Книга: Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах



Исаак Гилютин

Жизнь и Страх в «Крестах» и Льдах

(и кое-что ещё)

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Северная стена пика Хан-Тенгри

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Печально знаменитая Ленинградская тюрьма «Кресты»

Силиконовая Долина, США

2021 год

 

 

 

Детям моим посвящается,

Жене и Кристине

 

 

 

 

 

«Судьба меня качала,

Да и сам я не святой, -

Я сам толкал её на поворот,

Я сам толкал её на поворот.»

Юрий Визбор

 

Содержание

Об авторе

Предисловие

Часть 1: Детство, отрочество, юность

Довоенные и военные годы, 1939–1945

Моё появление на этот свет

Война и эвакуация

Возвращение в Ленинград

Отец: четыре года немецкого плена

Первые послевоенные годы, 1945–1956

Совсем не чудесные школьные годы

Не самая лучшая семья

Источники материального благосостояния семьи

1954 год, опять про школу

Ещё одна семейная тайна

ЛИТМО, 1956–1960

Первый курс – он самый трудный

Второй курс

Третий курс

Четвёртый курс и первые в моей жизни скалы

Первая поездка в горы

Серьёзные перемены в семье – снова брат Аркадий

Часть 2: Взрослая жизнь

Последние университетские годы, 1960–1962

«Корабельное дело», август 1960 года

Пятый курс – он самый лёгкий

И снова горы или если очень захотеть . . .

Шестой курс и защита диплома

Мой друг Эдик Аронов

Дом Дриккеров

Серьёзные перемены в семье – сестра Нэля

Жаркое лето 1962 года

Трудовые будни в «Электроприборе», 1963–1968

Первые спортивные сборы и первый же погибший друг

Неожиданное и сказочное улучшение жилищных условий

Увлечение общественной работой

Первый подъёмник в Кавголово – мой и «Электроприборовский»

Первый спортивный сбор в а/л «Безенги», июль 1964 года

Служба в «Электроприборе» продолжается, 1965–1966

Второй и третий спортивные сборы в а/л «Безенги», 1965–1966

Вечерняя аспирантура в «Электроприборе», 1966–1967

Два спортивных сбора на Тянь-Шане, 1967–1968

Дневная аспирантура, 1968–1969

Мои самые счастливые годы в СССР

Пражская весна и её конец

Мой дядя – известный физик Иоффе М. С.

Неудачная экспедиция на Юго-Западный Памир 1969 года

Мой молодой друг Саша Эпштейн

Трагедия на Хан-Тенгри в 1970 году

Введение

Самые яркие эпизоды

Заметки на полях из моих личных наблюдений

Трудовые будни в ЛТА, 1970–1974

Проблемы трудоустройства после аспирантуры

Защита диссертации – почти детективная история

Необычная трудовая деятельность в ЛТА

Первая заграничная поездка в марте 1971 года

Я получаю вторую профессию

Свершилось очередное чудо – у меня собственная квартира!

Изменение моего семейного статуса

Новое фиаско на пике Коммунизма летом 1972 года

Важные события 1972–1973 гг.

Я открываю в себе педагогические способности, 1973–1974

Скандал на кафедре ВТ ЛТА и решение эмигрировать принято

Первая неудачная попытка эмиграции в 1975 году

Навязчивые мысли об эмиграции

Начало всех наших проблем

Пред эмиграционная лихорадка

Как же легко я попался в расставленную для меня ловушку КГБ!

Часть 3: Следствие, суд, тюрьма «Кресты», Мордовский лагерь

Следствие по делу о контрабанде в крупных размерах

Первые дни после катастрофы

Переход к активной защите

Афера семейства Рифов

Бесценная помощь моего друга, доктора Саши Попова

Суд 15-го и 18 августа 1975 г.

Первый день суда

Второй день суда и приговор

Конфискация имущества в пользу государства

Печально знаменитые Ленинградские «Кресты»

Первая ходка в «Кресты»

Колония в Горелово

Вторая ходка в «Кресты» и «друг» Виталий

По этапу в Мордовию

Лагерь для иностранцев в посёлке Леплей Мордовской АССР

Начало лагерной жизни

Интересные люди среди заключённых

Неоднократные попытки моей вербовки

Жестокие будни лагерной жизни

Гром среди ясного неба

Я приобретаю сразу две новых профессии

Лагерные стукачи

Свидание с отцом

Последние четыре месяца заключения

Долгожданная свобода

Внезапное открытие - я всё ещё гражданин СССР!!!

Мой первый, он же и последний, провокатор

Последние дни в СССР

Первые впечатления по ту сторону железного занавеса

Римские каникулы

Ещё один персонаж необычной судьбы

Единственный положительный эффект от пережитых событий

Часть 4: Моё открытие Америки

Первые «шаги» по американской земле

Нью-Йорк большой, а я в нём маленький такой

Жажда отмщения Рифам

Ещё один неординарный человек на моём пути – Женя Островский

Самый первый поиск работы, но далеко не последний

Мой лучший американский друг Лэс Хэнкок

Первое знакомство с американской медициной

История происхождения имени Кристины

Скандал в «благородном собрании»

Летняя дача по-американски

Конец моей «ударной» работе в Warner Computers, Inc.

Качественно новая глава в американской жизни

Работа в Western Union и поблизости собственный дом

Знакомство с американской полицией

Мои новые друзья в Western Union Company (WU)

Мой «самый любимый» брат и родители хотят ехать в Америку!

Скучная работа в Western Union (WU) Company

Авантюра с покупкой нового дома

И снова новая работа, хотя и в том же WU

Наконец, у меня не работа, а сплошное удовольствие

IBM – это вам не WU!

Меняю WU на IBM

День коммунизма в IBM-е

Ещё один крутой поворот в моей профессии

Первый серьёзный профессиональный успех

Странные порядки на военно-воздушной базе США

Первое и последнее фиаско в IBM-е

Возвращение в родной Ленинград

Участие в строительстве самого сложного здания на территории США

Поездки, которые запоминаются на всю жизнь

Снова поиск работы, хотя и в благоприятных условиях

Новая работа и новые проблемы

Экономический кризис и катастрофа по IBM-овски

Часть 5: Опять новая страна – на этот раз Калифорния

Калифорния – это не Америка!

Что же такое Силиконовая долина?

Мечта о переселении в Калифорнию реализовалась!

Я настоящий американский безработный

Я и американские жулики в белых воротничках

Бодался телёнок с дубом, на этот раз в США

Переход в новое качество

Единственная серьёзная попытка получить работу

Бизнес – моя новая работа

Счастливое возвращение в альпинизм

Моё ФБР меня бережёт!

Как я выиграл свой дом в лотерею

Психологические аспекты альпинизма

Воспитательное значение альпинизма

Четырнадцатилетний школьник на вершине Шасты

Разность менталитетов или тест горноспасательной службы США

Что такое побывать на Шасте зимой в самый сильный шторм года!

Ещё один психологический эксперимент

Скалолазание в память о погибшем друге

Осваиваю новые спортивные дисциплины

Вот какие молодые люди есть среди наших иммигрантов

Моё возвращение в а/л «Безенги» через 41 год

Как сорваться в ледовую трещину и остаться в живых

Трагедия на Эвересте и мой друг Сергей Калмыков

Неприятные эпизоды жизни

Медицинские проблемы

Шейная проблема

Ничем не оправданная грубость американского консула

Первое раковое заболевание

Второе раковое заболевание

Мой опыт общения с Питерским ОМОНом

Как же легко неудачники находят виновников своих неудач!

Альпинизм после 75

Как моя жизнь «висела» на кончике клювика ледоруба

Дубль семь

Mt. Shasta принимает русского гостя с Индонезийского острова Бали

Первый марафон в моей жизни – Сан-Францисский

Мой молодой друг Саша Гришканич

Сан-Францисский Марафон в 2017 году

Совсем уж необычный партнёр по восхождению на Mt. Shasta

Не берите в горы незнакомого человека – это может плохо кончиться

80-й день рождения на вершине Эльбруса

Как всё начиналось

Толя Кайданов – мой когда-то хороший приятель

Возвращаясь к теме Эльбруса

Наш «отдых» в Приэльбрусье

Наступает день моего рождения - 26 июля

Совсем неожиданный бонус

Постскриптум: моя плата за восхождение на Эльбрус

Моё отношение к старости и смерти

Последние новости Сан-Францисского Марафона 2021 года

Часть 6: Мои дети

Их детство и школьные годы

Женины приключения, достойные повествования

Школьное «преступление» – урок на всю жизнь!

Совсем неадекватная реакция на личный успех

Взросление и заработок в школьные годы

Поездка в СССР для ознакомления со страной своего рождения

Женин колледж – чемпион США по количеству выпитого пива

В поисках хоть какой-то работы

Моё странное знакомство с родителями невесты

Первая, но не последняя, Женина свадьба

Опять проблемы с работой

Новая жизнь холостого человека

Вторая Женина свадьба

Женя – участник чемпионата мира

Жизнь Кристины в ретроспективе

Школьные годы

Неожиданная удача на грани чуда

Первый день в Стэнфорде

Первый семестр и первые серьёзные проблемы

Кристина «выигрывает в лотерею» второй раз

Второй курс – уже не такой трудный

Приключения Кристины в России

Последние два курса в Стэнфорде

Стэнфорд окончен, что же дальше?

Практика в CISCO SYSTEMS, INC.

Странное воссоединение одноклассников

Чем же занялась Кристина после получения двух степеней магистра?

Как же сложилась её личная жизнь?


Об авторе

 

Исаак Гилютин, рождённый случайно третьим ребёнком в 1939 году в Ленинграде в бедной еврейской семье утильщика и швеи с фабрики “Красное Знамя”, вспоминает о своём детстве и юношестве как о кошмарном сне. Выпускник ЛИТМО (Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики), кандидат технических наук по вычислительной технике, кандидат в мастера спорта и инструктор по альпинизму, обладатель знака «Спасательный отряд альпинистов СССР» (№448), один из трёх (из 12 начавших восхождение) достигших вершины Хан-Тенгри (самый северный семитысячник мира) в высотно-техническом классе чемпионата СССР 1970 года. Узник Ленинградской тюрьмы “Кресты”, “дважды еврей Советского Союза” (кличка, данная уголовниками Мордовского лагеря для иностранцев), успешно эмигрировавший в США только со 2-й попытки в 1976 году. Практически с нуля начав свою профессиональную карьеру в США в 1977 году, в 1984 году фирма IBM приглашает его на работу программистом, а ещё через 5 лет повышает его статус до программиста-консультанта. За 9-летнюю службу в фирме IBM побывал с лекциями и докладами во многих штатах США от Нью-Йорка и Флориды, до Калифорнии и Аляски, а также в Европе. Успешно вырастивший двоих детей, после чего также успешно развёлся со своей женой в 1990 году.

 

Прожив 16 лет в штате Нью-Йорк, в 1993 году осуществил свою давнюю мечту и перебрался в Калифорнию, город Сан-Хосе, центр Силиконовой долины, в качестве программиста-консультанта фирмы IBM, но уже через 9 месяцев успешно пополнил ряды американских безработных, что, в свою очередь, ещё через 9 месяцев заставило его стать бизнесменом – президентом своей компании GILKOS International, Inc. в течение следующих 20 лет. Здесь же, в Калифорнии, в 1995 году после 20-летнего перерыва возобновил занятия альпинизмом вместе с российскими аспирантами-физиками из Стэндфордского университета. Начиная с 1987 года и до 2019 дважды в год возвращался в Питер, каждый раз проводя там целый месяц. В 2004 году перенёс рак и 7-месячную химиотерапию после чего дважды, в 2007 и 2008 годах, съездил (спустя 40 лет!) в родной а/л “Безенги”, где работал инструктором альпинизма со студентами ЛЭТИ. В 2010 году перенёс ещё одну операцию по удалению рака, что не мешает ему продолжать кататься на горных лыжах, бегать и раз в году совершать восхождение на гору Шаста (4,368 м) в северной Калифорнии. В 2016 году в возрасте 77 лет, никогда в жизни не участвовавший ни в каких формальных забегах, впервые поучаствовал в знаменитом Сан-Франциском Марафоне в дисциплине 5 км, где занял 1-е место среди участников старше 75 лет. Этот результат повторился в 2017 и 2018 гг. А свой 80-летний день рождения 26 июля 2019 года встретил, стоя на Западной вершине Эльбруса (5,642 м) – высшей точке Европы.

 

Прожив одну половину жизни в Советском Союзе, а другую в США, в своей книге он проводит параллели и меридианы, сравнивая их между собой, высвечивая плюсы и минусы каждой страны.

 

Предисловие

 

Существенная часть этой книги должна была быть написана и опубликована ещё 25 лет назад моим альпинистским другом, питерским профессиональным писателем – эстрадным драматургом Игорем Виноградским, который пожелал написать историю моей неудавшейся эмиграции из СССР в 1975 году и последовавшие за этим суд надо мной и отсидка в мордовском лагере для иностранцев. И это несмотря на то, что сам Игорь был юмористом, а вовсе не трагедийным писателем. Для этого, в один из моих частых приездов в Питер, Игорь пришёл на нашу встречу в ресторане, в котором мы с ним всегда встречались, принёс магнитофон и несколько часов записывал моё интервью. После чего он сказал, что будет писать книгу. Однако через пару месяцев он сообщил мне что, поразмыслив, передумал, поскольку к этой тематике гонения на инакомыслящих и желающих вырваться за «железный занавес» был большой интерес в конце 80-х - начале 90-х годов, во время перестройки, а теперь, т. е. в 1997 году, она уже потеряла свою актуальность. Я думаю, что Игорь был прав, поскольку, как профессиональный писатель, он был нацелен на стандартное издание книги типографским способом с дальнейшим её коммерческим распространением через сеть книжных магазинов.

В течение следующих 20 лет я продолжал получать многочисленные просьбы от своих друзей и знакомых о написании моей документальной книги и не только о вышеупомянутом сюжете, который Игорь сначала «загорелся» описать, а потом передумал, но и о других событиях моей непростой жизни как в Советском Союзе, так и в США. Пожалуй, самым неожиданным в этих просьбах было то, что большинство из них исходило вовсе не от людей моего поколения, как это логично было бы предположить, а от моих молодых друзей, которые являются ровесниками моих детей, а иногда и внуков. Именно этот факт заставил меня серьёзно отнестись к этим просьбам, что и привело к решению написать книгу самому, как только я закончу свою трудовую деятельность, хорошо понимая, что совмещать обязанности успешного бизнесмена и «писателя» я не в состоянии.

Семь лет назад такое время наступило и, наконец, я взялся за «перо», т. е. за компьютер. У меня, в отличие от профессионального писателя Игоря Виноградского, нет никакой коммерческой цели и потому я не вынашиваю планов на типографское издание книги, а вместо этого пишу, имея в виду распространять её в качестве бесплатной электронной копии.

Смею заверить читателя, что здесь я пишу, как этого требуется в судах первой инстанции, правду, одну только правду и ничего, кроме правды, какой бы горькой, а порой и беспощадной она ни была. Этот же подход относится и ко мне лично. Естественно, это будет та правда, которая известна мне. За редким исключением, все имена и фамилии людей подлинны, даже тех, которые совершают неприглядные поступки. Вот что недавно я вычитал у Владимира Войновича в его книге «Автопортрет»: «Писать о человеке только хорошее, умалчивая о плохом, - это такая же ложь, как если писать только плохое, не говоря о хорошем».

Книга написана в виде отдельных рассказов, которые по возможности представлены в хронологической последовательности. Таким образом, если читателю покажется не интересным или скучным один из них, он безо всякого ущерба может его пропустить и перейти к любому другому по своему усмотрению.

Книга адресована, в первую очередь, тинэйджерам, которые ощущают комплекс неполноценности от принадлежности к семье низкого сословия и/или чувствуют свою ущербность по сравнению со своими сверстниками как в школе, так и на улице, а также тем, кого родители унижают просто от непонимания как или неумения воспитывать. Она ни в коем случае не даёт рекомендаций родителям, как надо воспитывать детей, однако хорошо показывает, как этого делать нельзя. Читатель также сможет ознакомиться с тем, как сам автор боролся со своими комплексами неполноценности, которые как раз и были следствием такого неправильного воспитания.

 

В книге нет советов, но довольно много жизненных неудач и ошибок, на которых кое-кто кое-чему может научиться.

 

 

 

Часть 1: Детство, отрочество, юность

 

 

Довоенные и военные годы, 1939–1945

Моё появление на этот свет

 

Родился я 26 июля 1939 года в г. Быхов Могилёвской области Белорусской ССР. Сам я считаю, что факт моего рождения был просто ошибкой моих родителей, которые зачали меня по неграмотности или неосторожности. Судите сами: к этому времени они уже имели двоих детей – моего брата Аркадия, 1936 г.р., и мою сестру Нэлю, 1937 г.р. Казалось бы, они уже выполнили свой священный вклад в дело улучшения советской демографии, а значит и в успешное строительство коммунизма в одной отдельно взятой стране. Жили они в одной комнате коммунальной квартиры на Петроградской Стороне Ленинграда и надеяться на улучшение жилищных условий в будущем у них не было ну никаких оснований: никто из них не был обременён высшим образованием. Если сказать точнее, то мой отец, Борис Григорьевич Гилютин, 1910 г.р., как мне кажется, имел среднее школьное образование (10 классов), которое он получил по месту еврейской черты оседлости в своём областном г. Могилёв Белорусской ССР. Что же касается моей мамы Фиры Абрамовны, в девичестве Горелик, 1907 г.р., как мне кажется, её образование было ограничено 7-ю классами (а может и меньше), полученным в том же г. Быхове Могилёвской области, где я и появился на этот свет.

Место рождения было первым курьёзом в моей жизни (но далеко не последним!), который на протяжении всех моих школьных лет добавлял к моему библейскому имени и еврейским корням ещё и дополнительный штрих, подчёркивавший моё происхождение из самой что ни на есть бывшей черты еврейской оседлости. Что касается имени, данного мне при рождении, я был «благодарен» своим родителям за такой подарок всю первую половину своей жизни, которую мне пришлось провести в Советском Союзе. Я, конечно, понимаю, что моё имя есть следствие уровня развития моих родителей и потому обвинять их в этом, по меньшей мере, глупо. Но должен заметить, что мне особенно в молодые годы, часто приходилось задаваться вопросом: даже и с их довольно узким кругозором, как они могли не понимать, что Ленинград, куда они сами с удовольствием перебрались из своих провинциальных городов, уж точно не тот город, в котором человеку с библейским именем будет комфортно жить? Тут интересно заметить, что мои старшие брат и сестра ведь получили вполне нейтрально звучащие имена – Аркадий (Алик) и Нэля.



О школьных годах и тогдашних моих унижениях рассказ ещё впереди. И только в период моей первой попытки эмиграции из СССР в 1975 году стало очевидно, что все мои переживания школьного периода из-за места моего рождения оказались напрасны, т. к. только тогда и выяснилось, что по советскому законодательству местом рождения ребёнка считалось не место, где он физически родился, а место его регистрации, где остаётся запись. В моём случае это был Приморский ЗАГС (Записи Актов Гражданского Состояния) г. Ленинграда, т. е. место жительства моих родителей. Строго говоря, это даже логично, потому что ребёнок может появиться на свет в поезде, в самолёте или на пароходе. И что же в таком случае следует считать географическим пунктом в качестве места его рождения? Хорошо известно, что в то время у ребёнка в СССР был только один документ, Свидетельство о Рождении, который в простонародье назывался метрикой. Вот сейчас, когда я пишу эту книгу и на моём дворе в Силиконовой Долине уже 2018 год, я держу в руках свою оригинальную метрику 1939 года за №Р7084045. Как и следует ожидать, документ этот в сильно потрёпанном и пожелтевшем виде с почти полностью исчезнувшими тремя круглыми печатями, но всё ещё без труда читаемый. Что ни говорите, а бумага для таких документов была гербовая с водяными знаками, как для денежных купюр. А в правом верхнем углу я с большим удовольствием сегодня читаю девиз, с которым мы все тогда появлялись на свет: «Пролетарии Всех Стран, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!». Совсем непонятно, какое отношение этот коммунистический девиз имеет к факту рождения ребёнка! При очень сильной фантазии можно это понять, что родился ещё один боец коммунистического фронта. В этой метрике зафиксированы две даты – одна дата рождения, а другая дата, 2 октября, когда была «произведена соответствующая запись в книге записей актов гражданского состояния за 1939 год».

Общеизвестно, что ошибку легко совершить, но часто очень трудно исправить. Так вышло и на этот раз. По достижении совершеннолетия в 1955 году пришло время получать паспорт. Теперь это очевидно, что чиновники (паспортистка ЖЭКа и паспортный отдел 18-го отделения милиции г. Лен-да), которые готовили мой паспорт на основании метрики, не знали советского законодательства и внесли в мой паспорт г. Быхов в качестве моего места рождения. Уж если чиновники не знали советского законодательства, то смешно требовать этого от моих родителей. Таким образом, эта ошибка оставалась со мной всю мою жизнь в СССР до тех пор, пока я не решил эмигрировать. Готовясь к эмиграции в 1975 году, я, понимая, что оригинальная метрика находится в таком плачевном состоянии, обратился в тот же ЗАГС (теперь уже он назывался Ждановского района) за её копией. К моему удивлению, в этой копии я обнаружил Ленинград в качестве места моего рождения. Я, естественно, обратил внимание сотрудницы ЗАГСа на это недоразумение. Ответ её меня очень развеселил: ошибка была в оригинале, а вот теперь, спустя 36 лет, она её исправила, а также и объяснила мне, почему она это сделала. Оказывается, местом рождения по советскому законодательству являлось географическое место, где получено свидетельство о рождении, а вовсе не само место рождения.

Здесь уместно заметить, что это был не единственный раз, когда мне пришлось столкнуться с ошибками советских чиновников, расплачиваться за которые приходится рядовому гражданину. Впереди читателя ждёт отдельный рассказ, связанный с одной из таких ошибок, последствия которой были куда более трагичны, чем та, о которой я здесь рассказал.

А чтобы читателю было понятно происхождение этой чиновничьей ошибки при моём появлении на свет, следует пояснить, почему вообще это произошло. Всё очень просто: за пару месяцев до моего ожидаемого рождения в канун лета моя мама уехала к своим родителям в г. Быхов, там родила меня 26 июля и вернулась обратно в Ленинград только в конце сентября, где и был зарегистрирован факт моего рождения в ЗАГСе Приморского района 2 октября 1939 года.

Война и эвакуация

 

Довоенных лет в моей жизни было чуть меньше двух, так что я ничего о них помнить не могу. Уже после Второй Мировой войны (тогда нам её называли Великой Отечественной Войной Советского Союза) из разговоров взрослых я слышал, что мой отец участвовал в Советско-Финской войне 1939—1940 гг., но никаких подробностей никогда не обсуждалось. Могу объяснить это двумя обстоятельствами: во-первых, эта война была сравнительно короткой, и он вернулся с неё невредимым, а, во-вторых, последующая, «главная» война в нашей семье, как, впрочем, и во всей стране, затмила первую своим масштабом и длительностью. Отец исчез из нашего поля зрения практически с первых её дней и появился уже инвалидом только через четыре года, когда его уже давно «похоронили». История моего отца во время главной войны нашего поколения заслуживает отдельного рассказа, к которому я, конечно, приступлю чуть позже.

Итак, отца призвали в действующую армию буквально на следующий день после начала войны. Мама осталась одна с тремя детьми – 5, 4-х и 2-х лет. Выше я уже упоминал о её низком образовании, а теперь могу ещё добавить, что до замужества она работала швеёй на швейной фабрике «Красное Знамя», совсем рядом с нашим домом на Барочной улице и излишне говорить, что к моменту начала войны она, имея «на руках» трёх малых детей, вообще нигде не работала. И если бы не тётя Аня, родная сестра моей мамы, маловероятно, что кто-нибудь из нашей семьи остался бы в живых. Так случилось, что в июне 1941 года тётя Аня закончила Металлургический факультет Ленинградского Политехнического института и в связи с тем, что на таком факультете учились в основном мальчики, которых почти всех сразу призвали в армию, она, получив диплом инженера-металлурга, приобрела особую ценность для тыла страны.

Пользуясь правом автора, мне хочется здесь высказать одну мысль, которую мне не удалось обнаружить ни в одной из прочитанных мною книг о той войне. А именно, я нигде и никогда не слышал осуждения того факта начала войны, что Советское правительство позволило многим молодым мужчинам с высшим техническим образованием записываться в добровольцы, которых часто без соответствующей военной подготовки довольно быстро отправляли прямо на фронт. Больше того, из кинофильмов и книг нам хорошо известно, что этот факт широко рекламировался в качестве патриотического порыва народных масс, который усиленно поддерживался советской властью. А на самом деле это было серьёзным преступлением перед страной – ведь в тылу, на Востоке страны, куда были эвакуированы тысячи военных заводов, так не хватало образованных специалистов любых отраслей. Если бы все эти технические специалисты, которым позволили уйти добровольцами на фронт, появились в тылу одновременно с заводами, которые туда были эвакуированы, производство танков, самолётов, кораблей и пр. необходимое «всё для фронта, всё для победы», появилось бы на фронтах сражений много раньше, чем это оказалось на самом деле. В то же время помощь от таких добровольцев на фронтах в первые дни войны была равна практически нулю. Хорошо известно, что не каждому из них доставалась винтовка, даже и образца 1891 года. Я сейчас говорю именно о добровольцах, а не о регулярной армии, в которой, хочется думать, каждый солдат был обеспечен винтовкой и, думаю, более позднего образца, чем 1891 года. Тут к месту заметить, что немцы то вступили на Советскую землю уже с автоматами Шмайссер, так что и винтовка против автомата – всё равно, что конь против танка.

Как бы там ни было, но из книг о войне известно, что иногда (а может и часто) добровольцы были вынуждены ждать пока немцы убьют или ранят товарища, чтобы получить его винтовку. Одним словом, назначение этих добровольцев, что с образованием, что без него, было одинаково – они служили пушечным мясом и не более того. Поэтому мне кажется, что «институт» добровольцев был преступным сам по себе и вдвойне преступным в отношении технических специалистов с высшим образованием. В общем и целом, вина за этот фарс лежит на Советском Правительстве и на Комитете Обороны, в частности. Здесь уместно заметить, что подобное отношение было и к профессиональным альпинистам: их тоже не выделили из общей массы добровольцев, а надо было немедленно создавать специальные горные войска для потенциальной защиты горных районов Кавказа. Конечно, установка гения генералиссимуса и великого стратега всех времён и народов была совсем другой: он ведь готовился не к защите рубежей страны, а к нападению на Европу. В результате получили то, что получили. Кстати, Гитлер, хоть и не был великим стратегом всех времён и народов, но в течение многих лет перед войной посылал своих офицеров на Кавказ как для спортивного совершенствования, так и для детальной рекогносцировки наших горных районов Кавказа. Как хорошо известно, ему это очень даже пригодилось, когда он отдал приказ водрузить флаг со свастикой на вершине Эльбруса.

Однако вернёмся к моей тёте Ане. Она очень быстро получила направление на один из военных заводов, который в срочном порядке эвакуировался в г. Казань. Она, в свою очередь, поставила условие, что без нашей семьи фронтовика она не поедет. В тот момент решения принимались очень быстро и её условие сразу было принято. Вот так мы оказались в эвакуации в Казани.

Мало того, что тётя Аня нас привезла с собой в Казань и уже одним этим спасла наши жизни, так она ещё умудрилась устроить нашу маму ночным сторожем в столовую на заводе, где сама работала. Ведь она была там не самым последним человеком – начальником литейного цеха. Можно с уверенностью сказать, что этим она спасла нас второй раз, теперь уже от голодной смерти в самой Казани, т. к. в столовой скоро узнали, что у мамы дома голодают трое малых детей, и часто отдавали ей остатки еды. О том, что голод был взаправдашний, я хорошо помню по послевоенным воспоминаниям. Так, мама любила рассказывать эпизод, который непосредственно был связан со мной. Я часто кричал «хоцу цаю, дайте цаю». В ответ мне говорили: «так ведь нет сахара», на что я отвечал «ну тогда дайте цаю без сахара».

Ещё мама любила рассказывать, что своей жизнью лично я обязан нашей соседке по квартире, Циле, детскому врачу из Москвы, которая не имела своих детей и была очень «привязана» ко мне. Не удивительно, что из троих детей она больше всех любила меня – ведь мне не было и двух лет, когда мы приехали в Казань. Поскольку она работала детским врачом, она иногда приносила мне рыбий жир, чтобы хоть немного поддержать организм ребёнка, которому не хватало не только витаминов, но даже обыкновенной еды. Я хорошо помню вкус этого противного рыбьего жира, от которого тошнило, но уже понимал, что без него будет хуже. Ещё помню совсем неплохой вкус жмыха, которым кормили лошадей, но и мы, дети, грызли его с не меньшим удовольствием, чем это делали лошади. А как он попадал к нам на стол я понятия не имею. Конечно, недостаток еды и витаминов не мог не сказаться, в первую очередь, на мне. Доказательство этому очень простое – мои брат и сестра и в подростковом и во взрослом возрасте оба были самого что ни на есть среднего роста (Аркадий 175 см, Нэля 166 см) в то время как я всю жизнь был много ниже среднего роста – всего 165 см, что меня сильно угнетало, правда только в подростковом и юном возрасте. Забегая вперёд, скажу, что в школьные годы это был ещё один из моих главных комплексов неполноценности, с которым я совершенно не имел понятия как можно бороться.

В дополнение ко всем нашим бедам мама очень скоро получила извещение с фронта, что наш отец пропал без вести. И больше мы о нём не имели никаких сведений в течение всех четырёх лет войны.

Учитывая мой малый возраст во всё время нашего пребывания в Казани - от 2-х до 6 лет - я мало что запомнил из той поры. Помню только, что вскоре после нашего приезда в Казань, к нам присоединился дедушка по маминой линии Абрам Аронович Горелик. Он с бабушкой Славой успел убежать из своего города Быхова Могилёвской области Белорусской ССР от стремительно наступающих немецких войск. Добирались они до Казани очень долго и трудно. Бабушка не выдержала всех этих трудностей и по дороге умерла. Поэтому дедушка добрался до нас один и лишь спустя два месяца после того, как они покинули Быхов. Очевидно, что с появлением дедушки жизнь в Казани сильно облегчилась, конечно, не материально, а только социально и морально: пока мама и тётя были на работе, он «пас» нас, троих детей. Дополнительным бонусом присутствия дедушки было то, что он водил Аркадия и меня раз в неделю в баню. Хорошо помню, что один раз Аркадий вывалился из шайки (круглое корыто, куда при желании может поместиться маленький ребёнок вместе с водой) и серьёзно ударился затылочной частью головы о каменный пол. Его пришлось срочно вести в больницу, где ему зашили рану, след которой остался у него на всю жизнь. Не знаю, как бы нас мыли хотя бы и раз в неделю, если бы не было дедушки.

Тем не менее, судьба моих родственников по маминой линии оказалась куда менее трагичной, чем по отцовской линии, из которых никто не успел эвакуироваться, и все, кроме его брата Романа, погибшего на фронте, были расстреляны фашистами сразу после взятия ими г. Могилёва.

У моего дедушки по маминой линии было пятеро детей – старший сын Соломон и четыре девочки, моя мама Фира, Нина, Аня и Рима. Про двух сестёр я уже упомянул. Нина со своим мужем и двумя детьми войну встретила в Севастополе, где её муж Яков Борисович Гутин после окончания Матмеха Ленинградского Университета заведовал кафедрой математики в Севастопольском Высшем Военно-морском училище. Оттуда они вместе с училищем были эвакуированы сначала в Ростов, затем в Красноводск, что около Баку, и, наконец, в Красноярск. Рима, самая младшая в семье (рожд. 1917 года), осталась в Ленинграде совсем одна и прожила всю блокаду, совмещая работу телефонистки на городской телефонной станции с рытьём оборонительных рвов по периметру города. Единственный мужчина из их пятерых детей, Соломон, после того как его военная часть была разгромлена стремительно несущимися по Белоруссии немецкими войсками, ушёл в партизаны, где и провоевал до конца войны, при том остался целым и невредимым. После войны за свои партизанские заслуги он был назначен директором лесопильного завода в г. Барановичи Могилёвской области, где вполне успешно проработал до самой пенсии. Его жена Соня, которая имела среднее образование провизора, оставив двоих малолетних детей, 5 и 3-х лет на попечение своих родителей всё в том же Быхове, ушла на фронт санинструктором, где и прослужила до самого конца войны. Уже будучи на фронте, она узнала, что оба ребёнка, её родители и все остальные родственники были расстреляны фашистами. Таким образом, у неё не осталось никого из близких родственников, кроме мужа, о судьбе которого она тоже ничего не знала до самого конца войны.

Однако вернёмся к Казанскому периоду жизни. Почему-то я запомнил вой сирены воздушной тревоги, хотя это и было, как мне кажется, всего-то один раз. Ещё запомнился, пожалуй, только один эпизод. Как-то раз я исчез из дома (мне тогда было 4 года!) и, как только это обнаружилось, всё взрослое население дома бросилось меня искать по всей округе. Через какое-то время я объявился сам. На вопросы взрослых «где ты был?» я ответил, что был там, где трамваи живут. Дело в том, что в одной остановке от нашего дома был трамвайный парк. Вот я и отправился туда, чтобы узнать, где и как они, трамваи, живут. Погуляв по трамвайному парку (заметьте, что никто на меня не обратил там никакого внимания) и убедившись, что трамвайчики там действительно живут и никто их там не обижает, я благополучно вернулся домой и был очень удивлён реакцией взрослых на моё появление. С тех пор к трамваям у меня особо трогательное отношение.

А ещё мне запомнился забавный эпизод, который произошёл во время нашего возвращения в Ленинград через Москву. В Москве мы переехали с Казанского вокзала на Ленинградский и там нам пришлось сидеть на перроне дожидаясь поезда на Ленинград несколько часов. Всего нас было пять человек – тётя Аня, и мама с тремя детьми. В какой-то момент подходит к нам цыганка с предложением погадать. Какое-то время удавалось от неё отмахиваться, но ведь это цыганка – от неё не так просто отмахнуться. Наконец, тётя Аня сдаётся и соглашается на гадание. Тогда мама незаметно подзывает меня и говорит, чтобы я шёл обнимать и целовать тётю Аню, делая таким образом вид, что она моя мама. Мне тогда было уже пять с половиной лет, и я вполне понимал мамину задумку и был очень горд, что мне доверили участвовать в серьёзной взрослой игре. Не исключено, что я даже перестарался в этой игре. И вот что интересно: мамина задумка полностью провалилась. Карты цыганки «сказали», что тётя Аня не замужем, детей у неё нет и ни того, ни другого в её жизни не будет. Всё именно так и оказалось. Вот как тут не поверить в то, что цыгане обладают даром предвидения.



Возвращение в Ленинград

 

Вернулись мы в Ленинград в конце мая 1945 года в нашу комнату в коммунальной квартире №23 дома №4 по Барочной улице. В это время маму не покидала мысль о том, как она будет теперь выживать в чуть менее страшные послевоенные годы без образования и серьёзной специальности с тремя малыми детьми на руках. Напомню, что до замужества она работала швеёй на фабрике «Красное Знамя» и всё, чему она там научилась – это шить байковые перчатки.

Однако судьба была милостива к нам, потому что буквально через пару дней после нашего прибытия, совершенно неожиданно в дверях квартиры появляется отец, которого все «похоронили» почти четыре года назад, поскольку от него все эти годы не было ни слуху, ни духу. Оказалось, что он приехал инвалидом – без левого глаза. И теперь самое время рассказать историю его пропажи с его собственных слов, но без деталей, которые я, конечно, уже не помню.

Отец: четыре года немецкого плена

 

Я уже говорил, что отец наш был «шибко» грамотный, имея за плечами целых 10 классов средней школы. А теперь добавлю, что он был ещё и членом той партии, которая в то время была единственной и беспорочной, т. е. ВКП(б). У меня нет сведений, когда и зачем его угораздило в неё вступить, могу только предположить, что, поскольку он даже и после войны был очень коммуникабельным и доброжелательным, то вполне искренне мог верить, что партия эта большое благо для страны, а он, её верный боец, поможет ей строить коммунизм в одной отдельно взятой стране. Удивляться такой наивности вовсе не стоит, т. к. нам известно очень много советских людей с куда более высоким образованием, которые искренне верили в идеалы партии и коммунизма. Более того, мне известно, что до войны он служил инструктором райкома партии, вот только не знаю какого именно, т. к. на эту тему в нашей семье было наложено табу и она почти никогда не обсуждалась. Почему так, вы поймёте буквально через несколько минут чтения. Что же касается уровня его образования, то, очевидно, что в то время этого было достаточно и даже, наверное, удобнее руководить и проводить линию партии с такими инструкторами, которые всё легко принимали на веру. С другой стороны, он, похоже, приехал в Ленинград в возрасте 24 лет, в 25 женился, а в 26 у него уже родился первенец и, таким образом, было уже не до продолжения учёбы. Вполне допускаю, что он решил делать свою карьеру по партийной линии. Никакие чистки 34-го и 37–38 годов его не затронули, что я как раз и связываю с низким образованием и служебным положением, т. к. инструктор райкома партии – слишком мелкая «сошка» чтобы он мог что-либо делать самостоятельно или от него могло что-либо зависеть. Как говорится, «нет худа без добра»: очень низкое образование и такое же социальное положение спасло всю нашу семью от катка репрессий всех советских времён.

Тут уместно упрекнуть последнего Российского царя Николая II, который, как известно, был не очень умным царём, и во многом обе революции, как Февральская, так и Октябрьская, обязаны его убогому правлению. Одна из его серьёзных ошибок – это то, что он не разглядел необходимость, а значит и не осуществил (а может просто не хотел?) освобождение еврейского народа от черты оседлости, да и с еврейскими погромами, в первую очередь, на Украине, боролся «спустя рукава», всё больше для вида. Если не из моральных соображений, то, хотя бы, из понимания потенциала еврейского народа, ему следовало дать эту свободу и, таким образом, включить потенциал еврейского народа на пользу России, а не во вред, как это произошло на самом деле. В отличие от царя, большевики «просекли» революционные настроения и потенциал еврейского населения России и прекрасно использовали их в своих целях, пообещав ему полную свободу на место проживания. Обещание это они немедленно провели в жизнь, после чего еврейская молодёжь «хлынула» в большие города, в первую очередь, в Москву и Ленинград. По этой причине еврейское население России безоговорочно поддержало большевиков, а затем сыграло существенную роль во всех без исключения сферах государства. Если бы царь повёл себя иначе в «еврейском вопросе», очень может быть, что никакой революции и не было бы. Вот так народы расплачиваются за тупость своих правителей.

Для сравнения напрашивается другой исторический пример, который имел место в США в начале 60-х годов прошлого века, когда президент Кеннеди инициировал десегрегацию негритянского населения Америки и тем самым погасил тлеющий огонь назревающей гражданской войны. Очевидно, что Кеннеди поплатился своей жизнью за эту инициативу, но, вне всякого сомнения, спас свою страну от катаклизма.

Однако вернёмся к рассказу о моём отце. В первые же дни войны он оказался на передовой линии Ленинградского фронта в чине старшего сержанта, но пробыл там чуть более двух месяцев. Уже 6 сентября 1941 года во время очередного боя под Лугой (Ленинградская область), когда он, прищурив левый глаз, правым брал на мушку приглянувшегося ему немца, пуля от ружья другого немца, а может и того самого, точнёхонько попала ему в левый прищуренный глаз и прошла на вылет через левую щеку. Естественно, он тут же потерял сознание. Он не помнит сколько времени был без сознания, но достаточно долго, а когда оно к нему вернулось, фронт был уже далеко на востоке. Первое что он сделал, это закопал все свои документы, среди которых был партбилет и всё, что могло выдать его еврейское происхождение. Читателю уже должно быть ясно, что таким образом он очутился в немецком плену. В этой ситуации важно, что ему не пришлось менять своё имя – оно было, в отличие от моего, вполне благозвучным даже и для немцев – Борис Григорьевич Гилютин. Ну а что касается национальности, то немцам он представился белорусом, что было естественно, т. к. место его рождения – город Могилёв в Белорусской ССР. Тот факт, что он остался полностью под своим именем, сыграло очень важную роль в положении пленного. Ведь одновременно с ним в плен попало много солдат и офицеров из его военной части. Если бы он поменял имя, то с большой вероятностью, кто-нибудь из сослуживцев его части мог об этом доложить немцам (известно, что такие факты имели место), что неизбежно привело бы к его допросам с большим пристрастием, чем остальных. По словам отца был случай, когда один украинец из его части стал приставать к нему, чтобы он сознался перед немцами, что еврей, но несколько других пригрозили ему убийством, если тот донесёт на отца.

Так началась его почти 4-летняя жизнь в немецком плену. Сначала он попал в немецкий госпиталь, где немецкий хирург сделал ему операцию на прострелянном глазу, т. е. вычистил ему глазное отверстие и наложил повязку. Тут следует отметить, как много раз ему повезло в эти дни:

Во-первых, он попал в плен в самые первые месяцы войны, когда немецкие фронтовые госпитали ещё не были заполнены своими солдатами; в те дни фронт двигался на восток по советской территории с огромной скоростью, а раненых немецких солдат было ещё мало. Если бы это произошло с ним значительно позже по времени, мало вероятно, что немецкому госпиталю было бы дело и время до моего отца.

Во-вторых, его ранение было на голове, что не потребовало его раздевания до гола во время операции - ведь он был из г. Могилёва, где всем без исключения еврейским мальчикам делали обрезание.

В-третьих, попав в плен в самом начале войны, он всё-таки остался в живых. Впереди было ещё четыре года войны и вероятность того, что, находясь на передовой линии фронта, он останется в живых, была близка к нулю.

Из немецкого госпиталя он в течение целого года поочерёдно попадает в несколько пересыльных лагерей, с каждым разом приближаясь к границе Германии, пока не оказывается в ней самой.

Наконец, тут происходит сортировка пленных: их всех выстроили на плацу и стали выкрикивать профессии, которые были нужны местным фермерам. Когда выкрикнули профессию сапожника, он решил, что это его шанс на выживание и назвался таковым. Вы, конечно, догадываетесь, что никаким сапожником он никогда не был, но в детстве видел, как работали сапожники на улицах его родного Могилёва, и решил, что «не боги горшки обжигают». Таким образом, он вместе с ещё несколькими пленными попадает на немецкую ферму, где работает сапожником у зажиточного фермера вплоть до марта 1945 года. В этот период ему очень помогает знание языка идиш - языка всех европейских евреев–ашкенази, который, как хорошо известно, вообще произошёл от немецкого.

Летом 1944 года по каким-то намёкам он начинает понимать, что фронт движется в направлении Германии и значит появляется надежда на освобождение. С этой мыслью он живёт там ещё несколько месяцев, пока в марте 1945-го не становится слышна орудийная канонада приближающегося фронта. В это время он с другим пленным, татарином, начинает готовиться к побегу через линию фронта. В конце марта они убегают с фермы и несколько дней прячутся в заброшенном свинарнике – дожидаются прихода Советской Армии. Кое-какую еду им удалось с собой захватить, но вот с водой дело обстоит плохо – выйти из свинарника боятся, чтобы не дать обнаружить себя раньше времени и не попасть обратно в руки немцев. Им повезло: в одном из свинячьих корыт под слоем льда они обнаружили немного воды, которую давно исчезнувшие свиньи не допили. Можно сказать, что эта, оставшаяся от свиней вода, спасла их жизни. На 4-й день они слышат музыку русской гармошки и всё равно боятся выйти. На этот раз они боятся угодить в руки власовцев. И только когда они смогли разглядеть форму одежды и погоны военного формирования, они вышли из своего укрытия и сдались расположившейся по близости военной части.

Там их быстренько переправили в ближайший фильтрационный лагерь. Таким образом он попадает в руки ГУКР «СМЕРШ» (Главное Управление Контрразведки «Смерть шпионам»), которое занималось фильтрацией солдат, вернувшихся из немецкого плена. Отец, по его словам, уже был наслышан «подвигами» этой организации, а, может быть, кое-что усвоил со времён страшных 37-38-х годов. Как бы там ни было, но он понимал, что вот сейчас наступает самый ответственный момент в его жизни. Как и следовало ожидать, допрашивавший следователь из СМЕРШа многократно спрашивал его:

- Как вы можете объяснить, что вы, еврей по национальности, остались живы в немецком плену?

Ответы отца по существу никак не могли удовлетворить следователя, который, после каждого очередного объяснения, продолжал повторять один и тот же вопрос. Наконец, эту игру в кошки-мышки не выдержал отец, и психанул – ударил кулаком по столу и произнёс следующую фразу:

- Вам, очевидно, жаль, что несмотря ни на что, какое-то количество евреев всё-таки осталось в живых?

Конечно, такое поведение было рискованным, но отец в этот момент уже плохо владел собой. Он слишком хорошо понимал, что грозит ему ГУЛАГ и не 4-е года, как в немецком плену, а, как минимум, все десять.

Как ни странно, но выходка эта подействовала на следователя отрезвляюще, и он отправил отца в пересыльный лагерь, где следовало ожидать отправки на родину. Но это совсем не означает, что он сразу поедет к семье в Ленинград. Родина так просто своих сыновей не отпускает на вольные хлеба. Ведь СМЕРШевцы орудуют и на родине, а ГУЛАГ готов принять всех их подопечных. Я думаю, не последнюю роль в решении СМЕРШевца сыграло низкое образование отца: кому как не ему знать, что в шпионы, как правило, вербуют людей образованных, а он к ним как раз и не относился. В который уже раз отсутствие образования спасает отцу жизнь! И тогда возникает законный вопрос: что же это за страна такая, в которой живётся надёжнее без образования?

 

Следующие несколько дней, которые он провёл в этом лагере, отец усиленно ищет выход из создавшегося положения. Он прекрасно понимает, что благополучно прошёл лишь первый, но далеко не последний, этап проверок. Впереди их будет ещё много и тот факт, что он возвращается из плена, теперь и всегда будет работать против него. Это пятно позора смыть уже будет невозможно. А это значит, что угроза ГУЛАГа его вовсе не миновала.

После долгих раздумий он идёт к начальнику лагеря и со словами «немцы убили всех моих родственников, я остался совсем один, терять мне больше нечего», просит отправить его в действующую армию, тем самым дать ему возможность поквитаться с ними. Он хорошо понимает, что с одним глазом на передовую его всё равно не пошлют, а присутствие его в действующей армии может перечеркнуть позор плена. И на этот раз ему опять повезло: его патриотический порыв услышан и его направляют в действующую армию. А уже середина апреля 1945-го и война стремительно идёт к своему завершению. В каком именно статусе он успел послужить там я не знаю, но ясно, что он не был на передовой.

Недели через три приходит такая долгожданная ПОБЕДА и начинается демобилизация солдат. Совершенно естественно, что в первую очередь демобилизации подлежат инвалиды. Таким образом отца демобилизуют уже в середине мая. Теперь он с документами инвалида войны и демобилизованного из действующей армии возвращается на родину.

Что такое возвращение солдат из Германии на родину в мае 1945-года хорошо известно из сотен кинофильмов, в которых были показаны документальные снимки поездов, вагоны которых были обвешаны со всех сторон возвращающимися домой солдатами. По рассказам отца, каждый солдат прихватывал из Германии всё, что мог унести на своих руках и плечах, в отличие от офицеров и генералов, которые увозили машинами и даже вагонами. Отец умудрился достать мешок муки и две картины из заброшенного немецкого дома и с этим багажом добрался до поезда, который к этому моменту уже был полностью забит солдатами. С большим трудом ему удалось забраться на крышу вагона, которая уже тоже была почти полностью забита демобилизованными солдатами. В таком положении он ехал целые сутки, пока не понял, что сопротивляться сну больше не может и решил более свою судьбу не испытывать. Пришлось ему расстаться с самым драгоценным грузом – мешком муки. Он отдал его проводнику вагона за то, что тот впустил его внутрь.

Не могу не привести здесь данные Главного трофейного управления СССР, опубликованные в 1990-е годы, согласно которым в СССР из Германии было вывезено около 400 тыс. железнодорожных вагонов, в том числе 72 тыс. вагонов строительных материалов, 2885 заводов, 96 электростанций, 340 тыс. станков, 200 тыс. электромоторов, 1 млн. 335 тыс. голов скота, 2,3 млн тонн зерна, миллион тонн картофеля и овощей, по полмиллиона тонн жиров и сахара, 20 млн литров спирта, 16 тонн табака.

По утверждению немецкой стороны, в России и странах СНГ в настоящее время находятся около 200 тысяч вывезенных после войны музейных экспонатов и два миллиона книг. Вот ссылка на Википедию:

https://ru.wikipedia.org/w/index.php?title=%D0%A0%D0%B5%D0%BF%D0%B0%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B8&stable=1

«У немецких жителей советской зоны оккупации Германии официально конфисковали 60 тыс. роялей, 460 тыс. радиоприёмников, 190 тыс. ковров, 940 тыс. предметов мебели, 265 тыс. настенных и настольных часов, которые в основном были распределены за небольшую плату между советскими номенклатурными чинами и старшими офицерами. В документах трофейного ведомства числятся также 1,2 млн мужских и женских пальто, 1 млн головных уборов и 186 вагонов вина» (та же ссылка). Спрашивается: почему страна голодала в первые послевоенные годы, если продуктовые репарации были совсем не маленькими?

Итак, отец появился в нашей Ленинградской квартире ровно через два дня после нашего приезда из эвакуации и привёз нам из Германии свою часть репараций – две картины размером 45х35 см. Обе в красивых рамках и под стеклом, и на обеих одна и та же тема – охота на фазанов с легавыми собаками в лесах Баварии или Тюрингии. К большому сожалению всей семьи, отцовская часть немецких репараций была несъедобной. Зато картины эти висели на двух противоположных стенах нашей комнаты всю мою жизнь в ней и изображения на них я всё ещё сохраняю в своей памяти. Это были единственные предметы искусства в нашей комнате на пять человек и на многие годы вперёд. Зато с другими предметами «искусства» нам с вами ещё предстоит познакомиться в этой книге и будет это весьма трагичная история, из-за которой, собственно говоря, эта книга и получила своё воплощение в жизнь.

Однако вернёмся к нашему отцу. Ему необходимо было легализоваться и «похоронить» своё недавнее прошлое так, чтобы никто и никогда до него не докопался. Поэтому первое, что он сделал – это явился в районный военкомат и встал там на учёт, как инвалид войны, демобилизовавшийся из действующей армии. В результате получилось так, что он ушёл на фронт из этого военкомата и вернулся с фронта в этот же военкомат. Такая же картина получилась и с пропиской по месту жительства. С тех пор для государства он никогда не был в немецком плену. Но рассказывать об этом ему приходилось множество раз родственникам и хорошим знакомым, коих у нас в то время в Ленинграде было немало. И каждый раз это происходило шёпотом вокруг стола, который стоял в середине комнаты. Только для молодых читателей я должен пояснить, что шёпотом – это потому, что, не дай бог, какая-нибудь из соседок услышит содержание разговора через дверь или стенку и донесёт куда надо. А поскольку такой разговор происходил шёпотом, для нас, детей, это означало, что он и есть наиболее интересный из всех разговоров. Вот почему я так хорошо запомнил детали отцовских злоключений. Конечно, мы, дети, каждый раз предупреждались о том, что об этом нигде и никогда нельзя промолвить ни слова. Вот только теперь, спустя 70 лет я нарушаю наказ отца.

Теперь мне хочется рассказать совсем курьёзный случай из военной биографии отца. Когда в 1945 году отец вернулся из Ждановского районного военкомата, где вновь встал на учёт, теперь уже в качестве инвалида войны, он принёс оттуда единственную в своей жизни военную награду – медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Эту медаль давали абсолютно всем солдатам, которые служили в армии в эти годы и совершенно неважно, где это было и какие функции они там выполняли. Короче, цена (моральная, конечно) этой медали была равна нулю. Отец это отлично понимал и относился к этой «награде» соответственно и потому с тех пор я этой медали никогда не видел. Думаю, что он её просто выкинул, поскольку места в нашей комнате на пятерых и так всегда не хватало. На самом деле, он мог повесить на стену рядом с немецкой картиной и тогда там был бы полный набор всех предметов, «заработанных» им на войне. А вот теперь я расскажу вам в чём же заключается курьёз.

Готовясь к написанию этой книги, я заглянул на вебсайт Центрального Архива Министерства Обороны (ЦАМО) СССР и вот что я там обнаружил: оказывается, отец награждён ещё и Орденом Отечественной войны 1-й степени. Я не мог поверить своим глазам – ведь это один из почётных орденов, которым во время войны награждали за действительно серьёзные заслуги в боевых условиях. Меня очень заинтересовало: за какие такие заслуги и когда он получил такой «весомый» орден? Начал я копаться и выяснил, что орденом этим он был награждён 06.04.1985 года. Дальнейшее расследование прояснило, что это было юбилейное награждение в честь 40-летия победы и награждались этим орденом определённые категории военнослужащих, в том числе инвалиды войны. По крайней мере стало понятно, что это не было ошибкой. Вот ссылка на наградной лист:

https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_yubileinaya_kartoteka1513070214/

Ещё один эпизод, связанный с военными годами отца. После постановки на учёт в военкомате, ему предстояло получить гражданский паспорт. В связи с этим, я был свидетелем разговора отца и мамы, когда он обсуждал с ней, чей день рождения детей следует ему указать в паспорте в качестве своего дня рождения, поскольку свой настоящий день рождения он забыл. Тогда я серьёзно поверил в то, что он мог забыть свой день рождения. В мои шесть лет мне тогда и правда казалось, что пережитое им за четыре военных года вполне могло вычеркнуть из памяти его день рождения. Конечно, такое объяснение могло прийти в голову только ребёнку. Как бы там ни было, но с того времени у отца и у меня один и тот же день рождения, наверное, потому, что я был младшим в семье. Правда, этот факт никогда более не обсуждался, хотя бы потому, что в нашей семье ни чьи дни рождения никогда не отмечались, по крайней мере, я ничего подобного не помню.

Сейчас, когда на дворе 2018 год и я пишу эти заметки в своём доме в Силиконовой Долине Калифорнии, меня естественно заинтересовал этот вопрос: теперь-то я уже не 6-летний ребёнок и поверить в то, что отец тогда мог не помнить свой день рождения, уже невозможно. А вот и ответ, к которому я довольно быстро пришёл: это было частью его плана по «изъятию» из его биографии 4-х лет немецкого плена. Я напомню, что до войны он был членом партии и инструктором одного из её Ленинградских райкомов. За четыре года плена у него была возможность очень многое увидеть и ещё больше обдумать. Вернувшись на родину, он твёрдо решил никогда более не возвращаться ни в эту партию, ни, тем более, в её райком. С этим должно быть покончено навсегда. С тех пор он стал пассивным антисоветчиком. А мне только теперь стал понятен этот акт изменения его дня рождения. Так, на всякий случай, если кто-нибудь, когда-нибудь захочет сверять его паспортные данные с теми, которые он имел до войны, - тогда он вовсе не тот Гилютин Борис Григорьевич, а совсем другой. Кстати, в наградном акте ЦАМО СССР значится только год его рождения, а день и месяц отсутствуют.

