из кресла. Он тоже выпил предостаточно, и тоже не совсем владел собой. Заминка в кресле спасла его и ее. Когда он выпрямился, гнев схлынул, осталась лишь жалость к себе. Она выковыряла из себя чужую плоть, выжала ядовитую сперму, не дав ему шанса увидеть своего наследника… Разве это можно простить? Наверное, можно. Только пусть она прямо сейчас уйдет…

— Я легла в больницу, и меня вычистили. Вот теперь ты знаешь все.

— Это ты называешь… не убивать? — едва слышно проговорил он.

— Теперь ты знаешь все. Я приму любое твое решение, Артур… Но я умоляю тебя, я тебя заклинаю: прости. Я никогда тебя не спрашивала о том, насколько приятным тебе показалось посещение «Андреевских бань»… Будь же и ты великодушен… любимый… Ты был там, и я знаю, что там происходило…

— Там могло происходить что угодно, и с кем угодно, но не со мной… — Он посмотрел на нее и улыбнулся. Губы его дрожали. — Не думал, что ты вспомнишь об этом именно в эту минуту. Спустя двенадцать лет…

Ночь всегда приходит неожиданно. Рассвет, тот постепенно стирает с темных окон поволоку, он нетороплив, хотя и беспечен. Мудрая ночь всегда приходит внезапно, как просветление, окружая между тем темнотой. Проконтролировать рассвет можно — он наступает, когда березы перестают быть похожими на осины. Возвращается цветность, яркость, резкость, все начинает зримо вращаться по известной спирали жизненной силы. И только ночь неконтролируема, ибо решительно невозможно сообразить, когда же темнота в квадрате окна достигает своего апогея. Черное — оно всегда черное, и нет оттенков, и не разобрать мысли.

Когда за окном стали появляться первые светлые тени, он вошел в комнату квартиры в Марьине, вошел неслышно, но точно зная, что не разбудит.

— Что имел в виду доктор?

От «Джонни Уокера» остался только запах. Он не убил тяжесть, не снял ее с плеч и не расслабил.

— Он сказал, что я не смогу родить, пока не переборю себя, — голосом выплакавшейся за ночь женщины сказала Рита.

— Что это значит?

— Я одна знаю, что это значит.

— И он, да?

— Он — в первую очередь.

— А я — нет?

— А ты — нет.

Он устало опустился на кровать. За окном гадко чирикали воробьи и голубь топтался на подоконнике, собираясь с него сигануть вниз.

— Я никогда больше не заговорю об этом. Ты не поймешь, что творится сейчас, и не будешь знать, что будет происходить остаток жизни в душе моей ни по взгляду, ни по звуку моего голоса. Это было, но этого не было. Я не знаю, сумею ли убедить себя в последнем. Видимо, у меня та же проблема, что и у тебя. И решать ее нужно не там, — он указал себе на грудь, — а здесь, — и он указал на переносицу. — Звонили из «Алгоритма». Через два часа приезжают Перкинс с компаньонами.

И он ушел, горя желанием провалиться сквозь землю. Не от стыда. От горя.

Вечером того же дня он попросил ее взять дела «Алгоритма» на себя, чтобы он смог уехать на неделю в Шотландию.

— Нет, — сказал он, заметив, как дрогнули ее ресницы. — Это не то, что ты думаешь. — Если хочешь мстить, рой сразу две могилы. А я еще собираюсь пожить.

Она подняла на него взгляд и впервые обратила внимание на морщины Арта. Она видела их и раньше, но ей показалось, что они не были так глубоки. Она робко подняла руку и погладила его щеку.

— Любимым не мстят, Рита. А я тебя люблю еще больше, чем… чем тогда, когда старуха подслушивала под дверью каждое наше слово.

Его тянуло сюда с неудержимой силой. Однажды, побывав в Баллахулише и увидев на расстоянии побитого сединой старину Бен-Невиса, горбящегося над предгорьем чуть заснеженной вершиной, он дал себе обещание когда-нибудь сюда перебраться. Родятся и вырастут дети, потом разлетятся в разные стороны, и они с Ритой переедут сюда, и только сюда. Он каждое утро — да что там, утро! — он каждый день будет сидеть здесь, в тумане, и наблюдать за тем, как далеко внизу, под ногами, вода пожирает камни, и слушать, как ущелья вдыхают разносимый ветром аромат вереска.

Он сидел на валуне, пытаясь оттянуть комок в горле вниз или, черт возьми, вытолкнуть его вверх, и думал о том, что жизнь чертовски приятная штука. Арт уже давно приметил: если в ней что-то не получается сразу, то потом смотришь на эту неудачу со стороны, и она всякий раз кажется удачей. Неисполненное желание — уже не мое, а исполнившееся, чужое — в будущем приобретает формы, от которых со временем он с радостью отрекся бы, исполнись оно для него. Со временем предмет любого обожания, одушевленный или нет, как молодая, дышащая свежестью и наполненная влюбленностью девушка — еще не инженер, не переводчик и не бизнес-леди, еще ничья, — обрастает морщинами, грузнеет, блекнет, теряет аромат и приобретает некоторые признаки чужой принадлежности, очевидной поношенности, пропитывается неприятными запахами. И в этом ужасном виде предстает перед всеми, продолжая при этом оставаться памятником чьему-то, но не его, тщеславию. Разве это плохо? — плохо, что памятник этот установлен не в его имя? А ведь это он не спал ночами, мечтал, скрипя зубами, об исполнении этого желания. Тужился от усердия, вырисовывая формы владения исключительными правами на него…

И вдруг все обратилось в прах. Оно исполнилось — но не для него. Какой удар. Прошло десять лет. Какое счастье. А вот он, кажется, хотел иметь это более чем он… Так и вышло. И вот сейчас, глядя на этот обгаженный сверху донизу памятник тому, о чем он мечтал ночами и грезил наяву, Арт все крепче убеждался в уверенности, что жизнь даже более чем просто чертовски приятная штука.

Она прекрасна. Ведь Рита с ним. И он в нее влюблен.

Да, влюблен…

Глава 6

К лету 2006 года штат компании «Алгоритм» разросся до трех тысяч человек, и с этим нужно было что-то делать. Арт знал что: расширять его до четырех. Иначе производство просто бы захлебнулось. «Алгоритм» вот уже десять лет как перестал быть фондом. Свою задачу он выполнил, всосав в себя миллионы в годы первых лет ельцинского беспредела. В 1993 году, когда стать миллиардером было так же легко, как и покойником, Арт и Рита выжили. Шесть месяцев спустя после приобретения текстильного комбината, их держал под неусыпной опекой Аркаша Яковенко. К «Алгоритму» была заказана дорога всем, кто имел право херить любые фонды и конторы. Само собой разумеется, что не альтруистические сердечные порывы рождали желание Яковенко быть полезным разрастающемуся текстильному предприятию. Не ударяя пальцем о палец и лишь изредка поднимая трубку, чтобы позвонить то в МВД, то на Большую Дмитровку, Аркаша получал по меньшей мере восемьдесят тысяч долларов ежемесячно. В конце концов случилось то, что в годы, когда покойником было стать легче, чем олигархом (тогда это слово только вошло в моду), случалось повсеместно. Справедливо рассудив, что непосредственное участие в управлении комбинатом может принести ему куда большую прибыль, Аркаша дерзнул. Причин тому было несколько, и главной была та, что новый премьер с заплетающимся языком, Черномырдин стал делать попытки реформировать старые экономические связи.

Было понятно, что это всего лишь кратковременная эрекция перед глубоким засыпанием, но никто не мог знать наперед, сколько эта эректильная функция продержится. Аркаша занервничал и стал искать пути отхода. Ледоколом, как свой босс Чубайс, он не был, впрочем, тогда еще никто не знал, что Чубайс вообще непотопляем, и близкие к нему соавторы приватизации пришли в движение. Арту было предложено принять его в учредители «Алгоритма», что уводило от Артура и Риты порядка трети доходов.

— Послушай, Арт, милый, — тревожилась Рита, — нам нужно что-то делать. Эта свинья сожрет нас.

Это было очевидно. Артур знал, как спасти ситуацию. Но понравится ли это Рите?

Надо будет как-то объяснять. Айзмана еще не было. Уже был «девичник» и поездка к мертвой тетушке, но фамилия Айзман для Арта еще не была синонимом неожиданных открытий.

— Мы можем его накрыть.

— Каким образом? — оторвался от раздумий он.

— Ты помнишь, что было 24 июля 1993 года! Меняли по тридцать тысяч рублей на человека, и ты помнишь, сколько мы заработали тогда!

Арт помнил. Еще бы… Такое не забывается. Сразу после указа Ельцина народ двинул в сберкассы и банки, и он, менеджер «Инкомроса», в условиях кратковременного кадрового голода был задвинут за стол кассира. Денег у будущего электората было куда больше, чем тридцать тысяч, и где-то в середине дня Арт понял, что он единственный, кто в банке не зарабатывает. Первым его партнером оказался абхазец с «дипломатом», битком набитым упаковками десятитысячных купюр. За сто миллионов он просил всего один. Сделка состоялась через четверть часа после того, как абхазец встретил Арта в коридоре банка. Лещенко похлопал его по плечу, похвалив, что хотя и поздно, но Артур Чуев сообразил, как поступить правильно. Девяносто девять миллионов были тщательно отмыты и поделены, в результате чего Рита едва сохранила чувство юмора, когда ее муж принес домой чековую книжку, позволяющую свободно распоряжаться двадцатью миллионами новых русских денег. Это был результат восьми кратковременных контактов менеджера банка Артура Чуева с гражданами, желающими спасти не все имеющиеся у них деньги, а хотя бы часть их. Это бескорыстие в привлечении президента Лещенко к разделу ясака и было положено в основу будущего назначения Арта на должность начальника отдела внешнеэкономических связей. Лещенко не забывал своих людей. А пять из двенадцати менеджеров, которые людей с чемоданами привечали, а в кабинет босса заходить забывали, были с чистой душой и открытым сердцем сданы в прокуратуру, ибо уже имелось постановление о борьбе с коррупцией во время обмена денег. Лещенко проявил себя во всей красе, сдав самое большее количество коррупционеров (тогда слово «коррупция» еще не достало всех с той же силой, что и слово «менструация»).

Через два дня условия обмена ельцинская команда изменила, разрешив обменивать по сто тысяч. Но Лещенко вдруг запретил носить ему чемоданы. Приятно иметь своих людей в других инстанциях: наученная горьким опытом (да не таким уж, собственно, и горьким, ибо приятно иметь своих людей в других инстанциях…) прокуратура уже имела в банках и сберкассах своих соглядатаев.

Заодно почистили и штат банкиров с работниками сберегательных касс. Чтоб два раза не ездить.

Вот тогда-то и завязалась тесная дружба между Лещенко и набиравшим силу в руководящих кругах Яковенко. Командный технократ Аркаша еще возбудил в себе страсти к беллетристике, но к ценным бумагам уже пристрастился порядком. Результатом этой дружбы явилась покупка средней величины виллы в Австрии на имя Аркашиной жены, и лучшего вложения старых рублевых бумажек придумать было сложно. По стечению обстоятельств, во время отпускного гуляния Лещенко по долине Гиза, где он вместе с семьей предавался философским изысканиям вблизи пирамид, вице-президент стал приводить в порядок завалявшиеся бумаги. Воодушевленный вхождением в состав правительства и Совет министров глава Банка Геращенко занялся естественной в таких случаях вздрючкой всех находящихся рядом с ним, и в банках начались повальные ревизии. Вместе с кипой документов в руках Арта оказались и уложенные рукой Лещенко в дальний угол странные бумаженции. Их содержание довольно-таки отчетливо рисовало весь ход обмена Аркашей плохих деревянных на хорошие, а потом хороших деревянных на доллары. В сумме, явно превышающей допустимые ельцинским указом нормативы.

Сначала Арт хотел вернуть документы Аркаше лично, потом передумал и на всякий случай решил присвоить. Так, на всякий случай. Но после недолгих раздумий и разговоров с Ритой было решено выбрать промежуточный вариант. Документы были отксерокопированы, а подлинники вместе с кипой других бумаг возвращены «вицеру». Так они снова оказались в распоряжении вернувшегося загорелого и окрепшего, но ничего не подозревающего Лещенко.

И теперь эти документы представляли собой бомбу замедленного действия, закрепленную под креслом Аркаши в Белом доме. О них и говорила Рита, напоминая Арту события середины лета 1993-го.

— Это единственный способ приструнить этого зажравшегося мерзавца, Арт.

— Это один из множества способов снести две головы! — рассмеялся он.

— Две?

— Да! Твою и мою!

Обняв Риту и усадив себе на колени, он прижался к ее груди щекой. Сердце билось ровно и чуть учащенно, немного не попадая в ритм с его, и он думал о том, что будущее, не далекое, как находящееся за седоглавым Бен-Невисом пропитанное неизвестностью Лох-Несс, а близкое, рядом. Оно совсем близко, к нему можно прикоснуться. И, прикоснувшись, увидеть, как в месте соединения ладони с оболочкой его образуется легкое, почти эфирное колебание. Но оболочка примет отпечаток только с одной руки, прикосновение другой будет означать ошибку. Сработает система охраны от незаконного доступа к будущему, и оно отодвинется на расстояние, превышающее сегодняшнее в разы. И никто не знает, на какой руке Арта запечатлен правильный капиллярный код.

Он приложил руку к груди Риты и почувствовал, как в него проникает тепло.

— Мы сделаем по-другому, родная… Милая моя, единственная… Я сделаю иначе.

— Иначе — это значит, что мы не воспользуемся документами Лещенко?

Он посмотрел в окно, и зрачки его, встретив свет, сузились до острия булавок.

— Ты должна понять простую истину. Те, кому ты собираешься передать документы, компрометирующие Яковенко, приумножили свои богатства тем же способом, что и он. С помощью тех же людей, что и он. По той же схеме. Реформы делаются для кого-то, Рита… — Он убрал ее с колен и направился к стеллажу с книгами. — Единственная гарантия того, что приумноженное ими находится в безопасности, это обливание всех свидетелей точно таким же слоем грязи. Появление того, кто захотел бы открыть для всех истину, будет воспринято ими как угроза их правильному существованию. Нас сотрут. Не в порошок, нет. Нас сотрут, как два ненужных и мешающих на рабочем столе файла.

— Что же делать?

— Я попробую что-нибудь придумать…

На самом деле все было давно придумано.

Когда Рита заснула, Арт позвонил по телефону и сказал:

— Ты хотел продать свое заведение и пожить год-другой в Германии. Этот час наступил.

— Вообще-то я планировал перебраться в Берлин следующей осенью.

— Если ты не сделаешь это в течение сорока восьми часов, следующую осень ты встретишь в «Лефортово» или на «Красной Пресне».

— Все так серьезно? В принципе, покупатель уже есть…

— Тогда сделай ему небольшую скидку и исчезни. Будет лучше, если ты уже утром получишь деньги и покинешь Москву.

Через пятьдесят шесть часов после состоявшегося разговора руководитель одного из отделов аппарата правительства Аркадий Яковенко был в срочном порядке вызван в…

Когда он стоял у поста охраны, где его тщательно досматривали двое крепких пацанов в штатском, Аркаша чувствовал, как по спине его, по бокам и груди струятся капли холодного, еще не липкого, но уже начинающего сгущаться пота.

— Мы сядем, посмотрим кое-что, — сказал Кое-Кто, охранявший Кое-Кого, и Аркаша понял, что смотреть они в компании с его боссами и хозяином кабинета будут не комедию.

Боссы имели озабоченный вид, иногда на их лицах появлялись симптомы гнева, и когда кино началось, Аркаше срочно понадобился валидол.

— А когда ты шлюхам свою пустышку сосать давал, тебе валидол не нужен был? — спросил Кое-Кто и сделал звук громче. — И дайте ему кто-нибудь за щеку.

"…А что Хозяин… — говорил с метрового экрана Аркаша, рукой помогая проститутке совершать фрикции головой. — Хозяину недолго осталось… Скоро все изменится, вот увидите… Чаще, чаще, детка… Он зарвался… Дочуру советником по имиджу пристроил… Это ж надо — сам подписывает указы о недопустимости служения в госаппарате родственников, а сам… Вот так, вот так… Писатель опять же… У нас примета — как кто мемуары рисанет, так сразу — у-ля-ля… «Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину…» Первоисточник: «Записки сума…» Простите, «Записки Президента», страницу не помню… Осетрину он есть не может… Но вот за виллу «Шато де ла Гарон» во Франции отдать одиннадцать лимонов баксов очень даже может. И конюшенку в «Горках-9» класса люкс на сорок коней за один лимон построить тоже может себе позволить… Вы видели эту конюшню?.. Это для кентавров, а не для лошадей! А осетрина в рот не лезет! Епт!.. Ты чего кусаешь?!»

Аркаша чувствовал себя плохо, так плохо, что когда на экране появился пришедший из парилки Лещенко, и камера взяла крупным планом банкира, легче ему не стало.

«Куда это (рябь в изображении, свист вместо прекрасного звука)…запропастился?»

«Не волнуйся, он на людях стыдится. Его сейчас белокурая прокачивает».

Лещенко и тот Аркаша смеются, а этот Аркаша чувствует такую знакомую и неприятную нехватку воздуха…

"…Баранникова от должности освободил? Освободил… Дунаева-мента освободил? Освободил… За что? За то, что ихние жинки прокатились по загранице за счет доброго еврея Бирштейна! Но вот в Стокгольме хозяйская жена и хозяйская дочка зашли в магазин «Моде Пэлс», где прикупили две норковые и одну каракулевую шубки, а также три норковых шапочки из новейших коллекций «Сага Селектед» и «Сага Рояль». Ненамного, правда, всего на двадцать тысчонок зеленых. А расплатились платиновыми «Мастеркард»…»

«Для получения такой кредитки нужно внести залог минимум в десять тысяч долларов», — подтвердил Лещенко, промокая промежность простыней.

«Вот вам, товарищи, и осетрина. В рот не лезет… Такие вот парадоксы нынешнего бытия, пацаны…»

Кое-Кто отключил видеомагнитофон, и на экране появилось голубое, как обморочная пелена, поле.

— Отвезите его в больницу, что ли. И пусть полечат до следствия. Где Скуратов? Сам получил порнуху, сам пусть и расхлебывает! И пусть вся страна посмотрит как мы парадоксы дезактивируем!.. Чин-чин, в бога душу мать твою, засранец!..

За два часа до этого просмотра Арт позвонил Лещенко.

— Вам лучше срочно покинуть страну.

— Что… случилось?

— До меня дошли плохие новости. Сделайте это прямо сейчас.

Потом Яковенко исчез с политического олимпа, а Лещенко даст о себе знать только в следующем тысячелетии. Премудрый банкир надеялся на большие перемены после ухода Ельцина и рассчитывал вернуться. Но не случилось. Перемены оказались незначительными. А запись, уже подчищенную спецами лишь до слабой визуальной узнаваемости главных актеров, вся страна действительно увидела.

А вместе с нею и Рита, приехавшая домой как раз к новостному выпуску и включившая телевизор, чтобы не так лень было раздеваться.

Арт вернулся домой за полночь. Он ждал вопросов, но не готовил ответы. Все для него было как в лотерее: ни к чему заранее нельзя быть готовым. Ни к срыву джекпота, ни к фиаско. Он просто ждал вопросов, но не дождался их. Просмотревшая передачу Рита не сказала ни слова и наутро выглядела как обычно подвижной и артистично вдохновленной. Можно было предположить, что она вообще ничего не видела, но сегодня была единственная за долгие годы ночь, когда на попытку обнять ее она тихо прошептала:

— Арт, я безумно устала.

Он хотел услышать: «Я узнала Андреевскую сауну. Я видела, чем занимались те, с кем ты был. Ты можешь меня убедить в том, что не занимался тем же?»

И он произнес бы слова, от которых душа его покрылась бы инеем, ибо он представлял себе, как будет говорить, а ему не будут верить:

«Рита, разве я позволил бы крутить это видео на всю страну, если бы был виновен перед тобой?»

«Дай мне руку», — сказала бы она, и он бы дал.

Рита не поверила бы ему, но, как десять лет назад, все равно бы не перестала любить и не пожалела бы ни об одном дне, ни об одной ночи, проведенных вместе с ним…

Но она не сказала ни слова. И тогда еще не было Айзмана.

Яковенко отскочил от «Алгоритма», который собирался сожрать, Лещенко растворился в тумане, а Вадик Морозов, директор «Андреевских бань», бежал в Германию раньше намеченного срока.

Морозов был удивительной личностью. Уехав в начале девяностых в Берлин, он организовал там свою компанию, быстро развил ее, и в тот момент, когда дела пошли в гору, ему бы удержаться, принять порядок жизни таким, какой он есть там, у немцев. Но он поволок ношу вверх, руководствуясь внезапно появившимися и радостно им принятыми в родной стране принципами построения бизнеса.

Очень скоро на него открыла охоту тамошняя полиция и охранные структуры компаний, с которыми он имел честь работать и которые имел честь кинуть. Он ринулся было в Беларусь, но едва унес оттуда ноги. Все прилегающие к Германии страны уже были информированы о задержании крупного афериста Морозова. До Интерпола дело еще не дошло, менты и братва общались по-тихому, ибо никому не хотелось сажать Вадика, всем хотелось вернуть украденные у них миллионы.

Все закончилось тем, что Морозов осел в безопасном для себя месте — в Москве. Всем, кто его знал в России, он сообщал, что живет в Германии, всех, кто знал его в Берлине, он информировал, что в Москве. Ищущая его братва охерела от непоняток и последние три года искала его больше по привычке повторять его маршруты, чем от уверенности найти его в их конечных пунктах.

Морозов никогда не имел друзей. Его жизнь отрицала наличие близких людей. Любитель авантюр и получаемого от их реализации капитала и адреналина, он не был женат, возможно, не имел детей, и единственной его подругой была неправда. Сразу после того как Арт предупредил его о необходимости бежать, продав сауну, он уехал, конечно, не в Германию. При данном стечении коварных обстоятельств для него Москва и немецкая сторона были равновелико непригодны для проживания. И он уехал…

Никто не знает, куда он уехал. Появлялся он всегда неожиданно, объявлял дату отъезда, но всегда исчезал раньше. Между тем он помнил дни рождения всех, с кем имел дело и кто еще не имел желания привязать его к стулу. Он помнил имена их детей, даты их рождения, имена жен, родителей и поздравлял, напоминая о себе постоянно. Видимо, такая жизнь его устраивала. Вероятно, она манила его своим драйвом и непогашенной опасностью. Справедливости ради нужно сказать, что он никогда не гадил тем, кто радовался его звонкам. И, если быть уж до конца откровенным, «душу распахнуть», как писал Шукшин, ничего для них не жалел. В общем, странной и не поддающейся характеристикам личностью был Вадик Морозов.

Глава 7

Арт до сих пор не мог понять, как они с Ритой выжили в то время. Для миллионов, живших рядом с ними, чавкающая трясина 90-х и свистящий над этой трясиной ураган преобразований были чем-то вроде киношки до 16 лет. Их, миллионы, постоянно задерживали на входе, а вот сейчас, когда по-прежнему очевидно, что они все равно не доросли до возраста, позволяющего воспринимать жизненные факты и не растлеваться, их пустили. От непонимания того, что нужно делать, народ охерел. Такое уже было. Захватывая барские поместья в 17-м, народ вешал буржуев, насиловал их дочерей и жен, врывался в погреба, пил из горла вина пятидесятилетней выдержки и с хрустом жрал кофейные зерна. Арт никак не мог забыть съемки тех революционных лет, когда был взят Зимний, и оператор крупным планом брал хохочущего матроса, указывающего оператору на стульчак унитаза. Народ, привыкший испражняться только на землю или в дыру деревянного толчка, наличие в царских покоях унитаза с крышкой считал тем явлением, с коим необходимо бороться. Зажрались, буржуи… Зажрались так, что по-человечьи срать уже не могут…

Арт не понимал, как они выжили. Вышли из этого чавкающего болота, сумев при этом вынести все, что было создано и приумножено.

Он хорошо знал историю. Иногда Артур даже переживал оттого, что поступил в свое время в экономический вуз, а не исторический. Сейчас он знал наверняка, что, даже став историком, он был бы тем, кем есть сейчас. Но тогда… тогда бы он не встретил Риту, не полюбил и она не стала бы частью его жизни. Поэтому сожаление его было виртуальным, чем-то мифическим, отложенным на потом, для другой жизни. История стала хобби, увлечением, которому он предавался в свободное время. Он помнил историю Нерона. Став правителем, этот неспособный к великим государственным деяниям подонок и садист привел во власть не имеющих опыта государственного управления, безвольных льстецов. Нерон паскудно пел, убого танцевал, а приближенные слушали, и тот, кто хлопал громче всех или, если ему удавалось, плакал от счастья, что ему случилось жить в одну эпоху с Великим Артистом, тотчас становился государственным деятелем.

Глядя на новую элиту политуправленцев, окружавших выпорхнувшего из свердловской темницы и воссевшего на самом высоком помосте двуглавого орла современности, бизнесмен Чуев рассматривал тех, кто толпился у гнезда. После великих преобразований суть не изменилась, поменялись лишь лозунги. КПСС была отменена для миллионов, которые, не зная, что зерна мелют и варят, жрали их горстями. Пришедший к власти и не поменявший масти бюрократ и коммунистический карьерист к тому времени, когда воссел на трон, не имел никакого плана. У него его просто не существовало. Захватывая власть в стране, он не мог заниматься стратегией, ибо тогда его не осталось бы на тактику. Момент был подобран удачно, и он воссел. И стало очевидно, что реформы уже за дверью и ломятся в нее. Но он не знал, какую из них впускать первой, поскольку нарушение порядка допуска послов к царю могло сделать еще хуже, чем было сейчас. И поседевший орел со свойственным ему непрофессионализмом стал приводить в Кремль тех, кто громче всех хлопал или стоял рядом во время великих пертурбаций начала 90-х.

Так в ближний круг прополз бывший редактор отделов ЦК КПСС — газеты «Правда» и журнала «Коммунист» Егор Гайдар. В отличие от своего босса, он был не партийным, а литературным водомутом. Что не помешало ему, журналисту, не самому лучшему в Москве, стать сначала министром экономики и финансов, а после и главой Кабинета министров с индульгенцией от безвольного старца на право делать со страной все, что заблагорассудится. И тот старался со свойственной ему журналистской сметкой — через задницу и уверенно.

А чтобы через задницу и уверенно получалось куда быстрей, чем было запланировано, для управления не достигшим шестнадцатилетнего возраста стадом были призваны:

первым заместителем председателя правительства — преподаватель философии из Института повышения квалификации металлургов Геннадий Бурбулис;

на место распорядителя собственностью страны, насчитывающей в своей истории более тысячи лет, — доцент Института имени Тольятти Анатолий Чубайс;

на пост вице-премьера — директор завода стеклотары Валерий Махарадзе;

на пост вице-премьера — заведующий отделом института Борис Салтыков;

на пост вице-премьера — журналист Михаил Полторанин;

на место ответственного за внешнеэкономические связи России — старший научный сотрудник академического НИИ Петр Авен.

Арт с ума сходил от непонимания того, как они с Ритой выжили. Тогда не приходило в голову, некогда было — нужно было выживать, а сейчас, словно посттравматический шок, по нему проходила волна трепета: как выжили…

— Но мне кажется, ты слишком суров к тому, что было, — говорила ему Рита, когда они остановились для отдыха во время прогулки по взгорьям Новой Зеландии.

Перед ними обрисовывал себя сливочной линией бирюзовый Тихий океан, а за спинами их горбилась похожая на остов окаменевшего гигантского динозавра горная гряда. Невероятное смешение ветров — с берега и моря — Арту было незнакомо, он принюхивался к нему, стараясь понять, чего в этом запахе больше — воды или свежести заснеженных вершин. Это новое ощущение в чужой стране всегда его молодило и уводило куда-то за границы восхищения привычными совершенствами. Где-то здесь рыбак вышел с братьями в океан на рыбалку и, поскольку те не поделились с ним наживкой, полил крючок своей кровью. И самая большая рыба попалась ему, и когда он вытянул ее на берег, она окаменела и рухнула обратно в море. Так появился Северный остров…

— Все, что ты имеешь сейчас, ты получил лишь благодаря тому времени. И каждому из всех перечисленных ты обязан поклониться до земли.

Эта земля названа в честь первой супружеской пары, прибывшей на острова — на языке новой Зеландии она переводится как «Белое облако»… Арт смотрел вверх и убеждался в том, что легенда права — острова были укрыты одеялом белоснежных, плоских, как покрывало невесты, облаков…

— Если бы он не пришел к власти, ты не стал бы начальником отдела в банке, а я не забрала бы для нас комбинат. Тебя не попытался бы уничтожить Яковенко, и ты, пользуясь их же методами, не отвел бы от нас угрозу. Ты не возглавил бы управляющую компанию, под которой сейчас восемь крупнейших текстильных фабрик, а я не стала бы первой леди… «Леди Текстиль-2008». — Она расхохоталась и повалила его, снимающего кроссовку, на землю. — Эта смута была подстроена специально для нас, ты веришь?..

— Иногда мне кажется, что однажды восторжествует какое-то подобие справедливости. Нас оно коснется только в той части, что останемся вот так — мы, палки в наших руках, сплошная зелень холмов и сношенные кроссовки…

— А ты знаешь, я бы отдала все только для того, чтобы мы ходили вот так остаток жизни… и с нами шел наш маленький сын…

Последняя фраза хотя и не прозвучала, но была услышана Артом. Стиснув зубы, он посмотрел прямо перед собой, а Рита, от невозможности делать что-то другое, стала рассматривать его растрепавшиеся на ветру волосы. Покрытые легкой смешной сединой — он выглядел так, словно жена попросила мужа достать с верхней полки муку, а тот оказался не таким ловким. За годы она привыкла к нему и узнавала каждую родинку на его теле. Он стал для нее чем-то своим, сугубо личным, как если бы ей по заказу в институте генеалогии спроектировали и создали вечного спутника. Но вся прелесть момента заключалась в том, что он не был спроектирован. И не был создан под заказ. Арт был частью ее жизни, но правило быть рядом не было запрограммировано в них. Они узаконили его сами. Не сговариваясь, не давая друг другу клятв даже тогда, когда им было по семнадцать.

«Только рюкзак за спиной, ты, я и сын».

Она посмотрела на Арта. Тот был оглушен собственным молчанием.

Ей послышалось…

«Боже мой, — думала Рита, — как велик мир, но как он мал. Мы познакомились в Москве, а потом я встретилась с ним в Лондоне, Берлине, Альбервиле, Вашингтоне, Лос-Анджелесе, Гоа, Претории, Анкаре… где мы с ним только не встречались… и вот теперь — в Веллингтоне… Мне кажется, что каждый новый раз я вижу его впервые. Я отдалась бы ему в любом из этих городов с тем же вдохновением, как если бы это был курортный роман. Сколько лет минуло?.. Двадцать четыре. Двадцать четыре… Пора чуть-чуть отдохнуть от него… Но, клянусь Богородицей, если он скажет сейчас: давай, я сделаю это без раздумий… И ведь буду трястись и извиваться от оргазма, терять сознание… За что я люблю его?»

— Что тебя тревожит?

Закусив травинку, он стал угадывать на неровной линии схождения неба с холмами маршрут, которым брели с чужим обручальным кольцом, изредка страдая от психоделических припадков, два обкуренных лузера Фродо и Сэм.

— Что-тебя-тревожит, Арт?

— Нам нужно еще раз попробовать.

— «Попробовать» что?

Арт перекусил былинку и беззвучно сплюнул ее часть под ноги.

— Я хочу сына, Рита…

Казалось, ее лицо, искрившееся от веселья и известных переживаний, вдруг затянулось пленкой тревоги.

— Да как же можно еще… попробовать, Арт…

— Скоро везде будет плохо. Очень плохо. У меня есть ты. Но ты — это я. Посмотри, что случилось с нами за четверть века… Мы по-прежнему молоды, но я только что подумал о том, как я буду выглядеть, когда мой сын пойдет в первый класс. Я справлю пятидесятилетие. В моем доме будет свора друзей, а я буду знать, что мне пятьдесят, и мой сын не увидит во мне приятеля. С дедушками дети обходятся вольготно, но не поверяют им своих тайн. Они рассказывают о них приятелям — своим отцам… А я хочу слышать тайны сына. Я хочу подсказать ему, как дружить, как правильно драться, как… как овладеть девушкой. Ты сказала, что у меня есть все, и я кому-то обязан за это. У меня есть только ты и больше ничего. Все у меня будет, когда мой дом заполнится детским плачем и смехом. Так что никому я не обязан. Вот что со мной происходит, милая…

Знал ли он, что Рите от его слов больнее, чем ему? Наверное, знал. И она, чтобы смягчить боль, подняла глаза на вершины.

Небо Новой Зеландии выше неба Москвы. Рите казалось, что здесь небо выше, чем в остальных странах.

Позавчера, когда они совершали свой традиционный прыжок с парашютом, ей показалось, что пред нею распахнулись врата рая.

Неровная, словно спина крокодила, спина этой страны была покрыта изумрудной зеленью. Словно мох покрыл подножия гор и холмов. Меж холмами возвышались, напоминая о миллиардах прожитых лет, горы.

Арт был рядом, он, как и она, парил в пяти метрах от нее, рядом, она иногда смотрела на него, и ей казалось, что он заворожен так же, как и она…

— Как бы я хотела оказаться там…

— Где?

Она снова подняла опущенную руку и снова показала на горбы горы.

— Там, наверху… Чтобы ни о чем не думать и никуда… не возвращаться.

Арт вынул из рюкзака фляжку и приложился. Насладившись смесью шотландского старого напитка и примешавшимся к нему букетом из смеси ветров, он передал фляжку Рите.

— А я не хотел бы.

— Отчего?..

— Эта горная гряда называется Ахиманава. «Ахи» на языке маори — огонь, «манава» — сердце…

Рита, не понимая почему, почувствовала на глазах слезы и прижалась к мужу.

— Боже, как красиво…

— Не торопись. Не торопись поклоняться до земли тому, о чем имеешь смутное представление… — Он принял фляжку и сделал большой глоток. На этот раз, чтобы пропустить в себя обжигающую жидкость, ему пришлось широко раздвинуть губы и оскалиться. — Что случилось в те не такие уж древние времена, узнать наверняка теперь невозможно, я думаю. Не древние, потому что не более двухсот лет прошло с тех пор, и оттого событие кажется куда более трогательным, чем если бы о нем свидетельствовали как о легенде тысячелетней давности… Дочь одного из вождей племени маори был изнасилована и жестоко убита. Поклявшись отомстить, ее отец, вождь Те Кохипипи, совершил немыслимый поступок. Ранним утром, вдоволь наглумившись над телами насильников и убийц, он вырезал им сердца, положил в свою сумку и пошел домой. Но пройдя половину пути, он, так же как мы, устал, присел отдохнуть и развел огонь. А потом хорошенько прожарил несколько сердец и с аппетитом съел. С тех пор горная гряда называется Те-Ахи-Манава-А-Те-Кохипипи. То есть Огонь Сердец Те Кохипипи. Ты по-прежнему хочешь там побывать?

— Нет, — хрипло выдавила Рита и, выпустив руку Арта, поднялась с земли. — Я хочу в отель.

Он удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Прихватив на плечо рюкзак, Артур последовал за ней.

— Ты оправдываешь поступок Кохипипи? — спросила Рита, когда они, сияющие от пота и едва передвигающие ноги, подошли к крошечному, на двенадцать комнат, отелю.

— Частично.

— Что это значит?

— Это значит, что я не стал бы есть их сердца.

Ночью его разбудил телефонный звонок. Арт схватил трубку и покосился сонным взглядом на Риту. Откинув одеяло и целомудренно прикрывая рукой грудь, она спала на боку в дымке бирюзового света. Здесь даже лунная грусть была иной: она струилась в открытое окно зеленоватым — живым, а не сомнамбулическим — голубым, светом. Слава богу, она не проснулась.

— Я слушаю, — присев на кровати, чтобы заслонить спиной звуки разговора, проговорил Арт.

— Привет, это я.

— Вадик?.. Вот это новость. Сколько?

— Семь лет. К тебе сейчас можно подъехать?

— Нет, я не в Москве, — сказал Артур и, вспомнив привычки старого приятеля, уточнил: — Я в Лесото.

— Где?!

— Послезавтра я прилетаю в Шерметьево.

— Ты позвонишь сразу, как будешь готов делать дела?

— А у нас есть дело? — Арт уже соображал, как там, в Москве, отказать.

— Ну, если ты хочешь продвинуть свой текстиль за Большую Воду, то — да.

— А ты уже тот человек, который двигает что-то за Большую Воду?

— Я президент компании, соединяющей гениев всего мира, дружище.

— Что сие означает?

— Это означает, что уставной капитал моего предприятия несколько миллионов долларов.

— Ну, тогда до послезавтра. Сколько там, в Москве?

— Полдень.

— Я так и думал.

Арт с Ритой возвращались не послезавтра, не через день, а на следующий день. И первое, что Арт сделал по возвращении в квартиру в Марьине, это вошел в Сеть. Действительно, Вадик Морозов там существовал. И был весьма известен крупными сделками. Много Большой Воды, однако, утекло. Вадику не хватило места на материке. Он обитает теперь в Чикаго. Осталось проверить старого друга по другим каналам. Хорошо иметь хороших знакомых за Большой Водой…

…Бросив трубку на ковер, Арт тотчас уснул. Он только утром сообразит, какие события связаны с этим человеком. А сейчас в его голове в режиме нон-стоп кружился мотив:

Те-Ахи-Манава-А-Те-Кохипипи…

Глава 8

Морозов…

Откуда он взялся? С его появлением у Арта дрогнуло сердце. Но потом, рассудив, что время прошло, минуло много лет, история подзатерлась и стала неактуальной, успокоился. Никто никогда не признается, что поступил неправильно. Ни бывшие деятели, отправившие Лещенко и Яковенко путешествовать по свету, ни их последователи. Ельцин ушел, но дело его живет. И будет жить, как показывают события. Все, кого можно было в свое время подставить, уже подставлены. С одних схлынул гнев, с других отчаяние и обида. Противоречия улажены, с годами каждый успокаивается. Как успокоился Арт.

Морозов приехал не с пустыми руками. Артур чувствовал, что рано или поздно этот банщик свое возьмет. И этот момент наступил. Компания Морозова занималась посредническими услугами. Это было очень похоже на Вадика. Ничего не производя, ничего не продавая, зарабатывать деньги на чистом воздухе. Риелторы, те хоть ноги в кровь сбивают в поисках квартиры для клиента и клиента для квартиры. Вадик не сбивал ноги. Он произвел на свет и воспитал компанию, которую с равным успехом можно было именовать и консалтинговой, и посреднической. Вокруг Большого Вада, как теперь звали Вадика, роились тысячи измученных проблемой сбыта людей. Другие тысячи сновали перед ним в поисках товара. Эти тысячи по неведомым природе законам проскакивали мимо, даже не подозревая о существовании друг друга. Все, что Большому Ваду оставалось, это схватить за шиворот одного из пробегавших и держать так до тех пор, пока на горизонте не появится тот, кто ему нужен. За это удержание Морозов брал комиссионные и зарабатывал, как убедился Арт, неплохо. Человек со скромным достатком, приехав на три месяца в Москву из Америки, где находился на постоянном жительстве, не станет покупать «Бентли».

Это было в духе Морозова — приехать и тотчас показаться всем, кого знает, на «Бентли». Между тем Арт, знающий Вадика куда лучше, чем все, подозревал, что машина взята напрокат. Вот это подозрение и было лучшей характеристикой для Вадима Морозова, приехавшего из США.

Внешне он ничуть не изменился. Та же навязчивая ухоженность, ухоженность с перебором. Словно никогда ему в лицо мяч не попадал и палец он не резал. Неранимый. Без шрамов и жизненных вмятин. К внешности стоило добавить разве что костюм за пару тысяч долларов. Внутренний мир оказался куда разнообразнее. Визитные карточки, щедро рассыпанные по столу в «Сафисе», куда Арт привел Риту для ужина с Морозовым, прямо указывали на то, что вручались они Мэлом Гибсоном, Уорреном Баффеттом и прочими, чье имя и состояние вопросов не вызывают.

— Я обычный человек, лишенный каких-то особых свойств, и когда приехал в Штаты с теми пятьюстами тысячами, что выручил за продажу бань, сразу оказался в странном положении.

— Ты же, кажется, в Германию лыжи вострил? — спросил Арт.

Вадик рассмеялся.

— Страшные времена были, Артур, страшные… Никто заранее не знает, кто друг, кто враг. Я тебе помог, ты меня предупредил. Мы обменялись любезностями. Долги уплачены. Но как себя повел бы ты, после того как долг уплатил? Где теперь те люди, которых мы сняли в сауне? То-то… Ты был в опасном положении. У тебя жена… красавица. Рита, вы и вправду хороши. Вы так хороши, что последний конкурс красоты, проходивший в США, теперь мне кажется смотром художественной самодеятельности «Мисс — Зона России».

Все рассмеялись.

— Язык выучил быстро, а с контактами помогли такие же русские, как я. Многие уезжали в то время. Там и встречались. Соединил свой капитал с деньгами двух беженцев и основал компанию. Сначала занимались ремонтом, потом строительством. Но сегодня заниматься стройкой в Штатах невыгодно. Та же кредитная история, что и у нас. Приходится работать не на клиента, а на государство. А с ним в налоговые игры не поиграешь. Ты знаешь, сколько налог в США?.. А потом мальчики заглупили. Кто-то еще в России задолжал им сто тысяч, и, на свою беду, приехал в Джерси. Компаньоны его нашли и, позабыв, на территории какого государства находятся, взяли в оборот. Тот позвонил в полицию, а вместо полиции приехало ФБР. Сейчас оба в тюрьме Джерси ждут приговора, и мне так кажется, что на ближайшие двадцать лет я остаюсь единственным владельцем «МВД».

— «МВД?» — удивилась Рита.

Вадик расхохотался:

— Морозов Вадим Дмитриевич! Я переименовал компанию в «МВД» из «Амэрикан-Билдинг» сразу после того, как моих компаньонов приняло Бюро.

— Чтобы не мелькать у них перед глазами, конечно? — уверенно высказал предположение Арт, и Рита заметила, что муж всего лишь умело спрятал сарказм.

Она чувствовала, что встреча старых знакомых Арту не в радость. Помня об истории, которая их связала, она понимала мужа и старалась держаться уверенно, даже развязно. Это он, Морозов, задолжал Арту, а не наоборот. Пусть он, Морозов, знает об этом и помнит всегда. И потом, катался бы он сейчас на «Бентли», приехав на квартал в столицу России, если бы в свое время Арт не позвонил ему и не посоветовал сбежать?

То, что Морозов человек, лишенный каких-либо особенных качеств, ей было видно с первого взгляда. Обычный перекупщик, не имеющий своего товара и не имеющий своих денег, чтобы купить чужой товар. Как правило, такие люди становятся меж первым и вторым и начинают навязчиво предлагать свои услуги. Как цыганки на Савеловском рынке. Но Ритина неприязнь не имела под собой на самом деле никакой обоснованной платформы. Тем более экономической. Морозов ей не нравился, потому что Морозов не нравился Арту. Непонятно было только одно — если они квиты, тогда зачем Арт согласился на эту встречу и даже пытается, как ей кажется, наладить с ним дела?

Женская интуиция подсказывала Рите, что существует между ними еще какая-то тайна. Секрет, ей недоступный. И, поскольку Рита была женщиной — во-первых, а во-вторых, уже умной женщиной, содержание секрета, существовавшее между мужем и этим так не понравившимся ей человеком, она видела в прошлом. Та самая встреча в бане четверых людей, которая изменила их будущее. Она видела часть пленки. Что было на другой?

Было что-то или нет? Почему Арт скован? Опасается, как бы Морозов не выложил еще пару козырей?

Вадику нужна эта сделка. Рита понимала это. У «Алгоритма» невероятная база. Объем производства компании давно превышает нормативы выпуска ткацких изделий Индии и Ирана. «Алгоритм» — монополист на мировом рынке производства тканей. Морозов не мог не знать это. Чтобы оценить рынок и прийти к такому выводу, ему потребовалось не более одного дня. Он приехал бы и в том случае, если бы президентом был не Арт. Ему нужен «Алгоритм» как источник товара. Это означает, что в США у Морозова имеется гигант-покупатель.

Арт не хочет встречаться с американскими представителями, но встретится. И она не спросит, почему Арт впервые в жизни поступает вопреки своему желанию.

Встречу назначили на сентябрь, в Майами.

В Дейтона-Бич у Морозова жил друг. Какой-то бывший русский писатель, смотавший удочки в начале девяностых. Уверял, что политэмигрант. Он долго тряс руку Арту, целовал руку Рите и говорил без умолку. И снова говорил, что политэмигрант. Артур посматривал на жену и чувствовал, что ей хочется задать тот же вопрос, что и ему: как же ты, милый, жил в СССР все это время и стал диссидентом тогда, когда вдруг объявили демократию? Это был очень странный политэмигрант, не менее странный, чем его дом и его машина. Особнячок с видом на Атлантику снаружи ничем не отличался от близнецов поблизости, можно было даже сказать, что его трудно было найти, случись Арту заняться поиском в первый раз и самостоятельно. Та же черепичная крыша, того же цвета наружная отделка, и даже пальмы, заслонявшие окна и скрывавшие две трети фасада, были одной высоты и лохматости. Но вряд ли какой-то из соседних домов мог сравниться с домом Альберта Бедакера (Эла Бедакера) внутренним убранством. Просторный холл занимала огромная, до свода потолка, библиотека. «ГУЛАГ» Солженицына справа и слева был зажат на полке полными собраниями сочинений Ленина и Сталина, Аристотель соседствовал с Ницше, словом, библиотека была что надо. К ней очень хотелось подойти. Второй этаж мало отличался от первого — те же огромные кресла с диванами, то же скопище вульгарно соседствующих друг с другом книг. Бедакер не без удовольствия показывал дом, не догадываясь, что гости не в силах это удовольствие разделить. К тому моменту как Арт с женой и Вадиком прилетели в Майами, прошло восемь часов. Дорога до Дейтона-Бич настолько их утомила, что лучшим завершением дня была не экскурсия по жилищу сомнительного политического эмигранта, а еда на скорую руку и долгий сон. Но правила хорошего тона требовали прослушивания бреда Эла Бедакера, который уже вел их в гараж.