Продолжая работать с Интернетом, информацию на отца помимо ЦАМО СССР, я совершенно неожиданно обнаружил ещё и в немецком источнике, который называется Центр документации «Сопротивление и история репрессий в эпоху нацизма и в советской зоне (ГДР)», исторический исследовательский центр Фонда саксонской памяти жертв политической тирании, базирующийся в Дрездене. Среди прочего, там есть раздел по советским военнопленным, где я и обнаружил информацию о своём отце. Под номером 929656 значится Гилютин Борис Григорий, место рождения Могилёв, национальность белорус. Вот эта запись:

http://www.dokst.ru/main/node/1118?suchwort=%D0%93%D0%B8%D0%BB%D1%8E%D1%82%D0%B8%D0%BD

В записи самое ценное для меня это то, что в ней имеется настоящая дата рождения отца, 18.10.1910. Очевидно, что для немцев менять эту дату не имело никакого смысла. И вот только теперь, благодаря немецкому источнику, впервые за свою жизнь я, наконец, узнал эту дату, которую отец так хорошо скрывал от всех. Какая ирония, что я узнаю эту информацию не из советского источника, а из немецкого!

А ещё из этого же источника я почерпнул следующую любопытную информацию: Германский Бундестаг 21 мая 2015 года принял решение о том, что бывшие советские военнопленные, находившиеся в период Второй мировой войны с 22 июня 1941 г. по 8 мая 1945 г. в качестве военнопленных под властью Германии, могут получить единовременное пособие в размере 2,500 евро. Конечно, поздновато для моего отца, зато моему восхищению немцами нет предела – вот уже 70 лет, как они каются за своих отцов и дедов, и всё не могут остановиться. А ведь они всего лишь дети и внуки тогдашних преступников и сами они ни в чём не виноваты!

За 60 лет, с 1952 по 2012 гг. Германия выплатила всем категориям жертв нацистского преследования 53 миллиарда евро. Но и на этом они не останавливаются. Так, с 1 января 2012 года они запустили ещё одну программу, которая предусматривает одноразовую выплату в размере 2,556 евро евреям, бежавшим от наступления фашистских войск из некоторых районов Советского Союза, которые не были впоследствии оккупированы нацистами. В эту категорию включены евреи, бежавшие из Ленинграда, Москвы и Сталинграда после 22 июня 1941 года. Правда, это касалось только евреев из бывшего Советского Союза и проживающих ныне в Израиле, США, Германии и других западных странах. Двумя годами позже Германия включила в этот список и Россию, а также все бывшие республики СССР.

А я всё жду, когда же Россия покается за преступления 70 лет Советского режима (она ведь официальная правопреемница СССР!). Я уж не говорю про денежные компенсации жертвам этого режима - такое даже в страшном сне не может присниться. Похоже, уже не дождусь.

 

 

Первые послевоенные годы, 1945–1956

 

Рассказывать о тяжёлых послевоенных годах я, конечно, не собираюсь – об этом так много написано в книгах. А вот об одном, очень рискованном эпизоде того времени, я считаю уместным рассказать.

1945 год – очевидно, самый голодный. Я уже упоминал, что у моей мамы две родных сестры из трёх тоже проживали в Ленинграде. Но куда больше было двоюродных сестёр, из которых я мало кого знал. Лучше всех из них я знал только одну, Розу Горелик, которая была замужем за Яковом Зиновьевичем Соркиным, который не то до войны, не то после неё, добавил себе в фамилию ещё одно «о» и стал Сорокиным. В то послевоенное время, особенно после 1948 года, многие евреи меняли свои, кто имена, а кто фамилии, на более благозвучные. Никто не может их осуждать за это – какие времена, такие и поступки. Тем более, что Яков Зиновьевич ввиду своего высшего образования мог реально претендовать на вполне номенклатурную должность, что на самом деле впоследствии и произошло. Я упоминаю здесь этот факт только для того, чтобы читатель, особенно молодой, лучше представлял себе то злое время.

Яков Зиновьевич начал своё образование в Московском Химико-Технологическом институте, а закончил его в Ленинградском Технологическом за несколько лет до войны. Перед самой войной он был призван на военную переподготовку в летний лагерь под Ленинградом, откуда прямиком попал на фронт на знаменитый Невский Пятачок под Ленинградом уже в чине капитана и в должности начальника штаба бригады. Там он был ранен в позвоночник и провёл 1,5 года в госпитале, после чего соединился со своей семьёй, которая была эвакуирована в Казахстанский город Атбасар. По рассказам его младшего сына Жени, не в пример нашей, их семья не бедствовала, т. к. их мама получала деньги по «аттестату» за своего мужа-офицера. Так было только с семьями офицеров, но не солдат. Именно поэтому моя мама с тремя детьми «на руках» не получала ничего и была предоставлена в Казани сама себе.

Яков Зиновьевич вернулся в Ленинград со своей семьёй приблизительно в то же время, когда и мы. Напоминаю, что время в Ленинграде очень голодное, даже для семьи Якова Зиновьевича, который получает неплохие деньги по «аттестату», как офицер Советской армии. Что уж тут говорить про нашу семью? В это время Яков Зиновьевич встречается с моим отцом и делает ему предложение, от которого, как говорится, трудно отказаться:

- Борис, я знаю, что у тебя совсем нет денег, а у меня они есть, но в Ленинграде на них никакого продовольствия всё равно не купить. Я готов дать тебе деньги, ты покупаешь на них два чемодана карандашей и едешь с ними в г. Атбасар Ферганской долины Узбекистана. Там карандаши – большой дефицит, ты находишь способ продать там их оптом, на вырученные деньги покупаешь два бараньих окорока, укладываешь их в те же самые чемоданы и возвращаешься обратно. Здесь делим их по-братски – один чемодан твоей семье, другой - моей.

Сегодня, даже в России, это кажется абсолютно безобидным занятием, но в то время это было невероятно рискованным мероприятием. Тогда это называлось спекуляцией и каралось от 5 лет тюрьмы и выше. Это были годы, когда люди получали от 5 до 10 лет тюрьмы за несколько гвоздей, вынесенных с завода или несколько колосков с колхозного поля. Называлось это указом от 4 июня 1947 года по борьбе с «несунами». Надеюсь, что теперь вы представляете, в какое рисковое предприятие Яков Зиновьевич зазывал моего отца. Только не подумайте, что я как-то пытаюсь укорить самого Якова Зиновьевича – ни в коем случае. Правило жизни мне вполне понятно: у кого есть деньги, у того нет нужды рисковать, а у кого их нет, без риска никак не проживёшь. В конце разговора Яков Зиновьевич попытался успокоить отца, сказав, что даже если его поймают, ему ничего не будет – ведь он фронтовик и инвалид войны. Отец мой, конечно, понимал, что сказано это только для «красного словца», и не более того. К этому времени уже было много примеров того, что ни звание фронтовика, ни инвалида войны, не являются защитой от уголовного преследования и наказания за спекуляцию. В то время на всех железнодорожных станциях страны шли облавы на спекулянтов. Так страна боролась с дефицитом продуктов в стране. Тем не менее, ясно, что отцу не оставалось ничего, кроме как соглашаться.

Несмотря на такой повышенный риск, через две недели отец вернулся здоровый и невредимый с двумя чемоданами, заполненными окороками. Очевидно, всевышний оберегал его и на этот раз. Таким образом, обе семьи были обеспечены царской едой на целых два месяца.

Однако пора было зарабатывать деньги на жизнь. Учитывая, что никакой профессии он не имел, отец находит себе работу приёмщика утиля. Здесь следует пояснить для молодого читателя, что сразу после войны в городах были конторы «ГлавВторСырьё», которые расшифровывались как Главное Управление Вторичного сырья. Они занимались сбором от населения бумажной макулатуры, лома цветных и чёрных металлов, стеклянных бутылок из-под водки, вина и пр. и исчезли с развалом Советского Союза. С тех пор и до самой пенсии в одном из таких утильных ларьков и сидел отец полный рабочий день. Работу эту можно описать как не очень пыльную, но довольно грязную. Там особенно тяжело было сидеть зимой, когда термометр опускался до -25o С и ниже, что в послевоенные годы было нормой для Ленинграда.

Совсем не чудесные школьные годы

 

Интересно, что мы, трое детей, ходили в три разные школы. Дело в том, что Аркадий начал ходить в школу в Казани и закончил там 1-й класс. Поэтому в 1945 году Аркадий пошёл во 2-й класс 56-й мужской школы Ждановского района, которая тогда располагалась в жилом доме по Чкаловскому проспекту на углу с Петрозаводской улицей. В том же году Нэля пошла в 1-й класс 44-й женской школы, совсем рядом с нашим домом, а я вообще никуда не пошёл – не вышел возрастом. К следующему, 1946-му учебному году, построили новую 51-ю школу по Петрозаводской улице, дом 12, в которой я и проучился все десять лет.

Итак, мы учились в 3-х последовательных классах, но в разных школах, – Аркадий всегда в старшем из нас троих классе, затем Нэля и, наконец, в самом младшем я. Такая чёткая последовательность продолжалась до 52-го года, когда я перешёл в 7-й класс, а Нэлю оставили на второй год тоже в 7-м классе из-за неуспеваемости по математике, которая как раз была моим любимым предметом. Аркадий в этот год перешёл в 9-й класс.

О трудностях жизни тех лет, с 1945 по 1952, написано много книг, и я не собираюсь на этом злоупотреблять временем своего читателя. Хочу только остановиться на личных впечатлениях, которые у меня были очень отрицательными и остались на всю жизнь. Они связаны как со школой, так и с семьёй. Я бы даже сказал, что психологическая травма детства, полученная в семье, была даже сильнее той, которую я получил в школе.

Общеизвестно, что воспитание ребёнок получает из трёх источников – семья, школа, улица. Как это ни странно звучит, но меньше всего негатива из этих трёх составляющих я получил на улице. Улица не оставила на мне следов какой-нибудь психологической травмы, чего я не могу сказать о школе и, в особенности, о семье. Да, комплекс неполноценности я чувствовал и на улице среди сверстников, но то было связано с моим еврейским именем и происхождением, что не производило сильного на меня впечатления потому, что я уже тогда понимал, что такое отношение имеет место ко всем евреям, а не ко мне одному. Подобное неприятие я видел также по отношению к цыганам и татарам. В общем, я понимал, что быть русским – было бы много лучше, но я им не являюсь и поделать с этим уже ничего нельзя. Остаётся только смириться с этим, как с неизбежным злом. Только один раз, когда мне было 7 лет, мне дали понять, правда в шутку, что евреем быть даже хорошо. А было так: за отцом заехал на грузовой машине «полуторка» шофёр, которого звали дядя Ваня и который должен был ехать с ним к его ларьку чтобы забрать утиль, который скопился у отца за прошедшую неделю. Пока отец собирался, я выскочил из квартиры первым и, подойдя к шофёру, спросил:

- Дядя Ваня, а можно прокатиться?

На что дядя Ваня ответил:

- Нет, эта машина катает только евреев.

Его ответ меня очень вдохновил, и я торжествующе выпалил:

- Так ведь я и есть еврей!

Дядя Ваня не ожидал такой реакции на своё утверждение; он от души рассмеялся и уже не мог отказать мне в моей просьбе - он посадил меня в кабину и прокатил целую трамвайную остановку. Мечта ребёнка осуществилась, счастью не было предела!

Следует отметить, что район, в котором мы тогда жили, совсем не считался плохим. В Ленинграде в те годы было много рабочих районов, в основном на окраинах, которые считались куда более криминогенными. Нельзя также забывать, что 70% моих сверстников воспитывалось без отцов. Это ведь за нашим поколением закрепилось понятие безотцовщины! К слову сказать, на 4-м этаже в кв. № 28 одной с нами лестницы, жил тогда Олег Алексеев со своей матерью, который впоследствии стал ректором ЛЭТИ (с 1984 по 1998 г. г.).

Из бытовых проблем тех лет врезались в память четыре:

1) Стояние с мамой в очередях за мукой и яйцами (каждый из этих продуктов продавали или, как тогда говорили, «выбрасывали» в разные дни) целый день дважды в год – накануне праздников 1 мая и 7 ноября. Моё присутствие в очереди было необходимо поскольку всегда существовало ограничение на продажу товара в одни руки. Совсем не помню, чтобы мама брала в очередь сестру или брата; думаю, что их было труднее заставить стоять целый день, но скорее всего наш материальный недостаток всё равно не позволял покупать больше.

2) В конце каждого лета мы заготавливали дрова на зиму (отопление тогда было печное): в субботу (в то время это был ещё рабочий день) отец привозил целый грузовик дров, которые сбрасывались во дворе. Следующий день, воскресенье, весь мужской состав нашей семьи, отец, Аркадий и я, пилил их, колол и относил в наш сарай, который был построен отцом в бомбоубежище нашего дома.

3) Стирка белья в домовой прачечной, которая была одна на 50 квартир нашего дома, это примерно на 400 жильцов. Мне кажется, что тогда не было платных прачечных вообще, куда можно было за плату отдать в стирку бельё. Но, может быть, я не прав - они существовали, а пользовались ими люди только состоятельные. Нашей семье это точно было не «по карману». Наша прачечная располагалась в бомбоубежище нашего дома. Туда надо было натаскать дров из нашего сарая (это всегда было моей обязанностью), растопить печь и в течение нескольких часов нагревать воду в громадных баках. Затем начиналась мамина работа, т. е. сама стирка, которая занимала всю вторую половину дня, после чего опять наступала моя обязанность помогать маме отнести постиранное бельё на чердак (6-й этаж по нашей лестнице) и там его развесить. Особенно весело проделывать эти операции было зимой, когда температура на улице -20оС, а в прачечной и на чердаке ненамного выше. А через 2–3 дня я опять вступаю в свои обязанности и помогаю маме снять бельё с верёвок и принести его домой. На этом мои «бельевые» обязанности заканчивались, теперь опять наступали только мамины – глажка утюгом, который нагревался в кухне на керогазе.

4) Банные дни. Тут пора объяснить, что в нашей квартире (и, конечно, во всём доме) не было ни ванной комнаты, ни горячей воды, а холодная вода была в двух источниках – в умывальнике на кухне и в сливном бачке в туалете. Такое положение в то время в Ленинграде было скорее нормой, чем нет. Поэтому, чтобы помыться, ходили в общественные бани. Ближайшие к нам, Петрозаводские бани, находились прямо напротив моей школы №51. Каждую субботу (да-да, я не ошибся, только раз в неделю! – сегодня это звучит совершенно абсурдно) после рабочего дня, отец брал меня с собой, и мы торопились туда чтобы занять очередь. Напомню читателю, что практически всё население СССР, особенно его мужская половина, работало строго от 8-ми утра до 5 вечера и, конечно, каждый старался «почистить свои пёрышки» перед единственным тогда выходным днём – воскресенье. Теперь читателю легко понять, почему образовывались банные очереди. Стоять там надо было не меньше 2-3-х часов, а перед этим надо было ещё отстоять другую очередь - в парикмахерскую – кому постричься, а кому ещё и побриться. Таким образом, банный поход занимал весь субботний вечер, мы возвращались домой никак не раньше 10–11 часов вечера. Этой проблемы не было у женской половины нашей семьи, т. к. мама с Нэлей могли посещать баню в любое время днём. У моего брата этой проблемы тоже не было, т. к. в 1945 году ему исполнилось 9 лет и его отпускали в баню днём одного.

Что особенно угнетало меня в детстве и юности – это полное отсутствие навыков драться, отсюда и неумение постоять за себя в случае, если это будет необходимо. Слава богу, таких серьёзных моментов я не запомнил, но с этим чувством прожил в школе все 10 лет. Самому мне казалось, что школьные хулиганы, которых я очень боялся, не приставали и не били меня только по одной причине: я был такой маленький, плюгавенький и невзрачный, да к тому же плохо одетый, что, как я решил про себя, им даже не интересно бить такого – не получат никакого удовлетворения. Нельзя сказать, что я совсем ничего не предпринимал, чтобы как-то изменить эту ситуацию. Недалеко от моего дома, на Чкаловском проспекте, был плавательный бассейн и однажды я, набравшись храбрости, пришёл туда записываться в секцию. Тренер на меня взглянул и сказал, что приём в секцию закрыт. Я даже и не огорчился, это было вполне мною ожидаемо. На самом деле я пришёл туда для того, чтобы это услышать, другого я и не ожидал.

А вот и ещё один пример на ту же тему. У нас никогда не было своей дачи. Тем не менее, отец всегда находил какие-то дешёвые их варианты в разных пригородах города – одну комнату на два летних месяца – то недостроенный дом, то дом, в котором как раз летом делали ремонт, то ещё с каким-нибудь изъяном. Таким образом, мы каждый год выезжали с мамой на дачу, а отец всё лето проводил в своём утильном ларьке, по воскресеньям навещая нас на даче. Там я практически всегда умудрялся находить, а затем напрашиваться к соседям на других дачах поиграть в пинг-понг. Народ на дачах в те годы был довольно интеллигентный и потому не мог щупленькому еврейскому мальчику отказать в этих просьбах, а сам мальчик понятия не имел, что так поступать неприлично.

Поэтому, неплохо играя в настольный теннис, в 9-м классе я опять набрался наглости и поехал в спорт клуб армии (СКА), который находился напротив Ленинградского цирка. Там тренером работал очень приятный человек по имени Илья Моисеевич Рутберг. На этот раз был неожиданный успех – он меня взял. Но радоваться было рано: я походил туда не более двух недель, а потом Илья Моисеевич сказал, что мне не следует больше приходить. На самом деле я и сам ожидал, что этим и закончатся мои занятия в секции, т. к. видел, что практически все играют лучше меня, поскольку эти ребята, оставаясь все три месяца в городе, проводили целые дни и недели, играя в пинг-понг в ЦПКО им. Кирова. Это моё очередное фиаско было естественным следствием бесплатного советского спорта, когда любой тренер вынужден был гнаться за рекордами и потому отбирать себе только перспективных спортсменов. В этом смысле сегодня мы имеем хороший пример с президентом В. В. Путиным. По его же словам, когда он мальчишкой пришёл в секцию дзюдо, он уже имел хороший опыт уличных драк и сразу предстал перед своим будущим тренером, Анатолием Рахлиным, которого теперь знает вся Россия, в качестве перспективного дзюдоиста.

Чтобы мои переживания школьного периода были более понятны, приведу ещё пример того времени. Когда в 1954 году ввели совместное обучение мальчиков и девочек, я стал ненавидеть уроки физкультуры ещё больше, чем до того. Представьте себе мальчика-подростка, который не может ни подтянуться на перекладине, ни перекрутиться на ней, ни даже сделать подскок на брусьях. И всё это на виду не только у мужской половины класса, но теперь ещё и у прекрасной его половины! Какой это был стыд! Но чаще на уроках физкультуры мы играли в баскетбол. Тогда учитель физкультуры назначал четырёх капитанов команд (естественно, лучших игроков) и затем каждый из капитанов поочерёдно набирал свою команду для предстоящих игр. Вы, наверное, уже догадались, кого выбирали последним. Да-да, это всегда был я. Когда товарищи по классу считают тебя недоразвитым в физическом смысле, с этим очень трудно мириться, а что делать, ты всё равно не знаешь. К этому следует ещё добавить, что при построении моего класса по росту я всегда был замыкающим строй.

Замечательный поэт, бард и учёный-океанолог Александр Городницкий в далёком прошлом написал такие стихи про свои школьные годы, а мне кажется, что он написал их про мои:

Для меня мучением когда-то

Физкультура школьная была.

Я кидал недалеко гранату,

Прыгать не умел через козла.

 

Я боялся, постоянно труся,

В зале физкультурном нежилец,

Шведской стенки, параллельных брусьев,

К потолку подвешенных колец.

 

Это после, полюбив дорогу,

Обогнул я Землю раза три,

Прыгал с Кулюмбинского порога

С пьяными бичами на пари,

 

Штурмовал обрывы на Памире,

Жил среди дрейфующего льда.

Но опять, как дважды двачетыре,

Помню эти школьные года,

 

Где не в силах побороть боязни

Ног моих предательских и рук,

Подвергался я гражданской казни,

Всеми презираемый вокруг.

 

И в пустой укрывшись раздевалке,

В щели между шкафом и стеной,

Всхлипывал, беспомощный и жалкий,

Проигравший бой очередной.

 

В общем, всё своё детство я чувствовал себя этаким «гадким утёнком». И, чтобы дополнить картину школьных лет, придётся дорисовать к ней ещё пару мазков из тех годов. В то время в первый день каждого нового учебного года классный руководитель заносил сведения о каждом ученике в последнюю страницу классного журнала. Сведения эти, по сути своей, заменяли паспорт и включали следующую информацию: дату, место рождения, национальность и адрес проживания. Но поскольку мы были детьми, то, совершенно естественно, туда же заносилась информация и о родителях – имя, должность и адрес места их работы. Всё было бы ничего, если бы учителя догадались собирать всю эту информацию в письменном виде. Но нет, они почему–то всегда делали это вслух – каждый ученик должен был встать и громогласно доложить это при всём классе. Как же это было по-советски – все и всё должны знать друг о друге, даже если ты этого очень не хочешь.

Вот тогда я, краснея и бледнея, называл местом моего рождения город Быхов, о существовании которого, наверное, никто и не подозревал, но мне казалось, что само его название отдаёт чем-то еврейским, что, как я позже понял, было вполне оправдано, поскольку он и принадлежал к бывшей черте еврейской оседлости. Но для меня в то время произносить публично этот город моего рождения было унизительным. В моём классе всегда было какое-то количество еврейских детей, но, насколько я помню, все они, в отличие от меня, были рождены в славном городе Ленинграде. В моих глазах все они были как бы «настоящими» ленинградцами, а я чувствовал себя ущербным даже и в этом, казалось бы, совершенно неважном вопросе. Конечно, если бы у меня в то время не было других, более существенных, комплексов неполноценности, то и этот не сыграл бы такой роли. Самое интересное, что ни брат Аркадий, ни сестра Нэля, этим «недостатком» не обладали, поскольку были рождены в Ленинграде, а мне не повезло, т. к. я ожидался к появлению на свет божий в середине лета.

Здесь уместно перепрыгнуть лет на 25 вперёд в мою уже американскую жизнь, где учились мои дети. В американской школе школьники, конечно, могут догадываться об успеваемости своих товарищей по классу, но не знают оценки друг друга, они никогда не озвучиваются вслух. Это же касается и информации о родителях. Нечто подобное происходит и на родительских собраниях: все учителя сидят за отдельными столами в большом спортивном зале, а родители по очереди подсаживаются к ним и узнают об успехах или неудачах своих детей один на один.

Вторая классная неловкость, которую я в эти моменты испытывал, была связана с родителями. Слава богу, что моя мама нигде не работала, иначе пришлось бы громогласно произносить её имя, Фира Абрамовна, что, конечно, меня очень смущало. В этом смысле с моим отцом, Борисом Григорьевичем, было значительно проще, но с его местом работы было куда как сложнее – сказать вслух, что он приёмщик утиля – я никак не мог. На самом деле этот факт ни для кого в школе не был секретом, т. к. его ларёк находился в одной трамвайной остановке от нашей школы, рядом с Дерябкиным рынком. На входной двери этого ларька 24 часа в сутки висела доска с Ф.И.О. приёмщика и его часами работы (напомню, что у моего отца и у меня одна и та же фамилия). Тем не менее произнести вслух эту унизительную информацию язык у меня не поворачивался. И если с местом своего рождения я ничего не мог придумать взамен, то место работы отца я стал называть ГлавВторСырьё, вообще не указывая его должность. Про себя я благодарил нашего классного руководителя в 9–10 классах, Марию Михайловну Куприянову, которая ограничивалась этой информацией и не пыталась узнать у меня должность отца в этой мудрёной конторе. Уверен, что она понимала моё смущение и не настаивала. Так было в школе.

Не самая лучшая семья

 

Ну а что же всё это время происходило на семейном уровне? Здесь на мой детский взгляд, пожалуй, было даже хуже, чем в школе. Я понимаю, что это звучит кощунственно, но я дал обещание писать в этой книге правду, одну только правду и ничего кроме неё. Дело в том, что в нормальной семье любой ребёнок ожидает поддержки, если не от всех членов семьи, то, по крайней мере, от родителей. А вот с этим у меня всегда были проблемы. Заметьте – проблемы были у меня с родителями, но вовсе не у них со мной. Известно, что в семьях с несколькими детьми, как правило, больше всех любви достаётся самым младшим. В нашей семье всё как раз было наоборот. Этому факту есть несколько объяснений: 1) родители наши были малограмотны, книжек не читали совсем и потому им негде было получить информацию о том, как воспитывать детей; 2) трудная материальная жизнь, труднее, чем у большинства окружающих – ведь у нас работал один отец на пять человек; 3) стеснённые жилищные условия, комната 28 кв. м в коммуналке на тех же пять человек – а это скорее, как у всех в то время.

Выше я уже упоминал, что мы, трое детей в нашей семье, учились в трёх разных последовательных классах, т. е. когда Аркадий учился в 5-м классе, то Нэля в 4-м, а я в 3-м. Для Аркадия, как старшего, был куплен маленький письменный стол, который с большим трудом впихнули между единственным шкафом и окном. Стол имел три ящика, которые Аркадий сразу заполнил своими школьными принадлежностями. Когда я поднял свой голос и стал просить, чтобы мне выделили один ящик для моих школьных принадлежностей, от родителей последовал такой ответ:

- Он старший, он учится в 5-м классе, там учиться очень трудно и ему нужно много места для учебников, не то, что в твоём 3-м.

Когда через два года я опять поднял этот вопрос, ответ был тем же, только номера классов поменялись:

- Он старший, он учится в 7-м классе, там учиться очень трудно и ему нужно много места для учебников, не то, что в твоём 5-м.

И так было на протяжении всех школьных лет. Тоже касалось и выполнения домашних заданий за письменным столом – я имел право сидеть за ним только, когда Аркадия не было дома. Так что, мне почти всегда приходилось делать свои уроки за обеденным столом в центре комнаты. Таких несправедливостей по отношению ко мне было много, перечислять их здесь не имеет смысла. А однажды, когда он был не то в 8-м, не то в 9-м классе, Аркадий окончательно поставил обоих родителей «по струнке». Он и прежде неоднократно грозил им, что убежит из дома, если родители собирались сделать что-то не так, как он того хотел. И вот однажды этот день наступил – он действительно убежал из дома на ночь глядя. Мама «убивалась» не столько из-за самого факта его поступка, сколько из осознания того, что соседи слышали ругань в нашей комнате и грохот захлопнувшей двери квартиры за ним. А ведь это произошло в 12-м часу ночи! Она всё причитала:

- Что подумают соседи по дому? Мы же евреи? Какой стыд? Я же теперь не смогу смотреть им в глаза!

Когда кремлёвские куранты пробили полночь, отец пошёл его искать и нашёл в тёмном подвале нашего же дома, но по другой лестнице, где были дровяные сараи. Так благополучно закончилось это драматическое событие, а Аркадий показал родителям на что он способен и «кто есть кто» в этом доме. С тех пор родители даже не пытались ему перечить. Вина родителей в воспитании Аркадия несомненна – что воспитали, то и получили. Попутно они ещё нанесли и мне психологическую травму, которую я пронёс через всю свою жизнь. Кроме того, наши отношения с Аркадием даже в то время, когда волею судьбы мы жили в одной комнате, братскими назвать было невозможно, а позже так никогда таковыми и не стали, а с годами наши судьбы всё сильнее расходились и мы всё более становились чужими. Ниже я ещё не раз буду возвращаться к этой теме. Справедливости ради, надо отметить, что обиды на родителей за моё такое воспитание в зрелые годы я никогда не держал – они, говоря известной фразой премьер-министра России в 90-х годах прошлого века Виктора Черномырдина, «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». К сожалению, родительскую любовь они понимали в очень узком её смысле: накормить, одеть и обуть. На большее они просто не были способны. Я думаю, что из-за трудностей борьбы за насущный хлеб из их сознания начисто исчезло понятие той родительской любви, которая так необходима каждому ребёнку.

А вот ещё один эпизод моих отношений с Аркадием того времени. В 9-м классе он записался в гребной клуб «Красное Знамя», который находился в одной остановке от нашего дома на Крестовском острове, и стал одним из гребцов лодки-восьмёрки. Непосвящённому читателю напомню, что этот вид спорта называется академическая гребля и был в те годы очень популярным в Ленинграде благодаря реке Неве. Я не могу вам передать, как я ему тогда завидовал! Сколько раз я просил его устроить меня хотя бы рулевым на эту восьмёрку, ведь на эту роль как раз предпочитали брать маленьких и субтильных мальчиков! А сколько раз я пытался увязаться за ним, когда он туда уходил! Он всегда убегал от меня, после чего я чувствовал себя в очередной раз преданным своим братом. У других старшие братья были, как старшие братья, а у меня… И ведь не такая уж большая разница в возрасте была между нами – чуть больше 3-х лет, а по школьным классам и того меньше – два года! Позже, уже в более позднем возрасте, я мысленно много раз анализировал его поведение по отношению ко мне и сумел найти только одно объяснение: Аркадий был и рослый, и красивый, и имел успех у девочек, и имя у него вполне приличное, а тут я – маленький, невзрачный, некрасивый, да ещё с библейским именем Исаак. Ему было банально стыдно со мной!

Я не помню, чтобы кто-то из родителей проверял наши домашние задания. Это от того, что у них этих знаний не было у самих. К слову сказать, дома они часто разговаривали на идиш, отчасти, когда хотели скрыть содержание разговора от нас, отчасти потому, что им так было легче общаться. Думаю, что теперь читателю понятнее, почему в нашем доме не были востребованы книги и ни у кого из детей не появлялась тяга к ним. Впрочем, и денег на них тоже не могло быть. В нашем доме была единственная книга за все мои школьные годы. Называлась она «Великая Отечественная Война Советского Союза». Она была огромного размера и весила, наверное, килограммов пять. Её обложка была сделана даже не из картона, а из фанеры. На первой же странице был портрет Сталина в размер книги, который был закрыт пергаментной бумагой для сохранности. Её никто никогда не читал, зато просматривали картинки, которых там было много. Как она к нам попала? Ответ напрашивается только один – из утильного ларька отца. Кто-то принёс её в качестве макулатуры, а он решил, что должна же быть в нашем доме хотя бы одна книга, тем более что она так хорошо издана. Тем не менее, отец всегда интересовался политикой, для чего все годы выписывал газету «Правда». И любил говорить с сарказмом:

- Если хотите знать правду – читайте газету «Правда».

Нас никто никогда не заставлял и, конечно, не завлекал читать книги, не относящиеся к школьной программе, впрочем, и те, которые требовались школьной программой, тоже. Т. е. в этом плане каждый был предоставлен сам себе. Даже я, который боготворил школу (только в смысле источника знаний, которые должны были мне помочь «выбиться в люди») и учился, что называется, для себя, а не для родителей, два летних месяца на даче не читал никаких книг. И это не считалось ненормальным, никто на это никак не реагировал. Я даже не удосужился прочитать «Войну и Мир» летом перед 9-м (а может 10-м?) классом, в котором изучали это произведение Л. Н. Толстого. Ничего удивительного, что в дни, когда мы проходили это произведение в школе, я не успевал прочитывать и половины из тех 50 страниц, которые задавались на дом каждый день. В эти дни я с ужасом сидел на уроке литературы в ожидании своей фамилии в моменты, когда учительница склонялась над классным журналом, выбирая следующую жертву.

Проблемы наших родителей усугублялась тем, что Аркадий учился, мягко говоря, без желания и охоты и выполнял домашние задания по минимуму. Впрочем, Нэля делала то же самое, но она, по крайней мере, не была так агрессивна в семье, как брат. Как мне тогда казалось, у Нэли не было достаточных способностей для учёбы, чего я не могу сказать об Аркадии. Я же, наоборот, очень старался, поскольку с самых первых школьных лет такого униженного воспитания в собственной семье (плюс маленький рост и, как следствие этого, полное отсутствие спортивных способностей) уже тогда получил серьёзную прививку на долгие годы, поняв, что в моей жизни мне не на кого надеяться, кроме как на себя самого. Тогда я прочно пришёл к выводу, что все мои недостатки можно скомпенсировать только учёбой и знаниями. Этот вывод сопровождал меня все последующие годы. Можно с полным правом сказать, что я даже благодарен своим родителям за такое несправедливое воспитание. Нет сомнения, что этот факт сформировал мой характер, что, в конце концов, помогло-таки мне выйти «в люди». Один бог знает, что было бы со мной, если бы я не получил эту прививку в детстве. На самом деле, мой брат Аркадий, получивший скорее противоположную прививку, хороший тому пример. Отчасти поэтому он уже очень давно, как, впрочем, и сестра Нэля, отошёл в мир иной.

С другой стороны, такое моё воспитание могло озлобить ребёнка на весь мир и на многие годы вперёд. Но об этом мне не хочется даже думать. Тем не менее, за последние двадцать лет как в Америке, так и в России, участились случаи вооружённого нападения школьников как на своих товарищей, так и на учителей. Мне кажется, что это в большой степени и есть следствие озлобления таких школьников на весь мир. Как правило, такие ребята происходят из неблагополучных семей, им труднее, чем другим, найти своё место в обществе. Мало того, что их третируют товарищи по школе, так они дополнительно не получают ни любви, ни хотя бы сочувствия в семье. Вот в такой обстановке и происходит озлобление на всех и всё и жить ему уже не хочется, но очень хочется поквитаться со своими обидчиками. Думаю, что такие дети и такие семьи всегда были, есть и будут, и потому обществу придётся иметь с ними дело. Я также думаю, что главным средством борьбы с таким явлением должно быть привлечение таких подростков к спорту, желательно экстремальному. Именно в спорте легче всего перенаправить агрессию ребёнка в положительное русло и в то же время дать ему возможность почувствовать себя не изгоем. Хороший тому пример: президент Путин В. В. много раз в своих интервью говорил, что, если бы не дзюдо и не его тренер Рахлин А. С., который тренировал его в течение 11 лет, его жизнь могла пойти по совсем другому сценарию.

Однако вернёмся к бытовым условиям в моей семье. Теперь это касается одежды. За десять школьных лет мне не было куплено в магазине ни одной одёжки, включая и нижнее бельё. Аркадий вырастал, ему вынуждены были покупать новые вещи, а его одежда перешивалась или подгонялась мамой под мою фигуру. А такую вещь, как пальто, не надо было даже и перешивать. В отличие от других несправедливостей, это обстоятельство меня совершенно не обижало, поскольку я был разумным ребёнком и хорошо понимал, что такое решение естественно в отсутствии достаточных материальных средств. Все эти годы я наблюдал, как «крутятся» оба родителя, чтобы все дети были накормлены, обуты и одеты в чистое и наглаженное. Уже только это в то тяжёлое время было достаточно много, далеко не все дети имели и это.

А в 1954 году, когда ввели совместное обучение мальчиков и девочек, одновременно ввели и школьную форму. Может показаться, что с тех пор в школе все дети одеты были одинаково. Но не тут-то было. Форма для мальчиков изготавливалась двух видов – одна из приличной шерстяной ткани более светлого цвета, другая – из хлопчатобумажной ткани с начёсом грязно-серого цвета. Более всего бросалась в глаза разница в брюках: из шерстяной ткани стрелки и спереди и сзади хорошо просматривались, придавая определённую элегантность одежде мальчика, а вот брюки из хлопчатобумажной ткани выглядели, как два круглых раструба, что, мягко говоря, не придавало элегантности их владельцу. Что в этих двух формах было одинакового, так это ремень с бляхой. Естественно, что цена этих двух форм разнилась в разы. Очевидно, что Министерство Образования, вводя эту форму, преследовало лишь одну цель – унифицировать школьников чтобы не бросалась в глаза принадлежность детей к разным сословиям (тогда это называлось прослойками), а, значит, и материальному достатку их семей. Цель эта, хотя и была благой, но вовсе не была достигнута, т. к. детям из обеспеченных семей покупали шерстяную форму, а из необеспеченных - дешёвую хлопчатобумажную. Последняя висела на фигуре мальчика, напоминая мешок. Думаю, излишне говорить, в какой форме мне пришлось посещать школу два её последних года. Много позже, а именно через 20 лет, под самый занавес моего советского прошлого, волею судьбы я оказался в Мордовском исправительно-трудовом лагере для иностранцев. Тогда мне пришлось носить арестантскую робу, правда совсем чёрного цвета, которая сидела на мне точно также, как когда-то школьная форма.

А вот ещё один эпизод из области нашего быта, датированный 1950 годом. Я тогда учился в 4-м классе, а моим соседом по парте был Витя Щербатов, отец которого был инспектором районного отдела образования, а мать учительницей начальных классов. Витя ходил в районный Дом пионеров, где играл на мандолине в составе оркестра русских народных инструментов. Он пригласил меня ходить туда вместе с ним. Я с радостью принял это приглашение. Мне всё там понравилось – и учитель, и ребята, а, главное, то, что я получил мандолину в личное пользование. Окрылённый, я явился домой с мандолиной. Там никто не обрадовался моей новой игрушке, что меня совсем не затронуло. Но меня поджидала неожиданная проблема, которую я никак не мог предусмотреть. Любому понятно: если хочешь научиться играть на музыкальном инструменте, надо много упражняться, и чем больше, тем лучше. Именно этим я и занялся всерьёз, как только пришёл домой. Но не тут-то было, я зря радовался своему новому увлечению. Я не успел поупражняться и 15 минут, как возник Аркадий, утверждая, что своими упражнениями я мешаю ему делать домашние уроки. Родительский приговор последовал незамедлительно – я должен прекратить этот шум. Немного подумав, я ухожу в туалет, надеясь, что там-то я никому мешать не буду. И опять оказался не прав: я совсем забыл, что мы живём в коммунальной квартире, в которой, кроме меня, проживает ещё девять человек и всем им он нужен не меньше, чем мне для игры на мандолине. Уверен, что читатель уже догадался о финале этой истории. Да-да, вы правы: через неделю, когда я понял, что без домашних тренировок на фоне остальных ребят я выгляжу белой вороной, мне пришлось вернуть так полюбившуюся мне мандолину. С тех пор у меня особая слабость к русским народным инструментам. В новое время, т. е. в последние 30 лет, когда я бываю в Питере (а было это более 60 раз), я никогда не пропускаю концерты русских народных инструментов, отдавая им предпочтение даже перед симфоническими оркестрами и струнными квартетами. Похоже, та моя «музыкальная» неделя оставила свой весьма положительный след в моей душе. Я даже поделюсь с читателем своей сегодняшней мечтой: когда закончу писать эту книгу, собираюсь брать уроки игры на пианино. Понимаю, что в моём возрасте это звучит абсурдно, но я ведь хочу научиться играть только для себя и только в своём доме чтобы никто мою «игру» не мог слышать. Просто очень хочется проигрывать мелодии своими руками и своей головой.

Теперь мне хочется немного отвлечь читателя от грустного и развлечь его двумя смешными эпизодами того времени, оба связаны со мной. В конце 40-х годов досуг моих родителей был чрезвычайно ограничен. Одним таким увлечением отца была игра в карты на даче, а в зимнее время его дачная кампания попеременно собиралась у кого-нибудь из игроков дома. В какую именно игру они играли я не помню, но могу с уверенностью сказать, что это не были ни покер, ни преферанс. И вот однажды они играют в нашем доме. Мама по этому случаю спекла мой любимый бисквит и в перерыве подала с ним чай дорогим гостям. Выждав некоторое время, она спрашивает гостей:

- Ну как вам бисквит?

Один из гостей, кстати сказать, преподаватель истории КПСС в одном из вузов Ленинграда, отвечает ей:

- Не важнецкий.

На что я, сидящий в углу комнаты и уже облизываясь, глядя на этот бисквит, произношу возможно громче:

- Не важнецкий, не важнецкий, а уплетаете.

Всеобщий хохот заглушил мои слова. Мне тогда было лет 8 и в тот раз за такую дерзость со взрослым и уважаемым гостем мне даже выговора не последовало.

Другой смешной эпизод произошёл в 4-м классе, когда я по пению принёс в дневнике не то тройку, не то даже двойку. Когда дома меня стали расспрашивать как же это могло случиться, ответ мой был по-детски прост:

- Потому что я не певик.

Кстати, у нас в школе был хор, в котором участвовало много хороших ребят, им я тоже завидовал, но понимал, что проситься туда с моим музыкальным слухом было бы чересчур большой наглостью, а результат всё равно был бы, как всегда.

В 1952 году, когда я перешёл в 7-й класс, в нашей семье случилась большая неприятность – Нэлю оставили на второй год в том же 7-м классе из-за проблем с математикой, моим любимым предметом, по которому, кроме пятёрок я никогда других оценок не получал все школьные годы, как, впрочем, и позже, в институте. К моему удивлению, родители приняли это сообщение довольно спокойно и уж точно без паники. Наверное, они были заранее предупреждены Нэлиным учителем математики о таком повороте событий и ко времени, когда это случилось, они уже свыклись с этим неприятным событием – ведь мама регулярно ходила на все наши родительские собрания. Не знаю, был ли посвящён Аркадий в это трагическое событие, но для меня это было как гром среди ясного неба. Очевидно, что меня за малостью лет решили не посвящать в это неприятное событие раньше времени. В связи с этим обстоятельством у меня появилась новая обязанность в семье - весь следующий год заниматься с Нэлей математикой, чтобы она, хотя бы на этот раз, закончила 7-й класс. Эту повинность я послушно исполнял без всяких возражений.

Затем наступает самый знаменитый послевоенный год, 1953-й. 5 марта умирает Сталин, вся школа выстраивается на торжественную линейку, учителя искренне рыдают, а школьники только хмурятся, не очень понимая, что всё это означает. Прихожу домой, а там никто не рыдает, но и не радуется, как будто ничего и не произошло.

В этом году Нэля, наконец, не без трудностей, но всё-таки заканчивает 7-й класс и у родителей новая проблема: куда её направить чтобы она получила хоть какую-нибудь специальность. И опять, в который раз, на выручку приходит тётя Аня. К этому времени она начальник литейного цеха телефонного завода «Красная Заря». Она знает всех руководителей завода, а при заводе имеется 4-годичный техникум, который готовит молодые кадры для своего завода, а также и для телевизионного завода им. Козицкого. Так, с помощью тёти Аниной протекции, Нэля легко становится студенткой. Через 4 года она заканчивает техникум и получает свою единственную работу в жизни на заводе имени Козицкого, т. е. работает там техником до самой пенсии.

В том же году я ведь тоже закончил 7-й класс, в то время как брат - 9-й. Что касается Аркадия, то с ним всё ясно: он через год, по окончании 10 классов, будет поступать в Энергетический техникум, где для выпускников средней школы организован ускоренный 2-годичный курс обучения. Всем понятно, что об институте (университете на современном языке) и речи быть не может, т. к. он, мягко говоря, не усердствует и не «блестит» в учёбе. Этот вариант даже не обсуждается. И вот, в начале июля, когда мы уже живём на даче, кажется, на Всеволожской, теперь уже надо мной «прогремел гром среди ясного неба». Оказывается, родители вот уже две недели, как обсуждают мою дальнейшую судьбу, поскольку судьба Аркадия и Нэли уже определена – их обоих ждут техникумы. По договорённости с отцом, мама озвучивает мне их решение: они хотят, чтобы я в этом же году тоже поступил в техникум, какой не важно, по моему усмотрению. Намёками она дала мне понять, что сама она не рада этому решению, но должна ему подчиниться, поскольку так хочет отец, ведь это он - единственный добытчик в семье, а работа у него тяжёлая и он просто физически очень устал и не может дождаться, когда можно будет «сбавить обороты». Тогда по их раскладке, через четыре года все трое уйдут с их иждивения, и они смогут немного отдохнуть и пожить для себя.

Сказать, что я расстроился – значит ничего не сказать! Ведь я учился очень хорошо по всем точным наукам (математика, физика, химия)! Да, у меня были проблемы с литературой (сочинение), историей и английским языком, которые мне давались с трудом. Ничего удивительного в этом не было: сказок в глубоком детстве никому из нас не читали, сам я тоже не был приучен к чтению, потому и память моя осталась не развитой, а эти предметы как раз и требуют хорошей памяти. Нельзя также забывать, что я происходил из не русскоговорящей семьи и даже, когда родители говорили по-русски, это совсем не значит, что их русская речь была грамматически правильной и богатой словарным запасом из толкового словаря Даля. Сразу скажу, что это лишь объяснение моей проблемы, но ни в коем случае не оправдание. Общеизвестно: если ребёнка не направлять, он, конечно, будет жить в соответствии с правилом наименьшего сопротивления, т. е. получать как можно больше удовольствия от жизни при минимуме усилий.

Другое дело математика или физика: там память не нужна, там нужна логика и красота доказательства; если понятен вывод формул, значит они сами легко закладываются в память, в крайнем случае, их можно вывести в любое время самому. Но даже и по литературе и истории у меня очень редко были тройки. А забегая вперёд, могу сказать, что в Аттестате Зрелости (за 10-й класс) у меня не было ни одной тройки, а по всей математике, физике и химии только пятёрки.

Теперь вернёмся к решению родителей, которое мама только что озвучила мне. Я сразу же убежал от неё в другую комнату чтобы скрыть мгновенно нахлынувшие слёзы. Там я бросился на кровать, уткнул лицо в подушку и дал волю своим рыданиям – ведь такое решение начисто разрушало мой личный план, который я уже давно составил в своей детской голове, имея в виду, что, если мне и удастся «выбиться» в люди, то это сможет произойти только благодаря учёбе, других возможностей у меня ведь не существует и быть не может. А теперь решение родителей полностью разрушило мою единственную мечту и, значит, мне уготована судьба моих старших брата и сестры, а я-то многие годы делал всё, чтобы этого не произошло.

Когда мама зашла в комнату и увидела такую мою реакцию, то по-настоящему испугалась за меня и тогда она примирительно высказала мне соломоново решение:

- Давай тогда поступим таким образом: ты подавай документы в лучший техникум и совсем не готовься к экзаменам; поступишь – хорошо, не поступишь – так тому и быть, вернёшься в школу, а отцу об этом нашем уговоре сообщать не будем.

Я подал документы в лучший тогда Радиотехнический техникум, который находился в центре города, на улице Чайковского. Воспользовавшись маминым разрешением, за всё время, оставшееся до первого экзамена по моей любимой письменной математике, я ни разу не открыл учебник по математике, продолжая «валять дурака», как и положено было на даче. В назначенный день я отправился в Ленинград сдавать этот первый экзамен со смешанным чувством: с одной стороны, всё, что касается школьных предметов, я привык делать по максимуму и мне по-настоящему трудно этому противостоять; с другой стороны, я очень не хочу быть принятым в этот навязанный мне родителями техникум.

Могу заверить читателя, что я совершенно честно решал все задачи, нисколько не подыгрывая своей судьбе, хотя понятно, что это легко было разыграть. Я правда хорошо понимал желание родителей и причины, побудившие их к такому решению. Однако на следующий день выяснилось, что я получил всего три балла, впервые за семь лет в школе, где никогда не было даже четвёрки. Вот тогда я впервые понял, что бог есть, он за мной наблюдает и помогает чем может. Таких судьбоносных событий в моей жизни будет ещё несколько и я, конечно, здесь о них расскажу в хронологической последовательности. Как бы там ни было, но очень довольный я вернулся на дачу и доложил результат маме. Она тоже совершенно искренне обрадовалась за меня, объяснив это «перстом божьим». Так я оказался в 8-м классе средней школы, не нарушив при этом своего привычного подчинения желанию родителей.

Прежде чем закончить с этим судьбоносным для меня эпизодом, мне хочется особо подчеркнуть уровень мышления моих родителей: они даже подумать не могли, что кто-то из их детей может хотя бы претендовать на высшее образование, я уже не говорю о том, чтобы поступить в институт и, хуже того, закончить его. Я не боюсь в этом контексте показаться нескромным, но ясно, что ни Нэля, ни Аркадий, не могли быть претендентами на высшее образование просто потому, что не усердствовали все школьные годы, а у Нэли и не было достаточных способностей. Но я-то ведь был им полной противоположностью в этом! И здесь совершенно неважно происхождение моей мотивации – то ли от моих достоинств, то ли, как это было на самом деле, от моих недостатков. Я также думаю, что родители, не очень понимая и не отдавая себе в этом отчёт, просто экстраполировали мою будущую судьбу, основываясь на судьбах своих старших детей, при этом совершенно не видя разницы между характерами, мотивациями и «внутренним стержнем» каждого из нас. Объяснение этому факту мы уже знаем – науку психологию они не изучали, а природная интуиция, вполне очевидно, отсутствовала. Но, очевидно, что главным фактором их решения было отсутствие у них самих высшего образования – вот они и не могли понять его значения для будущей жизни молодого человека.

Впрочем, ранее я уже подвёл читателя и к другой фундаментальной ошибке моих родителей в процессе нашего воспитания – присвоение преимуществ одним детям в ущерб другим. Умные родители должны демонстрировать полное равноправие между своими детьми, невзирая на их возраст. Больше того, когда дети достигают возраста тинэйджеров, очень хорошо, если это правило распространяется и на «связку» родители – дети. В таком случае вероятность того, что ваши дети останутся вашими друзьями на долгие годы, очень высока.


Источники материального благосостояния семьи

 

Надеюсь, что к этому моменту читателю уже хорошо понятно, что в период с 1945 по 1956 г. г. прожить пяти человекам на одну зарплату утильщика было совершенно невозможно. Так на что же мы все эти годы жили? Помните, в главе «Первые послевоенные годы» я вывел правило жизни, к которому с годами пришёл: у кого есть деньги, у того нет нужды рисковать, а у кого их нет, без риска никак не прожить. На мой взгляд, правило это было справедливым для всех лет в СССР и первое десятилетие после войны не было исключением. Теперь я собираюсь раскрыть вам давние секреты дополнительных источников нашего семейного бюджета.

В послевоенные годы в Ленинграде абажур посредине комнаты над обеденным столом был почти обязательным предметом быта каждой семьи. Такой абажур изготавливался из проволочного каркаса, обтянутого шёлковым материалом светлых тонов. Этот факт послевоенного быта отец решил, как сказали бы в сегодняшней России, превратить в семейный бизнес. Но в то время это называлось подпольным бизнесом и каралось настоящим тюремным сроком. Итак, отец задумал и осуществил. Среди прочего утиля к отцу в ларёк привозили обрезки шёлка, которые оставались после раскройки шёлковых изделий на фабрике «Красное Знамя», которая находилась недалеко от его ларька. Отец довольно быстро понял, как устроено производство при социализме и предложил курьеру, который доставлял эти обрезки с фабрики, делать так, чтобы внутри обрезков оказывались большие куски, достаточные для обтяжки одного абажура. Естественно, отец платил за эти куски совсем не по утильной цене. Эти куски приносились домой, а в магазине строительных товаров покупалась проволока для каркаса. Дальше было делом техники и времени – по вечерам отец делал каркасы, а мама днём, когда обе соседки были на работе, обтягивала и пришивала шёлк к каркасу. Как и где эти абажуры затем продавались я понятия не имею, т. к. естественно, что дети о таких вещах не должны были знать. Я только могу догадываться, что, наверное, сбывалась эта продукция через промтоварные магазины, где как раз и продавали точно такие же абажуры, но фабричного производства. По моим оценкам, такой абажур в магазине мог стоить порядка 60–70 тогдашних рублей и половина этой суммы, очевидно, доставалась отцу. В этом бизнесе был только один пикантный момент: выносить его на продажу необходимо было так, чтобы никто из соседей не мог этого заметить, т. к. из-за больших габаритов он не мог поместиться ни в какую сумку. А если этот процесс выноса повторялся 2–3 раза в месяц, то соседи легко могли заподозрить подпольный бизнес и донести куда следовало. Для молодых читателей я должен напомнить, что это было время тотальной слежки всех за всеми. Ну и не следует забывать, что соседки наши были ещё более необразованными обывателями, чем мои родители, но при этом принадлежали к титульной нации и, мягко говоря, не очень нам благоволили.

Через 8–10 лет мода на абажуры стала исчезать и пришлось искать новый бизнес. Тогда отец вспомнил, что мама до замужества шила байковые перчатки всё на той же фабрике «Красное Знамя». Новый бизнес сильно напоминал предыдущий. С этой же фабрики отцу привозили и обрезки байки. Он опять договорился с курьером чтобы в горе байковых обрезков попадали бы большие куски, которые годились бы для шитья перчаток. Опять расплачивался за эти куски отдельно и приносил их домой. Теперь наступала пора работы для мамы. Помню, как она строчила на швейной кабинетной машинке «Зингер» целыми днями, но, конечно, только когда соседки по квартире были на работе. Она очень боялась, что они донесут на подозрительно длительный стук швейной машинки. После того, как она производила 20–30 пар, они упаковывались в сумку и отец их уносил. Куда уносил – ответ, как и в предыдущем бизнесе, - нам, детям, не докладывали, но можно легко догадаться, что он отдавал их в магазин, где продавали точно такие же перчатки, но произведённые на фабрике.

Других способов зарабатывания дополнительных денег в семье мне неизвестно.

1954 год, опять про школу

 

К концу 8-го класса у меня «нарисовалась» проблема с сочинением по литературе. Трудно сейчас точно вспомнить, что же произошло, но думаю, что при отсутствии серьёзного чтения книг, в моей голове просто не было собственных мыслей, которые бы легко ложились на бумагу, а запомнить чужие мысли из критических брошюр, посвящённых разбору литературных произведений, моя плохая память тоже не позволяла. Короче, мне «маячит в воздухе» чуть ли не два балла на экзамене по сочинению. И главное, я хорошо понимаю, что никто, кроме меня, в этом не виноват. Закончилось, правда, всё благополучно благодаря учительнице русского языка и литературы Лидии Антоновны Перепечь. Думаю, что она обсудила мою абсурдную ситуацию с другими учителями - по математике, физике и химии, по которым у меня все пятёрки, и приняла на себя грех, подняв мою оценку до трёх баллов. Если бы она не взяла на себя этот грех, то по букве закона, я должен был быть оставлен на второй год. Вы можете себе представить ужас, который мне пришлось в те дни пережить? И, конечно, свою безмерную благодарность Лидии Антоновне я пронёс через всю свою жизнь, в чём читатель как раз сейчас и убедился. Как же иронично звучат эти строки в дни, когда я пишу свою книгу жизни. А ещё, забегая вперёд, здесь уместно заметить, что через 16 лет я защищу диссертацию, напишу десяток научных статей в Советском Союзе, а затем ещё два десятка в США уже на английском языке, а также буду читать доклады на международных конференциях в США и Европе и проводить семинары внутри фирмы IBM от Нью-Йорка до Аляски.

Конечно, то, о чём я здесь поведал – большая редкость в жизни - я имею в виду поразительную разницу в успеваемости между одним значащим предметом и всеми остальными. Я легко могу себе представить эту ситуацию, когда на месте моей литературы оказывается физкультура и даже знаю одного такого человека лично. Но никогда не слышал, чтобы кто-нибудь ещё повторил мой случай. Я сам отношу этот случай к божественной категории, имея в виду, что бог за мной наблюдает и где может помогает. Этот эпизод я считаю вторым судьбоносным в моей детско-юношеской жизни.

Однако в том же 1954 году, выше названная проблема оказалась не единственной. Не менее серьёзная случилась в первый же день нового учебного года, т. е. 1 сентября. Это как раз тот год, когда было введено совместное обучение мальчиков и девочек, в результате чего перетасовали ближайшие мужскую и женскую школы, а меня перевели в 44-ю, до того бывшую женской, школу, которая находилась совсем рядом с нашим домом. Это та школа, в которую ходила Нэля, но уже прошёл год, как она её покинула. В первый же день был урок математики, учителем оказался мужчина, малоприятный и внешне, и внутренне. К моему удивлению, я понимал далеко не всё, о чём он говорил. Это было для меня, как холодный душ – я на уроке своей любимой математики и при этом мало что понимаю, не говоря уже об удовольствии, которое я обычно испытывал на таких уроках раньше. В тот день я пришёл домой и с трудом удерживая слёзы объявил маме, что в эту школу я больше не пойду. Мама, конечно, испугалась – ведь я всегда был такой послушный и исполнительный особенно в той части, которая касалась школы. А тут вдруг такая истерика! Она бросила все свои дела и побежала в мою бывшую школу №51. В первую очередь, она обратилась к моему бывшему классному руководителю, учителю математики Зое Феодосьевне Сочининой. Та наотрез отказалась взять меня обратно, сказав, что у неё полный класс и свободных мест нет. Это было неправдой, но дело не меняло – никто не мог её заставить взять меня к себе в класс из другой школы. Было это понятно и маме, она могла просить лишь об одолжении. Я и раньше хорошо чувствовал, что она меня недолюбливает, но не понимал причину этого. Ведь как раз по её трём предметам (алгебра, геометрия и тригонометрия) у меня, кроме пятёрок, других отметок никогда не было.