— Я покинул страну в девяносто первом. Я был из тех, кто первым почувствовал душок противоречий, — «я» в его повествовании заметно преобладало над другими местоимениями. — Одна КПСС сменяла другую. Прошло семнадцать лет, и кто, спрашивается, был прав? Чем компартия Путина отличается от компартии Горбачева? Названием? А что поменялось по сути? Ничего.

— У вас привычка такая — задавать вопросы и тут же на них отвечать лично? — мило улыбнувшись, спросила Рита.

— О, это последствия первых лет моего пребывания на полуострове, — рассмеялся Эл. — Я не знал языка и часто разговаривал сам с собой. Посмотрите на это. Вам нравится?

«Кадиллак» восьмидесятого года Рите не понравился. Она любила небольшие, агрессивные машины, в которых предвкушаешь драйв. А длиннокрылая и круглоглазая машина была похожа на просевшую под кучей угля баржу.

— Мило, — улыбнулась она. — В нем можно спать, вытянув ноги.

Бедакер намека не понял.

— Я сам готовлю водку, — не в тему сообщил он. — Рецепт приготовления мне прислали из Твери.

— Читатели, наверное? — спросил Вадик, который чувствовал себя виновным за недогадливость хозяина.

— Главное, подобрать правильный сорт пшеницы.

— Поехали на пляж? — шепнула Рита Арту. — Там можно поспать.

Первую часть фразы Эл расслышал, вторую нет. Поэтому велел старинному знакомому выводить «Кадиллак» из похожего на пещеру гаража, сам же направился в дом за легкой выпивкой и закуской.

— Здесь отличный пляж! — закричал он с лестницы, ведущей из подземелья в дом. — Вы сможете с удовольствием поплавать!

— Придурок, — бросила ему вслед Рита, — неужели он не понимает, сколько времени мы находились в воздухе, а потом в дороге из Майами?

Вадик, включая двигатель и с нескрываемым удовольствием осматривая машину, поспешил ответить:

— Как и все писатели, он чуть рассеян. Но вы не могли не заметить, как он нам рад?

— Мы заметили, — за себя и Риту ответил Арт.

Выспаться на берегу не удалось. Чтобы уснуть, впервые оказавшись на любом из пляжей Флориды, нужно устать до смерти. Они лежали на другой стороне Земли, и одно только понимание этого заставляло думать о выпивке. «Почему пальмы не падают в воду? — спрашивал себя Арт. — Налицо поругание законов природы. Весь вес дерева расположен за центром тяжести, так почему они не падают?»

Корни. Они держат дерево и мешают упасть.

Тогда почему процветает давно перегнувшийся через половину жизни Эл Бедакер, уроженец Бобруйска? У него нет флоридских корней.

Арт закрыл веки и подставил лицо солнцу. На руку его легла ладонь Риты.

— Я ужасно хочу пить, — услышал он.

— Это чудесное бордо, — обиделся Эл, шевельнув стоящую рядом с его лежаком корзинку.

— Я хочу не пить, а пить, — изо всех сил скрывая раздражение, упрямо произнесла Рита.

«Американка никогда бы так не сказала, — подумал Арт, поднимаясь на локтях. — А, если бы и сказала, американец ее вряд ли бы понял.»

Солнце чуть поджарило роговицу сквозь веки, и, когда он поднялся, пляж показался ему в серой дымке.

— Не уходи далеко.

Это было похоже на русское предупреждение. «Не уходи далеко». Разве американка так скажет мужу? Что значит — далеко? Зачем уходить далеко? Во-вторых, он пошел за водой, и это значит, что он должен ее принести. Если вода далеко, зачем было вообще вставать? Интересно, слышал ли кто этот, противоречащий всем законам логики разговор?

Арт шел к расположенному в сотне метров от места их лежания лотку и думал о коллизиях, происходящих на планете.

Пальмы висят над водой — нелогично. Но их держат корни — вот она, логика. Бедакер не имеет корней — но держится. Это местные сюрпризы. Рита говорит: «Принеси воды, но не ходи далеко». Первое формально противоречит другому. Она говорит: «Я хочу не пить, а пить». На этом пляже совершилось смешение национальных противоречий.

Он купил две колы, два спрайта, накинул доллар чернокожему парнишке-продавцу и вдруг почувствовал на своем локте чью-то руку.

— Мистер, — сказал очень похожий на латиноамериканца парень с косичкой на подбородке, — вы не можете оказать мне услугу?

— В чем она заключается?

Арту не хотелось вступать в дискуссии на солнцепеке, и поэтому он решил дать пятерку сразу, как только прозвучит просьба. Однако оказалось, что речь идет о бедной девушке, которая потеряла сознание за лотком. Девушка тяжела — парень извинился за это, — и ее можно перенести только вдвоем.

— Черт возьми, я не понимаю, зачем тебе девушка, которую ты не можешь оторвать от земли, приятель?

— Она беременна, мистер.

«Еще одно нелогичное событие, — подумал Арт. — Из тысячи лежащих на солнцепеке людей этот Хосе или Хуан выбрал именно того, кто не имеет здесь корней для преодоления сил тяготения — русского».

— Беременная женщина на солнце?

— Мистер, вряд ли ей станет лучше, если я подыщу ответ на этот вопрос.

Арт посмотрел на продавца и поставил на прилавок банки с напитками.

Хуан или Хосе суетился впереди, прокладывая маршрут к скамейке. Девушка действительно была беременна. Арт плохо разбирался в этапах разбивания времени срока ношения плода на недели, но на вид подружка Хосе или Хуана должна была родить или сейчас, или завтра. Ребенок в ней уже жил полноценной жизнью, и Артур, еще даже не дойдя до молодой мамы, заметил, как ее круглый, как мяч, и тугой, как барабан, живот подвергся нападению изнутри. О стенки огромного живота сначала справа, а потом слева бился ребенок. Будущий наследник нескольких долларов Хосе или Хуана требовал свободы и молотил пятками почем зря.

— Вы очень легкомысленно поступаете, молодые люди, — сказал Арт, приблизившись, чтобы помочь девушке встать. — В вашем положении следовало бы читать книжки о любви в палате больницы, а не наслаждаться лучами флоридского…

— Дело в том, мистер, — с легким напряжением в голосе произнесла симпатичная и стройная — это было трудно скрыть даже животом — подружка Хосе или Хуана, — что как раз в нашем положении ничего другого нам и не остается.

Почувствовав под подбородком горячую сталь пистолетного ствола, Арт не торопился разогнуться. Черт его знает, как поведет себя находящаяся на сносях девчонка. Говорят, женщины в этот период наиболее несдержанны и капризны. Он замер, наклонившись над ней, и единственное, что себе позволил, это дотянуться до кармана шортов и застегнуть «молнию».

— Мистер, мы не причиним вам вреда, — сказал Хосе или Хуан. Или — Джеронимо. — Только отдайте мне, пожалуйста, ваш бумажник.

Видимо, паренек стоял у лотка с напитками столько, сколько ему потребовалось для обнаружения мистера с самым тугим кошельком. Америка отличается от России еще и тем, что в той же Флориде глупо чистить карманы первого встречного. Даже если бы на пляж Дейтона-Бич ступила нога Билла Гейтса, вряд ли в его кошельке нашлось бы более двухсот долларов наличными. Расчет с помощью кредитки для янки такое же привычное дело, как для русского хождение по Третьяковскому переулку с набитыми долларами карманами. Хосе-Джеронимо пришлось, верно, подождать, прежде чем он увидел человека, у которого в бумажнике, помимо нескольких золотых кредиток, находилась пачка наличных. Да еще и с выражением в глазах, позволяющим совершать противоречащие здравому смыслу поступки.

— Я на пляже всего четверть часа, но видел уже не менее пяти патрулей. Посмотрите вокруг — везде полиция… Молодые люди, я забуду о случившемся, если…

— Мистер, лучше посмотрите вы, — предложил Джеронимо, — на этот мотоцикл. Двигатель его включен, и нам остается только сесть на него и уехать. Никто не заподозрит беременную женщину, сидящую на мокике за спиной мужа.

Мотоцикл, точнее, действительно мокик, существовал. Он покашливал в десятке метров от скамейки, облюбованной терпеливыми грабителями, и только и ждал того, что на него возложат непомерную тяжесть.

— А что будет, если я не отдам вам бумажник?

— Лучше бы вы отдали, — сказала девушка, и рука ее не дрожала.

— А все-таки?

— Тогда мне придется спустить курок.

— Грохот выстрела — не лучший фон для тихого побережья.

И Артур, едва успев сказать это, услышал металлический щелчок под подбородком. Так, наверное, звучит взводимый курок. И точно так же, как эта девушка, выглядит человек, когда исчерпаны все доводы в споре.

— Мистер, вы сумасшедший? — Луис наконец-то выбрался из-за его спины на передний план и тоже щелкнул. К пистолету добавился нож. Артура это немножко расслабило. Учитывая уже сложившуюся ситуацию, нож был явно лишним. Девушка подняла на дружка взгляд, и Арт прочитал в нем огорчение. Да, нож был явно лишним…

— Вот что, друзья мои… Жизнь моя сейчас стоит цент… Если он вам нужен — берите. Но денег я вам не дам.

Рука девушки чуть дрогнула.

— Ты псих!.. Дай мне свой бумажник!..

— Стреляй. Это не так трудно. Нужно всего лишь согнуть указательный finger. Но помни: этот выстрел услышит четвертый участник разговора. И пусть тебя через неделю не удивит, отчего это все дети в родильном отделении кричат, а твой лишь разевает рот и молчит. Он будет молчать всю жизнь.

— Вы… вы обманываете меня.

И пистолет снова дрогнул.

— Зачем вам деньги?

— Это не твое дело, белый!.. — уже истерично взвизгнул Джеронимо.

— Мне… мне нужно родить ребенка… Это стоит несколько сотен монет… А у меня нет ни документов, ни медицинской страховки… С нелегалами здесь обходятся немило, мистер…

Арт медленно выпрямился, несмотря на то что пистолет не изменил своего положения.

— Ты отдашь бумажник! Не слушай его, Мария!..

— Мария, значит… — проговорил Арт. — Вы кубинцы?

— А кто еще может сидеть с пистолетом в руке в парке Флориды?

— Ваша выдержка делает вам честь, миссис, — пробормотал Арт, чувствуя, как по спине его струятся ручьи прохладной влаги. Ему очень хотелось выпить того спрайта, что он оставил на прилавке, но до него нужно было еще идти и идти… — Ваш муж, боюсь, испортит все дело.

— Я не могу ждать, — сказала она и подняла пистолет. Сейчас он дрожал.

Махнув рукой, Арт замер на месте.

Девушка смотрела на свою руку, в которой только что был зажат «вальтер», Джеронимо судорожно вздохнул.

Не желая терять преимущества, Арт взмахнул второй раз, и Хуан повалился на песок, отрывисто выкрикивая испанские ругательства. Сквозь пальцы его сочилась кровь. Арт подумал, что этого малого сейчас заставляет ругаться — боль или невозможность заплатить «черному» акушеру за принятие родов? Наверное, последнее. Родившийся в Дейтона-Бич автоматически становился гражданином Соединенных Штатов, и это открывало перед родителями некоторые перспективы. И перед перспективами этими, призрачными, но все-таки — надеждами, боль от удара пистолетной рукояткой по голове казалась такой же мелкой проходной неприятностью, как мокрые брюки после похода в уборную.

— Вы… не можете меня убить…

Она уже давно плакала. А Хуан, услышав слово «убить», вскочил и сел на песке. Глаза его дико вращались, он смотрел на пистолет и жену свою, побелевшую от страха. Всклокоченный, политый кровью и посыпанный песком, он выглядел ужасно.

— Мистер… — просвистел он с еще более страшным акцентом, чем раньше.

— Вы сейчас уедете, — сообщил им Арт. — От пистолета я избавлюсь сам.

Дождавшись, когда он заберется на мокик, Арт окликнул Марию.

— Эй! Почему вы решили, что я не могу вас убить?

— Я… беременна…

Он кивнул. Он знал, что Мария ответит именно так. Рискнувший убить всегда надеется, что тот его пощадит. Так, кажется, всегда было.

— Подойдите ко мне.

— Мистер?..

— Я не убиваю беременных женщин.

Когда она подошла, поддерживая снизу тяжелый живот, он расстегнул «молнию» и вынул бумажник.

— Быть может, это вам поможет, — наугад вынув несколько купюр, что-то около семи или восьми сотен, он протянул их девушке.

Высмотрев ближайшую крышу и забросив туда пистолет, Арт обошел ларек и в полном изнеможении облокотился на стойку.

— Вы справились с этой тяжелой женщиной, сэр?

— Пришлось попотеть.

Сверкнув белоснежными, похожими на фарфоровые, зубами, паренек от души рассмеялся. Чтобы насмешить американца, достаточно просто произнести глупость.

— Ваши напитки, сэр. Я поставил их в холодильник, чтобы они сохранили свою прохладу.

— Да, конечно, это стоит не меньше доллара…

— Тебя не было два года.

Арт опустился на песок, слушая шум в голове. Он начался давно, где-то между двумя мгновениями: появлением пистолета и падением Хуана.

— А мне показалось, что я не уходил вовсе. Зачем Морозов держал твою руку в своей?

— Я попросила его посчитать пульс. Мне показалось, что он исчез.

— Кто, Морозов?

— Не говори глупости. Конечно, пульс.

— Он почувствовал биение — и ты успокоилась?

— Да… Арт, я хочу найти гостиницу, выспаться, а потом уехать из этой дыры. Зачем мы сюда поехали?

— Ты говорила, что именно в Дейтона-Бич лучшие специалисты по парашютному спорту. И сразу после этого Вадик вспомнил, что у него в этой дыре приятель. Ты перегрелась.

— А еще недоспала, недоела и недолюбила.

— Если ты хочешь, — оторвавшись от банки и облизнув губы, Арт вытер пот с лица, — завтра мы уедем.

— Не раньше, чем прыгнем, — сняв очки и привстав на локте, Рита виновато посмотрела на мужа. — Прости, милый… Я действительно перегрелась… Эй, Время-Не-Ждет! Поедемте на вашу шикарную виллу!

Арт не помнил, как наступила ночь. На этот раз она пришла неожиданно.

Глава 9

Вторая половина контракта, Бен Гордон, задерживался в Нью-Йорке еще на сутки, но, честь ему и хвала, отзвонился и вполне доброжелательным тоном попросил Морозова подождать. Он пообещал оплатить стоимость проживания «мистер Чуефф» в Дейтона-Бич и просил назвать отель, где остановились его будущие компаньоны. Блеснув благородством, Гордон, рекомендованный Морозовым как человек стальных привычек и слова, оставлял Арта еще на сутки в городе, в котором его едва не лишили денег. Снова и снова прокручивая в голове ту сценку с потерявшей рассудок парой, Артур думал о том, что было бы, не успей он выхватить из рук будущей мамы пистолет. Наверное, уже ничего бы не было. Ни этого отвратительного солнца, давящего на глаза, ни охоты на акул, ни споров в гостиной Бедакера.

Поняв, что встреча с партнером откладывается, Арт решил не выходить больше из дома. Справедливо рассудив, что ему нечего делать на улице, он вооружился бутылкой виски и пил больше обычного. Напротив него сидел Морозов с вечно молодым Элом, и троица вела вполне миролюбивые корпоративные беседы. Рита пристроилась в кресле чуть поодаль с книжкой в руке и лишь изредка поднимала глаза, чтобы понять по глазам говорящего, действительно ли он говорит то, что думает. Поэтому она постоянно смотрела на Артура. Он был одним из троих, чьи речи нуждались в постоянном контроле.

Рита слушала и решала нелегкую задачу: он с цепи сорвался, поддавшись влиянию местного светового излучения, или это один из его способов защиты от предполагаемой внешней угрозы. Причину последней версии объясняла настойчивая забота Морозова о Рите. Вчера он проявил себя назойливым малым. И все его поступки сводились к тому, чтобы прикоснуться к Рите. То к бедру — случайно, разумеется, то к плечу. В один из этих моментов он и был застигнут Артуром, возвращавшимся с банками в руках.

Странное дело, Рита не понимала, приятны ей прикосновения Big Vad’а, как называл его Гордон по громкоговорящей связи, или противны настолько, что даже не хочется отдергивать руку, чтобы не спровоцировать еще более тесного контакта. Она не знала, являются ухаживания Большого Вада тайной для Арта или он просто не придает им особого значения в силу известности ему привычек Морозова. Не исключено, что он так ведет себя со всеми женами своих приятелей и в этом нет ничего скабрезного. В конце концов, друг моего друга — мой друг, а Арту Большой Вад всегда готов и спину маслом от загара натереть, и плечи размять. Есть люди, которые дружбу свою, как обезьяны, выражают прикосновениями. В Третьяковском у нее была подруга, которая всегда желала ей добра. Свои горячие речи полушепотком в служебном помещении магазина по продаже «Патек Филипп» и «Лонгинес» она сопровождала поглаживаниями по груди и мягкими поцелуями. И каждый раз, когда это случалось, Рита не испытывала неприятного ощущения. Ее целовали в щеку модельеры, и поцелуи эти были столь же невинны, как поцелуи апостолов. Но были и другие примеры, и самый известный Рите, из-за чего, собственно, она перестала посещать самый успешный салон на Тверской, был пример одного из лучших мастеров Москвы Дианы Маршаковой. Однажды сев перед зеркалом и почувствовав на своей голове ее руки, Рита не сразу поняла, в чем дело. И лишь спустя пять минут, когда увидела, что руки мастерицы гуляют по ее голове, шевеля прическу, больше того, чем это необходимо, она запаниковала. Но было поздно. Диана водила по ее затылку пальцами, чуть сжимала пряди, в общем, вела себя так, как ведет мужик, налегший на женщину. Руководствуясь своей женской интуицией, Рита подсчитала, что во время сорокапятиминутной стрижки у ее парикмахера был оргазм не менее трех раз. Выйдя из парикмахерской, Рита почувствовала себя выведенным на улицу прапорщиком-импотентом из казармы гусарского полка.

Вот и сегодня, размышляя над тем, как оценить поведение Большого Вада, она колебалась и не знала как поступить. Известно ли Арту? Она не знала. Сегодня утром она столкнулась с Морозовым в ванной. Тот освободил проход ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы пройти мимо него, коснувшись грудью. Непонятно и… И она чувствовала — игра немного захватила ее.

Листая книжку, Рита не вникала в текст и слушала непривычную и немного неприятную ей речь Арта.

— Рабочий день начинается с дороги, — чуть осипшим голосом хрипел он. — Нажми на тормоз. Нельзя заходить в компанию, если ты раздражен. Твое первое появление в офисе — прообраз рабочего настроения в нем на весь день. А потому я вывел для себя несколько принципов поведения. Они просты в обращении, и их искусственность незаметна для окружающих.

— Ну-ка? — полюбопытствовал Большой Вад.

— Твой рабочий день начинается с дороги, — упрямо повторил Арт. — Опусти стекло. Выслушай все, что он думает о тебе. Ни говори ни слова из того, что сказал бы о нем ты. Удовлетворенно кивни, улыбнись. Подними стекло. Убери ногу с тормоза и нажми на газ. Услышь сзади удар и грохот стекла. Помни: неразрушенные нервные клетки — гарантия безопасности на дороге.

Бедакер рассмеялся и хлопнул в ладоши. Арт, который уже давно не обращал внимания на ту мелочь, что подливает «Джонни Уокер» только себе, с благодарным видом поклонился.

— Выслушай его, кивни, вызови начальника отдела. Выслушай начальника. Откажи в просьбе повысить жалованье. Проходя мимо курилки, выслушай все, что говорят о тебе. Узнав голоса, улыбнись, подпиши два приказа: о сокращении штатов и оптимизации. Помни: компания должна быть в крепких руках.

Сам себя отправивший в изгнание писатель расхохотался и с удовольствием выпил рюмку.

— Вернувшись домой, сядь перед телевизором, найди хоккейный матч. Повернись к жене, скажи, что только что ею сказанное содержит здравый смысл. Отвернись от жены. Посмотри, сколько штрафных секунд осталось до возвращения на лед Зарипова. Помни: гармония в семье превыше всего.

У Риты дрогнула бровь, она посмотрела на мужа. С ним что-то было определенно не в порядке. Давненько она не видела его в таком отчаянном подпитии.

— Не шевелись… — продолжал он между тем.

Рита, уже не скрывая своего взгляда, смотрела на него и только сейчас начала понимать, что близится неотвратимое. Она знала своего мужа, и эти знания прямо указывали на то, что пришел наконец-то час, который приходит раз или два в году, когда силы покидают Арта. В эти мгновения он больше не хозяин себе. Его несет по течению и ему кажется, что как раз он-то и есть тот единственный, кто борется с волнами. И когда его уверяют в обратном… Тогда и случается то, чего Рита боялась больше всего.

— Не шевелись. Выслушай, как ты горел на работе. Как сгорел. Как тебя будет не хватать. Не говори ни слова. Выслушай грохот молотка. Вся жизнь прошла правильно. Ни единого сбоя. Улыбнись для археологов. Лежи. Заслужил.

Писатель выхватил откуда-то из-под столика блокнот с ручкой и принялся, беззвучно посмеиваясь, чиркать что-то на одном из листков.

Осмотрев зал, Арт наклонил бутылку и наполнил рюмку до краев. Рита отметила тот факт, что, когда он вел взгляд, он коснулся им всех, кроме нее. Сердце ее чуть дрогнуло.

— Арт, хватит?.. — И она посмотрела на пузатый сосуд.

Он словно и не слышал.

— Живет в Москве один вид лжи, который я ненавижу особенно. — После этих его слов она сжалась. — Ложь, она ведь разная бывает. До поры сокрытие онкологического диагноза больного, это не ложь, это сострадание врача к пациенту. Мужик, заверяющий жену, что не спал с другой, зная наверняка, что спал, — это не ложь, это правильный выход из ситуации. Солгал он раньше. Сейчас же поступает правильно — пусть она никогда не узнает правды. Но это все шалости по сравнению с тем видом лжи, который я так страстно ненавижу. Эл, у тебя есть еще виски?..

— Сколько угодно, дружище. Для тебя — сколько угодно, — живо отозвался Бедакер, вставая и направляясь к бару.

— Что же это за вид лжи? — вяло укладывая лимон в рот, поинтересовался Большой Вад, и Рита обратила внимание, что такой уверенности, как у Вада, иногда не хватает мужу.

— Это чисто мужская черта, к сожалению, и очень распространенная. Даже склонный к гомосексуализму мужчина, если он презирает этот вид лжи, вызывает у меня уважение куда большее, чем тот, кто считает себя мужиком, поступая, впрочем, как самый настоящий пидор.

— Арт…

— Я полностью поддерживаю тон Артура, — поддержал сворачивающий пробку на бутылке «Джи энд Би» Бедакер. — Я соскучился по русской речи. Когда настоящие мужчины быстро находят правильные определения, я восхищаюсь этим. Маргарита, здесь так плохо говорят…

Славу писателя Эл снискал вовсе не политическими детективами и не громящими бывший и действующий строй России статьями. Он пробовал, говорил Эл, но ничего не вышло. Время, когда разоблачения имели успех, истекло за минованием надобности. Пришло время драйва, философских изысканий и интеллектуальных детективов. А как раз в этом Эл не был так силен, как в разоблачениях. И тогда он ступил на путь шкуроснимательства, и вскоре понял, что нишу свою в литературном мире Флориды занял. Причиной быстрого успеха Эла послужил литературный графоманский альманах «Дайтона-Бич литерари» и издаваемое в нем произведение жителей полуострова. Бедакер пришел в неописуемый восторг, когда увидел, какое количество людей пылает страстью увидеть свое сочинение если не в магазине, на полке, рядом с «Цифровой крепостью» Дэна Брауна, то хотя бы в газетном киоске, на страницах журнала. Непризнанные писатели роились в издательстве Дайтона-Бич, стоя в очереди для сдачи на рецензию очередного бреда. Эл даже захохотал, унюхав огромную, необъятную кучу бабла. Решив попробовать, он начал быстро и уже через месяц бил все рекорды популярности. Он был третьим лицом во Флориде после комика Джейсона Кичмана и телеведущей Нэнси Гудман, раздевающейся во время репортажей. Все началось с небольшой повести Натали Кандински «Прогулки по пляжу». Повесть пестрела сценами эротического характера, прелюдий было мало, и было бы логичней назвать сочинение не «Прогулками», а «Возлежаниями». Добрую часть своих страниц журнал отдавал на откуп таким же рецензентам, коими были и писатели. Графоманы критиковали графоманов, искали ошибки в текстах и объективные нестыковки. Эл долго думал, с чего начать, и начал необычно. Он стал критиковать не произведения, а тех, кто писал на эти произведения рецензии. Вот тут и пригодился старому писаке опыт коммунистических фельетонов. Взяв псевдоним Палач Рецензентов, Эл обрушил на критиканов всю свою накопившуюся за годы скитаний иронию.

И первой же жертвой литературного террора стала некая Мэри Поппинс, пожелавшая, видимо, сделать мисс Гудман так же хорошо, как сделала ей она. На странице, где публиковались рецензии на произведение, миссис Поппинс сдуру написала:

«Мужчины! Читайте! Внимательно читайте!

Этот рассказ для вас!»

И дальше, демонстрируя свои незаурядные данные писателя-беллетриста, выдала на-гора:

«ЦИТАТЫ!»

«Вообще мужчина прост, если руководствуется исключительно одной частью своего тела, а он пользовался именно этой частью, ибо секса в его жизни не было уже около 2 месяцев. Я этому почему-то обрадовалась, еще не зная, что, собственно, нечему радоваться, мужчина при таком желании — сущий идиот…»

Пять баллов!

«Если я хочу-хочу-хочу-хочу его, то это не значит, что я хочу быстро и сразу вставить член и любить им по всей программе. В сексе должно быть чувство какой-то маленькой привязанности в любви… Чем больше любовь тем слаще, и тем больнее потом».

Десять баллов!

«Мужчины! Распечатайте этот рассказ, повесьте себе его на стену, учите наизусть. Когда проникнитесь и поймете, считайте, что сделали шаг от человекообразной обезьяны к человеку. Мэри Поппинс».

Было уже ясно, что пройти мимо этого Эл Бедакер не мог даже под конвоем. Вооружившись бутылкой виски и демонической улыбкой, через двадцать минут он написал рецензию на рецензию, которая называлась «Любовь яровая». Для английского контекста «яровая» пришлось заменить на «яростная».

«Боже мой, — писал Эл, — как я люблю цитаты в „Дейтона-Бич литерари“.

Когда мой глаз примечает цитирование одного автора этого замечательного журнала другим, мои внутренние силы мобилизуются, а мозг после чтения Ремарка и других, кто не так уважаем на этом ресурсе, как, к примеру, Натали Кандински, начинает болезненно перестраиваться. Ибо я знаю, чем все должно закончиться. Я буду долго разбирать кастрированный текст, ломать голову над укрытой за спазмолитическим бредом истиной, и, когда ее найду, мною снова овладеет эректильная дисфункция.

Даже если бы перлы мисс Кандински, как измочаленных проституток из гусарского полка, не вытащили на передовицу, да еще не придали им статус афоризмов, я бы все равно не прошел мимо последней фразы этой рецензии, написанной Мэри Поппинс.

Однако будем последовательны.

Друзья мои, когда вы пишете сочинения о любви и сексе (это не всегда одно и то же), следует очень внимательно относиться к тому, что вы предлагаете в качестве источника эротического отдохновения.

Секс и любовь у Натали и Мэри, раздельно получается. Вместе — не очень. Во-первых, я не могу понять: Натали Кандински — это женщина или мужчина?

О гетеросексуальной любви она пишет или это учебник по педерастии?

„Если я хочу-хочу-хочу-хочу его, то это не значит, что я хочу быстро и сразу вставить член и любить им по всей программе…“

Читаю имя автора: Натали Кандински. Все правильно, не ошибся. Ко всему идет, что женщина.

Снова перечитываю цитату.

Вопрос: Натали Кандински имеет… член?

Давайте разбираться. Натали пишет от первого лица. Разбираем текст на части: ОНА вставляет член — и любит ИМ по всей программе.

Из текста, в соответствии с законами формальной логики, следует, что, когда Натали хочет-хочет-хочет, то член она вставляет не сразу, но когда все-таки вставляет, то любит им не по всей программе.

Уфф…

Когда я десять раз прочитал первую часть этой переживающей период адаптации в мире литературы цитаты и когда решительно отмахнулся от анатомической особенности Натали, навязанной мне текстом, не скрою, поначалу решил, что Натали и Мэри ведут речь об изделии из латекса, которое можно приобрести в любом специализированном магазине женских игрушек.

Но тотчас облился потом, потому что увидел дальше:

"…А все потому, что в сексе должно быть чувство маленькой привязанности в любви…»

Это было уже слишком. Я пошел, заварил крепкий чай и вернулся к рецензии совершенно другим человеком. Настроенным на стопроцентный позитив.

«Чем больше любовь, тем слаще, и тем больнее потом».

У меня прямо-таки фантазии не хватает, чтобы догадаться о чем речь. А все потому, верно, что я не сделал еще того рокового шага от человекообразной обезьяны к человеку, о необходимости которого так страстно говорит Мэри Поппинс.

Автор, видимо, свидетельствует о каком-то неестественных габаритов изделии с добавлением сахара, и оно тем слаще, чем больше. Только в этом случае может возникать пропорциональная зависимость боли от размеров.

За сие творение Мэри выставила автору десять баллов.

Давайте посмотрим, за что она выставила вдвое меньше.

Натали пишет, и Мэри восхищается:

«Вообще мужчина прост, если руководствуется исключительно одной частью своего тела, а он пользовался именно этой частью, ибо секса в его жизни не было уже около 2 месяцев…»

Вообще, «руководствоваться» можно законом Хаммурапи, римским правом, Камасутрой, Пятой поправкой к Конституции США, наконец. А членом или рукой можно всего лишь «пользоваться». Руководствуясь той же, скажем, Камасутрой.

Или вы вывели новый сигмент словообразования, объясняющий новый смысл понятия «руководствоваться»? Руко-водствоваться? Руко-водить? «Водить рукой»?

Рукой, Мэри, Натали? Он пользовался рукой? Разве можно представить другую часть тела, если у мужчины не было секса два месяца?

Вот так, применив метатезу, Натали вывела для мира литературы новое понятие. Руководствоваться — это значит: водить рукой по какой-то части своего тела.

И я не понимаю, почему бы ей и ее рецензенту не начать заниматься любовью вместе с мужчиной. Свидетельствовать о маленькой привязанности в любви, когда у нее есть свой личный член, а мужчина неподалеку работает рукой, как-то жестоко. Конечно, в этом своем состоянии он прост. Но разве он может быть изобретателен в этом своем положении?

Ну, да ладно, это так, мелочи, по сравнению с тем, что Натали пишет дальше, и от чего Мэри Поппинс заходится от восторга.

«Я этому почему-то обрадовалась, еще не зная, что, собственно, нечему радоваться, мужчина при таком желании — сущий идиот…»

Сама конструкция фразы позволяет делать предположения о том, что каждый раз, садясь за стол, Натали вытряхивает из папиросной гильзы фабрики Урицкого табак и набивает ее чем-то другим. Лев Толстой, прочитав это, закричал бы дурным голосом и отсек серпом руки Мэри и Натали по самый локоть. Дабы у них никогда более не возникало желания творить.

Делая первую затяжку, Натали почему-то начинает радоваться, еще не зная, что радоваться нечему. А виноват, конечно, идиот.

Я не понимаю, почему Мэри поставила за это пять баллов. Руководствуясь (вот здесь — руководствуясь!) ее шкалой ценностей, за это нужно было поставить двадцать. А после второй затяжки — тридцать баллов.

Мэри советует мне распечатать этот рассказ и повесить на стену для запоминания наизусть. Это вряд ли.

И напрасно вы меня называете обезьяной. Именно обезьяной вы меня называете, поскольку трудом Натали я никогда не проникнусь.

Вообще, если когда-нибудь господь лишит меня разума и чувств, и я начну называть женщин обезьянами, мне придется признать тот факт, что всю свою сознательную жизнь я занимался любовью с обезьянами».

На следующее утро Эл проснулся знаменитым, и до сих пор слывет интеллектуальным хулиганом.

Ему нравилось, что говорил Арт и как говорил. Он слушал его с упоением.

— …К сожалению, лгунов, подобных последним, развелось невероятное количество, — плеснув виски в рюмку и не пролив ни капли, Арт с тяжелым, приятным его слуху стуком поставил бутылку на столик. — Не знаю, с чем это связано, наверное, сам стиль и уклад жизни предполагает наличие в обществе таких полумужиков-полукозлов. Я сейчас начну объяснять, в чем дело, и не успею закончить мысль, как все меня поймут. Есть такие мущинки, у которых напрочь отсутствует способность отказывать благородно и обоснованно. Даже когда сама ситуация предполагает отрицательный ответ, эти суки до последнего будут заверять, что все в порядке, что проблема лишь в том, что нужно набраться терпения, немного подождать, а вопрос, вопрос уже решен, и решен положительно, и вот-вот должна произойти какая-то запланированная мелочь, и все образуется. После этого эти суки пропадают из виду. Рушат планы и ход мысли. Потом находятся и, сразу после того как будут найдены, объясняют, что вина не в них. И, как бы покрывая своим благородством якобы чужой промах, суки вновь вдохновляют тебя, уже почти опустившего руки, и снова начинают накачивать дерьмом, и я уже не сомневаюсь в том, что не удовольствие от этого они получают, а просто есть в них что-то отвратительно нечеловеческое, заложенное в генах и поощряемое обстановкой. Чаще всего жертвами таких лгунов становятся женщины, и это объясняется тем, что лгуны такого порядка — обычно промежуточное звено в иерархической цепи государственной или корпоративной культуры — особенно неуязвимы именно для женщин. Выродки, которых система не смогла в свое время выкинуть самостоятельно, а их мамы-руководители предпочли роды аборту…

Бедакер, уже потеряв чувство меры, черкал ручкой, как секретарь на пленарном заседании ЦК, где, собственно, и пребывал до изгнания.

— «Позвоните через неделю, вопрос будет решен». «Дайте мне еще неделю». «Это хорошо, что вы наконец сами зашли, я только что подумал о вас». «Сейчас освободится это место, и я вам сразу позвоню». «Вы сами мне не звоните, как только я все выясню, я сам вас найду». Кто не слышал этих фраз? А как часто после этого решался ВАШ вопрос? Некоторые из этих кентавров — очень немногие, если быть до конца честным, — заходят и вовсе далеко — они успевают еще и попользоваться вами. Но это уже немного другая ложь. — Арт вошел во вкус своей речи, Рита это чувствовала, но не могла понять, связано это как-то с Морозовым или ее мужику просто нужно выговориться. — Неумение отказать по-мужски честно, а то и нежелание учиться по-мужски честно отказывать породило новый подвид государственно-корпоративных педерастов — лжеблагодетелей. Вот эту ложь я ненавижу больше всего. И для меня даже ложь во имя сокрытия супружеской измены выглядит по сравнению с ней благородным поступком, ибо в первом случае лжец бережет человека, а во втором режет. И я вам скажу, что немного успокаивает только то, что у женщин способность так лгать то ли не развивается, то ли не бросается в глаза.

Рита вскинула взгляд. Арт как ни в чем не бывало наливал. И пил.

— Артур, нам вечером прыгать, — робко напомнила она.

— Да-да, я помню. Вечером я готов буду прыгнуть не только с трех километров, но и с пяти. А сейчас, если позволите, утомленный солнцем на часок потеряет сознание. Мне нужно привести в порядок кое-какие мысли. Благородный хозяин, где тут у вас спальная с отдельным входом и внутренним замком?

Бормоча что-то о том, что был сиротлив до знакомства с Артом, что теперь его дом всегда открыт для него и его прекрасной жены, Бедакер довел находящегося в странном для Риты состоянии русского миллионера до собственной спальни и посадил на кровать.

— Сэнкью вэри мач, мистер Бедакер, — улыбаясь красными от натуги глазами, просвистел Арт. — Только не говорите, что, мол, доунт меншн, все дела… Есть, есть за что благодарить. Сегодня я так или иначе набрался бы спиртного, и если бы не вы, то спал бы где-нибудь на лавке, ну в лучшем случае в отеле… На пахнущих «Ленором» простынях… Вы любите Чехова, мастер?

Мастер Чехова боготворил.

— А я настолько люблю его, что запомнил только одну его фразу: «В русских столовых всегда воняет чистыми скатертями»… Так вот, сколько бы звезд ни имел отель, для меня в нем всегда воняет чистыми простынями…

Подняв ноги владельцу почти всей текстильной индустрии России, Бедакер с почтением уложил их на постель.

— Сегодня он немного не в себе, — сказал Морозов только для того, чтобы не выглядеть удивленным поведением Артура.

Рита не ответила. Долистав книжку до конца и так и не поняв, кто автор, она бросила ее на свой столик.

— Прости, я сегодня немного устала.

— День не успел начаться, а ты уже с ног валишься?

Тон, которым она позволяла разговаривать с собой только Арту, обескуражил Риту. Не ответив, она поднялась и направилась в ванную.

Сполоснув лицо и выпрямившись, она увидела в зеркале розовое от волнения лицо Большого Вада.

— Что ты здесь делаешь? — тверже, чем рассчитывала, спросила она.

Резко развернулась… И тут же оказалась в его объятиях.

Едва за Элом закрылась дверь, Арт сел на постели и растер ладонями лицо.

«Черт возьми, — подумал он, — чего мне стоило отказаться от всей этой затеи? Ничего. Зачем мне американский рынок? Если я выиграю, то не более восьми процентов прибыли. Но эти восемь я мог поднять на азиатском рынке».

Добравшись до двери, он босиком спустился вниз и сверху оглядел зал. Он был пуст. Наверху, в своем кабинете, Бедакер громыхал стульями.

У Арта дернулась щека, и он спустился с лестницы.

Шум воды привлек его сразу. Как сомнамбула, он приблизился к двери ванной и положил на нее руку. Наверное, он смог бы разобрать кое-какие слова или звуки, если бы не этот предательский шум воды.

Дверь качнулась.

Арт побледнел.

Дверь качнулась еще раз.

А потом еще.

И снова.

Снова…

Обернувшись, он добрался до своего кресла в зале и опустился в него, чувствуя не пьяную усталость. Как-то нелегко стало жить. Скверно. Арт чувствовал себя как ребенок, у которого взрослые сломали любимую игрушку. Он еще не успел как следует наиграться ею, он всю ночь строил планы, как будет владеть ею, он наметил день, когда заглянет внутрь нее и поймет, как она устроена. Но это случится не скоро. Лет через сто — решил он, ребенок. А эти сто лет он будет до умопомрачения играть и играть… Но утром он встал и обнаружил, что какая-то взрослая сволочь наступила на игрушку и теперь уже нет никакого интереса внутрь нее заглядывать. Все на виду, теперь все знают, что внутри нее, не только он. Более того, ею невозможно теперь и играть.

Опершись на ручки кресла, он поднялся и направился в спальную. Ему действительно хотелось лечь.

Он не знал, сколько прошло времени — четверть часа или час. Он услышал звук открываемой двери, мягкие шаги и чуть качнулся оттого, что Рита легла на матрас.

— Арт… Арт! — пришлось повторить ей. — Не притворяйся, пожалуйста, спящим.

— Вообще-то, я притворяюсь мертвым. Но тебя разве проведешь.

— Что ты там устроил?

«Разве я обязан отчитываться перед тобой?» — хотел ответить он, но промолчал. За этим сразу последует вопрос: «А с каких это пор мы перестали отчитываться друг перед другом за свое поведение?» — и он не вытерпит.

— Мне надоела Флорида с ее климатом. Я хочу домой в осень. И если я сейчас не посплю, милая, вряд ли мне разрешат прыгнуть.

Глава 10

Единственным государством, в которое они приехали и вернулись в Россию не прыгнув с парашютом, был Непал. Арт даже нервничал оттого, что в этой стране нет ни одного аэроклуба. Удовольствие, постепенно вошедшее в привычку, они стали получать с 1995-го года, когда после заключения выгодного контракта в Дюссельдорфе тамошний руководитель компании «Юнгенплатц», заядлый скайдайвер, предложил отметить событие с шампанским в небе. Шампанского выпить не удалось, но Арт и Рита зарядились таким количеством адреналина, что были пьянее тех, кто пил в небе не только шампанское, но и водку. Через 13 лет Герман Юнг совершит свой последний прыжок. Оторвавшись от самолета, он ударится в небе о винтовой планер, и лопастью ему отрубит обе ноги. Он умрет в небе, что выглядело весьма символично.

С этого дня, куда бы ни приводила Арта с Ритой судьба, сразу после завершения текущих дел они отправлялись в аэроклуб. За двенадцать лет они совершили более ста прыжков, и они мечтали довести счет до тысячи. Вероятно, такое желание было вызвано не столько любовью к небу, сколько к желанию делать дела до глубокой старости.

Современного вида самолет стоял на взлетной полосе в ожидании очередного притока нетерпеливых пассажиров. Нетерпеливых, потому что за последние несколько лет самолетик не мог припомнить случая, чтобы кто-то из забравшихся в него высидел до посадки. Все они с каким-то странным удовольствием на лицах вываливались на полпути.

— Что это за агрегат? — изумился Арт.

— О, — с благодарным видом прикоснулся к крылу один из инструкторов общества парашютистов Дэланда, — это ваш безаэродромный «Бэлла»!

— Наш?

— Если мистер Филимонов, инструктор этой чудесной машины, русский, значит, он ваш. Что не мешает ему дарить радость людям в небе Флориды.

Когда руководство сообразило, что имеет дело не с сумасшедшими русскими дилетантами, а с парашютистами со стажем, разрешение на прыжок было выдано незамедлительно. Исчезла даже нужда в пустых формальностях. По той, вероятно, причине, что за прыжок было заплачено вдвое больше обычного.

— Это хороший самолет. — По той же причине инструктор, с которым необходимо было подняться в небо, расхваливал достоинства русского самолета без особой на то причины. — Он возьмет на борт шесть человек и доставит их за тысячу километров.

— Мы хотим прыгнуть вдвоем, и в небе Флориды, а не Калифорнии.

Юмор русского инструктору Гэри понравился. Хотя он его и не понял. Естественно, что прыгать они, русские, будут над Флоридой. А до Калифорнии «Бэлла» и не дотянет. Чтобы не выглядеть скучно во время паузы, он решил развлечь русских продолжением разговора.

— Два двигателя «Теледайн континенталь»…

— Прекрасно, прекрасно. Мы поднимемся, наконец?

Рита видела, что Арт чувствует себя не в своей тарелке. Видимо, Флорида действительно была ему неприятна. Есть места, из которых человек старается побыстрее выбраться. То же, видимо, происходило и с ее Артом: он желал побыстрее закончить поездку традиционным спуском на землю и вернуться в Россию.

— Мы хотим прыгнуть тандемом.

Рита игриво посмотрела на мужа. Не иначе он что-то задумал. Время полета около пяти минут… Пять минут… Не потому ли он волнуется, что боится разоблачения его задумки раньше времени?

— Почему на самолете написано «Литтл Битл»? — поинтересовался наблюдавший за подготовкой к прыжку Большой Вад, и немного волнующийся Эл, стоящий в стороне и наблюдающий за тем, как Рита и Арт забираются в конструкцию, кивнул от нечего делать. Весь день он молчал, решая трудную для себя задачу: почему муж женщины отправился спать, в то время как Морозов заперся с его женой в ванной. Он стал свидетелем коллизии, случайно спустившись в зал со второго этажа. Сквозь запертую дверь в ванную комнату слышались возбужденные голоса его давнего приятеля и Риты, и это было несколько странно, потому что Эл хорошо помнил, что лично отвел валящегося с ног бизнесмена Чуева наверх.

— Он маленький, — ответил инструктор.

— Маленький по сравнению с чем?

— С «Б-52», например, — всерьез воспринял вопрос инструктор.

Арт решил наконец-то заговорить. Молчание его длилось почти вечность, не считая коротких вопросов, и чтобы не дать повода Рите и Морозову сомневаться в незнании собственной проблемы, он решил выглядеть привычно для всех.

— Эти придурки, — сказал он по-русски, адресуясь к присутствующим, и улыбаясь американцам, — не отягощены избытком фантазии. На всем маленьком у них пишется «Литтл», на всем большом — «Биг». У нас все наоборот. Все ничтожное и немощное — лавки, киоски, именуется «супермаркетами», то есть «Биг» — вопреки здравому смыслу… Ну, мы готовы, сэр Гэри, — добавил он по-английски.

Лакомясь ядом Арта и прижавшись к нему спиной, Рита скользнула взглядом по Морозову. Тот с невозмутимым видом, словно «фордовское», пинал колесо импозантной «Бэллы»…

Инструктор едва не обезумел, когда увидел, что собирается делать русский.

Самолет на бреющем шел на высоте трех с половиной тысяч метров, и было дано добро на отрыв от борта, когда богатый мистер молча поднес палец к губам, а потом сунул руку в карман.

Недоумевая, Гэри машинально остановился и в следующий миг едва не обезумел.

Русский вынул из кармана нож, неслышным в гуле моторов щелчком раскрыл его и обрезал вытяжной фал.

Упакованный в булку стабилизирующий парашют, отвечающий за раскрытие основного купола, безвольно повис на тросе под сводом салона.

— O, shit!.. — одними губами прокричал он, и желание его броситься и остановить сумасшедшую пару было столь велико, что он даже не сдвинулся с места. Лишь протянул руку, словно собираясь мертвой хваткой вцепиться в комбинезон стоящего позади женщины и мужчины. — Fuck your!..

Его память еще хранила прыжок Германа Юнга, прыгнувшего здесь и с этого самолета…

Они были слишком молоды, чтобы умирать, и случись так с кем-то из них, второй без труда смог бы начать новую жизнь. Мужчина верил в то, что жена любит его, и этой верой он жил все эти годы. А женщина редкой красоты, что была его женой, никогда не давала ему поводов усомниться в этом. Их страстью, помимо жажды общения друг с другом, было небо. Если бы не другие заботы, то они всю жизнь так и провели бы, шагая из рампы в бездну.

Их парашют был устроен таким образом, что на животе женщины находился запасной, а на спине мужчины — основной. Но роль запасного была невесома: если бы случилось так, что с основным куполом приключилась беда, второй вряд ли бы спас обоих.

Небо их приняло, и через несколько секунд стало ясно, что основной парашют не раскроется.

— Твой купол нас не спасет, — прокричал он в ухо жене.

— У нас нет другого выхода, — ответила ему она, стараясь перекричать порыв свистящего в ушах ветра.

— У меня нет, у тебя есть, — сказал он.

— Я никогда не сделаю этого, — ответила она.

Земля стремительно приближалась, и им, опытным парашютистам, было ясно, что встретятся они с нею уже через минуту.

— Ты вынешь стропорез и отсечешь себя от меня! — закричал он.

— Нет, — твердо сказала она, сжав его руку.

— Послушай, — кричал он и слышал, как стучит пульс в его висках, — ты должна жить! Тебе… есть зачем жить! Отрежь лямки и раскрой свой купол!

— Нет! — И она попыталась найти рукой кольцо своего парашюта. И с изумлением почувствовала, что на кольце лежит его рука.

— Тогда я отсеку себя сам. — И он стал свободной рукой искать на груди жены стропорез.

— Если богу так угодно, тогда пускай мы умрем вместе, — сказала она и, выхватив стропорез из ножен и выпустив его из руки, обреченно обняла мужа за шею.

И тогда мужчина освободил блокированный от раскрытия купол, и над их головой раздался хлопок. А земля на мгновение остановилась в двадцати метрах под ними… А потом стала медленно приближаться…

— Я думала, что потеряю тебя, — шептала Рита, лежа на траве и в приступе безумия перебирала руками траву.

— А я думал, что уже потерял тебя, — едва слышно проговорил Арт и закрыл глаза. — Быть может, я ошибся…

Ему очень хотелось ошибиться. Он отдал бы все за то, чтобы ошибиться.

И вдруг Рита пришла в себя. Что могло сейчас произойти? Их могло не стать. Воля случая могла убить их. Заплакав от страха и беззащитности, она вдруг вспомнила то, что происходило с нею и Биг Вадом в ванной…

— Что ты здесь делаешь?

Он закрыл дверь на задвижку. Дыхание его Рите не понравилось.

— Черт возьми, что ты делаешь?

Шагнув, он схватил ее за плечи и потянул к себе. За спиной Риты шумно текла в ванну вода, и шепот его: «Рита… милая… я с ума схожу…» — она едва услышала.

— Прекрати немедленно, слышишь?! — опасаясь, что в ванную может случайно забрести Эл, яростно зашептала она, выдирая свои руки из его.

— Рита, мы уедем… ты не представляешь, насколько я богат… Все это будет твоим… только поверь мне, только поверь…

Обезумев, она толкнула его, и он ударился спиной о дверь.

Обезумел и он. Для этого ему не требовалось многого. Упрямство чужой жены возбуждало его.

Она толкнула его еще раз, он снова привлек ее к себе. Она толкнула снова и снова…

Он бился спиной о дверь, и каждый этот толчок казался ему желанной фрикцией. Им уже не руководил мозг. Он схватил Риту так, чтобы она уже не могла вырваться, запрокинул ее лицо своим и впился губами в ее полуоткрытый рот.

Она дернулась из последних сил, как дергается в зубах льва антилопа, и замерла, пытаясь своим безучастным поведением разочаровать его.

Но, странное дело, эта сила возбудила ее. Она почувствовала сумасшедший прилив истомы. Рот Большого Вада, пахнущий свежестью и терпким одеколоном, вскружил ей голову, и она очнулась оттого, что, кажется, простонала.

— Мерзавец!.. — уже не таясь, вскричала она и наотмашь ударила его по щеке. Вглядевшись в его зрачки, она догадалась, что это следовало сделать давно — это был тот человек, который разочаровывался в перспективах после хорошего удара. Размахнувшись, она со свистом ладони в воздухе врезала еще и собиралась добавить другой рукой, но он перехватил ее руку.

— Достаточно… Достаточно…

— Пожалуй, об этой истории мне стоит рассказать мужу. — Она задыхалась от гнева, преимущественно — из-за гнева на свой оргазм, случившийся случайно.

В ее жизни это случилось впервые. Был секс. Был оргазм. Был мужчина. Но нет ни одного свидетеля.

— Мне повезло, — чуть напрягшись, пробормотал Большой Вад. — Я слушал твоего мужа внимательно. Если бы и ты вникала в его слова, то обязательно бы обратила внимание на то, что он говорил о признании в измене. Не думаю, что ты хочешь его зарезать…

— Ты боишься! — Она расхохоталась. — Ты — боишься!.. Ах ты, дрянь!.. Но почему ты не боялся, когда собирался трахнуть меня в ванной? Ты храбрец?! О, это так! Ведь Арт по меньшей мере тяжелее тебя на десять килограммов, и сантиметров на десять выше!.. Заткнись, иначе я ему действительно расскажу! — Рита чувствовала, что теряет над собой контроль. Ее бешенство не шло ни в какое сравнение с привычным для нее гневом в минуты несправедливости. Ярость кипела, подогреваемая беспомощностью перед тем, что она кончила в руках другого мужчины, и это безумие невозможно было квалифицировать. Что это было — измена? Тест на удовлетворение от семейной жизни? — Ты противен мне. Но мне придется тебя некоторое время терпеть рядом. Избавиться от твоего общества — это значит убить Арта правдой и потерять деньги. Но я хочу, чтобы он жил вечно и все дела его были успешными. А потому я смолчу. Но ты должен прямо сейчас выйти из этой комнаты.

— Я люблю тебя.

Не доверяя ушам, она снова повернулась.

— Да, да. Я тебя люблю… И остаток жизни, и все, что у меня есть, я отдам за то, чтобы ты была моей.

— Ты пьян.

— Я трезв как никогда. Я не выпил и рюмки.

— Убирайся прочь.

Он вышел и, смахнув со столика бутылку, шагнул на крыльцо. В тени свежий воздух, пахнущий акациями и солоноватой водой, окатил его с головы до ног.

Усевшись поудобнее, он некоторое время сидел недвижимо, а потом перевернул бутылку и, бормоча сквозь зубы проклятия, стал пить.

Но этого Рита не видела. Скинув халат и встав под холодный душ, она с остервенением терла себя мочалкой, чтобы избавиться не только от удушающего запаха одеколона Большого Вада, но и стереть отпечатки от его прикосновений.

Кое-как промокнув себя полотенцем и запахнув халат, она, роняя капли воды на паркет, побежала наверх.

Ей нужно было прикоснуться к Арту. Спящему, бодрствующему, трезвому, пьяному — какому угодно. Только прикоснуться. Сейчас. Немедленно…

— Вы с ума сошли, идиоты проклятые?! — кричал подъехавший к месту их приземления Вад.

Видавший виды джип «Лэнд Ровер» без традиционной горбатой крыши, переделанный местными умельцами в «Кабриолет», стряхнул с себя с десяток возбужденных, говорящих по-русски и по-английски людей.

Вад и Эл были белее молока, и Рита, поднявшись с колен, как следует рассмотрела того и другого. Испуг Эла был понятен. Тихий человек, рассказывающий всем, что бежал от режима, его благополучие связано только с этой тишиной и побасенками о нравственном терроре в России. Он никогда не видел смерть, и сейчас она встала перед ним и снова исчезла. Он не готов к этому и потому перепуган до изнеможения. Случись так, что Рита и Арт удобрили бы флоридскую почву, проблем бы у него не прибавилось. Его испуг — механическое действо, вызванное психологическим стрессом.

Вад — другое дело. Только что едва не сорвалась сделка, которая обещала то ли влюбленному в нее, то ли рассчитывающему на ее долю в капитале «Алгоритма» американскому бизнесмену неслыханные барыши. И этот испуг вызывал приступы рвоты.

— С вами все в порядке? Вы не покалечились?

— Что, нигде не болит? — этот вопрос задал Эл.

Американцы двигались, как капли ртути. Рита не успевала замечать, как они перемещаются вокруг нее и Арта. Что-то галдя — она с трудом разбирала, что именно, поскольку в основном сыпались слова «фак» и «шит», — газелями они скакали вокруг и говорили, что мистеру и миссис прыгать здесь запрещено.

— Откуда вы знаете, что вина наша? — вспылила Рита. — Что ты орешь, придурок?! — на английском взревела она, надвигаясь грудью на самого крикливого из инструкторов Дэланда, и тут же развернулась в сторону представителя «Скайдайв Де Лэнд». — Кто купола укладывал, мать вашу?! Вы даже за деньги тряпку в мешок уложить не можете, потомки голландских наркоманов!..

Оскорбление инструкторы проглотили молча, но один из них счел необходимым подойти к разъяренной русской миссис и, издали указывая на ее мужа, сказать:

— Он отрезал ножом фал со стабилизирующим парашютом, миссис. Это не входит в правила прыжков в клубе Дэланда. Мистер нарушил их, и поэтому вы очень нас обяжете, если ни ваша, ни вашего мужа нога не ступит больше на землю нашего парашютного клуба, — и ушел, не сводя глаз, однако, ни с миссис, ни с ее мужа.

— Что он говорит, Арт?.. — чуть побледнев, Рита подошла к Артуру. — Он лжет, не так ли?

— Конечно, лжет.

Она заглянула ему в глаза.

А потом, сжав голову руками и вспоминая все, что происходило в воздухе и на земле, она пальцами стала ворошить на голове волосы и ходить кругами, как заведенная кукла.

Медленно приблизившись к Арту, который смотрел прямо перед собой и машинальными движениями связывал стропы в «вечную петлю», Рита еще раз изучила его лицо.

— У меня ужасно болит голова, Арт.

— Вы не подбросите нас до нашей машины? — не поворачиваясь, крикнул тот в сторону удаляющихся американцев.

Бен Гордон уже ждал их в ресторане «Оушн Дек» на South Ocean Avenue. Засуетившись, Вад стал проявлять признаки нездоровой энергии. Арт искоса наблюдал за торопливостью компаньона и попивал кофе. После вчерашнего возлияния и перепада высот в небе он чувствовал себя не блестяще, и кофе постепенно возвращал его к жизни.

— Арт, разреши мне не ехать с тобой, — попросила Рита. — У меня чудовищно болит голова. Реши сам все вопросы. Мне кажется, я только буду мешать тебе своими просьбами принести цитрамон.

— Конечно, отдохни. Я сам оценю обстановку.

Покинув много лет назад банк, Арт унес из него привычку быстро думать. Он просчитывал комбинации и без того ловко, но именно в банке, в контакте с премудрым Лещенко он вывел для себя формулу быстрого аудита ситуации. Накинув на плечи белоснежную рубашку и нацепив сандалии без запятников, он стал похож не на текстильного короля, профессионала аудита, а на отлынивающего от трудодней романтика.

Эл довез их до «Оушн Дек» и уехал по делам. Местная газета изъявила желание печатать его повесть в тридцати последующих номерах. Всем казалось, что газета в этой связи засорит весь пляж. Всем, кроме Арта.

Беном Гордоном оказался пятидесятилетний мужик с традиционной вставкой из фарфора вместо зубов и поджарым торсом. На голове его была шляпа сеточкой, похожая на ту, в которой Хрущев коротал одиночество после отставки, он был в белой рубашке и сандалиях на босу ногу. Рядом с ним сидел какой-то джимми в более традиционной для деловых встреч одежде: брючки светлого, но все-таки не белого тона, рубашечка с короткими рукавами, но все-таки не апаш, без шляпы, в туфлях, а не сандалиях. Лицо его, испещренное оспинами, сурово выделялось на фоне расплывшейся брылями физиономии хозяина, и Арту показалось, что как раз те недостатки, которые придает Гордону дарованная природой доброта и общительность, компенсируются именно за счет находящегося рядом с ним советника. Или юриста. Или вице-президента.

— Познакомьтесь, мистер Чуев, это мой сын, — сказал Гордон, приподнимая жестом над столом джимми, когда закончилась церемония главного знакомства.

— Вылитый папа, — похвалил Арт.

— Да, вылитый. Если не учитывать, что Сомерсет был взят мною из приюта.

«Святая американская простота, — подумал Артур. — Все-то у них заранее оговорено и нет-то никаких тайн. На хрена Сомерсету было знать, что его взяли из приюта? Ну, на хрена? А Гордону — говорить? Американцы не любят шока. Шок приводит их в состояние депрессии. Неожиданные открытия они всегда посвящают богу, ибо уверены в том, что сами никогда бы до открытия не поднялись. У них в случае фурорного успеха кричат: „Майн готт!“, у нас: „Ептвоюмать!“. В этом и заключается главное национальное отличие.

— Я впервые имею дело с русским бизнесом, — признался Гордон. — Я знаю, ваша страна сейчас на подъеме. И это вселяет уверенность.

— В кого?

Гордон пожал плечами — вопрос застал его врасплох.

— В мировое сообщество.

— Почему вы говорите от имени мирового сообщества?

Гордон расхохотался:

— Боже мой, вы правы… Вот что значит не иметь опыта общения с русскими! Вы меня подкосили едва ли не с первой фразы.

— Помилуйте, мистер Гордон, я не собирался вас косить. Просто я не понимаю, отчего у мирового сообщества могло сложиться мнение, что Россия сейчас на подъеме. Поднимается бизнес, но это не одно и то же.

— Разве? — немного недружелюбно спросил Сомерсет.

Артур перевел на него взгляд, и Гордон поспешил объясниться:

— Простите меня, Артур… можно я буду называть вас так при условии, что вы окажете мне услугу и будете называть меня Беном?.. Я очень люблю своего сына. А сильная любовь в некотором смысле предполагает поощрение шалостей. Из-за этого молодые люди, став взрослыми, не могут избавиться от привычки говорить в тот момент, когда их не спрашивают. Сомерсет спросил, поскольку не понимает, чем отличается подъем страны от роста крупного бизнеса. Признаться, это и меня интересует. Ведь это чисто русская позиция, не так ли?

Ресторан был неплох. Немного напоминал „Файвс“ в Нью-Йорке, но чем именно, Арт понять не мог. „Наверное, — подумал он, — манерой обслуживания. И там, и здесь приходится ждать официанта больше одной минуты. Рита впервые за долгое время не с ним. Это первая встреча, когда она не присутствует на переговорах. Кажется, она догадалась о том, что случилось в небе. И пусть. Очень хорошо, если догадалась“.

— Есть две позиции, которые занимают сторонники прогресса, Бен. Первая заключается в том, что подъем страны напрямую связан с ростом благополучия населяющих ее людей. Вторая поддерживает идею укрепления могущества державы за счет обогащения мизерной части населения. Первая позиция выдавалась за главную при коммунистах, и они были правы в том, что эта позиция, несомненно, духовно богаче. Но на самом деле пропитывались благодатью именно находящиеся при власти субъекты. Простая подмена аргументов, что должен подтвердить получивший, несомненно, хорошее образование Сомерсет, — Арт посмотрел на него и поднял бокал вина до уровня бровей. На всех языках мира это означает: „За ваше здоровье“. — Это формальная логика, не так ли, Сомерсет?

Тот пожал плечами и посмотрел на отца. Ошибаться второй раз ему не хотелось.

— Вино прекрасно, — подтвердил Арт мнение официанта. — Но вернемся к нашему разговору. Реально рост благосостояния обнаруживается только у незначительной группы населения. Люди из этой группы убрали стабилизационный фонд за рубеж, развивая тем экономику чужой страны и себя самих. Ведь все их активы находятся именно за рубежом.

— Вы коммунист, Артур? — рассмеялся Гордон.

— Слава богу, я избежал этой чести. Хотя, как сказать, Бен… Коммунисты ушли, оставив власть и природные богатства своим ученикам и детям. А я, не имевший влиятельных родителей и партийных покровителей, вошел в ближний круг самостоятельно. Так что я не коммунист, но с теми, кто развивает эту обольстительную идею. Сочувствующий — если хотите. Так у нас, кажется, называли тех, кого в партию не брали.

Гордон снова засмеялся. Сомерсет не повел бровью. Положительно, вдвоем они представляли страшную силу — многоликий Янус, не совершающий ошибок.

— Однажды разбитый кристалл уже бессмысленно склеивать, ибо он все равно уже не будет преломлять света, Бен. Ошибка моих правителей в том, что они постоянно молотят кристалл о пол, а потом склеивают. И чем дольше это происходит, тем хуже освещение.

Гордон пожевал губами и наклонился над столом:

— Ну, Россия всегда была страной нестабильной. Она никогда себе не принадлежала.

— Это характерная особенность всех стран, Бен. Более того, некоторые страны изначально не имеют собственной истории. Я имею в виду, что счетчик времени их истории начал отсчет для них тогда, когда они находились в зрелом возрасте. Она поднялась не из колыбели, а просто перешла из рук в руки. — Артур едва не добавил: — Как в вашем случае, Сомерсет.

— Неужели, — снова встрял тот, но на этот раз Гордон-старший осаживать его не стал. — А что же насчет Соединенных Штатов?

— Вы серьезно спрашиваете, молодой человек? — усомнился Арт.

— Без всяких сомнений. Я хочу знать, когда Америка перешла из рук в руки. Расскажите.

Вот это невежественное упрямство и заставляет их вывешивать национальные флаги во дворе, петь гимн всей семьей на Рождество, а в иракском плену бормотать в камеру: „Выведите войска, пожалуйста, иначе меня убьют“.

— Ну, что ж… Я попробую. У кого и когда вы приобрели Аляску, Сомерсет? У нас. Всего двести лет назад. Каким образом Лос-Анджелес оказался вашим? Вы купили его у испанцев двести пятьдесят лет назад. А Манхэттен вы выменяли на Суринам у голландцев. Разве вам не рассказывали об этом тренеры в футбольном клубе?

Гордон-старший расхохотался во весь голос и, щелкнув пальцами, стал трясти указательным пальцем перед сыном.

— Откуда вы узнали, что я играл в футбол? — растерянный, и оттого ставший выглядеть немного моложе своих лет спросил Сомерсет.

— По перстню победителя сезона на вашем пальце. Вы, видимо, очень гордитесь им.

— Я давно не пребывал в таком развеселом расположении духа, Артур, — признался Бен. — И скажу откровенно — вы прибавили мне уверенности в том, что с вами можно иметь дело. Я ожидал уважения к Америке и возвеличивания России. А услышал прискорбную, но правду. Сомерсет, это тебе самый впечатляющий урок бизнеса за все три года, что ты замещаешь меня в компании, — посерьезнев, Гордон отставил в сторону стакан. — Артур… Ваш друг Вад Морозов сообщил мне, что вы контролируете весь текстильный бизнес в России.

— Мой друг несколько преувеличил мои возможности. Я с женой всего лишь имею нишу в легкой промышленности.

— Вы с женой? Почему она не пришла? — искренне встревожился Гордон. И посмотрел на Вада.

Этого Арту хватило, чтобы понять, как дорого Гордон ценит информацию и как взыскателен к предоставлению неполной.

— Она почувствовала себя больной, Бен. И осталась в доме нашего общего знакомого, Эла Бедакера. Но я располагаю генеральными полномочиями, поэтому если есть от чего печалиться, так это только от того, что я не смог познакомить свою жену с двумя замечательными людьми.

Бен Гордон уважал людей, умеющих коротко высказывать истины.

— Вы позволите начать сразу, чтобы не затягивать алгоритм нашего с вами разговора?

Арт рассмеялся, и Гордон-старший недоуменно поднял брови.

— „Алгоритм“ — название моей компании, Бен. Не обращайте на меня внимания… Говорите о главном.

Гордон подумал и улыбнулся. Действительно, получилось забавно.

— Я хотел бы стать вашим дилером на всем американском рынке текстильной продукции. Это первый пункт моего вам предложения.

Арт покрутил бокал меж пальцев. Это все, чем он выразил свои чувства.

— Я в состоянии организовать сбыт продукции ваших заводов на территории Соединенных Штатов в масштабах, вас устраивающих, при том условии, что я буду единственным, с кем вы будете сотрудничать по эту сторону океана.

— А второй пункт?

— По результатам годичного сотрудничества в рамках первого пункта я или предложу или не предложу вам организацию совместного предприятия на территории Америки.

— Это более чем серьезное предложение.

— Я рад, что даете ему именно такую оценку.

Арт отстучал пальцами по столу спартаковский марш и, не поднимая головы, посмотрел на Гордона.

— Бен, в России такой вопрос сочли бы за моветон. Но здесь, я знаю, это привычное дело. Сколько вы стоите?

— Мы с сыном на данный момент располагаем бизнесом ценою в один миллиард девятьсот восемьдесят миллионов долларов.

— В чем заключается бизнес?

— Продажа тканей и пошив одежды с именной линией. Разве Вад вам не говорил? — И Гордон-старший с еще большей, чем в первый раз, тревогой посмотрел в сторону Морозова.

Тот поднял на Арта изумленный взгляд, и Артур почувствовал, как внутри него, словно лужа, растекается блаженство. Вад сопляк в бизнесе. Он заработал несколько сот миллионов и подумал, что ас. Ни разу не будучи битый серьезным внутренним моббингом и интригами рынка, он был всего лишь деловаром-перекупщиком. Он и сейчас не сообразил, что из-под его реноме-памятника только что унесли постамент.

— Какой объем сделки вы осилите?

— Простите?.. — не понял отец Сомерсета.

Арт вздохнул и откинулся на стуле.

— Мистер Гордон, я прямо сейчас в состоянии перенасытить ваш бизнес сырьем. Вы готовы к этому?

— Я был бы рад, если бы у меня не было перебоев с высококачественной продукцией.

— Последний вопрос, если позволите… В США что, встало ткацкое производство?

— Вы имеете в виду, почему я желал бы заключить контракт с вами, а не с местным предприятием?

— Именно.

— Я оценил ваши сделки на внешнем рынке. Ваша цена в полтора раза меньше той, что запрашивают предприятия моей страны. Даже затраты на перевозку и таможенные платежи позволят мне получать сырье для швейных фабрик дешевле, чем дома. Это одна из глупостей нашей страны, которых и у вас, господин Чуев, верно, хватает.

— Прежде чем дать ответ, я хотел бы уточнить кое-какие детали, Бен… Расчетами займутся мои специалисты, но основные моменты я обязан знать сразу, — помяв пальцами мочку уха, Арт добродушно посмотрел в глаза Гордону-старшему. — Бен… если не касаться вопросов кодификации сырья, на какой коэффициент выгоды перед американскими поставщиками сырья рассчитываете?

— Вы говорите о виртуальном коэффициенте преимущества?.. Я думаю, что один к одному и двум десятым.

— То есть ваша маржа перед самим собой составит двадцать процентов? — Арт быстро вынул из кармана трубку и вывел на ее экран функции калькулятора. Минуту он считал, еще минуту думал.

— Бен, я могу предложить вам следующие условия. Эти двадцать процентов мы поделим пополам…

Сомерсет откинулся на спинку стула и бросил на отца негодующий взгляд. Морозов стиснул зубы и поставил недопитый бокал на стол.

— …и я буду перед вами столь же честен, как и вы со мной. Думаю, что мои позиции добросовестного бизнесмена в ваших глазах от этого только укрепятся. — Арт уложил ненужную теперь трубку в карман и допил вино. — Изучив рынок моих сделок, после того как вас заинтересовал моим существованием мой друг Вадим Морозов, вы сделали вывод, что цена ткани для моих партнеров значительно ниже той, что предлагают вам соотечественники. Но вы не учли того обстоятельства, что мои партнеры помимо приобретения моих тканей оказывают мне массу других услуг. Например, это понижение тарифов оплаты электроэнергии на моих предприятиях в странах, где находятся мои клиенты. В США тарифы на электроэнергию меня не интересуют. И еще не будут интересовать по меньшей мере год, если опираться расчетами на ваш план. В этой связи я не могу найти причин, которые заставили бы меня продавать вам ткань дешевле, чем она стоит на самом деле. Я был убедителен, Бен?

Это был удар по Большому Ваду. Сейчас это поняли все, включая наконец-то и его самого.

Арт не чувствовал удовольствия. Он просто делал дело. Морозов пришелся кстати только потому, что сам ввязал себя в эту историю. Если бы на месте Вада был кто-то другой, план Арта не претерпел бы никаких изменений. Но, несмотря на это, Арт почему-то думал о Ваде. Каково ему сейчас, интересно?

Бизнесмен Чуев знал, что сейчас произойдет. Прежний уговор Вада с Гордоном, в соответствии с которым первый уже выторговал себе два процента комиссионных от каждого будущего поступления в США продукции „Алгоритма“, перестал работать. Американец Гордон мог дать Ваду два процента из расчета двадцати, и он сделал бы это скрипя зубами и скрепя сердце. Но едва очевидный коэффициент выгоды рухнул на половину значения, комиссионные Морозова уменьшились по меньшей мере вдесятеро. Законы математики на этом поле не работают. Здесь властвуют законы бизнеса. Двадцать процентов — шикарно для Гордона. Десять — выгодно, но не шикарно. Уменьши Арт его выгоду до восьми — и тот, не моргнув бы, отказался. Велик риск перемещения продукции по земному шару. Черт его знает, что случится с теми кораблями или самолетами, когда они войдут в зону Бермудского треугольника… Поэтому — десять. Это был предельный минимум. Гордон дал добро, но он уже знал, как объяснить Большому Ваду, что его доля уменьшилась в десять раз. Разве только что не стало ясно, что он не принял участия в работе, а просто свел двоих бизнесменов? За это платят деньги, но не проценты от сделок.

Арт пил вино и был уверен в том, что Гордон выплатит Морозову какую-то сумму, очень похожую на материнский капитал, и пошлет его ко всем чертям.

„Если бы тебя не было тогда в ванной“, — подумал Арт…

И он только что понял, что последние тридцать минут только и делал, что уничтожал будущее Морозова.

Он еще не понял — горько ему от того, что он делал, или приятно.

Он думал о Рите. И о том, как она могла оказаться в той ванной комнате. Как она могла?

— Мы не согласны, — заявил Сомерсет почти сразу, едва прозвучало предложение Арта.

Отец бросил в его сторону тяжелый взгляд, но Артур поднял руку и смягчил жестом удар.

— Бен, я расскажу вам одну историю. Из тех, что подтверждают правоту теории об истине, которую глаголят уста ребенка. — Улыбнувшись, он окончательно разрядил царившую за столом напряженную обстановку. — У меня в Москве есть друг. Однажды вечером он возвращался домой из офиса, и по дороге заехал в детский сад… Ну — „беби гроуп“. И когда они уже подъезжали к дому, его малец, которому три с половиной года от роду, вдруг закричал: „Писать хочу! Есть хочу! Пить хочу! Плохой сегодня день!“ И мой друг подумал: „Вот так петрушка, а ведь он только что объяснил мне мое плохое настроение сейчас“… Быть может, вам стоит подумать?

Гордон-старший покачал головой и покосился на Гордона-млашего.

— Такие заявления, Арт, позволительно делать в три с половиной года, а не в двадцать шесть. Я принимаю ваши условия. В этой папке, — забрав ее с колен, он положил папку на стол, — концепция наших действий. Как я ее вижу. Было бы просто замечательно, если бы вы оценили ее и через месяц, пятнадцатого октября, дали мне ответ.

— О…кей, Бен.

— Но есть одна проблема… — пробормотал Гордон.

— Наверное, это небольшая проблема, коль скоро вы упоминаете о ней уже после того, как мы пожали друг другу руки?

Американец усмехнулся и покачал головой.

— Все зависит от того, как смотреть на эту проблему. Для одной и той же вещи можно подобрать и хорошие слова, и плохие. Все зависит от того…

— …В какой момент эта вещь употребляется, — перебил Артур, которому не пришелся по душе фокус с проблемой. — Я знаю, я читаю Моэма.

— В США весь текстильный бизнес находится в руках Лоры Перриш. Это жена помощника посла в Швейцарии Джорджа Перриша. Ее брат работает начальником отдела таможенной службы США, контролирует морские поставки… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Я понимаю. Вы говорите о том, что Лора Перриш посредством своего брата блокирует поставку моих тканей в Соединенные Штаты. Брат Лоры Перриш, жены помощника посла США в Швейцарии Перриша Джорджа, методом формальных придирок будет арестовывать мои товары или задерживать поставки. Я это понимаю. Скажи вы это пять минут назад, разговор не дошел бы до папки.

— Эта проблема — всего лишь предупреждение вас о ее существовании. В конце концов, существуют законы Америки, — поспешил объясниться Гордон.

Арт кривил душой, когда говорил о важности сообщения будущего партнера. Швейцария не была для него проблемой. Значит, не была проблемой и Америка. Пять минут назад он вцепился зубами в предложение Гордона и теперь ослаблять хватку не собирался.

— Я тоже подумаю, как уладить эту проблему, — пообещал он.

Допив бутылку, они вместе вышли из ресторана и уселись в разные машины. Гордоны — в черный „Мерседес“, Арт и Вад — в ожидающий их уже четверть часа „Кадиллак“ Эла.

— Ну, как дела? — поинтересовался Артур у писателя.

— Условия издательства меня устроили.

— Вот и замечательно.

Аэробус с супругами Чуевыми на борту поднялся в небо Флориды с аэропорта Майами следующим утром.

Накануне Арт, Рита, Вад и Эл провели замечательный вечер на берегу Атлантического океана.

Волны лизали пустынный пляж и стволы пальм. Пальмы от этих прикосновений шевелили листьями и что-то шептали. Рита сидела на песке рядом с Артом и крепко сжимала в руке его ладонь. Ей очень хотелось говорить с ним, но она не могла. И не только потому, что в десятке метров от них сидел Эл, вдохновленный договором с издательством и не устающий говорить об этом Большому Ваду. Тот пил пиво из бутылок, молчал и смотрел туда же, куда был устремлен взгляд Арта — в узкую серую линию между красной водой и черным, уходящим вверх и превращающимся в голубое, небом. Где-то там, в неподдающемся логике сочетании несовместимых цветов, таилась истина.

Рита сжимала дорогую ей руку и думала о том, что не все еще испытано. Не все понято…

— Арт, как ты устроишь дело с этим козлом на таможне? — спросила она в самолете.

— Через Мигунова.

— Через внешнюю разведку?.. Ты оборзел?

— Он уже три раза говорил мне, что его маме нужен автомобиль. Как ты думаешь, „Фольксваген Туарег“ будет выглядеть подходящим подарком?

— Бабушка на „Туареге“? — ужаснулась Рита.

— Господи, какая ты глупая… Зачем Мигуновской старушке машина? Через четыре месяца он вернется в Россию, как раз к маме.

— Как же он выживает в разведке, если даже ты знаешь, где он и кто он?

— Вот так и выживает, сволочь, — с какой-то злобной завистью выдохнул Арт. — Чему ты удивляешься? — посмотрел он вдруг на Риту. — Мы в их делах разбираемся так же хорошо, как и они в наших…

Глава 11

Никто не понимал, почему они не уезжают из Марьина. Квартира старухи уже давно была превращена в апартаменты класса люкс по примеру лондонского Челси. Серое убогое здание постройки сорокового года — года-мгновения между всеобщим ликованием и зверским террором и началом объединения страны на войну с врагом — это время вписалось в каменное изваяние, куда была переселена изгнанная с Мясницкой бабка. Она выжила лишь благодаря тому, что сумела уничтожить доказательства своей причастности к семье. К детям своим, родителям и братьям. Во времена великой инквизиции конца тридцатых ей удалось убедить следователя, что она всего лишь приживалка, нанятая на работу кухарка. К статье „58“ родственникам старухи прилепили еще и тунеядство (дворянский род, как принято теперь говорить — категория А, высший свет, — этот род и не подозревал, что должен работать как-то иначе, кроме как офицерствовать, инженерить и состоять в советниках при царе), а приживалку, сдавшую всех и подписавшую все, переселили из их родового гнезда, с Мясницкой, в Марьино. Вскоре умерли все соседи, и бравая девушка обзавелась знакомым в Московском горкоме партии. Женатый партийный руководитель изредка заскакивал к подружке, но остаться насовсем не мог. Во-первых, он был членом партии, во-вторых, горячо любил свою семью и двоих детей. Но зато бабку (тогда совершенную в красоте девушку) не уплотняли, не репрессировали и вообще старались не тревожить.

Обо всем этом за несколько месяцев до кончины старуха рассказала Рите. Прошли годы. Но ни Рита, ни Арт ни разу не обсудили тему переезда. В этой квартире их никто не трогал. По многометровой площади преставившейся старухи летал какой-то ангел, не то белый, не то черный. Привыкший охранять всех, кто здесь живет, он исполнял свои обязанности и теперь.

Здесь впервые Арт полюбил Риту. Здесь она впервые испытала суетливое блаженство от близости с мужчиной. Здесь все для них было впервые. Они не говорили об этом, но оба понимали: уехать отсюда означает изменить прошлое. И кто знает, не вызовет ли это простое обоснованное решение — перебраться куда-нибудь на Рублевку или Кутузовский — решение обыденное, похожее на колебание крыльев мотылька, — не повлечет ли оно разрушительных последствий, губительных для них. Представители того первого класса бизнесменов, что пережили немало потрясений и чья жизнь подчас не вписывалась в рамки логических обоснований, они помимо бога, таясь своими мыслями, верили и в непредсказуемость. Жизнь в этой стране приучила к неожиданностям, неожиданности редко являются следствием случайных ошибок. Ход истории запрограммирован, допустимы лишь небольшие сбои. С каждым из людей случается то же, что и с миллионами похожих на него. Разница лишь в том, что от реакции каждого зависит, как в будущем разовьется его настоящее.

Кто бы знал, что на пост вице-премьера невероятной по размерам страны будет назначен директор завода стеклотары? Случайность? Нет, это было предсказуемо. В 1917 году. Вера в приметы и суеверия — ничьи привычки, существующие сами по себе, — они постепенно сблизились со всеми теми, кто во времена Великой Революции начала 90-х изменил свое будущее.

Уехать из Марьина… Арт думал об этом, думал не раз, и знал, что идея эта не обходит стороной и Риту. Каждый должен жить рядом с себе подобными. Это не кураж, это обоснованная необходимость. Но Арт, помимо воспоминаний о первой близости с любимой женщиной, имевших прямое отношение к квартире в Марьине, боялся изменить судьбу. Кто знает, не вызовет ли это тихое, неприметное действо легкое потрясение пространственно-временного континуума. Он вздрогнет, почувствовав сбой в программе. И сбросит ртутный столбик прожитой жизни на ноль. И тогда Арт и Рита будут жить, а где-то рядом, в другом измерении, будут жить они же, но только более счастливо или, напротив, куда хуже. Заглядывать в параллельно двигающуюся настоящую жизнь Арт не хотел. Позавидовать — означало разочароваться в жизни здесь, а сочувствие худшему неминуемо привело бы к желанию помочь себе там. В обоих случаях это бытие претерпело бы изменения, а как раз этого Арт не хотел с той же силой, с какой хотел увидеть в окне родильного дома конверт, перевязанный синей лентой.

Но ночами он часто лежал и думал о том, что было бы, если бы они все-таки переехали и встряхнули градусник времени. Совсем рядом, может быть, в метре от него, может, в километре, жил бы Артур Чуев с Ритой, по утрам те отводили бы сына в детский сад, а вечером, собравшись дома, играли бы с сыном. Рита не переспала бы с тем парнем, ее не лишили бы детородной функции, а тот Артур не имел бы нужды участвовать в малоприятных операциях по спасению своего будущего. Те двое просто бы жили, любили ребенка, и любовь этих троих уводила от всех невзгод. Этот Арт заходил бы к тому Арту, и тот, возможно, позволял бы играть со своим — его, малышом…

В тысячный раз добравшись мыслями до этого момента, Артур почувствовал, что дыхание сбилось, а в глазах стоят слезы. И он в тысячный раз, чтобы не перепугать дремлющую Риту, перевернулся на бок.

Медленно достав рукой переносицу, он пальцами с ресниц стер появившиеся от обиды слезы.

„Та Рита, — подумал он, — наверное, избежала еще одного удовольствия: близости с Морозовым, который и в той его жизни отирался, верно, рядом, но не так близко, как в этой“.

А может, на самом деле стряхнуть? Пусть эти Арт с женой живут как люди. Пусть тот, к которому сердце Артура рвется, будет не его, но он хотя бы будет ласкать его. Но как потом от него уходить из гостей в реальность?..

Выпростав из-под одеяла ноги, он встал с постели и, прослушав, как что-то пробормотала во сне Рита, вышел из спальной и направился в кабинет. Там набрал номер и стал ждать.

— Здравствуй, Вадик. Ты где, дорогой?

— В Америке, — по голосу чувствовалось, что голос Большого Вада тяжел. В трубке почти запахло спиртным. — Зачем ты спрашиваешь, ты же набрал мой домашний?

— Просто я спал и вдруг вспомнил о тебе. Видимо, я еще не проснулся… Слушай, дружище, я тогда тебя в суете даже забыл спросить — ты свое заложил в процент Гордона?

— Конечно, — последовал незамедлительный ответ. — Не волнуйся, все в порядке.

Морозов вел Гордона к Чуеву. Из этого автоматически следует, что свой интерес он должен был закладывать в интерес Гордона. Вад, как и всякий посредник, мог поживиться еще и на стороне Арта, но не сделал этого, поскольку был уверен в том, что эта идея неосуществима. Дружище Чуев из добродушного рубахи-парня за столом, заставленном бутылками, мгновенно превращался в дельца, едва речь заходила о деле. Решив не испытывать судьбу и не тревожить Гордона своим некорректным поведением, он даже не предложил Арту выщемить для него малую толику. Вся надежда была на Гордона, уговор с которым до встречи в Дейтона-Бич стоил триста двадцать тысяч долларов в год в том случае, если сделка состоится. Морозов был уверен, что Гордон заинтересует Арта. Так и получилось — Гордон Арта заинтересовал. Но старый знакомый, которому в свое время была оказана неоценимая услуга по избавлению от смертельного врага, вернул должок не совсем той же монетой. Урезав долю Гордона в предприятии в два раза, он лишил Большого Вада участия в сделке. Проклятый Арт спросил: „А что у вас за бизнес?“ — и Гордон сразу понял, потому что обязан был понять, что Вад — не полноправный участник будущих дел, а просто сводник, который даже не взял на себя труд объяснить Чуеву, кто такой Бен Гордон.

Через неделю после того, как Арт принял документы в Дейтона-Бич и увез в Москву для изучения, меж ним и компанией „Гордон и Сын“ был заключен договор о намерениях. Теперь формальности уже не могли помешать заключению главного договора. Большой Вад узнал о достигнутой договоренности только через два дня после случившегося и в полном недоумении связался с Гордоном.

— Мистер Морозов, на известный мне счет в банке на ваше имя перечислено пятьдесят тысяч долларов. Сумма достаточная, для того чтобы оплатить посреднические услуги. Надеюсь, вы не заставите меня объясняться по поводу изменения моих планов?

— Что это значит, Бен? — хрипло спросил Вадик. — Что это значит, черт побери? Вы дали мне слово, а теперь, кажется, уже нарушили его?

— Я давал слово человеку, который заявил, что владеет ситуацией. На деле выяснилось, что вы просто позвонили мне, потом позвонили Чуеву и назначили встречу в ресторанчике Майами. Я могу узнать, в чем вы видите свое участие в наших с Чуевым делах? Каким образом вы собираетесь поддерживать и продвигать этот проект?

— Разве эти вопросы не стояли перед вами, когда вы предлагали мне триста двадцать тысяч долларов чистой прибыли ежегодно?

— Стояли. Но вы заявляли, что являетесь поверенным лицом Чуева. В ресторане выяснилось иное. Вы даже не сообщили Морозову, кто я такой.

— Черт возьми, я сообщил!.. Я не знаю, что на него нашло!

Гордона переубедить было сложно. То есть невозможно.

— Закончим на этом, мистер Морозов. Очень жаль, что вы заставили меня объясняться по поводу изменения моих планов. Но, чтобы попытаться хоть как-то убедить вас в том, что пятидесяти тысяч достаточно для оплаты ваших услуг, я задам вам один вопрос… Разве не вы говорили, что Чуев в обязательном порядке согласится на передачу мне двадцати процентов активов в виде облагаемой налогами прибыли?

— Чтоб тебя перекосило, сука… — простонал Большой Вад, видя перед собой почему-то не Гордона, а Арта.

Два потертых монстра переговоров только что побрили посредника. Вадик и сам делал так не раз, он пользовался этим приемом часто, но ему и в голову не могло прийти, что пройдет немного времени, и на месте трясущегося от гнева участника общего бизнеса может оказаться он.

Прошло три месяца — и Гордон с Артом заключили контракт. Процесс пошел. Была еще какая-то надежда на то, что оба смилостивятся. Морозов рассчитывал уже на это. Триста с лишком тысяч в год, ну, пусть не триста, пусть сто — сумма, позволяющая перебороть обиду. За эти деньги можно играть роль обиженной снежинки в массовке в блокбастере, в котором ты намеревался сыграть роль второго плана.

Но никто доброй воли не проявил. Его просто забыли. И этот звонок Арта спустя три месяца — словно уксус в почти зажившую рану. Чуев никогда не звонит просто так, проснувшись и испытав колебания оболочки ауры. На него надета задубевшая шкура, которая не то что колебаться от сновидений не может, а которую из дробовика не пробьешь.

Ответ на вопрос, почему с ним так поступил Арт (Гордон — не в счет, Гордон действовал по обстановке, которую зарядил Арт), был только один. Рита все-таки рассказала ему о происшествии в ванной комнате Бедакера. Только это могло заставить Чуева так поступить с человеком, который стоял у колыбели будущего Чуевых.

— Артур, Артур… — просвистел, как сломанный кларнет, Большой Вад, — а когда-то мы доверяли друг другу больше…

Через две недели после телефонного разговора самолет, на борту которого находился Морозов, коснулся шасси бетонной полосы аэропорта Лондона. Хитроу принял Большого Вада с тем же равновеликим равнодушием, с каким однажды его принял аэропорт Джона Кеннеди.

К вечеру он был на месте. Человек, которого он искал и показать местонахождение которого вызвался худощавый и бледный, словно высосанный вампиром, дворецкий. Влад, знающий понаслышке, что все дворецкие молчаливы, с удивлением обнаружил обратное. Этот болтал без умолку. Казалось, что он только и ждал того, когда к его хозяину, махающему нахлыстом на берегу искусственного пруда, приедет американец со славянским акцентом. За время пути от особняка до пруда Большой Влад успел узнать, что хозяин недавно приболел и лечился водкой с перцем ("…с перцем, понимаете, сэр?» — спрашивал сопровождающий и делал такие глаза, словно перец — это ингредиент, входящий в состав цианистого калия). Хозяин месяц назад купил пони. Хозяин неделю назад был во дворце. Хозяин посылает всех na huy и в последнее время ни с кем не общается.

— Ну, со мной он общаться захочет, — впервые за все время пути ответил Морозов, сообразив, что его подводят к дилемме: идти к хозяину или вернуться обратно.

Хозяином оказался шестидесятилетний мужчина. В короткой спортивной куртке, в сапогах и короткополой шляпе, он занимался странным делом. За то время, когда он успел попасть в поле зрения Морозова, и до момента, когда он увидел Морозова, мужчина успел поймать две форели и выпустить их обратно.

— Хозяин скучает, — отметил дворецкий, после чего окликнул босса и подвел Вада, как телка.

— Сэр, этот человек уверяет, что знает вас и имеет к вам неотложное дело.

Тот пережевал сигарету из одного угла рта в другой и осмотрел Морозова полным безразличия взглядом.

— Иди, Николас, — разрешил рыбак, — иди, дорогой. Приготовь кофе.

— Виски?

— Я сказал — виски?

— Нет, — смиренно ответил Николас.

— Тогда зачем ты говоришь «виски»?

Николас поклонился и ушел. Морозов смотрел ему вслед и думал, идиот он на самом деле или же это часть какой-то игры, начавшейся давным-давно.

— Что вам угодно? — Этот вопрос был адресован уже к Большому Ваду.

Тот уронил на землю дорожную сумку и нашарил в карманах сигареты. «Наверное, неплохо живет сейчас этот старик», — подумал он. Особняк, издали, от ворот огромного парка, напоминающий дворец, вблизи он напоминал дворец еще больше. Прогуливающийся по парку пони. Клумбы с розариями. Садовник чешет траву граблями. Вид у садовника — одухотворенный. Старику здесь хорошо. Сомнительно только одно: что здесь, в тысячах километров от места, где он родился, он пропитывается благодатью. Скорее, в своей катящейся под уклон жизни он пытается найти ответы на вопросы, которые не смог найти на родине.

Вад принюхался к пьянящему аромату яблонь, очерчивающих главную дорогу от ворот к дому, и затрепетал от вдохновения. Это хорошо, что ветер. Хорошо, что цветет. Фон, как частность, всегда благополучно влияет на главное. А главным была, несомненно, беседа.

— Четырнадцать лет назад с вами в России произошла неприятность. Виною тому стала пленка, отснятая в «Андреевских банях». Один успешный банкир, перспективный политик, журналист и банковский служащий отдыхали, пили дорогие напитки, нежились в обществе красивых женщин. — Чиркнув колесиком, Морозов закурил. — Но на следующее утро все вдруг изменилось. Женщины куда-то ушли, на смену покою и умиротворению пришла тревога, и вы вдруг поняли, что не всем в этом мире можно доверять. Один из четверых оказался сволочью. Всячески ускользая от вмонтированных в стены камер, и стараясь говорить как можно меньше, он был вместе со всеми, но при этом его как бы и не было… Ночью вам позвонил человек, который по просьбе этого невидимки писал на видео все, что происходило в бане. Он сказал вам, что в жизни каждого человека бывают только два несчастья: успеть и не успеть. В вашем случае, сказал звонивший, лучше успеть. И той же ночью вы покинули Москву, убыв в неизвестном для большинства знающих вас людей направлении. Четырнадцать лет вы живете здесь под другим именем, и можно разве только догадываться о том, как ненавидите человека, погубившего вашу жизнь. Я приехал, чтобы поговорить с вами об этом…

Мужчина покрутил в руках удилище и посмотрел на Большого Вада. Не было никаких сомнений, что звучавшую русскую речь он понимал, поскольку она была его родной речью.

— Вы умеете обращаться с нахлыстом?

— Что?

— Я спросил — умеете ли вы обращаться с нахлыстом.

Морозов поводил языком во рту и бросил сигарету в пруд.

— Я приехал, чтобы назвать вам имя человека, который погубил вашу жизнь. Он губит сейчас и мою. А вы спрашиваете, умею ли я обращаться с нахлыстом?

Седой мужчина, сохранивший все признаки человека успешного, выглядел на все сто. Он был на рыбалке выбрит, и было видно, что к нему не раз прикасались руки хирурга-косметолога. Скинь он свою рыболовецкую робу, и Влад вряд ли бы удивился, если бы под ней оказался костюм от Бриони и сорочка с запонками из белого золота.

Мужчина вынул из кармана телефон и набрал номер.

— Николас, дорогой, отставить кофе. Принеси нам бутылку виски и стаканы. Что?.. Я сейчас произносил слово «лимон»? Нет, тоник тоже не нужно.