60 лет спустя, когда я гостил у школьного приятеля Гриши Избинского в Монреале и мы вспоминали наши школьные годы, я рассказал ему этот эпизод. Когда я заметил, что Зоя Феодосьевна меня не любила, Гриша резонно воскликнул:

- А за что тебя было любить?

Конечно, сказано это было в виде шутки, но, как известно, в каждой шутке есть большая доля правды. Скорее всего в этот момент Гриша непроизвольно озвучил то, что и ему в то далёкое время тоже было очевидно. Тут-то как раз и выяснилось, что его самого Зоя Феодосьевна любила и даже очень. В общем, и то и другое было вполне объяснимо. Это лишь доказывает, что мои комплексы неполноценности, о которых я уже достаточно много написал выше, конечно, были заметны и окружающим.

Однако вернёмся к теперь уже серьёзной проблеме новой–старой школы. Расстроенная таким ответом, мама, потеряв всякую надежду на положительный исход, обратилась к двум другим моим бывшим учителям – истории и литературы. Читатель, надеюсь, помнит, что это были два самых проблемных для меня предмета, а учительница литературы Лидия Антоновна Перепечь даже спасла меня всего три месяца назад от неминуемой «катастрофы», заменив заслуженную двойку на тройку. И тут случилось чудо: учительница истории Мария Михайловна Куприянова согласилась взять меня в свой класс. Её даже не пришлось уговаривать! В то время этот триумвират из учителей математики, истории и литературы заправлял всеми делами в школе, а завуч старалась не вмешиваться. Поэтому, когда обрадованная мама спросила надо ли теперь идти к завучу за утверждением этого решения, Мария Михайловна ответила:

- Никуда вам ходить не надо. Мы здесь втроём всё решаем сами. Идите домой и обрадуйте сына: я жду его завтра в своём классе.

Обратите внимание на иронию в решении всей этой проблемы: резкий отказ учительницы математики, предмет которой я обожал, и радушное отношение учительницы истории, по которой я с трудом успевал, а также и учительницы литературы, которая её поддержала. Я безмерно благодарен судьбе, что она подарила мне этих трёх учителей, в том числе и учительницу математики Зою Феодосьевну, т. к. она, несомненно, хорошо учила своему предмету. Я думаю, что отчасти поэтому я так полюбил математику и уже тогда знал, что моя будущая профессия непременно будет связана с ней. Но тот факт, что она меня не любила ничего не меняет – мы же уже знаем, что было не за что и её вины в этом нет. Таким вот образом я вернулся обратно в свою прежнюю школу №51 и был безмерно этому счастлив. Как мало нам было надо в то время для счастья! Эпизод этот я считаю третьим судьбоносным в моей детско-юношеской жизни. Но будут ещё и во взрослой.

9-й, а затем и 10-й классы, как и следовало ожидать, оказались самыми интересными и продуктивными. С одной стороны, мне удалось выправить положение с русским языком и литературой настолько, что на выпускном экзамене по обоим предметам я уже имел 4 балла. Так что, настроение моё значительно улучшилось. С другой стороны, из-за того, что в классе появились девочки, а особенно одна из них. Звали её Оля Идельсон. Очень скоро оказалось, что она самая умная и начитанная из более, чем сотни школьников из наших трёх 10-х классов. Мало того, что она была умна и очень образована, так она ещё была и красива. Она знала ответы на все вопросы по всем предметам, при этом никогда сама не тянула руку, чтобы на них ответить. Любой учитель это знал и когда все попытки других школьников дать правильный ответ на поставленный вопрос заканчивались безуспешно, он/она обращались к Оле, которая всегда озвучивала правильный ответ. Не знаю, что меня в ней больше привлекало – объём её знаний или скромность её поведения. В один из выходных дней Оля пригласила нескольких ребят к себе домой на посиделки. Как ни странно, я тоже был среди приглашённых. Оказалось, что она живёт с родителями в отдельной трёхкомнатной квартире с телефоном, ванной и горячей водой – по тем временам невероятно шикарно. Тут выяснилось, что Олин папа, Матвей Ильич, ни много, ни мало, а директор Военно-Механического техникума, одного из самых престижных в Ленинграде, а мама преподаватель начертательной геометрии в Ленинградском Политехническом институте. В доме была довольно приличная библиотека и мне сразу стало ясно откуда Оля такая образованная. Хорошо помню, что однажды, когда мне надо было подготовить доклад для школы про каких-то птичек, она одолжила мне «Жизнь животных» Альфреда Брэма в 3-х томах. Не каждая районная библиотека имела тогда такую книгу. Такие посиделки Оля устраивала время от времени, заранее предупреждая о них. Но иногда они устраивались спонтанно и тогда они проходили без меня. Я сильно огорчался, когда на следующий день об этом узнавал. Дело в том, что все остальные Олины приятели имели в своих квартирах телефоны, как, впрочем, и жили все они тоже в отдельных квартирах со всеми удобствами. Папа её ближайшей подруги Лиды Эпштейн был профессором Военно-Медицинской академии, а папа вышеупомянутого Гриши Избинского был преподавателем Военно-Политической академии. Поэтому в те дни, когда решение о посиделках приходило вдруг, Оля приглашала тех, до кого могла дозвониться. В такие дни я опять чувствовал, что происхожу совсем из другого сословия и что мне, наверное, никогда не удастся из него выскочить.

Возможно, читатель уже догадался, что Оля была моей первой юношеской любовью, но сразу внесу ясность, что это была сугубо тайная любовь, поскольку я отдавал себе отчёт, что я ей не пара и мне до неё, как до неба. Для справки: Оли уже давно с нами нет, она умерла в Ленинграде лет 25 назад.

Ещё одна семейная тайна

 

Теперь я хочу поведать читателю одну нашу семейную тайну – она непосредственно касается меня. Читатель, надеюсь, ещё помнит роль нашей тёти Ани, благодаря которой мы выжили во время войны. Так вот, она так и не вышла замуж, не имела детей и прожила всю жизнь в одиночестве. Жила она в двух трамвайных остановках от нас, на Малой Разночинной улице и часто заходила к нам в гости. Там она имела комнату метров 13 в 3-комнатной коммунальной квартире. Я уже упоминал, что она занимала должность начальника литейного цеха на телефонном заводе «Красная Заря». Так что, её материальное положение было в разы лучше нашего. Примерно в 1950 году, когда она окончательно пришла к выводу, что своей семьи ей уже не создать, она просила мою маму отдать ей меня на воспитание. Я слышал об этом пару раз, конечно, не напрямую, но косвенно в виде шуток. Дети ведь вслушиваются в разговор взрослых именно тогда, когда взрослые неожиданно переходят на шёпот. Ведь для ребёнка это есть сигнал о том, что взрослые не хотят, чтобы он в этот момент слышал их разговор, а значит это и есть для него самое интересное. Позже, когда я повзрослел и проанализировал этот факт, он показался мне очень даже привлекательным. Однако этому событию не суждено было осуществиться, а жаль. Хорошо зная маму и её характер, тогда я пришёл к выводу, что она совсем не думала обо мне, а скорее о том, как она в этом случае будет выглядеть в глазах родственников, соседей и друзей и что они о ней будут говорить и думать. Я много раз уже во взрослой жизни возвращался к этому факту и каждый раз приходил к выводу, что моя тогдашняя и вся последующая жизнь была бы на порядок лучше, если бы мама согласилась на этот поступок.

Самое интересное в этой просьбе тёти Ани было то, что в этой ситуации выиграли бы абсолютно все и, в первую очередь, конечно, я. У тёти Ани помимо кровати ещё был диван, который был бы моей кроватью (у родителей я спал на раскладушке, которую надо было каждую ночь раскладывать, а утром убирать), у неё был письменный стол, который тоже был бы моим (у нас был такой же, но он принадлежал Аркадию), наконец, тётя до позднего вечера была на работе и, значит, у меня была бы по сути своя отдельная комната для всех моих занятий. В этом случае я даже получил бы и основы музыкальной грамоты, которой мне так не хватает всю мою последующую жизнь. Помните, как мне пришлось покинуть музыкальный кружок игры на мандолине в 4-м классе из-за того, что негде было упражняться? В то же время, у родителей было бы свободнее, не было бы конфликтов и обид между мной и Аркадием, наконец, материально им было бы несомненно легче. А я бы тогда наверняка ходил бы не в перешитых одёжках от Аркадия, а в нормальной одежде. Ещё много других преимуществ я бы имел, например, походы с тётей в театры и на концерты, что для развития ребёнка имеет самое что ни на есть первостепенное значение. Я ведь за все десять школьных лет только один раз был в театре и даже этот единственный раз связан с тётей Аней. Когда я был уже в 10-м классе, она, как-то будучи у нас в гостях, предложила, чтобы я купил два билета в Мариинский театр, естественно за её деньги. В тот раз, прохаживаясь в антракте с ней под ручку, я нос к носу столкнулся с Олей Идельсон, которая прогуливалась также под ручку со своим отцом. Трудно даже представить, сколько раз в свои 16 лет Оля побывала в этом и других театрах и концертных залах Ленинграда, а, может быть, и Москвы.

Тут ещё уместно упомянуть, что, когда я ходил на каток в ЦПКО, мне давали 10 копеек на вход, но 5 копеек на потрясающе пахнувшие пышки мне уже не давали. Так что, мне приходилось ограничиваться лишь их запахом и тем видом, как их ели другие. В кино я ходил, но только на детский утренний сеанс, потому что на него билет стоил 10 копеек, а больше мне не давали. А вот ещё один штрих из моей школьной жизни: за 10 школьных лет у меня нет ни одной групповой фотографии класса. Ведь такая фотография стоила целых 3 рубля, мы не могли себе это позволить. Это, конечно, не такая уж серьёзная проблема, но и она, по-своему, даёт ребёнку почувствовать, что он не такой, как все. Я точно не знаю, но думаю, что то же самое было и у Нэли с Аркадием. Маловероятно, чтобы им давали на это деньги, а мне нет. Всё здесь перечисленное, а также и многое другое, наверняка выглядело бы совсем иначе, если бы я жил с тётей.

Следует добавить, что речь не могла идти о формальном усыновлении, в таком возрасте в этом нет нужды, тем более между родными сёстрами. Ей просто хотелось иметь рядом близкого и родного человека. Самое интересное, что мне не пришлось бы менять школу, т. к. школа моя находилась на полпути между нашим домом и домом тёти. Более того, если для мамы было важно, чтобы она почаще видела меня, это было легко осуществимо: я мог бы после школы идти домой на обед, а затем уходил бы к тёте делать уроки и спать. Это мог быть тот случай, про который в США говорят: “win-win situation”, а в России «и овцы целы и волки сыты», т. е. у меня было бы своё место для занятий и сна, никто бы мне не мешал, и я бы никому не мешал, а жил, как бы на два дома. Несомненно, что тётя оплачивала бы все мои образовательные увлечения. Многое могло бы произойти, что в итоге, я уверен, изменило бы в лучшую сторону не только мою тогдашнюю жизнь, но и всю мою будущую судьбу. Ко всему перечисленному ещё следует добавить, что мама этим поступком помогла бы своей родной сестре избегнуть одиночества, в котором она волею судьбы оказалась. Напомню ещё раз, что вся наша семья именно ей обязана своим спасением и даже не один раз. Этот поступок моей мамы я, как бы, могу понять, но точно не могу его оправдать, т. к. ясно, что в этом вопросе моя судьба в голове у мамы не была на первом месте.

Несмотря на то, что предложению этому не суждено было сбыться в том объёме, в каком хотела бы осуществить тётя Аня, в очень усечённом варианте я всё-таки вынужден был воспользовался её предложением. Она, конечно, знала о наших внутри семейных проблемах и давно предложила ключи от своей квартиры и комнаты чтобы я имел возможность ходить туда делать свои уроки. Несколько раз я этим воспользовался, но обнаружил, что это не очень удобно, поскольку я часто заканчивал свои домашние уроки далеко за полночь, а мама не хотела, чтобы я ходил по улице в такое время. А вот в июне 1956 года, когда Аркадий заканчивал 2-годичный курс Энергетического техникума, Нэля 3-й курс своего техникума, а я 10-й класс школы и готовился к выпускным экзаменам, мне пришлось воспользоваться тётиным предложением по полной программе. Она тогда уехала на целый месяц в санаторий на Чёрном море. Я по сути дела тогда у неё жил. Было только одно неудобство – обедать и ужинать приходилось ходить к маме домой и брать с собой завтраки. О том, чтобы мне давать деньги на обед в столовой, речь даже не возникала. Результат такого устройства был на лицо – я очень хорошо, т. е. без троек сдал все выпускные экзамены.

Мне так понравилось, что следующий месяц, июль, когда надо было готовиться к вступительным экзаменам в институт, я опять жил у тёти, несмотря на то что она уже вернулась в Ленинград. Поступал я в ЛИТМО отчасти потому, что он находился всего в трёх трамвайных остановках от нашего дома (здание первых трёх курсов), а отчасти из-за его красивого названия. Мои надежды на поступление туда были очень зыбкие – всё по той же причине своих внутренних комплексов, с одной стороны, и общее отношение к высшему образованию, которое царило в нашей семье, с другой. Коротко я бы выразил это отношение так: не для нас это, мы из холопского сословия. Хорошо, что к тому времени я выработал для себя «железное» правило, которым, кстати сказать, пользуюсь всю последующую жизнь:

- Да, я знаю, что мне туда не поступить, мне это «не по зубам», но . . . моя задача состоит в том, чтобы приложить максимум усилий для достижения этой цели. Тогда, если я не поступлю, мне не в чем будет себя упрекнуть.

Поступал я на факультет Точной Механики, где проходной балл в тот год был 26 из 30. Экзамены были по шести предметам – математика (устный и письменный), сочинение, физика, химия и иностранный язык (английский). К моему великому удивлению, я набрал 28 баллов, получив только две четвёрки – по сочинению и английскому языку. Так совершенно неожиданно я стал студентом. Для меня это было триумфом, радости моей не было предела.

Но не следует думать, что моё поступление в институт, да ещё с запасом в два балла, хоть как-то повлияло на мою самооценку. Она как была низкой, так ею и осталась. Правда, теперь мои мысли вертелись вокруг следующего: хорошо известно, что там, в институте, нещадно выгоняют за неуспеваемость, особенно после первого и второго семестров. Таким образом, теперь у меня появилась новая цель – приложить максимум усилий чтобы этого не произошло со мной.

Похоже, что в тот год фортуна медленно, но начала поворачиваться ко мне лицом. Дело в том, что пока я сдавал выпускные (из школы) и вступительные экзамены в институт, Аркадий закончил 2-годичный курс Энергетического техникума и летом уехал по распределению на работу в Новосибирск. Теперь мне по наследству достался такой желанный письменный стол с тремя ящиками, один из которых был презентован Нэле. Но главное — это то, что у меня появилось своё рабочее место и теперь я почти ни от кого не зависел. Конечно, разговоры домочадцев мне мешали, но всё-таки не так, как это было раньше, когда мне приходилось делать уроки за тем же обеденным столом, где принимали пищу остальные члены семьи.

 

 

ЛИТМО, 1956–1960

 

ЛИТМО расшифровывается как Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики. Сегодня он называется Университет ИТМО (Санкт-Петербургский Национальный Исследовательский Университет Информационных Технологий, Механики и Оптики) и по праву является одним из лучших университетов и научных центров современной России.

Первый курс – он самый трудный

 

Если читатель думает, что наша студенческая жизнь началась в аудиториях института (примечание для молодых читателей: так в те годы назывались университеты или, как сегодня принято говорить среди молодёжи, универы), он сильно ошибается. На самом деле она началась в дренажных канавах Карельского перешейка, куда мы были направлены в первый же учебный день нашим уже ставшим родным институтом. Нашей задачей было с помощью топора вырубить кустарник, который вырос на дне и по бокам этих канав за последний десяток лет, освободив тем самым русло канавы для стока воды. Мы были посланы туда по распоряжению не то Горкома, не то Райкома нашей любимой и единственной партии. Отелем нам тогда служил сеновал второго этажа совхозного свинарника. Но это всё-таки было лучше, чем если бы в самом свинарнике. Всё-таки забота партии и правительства о студентах чувствовалась и здесь. А вот про питание наша партия почему-то забыла – еду мы должны были готовить сами. Моей группе №113 тогда сильно повезло, потому что среди нас оказалась Лариса Герман, которая добровольно взвалила на себя самую трудную и ответственную задачу – кормить целую группу из 30 человек в течение двух недель без выходных. Проделала она это настолько блестяще, что некоторые из нас питались даже вкуснее, чем у себя дома. Своим самоотверженным трудом за эти две недели сентября мы, наконец, заработали право на начало студенческой жизни, теперь уже в аудиториях института.

 

Этот первый год в институте, боясь быть выгнанным за неуспеваемость, я работал дома всё свободное от сна и лекций время. Мне даже хочется сравнить тогдашнюю мою работу дома и в институте с известным изречением президента России В. В. Путина, который однажды сказал, что он работает в Кремле «как раб на галерах». В то время учебный график студентов выглядел таким образом: шесть дней, с понедельника по субботу, по шесть часов лекций или лабораторных занятий. К этому следует добавить уйму домашних заданий. Единственный выходной, воскресенье, я посвящал тоже учёбе. Несмотря на то, что Аркадия с нами уже не было, в комнате, помимо меня, почти всегда присутствовали ещё три взрослых человека, которые не могут не разговаривать, что мне, конечно, сильно мешало. Ввиду этого мне пришлось изменить своё расписание следующим образом: я приходил из института, обедал и ложился спать на теперь уже свой диван. Просыпался я от тишины в доме — это означало, что все домочадцы отошли ко сну и, значит, наступает моё время для домашних заданий. Как хорошо, что в то время телевизоры были довольно дорогой игрушкой и мало кто их тогда имел. Если бы такая игрушка была в нашем доме, я бы и спать не смог. Теперь же, в полной тишине я делал свои домашние задания до 2-х, 3-х, а иногда и до 4-х часов утра, затем шёл досыпать оставшуюся часть ночи.

 

Из новых предметов первый курс в институте запомнился, прежде всего, черчением, которое отнимало массу времени. Кроме того, поскольку все наши чертежи были в формате А0 (площадью 1 м2), их можно было выполнять только на чертёжной доске, а это означает, что в институтской чертёжной аудитории. Боюсь, что сегодняшние студенты, которые для изготовления чертежей используют CAD/CAM (сomputer-aided design / computer-aided manufacturing), сидя за компьютером в комфорте своего дома, меня просто не поймут. Но это ещё не всё. Тогда в нашем здании была всего одна чертёжная аудитория на 500 студентов 3-х факультетов первого курса, а чертёжных досок в ней было только 30. Представляете, какая была конкуренция за получение рабочего места в чертёжной! Если вы везучий и сумели прибежать в чертёжку после третьей пары лекций одним из первых, вашему плану на этот день суждено сбыться. Если нет, попытайтесь на следующий день быть проворнее. В ней, как правило, приходилось работать над чертежом до самого её закрытия в 11 часов вечера. А запомнилась она ещё и спёртым воздухом, который там имел место быть уже через пару часов после того, как 40 человек трудились «в поте лица» в замкнутом помещении с очень низким потолком. Регулярное проветривание каждые два часа несколько освежало воздух, тем не менее, я всегда покидал чертёжку с головной болью. В дни, когда я после лекций оставался делать чертежи, мне даже давали деньги на обед в институтской столовой. Во все другие дни мама говорила: нечего тратить деньги, после занятий приезжай обедать домой.

 

Ещё из проблемных предметов для меня, как и следовало ожидать, стала физкультура, которая была обязательным предметом на первом и, кажется, на втором курсах. В нашем институте тогда существовало несколько специализаций – баскетбол, беговые лыжи, гимнастика и вольная борьба и каждый обязан был выбрать для себя один из этих видов спорта. Сам факт, что студент мог выбрать себе специализацию по вкусу, был уже большим преимуществом по сравнению с моими школьными годами. Я имею в виду, что в отличие от спортивных школ, преподаватель физкультуры не имел права выгнать студента за неуспеваемость или бесперспективность, он должен был с этим студентом работать и помогать освоить необходимые навыки, невзирая на его уровень подготовки. Читатель уже знает, что к этому времени я ни одним из перечисленных видов спорта не занимался, а точнее даже не пробовал. Мне было ясно, что в баскетболе с моим ростом делать нечего, гимнастику начинать надо было ещё ребёнком, а на лыжах я вообще никогда не стоял. Таким образом, методом исключения осталась для меня совершенно незнакомая вольная борьба, тем более что в этом виде спорта рост не играет никакой роли. Поскольку меня сразу не выгнали, как это происходило во всех моих предыдущих попытках заняться спортом, я начал самозабвенно тренироваться и делал это даже дома. В результате за этот год я ощутимо поработал над своим телом и впервые почувствовал от этого радость. К тому же, там был вполне доброжелательный тренер, Семён Михайлович Гликин, которому я, пользуясь случаем, выражаю здесь свою благодарность. Вот только теперь, впервые за свою недолгую жизнь и благодаря ему я начал получать удовольствие от физкультуры.

Но на первом курсе был и отрицательный момент, связанный тоже с кафедрой физкультуры. Когда выпало достаточно снега, всем студентам первого курса, независимо от выбранной ими специализации, надлежало пробежать на лыжах дистанцию в 5 км. Проводилось это мероприятие в ЦПКО имени Кирова и надо было уложиться в норматив ГТО (Готов к Труду и Обороне). По результатам этой лыжной гонки очень многие, в том числе и я, оказались не готовыми ни к труду, ни к обороне. Тем не менее, зачёт получили все, но осадок от такого фиаско у меня остался надолго.

 

С остальными предметами первого курса никаких проблем я не испытывал, а от математики даже получал громадное удовольствие. Дело в том, что лекции по математике читал нам очень серьёзный учёный-алгебраист, зав. кафедрой высшей математики, Владимир Абрамович Тартаковский. Надо сказать, что нам, всем студентам ЛИТМО, и до нас, и после нас, сильно повезло, что нашим профессором был учёный такого уровня. А благодарить нам следует знаменитый своей кровожадностью 1949 год, когда многих выдающихся учёных погнали со своих постов за их еврейскую национальность. Владимир Абрамович был тогда зав. кафедрой Высшей алгебры и теории исчисления ЛГУ (Ленинградского государственного университета), а по совместительству ещё и профессором ЛИТМО. В тот год, поскольку его полностью «освободили» от преподавательской деятельности в ЛГУ, он стал и оставался им до самой своей смерти в 1972 году зав. кафедрой высшей математики ЛИТМО. Кстати сказать, он также был одним из организаторов Ленинградского отделения математического института АН СССР им. В. А. Стеклова, а также и его первым директором (1940—1941).

 

И вот настала пора первой экзаменационной сессии. К моему великому удивлению, я очень даже хорошо сдал все экзамены. Немного развеселю читателя своим необычным пари, которое перед началом экзаменационной сессии я придумал и предложил своей сестре Нэле: за каждый экзамен, на котором я получу 5 баллов, я обязуюсь в тот же день принести ей пирожное, которое стоило тогда, если кто забыл, 22 копейки; если мой экзаменационный балл ниже 5-ти, она ничего не получает. Нэля не стала возражать против такого беспроигрышного пари – от неё ведь взамен ничего не требовалось. В результате мне пришлось раскошеливаться почти после каждого экзамена. В этом месте у читателя может возникнуть вопрос: а откуда у меня вдруг взялись деньги на пирожные для Нэли? А всё очень просто: я начал получать стипендию, которая на первом курсе была целых 29 рублей. Когда я первый раз с нескрываемой гордостью принёс маме эти деньги, то спросил её:

 

- Мама, а нельзя ли мне каждый месяц с моей стипендии оставлять 3 рубля на мои личные расходы?

 

При этом я имел в виду мои будущие походы в кино, театр, да может быть и с девочкой, если сильно подфартит; ну в общем чтобы ни в чём себе не отказывать. К моей радости, мама не стала возражать. Забегая вперёд, скажу, что на каждом следующем курсе стипендия увеличивалась на 3 рубля и я набрался наглости получить от мамы согласие на увеличение моего ежемесячного пособия на половину этой добавки, т. е. на втором курсе размер моего пособия для всевозможных развлечений был уже 4,5 рубля, на третьем 6 рублей, и т. д. Таким образом, моё личное материальное благосостояние с каждым годом стремительно росло. Теперь вам понятно, что я совсем не блефовал, когда предлагал Нэле вышеназванное пари – деньги у меня и правда стали водиться.

 

Как и всегда и везде я стремился найти друзей. И вот нашёл – один из них был Зорик Функ, которого ЛИТМО’вцы хорошо знают, а другой – Валера Бутман, которого они точно не знают, хотя он и учился с нами на первом кусе, но только в первом семестре. Дело в том, что, как говаривали в наше время, он в математике был «ни в зуб ногой» настолько, что никакая помощь ему не могла помочь. В результате его отчислили после первого семестра. У читателя должен возникнуть вопрос: а как же тогда он поступил в ЛИТМО? Ответ очень прост и более понятен сегодняшним российским студентам, чем нам в то время. Его отец был подпольным промышленником и миллионером, о чём Валера мне по секрету рассказал, и нет никакого сомнения, что Валера был принят в институт за взятку. Как видите, коррупция имела место и тогда, но тогда богатых людей было на два порядка меньше, а честных - на порядок больше. Кстати, сам Валера был вполне приятным парнем.

А теперь один эпизод, связанный с Функом, который врезался в мою память на всю жизнь. На Невском проспекте, напротив Казанского Собора, в то время было кафе-мороженое под народным названием «Лягушатник». Вот туда мы с ним и отправились отметить успешное завершение первой экзаменационной сессии. Следует напомнить, что это был январь, когда в Ленинграде в те годы стоял приличный мороз. Покончив с мороженым, мы вышли в коридор за нашими пальто. Сначала швейцар принёс моё пальто и пытался мне помочь его одеть, на что я, поблагодарив его, категорически отказался. Кстати, я не позволяю делать это со мной даже и сегодня, поскольку считаю, что, если я не способен без помощи одеть своё пальто – это значит, что дела мои так плохи, что «дальше ехать некуда». Сегодня это распространяется на все сферы моей жизни, учитывая, что вот уже 27 лет, как я живу один и надеюсь на такой же ещё срок впереди.

Однако вернёмся в кафе-мороженое, где после меня швейцар приносит пальто Зорьке и теперь уже ему предлагает помощь в надевании пальто. Зорик очень театрально поворачивается к нему спиной и позволяет ему надеть на себя пальто. Затем он поворачивается ко мне и спрашивает:

- У тебя есть рубль?

На что я отвечаю:

- Да, есть, но он последний.

Он нисколько не смутившись, говорит:

- Давай.

Я даю ему свой последний рубль, он его берёт и так галантно передаёт швейцару. Не подумайте, что он когда-нибудь вернул мне его. В самом деле, какая мелочь – рубль, стоит ли помнить о таких глупостях! Тем более, что этот рубль пошёл на самое благородное дело – чтобы мой друг почувствовал себя хотя бы на мгновение богатым и галантным одновременно. Как часто в то время мы могли доставить такое удовольствие другу?

Второй курс

 

Второй курс в 1957 году, как и первый, тоже начался с трудовой повинности, но на сей раз куда более серьёзной. Как только мы появились в родном институте 1 сентября, нам объявили, что через день мы отправляемся в Омскую область на целый месяц поднимать целину – один из первых полномасштабных проектов Н. С. Хрущёва. Впереди у него будет ещё много подобных проектов, но этот самый запомнившийся советскому народу. Туда нас отправили в таких же теплушках, в которых в 1941 году везли на фронтовой Запад советских солдат, а несколькими годами раньше - миллионы ни в чём не повинных людей на обширный советский Восток. Там были двухъярусные дощатые нары, на которых мы спали вповалку, укрывшись кто ватниками, кто бушлатами. Ехали мы до Омска дня три или четыре с остановками в крупных железнодорожных узлах, где нас один раз в день кормили в гигантских размерах столовых, предназначенных для солдат Советской армии.

 

Работали мы в совхозе имени Абая - кто-то на строительстве домов-мазанок, кто-то, как я, например, на сборе урожая копнителем. Копнитель — это человек, который стоит на высокой площадке громадного кузова в 27 м3, прицепленного к зерновому комбайну, куда после обмолота сбрасывается солома. Его задача с помощью вил равномерно загружать и уплотнять весь объём кузова. Когда набирается полный кузов, копнитель нажимает на педаль сброса, которая открывает заднюю стенку, и громадная копна соломы вываливается на землю, освобождая кузов для следующей загрузки. Грязнее этой работы я в своей жизни не встречал, даже и в Мордовском Исправительно-Трудовом лагере для иностранцев, о чём речь ещё впереди. А тогда самым неприятным было то, что после такой работы негде было умыться. На эту тему одна из наших самых скромных студенток, Алла Ведмеденко, даже сочинила такой стишок:

 

В Абае нету бани,

Мы грязны, как скоты,

Мы чешем наши спины и наши животы,

И кое-что ещё, и кое-что иное,

О чём не говорят, о чём сказать нельзя!

 

Зато за свою такую грязную работу за месяц я заработал 150 рублей, которые с гордостью привёз домой и вручил маме.

 

В первых числах октября мы закончили нашу трудовую повинность и отправились домой. На этот раз нам подали плацкартные вагоны, и мы уже ехали, как люди, а не как скоты. Очевидно, чтобы быть людьми, это звание надо было заработать трудом, что мы и сделали за прошедший месяц. 4 октября, находясь в поезде, мы услышали о запуске первого искусственного спутника земли, что и было нами тут же отмечено соответствующим образом.

 

Учебный же год второго курса, укороченный таким образом на целый месяц, запомнился тем, что на нём мы впервые столкнулись с инженерными науками, такими, как теормех (теоретическая механика) и сопромат (сопротивление материалов). Эти науки почему-то считались более серьёзными, чем традиционные математика, физика и химия. Тогда среди студентов ходила такая поговорка: сдал теормех – стал настоящим студентом, сдал сопромат – можешь жениться. Я же, как и раньше, продолжал трудиться как «раб на галерах». Комплекс неполноценности всё ещё был со мной: да, против ожидания, я закончил 1-й курс успешно, но быть того не может чтобы то же самое повторилось ещё хотя бы раз. Расслабляться ни в коем случае нельзя - ведь я не имею права получить даже одну тройку - тогда меня лишат стипендии и как тогда я буду смотреть маме в глаза? Несмотря на мои страхи, я опять вполне успешно закончил и 2-й курс.

 

По окончании 2-го курса нас опять послали поднимать целину, на этот раз на целых два с половиной месяца – с 1 августа до середины октября. Теперь мы ехали в Павлодарскую область Казахской ССР. Та поездка запомнилась мне всего двумя эпизодами – один смешной, другой безобразный. Начну со смешного, который связан с одним из наших студентов, Толей Кайдановым. Несмотря на то, что он был в другом отряде, но, как известно, слухом земля полнится. У них, в отличие от нас, был искусственный пруд с мутной водой размером 10 на 10 м2, а Толя был большим любителем подводного плавания и дома имел и ласты, и ружьё для подводной охоты. Когда по прибытии он обнаружил этот пруд, то при первой возможности дал своим родителям телеграмму следующего содержания:

 

- Срочно высылайте ласты.

 

Его родители, хорошо зная, что весь Казахстан, а его Павлодарская область в особенности, страдает от отсутствия открытых источников воды, поняли, что это просто ошибка телеграфистки, пересылавшей телеграмму. Вскоре Толя получил долгожданную посылку, в которой находилось десять тюбиков зубной пасты (!).

 

Второй эпизод скорее напоминает дедовщину в советской армии и связан с нашим студентом Юрой Павловым. У него произошла словесная ссора с другим студентом, которого звали Рустам Мамедов и который на нашем курсе был известен, как совершенно безобидный парень. Кажется, Рустам хвастанул, что у него какой-то там разряд по боксу и он легко может расправиться с Юрой, на что Юра тут же согласился с ним подраться. Начался кулачный бой в присутствии всех членов отряда, большая часть которого были друзья Юры, а за Рустама никто не «болел». С первыми же ударами стало ясно, что Юра превосходит Рустама по всем статьям – он сильнее, ловчее и даже техничнее. Всё было бы не так безобразно, если бы, продемонстрировав своё полное преимущество, Юра остановился. Но он продолжал натурально избивать уже поверженного Рустама, а весь отряд спокойно наблюдал эту дикую картину. Очевидно, что Юра, как и В. В. Путин, в детстве прошёл отличную школу дворовых драк, но при этом не получил необходимого морального воспитания.

 

Третий курс

 

Из-за целины, которую мы так успешно подняли, учёба на этом курсе началась только в середине октября. Этот курс запомнился тем, что «раб на галерах» начал постепенно привыкать к мысли, что успехи первых двух курсов похоже не были уж такими случайными, какими представлялись мне раньше. «Раб на галерах» уже стал глубже дышать и даже начал замечать жизнь вокруг себя. Тут каким-то непонятным образом меня выбрали в комсомольское бюро курса, а, конкретно, для связи между студенческой массой (по-английски это звучит более красиво – «student body») и деканатом и в этом качестве я получил статус официального представителя студентов в стипендиальной комиссии. Сначала я был настроен очень скептически к этому назначению, но вскоре поменял своё мнение, поскольку понял, что это единственное из всех комсомольских мероприятий, на мой взгляд, полезное для студентов дело. И уж точно не зазорное, как было принято думать о любой другой комсомольской работе.

 

Стипендиальная комиссия всегда состояла из двух человек – зам. декана нашего факультета Немчёнка Л. С., ответственного за первые три курса, и меня. После каждой экзаменационной сессии эта комиссия (понимаю, звучит смешно) заседала в деканате, а её работа состояла в следующем: обсуждались только те студенты, которые получили хотя бы одну тройку. Я прекрасно понимал свою роль, которая выражалась в том, чтобы почти всегда соглашаться с Немчёнком Л. С. в том, что очередной студент с тройкой не достоин стипендии. Зато такое поведение, полагал я, даст возможность в двух, может быть, даже трёх случаях отстоять стипендию для всерьёз нуждающихся. Ведь даже в то время велась игра в демократию. И действительно два таких случая увенчались успехом. Один из них я запомнил очень хорошо - он был связан с Эдиком Халепским, с которым я тогда дружил и потому знал о нём больше, чем кто-либо другой. В экзаменационной сессии после первого семестра он умудрился получить целых две тройки и, конечно, потерял всякую надежду на стипендию. Когда Немчёнок произнёс фамилию Эдика и уже, уверенный, что я, как и до того, буду согласен с тем, что и этот студент не достоин стипендии, я выскочил «как чёрт из табакерки» и сказал:

 

— Вот как раз ему она, стипендия, нужна больше, чем кому-либо другому, поскольку его отец погиб на фронте, а зарплата его мамы, продавщицы овощного магазина, всего 70 рублей в месяц.

 

Я был так уверен в убедительности моего аргумента, что не ожидал от него никаких возражений. Однако я ошибался. На мой аргумент у Немчёнка нашёлся контраргумент:

 

- Поскольку его мама продавец в овощном магазине, значит она подворовывает и имеет дополнительно к зарплате ещё столько же, а может и больше.

 

Вот тут я понял, что он попался на формальной логике и «выпалил» ему:

 

- Вы хотите сказать, что утверждение «продавец в овощном магазине – это обязательно вор» можно найти либо в КЗОТе (Кодекс Законов о Труде), либо в Уголовном кодексе РСФСР?

 

Я знал, что его сын учится на нашем же курсе, но на Радиотехническом факультете, и чтобы окончательно усилить свою позицию, добавил:

 

- Это вашему сыну не страшно остаться без стипендии, когда дома у него есть и мама и папа, к тому же оба с высшим образованием, а у Халепского ситуация совсем другая: мало того, что война лишила его отца, а мать его простая женщина без образования, вы готовы оставить его ещё и без стипендии!

 

Ответа на мою тираду не последовало, зато я получил нужный результат, а Эдик - стипендию. Другой подобный случай произошёл, кажется, с Эдиком Ароновым, но подробностей я не запомнил.

 

В этот год я стал часто захаживать в ЛИТМОвское общежитие, которое расположено в Вяземском переулке, не очень далеко от моего дома на Барочной улице. Чаще всего я заходил в комнату, где жили Миша Долгой и перворазрядник по шахматам Голосовкер и, кажется, там ещё жил Витя Костюков. Как я тогда завидовал студентам, которые жили в общежитии: хотя и скученность ужасная (по четыре человека в 10-метровой комнате, общий душ и туалет на весь этаж, примитивная студенческая столовая на первом этаже с длинной очередью и т. д. и т.п.), но при этом они ведут самостоятельный образ жизни, нет родителей, воле которых необходимо подчиняться, а всё общение с которыми происходит лишь на бытовом уровне.

 

А в общежитии так интересно: все одного возраста и можно разговаривать и спорить на любые темы, которые в этом возрасте приходят в голову молодому человеку. Я не исключаю, что те, кто там жил, наоборот, завидовали нам, ленинградцам. Но, как говорит пословица: «у кого что болит, тот о том и говорит». Довольно часто я засиживался в общежитии до часу-двух ночи, когда трамваи уже не ходили и мне приходилось добираться домой пешком по ночному городу.

В начале декабря Эдик Халепский позвал меня поехать с ним вместе в Ленинградскую синагогу, которая находилась на углу Лермонтовского проспекта и ул. Декабристов, на праздник Хануки. До этого я никогда там не был, но хорошо знал, что советский комсомолец не должен посещать такие места. И также было хорошо известно, что КГБ ведёт фотосъёмку, как внутри синагоги, так и снаружи. Но любопытство взяло своё. Я знал, что мои родители раз в году туда ездили, но, конечно, не на службу, а на встречу со своими друзьями и знакомыми. Не забывайте, что шёл 1959 год, конечно, не такой «кровавый», как 1948 или 1953, но тоже не самый вегетарианский для евреев. Тогда на меня произвела впечатление огромная толпа людей, заполнивших весь проспект Лермонтова перед синагогой, который на тот вечер был полностью перекрыт для движения транспорта. О том чтобы пройти внутрь и речи быть не могло, она была полностью забита людьми. Но она и не была нашей целью. Целью было просто приобщиться к какому-то запретному плоду. Я тогда почувствовал себя чуть ли не героем, который отважился прийти в запретное место, за что может последовать наказание по линии института или комсомола. Тысячи людей, заполнивших улицу, были разных возрастов и профессий, но что особенно меня удивило, так это обилие молодёжи. Несколько групп с гитарами пели песни по-русски и на иврите. Энер­гетика была потрясающей. Люди приходили не только и даже не столько из религиоз­ных или сионистских убеждений, сколько из чувства нацио­нальной солидарности. Вот тут впервые я подумал, что быть евреем не так уж и плохо.

В ЛИТМО была большая и дружная туристская секция, туда приглашали всех желающих. Одним из них мне и захотелось быть. Читатель, надеюсь, помнит, что я пытался много раз быть принятым в разные спортивные секции, даже куда и не приглашали. А тут висит на доске объявлений официальное приглашение для новичков принять участие во встрече нового года за городом. Ну я и поехал один по указанному адресу. Там, в хате, было человек пятьдесят народу, все весёлые и приятные. Даже помню председателя секции, Надю Марееву. Но до меня нет никому никакого дела. Я как бы побывал на чужом празднике. Как никто не заметил мой приход, так никто не заметил и мой уход. Вот это называется пришёл по приглашению!

 

Через полгода была у меня ещё одна попытка вписаться в эту секцию. Здесь следует заметить, что Аркадия к этому времени с нами уже не было – он в это время жил и работал в Новосибирске, а ещё через полгода был призван на целых три года в ряды доблестной Советской армии. Его отъезд, безусловно, улучшил моё положение в доме - я стал обладателем не только его дивана, который служил ему кроватью, а теперь мне, но и главного предмета моего вожделения в школьные годы – велосипеда. Итак, после летней экзаменационной сессии Эдик Халепский, я и ещё две девочки поехали на велосипедах в недельный поход по Карельскому перешейку с таким расчётом, чтобы закончить его на туристском слёте ЛИТМО, куда, как и всегда, приглашали всех желающих. Как и раньше, моей целью было любым способом «зацепиться» за туристскую секцию и стать её частью. Однако результат был тот же, что и полгода назад во время встречи нового года, т. е. никакого результата. Я так подробно описываю мой опыт с туристской секцией потому, что он сильно контрастирует с тем, что будет происходить со мной в альпинистской секции на следующий год.

Четвёртый курс и первые в моей жизни скалы

 

После двух неудачных попыток «вписаться» в туристскую секцию, я продолжал «сканировать» другие возможности заняться хоть каким-нибудь спортом. В апреле 1960 года моё внимание привлёк стенд альпинистской секции с красивыми фотографиями, на которых были изображены загорелые лица хорошо сложенных спортивных ребят и девочек на фоне горных вершин, даже летом покрытых снегом. Конечно, такие фото не могут оставить равнодушным ни одного молодого человека, особенно если он видит горы впервые, хотя бы и на фото. Тут же было вывешено приглашение для всех желающих поехать на скалы на все майские праздники, т. е. почти на две недели. Естественно, что я, не колеблясь решил, что мне это очень даже подходит. Я знал, что несколько наиболее активных студентов нашего курса летом предыдущего года съездили в альпинистский лагерь «Алибек», как я позже узнал, самый известный и наиболее комфортабельный лагерь из всех 30 лагерей Советского Союза в то время. Среди них, в частности, были Юра Павлов, Юра Луковатый, Володя Лумельский, Толя Кайданов, и др., а Боб Бененсон и вовсе уже стал председателем институтской секции. Все они уже были обладателями красивого значка «Альпинист СССР», который с гордостью носили на лацканах своих пиджаков. Этот значок присваивается каждому, кто успешно прошёл лагерную 20-дневную подготовку по программе новичков и совершил восхождение на вершину 1Б к. т. (категорию трудности). В их поведении было что-то такое, что вызывало зависть таких, как я. Среди них была и Таня Забегалова, которая начала заниматься альпинизмом двумя годами раньше всех и к этому времени уже имела 3-й спортивный разряд с превышением. Я даже обратил внимание, что она-то как раз вела себя скромнее всех остальных в плане демонстрации своих спортивных заслуг.

 

Чтобы поучаствовать в этой поездке не требовалось сдавать какие-либо нормативы на выносливость или силу. Если бы требовалось, я вряд ли бы их сдал и значит альпинизм, который, скажу сразу, перевернул всю мою жизнь «наизнанку», был бы для меня закрыт. А так, мне выдали большой рюкзак, ватный спальный мешок далеко не первой свежести, что-то ещё, сказали взять все тёплые вещи и прибыть в правый дальний угол Финляндского вокзала к 8 часам вечера 29 апреля. Было немного тревожно и в то же время захватывающе: что-то ждёт меня на этот раз?

 

Когда я прибыл в назначенное время и место, то увидел гору сложенных прямо на полу на простыне штук сто круглых буханок хлеба, которые мы должны были взять с собой. Вскоре была дана команда чтобы каждый уложил в свой рюкзак по две буханки. После этого оказалось, что половина горы всё ещё осталась лежать на полу. Тогда последовала следующая команда:

 

- У кого ещё есть место в рюкзаке

Возьмите буханку, а может и две.

 

Я взял ещё две буханки, но заметил, что не каждый из присутствующих сделал то же самое. Много позже, я понял, почему – ведь те, кто ехал на скалы не в первый раз, хорошо знали, что нас ожидает на следующий день. А это оказалось 18 км с рюкзаками за спиной от поезда до скал на озере Ястребиное. Главная же причина, почему не все добавляли в свои рюкзаки дополнительные хлеба – это то, что у многих рюкзаки уже были загружены до максимума верёвками, молотками, крючьями и карабинами, палатками, вёдрами для варки еды и т. д. Забегая вперёд, скажу, что через пару лет мы почти бегали это расстояние с такими же тяжёлыми рюкзаками чуть ли ни каждый уикенд, чтобы потренироваться в скалолазании. Но в тот раз я никакого понятия не имел, что значит пройти такое расстояние с тяжёлым рюкзаком на плечах - было это в моей жизни впервые, но мне очень хотелось показать себя с возможно лучшей стороны. И когда клич этот повторился ещё несколько раз, я каждый раз на него откликался, беря в свой рюкзак очередные две буханки. Я хорошо помню, что в результате всех моих подходов к хлебной куче в моём рюкзаке оказалось 13 буханок. Но тогда я ещё не знал, на что я себя обрекаю.

 

Наша электричка отправилась около 1 часа ночи и прибыла на конечную станцию Сосново около 3-х часов ночи, где мы перегрузились на очень старый поезд-подкидыш, который доставил нас до ж.-д. станции Кузнечное около 5 часов утра. Взвалив рюкзаки, мы устремились к нашей цели – озеро Ястребиное. Несмотря на ранний холод, минут через 20 пот уже вовсю катил по моему лицу. Ещё через 20 минут я уже плохо соображал и думать мог только о том, когда же будет привал, чтобы всласть надышаться свежим воздухом и дать хоть чуть-чуть отдохнуть спине и ногам. К моему великому удовольствию ещё через 10 минут был объявлен привал. О какое это было счастье сбросить со своих натруженных плеч огромный и столь ненавистный рюкзак! Я лёг на землю, вытянул ноги и … мгновенно заснул. Но счастье это длилось так недолго – уже через 15 минут прозвучал зычный окрик «подъём», и все повскакали на ноги, одевая на себя рюкзаки. Вот таким образом мы шли до пресловутых скал часов пять. Как я шёл последний из этих пяти часов, я не помню – мозг мой плохо работал, в нём была лишь одна мысль: когда же это истязание закончится? Теперь уже пот с моего лица лил градом, всё моё внимание было сконцентрировано на одной мысли: только не упади, только переставь очередную ногу вперёд, иначе скомпрометируешь себя навсегда. С каждым подъёмом на очередной холм я молил бога чтобы он был последним, но за ним всегда возникал следующий. Казалось, это никогда не кончится. Я даже не укорял себя за то, что обрёк сам себя на такую экзекуцию, я просто был не в состоянии думать ни о чём, кроме того, чтобы заставлять передвигать свои ноги поочерёдно вперёд.

 

Однако «ничто не вечно под луной жестяной»: наконец, очередной холм оказался последним, потому что мы обнаружили себя в сосновом лесу и выше нас было только небо, а внизу был чудесный вид на озеро Ястребиное. Было около 11 часов утра. Ещё через пять минут мы пришли на стоянку ЛИТМО и начали благоустраиваться. После того, как установили шатровые палатки, каждая на 12 человек, и пообедали, во второй половине первого же дня пошли знакомиться с настоящими скалами, которые находятся в Главном кулуаре. Я не собираюсь описывать каждый из дней, проведённых тогда на скалах, но хочу поделиться лишь некоторыми впечатлениями.

 

В первый же день наши старшие товарищи (старшие не в смысле возраста – мы почти все учились на одном курсе - а в смысле альпинистского образования, поскольку они все уже побывали в альпинистском лагере годом раньше) показали нам как вяжутся основные альпинистские узлы, и мы пошли лазить. В тот же день произошло довольно серьёзное ЧП (Чрезвычайное Происшествие), главным действующим лицом которого оказался я. Боб Бененсон рассказал нам, новичкам, для чего нужен и как работает узел Прусик, получивший своё название от имени австрийского альпиниста, впервые показавшего его в 1931 году. Прусик — это один из схватывающих узлов, который обеспечивает страховку альпинисту в случае его падения. По мере подъёма или спуска он свободно передвигается рукой, но в случае срыва узел затягивается на верёвке, на которой он завязан, и тем самым предохраняет альпиниста от полного падения. Всё это нам было сказано и затем было велено идти и отрабатывать его назначение на практике. Для этого была закреплена верёвка вокруг ствола дерева почти на самом верху главного кулуара. Здесь находится высшая точка скал под названием Парнас, которая возвышается над озером на 70 метров. Верёвка эта была сброшена вниз и доставала до самой земли. Скала, на которой лежала эта верёвка, состояла из двух приблизительно равных по длине участков; крутизна первого по ходу вниз участка была не более 45о, а вот второго - резко увеличивалась до 80-85о. Я не помню, но у меня нет сомнений, что Боб сказал нам, новичкам, чтобы мы отрабатывали технику хождения по верёвке со страховкой через узел Прусика только на первой, не крутой, половине скалы и ни в коем случае не «совали свой нос» на её крутую часть.

 

Тут следует сделать небольшое пояснение чтобы дальнейшее было понятно не только альпинистам. Дело в том, что при движении на скале до 45-50о ноги скалолаза упираются в скалу под углом почти 90 градусов, тем самым обеспечивая хорошее трение со скалой и, таким образом, сильно уменьшая нагрузку на руки. Это позволяет без особых усилий ходить по верёвке вниз и вверх свободно передвигая узел Прусика. При переходе на крутой участок ноги практически сразу соскальзывают со скалы и тогда вся нагрузка по удержанию скалолаза приходится только на его руки, а это очень трудная задача даже для хорошо тренированного спортсмена. Вот для таких и подобных случаев и нужен схватывающий узел Прусика, который должен затянуться и не дать проскользнуть скалолазу до самой земли. Но в технике использования этого узла есть два условия: во-первых, он всегда должен быть идеально расправлен, чтобы легко передвигался двумя или тремя пальцами, а иногда и всей рукой; во-вторых, и это самое трудное, во время срыва нужно, как можно быстрее, убрать руки от узла Прусика и вообще от верёвки. Вот это последнее и является психологически самым трудным в технике самостраховки посредством этого узла, но только это и заставит прусик затянуться на основной верёвке, а скалолазу зависнуть на ней. Если же скалолаз этого не сделает, он пролетит на всю верёвку и даже дальше, если на её конце забыли завязать страховочный узел. Такое в практике альпинизма по неопытности тоже бывало.

 

Итак, Боб, объяснив нам все премудрости использования прусика, сам спустился вниз, а нас, новичков, оставил выполнять задание по работе с ним, подразумевая, что мы люди взрослые и глупостей не наделаем. А вот тут он был неправ. Всё и правда шло нормально до тех пор, пока не дошла очередь до меня. Я, как и все предыдущие, завязал прусик на основной верёвке, пристегнул его к своему грудному карабину и быстро-быстро побежал вниз – мне очень не терпелось показать окружающим какой я лихой и ловкий. При этом я начисто забыл о предупреждении не выходить на крутую часть скалы. Как раз это я и сделал. Как только я оказался на крутой части скалы, произошло ровно то, что и должно было произойти, а именно: ноги мои проскользнули и я заскользил, сжимая в правой руке и прусик и основную верёвку, а левой только верёвку. В таком состоянии за секунду я проскользнул по верёвке метров 10 (в полном соответствии с законом всемирного тяготения), но всё же успел отнять обе руки от верёвки и завис буквально в одном метре от земли на виду у многочисленных свидетелей своего преступления.

 

Этот эпизод из самого начала моей альпинистской жизни остался в моей памяти навсегда, как пример совершенно непозволительного обучения новичков всего лишь значкистами. Феномен этот хорошо известен: человек, который всего один раз побывал в горах и получил значок «Альпинист СССР» сам себе уже кажется серьёзным альпинистом, способным даже обучать других. Думаю, что мне не надо убеждать читателя, что это далеко не так. И чтобы подтвердить эту мысль, я хочу привести ещё одно доказательство этому: ведь мы тренировали технику использования прусика не только в отсутствии наблюдения со стороны старших товарищей, но и без верхней страховки (с помощью другой верёвки), что тоже абсолютно недопустимо. Что было бы в моём случае, если бы я не сумел оторвать руки от верёвки и от прусика всего за одну секунду? Очевидно, что в таком случае вам не пришлось бы читать эту книгу. Я ни в коем случае не хочу обвинить Боба или кого ещё из наших старших товарищей в некомпетентности, не исключаю, что сам ходил в значкистах таким же некомпетентным. Просто у нас в секции тогда вообще не было тренера и приходилось обходиться своими силами. Этим замечанием я только хочу предупредить читателя о том, что с горами шутки плохи, результат может быть очень плачевным.

 

А теперь вернёмся в тот самый день и место, где произошёл этот эпизод. Боб Бененсон на правах председателя секции по возвращению в базовый лагерь объявил общественности, что теперь состоится суд над Гилютиным, который грубо нарушил правила техники безопасности в горах. Были назначены прокурор, защитник и народные заседатели, судьёй он назначил себя. Вот фото с заседания выездного суда в полевых условиях:

 

https://www.dropbox.com/s/nr10skt14fphyi7/%D0%9C%D0%BE%D0%B9%201-%D0%B9%20%D1%81%D1%83%D0%B4.jpg?dl=0

 

На этом фото сам обвиняемый, как и положено, стоит на лобном месте в центре зала заседаний, слева от него стоят Таня Забегалова, справа Лариса Новикова, Света Кузнецова, Лариса Кочкина и Эдик Халепский. Боб Бененсон, как и положено судье, восседает в судейском кресле в правом нижнем углу.

 

Это был мой первый судебный процесс в стране победившего социализма, но далеко не последний. Приговор был максимально жестоким – внеочередное дежурство по кухне. В остальном все дни проходили в лазании по самым разным маршрутам в атмосфере дружелюбия и доброжелательности. Даже во время судебного процесса царила та же доброжелательность и много юмора, в чём читатель может убедиться, взглянув на приведённую выше фотографию. Ещё я сделал вывод, что и скалолазание, и альпинизм, о котором я ещё и понятия не имел, – это по-настоящему экстремальные виды спорта, в которых можно отличиться не благодаря обычной светской болтовне или, если хотите, популярности, чего я начисто был лишён, а лишь за счёт тяжёлого труда и самоотверженности, к чему я как раз и стремился всю свою сознательную жизнь. Со своей стороны, я старался «шустрить», где только было возможно – лишний раз сбегать за водой (по крутому Главному кулуару сначала вниз с пустым ведром к озеру, затем наверх уже с полным воды), в лес за дровами, и т. д. Уж очень хотелось, чтобы товарищи заметили мои старания!

 

А на этом фото можно увидеть некоторых участников того выезда на скалы, которые почти все были с нашего 4-го курса факультета Точной Механики:

 

https://www.dropbox.com/s/0wvjgve0f2i4rfx/%D0%A1%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D1%8B%201960%D0%B3.jpg?dl=0

 

Излишне говорить, что по вечерам у костра мы, новички, с большим вниманием слушали рассказы бывалых (и настоящих и мнимых) альпинистов о больших горах и восхождениях на вершины Кавказа, Памира и Тянь-Шаня. Кажется, в тот год с нами были уже по-настоящему серьёзные альпинисты – не то Юра Заричняк, не то Виталий Курепин и Женя Антонов. От всего этого веяло настоящей романтикой и дух захватывало. Мне хорошо было понятно, что всего этого я никогда не увижу своими глазами (комплекс неполноценности всё ещё был со мной; собственно, на каком основании мне с ним расставаться?), но хотя бы услышать об этом из уст побывавших там людей – это как бы прикоснуться к рассказанным событиям виртуально. Главный же вывод, который я увёз с собой в тот год с Приозёрских скал – теперь я буду всё свободное от занятий время отдавать только тренировкам, как в самой секции, так и самостоятельно, чтобы на этот раз не упустить свалившийся мне шанс заработать путёвку в альпинистский лагерь. Я уже знал, что таких путёвок для новичков мало, а конкуренция за них очень высокая.