Спрятав трубку, хозяин имения взмахнул удилищем, и над берегом петлей скользнул шнур. Улетев вперед, шнур, нарисовав над водой восьмерку, вернулся. Морозов смотрел на эти пассы и молчал. Сводя разных людей, он приучился сам быть разным. Чтобы иметь успех, нужно уметь быстро настраиваться на волну собеседника. Этот имел особенность говорить пространными фразами и любил, кажется, рыбалку.

Николас пришел с маленьким столиком, квадратной бутылкой и парой хрустальных стаканов. Разлив спиртное, он сцепил руки за спиной и стал ждать у столика.

Мужчина кивнул Морозову, и они выпили. По лужайке на берегу разлился аромат пахнущего бочкой спирта.

— Знаете, почему я держу при себе этого парня? — мужчина показал пальцем на дворецкого.

— Потому что он заранее знает, что хозяину нужно виски, а не кофе, а сейчас держит за спиной в салфетке нарезанный на дольки лимон?

— Нет, — покачав головой, мужчина дотянулся до бутылки и на этот раз наполнил стаканы сам, по-русски, от души. — Я держу его, болтливого и суетливого субъекта, просто потому, что люблю. Он напоминает мне меня четырнадцать лет назад. Так же хитер, настолько же ловок. Не прочь поживиться за чужой счет. То есть мой. Но все преходяще. Когда-нибудь его за его качества накажут. И он превратится в меня сегодняшнего. — Опустошив стакан, он поставил его на стол и потянулся к руке дворецкого, прячущей лимон. Разжевав ломтик, он сплюнул кожуру в ладонь и свалил на столик. — Я догадался, кто вы. Это вы позвонили мне той ночью и предложили покинуть город. И вы знаете… в чем дело… Дело в том… — растерев сок в ладонях, мужчина поднял на Морозова глаза. — Дело в том, что благодарен я не вам, а Артуру Чуеву, который, собираясь погубить чиновника Яковенко, наносил удар и по мне.

Большой Влад снова принюхался. Виски отбило с лужайки аромат яблочного цвета. Совершенно безвкусный ветер прогуливался по его лицу и не производил более никакого впечатления благодати. Всего лишь воздух. Не имеющий ни цвета, ни вкуса, ни запаха.

— Посмотрите. — Подняв с травы удилище, Лещенко ловко махнул им, и желтая петля скользнула над его головой. — Я пускаю шнур вперед, а потом возвращаю его. Это очень похоже на общение с людьми. Смотрите: запускаю… и — возвращаю… Он возвращается. Все возвращается. Если я брошу мушку в воду, ее возьмет форель. Я вытяну ее и выпущу. И вы знаете, в чем парадокс? Завтра или послезавтра я ее, ту же самую, снова выволоку на берег. Я возьму рыбину при тех же обстоятельствах, на очень похожую мушку. Рыбу ничто не учит. Она в своем стремлении получить весь комплекс минеральных веществ не делает никаких выводов из прошлого. Рано или поздно она меня разозлит, и я ее зажарю. То же самое происходит с людьми. Я наживался на уме молодого банкира Чуева до тех пор, пока ему это не надоело. И он стал запускать в мою сторону нахлыст.

— Это что, урок философии?

— А разве вы приехали ко мне не для того, чтобы прочесть лекцию об этике?

— Я приехал сделать вам деловое предложение.

— Разве я похож на человека, которого могут интересовать деловые предложения лица, запятнавшего свою репутацию съемкой компромата сексуального характера? — И Лещенко улыбнулся. Впервые за разговор. — Я знаю, зачем вы приехали. Вы как та рыба, которая оказалась на крючке Чуева. Он уже несет вас в садке на кухню.

— А разве вас он не нес на кухню? И разве не донес бы, если бы я не помог вам пронести чашу сию мимо?

— Но до сегодняшнего дня вас, кажется, все устраивало. Общение с Чуевым не доставляло вам хлопот. Дайте-ка я догадаюсь о том, что произошло. Однажды вы решили кинуть Чуева, будучи его компаньоном. Он вас раскусил и кинул, то есть наказал справедливо — в данном случае вас. И вы воспылали гневом. И поехали по свету собирать всех тех, кого в свое время обидел Чуев. Но при этом вы совершенно не задумываетесь о том, что меня-то он обидел как раз благодаря вам. И вы с наглым лицом приходите ко мне и говорите: давай накажем козла? Справедливо, да? Но дело в том, мистер, не знаю как вас, — что козлом-то как раз окажусь я.

— Разве все не так в бизнесе? — угрюмо проговорил Большой Вад. — Разве все это, — он махнул рукой, охватывая одним движением и дворец, и пруд, и пони, — все, чем вы пользуетесь, не результат деяний того козловского характера, от которого вы так яростно сейчас открещиваетесь? Чего же вы не пошли по миру после моего звонка? Отчего не уехали в Лондон, дабы предаться рыбной философии, с одной зубной щеткой и томиком Канта?

Мужчина плеснул в стакан виски, но теперь, прежде чем выпить, съел лимон.

— Вы плохо понимаете то, что я вам говорю… Через месяц после того как я был вынужден переехать сюда, растеряв половину своих активов, я воспылал ненавистью. Мне не составило труда понять, кому я обязан эмигрантством. — Приложив руку ко рту трубочкой, Лещенко со свистом плюнул в озеро. Зернышко лимона, словно пуля, вылетело из его руки и плюхнулось в озеро. И тотчас вода закипела. Мгновение — и снова образовалась тишина.

— Удивительное дело. Каждый раз, когда я что-то бросаю в пруд, я всегда попадаю в центр круга… Вы собираетесь мстить… Несчастный человек. Я о вас. Вы — несчастный. Ибо понятия не имеете, что такое месть. Однажды испытав чувство наслаждения от нее, я безвозвратно потерял возможность наслаждаться чувством прощения. Что, по-вашему, может причинить Чуеву наибольшее страдание? Вам известно?

— Потеря «Алгоритма».

Лещенко смотрел на Большого Вада достаточно долго для того, чтобы тот догадался, что к нему испытывают жалость.

— Вы действительно несчастный человек. Чуеву плевать на деньги. Ваша месть направлена не на тот объект.

— А вам известен тот самый, — саркастически выдавил Вадим.

Вздохнув, Лещенко посмотрел в пруд.

— Мне — да. И я нанес однажды удар по нему. И только спустя десять лет понял, насколько ничтожен.

— Вот видите, вам Чуев тоже кажется ничтожным, — злорадно отметил Морозов.

— Я ничтожен, мистер хороший, я, — и Лещенко провел по груди Большого Вада отсутствующим взглядом. — А, значит, и вы, коль скоро не понимаете главного…

Вадик поежился. Виски распарило нутро, оттого ветер комнатной температуры казался прохладным. Этот разговор ему уже показался законченным. Следуя сюда, он не думал, что встретится с сумасшедшим.

— Если бог меня простит за Чуева, это будет счастливый день. Но пока, чувствую, господь не на моей стороне. Ваше предложение прозвучало?

Морозов посмотрел на Лещенко и сообразил, что его выставляют вон.

— Конечно. И ответ на него я получил. Прощайте.

— Всего хорошего.

— Сука безмозглая… Маразматик кривой, — бормотал Вадик, выходя за ворота в полном одиночестве.

Таксист включил двигатель и повез странного клиента в Хитроу. Очень странный клиент. Прилетел рейсом из Вашингтона, поговорил с кем-то и снова улетает в Вашингтон. Таксист крутил руль и вспоминал, кто по национальности Белл. Это он, кажется, впервые изобрел телефон — Белл. По всему выходило, что американец. Очень странно.

Глава 12

Погода в Базеле установилась отличная. Еще вчера шел мелкий дождь — это в декабре-то! — нудно частил по матерчатым крышам уличных кафе, улицы дышали влагой. К вечеру из-за рассеявшихся облаков выглянуло солнце, но было уже поздно — день катился к вечеру, и влага так и не успела просохнуть. И еще сейчас, в девять часов утра, асфальт был по-прежнему влажен. Воздух пропитался озоном, и от этой удивительно чистой смеси дышалось легко и свободно. И дело даже не в огромном фонтане в центре Базеля, вокруг которого располагалось около полутора десятка лавочек. Дело именно во вчерашнем дожде.

В вечерние часы здесь бывает много народу. Закончившие рабочий день служащие, захватив бутербродов и кофе в термосах, не спеша двигаются к парку, рассаживаются вокруг фонтана, прогуливаются и набираются сил для шествия домой. Хотя торопиться, по сути, незачем, поскольку их жены и дети здесь же, рядом. Около фонтана собираются все, кто живет в центральной части Базеля. Голубей здесь столько, что порою под ними не видно асфальта. Наверное, это хорошо. Пять лет после самой кровавой и беспощадной войны за всю историю человечества приучили Европу к тому, что голуби там, где нет бомбежек. И хотя военная махина Второй мировой войны, дважды прокатившись по Европе — на восток и обратно, проследовала мимо этих краев, эхо ее еще долго носилось по территории крохотной Швейцарии от Шульса на востоке, до Женевы на противоположном конце страны.

По большому счету удивляться нечего. Швейцария давно превратилась в Мекку для магнатов. Аккумуляция невероятных по размерам денежных средств и высокая гарантия их сохранности стали теми характерными привлекательными признаками невозмутимой Швейцарии, как и ее безупречный сыр. Сыр, находящийся за пределами мышеловки, потому такой вкусный и заманчивый.

Тем не менее люди в стране часов живут не торопясь, успевая между тем всюду. Они точно знают, когда нужно обедать, когда склонить голову ко сну, а когда начать перебирать бумаги на столе. Страна точного времени и банков живет по своим, веками установленным правилам. А потому странно было в это время видеть на лавочке скучающего молодого человека, одетого, несомненно, с вызовом. Вызов заключался в том, что любой педантичный до мозга костей житель Базеля, взглянув на одежду мужчины, мог сделать вывод о том, что сидящий на лавочке человек лет тридцати пяти, может, чуть больше, не житель Базеля. Он вообще не житель Швейцарии. Можно было поклясться в том, что если бы этот человек, невозмутимо читающий местный «Цайтунг», скинул свой бежевый плащ, то под ним оказался бы не приталенный по итальянской моде пиджак с массивными подплечниками, а узкоплечий английский, царствующий в мире моды. Костюм между тем, как и плащ, как, впрочем, и обувь, были самого высокого качества, что подтверждало несомненно высокое положение этого человека в обществе.

А посему удивляться тому, что на лавке в центральном парке Базеля сидел американец, не стоило. Наступит вечер, и еще четырнадцать лавочек заполнятся немцами, англичанами, австрияками и даже азиатами. Еще тридцать лет назад такое вряд ли было возможно, но Швейцария — свободная страна, и она, как и все, склонна к переменам. Неизменным здесь остается лишь точное время и точные суммы.

Начитавшись вдоволь хроник Базеля, американец вздохнул, потянулся — эти янки чувствуют себя везде, как у себя на ранчо в Техасе, дотянулся до урны и баскетбольным жестом направил туда скомканную газету. Восхититься такому бесшабашному жесту было некому — из пятнадцати занятыми были только три лавочки, да и те находились по ту сторону фонтана.

Вскоре, однако, появился еще один интересный мужчина. Поди, угадай, кто это — финансовый магнат из Чикаго, приехавший сверить счета, или из того же Чикаго гангстер, прибывший в Базель за тем же. Америка, она тоже свободная страна.

Дойдя до лавки с более молодым, чем он, мужчиной, незнакомец сбавил ход. В отличие от того, перед кем он сейчас остановился, лет ему было под шестьдесят. И он не имел привычки зачесывать волосы назад. Они спадали на его плечи седыми прядями, и любой европеец ужаснулся бы тому, насколько Америка свободная страна даже в плане выбора причесок. Какой уважающий себя аккуратист допустит, чтобы волосы его находились в таком беспорядке?

— Разрешите присесть? — приподняв шляпу, поинтересовался только что прибывший.

— Это свободная страна, — пожав плечами, заметил его молодой собеседник. Кажется, выражение «свободная страна» здесь не произносит только немой.

— Свободная от чего?

— От предрассудков.

Мужчина поправил на голове волосы, аккуратно присел в полуметре от скупого на слова соотечественника и уставился куда-то пустым взглядом.

— У меня такое впечатление, что вы нервничаете, мистер Перриш.

Седовласый дернул подбородком и хрустнул пальцами.

— А вы бы на моем месте не нервничали?

— Я на вашем месте сейчас и нахожусь, — бросил молодой человек и положил руку на спинку лавочки так, чтобы можно было непринужденно сидеть. — Чем мое место отличается от вашего? Я — гражданин России, вы, наоборот, Америки.

— Наоборот?

— А разве не так? Было бы иначе, мы бы не сидели на этой лавке, словно в ожидании укуса ос. Между тем сидим, потому что имеем интерес к вопросу, сведшему нас. Я рискую в любой момент оказаться в руках СВР, и ваше положение в этом смысле совершенно идентично моему. Вы компрометируете себя, как посол, тем, что встречаетесь с русским в незапланированном протоколом месте, я — что встречаюсь с американским послом, в принципе. Согласитесь, для разведок двух стран мы — лакомые кусочки. Причем для разведок своих стран.

И молодой человек, молодой только по отношению к собеседнику, поскольку «что-то около сорока» — возраст не юношеский, — закинув ногу на ногу, обвел взглядом парк.

— Нас свел один вопрос, и разрешить его мы должны немедленно. Вас заставила прийти сюда любовь к девочкам. Иначе говоря, посольское самосознание проснулось в вас лишь после того, как я показал вам головокружительные фото с минетами. Вас воодушевило на встречу исключительно созерцание собственного нагого тела, опутанного языками, руками и ногами маленьких блудниц из публичного дома на Генрихштрассе.

— Послушайте, мистер Корсби, — раздраженно забормотал Перриш, — вы обещали забыть об этом сразу…

— Сразу после того, как пойму целесообразность своего общения с вами. Но пока я не нахожу причин, которые заставили бы мою исключительную память похоронить в себе те веселые картинки, где шестнадцатилетние проститутки пытаются выпрямить ваш непослушный член.

— Мистер Корсби…

— Я могу разрушить всю вашу жизнь в течение нескольких дней, — продолжал молодой янки, покачивая ногой и отстукивая пальцами на своем колене марш. — Одно поддающееся дешифровке ЦРУ сообщение — и вы в обороте спецслужб США. Небольшая бандероль в Манхэттен, где адресатом указана ваша жена, — и вы в разводе. Дети вас проклянут, жена оставит, и остаток жизни вы будете коротать в тюрьме штата, отбывая лет двадцать из тридцати оставшихся, за решеткой. А все почему? Потому что вы совершили две ошибки. Сходили в бардак и отказались работать со мной. Есть между нами еще одно, что нас разнит, но стоит ли говорить мне вам об этом, если вы и малого не замечаете?

— Я не отказывался. — Несмотря на довольно прохладную погоду, Перришу понадобился платок и одна минута, чтобы удалить со лба пот. — Я же пришел. И пришел не с пустыми руками.

— Неужели? — покусав губу, Корсби посмотрел на мальчишку, пытающегося схватить руками голубя. Не понимая, что с ним будут делать после того, как поймают, голубь уходил, а пятилетний малыш снова принимался за свое. Отвлекшись от мальчишки и поглядев куда-то вдаль ностальгическим взглядом, он сказал: — А ведь это именно здесь выбросился из окна профессор Плейшнер.

— Какой Плейшнер? — насторожился Перриш.

— Так, не обращайте внимания. Воспоминания детства…

Пожевав губами, помощник посла сменил тему.

— Я тоже понимаю в партнерских отношениях, мистер Корсби, — сказав это, он поднял подбородок. — Вы же потому и поступили так со мной, что знали о моем бизнесе и брате моем, начальнике отдела в таможенной службе США.

— Конечно. Если бы начальником отдела таможенной службы США был брат помощника посла Китая, я сидел бы сейчас на Великой Китайской стене, а не в центральном парке Базеля. — Заметив, что охота карапуза закончилась удачно и что обезумевший голубь изо всех сил долбит крыльями по асфальту, мужчина рассмеялся. — В сорок шестом вашему правительству, чтобы уничтожить сто пятьдесят тысяч человек, мистер Перриш, понадобилась одна бомба «Малыш», один «Б-52» с романтическим названием «Эола Гей», два пилота и пять минут. Ровно столько опускалась на парашюте бомба на Хиросиму. — Корсби кашлянул в кулак и отнял спину от лавочки. — У вас тоже есть пять минут, мистер Перриш.

Поерзав на скамье, седовласый вспомнил восемь глянцевых фото прекрасного качества. Если бы он знал, что тот номер в борделе под полным контролем русской разведки, вряд ли в тот вечер вообще вышел бы из посольства. А как все органично и воздушно начиналось… «Я пройдусь по вечернему Берну», — сказал он, представитель посольства США в Швейцарии офицеру морской пехоты США, охраняющему посольство, и вышел на улицу. По вечернему Берну действительно пройтись стоило. Узкие улочки, готические сооружения, спокойствие и тишина. И этот неповторимый свежий воздух…

Неподалеку от магазина ювелирных изделий, где Перриш присматривал для уже готовящейся прибыть в Швейцарию жены яркую безделушку стоимостью не дешевле пятисот евро, к нему подошел странный тип в форме офицера полиции и, с виноватым видом встряхнув руку с нерабочими часами, спросил, который час. Перриш, глянув на свои наручные часы «Лонгинес», ответил, офицер поблагодарил его, крепко пожав руку… И больше Перриш ничего не помнил.

Очнулся он уже в тускло освещенном номере, где из света был преимущественно красный. Очнулся и онемел от увиденного. Три невероятно красивые девицы, на которых из одежды были лишь чулки на ажурных поясах, оестествляли его самым натуральным образом. Получалось у них не очень убедительно, поскольку мистер Перриш вот уже два года, как не мог быть в постели мужчиной. Понимая, что происходит, но совершенно не догадываясь где, Перриш попробовал это выяснить. Одна девочка оказались немочкой, вторая была узкоглаза, третья почему-то негритянкой, и этот симбиоз возбуждавших его межнациональных дружеских объятий только добавлял изыск в ситуацию. Перриш пробовал изъясняться на английском, потом перешел на немецкий, но это было все равно как если бы он перешел на фарси. Все три проститутки были так увлечены работой, пытаясь по очереди возбудить бездыханную плоть Перриша, что им было, мягко говоря, не до дискуссий. Их челюсти уже сводило судорогой. И когда, наконец, произошло невероятное, Перриш понял, что ему и самому уже не хочется понимать, где он. Главное, что с ним случилось. Свой первый после двухлетнего перерыва оргазм он испытал в каком-то полусне. Источая в юную деву частицу себя, он ныл, как параноик, и перед глазами его появлялись сюрреалистические, невероятные картины: офицер швейцарской полиции, пожимающий ему руку, жжение в ладони, неутомимые шлюхи, одна из которых корчилась сейчас под ним, и — тревожные глаза морского пехотинца США…

Страшная картина. Все истории на одном полотне. Картина похожа на те, которые пишет русский живописец Глазунов.

Он вернулся в посольство около десяти часов в том божественном состоянии, которое испытывает, верно, раковый больной, которому сообщили, что он больной, но не раковый. Он понимал, что теперь у него для встречи с миссис Перриш есть еще кое-что помимо кольца с изумрудом.

Гром грянул на следующий день. В посольство среди прочей почты поступил тугой конверт, опечатанный государственными печатями Демократической Республики Вьетнам. Перриш лишь похлопал ресницами, когда ему вручили конверт. Письмо правительства Вьетнама в посольство США в Швейцарии… Ничего более несуразного Перриш в своей жизни не видел. Это как если бы сенатору Луизианы вручили письмо от вождя племени аборигенов Австралии.

Ситуация прояснилась, когда Джордж Перриш вскрыл печати и вынул из конверта содержимое. Вьетнамом тут и не пахло. Пахло скандалом.

Помощник посла США в Швейцарии Перриш пашет японку… Другой ракурс: помощник посла США пытается сзади овладеть негритянкой… Третий: выпятив нижнюю челюсть, помощник посла США Перриш пытается засунуть свой гофрированный шланг в широко распахнутый рот лицу сходной с ним расы. И при этом в глазах девицы застыло такое выражение, словно ей этого не очень-то и хочется. Присмотревшись, помощник посла с подозрением заметил, что такое же выражение неудовлетворения жизнью присутствует не только у третьей девочки, но и у представительниц оставшихся рас. И такое навязчивое впечатление, словно это не мистера Перриша вчерашним вечером драли в хвост и гриву, а он, обезумев от похоти, сжимал в руках свое страшное оружие и бросался на всех, у кого не хватило ума перейти на другую сторону улицы.

Остальные фото 20х30 ситуацию не разъясняли, а, наоборот, запутали еще больше. На них мистер Перриш: хохотал как безумец (он сам готов был поклясться, что никогда в жизни так не смеялся), и стегал кожаной плеткой по голой заднице негритянку; привязывал к какому-то столбу плачущую узкоглазую и держал при этом в зубах немецкий штык-нож; пил из горла горькую, держа бокал шампанского в одной руке, а второй вставлял пустую бутылку негритянке в…

Уложив фото в карман пиджака поглубже, Перриш вытянул из конверта два письма. Одно из них было приложено, видимо, для того, чтобы было чем отчитаться после вскрытия конверта перед послом. Один из заместителей коммунистической партии Вьетнама просит посольство США в Берне передать правительству Соединенных Штатов требование правительства ДРВ прекратить расширяющуюся экспансию ядерного оружия по планете. Почему правительство ДРВ делает это через посольство США в Берне, было ясно только мистеру Перришу. Посол США, например, в обед, прочитав письмо, так ничего и не понял.

Второе же письмо было абсолютно понятного для Перриша содержания. Какая-то сволочь, а какая именно сволочь и из какой именно страны, Джордж понял уже давно, писала следующее:

«Уважаемый м-р Перриш!

В свете последних заявлений Джорджа Буша об отсутствии на территории США расовой дискриминации, стремлении Америки укреплять единство и дружбу между народами в мировом пространстве, об уважении к лицам всех национальностей и языковых групп и о чистоте помыслов представителей США в ООН и посольских группах, прошу Вас прокомментировать данные материалы.

Комментарии прошу предоставить по т. 5432—715, Берн, Швейцария.

М. Корсби».

Первой мыслью, а даже не мыслью, а притоком ужаса в голове Джорджа Перриша было: а если бы это попало в руки не к нему, а к послу США в Швейцарии Уиллису?! Но он тут же себя успокоил. Вся документация, не обозначенная грифом секретности, оказывалась сначала на его столе, а уже после — у Уиллиса. Значит, тот, кто подписывал этот конверт, хорошо знаком с правилами и протоколом в посольстве США.

Что нужно этому негодяю или негодяям?

Денег? Вполне возможно. Перриш был бы даже рад, потребуй у него авторы этого письма отступные за негативы пленки. Деньги у него были. Его жена владела формально конкурентоспособным, а на самом деле монопольным бизнесом в текстильной области. Три завода по производству тканей обеспечивали треть рынка США и диктовали цены. Брат Перриша работал начальником отдела в таможенном управлении Соединенных Штатов, что в некоторой степени помогало предотвращать приток зарубежного сырья на рынок Америки. Так что деньги у Перриша были, и немалые…

Но внутреннее чутье бывшего разведчика подсказывало, что имей своей задачей наживу, авторы поступили бы куда проще. С ним был бы заключен «контракт» уже в публичном доме, под вспышки фотокамер. Там бы и обменяли негативы на банковское перечисление.

Значит… Будучи назначенным в посольство США в Швейцарии, сотрудник ЦРУ Перриш совершенно утратил нюх. Два года оказалось достаточным сроком для того, чтобы он из матерого специалиста по Западной Европе превратился в туриста. Видимо, правы были русские, заявляя о том, что в постоянном напряжении держит себя разведка только тех стран, что познали ужас войны.

Уже через час, взвесив все, Перриш набрал указанный в послании номер, где ему сообщили, что это не телефонный разговор, а потому лучше всего встретиться очно, и не в Берне. Идеально для встречи подойдет Базель. Говоривший разговаривал на английском совершенно без акцента.

Проверка? Не исключено. С другой стороны, хотели бы проверить свои, не было бы необходимости ехать через всю Швейцарию. Американцы ленивый народ, разведка — не исключение, а потому Перриша «съели» бы уже на соседней улице. Видимо, это просчитал и автор послания, неплохой знаток как американской широкой души, так и методов разведки США.

Значит, Базель… Через три дня Перриш специально приехал с визитом в этот город, где отмечалась его годовщина. Швейцарский муниципалитет, не подозревая, какую невольную роль играет в игре двух разведок Перриш, пригласил на праздник посла США. Уиллис, понятно, отказался, благо дел в посольстве накопилось предостаточно, и его помощник убыл в Базель первым же поездом.

По дороге помощник посла США вел себя очень странно. Так себя помощники послов не ведут. Он дважды по пути следования менял поезд и, сойдя в Маншателе и Ольтене, выходил в город. Там, используя все навыки борьбы с наружным наблюдением, уходил от вероятной слежки, возвращался на вокзал, садился в другой поезд и снова ехал. Понятно, что скрыть место своего назначения было невозможно — всем известно, что он ехал в Базель. Но задачей Перриша было не уйти от слежки, если таковая была, а обнаружить ее. Уже подъезжая к Базелю, анализируя последние события, матерый разведчик, сотрудник ЦРУ с 1977 года, формально — помощник посла США в Швейцарии Джордж Перриш, вынужден был согласиться с тем, что его не «вели». Работу своих коллег он ценил превыше всего, а раз он их не увидел, не услышал и не просчитал, значит, его не «вел» и никто другой.

Это мнение ему пришлось изменить после первой же встречи с человеком в центральном парке Базеля. Он стоял у берега, выложенного колотым гранитом, и кормил уток. На нем был указанный при телефонном разговоре бежевый плащ, мешковатый серый костюм — отутюженный, между прочим, так, что о стрелки брюк можно было порезаться.

— Это вы искали встречи со мной? — поинтересовался Перриш, ведя себя так, как и должен был вести помощник посла могущественной страны — без «объездов», нахраписто требуя уважения к себе.

— Я, — просто ответил незнакомец.

Обойдя его со спины, Перриш заграбастал из кулька пригоршню булочного мякиша и швырнул в озерцо. К месту падения корма тотчас метнулись две утки.

— Вы их перекормите. Они потяжелеют и утонут.

— Я ценю ваш юмор, — сказал Джордж. — После ссылок на заявления президента США от вас можно ждать чего угодно. Может, перейдем к главному?

Молодой незнакомец встал, высыпал остатки корма в воду и развернулся к Перришу.

— Как скажете. Только что вы имеете в виду, когда говорите о главном?

Перриш промолчал, последовав за мужчиной к лавочкам.

— Вот здесь, мистер Перриш, мы встретимся с вами завтра, за три часа до начала праздника. Не хочу отрывать вас от торжества. Мэр возьмется говорить речь, а приглашенный сотрудник американского посольства будет ходить по городу в поисках связей — не дело это. — Кормилец уток усмехнулся. — Еще подумают, что вы сотрудник ЦРУ.

— А вы не боитесь, что вас сейчас возьмут под руки и уведут? Швейцарцы — напуганный войной народ. Им нет дела, когда сильные мира сего на их территории решают свои проблемы. Так что никто даже не обратит внимания на насилие над вами.

Мужчина после этих слов не насторожился, а напротив, развеселился еще больше. Беззвучно рассмеявшись, он развернулся к Перришу и насмешливо посмотрел:

— Мистер Перриш, и чего вы добьетесь, завезя меня в подвал и подвергнув пыткам? Я и без мучений признаюсь вам в том, что я российский разведчик, выполняющий правительственное задание. И даже скажу какое. — Молодой человек присел на лавку. — Что ждет меня? Дезавуирование, обмен на одного из ваших, находящихся у нас. Дома меня никто не ждет, кроме старенькой мамы, которой я пытаюсь заработать на машину. Что же ожидает вас? Лора Перриш, получив фотографии, заработает третий инфаркт миокарда, что при ее состоянии здоровья крайне нежелательно, дети вас проклянут, вы будете тоже дезавуированы и возвращены в США… Вы же умный человек, Перриш. Ваша карьера закончится тем, что вы будете удить окуня на берегу озера Мичиган, вспоминая, какие хорошие времена были до того момента, как вы решили посетить бернский бордель.

— Чего вы хотите?

Джордж Перриш, крепкий мужчина шестидесяти одного года, выглядел сейчас на семьдесят. Проблема заключалась в том, что молодой коллега был абсолютно прав.

— Давайте закончим этот неприятный разговор…

— Мистер Корсби — мое имя.

— Ерунда, конечно, но — пусть мистер Корсби. Так чего вы хотите?

— Как вы относитесь к нацизму? — словно не слыша его, спросил Корсби.

«Началось, — подумал Перриш. — Придумали бы что-нибудь более оригинальное…»

— У меня во время высадки в Нормандии погиб дядя.

— Значит, должны ненавидеть, — заключил Корсби. — А что можете сказать о ядерном оружии?

«Еще лучше, — чертыхнулся в душе Джордж. — Да разве опытные разведчики бьют сразу в лоб? А как хорошо и просто все начиналось — с нацизма…»

— Вас интересует мое личное мнение?

— Нет, конечно, — спокойно возразил Корсби. — Вы сотрудник спецслужбы, а потому ваше личное мнение не интересует не только меня, но и ваше руководство. Вы здесь, чтобы выполнять задачи, поставленные центром, и личное мнение ваше может быть учтено только лишь в контексте достижения обозначенной цели.

Развернувшись к фонтану, Корсби осмотрелся — впервые осмотрелся, как показалось Перришу, и продолжил:

— Мистер Перриш, вам всего-то нужно связаться с твердолобым братом вашей жены и убедить его не препятствовать поступлению на рынок США русской текстильной продукции. Иначе говоря, вам нужно убедить Лору Перриш не оказывать никакого давления на правительственные и деловые круги. Я вас не слишком удивил?

Джордж сглотнул набежавшую в рот слюну. Наконец-то появилась возможность и ему кое-что сказать.

— Вы спятили?.. Вы пригласили меня сюда, чтобы… Да вы…

— Нет-нет, я сотрудник российской спецслужбы. Но вы ведь вряд ли захотите проверить это?

Перриш находился в состоянии анабиоза. Он ожидал чего угодно — и оказался прав, получив нацизм в вопросе. Но он не ожидал, что его будут давить коммерческими проблемами.

Корсби между тем вынул из кармана плаща жестяную коробочку с леденцами, сунул один из них себе в рот, предложил Перришу. Когда тот решительно отказался, уложил коробку на место.

— У вас неделя, чтобы уладить это дело.

— Вы меня вербуете? — хрипло спросил Перриш.

— Не будьте идиотом. Я вас всего лишь шантажирую.

— Вы… разводите коммерческие темы, будучи сотрудником разведки?..

— Господи боже, вас это волнует? Если вас это волнует, я покажу фото, где вы с негритянкой, вашему послу. Заставлять чернокожих делать белому минет — это можно делать, будучи сотрудником разведки?

Перриш был потрясен:

— Что я должен сделать?

— Вам пора на пенсию. При оперативном контакте вы либо не слышите, что вам говорит контрагент, либо не запоминаете. Еще раз повторить?

— Не надо, я понял…

Корсби спокойно почесал мочку уха и обратил к помощнику посла США выразительный взгляд.

— Мистер Перриш, почему вы ведете себя так странно? По пути в Базель вы дважды выходили из поезда вместе с багажом. В Маншателе и Ольтене. Отрывались непонятно от кого, скрывались со своим чемоданом в подворотнях, оказались на набережной, зашли в кегельбан, и только после того как решили, что за вами не следят, прошли в центральную библиотеку Ольтена. Там просидели два часа, беспрестанно поглядывая на часы, кажется, «Лонгинес». Дождавшись вечернего поезда на Базель, сдали библиотекарю «Фауста» Гете пятнадцатого года издания — наиболее яркий, на мой взгляд, перевод на английский Джексона. И после этого вы будете укорять меня в том, что я не соответствую должности разведчика? Для того чтобы завербовать вас в качестве двойного агента, мне понадобились лишь три проститутки и хороший фотограф. Вам же, чтобы выбраться из дерьма, нужно всего лишь пару раз дать в бубен братцу своей жены. Не слишком дорогая цена за предательство, не так ли?

— Я никого не предавал.

— Это вы и скажете, когда на стол Майкла Хейдена лягут фотографии, на которых вы празднуете годовщину Базеля?

Услышав имя директора ЦРУ, Перриш чуть побледнел.

— Вы потеряли в Швейцарии чувство собственной опасности. Когда разведчик перестает бояться за себя, он проигрывает, не успев начать игру. Вас, Джордж Перриш, или как вас там, подвели швейцарские часы, тикающие здесь на каждом углу. Их размеренный марш сгубил в вас остроту восприятия. Тик. Так. Тик. Так. Когда между «тик» и «так» теряется связь, жизнь останавливается. И для вас она остановилась.

Корсби поднялся и поправил отвороты плаща.

— Мы встретимся здесь завтра в одиннадцать часов. Не ставьте меня в затруднительное положение самоубийством или еще какой-нибудь, аналогичной этому, глупостью. Мне кажется, что лучше уж вам встретить жену с цветами в руках здесь, в четверг, нежели ей с цветами проводить вас в воскресенье.

Он не спеша удалился, по пути потрепал за щеку юркого пятилетнего малыша, забежавшего ему под ноги. Перриш остался на лавке. Сидел он еще с час. Перебирал в голове возможные варианты, спорил с самим собой, но в конце концов решил, что лучшего варианта для разрешения нагрянувшей проблемы, чем завтрашняя встреча, не найти…

— …У вас тоже есть пять минут, мистер Перриш.

— Вы куда-то торопитесь?

— Это вы торопитесь. Ваш поезд в Берн отходит через тридцать восемь минут, места в нем ваш помощник уже забронировал. Учитывая, что вам нужно встретиться с ним на вокзале, куда вы отправитесь сразу после встречи со мной, оказаться в вагоне, заказать кофе… Пять минут плюс двадцать восемь минут — тридцать три минуты. Значит, на разговор со мной вы планируете потратить не более пяти минут, минута из которых сейчас уже заканчивается. Вы принесли ответ, а не предложение подождать — делаю я вывод. Итак, я вас слушаю.

— Я решу эту проблему. И выполню ваше требование. Кто стоит за текстильной продукцией, готовящейся войти на рынок США?

— Если бы вы не задали сейчас этот вопрос, я бы вам не поверил. — Корсби вынул из пачки сигарету. — Его зовут Артур Чуев. Президент компании «Алгоритм». Первая партия продукции приблизится к таможенной границе Соединенных Штатов через несколько месяцев.

Перриш, уже находящийся в своем обычном состоянии добродушного помощника посла, кивнул:

— У него не будет проблем. Негативы!

— Негативы вот, заберите, — и Корсби вынул из кармана флэш-карту. — Копий нет.

— Не боитесь, что теперь я откажусь.

— Ну, если для вас выгоднее, чтобы на стол Хейдена легли фото не с девками, а нашей с вами встречи во время кормления уток, тогда, пожалуйста.

Перриш поиграл желваками.

— Я пошутил.

— А я нет.

Русский развернулся и ушел не попрощавшись.

Глава 13

В Москве распогодилось. Солнечные лучи слизали с асфальта лужи, и стало сухо еще до девяти утра. Город жил в том состоянии, когда влажность, холодя рубашки, уже не заставляет передергивать плечами, а зной еще не дошел до своего апогея. Когда человек выходит в такое утро из дома, он желает, чтобы оно растянулось на весь день.

С середины месяца Рита стала вести странный образ жизни. Арт обратил внимание на едва заметные, но все-таки перемены в ее поведении. Она стала замкнутой, неохотно садилась перед телевизором, когда передавали матч со «Спартаком», хотя еще месяц назад она орала громче мужа. В ней вдруг обнаружилась охота причащаться у экрана во время демонстрации мыльного мусора. Арт с непониманием наблюдал за тем, как его жена, текстильный агрессор и жесткая женщина, обкладывалась тарелками по определению с несовместимой едой, но ее это, кажется, не смущало. Вчера умяла банку вареной сгущенки. Потом наелась ананасовых колец и запила чаем с мелиссой. И ничего.

Поняв, что нужно дать ей передохнуть, что Рита переживает не лучшие дни, Артур управлялся с делами один. Вечерами он возвращался совершенно измочаленный, и тут же становился объектом чрезмерной внимательности Риты. Нет, она уже не набрасывалась на него ночами, как изголодавшаяся по любви львица. Перешагнув сорокалетний рубеж, Рита стала еще более требовательна в доказательствах любви. Это был тот период, когда женщина словно сходит с ума. Распробовав в полной мере все нюансы сексуальных отношений, умудренные жизнью женщины пышут любовью как в первые дни знакомства, но это уже любовь, видавшая виды. Любовь совершенства — сколько о ней писано в романах, но ни один из них не в силах нарисовать образ влюбленной сорокалетней женщины…

А Рита взяла и замкнулась. Словно пресытившись впечатлениями юности, исчерпав их до дна, она успокоилась и предалась тем самым целомудренным утехам, которым предаются те многие, кто любовь не испил и с этим смирился. Рита же выглядела вполне удовлетворенной.

Почувствовав перемены, Арт насторожился. Контракт с Гордоном набирал обороты, сделка гарантировала необычный даже по меркам международного договора доход, и не хватало, чтобы именно сейчас Рита и послала жизнь к чертовой матери.

Зайдя однажды вечером в комнату, где она смотрела очередную дрянь, он обнаружил ее, сидящую в кресле в слезах. На экране светилась какая-то аргентинская рожа с размазанной по этой роже тушью, и эта страшная картинка заставила Чуева дернуть плечами. Еще в больший ужас он пришел, когда заметил, что Рита тоже плачет и рот ее до отказа набит квашеной капустой. Она брала ее руками прямо из суповой тарелки, и капусты на той тарелке было еще столько, что ею можно было накормить бригаду каменщиков.

— Черт знает что происходит, — сквозь зубы зло процедил Арт, шагая в кабинет. Перемены сказались на нем не самым лучшим образом. Он перестал спать, потерял аппетит и стал несдержан. Итогом этих коллизий стало увольнение пяти сотрудников в течение пяти дней, при этом последние двое были начальниками отделов, проработавшими на текстильных предприятиях более тридцати лет. Сразу после увольнения они мгновенно устроились к конкурентам «Алгоритма», но, поскольку конкурентами они были лишь формальными, Арта это ничуть не расстроило. Его больше тревожило состояние жены. — Люди уходят, а она сидит, капусту жует…

Утром он направился к семейному психологу. Герман Маркович Страх контролировал состояние их семейных уз на протяжении последних тринадцати лет. Человеком он был кротким, и если уж связывать фамилию с фактом, то только в том контексте, что, вероятно, Герман Маркович был пуглив до чертиков. Однако на самом деле он никого не боялся и сам никого не пугал. Это был настолько равнодушный к социальным и физиологическим коллизиям человек, что глядя на него можно было подумать: «Вот он. Вот человек, которому по херу беспокойство за то, что три четверти жизни прожито и что „Нога“ арестовала счета Минфина».

Старый добрый еврей Маркович разбирался в хитросплетениях человеческих душ, как заядлый ткач. Десять лет назад ему было предложено растерять всех своих клиентов и организовать опеку лишь над семейным блоком Чуевых. Он согласился, но, как и всякий старый добрый еврей, просьбу выполнил, видимо, не до конца. Но претензий к тому, что деньги перечисляются, а договор не соблюдается, Арт не выставлял. В адрес старика невозможно было послать ни одной рекламации. Не было еще случая, чтобы он не появлялся сразу, едва в этом чувствовалась необходимость.

Еще одним тонким моментом было появление у него в кабинете Риты и Арта по раздельности. Каждый, соблюдая все правила конспирации, прибывал к старику хотя бы раз в месяц, но один. Потом они появлялись вместе, и сразу после этого то Арт, то Рита, приплачивая сверх тарифа, набивались в гости. Страх молчал, как немой, когда его спрашивали о дополнительных визитах — а Арт это подозревал, поскольку сам бывал ходок к Страху еще тот, — и был мил и чуток, когда о визитах не спрашивали. Страх умел хранить чужие тайны. Он уважал чужие тайны. Он получал деньги за хранение чужих тайн, и в то же время оставался мастером своего дела.

Говорят, что нельзя быть узким специалистом, чтобы не быть полным идиотом в широком смысле, но это к Страху, кажется, не относилось.

Через полтора часа после выхода из дома в Марьине Арт входил в подъезд дома на Мясницкой. Вопреки его распоряжению охрана все-таки преследовала его. Сев вместо джипа «Мерседес» в седан «Мерседес», начальник охраны Куртаков посчитал конспиративные мероприятия завершенными. Открыв дверь в подъезд психотерапевта, Арт повернулся и показал замершему в ожидании пятисотому «мерину» средний палец. Никто из пассажиров не отреагировал, и президент «Алгоритма» с досадой захлопнул за собой дверь.

Охрана сопровождала его везде, всегда и вопреки его же распоряжениям. Арт знал, что это проделки Риты. Она не ревновала, нет, он знал это наверняка, — она боялась, что он наломает дров. За два последних месяца Арт стал вспыльчив, принялся вдруг менять привычки. Все это прямо указывало на то, что мужчина вступил в свой самый опасный возраст — подведение итогов сорока лет прожитой жизни. В этот период мужчина наиболее уязвим. Он словно детский организм, лишенный иммунитета в период эпидемии гриппа. Риск обнищать, получить пулю или забраться на чужую бабу в этот период увеличивается вдесятеро, и Рита велела следовать за мужем по пятам. Начальник охраны и двое крепышей из его свиты не отрывались от президента «Алгоритма» более чем на пятьдесят метров. Сомнительное охранение, но все-таки оно было… Справедливости ради нужно заметить, что охрана не поверила Рите ни одной тайны мужа. А поскольку она постоянно думала не о бабе, а о пуле, отсутствие подробной информации при живом муже ее вполне устраивало.

Рита не выглядела параноидальной шизичкой. Мысли о пуле не возникали на пустом месте. Внимание к одному из самых богатых людей Москвы росло вместе с укреплением позиций «Алгоритма» на внутреннем и внешнем рынках — быстро. После заключения контракта с Гордоном Рита почувствовала, как Арт напрягся. Он говорил быстрее, чем обычно, однако прежних задорных ноток в его голосе уже не ощущалось. С ней на работе и дома разговаривал бизнесмен. Рита не знала, она не могла знать, что удачная сделка с американской компанией привнесет в их жизнь изменения, но она боялась за мужа…

Когда бы Арт ни входил в дом Страха, он всегда обращал внимание на то, какую роль отводит доктор своему внешнему виду. Его можно было посетить в обед, вечером, ночью — квартира была его рабочим местом, — и Страх всегда впускал, невидимый, говорил всегда трезвым и ясным голосом: «Минуточку!» — и словно испарялся из прихожей. Иногда Арту казалось, что дверь открывает невидимая длань Страха и что он куда более всемогущ, чем кажется на самом деле.

Отутюженные брюки, свежая сорочка, галстук без зажима и — неизменный запах, исходящий от Германа Марковича: запах хвойного мыла. Он был так отчетлив, что Арту казалось: когда-нибудь кто-то из его подпольных клиентов не выдержит и повесит на него какой-нибудь шар или на худой конец ключи от машины. Одни ключи уже повесил сам Артур — доктор ездил по столице на выбранном им же в салоне на Ленинградском «Ауди».

— Вы плохо выглядите, Артур.

Это было похоже на правду. Страх никогда не лебезил перед клиентом, стараясь быть похожим на ясновидящую, обещающую скорый брак и долгих лет жизни.

— Зачем бы мне понадобилось ехать к вам, если бы я выглядел хорошо?

— Тоже правильно. С другой стороны, как мне кажется, ваш вид — последствия надумок, чем обстоятельств.

Не разуваясь — здесь это не было принято, Арт миновал покои доктора и вошел в большую просторную комнату, мебели в которой было столько, сколько необходимо для разговора. Кресло, еще одно кресло, диван, столик и два фикуса, сторожащие окно. В этой комнате Арт не отвлекался на мелочи, заставляющие думать о постороннем. Думать о чем-то другом, помимо своих проблем, в такой комнате невозможно. И колер стен выбран идеально — светло-кремовый, если не приглядываться — белый.

— Что-то дома?

— Рита приезжала?

— Вы же знаете, что я вам этого не скажу.

— Значит, приезжала. Сколько вы зарабатываете на нас, док?

— Этого я вам тоже не скажу.

— А что скажете?

— Что вам пора применять препараты с терапевтическим действием.

Арт закусил губу и растер пальцами лоб. Он не знал, зачем пришел. По всему выходило, что говорить должна Рита, которой здесь как раз и не было. Но куда еще идти и что делать? С родственниками советоваться? Ха… Тетка наконец-то умерла. Арт впервые увидел ее в гробу. Живи она чуть ближе к Москве, он ни за что не встретился бы с Ритой. За то и был благодарен тетке, отправившейся на тот свет. Его отец умер год назад, мама — Арт уже трижды отмечал дату ее ухода. Они любили друг друга какой-то ненормальной любовью не могущих насладиться друг другом людей. От них Арт, наверное, и перенял привычку любить самозабвенно. Когда ушла мама, отец долго не протянул. Он лишился того, что поддерживало его всю жизнь. С вырезанным легким жить можно. С одной почкой — можно. Но случается так, что при всех органах жить дальше просто не имеет смысла. Каждый ждет от жизни лучшего. Лучшее в жизни Артурова отца состоялось, и когда оно ушло, стерлась привычка жить. Сорвав джекпот, дальше не играют.

— С Ритой что-то происходит, — это лучшее, что он мог придумать.

Страх развел руки и с недвижимым лицом снова сцепил пальцы.

— Это все, чем вы можете мне помочь?

Герман Маркович услышал в голосе клиента досаду. Да, он знал, что с Ритой что-то происходит. Он даже знал, что именно. Странно ему было только, что у Арта это вызывает досаду.

— Вас чем-то не устраивает поведение Риты?

— Да. Меня не устраивает. Она никогда не вела себя так. Можно я закурю? Спасибо. Она словно онемела.

Страх поднялся из кресла — делал это он всегда так, чтобы не вспугнуть клиента. Иногда подъем со стула может привести человека в нестабильное состояние. Не Арта, конечно. Его вспугнуло бы разве внезапное появление в руках Страха ружья.

— Женщины любят меняться и создавать новые образы.

— Этот образ мне не нравится! — запротестовал Арт.