 

Тут хочется сказать несколько тёплых слов о самих Приозёрских скалах, которые в 60-е годы прошлого века стали настоящей Меккой Ленинградских (и не только) альпинистов. Туда на майские праздники ежегодно приезжало несколько тысяч спортсменов и просто любителей. Железнодорожники были хорошо осведомлены об этом событии и в последний день праздников даже подавали дополнительный состав на станцию Кузнечное, который прямиком шёл до Финляндского вокзала. Даже и этот дополнительный состав брался с боем, почти так же, как когда-то мой отец возвращался после победы из Европы домой. Разница была лишь в том, что в нашем случае люди не ехали на крышах вагонов. Интересно, что, подавая такой дополнительный поезд, железнодорожники знали заранее, что ни один из тысячи пассажиров этого поезда не будет платить за столь комфортабельный проезд. И никакой контролёр физически не имел возможности зайти ни в один из по-настоящему переполненных вагонов. А по прибытии на Финляндский вокзал милиция тоже не пыталась кого-то арестовывать за безбилетный проезд, боялась эксцессов со стороны тысячной толпы людей, «повязанных» общей страстью.

 

Пожалуй, самым знаменательным годом на скалах был 1964. Говорят, что тогда было тысяч пять народу. Отчасти это связывают с тем, что в том году пасха совпала с первомайскими праздниками, а отчасти от того, что молва о таком «райском» месте к тому времени широко распространилась среди молодёжи, и в особенности студентов Ленинграда. Тогда же на скалы приехал ректор Ленинградского Университета, академик АН СССР Александров А. Д., по совместительству мастер спорта по альпинизму. В ночь на пасху он даже возглавил крестный ход, который проводился на Парнасе, высшей точке скал. Голый по пояс он шёл с большим деревянным крестом и пел псалмы и молитвы. Тогда мы и узнали, что он был не только великим математиком-геометром, но и большим знатоком религии и философии. Там же, на Парнасе, была устроена и выставка народного творчества современных художников. Тот год был знаменателен ещё и тем, что ночью по прибытии на Финляндский вокзал вся эта толпа с рюкзаками за спиной отправилась через Литейный мост и набережную Кутузова к Дворцовой площади. При этом они несли плакаты с надписями «Христос воскрес», «С нами крестная сила и ВЦСПС» и т. п. Поговаривали, что с ними шёл и А. Д. (так студенты называли любимого ректора между собой). Толпа, конечно, редела по мере приближения к Дворцовой площади (ведь это была уже глубокая ночь), тем не менее какая-то её часть достигла площади, где их уже поджидала милиция и несколько человек были доставлены в ближайшее отделение милиции.

 

Инцидент этот имел продолжение: по вузам города и НИИ многих альпинистов, о которых администрация знала, что они выезжали на скалы, вызывали в первый отдел и с пристрастием допрашивали об их участии в этом эпизоде. В следующие годы народ стал более осторожным – никому не хотелось быть изгнанным из института или с работы.

 

Конечно, главным условием для получения заветной путёвки в альплагерь было непременное посещение всех тренировок и собраний секции. Мне казалось, что в то время я был самым преданным членом секции и о пропуске какого-либо её мероприятия для меня и речи быть не могло. И вот наступил июнь – месяц экзаменов за второй семестр года. Теперь, в конце четвёртого курса, мои приоритеты резко поменялись: на первое место выходит альпинизм, оставляя учёбу на втором – сказывается опыт предыдущих экзаменационных сессий, в результате которых ко мне пришла определённая уверенность. По утрам я бежал в ЦПКО (Центральный Парк Культуры и Отдыха им. С. М. Кирова), который располагался на Елагином острове, в 3-4-х километров от моего дома, проводил там обычную тренировку, затем опять бегом возвращался домой и только тогда садился за подготовку к экзаменам. В результате за эти полтора месяца я очень серьёзно поработал над своим телом и достиг вполне весомых (на мой, конечно, взгляд) успехов.

Наконец, приходит день собрания секции, на котором должны объявить имена тех счастливцев, которые получат заветную путёвку в один из альпинистских лагерей Кавказа. Мне казалось, что я непременно буду в этом списке, поскольку не пропустил ни одной тренировки, выполнял на них все требования и вообще «лез из кожи вон», чтобы оказаться лучшим среди новичков. Каково же было моё удивление и огорчение, когда моего имени в этом списке не оказалось? Главным и, наверное, единственным распорядителем этих путёвок был по праву председателя секции сам Боб Бененсон. Вот он то и не включил меня в этот список. Никаких внятных объяснений от него на этот счёт я не получил. Зато в списке оказались приятели Боба или просто более симпатичные ему личности. Про себя же я понял, что мой шлейф невезения всё ещё преследует меня и вырваться из этого порочного круга время ещё не пришло и вообще придёт ли? Но, если раньше, во всех подобных случаях я хорошо понимал, что я подготовлен хуже других и решения против меня были справедливы, то в этом случае я никак не мог оправдать такое решение. Было очень обидно, что несколько путёвок получили студенты, которые не проявляли такой самоотверженности и, если хотите, преданности делу, как я.

В общем, я в очередной раз был психологически подавлен и при первой же встрече с Таней Забегаловой пожаловался ей на свою неудачу. Здесь следует заметить, что у нас на курсе, на мой взгляд, было два человека с повышенным чувством справедливости и ответственности за всё происходящее вокруг. Это ныне здравствующая Вера Громова и Таня Забегалова, которая погибла через два года в туристском походе где-то на Алтае. Как я вскоре узнал, Таня немедленно отреагировала - она пошла к старшим альпинистам нашей секции, преподавателям Виталию Курепину и Жене Антонову, которым и рассказала о вопиющей несправедливости. Перечить этим старшим товарищам Боб уже не мог и после их вмешательства справедливость была восстановлена – я получил заветную путёвку в альплагерь «Баксан». Я был вне себя от радости и до самого отъезда в лагерь продолжал тренировать своё тело с удвоенной энергией.

Первая поездка в горы

 

Насколько я помню, в тот год большая группа наших новичков и значкистов во главе с Бененсоном поехала в альплагерь «Алибек», который всегда считался самым комфортабельным лагерем страны, расположенным в Западном Кавказе, в 5 км выше знаменитой Домбайской поляны, что в 135 км от города Черкесска. А я один из ЛИТМОвских новичков оказался в Альплагере «Баксан», который располагался в долине реки Баксан, что в Приэльбрусье, в Центральном Кавказе, в 130 км от города Нальчика. Добираться туда надо было почти двое суток на поезде до Нальчика, а оттуда лагерным грузовиком до самого лагеря.

 

В лагере всё было настолько необычно и классно, что я просто «обалдел» от свалившихся впечатлений. Моим первым инструктором оказалась Людмила Андреевна Самодурова и я считаю, что мне с ней очень повезло. Уже в то время она была спортсменкой высокой квалификации и очень требовательным инструктором. Позже я понял, что попал к ней не случайно. Среди инструкторов бытовало правило – брать в своё отделение (отделение новичков это 10 участников, а значкистов только 5) людей из своего города и тем более из своего института, если таковые попадались. Правило это имело под собой рациональное зерно – по возвращении в свой город инструктор мог связаться с той секцией, которая прислала в горы своего члена и поделиться своими впечатлениями о нём или о ней. Это особенно важно, если участник не проявил себя положительным образом, чтобы закрыть ему дорогу в альпинизм навсегда. В то время поговаривали о такой статистике: 90% молодых (а какие ещё там могут быть?) людей, побывавших в альпинистских лагерях новичками, больше туда никогда не возвращаются по разным причинам. И немаловажная причина — это та, что некоторые люди оказываются объективно опасными в горах не только для себя самих, но и для окружающих. Впоследствии, когда я сам уже стал инструктором альпинизма, я сталкивался с такими людьми и знаю о чём говорю. Вообще говоря, это даже является неформальной обязанностью ответственного инструктора – выявлять таких людей и давать им соответствующую характеристику на будущее.

 

В первый же день выяснилось, что и Таня Забегалова тоже оказалась здесь, но, конечно, в группе разрядников, и от неё я узнал, что мой инструктор Самодурова Л. А. закончила наш же институт всего-то год назад. Был даже смешной инцидент: на моих глазах произошла их встреча, как старых знакомых, во время которой Таня назвала Людмилу Андреевну Людой. После этого, я не очень понимая правила субординации и имея в виду, что мы с Таней одного возраста, тоже попытался обратиться к своему инструктору на ты, назвав её Людой. Она немедленно поставила меня на подобающее мне место, холодно произнеся:

 

- Меня зовут Людмила Андреевна.

 

Через 49 лет, в 2009 году я приехал в Питер чтобы посетить любимые скалы под Приозёрском, и мы оказались с ней в одном автобусе, который вёз питерских альпинистов-ветеранов на скалы. Тогда я рассказал ей этот эпизод 1960 года, на что она мне ответила:

 

- И правильно сделала, поставила клиента на место.

 

А после этого мы оба рассмеялись. Я ещё раз вспомню Людмилу Андреевну с благодарностью в 2015 году за то начальное альпинистское образование, которое я получил в тот год и которое, можно с уверенностью сказать, спасло мне жизнь на горе Шаста в северной Калифорнии, когда я был уже в возрасте 76 лет. В пятой части книги будет отдельный рассказ об этом эпизоде.

 

Хочу высказаться по теме субординации между инструктором и участниками альпинистских мероприятий. Когда 10 лет спустя я сам стал инструктором, то при первом знакомстве со своими участниками я принципиально представлялся только именем. Мне всегда казалось, что в таком виде спорта, как альпинизм, не должно быть иначе – на восхождениях вы связаны одной верёвкой и не имеет значение кто из нас старше, а кто младше по положению и званию. Такое положение способствует доверительным отношениям, которые так необходимы во время восхождений. В оправдание позиции Людмилы Андреевны следует заметить, что в приведённом эпизоде она разговаривала со мной, новичком, а я никогда не работал с новичками, я нахаживал своим участникам либо 2-й, либо 1-й спортивный разряд. Правда, и с новичками я предпочёл бы действовать также. Я оставался верен такому подходу и много позже, когда приобщал русских аспирантов Стэндфордского университета к альпинизму в конце 90-х годов и ещё позже, когда два года подряд, в 2007 и 2008, приезжал работать с питерскими студентами ЛЭТИ в моём любимом а/л «Безенги». Кстати, за что я люблю английский язык, помимо его простоты, так это за то, что в нём нет местоимений «ты» и «вы», а есть единое местоимение «you». Мне кажется это признаком демократичности языка. А уважение молодёжи следует завоёвывать не своим возрастом и прошлыми заслугами, а сегодняшними делами и стараться не отставать от них, где и в чём только возможно. Уверен, что не все согласятся с моей точкой зрения на этот счёт, но это лишь моё персональное мнение, с которым я продолжаю жить и сегодня.

 

А теперь вернёмся в лагерь «Баксан» 1960 года. В первый же день надо было сдавать физические нормативы своему инструктору, которые включали в себя: отжимания на руках от земли (минимум 20 раз), подтянуться на перекладине (минимум 10 раз) и пистолетик (стоя на земле, полное приседание на одной ноге, вторая параллельна земле и её не касается, минимум 10 раз на каждой ноге). Вот тут-то я впервые получил подтверждение, что все мои изнурительные тренировки (можно сказать, истязания своего тела за последние два месяца) не прошли даром – я выполнил все нормативы, какие-то даже с превышением. Это при том, что далеко не все участники моего отделения смогли их выполнить полностью. Наконец-то наступил момент, когда я впервые смог начать себя уважать в том смысле, что я, оказывается, не хуже других, а в чём-то даже и лучше. Мне кажется, это было поворотным моментом, с которого вся моя последующая жизнь пошла по совсем другому сценарию, нежели уготованному мне от рождения.

 

Этой книгой я ставлю себе чуть ли не главной своей задачей помочь детям, юношам и вообще молодым людям, оказавшимся в ситуации, подобно моей собственной, когда родители без образования, с трудом зарабатывающие на жизнь и понятия не имеющие как воспитывать детей, наносят своим детям серьёзную психологическую травму, что в конечном счёте приводит такого ребёнка к целому комплексу неполноценности. Именно поэтому я хочу здесь забежать ровно на два года вперёд, в течение которых я продолжал усиленно и самозабвенно тренироваться, как со своей секцией, так и самостоятельно. Так вот, для сравнения скажу, что через эти два года мои только что упомянутые нормативы были уже много лучше, а именно: отжимания от земли на руках 40 раз, подтягивания на перекладине 18 раз, а пистолетиков я делал по 40 на каждой ноге без остановки. Я говорю об этом с одной только целью – чтобы показать, что может сделать с собой молодой человек, даже если он начал заниматься спортом невероятно поздно - в 21 год, а до этого понятия не имел ни о каком серьёзном спорте.

 

Однако возвращаемся в лагерь «Баксан» 1960 года. За первые 15 дней лагерной смены мы освоили основы альпинистской техники – вязание узлов, передвижение и страховка по скалам, снежным и ледовым склонам, осыпям, а также узрели процесс вытаскивания пострадавшего из ледовой трещины, ознакомились со снаряжением и опасностями в горах. Мы так многому научились, что нам тогда казалось, что мы знаем о горах почти всё - известный феномен начинающего альпиниста. Мне нравилось в лагере абсолютно всё, и даже почти военная дисциплина, которая там царила. На мой взгляд, такая дисциплина была полностью оправдана объективными опасностями в горах. Я как-то сразу понял, что горы – это не только постоянное очарование, но также и постоянные опасности. Однако такая дисциплина устраивала далеко не всех. Например, известно, что спортивные туристы редко приживались в альпинизме и как раз одной из причин этого называли более строгую дисциплину, которой вольным туристам трудно подчиняться.

 

Хочу немного развеселить читателя. Посмотрите на этот шедевр советской пропаганды, который висел в том году в нашем лагере:

 

https://sport-marafon.ru/upload/blog/img/12/1250-008.jpg

 

А вот текст, который написан на транспаранте: «Партия торжественно провозглашает: Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!»

 

Однако вернёмся в тот год в альп лагерь «Баксан». Чтобы получить заветный значок «Альпинист СССР», нужно было совершить зачётное восхождение на вершину 1Б (тогда все вершины в СССР были классифицированы от 1А и Б до 5А и Б, а позже появилась и 6, как наивысшая категория трудности), что мы и осуществили, взойдя на вершину Гумачи. За день до окончания лагерной смены я встречаю Таню Забегалову, которая, как оказалось, не хочет расставаться с горами и устроилась на работу в столовой на всю следующую смену в обмен на то, чтобы сходить ещё на одну, а если повезёт, то и на две горы. Таня ведь уже 4 год в горах и ей известны такие пути.

Здесь следует пояснить почему так трудно остаться в горах на вторую смену: в то время в стране было около 30 альпинистских лагерей и каждый из них работал всего 5 летних смен в году по 20 дней каждая, но самые востребованные смены были в июле и августе, когда каникулы у студентов и наилучшая погода в горах. Известно, что ежегодно только 13 тысяч человек со всего СССР получали такие путёвки, желающих же было во много раз больше. Это лишь одна причина. Другая причина – эти путёвки стоили довольно дорого – 110 рублей. Для сравнения скажу, что моя зарплата молодого инженера (после почти 6 лет учёбы в институте) была 90 рублей, а после вычета подоходного налога и налога на бездетность чистыми я получал 75 рублей в месяц. Понятно, что мало кто мог позволить себе такой отдых за 110 рублей, тем более студенты. Однако никто и никогда не платил за путёвку в лагерь такие деньги. Дело в том, что в СССР альпинизм был официально признан военно-прикладным видом спорта и потому государство в лице своих профсоюзов оплачивало 70% их стоимости. Таким образом, первые годы, до тех пор, пока альпинист не становился квалифицированным спортсменом (обычно после получения 2-го разряда), путёвка для него стоила всего 33 рубля. Но 25% всех путёвок вообще были бесплатными, которые давались участникам всевозможных спортивных сборов и соревнований. По этим двум причинам профсоюзы, которые так щедро оплачивали эти путёвки, очень ревностно следили за тем, чтобы в одни руки не досталось более одной путёвки в один и тот же летний сезон.

 

Итак, Таня нашла свой путь остаться в горах ещё на одну смену. Конечно, мне тоже хочется, но мальчиков в столовую не берут, а кроме того, Таня уже серьёзная спортсменка под 2-й разряд, а я со своим значком практически «ноль без палочки». Была и другая причина, по которой я не мог остаться на целую следующую смену – у меня оставалось только 10 дней до начала военных сборов на военно-морской базе в г. Балтийске, который находится на Балтийском море. Опоздать туда абсолютно невозможно: если опоздаешь - не получишь офицерское звание, а без него сразу заберут в армию на 3 года. Но я недаром чуть выше сказал, что с получением путёвки в альплагерь фортуна, похоже, повернулась ко мне лицом.

 

А вот что произошло дальше: я совершенно случайно узнал, что с «самого верха» в лагерь пришло распоряжение о том, что в следующую за нашей смену вместо полноценной учебной программы все участники и инструктора лагеря обязаны участвовать в восхождении на Эльбрус, а это всё-таки высшая точка Европы (5,642 метра). А называется это мероприятие Альпиниадой в честь 40-летия Кабардино-Балкарской АССР, в которой и находится а/л «Баксан», а также четыре других лагеря, «Адылсу», «Шхельда», «Эльбрус» и «Джан-Туган». Все инструктора ходят в полном унынии: оказывается, это для меня, первый раз приехавшего в горы, очень даже престижно в этот же год залезть ещё и на Эльбрус в качестве приятного дополнения к значку «Альпинист СССР», а участникам следующей за нашей смены это означает потерю целого сезона. Всем ясно, что это будет большое шоу для большого начальства, а настоящим спортсменам нужны восхождения на тройки и четвёрки, т. е. более трудные горы и маршруты, и чем их будет больше, тем лучше. Ещё я понял, что на эту альпиниаду каждому лагерю дана разнарядка на количество участников в таком размере, чтобы общее их число превысило полторы тысячи. Понятно, что за счёт только новичков лагерю этот план по головам не выполнить и придётся посылать туда также и разрядников, у которых таким образом пропадёт сезон.

 

Поняв эту ситуацию, я стал искать своего инструктора, которая только что написала мне в книжку альпиниста прекрасную характеристику. Я спросил Людмилу Андреевну нельзя ли мне подсуетиться и попасть на альпиниаду. Она куда-то сбегала и вернулась с радостной вестью о том, что меня берут, причём бесплатно, т. к. всё проплачено какими-то высокими инстанциями. Вот так я совершенно неожиданно попал на это странное мероприятие, на которое, как говорила молва, набирали кабардинцев и балкарцев со всей республики через военкоматы. Поговаривали также, что они прощались со своими родственниками так, как будто отправлялись на фронт. По слухам, только спасательный отряд состоял из сотни человек и, как оказалось, не напрасно. Я сам видел, как кабардинские и балкарские орлы валились в снег со словами:

 

- Делайте со мной что хотите, хоть стреляйте, но дальше я не пойду.

 

В результате из 1,500 человек на обе вершины, Западную и Восточную, взошло 1,395 человек. А в лагере каждого из нас ждала ещё красивая медалька с двуглавой вершиной Эльбруса, о существовании которой я даже не подозревал:

 

https://www.dropbox.com/s/t0kdvnzy0kjzoaz/%D0%AD%D0%BB%D1%8C%D0%B1%D1%80%D1%83%D1%81%20%D0%BC%D0%B5%D0%B4%D0%B0%D0%BB%D1%8C.jpg?dl=0

 

Когда 1 сентября мы вернулись в институт на свой 5-й курс, мне даже показалось, что мои товарищи по секции мне немного завидуют: съездил в горы первый раз и дополнительно к значку «Альпинист СССР» взошёл ещё и на Эльбрус, а в придачу ещё и красивый значок за него получил. Вот когда мне в первый раз пришла мысль о том, что, может и правда, я совсем не хуже других!

 

Если кому-нибудь из моих читателей захочется узнать чуть подробнее об альпинизме в СССР тех лет (одежда, снаряжение, быт и пр.), то с этим можно легко познакомиться здесь:

 

https://sport-marafon.ru/article/alpinizm/alpinizm-v-sssr-kak-eto-bylo/?fbclid=IwAR38lB78GFP56Z2OGP8BTYhQ_19Mhif3hxX_IpGJWcRp1OEH9U9Rr62yETw

 

Серьёзные перемены в семье – снова брат Аркадий

 

С одной стороны, мои новые увлечения - скалолазание и альпинизм, с другой - большие изменения, произошедшие в нашей семье, ещё больше отдалили меня от родного дома. А в семье вот что происходило.

Весной 1960 года Аркадий вернулся домой после прохождения 3-годичной службы в Советской армии. Нельзя сказать, что мы его не видели все четыре года. За год до этого он внезапно приехал в двухнедельный отпуск. Как мне помнится, из Новосибирска, где его в 1957 году призвали в армию для прохождения воинской службы, он был направлен в Западную Украину и служил там писарем при штабе военной части. Известно, что в то время никаких отпусков солдатам было не положено. На вопросы родителей, за что ему выпало такое благо, он уклончиво отвечал, что это награда за какое-то отличие. Но в чём это выразилось он рассказать не может, потому что это составляет военную тайну. Понимая, что могут быть причины, по которым он не хочет говорить родителям правду, я, когда оказался с ним наедине, попросил его раскрыть секрет хотя бы мне. Ответ его в очередной раз меня удивил:

 

— Это военная тайна, и я не имею права её разглашать.

 

Как видите, те же «доверительные» отношения, какие были в детстве, такими же остались и во взрослой жизни. Мне казалось, что в 24 года можно было бы и повзрослеть и, хотя бы теперь, положить начало новым отношениям между нами, больше похожими на отношения между родными братьями. Да и какой такой героический поступок мог он совершить, проходя службу писарем при штабе части, за который дают двухнедельный отпуск, но при этом сам поступок является большим военным секретом, который нельзя доверить родному брату?

Как бы там ни было, но теперь Аркадий навсегда вернулся в родные пенаты, т. е. в нашу единственную комнату. К этому времени жизненная философия моих родителей кардинально изменилась – они захотели, чтобы он поступил в институт, а конкретно, в мой ЛИТМО. Я могу только гадать, как они пришли к этой мысли. Думаю, что в этом есть и моя «вина»: за последние 4-е года они увидели, что вопреки всем их представлениям о высшем образовании применительно к их собственным детям, я не только легко поступил в институт, но и совсем неплохо отучился все эти 4-е года, ни разу не оставшись без стипендии. Это навело их на мысль – если получилось у меня, то почему это не может получиться у Аркадия? Была и вторая, безусловно, главная причина: абитуриентам (кандидатам в студенты) после службы в армии, чтобы быть принятыми в институт, надо было набрать всего 18 баллов из 30 за шесть экзаменов (напомню, что четырьмя годами раньше у нас проходной балл для школьников был 26). Но была и третья причина: в ЛИТМО на кафедре радиоэлектроники работал старшим преподавателем Горелик Лев Аркадьевич, который был двоюродным братом моей мамы и, очевидно, что родители с ним переговорили и он обещал помочь, чем только сможет. Он и правда был очень добрым человеком и всегда старался помочь всем чем только мог.

 

По этому поводу я тоже получил наставление от родителей, чтобы всеми возможными способами помогал и консультировал Аркадия во всё время его поступления в институт. Поскольку я обещал здесь писать одну только правду, следует признаться, что моей реальной помощи Аркадию в это время я что-то не припомню. Наоборот, в это время я старался быть дома как можно меньше и это легко удавалось за счёт регулярных тренировок в секции как в течение недели в городе, так и по воскресениям в Кавголово, лыжной Мекке, в пригороде Ленинграда. Свои домашние задания я старался делать либо оставаясь после занятий в институте, либо в учебных комнатах ЛИТМОвского общежития. В это время ситуация в нашей семье сложилась следующая: если в школьные годы приоритет всегда и во всём отдавался Аркадию, как старшему из детей, то теперь, когда я уже «без году неделя» инженер и никаких проблем за все предыдущие годы родители со мной не испытывали, совершенно естественно и понятно было даже мне, что всё внимание и приоритеты теперь опять должны быть отданы Аркадию. Но, также должно быть понятно, что такая ситуация ещё больше отдалила меня от семьи. Правда, на этот раз она меня совсем не озлобила по двум причинам: во-первых, мои комплексы неполноценности уже начали отступать и, во-вторых, уже появился свет в конце туннеля – оставалось всего полтора года до окончания института, а, значит, и такой долгожданной самостоятельной жизни.

 

В это время мы с Аркадием вообще мало пересекались: в мае я две недели был на скалах; весь июнь я опять жил у тёти Ани, готовясь к своим экзаменам за 4-й курс, июль я провёл в горах на Кавказе, а весь август - на военных сборах в Балтийске.

Как бы там ни было, но Аркадий, сдав все вступительные экзамены на круглые тройки, поступил-таки на первый курс ЛИТМО, в то время как я перешёл на его пятый курс. Теперь для него наступает тяжёлое время первокурсника и родители опять, на сей раз уже по праву, требуют от меня, чтобы я всячески ему помогал. И опять я не могу вспомнить, чтобы я ему всерьёз в чём-то помог, за исключением двух эпизодов, которые остались в моей памяти: пару раз с чертежами, которые отнимают на первом курсе больше всего времени, а второй эпизод и вовсе забавный.

 

Может быть, читатель помнит, что в главе «Первый курс – он самый трудный» я уже упоминал, что, когда выпало достаточно снега всем студентам первого курса, независимо от выбранной ими спортивной специализации, надлежало пробежать на лыжах дистанцию в 5 км. Проводилось это мероприятие в ЦПКО имени Кирова и надо было уложиться в норматив ГТО, Готов к Труду и Обороне. Вот тут-то и оказалось, что только что демобилизованный из армии советский солдат не способен, как это было и со мной четыре года назад, пробежать и уложиться в норматив ГТО. Аркадий обратился ко мне с просьбой пробежать эту дистанцию за него. Теперь, спустя четыре года, для меня это было сущим пустяком, учитывая, что мои альпинистские тренировки требовали воскресные 10-и километровые лыжные кроссы вокруг Кавголовского озера, и я, конечно, согласился по двум причинам: во-первых, теперь мне это не составляло никакого труда, а во-вторых, мне было очень лестно, что, наконец, наступило время, когда мы с братом поменялись местами по физической подготовке и он сам это тоже понимает. Помните мою зависть молодого отрока, когда Аркадий учась в 9-м и 10-м классах занимался академической греблей на лодке-восьмёрке и полностью игнорировал все мои просьбы приобщить и меня к этому виду спорта? В результате я успешно пробежал лыжную дистанцию в 5 км, с большим запасом уложился в норматив ГТО, и никто не заметил эту братскую подмену.

 

Часть 2: Взрослая жизнь

 

В это время назвать жизнь взрослой можно лишь очень условно: я всё ещё полностью зависел от своих родителей материально, хотя и отдавал свою стипендию маме, жил всё в той же комнате с ними и с Аркадием-студентом 1-го курса ЛИТМО. Однако к этому времени моя жизнь приобрела куда более значимый смысл, чем была до того. Другими словами, в жизни стали появляться новые краски, помимо только белой и чёрной.

 

 

Последние университетские годы, 1960–1962

«Корабельное дело», август 1960 года

 

В первый же день пятого курса мы узнаём о ЧП (чрезвычайное происшествие), которое произошло в августе со студентами нашего курса. А дело было так:

В этом месяце мужская половина нашего курса была направлена в г. Балтийск, военно-морскую базу Балтийского флота, для прохождения военной стажировки, после которой нам должны были присвоить воинское звание младших лейтенантов запаса. Нас всех распределили по кораблям в соответствии с нашей военной специальностью. Моя, например, называлась «ремонт приборов управления торпедной стрельбой с подводных лодок в базовых условиях». Весь месяц жили мы на сторожевом корабле, но иногда посещали подводную лодку, на которой и были установлены «наши» приборы управления стрельбой. В моей группе никаких ЧП или других событий, достойных здесь упоминания, не произошло. А вот в одной из наших восьми групп ЧП с очень серьёзными последствиями имело место.

Дальнейшее повествование я веду со слов Мэри Функ, бывшей жены Зорьки Функа.

Так уж получилось, что в их группе из 15 человек оказалось 5 русских и 10 евреев. Ещё в институте на военной кафедре Зорьку Функа назначили старшиной группы. А командиром сторожевого корабля, на котором они проходили стажировку, был капитан 3-го ранга Шадрин.

Вот что произошло на этом корабле:

Однажды вся группа была направлена на подводную лодку, где должны были проходить плановые учения. С ними был капитан 3-го ранга Фёдоров, руководивший нашей практикой от военной кафедры ЛИТМО. Когда группа прибыла на место назначения, оказалось, что на лодке не исправен генератор и, соответственно, на ней нет электричества. Тогда Фёдоров приказал группе возвратиться на корабль их постоянной приписки, а сам отправился по своим делам. Когда через час он вернулся на корабль, то студентов там не обнаружил. Оказалось, что студентам уж очень не хотелось возвращаться на ненавистный корабль и они решили воспользоваться ситуацией и позволить себе немного расслабиться. Конечно, согласно военного устава, а именно ему мы должны были подчиняться во всё время этих сборов, это называется «самоволка» и, естественно, заслуживает наказание, но явно не того, которое последовало.

Далее я привожу цитату из дневника очень известного в СССР детского писателя К. И. Чуковского (1930–1969) – М. 1994, стр. 294–295 от 11 ноября 1960 года, где вклеено письмо Ф. Вигдоровой и реакция самого Корнея Ивановича:

11 ноября.

. . . «Когда они вернулись на корабль, капитан Шадрин спросил:

— Кто зачинщик? У кого собственные машины и папаши на высоких должностях — шаг вперёд!

Студент Бернштейн вместо ответа на этот вопрос сам задал вопрос командиру: — А тем, чьи отцы погибли на фронте надо выходить?

Командир ответил: — Не верю, чтоб у таких как вы, отцы погибали на фронте!

После этого капитан сказал студенту Виктору Костюкову (конечно, в приватной беседе, но, очень подавленный этим разговором, Виктор позже поделился его содержанием со своими однокурсниками):

— Как могли вы, сын русского пролетария, попасть под влияние десяти евреев? Думаю, вас ещё не засосала атмосфера синагоги, в вашем возрасте я бил таких из рогатки. Из 15 человек, присланных на мой корабль — 10 евреев, и так во всех институтах. Я буду делать всё, что могу, чтоб спасти русскую науку.

В конце стажировки командир корабля обязан написать каждому студенту характеристику с обязательной конечной фразой «достоин присвоения звания советского офицера». В результате пять русских студентов оказались достойны этого звания, а все десять еврейских студентов оказались его недостойны.

Политуправление Балтфлота создало комиссию для рассмотрения этого дела и предложило капитану Шадрину написать новые характеристики. Вторые характеристики, такие же несправедливые, опять были «отозваны» политуправлением, адмирал Головко наложил на капитана Шадрина взыскание, да и в разговоре с Вами, если помните, отозвался о капитане очень нелестно. Однако тов. Василевский из Министерства Высшего образования продолжает аргументировать этими аннулированными характеристиками.

Один из исключённых Функ — сын рабочего-столяра, другой — Каган — сын рабочего-гвоздильщика, третий — Долгой — сын портного. Комсомольская организация ходатайствовала за них перед директором института Капустиным, Капустин сначала отказывался их восстановить, а третьего дня сказал секретарям институтского, факультетского и курсового бюро, что восстановит их, если они вернутся в Ленинград. Они должны были сегодня выехать, но только что звонили из Ленинграда, что к ним на дом приходил милиционер с приказом немедленно явиться в военкомат. Армия — дело святое, но прежде всего надо добиться справедливости, а директор института пообещал восстановить исключённых, видимо, в уверенности, что их призовут в армию и это освободит его от необходимости разбираться в этой истории.

Всё это длится три месяца!!!! А ведь дело простое, Корней Иванович. И постыдное...

И нельзя, нельзя его больше откладывать.

Очень важно то, что Вы лично говорили с адмиралом и знаете его мнение не понаслышке.

_________

Сказать по правде, поведение т. Василевского мне совершенно непонятно. Вот какой диалог произошёл между мальчиками и Василевским. Как известно, к т. Елютину (тогдашний Министр Высшего Образования СССР обратился с письмом И. Г. Эренбург (очень известный советский писатель И. Г.):

Василевский: — А кто такой Эренбург?

— Наш депутат.

— А зачем он вмешивается не в своё дело?

_________

Разве у депутата есть дела, которые его не касаются?!

 

2 декабря. Слева письмо от Фриды Вигдоровой. Вот по этому делу я ходил вчера к Министру высшего образования Вячеславу Петровичу Елютину. Встретил меня с распростёртыми. Заявил, что воспитывался на моих детских книжках. Но помрачнел, когда узнал, что я по этому неприятному делу. Обещал разобраться.

Посмотрим. <...> »

(Конец цитаты из Дневника К. И. Чуковского)

А более подробно события развивались следующим образом: десять «недостойных» характеристик легли на стол ректора ЛИТМО Капустина А. А., и он решил, что в таком виде инцидент выглядит уж очень вызывающе и подозрительно. Тогда он выбрал троих из них для отчисления, а остальные семь получили строгий выговор в личное дело и лишение стипендии на весь текущий семестр, но всё же были оставлены в институте. Этим семи предстояло следующим летом повторно пройти военную стажировку и непременно «заработать» там положительную характеристику, что позволит им получить офицерское звание и, таким образом, избежать 3-годичную службу в армии. Забегая вперёд, скажу, что у этих шести студентов (кроме Боба Бененсона, которого не допустили до повторной практики уже по совсем другой причине) так всё и произошло и они окончили институт со всеми вместе, не потеряв ни одного года. Как говорится, отделались лёгким испугом.

А тремя отобранными «штрафниками» оказались Зорька Функ как старшина группы, Марк Каган и Миша Долгой, которые и были отчислены из института в тот же день, 12 сентября. Это означало, что их немедленно должны забрать в армию на 3 года солдатской службы. В тот же день Функ и Каган, оба ленинградцы, отправились в Москву, в Министерство Высшего Образования РСФСР, искать справедливости, а Долгой вернулся в общежитие ЛИТМО. В министерстве им сказали, что сделать ничего не могут и добавили, что их уже разыскивает военкомат по месту жительства. На следующий день всех троих вызвали на военную кафедру ЛИТМО якобы для обсуждения условий, при которых они могут быть восстановлены в институте, при этом упоминалась возможность, что коллектив возьмёт их на поруки. Явился на кафедру один Долгой, поскольку двое других всё ещё находились в Москве. На кафедре их поджидали два военкома, один по месту жительства Функа, другой по месту жительства Кагана, готовые тут же забрать их с собой. По неизвестной причине военком по месту жительства Долгого не явился и ему было сказано, чтобы он назавтра сам явился в свой военкомат, где его уже ждут.

Выйдя с военной кафедры, Миша сразу позвонил Наталье Викторовне, маме Игоря Гессе, которая была не только в курсе этих событий, но и координировала все защитные действия ребят. Она приказала ему немедленно ехать к ним домой на Пушкинскую улицу, дом 18, даже не заезжая к себе в общежитие. С того дня Миша скрывался у них дома и из него не выходил, пока вся эпопея не закончилась. Используя терминологию сегодняшнего дня, можно сказать, что находился он под домашним арестом.

А тем временем Каган и Функ решили обратиться за помощью к Илье Эренбургу, очень знаменитому в те годы писателю-публицисту, кавалеру многих государственных премий и орденов, а по совместительству ещё и депутату Верховного Совета СССР от Даугавпилса Латвийской ССР, родного города Миши Долгова. Илья Григорьевич принял их довольно любезно, выслушал и всё записал в свой дневник. Доподлинного результата этого посещения неизвестно. В эти же дни из Москвы в Ленинград приезжает Регина, подруга Натальи Викторовны, обе они работают в разных печатных издательствах и потому имеют обширные знакомства. Оказалось, что Регина знакома с Аджубеем А. И., который в то время был главным редактором одной из двух самых влиятельных газет СССР, «Известия», а «по совместительству» ещё и зятем Первого Секретаря Центрального Комитета КПСС Никиты Сергеевича Хрущёва. Она немедленно отправляет Аджубею А. И. всю информацию о «корабельном деле» студентов. Аджубей, ознакомившись с ним, называет его «грязным антисемитским делом» и присылает корреспондента своей газеты в ЛИТМО за подробностями. Интересно отметить, что в ЛИТМО не нашлось желающих обсуждать это дело с корреспондентом «Известий», кроме одной женщины, преподавателя диалектического материализма Евгении Львовны Зельмановой.

А в Москве ребята продолжали наносить визиты к «большим» людям. Там они посетили командующего Балтийским флотом, а затем в Переделкино (элитный посёлок советских писателей) самого известного детского писателя Корнея Ивановича Чуковского. Корней Иванович посадил ребят в свою машину и поехал с ними в Москву, к Министру Высшего Образования Елютину В. П. Елютин, выслушав Корнея Ивановича, пообещал, что свяжется с ректором ЛИТМО и уладит это дело.

Итог всех усилий по защите студентов таков:

Спустя три месяца после возникновения «корабельного дела», в начале декабря всех троих студентов вызвали к ректору ЛИТМО Капустину А. А., который огласил окончательный вердикт: до конца учебного года они отправляются работать на производство с тем, чтобы получить там положительные характеристики, а летом следующего 1961 года снова проходят ту же месячную военную практику и, в случае получения там положительной характеристики, они восстанавливаются на 5-й курс с одновременным присвоением им офицерского звания. Именно так и произошло с Мишей Долгим. Марка Кагана не допустили до повторной практики уже по совсем другой причине, выходящей за рамки этого повествования. А вот у Зорьки Функа судьба оказалось иной и на этот раз, прямо как по пословице «нормальные герои всегда идут в обход».

В главе «Первый курс – он самый трудный» я упоминал про двух своих друзей, одним из которых был Зорик, а другим Валера Бутман, которого отчислили из института после первой же экзаменационной сессии. С тех пор мои отношения с Валерой прекратились навсегда, а, как только сейчас выяснилось со слов Мэри Функ, Зорик продолжал поддерживать с ним связь ещё много лет. Надо же было так случиться, что во время 2-й попытки прохождения месячных военных сборов Функом, Бутман проходил свою 3-годичную службу в армии недалеко от военной базы Функа. Они списались, и Валера сумел приехать на встречу с Зорькой. Зорьке пришлось повторить «подвиг» прошлого года - уйти в самоволку - теперь уже в одиночестве. Но и результат этого поступка тоже повторился – он получил новую характеристику, но с той же концовкой «недостоин присвоения звания советского офицера».

Нынешняя ситуация сильно разнится с той, которая случилась годом раньше: вместо коллективной самоволки теперь она индивидуальная и антисемитизмом это не объяснить. Короче, Зорьке дают возможность вернуться на 5-й курс без присвоения офицерского звания. Он заканчивает институт весной 1963 года, а ещё через год его берут в армию для прохождения 2-годичной (к этому времени срок службы был уменьшен с 3-х до 2-х лет) солдатской службы.

Пятый курс – он самый лёгкий

 

А лёгкий он по двум причинам: во-первых, теперь уже все предметы непосредственно по нашей специальности и очень интересные, такие как теоретические основы управления, цифровые и аналоговые вычислительные машины и т. д.; во-вторых, за плечами уже восемь экзаменационных сессий и появилась какая-никакая уверенность, что и две оставшихся сессии тоже каким-то образом будут сданы успешно. Как видите, я уже научился применять метод экстраполяции к своей будущей судьбе.

Конечно, весь пятый курс я продолжал самозабвенно тренироваться в альпинистской секции, не пропустив ни одной тренировки, в том числе и за городом по воскресеньям в Кавголово, лыжной Мекке всех ленинградских спортсменов. И вот на подходе майские праздники 1961 года. Естественно, вся секция, как и в прошлом году, отправляется на скалы озера Ястребиное на целых две недели. Для этого приходиться пропускать какие-то лекции и занятия, но мы все имеем на это официальное разрешение ректора. На этот раз расстояние в 18 км с не меньшим рюкзаком, чем в прошлом году, от станции Кузнечное преодолевается несравненно легче. Мы лазили на скалах с верхней страховкой каждый день по восемь часов невзирая на погоду – солнечная она или дождливая. Исключения были сделаны только для двух дней соревнований внутри спортивных обществ и г. Ленинграда. По результатам тренировок на скалах у меня не было никаких сомнений, что путёвку в альплагерь я получу.

Теперь я хочу рассказать о забавном эпизоде, связанном с именем одного из наших студентов-отличников Толи Кайданова. Его имя уже упоминалось в моём повествовании, и я ещё не раз буду возвращаться к нему и его семье на страницах этой книги.

Итак, в мае 1961 года, непосредственно перед последней экзаменационной сессией, состоялось распределение студентов на преддипломную практику, которая должна была начаться с нового учебного года. Помимо самой практики, до февраля следующего 1962 года следовало выполнить дипломную работу и в феврале её защитить. Это распределение - довольно значимое событие для студентов, поскольку было хорошо известно, что в подавляющем большинстве случаев организация, в которой студент успешно выполнил и защитил диплом, автоматически берёт его к себе на работу при окончательном распределении уже после защиты диплома.

Как я уже упоминал, начиная с 3-го курса я был членом комсомольского бюро курса, ответственный за связь с администрацией института. Поэтому я был приглашён в деканат присутствовать на этом распределении. В этот раз председателем комиссии был сам декан нашего факультета Точной Механики проф. Кадыков В. И. Помимо его и меня там присутствовали представители отделов кадров лучших НИИ (Научно-Исследовательских Институтов) Судостроительной промышленности Ленинграда, которые выбирали для своих институтов, естественно, лучшие молодые кадры. Честно признаюсь, что я понимал свою роль в этом заседании в качестве пешки, которая необходима, чтобы всё выглядело демократично. Смешно думать, что я как-то мог повлиять на чьё-то распределение или заставить (уговорить) представителя отдела кадров какого-либо НИИ взять к себе на работу молодого специалиста, которого он не хочет. Но, конечно, мне было любопытно узнать, как всё это будет происходить на самом деле.

Процедура распределения проходила следующим образом: Кадыков называл очередную фамилию студента, его средний академический балл и ждал, пока кто-то из представителей НИИ не скажет, что желает взять его к себе на диплом, а затем (подразумевалось) и на работу. После этого он переходил к следующему студенту по списку. А, как выяснилось, Кадыков был большой шутник. И вот подходит очередь Толи, которого декан хорошо знал, поскольку он был один из немногих отличников все институтские годы. И вот он произносит:

- Сейчас я вам назову одного из лучших наших студентов-отличников, его, правда, профессор Дульнев Г. Н. хочет оставить у себя в аспирантуре, но вопрос этот пока не решён. Кайданов Анатолий …

Здесь он делает длинную паузу, во время которой все присутствующие представители повскакали со своих мест и стали наперебой кричать, что берут его к себе. Вволю насладившись произведённым впечатлением, он, наконец, заканчивает свою фразу:

- … Израилевич.

Наступает немая сцена, ну прямо, как у Н. В. Гоголя в комедии «Ревизор». Все кричавшие мгновенно заняли свои места и, потупив свои взоры в пол, замолчали. Тогда Кадыков обращается к представителю, который кричал громче всех (был он, кажется, из НИИ-49) и говорит:

- Ну так берёте, вы же очень хотели?

Тому ничего не оставалось, как согласиться, хотя радости его лицо совсем не выражало.

И снова горы или если очень захотеть . . .

 

Моё альпинистское лето 1961 года оказалось ну очень удачным – у меня получилось пробыть в горах две смены подряд в двух разных районах Кавказа. А произошло это так:

На этот раз даже Боб Бененсон не был против меня, и я легко получил в секции ЛИТМО путёвку в лучший альп лагерь страны «Алибек» на лучшую 2-ю смену в июле. Но мне этого было мало. Поскольку я уже серьёзно «заболел» альпинизмом, всё последнее время моя голова была занята лишь тем, как получить ещё одну путёвку – уж очень захотелось расти профессионально как можно быстрее, чтобы наверстать упущенное за многие предыдущие годы. Оказалось, что если много думать, то что-нибудь придумать всё-таки можно. Помните, немного выше я уже говорил, что все путёвки в альп лагеря оплачивались на 70% профсоюзами, а каждый профсоюз имел своё ДСО (Добровольное Спортивное Общество), через которое эти путёвки распространялись среди низовых альпинистских секций. Например, все ВУЗы (Высшие Учебные Заведения) относились к ДСО «Буревестник», откуда я уже получил свою заветную путёвку.

И вдруг меня осенило: мой отец хоть и работает в утильной конторе, но ведь и у них там должен быть свой профсоюз, а у того своё ДСО. Оказалось, что их профсоюз относится к ДСО «Спартак». К этому времени я уже знал, что «Спартак» – это общество, в которое входят физики из Физико-Технического Института АН СССР, и трубочисты, но мне в голову не могло прийти, что туда же могут входить и утильщики. Вот только теперь от отца я узнал, что этот профсоюз, оказывается, объединяет такие разные организации, как работников государственной торговли, промкооперации, лёгкой и пищевой промышленности, гражданской авиации, автотранспорта, просвещения, культуры, здравоохранения и др. В конце концов, меня мало заботило, какие именно организации объединяет этот профсоюз. Мне нужна была путёвка в любой альп лагерь. Здесь следует заметить, что, хотя мои родители совсем не были счастливы моим увлечением (даже и они понимали, что это далеко небезопасный вид спорта), но при этом и не пытались мне мешать. Возможно, что они уже поняли, что их влияние на меня давно закончилось. Неожиданно для меня отец очень серьёзно отнёсся к моей просьбе. Не исключаю, что он увидел в моей просьбе тот редкий шанс для себя, наконец-то, поучаствовать в моей жизни помимо хлеба насущного.

Как бы там ни было, но на следующий день отец приходит с работы явно довольный и, я бы даже сказал, счастливый и, смеясь рассказывает, что в его профкоме долго не могли понять зачем ему, 50-летнему инвалиду без левого глаза, отцу трёх взрослых детей, путёвка в альпинистский лагерь, о существовании которого никто там раньше никогда и слыхом не слыхивал. Почему-то до него ни один из утильщиков не приходил с такой просьбой, а всё больше спрашивали путёвки в желудочные санатории и дома отдыха, которые ведь тоже распространялись через те же профсоюзы. Давно мои родители так не веселились. Отсмеявшись вдоволь, отец вручает мне направление на бланке своего профкома к знаменитому Буданову П. П., который распределяет все путёвки среди альпинистов «Спартака», с просьбой выдать столь необходимую мне путёвку. Поскольку никогда раньше из утильной конторы к Буданову П. П. с такими просьбами не приходили, он долго изучал эту бумагу, потом также долго подозрительно смотрел на меня, очевидно, пытаясь образно вписать моё лицо и тело 20-летнего юноши в утильный ларёк, но, в конце концов, решил не связываться и выдал мне путёвку на самую невостребованную 5-ю смену в сентябре. Я не стал с ним припираться – не мог же я сказать, что вообще-то я не утильщик, а студент и потому путёвка эта мне не подходит – он бы тогда точно послал меня в студенческое общество «Буревестник», откуда я уже получил свою первую путёвку.

Ясно, что в сентябре я не смогу воспользоваться этой путёвкой, и тогда я пошёл к не менее знаменитому в ленинградском альпинистском мире Кершу С. М., который занимался тем же, чем Буданов П. П., но в ДСО «Труд». Все ленинградские альпинисты знали, а в тот момент и я сумел убедиться, что Семён Михайлович был добрейшей души человек и всегда и всем готов был помочь. Я попросил его обменять мою «спартаковскую» путёвку 5-й смены на путёвку 3-й смены в любом лагере Кавказа, чтобы я смог успеть добраться туда после 2-й смены в лагере «Алибек». Добрая душа Керш нашёл для меня такую путёвку в альплагерь «Торпедо», который находился в Цейском районе Кавказа, т. е. после «Алибека» мне придётся перебираться с Западного Кавказа на его Восточное крыло. Вот таким непростым образом мне удалось за одно лето пробыть в горах две смены подряд.

Итак, я прибыл в а/л «Алибек», о котором так много уже слышал и знал, что это самый комфортабельный альп лагерь СССР. Посмотрите сами на него, каким он был в тот 1961 год, и я уверен, что он понравится и вам:

https://www.dropbox.com/s/iodyty6clre8av9/%D0%90%D0%BB%D0%B8%D0%B1%D0%B5%D0%BA.jpg?dl=0

За смену в Алибеке я сделал четыре восхождения (1Б, две 2А и 2Б к. тр.), а затем переехал в а/л «Торпедо». Там я сделал ещё четыре вершины (две 2А, 2Б и 3А), чем не только выполнил 3-й спортивный разряд, догнав своих товарищей по институту, но дополнительно сделал ещё задел для 2-го разряда – совсем неплохо для значкиста, коим я был до начала сезона. К этому времени у меня в активе было уже десять восхождений. Надо сказать, что я немного побаивался того, как меня примут в а/л «Торпедо», поскольку я должен был раскрыть секрет, что уже побывал в а/л «Алибек», но был приятно удивлён, что там никто этим не заинтересовался. Даже наоборот, я почувствовал некоторое уважение – ведь инструктора – люди сами спортивные и хорошо относятся к тем, кто вкладывает сил и времени больше, чем это обычно требуется. А до профсоюзных проблем никому в лагере дела нет, для инструктора куда важнее подготовка участника, а я, конечно, был лучшим в группе из пяти человек, т. к. был уже прекрасно акклиматизирован после первого лагеря.

Шестой курс и защита диплома

 

По результатам того самого распределения, о котором я рассказал выше, на свою практику, которая началась 1 сентября 1961 года, я попал в НИИ-303 (Научно-Исследовательский Институт) Министерства Судостроительной промышленности СССР. Это название только для широкой публики, а на самом деле он оказался очень закрытым военным предприятием под названием п/я (почтовый ящик) 128. К нему же относился и территориально там же находившийся опытный завод №212, он же завод «Электроприбор». Так много названий очевидно, чтобы запутать шпионов всех мастей. На самом деле, две эти части в комплексе представляли собой ведущее в стране предприятие по разработке высокоточных навигационных гироскопических комплексов и систем. В каждом из этих двух частей работало около 5 тысяч человек. Я был направлен в вычислительный отдел под номером 32. Этот отдел имел в своём распоряжении три больших электронно-вычислительных машины (ЭВМ), в сегодняшней терминологии mainframe – одна цифровая (не то «Урал», не то «Минск») и две аналоговых машины «Электрон». Каждая такая машина располагалась в большом зале (площадью ~ 60 кв. м) с высоким потолком и мощными вентиляторами. Очень скоро стало понятно почему нужно такое большое помещение – ведь все эти машины были созданы на основе электронных ламп, которых там было большое множество и которые нещадно разогревали воздух и потому в летние жаркие дни на них попросту нельзя было работать. Читатель, надеюсь, помнит, что о кондиционерах в то время никто даже понятия не имел, что такие приборы вообще могут существовать.

Молодой читатель может не понять: какие-такие компьютеры на электронных лампах в 1961 году, когда UNIVAC, первый компьютер на транзисторах, появился в США ещё десятью годами раньше? Должен напомнить такому читателю, что СССР в то время жил за «железным занавесом» и, как тогда говорили специалисты, отставал в этой области от Запада на целых два десятилетия. Такое отставание объяснялось ещё и тем, что в самом начале 50-х годов прошлого века кибернетику в СССР вообще называли наукой мракобесов и потому она была попросту под запретом.

Итак, на преддипломную практику я попал в одну из двух групп, занимающихся математическим моделированием систем управления динамических объектов (спутников; ракет, выпускаемых подводными лодками в подводном положении и т. д.) на аналоговой ЭВМ «Электрон». Руководителем моей группы была молодая женщина по имени Недда Харикова, которая пришла в этот отдел всего лишь годом раньше меня после окончания ЛЭТИ (Ленинградский Электротехнический Институт им. Ульянова (Ленина)). Она стала не только руководителем моего диплома, но также и моим начальником на следующие шесть лет. У неё в подчинении было ещё два инженера и три техника. Работать под ней было одно удовольствие: ей психологически было трудно приказывать и требовать от подчинённых результатов работы, очевидно, в силу своего молодого возраста. Ей было удобнее и быстрее сделать самой то, что должны были делать подчинённые, но по какой-то причине они этого не делали или делали плохо. Она была такой безотказной «рабочей лошадкой», которая очень многое делала сама, при этом ещё и отвечала за своих подчинённых.

Теперь о самом дипломе. Я, разумеется, с первого же дня стал искать тему дипломной работы и очень скоро такая нашлась. ЭВМ «Электрон» состояла из трёх секций, каждая размером с большой шкаф. В каждой секции было шесть блоков для воспроизведения до четырёх нелинейных зависимостей каждым блоком. Для математического моделирования систем управления обычно требуется воспроизводить много нелинейных зависимостей и иногда имеющихся 24-х барабанов в секции станции было недостаточно и тогда приходилось нелинейности сверх этого лимита заменять на линейные зависимости. Такая замена, конечно, сказывается на точности решения поставленной задачи. В то же время, моему взгляду новичка бросилось в глаза, что эти блоки нелинейностей сконструированы не самым оптимальным образом и, если некоторые элементы блока передвинуть внутри него, то можно освободить место для ещё двух барабанов, увеличив таким образом их число до шести. Вот именно это и стало моей дипломной работой – увеличить количество нелинейных зависимостей на целых 50% по сравнению с существующими только за счёт модернизации существующих блоков в пределах их габаритов. Такую модернизацию легко можно было бы осуществить непосредственно на нашем опытном заводе, без обращения к производителю самой ЭВМ.

Поначалу мне всё очень понравилось на моей (я так надеялся) будущей работе. А уж когда через два месяца я был официально оформлен на должность монтажника 4-го разряда с окладом в 45 рублей в месяц на весь оставшийся период практики и выполнения диплома, радости мой не было предела. За три месяца я скопил достаточно денег и по настоянию мамы купил себе первый в жизни костюм, чтобы было в чём сфотографироваться для выпускного альбома. Жизнь становилась всё прекрасней!

Надо признать, что моя дипломная работа, хотя и имела отношение к вычислительной технике, всё же была чисто конструкторской. Тем не менее, она вполне удовлетворяла требованиям, предъявляемым к дипломным работам, тем более что на первом курсе мы все прошли усиленный курс чертёжной подготовки. Теперь читателю должно быть понятно, что у меня в связи с дипломом много чертёжной работы, а это обстоятельство создаёт новую проблему. Дело в том, что на работе чертить негде, а дома первокурсник Аркадий почему-то не пользуется институтской чертёжной, как это все мы делали на первом курсе, а любит чертить дома. Теперь его чертежи постоянно занимают половину обеденного стола (я уже упоминал, что все наши чертёжные листы были площадью 1 м2), а на оставшейся половине домочадцы принимают пищу. Для молодого читателя поясню, что чертежи сначала исполнялись карандашом, а затем обводились тушью с помощью рейсфедера. Надеюсь понятно, какая осторожность должна была соблюдаться в доме, чтобы не разлить тушь и не испортить ни чертёж, ни стол, ни пол. Ведь помимо чертёжника в доме ещё находились живые люди, которые должны были передвигаться, принимать пищу и дышать, наконец.

Уверен, что теперь читателю стало ясно, что мне совсем негде делать свои дипломные чертежи. Тут опять мне на выручку по дружбе пришла Таня Забегалова. Она, узнав про мою проблему, пригласила меня с моими чертежами к себе домой. Оказалось, что она живёт совсем недалеко от меня, на ул. Добролюбова, со своей мамой, которая целые дни и даже вечера проводит на работе. У них была большая комната в коммуналке такого же размера, как у нас, но только на двоих. В данном случае важнее было то, что в середине комнаты стоял громадный обеденный стол, на котором мы оба легко размещали наши чертежи. Вот так с Таниной помощью удалось решить и эту проблему.

Именно в этот период у нас образовалась дружная компания из студентов и сотрудников ЛИТМО: Таня Забегалова, Толя Кайданов, Лариса Новикова, Лариса Кочкина, Света Кузнецова и я. Тогда же к нам присоединился Саша Дриккер, который был самым молодым из нас. Он только что перешёл на 2-й курс, но уже успел побывать на майских скалах и летом съездить в альпинистский лагерь. В таком составе мы почти каждые выходные выезжали на скалы, не только в Приозёрск, но также в Выборг и другие пригороды Ленинграда с одной лишь целью налазиться вдоволь по скалам. А новый 1962 год мы вообще все вместе встречали у костра в лесу далеко от Ленинграда. Морозы тогда были лютые, но у нас с собой был шатёр, печка, бутылка шампанского и ананас, несмотря на общую бедность. Таня была среди нас самой опытной спортивной туристской и альпинистской, и она же являлась цементом всей группы. А вот и фото встречи нового года:

https://www.dropbox.com/s/dxt97frm1hsmjte/%D0%92%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%87%D0%B0%20%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B3%D0%BE%201962%20%D0%B3%D0%BE%D0%B4%D0%B0.jpg?dl=0

Теперь вы видите, какое это было прекрасное время - преддипломная практика! Мы спешили жить и наслаждаться молодостью и той свободой, которую нам ещё оставила советская власть!

Однако пора вернуться на грешную землю. В феврале 1962 года мы все успешно защитили свои дипломы, я даже с оценкой «отлично». В связи с этим событием в «Электроприборе» меня автоматически перевели из монтажника 4-го разряда на должность инженера с окладом целых 90 рублей ($100 по тогдашнему обменному курсу) в месяц. За вычетом подоходного налога и налога на бездетность в месяц получалось 75 рублей чистыми.

Здесь моё фото того времени, сделанное для выпускного альбома, - то, что в США называется Yearbook:

 

https://www.dropbox.com/s/t5jnpjnmywxi4c5/My%20photo%20from%20Yearbook.jpg?dl=0

В конце февраля наш выпускной курс (что-то около 150 человек) отметил переход в новую инженерную ипостась банкетом в ресторане «Восток» Приморского парка победы на Крестовском острове. Это событие я решил упомянуть здесь только для читателей – моих сокурсников, поскольку уверен, что никто из них уже не помнит, где это происходило. Я же помню это событие, очевидно, потому что сам его организовывал на правах всё ещё ответственного за защиту интересов студентов. На фоне пышных торжеств, которые устраиваются в американских университетах по аналогичным поводам (на одном таком событии мне пришлось присутствовать в качестве родителя в Стэндфордском университете в 2000 году), наше празднование окончания института выглядело куда скромнее. Я знаю, что сегодня и в России, по крайней мере, в крупных университетах, проводятся подобные торжественные мероприятия. В наше время ничего подобного не было, если не считать простого вручения дипломов в деканате университета.

В марте у нас последний заслуженный студенческий отпуск, и мы втроём, Толя Кайданов, Миша Сокольский (с Оптического факультета и тоже альпинист) и я, уехали на две недели кататься на лыжах на Кавказ, а точнее в горную хижину альпинистского лагеря «Алибек», которая находится на высоте 3,000 метров над уровнем моря. На Московском вокзале провожали нас мамы и когда я вернулся, мама мне рассказывает, что Ида Семёновна (Толина мачеха) после того, как наш поезд отошёл от перрона, задала ей вопрос с вызовом:

- А чья вообще это была идея?

Очевидно, задавая этот вопрос, она имела в виду, что это я совратил Толю на поездку. Толя ведь мальчик воспитанный, из хорошей интеллигентной семьи и не способен на такие поступки (?). По крайней мере, так я воспринял этот вопрос, впрочем, моя мама тоже. Потому она и решила мне это пересказать.

Поездка эта была по-настоящему сказкой несмотря на то, что там совсем не было подъёмника и подниматься на гору надо было своими ногами минут двадцать вверх для того, чтобы скатиться вниз за 30–40 секунд. Больше того, в то время мы и слухом не слыхивали о ратраках (специальных машинах типа бульдозеров), которые уплотняют свежий снег и сглаживают склон горы на лыжных курортах. Сегодняшнюю работу ратраков мы тогда делали своими ногами. Зато, это были настоящие большие горы со всеми сопутствующими им прелестями: неописуемые красоты при восходе и закате солнца, загорание на лыжах в плавках, умывание по утрам снегом, самостоятельное приготовление пищи и т. д. А продукты на целых две недели надо было поднять за один раз вместе со слаломными ботинками и лыжами от лагеря, который находился на высоте 2,250 метров. Конечно, эти 750 метров по высоте не были лёгкой прогулкой, но все мы были тогда уже достаточно тренированы, чтобы не «умереть» за эти несколько часов подъёма до хижины. На хижине в единственной большой комнате на двухэтажных дощатых нарах вповалку, было нас там человек сорок. В основном это были студенты, аспиранты и преподаватели университетов из Москвы и Ленинграда, поскольку сам лагерь «Алибек» принадлежал студенческому спортивному обществу «Буревестник». Кстати сказать, годом раньше, но тоже в марте на эту же Алибекскую хижину приезжал кататься на лыжах самый знаменитый из советских бардов того времени Юрий Визбор. В тот год и была им написана по свежим впечатлениям одна из самых известных его песен «Домбайский Вальс»:

 

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат за горой.

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

 

Здравствуйте, хмурые дни,

Горное солнце, прощай!

Мы навсегда сохраним

В сердце своём этот край.

 

Нас провожает с тобой

Горный красавец Эрцог,

Нас ожидает с тобой

Марево дальних дорог.

 

Вот и окончился круг -

Помни, надейся, скучай!

Снежные флаги разлук

Вывесил старый Домбай.

 

Что ж ты стоишь на тропе,

 

Что ж ты не хочешь идти?

Нам надо песню допеть,

Нам надо меньше грустить.

 

Снизу кричат поезда -

Правда, кончается март…

Ранняя всходит звезда,

Где-то лавины шумят.

 

Трудно передать восторг и память об этой поездке лучше, чем это сделал Визбор своей песней.

Когда пришло время возвращаться в Ленинград, Толя решил, что он хочет ехать к Але Савиновой, впоследствии Кайдановой, в Казань, куда её направили по распределению. Теперь Толя просит меня «прикрыть его» перед его родителями, т. е. по приезде в город, я должен позвонить его родителям и соврать им, что Толя остался в горах ещё на одну неделю. Пришлось взять и этот грех на себя. Так что, Ида Семёновна была не так уж и неправа, когда подозревала меня в совращении Толи. Думаю позже, когда она всё-таки обнаружила эту мою ложь, она всерьёз меня возненавидела. Ведь Толя же врать не способен, а мне можно.

Мой друг Эдик Аронов

 

Теперь мне хочется рассказать об одном из наших сокурсников, который, несмотря на свои незаурядные способности, многократно подтверждённые впоследствии, был вполне заурядным студентом, если иметь в виду лишь успеваемость. Звать его Эдик Аронов и я ещё не раз в этом повествовании буду возвращаться к его личности не только потому, что дружил с ним в течение нескольких десятилетий, начиная с 3-го курса, но, главным образом, потому что он был совсем не ординарной личностью среди нас, к тому же наиболее умным, порядочным и честным. В добавок он обладал комплексом изобретателя, что редко приветствуется окружающими, особенно в СССР того времени, а может и в теперешней России тоже.

Итак, несмотря на перечисленные мною добродетели, Эдик оказался единственным ленинградцем из всего нашего курса в 200 человек, которому не нашлось работы в Ленинграде. Его распределили в деревню Сафоново Смоленской области, где только что построили гироскопический завод. Мне неизвестно, в какой организации он писал свой диплом, возможно прямо на своей кафедре гироскопических приборов, зато хорошо известно, что происходило с ним дальше. Я так же не могу исключить, что у него вообще не было дипломного руководителя (если такое вообще могло быть!) и тему для диплома он выбрал себе сам. Я знаю только одно: подходит «защитный» месяц февраль и Эдику нужен сторонний отзыв о его дипломной работе, а он так и не нашёл никого, кто взялся бы его написать. А без такого отзыва он не может быть допущен к защите. Нечто подобное случится и со мной через девять лет, когда я напишу свою диссертацию на соискание учёной степени к. т. н. Я, разумеется, в курсе его проблемы. К этому моменту я, проведя пять месяцев в своём вычислительном отделе, уже неплохо ориентируюсь там на предмет «кто есть кто». Среди сотрудников отдела было несколько кандидатов наук, как технических, так и физико-математических. Но только один человек по имени Яков Моисеевич Цейтлин совсем недавно защитил докторскую диссертацию. Я почему-то решил, что Яков Моисеевич – это тот человек, который лучше всех подойдёт для отзыва о дипломе Эдика. Конечно, не потому, что он доктор наук, а потому что он как-то более других интеллигентен и приветливее других здоровался со мной при встрече в коридоре. Как видите, я хоть и повзрослел в свои 22 года, но моя детская непосредственность и наивность всё ещё были мне свойственны.

При очередной с ним встрече в коридоре я объясняю ему ситуацию с моим другом Эдиком: нужен отзыв о его дипломной работе и не мог бы Яков Моисеевич взять на себя труд просмотреть её и написать отзыв. На моё удивление, Яков Моисеевич, вместо того чтобы послать меня «куда подальше», дал мне свой домашний телефон и сказал, чтобы Эдик ему позвонил для беседы по телефону. На следующий день Яков Моисеевич сам подходит ко мне в коридоре и говорит:

- Звонил мне ваш друг и из разговора с ним я понял, что у него много интересных мыслей в голове. Я пригласил его на завтра приехать ко мне со своим дипломом. После встречи с ним расскажу вам о своих впечатлениях.

Через пару дней Яков Моисеевич опять подходит ко мне и с улыбкой произносит:

- Виделся я с вашим другом и с его дипломом. Должен вам сказать, что такого неряшливого почерка и так неряшливо оформленной работы мне в жизни видеть не приходилось (в этом месте он рассмеялся – И. Г.). При всём этом, работа очень интересная и я хочу написать в отзыве, что этот диплом написан на уровне хорошей диссертации, ну разве что немного подработать и можно её защищать.

Тут я решил, что надо Якова Моисеевича слегка охладить, – он ведь не знает, в какой ситуации находится Эдик из-за своего нестандартного характера. У него ведь были проблемы и с преподавателями своей кафедры тоже. Короче, я говорю ему:

- Яков Моисеевич, я вас умоляю не делать этого, а то с таким отзывом у него на кафедре проблем будет ещё больше и кто знает, чем это может закончиться. Напишите что-нибудь попроще, чтобы как у всех, я уверен, это будет лучше для него.

Слава богу, Яков Моисеевич внял моим словам и его отзыв был больше похож на десятки других, что помогло Эдику защититься без проблем. Я был на его защите и мало что понял, но я обратил внимание, что его преподаватели тоже поняли далеко не всё, о чём говорил Эдик. Но, по крайней мере, он их не сильно разозлил своими знаниями.

После защиты диплома перед Эдиком стоят сразу две задачи:

1) Как не поехать по распределению в деревню Сафоново Смоленской области? И, если это всё-таки удастся, то

2) Как найти работу в Ленинграде?

Для начала он поехал в Москву, в Министерство Высшего Образования, с целью получить открепительный талон от своего распределения. Неожиданно оказалось, что ему это легко удалось: после того, как он потребовал от министерства письменную гарантию о предоставлении ему жилплощади по месту распределения, ему тут же предложили открепительный талон, который он с радостью принёс в ректорат ЛИТМО и теперь оказался совершенно свободным человеком на рынке труда. Но где же теперь найти работу по специальности, да ещё в приличной бы конторе?

А в это время я выхожу на свою работу, теперь уже в облике настоящего инженера, и в первый же день решаюсь зайти в отдел кадров, поговорить за Эдика. Напомню, что на дворе 1962 год, контора, в которой мне предстоит трудиться, скорее всего, до конца жизни (так обычно происходило с людьми моей профессии в то время в СССР), относится к военно-промышленному комплексу, а полное имя Эдика Эдуард Лазаревич Аронов. Меня это, конечно, смущает, но, если вы помните, я уже давно пользуюсь своим правилом: как бы абсурдно ни выглядел мой поступок, я всё равно должен его совершить, чтобы потом не пришлось жалеть, что я даже не попытался это сделать. Итак, я излагаю суть дела начальнику отдела кадров, который, без сомнения, имеет определённые указания и от первого отдела (где сидят местные агенты КГБ), и от партийных органов различных рангов об ограничениях на национальный состав сотрудников фирмы. Тем не менее, миссия моя оказалась вполне успешной: начальник, узнав, что у Эдика есть открепительный талон от министерства (иначе это было бы серьёзным нарушением правила приёма на работу молодых специалистов, на которое он точно бы не пошёл), признался, что при распределении они не смогли заполнить все свои вакансии и потому готов его принять на работу. Уже на следующий день Эдик был принят на работу в качестве инженера, но не в институт, где, казалось бы, с его способностями самое ему место, а в цех №57 нашего опытного завода. Но всё равно это была победа.

О том, как Эдик трудился в этом цехе, на заводе ходили анекдоты далеко за пределами цеха, доходящие даже до меня, а ведь я на заводе не работал.

После того, как Эдик получал очередное задание от начальника цеха, он проводил день или два в раздумье, затем возвращался к нему со своими предложениями, как улучшить технологический процесс, чтобы увеличить выпуск продукции при одновременном сокращении времени для её изготовления. Это повторялось каждый раз и, наконец, после целого месяца, который начальник цеха терпеливо переносил Эдикину, так называемую, работу, вынужден был ему наедине объяснить, что он совсем не заинтересован в увеличении выпускаемой продукции, потому что уже на следующий месяц ему повысят нормы выпуска, а фонд заработной платы при этом оставят без изменения. Терпение начальника цеха окончательно иссякло, когда Эдик не внял его объяснениям и продолжал свою работу в том же духе. Тогда начальник приказал ему весь рабочий день вообще не думать о производственных проблемах; вместо этого он разрешил ему сидеть тихо в укромном углу цеха за чтением любой книги и более ни с какими рационализаторскими предложениями к нему не обращаться.

Но надо знать Эдика и его характер! С одной стороны, он, конечно, наслаждался создавшейся ситуацией – свободным чтением научной литературы – но, с другой стороны, не мог же он сидеть целый день на одном месте, - надо же было и ему размять затёкшие от длительного сидения свои ноги. Тогда он прохаживался вдоль цеха, наблюдая за техниками, а особенно за теми, кто занимался сборкой уникальных приборов. И всё повторилось, как и прежде: он опять отправлялся к начальнику цеха (будто и не было прежней просьбы и договорённости!) и излагал ему, как надо изменить тот или иной технологический процесс, чтобы повысить производительность труда. Сначала начальник пытался объяснить Эдику, что он плохо учил политэкономию социализма, но, в конце концов, он просто запретил ему появляться в его кабинете. Закончилась эта заводская эпопея ко всеобщему удовлетворению: через год мучений начальник с радостью отпустил Эдика в один из теоретических отделов института. На самом деле, это был редчайший случай, когда заводской инженер с согласия своего начальника сумел перевестись в институт, где работа, конечно, значительно интереснее и престижнее.

В институте Эдик попал в хорошие руки: начальник, который взял его к себе, уже хорошо знал его самого и его способности и потому он там довольно быстро продвинулся профессионально. А ещё через пару лет Эдик настолько уверенно чувствовал себя на работе, что распоряжался большими деньгами для раздачи проектов за пределами нашего института. Забегая вперёд, скажу, что этот его статус очень помог мне в начале 1970 года, когда я после успешного завершения аспирантуры остался без работы. Но об этом будет рассказано позже в соответствующей главе.

А пока что Эдик часто появлялся и в нашем отделе, где некоторые доктора и кандидаты наук тоже оценили глубину знаний этого молодого, немного чудаковатого учёного, правда без учёного звания, но ведь хорошо известно, что можно быть хорошим учёным и без звания! А вот младший персонал нашего отдела, мягко говоря, его недолюбливал. Наша секретарша мне часто с обидой говорила:

- Ваш друг Эдик проскакивает мимо и никогда не здоровается, совсем нас не замечает.

К сожалению, это так и было, его голова всегда была занята решением очередной задачи, а что происходило вокруг, его в это время мало интересовало. Безусловно, эта черта характера сильно осложняла его жизнь, хотя сам он этого не замечал.

В те годы нашего совместного труда в «Электроприборе» Эдик «носился» с ещё одной идеей, которая вот уже несколько лет не давала ему покоя. Дело в том, что его отец вернулся с фронта инвалидом – одна его нога осталась на фронте. Вот Эдик и мечтал сделать для него протез, но такой, каких тогда в СССР не делали, но для этого ему нужны были чувствительные элементы, которых в СССР тоже не делали, а он всё надеялся отыскать их на нашем предприятии.

Дом Дриккеров

 

Появление в нашей компании Саши Дриккера осенью 1961 года сыграло в моей жизни важную роль. Оказалось, что он живёт в одной трамвайной остановке от меня и поэтому каждое воскресенье, возвращаясь с Финляндского вокзала, нам и на трамвае тоже было по пути. Очень скоро Саша пригласил меня к себе познакомить со своими родителями. Естественно, что меня не нужно было долго уговаривать. Так я появился у них дома в первый раз. Оказавшись в их доме, я немедленно почувствовал колоссальную разницу по сравнению с тем, что было в моём доме. Стеснённость их жилища была даже больше нашего - их комната в коммуналке была не более 18 м2 на четверых – отец Самуил Иосифович, мама Галина Александровна, Сашина старшая сестра Таня и сам Саша. На тот момент их материальное положение, наверняка было лучше нашего, т. к. оба его родителя работали, Таня тоже уже работала инженером свой первый год после окончания ЛЭТИ. По сути дела, в это время Саша в их семье был единственным иждивенцем. Но не эти два обстоятельства были главными, которые бросились мне в глаза при первом же посещении. Меня, воспитанного в семье с совсем другими традициями, поразили любовь и уважение между всеми членами семьи, которые также распространялись и на гостей. В этом доме было исключено, чтобы гостю, когда бы он ни пришёл, не предложили отобедать и, пожалуй, на этом сходство с моим домом заканчивалось.

В этом доме ощущался какой-то магнетизм, который притягивал к себе, как Таниных, так и Сашиных друзей. Но помимо уже перечисленных преимуществ этого дома, был несомненно ещё один, который для меня лично имел решающее значение – это была по-настоящему читающая семья. Здесь регулярно покупались книги и подписывались на литературные журналы и, конечно, всегда были в курсе всех литературных новинок. Я очень скоро стал в этом доме своим и всегда с удовольствием использовал любой повод для его посещения. Моя дружба с этим домом продолжается до настоящего времени, хотя, конечно, родителей там уже давно нет. И это несмотря на то, что с самим Сашей мы уже давно не друзья, на что, безусловно, были свои причины. Когда произошёл наш разрыв, я, конечно, был огорчён тем, что мне больше не придётся бывать в этом доме. Но мудрая Галина Александровна тогда мне сказала:

- Исачок, вы ведь приходили не только к Саше, но и ко всем нам и, пожалуйста, продолжайте к нам приходить, мы хотим вас видеть.

Такое заявление не могло не подействовать, и я всегда с радостью продолжал бывать в их доме до самого отъезда в эмиграцию в 1975 году и потом каждый раз, когда я возвращался в Питер после 1987 года. А за те 13 лет, которые я бывал в этом доме, я значительно улучшил свои позиции в современной литературе и политике и, конечно, отдаю дань признания за это дому Дриккеров. Именно в их доме я своевременно получал доступ к литературному журналу «Новый Мир», где в 60-е годы прошлого века были напечатаны первые рассказы А. И. Солженицына «Матрёнин двор», «Один день Ивана Денисовича» и др. А в 1969 году у Дриккеров появилась машинописная копия на пергаментной бумаге его знаменитой книги «В круге первом». В то время за хранение и распространение этой книги давали настоящий 3-годичный тюремный срок. Я не знал, как она к ним попала в руки, о таких вещах тогда было не принято спрашивать, да они бы мне и не сказали. Я только-то и знал, что они получили эту книгу всего на один день и вечером следующего дня должны были её вернуть. Конечно, и мне хотелось с ней ознакомиться, о чём я их и попросил. Тогда они решили сделать так: поскольку всем четверым назавтра надо идти на работу, то они будут читать вечером и ночью, передавая листочки друг другу (вслух читать никак нельзя, потому что могут услышать соседи); я прихожу завтра рано утром до их ухода на работу (я тогда был в дневной аспирантуре и писал диссертацию, т. е. был абсолютно свободным человеком), они закрывают меня в комнате на ключ с книгой наедине так, чтобы я даже, если очень захочу, не смогу физически выйти из квартиры, и жду их возвращения. Вот таким необычным образом мне удалось прочитать это выдающееся произведение. Забегая вперёд, скажу, что книга эта сильно помогла мне, когда в 1975 году волею судьбы я оказался сначала в знаменитой Ленинградской тюрьме «Кресты», а затем в Мордовском исправительно-трудовом лагере для иностранцев. Тогда она была для меня единственным источником информации как следует себя вести в таких необычных для меня местах и чего точно не следует там делать. Но об этом читайте в 3-й части книги.

Я настолько чувствовал благодарность к этому дому, что уже в новой России передал Тане право получать мою, хотя и не очень большую, но всё-таки пенсию, которую я заработал за 12 лет моего советского периода, считая, что ей эти деньги в России нужнее, чем мне в моей Калифорнии.

Серьёзные перемены в семье – сестра Нэля

 

Весной 1962 года Нэля всё ещё проживала с нами. Она в 1957 году закончила 4-годичный радиотехнический техникум при телефонном заводе «Красная Заря» и была направлена по распределению на телевизионный завод им. Козицкого. Забегая вперёд, скажу, что это была её первая, а также и последняя работа в жизни, откуда в 1992 году она благополучно ушла на заслуженный отдых. А в том году ей уже 24 года и, как говорят в народе, ей пора замуж. В ЛПИ (Ленинградский Политехнический Институт) учится дальний родственник мамы из г. Барановичи, Белорусской ССР, Лёня Мадорский, который по воскресеньям приходит к нам на домашний обед. Он то и знакомит Нэлю с Мишей Левиным, старшим из трёх братьев, которые тоже родом из г. Барановичи и тоже учатся в ЛПИ. За пару месяцев до Мишиного выпуска из ЛПИ, мои родители устраивают по тем временам пышную свадьбу в нашей 28-метровой комнате, где умещается человек 50, т. к. Миша пригласил всю свою институтскую группу. Ясное дело, что новоиспечённые молодожёны не могут проживать в одной комнате с ещё четырьмя взрослыми людьми. Меня никто не посвящает в детали свадьбы и где они будут проживать после неё. Да мне всё это и неинтересно, поскольку мои нынешние интересы лежат совсем в другой плоскости. Единственным неудобством для меня была ночь самой свадьбы: поскольку мне негде было спать, я ушёл гулять на всю ночь, а когда в 6 утра вернулся, то понял, что моего отсутствия никто и не заметил. Тут я узнал, что свадьба прошла в «лучших» советских традициях: студенты, как водится, маленько перепили, кто-то подрался и соседи этажом ниже даже вызывали милицию.

Только теперь родители озвучили мне будущее молодожёнов: они подыскали им жильё у дальних родственников на Васильевском острове – одну непроходную комнату в двухкомнатной кооперативной квартире. Очевидно, тот, кто сдавал эту комнату, нуждался в деньгах. Я не знаю, но думаю, что платить за эту комнату предложили родители Миши, которые, конечно, хотели, чтобы все их дети после окончания учёбы остались в Ленинграде, а в их планах было со временем и самим перебраться к детям. Очень скоро планам этим суждено было осуществиться. Как я понимаю, материально всё это для них было совсем несложно, т. к. Мишин отец служил подполковником по строевой подготовке в военной части, расквартированной в том самом г. Барановичи, а его мама вообще никогда не работала. Таким образом, Нэля вполне благополучно отъехала из нашей комнаты, стало немного свободнее – я опять получил постоянное спальное место вместо раскладушки, поскольку должен был вернуть Аркадию диван по его возвращению в нашу семью двумя годами раньше.

Жаркое лето 1962 года

 

В мой первый в жизни рабочий день 1 апреля, как только я появился на своей работе, меня вызвал заместитель начальника моего вычислительного отдела и извиняющимся голосом сообщил, что мне надо ехать в месячную командировку на Ладожское озеро, где наш институт, оказывается, имеет испытательную базу. Никаких дополнительных разъяснений не последовало. Поскольку я уже понимал, что работаю в секретном учреждении, я тоже не стал задавать никаких вопросов, понимая, что на испытательной базе такого института вполне может оказаться интересная работа для молодого инженера. Каково же было моё разочарование, когда, по прибытии на базу, местный её начальник объяснил мне, что я прислан (внимание!) для заготовки дров, т. е. пилить, колоть и складывать дрова в штабеля, готовя их к зиме. Вы можете себе представить испытательную базу такого серьёзного института, в которой отсутствует центральное отопление, а все помещения отапливаются круглый год дровами. Я, конечно, сильно приуныл, но деваться некуда – мы все обязаны отработать три года по месту распределения. Таким образом, за месяц я приобрёл три новых и очень полезных для дипломированного инженера специальности – пильщика дров, кольщика дров и их складывателя в штабеля. Во всех отношениях этот месяц был полностью выброшен из жизни – там не было ни радио, ни библиотеки, а сам я книг с собой не прихватил, поскольку никто меня не предупредил, куда я еду и что меня там ожидает.

Начало июня ознаменовалось событием, которое долгие двадцать пять лет власти успешно скрывали от народа. В позорную историю СССР оно вошло под названием «Новочеркасский расстрел или Восстание обречённых». А произошло вот что:

В мае 1962 года правительство вынуждено было объявить о повышении розничных цен на мясо и мясные продукты в среднем на 30% и на масло — на 25%. Подобное решение вызвало резкое недовольство в рабочей среде. Как и бывает в таких случаях, сошлись сразу несколько факторов. Новочеркасский Электровозостроительный завод (НЭВЗ), ставший эпицентром событий, был предприятием с очень большим коллективом (в лучшие годы — до 15 тысяч человек), часть которого составляли неместные, которые приезжали на заработки. Они вместе с семьями жили либо в неблагоустроенных бараках, либо в съёмных квартирах, за которые приходилось отдавать большую часть заработка. Для этих людей повышение цен на продукты было сильнейшим ударом по бюджету. К этому прибавилось и то, что фактически вместе с повышением цен на НЭВЗ повысили нормы выработки. Это означало снижение заработной платы.

Озлобленный народ вышел протестовать на улицу. Выступление было жестоко подавлено силами армии и КГБ СССР, а вся информация о Новочеркасских событиях, в том числе о количестве жертв и раненых, была строго засекречена. По официальным данным, частично рассекреченным только в конце 1980-х годов, при разгоне демонстрации было убито 26 человек, ещё 87 человек получили ранения. Семерым из «зачинщиков» забастовки были вынесены смертные приговоры, и они были расстреляны, 105 получили сроки заключения от 10 до 15 лет с отбыванием в колонии строгого режима. Сам город был блокирован войсками, въезд и выезд из него был запрещён за редким исключением. Я упоминаю здесь об этом событии потому, что узнал о нём уже через три недели после случившегося, т. к. Таня Забегалова в эти самые дни была в Новочеркасске в командировке (может быть, даже на самом НЭВЗ) и прежде, чем её выпустили оттуда, с неё взяли подписку о неразглашении. Она то и поведала мне об этой трагедии, которая разворачивалась, можно сказать, прямо на её глазах. Даже и я вскоре забыл об этом событии поскольку о нём вообще нигде не говорилось и не писалось в прессе. Сегодня, конечно, табу на эту позорную тему не существует и в You Tube есть много документальных видео. Вот одно из них, на мой взгляд, наиболее полное:

https://www.youtube.com/watch?v=ycvXd7UqyBw

Однако жизнь шла своим чередом. В июле я опять побывал в горах Кавказа, на этот раз в а/л «Домбай», который, как можно догадаться из его названия, находился прямо на знаменитой Домбайской поляне. Путёвку в него я получил в ДСО «Труд», к которому относился мой институт. Я довольно удачно провёл там свою 20-дневную смену: сходил на две вершины 3А к. т. и, кроме того, сделал два руководства – на 2А и 3А. Последней горой оказалась самая красивая вершина района под названием Зуб Софруджу, а траверс самой Софруджу я сделал годом раньше. Эти четыре вершины значительно приблизили меня ко второму спортивному разряду. На этом мои простые, 20-дневные смены в лагерях, закончились. Со следующего года и на целых 12 лет начнутся всевозможные спортивные сборы, либо, что ещё интереснее, спортивные экспедиции в значительно менее доступные горные районы Советского Союза.

Я уже подозреваю вопрос, который должен возникнуть у читателя моего возраста: а как это возможно - я только в апреле, начав работать на фирме, уже через три месяца уехал в новый отпуск? Такой читатель хорошо помнит, что в то время получить отпуск летом для молодого специалиста было почти невозможно. Для молодого читателя необходимо внести разъяснение: в СССР на всех фирмах отпуска всех рабочих и служащих распределялись равномерно по всему календарному году. А любой знает, что в Питере, Москве, да и почти во всём СССР время хорошей погоды длится всего три месяца – июнь, июль и август. Эти же месяцы являются и временем школьных и университетских каникул. Естественно, что отпуск летом в первую очередь давали родителям с детьми, а молодым и бездетным во все остальные месяцы.

Чтобы ответить на этот вопрос надо ещё раз вспомнить, что начиная с конца войны к альпинизму у советской власти было особое отношение, т. к. он не без основания считался военно-прикладным видом спорта. Поэтому, в добавление к 70% оплате всех альпинистских путёвок государством, правительством ещё был издан указ об обязательном предоставлении отпуска длительностью до 3-х месяцев без содержания для инструкторов альпинизма всех категорий на время работы лагерей, т. е. летом. Зная об этом указе, директора предприятий, как правило, получая список на 10–15 альпинистов для предоставления летнего отпуска, не заморачивались вопросом, кто в этом списке инструктор, а кто просто спортсмен, и подписывали весь список скопом. Я, естественно, стал членом альп секции «Электроприбор» в первые же дни моего зачисления в штат института, не покидая при этом такой же секции при ЛИТМО, где я продолжал тренироваться.

Конец лета ознаменовался ещё одним трагическим событием, на этот раз только для меня и моих друзей. Я уже упоминал, что за последние два года на почве любви к горам и скалам у нас сложилась дружная компания – Лариса Новикова (впоследствии Чуфарина), Света Кузнецова, Лариса Кочкина (впоследствии Еськова), Толя Кайданов, Саша Дриккер и я, а «цементом» всей компании была Таня Забегалова. В этот год Таня решила изменить свою многолетнюю практику и вместо альпинистского лагеря поехать в туристский поход по Алтаю. Кажется, на то у неё были причины из личной жизни. Такая «измена» альпинизму стоила Тане жизни: ирония судьбы состояла в том, что она была из нас самой опытной, догадываюсь, что и среди участников того похода тоже, спортсменкой (уже пять успешных лет при альпинизме!), а погибла при переправе через горную реку – это, хотя сам по себе и опасный манёвр, но для альпинистки Таниного уровня далеко не самый опасный в её жизни. В общем, по слухам до меня дошедших, горный поток сбил её с ног и унёс вниз по течению на глазах остальных участников. Совершенно очевидно, что никакой страховки при этом не осуществлялось, что и привело к трагедии.

Это была моя первая, но далеко не последняя потеря среди близких альпинистских друзей. Можно сказать, что Таня в этом трагическом ряду была не только первая, но также и самая близкая – как бы там ни было, а мы проучились на одном курсе и факультете почти шесть лет. Кроме того, поскольку Таня была «цементом и совестью» нашего коллектива, её уход от нас несомненно отразился на всех членах коллектива. К ней по праву можно применить пословицу «хорошие люди долго не живут».

 

Трудовые будни в «Электроприборе», 1963–1968

 

Первые спортивные сборы и первый же погибший друг

 

В 1963 году в ДСО «Труд» объявлены 30-дневные спортивные сборы, которые будут проводиться в а/л «Красная звезда» в августе. Этот лагерь находится на той же Домбайской поляне, на которой я был в а/л «Домбай» годом раньше. Естественно, что желающих попасть в него много больше, чем тридцать вакантных мест. Начиная с февраля два раза в неделю проводятся тренировки, которые и должны всё расставить по своим местам. Я, как и раньше, не надеюсь на удачу, но на тренировках выкладываюсь по полной, так, что, возвращаясь домой, еле «волочу» ноги. Помимо обычных тренировок, зимой необходимо было поучаствовать в 10-километровой лыжной гонке в Кавголово, где я совершенно неожиданно для себя выполнил 2-й разряд, пробежав дистанцию за меньше, чем 42 минуты. Надеюсь, что читатель помнит, как семью годами раньше, когда я был на первом курсе, я не сумел выполнить даже норматив ГТО. На этот раз я оказался вполне готовым и к труду, и к обороне СССР. Вот во что уже превратил меня альпинизм! Разница между тем, что было, и тем, что стало, поразительная, и всего то за неполных три года. И это только физическая сторона процесса. Но, несомненно, есть ведь и психологическая его сторона, которая, на мой взгляд, даже важнее – ведь ещё совсем недавно я не мог и подумать о том, что могу наравне со всеми попасть в а/л и получить альпинистский значок, затем не мог даже мечтать о 3-м разряде, а теперь я нахожусь всего «на расстоянии вытянутой руки» от 2-го разряда! И если физическая подготовка, несомненно, важна для спорта и просто для физиологического ощущения своего тела, то психологические изменения человека распространяются на все сферы его деятельности. Такой показательный случай произойдёт со мной всего через пару лет, о чём я, конечно, поведаю читателю в соответствии с хронологией событий.

А в тот год я без проблем был зачислен на этот сбор, причём, мало того, что его продолжительность вместо 20 дней обычной лагерной смены была 30 дней, так ещё и путёвка была полностью бесплатной. А продолжительность сбора в 30 дней это всё равно что две 20-дневные смены за два летних сезона из-за специфики альпинизма как спорта: когда «равнинный» человек приезжает один раз в году в горы, то ему необходимо акклиматизироваться к высокогорью прежде, чем он пойдёт на высоту четырёх и более тысяч метров. Потому и учебное расписание составлено так, что, как правило, первые 10 дней уходят на получение и подгонку снаряжения, 2-3 дня скальных занятий, 2-3 дня ледовых занятий, день отдыха и день подготовки к выходу в высокогорную зону, 2-3 дня для тренировочного восхождения (в современной терминологии это «открывашка») и только затем наступает время для спортивных восхождений во время оставшихся 10 дней. Таким образом, больше 2–3 спортивных восхождений совершить, как правило, не удаётся. А если не повезёт, то приходиться терять ещё 1-2-3 дня, пережидая непогоду либо в самом лагере, либо, того хуже, уже на горе. В эти первые дни в лагере проводятся ещё и теоретические занятия, как-то: альп снаряжение, погода и опасности в горах, анализ несчастных случаев, первая медицинская помощь в условиях гор и т. д. Считается, что спортсменам начиная со 2-го разряда, теоретические занятия необязательны, они получают их самостоятельно в течение года, а вот менее опытным спортсменам эти занятия проходить необходимо в каждый новый приезд в горы. Теперь, надеюсь, понятно, почему такая высокая конкуренция за попадание на такие сборы.

Итак, в конце июля мы прибыли в а/л «Красная звезда» и обнаружили, что там объявлен 3-дневный траур — это мы сразу поняли по спущенному флагу лагеря. Оказалось, что 16 июля, за несколько дней до нашего появления, район этот прилично тряхануло подземным толчком и одну команду из Москвы под руководством известного м. с. Бориса Романова, находившуюся на ночёвке под самой вершиной, сильно побило камнепадом, которого в обычное время (если бы не землетрясение) там быть не могло. Пострадали все, но одному, молодому учёному и перворазряднику Юре Кулиничу из Москвы, досталось больше всех – удар камнем пришёлся ему на грудь, и он ещё двое суток был жив, но ко времени прибытия спасательного отряда умер, несмотря на то что сам Романов был доктором, к. м. н. Произошло это на серьёзном восхождении – Восточный Домбай –Ульген по 5Б к. т. и потому так много времени заняло для подхода спасательного отряда. Для нас, ещё довольно молодых и ещё «не обкатанных» альпинистов, было серьёзным шоком видеть притихший в трауре лагерь. Можно сказать, что для всех нас это было «первой ласточкой» от нашей будущей профессии. Потом, для тех, кто в этой профессии всё-таки останется, таких случаев будет много. В этой книге я упомяну только тех, которые были мне не просто знакомы, но лично близки.

Но, в отличии от нас, наши тренеры были много повидавшими спортсменами, которые принимали это событие как неизбежные издержки данной профессии. Поскольку к спасательным работам мы уже всё равно опоздали и наша помощь уже не нужна, мы сразу приступили к выполнению наших учебно-спортивных планов. Одновременно это было хорошим способом отвлечься от гнетущей атмосферы только что случившейся трагедии, которая всё ещё присутствовала вокруг нас – в лагере ожидали приезда родителей погибшего, а также судебно-медицинского эксперта и следователя, которые должны были подтвердить, что смерть наступила ненасильственным путём. Сразу скажу, что сбор этот для меня лично был вполне успешным и я, сделав пять гор (две 2Б, две 3Б и одну 4А), выполнил тем самым 2-й разряд, что как раз и было моей целью. Тем не менее, хочу поведать читателю о трёх эпизодах, непосредственно связанных со мной, которые, на мой взгляд, могут оказаться поучительными для других.

Те самые неизбежные издержки профессии, о которых я только что упомянул, не заставили себя долго ждать – очередная трагедия произошла буквально через три недели прямо на нашем сборе, больше того, с моим другом. Расскажу всё по порядку.

Ещё во время тренировок в Ленинграде я познакомился с Сашей Балашовым, очень приятным парнем моего возраста, как и я имевшим 3-й разряд с превышением. В лагере мы даже поселились в одной палатке и собирались ходить в одной связке все восхождения. Саша очень быстро признался мне, что пишет стихи и я заинтересовался. Дело в том, что я, хотя сам никогда не пытался писать стихи, но в то время очень увлекался современной поэзией, которая в те годы была довольно модным увлечением среди молодёжи. Он дал мне почитать свои стихи, и они мне настолько понравились, что я попросил разрешение их переписать. Мне кажется, что я их где-то недавно (55 лет спустя!) видел среди своих бумаг. У нас с Сашей оказалось так много общего (и альпинизм, и поэзия, и взгляды на жизнь), что у меня появилась уверенность в том, что по возвращении в Ленинград мы станем настоящими друзьями на много лет вперёд. Ничто не предвещало беды всю первую неделю, пока мы ходили на скальные и ледовые занятия. Но накануне выхода на тренировочное восхождение (Малый Домбай по 2Б) Саша почувствовал себя простуженным, что и обнаружил лагерный врач и совершенно естественно не допустил его до восхождения. Когда через три дня весь наш сбор вернулся в лагерь, Саша выздоровел, но теперь, согласно строгим правилам альпинизма, он не может присоединиться к нам на следующее, более трудное, восхождение, поскольку не прошёл с нами более лёгкое, тренировочное. Таким образом, он выбывает из состава сбора и, чтобы ему совсем не потерять сезон, его передают в состав лагеря, который работает по стандартному 20-дневному плану.

Начиная с этого дня мы с Сашей практически не видимся, хотя в лагере проживаем в одной палатке. Просто мои и его выходы на вершины не совпадают. И вот наступает злополучный день, 21 августа, когда произошла новая трагедия. Я не знаю, было это для него первое или уже второе восхождение, но сути дела это никак не меняет. По иронии судьбы он попал в отделение к хорошо мне знакомому сильному м. с. и инструктору Людмиле Андреевне Самодуровой, о которой я уже упоминал в качестве своего первого инструктора. В тот день их отряд, состоящий из пяти отделений (каждое отделение состоит из 5 человек плюс инструктор) и командира отряда поднимался на самую красивую вершину района Зуб Софруджу по 2А к.т. Там есть длиннющий, на несколько часов ходу, снежный склон, настолько некрутой (30-35o), что сами инструктора шли рядом со своими отделениями непривязанные, в то время как участники, конечно, шли в связках. Сашу пристегнули третьим к связке двух ребят из Москвы, девочке Нессоновой Н. Б. и мальчику Злобину Н. В. Могу предположить, что Саше достались не самые сильные и дисциплинированные участники. Порядок их расположения в связке был такой: первый мальчик, вторая девочка и третий Саша. Когда идёт такой большой отряд ещё молодых альпинистов, они останавливаются каждые 50 минут для отдыха на 10 минут. Как правило, на таком отдыхе участники снимают с себя рюкзаки и располагают их перед своими ногами выше по склону, чтобы они не смогли укатиться вниз. Что же касается ледоруба, то, строго говоря, его не положено снимать с темляка, но часто этим правилом участники (особенно незрелые) пренебрегают.

На очередном таком отдыхе девочка, поставив рюкзак перед собой, достаёт расчёску и решает привести в порядок свои растрёпанные волосы. Опять предполагаю, что кольца верёвки она тоже положила на рюкзак, что также не позволяется правилами. Время дня было довольно раннее и, значит, снег был ещё жёсткий и довольно скользкий. А дальше всё происходит почти мгновенно: девочка теряет равновесие и, упав на склон, начинает бесконтрольно скользить по склону вниз и очень быстро срывает своего верхнего напарника. По рассказам очевидцев знаю, что ни девочка, ни мальчик, даже не пытаются использовать ледоруб для само задержания. Мне неизвестно, были ли у них в руках в это время ледорубы, но если были, то скорее всего эти ледорубы стали оружием против них самих, т. к. мало вероятно, что в процессе бесконтрольного падения они смогли схватить в полёте свои ледорубы и при том правильной хваткой. Тем временем, Саша, находясь ниже их обоих и уже видя этот безобразный полёт, успевает воткнуть свой ледоруб в снег и лечь на него грудью своего тела. Мне также неизвестно, успел ли он правильно заложить верёвку вокруг головки ледоруба, как того требует техника страховки. В любом случае кинетическая энергия двух падающих тел значительно выше, чем статическая энергия одного Саши. В результате, когда верёвка полностью натягивается и растягивается, становясь своеобразной пружиной, двое первых вырывают Сашу вместе с его ледорубом, он летит по воздуху метров десять и «шмякается» о склон. Скорее всего от такого удара он теряет сознание и более уже не сопротивляется. Всё это происходит на глазах целого отряда, включая шестерых инструкторов. Но уже поздно что-либо предпринять – догнать падающую связку уже не представляется возможным. А в самом низу, куда катится связка, находится большая открытая трещина. И вот два тела уже скрылись в трещине, а Сашино тело в последний раз ударилось головой о большой камень, лежащий на снегу перед трещиной, и . . . остановило дальнейшее падение всей связки, чем сильно облегчило спасательные и транспортировочные работы, иначе пришлось бы ещё доставать три трупа из глубокой трещины. А так два трупа вытащили за верёвку, которой они были связаны с Сашей. На этом всё было кончено.

Уже через день в лагерь прилетел уполномоченный федерации альпинизма СССР и создана комиссия из старших инструкторов для разбора очередного несчастного случая. Им всегда необходимо установить причины трагедии, и кто виноват. Довольно часто в таких случаях наказывают инструктора отделения, у которого могут изъять инструкторское удостоверение. К счастью, в данном случае этого не произошло: муж Людмилы Андреевны, м.с. Артём Варжапетян, просто забрал её и увёз в Ленинград ещё во время работы комиссии. А ещё через пару дней тела погибших были доставлены соответственно в Москву и Ленинград.

Какие выводы можно сделать из этой трагедии?

Во-первых, никто, конечно, не застрахован от того, что не заболеет в горах, но, чем лучше ты подготовил своё тело в течение всего предшествующего года, тем ниже вероятность того, что это с тобой случится. Сюда, конечно, в первую очередь, входят регулярные круглогодичные тренировки, и чем изнурительнее, тем лучше. Об этом очень хорошо высказался знаменитый русский полководец А. В. Суворов: тяжело в учении – легко в бою. Но нельзя забывать и про сдачу основных анализов и их обсуждение со своим врачом, непременное посещение зубного врача и т. д. до отъезда в горы. Недаром, без справки от врача в то время в лагерь не принимали, но как часто мы относились к этой справке как к ненужной формальности! А начиная со 2-го разряда мы были обязаны перед выездом в горы получать такую справку в городском физкультурном диспансере, где уже имели дело с врачами, знакомыми со спецификой каждого вида спорта.

Во-вторых, все серьёзные альпинисты хорошо знают о том, что нельзя идти на трудные восхождения с незнакомым человеком, будь он даже очень сильным физически спортсменом; сначала его необходимо «испытать» на более лёгком маршруте или хотя бы «съесть с ним пуд соли» на равнине. В альпинизме, как ни в каком другом виде спорта, помимо физического состояния человека, не менее важно его психологическое состояние и как он ведёт себя в стрессовых ситуациях. Недаром у альпинистов существует понятие «схоженности» в команде. Правда, в данном случае эта вторая причина трагедии от самого Саши никак не зависела – в том, ещё недостаточно зрелом альпинистском возрасте, в каком мы тогда пребывали, за нас такие вопросы - с кем и куда мы пойдём - решали наши инструктора. В то время рубежом самостоятельности в альпинизме считалась квалификация 2-го разряда, после получения которого спортсменам разрешались восхождения без инструктора. Чуть позже, повзрослев, отчасти постоянно обучаясь на анализе несчастных случаях в горах, один из которых я здесь и обсуждаю, к подобным вопросам мы подходили куда более серьёзно. И особенно остро этот вопрос стоит в отношении напарника по связке.

По возвращении в Ленинград я посчитал своим долгом посетить родителей Саши на правах его последнего друга, коим я сам себя считал. Конечно, эта очень тяжёлая повинность, но она же и внутренняя обязанность. Когда я позвонил в дверь его квартиры, мне открыла его мама. Со дня похорон прошло уже дней десять, но было видно, что её лицо не просыхало от слёз. Стараясь сдерживать себя, она расспрашивала меня о последних днях, в которые мне довелось общаться с Сашей. В качестве небольшого утешения для мамы я заметил, что у Саши был младший брат лет восьми. Прощаясь, она просила меня заходить ещё, и я действительно заходил ещё пару раз, ну а потом жизнь закрутила . . .

Два других эпизода произошли уже со мной лично. Первый из них хотя и не очень значительный и, к счастью, совсем не повлиял на мою карьеру, тем не менее я решил и его вставить сюда, поскольку он мне очень запомнился, а запоминается, как известно, скорее плохое, чем хорошее, по крайней мере так всегда происходит со мной. К тому же я в самом начале книги дал сам себе обязательство ничего не приукрашивать и даже «одну ложку дёгтя не выбрасывать из бочки мёда».

После двух успешных восхождений 2Б к. т. мне и ещё двоим сильным ребятам предстоят два восхождения 3Б к. т. под руководством инструктора и м.с. Васи Савина. Вася, хотя и был достаточно сильным физически, тем не менее очень выделялся среди инструкторов, да и вообще альпинистов, с которыми мне когда-либо пришлось столкнуться за свою 15-летнюю альпинистскую карьеру в СССР. По профессии Вася был слесарь-инструментальщик на заводе, на котором также работал хорошо известный и всеми уважаемый изобретатель альпинистского спасательного снаряжения и при том сильный м. с. Б. Л. Кашевник. Много лет спустя, когда я уже был хорошо и близко знаком с Борисом Лазаревичем, кто-то мне рассказал, что Вася как раз и был его протеже, что меня сильно удивило, поскольку сам он был очень интеллигентным и доброжелательным человеком, чего я никак не мог сказать про Васю. Вообще-то, пишу об этом эпизоде только потому, что это был единственный случай за всю мою альпинистскую карьеру, когда мне пришлось столкнулся с инструктором, который меня невзлюбил с самого начала и без всякой на то причины.

Было нас три участника на обоих восхождениях и все приличные ребята, да иначе и быть не могло, потому что на такой сбор случайный человек попасть не может, учитывая тот конкурс, через который нам всем пришлось пройти. Вася очень благоволил одному из нас, Серёже Короткову, и совсем не пытался это скрывать. И, конечно, для обоих восхождений он выбрал себе в связку Серёжу. Первое наше восхождение было на красивую и звучную гору Белала-кая. Ею можно было красоваться прямо из лагеря. Ничего экстраординарного не происходило на подъёме. Но вот на спуске кое-что такое действительно произошло. Когда мы спускались одновременно двумя независимыми связками по не очень крутому (35-40o) снежному склону - командирская связка впереди, наша сзади – мне бросилось в глаза, что Серёжа не очень аккуратно идёт по снегу, его ступни довольно часто проскальзывали на сильно размякшем снегу — это была уже вторая половина дня. Мне показалось удивительным, что Вася никак не реагирует на это обстоятельство, а продолжает идти, будто ничего плохого не происходит. Уже в следующий момент, как будто в подтверждении моих мыслей, я вижу, как Серёжа, в очередной раз поскользнувшись, упал и уже скользит по склону. Вася смотрит на скольжение Серёжи в ожидании, что тот осуществит само задержание с помощью ледоруба. Однако Серёжа даже не делает попытки зарубиться и ещё через мгновение срывает и Васю. Ну Вася, конечно, не новичок в таком деле, мгновенно переворачивается на живот и начинает тормозить клювиком ледоруба, пытаясь остановить скольжение связки. Ему это тоже не удаётся поскольку снег очень мягкий. А наша двойка замерла в ужасе, видя, что в нижней пологой части склона их поджидает громадная трещина, к которой они стремительно приближаются, несмотря на то что Вася всё делает по классике. И не удивительно: ведь Вася субтильного телосложения, а Серёжа, наоборот, вполне плотного и такое соотношение весов тел в данном случае не в их пользу. Когда до трещины осталось метров пятьдесят, Вася делает последнюю и неожиданную для нас попытку: он резко переворачивается на спину и начинает тормозить каблуками обоих ног. И о счастье – этот манёвр приводит к успеху, связка останавливается, когда до трещины Серёжа не долетел всего пару метров.

А в лагере во время разбора восхождения Вася об этом эпизоде промолчал, ну а мы из солидарности со своим товарищем и подавно. Интересно, что мы все трое претендовали на руководство следующей горой 3Б к. т., но Вася эту роль отдал Серёже, несмотря на этот эпизод.

И, наконец, третий эпизод, который произошёл со мной на этом сборе, и был не менее поучительным, чем первый, но, слава богу, не стал таким же трагичным.

До конца сборов оставалось ещё дней восемь и к этому моменту на сборе оказалось три участника, которым для закрытия 2-го разряда не хватало только одного восхождения 4А к. т. Ещё на сборе нашёлся участник, который только что сходил на свою первую 4А и, таким образом, имел формальное право быть руководителем для нашей тройки. К сожалению, до сегодняшнего дня я запомнил лишь одного из трёх других участников этого восхождения – это был Лёва Сумецкий, бывший председатель альп секции ЛЭИСа (Ленинградский Электротехнический Институт Связи), который сегодня живёт и, надеюсь, здравствует в Израиле. Маршрут восхождения, на который нас послал тренерский совет, назывался «Траверс Задней и Передней Чотчи, 4А к.т.». Сразу замечу, что все четверо были одного возраста, достаточно хорошо подготовлены и физически, и психологически – с этим проблем у нас точно не было. Что же касается самоуверенности, то её у всех четырёх было через меру. Да и как могло быть иначе: мы же самые крутые и успешные из всего сбора в 30 человек, ведь именно поэтому нам и была предоставлена такая привилегия – самостоятельное восхождение на первую в нашей жизни четвёрку! А вот необходимого опыта для такого восхождения, как оказалось, у нас явно было недостаточно. При таком настрое совсем неудивительно, что мы наделали так много серьёзных ошибок, каждая из которых могла привести к несчастному случаю, но, к счастью, этого не произошло.

Итак, всё по порядку. Сама гора Чотча находится в дальнем от лагеря районе и отчасти поэтому сравнительно редко посещается альпинистами. Нас к ней подвезли на лагерном грузовике. Её траверс, согласно описанию, занимает от трёх до четырёх дней. Мы взяли с собой всё снаряжение согласно описанию маршрута, а также продуктов и бензина на 4 дня. И как на любое другое восхождение взяли по два литра воды на человека, имея в виду, что её нам хватит на первый день, а затем, как обычно, будем топить снег. Первый день на маршруте прошёл без проблем. Единственное что нас опечалило – это то, что на ночёвке мы не обнаружили даже намёка на снег или лужи с водой, а для приготовления ужина пришлось использовать воду, которая у нас осталась от этого дня восхождения. Второй день достался нам уже труднее: мы поднимались всё выше по гребню, а ни воды, ни снега так и не встретили. Тут следует пояснить, что маршрут наш строго гребневой направлением с юга на север. Таким образом, солнце начинает жарить с восходом (около 5 утра) и заканчивает эту тепловую экзекуцию над нами только с заходом за горизонт в районе 6 вечера. Итак, мы находимся 13 часов без перерыва на солнечной сковородке. Спрятаться от этой «жаровни» абсолютно некуда. Не повезло нам ещё и потому, что весь месяц (а это был уже конец августа) стояла отличная солнечная погода, которая и растопила весь снег на гребне, да и сама гора, к нашему несчастью, тоже не высока – всего 3,640 метров. Её трудность обусловлена не высотой, а большой протяжённостью маршрута.

Последние капли воды были выпиты ещё утром до выхода на маршрут. Так проходит полный рабочий день без глотка воды, зато с лазанием по нагретым скалам, с полным рюкзаком за спиной и нещадно палящим солнцем сверху. И, если первую половину дня мы все ещё как-то держались, то к концу дня каждый начинает понимать, что в группе происходит что-то неладное и больше делать вид, что ничего не происходит, уже не возможно. А было вот что: естественно, что на таком маршруте почти всё время мы лезем с попеременной страховкой и если идущий первым в связке не может видеть, как его страхует нижний напарник, - выдаёт ли он верёвку грамотно и, в случае срыва, сможет мгновенно её зажать двумя руками, или она свободно выходит сама из рук спящего страхующего, - то идущий вторым, когда он подходит к первому не может не видеть, что тот спит и лишь во сне перебирает верёвку. Видеть такое, конечно, страшновато, но не менее страшно, когда ты сам страхуешь своего напарника и с ужасом понимаешь, что только что проснулся и, чтобы опять не заснуть, начинаешь лихорадочно трясти головой точно так же, как засыпающий за рулём водитель автомобиля. И ещё неизвестно, какая ситуация страшнее.

Когда ситуация стала очевидной, группа остановилась на совещание, результатом которого было следующее решение: ясно, что без воды мы больше идти не можем, пора спасать свои жизни, вопрос только: как теперь это сделать и что «дешевле» - вернуться по пути двухдневного подъёма или продолжить путь наверх и при первом удобном для спуска месте «сигать» вниз. Наконец, пришли к общему мнению, что точка возврата уже пройдена и идти «дешевле» наверх. На 8-часовой вечерней радиосвязи с лагерем Лёва Сумецкий доложил, что у нас всё в порядке и завтра мы продолжим путь наверх. По окончании сеанса связи, Лёва изобразил молодцеватую позу бывалого альпиниста с радиостанцией в одной руке и кольцами верёвки в другой для исторического фото и был таковым запечатлён на века. Мы поставили палатку и попытались поесть, но без воды это было невозможно, жажда раздирала наши тела. Немного облегчил наше положение тот факт, что в те времена четвёрочные восхождения считались уже повышенной трудности, как и пятёрочные, и потому на такие восхождения выдавали дефицитные продукты, в частности, консервированные крабы в собственном соку. Вот они-то нас, можно сказать, и спасли. Ничто больше в рот невозможно было взять.