— Артур, вы должны понимать свою жену. Онемела… Мы, мужчины, отличаемся от наших женщин тем, что они способны измениться до неузнаваемости по собственному желанию и по воле обоснованных причин, а мы всякий раз это желание отвергаем и воле обоснованных причин всячески сопротивляемся. Происходит конфликт между природой и нами. И мы-то, конечно, уверены, что возьмем верх. — Страх прошел мимо Арта, качнув в помещении воздух с хвойным ароматом, и встал за его спиной. — Женщины благоразумны. Они естеству космоса не сопротивляются. Как правильно себя вести в том или ином случае — они знают всегда. Не всегда могут объяснить это, но в выборе не ошибаются. Меж ними и природой отсутствует противоречие, существующее меж природой и нами, мужчинами… — Страх выбрался из засады и проплыл мимо кресла к фикусам. — …Они дружат с природой, ибо только природа их не обманывает. В женщину заложен код подчинения правильной жизни.

Дослушав, Арт вытянул ноги. В Риту заложен код. Своим поведением она не противоречит законам природы. Она поступает правильно. Следовательно, неправильно поступает он — элементарная выборка умозаключений, которая придет в голову любому человеку, изучавшему формальную логику.

— И в чем же я не прав?

— Рита перестала думать о вас и о себе.

— Это замечательно. Быть может, вы тогда еще крепче укрепите мою мысль о вашем всемогуществе, сообщив, о чем же сейчас думает Рита?

Страх занес лейку над кадкой, подержал ее в воздухе и, не проронив и капли воды, поставил лейку снова на подоконник.

Развернувшись, он направился к Арту с таким видом, словно только что услышал новость о переносе Стены Плача в Бейрут.

— Вы не знаете о беременности своей жены?

Бывает так, что живешь размеренно, дни сменяют друг друга в бесконечной череде, по приходе их разбираешься с проблемами, разрешая их и забывая, как забывается вчерашний дождь, но вдруг нахлынет что-то издалека, из прошлого, и переживаешь минувшее сначала, как если бы это было уже не пройденное и пережитое, а появившееся поутру в свежем, девственном виде…

Рука Арта дрогнула и соскочила с подлокотника кресла.

Изумление Страха было столь велико, что он даже не успел испугаться последствиям этой фразы. Он был ошарашен, и ни сейчас, ни потом не сообразил, что, быть может, если и есть что-то, что Рита Чуева хотела скрыть от мужа всеми силами, так это свою двухмесячную беременность.

— Рита беременна?

Арт был близок к инсульту, но вряд ли отдавал себе отчет в этом. Он не знал признаков инсульта, но они были налицо. У него перехватило дыхание и стальным обручем перехватило сердце. Кровь хлынула вверх, и в голове скопилось ее столько, что в ушах раздался звук, похожий на мерный стон огромного комара. Мир поплыл перед его глазами и чуть задрожал, как если бы он смотрел по телевизору видео, снятое на камеру руками новичка.

— Черт возьми! — занервничал психотерапевт Страх. — Черт вас возьми обоих! У меня даже очки запотели, господин Чуев!..

Если бы Страх снова принялся вести свою усыпляющую беседу, Арт непременно бы вырубился. Журчание ручейка слов Страха и до этого склоняло его к депрессии, сейчас же оно могло спровоцировать потерю сознания.

— Она не говорила вам?

Арт облизнул губы, они в одно мгновение пересохли и покрылись какими-то трещинами. Он то брался за подлокотник кресла, то теребил лацканы пиджака, то подносил руки к лицу. Он понимал, что нужно как-то выглядеть, но не мог заставить себя придать себе какой-то вид. Любое движение не имело смысла и казалось ненужным.

— Почему же, говорила… Просто мне показалось, что она говорила: кажется, я беременна… вопреки всему…

Страх, услышав что-то знакомое из проблем своих клиентов, тут же пришел в себя. Откинувшись назад, он сцепил руки на животе и посмотрел на Арта удовлетворенным взглядом. Старый пес почувствовал запах течки.

— Артур, женщина не может произнести такую фразу: «Кажется, я беременна вопреки всему». — Оценив ситуацию и наклонившись, Страх вынул из столовой тумбы бутылку коньяка и две рюмки. — В состоянии сомнения по данному факту они не склонны к употреблению непроизводных предлогов. Едва заподозрив неладное… в смысле… простите, — ладное, они тут же превращаются в практикующих лаборантов. Они не будут заниматься демагогией, им нужно тотчас опытным путем найти ответ на вопрос. И если женщина пришла к психотерапевту и сказала, что понесла, значит, так оно и есть. Безо всяких там «кажется».

— Так значит, она все-таки приходила?

— Ну, приходила. Теперь что, пошлете-таки меня на хрен?

Арт в изнеможении развалился в кресле. Сокрушительная новость до сих пор держала его в напряжении.

— Я думал, с беременностью идут в женскую консультацию, а не к психотерапевтам. Или вы уже и анализы принимаете, Герман Маркович?

— На учете в женской консультации Маргарита стоит уже две недели. Ко мне же она пришла в связи с известным вам обоим фактом из ее биографии. И я не хотел бы дальше говорить на эту тему, Артур.

— Я понимаю… Последствия ошибочной любви…

Страх, сразу после своей фразы уже поздравивший клиента с новостью, и уже почти донесший рюмку до рта, так и остался стоять с открытым ртом. Но все-таки выпил, однако рюмку на стол не поставил.

— Как вы можете так говорить, Артур?.. — за разочарованием он даже не заметил, что выпил коньяк, а не воду.

— О чем вы?

Страх сел в кресло и, перебирая ногами по паркету, докатился до стола.

— Что это такое — «ошибочная любовь»? Вы иронизируете? Хотел бы я ошибиться…

Арт вскинул на доктора красные глаза и рванул на шее воротник рубашки.

— Нет, что вы. Я не иронизирую. Я смиряюсь с проблемой. Я уже давно смирился. Ну, подумаешь… переспала! Минутное увлечение, ничего не значащее для нашей любви!

За окном цвел прекрасный день. Перебирая листвой, словно банкнотами, ростовщики-клены издевались над прохожими. Где-то на Поварской, чернея рядом с Верховным судом, спал вяз, видевший Наполеона. Ему уже настолько осточертели москвичи, гости столицы и свисающие со стен напротив флаги консульств, что он с удовольствием бы подох. Но господь двести пятьдесят лет назад дал ему жизнь и сказал: «Случится апокалипсис, но ты будешь стоять. Я так решил. По обстоятельствам, а не со зла. Истинно тебе говорю». И вяз стоял, ростовщики-клены шуршали, а Арт сидел и говорил анаколуфом:

— Душу вынула… простил… а сейчас молчит, что… заслужил ли я?!

— За что вы ее простили?

Арт не хотел об этом больше говорить. Выбравшись из кресла, он забрал со столика ключи от машины.

— Мы еще не…

— Довольно с меня. Можете продолжить психологические душевные погружения с моей женой. Гонорар ваш от этого не изменится.

— Кажется, вы не понимаете… — Страх встревожился. — Вам следует остаться. Боже правый, вы и тут в неведении! Сколько же еще секретов хранит от вас ваша жена?

Не слыша ни единого слова из сказанного, Арт пересек комнату, вышел в прихожую и, покинув ее, прикрыл за собой дверь.

На улице он сел в машину с твердым намерением потратить несколько часов на выпивку. Еще не включив двигатель, он вынул трубку и попросил управляющего компании взять все проблемы на себя.

«Вторая партия шелка и твида уже вошла в пограничные воды США», — на прощание сообщил тот боссу.

Следом за авто Арта покатился «Мерседес». А еще спустя мгновение с парковки соседнего дома выехал серый «Фольксваген», и его водитель направил машину в ту же сторону. Меньше всего ему хотелось попадаться на глаза тем, что сидели в «Мерседесе», поэтому он пропустил вперед красный «Ауди-ТТ» и белый «Кайен».

Москва — единственный в России город, где на светофорах водители выходят на улицу покурить и поделиться проблемами инжекторов.

Пробка — огромный тромб, тормозящий жизнь города. Сколько бы свиданий состоялось, сколько бы идей было доведено до совершенства, сколько бы людей продолжало жить, если бы не пробки.

Арт бросил машину на Рождественской, даже оставив в ней ключи зажигания. Ее не увезет эвакуатор, ее не угонят, а если кто ее ударит по обстоятельствам, а не со зла, то и это не беда. Рядом сидят в «Мерседесе» и накликают на хозяина неприятности трое здоровенных мужиков.

Странное дело. Когда Арт ездил без охраны, он по Москве ходил спокойно, не оглядываясь. Едва Рита окружила его головорезами, он стал спешить, как параноик.

Воспоминание о Рите заставило Арта поторопиться.

— Столик и бутылку «Джи энд Би», — приказал он ожидавшему на входе клиентов администратору ресторана.

— Из покушать?

— На ваше усмотрение.

— Понимаю, — едва слышно сказал тот и куда-то пропал.

Ребенок. У него будет ребенок? У него будет сын?

Арт охватил голову руками, и волосы, освобожденные от оков прически, свалились ему на щеки. Он вспомнил каждую ночь из тех безумных, когда он хотел переехать из Марьина, чтобы дать жизнь новым Арту и Рите. Это помогло бы увидеть своего сына. И тогда он приходил бы к своим более счастливым двойникам в гости и играл с малышом. Он вспомнил каждую ночь. И сейчас вдруг все изменилось.

У него может быть сын. Верилось в это почему-то с трудом.

Слишком просто уж все было. Раз — забеременела, два — и через девять месяцев… нет, через семь уже…

…родился ребенок.

Ребенок, которого он ждал двадцать лет без того малого срока, когда юношеский задор и жажда секса отвергает сам факт взаимосвязи секса и потомства, он ждал своего срока.

Глава 14

В кабинете президента царила убогая пустота. Как в клетке льва, который отказывается выходить к публике. Стол, два стула, полупустой книжный стеллаж в огромном помещении подводили Киллера к воспоминаниям об огромной клетке, в которой вразброс застыли облизанное до состояния лакированного блеска дерево, валун для дремоты после приема говядины и коряга, имитирующая джунгли. Все очень сарайно на вид и вызывает жалость ко льву. Этот кабинет был похож на ту клетку. На полках стеллажа сиротливо жались друг к другу несколько аляповатого вида брошюр, на корешке одной из которых белыми буквами по красному фону было написано: «Бухгалтерский отчет», а на корешке второй — «Речи известных русских юристов». Киллер уже давно сообразил, что его приняли не в кабинете президента, но не придавал этому значения. Но, слушая заказчика, он зачем-то пытался выяснить — юриста отсюда прогнали, чтоб не мешал, или бухгалтера. Если бы на первой книжице было написано: «Юридический отчет» или на второй — «Речи известных русских бухгалтеров», все стало бы на свои места. А так было совершенно непонятно, чем занимается человек, который здесь за хозяина.

Пробыв в кабинете около минуты, гость дождался хозяина. Им оказался высокого роста мужчина лет шестидесяти, чуть обрюзгший, с залысинами. Уже с порога он начал нервничать и потирать руки, словно намыливал их. Ходил он чуть пригибаясь, словно ожидал удара по затылку. Если бы не запах дорогого парфюма и живой взгляд, да если бы снять с него приличный костюм, гость мог запросто принять своего визави за начальника отдела какого-нибудь невыдающегося НИИ.

— У меня, к сожалению, нет его фотокарточки. — Именно с этих слов начал мужчина, представившись президентом компании. — Но у меня есть название компании — «Алгоритм». Прибыв в офис, вы без труда выясните, кто президент. Это и есть ваш объект.

— Объект? — Оторвавшись от зоологических размышлений, Киллер поднял бровь.

— Кажется, так у вас называют жертву? — спросил президент.

— У нас? — Киллер поднял вторую бровь.

— Ну, у киллеров.

— Вы полагаете, что существует некая компания, сотрудники которой общаются на корпоративном арго и иногда выезжают на убийства?

— Вы меня поняли, — президент, испытывая раздражение, поджал губы и постучал пальцами по столу. — Мне кажется, пятьдесят тысяч достаточная сумма для того, чтобы не пускаться в филологические споры, а просто пойти и застрелить человека.

— Это совсем непросто, — возразил Киллер. Почесав мочку уха, он посмотрел на брошюру «Речи известных русских юристов». — Это очень даже непросто. Обычно, когда кого-то из нас вызывают на работу, ну, в смысле, убить объект, нам хотя бы показывают лицо того, кого нужно застрелить. Я боюсь, нам не избежать филологического спора.

— Я противник филологических диспутов, — отрезал президент.

Киллер, соглашаясь, кивнул.

— Хорошо. Перейдем к практической части беседы. Дело в том, что в городе Москве на сегодняшний день находятся порядка пятнадцати миллионов человек. И, если я сейчас введу в поисковик вашего компьютера данные, а это — «Алгоритм», то на выходе получу более десятка компаний. В каждой из них есть президент. Как прикажете поступить, даже с учетом того, что пятьдесят тысяч долларов сумма действительно немалая?

— Я вам дам адрес. Боже мой, мне рекомендовали вас как тонкого психолога, мне сказали, что вы — могила… Я дам вам адрес. Там находится только один «Алгоритм», и руководит им только один президент. Этого достаточно?

— Как вы хотите, чтобы он умер? Быть может, есть какие-то пожелания?

— Боже мой, какая мне разница, как он умрет?! — опешил президент. — Вы что, псих?

— Нет, просто некоторые просят вбить гвоздь в ухо, язык отрезать или пиковый туз на труп положить. Одна дама, не буду называть ее имени, попросила вставить своему мужу после смерти горящую свечку в задницу. К сожалению, я не смог выполнить этот заказ в точности.

— Он… избежал кары?

— Нет, просто она просила вставить после смерти, но обстоятельства сложились таким образом, что…

Президент взмахнул руками.

— Не надо. Не надо свечей! Не нужно класть на труп никакого туза. Боже мой… — Президент облизал губы и передернул плечами. — Вы все это серьезно?

— Какие уж тут могут быть шутки.

Президент засуетился. На улице было так хорошо, с утра распогодилось; ветерок холодит, солнце греет, — а приходится сидеть в каземате и потеть от неожиданных вопросов.

— У меня есть к вам просьба особенного характера, но со свечками она не связана. Я хочу, чтобы тот человек, о котором мы говорим, умер, — толстячок облизал губы, боясь удивления собеседника, — через полгода, а не сейчас.

— А говорите — я псих, — равнодушно заметил Киллер.

Президент решил сойти с неровной тропки, уведшей в дебри ненужной болтовни, и вернулся на прямую дорогу, — с того, с чего начал.

— Мне сказали, что вы не беретесь за работу, пока не узнаете подоплеку заказа. Я рискнул выяснить, но вы оставили мой вопрос без внимания… Я повторю его, если позволите… — Президент хрустнул пальцами и внезапно предложил Киллеру виски. Тот так же быстро отказался. Покачав головой, словно высказывая уважение к людям, не пьющим на работе, он заговорил: — Вы, когда убиваете, руководствуетесь какими-то нравственными критериями? Я имею в виду — ваша рука не дрогнет, если только вы не уверены, что убиваете, скажем, негодяя?

— Я думал вы противник филологических диспутов.

— Тут больше морального, чем филологического… Если вы не поднимаете руки на, предположим, честного человека, то… Вы меня понимаете?

Киллер уже давно все понял, просто ему очень не нравился заказчик. Его он бы убил прямо сейчас, причем совершенно бесплатно.

— Я не берусь за работу, если смерти ожидает женщина или ребенок.

— Этим список исчерпывается?

— Решительным образом.

Президент вздохнул. Он впервые в жизни разговаривал с наемным убийцей, и в этот первый раз он не хотел выглядеть мерзавцем. Просто деловой разговор. Сделка равноценных партнеров ценою в пятьдесят тысяч. Он нервничал, тотчас забывал о том, что говорил только что, и потому ему казалось, что держится он неплохо. Он то и дело поглядывал на тонкие кисти Киллера, на его длинные пальцы и пытался уверить себя в том, что работа его ювелирная, тонкая, музыкальная, можно сказать, — а волосатые пакши с пальцами, похожими на сардельки, бывают только у тюремных палачей.

— Итак, почему я должен убить?..

Президент так стиснул кулаки, что суставы хрустнули.

— Я… я ненавижу его.

— Видимо, есть причина так сильно ненавидеть?

Мужчина вскочил, едва не уронив стул, и стал ходить по кабинету от стены к стене.

— Как-то все неестественно… Почему я должен объясняться… Оправдываться, доказывать… Впрочем, ерунда это все. Будь по-вашему. — Решительно приблизившись к столу, он оперся на него, и лицо его оказалось в нескольких сантиметрах от лица гостя. — Я ненавижу его.

— Это я уже слышал.

— Много лет назад, так много, что рассказ о том, как я прожил их, чего лишился и что испытал, будет тускл по сравнению с тем, что я действительно пережил и испытал, этот человек изменил мою жизнь. Я помог ему. Он отплатил предательством. Я имел все. Он лишил меня доступа к этому. Этого достаточно?

Киллер поднялся и поправил лацканы пиджака.

— Вы не президент этой компании, верно?

Мужчина не ответил. Оторвавшись от столешницы, он отступил к креслу и сел. Что это было? Доказательство обратного?

— Почему вы так решили?

— Потому что вы боитесь. На вас костюм за тысячу долларов, а вы восседаете в офисном кресле ценою в семьдесят долларов. Вы направились к окну, а окна там нет. Это не ваш кабинет. Вы здесь вообще впервые. Я вошел в это помещение раньше, чем когда-либо входили вы. Все это означает, что вы лжете. Лжете в малом, значит, мне есть что ожидать в большом, поскольку речь идет о лишении человека жизни. — Шагнув вперед, Киллер с точностью до наоборот изменил ситуацию. Теперь он был сверху. — Если ваш обман повредит мне, я вас сотру. Не в порошок, как говорилось встарь, а в полном смысле этого слова. Сотру с лица Земли. У вас еще есть время, чтобы сказать мне что-то.

— Вы будете работать?

Прищурившись, Киллер внимательно и долго смотрел на лжепрезидента, а потом выпрямился.

— Конечно. Мой лицевой счет вам известен. Сегодня вы перечислите мне половину суммы. Когда деньги поступят на счет, у меня будет неделя, чтобы выполнить ваш заказ. Прощайте.

Увидев перед собой руку, Киллер едва заметно поморщился. Не шелохнулся, лишь спросил:

— В самом начале разговора вы сказали, что ликвидация должна произойти через полгода. Это в моей практике впервые… Обычно убивают для того, чтобы избежать опасности.

— Мне не угрожает опасность. Я вам предельно ясно объяснил: ненавижу.

— Хотите пропитаться ненавистью еще сто восемьдесят дней? Чтобы это чувство уже никогда не улетучилось? — Киллер посмотрел на заказчика, как на больного.

— Да, если вам угодно.

— Видимо, мне не стоит спрашивать почему?

— Вы что, председатель райсуда? Не слишком ли вы любознательны для наемника? — Мужчина насторожился так, что даже втянул живот и мешки под глазами его потемнели.

Киллер улыбнулся и потрогал клиента за плечо.

— Я проверяю, не вы ли из райсуда.

Пожилой обмяк. Морщины на лице стали менее глубоки.

— С ума с вами сойдешь.

— Да, это не билет в кино купить, правда?.. Прощайте.

Проводив Киллера до порога, мужчина похвалил себя за осторожность. Было бы глупостью встречаться на улице или в машине. Он поступил необычно: пригласил киллера в чужую компанию, где не знал ни одного человека. За день до встречи он нашел такую в Москве. Фирма по продаже кондиционеров разваливалась по швам. Текучка, отсутствие контроля за кадрами, полная неразбериха. Множество пустых кабинетов. Все куда-то откуда-то бегут, галдят. Никому ни до кого нет дела. Идеальная обстановка.

Он пригласил киллера в чужую компанию, как в свою. Разделся в гардеробе, потом убедился в том, что кабинет занят и гость сел на стул, и вошел.

Если бы кто-то вошел, он представился бы арендатором части здания. Да вряд ли кто вошел бы — кабинет выглядел брошенным не менее недели назад. Вокруг было множество помещений с окнами, кому бы понадобилось забираться в этот каземат?

Итак, он сделал дело. Случись что, киллер знает сюда дорогу, но он не найдет его здесь. Но, сука, какой проницательный…

Впрочем, таким его ему и рекомендовали. Мужчина оделся и вышел. Минувшие годы заставили его быть осмотрительным. Он около получаса стоял, высматривая на улице знакомое лицо. Когда убедился в том, что выход безопасен, вышел и быстро спустился в метро.

В банке в Капотне он перевел двадцать пять тысяч долларов, сверяясь с бумажкой, полученной от киллера, и только после этого вернулся в квартирку на Мусы Джалиля. Он очень устал. Но усталость эта была сродни ощущениям после секса, о котором теперь он мог только мечтать.

— Сдохнешь ведь, гад… Тогда сочтемся.

Успокоившись, он поднялся с дивана, на кухне на треть наполнил водкой стакан, с удовольствием выпил и поднял с чистого, скромного кухонного стола телефонную трубку.

Вообще, вся квартира его отличалась непомерной скромностью. На кухне, где он нажимал кнопки на трубке, висели на стене два шкафа — один в углу, второй — над жестяной раковиной. Стены туалета, совмещенного с ванной, были выкрашены в кремовый цвет. В комнате стол, диван, два кресла, небольшой старенький телевизор японской сборки, когда еще существовали телевизоры, собираемые руками японцев, стол в углу, стул — за ним, а на столе — монитор компьютера. Сама «машина», копия правительственного ноутбука, лежала рядом.

— Русалочка?.. — прохрипел он голосом, приглушенным только что выпитой водкой. — Я хотел бы сделать заказ. Двух. Самые молоденькие, какие есть… Одна блондинка, вторая брюнетка… Размер груди значения не имеет… Рот, рот меня интересует… Чтобы были кончеными блядями, понятно? Чтобы даже Пизанскую башню могли выпрямить, ясно?.. Сумма значения тоже не имеет…

Свинтив с авторучки колпачок, он сел за стол и дотянулся до шнура соединения. Вставил штекер в освободившееся от колпачка гнездо и включил ноутбук.

Через минуту он рассматривал фотографии человека, с которым расстался полтора часа назад.

— Верну, сукин сын… Еще как верну. Все пятьдесят. Научили уму-разуму…

Он скопировал изображение в память компьютера и очистил память на авторучке.

Осталось дождаться этих мерзоватых сутенеров с проститутками. Он хотел секса. По-настоящему, чего не бывало с ним уже лет шесть или семь — он уже не помнил. Чтобы девки визжали от боли и вертелись сороками на его твердом, как сталь, ломе.

Спустившись с крыльца офиса, покрытого пылью, Киллер пересек площадь, углубился в сквер и быстро отыскал нужную лавочку. На ней сидел, разглядывая мир сквозь абсолютно черные очки, мужчина лет сорока. Светлый костюм, темная рубашка, волосы средней длины зачесаны назад. Он сидел, держал в руках покетбук с «Дьяволом и Синьоритой Прим» Коэльо, и смотрел, как уже говорилось, перед собой. Очевидно, книжка была прочитана.

Присев рядом с ним, Киллер вынул из кармана диктофон и положил рядом, так, чтобы он оказался между ним и мужчиной.

— Здесь все? — не глядя ни на лавку, ни на Киллера, спросил мужчина.

— До последнего слова.

Мужчина взял диктофон и посмотрел на время записи. Двенадцать минут.

— Он назвал имя, адрес?

— Только адрес. Имени он называть почему-то не стал, хотя я так думаю, что имя это он будет помнить до смерти.

— Почему ты так думаешь?

— Прослушаете запись, поймете.

— Много лишнего наворотил?

— Я? — уточнил Киллер.

— А что, заказчик тоже много лишнего воротил? — покривился в улыбке мужчина.

— Нет, я так… немного. Для достоверности.

Сунув диктофон в карман, мужчина вынул из внутреннего кармана пиджака конверт. Протянул его Киллеру и положил руку ему на колено.

— Послушай меня внимательно. Это очень важно. В конверте, что я тебе дал, две тысячи долларов. У тебя в Москве ни дома, ни жены, ни детей. Ты — отщепенец. Возьми эти деньги и исчезни из столицы навсегда. Я тебе говорю это еще раз, чтобы ты не бросился на радостях в ближайший бар. Сейчас ты поднимешься с этой лавочки и направишься на Ярославский вокзал. Это самый ближайший от этой скамейки вокзал. Там ты сядешь на поезд и уедешь. Если вдруг совершенно случайно, лет через тридцать, я буду прогуливаться по Красной площади с палочкой и неожиданно тебя встречу, через десять минут тебя снова в Москве не станет. Тебя вообще нигде не станет.

— Я же еще час назад сказал, что… — робко начал Киллер, но мужчина его оборвал:

— Я помню, что ты сказал. Я хочу, чтобы ты запомнил, что сказал я. Возьми, в поезде пригодится, — и бросил на колени собеседнику книжку.

Поднявшись с лавочки, Киллер быстро направился к выходу из сквера. Мужчина остался сидеть.

Нет, не так…

Поднявшись с лавочки, мужчина направился к выходу из сквера. Киллер остался сидеть.

Вставив в диктофон шнур с наушником, он нажал на кнопку воспроизведения записи, вставил мини-динамик в ухо и растворился в тени выпустивших листву деревьев. Этих зеленых проростков на ветвях этой весной было так много, что щедрость природы казалась неоправданным расточительством. Пахло свежестью, молодостью и жизнью. Как всегда, перед тем как должно совершиться убийство, следствием которого всегда является смрад.

Глава 15

Позабытое приходит неожиданно, чаще всего не по причине, а случайно. Вернувшись однажды, уже не уходит никогда. Так с ним было всегда. Стоило только Арту вспомнить что-то, из головы это уже не уходило, не покидало его уже никогда.

Видимо, для каждого из событий в жизни человеческой нужно какое-то время для осмысления. Осмысления незаметного, не очерченного натугой. Процесс идет в голове сам собой, без участия основных человеческих чувств, как антивирусная программа, которая обновляется незаметно для человека, работающего за компьютером. Лишь изредка, спустя какое-то время, техника информирует человека о том, что обновления готовы. И уже дело твое, реагировать на этот факт или нет. В большинстве случаев так и происходит. Момент жизни вспоминается, проносится в памяти без чувств и улетает прочь, чтобы быть снова замеченным через годы или не вспомниться вовсе.

Но изредка случается, что ожившие события давно минувших дней, казавшиеся тогда обыденными, вдруг снова врываются в его память и теперь ему становится ясно, что вся жизнь его сегодняшняя и последующая оценивается и будет оцениваться именно через призму тех дней. Понимание приходит неожиданно, и уже не шокирует. Не приводит сердце в трепет, потому что там, в подкорке своей, Арт уже давно во всем разобрался и все решил.

Он заставил себя забыть об обиде, нанесенной ему Ритой, но не мог простить удара с другой стороны. И чем старше он становился, тем сильнее чувствовалась боль. Две минуты пьяного секса с каким-то ублюдком, которого он даже не видел ни разу, — и у Арта нет и никогда не будет детей. Со временем боль сменила облик и превратилась в ненависть. Кто-то потешился с его женой и наказал их, унося с собой неповторимое чувство оргазма, полученного от близости с чужой женщиной. Временами Арту хотелось войти в спальню, и не выходить из нее до тех пор, пока она не назовет имя прелюбодея. Ее он простил. Но разговора с тем, кто залез на Риту, у него еще не было. Быть может, тот все эти годы живет в уверенности, что был прав, когда трахнул на вечеринке красивую телку? Это как же понимать?

Но Арт держался. Забыть и потом вспомнить можно все. Можно простить любимую, но забыть факт измены — можно ли?

И вот теперь, когда он вышел от Страха и накачивался виски без меры и понятий, все словно перевернулось с ног на голову. Арт чувствовал себя одиноко как никогда. Сначала она трахнулась на стороне, а сейчас ей и в голову не может прийти такая простая мысль, как сообщить отцу зародившегося в ней ребенка ожидаемую им годами весть. Она сидит, жует капусту, рыдает над блядскими сериалами с артистками, выбравшимися на экран из порноиндустрии и теперь играющими роли целок, и — молчит.

Действительно, зачем говорить? А может, папа и не он вовсе?

Эта мысль Арта встряхнула так, что горлышко бутыки звякнуло о край рюмки и отскочило в сторону. Глядя на коричневое пятно на белом фоне, он облизал сухие губы.

Об этом следовало догадаться раньше. Он ничего не знает, потому что ему не следует знать. Знать должен — отец!

Арт пил рюмку за рюмкой, и чем дольше он этим занимался, тем стремительней от него удалялась способность не мыслить, а чувствовать.

Как изменилось все в этом мире!

Куда идти за советом?!

К Страху? Да пошел он!.. Он уже давно из психоаналитика превратился в резидента, а его кабинет — в явочную квартиру. У него тайн больше, чем у его клиентов-психов.

В церковь? В церковь?! Стукнув донышком рюмки о стол, Арт вспоминал Рождество. Стоит патриарх Всея Руси Алексий II и служит. Напротив, в облачке ангелков-детей парит Медведев и с ликом архангела слушает. Он кто, Медведев? Апостол? Царь? Президент страны? Иногда казалось, что он вот-вот оборвет Алексия и поправит. Арт смотрел и думал о том, что Алексий освящает поход Медведева во царствование при живом царе. Когда-либо что-то подобное было в истории Руси?

В церковь…

Он уже давно не ходит в церковь. Раньше тоже туда не частил, а сейчас там и вовсе не появляется. Когда возникает нужда, Арт поступает так, как ему посоветовала однажды старушка перед входом в церковь в Коломенском. Она словно ждала, когда он выйдет, и ни к кому не обращалась до тех пор, пока он не вышел из дверей церкви.

«Дом со свечой — та же церковь. Тепли свечу под образом, и будет тебе бог, сынок».

У Арта есть мнение, что церковь в России более не существует, а то, что подается в золотой ризе — не от бога. Осталась вера. Но и раньше так, тоже, кажется, было. Был храм. Потом храм запретили и снесли. Потом построили храм. И в него вошли те, кто пятьюдесятью годами ранее, вернись время назад, с теми же убеждениями, что и сейчас, храм бы снова развалил. Сейчас храм ничем не отличается от «Олимпийского». Разве что интерьер для шоу побогаче будет…

Кажется, он напился.

Человек перед ним появился неожиданно. Но Арт его не заметил бы за своими думами и шумом в голове, если бы тот, подойдя, не заслонил свет. Арт вскинул дерзкий от виски взгляд, и незнакомец тут же ощутил дискомфорт. Каждый его шаг сопровождался охраной бизнесмена, и к тому моменту, когда он собирался открыть рот, он уже лежал лицом на столе, а вырвавшийся из-за преграды свет бара ударил Арту в лицо.

— Он чист, хозяин, — спустя несколько мгновений сообщил человек начальнику службы безопасности. Его лицо выражало два чувства: радость, что, несмотря на все ухищрения хозяина, он все равно готов оказать ему услугу, и вину за непослушание.

— Отпустите его, — сказал Арт, разглядывая возвышающихся над согбенным незнакомцем двоих охранников.

Разогнувшись, мужчина размял запястья.

— Однако же, — пробормотал он.

— А то, — ответил Арт.

— Я могу присесть?

— Что вам нужно?

— Откуда взялись ваши шреки? Их же здесь не было?

— Лучше скажите, что вам нужно.

Незнакомец осторожно присел на стул, а Арт махнул рукой тотчас появившемуся охраннику: «Убирайся!» Откуда они один вслед за другим появлялись, Арт и сам не знал.

— Мне показалось, что нам обоим одиноко и можно поговорить вдали от проблем.

— Меня настораживают ваши мысли, — признался Арт.

— Почему вас они настораживают, вместо того чтобы заставить признать мою правоту?

— Потому что я не педик.

— Господи, для кого вы свое сокровище бережете?

Груз проблемы и виски мешали Арту ориентироваться, любая фраза теперь рассматривалась им только как аксиома. Он и ответил так, как не ответил бы ни за что еще два часа назад. Два часа назад он бы заказал официанту вторую рюмку. Теперь же покусал губу и пробормотал снова, как бормочет упершийся в неразрешимую задачу троечник:

— Для кого бы ни берег, ты все равно не в моем вкусе.

— Значит, вы не педик?

— Нет, — облегченно выдохнул Арт, подозревая, что тот сразу встанет и уйдет.

Но не тут-то было.

— Вы знаете, я тоже… Но иногда судьба так загибает, что начинаешь в этом сомневаться.

Арт хмыкнул и кивнул. Это должно было означать только приглашение к попойке. Навязчивому мужику удалось-таки пробить в нем брешь.

— Вы позволите мне тоже заказать? — Он сунул руку в карман.

— Это такая же свободная страна. Как и Швейцария.

— Почему именно — Швейцария?

— Так, первое, что в голову пришло…

Незнакомец представился Игорем и, поднимая рюмку с коньяком, произнес спич за знакомство. Попурри из всех известных Арту тостов.

Первая совместная доза произвела различный эффект. Арт потяжелел, ему захотелось что-нибудь сломать. Игорю, напротив, полегчало.

— Можно угадаю? — наливая себе из доставленной официантом бутылки «Ани», шепнул он. — Проблемы с женой. — Он не спрашивал, утверждал.

— Почему не с бизнесом?

— Финансовый крах заливают там, где нет свидетелей, — философски заметил Игорь и стал жевать яблоко, отрезая от него ножом. — В эти минуты человеку не хочется, чтобы его видели. Гримасы, боль, отчаяние… Кому хочется выставлять это напоказ? А вот жена — другое дело. Мужчина всегда идет на люди, стремясь показать миру — вот он я, чистый перед своей совестью. Мне скрывать нечего…

— Как у вас в руках оказался складной нож? — тупо глядя на лезвие, пробасил Арт. — Вас же обыскали…

— Одни хорошо ищут, другие хорошо прячут. Если бы я имел дурные намерения, неужели бы я напрашивался на посиделки. Вокруг вас роится взвод охраны. — Сложив нож, он убрал его и снова налил: себе коньяка, Арту — виски. — За дружбу?

— Вы чересчур внимательны для человека, которого судьба ставит в неудобное положение.

Игорь рассмеялся. Его смех в звенящей тишине бара прозвучал звонко и неожиданно. Махнув рукой, он снова разлил напитки.

— Оттого и внимателен! Эту бы внимательность, да десять лет назад…

— Да, эту бы внимательность, да лет на четырнадцать назад, — согласился Арт и, не убирая локти со стола, скрестил на груди руки. — Тогда, быть может, все было бы иначе…

Игорь перестал смеяться и перевел взгляд с лица случайного приятеля на бутылку, чтобы поставить ее на стол.

— Четырнадцать лет назад случилось что-то, что хотели бы вернуть?

— Не вернуть, изменить.

— Разве вам неизвестно, что это невозможно?

Арт огорченно посмотрел на собеседника.

— Я слишком богат, чтобы не знать таких простых вещей. Но если бы у меня была хоть капля надежды, сидел бы я здесь? Разве пил бы с человеком, которого вижу впервые, вместо того чтобы действовать?

Игорь попробовал виски — на этот раз он себе налил именно виски, а коньяк по знаку Арта плеснул ему. Виски пахло немного терпко, видимо, в бочке оно было выдержано довольно долго. Это было дорогое виски, Игорь готов был поклясться — бутылка была вынута из сокровенных запасов хозяина бара по просьбе клиента.

— Если вы поделитесь своей печалью, вам станет легче.

Арт покривил губы и в сомнении наклонил голову.

— Не знаю, будет ли мне легче, когда отломлю вам кусок своей тоски. Вам, кажется, своей хватает?

Игорь улыбнулся.

— Кто знает. При взаимодействии двух веществ их валентность всегда приводится к единому показателю. При этом все излишки валентности ликвидируются, а нам было бы лучше, согласитесь, выйти из этого бара с куда меньшим числом химических связей со своим прошлым. Впрочем, я из тех, кто понятию «химические связи» предпочитает «координационное число». — Вынув пачку сигарет, Игорь прижал губами фильтр одной из них, вытянул, а пачку бросил на стол. Туда же через мгновение полетела и зажигалка. — Я, видите ли, любитель проецировать жизнь не на эмоциональный фон настроения, которое владеет мной в данный момент, а на почти понимаемые мною законы бытия. Когда бы меня не настигла депрессия, я понимаю, что произошел сбой моих координационных связей. С самим, с теми, кто вокруг. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия или разделаться с прошлым, наседающим совершенно беспричинно, я тут же выравниваю свою систему координат. В моем знакомстве с вами, — только не замыкайтесь ради бога, я делаю признание лишь для того, чтобы вы мне, наоборот, поверили, — несомненный корыстный интерес. Выйдя отсюда, я буду знать, что есть в Москве человек, которому, несомненно, хуже. Нечего скрывать — это низко, но разве не с этой позиции совершались все великие дела? Кроме того, разгрузив душу, вы покинете этот бар в состоянии танкера, который десять дней напрягался под непосильной ношей, а сейчас выходит из порта с ватерлинией, светящейся выше уровня воды на метр! Разве не в этом прелесть откровений, разве я не прав?

— Моя ватерлиния сейчас как раз скрыта под такой толщей виски, что вряд ли даже облегчение по-большому спасет меня от наскока на риф.

— А вы попробуйте! — Игорь проявлял качества настырного малого. Малого — в смысле неплохого человека, поскольку лет ему было не меньше, чем Арту. Его костюм внушал доверие, чистый воротник рубашки не заставлял отводить взгляд, от него хорошо и умеренно пахло дорогим одеколоном. Взгляд его, слегка исподлобья, настораживал только в первую минуту. Спустя шестьдесят секунд, выяснялось, что это не признак скрытой агрессии, а ироничное отношение к положению вещей. Общий портрет немного портили тонкие губы — бесспорный признак настойчивости и холодного расчета, но Арту уже казалось, что ничего дурного в этом нет. — Главное — поймать ситуацию за кончик хвоста, ибо даже избавление от гонореи лечится только через конец.

Арт расхохотался:

— Вам угодно увидеть как выглядит кончик ситуации, заведшей меня в этот бар? Извольте! Но готовы ли слушать меня даже тогда, когда в окнах забрезжит рассвет?

— Вы знаете, я из тех, кто не торопится на улицу, услышав заводской гудок.

— Какое совпадение… — Арт усмехнулся. — Ну, что ж, извольте… Только закажите еще коньяку, того, что стоит на столе, не хватит, а он мне понравился… А начиналось все так: выпив, как и полагается, немного вермута с будущими одногруппниками, сразу после выпуска я засобирался в Марьино. Там меня поджидала старая карга, страдающая потерей памяти и имеющая обыкновение приводить в качестве угрозы своего племянника с женой, имеющих квартиру в Сокольниках. Я был должен ей сто рублей за проживание…

Ночь всегда приходит неожиданно. В ее красках трудно разобраться, ведь темно — это всегда темно, и человек никогда не знает, будет ли еще темнее. Но рассвет приходит, и каждый, его ожидающий, ждет максимального света. Так уж человек устроен. Он удовлетворен лишь тогда, когда все вокруг него лишено полутонов. Только полный доступ к видимому объекту, только всецелое обладание информацией о нем.

Шторы были плотно задернуты, и никто не мог сказать наверняка, светло ли на улице. Но из тех, кто мог задаться этим вопросом, в баре находились лишь трое. Бармен, уже уставший удивляться количеству спиртного, которое в состоянии выпить двое крепких мужиков, и самим двум мужикам, продолжавшим сидеть на одном и том же месте вот уже четыре часа кряду. Иногда кто-то из них вставал и на несколько минут покидал зал. И следом за ним тотчас же направлялся молодой человек, развлекающий себя разговором с полусонным администратором в подсобном помещении, из которого хорошо просматривался зал. Когда в уборную направлялся Арт, молодой человек поспевал вперед, заходил в туалет, проверял кабинки и выходил только тогда, когда убеждался, что в помещении пусто. Когда в комнату для мальчиков шел Игорь, молодой человек становился за его спиной и, несмотря на шутки, острота которых усугублялась пропорционально выпитому в зале, дожидался окончания процесса. Молодому человеку очень уж не хотелось, чтобы случайный знакомый хозяина вынул из-за сливного бачка какое-нибудь приспособление, способное посылать пули на расстояние, и огорошил этим всех.

— Вы сказали, что Рита изменилась, — напомнил Игорь. — Почему это произошло? Что-то действительно изменилось?

Было выше сил Арта рассказать первому встречному о визите к доктору Айзману и разговоре со Страхом. Он мог без труда поделиться историей минувших лет, раскрыть за столом с рюмками маленькие секреты «Алгоритма» и даже нарисовать схему увода с поля боя врагов. Но говорить с кем-то о своей надежде, о мечте, которую он лелеял двадцать лет, было выше его сил.

Его случайный приятель не должен касаться этой темы. Арт сам боится о ней даже думать.

— Думаю, мне предстоит сегодня это выяснить. Как говорит один мой знакомый, женщины любят меняться и создавать новые образы. Быть может, это один из этих образов, и я напрасно окошмариваю ситуацию. — Чуев посмотрел на Игоря и с иронией улыбнулся. Во взгляде его было уныние. Ироничное уныние. — Я и так вам рассказал много из того, о чем боюсь беседовать даже сам с собой. И вот я здесь. — Впервые с начала своего повествования он посмотрел на часы. — И вам кажется, что теперь мне заметно полегчает?

— Без сомнения, — ответил Игорь. — Вы передали мне частичку своей проблемы, разгрузив свой мир, я вынесу ее из бара и вскоре о ней забуду. То есть сброшу. К вам она уже не вернется. Москва — большой город. Нужно постараться, чтобы вас найти. Когда пройдет время, проблема уже не будет проблемой. Она превратится в неизвестное вам явление, и уже не будет бередить ваши воспоминания. Если же хотите совета, то извольте: на вашем месте я прямо сейчас поехал бы домой и поговорил с женой. Без скандалов. Без эмоций. Без упреков. Женщины часто не соображают, почему поступают так, а не иначе. Но всегда оказываются правы в своем выборе.

— Чем же мне отплатить вам? Вы-то мне частичку не передали, — напомнил Арт.

— Ну, может быть, в следующий раз.

— А вы уверены, что он случится? Второй раз?

— Все в этом мире случается дважды, Артур. Старики утверждают: все, что произошло однажды, произойдет и во второй раз. Что случилось дважды, будет повторяться всегда. Если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, можете на меня рассчитывать.

И он протянул Арту руку.

Тот кивнул и без раздумий пожал. А второй подхватил протянутый ему листок с номером телефона.

Арт не хотел возвращаться домой в сопровождении «взвода». Он мечтал теперь побыть один. Хотя бы то время, пока будет ехать домой. Возвращаться в квартиру, наполненную привычным прошлым и странным настоящим, он не мог как обычно. Это не возвращение с работы. Это должно быть его явление…

Дождавшись, когда его человек в десятый, наверное, раз проверит сортир, он выпроводил его прочь, запер дверь и бесшумно распахнул форточку.

Свежий ветер ударил ему в лицо. Подбирая полы пиджака, он скользнул по стене снаружи дома, и спрыгнул на асфальтовую дорожку. Машину его, конечно, стерегут.

Не торопясь, он прошелся дворами, и бодрствующая Москва увидела его только на Неглинной. Он уже собирался спуститься в переход, чтобы оказаться на другой стороне улицы и поймать такси, как вдруг рядом остановилась машина.

— Садитесь, пожалуйста, господин Чуев, — услышал он…

Глава 16

Задняя дверь распахнулась, словно врата рая, и оттуда потянуло холодком. В проеме показалось добродушное, не отягощенное плохим настроением лицо.

— Садитесь, пожалуйста, господин Чуев, — произнесли, едва шевельнувшись, губы. Ни намека на положительные или иные эмоции. С Артом разговаривал третий справа херувим на расписном потолке храма Христа Спасителя.

Вряд ли это просьба. Человека, дорогу которому преграждают машиной, долго не уговаривают. Люди в машине, несомненно, понимают, с кем имеют дело. Значит, дают понять: не сядешь сейчас — сядешь чуть позже. Но лучше бы сейчас.

Хотели бы убить — убили б. Хотели бы похитить — похитили б. И не занимались при этом глупостями на глазах свидетелей.

Арт наклонил голову и забрался в салон. Оказывается, там была не ледяная стужа, как ему показалось вначале, а домашнее тепло. В воздухе витал аромат автомобильной «вонючки». Вступив в противоречия с виски и коньяком, он усугубил неприятные ощущения. Кажется, сандал. Арт ненавидел сандал, в городах, в которые он прибывал с Ритой, первым делом выяснял, не пропитали ли его номер сандалом.

В «Бентли» сидели трое, но предстоящий разговор должен был произойти не с ними. Это очевидно. Арта повезли куда-то на юг, и через час молчания он убедился, что Третьего кольца МКАД по направлению к Рублевке ему не миновать. То-то удивится начальник охраны, когда вернется в бар, а хозяина нет. Машина перед входом — есть. А Арта — нет. Ни в туалете, ни на кухне. И владелец кабака не знает где он. И администратор не знает. Никто не знает. У Арта дрогнули уголки губ. Быть обоим битыми, быть…

— Вы не будете возражать, если мы вам глаза завяжем?

— А это не будет выглядеть пошло? Мы же не на «Мосфильме»?

— И все-таки?

— Ну так вяжите же скорее, пока охрана моя не увидела, чем это вы тут занимаетесь.

— Вы добрый человек, господин Чуев.

— А не пошли бы вы на хер?

— К сожалению, это невозможно в данный момент. Мы обязаны вас доставить к месту назначения.

Чтобы не скучать, Арт принялся читать.

Говорухин как-то сказал, что каждый культурный человек обязан знать «Онегина» наизусть. Арта это заело. По той преимущественно причине, что Говорухина любил, хотя тот и был в Думе.

Дело было вечером, делать было совершенно нечего, и Чуев, облизнув губы, прокашлялся.

— Не мысля гордый свет забавить…

— Что вы говорите?

— Нет, это я так, о былом… словом, вниманье дружбы возлюбя, хотел бы я себе представить залог достойнее тебя, достойнее души прекрасной, святой исполненной мечты, поэзии живой и ясной, высоких дум и простоты.

— Вы это серьезно? — полюбопытствовал тот, что сидел справа.

— Это не я. Но так и быть — рукой пристрастной прими собранье пестрых глав, полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных, небрежный плод моих забав, бессонниц, легких вдохновений, незрелых и увядших лет, ума холодных наблюдений…

— Никогда бы не подумал, что наши олигархи пропитаны культурой русской речи, — послышалось замечание сидящего за рулем.

— А как же? — кашлянул Арт. — Нас за это ругают.

— Надеюсь, вам не видно дороги?

— Я словно в задницу провалился.

— Это очень хорошо.

— А вы не любите стихи?

— Они для меня как балет. А балет я ненавижу.

— А в этой машине есть кто-то, кто очарован поэзией?

— Мы, вообще, того прихватили?

— Вы — Чуев?.. Артур… — и тот, кто сидел справа, назвал Арта по отчеству. — Глава «Алгоритма»?.. Это он.

— Еще один вопрос: вас сильно накажут, если вы привезете меня избитым?

— Если быть откровенным, то если босс увидит на вас хоть царапину, нам попадет.

— Ну, тогда я вам вот что скажу… Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог… Где мы сейчас стоим?

— В пробке.

— Ага… Ага… А к филологии вы как?

— Вы мстите?

— Да.

— Не получится. Мы все равно довезем вас в том виде, в каком вы есть сейчас.

— Это очень хорошо. Так вот, не казалось ли вам, что есть какая-то смутность смысла в первых строках: почему, в самом деле, дядя Онегина заставил себя уважать лишь тогда, когда не в шутку занемог?.. Дело в том, что во времена Пушкина слово «когда» чрезвычайно часто применялось в смысле условном, а не временном: «когда» означало «коли», «если». Итак, «Мой дядя самых честных правил, коли не в шутку занемог!» — вот какая циничная похвала заболевшему дядюшке скрыта в мыслях Евгения! Мол, не обманешь, оставишь наследство, а раз так, достоин уважения, поскольку джентльмен… Мы тронулись?.. Его пример другим наука…

Через час машина остановилась в тридцатый, наверное, раз, но теперь, видимо, надолго.

— Что там? — воспользовавшись тем, что Арт замолчал, глухо спросил водителя тот, что сидел справа.

— Жопа там, — озлобленно прохрипел водитель. — «Крайслер» под «КамАЗ» залетел, и теперь один только ряд свободен…

— Можно я передохну? — спросил Арт.

— Я был бы счастлив, если бы вы вообще замолчали.

— Я ненавижу стихи, я их ненавижу, — впервые услышал Артур голос того, что сидел слева, того, кто завязывал ему глаза. — Я бы рвал их и жег, рвал и жег…

— По-вашему, я недостаточно хорошо читаю Пушкина? — возмутился Арт, чуть шатаясь от того, что его спутник нервно ворочается на диване. — По-вашему, хуже Михаила Козакова?

— Когда мы приедем?!

— Оп-па… С трупом дэтэпэ, — поставил точку в их споре водитель. — В общем, готовьтесь на часок противостояния. Но если он будет снова читать, я выйду.

— Я помолчу, мне нужен отдых, — бросил Арт.

— Вы не боитесь ехать с такой скоростью? Сто двадцать во весь рост…

— Сто тридцать, — поправил польщенный водитель.

Их встречал ясный день, когда они въезжали в ограду дома. Артур не видел дня, он для него наступил неожиданно, как ночь. Когда он услышал за своей спиной грохот закрываемых ворот, его голос уже бренчал, как сломанный о колено кларнет:

— Она ушла, стоит Евгений…

— Мне очень жаль, всего-то четыре главы и осталось, — сказал он, когда его взяли под локоть и предложили выйти, не снимая повязки.

— Я их дома дочитаю, — чуть дрожащим голосом пообещал тот, что сидел справа, — если сниму головную боль.

— У вас дома есть «Онегин»?

— Господин Чуев, я терпел три с половиной часа. Не заставляйте меня убить вас за минуту до того, как я ввел бы вас в дом.

— Хорошо.

Он взошел на крыльцо, прошел по мрамору и впервые за все то время, что сидел в машине, увидел свет. Зажмурившись, он закрыл глаза руками. Через минуту зрение восстановилось.

Охрана в форме, прислуга в форме. «Собаки и те, наверное, в форме», — подумал Арт, приближаясь со своими спутниками к лестнице в прихожей.

Поднимаясь по ней на второй этаж, он не без интереса рассматривал картинки на стенах. Теперь понятно, почему на экстерьер не хватило денег. Все было вложено в интерьер. Картинки стоимостью тысяч по триста каждая висели на лестнице. Как висят в парикмахерских образцы фото гомосеков с образцами причесок.

— Не боитесь, что плюну ядом? — не без злобы спросил Арт человека, встречавшего его на втором этаже.

— Зачем бы вам понадобилось плевать в мои пейзажи?

— А зачем вам понадобилось привозить меня сюда против воли?

— К вам эти сволочи применили силу?

Слово «сволочи» в данном контексте совершенно не гармонировало с равнодушной интонацией.

Арт прошел мимо хозяина, приглашенный любезным жестом последнего, и очутился в огромной зале, уставленной вазами с чудной росписью и настенными полотнами. В веренице лохов и знатоков искусства Арт находился где-то между ними, однако без труда рискнул предположить, что все эти излишества стоят огромных денег. У неестественно широкого окна стоит таких же необоснованно великих размеров стол. За ним расположено не по седалищу громоздкое кресло, и в это кресло сел очень маленький человек — хозяин. Контрастируя с обстановкой, он выглядел и нелепо, и зловеще одновременно. Судя по движению его руки, кресло с другой стороны предназначалось Арту. Не желая выглядеть школьником на экзамене, Артур бросил на стол, как это совсем недавно делал Игорь, мешавший ему сидеть бумажник, и закинул ногу на ногу. Он бы выбросил пачку сигарет, если бы курил.

Мысль об Игоре заползла в его голову задолго до того, как он оказался здесь. Он подумал о нем, когда опустился на диван «Бентли».

Зевнув и пустив гулять по зале запах дорогого алкоголя, Чуев размял рукой шею. Его можно побить, сбить машиной, можно убить и закопать на кладбище домашних животных. Но напугать его нельзя. Арт надеется, что напоминающий героя передачи «Большие» клоп в кресле понимает эту простую истину.

— Еще раз здравствуйте, Артур, — и клоп назвал его по отчеству.

Голос был незнаком. Арт готов был поклясться, что никогда ранее не разговаривал с клопом по телефону. И видел его впервые — это бесспорно.

Не удостоив клопа ответом, Арт лишь внимательней присмотрелся к огромной родинке на его подбородке. Ему почему-то подумалось, что клоп этого очень не любит.

— Мне очень жаль, что пришлось доставить вас в мой дом таким образом, — не дождавшись от гостя дворцовой изысканности, проговорил клоп. — Но, судя по вашему расписанию, вам было бы просто некогда принять мое приглашение. Вы очень занятой человек, господин Чуев. Вы ни минуты не сидите на месте. Кажется, вы даже по ночам не отдыхаете? Банки, командировки в США…

Арт молчал, поигрывая брелоком спутниковой сигнализации. Брелоком совершенно ненужных ему сейчас ключей.

— Господин Чуев, меня зовут Александром Александровичем. Я хозяин одной из компаний с довольно внушительным оборотным капиталом. Тайны из своего местонахождения я не делаю, но все-таки принял кое-какие меры предосторожности. Не будучи знаком с вами, я не могу вести себя открыто… И всего-то прошу поговорить со мной. Я понимаю… — Клоп, лет которому было не больше пятидесяти — очень юркий клоп, рассчитывающий прожить еще как минимум столько же, сколько прожил, огорченно поморщился. Видимо, ему не нравилось, что его посылают в его доме на хер. — Я понимаю, что вправе рассчитывать на недружелюбное отношение из-за выбранного мною способа знакомства, однако же другого выхода у меня нет. Я просто сбился с ног в поисках другого, но в силу обстоятельств был вынужден использовать самый доступный… Курите, если хотите.

— Я не курю. Но кофе бы выпил.

— Вам двойной? — И клоп нажал на кнопку под столом.

— Вы сообразительный.

— Да уж как тут не сообразить… Итак, я буду краток, зная, как вы цените время.

Арту надоело сидеть, он медленно выбрался из кресла и принялся гулять вдоль строя раритетов у стены. Через ткань куртки он чувствовал обжигающий взгляд клопа. Интересно, если сейчас нечаянно уронить вазу на пол, как он себя поведет? Скорее всего, никак. Потом в ярости отрубит кому-нибудь из слуг палец, да и все. Пауза затянулась и стала Арта угнетать. Он вернулся к столу.

Внесли кофе. Женщина средних лет без взгляда и, как показалось Арту, глухонемая, внесла поднос с дымящейся чашкой.

— Артур, — и клоп назвал его по отчеству, — я представляю интересы одного человека, который в данный момент находится в Америке…

— Морозова? — немедленно спросил Чуев, попробовав кофе. Арабика.

— Морозова? — повторил клоп. — Впервые слышу. Честно… Нет-нет, этого человека вы не знаете лично. Но проблема меж вами существует.

— Очень интересная конструкция предложения. Без какого-либо намека на логику.

— Это бизнес, господин Чуев, какая уж тут логика. В связи с отсутствием той же логики вы завладели чужим контрактом и теперь получаете прибыль, которую получать должен был другой.

— Я не припомню случая, чтобы за последние десять лет переходил кому-то дорогу.

Клоп рассмеялся и потер руку о руку. Потом покачал головой и потряс указательным пальцем в сторону Арта.

— Совсем недавно, господин Чуев, вы устроили неплохую забаву в Базеле. Кто бы мог подумать, что русский бизнесмен на санях въедет в круг интересов двух разведок? Шутка, однако. — И клоп по имени Александр Александрович снова рассмеялся.

Арт сделал еще один глоток. Хороший кофе арабика.

— Лора Перриш?

— А говорите, что никому не переходили дорогу!..

Чашка звякнула, когда Арт поставил ее на блюдце.

— И что вы от меня хотите?

— Пятьдесят процентов прибыли, получаемой вами. Это очень большая сумма, если учесть еще, что контракт рассчитан минимум на пять лет с правом пролонгирования…

Поднявшись, Арт смахнул со стола бумажник.

— Вы можете убить меня. Жизнь моя стоит копейку. Если вам она нужна, забирайте. Но денег вы не получите, — сунув руку в карман, он вынул телефон, посмотрел на время и снова спрятал трубку. — А теперь, если в ваши планы не входит убийство, я прошу доставить меня на то место, откуда я был взят. С завязанными глазами, с заклеенным ртом, со связанными руками — как угодно. Но помните — если вы меня не убьете, а от затеи своей не откажетесь, я нарушу привычное течение вашей жизни. На том и расстанемся.

— Вы легкомысленно сжигаете мосты, Артур, — и совершенно растерянный клоп дрожащим взглядом посмотрел на гостя, назвав его по отчеству. — Вам следует подумать над моим предложением.

— Неужели вы всерьез считаете, что я принимаю решения, не подумав? Это легкомысленно с вашей стороны.

Через два часа Артур был высажен в квартале от бара, где с его глаз была снята повязка.

— Александр Александрович просил вас еще раз как следует поразмышлять над его предложением, — сказал тот, что сидел от него справа, пряча черный лоскут материи в карман. Он не торопился закрывать дверцу. — Он вам завтра позвонит.

— Хочешь, я почитаю тебе «Мцыри»?

Хорошо, что он не сказал «да», иначе возникла бы неловкость. «Мцыри» наизусть Арт не знал.

Он вернулся домой поздно вечером, окутанный недобрым настроением, обидой и дурманом виски. Еще два часа после поездки за город он сидел в баре, куда его доставили, как и было обещано, и пополнял бюджет хозяина заведения. Уже сообразив, что гость не из простецких, тот угощал все больше дорогими напитками, а Арту на это было совершенно наплевать. Он переплачивал втридорога и счета не просил. Перед хозяином бара, вышедшим наливать хорошему человеку лично, — как бы бармен не продешевил, то есть недообсчитал, — сидел идеальный клиент. Не в меру разговорчивый, он не считал рюмок и рассказывал бесконечные истории, суть которых терялась за длинными отступлениями.

— Я только одно хочу знать, — сказал он, разувшись в прихожей и войдя в комнату. — Я только одно хочу знать… — он встретил ее виноватый взгляд и осекся. И тут же понял, что это взгляд не виновной женщины, а влюбленной. Вина и любовь связаны тесно настолько, что иногда, как собака и хозяин, становятся друг на друга похожи. — Я всего лишь хочу знать, потому что мне кажется, я имею на это право…

Она бросилась к нему и прижалась животом.

— Я люблю тебя, Арт… Я всегда тебя любила…

— Почему ты не сказала?

— Я боялась, что случится беда.

Он отстранил ее от себя и по-детски удивленно вскинул брови.

— Какая же беда может приключиться с нами?

— Я так долго его ждала… — Она заплакала и спрятала лицо на его груди. — Я так ждала… что если вдруг это не случится… я, наверное… я убью себя.

Он рассмеялся и обхватил ее лицо ладонями.

— Но ведь это пришлось бы рассказать если не завтра, то через неделю! Или ты думаешь, что я и через три месяца, если бы не побывал у Страха, не спросил бы?

— Чертов страх… — она всхлипнула.

— Ну, Маркович нормальный мужик, — вступился Арт, целуя ее и наслаждаясь этим.

— Я не о нем…

Словно без звука спустило колесо. Словно воздушный шарик, получив едва заметный прокол, не лопнул, не взвился под потолок, ведомый реактивной силой, а выпустил воздух и обмяк. В груди Арта застрял комок. Он был слишком пьян для того, чтобы выражать чувства, но вряд ли была та бутылка, которая смогла бы потупить его мозг. Он давно узнал новость. Она его не шокировала. Он был дома. Рита была с ним. Между ними сейчас был их ребенок, и будь проклят он, Арт, если не увидит его.

И тогда сотрется история тех двойников, которые столько времени живут рядом с ним, к которым он ходит в гости, чтобы поиграть со своим чужим сыном, а потом, умирая от горя, возвращается в пустоту.

— Я люблю тебя. Я сегодня чуть не…

— Ты не умрешь, — сказала она, опуская его ладонь себе на живот. — Моему сыну нужен отец.

Глава 17

Прошло три дня, и Арт понемногу стал привыкать к этому эпизоду как к части своей жизни. Наполненной неприятностями в равной степени с фейерверками восторга. Как и ко всем остальным частям, расцветившим его роман красками. Все преходяще, твердили древние, и Арт каждый новый день встречал в ванной, думая еще об одной приятной для слуха фразе тех лет: «Это первый день остатка твоей жизни», — думал он и наслаждался звучанием этих слов. Первый, а не второй и не третий. Первый — это значит, что остаток не так уж мал, коль скоро счет идет на дни, а не часы.

Все преходяще, и в тот момент, когда он проводил в конференц-зале совещание с начальниками управлений, его трубка дрогнула и тихо запищала. Извинившись за то, что он единственный, кому разрешено оставлять трубку не отключенной от входящих звонков, он услышал то, что услышать, конечно, не рассчитывал.

Ему звонила Геля, девушка из салона красоты, та самая, мастерством которой постоянно восхищалась Рита. Она немного нервным голосом говорила о том, что однажды Маргарита дала ей номер телефона своего мужа, и попросила набрать его в том случае, если Геле станет известно о каком-то странном эпизоде из жизни Риты. Например о том, что Рита вошла в туалет салона. А из него не вышла.

Арт, холодея, слушал ее и думал о том, что Рита не делала никаких секретов из своих перемещений. Он мог проверить каждый ее шаг, если бы ему захотелось это сделать, ведь номер его трубки она дала, видимо, не только Геле, а всем, кого знала в равной ей степени…

…Геля сказала, что опаздывала на встречу с Ритой, ожидающей ее в салоне, а когда пришла, ее уже не было. «А девчонки сказали, что за ней заехал какой-то мужчина, но не вы, и она с ним уехала».

Арт поблагодарил Гелю и проверил входящие звонки. Последний раз Рита ему звонила два часа назад. Два часа назад, как утверждает Геля, это и случилось.

Прервав совещание, президент компании вышел из конференц-зала в состоянии, которое еще долго обсуждалось присутствующими.

Он ехал домой. Вот уже двадцать лет это было единственное место, где он чувствовал себя в безопасности.

Кто-то должен ему позвонить. Так ведь?..

А иначе зачем все это нужно?

Ну, Александр Александрович… Где же ты?

А вот и обещанный звонок…

— Слушаю!

— Господин Чуев?

— Уважаемый господин Чуев, мать твою, — процедил Арт в трубку. — Где она?

Голос Арт слышал впервые. Он помнил всех, кто когда-либо звонил ему, с кем он разговаривал и имел дело. С этим человеком он дел не имел и теперь выясняется, что и не мог. Это был не Александр Александрович.

— Вы кого-то потеряли?

— Ты же должен понимать, что, если через час она не вернется домой живой и здоровой, я отдам все, что имею, только для того, чтобы тебя найти?

— Напрасно вы волнуетесь, — успокоил его некто. — Маргарита уже подходит к дому.

Конец связи.

У Арта постепенно темнело в глазах. Он только сейчас ощутил весь ужас потери.

Рита…

В голове проносились короткие эпизоды их случайного знакомства, любви, смеха и разговоров. Не понимая, что делает, он направился к двери и стал одеваться. Через мгновение после того, как он надел левую туфлю, послышался звук натянувшихся канатов кабины лифта. Совковый лифт, похожий на клетку для попугаев, двинулся то ли вниз, то ли вверх.

Наполовину обутый, он стоял и смотрел на дверь. Он стоял долго, и сердце его дрогнуло, когда он понял, что дверь кабины открылась на их этаже. Через мгновение он услышал шаги, которые распознал бы из тысяч звуков, и тут же послышалось клацанье вставляемого в замок ключа.

— Арт, милый!

Еще не видя ее из-за открываемой двери, услышал он ее голос. У него мгновенно потеплели ладони.

— Это что за шутки?

Голос ее дрожал. Это была она. Перепуганная, ничего не понимающая и оттого по-детски неловкая.

Он взял ее за руку, завел в квартиру и захлопнул дверь.

— Арт… — застонала она. — Задушишь… И меня, и его…

Она сидела в салоне красоты, листала журнал и ждала, когда придет ее подружка Геля, уже позвонившая и извинившаяся за опоздание. Геля три раза в неделю укладывала ей волосы. Геля вот-вот должна была появиться, и, когда хлопнула входная дверь, Рите подумалось, что это она пришла, Геля. Но вместо нее на пороге появился незнакомый мужчина. Он был одет в хороший костюм, и на его лице светилась добродушная улыбка.

— Слава богу! Я вас нашел.

Рита поправила сбившуюся прядь и с недоумением посмотрела на странного — теперь он выглядел странно — мужчину.

— Извините, что вы хотели?

— Я от господина Чуева, — сказал он. — Мне велено немедленно доставить вас в офис. Хозяин сказал, что в этот момент вас можно найти только на Кутузовском по этому адресу. Слава богу, так и есть.

Женщины устроены таким образом, что, если их застать врасплох, они полностью теряют контроль над собой. И она, предчувствующая опасность для мужа, вместо того чтобы просто вынуть из сумочки телефон, встала и направилась к машине, поджидавшей их у входа.

— А что случилось?

— Приехали представители из Швейцарии, возникли вопросы о качестве материалов.

«Вот черт», — подумалось ей, и она забралась на заднее сиденье «Геленвагена», забыв о том, что муж терпеть не мог эти немецкие «уазики», а потому их и не могло быть в «Алгоритме», ее «Алгоритме», куда они сейчас, как заверял жизнерадостный мужчина, и направлялись.

Уже в машине она испытала первое потрясение. На заднем сиденье находился, чего не могло быть по определению, какой-то тип.

Когда двери захлопнулись, тип вынул из кармана черный платок и попросил Риту повернуться таким образом, чтобы ему было удобно завязать ей глаза, и это не причинило бы неудобств ей.

На ее вопросы никто не отвечал, сказано лишь было, чтобы она не совершала необдуманных поступков.

Ехали они долго, достаточно для того, чтобы к концу поездки находящаяся на седьмом месяце беременности Рита выбилась из сил. Малец пинал ее в живот пятками, требуя удобного расположения в пространстве, но она ничего не могла ему предложить.

Сразу по приезде с нее сняли повязку и пригласили в дом. Хозяин оказался маленьким человечком поганенькой наружности с родинкой размером с копейку на подбородке. Он был изыскан в манерах и галантен. На нервные крики женщины он не обращал внимания и все предлагал, предлагал. Предлагал… То кофе, то чай на выбор, то воды.

А потом решил сделать ей приятное и пригласил на крокодилью ферму. Как Рита ни сопротивлялась, ее все-таки заставили пройтись по дому, где ее по дороге развлекал тот самый, ущербного вида человек. Не было ни насилия, ни угроз. «Мягко убедили» будет вернее.

Он же рассказал ей истории рождения каждого шедевра, попадавшегося им по дороге, и которыми был заставлен весь дом. После они переместились в еще большую комнату, где стояло множество статуэток Будды, дымились маленькие свечи и в воздухе витал запах сандала.

— Здесь я разговариваю со своими предками, — объяснил коротышка Рите. — Они учат меня жить с пользой для близких, различать зло в людях, приносящих подарки, и вдыхают в мой стареющий организм новую энергию. Это запретная территория для любого. Вы не имеете права появляться здесь, но для супруги господина Чуева я сделал исключение. Каждый должен помнить о предстоящем уходе в мир теней. К этому нужно быть готовым. Для уходящего это лишь мгновение, ничтожно малый отрезок времени, разделяющий мир иллюзий и вечность. Мы живем в мире иллюзий.

— Ваши предки жили в Тибете или вы просто подделываетесь под ламаиста? — спросила Рита с присущей ей прямотой.

Старичок ничего не сказал. Но было видно, что он раздосадован.

После экскурсии по дому старичок провел Риту по длинному подземному коридору, украшенному восточными этюдами, и вскоре они снова поднялись наверх.

— Последний раз я была в бассейне полгода назад. — Глаза Риты еще не покинул страх. Она сидела на коленях Арта и гладила его по голове. Каждый из них не хотел признаваться, что только что минуло мгновение, которое могло разлучить их навсегда. — Но крокодилья ферма этого дедушки больше…

Около трех десятков — как ей показалось, их было тридцать или даже больше того, — аллигаторов возились среди водорослей, изредка выползая на искусственный, поросший камышом, заваленный корягами берег. На ее глазах хозяин дома приказал слугам покормить пресмыкающихся.

— Это… это ужасно, — прошептала Рита. — Я впервые в жизни увидела, как крокодил убивает свою жертву. Они спустили на веревке барана. Господи, Арт, это ужас… Я слышала хруст костей, крик животного… Крокодилы рвали барашка, они вращались, чтобы оторвать от него, живого, кусок! Я думала о малыше, и только поэтому, наверное, мне не стало плохо… В моих ушах до сих пор стоит крик барана! Господи, я даже не представляла, что это животное может так кричать…

«Бедная Рита, — подумал Арт, — ты даже не представляешь, что это не тебе ферму показывали, а мне…»

Она криво улыбнулась:

— А еще он сказал, что крокодилы плачут, когда поедают людей.

— Он сказал?

— Да…

— Хозяин дома?

— Сволочь плешивая… Что все это значит?

— Я понятия не имею, что все это значит… Но я знаю другое — охрана теперь будет ездить не со мной, а с тобой! И ты мне пообещаешь, что не выйдешь из дома без троих сопровождающих!

— Это все понятно… Хорошо, так я и сделаю. — Рита достаточно уже успокоилась для того, чтобы снова стать не просто беременной женщиной, но и совладельцем корпорации. — Но нужно понять, кому понадобилось так меня пугать. Ты это понимаешь? Они ни слова не сказали мне, и лишь раз побеспокоили звонком тебя, не объяснив при этом причин такого поступка. Это значит только одно: ты или я знаем что-то, за что нас можно пугать таким образом. Я ничего не знаю. Что знаешь ты?

— То же, что и ты. — Арт поцеловал жену и поднял с колен. — Иди, отдохни. В другой раз я предложил бы тебе выпить. Но ты ведь не станешь пить?

— Издеваешься? — она поднялась и направилась в спальню.

Он просидел перед телевизором полтора часа. Смотрел новости, потом какое-то идиотское шоу — то ли на льду, то ли в цирке, он даже отчета себе не мог дать, что посмотрел, потягивал из стакана виски и думал.

За все время существования «Алгоритма» он переходил другим дорогу сотни раз. Если бы он этого не делал, «Алгоритма» бы не существовало. Разговаривая друг с другом, они с Ритой по обоюдному согласию друг другу лгали. Любой из тех, кого они подвинули, мог ждать своего часа и теперь, подыскав подходящий, начать действовать.

Но кто?

Конечно, Александр Александрович и те, кто над ним стоит. Им нужен контракт с Гордоном.

Он допил виски и отправился спать.

Через два месяца Рита не вернулась домой.

Утром они вместе вышли из дома. Арт уселся в «Мерседес», за ним тронулся «Крузер» с охраной. Рита забралась в микроавтобус, вместе с ней отправились горничная, которая два последних месяца не отходила от хозяйки ни на шаг, и следом за «Караваном» тронулся второй «Крузер».

Они разъехались на Люблинской.

Кортеж с Артом рванул на Перерву налево, а тандем с Ритой свернул направо. На пересечении с Братиславской находилась женская консультация, куда Рита вошла и откуда не вышла.

Охрана и горничная пояснить что-либо не смогли. Две женщины-телохранителя, сопровождавшие Риту по пятам, сели рядом с дверьми кабинета, в который вошла жена хозяина, и сидели так сорок минут. Когда одна из них решила выяснить, из-за чего столь долгая задержка у доктора, причина выяснилась сама собой. Когда они вошли, их взору предстал спящий за столом доктор и открытое настежь окно первого этажа.

Через два часа, когда консультант-гинеколог оказался в состоянии давать показания начальнику охраны «Алгоритма», — именно ему, потому что милицию Артом было решено не беспокоить, — он рассказал, что едва пациентка вошла к нему, окно, которое он считал запертым, распахнулось, и в кабинет проникли двое мужчин. Все оказалось настолько неожиданным, что он даже не успел встать из-за стола, а пациентка закричать. Один из неизвестных схватил его за голову и прижал к лицу платок, пропитанный эфиром. Последнее, что видел док — Рита, которую второй неизвестный подавал в распахнутое окно третьему приятелю.

На столе доктора лежало письмо, отпечатанное на принтере. Всего три слова:

МЫ ТЕБЕ ПОЗВОНИМ.

Не нужно было ломать голову над тем, кому именно должны позвонить люди, выкравшие Риту из здания консультации. Конечно, не доктору. Хотя тот думал — именно ему. В понедельник он едва не захлебнулся от хамства одной из клиенток. Она-то в конце разговора и пообещала причинить ему массу неудобств.

Арт дал ему пятьсот долларов, чтобы тот поскорее забыл о случившемся. Доктор пообещал.

Глава 18

Через месяц после того, как Большой Вад покинул Англию, увозя из нее не самые лучшие впечатления от разговора с Лещенко, он не вернулся в США, а прилетел в Россию. Москва встретила его так же равнодушно, как и Лондон. Но с чего бы это вдруг Москве понадобилось аплодисментами встречать людей, путешествующих по миру в поисках друзей?

Через три дня Морозов, все еще находясь под впечатлением отказа бывшего банкира, разыскал Яковенко. В первый момент ему показалось, что лучше бы он его вообще не искал. Лучше бы он потерял его в потоке дней, забыл как об ошибке. Но кто мог представить, что бывший маститый чиновник Яковенко, этот всесильный Аркаша, превратится за четырнадцать лет просто в — Аркашу?

Отсидев четыре года по надуманной статье, — это ему так казалось, что статья надуманная, у суда же было иное мнение, — у суда всегда два мнения, как два виски бывает в баре у хозяина: для своих и залетных, — Аркаша вернулся в столицу в твердом убеждении начать жизнь сначала. Однако первые же встречи с бывшими подчиненными и начальниками продемонстрировали Аркаше изменчивость природы бытия. Его то не узнавали вообще, то сдержанно просили перезвонить (он знал, что это есть самая издевательская форма отказа), в лучшем же случае предлагали денег. Последнее прямо указывало на то, что встречи нежелательны. За четыре года изменилось все: отношения, политика, деньги. И он был в этой суматохе лишним, перышком, которое никак не могло приземлиться во время порыва ветра. Его прежний вес был утрачен, набрать нового было негде, четыре года превратили в ничто двадцать пять лет кропотливого труда.

Оставалось последнее. Помня старые общие дела кое с кем, кто остался на плаву, но от дружбы открестился, Аркадий Яковенко перешел в наступление. За неделю он посетил восьмерых действующих чинарей и двоих генералов, которых он помнил еще подполковниками. Поскольку постоянного адреса приехавший с севера бывший чиновник не имел, искать его, чтобы обезопаситься, было невозможно. Аркаша это знал. Да и информация была такого порядка, что, если бы он двинул ее по месту назначения в короткие сроки, чинари и генералы лишились бы не только премиальных.

А поэтому, здраво рассудив, они не сговариваясь решили поделиться. Вернее будет сказать, отстегнуть на проживание, поскольку для них запрашиваемые суммы были сущим пустяком, а для Аркадия Яковенко состоянием. За короткий срок он из нищего зэка превратился во владельца полуторамиллионного состояния. Однако вкладывать их в недвижимость или в дело не торопился, ибо цель у него была иная…

Валя четыре года кедры в Красноярском крае, Яковенко каждый день думал о том, как будет искать человека, уничтожившего всю его жизнь. Жена ушла. Вернее, улетела. С каким-то купчишкой в Рим. Прихватив, как бы между прочим, его бизнес и все, что имелось у обоих. Следователи не отказали ей в удовольствии посмотреть ролики с рекламой лучшего лекарства от половой немощи. Оказывается, лучшее средство — это шлюхи. И Аркашина жена отказалась играть роль декабристки. Она отобрала у ходока дело, сбережения, будущее, валеночки и варежки. Она не оставила ему ничего.

В лучшем случае Аркаша мог обратиться за отъемом половины в суд, но каков процент вероятности того, что двуликое правосудие будет беспристрастно к судимому за должностные преступления и хищения бюрократу? В то же самое время синьорита Яковенко (он даже не знал ее нынешнего имени), благочестивая супруга уважаемого в Италии дона, говорят, понесла даже, чего никак не могла сделать с Аркашей. На чьей стороне перевес, он знал.

Словно граф Монте-Кристо наоборот — голый и бездомный, он выходил из ворот лагеря с одной-единственной мыслью — найти и покарать. Его слуха не достигало весеннее щебетание птиц, нос не улавливал дыхания марта, он был словно заряжен на одну-единственную цель — найти.

Сорок восемь месяцев он думал о человеке, погубившем его. И чем дольше думал, тем сильнее впадал в панику. Никто из тех, кто находился в ту ночь в сауне, не мог подставить, поскольку сам присутствовал. Лещенко?.. Безумие! Говорят, он сам после той ночи исчез и до сих пор нигде не появился. Чуев? Ха!.. Этот сопляк сам себя боится. Редактор? Быть не может.

Аркаша ждал освобождения.

Дождавшись, отправился прямиком в Москву.

Месяц он жил на съемной квартире, проедая заработанные лесничеством рубли. А через месяц, когда он почувствовал, что начинает спиваться, отправился на охоту. И вскоре, когда в руки ему попали деньги, он стал замечать, что успокаивается. Словно прислушавшись к совету Соломона, гарантировавшему, что все проходит, он стал заливать ненависть алкоголем и обнаружил, что сразу ее залить невозможно, но по частям получается очень даже неплохо.

И когда он уже почти успокоился, произошло событие, заставившее его отрезветь и снова возненавидеть.

Однажды в дверь его постучали, и Аркаша, привыкший к безопасности, прошел в коридор. В последнее время к нему много кто приходил. Так, по мелочи: участковый, который попивал вместе с арендатором, а потому не поднимавший вопрос о регистрации, хозяин двух табачных киосков Рубен, занимавший у Аркаши по десять тысяч долларов ежемесячно и с тем же постоянством долг возвращающий. Сосед Николай Николаевич, любитель шахмат, нардов и шашек — словом, всех деревянно-фигурных игр…

Но в тот вечер пришел неизвестный. Он стоял на пороге с сумкой на плече, одетый с иголочки, — Аркашин глаз еще не разучился подмечать такие частности, — и от него пахло прошлой жизнью.

— Кто вы и что вам нужно?

— Вы Аркадий Яковенко? — спросил гость.

— Лучше скажите, что вам нужно.

— Если я напомню вам баню, истопленную по-черному летом девяносто четвертого, вы меня впустите?

Аркашино сердце дрогнуло, и ненависть зашевелилась, ожила как замерзший и перенесенный в тепло аккумулятор.

Он распахнул дверь, и гость вошел, брезгливо посматривая по сторонам. Обстановка ему не понравилась. Стол, стул, диван, компьютер на столе… Какое-то убежище террориста из ирландской шайки.

— Что, не нравится? — со злобой поинтересовался Яковенко.

— Надеялся на другое. — Вошедший бросил сумку под стол, наклонился и вынул из нее бутылку виски, горлышко которой не было изуродовано акцизной маркой. — Настоящее шотландское. Из чего будем пить?

Увидев стакан и кружку, подавил вздох. Было видно, что разочарование его не покидает, а, напротив, усугубляется.

— Так, так, так… — пробормотал он, когда они без тоста выпили. Поднялся со стула и стал ходить по комнате. — Комп, не гармонирующий с кривым диваном… телефонная резетка проведена недавно… А все для чего? Для входа в Сеть. Для чего живущему в спартанских условиях человеку нужен Интернет?

— Кто вы, черт вас побери?! — прорычал Аркаша.

— Похоже, что я попал в квартирку, в которой обитает человек себе на уме. Ну, что же, похвально… господин Яковенко, вас сдали. Вас засняли в бане специально, чтобы сдать. Я так думаю, что вы слишком близко приблизились к чужим деньгам, и вас, на всякий случай, удалили.

Аркаша стал хлопать ресницами и вращать глазами. Он не понимал, о чем речь. Нет, он, конечно, догадывался, что не за помощь в развитии чужого бизнеса его слили, а как раз за угрозу ему, но это же пальцев на обеих руках не хватит, чтобы хотя бы перечислить всех, для чьего бизнеса Аркадий Яковенко представлял угрозу. Однако не хочет ли этот юркий, хотя и огромный молодой человек сказать, что ему известно имя?..

— Говорите…

— Что толку говорить? — неожиданно резко бросил Морозов. — Что толку? На что сейчас способны вы, человек, поскользнувшийся и рухнувший? Вы способны организовать комбинацию по возмездию? Или, быть может, вам доступен вход в круги, способные осуществить это возмездие? — Большой Вад посмотрел на собеседника, и щека его дрогнула. — Вы хотели бы вернуть назад потерянное, если не все, то хотя бы часть его?

В квартире пахло недавно жаренной рыбой, спиртным и сигаретным дымом. Самая подходящая атмосфера для заговора.

— Я до сих пор не знаю кто вы, — пробормотал Яковенко. — Быть может, вы из органов.

Вад рассмеялся:

— Чтобы сделать с вами что?! Посадить? Почему вы такой несообразительный тугодум? Отчего вы тупите и голос ваш кисл? Когда вы говорите, мне кажется, что вы кота за хвост тянете.

— Время приучило… Говорите лучше вы. А там посмотрим.

— Мне нужно знать, на что вы способны в деловых кругах Москвы… Кстати, — оживился Вад, — почему вас еще не убили?

— За что?

— Мне кажется, вы много знаете, и нахождение вас в Москве нежелательно для целой плеяды козлов, засевших в правительстве.

— Козлы знают, что, если со мной что-то случится, их прошлое станет настоящим.

Вад одобрительно покачал головой:

— Какой оригинальный шаг. До вас этот вариант проработало, кажется, несколько миллионов человек. Так на что вы способны?

Яковенко обозлился. Ему надоел пустой разговор:

— Хотите, я заплачу сто тысяч долларов и вас не станет?

Морозов расхохотался, запрокинув голову:

— А вы не думали, что я тоже мог оставить письмо или что-то в этом роде?

— Кто? — прорычал Аркаша.

Большой Вад вернулся к столу и разлил виски.

— Ладно, хватить шутить… я знаю имя…

— Послушайте…

— Только не торопитесь вынимать из кармана ваши сто тысяч. Этот человек должен принести нам деньги, а не вытянуть оставшиеся после его воровских выпадов.

— Что, и вас? — изумился Аркаша.

Большой Вад не ответил. Отойдя к окну, он долго рассматривал ряды светлячков, стоящие в очередях на светофорах. Красные ехали навстречу желтым. Разумная организация по видам.

— Он завладел контрактом с американской компанией, получив возможность зарабатывать в день больше, чем все гастарбайтеры столицы за год. Часть этих денег должна была принадлежать мне. Я хочу исправить положение.

— Он умрет, — решительно заявил Аркаша, вставая, словно для того, чтобы набить Морозову морду, если тот воспротивится.

— Он обязательно умрет. Но сначала заплатит. Для свершения этих двух дел я к вам и пришел. Вы помогаете мне с контрактом, я помогаю вам свернуть этому человеку голову. Вас это устраивает?

Аркаша покусал губу. А если этот хмырь прибыл от того, о ком сейчас говорит? И тут же отмахнулся от затеи. Злопыхателей у Аркаши много, и если бы нужно было бояться каждого, кого Аркаша наказал, то по совокупности всех страхов он должен был уже давно умереть от ужаса.

— И что мы будем делать?

Большой Вад снова налил и снова выпил. Если бы только Яковенко знал, какая ненависть пылает сейчас в груди Морозова, если бы он понимал, что тот просыпался и засыпал, видя перед собой лицо одной-единственной женщины, он успокоился бы куда быстрее.

— В Швейцарии этот человек прокрутил неплохое мероприятие с американским подданным. В результате этого подданный вынужден был склонить свою родственницу и ее брата к отказу от контракта с компанией текстильного короля США Гордона. — Вад прикурил и, поднявшись, дотянулся до форточки. Он уже не мог дышать этим смрадом и не понимал, как здесь при закрытых окнах мог находиться Яковенко. — Сейчас нам нужно убедить его отказаться от предприятия. Сразу после того как это произойдет — он ваш.

— Имя…

— Я помогаю вам с человеком, который исполнит ваш заказ, но вы поможете мне в Москве с людьми, которые потрогают этого человека. Причем потрогают всерьез, поскольку мне не понаслышке известно, что на уговоры он не поддается.

— По рукам. Имя?

— Когда вы предоставите мне общение с людьми?

— Когда вы мне предоставите человека?

Морозов думал ровно секунду. Приблизившись к столу, он поправил перед собой клавиатуру и, брезгливо покосившись на стул, сел.

— Есть забавное творение в Сети. Называется оно Живым Журналом. Сейчас я войду в ресурс и свяжусь с ним оговоренной фразой…

— Вы знаете его? — взволновался Яковенко.

— Его никто не знает. Но лучше его и не знать. Связь с ним происходит в его Живом Журнале. Человек он серьезный и… — Морозов рассмеялся. — Могила, а не человек. Впрочем, если понадобится, узнав, кто жертва, он может назначить вам встречу. Это уже было. Однако все в один голос путают приметы его, и это очень странно… Итак, нашел. Теперь запоминайте, мистер! Все, что вам нужно будет сделать, это завести свой ЖЖ…

— Что?

— Не переживайте, технократ проклятый, сейчас я за вас все сделаю… Сделаю, и как только вы сможете выглядеть как зарегистрированный пользователь, вы бросите на его пост комментарий: «Глупо, неактуально, неэффективно». После этого он свяжется с вами и… И все образуется.

— Я не понял, кого на что бросить нужно, — рассердился Яковенко.

— Мы допьем наше виски, и за это время вы станете компьютерным гением… — Большой Вад тряхнул головой. Чем ближе казалась ему развязка, тем более освещенным казался портрет Риты. — Мне нужно полгода. Вам ясно? Полгода — это шесть месяцев. После этого делайте с ним что хотите. Но свяжитесь с человеком сейчас, иначе потом вы его можете и не найти. Жизнь человека коротка, но и ею он не располагает… Приспичит человеку улететь на пээмжэ на Кипр — и кабздец. Понял, Аркадий?

— Теперь, наконец, вы назовете мне имя?

— Это Артур Чуев, глава «Алгоритма». Мне кажется, вы хорошо с ним знакомы…

До последнего похода Артура к Страху оставалось три дня.

Глава 19

…В обед состоялся обещанный звонок. Голос, похожий на голос человека, разговаривавшего с ним в прошлый раз, попросил как следует подумать. Человек сказал, что однажды Арт совершил непростительный поступок. Человек сказал, что ему известно, что разговор прослушивается, поэтому он не будет уточнять, что это за поступок. Чуев сам знает. Человек попросил бизнесмена проявить благоразумие и вернуть все на исходные позиции. То есть отказаться от одного известного ему контракта. Этот контракт должен был заключать другой человек. Если господин Чуев, сказал человек, прислушается к голосу разума, то сразу после улаживания всех бумажных формальностей он увидит свою жену. На все ему дается ровно неделя. Все это время его жене Маргарите будут предоставлены лучшие доктора и сиделки, качественная пища и покой. Но через неделю, если просьба не будет выполнена, женщину ждут страдания. Страдания — сказал он еще раз. И повесил трубку.

Остаток дня Арт провел в беспамятстве. Безумие охватило его. Он то возвращался к столу, то отходил к окну. Потом, вспомнив что-то, бросался за компьютер и выдвигал из-под крышки стола клавиатуру. Но так же внезапно охладевал и к ней, после чего сразу вставал. Через четыре часа раздумий Арт сорвал со спинки кресла пиджак и стал нервно шарить в его карманах. Выхватив чуть помятый листок и не сводя с него глаз, снова сел за стол и набрал на трубке номер.

— Игорь?

В трубке раздался приятный смех.

— Кажется, мне звонит Артур. Я очень рад.

— Ты обещал прийти на помощь в трудную минуту, или мне это только показалось?

— В тот вечер нам обоим много чего казалось. Но за это я ручаюсь. Было дело. Обещал.

— Этот момент наступил, если ты не против.

— Куда я должен приехать?

— В Марьино. Я скажу тебе адрес… — и Арт, еще сомневаясь, правильно ли поступает, уселся на столе.

Никакой охраны. Эти твердолобые лишь переломают все. Разобьют вазы династии Мин. Порвут фикусы, угробят живопись. А в это время Рита будет умирать в мучениях, и от погрома этого вряд ли ей станет легче в последнюю минуту. Поэтому — никаких головорезов.

— Если я правильно понял, тебя три с лишним часа возили по Москве, — пробормотал сидящий справа от Арта Игорь. Едва оказавшись в машине, он сразу пристегнул себя ремнем, и это не укрылось от внимания Арта. «Что ж, — подумал он, — это свидетельствует только о том, что рядом со мной находится педант. А еще он заботится о своем здоровье и соблюдает правила жизни. При этом он знает, что погружается в опасность, и это его ничуть не смущает. Со мной надежный человек», — заключил Арт. — И ты уверяешь, что не видел из-под повязки на глазах даже намека на свет. Тогда позволь спросить, куда мы едем.

Арт свернул с Гарибальди на Ленинский и погнал машину, выезжая на тротуар и проскакивая на красный. Он упрямо торопился покинуть Юго-Западный округ и оказаться в Западном.

— По убранству дома ты понял, что дом Александра Александровича находится на Рублевке? Иначе говоря, мы едем туда? — предположил Игорь, догадываясь, что сейчас снова последует поворот.

— Я совершил бы большую ошибку, если бы только так поступил. Я помню твой вопрос, помню и отвечаю на него… Когда меня посадили в машину, я стал читать стихи. С интонацией Козакова я читал «Онегина».

— Ты знаешь наизусть «Онегина»? — спросил Игорь и вдруг расхохотался.

— …Но потом я вдруг сообразил, что ехать по запруженной Москве и читать «Онегина» с целью рассчитать время до места доставки просто нереально… Я нервничал, оттого и совершал глупости… Я был напуган и делал то, что первым приходило в голову. И все равно продолжал читать. Иначе они могли подумать, что я нервничаю. Через два часа мне повезло. Мы остановились в пробке, потому что «Крайслер» совершил дэтэпэ с «КамАЗом»… Сегодня я позвонил и выяснил, что эта авария тогда случилась…

— Где?

— На развязке МКАД в районе Ленинского проспекта. Александр Александрович живет не на Рублево-Успенском шоссе. Он живет… Трасса М3 в результате аварии оказалась блокированной только по встречной полосе. Наша же была чиста, как взлетная полоса. К тому моменту, когда машина свернула к дому, я успел прочитать последние двенадцать глав. Этот дом в Саларьево, — уверенно произнес Арт.

Игорь почесал нос и немного восхищенный догадливостью приятеля, заметил:

— Но для этого нужно было знать еще и скорость автомобиля, в котором ты ехал… Иначе ошибка неминуемо приведет к тому, что дом Александра Александровича окажется в Дудкине или Картмазове…

— Скорость автомобиля была сто тридцать километров в час.

— Ты уверен?

— Да, — ответил Арт и нервно ухмыльнулся. — И сейчас мы поймем, где он живет…

«Мерседес» стоял в лощине, в двухстах метрах от особняка. Камеры его отследить не могли, с дороги машину тоже не было видно. Арт беспокоился за другое. Его память работала, как компьютер, он вспоминал все, что успел услышать во дворе за те несколько секунд, что его вели по дорожке к крыльцу. Слева от входа — камера наблюдения, отслеживающая сектор у входа в ворота; она едва слышно жужжала, когда разворачивала свое недремлющее око.

Но сколько еще таких камер? Наверно, с той же вероятностью, что их вообще нет. Та камера работала на ворота, и Арту не казалось, что этот Александр Александрович — и в подлинность этого имени верится с трудом, — настолько пугливый человек, что весь дом его украшен объектами видеонаблюдения. Глупость, если учесть количество охраны и прислуги в доме.

А охрану интересует лишь дорога да въезд на территорию. «Это, конечно, добрый для нас знак, — подумал Арт, — но только в том случае, если мои рассуждения верны».

Впрочем, на другое рассчитывать и не приходилось.

Обход забора строения занял около десяти минут.

— Ты уверен, что это тот самый дом? — спросил Игорь. На лице его не было и тени смущения от того, чем они собрались заниматься.

— Кованая ограда одна на этой улице. Я слышал, как натужно скрипели ворота. Верхняя петля ныла высоко над головой, и я вижу только одни ворота такой высоты. Это тот дом. Я уверен.

— Это хорошо, что ты уверен. Не хотелось бы мне объясняться с людьми, самый нехороший поступок которых — поездка на автобусе без шестикопеечного билета двадцать лет назад…

Более мощный Игорь подсел, и Арт встал ему на плечи.

Перемахнув ногу, он протянул Игорю левую руку. Оказывается, это не так уж трудно — без шума залезть на стену.