Так случайно получилось, что следующим утром Лёве пришлось идти первым с нижней страховкой и он, не пройдя и половины верёвки, на не очень сложном участке сорвался и пролетев метров пять, царапая скалу, был остановлен страхующим его напарником. В альпинизме рабочий срыв на маршруте и задержание с помощью страховочной верёвки – дело вполне обычное, но на этот раз Лёва выглядел сильно отличным от того, каким он получился на фотографии, сделанной накануне: слава богу, что кроме окровавленных пальцев рук, ничего более серьёзного с ним не произошло, но руки у него теперь тряслись и он никак не мог унять эту тряску. Забинтовав Лёвины руки и посовещавшись уже без него, мы решили, что теперь у нас нет вообще никакого выбора, – ни вниз, ни вверх по маршруту, а только дюльферять (дюльфер – это спуск по верёвке) на ледник Хокель непосредственно от места нашего нахождения, чтобы скорее добраться до снега, не говоря уж о воде. Теперь уже все прекрасно понимали, что ситуация стала критической и только быстрый спуск (чего бы это ни стоило!) может спасти наши жизни.

Прежде чем начинать спуск, мы сбросили камень на ледник и засекли время его падения, чтобы иметь представление, как высоко мы от него находимся. Получилось что-то около шести секунд, что означало нашу высоту над ледником около 200 метров. После этого начали дюльферять, имея две верёвки по 40 метров каждая и всего метров 10 расходного репшнура (никто ведь не готовился удирать с горы таким способом и это была наша вторая ошибка!). После восьми верёвок дюльфера случилось очередное ЧП. На девятом дюльфере, испугавшись, что нам может не хватить либо расходного репшнура, либо скальных крючьев, которые мы должны были оставлять на спусковых станциях, наш руководитель заложил двойную спусковую верёвку за большой скальный выступ. После того, как все четверо спустились, начали продёргивать верёвку сначала вдвоём - она протянулась метров на десять и застряла, затем втроём - верёвка всё равно не протягивается. О том, чтобы залезть к станции крепления и посмотреть, в чём там дело, речи быть не могло – участок этот представлял собой гладкую вертикальную стену, к тому же без трещин. Нам ничего не остаётся, как уже вчетвером дёргать верёвку, прикладывая все силы, которые у нас ещё остались. И, о счастье, верёвка, наконец, падает к нашим ногам. Ещё через мгновение счастье наше исчезает начисто и теперь ему на смену приходит ужас – мы видим, что метров шесть в середине этой верёвки, которая была заведена за выступ, полностью измочалена, т. е. её внешняя оплётка исчезла и остались только внутренние продольные нити. Иными словами, мы лишились рабочей верёвки и теперь придётся спускаться на одной, т. е. на один дюльфер будет приходиться не более 15–17 метров вместо 30–35, которые были до того. А между тем, как поётся в одной из песен Ю. Визбора, «а солнце жарит – чтоб оно пропало» и все мы от этого уже плохо соображаем. Нам, дуракам, ещё сильно повезло, что это ЧП не произошло в самом начале наших дюльферов, а ведь могло? Тогда бы мы наверняка не смогли спуститься на ледник засветло и пришлось бы ночевать на стене, и кто знает, чем бы это закончилось без воды. Теперь, хотя и в два раза медленнее, но мы всё-таки сумели засветло спуститься на ледник и благополучно прибыть в лагерь, где так и не случилось никакой паники по нашему поводу. Зато мы принесли в лагерь почти все наши продукты и бензин. Очень экономно сходили!

И чтобы окончательно закрыть эту тему и показать, какие же мы были идиоты, дополню картину ещё одним фактом из того восхождения: ведь все наши проблемы легко можно было избежать, если бы мы (и в первую очередь сделать это должен был руководитель) обратились за консультацией к инструкторам лагеря. Думаю, что наши тренеры, которые не были инструкторами лагеря, а приехали только на один месяц вместе с нами, сами не имели понятия, что собой представляет этот маршрут, и, очевидно, не настояли на том, чтобы мы проконсультировались у тех, кто на нём бывал. Они бы наверняка озвучили проблему воды на этом маршруте, тем более что они хорошо были осведомлены о погодных условиях последнего месяца. Это тем более необходимо было сделать ещё и потому, что сама гора находится в далёком от лагеря районе и поэтому на неё вообще редко ходят.

Какого-либо резонанса от нашего очень неудачного во всех смыслах восхождения не было вовсе. Объяснение этому я вижу только в одном: разбор восхождения происходил внутри нашего сбора и не дошёл до начальника учебной части лагеря. Тренеры же решили не заморачиваться вовсе, поскольку всё закончилось благополучно, и никто всерьёз не пострадал. Хотя мы сами хорошо понимали уже тогда сколько и какие серьёзные ошибки мы допустили. Конечно, тренеры так поступили и в наших интересах, но с точки зрения безопасности было бы полезнее придать большей гласности и обсудить все наши ошибки в более широкой аудитории. В этом смысле правило «лучше учиться на ошибках других, чем на своих собственных» было нарушено. Кстати сказать, через несколько лет федерация альпинизма совершенно правильно запретила даже второразрядникам самостоятельные восхождения. Теперь всем спортивным группам вплоть до первого разряда надлежало ходить с тренером-наблюдателем. Именно в такой роли я сам отработал четыре смены на месячных сборах с разрядниками в начале 70-х годов помогая им выполнить 1-й разряд.

Несмотря на все неудачи этого месяца, мне всё-таки удалось сходить на вершину Малый Домбай по 4А под руководством очень известного инструктора и сильного м. с. Люси Кораблиной и тем самым закрыть такой желанный 2-й спортивный разряд. Это восхождение, в отличие от предыдущего, было сплошным удовольствием – всегда интересно и очень полезно сходить в одной связке с большим мастером и приятным человеком. Как это ни парадоксально звучит, но на таких классных восхождениях, как правило, ничего не запоминается, в них всё происходит на редкость гладко и ко всеобщему удовольствию.

Неожиданное и сказочное улучшение жилищных условий

 

Немного выше я рассказал, как Нэля вполне благополучно отъехала из нашей комнаты после своего замужества в 1962 году. Всё было хорошо, но жизнь течёт своим чередом, и молодожёны ожидают прибавления в семье. Вполне понятно, что собственник, где они снимают свою комнату, готов был делить свою квартиру с ними двоими, но точно не готов терпеть их вместе с прибавлением. Наступает критический момент. В семье только об этом и говорят. Естественно, что эти разговоры доходят и до моего слуха, хотя я в этих обсуждениях не принимаю никакого участия.

Теперь пора сделать некоторые разъяснения для молодого читателя. До конца 50-х годов новое жильё в СССР строилось в «наноскопических» размерах по сравнению с потребностью. Монополия государства была не только на его строительство, но также и на его бесплатное распределение, а другого, платного, не существовало вовсе. Рынок жилья отсутствовал полностью, а то жильё, которое строило государство, предназначалось только для самых важных научных и промышленных предприятий страны, к которым относились, в первую очередь, военно-промышленный комплекс (ВПК) и институты Академии Наук, которые обслуживали всё тот же ВПК. Конечно, власти всех уровней себя тоже обеспечивали этим бесплатным жильём, а также и весь пропагандистский аппарат страны – писателей, поэтов, журналистов, артистов, художников и т. д. Но даже и на таких важных для страны предприятиях это жильё могли получить только руководители разных уровней, но никак не рядовые инженеры, учёные и рабочие, о служащих (учителя, врачи и т. д.) говорить и вовсе не приходится.

Таким образом, жилищные условия моей семьи были скорее типичными для 90% населения крупных городов страны и жилищный вопрос в стране был самым острым из всех, стоявших на повестке дня того времени. Следует дополнить, что даже и в то время существовал порядок, при котором можно было встать на городскую очередь для улучшения жилищных условий, если в семье на человека приходилось меньше шести квадратных метров. Очевидно, что при размерах нашей комнаты в 28 м2 мы могли встать в эту очередь и до Нэлиной женитьбы, но я точно знаю, что мы никогда в такую очередь не вступали. Причина этого до банальности проста: эта очередь никогда не продвигалась, в ней можно было стоять 15–20 и более лет и умереть, так и не дождавшись нового жилья. Не забывайте, что коррупция, хотя и не в современных размерах, была и тогда.

И тут совершенно неожиданно фортуна опять повернулось ко мне лицом. А произошло следующее. Надо же было так случиться, что по инициативе Н. С. Хрущёва за два года до обсуждаемого времени Совет Министров СССР принимает постановление «О кооперативном жилищном строительстве», которое даёт возможность большим и важным (разумеется, с точки зрения государства) предприятиям строить очень дешёвое (совсем некомфортабельное, но куда важнее, отдельное для каждой семьи) жильё для своих сотрудников за деньги самих сотрудников.

Напомню, что фирма, на которой я уже больше года служу, работает на тот самый ВПК, который в СССР всегда был приоритетным. Руководство таких фирм в ранге начальников отделов и выше свои бесплатные и сравнительно комфортные квартиры уже получили в так называемых «Сталинских» домах, а вот инженеры с учёными степенями и без таковых, а также сотрудники попроще, естественно, продолжают ютиться в коммуналках. Вот для таких-то сотрудников и было задумано это постановление. Нельзя забывать, что желающих приобрести такое жильё было во много раз больше, в том числе и на нашей фирме, но одного желания было недостаточно – надо было ещё иметь довольно приличную сумму денег, чтобы такую квартиру купить, а вот с этим у подавляющего большинства были серьёзные сложности – денег часто не хватало от получки до получки даже для покупки продуктов питания. Тем не менее, такие кооперативные квартиры очень быстро раскупались. У себя на работе я «краем уха» слышал, как некоторые сотрудники с предвкушением обсуждали предстоящий уже через месяц переезд в свои новые квартиры, за которые они уплатили деньги ещё год назад, когда начиналось строительство их дома. Понимая, какая существует конкуренция на покупку таких квартир (их ровно сто) среди многолетних служащих нашей фирмы, в которой, между прочим, работало 10,000 человек, мне даже в голову не могло прийти интересоваться этой темой. Однако совершенно случайно до меня дошёл слух, что одна квартира в этом доме, которая расположена на первом этаже и при этом с худшей планировкой, до сих пор так и не продана. Я, конечно, мгновенно среагировал, получил всю информацию о ней и донёс её до своих родителей. Мои родители проявили неподдельный интерес к этой теме и тут выяснилось, что деньги вовсе не проблема, их готовы дать Мишины родители (помните, что они готовы были на всё, чтобы Миша после распределения в институте остался в Ленинграде). Я решил, что шанс приобрести эту квартиру, хотя и не большой, но всё-таки есть. Моя логика состояла в следующем: несмотря на то, что работаю на фирме я, а жить в квартире собирается моя сестра с мужем, тем не менее с их переездом улучшатся и мои жилищные условия, т. е., если сейчас в комнате 28 м2 нас прописано шесть человек (если учесть ещё и Нэлиного мужа Мишу), то после их переезда останется только четыре.

На следующий день я нашёл председателя кооператива, который, как оказалось, работает в моём отделе и изложил ему мою задумку. Он очень любезно со мной поговорил, но выяснились две причины, по которым осуществить её нельзя. Он, безусловно, знал все законы, о которых я и понятия не имел. Оказалось, что эта квартира в 41 м2 состоит из трёх комнат, из которых одна, самая большая, проходная, и потому два человека купить её не могут (слишком «жирно»), а тот факт, что через три месяца у них родится ребёнок, не имеет значения пока он в действительности не появится на свет, т. е. в эту квартиру могут въехать не меньше трёх живых, уже ходящих по земле, людей. Вторая причина, по которой моя задумка не может быть осуществлена, это обязательное условие проживания в ней сотрудника нашей фирмы. За этим условием жёстко следит профсоюз. А мне то казалось, что я всерьёз придумал, как решить почти неразрешимую семейную проблему!

Прихожу домой и докладываю неутешительные новости. Вся семья снова пришла в уныние. Начинаю думать опять с чистого листа и, как говориться, «если много и долго думать, можно что-нибудь толковое придумать». И вот что мне приходит в голову: поскольку там нужен третий человек, да такой чтобы непременно работал в «Электроприборе», получается, что другого такого человека, кроме меня нет. Это означает, что я должен быть прописан в их новой квартире, но тогда для меня возникает собственная проблема: если я захочу (и смогу позволить себе) купить квартиру в ближайшем будущем, у меня будут почти неодолимые трудности, поскольку тогда той острой нужды в улучшении жилищных условий у меня уже не будет. Однако, поняв, что другого выхода из создавшегося положения просто нет, я даю своё согласие на эту сделку. А днём позже мне приходит в голову ещё более блестящая идея: там в квартире есть две больших комнаты и одна совсем маленькая (около 8 м2) и почему бы мне временно не пожить в этой последней. Ведь всем понятно, что мне уже 24 года, образование я получил, и как любому нормальному молодому человеку, мне пора жениться и заводить собственную семью. Основываясь на этом сомнительном предположении, все согласны. Кто же мог тогда подумать, что я не совсем нормальный молодой человек и проживу с ними целых девять лет! Как говорится «нет ничего более постоянного, чем временное». Ну а тогда все были счастливы, буквально за несколько дней сделка официально оформляется и молодые готовятся к переезду, и я с ними. Вот так неожиданно все мы по-настоящему улучшили свои жилищные условия. А лучше всех я, поскольку даже в самых распрекрасных снах не мог тогда себе представить, что со мной, не имеющим «за душой не только рубля, но и копейки», такое может произойти.

Мой переезд в новый дом, помимо очевидной прелести самого этого факта, ознаменовался ещё очень важным событием для моей последующей жизни – у меня появился самый близкий друг - Лёва Шахмундес, который работает в теоретической группе нашего же отдела. Он на несколько лет старше меня, закончил МатМех Ленинградского университета и к тому же кандидат физмат наук. Он сыграл в моей жизни значительную роль, как очень положительную, так и очень отрицательную (конечно, не умышленно), на протяжении следующих 15 лет. Поэтому его присутствие в этой книги будет довольно частым в оставшейся части первой половины моей жизни, т. е. той, которая проходила в Советском Союзе и ещё несколько лет спустя. Нашему сближению, возможно, способствовал тот факт, что мы теперь жили совсем рядом - по одной лестнице, с той лишь разницей, что он на четвёртом этаже с женой и дочерью, а я - на первом без жены и дочери. Мало того, что у нас с Лёвой не было никаких секретов друг от друга, как это всегда происходит с близкими друзьями, так дополнительно в его лице я приобрёл ещё и безотказного научного консультанта в любое время дня и ночи, последнее благодаря близости нашего жилья.

Увлечение общественной работой

 

Теперь пора вернуться к моей работе в институте. «Положа руку на сердце», я не могу сказать, что был уж очень ценным приобретением для своей лаборатории и единственным (хотя вовсе неубедительным) оправданием этому могла быть пословица, по которой в то время жила почти вся страна: «они (имеется в виду государство) делают вид, что платят нам за наш труд, а мы делаем вид, что работаем». Тем не менее, через 1,5 года после начала моей работы в «Электроприборе», мне повысили зарплату с 90 рублей до целых 100 рублей в месяц! Однако в эти первые годы меня больше интересовала общественно полезная работа, очевидно, унаследованная от моих студенческих лет. Я почти сразу стал председателем альпинистской секции и в таком качестве начал с большим успехом «обогащаться» за счёт принадлежности нашей фирмы к ВПК. Поскольку фирма занималась конструированием опытных образцов систем навигации для ракет, запускаемых с подводных лодок, в ней было неограниченное по тем временам (по крайней мере, так мне казалось) количество титана, очень прочного и лёгкого материала. Но как раз из-за этих свойств он является очень дорогим стратегическим материалом для авиационной промышленности. В то же время все альпинисты-спортсмены отлично знали, что титан благодаря своей прочности, лёгкости (он в два раза легче стали) и, что очень важно для надёжности страховки в горах, вязкости, ещё более хорош для наших профессиональных потребностей – скальных и ледовых крючьев, лесенок и карабинов. Однако не всем альпинистам повезло работать на такой фирме. Естественно, я серьёзно занялся претворением в жизнь этой тематики, подключив для этого профсоюз, спорт клуб, и металлообрабатывающий цех. Начать, конечно, пришлось с генерального директора предприятия Грибова В. М., который, как оказалось, был вполне демократических правил. К нему, конечно, было совсем не просто попасть на приём, но тут всегда неоценимую помощь оказывала мне его пожилая очень интеллигентная секретарша. Почти всегда при моём появлении в приёмной она мне говорила:

- Посидите минут десять, как только такой-то начальник цеха выйдет от него, так я вас сразу и впущу.

Представьте себе, как я в первый раз оказался за двойной, обитой чёрной кожей, дверью и шагнул в громадный кабинет Грибова В. М., в котором стоял необозримых размеров стол для заседаний не менее, чем на 30 человек. Можете себе представить уровень этого человека, если в то время у него был ещё один выход в заднюю комнату отдыха, где были личный душ и туалет. Сегодня, конечно, этим никого не удивишь, особенно в частных компаниях, а тогда это много говорило об общественном статусе человека. Впоследствии мне пришлось приходить к нему со многими другими просьбами, но первый раз оставил во мне неизгладимое впечатление.

Итак, я появляюсь перед ним и подаю ему две бумаги – одну с просьбой к отделу снабжения отпустить ни много, ни мало, а 100 килограммов (напоминаю, это стратегический и очень дорогой металл, который вообще нигде не продаётся) титановых листов разной толщины (ведь мы используем крючья разных размеров, в зависимости от величины и направления скальных трещин), другую – обращение к начальнику металлообрабатывающего цеха с просьбой помочь в производстве скальных крючьев в количестве 200 штук в номенклатуре согласно прилагаемому перечню и чертежей. Обе бумаги подписаны мной, как председателем альпинистской секции, заверены в спорт клубе и профсоюзе, и теперь нуждаются в резолюции директора. Грибов, естественно, требует от меня объяснений - что всё это значит? Пришлось мне объяснить, что крючья в горах используются для страховки и что до сих пор мы использовали стальные, но они тяжёлые, а нам на восхождения нужно их очень много и, чтобы облегчить тяжёлую участь наших несчастных альпинистов, нам непременно они нужны из титана. Пока он раздумывал над тем, что я ему поведал, я решил, что надо добавить козырей и сказал:

- Вы ведь не хотите, чтобы следующим летом кто-то из наших альпинистов, институтских или заводских, сорвался и погиб по причине вырванного при срыве железного крюка? Разве жизнь наших сотрудников не стоит какого-то там паршивого титана?

После моей тирады Грибов решил не брать на себя потенциальный грех и наложил положительную резолюцию на обе бумаги. Я, конечно, совершенно не заморачивался, кто и как будет за всё это платить: прожив, к тому времени в Советском Союзе 24 года, я хорошо усвоил ещё из школьных уроков, что все необозримые богатства страны принадлежат народу и вопрос состоит только в том, как получить свою причитающуюся долю. Думаю, что титан был оплачен профсоюзом, а может просто списали это количество на производственные отходы. Что же касается самого производства крючьев, то тут всё было просто: принёс я бумагу с резолюцией директора начальнику цеха и в дополнение указал на человека в его цеху, который добровольно согласен сделать нам крючья в свободное от основной работы время и ему для этого нужно только разрешение начальника. А дальше было ещё проще. У меня был друг, мой ровесник и альпинист, он же врач и к. м. н. Вадим Гриф, которому, в свою очередь, чуть ниже будет посвящена целая глава в связи с его трагической гибелью через шесть лет. А в то время мы с Вадиком организовали настоящий бартер: поскольку он был научным сотрудником в одном из медицинских научно-исследовательских центров, он имел практически неограниченный доступ к чистому медицинскому спирту, а я, в свою очередь, неожиданно получил почти такой же неограниченный доступ к производству крючьев. Здесь я обязан объяснить для молодого читателя, что в то время медицинский спирт был совсем нешуточной валютой – на него очень многое можно было обменять или купить (конечно, не в магазине). Думаю, что даже и молодой читатель знает, что СССР был самой пьющей страной на планете и пили там не только водку, но и всякую спиртосодержащую химию от недостатка средств, а чистый медицинский спирт и вовсе считался водочным деликатесом. Его не только разводили с водой и в таком виде употребляли, но гурманы также делали из него очень даже вкусные ягодные и прочие настойки.

Дальше техника сделки была очень простой: получая от Вадика спирт, я передавал его тому человеку, который «добровольно» взялся помогать альпинистам в деле производства крючьев и который теперь, уже имея на то официальное разрешение своего начальника, всю работу по производству крючьев производил, конечно, в своё рабочее время. Таким образом, за несколько месяцев было произведено около 200 скальных крючьев из титана, которые я по-братски распределил на три части: одна досталась Вадику, вторая мне, а третью я решил, что будет правильно, отдать единственному в то время очень сильному скалолазу, альпинисту и просто хорошему человеку в нашей секции Адику Грачёву. Я посчитал, что при таком раскладе никто и никогда не сможет обвинить меня в том, что я использовал своё служебное положение для личной выгоды. Я решил, что можно не делиться с другими членами секции, поскольку в то время других серьёзных спортсменов в ней не было.

Теперь, став председателем альп секции, я регулярно два раза в год (на майские и ноябрьские праздники) приносил составленные мною же списки на освобождение от работы с сохранением содержания всех желающих альпинистов для поездки на скалы и участия в скалолазных соревнованиях. При этом профком ещё оплачивал всем нам продукты из расчёта 2 рубля 60 копеек в день на человека, как нормальным командированным, и мы отоваривались на всю сумму в институтской столовой. Кстати, для общего питания большого коллектива это была довольно большая сумма, и чтобы выбрать её полностью, приходилось отбирать в столовой самые дорогие продукты, типа копчёной колбасы и прочих деликатесов. Как видите, мы на скалах не только хорошо лазили, но и хорошо питались. Сам я вместо «Электроприбора» на скалы ездил со своим ЛИТМО, в котором после окончания ещё много лет состоял (умышленно не употребляю слово работал, потому что не получал за это зарплату) тренером и там же с ними я и сам тренировался. Тем не менее, свою продуктовую долю из «Электроприбора» я всё-таки забирал и передавал её в ЛИТМО. Написал я этот абзац и тут же подумал: какая же эта хорошая была страна Советский Союз – мы ездили за своими удовольствиями, а нам эти удовольствия оплачивали со всех сторон. Как жаль, что его больше нет! Добавлю к этому, что перед каждым летним сезоном я приносил Грибову ещё и список альпинистов, которым было необходимо предоставить заслуженный отпуск непременно в летний период. Он, конечно, его подписывал без разговоров, а с его подписью вертикаль власти всегда работала без сбоев. Оглядываясь назад, вертикаль «Электроприборовской» власти мне очень сильно напоминает власть Путина в сегодняшней России – главное — это иметь доступ к «телу».

Первый подъёмник в Кавголово – мой и «Электроприборовский»

 

Теперь перейдём к моему главному детищу в «Электроприборе» на почве спорта.

В «Электроприборе» была довольно большая слаломная секция, членами которой состояли в основном молодые инженеры, но был там также один человек более среднего возраста - начальник лаборатории по имени Александр Иванович Иванов. Я упоминаю здесь его имя потому, что у него были большие связи в институте и на заводе, т. к. начальником лаборатории он стал уже после работы секретарём парткома всего предприятия в течение нескольких предшествующих лет. А в том проекте, о котором я намереваюсь рассказать, связи имели очень важное значение, впрочем, они везде и всегда имеют значение.

В отличие от альпинизма, слаломистом в то время я был, можно сказать, начинающим, не подающим никаких серьёзных надежд, а вот энергии, похоже, во мне было в избытке. Когда я пришёл первый раз на собрание секции, то в качестве новичка задал всем присутствующим дурацкий вопрос:

- А почему бы нам не построить в Кавголово (это лыжная Мекка под Ленинградом) подъёмник для нашей секции?

Все присутствующие одарили меня взглядом, которого дурак и заслуживает. Я попросил объяснений. Мне тут же ответили риторическим вопросом:

- Ты думаешь ты первый выступаешь с этим предложением?

Затем пояснили мне, что мысли об этом приходят каждый год, но от мыслей до дела дистанция огромного размера. На что я нагло ответил:

- Ну хорошо, давайте попробуем ещё раз.

На мой ответ возражений не последовало, но в их взглядах я увидел ничем неприкрытую насмешку надо мной. Такое отношение меня ещё больше раззадорило. На этом мы и разошлись. Собрание происходило летом, когда до следующего лыжного сезона оставалось месяцев пять и я решил, что этого времени должно хватить, чтобы в следующем сезоне все члены секции больше не ползали по горе вверх, а пользовались для этой цели подъёмником. Следует заметить, что до этого в Кавголово не было ни одного подъёмника, хотя разговоров об этом было много.

Вообще-то, для непосвящённого человека может показаться, что проект этот не такой уж сложный и большой. Для подобного читателя приведу перечень малых проектов, из которых состоял большой:

1) Основная работа:

- Сконструировать сам подъёмник

- Отлить в литейном цехе главный шкив диаметром 60 см и шириной 10 см и вспомогательный меньшего размера

- Достать двигатель с нужными характеристиками чтобы он был способен тянуть одновременно 5–6 слаломистов

- Достать металлический трос диаметром 8 мм и длиной не менее 300 м

- Сконструировать 3 промежуточных и две крайних опоры для троса

- Достать 3 бетонных столба самой большой высоты, на которых можно подвесить уличные фонари самой большой мощности для освещения склона в ночное время

- Сконструировать и сделать железную будку размером 3х3х3 м3 с входной дверью, закрывающейся на навесной замок, где подъёмник должен находиться и сохраняться, как в зимний, так и в летний период

- Сконструировать и произвести достаточное количество зацепов, которыми слаломисты будут зацепляться за трос

2) Вспомогательная работа:

- Купить у Кавголовской местной администрации кусок земли, которая должна состоять из склона для самого катания и немного в стороне от неё место для подъёмника

- Получить разрешение у той же администрации на вырубку деревьев и кустарника шириной четыре метра вдоль всего склона

- Обеспечить установку нескольких электрических столбов до ближайшей линии электропередачи

- Обратиться в Ленэнерго за подключением к электрической сети и обеспечить гарантии уплаты используемой электроэнергии

- Физически вырубить деревья и кустарник под подъёмник, а также очистить от кустарника весь склон, где мы собираемся кататься

- Доставить уже готовый подъёмник, металлическую будку, опоры подъёмника и уличные фонари освещения от нашего завода к месту установки в Кавголово

- Установить и зацементировать опоры подъёмника и уличных фонарей освещения

- Наконец, произвести окончательную установку, сборку всех частей и регулировку подъёмника

Естественно, что самой главной частью проекта было сконструировать сам подъёмник и запустить его в производство. Было ясно, что другие части проекта нет смысла начинать, пока люди не поверят в его осуществимость, а это может произойти только, когда можно будет предъявить хотя бы готовые чертежи самого подъёмника. Поскольку моя идея вызвала у слаломной публики вполне объяснимый скептицизм, я понял, что для того, чтобы привлечь на свою сторону реальных помощников, я должен им продемонстрировать какие-то реальные подвижки в проекте.

Начал я с того же, с чего начинал производство титановых крючьев. Написал кучу бумаг от имени директора Грибова, адресованных начальникам всех отделов и цехов завода, от которых теперь зависит судьба моего проекта, как-то: конструкторского бюро (КБ), отдела снабжения, отдела закупок, литейного цеха и т. д. С этими бумагами уже привычным маршрутом я направился в директорскую приёмную. В отличие от титановых крючьев, мне показалось, что в этот раз моя новая инициатива понравилась Грибову значительно больше: во-первых, этот проект не требовал очень дорогого стратегического титана, во-вторых, он даже не скрывал от меня своей заинтересованности в том, чтобы наше предприятие стало первым в Ленинграде, которое имеет собственный лыжный подъёмник в Кавголово. Короче, ему эта идея понравилась, и я без проблем и дальнейших объяснений получил его резолюцию на все мои бумаги.

Тут я предвижу многочисленные вопросы от молодых читателей, особенно никогда не живших в Советском Союзе:

- А к какой собственно работе меня готовили почти шесть лет в ЛИТМО и разве не на математическое моделирование систем управления динамических объектов был я принят на работу в «Электроприбор»?

Вопрос этот очень справедливый и ответить на него нелегко, а молодым понять его будет и того труднее.

С одной стороны, действительно моя основная работа меня как-то совсем не увлекла. Я как-то не чувствовал, что моя работа действительно кому-то нужна и является частью какого-то большого и интересного проекта. Отчасти это было следствием большой секретности всех тогдашних проектов, а другой причиной (скорее главной) было то, что я был слишком маленьким «винтиком» в громадной «машине» производства, чтобы меня посвящали в суть проекта, из чего я мог бы понять роль и место моей работы во всём проекте. А мне всегда и непременно нужно было видеть результат моего труда. Конечно, я выполнял свою главную работу, но, скажу прямо, по тому минимуму, который был необходим, но не более.

С другой стороны, общественная работа в СССР всегда была в большом почёте и считалось вполне нормальным делать её во время рабочего дня. Она поддерживалась всеми общественными организациями, которые присутствовали на всех предприятиях – парткомом, профкомом, комитетом комсомола и пр. И чтобы окончательно убедить молодого читателя в том, что это было в порядке вещей, скажу, что известно много примеров, когда женщины даже и с дипломом инженера сидя на рабочем месте целыми днями занимались вязанием шерстяных носков. Стоит ли теперь удивляться, что никто не противодействовал моей активной общественной работе, благодаря которой я отсутствовал на рабочем месте иногда часами. Но, мягко говоря, и не очень этому радовались. Ещё имел значение тот факт, что, как я упоминал выше, моей начальницей была Нэдда Харикова, молодая женщина, всего на пару лет старше меня, и была она «безотказной рабочей лошадкой», которая предпочитала делать половину работы за своих подчинённых, которых у неё было пять, вместо того чтобы заставлять или уговаривать их работать.

Итак, теперь мне предстояло быть главным инженером мною же придуманного проекта. Прежде всего я появился в конструкторском бюро, где работал ведущим инженером один из наших слаломистов. Естественно, с ним была договорённость заранее, что он возглавит конструкторскую часть проекта и теперь, когда я принёс ему бумагу для его начальника с резолюцией директора, вопрос, можно сказать, был решён. Он сам принёс эту бумагу своему начальнику и с этого момента он имел возможность не только сам работать над проектом, но также привлекать и своих подчинённых. Теперь у всех конструкторов, которые были вовлечены в наш проект, он стал приоритетным, естественно неофициально, зато реально – все хорошо понимали, в каком полезном деле они принимают участие. Таким образом, работая стахановским методом (Стаханов – это шахтёр, который в 1935 году в СССР якобы один за свою рабочую смену выполнил норму четырнадцати человек), самая главная, конструкторская часть, была завершена ровно за один месяц – мне показали ни много, ни мало, а сорок листов формата «А1» с готовыми чертежами. Теперь мне было что предъявить всем членам слаломной секции и, конечно, это поменяло отношение к моей затее ровно на 1800. Теперь все без исключения поверили в то, что не только сама затея реальна, но думаю, что с этого момента уже почти никто не сомневался, что она будет завершена к ближайшему зимнему сезону.

Дальнейшая работа была лишь делом простой техники – распределить куски и кусочки остальной части проекта между членами слаломной секции согласно их профессиям. Таких членов вначале было человек пятнадцать, но по мере того, как слух о нашем первоначальном успехе распространился по предприятию, энтузиастов становилось всё больше. Кроме того, теперь слаломисты-энтузиасты стали приводить своих друзей, которые не работали в «Электроприборе». Кто же откажется в зимний сезон от катания на лыжах с подъёмником? Конечно, такие люди могли работать только в Кавголово, но и там тяжёлой физической работы было предостаточно. Теперь всем членам секции было вменено в обязанность работать в выходные, занимаясь физическим трудом в Кавголово. И никто не пытался прогуливать. Только я был освобождён от этой трудовой повинности, поскольку мои обязанности я совершал как раз в рабочее время на заводе.

Теперь, когда всё закрутилось, я занимался координацией всех частей проекта. Ведь я же был его неофициальным главным инженером и, очевидно, что за всё отвечал я и, в первую очередь, за проблемы, которые могут возникнуть как по-моему, так и по чьему-то другому недосмотру. Вот тогда я впервые почувствовал, что такое ответственность за дело, результаты которого ждут и на которые надеется большое количество людей. А по ночам я никак не мог заснуть, прокручивая в голове разные ситуации и возможные мои упущения или нестыковки разных частей проекта. Мне казалось, что я всё предусмотрел, но нельзя забывать, что весь проект с самого начала делался, что называется, «на коленке». Один такой случай мне хорошо запомнился. Я внезапно проснулся посреди ночи от страшной мысли во сне: мы решили делать железную будку размером 3х3х3 м3. А как мы доставим её в Кавголово? Есть ли такой грузовик у «Электроприбора», в котором он может поместиться? Что он не поместится в обычный грузовик это мне было ясно и раньше. Мне следовало выяснить этот вопрос до начала проектирования и если нет такого грузовика, то надо срочно переделывать будку, а она уже в производстве! И что подумают обо мне товарищи, когда узнают о такой оплошности? Остаток ночи я уже не спал, а утром вскочил и помчался в институт на час раньше обычного, чтобы узнать, есть ли в гараже нашего завода нужный мне грузовик? К моему счастью, в гараже оказался один КРАЗ – это самый большой из всех тогдашних советских грузовиков. Я немедленно измерил ширину его кузова и, о счастье, он оказался 3 м и 5 см! И таким образом я был спасён!

Через три месяца всё было готово, как в Кавголово, так и в «Электроприборе». Грузчики погрузили будку в кузов КРАЗа (она едва влезла), в будку забросали все детали подъёмника и в сопровождении другого грузовика - подъёмного крана - мы отправились в Кавголово. Поскольку я наблюдал за погрузкой – как бы чего не случилось – а затем поехал сопровождать своё детище на место его постоянной дислокации, то сумел сделать доброе дело для своего самого «любимого» брата. Он в это время учился уже на 4-м курсе и не раз намекал мне, что он был бы не против, если бы я обеспечил его настоящим ватманом – это толстая чертёжная бумага, которая вообще не продавалась в магазинах и была привилегией только серьёзных конструкторских бюро. Такая бумага экономит много времени как раз потому, что она слоёная и в случае ошибок её верхний слой легко срезается с помощью лезвия от безопасной бритвы. Напомню, что в то время все чертежи выполнялись сначала карандашом, а затем обводились тушью. Естественно, что просто так вынести что-либо из очень секретного «Электроприбора», тем более габаритный рулон чертёжной бумаги, не представлялось возможным. А тут я сопровождаю целую будку размером 3х3х3 м3 и туда можно подложить хоть целого слона! Короче, зашёл я в КБ к своему приятелю, который «служил» у меня главным конструктором и попросил у него десятка два листов ватмана. Он, конечно, мне не отказал (помните заповедь страны советов: всё добро принадлежит народу и только надо найти способ забрать свою долю), я забросил его в будку и, таким образом, 20 листов ватмана выехали за ворота фирмы, а на следующий день оказались в руках счастливого Аркадия. С уверенностью могу сказать, что кроме него ни один студент ЛИТМО, как, впрочем, и любого другого университета, такого сокровища не имел.

Вот так завершился мой самый успешный и значительный проект за всю мою трудовую деятельность в СССР. Это, конечно, моя личная оценка. Кто-то может со мной не согласиться.

Первый спортивный сбор в а/л «Безенги», июль 1964 года

 

Лагерь «Безенги» в то время был и остаётся по сей день самым спортивным лагерем среди всех альп лагерей СССР. Эту репутацию он заслужил благодаря следующим его характеристикам: во-первых, он расположен в Центральном Кавказе, где находятся шесть из восьми кавказских пяти тысячников (вершины выше 5,000 м), которые и образуют знаменитую Безенгийскую стену, которая, в свою очередь, является естественной границей между Россией и Грузией; во-вторых, он считается районом с наиболее суровыми погодными условиями; и, наконец, в-третьих, как следствие этих двух характеристик, в то время туда принимали спортсменов не ниже 2-го разряда, т. е. уже вполне зрелых альпинистов. Излишне говорить, что это был единственный лагерь, в котором все смены были продолжительностью 30 дней и все путёвки в него для нас были бесплатными. Кстати сказать, туда не ходили грузовики ввиду отсутствия дороги и участникам приходилось последние 20 км до лагеря добираться пешком с полными рюкзаками. Последний факт определённо добавлял экзотики этому лагерю.

Теперь должно быть понятно, какой был конкурс на зачисление в такой сбор, если число его участников было ограничено всего тридцатью пятью, включая команду из десяти мастеров спорта, заявленную на участие в чемпионате СССР в классе технических восхождений. Конечно, уже за полгода до выезда начинались изнурительные тренировки, которые проводились два раза в неделю серьёзными мастерами, такими, как м.с., д.ф.-м.н. Алик Рыскин и известный изобретатель спасательного снаряжения м.с. Б. Л. Кашевник. Также обязательно было участие во всех соревнованиях ДСО «Труд» – лыжный 10 км кросс и слалом зимой в Кавголово, а в мае скалолазание на озере Ястребиное. Совершенно очевидно, что необходимо было показать хорошее зачётное время во всех трёх дисциплинах. На этот раз я почти не сомневался, что пройду все барьеры и попаду на сбор. Отчасти, такая уверенность была от того, что Васи Савина среди тренеров сбора не было, а отчасти от того, что уверенность в себе уже появилась в моём характере. Вот что уже сделал со мной альпинизм!

Итак, я впервые в а/л «Безенги», в котором впоследствии буду бывать ещё много раз, в том числе в качестве тренера спустя 43 года (!) после этого. Начальником сбора был Дмитрий Евгеньевич Хейсин, человек незаурядный во всех отношениях, и я благодарен судьбе, которая свела меня с ним на многие годы вперёд. Я говорю это даже несмотря на то, что я лично в компании ещё семи человек пострадал от его несправедливого решения на таком же сборе следующего года. Но об этом я расскажу позже. А сейчас я хочу привести здесь отрывок из статьи моего многолетнего друга Игоря Виноградского под названием «Счастливчик Митя Хейсин (1932–1990)», потому что знаю, что лучше Игоря, профессионального писателя, я всё равно сделать это не смогу:

«Все, кто в своё время знал Митю Хейсина, а в ленинградском альпинизме второй половины ушедшего от нас XX века его знали очень многие, и сегодня вспоминают его с огромной теплотой и, характеризуя, говорят исключительно в превосходных степенях, для чего, видит Бог, есть или были, все основания. Мастер спорта по альпинизму, чемпион многочисленных первенств разных лет, старший инструктор альпинизма, профессор, доктор технических наук, горнолыжник, человек недюжинного ума и немереного обаяния Дмитрий Евгеньевич Хейсин был, конечно, личностью незаурядной. Может быть даже по-своему выдающейся. Чего ему часто и не прощали. Но он на это не обращал никакого внимания. Со школьных времён Митя был лидером. Прекрасно учился, от Бога и от папы-профессора голова ему досталась замечательная. Много читал, занимался спортом, в частности гимнастикой, был независим и смел... И всю жизнь притягивал, к себе людей самых разных, казалось без всяких со своей стороны усилий становясь лидером, руководителем, предводителем или атаманом... Как и у многих из нас, детей периода отсутствия телевидения, альпинизм у Мити начался с прочтения книги Бонатти о восхождении на Пти-Дрю. Это само по себе показательно и говорит о внутренней психологической установке типа: любить так королеву, украсть так миллион!  Итальянец влез на отвесную полуторакилометровую стену, а мы что, хуже? Надо попробовать! И Митя поехал в альплагерь «Алибек». Дорога к Пти-Дрю началась с вершины Софруджу 1б к/тр. и перевалов Алибекский и 73-х. Ну а потом вслед за Домбаем были Баксан, Цей, Безенги, траверс Ушбы, Шхара по Шмадереру, пик Щуровского, Бжедух, Вольная Испания. Потом пошёл Восток – несколько Аламединских сборов, Юго-западный Памир, экспедиция на Хан-Тенгри и многое, многое другое...

В альпинистской карьере мастера спорта Хейсина был двухлетний перерыв, когда, занимаясь докторской диссертацией специалист по проблемам прочности корабля Д. Е. Хейсин использовал тёплые летние месяцы на то, чтобы сходить на ледоколе к Северному полюсу и пройтись по Северному Морскому пути. Диссертация получилась и сердце снова позвало в горы».

Полностью с этой статьёй можно ознакомиться здесь:

http://www.alpklubspb.ru/ass/a143.htm

Забегая вперёд, скажу, что судьба сведёт меня с Митей ещё не раз – в следующем году, а также в 1969 и 1970 гг., где он каждый раз будет показывать себя настоящим лидером, в каких бы трудных условиях мы ни оказались. Но об этом читайте в соответствующих главах. А здесь мне хочется высказать и своё мнение о таких людях, как Митя, уж больно они не ординарные и очень часто уходят из жизни много раньше нас, простых людей. Мне даже кажется, что это закономерно - такие люди живут необычайно ярко, их свет падает на и отражается в окружающих их людей. Как правило, они «сгорают» раньше нас (Митя прожил всего 58 лет), потому что слишком ярко живут и ярко светят, а энергия свечения не бесконечна. Многие из нас, возможно, хотели бы иметь подобные таланты, даже зная, что жизнь от этого будет короче. Однако нет у нас таких талантов, что поделаешь – всё от бога. А мы всё равно будем завидовать этим людям. Да и стоит ли сожалеть об их короткой жизни? Они за свой короткий срок на земле проживают, как минимум, несколько жизней рядового обывателя, который даже за длинную свою жизнь вряд ли увидел и прочувствовал одну десятую того, что имели Митя и ему подобные.

Теперь вернёмся на сбор в а/л «Безенги». Я успел сходить на три восхождения (тренировочное на пик Панорамный по 2Б, руководителем на пик 4500 по 3Б и участником на Уллу-Ауз по 4А), после чего на сборе произошло ЧП: одна из наших групп, состоящая из шести человек, из которых два были моими сокурсниками ещё по ЛИТМО (всё тот же Боря Бененсон и Юра Луковатый) попали в погодную ловушку при восхождении на один из пяти тысячников района, вершину Джанги-Тау Восточная по 4Б. Маршрут этот обычно проходится с двумя, максимум тремя ночёвками. Утром после второй ночёвки на высоте 4,500 метров они вышли на маршрут, но уже через три часа были вынуждены остановиться на гребне и вновь поставить палатку из-за мощного снегопада на высоте ~4,900 метров. Для цели нашего рассказа важно, что в качестве растяжек для палатки они использовали ледорубы. Весь этот третий день группа провела в высотной палатке, вмещающей шестерых человек, не вылезая даже для исполнения естественных человеческих потребностей, для которых была использована консервная банка, – настолько сильные были ветер и снегопад. Еды у них почти не было, зато бензин для примуса и чай были в избытке.

Чтобы дальнейшее было понятно для непосвящённых, здесь следует объяснить кое-что из специфики альпинизма. В то время в качестве обуви для восхождений мы использовали так называемые трикони, т. е. отриконенные ботинки, верхняя часть которых делалась из юфти (очень напоминает кирзу, из которой делали сапоги для солдат Советской Армии), а подошва снаружи по ранту и в середине была оббита стальными оковками (триконями), которые позволяли осуществлять хорошее сцепление со всеми видами горной поверхности (тропа, осыпь, скалы и снег), кроме льда, для которого нужны были кошки. Помимо этих стальных оковок на ботинках, на таких маршрутах группа всегда имеет много другого железного снаряжения: 15–20 скальных и ледовых крючьев, два молотка, кошки и ледоруб на каждого. Во время большого снегопада в горах очень часто можно слышать, как воздух вокруг тебя гудит и иногда можно даже видеть светящуюся голубую дугу, идущую от клювика к лопаточке ледоруба, который ты держишь в руке. Это особенно хорошо заметно, когда снегопад состоит из снежной сухой крупы. Это есть следствие наэлектризованности воздуха, от чего сильно начинает болеть голова. Любой опытный альпинист знает, что в грозу всё железо следует привязать к верёвке и сбросить вниз как можно дальше от палатки, поскольку общеизвестно, что металл притягивает к себе молнию. Однако не все и не всегда следуют этому правилу. Причины этому банальны - лень и русский «авось». И даже когда альпинисты этому правилу всё-таки следовали, то оно не касалось ботинок - их всегда очень жалко выбрасывать наружу по двум причинам: во-первых, снег может легко попасть внутрь и, во-вторых, верхняя часть ботинок промёрзнет настолько, что одеть их на ноги будет весьма проблематично. Кроме того, психологически очень страшно выбрасывать ботинки далеко от себя - не дай бог улетят – тогда даже одного шага от палатки сделать будет невозможно.

А теперь вернёмся к нашей шестёрке, которая и не подумала расставаться с железом, находящимся у них в палатке. Далее я повествую со слов самого участника этих событий - Боба Бененсона. Итак, в условиях наэлектризованного воздуха и снежных заносов эта шестёрка провела весь день и следующую за ним ночь в палатке. А часов в шесть утра, когда кто-то уже проснулся, а кто-то ещё спал, ударила молния, от которой досталось всем. Боб говорит, что был «в отключке» минут 20, а когда «пришёл в себя», то выяснилось, что все, кроме единственной в группе женщины Светы Новиковой, теряли сознание, но разной продолжительности. Все без исключения получили ожоги разной степени тяжести и в разных местах тела. А вот что предстало перед его взором, как только он очнулся: все живые по очереди делали искусственное дыхание «рот в рот» Валере Рябинину, который какое-то время уже не дышал. Наконец, руководитель группы Валера Слёзин, врач по профессии, сделал ему укол адреналина в сердце, после чего у него появился пульс всего на несколько секунд, но это не помогло, поскольку мозг уже не работал. По определению врача он был убит мгновенно. При разборе этого несчастного случая выяснилось, что Валера во время сна касался головой головки ледоруба, который был воткнут снаружи палатки в качестве растяжки. В добавок к этому, у него под головой лежали отриконенные ботинки в качестве подушки. Поэтому удар молнии пришёлся ему прямо в мозг. Сам Боб получил обугленный шрам длиной 12 см в левом боку и ещё несколько на правом локте. В общем, молния эта никого не оставила «без внимания». Кстати, у руководителя во рту были металлические зубы, вот он и получил по зубам.

Группе ещё сильно повезло и даже дважды:

1) Совершенно случайно рядом с ними стояла палатка москвичей, тоже пережидавших эту непогоду. Москвичам повезло больше: у них только трое обожжённых, а трое других, которые в момент «атаки» сидели на поролоновом матрасе, остались невредимы.

2) Удар молнии пришёлся в утреннее время, когда впереди был целый светлый день для спасательных работ; случись это вечером или ночью – результат мог быть куда более печальным.

 

А так, связка непострадавших москвичей была немедленно послана вниз за спасательным отрядом. И повезло ещё раз, потому что им не пришлось бежать до лагеря, до которого было ходу часов 6–7. Вместо этого они на спуске встретили группу спасателей, которая состояла из одних мастеров и направлялась к другой группе на совсем другом маршруте и, от которой не было известий, но были лишь предположения, что у них свои проблемы, связанные всё с той же непогодой. Вот эти-то спасатели изменили свой первоначальный план и довольно быстро добежали до наших пострадавших и спустили их по верёвочным перилам в лагерь в тот же день. А на следующий день все участники нашего сбора, кто в это время находился в лагере, в том числе и автор этих строк, были посланы наверх, к месту происшествия, где оставалось тело Рябинина, т. е. мы представляли собой уже транспортировочный отряд.

Для меня это были первые, но далеко не последние спасательные или транспортировочные работы в горах. Должен вам сказать, что транспортировка трупа в акье (это такая алюминиевая люлька, состоящая из двух скреплённых половинок, предназначенная для транспортировки либо пострадавшего, либо трупа) с помощью шести носильщиков – это почти адова работа, много тяжелее, чем лазить по стене даже и с большим рюкзаком за спиной. Мне, например, врезался в память один безобразный факт, имевший место со мной во время многочасовой работы, когда мы тащили тело Рябинина по Безенгийскому леднику: уже выбившись из сил и потому делая свою работу довольно неаккуратно (ведь труп тащим, а не живого человека!), я увидел, как стопа Валеры, которая выступала из акьи, сильно ударившись о ледовый выступ, развернулась на 90o (наверняка сломалась). Я никак на это не отреагировал, как будто ничего и не произошло. А ведь я лично был с ним хорошо знаком. Я это к тому, что адская усталость вытесняет другие человеческие чувства и даже меняет человеческую мораль. В последние 20 лет альпинистский мир широко обсуждает эту тему, применительно к маршрутам выше 8,000 метров над уровнем моря. Явное большинство склоняется к мысли, что на таких высотах действие человеческой морали прекращается по причине нечеловеческой усталости.

Итак, отдохнув одну ночь в лагере, наутро начали строить планы дальнейших восхождений – всем нам нужен 1-й разряд и как можно скорее. Прошли слухи, что начальник учебной части лагеря, всеми уважаемый Виктор Васильевич Жирнов, сам тоже ленинградец, предложил начальнику нашего сбора собрать группу посильнее и сходить на ту же вершину Джанги-Тау Восточная по тому же маршруту 4Б, чтобы снять с неё плохую карму, оставленную участниками нашего сбора. Вскоре старший тренер сбора, д.т.н., м.с. Артём Георгиевич Варжапетян озвучивает три фамилии участников, которые назавтра идут с ним на этот маршрут. Каково же было моё удивление, когда среди этих трёх я услышал свою фамилию. Не скрою, я был этим сильно польщён. Но ещё больше я был польщён, когда уже на горе Артём взял меня к себе в связку. Вот тогда я всерьёз понял, что наступил момент, когда мои многолетние усилия и работа над собой уже приносят свои плоды. Само восхождение мне мало чем запомнилось и это понятно: хорошо запоминаются те восхождения, где происходят неприятные события. В нашем же случае всё было настолько гладко и беспроблемно, что нечего было запоминать. Помню только, что по возвращении в лагерь встретивший нас Виктор Васильевич произнёс:

- Вы молодцы, никто до вас так быстро – за 44 часа из лагеря в лагерь – этот маршрут не проходил. Вы действительно сняли с маршрута плохую карму, за что вам большое спасибо.

Что же касается меня, то я получил даже больше от этого восхождения, чем два других участника, т. к. прошёл его в связке с большим мастером и многому тогда научился. Кроме того, за всё восхождение я не получил от Артёма ни одного замечания, касаемо моей работы с верёвкой. Дело в том, что при одновременном хождении в связке, вся работа с верёвкой приходится на второго в двойке, т. е. на меня, а это не такая простая работа, как может показаться. Нужно и самому идти и одновременно следить за верёвкой, которая идёт к ведущему, да так, чтобы не мешать ему двигаться с той скоростью, с которой он предпочитает и в то же время обеспечивать ему надёжную страховку.

Служба в «Электроприборе» продолжается, 1965–1966

 

После того, как мы успешно завершили ввод в эксплуатацию слаломного подъёмника зимой 1964 года, я почувствовал некую опустошённость, как бы «ребёнок вырос, ушёл из семьи и более не нуждается в моей опеке». Мне срочно нужна была замена этому «ребёнку».

В то время в «Электроприборе» работало 1,200 молодых специалистов (инженеров до 35 лет) и для помощи в их профессиональном росте на предприятии существовал Совет Молодых Специалистов (СМС). Главной частью его деятельности была организация ежегодной Конференции Молодых Специалистов, на которой с докладами выступали не только сотрудники нашего «Электроприбора», но также и молодые специалисты из смежных (и в какой-то мере конкурирующих) НИИ Москвы, Ленинграда и ряда других городов. Я, хотя и «валял дурака» на своей основной работе, но иногда всё-таки делал что-то полезное. Так, ещё в апреле 1963 года я выступил с докладом на такой конференции, в котором изложил результаты своей дипломной работы. Мой доклад под названием «Модернизация блока воспроизведения нелинейных зависимостей ФЭ-7 электромоделирующей станции «Электрон»» был даже опубликован в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», Серия ХII, Выпуск 14, 1964. Это и стало моей первой публикацией в СССР. А чтобы подчеркнуть, что это был не самый последний журнал в смысле технического уровня, скажу, что в том же выпуске были опубликованы две статьи моего нового друга Лёвы Шахмундеса, которого я считал и до сих пор считаю настоящим учёным с университетским математическим образованием, в отличие от себя самого. Буквально через год Лёва по результатам этих работ станет к. ф-м. н. (PhD в американском варианте).

С тех пор беседы с Лёвой о производственных технических проблемах стали чуть ли не ежедневными. Этому, безусловно, способствовал тот факт, что мы жили с ним в одном доме. Со временем Лёва убедил меня обратить внимание на вопросы автоматизации программирования для Аналоговых Вычислительных Машин (АВМ), на которых я работал уже пару лет. Под прямым влиянием Лёвы я всерьёз увлёкся этими вопросами. Поскольку эта область программирования находилась в СССР в самом зачаточном состоянии, то очень скоро я пришёл к выводу, что надо изучать иностранную литературу, относящуюся к этим вопросам. С этого момента мои вечера по будним дням стали делиться пополам – два дня тренировки в ЛИТМО, два-три дня в Публичной библиотеке или в БАНе (Библиотека Академии Наук) у стрелки Васильевского острова.

А пока что я, как то незаметно, стал членом упомянутого Совета (СМС) и увлёкся подготовкой её очередной конференции, да так, что, когда через полгода председатель СМС Лёня Бодаревский решил поступать в нашу «Электроприборовскую» аспирантуру, то он рекомендовал на своё место меня. Я не стал отказываться, мне это даже чуток польстило. Итак, я стал председателем СМС. Это дополнительно к моему председательству в альпинистской секции. Но тут выяснился один нюанс: оказывается, что председатель СМС автоматически становится членом Комитета Комсомола (КК) всего предприятия. Вы, конечно, догадываетесь, какое у меня было в то время отношение к комсомолу – как к параллельному миру, который следует избегать. Я решил, что буду заниматься своим делом, а КК пусть занимается своим, но без меня. И надо сказать, что мы, КК и я, первые полгода вполне успешно сосуществовали в параллельных мирах, т. е. меня действительно никто не беспокоил. Больше того, я совершенно нагло научился этим фактом пользоваться.

В то время на нашем режимном (секретном) предприятии был очень строгий проходной режим в три потока – до 8:00 проходят рабочие и сотрудники завода, до 8:30 – служащие НИИ и до 9:00 проходит администрация и вспомогательные службы всего предприятия. Таким образом, мой проход ограничивается временем 8:30 утра. При опоздании хотя бы на одну минуту фамилия опоздавшего записывается и передаётся начальнику его отдела для наказания. Теперь вспомним, что по выходным дням я часто возвращался из загорода домой усталый и за полночь и потому совсем было немудрено проспать время подъёма в понедельник, что, в свою очередь, приводило к опозданию на работу. Теперь, когда я формально стал членом КК, при опоздании вместо того, чтобы идти в проходную предприятия и быть обязательно пойманным в этом «преступлении», я шёл в ближайшую парадную жилого дома напротив института, пережидал там 20–25 минут, а затем с толпой служащих администрации проходил на предприятие. Наличие толпы, а она собиралась только в последние 5–10 минут до конечного времени, было абсолютно необходимым условием, чтобы у охранника не было времени досконально изучить мой пропуск и понять, что я из предшествующего потока.