«Все, сейчас мы спрыгнем вниз, — подумал Арт, — и обратного пути уже не будет. Но я его и не искал».

Пятеро или шестеро молодых людей во дворе, в двух десятках метров от них что-то протирали, прометали, прочищали.

Десяток быстрых шагов — и они оказались у другой стены. Теперь уже — стены дома.

— Как думаешь, нас уже просчитали? — На лбу Игоря наконец-то заблестели бисеринки пота. У каждого чувство ответственности и готовности на все проявляется по-разному. У Арта вот, например, сразу влажнеют ладони…

— Не знаю, — честно признался он. — Во всяком случае, камер не видно.

— Я и Александра Александровича не вижу, — нехотя возразил ему Игорь, — однако он здесь.

Жестокая штука, эта логика, наука о законах и правильных формах мышления. Они стояли за углом дома в двух шагах от крыльца, и эта логика никак не помогала им проникнуть внутрь.

— Мне кажется, наступил психологический момент для взятия в плен языка, — произнес Игорь, и Арт только сейчас заметил в его руках короткое помповое ружье.

— Откуда ты это вынул?!

— Вопрос некорректен, но я отвечу: из сумки, которую принес. И дробовик я держу в своей мощной руке вот уже десять минут.

В глубине двора располагался гараж, машин этак на десять, размером с гараж «Алгоритма», и из него вышел, вытирая руки тряпкой, маленький человечек. Он торопился к дому.

Сейчас все зависело от их сдержанности.

Человечек заскочил на крыльцо и нажал на стене, рядом с дверью, кнопку. За перегородкой прозвучал какой-то вопрос, на который человечек сразу и ответил.

Защелкал замок…

«Теперь — пан или пропал», — решил Арт.

Они лениво вывалились из-за угла и стали подниматься по крыльцу. По странному тягучему звуку сзади Арт понял, что Игорь даже пытается изобразить раздирающую рот зевоту. Человечек смотрел на них без тревоги. Арт подмигнул ему.

Последний раз щелкнул ригель замка, и дверь распахнулась. Ситуация была такова, что перед Артом могли оказаться как двое человек, так и десять. Но привратник был один. Спокойствие на его лице не успело исказиться от подозрения…

Движение странствующего философа оказалось быстрее мимики охранника. Металлический торец дробовика поверг последнего в скорбящее уныние. Он отлетел к стене и скользнул по ней, как кусок масла по раскаленной сковороде. Выбежавшая из его ноздри струйка крови стала расползаться пятном на белой рубашке.

Арт схватил смотрителя гаража за шею.

— Сколько человек в доме?

Тот пытался мотать головой, из чего следовало, что он не понимает русского языка как в прямом, так и в переносном смысле.

— Ладно. — Арту пришлось согласиться с логикой человечка. — Зададим вопрос по-другому.

Схватив руку Игоря, он вставил ствол ружья в рот собеседника.

— Человек, наверное, пятнадцать, — признался смотрящий за конюшней барина человечек, когда ствол на мгновение выехал из его рта.

— Молодец, — похвалил Арт и забросил дробовик себе за спину. — Клиент ваш.

Сзади послышались короткий выдох Игоря, треск лба и стук костей о паркет. Работать с клиентами этот менеджер умел так же хорошо, как разводить чужую тоску в роли психолога.

Арт приоткрыл тяжелую дверь. Через нее его тогда выводили на улицу. Никаких камер в помещении он в тот день не заметил, поэтому двое, не боясь быть замеченными, быстренько проскользнули под массивную витую лестницу. Ступени были сплошные, с тяжелыми перилами и балясинами, поэтому их можно было обнаружить только в том случае, если кому-то понадобится заглянуть в угол, под лестницу.

«Процент вероятности этого невелик, — подумал Арт, — однако скоро двое в обмороке очухаются и поднимут такой крик, что охрана будет заглядывать не только под лестницы, но и друг другу в задницы».

Если бы не Рита, он бы никогда не посмел проникнуть в это осиное гнездо. Тем более завести в него плохо знакомого ему человека. В доме, казалось, витал дух криминала, поэтому вызов батальона морской пехоты напрашивался сам собой.

Арт был уверен, что, если перевернуть весь дом, поднять паркет и отодрать обои, появятся и оружие, и наркотики, и документация, которая может упрятать любого здесь присутствующего лет на двадцать. Но Арту была нужна только Рита. Потеря ее означала потерю всего. Значит, ничего в его жизни не было, и Арт может смело утверждать, что последние двадцать лет он прожил зря.

Пути было три. Как у богатырей на распутье. Дверь в неизвестность — налево, дверь туда же — направо, и дорога наверх по витой лестнице.

— Предлагаю взять хозяина в заложники.

Это прозвучало из уст, разумеется, Игоря. Но в их ситуации грех обвинять его в милитаризме или бандитских повадках. Арта и его спутника могли изрешетить в любой момент.

— Давай договоримся, приятель… — попросил Артур, — поскольку мы все-таки не бандюки, то и… В общем, я хотел бы, чтобы дело обошлось без крови.

— Я — за. Пошли?

Не успели они выбраться из-под лестницы, как из двери слева вышел в коридор огромный мускулистый мэн в рубашке с короткими рукавами. Тот самый, что назначил Арту аудиенцию у Александра Александровича. Согбенные мужчины, в руках одного из которых поблескивало вороненой сталью помповое ружье, не могли вызвать у адъютанта двоякого мнения. Он молниеносно сунул руку за спину. Там, за ремнем, таилось что-то, что он мог бы противопоставить дробовику двенадцатого калибра.

Из ствола ружья вылетело оранжевое пламя.

Выстрел был настолько громким, что у Арта на мгновение заложило уши. Мускулистый, отбрасывая в сторону уже ненужный ему пистолет, отлетел к стене и скончался, еще не успев скатиться на пол. В его груди зияла дыра, размером с маленькую тефлоновую сковородку.

— Господи, чем у тебя патроны набиты?! — Арт уже бежал наверх.

— Шурупами! — Игорь поспевал за ним и делал это без одышки, которая ощущалась в каждом шаге Артура. — А чем я, по-твоему, замки выбиваю? Утиной дробью, что ли?

— Ты расскажешь мне потом немного о себе?

— Непременно…

Сейчас начнется большой переполох в маленьком Китае! Сзади уже хлопали двери, но лестница, свитая в спираль, не давала возможности внутреннему контингенту ни увидеть их, ни тем более стрелять по ним.

Знакомая двустворчатая дверь. Сейчас Арт врежет по ней ногой, и, если им посчастливится, за ней будет сидеть в огромном кресле маленький Александр Александрович… Арт заставит его отдать приказ привести Риту, после чего они втроем забаррикадируются в кабинете. Дальше будет видно…

Мысли пролетели у Арта в голове, как дробины — одновременно. Но он в очередной раз вынужден был констатировать, что ему никогда и ничего в жизни не дается просто. Дверь распахнул не он, а двое из охраны хозяина дома. Это не гаражный смотритель! Ребята отдрессированы, как доберманы…

Их выстрелы из автоматов и дуплет Игоря совпали по времени. Все произошло в какие-то десятые доли секунды. Арт хорошо помнит лишь одно: за это время он успел трижды пригнуть голову и дважды услышать грохот дробовика за спиной…

Глава 20

В воздухе стоял смог. Кислый запах пороха и свежий запах крови заставили отключиться все органы чувств, кроме обоняния. Один из людей Александра Александровича, совсем еще мальчишка, лежал в дверях и судорожно пытался поймать ртом воздух. Белесый цвет его лица и простреленная у самого горла грудь не оставляли сомнений в том, что он умрет уже через десять секунд. Он хотел жить, но не суждено… Возраст второго определить было невозможно. То, что называется головой, отсутствовало. Из тела торчали лишь пучки мускулов и артерии, через которые струей выходила кровь. Ноги охранника подергивались. Мышечная агония… Крови было столько, что Арт почувствовал легкое недомогание. Если бы не Рита, он уже сейчас поднял бы вверх руки, сказал: «Все, все, достаточно… Только дайте мне выйти отсюда…» Потолок и стены, его одежда были залиты кровью…

Вранье, что человек привыкает к крови. К ней привыкнуть невозможно. Если бы было так, то санитары в морге не пили бы стаканами неразведенный спирт.

— Черт… — услышал Арт, приходя в себя. Игорь?..

Одна из пуль, войдя в его бедро, вышла в двух сантиметрах от входного отверстия. Ранение навылет. Арт бросился к приятелю.

— Давай, вперед!.. — заорал тот миллионеру, делая злобную мину. — Ищи ее, времени нет!..

Арт откинулся к стенке, зависнув над трупом молодого, уже бездыханного охранника, и быстро окинул взглядом кабинет. Чисто! Но не может быть, чтобы охранники сидели в кабинете своего хозяина без него самого! Этого просто не может быть в принципе!

Наклонившись и поражаясь тому, что делает, Артур поднял тяжелый скользкий от черной крови пистолет. Держа «беретту» перед собой обеими руками, он ворвался в помещение. Сзади его, спина к спине, страховал Игорь.

— Вон дверь! — прокричал Игорь. — Он туда ушел!..

Один из стеллажей с книгами был сдвинут в сторону. Он играл роль потайной двери. Как в кино! Но в кино, если побежать в этот проход, то обязательно выбежишь на какую-нибудь вертолетную площадку или подземный завод по переработке наркотиков или печатанию фальшивых денег. Там есть где развернуться, пострелять и подраться. Уничтожение владений Александра Александровича не входило в планы Арта, равно как и участие в единоборствах. Это не кино. И побеги он сейчас по указанному пути, они обязательно упрутся в стену. Какого хрена оставлять дверь приоткрытой?! Любой из этих двоих покойников обязательно должен был закрыть эту дверь! Это организованная международная банда! У них ляпов не бывает! Охранник скорее подохнет, чем предаст своего дона. Лажа, эта дверь-стеллаж! Лажа!..

Стеллажей было около семи. Считать было некогда. Пока Игорь запирал дверь и вставлял в ее ручки ножку стула, Арт один за другим проверял полки с книгами на прочность.

— А это? — Игорь показал стволом на приоткрытую дверь.

— А это — дорога к Минотавру, которого со вчерашнего дня не кормили, — смахнул со лба пот глава «Алгоритма». — Отойди от дверей за стену, они сейчас долбить начнут!

Арт придумал это вовремя. Едва его странно преданный друг прохромал за косяк, как от дверей стали отлетать полуметровые щепки. Пули, судя по звуку, выпускаемые из «калашниковых», прошивали дубовые створки насквозь и, выставляя стекла в огромном окне, со свистом уходили в ночь.

Пуль не жалели. Плотность огня была такова, что вскоре весь иконостас Александра Александровича превратился в голую, отбитую до штукатурки стену.

Есть! А вот это и есть та дверь, в которую, словно крыса, скользнул клоп. Ушел, оставив умирать двоих своих преданных охранников. Стеллаж сдвинулся с места. В отличие от стеллажа-«обманки», с обратной стороны он имел металлическую основу, и пробить его пулями было невозможно.

Почему же ты не закрыл дверь, уходя? Почему не задвинул задвижку? А ее здесь и нет… Это страховка на тот случай, если изнутри он ее нечаянно закроет. Тогда снаружи не попадешь при всем желании. Ай, как все продумано!.. А знают ли о тайне стеллажей те, что уже почти превратили в ничто двери из массива дуба? Через полминуты им даже не понадобится выбивать дверь. Ее и так не будет.

— Оставь ту дверь открытой! — крикнул Арт Игорю и махнул ему рукой.

Тот как смог быстро проскакал по паркету и нырнул в темноту хода. Ах ты, мать моя!.. На паркете, словно пунктирная линия, пролегла алая дорожка. Игорь нарисовал ее своей кровью.

— Спускайся вниз! Я сейчас догоню… — Сорвав с себя пиджак, Арт стал быстро затирать след.

Быстрее, Чуев, быстрее… Через десять секунд они уже будут в кабинете!..

Дверь затрещала, издавая предсмертные крики. Еще удар — и она влетит внутрь…

Хочешь увидеть Риту? Тогда быстрее…

Выпрямившись, он швырнул пиджак в глубину лжепрохода. Едва успев заскочить в темноту убежища и задвинуть за собой тяжелый стеллаж, он услышал беспорядочную речь и топот по паркету. Задвижки на этой двери нет. Если присные в курсе хитрых дел Александра Александровича, то одна половина боевиков метнется добивать наглецов в проход, а вторая половина — в дверь, за которой сейчас стоит Арт.

Бежать смысла нет. В коридоре полная темень и крутая лестница. Если метнуться вниз, в надежде свернуть за поворот, то перелом позвонков гарантирован. Если спускаться с осторожностью альпинистов, то их просто измочалят, как при расстреле. В упор. При том условии, что люди Александра Александровича догадаются о том, что их провели.

Сколько в магазине патронов? Черт его знает…

Игорь сейчас спускается вниз. Живые охранники вряд ли знают наверняка, что их двое. А те, кто их видел при трагических обстоятельствах, ничего сказать уже не смогут.

Ни один из шныряющих сейчас, подобно шакалам, не знает, сколько человек проникли в дом… Поэтому, если они распахнут дверь, Арт сразу начнет опустошать «беретту». Потом, когда с ним будет покончено и наступит тишина, они, конечно, начнут прочесывать дом, но для Игоря это шанс…

Арт сжал пистолет обеими руками и прислонил дульный срез к двери, на уровень головы входящего. Ну, знаете вы о бомбоубежище клопа или нет?

— Подвинься правее!.. — Раздраженный шепот рядом с ухом президента «Алгоритма» был настолько неожиданным, что он едва не спустил курок. — Весь проем загородил!

Это приятель, который вовсе не собирался куда-то торопиться! А Арт тут шансы его просчитывает!.. Теперь у них только один шанс спастись: устроить дуэль с войском Александра Александровича с расстояния в метр. Такого страшного оружия, как у Игоря, у них, конечно, нет, но их столько, что, если они одновременно выстрелят хотя бы из рогаток, их как ветром сдует вниз тоннеля.

— Какого черта ты здесь делаешь? — обозлился Арт.

— А ты какого черта тут делаешь?

— Я ищу свою жену, а ты кого?

— Ты не мог сообщить об этом раньше? — ядовито ответил Игорь.

Утяжеленный безупречной логикой ответ дружка заставил Арта заткнуться.

Топот шагов в кабинете стихал в двух направлениях. Арту не было видно, но он хорошо слышал, как несколько человек метнулись в приоткрытую дверь, замаскированную под стеллаж, а остальные ушли, как пришли — через двери. Жаль, он не слышит, о чем бормочут те, кто рассматривал его пиджак — слово это, «пиджак», послышалось со стороны преследователей дважды.

Клоп ушел той же дорогой, которой сейчас уходили двое так жаждущих встречи с ним мужчин. Длина тоннеля неизвестна. Возможно, Александр Алексадрович уже из него вышел и сейчас возглавил карательный отряд. Первым делом, конечно, будет проверен ложный ход, в который не удалось заманить Арта. А уже потом — этот коридор. В любом случае медлить нельзя. Кровь за приятелем Арт не мог подтирать постоянно. Капли, как ариаднина нить, выведут преследователей прямо на них. Здесь темнота, но рано или поздно будет свет. После ранения самочувствие Игоря явно не улучшилось. Он теряет кровь, а значит, силы и ясность мышления.

Арт остановился у самого выхода. Опять дверь, но сейчас из-под нее пробивается узкая полоска дневного света. Узкая настолько, что перевязать Игоря он может, лишь сидя на полу. Так лучше видно. Стараясь производить как можно меньше шума, Арт взялся за плечо и стал отдирать от себя, как кожу, рукав рубашки. Подарок Риты… занесло ее месяц назад в Третьяковский…

Скрутив его в жгут, он туго перемотал ногу Игоря, на дециметр выше раны. Рана пустяковая, но она опасна тем, что вот так, пустячно, из нее может выйти литр крови.

— Как чувствуешь себя?

— Как Ван Гог, отрезав себе ухо. Полным идиотом. — Опершись на Арта, Игорь поднялся.

Спускаясь вниз, они держались руками за стену. Никаких ответвлений в сторону от коридора не было, или же они просто не обнаружили их. Выход из лабиринта был один, и он был перед ними. Дорога закончилась дверью. Опять дверь…

Арт хотел было уже осторожно нажать на ручку и приоткрыть дверь, как Игорь схватил его за плечо — по полоске света скользнула тень и остановилась прямо перед ними. Лишь узкая деревянная створка разделила их жизнь от их смерти.

Судя по тому, что по другую сторону не было суеты и шума, можно было сделать резонный вывод: Александр Александрович, если он вообще был тогда в своем кабинете, уже давно командует своими людьми в доме. Ждать, пока тень уберется, им не улыбалось. Выход в этом случае превращался в западню, аналогичную первой.

Игорь бесшумно передал Арту ружье и шагнул к двери. Что он делает? Он ее изучает. Зачем? Арт нашел ответ на этот вопрос лишь тогда, когда приятель начал действовать…

Тот просто убеждался, что дверь открывается наружу, а не внутрь.

Резко нажав на ручку, Игорь вложил в удар всю силу раненого человека.

Массивная резная створка распахнулась легче, чем переворачивается лист книги от ветра. Сокрушающий удар снес с ног владельца тени — среднего роста мужчину лет тридцати пяти на вид. Он выронил из рук автомат и почти плашмя рухнул на спину. Игорь, решив, что этого недостаточно, вырвал из рук спутника ружье и уже знакомым тому ударом…

Арт не любил хруста костей. Но не слишком ли он придирчив был сейчас к окружающим?

Автомат имел вид раритета, и не исключено, что именно из него какой-то «дух» стрелял на перевале Саланг в советских солдат. Арт схватил его, высматривая на теле лежащего запасные магазины. Их не было. В отверстии на том, что был в автомате, блестел капсюль последнего патрона. Это значит, что в его распоряжении оказался автомат с полным магазином. После того, как затвор выбросит последнюю, тридцатую гильзу, можно выбрасывать и сам автомат. Но это было уже кое-что…

Опять коридор. На этот раз освещенный, и даже с некоторыми претензиями на изысканность. На стенах то тут, то там попадались небольшие миниатюры из древнекорейской, как понял Арт, мифологии. Александр Александрович перебирал в своей любви к Востоку. Слишком много драконов и раскосых мужиков с кривыми ножами. Или мечами.

Не нужно было иметь диплом МГУ, чтобы понять — они в подземной галерее. Верхнее перекрытие было небольшой толщины, поэтому периодически слышались быстрые звуки шагов. Чьи-то ботинки глухо грохотали над их головами. В доме не прекращался ни на минуту квалифицированный шмон. Удивляться тут нечему. Двое незнакомцев, неизвестно каким образом проникнув в здание, устроили мордобой со стрельбой и исчезли. Спокойствие жилища нарушено и подогревается возмущением и жаждой мести.

Арт бы добавил еще, если бы думал об этом: и страхом перед возмездием. Александр Александрович тоже не может не догадываться, отчего в его берлоге так шумно. Просто так шумы не возникают. Они начинаются, когда кто-то крадет чужую жену, как правило.

— Ищут, мерзавцы… — Игорь тяжело дышал и уже не был так похож на того беспечного малого, с которым Арт вошел в дом.

Кровотечение у него прекратилось, но бодрячком он не выглядел.

Это целый подземный город! Дом на улице — это лишь вершина айсберга. Поскольку движений в этой части тоннеля не было, они стали дергать ручки всех дверей подряд. Игорь скрипел ручками слева, Арт — на противоположной стене. Дойдя до середины коридора, Чуев опустился на ручку всей силой, и чуть не упал внутрь. В комнате была темнота. Его спутник, как кошка, скользнул взглядом по абсолютно черной стене и уверенно нажал на выключатель.

Сказать, что они оцепенели — значит ничего не сказать. Что касается мебели, то комната была совершенно пуста. Лишь смердящее облезлое ведро в углу. Но относительно присутствующих в ней живых существ…

К огромному массивному кольцу, намертво вкрученному в стену, была присоединена двухметровая кованая цепь. К другому концу цепи был присоединен металлический ошейник. Ошейник, словно ворот водолазки, плотно облегал шею человека, сидящего на полу. Мужчина среднего возраста — угадать наверняка было невозможно из-за заросшего лица и кровоподтеков — сидел на полу и болезненно щурился от яркого света, часто видеть который он, как видно, не привык.

Живой экспонат для начинающего судмедэксперта.

От яркого света закрылся руками и теперь сидел так, не подавая признаков жизни. Так откидывается опоссум, заметивший ягуара. И так сделает человек любого возраста, привыкший к избиениям, и приготовившийся к очередному.

— Ты кто такой? — Игорь опустил ружье.

Мужчина медленно убрал руки и, привыкая к рези в глазах, стал ощупывать подслеповатым взглядом хозяина голоса. Внезапно его прорвало, и из его опухших от побоев глаз потекли слезы. Арт ни разу не видел, чтобы слезы появлялись так быстро. Разве что у Риты, когда начиналась вторая минута аргентинского сериала.

— Вы — милиция?.. Я знаю, вы — милиция!.. Спасите меня! Ну, пожалуйста… Вы не представляете, что они здесь со мной делают!.. — Он не останавливался ни на секунду, ползая перед ними и треща цепью. За неделю заточения его, кажется, отучили передвигаться на ногах. — Только не оставляйте меня! Только не оставляйте!

Понимая, что уходит драгоценное время, Арт врезал ему две пощечины (тот не обиделся), чтобы прекратить истерику, но оказалось, что это лекарство не помогает. Пленника столько «прессовали», что побои у него стали вызывать обратный эффект. Истерика усилилась, и речь стала невнятной. Не хватало еще погореть из-за этого мученика…

— Если не прекратишь базлать, мы сейчас уйдем, — сказал Игорь.

В точку!

«Молодец», — подумал Арт, посмотрел в лицо Игоря и удивился. Оно не выражало ни тревоги, ни суеты. Арт подумал, что так, наверное, выглядят наемные убийцы или офицеры на войне.

В комнате стало так тихо, что снова стал различим топот наверху. Минута у них была. Именно в нее и уложился побитый Артом пленник.

Пленником значился президент благотворительного фонда. Название было Арту неинтересно точно так же, как и сам пленник. Уже неделю президент благотворительного фонда сидит, как в конуре, на цепи, терпит извращенческие побои от жильцов этого дома и ждет, пока его… выкупит жена.

— Не понял, — сознался Игорь.

Арт не выглядел искушеннее, но догадываться о том, что происходит, мог.

— Мне позволили позвонить жене, и я попросил ее заявлений в милицию не писать, а подготовить два миллиона долларов. Она передает деньги, а меня выпускают.

Теперь понял Арт, но Игорь по-прежнему не понимал. Пленник звонит жене и просит подготовить выкуп, а жена идет в милицию и делает заяву на неизвестных.

— Вы единоличный президент Фонда?

— Вице-президент — моя жена.

— Это жинка евонная его сюда упекла, и теперь ему голову отрежут, — объяснил Арт, усмехнувшись. — Обычно в Москве платят, и пленника выпускают. Выпускают обязательно, иначе похитители сами станут похищенными. Вот так не отпустишь одного, другого — и приучишь население столицы не платить выкуп. Жена его это знает. И пошла в милицию, уверенная в том, что мужа сыскари не найдут и этому, — он кивнул на президента, — отрежут голову. Ваша жена — сука, сударь.

— Этого не может быть.

— Я вас понимаю.

— Вы меня не понимаете!..

— Нет, понимаю.

Попытавшись стащить ошейник через голову бедолаги, Арт и Игорь только вспотели.

Тут нужна «болгарка». Да еще, чтобы ее в руках держал опытный спасатель, иначе ошейник отлетит вместе с черепом. Игорь выключил в комнате свет, приятели приказали бедолаге не орать, пообещали светлое будущее и двинулись дальше.

— Теперь ты понимаешь, что в этих комнатах? Здесь половина пропавших в Москве деловаров. Это частная мини-тюрьма! — Арт шел и качал головой, удовлетворенный тем, что увидел. Если рассуждать последовательно, то Рита тоже должна быть жива. Раньше времени здесь никого не убивают.

Игорь прихрамывал, но не настолько, чтобы сбивалась его речь. Слабости он не чувствовал, голова ясная. «Может, просто работает через „не могу“, — подумал Арт. — Вполне возможно. Этот помирать будет, но помощи не попросит. Есть такие люди, которые не просят только потому, чтобы не грузить других своими проблемами. Этот, кажется, из тех».

Сатана или всевышний свел их в том баре?

Впереди раздался топот. Уже не глухой, а отчетливый. По одному с ними коридору, только навстречу, двигались несколько человек. За то короткое время, пока Арт с хромоногим товарищем пробирались по лабиринту и снимали показания с президента, люди Александра Александровича успели проверить ловушку. Убедившись, что она пуста, клоп отдал команду действовать наверняка — мочить пришельцев среди миниатюр. Если бы он знал, кто тут командует парадом…

Они теперь точно знали, где незваные гости. Коридор уходил вправо, и до встречи оставалось не более пяти секунд…

Глава 21

— Ложись! — свирепо шепнул Арт и плюхнулся на пол.

Только это сейчас могло их спасти. Нелогичность расположения в пространстве. Он точно так же вел себя в сауне…

Игорь, сморщившись от боли, распластался на бетонном полу и выставил перед собой, как охотник, ружье.

Трое!

Изумленные глаза… Растерянность, длиною в миг, и залп двоих, лежащих на полу…

Арт знает, кто его ангел-хранитель. Серафим Саровский двадцать последних лет закрывает его от беды своим плащом. Он словно готовит его к чему-то важному, не давая смерти прикоснуться к его плечу.

Грохот ружья и длинная очередь из автомата перечеркнули все надежды поисковой группы на блестящее выполнение задания. Сейчас только один из них, уползая туда, откуда он пришел, держался рукой за живот и широко раскрытыми глазами смотрел на свои сизые внутренности. Они волочились за ним по паркету, и он не мог поверить, что их нельзя вернуть обратно, а живот зашить, и после этого по-прежнему любить пельмени с уксусом. Заряд шурупов, предназначенный для вышибания дверных замков, пришелся ему в нижнюю часть туловища. Пригоршня стальных колючек вошла не под прямым углом, а наискось. Только поэтому он еще жил. Человек… нет, уже, наверное, не человек полз и полз, словно пытаясь так убежать от своей смерти, оставляя после себя широкую полосу крови и продолжающиеся разматываться из нутра кишки.

Они хотели, чтобы так выглядели Арт с Игорем. Но они этого не хотели. Противоречие интересов, при которых в проигрыше обязательно кто-нибудь, да останется.

Арт пришел в этот дом не за наживой. Другие мотивы движут им. Нельзя отнимать у человека самое дорогое. То, без чего немыслима жизнь. Чему же так возмущается тот, что ползет по полу? Арту до боли жаль этого человека, безнадежно пытающегося удалиться от вечного забытья. Но разве он вложил в руки этого покойника автомат и сказал: «Найди и убей»? Может, Игорь его заставил?

— Пойдем… — оторвав взгляд от уронившего голову бандита, промолвил Игорь.

Подняв с пола два магазина от автомата, Арт сунул их за ремень брюк. Еще сегодня утром он, увидев такое свое изображение в зеркале, хохотал бы до слез. Сейчас собственный вид его почему-то не забавлял.

Пора убираться отсюда и подниматься наверх. Когда клоп поймет, что его люди мертвы, он просто перекроет все выходы и запрет их здесь, как в барсучьей норе. Они сами сдохнут, на них больше не нужно будет расходовать боекомплект и людей. Они сдохнут от голода. А можно отключить двигатели в вентиляционных отверстиях. Еще лучше…

Понимая, что такие мысли на него навевает вид изувеченных трупов, Арт решительно двинулся по коридору. Выход где-то рядом. Когда эти трое выскочили на них, он услышал их появление сразу.

Игорь шел за ним. Арт слышал, как он вставляет в ружье новую партию шурупов.

— Пальбу они уже слышали, — пробормотал он. — Сейчас ждут результата. Артур, на выходе нам нечего делать. Нас превратят в фарш.

Арт огляделся. Что это? — над нашей головой, уходя в стену, располагался воздушный лабиринт. Труба квадратного сечения с прикрученной снизу решеткой. Осторожно выглянув за угол, он смерил взглядом расстояние до выхода. Метров восемь-девять. Маловато. Если даже разнести к чертовой матери эту решетку, то залезть в воздуховод и удалиться от этого места будет просто невозможно. Не хватит времени. За спиной оставалась последняя перед выходом дверь. Он вернулся и дернул ручку. Створка послушно отворилась, открывая перед ним прекрасный вид: лестница, уходящая вниз. Третий уровень? Не много ли для одного скромного замка? А что там? Государственные преступники, неприкосновенный запас золота или циклоп? Удивление за минованием надобности уже давно покинуло Арта.

— Выноси решетку! — По взгляду Игоря было видно, что он понял, какие мысли теснятся в голове приятеля.

Впрочем, если отталкиваться от разумного начала, то самым логичным была бы сдача в плен.

Прозвучали два выстрела, оглушившие Арта, как кувалдой…

Коридор моментально заполнился пылью штукатурки и ставшим уже привычным, как «Ло Пар Кензо», запахом пороха. На пол посыпались обломки дюралюминия и металлических составляющих. Пыль еще не рассеялась, а в потолке, в районе воздуховода, уже чернело пятно. Они бросились вниз по лестнице. Если это обманет людей клопа, то не более чем на минуту.

А лестница закончилась уже через два пролета. Они аккуратно выбрались на нижний этаж — какой уже по счету? — и осмотрелись. Совершенно пустое пространство, с частоколом колонн, труб и компрессорных установок. Очень напоминает трюм корабля. А еще — подвал, в котором Фредди Крюгер играл с учениками средних школ в догоняшки.

— Интересно, на какой высоте ниже уровня моря мы находимся? — прокричал Арт в ухо Игорю.

— Кто здесь?! — От крика, раздавшегося почти в метре от главы «Алгоритма», он едва не разрядил автомат.

Арт сделал два шага вправо и выволок на освещенное фонарем место мужика лет пятидесяти. Он выглядел очень нелепо, если учесть место, где происходило действие. Русский мужик, гладко выбритый и распространяющий запах одеколона. Пусть дешевого, но одеколона. Одежда опрятная, руки чистые, взгляд ясный.

— Да ты кто такой? — изумился Игорь.

— А вы кто такие?!

Странствующий философ уже взмахнул рукой, как поленом, но Арт поймал его руку.

— Ребята! — заорал выбритый, хотя шум уже не мешал говорить спокойно. Он никого не раздражал, к нему все привыкли, как к дождю. — Я знал, что это рано или поздно закончится! Остальные наверху?! Включайте радиостанцию, их нужно корректировать во время движения! Здесь целая паутина коридоров! Они могут заблудиться и попасть в засаду!

— Идиот, — Игорь плюнул на пол и пошел мимо него.

Арт двинулся следом и на ходу бросил мужику пару слов.

От разочарования у него покраснели глаза.

Побежав за Артом, он кричал и рассказывал, рассказывал… Коридор был длинный, он долго рассказывал…

Оказывается, в этом темном царстве он обитает долго. Очень долго. Когда «долго» только начиналось, ему посчастливилось в какой-то газетенке прочитать объявление о начале конкурса на замещение должности главного инженера. Организация обещала тысячу долларов зарплаты и последующий выезд за рубеж. У выпускника Бауманского университета и бывшего главного инженера станкостроительного завода семьи не было, как и работы, поэтому он воспринял объявление как подарок с небес. Конкурс он выиграл очень легко, хотя никого из конкурсантов-конкурентов не видел. Какой-то мужик-кореец сказал, что победа одержана, и пригласил на место строительства будущего дома. Проект здания уже существовал, поэтому оставалось лишь запустить строительство. Вот тут-то и начались недоразумения. Через пять месяцев, когда оставалось лишь запустить «сердце» — компрессоры, проводку и канализацию, его просто-напросто заперли в подвале. С тех пор он обслуживал весь дом, не выходя из подвала.

— Но кормят хорошо! — орал он так, что Арта беспокоил не вой компрессора, а его фальцет. — И вода есть! Поможете выбраться отсюда, а?!

— На обратном пути заберем, — пообещал Игорь, в голосе которого предательской ноткой звучало сомнение, что он сможет отсюда выбраться. — Но сначала ты нам помоги. Как нам выйти отсюда, инженер?

Мужик опять схватил Арта за рукав и потащил. Но на этот раз президент на буксире передвигался недолго. Металлическая ржавая дверь появилась уже через несколько шагов, после чего последовал краткий экскурс в историю. Оказывается, этой дверью уже давно никто не пользуется. Четыре года назад через нее рабочие заносили трубы, инструменты и мешки с цементом. Дверь открывает вход на лестницу.

— Лестница ведет, конечно, вниз? — вкрадчиво поинтересовался Игорь.

— Куда еще ниже?! — продолжил громыхать инженер. — Мы и так на втором нулевом этаже! Лестница ведет наверх! Только будьте осторожны! На первом нулевом — крокодилья ферма!

— Я же говорю — идиот! — заглушая компрессор, прогромыхал Игорь.

Они уже поднимались по лестнице, как в спину опять раздался крик:

— Мужики, а в мире-то что происходит?

Арт остановился и развел руками:

— Путин, Жириновский, Зюганов, Миронов, Иванов, Медведев… Я что-то лишнее перечислил?

— А кто такие Иванов и Медведев?

«Тебе, родной, лучше вообще наверху не появляться», — подумал Арт.

Где их не ждали, так это здесь. Резко распахнув очередную дверь, Арт, шедший впереди Игоря, завис между небом и землей…

Яростно махая руками, он пытался хоть на сантиметр вернуться назад, к двери. Носки «Прада» скользили на краю искусственного водоема, и он не сводил наполненный ужасом взгляд с его поверхности.

Там, в двух метрах под ним, лежало трехметровое чудище. Если бы не предупреждение инженера, Арт окаменел бы от неожиданности и рухнул вниз. О крокодилах он уже слышал дважды. Первый раз от Риты, второй — минуту назад. Расстояние между дверью и краем водоема не превышало и полуметра. Немудрено, что этой дверью никто не пользовался…

Игорь резко дернул Арта за рубашку и отскочил к двери. Тяжело дыша, они оглядывали раскинувшуюся перед ними панораму. Зрелище не для слабых духом. В последний раз Арт видел аллигаторов на Кубе, где они с Ритой проводили лето позапрошлого года.

Бассейн был превращен в водоем, сродни камышовому озеру. Если бы не кафельные стены и искусственное освещение, Арт непременно бы решил, что находится как раз на Кубе. Коряги, растительность — все представляло собой уголок природы страны, где жил Кастро. И среди этой милой простоты перемещалось около десятка тварей, на которых Арт не мог смотреть в Гаване и от которых его затошнило сейчас.

Крокодилы же, почувствовав появление людей, слегка оживились. И было понятно почему. Присутствие людей для животных означало появление пищи.

Барашек, пара ведерок рыбы…

Глядя на приближающиеся торпеды, Арт судорожно сглотнул слюну.

— Твою мать…

— Что, не идиот? — повернувшись к Игорю, спросил Артур.

Все крокодилы были одинаковой длины, около трех метров, но среди них выделялся один, который вызывал у них не просто страх, а какой-то животный ужас. Исчадие ада достигало в длину более четырех метров и, очевидно, было здесь за топ-менеджера. Крокодилы, медленно, но напряженно виляя хвостами, сошлись в клин и направились к месту питания. Пропитавшаяся кровью повязка на ноге Игоря усиливала их аппетит. Несмотря на то что достать людей они не могли при всем желании, Арт почувствовал, как у него пересохло во рту.

— Их кормят с этого балкона… У тебя с собой, случайно, чипсов нет?..

Прижимаясь к стене, они двинулись к выходу из насыщенного миазмами террариума.

— Теперь понимаешь, где нужно искать без вести пропавших миллионеров? — Арт кивнул на воду. — Интересно, что обнаружится на дне, если осушить это болото?

— Дерьмо! — охотно откликнулся Игорь. — Одно дерьмо. Ну, еще — перстни, стразы от Сваровски и фарфоровые челюсти. Все остальное давно переварено. Крокодилы не собаки, они кости не обгладывают. Хавают все сразу. Это все равно как человека в негашеной извести растворить.

— Ты знаешь, как выглядит человек после купания в ванне с негашеной известью? — удивился Чуев.

— А ты разве не изучал химию в школе?

— Да мы как-то все больше на водороде практиковали…

— Вчерашний день. Унылая проза.

Пока они шли, Игорь безостановочно говорил. И Арт его понимал. Пока говоришь, забываешь бояться. Мысли переключаются на другое. Сколько же еще так идти?..

Все… Последний шаг — и они оказались на большой площадке, засыпанной песком. Пот, струясь по переносице, стекал в глаза. Стянув с себя остатки рубашки, Арт швырнул их в камыш. Температура в доме была гораздо выше, нежели в обычном доме. Ничего удивительного. Если кто-то решил устроить здесь полигон для операторов ВВС, то и климат должен быть соответствующим. Александр Александрович, видимо, педант до мозга костей. Игорь, который все это время продолжал оставаться одетым, стал повторять движения Арта. Пиджак с плеч долой, рубашка — через голову… Наконец, они остались в одних майках. Они были насквозь мокрыми и прилипали к телу.

— Умыться на бережке не желаешь? — Арт вопросительно посмотрел на приятеля.

Тот покосился на косяк, который изменил свое движение и, словно намагниченный, опять приближался к ним. Теперь дорогу к пище им преграждал не барьер, высотой в два метра, а ограждение из сетки-рабицы.

— Пойдем-ка отсюда. Да побыстрее…

Они заковыляли по песку. Отвратительный запах в помещении слегка притуплял чувство страха, но было очень много причин, по которым им не следовало здесь оставаться.

Почему-то лишь теперь, выйдя из огромного террариума, Арт понял, что если Рита здесь была в момент их проникновения, то искать теперь ее просто бессмысленно. Александр Александрович прекрасно понимает, как она важна для него. Он дает себе отчет в том, что весь ход его размышлений и доказательств строится только на ней. А зачем она ему нужна? Да еще при таком раскладе?..

Арт содрогнулся от этих мыслей и заставил себя признать их неверными.

Его пессимистические выкладки прервала автоматная очередь. Крошки бетона, отлетевшие от стены, ударили ему в лицо.

— Артур, назад! Их там человек пять!

«Назад» — это к крокодилам… По коже пробежал мороз, и мгновенно вспомнилась сказка о Мюнхаузене. Сказка для взрослых! Сзади — крокодил, впереди — лев. На сей раз в роли льва выступала орава бандюков, вооруженная автоматическим оружием.

И они выбрали крокодилов…

В нос Арту, словно боксерская перчатка, снова ударил отвратительный запах. Выбежав к водоему, они оказались на совершенно открытом месте. Спрятаться можно было лишь за корягами и камышом. Но все это находилось внутри территории, огороженной сеткой…

Игорь хромал, и было понятно, как трудно ему выглядеть бодрым. Арт не был уверен, что, окажись у него прострелена нога, он мог бы выглядеть так же мужественно.

Крокодилы раздраженно реагировали на шум. Они видели людей, которые не кормили их, а дразнили. Появлялись и исчезали. Обычно между этими двумя событиями они бросали пищу. Сейчас пищи не было. Рептилии возбудились. Они выбрались из воды к самой сетке. Очевидно, предчувствуя скорую добычу, они желали ухватить ее первые, поэтому бросались на сородичей, стараясь занять ближнее к ограждению место.

Скоро будет пища…

Тот, что был самым крупным, замер в уверенной позе, слегка приоткрыв пасть. Крокодилы поменьше старались в пылу борьбы его не задевать. Ими руководил не разум, ими правил инстинкт.

Арт уже слышал возбужденную речь за дверями, разделяющими водоем и коридор. Преследователи стояли у дверей, готовясь ворваться внутрь. Им, то есть Александру Александровичу, нужен Арт. Непременно живой. Иначе какой был смысл разбивать ему сердце?..

Вспомнив о Рите, Арт понял — им опять овладевает безумие. Как тогда, под небом Флориды, когда он был готов на все… Ярость, перемешанная с безысходностью.

— Вышибай калитку! — приказал он Игорю, показывая на щеколду в ограждении.

Вместо этого тот вонзил в спутника свой изумленный взгляд.

— Вышибай, — тихо, одними губами, попросил Арт.

Игорь повернулся к калитке, и в огромном замкнутом пространстве террариума раздался громоподобный выстрел. Заряд разнес в щепки деревянные стойки, на которых крепилась дверца, и зашвырнул далеко в пруд массивный замок. Крокодилы ринулись вслед за кусками, но вскоре вернулись. Они сходили с ума от гнева.

Перед ними было свободное пространство. Не было сетки, в которую они тысячи раз утыкались своим рылом. Была свобода и пища…

Рептилии бросились вперед, заполнив все пространство до самых дверей. Но еда в лице президента текстильного концерна и его философствующего дружка вскочила на полуметровый выступ над водоемом и стала быстро подвигаться к другому концу бассейна. Это было неслыханно… «Уж не ставят ли на нас опыты?» — могли подумать крокодилы, если бы умели думать.

Им нужно было малое — до первого выстрела успеть скрыться за дверью. Любой рикошет мог столкнуть их в воду, и тогда…

Даже думать об этом не хотелось. Арт быстро окинул взглядом акваторию. На противоположной стене виднелось сооружение, напоминающее формами вышку для прыжков в воду. Но это была не вышка, а второй балкон. Он зависал над камышом на высоте пяти метров, и если Арт увидит сейчас на нем человека Александра Александровича, то можно начинать быстро вспоминать всю жизнь.

Если бы клоп имел способность видеть сквозь стены, то первое, что он бы сделал, это забаррикадировал дверь со своей стороны. Но, к счастью, всевышний еще никого не одаривал подобными способностями.

С криками возбуждения его люди ворвались в террариум. Они стремились выполнить свой план. Весь, до последнего пункта…

Когда же поняли, ошибку какого порядка совершили, было уже поздно.

Окаменев от ужаса, забыв о себе, Арт с Игорем смотрели на то, что происходит на ферме…

Они были тому свидетелями и не могли сдвинуться с места. Ноги вмиг превратились в вату, и оставалось только радоваться, что они не подламываются, а только гнутся…

Арт очень терпеливый человек. Он хладнокровен настолько, что иногда даже подозревает свою психику в несовершенстве. Погубить чужой бизнес, зная наверняка, что его владельцу останется повеситься или сесть, если это гарантирует безопасность и процветание собственного бизнеса, для него никогда не было проблемой. Но сейчас впервые в жизни, хотя и совершенно безрадостно, он мог доложить самому себе: с психикой его все в порядке — она может и подвергаться потрясениям, и быть ранимой…

Первым был охранник с автоматом. Вбежав внутрь, он сгоряча, не глядя вокруг, дал короткую очередь. Не было известно тогда, а сейчас и подавно не удастся выяснить, какую цель он этим преследовал, кого пугал. Но только тот самый, четырехметровый, сделал молниеносный бросок и перехватил огромной пастью оба бедра человека. От ужаса и боли охранник закричал…

Арту еще не приходилось слышать столь бессмысленного вопля. Крокодил пятился, волоча за собой еду. А еда смотрела на мир дикими глазами, кричала и рыхлила согнутыми пальцами песок…

Нога охранника уже трещала в колене, а он кричал от ужаса, а не от боли…

Один из аллигаторов, на пути которого пролегал маршрут огромного крокодила, схватил пастью свободную ногу уносимой в пруд пищи и рванулся в сторону. Страшный треск, с которым разорвались в паху мышцы мужчины, заставил Игоря поднять ружье и дважды выстрелить в крокодила. Один из зарядов достал хвост рептилии, но боль лишь усилила его ярость. Не выпуская из пасти ноги, он вместе с огромным крокодилом затащил человека в воду…

Она бурлила, словно в нее сунули кипятильник, размером с батарею отопления. Провернувшись вокруг собственной оси, крокодил вывернул из сустава ногу жертвы и вновь рванул ее в сторону. Вода стала малиновой… Струя черной крови врезалась в камыш и тут же заторопилась обратно в озеро…

Когда оба крокодила вновь показались на поверхности, стало ясно, что вскоре все закончится. Аллигатор-мутант уже до пояса заглотнул человека и теперь рывками пытался отнять свою жертву у противника. Но второй крокодил, чувствуя в пасти кровь, не думал сдаваться. Нога человека после круговых вращений держалась только на розовых сухожилиях…

И вот последнее, резкое вращение. Тварь исчезла под водой с добычей. Последнее, что Арт видел, был блеск лакированной туфли.

Одновременно с этим кошмаром на берегу происходили события, не уступающие в драматизме тому, что происходило на воде. Реакции охранников — а их было четверо, хватило лишь на один выстрел на каждого. Уж слишком мало было расстояние между ними и рептилиями. Сила инерции вела их прямо навстречу страшной смерти…

Два крокодила корчились в агонии, и минуты их были сочтены. Но на берегу царствовали еще пять тварей. Пять против троих людей. Ужас сковал члены жертв, и они даже не пытались убежать от своей смерти. Рептилии набросились на них. В воздухе террариума стоял лишь истерический крик. Этот крик можно понять, не зная языка кричащего. И ни Арту, ни Игорю не нужен был переводчик, чтобы понять: это — звуки труб ангелов смерти…

Не сговариваясь, они стали стрелять в крокодилов. В этот момент им в голову не приходила простая мысль — враги обречены. Они уже почти растерзаны, и крики ужаса начинают переходить в крики от боли. Они обрывались один за другим. Люди были еще живы, они понимали, что с ними происходит, но шок болевой и шок психологический заставил окаменеть их голосовые связки…

Так враги одного вида объединяются в клан, когда на них нападают представители другого вида. И что бы ни происходило между первыми, они всегда объединятся против вторых.

Крокодилы волочили жертвы к воде, чтобы инстинктивно заставить их задохнуться и подавить способность к сопротивлению. Но это было уже лишним. Ужас убил жертв еще до того, как они оказались под водой.

Арт стрелял и стрелял, не боясь быть сброшенным в воду отдачей оружия. Он стрелял в тварей. Он пытался спасти людей, которые только что хотели убить их. Отношение к одному роду подавляло в нем чувство собственной безопасности. Он стрелял бы бесконечно, лишь бы не слышать эти звуки разрывающейся человеческой плоти…

Несколько автоматов, кровь на песке, бурлящая красная вода, густой ил, поднятый на поверхность со дна, — вот все, что осталось через минуту после того, как Арт приказал Игорю разбить на калитке щеколду.

— Мы уходим… — это все, что он смог выдавить из себя, подбирая один из оброненных охранниками магазинов и пристегивая его к раскаленному автомату.

Дорога назад была в два раза длиннее. Картина убийства стояла перед их глазами, повторяясь во всех подробностях.

«Они показывали Рите, как крокодилы рвут барашка…» — вот все, о чем Арт мог сейчас думать. Он чувствовал, что находится в ступоре. И тут…

…Игорь неловко подвернул раненую ногу, скользнул по стене и рухнул в воду.

Он шел перед Артом, и каждое его движение происходило на его глазах. Он даже не упал в воду, а, поджав ногу, скатился по стене, как по желобу. Это произошло настолько быстро, что когда Артур пришел в себя, Игорь был полностью под водой.

Потеряв голову, Чуев бросил под ноги автомат и уже собрался прыгнуть за ним, как из-под воды, словно спружинив от батута, почти по пояс вылетел Игорь. Рассекая руками тину, он торопился к бортику.

Метр пространства, разделяющий жизнь и смерть.

Протянув ему руку, Арт краем глаза заметил движение в углу водоема. Со скоростью анаконды к ним приближался аллигатор. В голове бизнесмена Чуева пронеслись все правила геометрии и алгебры. Он вычислил все углы и решил все уравнения еще до того, как в его обливающуюся потом ладонь со шлепком рухнула рука Игоря. Время вытаскивания его из воды в два раза превосходило время прикосновения к нему пасти чудовища.

Он не успевал.

Крепко схватив протянутую ему руку и взяв автомат, рискуя упасть в воду, Арт поволок Игоря к берегу. Кто быстрее — он, бегом или эта безмозглая нечисть, вразмашку?

Он волок Игоря и волок, сжимая над головой «АК» и считая сантиметры до берега.

Когда от пасти крокодила до ног Игоря оставалось менее метра и он уже почти лежал на песке, Арт выпустил его руку.

Теперь все зависело только от скорости его решения. Как тогда, за одним столом с Гордоном в Дейтона-Бич.

Арт выставил перед собой автомат и нажал на спусковой крючок. Ему показалось, что приклад, два раза толкнув его в плечо, захлебнулся.

Что теперь? Все?

Он посмотрел в то место, куда только что прицеливался.

Агония аллигатора была ужасна. Темно-зеленый, с коричневым оттенком цвет его спины исчезал, демонстрируя ядовито-желтый окрас брюха. Рептилия вертелась, как фонарь в милицейском проблесковом маячке. Она вздымала вокруг себя фонтаны розовой воды…

Она подыхала.

Чувство ярости, превосходящее крокодилье, заставило Арта вновь прижать автомат к плечу и спустить курок. Спусковой крючок свободно дошел до критической точки и уперся. Выстрелов не было. Он с удивлением отстегнул магазин и уставился в его приемное гнездо. Патронов не было. Тридцать патронов, как один выстрел, ушли в цель.

Он не заметил этого, потому что боялся не успеть спасти приятеля.

Схватив Игоря за руку, он выволок его на берег.

— Еще раз так сделаешь, заберу на обратном пути… — прохрипел Арт и рухнул рядом.

Игорь думал о другом.

— Ковыляем отсюда к чертовой матери! Нас взяли в прицел еще два гада!

Арт поднял голову с песка. Два из шести оставшихся в живых чудовищ уверенно приближались к коряге у самого берега. Понятно, что интересовало их два вторых блюда, развалившихся у самой кромки воды.

Закрывать за собой дверь Арт не стал. Ничего страшного, если аллигаторы немного походят по дому. Он это знает, поэтому будет их ждать за каждым углом. Паркет и мрамор — его тема, на этих поверхностях ему нет равных.

А кое-кто этого не знает.

Глава 22

— Пора подниматься наверх. — Игорь на ходу загонял в ружье патроны. — Надоело мне это подземное царство. В натуре, преисподняя.

Вода с него лилась как с гуся. Шока у него не было. Словно ничего и не произошло. «Таких людей, как он, легче убить, — думал Арт, — чем испугать». Но пока и этого никто не мог сделать.

Ситуация была странной. Впереди шли два совершенно не подходящих друг другу по сословиям человека, один из которых был в тине, как водяной, а за ними, метрах в двадцати, поспешали два аллигатора. Своеобразный заградотряд. Отступать было некуда.

Арт бросил взгляд на часы. Подмогу можно было вызвать сразу, и это выглядело бы разумно. Но он был уверен в том, что Рита в доме, а значит, от нее избавятся сразу, при штурме. Александр Александрович уже понял, кто в его доме, но желание взять Арта живьем и заработать будет тормозить его решение умертвить Риту.

Сколько ему пообещали за посредничество в переговорах с главой «Алгоритма»? Сто тысяч? Двести? Вероятно, не меньше миллиона. Эти деньги сводят клопа с ума. Плюс раздражение. Его, видимо, еще никто не наказывал, а речи о том, чтобы наказать клопа в его доме, вообще не могло идти. Александром Александровичем руководят деньги и принципы. Иногда это несовместимо, Арт это знает. Поэтому хозяин дома будет торговаться до последнего. Другое дело, когда дом будет брать рота спецназа. Тут уж не до денег. Свидетеля Риту дешевле бросить в воду…

Арт стиснул зубы так, что они скрипнули.

Пора подумать о чем-то обнадеживающем.

Все. Последняя дверь наверх. Если верить рассказу инженера, это — запасный выход на первый этаж. Он не используется за отсутствием надобности. Дверь, понятно, закрыта, но для чего тогда с Артом Игорь со своей безотказной отмычкой?

Звенящий удар по барабанным перепонкам — и дверь открыта.

— А что за шурупы у тебя в патронах? — поинтересовался Арт, глядя на исковерканный замок.

— Маленькие, — объяснил тот. — Большие нельзя, иначе ствол разорвет.

Логично. Он и тут философ.

Удивительно, но факт: они вошли на первый этаж дома. Эта была одна из трех дорог, по которой они могли начать свою экскурсию по владениям клопа. Но волею случая они пошли другой. Кровь на полу напоминала о недавней ошибке, но побежденные были уже куда-то унесены. Оно и правильно. Мешались бы.

Где сейчас Александр Александрович? Правильно, там, где исключено появление экскурсантов. В своем изрешеченном пулями кабинете. Ждет доклада от прислуги о ликвидации. Интересно, каково у него сейчас настроение? Арт так и спросил, когда они вошли:

— Сан Саныч или лучше А-А, как у тебя настроение?

Подняв голову, клоп уставился на него ненавидящим взглядом. Александр Александрович сидел за изрешеченным пулями столом молча и достойно. Как символ бессмертия посреди людской смертности. Кажется, их он на самом деле не ждал.

— А ферма ваша разрушена, — с видимым сожалением произнес Арт. — Крокодилы обиделись и пошли в дом бить вам морду. Вы когда их в последний раз кормили? Вас пора привлекать к суду за жестокое обращение с животными.

— Чуев… — он сжал челюсти так, что заскрипели зубы. — Отчего вы так упрямы? Я такого вредного во всех отношениях человека никогда в жизни не встречал. Откажись от контракта и получишь то, чего жаждешь.

— Я, придурок, — Арт стал бледнеть, — жажду своей жены, как ни комично это звучит в мужской компании… И ты вернешь ее мне сейчас.

Посмотрев на труп телохранителя, А-А равнодушно вздохнул.

— Ну, это вряд ли. Я бизнесмен. Я признаю только равную ответственность партнеров по сделкам.

— И для этого похитил жену чужую?

Арт смотрел на А-А, а тот сидел в своем гигантском кресле и беззвучно смеялся.

— Где она?

— В бассейне.

Не помня себя, Арт рванулся вперед и, не думая, что это ни к чему вовсе, свалил ударом в голову А-А на пол вместе с креслом.

— Нет-нет-нет! — вмешался Игорь, заподозрив скорую развязку. — Этак не годится…

— Придурок, через полчаса этот дом от подвала до чердака будет кишеть ментами, — заговорил он. — Здесь обнаружится и тюрьма, и кости на дне бассейна. А ведь это все раскрутилось с банального похищения женщины. Ты обречен. Но я даю тебе честное слово — если ты сейчас отдашь ту, которую он ищет, я не позволю ему убить тебя.

Ответа, как и подозревал Арт, не последовало. Умывшись кровавыми соплями, А-А поставил кресло на место и снова в него опустился. Та же картина. Разве что он стал еще меньше. Складывалось впечатление, что из него во время удара что-то вылетело.

— Будь ты мужиком! — возмутился Игорь. — Тебе же «пожизненное» корячится! Ну, двадцать — двадцать пять! Не лучше ли избежать всего этого, вернув женщину?

— Вы не понимаете…

— Почему же, понимаю, — выдохнул Арт. — Ты хочешь сказать, что отдав Риту, ты подпишешь себе приговор. Тех ты боишься больше меня. А это напрасно, напрасно, милый…

В комнату забежал охранник. Сверкнув раскосыми глазами, кореец, однако, вскинул автомат. Игорь с простецким выражением лица, какое бывает у крестьянина, заметившего, что мимо его забора пробежала собака, приставил ружье к голове А-А. Кореец остановился как вкопанный. Он был в замешательстве и не двигался с места. Ему нужна была команда, но господин А-А ее подать не мог. Тогда Игорь, расшифровав мысли охранника, отвел дробовик в сторону и спустил курок. В стене образовалась сквозная дыра диаметром около полуметра. Сейчас очень удобно было смотреть на картины в соседней комнате. После выстрела он клацнул цевьем, отражая гильзу, и вновь приставил ствол к голове А-А. Охранник с ужасом посмотрел на отверстие в стене, на голову и вышел из кабинета спиной вперед.

— Сколько же у тебя здесь долбоебов, а?

— На вас хватит.

— Продолжим разговор. — Арт снова повернулся к А-А. — Где Рита?

Менее всего ему хотелось выглядеть попугаем. «Это последний раз, когда я задал вопрос, — подумал Арт. — А-А уже упивается моей беспомощностью и своей непробиваемостью. А это тот самый случай для бизнесмена, когда собственной глупостью можно поломать весь процесс переговоров. Едва клиент начинает чувствовать слабину будущего партнера и отсутствие за ним весомых доводов, склонить его к чему-то потом решительно невозможно.»

— Сан Саныч, — Арт повернулся к хозяину дома, — покажи мне глазами, пожалуйста, самый короткий путь к террариуму. Самый длинный я знаю.

Во взгляде хозяина дома сверкнула и тут же погасла искорка испуга.

«Есть», — понял Арт.

Они шли на глазах у охраны хозяина дома. Тех, до кого еще не добрались рептилии или шурупы, оставалось восемь человек. Свое оружие, по просьбе Игоря, они сложили перед собой. И сейчас с пустыми руками молча наблюдали за тем, как Арт ведет их босса. Куда, они еще не знали.

А шли они в гости к крокодилам. На этот раз не было необходимости спускаться к самой воде. Этот лабиринт напрямую вел к балкону, с пятиметровой высоты которого можно было любоваться происходящим внизу. Ну, как людей, например, кушают. Или барашков…

С него глава дома наблюдал за процессом кормления милых зверушек. Балкон слегка выдавался вперед так, что находился не над берегом, а над водой. Если бы в тот момент, когда они стояли на кромке бассейна, на этом балконе появился хоть один из людей А-А, он расстрелял бы их, как в тире. Поскольку этот путь был в десять раз короче, они дошли до балкона очень быстро.

А-А пока не понимал, зачем Арту понадобился террариум. Или делал вид, что не понимал. Арт больше склонялся ко второму варианту.

Однако хозяин сообразил, когда Чуев стал засовывать ему под мышки свисающую с потолка помещения веревку. За нее, видимо, и крепился тот барашек, которого спускали вниз на глазах Риты.

Из уст А-А стали вырываться выражения, которые ранее им не использовались: «нарушение законности», «беспредел», «бог не простит» и прочий чес в том же духе.

Когда тельце А-А повисло между небом и землей, Арт нажал на пульте кнопки.

Слуги внизу смотрели, как их босс выезжает по воздуху в центр пространства над террариумом. Трудно сказать, что они одинаково к этому отнеслись. Но Арт был уверен, что кто-то из них сейчас испытывает чувство глубокого удовлетворения.

Крюк, на который был подвешен А-А, крепился к мини-крану. Кран катался под потолком на рельсах. Кнопки Арт нажимал осторожно — ему всегда не везло с игровыми автоматами. Помнится, в Берлине он скормил сотню мелочью тому, что вытаскивает мягкие игрушки. То кнопку не ту нажимал, то палец срывался…

Первым увидел пищу тот самый, четырехметровый. Вяло виляя хвостом, он двинулся к середине водоема.

— Отпусти меня, сука!..

Когда блок под потолком стал разматывать веревку, А-А снова прокричал, на этот раз глупую фразу:

— Что ты делаешь?

— Мне показалось, ты попросил опустить тебя? Я еще удивился.

— Верни меня назад, скотина! Ты не понимаешь, что стоит за всем этим делом!..

— За этим делом стоит моя жена. И если я ее сейчас не увижу, отравлю крокодилов твоим мясом.

Сказав это и бросив случайный взгляд на Игоря, Арт почувствовал, как внутри у него похолодело. Его спутник, с мокрым лицом и совершенно бессмысленным взглядом, стоял, опершись на стену. Ружье висело в его руке, касаясь стволом пола. От потери крови он терял сознание.

Арт перевел взгляд на бледного висящего над водой А-А и снова посмотрел на Игоря.

Если он сейчас вырубится, то Арту и шагу нельзя будет ступить с этого балкона. Он не может бросить его одного, и не может контролировать ситуацию, волоча его на своей спине.

Едва он успел об этом подумать, как у Игоря подкосились ноги. Словно мешок с картошкой, он рухнул на пол.

Ему срочно нужен врач с бинтом и глюкозой в шприце. Ничего этого не было. Он остался один в этой банке с крокодилами, да еще с раненым приятелем на руках.

Удерживая рукой конец веревки, Арт захлопнул дверь, ведущую с балкона в коридор.

Боеприпасов у него, включая последние пять патронов в дробовике — ровно на три минуты боя. При том условии, если он будет экономить, и отвечать на каждый сотый выстрел противной стороны. Пессимизма в его мысли подмешал рев А-А:

— Ты не опустишь меня в это гребаное болото на глазах толпы!..

Под ним, пытаясь залезть друг на друга, чтобы быть повыше, копошились четыре рептилии. После свежей человеческой крови пирожное в лице А-А приводило их в исступление.

Арт повернулся к А-А.

— У тебя минута.

Тот равнодушно пожал плечами. Нет, этот не скажет, даже если он его начнет опускать в воду. Что-то удерживает его от здравых рассуждений. Что-то мешает. Обычно так ведут себя люди, наобещавшие с три короба и получившие 100 процентов предоплаты и теперь понимающие, что смерть ТАМ куда страшней смерти ЗДЕСЬ.

Но Арт не понимал, что может быть страшнее смерти в зубах крокодила.

Глава 23

Артур нажал кнопку и тут же ее отпустил. Приближение пищи на двадцать сантиметров привело аллигаторов в восторг.

Со словами: «Я вас сейчас еще немножко опущу, чтобы освежить память» — он поднес указательный палец к кнопке.

— Не будь глупцом, Чуев! — заорал А-А, и эхо от его крика прокатилось по террариуму. — Твой друг сейчас умрет. Ему нужна помощь.

Игорь уснул. Он сидел в углу балкона, и мертвенная бледность его лица обещала проблемы. Повязка ослабла, и кровь пропитала его брючину от бедра до середины голени. Арт не знал, что ему делать. Это было впервые: он не знал, как поступить. Выход в коридор с Игорем на спине означал верную смерть. Если поведет вместе с А-А, он не вернет Риту. Потеря инициативы — потеря всего.

— Предлагаю сделку, — прохрипел крутящийся в воздухе как фантик А-А. — Сейчас я вызову своего врача, если он, конечно, не скормлен вами крокодилам. И ты отпускаешь меня.

— Я отпущу сразу после того как удостоверюсь, что Игорь почувствовал себя лучше и ему не введен вместо обезболивающего трупный яд с зубов этих тварей.

— Я вам верю на слово!

— Правильно делаете.

— Проходи побыстрее! — поторопил Арт лекаря. — И без поклонов. Делай все быстро… Сан Саныч!.. Если с моим дружком что-нибудь произойдет… ну, остановка сердца, например, после укола или что-нибудь другое, я отпущу веревку.

Впервые за все время пребывания в подвешенном состоянии А-А улыбнулся.

— Для того чтобы твой дружок отдал концы, мне стоило всего лишь не упоминать о лекаре. Я снял с вас тяжеленный груз ответственности за судьбу дружка. Примите это во внимание, когда будете снимать меня с блока.

— Я так и сделаю.

Лекарь начал шаманить над Игорем. После укола в вену доктор стал втыкать в него иголки и нажимать на точки под челюстью, на висках, на затылке. Чудо свершилось уже через несколько минут. На лице Игоря появился розоватый оттенок, он задышал глубже, но открывать глаза не торопился. Лекарь пробормотал тихо, видимо, ему не доставляло удовольствия практиковать в операционной, кишащей крокодилами, и в которой его хозяин висел на веревке:

— Он не умрет, но ему нужен покой. Будет лучше, если его не шевелить.

Губы Игоря вдруг дрогнули, и Арт услышал:

— Пусть введет мне атропину полкубика и кардиомину для поддержки мышцы…

Доктор удивился, но еще сильнее озадачился Арт. Вот те нате, хрен в томате…

— Что ты сидишь, как медбрат? Делай, что он говорит!

— Я хотел сделать это, но в такой обстановке… — произнес лекарь и принялся за дело.

Через минуту он уставился на Арта своим лучистым взглядом.

— Все?

Док кивнул.

— Эй!.. Вы обещали предоставить мне свободу, — напомнил парящий над крокодилами, аки орлан, А-А.

Притянув доктора за шиворот, он сунул ему в руку пульт. Тот схватил его и, дико вращая глазами, уставился на хозяина.

— Сейчас твои люди приведут Риту. — В голосе Арта послышались стальные нотки. Подняв с пола ружье Игоря, он клацнул затвором. Из приемника вылетел патрон и, блеснув золотой головкой, упал в воду. К этому месту тотчас ринулись, заставляя А-А поджимать ноги, крокодилы. Но через мгновение интерес к упавшему предмету был утрачен. Они снова вернулись к тому месту, на которое должен был приземлиться, по их мнению, маленький, щуплый, перетянутый веревкой и оттого похожий на гигантского муравья, человечек. — А пока они ее ведут, я поучусь стрелять.

Прицелившись, Артур нажал на спусковой крючок. Заряд дроби прошел в полуметре от блока, и срезал на голову А-А пригоршню бетонной крошки.

— Эй!.. — Александр Александрович обращался уже не к Арту, к присным своим, стоящим на берегу в ожидании распоряжений. — Приведите эту суку…

Второй выстрел задел веревку. Одна из жил треснула и тут же развернулась, как фантик.

— Ты произнес плохое слово, — угрюмо прорычал Арт.

Через пять минут он услышал шаги в коридоре, ведущем на балкон. Кто-то постучал в дверь. «Приятно, что теперь-то тебя уважают, — подумал Арт. — Для того чтобы это случилось, пришлось убить никак не меньше десятка людей».

Рита ворвалась на балкон настолько резво, насколько позволял огромный живот. Поддерживая его снизу и плача распухшими глазами, она прижалась к Арту и с ужасом стала осматривать обстановку. Много, много лет прошло, прежде чем Арт увидел не бизнес-леди, а обычную, ожидающую появления на свет младенца женщину… Видимо, для того чтобы это случилось, нужно было убить многих людей. Даже в последние недели беременности дома он чувствовал, что никаких изменений не произошло. Перед ним по-прежнему любящая его жена, жесткий руководитель и коварный бизнесмен. От всего этого сейчас не осталось и следа.

Теперь тянуть время не имело смысла. Вынув телефон, Арт нажал кнопку быстрого вызова и, когда убедился, что его слышат, сказал:

— Начинай.

Через две минуты дом потряс мощный взрыв. Еще через несколько секунд до ушей всех присутствующих, и даже, наверное, крокодилов, если они имеют уши, донеслись звуки торопливых шагов и резкие выкрики…

— Усадите его в машину, — попросил Арт начальника охраны и показал на Игоря. — Дороже его для меня сейчас только она, — легонько подтолкнув Риту к выходу, где еще ждали трое огромных, неестественно гигантских размеров молодых людей, он успокоился окончательно. — А теперь оставьте нас наедине.

Начальник охраны вышел и быстрым шагом стал обходить дом по лестницам. Не выпуская из руки пистолет, он покрикивал на подчиненных, вяжущих пленников. Босс сказал: «Никакой милиции». Босса и его решения нужно уважать. Но милиция все равно приедет, она, скорее всего, уже в дороге. Взрыв не мог оставить всех без исключения равнодушными. Кто-то о нем да сообщил. Нужно быстро доделать дело и уехать. Вот только босс этому мешает…

Но босс уже выходил с балкона в коридор. В проеме за его спиной было хорошо видно, как А-А, крича и беснуясь, взывал к милосердию…

Дверь захлопнулась, и А-А исчез.

Вопрос, который прозвучал над водой, он слышал хорошо.

— Имеет ли какое-то отношение к похищению моей жены Морозов?

— Я впервые слышу это имя! — был ответ.

В машине Рита, целуя щеки, губы, глаза Арта, прежняя Рита, еще не познавшая сладости побед, еще помнящая Бернса и Киплинга, плакала и признавалась, что любит.

— Почему ты пришел один, без них?..

— Мужчины должны сами спасать своих жен.

Глава 24

Через две недели произошло то, обойтись без чего в состоянии Риты было невозможно.

Лежа на диване в кабинете Арта, она читала Чехова, стараясь держать книгу так, чтобы она не касалась живота, и посматривала на часы. Он обещал вернуться в восемь, стрелки же встали буквой Л и двигаться как будто не собирались.

Решив глотнуть чаю, морсу, воды — чего угодно, лишь бы приглушить жажду, — она убрала книгу и села на диване…

Едва ноги ее коснулись пола, она замерла от ужаса, — внутри нее что-то без боли лопнуло. Так лопается воздушный шарик, если его переполнить водой. Но не было ни звука, ни неприятных ощущений. Не было ничего. Она просто поняла, что внутри нее что-то лопнуло.

Ей стало страшно. Она не понимала, что происходит. Личный доктор и гинекологи говорили о том, что предродовым схваткам предшествует выход околоплодных вод. Но звучало это из их уст как-то неубедительно, относилось преимущественно на потом, и представлялось в виде какой-то глупости, без которой можно было запросто обойтись. Подруги говорили: отойдут воды — рви, милая, в роддом. И чем быстрее, тем лучше, потому что наследника можно произвести на свет после этого как через час, так и спустя сутки. Впрочем, говорили они, корячиться сутки никто не позволит. Наширяют родовспомогательным — и в дорогу. Выплюнешь, как изо рта.

Рита смотрела под ноги, где расплывалась огромная лужа прозрачной, живой воды, и цепенела от ужаса.

— Ирма!! — закричала она страшным голосом. — Ирма!..

Влетевшая горничная, прослужившая в доме Чуевых десять лет и ставшая едва не родственницей, все поняла с порога.

Сорвав со стены трубку внутренней связи, она холодно и, как показалось Рите, не совсем соответствующим ситуации голосом спокойно приказала:

— Автобус к подъезду. Быстро.

Когда она подскочила к Рите и стала укладывать ее на диван, та слышала, как на улице пикнула сигнализация микроавтобуса. Машина последние две недели стояла под окнами и нервировала соседей, когда ночью Рита вдруг просыпалась и кричала: «Кажется, началось!» — и это чувство тревоги передавалось в квартиру напротив.

— Я все соберу, не вставайте с постели, — приказала Ирма из спальной, деловито шаря в ящиках с бельем.

Как и всякой не рожавшей ни разу женщине, Рите казалось, что она вот-вот родит. Она не успеет спуститься с лестницы, а ребенок, пол которого был определен еще два месяца назад проклятым доктором, но не сообщался будущим родителям — из вредности, как казалось Рите, — начнет выходить. И что она тогда будет делать, представлялось плохо.

Державшие ее с одной стороны Ирма и охранник с другой — деловито сопели и вели роженицу вниз. У подъезда их встретили еще трое и проводили в салон машины. В микроавтобус еще четыре месяца назад был установлен мягкий диван, на который Рита и была аккуратно опущена.

— Я еду! — возмущенно прокричала Ирма и оттолкнула телохранителя, который собирался захлопнуть перед ней двери. — Вы, что ли, с ней сидеть будете? — Она стала выталкивать охрану из машины. — Ваших рож тут не хватало!

— Хозяин сказал… — начал было один из охранников, но вылетел наружу.

— Вредная сука какая, — пробормотал он, усаживаясь на переднее сиденье рядом с водителем. — Гони, Жека, гони, дорогой. Если что-то не так будет, нам всем лучше сразу на Марс. Я телевизор смотрел, там, говорят, один уже сидит на камне, не знает, что делать.

— Это Березовский.

И автобус вырвался из душной тесноты двора.

— В шестой роддом, — приказала Ирма, опустив стекло.

— Нет! — прокричала Рита. — К Качалину!

Ирма быстро подняла стекло.

— Вам нужно успокоиться. Клиника Качалина на другом конце Москвы. Час пик. Мы едем в шестой роддом.

— Мы едем в клинику Качалина в Солнцево! — закричала Рита. И позвони Артуру, сейчас, немедленно!

Ирма сидела не двигаясь.

— Ты оглохла?! Позвони Артуру и скажи мальчишкам, чтобы ехали в Солнцево!..

— Рита…

— Делай что тебе говорят, — обессилев, прошептала та.

Ирма опустила стекло и сказала:

— Куда мы ездили два последних месяца. Туда. Ясно?

— Это безумие, — возмутился водитель.

— Я знаю.

— Но все равно мы едем в Солнцево?

— Несмотря на то что это безумие, мы едем в клинику Качалина.

Стекло поднялось.

Их первая встреча… Марьино… первая любовь… это должно было случиться раньше. Лет на пятнадцать. В тот момент, когда они встали на ноги и впервые задумались о ребенке.

Но все планы перечеркнули двое скотов, в чью машину села Рита после проклятого девичника. Она выпила, и в этом состоянии вышла на дорогу. Ничего необычного, все, как всегда, в те дни, когда у них не было ни охраны, ни своего автопарка.

Рядом притормозил парень лет двадцати пяти, и он сразу согласился подвезти ее до дома. Она села и не успела даже провернуть в голове все забавные моменты девичника, не успела насмеяться над парнем, выскочившим перед ними топлес из бутафорского торта, как вдруг водитель сбросил скорость и резко остановился. Что происходит — Рита не сообразила сразу, а потом думать над этим не было необходимости. В машину запрыгнул второй и тут же прижал ее к сиденью. Она не помнит, где они очутились. Было тепло на улице, вокруг — ни души. Прекрасная обстановка для любовных игрищ.

Они насиловали ее два часа по очереди, и когда она очнулась, вокруг не было ни души. У нее разламывался от боли живот, открылось кровотечение, и в этом состоянии она забрела в первую попавшуюся больницу.

То, что сказал ей после осмотра врач, Риту потрясло. Она была беременна несколько недель до того, как сесть в чужую машину. После чистки стало ясно, что забеременеть она в будущем, возможно, сможет, а вот выносить и родить — вряд ли.

В состоянии, близком к сумасшествию, она солгала Арту насчет тетушки и провела несколько дней в санатории Зеленограда. И единственным, кто знал о случившемся, был Страх. Только ему Рита смогла довериться, когда поняла, что у них с Артом будет ребенок.

— Почему бы вам не рассказать правду мужу? Зачем вам понадобилось проводить его мимо истины? — допытывался он. — Над вами надругались, и я не вижу вины вашей, то есть объекта для прощения. Неужто придумать случайный секс умнее и это успокоит Артура?

— Я боюсь.

— Чего вы боитесь?

— Я не сказала ему правды сразу, мне казалось, что необходимость лгать или говорить правду никогда не возникнет… Но после разговора с Айзманом я встала перед выбором: одно из двух…

— Зачем же выбрали ложь?

— Она куда правдивее… А правда выглядела бы как раз по-другому.

Сейчас, ожидая схваток, Рита хотела видеть Арта. Если бы он был с ней, она не была бы так сильно напугана. Ей было страшно. Она хотела плакать. Но держалась, потому что рядом был посторонний… Слезы — это откровения, выдавливаемые из души. Она хотела бы поделиться ими с Артом, но не с Ирмой.

— Это конец, — прошептал водитель.

— Ты уверен?

— Пять минут назад я надеялся, что это всего лишь затор из-за какого-нибудь придурка. Но это не затор. Это пробка.

Телохранитель, выслушав это, побледнел. Он беспомощно огляделся по сторонам.

Это был конец.

Четыре ряда машин на развязке Боровского шоссе с Кольцевой в одну сторону, и столько же — в другую.

Он попытался открыть дверь, и не смог. В образовавшуюся щель можно было просунуть разве что руку.

Справа, через ряд, виднелось ограждение. За ним — десяток метров высоты. Слева… Слева не было видно ничего. Впереди — километр машин. Позади — километр. А в салоне — жена босса, собравшаяся рожать.

Свернув у Бутакова на МКАД, он погнал машину на юг. И через час встал. Радио уже давно передавало сводку происшествий, но он, погруженный в себя, обращал на них мало внимания. И лишь теперь, когда возможностью открыть для себя другую дорогу уже нельзя было воспользоваться, он услышал во второй или третий раз известие об аварии на Боровском шоссе. Кто-то из торопливых выскочил на встречную полосу, испортил внешний вид двух машин, и теперь несколько потоков машин, как тромбы в вене, остановили жизнь МКАД на этом участке.

Привычное дело. Никаких проблем. Некоторую часть своей жизни он посвящал пробкам, относился к ним как к дождю, без гнева, и встреча с новой была всего лишь маленьким дождем, всего лишь.

Чем заняться в пробке?

У него был Лонг-лит с перечнем того, на что можно убить часть жизни.

Терять время на розыск объездных путей не имело смысла. Это было бы действительно глупое времяпрепровождение. Легче найти отчисленного из РУДН негра в Африке, чем съехать с МКАД в районе разъезда.

Один из случайных знакомых во время перекура в пробке, похожей на эту, советовал заниматься аутотренингом. Попадая в затор, он обычно приходит в неистовство, словно сверху кто-то специально высматривал его на дороге, а после устроил ДТП перед его машиной. Его-де поедает гнев, поэтому он, если относиться с доверием к его словам, саморазвивается погружением в свои ощущения. Слава богу, время на это есть. И он рассказывал, как делает это. «Я спокоен, — прикрыв глаза, бормотал он, стараясь представить себя в пробке где-нибудь на Ленинградском, вероятно, — я расслабляюсь… по моим венам бежит теплая кровь… мое сердце бьется ритмично… — И в этот момент он открыл глаза и затянулся сигаретой. — И, сука, я могу заниматься этим не больше трех минут. А потом начинаю дичать. Я выучил номер 0981 наизусть — там за полста центов в минуту убаюкивает девка. Однажды уснул под ее говорок, ввела в транс, и меня разбудили водители сзади стоящих машин. Подошли к моей и постучали по кузову: тук-тук, тук-тук… Я открыл глаза и увидел — дорога передо мной чиста, как взлетная полоса. А мой „мерин“ является причиной огромной пробки…»

Посидев в машине еще минут десять, он посмотрел на часы. Сердиться и переживать нельзя. Можно испортить все дело. И без того в голове мысли, неприятные богу.

Путину, тому проще. Он в машине слушает диски с рассказами Ключевского по истории. Наверное, это интересно.

«Надо будет купить», — подумал он.

Еще говорят, одна девочка за год езды по дорогам Москвы выучила испанский. Проблемы были с падежами, но она поправила ситуацию, переехав в Мадрид на ПМЖ. Теперь говорит как чистокровная испанка.

Можно было выйти на улицу и размяться, но не в этот раз. Между машинами можно было пройти, но открыть дверь, для того чтобы встать на ноги, — это являлось уже чем-то из области фантастики.

Это была пробка. Глухая, безнадежная, как зимняя тоска. И сколько еще стоять вот так, на съезде на Боровское шоссе, не знал никто.

Опустив стекло, чтобы покурить, он тут же его поднял. Это будет не курение, а токсикомания. В отсутствие ветра над пробкой стоял угарный туман, так что это было бы уже не табакокурение, а фактическое отравление свинцом, фосфором и прочей мерзотиной, что вылетает из выхлопной трубы.

И в этот момент он увидел ее.

Женщина лет сорока, протискиваясь между машинами, склонялась к каждому из оказывающихся рядом с нею окон и что-то то ли говорила, то ли кричала. Последнее вернее, потому что всякий раз, когда она начинала открывать рот, на шее ее вспухали вены, а лицо кривилось от ужаса. Так милостыню не просят, да и какой дурак — в данном случае дура, — выйдет на МКАД за подаянием?

Он дождался, когда женщина приблизится, и опустил стекло.

— Господи боже, — прокричала она, — скажите же, что хотя бы вы врач!..

Немного неровная постановка вопроса его не смутила. Когда люди оказываются в беде, им не до красноречия Плевако.

— Что случилось?

— Вы — врач?!

— Лучше скажите, что случилось?

— У нас в машине рожает женщина! Доктор, я гарантирую, что вам будет выплачена та сумма, которую вы назовете!.. И пусть ваша фантазия не будет знать границ! Но если вы доктор, то ради бога, — я заклинаю вас, — ради бога, покиньте эту вашу проклятую машину и пойдемте со мной! Но только скажите перед этим, что вы — врач!..

Подумав, он посмотрел на женщину. Не послал ли ему кто-то ее оттуда, чтобы заранее поправить его планы и придать им благообразный вид?

Он нажал кнопку на панели, и на крыше кузова поползла назад крышка люка. Вынув ключи, — в машине не оставалось больше ничего ценного, — он, держась за левый бок, осторожно выбрался на крышу. А потом так же внимательно, чтобы не поцарапать стоящий рядом «Лексус», скользнул по двери. Стоять между машинами можно было только боком.

— Воды отошли? — спросил он, и женщина обмякла, и глаза ее увлажнились. Она не верила, что нашла того, кого искала.

— Четыре часа назад еще…

— В ваших головах есть хотя бы капля разумного? — проворчал он, приставными шагами пробираясь вперед. — Как вы могли тут оказаться? Территория, которую обслуживает роддом, не может делиться МКАД!.. Простите, пожалуйста… Я сейчас поправлю зеркало… Какого дьявола вас сюда вынесло?

Подумав, как пройти между двумя машинами, сошедшимися передними крыльями почти впритык, он оперся на них руками и перепрыгнул. Через мгновение женщина, которая была не в состоянии проявлять такие чудеса акробатики, а поэтому обошедшая один из автомобилей, снова оказалась впереди него.

— Роженица у нас необычная, — объяснила она. — Ей нужно было в тот роддом, в который ей захотелось. Вы не волнуйтесь, вы получите такой гонорар, какой заявите…

Он поморщился и продолжил путь. Увидев стоящий в сотне метров впереди черный микроавтобус «Вито», он показал на него рукой:

— Там?

Она кивнула…

Забравшись в салон через кресло пассажира, который был к нему так внимателен, что первое время даже не хотел его пускать, он оценил обстановку.

В салоне, на кожаном мягком диване, лежала женщина. Лицо ее было искажено муками страдания, она плакала и изредка, когда была нужда, покрикивала.

— Когда начались схватки?

— Два часа назад, — ответила забравшаяся вслед за ним женщина.

«Она может родить сейчас, а может через сутки», — с досадой подумал он. Раздумывая, как поступить, он посмотрел в лицо женщины. Даже сейчас, в предродовых муках, оно было прекрасно. Сорокалетняя будущая мама сохранила неповторимую девическую свежесть, и, если бы не едва заметные морщины на шее — предатели женщин всех времен и народов, — он принял бы ее за тридцатилетнюю.

— Вторые роды?

— Нет, первые, — ответила та, что дышала ему в плечо и немного мешала. Но отвечать более было некому. Были еще двое: один за рулем, второй рядом, но поскольку их предназначение в этой машине угадывалось с первого взгляда, спрашивать их об особенностях жизни роженицы можно было с таким же успехом, как и у водил, стоящих по обе стороны микроавтобуса машин.

— Сколько лет ей?

— Сорок четыре…

Он поджал губы, но головой качать не стал. Он был уже врач. И дернул же его черт ехать из Шереметьева этой дорогой! Была ли в его голове хоть капля разума, когда он принимал такое решение?

— Черт… — не выдержал он. — Срочно вызывайте вертолет для эвакуации.

— Но…

— Никаких но! — приглушенно вскричал он. — Это будут не самые легкие роды в истории человечества, понимаете?! Вместо стола у меня софа в долбаном «мерине», вместо инструментов — набор гаечных ключей!.. Вызывайте сейчас, если не хотите платить… — Он хотел сказать — «патологоанатому», но вовремя осекся.

Роженица закричала что есть мочи. Она схватила его за рукав и потянула на себя. Пиджак на плече треснул и стал сползать с руки.

Это были те самые схватки.

Вертолет прилетит, но роды принимать придется все-таки ему…

— Слушайте меня внимательно. — Он наклонился к женщине и убрал взмокшие волосы с ее лба. — И делайте то, что я буду вам говорить. Схватки будут приходить и уходить. Ваша задача максимально расслабляться между ними. Понимаете? — Он потрепал ее за щеку. Никакой дряблости, кожа упруга, как у девочки. — Как только отпустит, вы должны расслабиться от макушки, — он потрогал ее за затылок, — до пяток, — и он прикоснулся к ноге. А теперь скажите, куда идет давление при схватках.

— Вниз и как будто назад… — прошептала она.

— Давно такие ощущения?

— Я не знаю… может, час, может, полчаса… Сколько сейчас времени?

Такие вопросы он от больных слышал редко.

— Половина шестого.

— Значит, сорок минут.

Он изумленно похлопал ресницами и улыбнулся:

— Вы мужественная женщина, простите за странную аллегорию. И это указывает на то, что мы родим и все будет в порядке, правда?

Она кивнула, улыбнулась и тут же закричала.

«Ни черта в порядке не будет», — с досадой на самого себя подумал он. Ему плохо представлялось, как он будет принимать роды здесь, в пахнущем кожей салоне, где каждый сантиметр поверхности кишит микробами. «Заражение стопроцентное, — с тоской подумал он, — и это еще в том случае, если плод лежит правильно».

Прошли еще долгих двадцать минут, прежде чем он увидел головку ребенка.

Она рожала на удивление скоро и на удивление в страшных муках. Временами ему казалось, что женщина вот-вот сойдет с ума или потеряет сознание.

— Лучше бы сошла, — думал он, шевеля губами и смахивая со лба пот рукавом пиджака. Следовало бы уже давно остаться в одной рубашке, но снимать пиджак ему было нельзя. — Если вырубится, пиши пропало. Единственное, чем я смогу ее кесарить, это ножом из кармана. Кстати, о ноже…

Сунув руку в карман, он выхватил его и, одной рукой удерживая голову ребенка, протянул той, с которой прибыл в это родильное отделение.

— Я не знаю, где вы возьмете водку. Но если нож не будет промыт спиртом, я не отвечаю за жизнь этих двоих!

— Виски подойдет? — раздалось из-за руля.

— Естественно — виски! — разозлился он. — Мы же не простой домохозяйке родовспоможение делаем!

Головка появилась и зафиксировалась. Он знал, что в этот момент натяжение ткани максимально-критическое и при следующей потуге может без труда образоваться разрыв. Может, пацаны впереди найдут еще и полметра кетгута с кривой иглой?.. Чем шить в случае разрыва, он не знал.

— Давай, милая! — попросил он, удивляясь тому, как привычно звучит его голос. — Еще немного! Еще чуть-чуть — и будешь молодцом!.. Из аптечки — все бинты, которые там есть! Выберись на улицу и собери бинты и зеленку у всех, кто даст! Сейчас! Немедленно!.. Нашатырь и вату!

Когда показалось одно плечико, он чуть не взвыл от радости. Разрыва могло теперь и не быть. Показалось второе…

Все! Ребенок появился едва ли на треть, но он знал наверняка — все!..

Немыслимо!..

Первородящая родила за четверть часа… Не за сорок минут, а за четверть часа…

— Куда же ты так торопился? — смеясь, говорил он, вынимая изо рта и носа малыша слизь и стряхивая ее на пол. — Кто же тебя так ждет здесь, а?.. Нож!

Перерезав пуповину, он немедленно стянул ее скрученным бинтом. Он стягивал ее, оскалившись, как волк. Приняв бинты, он вытер лицо ребенка и положил на грудь матери.

— Будет очень хорошо, если он сейчас попробует молозива, — мягко произнес он и попросил служанку полить ему на руки виски. Уже вытирая ладони бинтами, он потрогал плачущую роженицу за щеку и сказал: — Вы начинаете налаживать между собой внешний контакт… Постарайтесь его не разочаровать…

— Его?.. — одними губами прошептала женщина и задохнулась от слез.

— Конечно. Это же мальчик. — Он обернулся к служанке. — Важно сейчас позвонить ее мужу… ну, или кто там отец… Ей сейчас необходимо его участие. А значит, и ребенку… А вот и вертолет. — И никто не успел открыть рта, как он пробрался сначала в передний отсек машины, а после через окно выбрался наружу.

— Постойте, доктор! — не своим голосом закричала женщина. — Оставьте свои координаты!..

«Этого еще не хватало, дура», — пронеслось в его голове, и он, добравшись до своей машины, с удовлетворением стал наблюдать за тем, как в полукилометре впереди него над потоком машин зависла «вертушка» спасателей…

Эпилог

Теперь я понимаю, чем эти дни занимался в Москве Морозов. Удивительное дело: я сам проводил его в Шереметьево, и мы даже пили за его и мое здоровье. Вот так живешь, скучаешь о редко навещающих тебя дружках, а потом узнаешь о них такое, от чего становишься бледным и нездоровым на вид.

Добравшись до Марьина, я вынул трубку и позвонил Чуеву. Он вышел возбужденный, нервный, у меня вообще сложилось впечатление, что он накатил. Причем сильно. Однако, когда он уселся в машину, спиртным не потянуло.

— Ты куда исчез в тот день?! — начал он с претензией.

— У меня были дела, — объяснил я, — и потом, как бывший врач, я понял, что если сейчас не окажусь в больнице, мне крышка.

— Как нога?

— Народная медицина, — пошевелив коленом, я дал ему понять, что еще поживу. — Нужно поговорить. Без твоей охраны, черт бы ее побрал. Выпить хочешь?

— У меня есть повод.

— Вот и отлично. — Я включил передачу. — Я знаю укромное местечко неподалеку.

Когда мы вышли и он стал озираться в поисках того укромного места, где можно было выпить, я вытянул из-под левой подмышки пистолет и, не глядя на Арта, стал прикручивать к нему прибор для бесшумной стрельбы.

— Что… это значит? — хрипло спросил он.

— Я должен тебя убить, Артур, — объяснил я, продолжая смотреть не на него, а на вкручиваемый глушитель.

— Ты сошел с ума?

— Нет. Только не беги. Я не хотел бы устраивать здесь сафари… Заказ на тебя я получил полгода назад. Твое существование кому-то пришлось не по нраву. Я так думаю, что ты насолил людям, знающим тебя давно.

Он стиснул зубы — это было нетрудно угадать по скрипу, и я наконец-то поднял на него взгляд.

— Морозов… — прошептал он.

— Так уж получилось, что мы оба знаем его давно. Я чуть дольше. Он только что поднялся в воздух в «Боинге». Не знаю, кто мне заплатил аванс, он или другой. Ни один из жаждущих смерти не видел меня в лицо. Я принимаю заказы в Сети. Это или Морозов, или… Яковенко. Так ты его, кажется, называл? В общем, неважно. Прощения я просить не буду, ибо работа у меня такая… — подняв пистолет, я прицелился ему в сердце.

Когда он упадет, я подойду и выстрелю ему в голову.

— Возьми все, что у меня есть, — вдруг взмолился он. — Забери деньги, машины, компанию, забери все…

— Я думал, жизнь твоя стоит копейку и всякий желающий может взять ее.

Он судорожно сглотнул слюну.

— Ты не понимаешь…

Я прицелился, и палец на крючке двинулся назад.

— Ты не понимаешь, Игорь… У меня родился сын.

— Это происходит не так редко. Извини, что не поздравляю, с моей стороны это выглядело бы свинством.

— Ты не понимаешь… Он родился сегодня.

Его нужно побыстрее убивать. Я первый раз разговариваю с заказанным. С каждым из предыдущих, чтобы избежать контакта с охраной, я входил в похожие дружеские отношения и, когда доверие ко мне перерастало в любовь, нажимал на спусковой крючок. Я был чересчур дружен с мертвецами на глазах у всех, чтобы оказаться в круге подозреваемых. Но с этим я говорю, поскольку впервые спас жизнь ему и его жене. А что делать? Иногда приходится зарабатывать алиби, рискуя жизнью. Это куда выгоднее, чем подбегать к машине, окруженной охраной, и стрелять как в Боснии.

Я увидел слезы. Ветром глаза надуло? Но ветра нет.

— Он… полчаса назад родился… В пробке…

Я стоял и упирал в него пистолет.

— Я не могу умереть, не увидев его… Как же ты меня не понимаешь…

Сантименты, сантименты… Боже мой, у каждого из них своя причина не умирать!

Ухватив рукоятку поудобнее, я трижды нажал на спусковой крючок.

Стоя в ванной и намыливая руки, я смотрел в зеркало. В углу за моей спиной лежала моя голубая рубашка. Она была по локоть черна. Засохшая кровь жены Арта, как напоминание о несостоявшейся дружбе, — я не сводил глаз с рубашки.

Рита хотела жить, чтобы любить Арта. Он хотел жить, чтобы увидеть сына. Сын тоже хочет жить. Он еще не понимает этого, но я видел, с каким усердием он выбирался из мамы в этот мир. Этот своего не упустит. Он похож на своих родителей и, верно, будет любить их страстно. Ведь страсть и умение жить с этой страстью передается с генами.

У каждого из них была своя причина жить дальше.

Пора убираться из этого большого города. Скоро меня начнут искать. Неизвестно, какое решение примет Арт, когда успокоится. Он понимает, что во второй раз я буду менее разговорчив, а он — более внимателен. Но второго раза не будет. Я собираю чемодан и сегодня же уезжаю в Испанию.

Говорят, там удивительно легко писать романы. А мне не хватает именно легкости.

Бывший врач, бывший убийца, бывший…

Когда-нибудь я вернусь, чтобы посмотреть, что стало с тем, кого я принял на руки, впервые показав ему этот проклятый мир.