У читателя может возникнуть вопрос «а при чём тут КК и почему нельзя было таким же путём проходить на работу до того, как я стал членом КК»? Ответ на этот вопрос очень простой: как бы я объяснял своё появление на рабочем месте на 30 минут позже, чем все остальные? А вот теперь у меня всегда наготове был ответ: задержался в КК, куда забежал по общественным делам. И ни разу никому не пришло в голову проверить: а был ли вообще в это время открыт КК. Вот так ни разу за полгода, не появившись на заседаниях КК, я легко пользовался формальной к нему принадлежностью.

Но, как говорится, всему приходит конец. Так произошло и с моим отсутствием на всех заседаниях КК. По этому поводу я получил выговор от самого освобождённого (это означает, что ей платили зарплату только за то, что она секретарь КК и больше ни за что) секретаря КК с предупреждением, что, если я не появлюсь на очередном заседании, то меня освободят от должности председателя СМС. Поскольку я уже вжился в эту должность, развил бурную деятельность в подготовке ежегодной конференции и мне, конечно, не хотелось бросить этот процесс, не доведя его до логического конца, пришлось мне явиться на следующее заседание КК.

Как оказалось, оно было посвящено личному делу одного молодого инженера, который уже несколько лет проработал в одном из цехов завода, а теперь нашёл себе лучшее место в одном из отделов института, но начальник цеха его не отпускает, поскольку он является ценным работником. И вот этот начальник обратился в КК с тем, чтобы этого инженера «проработали» по комсомольской линии - не то устыдили, не то уговорили, не то заставили, остаться там, где он нужен начальнику. И действительно, члены КК добросовестно занимались этим в течение получаса. Я же пришёл на это заседание можно сказать «из-под палки» и собирался отбыть своё «наказание» ни во что не вмешиваясь, а когда надо будет проголосовать, подниму руку – жалко, что ли? Но, поняв, что «на кону» в известной степени судьба человека, который пострадает по двум причинам: во-первых, потому, что он хороший специалист и, очевидно, добросовестно исполняет свои служебные обязанности, а, во-вторых, потому что так удобнее его начальнику. Естественно, что я не смог удержаться и выступил со своими доводами, которые были прямо противоположны всем остальным:

- Из всей дискуссии я понял одно: начальник цеха не даёт своё согласие на перевод именно и только потому, что его сотрудник ценный работник. Вот если бы он был плохим работником, начальник отпустил бы его и даже с удовольствием. Это означает, что вот сейчас мы являемся свидетелями того, что человека наказывают за его хорошую работу. И если мы поддержим начальника цеха в его желании, мы тем самым подадим плохой пример всем нашим комсомольцам, т. е. нельзя работать хорошо, в этом случае у вас могут быть проблемы с переходом на лучшую работу.

Поскольку я выступал последним, никому больше выступать не пришлось, а резолюция была «заступиться за парня перед его начальником». Вторая польза от моего выступления была уже для меня лично – больше меня уже не звали на заседания КК и, очень может быть, были даже рады, что я там больше не появлялся.

А теперь вернёмся к моей деятельности на должности председателя СМС. Я на самом деле развил бурную деятельность и нам удалось провести самую большую к тому времени 8-ю по номеру конференцию МС – было самое большое количество докладов и самое большое количество участников. Уже после конференции многие из этих докладов были опубликованы в журнале «Вопросы Радиоэлектроники». Мы даже сделали и раздали всем участникам конференции памятные значки, что по тем временам было очень круто. Необычный успех конференции был замечен даже администрацией предприятия и мне предложили подать список на 40 человек, которых на мой взгляд следует премировать поездкой в Ригу, столицу Латвии. А за год до этого Лёва, который был руководителем теоретической группы нашего отдела, перевёл меня в свою группу и теперь трудиться стало значительно интересней. В этой группе из пяти человек старшим инженером работала Лена Арсёнова, молодая интеллигентная женщина лет на пять старше меня, которая была замужем и имела сына пяти лет. Несмотря на этот разрыв в возрасте мы с ней подружились и поскольку списки на поездку в Ригу составлялись только мною, то я включил туда и Лену. Я об этом пишу, чтобы показать, как всё легко делается при наличии полномочий. Я, конечно, включил в этот список всех моих приятелей, даже тех, которые никакого участия в подготовке к конференции не принимали. Активное участие принимали не более 20–25 человек, а мест в автобусе было 40. Глупо было не заполнить весь автобус. В Риге, где нам была заказана вполне приличная гостиница, мы провели два выходных дня и вернулись домой полные впечатлений.

Поскольку я понимал свою деятельность на посту председателя СМС как средство для улучшения жизни самих МС, то уже после конференции я придумал конкурс печатных работ МС и получил согласие трёх учёных из нашего отдела войти в конкурсную комиссию для определения лучших работ. Сам я предусмотрительно в эту комиссию не вошёл, поскольку собирался подать на этот конкурс свою только что опубликованную в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», серия «Электронная Вычислительная Техника», статью под названием «Современный уровень автоматизации программирования для АВМ». Естественно, что с положением об этом конкурсе, где также говорилось о премии в 300 рублей за первое место, 200 рублей за каждое из двух вторых мест и 100 рублей за каждое из трёх третьих мест, я явился уже привычной мне дорогой к директору Грибову В. М., который легко подписал мне и эту бумагу. В самом деле - что это за деньги 1000 рублей – для такого предприятия, как наше? После того, как объявление о конкурсе было развешено во всех отделах института, опубликованные статьи посыпались на нас, как из рога изобилия. Оно и понятно – все эти статьи уже напечатаны, никакого труда от соискателей не требуется, а вполне приличные деньги можно получить, абсолютно ничего не делая. В результате шесть человек получили денежное вознаграждение без какого-либо труда. Хорошо помню, что по результатам этого конкурса даже и мне досталось 100 рублей. А это, между прочим, моя тогдашняя месячная зарплата.

Второй и третий спортивные сборы в а/л «Безенги», 1965–1966

 

После очень успешного летнего сезона прошлого года я без особого труда, не считая, конечно, изнурительных тренировок, попал в а/л «Безенги» второй раз. С точки зрения количества и качества восхождений этот сезон был не менее удачным, чем предыдущий: хотя было сделано всего четыре восхождения, но при этом два руководства – на Коштан-Тау (4А) и на Шхару (4Б), к тому же оба пяти тысячника. Тем не менее на этом сборе произошло два события, о которых я и хочу здесь рассказать – одно трагическое, а другое несправедливое и чуть не стоившее мне полного отлучения от альпинизма.

В первые дни сбора, как и всегда, наши тренеры прочитали нам в лагере стандартный курс лекций (первая медицинская помощь в горах, анализ несчастных случаев в горах и пр.), затем мы прошли скальные и снежно-ледовые занятия уже в высокогорье. Но поскольку мы уже были на пути к первому спортивному разряду, нам полагалось более детально освоить технику транспортировки пострадавшего по различным участкам горного рельефа. Самыми технически трудными для транспортировки считаются скальные участки. Вот потому недалеко от лагеря нам устроили демонстрацию этого процесса во всех его деталях, а когда были вызваны два добровольца на роль сопровождающих пострадавшего, я, естественно, с радостью вызвался быть одним из таких «подопытных кроликов»:

https://www.dropbox.com/s/epqrx6g4c81n8zj/%D0%AD%D0%B2%D0%B0%D0%BA%D1%83%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F%20%D0%BF%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D0%B2%D1%88%D0%B5%D0%B3%D0%BE%20%D1%81%D0%BE%20%D1%81%D1%82%D0%B5%D0%BD%D1%8B.jpg?dl=0

 

Не подумайте, что это лёгкая работа. Во-первых, если акья с пострадавшим прикреплена к основной верёвке, то сопровождающие пристёгиваются просто к акье да так, чтобы не сковывать их движения. У них нет отдельной от акьи страховки. Во-вторых, их работа состоит в том, чтобы оттаскивать акью от скалы на себя, упираясь в скалу ногами под акьёй, иначе акья цепляется за выступы и неровности скалы и может перевернуться со всеми вытекающими от этого последствиями. В данном случае, чем круче и глаже скала, тем легче сопровождать акью. Когда скала с отрицательным углом наклона, тогда акья движется вниз свободно, но в этом случае ноги сопровождающих теряют опору о скалу и им приходится буквально висеть на руках, держась за бортик акьи. Но если скала меньше 90o, тогда чем меньше крутизна скалы, тем труднее приходиться сопровождающим оттаскивать акью от скалы. К слову сказать, через несколько лет, после того как на подобной демонстрации акья таки перевернулась и в результате были настоящие пострадавшие, федерация альпинизма запретила помещать живого человека в акью с демонстрационными целями. Вместо человека стали использовать манекен в виде деревянной чурки весом в 70–80 кг.

А всего через две недели, когда я вернулся в лагерь после очередного восхождения, я узнаю, что в лагере траур по погибшему Валере Станкевичу. Как выяснилось, он погиб уже при спуске с Западной вершины Мижирги по маршруту 5А к. т., успешно взойдя на Восточную Мижирги по Северной стене (5Б). У него произошёл обрыв самостраховки. А ведь он был куда более квалифицированным спортсменом, чем я! Несмотря на то, что Валера не был моим другом, но тот факт, что я совсем недавно работал с ним, в полном смысле слова, плечом к плечу, мягко говоря, не мог оставить меня равнодушным к этой трагедии. Но, по неписанным законам альпинизма, если ты собираешься им заниматься всерьёз и надолго, то научись держать себя «в руках» в любой ситуации, коих, почти наверняка, тебя ожидает впереди ещё немало.

Конечно, трагедия с Валерой потрясла весь наш Ленинградский сбор, но уже через несколько дней сбор продолжил свою работу в соответствии с намеченным планом. Мне лично предстоит руководство ещё тремя участниками на вершину Шхара Главная (высота 5,203 м) по маршруту 4Б к. т. Восхождение это прошло гладко, что называется, без сучка и без задоринки, и потому там не было ничего такого, чтобы имело смысл здесь рассказывать. Тем не менее, именно это, удачное во всех отношениях восхождение, имело далеко идущие негативные последствия для меня.

Начну с того, что начальником сбора в этом году опять был Митя (Дмитрий Евгеньевич) Хейсин, а старшим тренером, как и в прошлом году, его друг Артём Георгиевич Варжапетян. Им обоим я уже пропел дифирамбы в главе, посвящённой предыдущему летнему сезону. А в этом сезоне и, конкретно, на этом восхождении вот что произошло:

Когда моя группа достигла «Австрийских ночёвок», что в шести часах ходу от лагеря, мы встретили там группу, которая под руководством Артёма только что поднялась и спустилась как раз по нашему маршруту. Я спросил у Артёма: каково состояние всего маршрута на данный момент и нужны ли на нём кошки. Артём очень уверенно ответил: «нет, не нужны; оставьте их здесь под камушком». Тогда я сказал своим ребятам, чтобы они оставили свои кошки прямо здесь на ночёвке, но свои кошки всё-таки оставлять не стал – так, на всякий случай. На разборе восхождения, который проводил сам Митя в присутствии Артёма, как-то случайно выяснилось, что три пары кошек были оставлены на ночёвке. Конечно, формально это было нарушением правил техники безопасности в горах, о которых, безусловно, на разборах следует обращать серьёзное внимание всех участников сбора. Я оправдался тем, что «кого же мне следует слушать, если не Артёма - старшего тренера нашего же сбора?». На этом разбор закончился, всем было засчитано восхождение, а мне руководство. Мы разъехались по домам и, казалось, ничто не предвещало бури.

Но, месяц спустя уже в Ленинграде во Дворце Профсоюзов, где Митя отчитывался о результатах сбора, он, к удивлению всех присутствующих, зачитал список (который сразу получил название «чёрного списка») из восьми человек, которым закрывается путь ко всем последующим спортивным сборам. Это, в свою очередь, означало практически полную остановку в спортивном росте. Для меня это было бы полным крушением моих новых надежд. В то время я ещё не ходил на собрания ДСО «Труд», где, как правило, собирались уже серьёзные спортсмены, ко мнению которых прислушивались, а я себя к таковым отнести никак не мог. Когда через несколько дней до меня дошло это известие, я был вне себя от ярости и сразу же поехал в ДСО «Труд» узнать, за что мне выпала такая честь – попадание в «чёрный список»? Милейший С. М. Керш показал мне этот список, и я понял, что у каждого, кто в него попал, была своя индивидуальная провинность. Из восьми наказанных мне известны только трое. Похоже, что остальные пятеро действительно были отлучены от альпинизма за реальные провинности или же сами «завязали» с ним навсегда после этого инцидента. А известные мне трое – это всё тот же Боб Бененсон, Игорь Виноградский и я.

Что касается Бененсона, который уже давно проживает в Нью-Йорке, то я только что (на дворе август 2018 года) переговорил с ним по телефону и вот что он мне рассказал:

На базе а/л «Безенги» в городе Нальчик несколько парней с нашего сбора не то до его начала, не то после окончания, были замечены недостойным поведением. Начальство лагеря доложило об этом Мите как начальнику сбора. Вот всех их, в том числе и Боба, Митя включил в «чёрный список». Когда Боб попытался объяснить Мите, что в то время его там вообще не было, ответ Мити был ну очень интересным: «но, если бы ты там был, ты повёл бы себя также, как и они». Неправда ли – очень убедительная логика, особенно для доктора физ.-мат наук и профессора?

Что же касается Игоря Виноградского, то в один из моих многочисленных приездов в Питер уже в 2000-х годах, я спросил его, что он помнит об этом эпизоде. К моему удивлению, он сказал, что тоже был в этом списке, но за что попал туда, уже не помнит. Обсудив это с Игорем, мы тогда пришли к общему выводу, что да, Митя при всех его несомненных достоинствах, иногда становился в позу «фюрера», т. е. позволял себе наказывать людей, которые ему по каким-то причинам просто были не симпатичны. Справедливости ради следует заметить, что через четыре года после этого события, в 1969 году, Митя взял меня в экспедицию на пик Энгельса (6 к. т.), а также включил меня, как впрочем и Игоря Виноградского, в состав штурмовой группы для восхождения на Хан-Тенгри с Севера (тоже 6 к. т.) в рамках чемпионата СССР 1970 года. Об этих двух экспедициях, и особенно о второй имеется много публикаций, как печатных, так и электронных, но о них я расскажу в соответствии с хронологией чуть позже. Больше того, когда в 1987 году я первый раз вернулся из эмиграции в свой родной Ленинград, Саша Эпштейн передал мне Митину просьбу о встрече со мной «в любом удобном мне месте и в любое удобное мне время». Мы тогда действительно повидались с ним в Сашиной квартире к обоюдной радости.

Однако вернёмся в 1965 год. Конкретно мне вменялось в вину «оставление трёх пар кошек на «Австрийских ночёвках» во время восхождения на вершину Шхара по 4Б к.т., когда этого делать не следовало. С этого момента мысль о том, что фортуна опять от меня отвернулась, не покидала меня. Первым делом я позвонил Артёму Варжапетяну и попросил у него защиты – ведь это его совету старшего тренера нашего сбора я последовал. Ещё хорошо, что я тогда, несмотря на совет Артёма, решил оставить свои кошки при себе, так, на всякий случай. Если бы я этого не сделал, у Мити было бы больше оснований для ещё более серьёзного наказания. Артём в ответ промямлил что-то формальное и я понял, что он не будет ввязываться в это дело и защищать меня перед своим другом Митей. Тогда я начал лихорадочно перебирать в своей памяти всех, кто был на нашем сборе и кто, по моим понятиям, мог бы восстановить справедливость. Я не нашёл никого лучше, чем Коля Романенко. Интересно, что в то время меня с ним абсолютно ничего не связывало – он был старше меня, уже сильным мастером спорта и, несмотря на то что мы уже второй год подряд были на одном сборе, по уровню подготовки мы были с ним «в разных весовых категориях». Т. е. для меня он выглядел старшим товарищем, на которого я смотрел с восхищением, и не более того. Так почему же я выбрал для помощи Колю, а не кого-нибудь другого? Дело в том, что Коля всем своим поведением «излучал» доброжелательность, надёжность, уверенность и, в то же время, ярко выраженное отношение к справедливости. Недаром, Коля был членом комиссии ДСО «Труд» по этике. И надо сказать, что интуиция меня не подвела.

Я узнал номер его домашнего телефона и позвонил, прося о встрече. Коля, даже не спросив зачем он мне понадобился, пригласил меня к себе домой, где я ему и рассказал о своей проблеме. Коля внимательно меня выслушал и пообещал разобраться. Очень скоро я узнал, что моё имя было вычеркнуто из «чёрного списка», как несправедливо туда попавшее. Я уверен, что кроме Коли, никто другой не стал бы тратить на меня время. Вот так неожиданно возникшая проблема, можно сказать «на пустом месте», так же неожиданно и разрешилась. К сожалению, жизнь Коли трагически оборвалась 5 декабря 1973 г. в Кавголово во время лыжной тренировки при тридцатиградусном морозе вследствие переохлаждения в сочетании с сердечной недостаточностью. Вся их команда бегала там 20 км дистанцию. И несмотря на то, что произошло это не в горах, а почти в центре цивилизации (всего в 30 км от Ленинграда) его не удалось спасти. Здесь хочется ещё раз вспомнить пословицу, говорящую о том, что «хорошие люди долго не живут».

В результате Колиного вмешательства я опять без труда попал на такой же сбор в следующем, 1966 году. Этот сбор был не очень продуктивный из-за длительных спасательных работ на склоне вершины Джанги -Тау, где чехословацкая двойка была сорвана воздушной волной от ледового обвала, в результате которого один из них был убит, а второй сильно поломан. Эти спасательные работы запомнились мне ещё и тем, что во время их проведения разбился вертолёт, который прилетел, чтобы забрать труп и пострадавшего:

https://www.dropbox.com/s/r3l51z91sngbt7v/%D0%A0%D0%B0%D0%B7%D0%B1%D0%B8%D0%B2%D1%88%D0%B8%D0%B9%D1%81%D1%8F%20%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%82%D0%BE%D0%BB%D1%91%D1%82%201966%D0%B3.jpg?dl=0

В результате за этот сбор я сделал всего три восхождения, в том числе свою первую пятёрку – пик «Урал» (5А к. т.).

Вечерняя аспирантура в «Электроприборе», 1966–1967

 

В августе 1965 года под прямым воздействием постоянных технических дискуссий с другом Лёвой я принимаю решение поступать в аспирантуру «Электроприбора». В это время я всё ещё ощущаю какую-то неполноценность, оставшуюся со мной со времён детства и юности, хотя уже не в такой степени, как это было тогда. Теперь мне время от времени приходила в голову мысль, что аспирантура – это уже через чур, не для моего уровня знаний и способностей. Но сейчас я, наверное, сильно удивлю читателя, сообщив, что своё решение по поводу аспирантуры я принял в большой степени под влиянием своих успехов в альпинизме. Поверьте, я совсем ничего не сочиняю. В то время я мысленно часто анализировал влияние альпинизма на мою психику: когда я первый раз приехал в а/л «Баксан» и заработал значок «Альпинист СССР», мне казалось, что это может каждый; вот если бы я заработал 3-й разряд – это было бы что-то, но для меня это очень мало вероятно; когда на следующий год я-таки заработал 3-й разряд, теперь я также начал думать о 2-м разряде, как годом раньше думал о 3-м; и так продолжалось все эти годы. Теперь я уже реально приблизился к 1-му разряду. И вот вам результат психологического эффекта спорта вообще и альпинизма, в частности: если у меня получилось в спорте то, о чём я не мог даже мечтать, то почему то же самое не может произойти и в науке? Понятно, что и в науке надо будет много работать, но мне ведь не привыкать?

Таким образом, спорт дал мне уверенность в моих силах, чего я как раз был лишён с самого детства. Я и сейчас считаю, что всему хорошему из того, что мне удалось достичь в жизни, я обязан спорту. Без него мои успехи были бы гораздо скромнее. И уж совершенно бесценным был мой альпинистский опыт, как физический, так и психологический, в тот год, когда я волею судьбы оказался в Мордовской ИТК (Исправительно-Трудовой Колонии), которой будет посвящена вся третья часть этой книги.

Решение о поступлении в аспирантуру было не совсем на пустом месте. Во-первых, у меня уже было две опубликованных статьи, одна из которых была посвящена теме, которой я и собирался заниматься в аспирантуре. Во-вторых, моя довольно успешная общественная работа в качестве председателя СМС давала определённый плюс, как я это понял в случае с моим предшественником на этой должности, которого я и заменил двумя годами ранее. И, наконец, я уже начал готовиться к двум вступительным экзаменам – узкая специализация (теория автоматического управления) и иностранный язык (английский).

Однако в начале сентября 1965 года, в который уже раз меня на целый месяц посылают в колхоз убирать созревший урожай, уже не помню, чего именно, наверное, картошки. При том, что в последнюю неделю сентября начинаются вступительные экзамены в аспирантуру. Я сказал об этом заместителю начальника отдела, но он развёл руками, давая понять, что замены мне всё равно нет, а план на «временных колхозников» спущен парткомом. Ещё добавил: «может там в колхозе договоришься с местным начальством и тебя отпустят раньше». Через две недели нашей колхозной работы, когда оставалось всего несколько дней до экзаменов, я подошёл к начальнику, который руководил всем отрядом в 150 человек, посланных от «Электроприбора», с просьбой отпустить меня на экзамены. Он ответил, что это не в его власти и что освободить меня может только сам председатель колхоза, в котором мы трудились. Тогда я отправился искать председателя. Его ответ тоже был вполне ожидаемым и, главное, вполне логичным: «если ты уедешь, а кто же тогда будет собирать урожай?»

Всё это происходило в воскресенье, когда у нас был выходной от работы. Получив такие ответы от начальства, я понял, что, несмотря на все затраченные мною усилия и время подготовки, в аспирантуру мне в этом году не поступить. А кто знает, что ещё произойдёт за год, который я теперь потеряю – ведь в следующем году может опять произойти то же самое. И главное, что никто не виноват и никакого злого умысла по отношению ко мне не усматривается – так уж сложилась судьба. Я в совершенно расстроенных чувствах хожу по дороге взад и вперёд, усиленно ищу выход из создавшегося положения. Наконец, выход найден – надо заболеть и тогда идти к доктору, который находится в десяти километрах от нашей деревни, в районном центре Лодейное поле. Причём, сделать это можно только сегодня, завтра уже будет поздно - рабочий день и меня никто к врачу не отпустит. Сразу возникает вопрос: а как заболеть, если я здоров? Продолжаю ходить с одной лишь мыслью - заболеть. Ещё через час мне начало казаться, что у меня действительно температура и даже болит голова, что, впрочем, не удивительно – она усиленно занята решением сложнейшей задачи. Тогда решаю: была-не была, терять мне нечего – пойду в Лодейное поле искать врача. Уже к вечеру добрался я до районного медицинского пункта и постучал. Открывает мне санитарка с ведром и тряпкой в руках. Спрашивает:

- Тобе чего?

Потухшим голосом, уже войдя в роль больного, отвечаю:

- К доктору я, заболел.

- Тыды постой тута в сенях, а я позову дохтура.

Через десять минут зовёт меня в хату, где в просторной горнице напротив входной двери за столом сидит молодой доктор в медицинской шапочке. Комната освещается тусклой лампочкой под потолком и настольной лампой по левую руку доктора. Доктор спрашивает:

- Ваша фамилия, имя и отчество?

Отвечаю:

- Гилютин Исаак Борисович.

Не успел я закончить своё отчество, как доктор потянулся к своим очкам (очевидно, он был сильно близорук), после чего попросил меня повторить моё имя ещё раз.

Когда я повторил, он поднялся из-за стола и подошёл ко мне уже совсем с другим вопросом:

- Исаак, ты что меня не узнаёшь? Я Боря Агов.

От такого поворота событий я потерял дар речи. Мы с Борей учились в одном классе последние два года школы. Только теперь я вспомнил, что в классе всем было известно, что Боря будет поступать в медицинский институт. Но узнать его в роли настоящего доктора, да ещё в медицинской шапочке, было совсем не просто. К тому же я был в подавленном состоянии – мне нужно освобождение от работы, а уверенности, что мне удастся показать повышенную температуру тела у меня не было.

Но теперь, когда произошла такая неожиданная встреча, необходимость в повышенной температуре отпала сама собой, как, впрочем, и само её измерение. Я совершенно честно рассказал Боре о причине, которая привела меня к нему. Он попросил санитарку приготовить нам чай и что-нибудь ещё к нему, а затем заверил меня, что всё сделает в лучшем виде. Мы провели за разговорами часа два. Он рассказал мне, как оказался на этом месте. В отличие от нас – технарей, медиков и педагогов, после окончания института почти не оставляли в Ленинграде. Недостаток этих специалистов всегда остро ощущался на периферии. В то же время все окончившие институт обязаны были отработать три года там, куда их направит институтская комиссия по распределению, т. е. туда, где ты более всего нужен государству. Это прямое следствие бесплатного образования и плановой государственной экономики. Боре ещё повезло, что он был послан в Лодейное поле – всего каких-то 100 км от Ленинграда.

Итак, вдоволь наговорившись, Боря вручает мне справку об освобождении от работы, затем вызывает карету скорой помощи, которая уже глубокой ночью доставляет меня в деревню, где проживает мой трудовой отряд. Утром, предъявив справку начальству, я благополучно отправился домой в Ленинград. Поневоле хочется сделать резюме из этого эпизода: когда чего-то очень хочется, надо сделать всё возможное, и даже невозможное, и тогда может и вправду получится. Если же всё-таки не получится, то, по крайней мере, не о чем будет сожалеть.

Таким образом, благодаря Боре Агову я вовремя появился в аспирантуре и успешно сдал вступительные экзамены (по специальности и иностранному языку) в вечернюю аспирантуру. Вечерняя – это значит без отрыва от производства и на четыре года в отличие от дневной, которая была рассчитана на три года. Теперь мне надо было найти себе официального руководителя моей будущей диссертации. А это ведь тоже не такая тривиальная задача, как может показаться. После официального зачисления в аспирантуру, её заведующий спросил есть ли у меня на примете руководитель, на что я ответил, что об этом вообще не задумывался. Тогда он, основываясь на моей тематике, которую я указал в своём заявлении с просьбой о приёме, предложил мне поговорить со Смоловым В. Б., который уже много лет сотрудничал с нашей аспирантурой. Но главная работа Владимира Борисовича была в ЛЭТИ, где он, д.т.н. и профессор, много лет заведовал кафедрой вычислительной техники (ВТ). Как позже оказалось, он ещё курировал кафедры ВТ во всех ВУЗах Ленинграда, где таковые были, а также был членом ВАКа (Высшая Аттестационная Комиссия), которая утверждала диссертации после их защиты в Диссертационных Советах ВУЗов. Думаю, что иметь руководителем учёного (а одновременно и администратора) такого уровня, хотел бы любой аспирант. И я, конечно, не исключение, но для меня такая возможность казалась из области «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Тем не менее, пользуясь своим уже оправдавшим себя в альпинизме жизненным правилом «делай по максимуму и не упускай никаких возможностей, а там как получится», я записался на разговор к Владимиру Борисовичу в ближайший день его посещения аспирантуры, уверенный, что ничего путного из этого получиться не может. Во время разговора я показал ему свои две уже опубликованные статьи и рассказал, чем собираюсь заниматься в аспирантуре и чего хочу добиться в диссертации. К моему великому удивлению, Владимир Борисович, выслушав меня, и не задавая больше никаких вопросов, тут же даёт своё согласие быть моим руководителем. Все мои друзья, с которыми я поделился этой новостью, «обалдели» от такого поворота событий. Что уж тут говорить обо мне самом. Таким образом, в мои аспирантские годы у меня оказалось два руководителя, один формальный, другой, Лёва, «на общественных началах». Раз в месяц я посещал Смолова В. Б. на его кафедре в ЛЭТИ, чтобы показать, что я проделал, чего достиг за прошедший месяц и в каком направлении собираюсь продолжать работать. Он всегда одобрительно отзывался и, очевидно, этого было достаточно, чтобы он раз в полгода докладывал в аспирантуру, что я активно работаю над своей диссертацией. Куда важнее для меня и моей диссертации были постоянные обсуждения всех технических вопросов и проблем с Лёвой Шахмундесом, моим другом и по сути дела, зачинщиком того, что я вообще оказался в аспирантуре. Уверен, если бы не Лёва, мне самому такая мысль не могла бы прийти в голову всё по той же причине, которую я не раз обсуждал на страницах этой книги.

Теперь, поскольку случилось то, во что я сам не верил, моё расписание на следующие два года выглядело так: с 8:30 до 17:15 я проводил на работе, затем шёл обедать в ресторан «Приморский», который находился на углу Б. Зелениной улицы и Большого проспекта П. С., а затем в БАН (Библиотека Академии Наук) недалеко от стрелки Васильевского острова. Там я работал до закрытия в 22:00, после чего ехал домой спать. Только два дня в неделю – вторник и четверг – я покидал библиотеку в 20:30, чтобы в 21:00 прибыть в ЛИТМО на тренировку, которую я сам и проводил со студентами до 23:00. А выходные дни в основном проводил за городом. Иногда всё-таки позволял себе нарушить это расписание из-за концертов поэзии или классической музыки, которые тогда в 60-е годы были очень популярны.

У читателя может возникнуть вопрос: а каким образом я мог обедать в ресторане почти каждый день на зарплату простого инженера в 100 рублей? На самом деле жил то я вообще на 75 рублей – это то, что оставалось после вычета двух налогов (подоходного и за бездетность), а также 10 рублей, которые я отдавал сестре Неле за коммунальные платежи. Вот мой ответ: во-первых, в эти годы мой летний «отдых» в горах ничего не стоил, стоил только проезд до Кавказа. Во-вторых, в то время обед в ресторане до 6 вечера отпускался с большой скидкой. Хотите верьте, хотите нет, но мой обед из трёх блюд (суп, котлета с гарниром и компот) плюс маленькая бутылка пива стоили 1рубль 20 копеек. Мне даже не приходилось давать официантке на чай. А случилось это так: когда я первый раз отобедал в совершенно пустом ресторане и был обслужен без промедления (весь мой заказ состоял из простого обеденного меню), дал ей 20 копеек чаевых, она вернула их мне со словами:

— Вот когда защитите диссертацию и станете кандидатом наук, тогда я с удовольствием буду принимать от вас чаевые, а в настоящее время я зарабатываю много больше, чем ваша аспирантская стипендия.

Вот она знаменитая русская душа! Тогда многие профессиональные официантки были неплохими психологами. Она сразу «раскусила» меня, приняв во внимание содержание моего заказа, время посещения, возраст и тот факт, что в ожидании заказа и во время еды я безотрывно читал книгу. С тех пор я, естественно, всегда садился за её столик, а она совершенно неподдельно радостно меня приветствовала и соответственно обслуживала. Интересно, можно ли с таким встретиться в сегодняшней России? В США за свою жизнь длительностью более, чем 40 лет, мне такое не встречалось, возможно потому, что я уже давно не бедный аспирант, а когда был бедным иммигрантом, то вообще не посещал рестораны. Самое удивительное, что еда эта была очень вкусной, по настоящему ресторанной, и в то же время весьма здоровой. Уж точно не сегодняшний «Fast Food», при этом скорость обслуживания была как в «Fast Food».

Эти первые два года в вечерней аспирантуре были очень полезными. Именно тогда, в аспирантуре, к моему большому удивлению, я первый раз в жизни полюбил философию как предмет. Конечно, это потому, что лекции нам читал очень интересный преподаватель, к. ф. н. (его фамилию, к сожалению, вспомнить не могу). Под его гипнотическим влиянием я даже написал неплохой (на мой, конечно, взгляд) реферат под названием «Философское содержание модели», в котором объяснял разницу между физическим и математическим моделированием, достоинства и недостатки каждого из них, и т. д. и даже получил за него похвалу самого преподавателя. Этот реферат шёл в зачёт так называемого «кандидатского минимума», в который входили ещё два экзамена (по специальности и иностранному языку). Сдавать этот минимум можно было в любое время, но без него аспирант не мог быть допущен к защите диссертации. В эти два года я очень серьёзно занимался переводами технических статей с английского языка, который, как в школе, так и в институте давался мне с большим трудом.

Два спортивных сбора на Тянь-Шане, 1967–1968

 

В июле 1967 года я впервые попал на Тянь-Шань, один из красивейших уголков тогдашнего СССР. Тянь-Шань – это вам не Кавказ, его размеры и красоты поражают. Кроме того, мы жили там в экспедиционных условиях. Это означает, что две наших коллективных путёвки (каждая на 12 человек) мы отоварили в а/л «Ала-Арча», там же получали всё необходимое нам на месяц снаряжение (палатки, верёвки, ботинки, кошки, ледорубы и пр.) и уезжали в соседнее Аламединское ущелье, в котором кроме нас не было ни одной живой души, не считая архаров – горных баранов. Какое это оказалось удовольствие – быть предоставленным самим себе без всякого начальственного ока.

Этот сбор прошёл исключительно успешно для всех его участников. Отчасти, причиной такого успеха как раз и была наша удалённость от всех лагерей и групп восходителей. Именно это обеспечило непрерывную работу сбора без отвлечения на спасательные работы, что редко бывает в условиях, когда сбор работает на базе лагеря. Для меня лично сбор был также очень успешным – я сделал три пятёрки (одну 5А, ещё одну 5А первопрохождение по новому маршруту и одну 5Б), чем и закрыл такой желанный 1-й спортивный разряд, который уже давал формальное право всерьёз называться спортсменом. Так, по крайней мере, казалось мне самому.

Тем не менее, и здесь произошло одно событие, которое врезалось мне в память и которое имеет отношение к заглавию книги, а точнее к страху в горах. У меня таких эпизодов было два и оба связаны с именем Фреда Туника, который в этот раз был начальником нашего сбора. Одним из участников сбора был всеми уважаемый, в том числе и мною, Саша Соколов, выпускник физического факультета ЛГУ (Ленинградский Государственный Университет), большая умница, интеллигентный и очень доброжелательный человек. К тому же мы были с ним ровесники. После тренировочного восхождения подзывает меня Фред, возле которого уже стоит Саша, и объясняет мне ситуацию, которая сложилась у Саши:

- Понимаешь, Исаак, Саше для того, чтобы закрыть 1-й разряд нужно руководство на 4Б, но я вас хочу выпустить на вершину 6-я башня Короны с юга (5А), на которую ты имеешь право руководить, а Саша - нет. Поэтому давай сделаем так: в бумагах оформляем руководителем тебя, на восхождении руководит Саша, а после восхождения, если всё пройдёт хорошо, мы переписываем бумаги, где ставим Сашу руководителем. Ты согласен?

Фред, скажем прямо, подставил меня по полной: если всё пройдёт хорошо, Саша получает руководство и то, что Фред не имел права выпускать его руководителем, уже не имеет значения, по принципу победителей не судят. А, если в группе возникает какое-либо ЧП, тогда отвечать за всё будет Исаак – ведь это он записан в бумагах руководителем. Скажем прямо, я был очень зол за такую подставу, но поскольку это был Саша – ему я отказать никак не мог. Ни для кого другого я бы на такую рокировку не согласился. Грубо говоря, Фред прикрыл свой зад мною. А среди нас была ещё одна девочка. Во всё время восхождения Саша лидировал, я шёл замыкающим, а передо мной шла эта девочка, за которой я неотрывно следил, как за слабым звеном нашей группы. И, как только я замечал, что её нога вот-вот может проскользнуть, я буквально подставлял свои руки под её плохо поставленную ногу, чтобы не дать ей оступиться. Настолько я чувствовал себя плохо в этой дурацкой ситуации, когда от меня практически ничего не зависит, но при этом, если произойдёт что-то плохое, вот тогда я стану главным и ответственным. Мне по-настоящему было страшно всё это восхождение, поскольку дурные мысли не оставляли меня ни на минуту. Слава богу, восхождение прошло без эксцессов и по возвращении Фред поменял бумаги без всякого риска для себя. В условиях лагеря такое сделать было бы невозможно, т. к. там документы хранятся у начальника спасательной службы. А с Сашей мы ещё раз будем в одной группе в 1969 году при восхождении на пик Энгельса на Памире - первую для всех нас 6 к. т., о чём речь ещё впереди. Но ещё через три года, 26 августа 1972 года, этот прекрасный во всех отношениях человек погибнет в моём любимом а/л «Безенги» при восхождении на красивейшую вершину района Гестола по северной стене (5Б к. т.). Их связка была сорвана лавиной, их тела так и не нашли. И как тут ещё раз не вспомнить пословицу о том, что «хорошие люди долго не живут».

В тот год мы сделали ещё две пятёрки под руководством самого Туника. Одна из них Северный Аламедин по СВ стене (5А+1 к. т.), которая позволила нам стать призёрами чемпионата Ленинграда в классе технически-сложных восхождений. +1 в категории трудности означает, что было это первопрохождение, т. е. мы первые пролезли своим маршрутом, никто до нас этого не делал. На самом деле, мы просто заблудились и ушли в сторону от заявленного маршрута. Но Фред решил, представить это, как будто мы, так и планировали пройти. И опять такое было возможно сделать только благодаря тому, что все бумаги были в руках самого Фреда. Вторая пятёрка – 6-я Башня Короны по Западной стене (5Б) позволила нам стать ещё и призёрами ЦС (Центральный Совет) ДСО «Труд».

А в следующем 1968 году этот сбор повторился в тот же месяц, в том же месте, с тем же начальником и был не менее успешным, чем предыдущий. Я опять сделал три пятёрки, из них одну руководителем на пик Лермонтова (5А), другую в двойке с Мишей Ильяшевичем на пик Киргизстан по Западному контрфорсу Северной стены (5Б+1). За восхождение на пик Киргизстан мы с Мишей опять стали призёрами чемпионата Ленинграда в классе технически-сложных восхождений. Это восхождение запомнилось двумя эпизодами. Первое из них – это то, что мы опять заблудились на маршруте и это наверняка была моя ошибка, т. к. почти весь маршрут я шёл первым. Тем не менее, мы вышли наверх, хотя и другим, незапланированным, контрфорсом и Фред по этой причине предложил нам назвать наше восхождение первопрохождение. Второе событие чуть было не закончилось трагедией: поскольку этот маршрут до нас никто не ходил, то однажды, выйдя наверх почти на всю 40-метровую верёвку, я схватился левой рукой за плиту, которая казалась частью скалы, и за которую я собирался подтянуться как на турнике, но, как только я начал её нагружать весом своего тела, она отделилась от скалы и «пошла» на меня. Теперь представьте себе такую картину: внизу в 40 метрах прямо подо мной почти на вертикальной стене стоит Миша, страхующий меня, на меня медленно движется плита весом килограммов 40, которую я теперь всем своим телом прижимаю к стене, чтобы замедлить её сползание со скалы и дать Мише время отойти в сторону, чтобы плита или её обломки не задели его. Слава богу, всё обошлось, и он сумел вовремя передвинуться в сторону от предполагаемого падения. Хорошо, что такая возможность была, а ведь часто её не бывает! Кроме того, он же обеспечивал и мне нижнюю страховку, которую никак не мог бросить. Такое, конечно, не забывается.

А после месячного сбора шесть человек, из тех, кто имел неограниченный отпуск, переехали в ущелье Баянкол, затем подошли под вершину Мраморная стена (высота 6,400 метров, 5А к.т.), которая находится в перекрестье Сарыджасского и Меридионального хребтов Тянь-Шаня, и взошли на неё с севера. Вершина эта находится на границе трёх государств – Казахстана, Киргизии и Китая. Для всех нас это был первый шести тысячник, к тому же самый северный в отрогах Гималаев. Поскольку по Меридиональному хребту проходит граница с Китаем, а мы имели ночёвку на гребне под вершиной, то позволили себе даже немного подурачиться: поставили палатку не на самом гребне, а на 10 метров ниже на китайской стороне, чтобы потешить себя мыслью, что провели ночь в Китае, не имея китайской визы.

По результатам этого сезона я стал кандидатом в мастера спорта (к. м. с.).

 

Дневная аспирантура, 1968–1969

Мои самые счастливые годы в СССР

 

Осенью 1967 года после двух лет пребывания в вечерней аспирантуре мне показалось, что у меня имеются все основания для того, чтобы перевестись из вечерней аспирантуры в дневную. К этому времени была опубликована ещё одна наша статья с Лёвой в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», Серия «Электронная Вычислительная Техника» под названием «Контроль аналогового моделирования на основе линеаризованных уравнений», а также моя личная брошюра объёмом в 37 страниц под названием «Автоматизация процесса подготовки задач для моделирования на аналоговых вычислительных машинах, Обзор по материалам зарубежной печати», которая вышла в свет в 1968 году и которую по совету Смолова В. Б. я сделал первой (вводной) частью будущей диссертации. Когда я спросил Смолова В. Б. поддержит ли он мою просьбу о переводе в дневную аспирантуру, он без промедления дал своё согласие. Этого было достаточно, чтобы перевод состоялся, чем я немедленно воспользовался.

Таким образом, с 1 сентября 1968 года я оказался в дневной аспирантуре, т. е. с отрывом от производства, на целых два года и со стипендией 70 рублей в месяц. Это, конечно, меньше, чем инженерные 110 рублей, но полная свобода стоит много дороже. Теперь я мог целиком посвятить себя диссертации, совсем не отвлекаясь на нелюбимую работу, но отвлекаясь на любимый альпинизм в том объёме, в котором потребуется. К этому времени я уже оставил свой пост председателя СМС - ведь у меня теперь был свободный проход через проходную «Электроприбора», и я более не нуждался ни в каком прикрытии. Надо сказать, что эти два года в аспирантуре я как-то без особого напряжения жил на 60 рублей в месяц: 10 рублей я всё также отдавал сестре на оплату коммунальных услуг, а со стипендии не брали подоходный налог и налог на бездетность. И в командировки стало ездить значительно проще – не надо ни у кого отпрашиваться с работы, а расходы на них теперь оплачивала аспирантура. Ещё один плюс аспирантуры – никто не может направить меня в колхоз и тем самым нарушить мои планы.

Эти годы моего пребывания в дневной аспирантуре были самыми счастливыми годами моей жизни в СССР. Судите сами: никаких обязательств ни в личном, ни в общественном плане; полная свобода в составлении своего расписания; целый день провожу в библиотеке БАНа, занимаясь очень интересным интеллектуальным трудом; по вечерам либо тренировки со студентами ЛИТМО, либо консультации с Лёвой; две недели в мае и неделя в ноябре - на скалах со студентами; полтора-два месяца летом - в больших горах; все уикенды зимой – в Кавголово на лыжах. И даже в бытовом плане всё в порядке - отдельная 8-метровая комната в квартире у сестры, куда я прихожу, когда вся её семья уже спит, а просыпаюсь, когда в квартире уже никого нет. Теперь читатель легко может понять то счастливое для меня время.

Пражская весна и её конец

 

Для молодого читателя напомню, что в январе 1968 года первым секретарём Центрального Комитета Коммунистической партии Чехословакии (ЧССР) стал реформатор с демократическими взглядами Александр Дубчек, провозгласивший «социализм с человеческим лицом», который попытался предоставить дополнительные права своим гражданам: свободу словасвободу передвижения и ослабление государственного контроля над Средствами Массовой Информации.

Курс на изменения в политической и культурной жизни и реформы в исполнительной власти не были одобрены СССР, после чего на территорию ЧССР были введены войска Организации Варшавского договора для подавления протестов и манифестаций, что породило волну эмиграции из страны.

Политические реформы Дубчека и его соратников не представляли собой полного отхода от прежней политической линии, как это было в Венгрии в 1956 году, однако рассматривались руководителями СССР и ряда стран социалистического лагеря (ГДР, Польша, Болгария) как угроза партийно-административной системе Советского Союза и стран Восточной Европы, а также целостности и безопасности «советского блока» (по факту безопасности властной монополии и марксистской идеологии КПСС и гегемонии СССР). 

Период политического либерализма в Чехословакии закончился в ночь с 20 на 21 августа вводом в страну более 300 тыс. солдат и офицеров и около 7 тыс. танков стран Варшавского договора. Это событие раскололо нашу страну на две неравные части: громадное большинство, как и всегда в СССР, поддержало эту акцию, в то время как наиболее прогрессивная часть интеллигенции осудило её. Нашлись даже семь смельчаков, которые вышли на Красную площадь в Москве открыто протестовать против военного вторжения в суверенную страну.

В моём тогдашнем окружении были и те и другие. Вот какой диалог на эту тему произошёл у меня с моей бывшей руководительницей в «Электроприборе» Нэддой Хариковой, которую вполне можно было отнести к тогдашней технической интеллигенции, для которой чтение прогрессивного тогда журнала «Новый мир» и других подобных изданий считалось почти обязательным. Она сказала мне:

- Мы же их освободили в 1945 году от фашизма и теперь имеем моральное право настаивать на нашем образе жизни – произнесла она фразу, которую это большинство повсюду использовало в качестве доказательства своей правоты.

А вот, что я ей на это тогда ответил:

- Недда, давай представим, что ты тонешь в озере, я вижу это и бросаюсь тебя спасать. Твоё спасение удалось, теперь ясно, что ты обязана мне своей жизнью, и с этих пор, и до конца твоей (или моей) жизни я буду диктовать тебе как жить, в том числе, за кого тебе выйти замуж, с кем дружить, а с кем нет, и тому подобные очень личные дела. Как ты на это посмотришь?

Это был, конечно, риторический вопрос и ответа на него не последовало. Но я думаю, что она при этом всё равно не изменила своего мнения на обсуждаемый вопрос. И таких людей было очень много даже среди интеллигенции.

А теперь расскажу про персонажа из противоположного лагеря. В дни, когда произошло это историческое событие я почти всё время работал в БАНе (Библиотека Академии Наук) над своей диссертацией. Очень часто в коридоре БАНа я встречал Лидию Ивановну Гликман, которая распознала во мне того тихого еврейского мальчика-«замухрышку» из дома моего детства по Барочной улице, дом 4. Она в те годы тоже проживала в нашем доме со своим мужем Гавриилом Давидовичем Гликманом и дочерью. Сегодня Гликман Г. Д. довольно знаменитый скульптор и живописец-портретист, а тогда он был малоизвестным, но все жители нашего дома знали, что он скульптор. А сама Лидия Ивановна преподавала на Историческом факультете в Университете ЛГУ. Почему-то она проявила интерес к моей личности и мы, регулярно встречаясь в коридоре БАНа, обсуждали с ней все текущие события и, конечно, не могли обойти тему «Пражской весны» и её трагического конца. Излишне говорить, что она принадлежала к прогрессивной части интеллигенции, которая осуждала произошедшее.

Из того разговора мне тогда запомнился её вполне дружеский упрёк в мой адрес, а также и в адрес других инженеров, работающих на ВПК (Военно-Промышленный Комплекс). Вот как она тогда «поддела» таких, как я:

- Вам всем должно быть очень неуютно, если не сказать стыдно, работать не покладая рук на ВПК, тем самым увеличивая силу и влияние партии и правительства, с политикой которых, и внутренней, и внешней, вы, мягко говоря, не согласны.

Упрёк, конечно, был справедлив, но в той системе, в которой мы тогда жили, другого выхода нам не оставляли. Однако и я не остался в долгу перед Лидией Ивановной. Вот мой ей ответ:

- А вы, имея в виду инженеров человеческих душ, как тогда называли писателей, философов и историков, ещё хуже нас – вы «засоряете» головы молодёжи идеями, ничего общего не имеющими с реальностью.

После такого обмена любезностями мы вполне удовлетворённые вернулись к нашим повседневным занятиям.

Мой дядя – известный физик Иоффе М. С.

 

В мои аспирантские годы мне часто приходилось бывать в командировках в Москве. Общеизвестно, что в то время, 1966–1970 г. г., получить номер в гостинице простому инженеру было совершенно невозможно. Мне же очень повезло, что там жили родственники, мамины двоюродные брат и сестра, Леопольд (Леонид) Львович Горелик и Фира Львовна Иоффе. Несмотря на то, что Леопольд и его близкий друг, Михаил Соломонович Иоффе, перед войной закончили Физический факультет ЛГУ, они оба после четырёх лет фронтовой службы в Ленинград не вернулись. Они были вызваны в Москву, в Институт Атомной Энергии (ИАЭ), который был создан всего двумя годами ранее с одной лишь целью – как можно быстрее создать атомную бомбу, и учёные-физики там нужны были «позарез». Совсем рядом с ИАЭ для его сотрудников в срочном порядке построили комфортабельные по тем временам так называемые «сталинские» дома. В одном из таких домов по одной лестнице на втором этаже в двухкомнатной квартире жил Леопольд со своими родителями, а в точно такой же квартире на восьмом этаже жила его сестра Фира Львовна с мужем Михаилом Соломоновичем и их дочерью Ритой. Вот у них-то я и останавливался каждый раз, когда приезжал в Москву по своим диссертационным делам. Мало того, что они давали мне приют и ночлег, так я ещё получал огромное удовольствие от общения с самим Михаилом Соломоновичем. Как раз в эти годы он часто бывал в Европе с докладами на многочисленных физических конгрессах и у него всегда находилось, что рассказать.

Теперь, чтобы дать понять читателю что за человек был Михаил Соломонович, я, с позволения самого автора, привожу здесь отрывок из рассказа «Зальцбург 1961 г.», который опубликован в книге ленинградского учёного-физика Березина Арсения Борисовича под необычным названием «Пики – Козыри», изд. 2009 г.:

(Здесь необходимо ввести читателя в содержание его рассказа: после успешного выступления делегации советских физиков, возглавляемой академиком Арцимовичем Л. А., на конгрессе, посвящённом управляемой термоядерной реакции в Зальцбурге, делегация прибыла в аэропорт Вены, чтобы лететь в Москву. Далее привожу слова самого Березина А. Б. – И. Г.)

«При посадке в самолёт советской компании «Аэрофлот» случилось непредвиденное: на рейс было продано на один билет больше, чем было мест. С нами летела наша сборная по футболу, которая накануне проиграла австрийцам. Предстояло решить, кого оставлять в Вене на неделю до следующего рейса: футболиста или учёного. Решали долго. Сначала в аэропорту, потом у самолёта. Мы сидели внутри. Лев Андреевич сказал:

- Пошли на воздух, мне душно.

Мы вышли. У колеса стояли Представитель (от Аэрофлота), начальник Главка, куратор (очевидно, от КГБ) и Гавриил Качалин, начальник проигравшей команды. Поодаль кучковались хмурые футболисты с баулами. Спор был в самом разгаре.

- А вот и Лев Андреевич, — обрадовался начальник Главка. — Подходите к нам!

И Качалин с ходу обратился к новому лицу:

— Вот вы, товарищ академик, знаете всех своих. Вы за них ручаетесь?

И Лев Андреевич, не почувствовав ловушки, гордо ответил:

- Ручаюсь, как за самого себя!

- А я, — осклабился Качалин, — не могу поручиться ни за одного! Все они пьяницы и фарцовщики. Оставишь без присмотра, он или напьётся, или сбежит. Вот и выбирайте сами!

- По-моему, всё ясно, — сказал представитель Аэрофлота. — Кого будете оставлять, товарищ академик?

Лев Андреевич был в ярости. Его сделали как мальчишку. Но от суровой советской действительности деваться было некуда. И он сказал:

- Тогда останется Михаил Соломонович Иоффе.

В глубине души я надеялся, что он назовёт меня.

Но он назвал человека, которому всецело доверял. В самолёте это известие вызвало бурю протеста: все считали, что справедливо было бы оставить футболиста, тем более проигравшего. Один Михаил Соломонович (М. С.) спокойно взял свои вещи и вышел на лётное поле. Грусти на его лице мы не заметили.»

А теперь вторая, главная, история, которая хорошо отражает тогдашнюю атмосферу в СССР и ради которой я решил, что будет уместно поместить эту главу в мою книгу. Тот Зальцбургский конгресс 1961 года стал поворотным пунктом в общении между учёными-физиками СССР и их зарубежными коллегами. Поскольку никто из них не нарушил «кодекс строителя коммунизма» в первой из своих поездок в зарубежную страну капиталистического мира, все они вдруг стали «выездными». И М. С. был одним из них. Теперь не проходило и года, чтобы он не летал в одну из стран Западной Европы либо для участия в физическом конгрессе, либо для чтения лекций в одном из тамошних университетов. Этот процесс значительно расширил его научные контакты и, как следствие, знакомство зарубежных коллег с его собственными достижениями в области увеличения времени жизни высокотемпературной плазмы в магнитном поле. 

Дальнейшее повествование я веду со слов самого М. С.: 6-го февраля 1969 года он начинает получать многочисленные телефонные звонки и телеграммы от советских коллег, которые работают в восточной части страны (Владивосток, Томск, Новосибирск), поздравляя его с присуждением американской премии «Атом на службе мира». Премия эта в области физики атома считалась второй по значимости после Нобелевской и учреждена фондом Форда в 1955 году. Её первым лауреатом в 1957 году стал знаменитый физик Нильс Бор, а из советских физиков её получил академик В. И. Векслер в 1963 году. Оказалось, что всесоюзная радиопрограмма «Время» (или «Маяк»?) в утренней новостной программе сообщила это радостное для СССР известие, ссылаясь на своего корреспондента в Вашингтоне. Какого же было удивление самого М. С., когда утро пришло в европейскую часть СССР, а в программе «Время» этого сообщения не оказалось!? Теперь стало очевидно, что кто-то в её московской редакции в срочном порядке откорректировал новостную программу, получив такое указание откуда-то «сверху». А чуть позже в течение дня начали названивать и московские корреспонденты западных газет с поздравлениями и вопросом: «вы принимаете премию и поедете в США для её вручения?». М. С. «изворачивался» как мог, чтобы не сказать ни «да», ни «нет». Ведь это было время, когда над каждым из нас стояли партком, райком, первый отдел (читай КГБ), дирекция института, и т. д., и только они знали, как следует ему поступить. Но в данном случае и эти органы управления всего и всем в нашей стране тоже не знали, что ему сказать, поскольку вопрос был международного уровня. Наконец, в первом отделе института ему сказали, что надо повременить с ответом – они ждут решения с «самого верху».

А через неделю по почте приходит следующее письмо на двух страницах из Комитета по присуждению премии «Атом на службе мира» за 1969 год из Бостона:

https://www.dropbox.com/s/d6sm7gd5pg1bi8p/Letter%20to%20Dr.%20Ioffe%201.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/k7zax9c9cf8ufc3/Letter%20to%20Dr.%20Ioffe%202.jpg?dl=0

Как видно из этого письма, премия присуждается в девятый раз и будет поделена между семью лауреатами из Дании, СССР, Великобритании и США. Каждый из этих семи лауреатов получит традиционную золотую медаль и чек на $15,000 (1/7 часть от полной премии в $105,000). Церемония вручения состоится в Национальной Академии Наук в Вашингтоне 14 мая 1969 года и непременным условием является её получение на территории США. Письмо также содержит просьбу сообщить телеграммой до 26-го февраля о своём прибытии для получения премии, чтобы у них было достаточно времени для подготовки церемонии вручения.

«Бедный» М. С., от которого уже ничего не зависело, продолжал с трудом отбиваться от иностранных журналистов в ожидании своей судьбы. Наконец, через две недели после начала этой эпопеи его вызвал начальник первого отдела и озвучил вердикт, который пришёл «с самого верха»: он должен отказаться от премии по причине агрессивной войны, которую США ведёт во Вьетнаме. Ещё через пару дней он узнал, что по его вопросу собиралось Политбюро ЦК КПСС (!?) и на него был приглашён директор ИАЭ академик Л. А. Арцимович, тот самый, который в предыдущем рассказе так высоко оценил моральные качества М. С. Самое интересное, что, как удалось узнать самому М. С., проблема вовсе не состояла в пятом пункте его анкеты, как легко можно было бы предположить в то время. Выступление академика на Политбюро звучало так, что М. С. вообще-то всего лишь кандидат физ-мат. наук, даже не доктор, и сам академик не разделяет столь высокой оценки работы М. С. Как видите, даже этот вполне заслуженный учёный-академик был не лишён банальной зависти, которая заключалась в том, что какой-то к. ф-м. н., работающий в его институте получит довольно престижную международную премию, а он, академик, вроде, как и ни при чём.

Очевидно, чтобы сгладить неуклюжесть сложившейся с М. С. ситуации, когда его заслуги признаны мировым научным содружеством, но не в самом СССР, в следующем 1970 году ему предлагают защитить докторскую диссертацию без самой диссертации. Да-да, я не ошибся, для этого он пишет лишь реферат на нескольких страницах. На самом деле и защиты, как таковой, не было, а было присвоение докторского звания по совокупности заслуг. Это был редчайший случай такой чисто формальной защиты и присвоения звания д. ф-м. н. Другой известный мне подобный случай произошёл в 1935 году с будущим академиком и Нобелевским лауреатом по экономике Л. В. Канторовичем, которому в тот год исполнилось всего 22 года. И чтобы окончательно подсластить пилюлю, М. С. в том же 1970 году получает ещё и Государственную премию за руководство исследованием «неустойчивости высокотемпературной плазмы в магнитном поле и создание метода её стабилизации «магнитной ямой»». Это в дополнение к уже имеющейся Сталинской премии 1953 года за «разработку и внедрение в промышленность электромагнитного метода разделения изотопов и получение этим методом лития-6». Здесь следует ещё добавить к перечисленному, что в мире управляемой термоядерной реакции М. С. известен ещё так называемыми «магнитными палками Иоффе», названными в его честь.

А вот и ещё одна нестыковка в этом скандальном деле. Когда я раньше (в 2017 году) готовил материл для этой главы, я обратил внимание, что в русской версии Википедии на странице, посвящённой М. С., вообще ничего не было сказано про премию «Атом на службе мира», в то время как в английской версии, где перечисляются все её лауреаты с 1957 по 1969 года -

https://en.wikipedia.org/wiki/Atoms_for_Peace_Award

- его имя упоминается со сноской о том, что Советское правительство заставило его отказаться от премии. Когда же я проверил ту же страничку в Википедии годом позже (август 2018), я уже обнаружил в ней такую запись:

«Премия «Атом на службе мира» 1969 г. присуждена за оригинальные эксперименты в области горячей плазмы. Под давлением правительства СССР (М. С. Иоффе (И. Г.)) был вынужден отказаться от премии».

А чуть ниже я нашёл такое этому факту подтверждение: «В последний раз эта страница редактировалась 1 июня 2018».

Можно подумать, что кто-то узнал о моём намерении посвятить М. С. целую главу в этой книге и потому решил привести этот факт его жизни в полное соответствие с действительностью.

В связи с М. С. мне вспоминаются два эпизода, которые связаны с Театром на Таганке, который в конце 1960-х годов был чрезвычайно популярным в Москве, да и во всём СССР. Слава его была велика, а вот зал там был очень маленький для театра такой популярности и купить билет на его спектакли для москвичей не представлялось возможным. Что уж тут говорить про заезжих на несколько дней командированных. Тем не менее, мне удалось там побывать дважды и оба раза даже бесплатно. Для этого я использовал свой обычный приём – приезжал за пол часа до начала спектакля и начинал себя убеждать, что я должен попасть в зал во что бы то ни стало, одновременно внимательно наблюдая за происходящим вокруг. Первый раз это происходило зимой в лютый мороз, когда я заметил, что некоторые зрители, которые уже прошли с билетами внутрь и сдали свою верхнюю одежду в гардероб, выходят обратно через контроль чтобы покурить на свежем воздухе. Когда же они возвращаются, контролёрша, видя, что они без верхней одежды, больше не просит предъявлять их билеты, поскольку очевидно, что их одежда сдана в театральный гардероб. Тут то я и понял, что это обстоятельство и есть мой шанс попасть внутрь. Надо только решить, как избавиться от моей верхней одежды, но так, чтобы не простудиться на таком морозе. Быстрая рекогносцировка местности показала, что слева от театра имеется небольшой ресторан, в который я и побежал. После того, как я отдал гардеробщику свою куртку, пришлось изобразить вид, что ищу посадочное место в зале ресторана, а сам наблюдал за гардеробщиком и, как только он отвернулся, я бросился на улицу и прямиком в такой вожделенный Театр на Таганке. Проскочил я в зал в толпе покуривших без всяких проблем, как и было запланировано. Ну а дальше всё было проще простого: поскольку там всегда было много официальных блатных безбилетников, которые сидели на ступеньках лестницы, то я просто присоединился к ним. В тот раз я попал на спектакль «Добрый человек из Сезуана» по Бертольду Брехту. Это тот самый первый спектакль, с которого начался Театр на Таганке. Я, конечно, был счастлив своей удаче, но не мог полностью насладиться спектаклем, поскольку всё время, которое он шёл, а это было больше 3-х часов, меня не покидали мысли:

- а вдруг ресторан закроется раньше, чем закончится спектакль?

- и что я тогда буду делать без куртки на таком морозе?

- и какая судьба будет у моей куртки?

Второй раз такой метод уже не мог сработать, поскольку происходило это летом и нужно было придумать что-то пооригинальнее. В тот день давали тоже очень известный их спектакль "Десять дней, которые потрясли мир" по роману Джона Рида. На этот раз я стал внимательно наблюдать за всеми людьми, проходящими через контроль, а особенно за теми, кто делал это не имея билета. Надо сказать, что на этот раз удача пришла даже быстрее, чем в первый раз. Я заметил, что уже второй человек на вопрос ваш билет, ответил контролёрше, что он идёт к Марии Михайловне. Тогда я решил, что ведь я тоже могу идти к той же самой мифической Марии Михайловне. Вопрос только в том, что лицо при этом должно выглядеть очень наглым, а я никогда не обладал актёрским мастерством, и ещё хорошо бы знать, где же находится эта мифическая женщина, чтобы после прохождения через контроль не дай бог не направиться в сторону, противоположную её реальному нахождению – ведь тогда я буду разоблачён и с позором изгнан. В результате мне повезло – случайно я выбрал правильное направление к Марии Михайловне и опять, как и многие другие блатные безбилетники, занял своё почётное место на ступеньках лестницы. На этот раз получилось даже лучше - т. к. мне не пришлось переживать за возможные последствия моей придумки (куртки у меня на этот раз всё равно не было), то я легко расслабился и сполна насладился игрой актёров.

Обычно, когда вечером я появлялся в квартире Иоффе, М. С. расспрашивал меня о проведённом дне. Оба раза после того, как я докладывал ему, что мне посчастливилось быть на спектакле в Театре на Таганке, М. С. наигранно возмущался:

- Ну разве это справедливо – мы живём в Москве и не можем попасть на спектакли Таганки, а он приезжает на два дня и пожалуйста вам. . .

Надо заметить, что судьба М. С. в начале 90-х годов сложилась очень трагично, как, впрочем, и многих других советских учёных того времени.

Неудачная экспедиция на Юго-Западный Памир 1969 года

 

В середине июля мы летим самолётом в город Ош, который находится в Киргизии на границе с Узбекистаном. Вообще-то, наш конечный пункт посёлок Лянгар на Юго-Западе Таджикистана. Юго-Западный Памир – это вам не Тянь-Шань – нет тех красок и красот, а есть совсем дикая природа из скал, осыпей и песка, скорее напоминая пустыню, чем долину живописных гор. Деревьев нет совсем. Зато есть знаменитый Памирский тракт - горная дорога Ош – Хорог, которая запоминается на всю жизнь не только тем, что она проходит через перевал высотой 4,656 метров над уровнем моря, но также и юмором местных водителей грузовиков. Там на крутом (почти 180о) повороте, когда справа от тебя 100 метровая скальная стена, а слева километровый обрыв, при том, что ширина дороги только для одного грузовика, можно прочитать, например, такой рукотворный предостерегающий дорожный знак: «Здесь Иванов поехал прямо!». Или ещё такое: «Водитель помни: ты на дороге, как слеза на реснице!». После таких объявлений на каждом опасном повороте хочется быть готовым к прыжку из кузова грузовика. Правда, невозможно быть в постоянной готовности все двое суток, которые занимает эта дорога и, в конце концов, ты засыпаешь, забывая о предосторожности и полностью отдаёшь свою судьбу во власть водителя. Зато адреналина от такой поездки хоть отбавляй! Мы едем под пик Энгельса, высота которого 6,510 м над уровнем моря, с намерением взойти на него по южной стене, что будет для всех нас первой в жизни шестёркой (6 к.т.), тем самым мы выполним норматив мастеров спорта (м.с.) – непременное желание каждого спортсмена.

Через два дня утомительного пути останавливаемся на ночёвку за 30 км до нашего конечного пункта - пограничного посёлка Лянгар. Здесь по горной реке Пяндж проходит граница между СССР и Афганистаном. Прямо перед нами, на той стороне реки в Афганистане хорошо просматривается Гиндукуш – северные отроги Гималаев. В нашей экспедиции под руководством уже известного читателю д.т.н. и м.с. Дмитрия Евгеньевича Хейсина было чуть больше 20 человек. Ночуем мы прямо на травке и песке под звёздным небом, не ставя платок – дождей здесь летом не бывает. Утром следующего дня, километров за десять до пограничного Лянгара, водитель нашего грузовика неожиданно останавливается и подбирает попутчика – славянского вида (что в этих краях большая редкость) молодого мужчину в гражданской одежде. Он ловко запрыгивает к нам в кузов, и мы продолжаем дальнейший путь. Интуитивно мы все понимаем, что присутствие этого мужчины совсем не случайно и с этого момента разговоры в кузове значительно сократились. И только, когда он покинул нас уже у самой погранзаставы, все облегчённо вздохнули. А опытный Митя тут же всё и разъяснил – закрытая проверка. К слову сказать, через три недели, когда Митя послал самого молодого из нас, к.ф-м.н. Игоря Кроля, вниз раздобыть вертолёт для транспортировки пострадавшего, Игорь, находясь на погранзаставе узнал этого мужчину, но теперь он был в форме старшего лейтенанта пограничных войск. Наконец, Митя утрясает все формальности с пограничниками и теперь мы свободны гулять по ничейной полосе, где (прямо по Высоцкому) «цветы необычайной красоты». Теперь мы вольны дышать по настоящему свободным воздухом, в прямом и переносном смыслах!

Мы разгружаем грузовик и перепаковываем грузы, готовя их для ишаков, которые должны доставить наш общественный груз по тропе в базовый лагерь. Следующим утром приходят ишаки вместе с погонщиками. Навьючивание ишаков – это целая наука, которой мы, конечно, не обучены и потому эту деликатную работу проделывают сами погонщики, а мы только смотрим и восхищаемся как они навешивают на каждого ишака по два ящика весом 40 кг каждый! Теперь каждому из нас в дополнение к собственному рюкзаку весом 30–35 кг вручается один ишак – погонщиков всего трое, а ишаков-то 20! А погонять ишака – это ведь тоже надо уметь, а в университетах нас этому не учили: он ведь где вздумает, там и останавливается, и ложится на тропу. Лежит на ней столько, сколько ему захочется, и никакое битьё хворостиной по любым местам его тела не помогает. Правда, после научного подхода к проблеме (не даром у нас в составе экспедиции один доктор и несколько кандидатов наук), выяснилось, что ишаки реагируют на битьё по интимным местам. Это открытие было быстро передано по цепочке всем членам растянувшегося каравана и сильно упростило нашу дальнейшую задачу. Созвучие моего имени с ишаками не могли не заметить мои друзья и, с лёгкой руки Игоря Кроля, за мной закрепилось имя Ишачок на всё время экспедиции.

Через шесть часов такого совместного с ишаками неторопливого ходу мы, наконец, добрались до базового лагеря на высоте 4,000 метров. Там уже находилась другая экспедиция из нашего же Ленинградского ДСО «Труд» – команда Чуновкина Г. А., которая, в отличие от нашей, была участником чемпионата СССР этого года. Их целью, как и нашей, был пик Энгельса (6,510 м) с юга с той лишь разницей, что мы собирались взойти на него по уже хоженому маршруту Кустовского (6 к.т.), а они – по новому более трудному и опасному, зато их маршрут мог реально сделать их, если не чемпионами, то, по крайней мере, призёрами чемпионата СССР в классе высотно-технических восхождений.

Наконец, начались обычные экспедиционные будни. А вокруг нас незабываемое зрелище – сплошные шести тысячники – выбирай и можешь идти на любой! После тренировочного восхождения я сделал успешное руководство на шести тысячник пик Бабеля по юго-западной стене (5Б к.т.). Когда мы вернулись в лагерь, меня подзывает к себе Гурий Чуновкин и просит, чтобы я сходил в двойке с их врачом Геной Жураковским на вершину «Памяти жертв Тетнульда» (5Б к.т.) – ведь Гена не является членом их команды, а только доктором экспедиции, и надо же и ему залезть на какую-нибудь приличную гору, пока команда не ушла на своё главное восхождение. С Геной я знаком с 1964 года, когда первый раз приехал на сбор в а/л «Безенги», где он тогда работал лагерным доктором. Хорошо помню, как в тот год Гена, пользуясь своим положением, часто просил меня заходить к нему в медпункт, где подкармливал меня глюкозой. А теперь выясняется, что Гена захотел сходить со мной на гору и попросил своего начальника одолжить меня у моего начальника Мити Хейсина. Я, конечно, не возражал и мы прекрасно сходили на эту вершину. Маршрут оказался очень приятным, с очень приятным скальным лазанием. Мне кажется, что мы за целый день залезли до вершины и там заночевали. Всё это время Гурий сам наблюдал за нами прямо из лагеря в 60-кратную подзорную трубу – этого требуют правила альпинизма – в двойке можно идти на восхождение, но тогда она должна иметь наблюдателей.

Это восхождение было одним из самых приятных среди всех моих пятёрочных восхождений, как прошлых, так и будущих. А было это потому, что мы с Геной оказались идеальной парой: обычно всем хочется лидировать на восхождении, хотя бы какую-то его часть. Это связано с тем, что удовольствие от восхождения сильно возрастает, если ты на нём лидируешь, т. к. ты идёшь с нижней страховкой, сам выбираешь путь для лазания, сам вбиваешь крючья, через которые тебя снизу страхует твой напарник по связке; и не дай бог, если ты забил их плохо и при срыве хотя бы один из них вырвется, – пенять придётся на себя самого. Вот это самое чувство полной ответственности и за себя, и за напарника по связке, и добавляет тебе адреналина и общего удовольствия. Гена же, в отличие от меня, к альпинизму относится очень спокойно, что называется «не рвёт и не мечет», к званиям не стремится во что бы то ни стало, чего нельзя было сказать обо мне. Очевидно, что у него было нормальное детство, отсюда и нормальное отношение к альпинизму. Я же, как читатель уже сумел убедиться, как раз и отношу своё рвение к альпинизму за счёт своего комплекса неполноценности, который мне в полной мере пришлось испытать в детстве. А в настоящее время очень хотелось доказать самому себе, что у меня-таки есть что-то такое, за что и я могу себя уважать. Таким образом, я лидировал всё это восхождение, а Гена без проблем выполнял работу второго в связке и тоже был вполне доволен своим местом действия.

В конце июля на эту же поляну прибыл сбор из Ростова. Их команда была прямым соперником команды Гурия за чемпионские медали. А 1-го августа сюда же прибыла ещё одна экспедиция - из Ленинградского студенческого ДСО «Буревестник», которая запомнилась мне по двум причинам: во-первых, там я впервые встретился с к.т.н. и к.м.с. Серёжей Калмыковым, с которым только через 40 лет (!!!) по настоящему подружился, о чём будет рассказано в соответствующем временном отрезке; во-вторых, у них экспедиционным врачом был не какой-нибудь врач, а профессиональный сексолог Лев Аккерман, который по вечерам, пока народ не разошёлся по восхождениям, читал лекции по своей узкой специальности. Лекции эти пользовались большим успехом у мужской аудитории (а другой там и не было) и вызывали многочисленные вопросы. Именно Серёжа пригласил меня на одну такую лекцию, но после этого я уже не пропускал ни одной, если, конечно, не был на восхождении. Ведь в какое мы жили время – книг по сексологии не было ни в продаже, ни даже в библиотеках!

Наконец, наступает кульминационный момент: наш начальник Митя объявляет список команды из шести человек, которые пойдут на пик Энгельса по маршруту Кустовского (6 к.т.) – первая для всех нас шестёрка, получив которую мы все, кроме нашего руководителя м.с. Туника А. Л., получим звания мастеров спорта. Должен заметить, что этот состав команды был самым сильным из всех, в которых мне приходилось когда-либо ходить. Среди нас был Адик Грачёв, один из сильнейших скалолазов страны, а также уже упомянутые мною ранее Саша Соколов и Миша Ильяшевич. В общем, у меня не было ни малейшего сомнения в успехе предстоящего восхождения. Однако, как я уже говорил, альпинизм – это такой вид спорта, в котором успех зависит не только и не столько от тебя лично и не только от твоей команды, сколько от окружающих тебя людей, обстоятельств и просто матушки природы.

3 августа мы покинули базовый лагерь с полными рюкзаками (кг 30), рассчитывая на 4–5 дней стенного восхождения и через пять часов остановились на ночёвку на леднике под стеной пика Энгельса, откуда хорошо просматривались оба маршрута – наш и команды «Труда» на чемпионате СССР. Мы знали, что команда Гурия была на отвесной стене уже восьмой день и приближалась к вершине, но разглядеть её на темной скальной стене не представлялось возможным из-за большого до них расстояния. Мы уже готовились отойти ко сну, чтобы рано утром начать наше восхождение на стену, когда увидели, как со стены в небо ушла красная ракета. Сомнений быть не могло – в команде Гурия ЧП и это сигнал бедствия. Наш руководитель Фред Туник принимает решение: утром ещё до рассвета мы все выходим на маршрут Гурия, а пока что он посылает меня на ночь глядя бежать в базовый лагерь и сообщить Мите о плохой новости на случай, если там никто не заметил красной ракеты. Я быстро собираюсь и убегаю вниз.

Я уже описал ранее какой страх я испытал на сборе в Аламедине в 1967 году из-за подложных документов по предложению Туника. И вот теперь наступил второй случай, когда я натурально испытал настоящий животный страх. Представьте себе, что вы идёте вниз ночью в кромешной тьме по леднику на высоте 5,000 метров совсем один и ищете тропу, которая в конце концов должна привести вас к базовому лагерю. Когда ледник закончился, на тропу я не вышел, зато попал на незнакомый склон, по которому мне и пришлось идти. Но известно, что в отсутствии тропы (впрочем, и на тропе тоже) ночью очень легко оступиться и упасть, что я и сделал. Когда я поднялся, мой фонарь больше не светил – он разбился при моём падении. Ситуация была бы совсем критичной, если бы опытный Фред не заставил меня взять запасной фонарик. Теперь, достав его из рюкзака, я стал идти чуть медленнее, зато аккуратнее – второго запасного фонаря у меня не было, а значит я не могу себе позволить ещё одного падения. Теперь вы можете представить каких страхов я натерпелся в ту ночь. Недаром в горах даже днём не рекомендуется ходить одному, не говоря уже о ночном хождении. Конечно, нам известны любители одиночных восхождений, в том числе и по серьёзным горам, но рано или поздно практически все они плохо кончают. Тем не менее, думаю, что в той ситуации ЧП, в которой мы тогда оказались, риск отправки одного человека, был оправдан, поскольку каждый человек был на счету.

Ещё через час моих безуспешных поисков тропы я неожиданно далеко впереди и сильно вправо вижу светящееся пятно и начинаю кричать. На мой крик отзывается голос, в котором я узнаю Игоря Гудкова, одного из наших вспомогателей. Он-то как раз шёл по тропе, на которую я безуспешно пытался выйти сам. Дело в том, что, когда человек идёт по тропе вверх к леднику, её потерять почти не возможно, а вот выйти на тропу с ледника, на котором следы практически не различимы, тем более, ночью, всегда является проблемой. Оказалось, что по вечерней 8-часовой радиосвязи базовый лагерь получил сообщение от группы Гурия и Игорь был послан к нам с той же миссией, с которой я шёл вниз. Стало ясно, что можно возвращаться обратно на ледник к ребятам, чтобы присоединиться к спасателям. С появлением Игоря страх мой совершенно исчез и теперь мы вместе шагали по леднику в поисках палатки с нашими ребятами. Это тоже оказалось совсем не простой задачей, поскольку ледник ведь совсем не плоский, а представляет собой нагромождение ледовых сераков. Поплутав с часик по леднику, мы решили дать зелёную ракету, которая, к счастью, оказалась у Игоря, надеясь, что наши ребята её увидят. На сей раз нам повезло и через пять минут мы увидели ответную зелёную ракету, след которой привёл нас к палатке.

Из последней радиосвязи стало известно следующее: группа Гурия прошла самую трудную часть маршрута - почти вертикальную километровую стену - и уже достигла более пологой её части; как раз выполаживание стены и стало причиной ЧП. Дело в том, что пока команда лезла по вертикальной части стены, траектория падения камней, слетающих с верхней, более пологой её части, была такова, что они ребят облетали, а как только они вылезли на эту более пологую часть, тогда и стали отличной мишенью для камней. Таким образом, из восьми человек команды у них было три пострадавших, из них один неходячий - сам Гурий, которому камень угодил по ягодице, и два ходячих – у одного перебита ключица, у другого правая рука. Кстати, этим последним был Коля Романенко, тот самый, который четырьмя годами раньше спас мою альпинистскую честь, а тем самым и всю мою альпинистскую карьеру.

Глубокой ночью к нам подошли три мастера спорта (двое из Ростовской команды соперников) и принесли на себе две части от акьи для транспортировки Гурия. Теперь не дожидаясь рассвета, вдевятером мы двинулись в направлении пострадавшей команды. Ещё 15–20 человек из нашего и других сборов должны были идти следом за нами – они понадобятся на леднике, чтобы тащить акью с Гурием, где технической работы будет мало, зато физической очень даже много. Итак, после двадцати часов непрерывной изматывающей работы на стене, благодаря таланту и усилиям Адика Грачёва, доктор Гена Жураковский и акья были доставлены к раненым уже в конце первого дня. Второй день ушёл на спуск акьи с Гурием по 400-метровой стене со множеством маятников и, наконец, достиг снежно-ледового склона длиной в 1,5 км. Вот именно по этому склону мы с Мишей Ильяшевичем и другой парой очень быстро спускали акью до самого ледника, где у нас подхватили её поджидавшие там вспомогатели. Таким образом, к вечеру третьего дня Гурий уже находился в базовом лагере.

Вообще говоря, для спасательных работ такого уровня – почти вертикальная стена – всегда применяют специальное тросовое снаряжение – несколько катушек с 5-мм металлическим тросом, каждая по 100 метров, которые наращиваются по мере надобности. Такой трос выдерживает нагрузку в 2,000 кг. Но, конечно, и весят они соответственно – на порядок тяжелее, чем капроновые верёвки той же длины, так что доставка их к месту транспортировки тоже не лёгкая работа. И справедливости ради, надо сказать, что такие катушки нам доставил вертолёт в конце третьего дня, когда акья с Гурием была уже почти на леднике, т. е. когда надобность в них полностью отпала. Когда появился вертолёт, все, кто участвовал в спасательных работах, остановились и с ужасом наблюдали за тем, как из повисшего (высота чуть более 5,000 метров, ему нельзя приземляться, он может не взлететь на такой высоте) вертолёта вылетали и приземлялись на снег тяжёлые катушки с тросом. Мы понимали, что теперь кому-то придётся нести их на себе обратно в базовый лагерь. А остановить вертолётчиков мы не могли – у нас не было с ними никакой связи, впрочем, связи не было с вертолётом и из базового лагеря. К тому же, в базовом лагере не могли знать, что спасательные работы уже близятся к завершению.

Итак, уникальные спасательные работы на шестёрочной стене на высотах от 6,200 м до 5,000 м без специального спасательного снаряжения, за исключением акьи, были проведены за три дня с помощью капроновых 60-метровых верёвок, крючьев и ледорубов. На Федерацию альпинизма СССР этот факт произвёл такое впечатление, что она присвоила всем 15 человекам, работавшим на стене, номерные жетоны «Спасательный отряд» без обычных для этого сборов, усиленной тренировки и экзаменов. Мне достался знак под номером 448, который я до сих пор с гордостью храню. Вот как он выглядит:

https://www.dropbox.com/s/c9t3wkqkvrrq6x7/%D0%A1%D0%BF%D0%B0%D1%81%20%D0%BE%D1%82%D1%80%D1%8F%D0%B4.jpg?dl=0

Это был редчайший случай в истории альпинизма СССР, когда эти жетоны присвоили не после изнурительных двухнедельных специализированных сборов в горах и последующих очень серьёзных экзаменов, а за практическое применение навыков в реальных условиях исключительно трудных спасательных работ. И ещё, в качестве утешительного приза, Федерация альпинизма засчитала всем нам, кто работал на стене, эти спасательные работы как восхождение на пик Энгельса по 5Б+1. Всё это мы узнали уже в Ленинграде, однако, было это слабым утешением для нас – ведь мы приехали за восхождением 6-й к.т., которой всем нам не хватало до получения заветного звания м.с.

На следующий день, когда вертолёт вновь прилетел, чтобы забрать раненых, Митя, у которого язык не поворачивался приказать кому-либо из измученных ребят пойти на ледник за катушками с тросом, начал упрашивать командира вертолёта слетать туда и подобрать их. Пилот долго объяснял, что им запрещено садиться выше 4,500 м над уровнем моря, рассказывал, что на Памире можно найти много так и не взлетевших вертолётов. Да мы и сами хорошо это знали. В конце концов, командира всё-таки уговорили рискнуть – ему за это была обещана пуховка. Для этой попытки бортмеханик снял две половинки задней тяжёлой двери и оставил у нас в лагере всё остальное, без чего они могут обойтись, и они полетели. Мы видели, как вертолёт сделал несколько кругов, выбирая место для посадки, затем исчез из поля нашего зрения. Мы все ждали с нетерпением, чем всё это закончится. И только минут через 40 он вновь появился в воздухе – все выдохнули с облегчением.

А днём раньше на этом же вертолёте прилетел уполномоченный Федерации альпинизма по Памиру и первое, что он сделал, — это запретил все восхождения на пик Энгельса, мотивируя это камнепадной опасностью всех на него маршрутов. Таким образом, наше дальнейшее пребывание становилось бесполезным. Итак, за этот сезон я сделал три 5Б к.т., из них одну в двойке, вторую руководством и третью как спас работы, но главная цель, из-за которой мы сюда приехали – так и не была достигнута. К слову сказать, на следующий год условия для получения звания мастера спорта, ужесточили – теперь было недостаточно иметь в активе восхождение 6 к.т., а нужно было стать, как минимум, призёрами в Чемпионате СССР.

Мой молодой друг Саша Эпштейн

 

Я уже упоминал, что после окончания ЛИТМО продолжал ходить туда на тренировки и, как-то так само собой получилось, что я стал у них сначала неофициальным, а через несколько лет и официальным тренером альпинистской секции. Официальность выражалась в том, что я был оформлен на кафедре физвоспитания и даже стал получать зарплату за эту миссию 20 рублей в месяц. В 1968 году на тренировках появился мальчик Саша, первокурсник Радиотехнического факультета. Не заметить его было нельзя – от всех остальных он отличался субтильным телосложением (про таких говорят «в чём только душа держится»), но при этом сильным желанием и полной самоотдачей на тренировках. Тогда же на тренировки продолжала ходить и Лариса Новикова, которая после трагической смерти Тани Забегаловой в 1962 году взяла на себя её роль организатора наших регулярных загородных поездок на скалы. Вот благодаря Ларисе Саша и попал в нашу компанию.

Очень скоро выяснилось, что он прекрасно играет на гитаре и поёт бардовские песни, которые тогда были в большой моде среди молодёжи и особенно в туристско-альпинистской среде. Ещё выяснилось, что он, часто пропуская лекции, умудряется сдавать экзамены только на пятёрки, тем самым обеспечивая себе повышенную стипендию. На фоне моих собственных страхов в школьные и студенческие годы меня не могли не восхищать такие Сашины способности. Меня всегда притягивали люди способнее и ярче меня самого. Так незаметно, несмотря на 12-летнюю разницу в возрасте, мы стали с Сашей близкими друзьями. Как-то раз, после нашей недельной поездки на скалы и соответственно его отсутствия на лекциях, звонит мне Саша и, чуть не плача, говорит, что его вызвал к себе зам декана, чтобы сообщить, что снимает его с повышенной стипендии за прогулы. Я знал, что его родители оба ведущие инженеры в ЦНИИ бумажной промышленности, поэтому их семейный бюджет даже не заметит отсутствие Сашиной стипендии. Просто в этом случае Саше придётся просить деньги на личные расходы у родителей, что всегда не очень приятно, особенно после того, как он уже самостоятельно распоряжался своей вполне заслуженной повышенной стипендией. Но ведь это, на мой взгляд, не справедливо и надо попытаться ему помочь.

Поскольку вмешаться надо было срочно, пока не вышел приказ (потом будет поздно), я меняю свои планы и вместо библиотеки еду в ЛИТМО. Заместителю декана представляюсь как штатный тренер альпинистской секции и говорю буквально следующее:

- Эпштейн восходящая звезда скалолазания и главная надежда альп секции ЛИТМО и в этом качестве ему приходится часто бывать на сборах – это и есть причина его прогулов. Но главное даже не это: что для нас с вами, преподавателям, важнее – посещение лекций или успеваемость студентов? Думаю, что второе куда важнее первого, а вы знаете лучше меня, что с учебной успеваемостью у Эпштейна всё в полном порядке.

После такой моей тирады зам декана развёл руками и сказал, что изменил своё решение и Эпштейн будет продолжать получать свою повышенную стипендию.

В те годы я снимал дачу (это сильно сказано; дача представляла собой времянку с печкой и нарами для сна, на которых могли уместиться не более 6 человек) в Кавголово на зимний период для катания на лыжах и приглашал туда в качестве участников всех своих друзей. Туда помимо студентов, в частности, входили Лёва Шахмундес и Игорь Виноградский, который будучи не только альпинистом, но и эстрадным драматургом, не мог упустить случая, чтобы не подшутить над моими способностями привлекать на дачу людей, которые исправно платили свою долю, но так ни разу её и не посетили – он с полным правом имел в виду себя. В 1969 году присоединился к нам и Саша (благо его стипендия осталась с ним), который скоро стал привозить с собой ещё и подружку Наташу, свою будущую жену. Наблюдая, как разворачивались их отношения, и хорошо помня свои переживания в его возрасте, я решил помочь его сексуальному образованию.

Ведь в то время в СССР вообще не было образовательных книг о сексе, ни в магазинах, ни в библиотеках, - полное табу. Подростками мы даже смущались произносить слово «презерватив», как будто оно было матерным. И даже когда мы доросли до совершеннолетия и набирались храбрости зайти в аптеку, чтобы купить этот столь жизненно необходимый предмет, мы, краснея и бледнея, спрашивали у аптекарши вовсе не презерватив, а витиевато называя его просто пакетиком. Она, конечно, понимала нас с полуслова и, презрительно так окинув взглядом (как будто мы собирались заняться чем-то неприличным), приносила маленький конвертик под названием «Изделие №2» стоимостью в две копейки. Даже на самом изделии не было его настоящего названия! Вот до чего доходило ханжество в нашей советской культуре!

Я уже говорил, что это были годы моей дневной аспирантуры, которые я проводил почти исключительно в БАНе (Библиотека Академии Наук) и там у меня появилась подружка, которая работала на выдаче книг в главном зале. Как-то раз, копаясь в каталогах, я совершенно случайно нашёл карточку на книгу под заглавием «Новая книга о супружестве». Она была на русском языке, но, к моему удивлению, вовсе не советская, а переводная с болгарского языка. Ведь советским людям тема эта была чужда и совсем не интересна. Помните знаменитую фразу, произнесённую во время не менее знаменитого телемоста Ленинград – Бостон, устроенную Познером и Донахью в июле 1986 года, о том, что “в СССР секса нет”, ставшую впоследствии крылатой? Естественно, такая книга меня очень заинтересовала и с этой карточкой я отправился к своей подружке. Она доверительно сообщила мне, что книга эта у них в единственном экземпляре и никогда не выдаётся читателям, потому что на неё существует длинная очередь среди самих сотрудников библиотеки, которые поочерёдно забирают её домой или читают урывками во время рабочего дня. Но затем добавила, что мне она её, конечно, даст, что называется по блату. В этот день диссертация была отложена в сторону до тех пор, пока я не прочёл всю книгу от начала до конца.

Хорошо помня свои физиологические проблемы в Сашином ещё юном возрасте, я решил облегчить жизнь своему другу и дать ему образование в этой интимной области, которое советская власть считала для нас совершенно излишним. Проблема состояла в том, чтобы провести Сашу в БАН, но, чтобы туда записаться требуется диплом о высшем образовании, которого у студента второго курса, естественно, не могло быть. Опять выручила моя БАНовская подружка, которая подсказала какую бумажку из своего деканата Саша должен принести, чтобы ему дали разовый пропуск в БАН. Конечно, цель посещения БАНа в бумажке указывалась совсем другая, нежели чтение упомянутой книги. Далее всё оказалось достаточно просто: я привёл его в библиотеку, посадил возле себя, принёс книгу, которую он не отрываясь прочёл от корки до корки, пока я занимался своей диссертацией. Надеюсь, что в тот год я облегчил его жизнь, хотя бы на чуть-чуть.

В тот год Лариса решила организовать поездку в Крым на скалы во время ноябрьских праздников, и все обрадовались, что я тоже решил ехать с ними. Особенно рады были их родители: я тогда уже был к.м.с., в то время как остальные были не выше 3-го разряда. Родителям, конечно, было спокойнее отпускать своих детей под присмотром более опытного человека. Мы тогда очень неплохо полазали по Крымским скалам, а после скалолазания я заехал в Севастополь, где на кафедре математики Севастопольского Приборостроительного института отметил себе командировку, т. к. для своей аспирантуры я ездил вовсе не на скалы, а в институт решать вопросы, связанные с тематикой моей диссертации. Вот так совсем неплохо я совместил приятное с полезным.

 

Трагедия на Хан-Тенгри в 1970 году

Введение

 

После неудачного предыдущего сезона, зато удачно проведённых спасательных работ, в результате которых Гурий Чуновкин не только оправился от травмы, полученной на стене пика Энгельса, но уже в этом году был в горах и много лет после этого возглавлял экспедиции и команды, завоёвывавшие медали, в том числе золотые, в чемпионатах СССР, в этом сезоне Митя Хейсин задумал организовать экспедицию на Хан-Тенгри с севера. Хан-Тенгри (высота 7,010 м) по праву считается одной из самых красивых вершин мира и уж точно самой красивой среди семи тысячников, а также и самый северный среди них. Этим самым Митя решил осуществить свою многолетнюю мечту и не просто взойти на Хан-Тенгри, а в качестве участника Чемпионата СССР в высотном классе. Почти всем нам нужно было становиться мастерами, а для этого надо было зарабатывать мастерские баллы, которые с этого года можно было получать только становясь призёрами Чемпионата СССР. Ленинградский ДСО «Труд» всегда выставлял свою команду на эти чемпионаты и даже часто их выигрывал. Эта команда состояла из спортсменов более высокого уровня, чем наша. Уж не знаю, чего стоило Мите «пробить» вторую команду от того же спортивного общества? Но я уже говорил, что Митя обладал незаурядными способностями убеждать и добиваться желанной цели.

Итак, нашим объектом на этот раз Митя выбрал Хан-Тенгри с ледника Северный Иныльчек по маршруту экспедиции д.ф.-м.н. Е. И. Тамма 1964 года, за который их команда под руководством Кирилла Кузьмина в тот год получила золотые медали Чемпионов СССР в классе высотных восхождений. Эта наша экспедиция и само восхождение в составе команды было для меня, как, впрочем, и для остальных членов команды, вершиной альпинистской карьеры не только потому, что это был первый для всех нас семитысячник, технически самый трудный и в то же время самый эстетичный, а ещё и потому, что он оказался самым трагичным из всех моих восхождений. Именно из-за разыгравшейся трагедии во время восхождения и неоднозначности его трактовки, только очень ленивый не высказал своё мнение по поводу произошедшего как в специальной альпинистской литературе, так и в изданиях для широкой публики. Поскольку существует много источников, как опубликованных, так и неопубликованных, касающихся этой темы, я не собираюсь описывать всё произошедшее, а вместо этого отошлю читателя к самым, на мой взгляд, интересным из этих источников. Что же касается самой горы Хан-Тенгри, то о ней существует сотни публикаций в Интернете. Мне кажется, что благодаря её геометрическим формам, высоте, географическому расположению, а, главное её эстетической красоте, по количеству посвящённых ей статей и фотографий она уступает, разве что, самому Эвересту.

Но прежде, чем я отошлю читателя к этим источникам, я обязан рассказать здесь, что предшествовало экспедиции ещё в Ленинграде. Во-первых, читателю следует знать, что врач экспедиции Вадим Гриф – это тот самый мой приятель, с которым мы так успешно занимались производством титановых крючьев (см. мою главу «Увлечение общественной работой»). Во-вторых, когда Саша Эпштейн узнал, что я еду в эту экспедицию, он так «загорелся», что попросил меня поговорить с Митей, нельзя ли и ему поехать с нами; он готов ехать в любом качестве – повара, радиста и кем ещё угодно – лишь бы быть частью такого необыкновенно заманчивого мероприятия. После прошлогодних спасательных работ отношение Мити ко мне сильно изменилось в лучшую сторону и уже было известно, что он зачислил меня в состав команды на Чемпионат СССР. Это позволило мне обратиться к нему с просьбой взять Эпштейна в экспедицию. Я знал, что нам нужен повар, а у Саши был и этот талант, но когда Митя узнал, что у Саши всего лишь 3-й разряд по альпинизму, а, главное, что ему только 18 лет отроду, он замахал руками со словами:

— Это совершенно невозможно, он слишком молод для того, чтобы так долго находиться в базовом лагере на высоте 4,200 метров.

Митя произнёс эту фразу, ещё не видя самого Сашу, на редкость субтильного тело сложения, скорее даже, тело вычитания, как выразился когда-то сам академик Ландау Л. Д. о своём теле. Представляю, чтобы Митя сказал, если бы увидел его воочию?

Забегая вперёд, скажу, что мудрый Митя оказался прав: Сашу действительно пришлось эвакуировать из базового лагеря вертолётом досрочно – его хрупкий организм не выдержал даже месяца пребывания на высоте базового лагеря.

Когда я озвучил Саше Митин ответ, Саша сначала приуныл, а затем, немного подумав, спросил:

- А что, если я сделаю две радиостанции для короткой связи между базовым лагерем и горой?

Здесь следует пояснить, что в те годы были только большие радиостанции для связи между базовым лагерем и ближайшим большим городом (в нашем случае Фрунзе, столица Киргизии), но вообще не было радиостанций для связи между базовым лагерем и группами на горе – это то, что сегодня называется рация (а по-английски walkie-talkie) и продаётся в любом спортивном или детском магазине. Вернее сказать, они были, но это были трофейные немецкие Кляйнфо времён 2-й Мировой Войны. Они весили 4 кг и потому на серьёзные восхождения их не брали, а вместо них для связи использовали ракеты только двух цветов (красные и зелёные), которые запускались с помощью очень простых и лёгких алюминиевых ракетниц. Когда я озвучил Сашино предложение Мите, он всерьёз им заинтересовался и сказал, что возьмёт его радистом, если он изготовит и привезёт хотя бы две рации. На этом и решили. Саша всерьёз взялся за изготовление раций, но каких-то там деталей ему не удалось достать и к нашему отъезду они так и не были готовы. Но, поскольку Саша был уже включён во все бумаги экспедиции, было уже поздно что-либо менять и, таким нестандартным образом, Саша оказался в экспедиции. С уверенностью можно сказать, что если бы мы тогда обладали такими рациями, трагедии, которая произошла, не случилось бы.

Когда Митя уже в базовом лагере узнал, что раций нет и не будет, он был очень зол и высказал мне по этому поводу много неприятных слов. Ко всеобщему удовлетворению, работа по специальности Саше совершенно неожиданно нашлась: у наших соседей по лагерю из Ленинградского ДСО «Локомотив», которые тоже заявили на Чемпионат СССР свой маршрут на Хан-Тенгри, была радиостанция дальней связи с городом Фрунзе, а вот радист, как оказалось, был совсем не профессиональным, и они с удовольствием воспользовались услугами Саши и, как я слышал краем уха, даже оплатили его услуги новой пуховкой для нашего начальника Мити. А для себя Саша тоже получил вполне утешительный приз – ещё с тремя вспомогателями из «Локомотива» (один из них был тем самым радистом, которого Саша полностью и заменил в работе) он сходил на ближайший к лагерю пупырь, на который они, конечно же, взошли первыми, т. е. по правилам альпинизма считаются первовосходителями и по праву таковых назвали его пиком Радистов, который сами оценили, как 4А к.т. И это при том, что по всем правилам альпинизма он со своим чистым 3-м разрядом, конечно же, не имел права идти на такую категорию трудности. По сути, начальство взяло на себя такую ответственность, учитывая, что весь их довольно простой маршрут находится очень близко и на прямой видимости от базового лагеря. Но, что ни говорите, а это был пяти-тысячник, т. к. в этом районе любой пупырь является таковым.

Теперь самое время отправить читателя к первому источнику, который содержит в основном материалы из дневников и воспоминаний вспомогателей экспедиции. Только двое из цитируемых на этом веб сайте – Влад Шемелис и Игорь Виноградский – были непосредственными свидетелями развернувшейся трагедии. И потому на этом сайте имеется, на мой взгляд, много неточностей, невинных ошибок, но также и намеренных искажений фактов. Вызывает также удивление тот факт, что на этом сайте дали слово практически всем членам экспедиции, даже повару Алику Кантонистову, но совсем не представлено мнение ни начальника экспедиции Мити Хейсина, ни Саши Карасёва, ни Миши Ильяшевича или моего, а как раз именно последняя тройка только и была на вершине. Причём, Карасёв был не только руководителем штурмовой группы, но и непосредственным свидетелем болезни Толи Носова, а также на его руках скончался Вадим Гриф. Я подозреваю, что наши свидетельства были не желательны для создателей веб сайта. Когда я первый раз ознакомился с этим сайтом, то помимо того, что он мне, профессиональному программисту, понравился своим дизайном, меня не оставляла мысль, что у создателей сайта я почувствовал обиду за себя лично или за своих родителей, которые все были вспомогателями, а вовсе не в составе команды. Во время чтения у меня, непосредственного участника событий, сложилось впечатление, что создатели сайта пытаются внушить читателю мысль, что команда была подобрана неправильно и что, вот если бы они были в команде, то никакой трагедии бы не произошло. Несмотря на все эти недостатки, я настоятельно рекомендую прочитать и просмотреть картинки, поскольку считаю, что сам сайт сделан очень профессионально внуком одного из наших вспомогателей и легко и увлекательно читается:

http://www.khantengry70.narod.ru/index.htm

В отличие от вышеупомянутого сайта, который был сделан 33 (!) года после трагедии, я также очень рекомендую прочитать художественную повесть на ту же тему, но написанную по горячим следам сразу после трагедии. Повесть под названием «Вторая команда» написана профессиональным писателем, эстрадным драматургом Игорем Виноградским, он же член команды и непосредственный свидетель трагедии. Несмотря на то, что книга написана по грустному поводу, в ней изобилует юмор даже там, где он может показаться не уместным. Но профессиональный юморист иначе не может. История этой книги такова:

В 1971 году Игорь написал эту повесть по свежим следам и посвятил её памяти моего хорошего приятеля Вадима Грифа. Поскольку он привык публиковать почти всё, что выходило из-под его пера, Игорь принёс её в литературный журнал «Юность», в то время очень популярный среди молодёжи. Там ему предложили кое-что переделать, прежде чем они возьмут её в печать. Но в то время он был очень занят другими проектами, а эту книгу отложил в сторону и, таким образом, забыл про неё. Когда я уезжал в эмиграцию первый раз (я не ошибся, будет ещё и второй раз, но этому эпизоду будет посвящена целиком 3-я часть книги) в 1975 году, Игорь пришёл на мои проводы и принёс мне в подарок машинописный текст этой книги на 125 страницах. Конечно, я принял её как очень ценный подарок в качестве напоминания о молодых годах и наших общих свершениях. Но, передавая её мне, Игорь произнёс очень смешное для меня предложение:

- Исаак, ты едешь в эмиграцию «гол как сокол», так ты опубликуй там эту книгу и, таким образом, у тебя на первое время будут какие-то деньги.

Я рассмеялся абсурдности этого предложения, хотя, безусловно, был польщён такой заботой обо мне. Конечно, я очень добросовестно хранил его подарок все эти годы и вот сейчас впервые решил дать возможность читателю ознакомиться с ней через ссылку в моей книге. Хочу сразу предупредить, что вид у книги сохранён первозданный (почти как у древнеегипетских папирусов), т. е. я её просто сканировал и положил в один файл для удобства чтения. А печатная машинка, которую использовал Игорь, была не лучшая даже и по тем временам, но куда важнее, что мне, очевидно, достался не первый, и даже не второй, экземпляр от его закладки. Таким образом, читать её современному (компьютеризированному) человеку не очень легко, но, если наберётесь терпения, то получите удовольствие. Зато такое необычное её оформление лишь добавит к вашему чтению определённый шарм. В печатном виде она так и не увидела свет, хотя в 2001 году Игорь издал её под другим названием («Там, наверху…») в сильно переработанном виде (что на мой взгляд, здорово ей повредило) и очень ограниченным тиражом. Как это часто бывает, переработанная копия потеряла свою свежесть и непосредственность, которые сохранил её оригинал. Именно поэтому я настоятельно рекомендую прочесть её в оригинальном виде. Но для тех, кому это будет трудно, я сообщаю, что у меня ещё есть несколько экземпляров книги «Там наверху…» и я могу их дарить пока они у меня не закончатся.

Хочу напомнить, что при чтении оригинала очень полезно увеличить масштаб текста нажатием знака (+, т. е. Zoom in) внизу страницы.

Итак, вот эта книга:

https://www.dropbox.com/s/87pr70tz06wgt9h/%D0%92%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B0%D1%8F%20%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B0.docx?dl=0

Помимо этих двух наиболее интересных на мой взгляд источников, есть ещё несколько других, но они не так интересны, поскольку написаны людьми, совсем никакого отношения не имеющими ни к развернувшейся трагедии, ни даже к экспедиции, но с большой охотой высказавшие своё мнение на произошедшие события. Теперь, когда читатель ознакомился в общих чертах с событиями, имевшими место в нашей экспедиции (я подразумеваю, что он прочёл указанные мной источники), мне хочется воспользоваться правом автора и передать свои личные впечатления, переживания и события так, как они отложились в моей памяти. А заодно исправить ошибки и неточности, допущенные в этих источниках. Итак . . .

Самые яркие эпизоды

 

Эпизод 1

25 июля – это день, когда наш заболевший начальник Митя Хейсин ушёл вниз в сопровождении вспомогателей с высоты ~5,300 м, передав дальнейшее руководство Толе Носову. В тот день вся команда, состоявшая из 10 человек, плюс оставшиеся вспомогатели, медленно, но верно, поднимались вверх с полными рюкзаками весом более 30 кг, согласно установленному порядку: первый шёл на всю длину верёвки (у нас тогда все верёвки были длиной по 40 м) с нижней страховкой, по возможности организуя промежуточные точки страховки с помощью либо скальных, либо ледовых крючьев в зависимости от рельефа склона. Выйдя на всю длину верёвки, первый закреплял её на верхней точке и тогда все остальные проходили по ней с помощью самодельных жумаров (промышленность СССР их вообще не производила), что экономило силы всем остальным. Жумар — это такое устройство, которое представляет из себя подобие дверной ручки и закрепляется на верёвке; он легко по ней передвигается вверх, но при нагрузке «схватывает» верёвку своими зубчиками и не двигается; тем самым даёт возможность альпинисту подтянуться вверх. После того как все члены команды и сопровождающие их вспомогатели проходили по таким перилам, верёвка не снималась, а оставалась закреплённой на склоне для будущего (через несколько дней) спуска, а бывший в цепочке восходителей первым становился в ней последним. Теперь должно быть понятно, что мы несли с собой большое количество верёвок, значительная часть которых должна была быть оставлена для спуска на самых опасных или крутых участках маршрута.

Случайно получилось так, что за 100 метров до выхода на так называемые «молодцовские» ночёвки (лагерь №4) на высоте 5,600 м, мой черёд был идти первым и вот что тогда произошло: я иду первым и попадается мне редкостный в альпинизме участок для прохождения – это был склон градусов 45-50, усеянный булыжниками размером с небольшой арбуз, пустоты между которыми заполнены льдом, а сверху этот природный «пирог» покрыт небольшим слоем свежего снега. Это означает только одно – ни скальный, ни ледовый крюк в такой склон забить нельзя, как, впрочем, и ледоруб воткнуть в него тоже невозможно. Ни до этого, ни после, мне никогда такой тип склона не попадался. На Тянь-Шане вообще много того, чего не встретишь в горах Кавказа или Памира и, в первую очередь, это касается качество снега – он сухой и сыпучий как крупа. В таком снегу очень трудно делать ступени – они плохо формируются и осыпаются под тяжестью человека, как только он пытается их нагрузить своим весом.

Итак, я прошёл пол верёвки, не сделав ни одной точки страховки, после чего до меня дошли крики, чтобы я как можно быстрее сделал промежуточную точку страховки. Я же совершенно не вижу такой возможности и продолжаю идти до тех пор, пока не вышел на всю длину верёвки. Теперь, понимая свою вину, что вылез на 40 метров без единой точки страховки, всё же пытаюсь объяснить Носову ситуацию, с которой мне пришлось столкнуться, и прошу надвязать к моей верёвке ещё одну. Внизу недоверчиво ругаются, но всё-таки достают верёвку и надвязывают её к моей. Я продолжаю подъём в надежде на то, что рельеф склона изменится и смогу найти место для страховки.

Наконец, закончилась и вторая верёвка. Это означает, что в случае срыва и падения, я пролечу уже 160 метров (80+80) и, если к этому моменту от меня что-нибудь путное останется, а также в момент рывка верёвка не оборвётся, моё падение будет остановлено. Я всё это понимаю, но другого выхода, кроме как продолжать идти вверх я не вижу, тем более что в пол верёвке от меня я вижу снежную полку, на которой возвышается скальная «балда», за которую можно будет устроить страховку. А все участники в 80 метрах ниже наблюдают за моими действиями и, конечно, не верят мне, что на этом месте страховку организовать невозможно. Когда же я попросил надвязать мне третью верёвку, объясняя, что мне нужно пройти ещё всего 15–20 метров и тогда я смогу закрепить верёвку, тут уж все в один голос и, в первую очередь, Толя Носов на правах руководителя, стали ругаться матом и требовать, чтобы я немедленно спускался обратно, а о третьей верёвке забыл раз и навсегда. Естественно, что спускаться вниз, находясь выше точки страховки на 80 метров, да ещё по скользким булыжникам, где само задержание с помощью ледоруба в случае проскальзывания выглядит очень проблематичным, я никак не хотел по двум причинам: во-первых, просто страшно, а, во-вторых, таким образом я потерплю фиаско на глазах у всех, чего я допустить никак не могу. И вдруг совершенно неожиданно я нахожу выход из создавшегося положения – я вспоминаю, что у меня в рюкзаке тоже есть верёвка и про неё мне ни у кого не надо спрашивать разрешение. Быстро снимаю рюкзак, достаю верёвку и надвязываю её к своей. Ещё через 15 минут я выхожу на полку и закрепляю теперь уже три верёвки за такую желанную скальную «балду».

Теперь я нахожусь в ожидании большой взбучки от начальства, хотя в душе надеюсь, что оно само увидит состояние склона и тогда, может быть, я буду прощён. И действительно, первым вылезает ко мне наверх Толя Носов и не произносит ни одного бранного слова. Это однозначно говорит о том, что он и сам убедился в необычном рельефе склона. И надо заметить, что сам этот факт моей альпинистской биографии никогда и нигде больше не обсуждался, хотя, с точки зрения безопасности передвижения в горах, он является абсолютно недопустимым.

Эпизод 2

На следующий день, 26-го июля, весь коллектив разъединяется - вспомогатели уходят налево на пик Саладина, высотой 6,400 м, а команда поднимается прямо и выходит на громадное снежное плато на высоте 6,100 м, где мы за несколько часов выкапываем довольно комфортабельную снежную пещеру, которая становится нашим лагерем №5. Но это также и день моего рождения и никто не возражает, если я по такому случаю напою всех глинтвейном. Для этого мне было выделено из неприкосновенного запаса немного спирта и малиновое варенье, ну и, конечно, чай для заварки без ограничения. Вот тут-то и сказалась на мне высота: как известно, базовый продукт для глинтвейна - это хорошо заваренный чай, но, чтобы чай хорошо заварился его надо довести до кипения. А из школьной программы физики все хорошо знают, что на такой высоте температура кипения воды не 100O C, а всего 80OC. Но при такой низкой температуре чай плохо заваривается. А мне так хотелось сделать настоящий глинтвейн, что я наивно полагал, что сумею обмануть закон физики и заставлю-таки кипеть воду при более высокой температуре, если буду продолжать нагревать воду достаточно длительное время. Благо, что бензином мы были обеспечены с большим запасом.

Трудно представить себе более романтичного дня рождения, чем тот который случился со мной в тот день: глубокая ночь в снежной пещере на высоте 6,100 метров, температура ниже нуля по Цельсию даже в пещере, девять человек команды уже давно заснули; один Исаак не спит, а всё колдует над обещанным глинтвейном в надежде сделать его не хуже, чем на уровне моря. Меня хватило часа на полтора такого бдения – сидя и наблюдая за примусом с кастрюлькой на ней, я вскоре тоже начал засыпать. Как только я почувствовал, что засыпаю, пришлось сдаться, поскольку это становилось уже не безопасным. Теперь я стал по очереди будить спящих товарищей, чтобы они смогли отведать моего высотного варева под названием глинтвейн и таким вот образом отметить мой день рождения. Игорь Виноградский сразу после дегустации присвоил моему глинтвейну марку «зашибись». Отметив таким образом свой день рождения, удовлетворённый содеянным, наконец, и я смог отойти ко сну. Следующий, не менее романтичный, мой день рождения случится только через 49 лет, когда я встречу своё 80-летие на вершине Эльбруса. Но об этом будет отдельный рассказ в 5-й части книги.

Эпизод 3

На следующий день, 27 июля, оставив отриконеные ботинки в пещере и надев вместо них валенки с кошками, мы поднялись в лагерь №6 на высоте 6,400 метров. Оттуда 28 июля уже в усечённом составе (всего 6 человек) и под руководством нового начальника Саши Карасёва мы поднялись в лагерь №7 на высоте 6,800 метров. Трудно забыть ночёвку в этом лагере: у нас была одна палатка, рассчитанная на 4-х человек, но даже и её поставить там было негде. В результате нашли полку не более метра шириной и просто прикрепили её и страховочную верёвку к вертикальной скальной стенке. О том, чтобы её растянуть и речи быть не могло. Мы просто по очереди, сняв и оставив за палаткой кошки, заползли в неё вместе с рюкзаками, все пристёгнутые к верёвке, протянутой через палатку, и каждый сел на свой рюкзак, образовав два ряда по три человека. Не помню, удалось ли нам сварить чай в таких условиях, скорее нет, чем да. Ясно одно, что сон наш, по выражению Виноградского, был тоже «просто зашибись»: ноги, руки и тела соседей мешали друг другу и приходилось просыпаться от каждого движения соседа или от того, что части твоего собственного тела «затекают» от недостатка в них крови и необходимо поменять положение, чтобы вернуть её приток. В этой ситуации валенки оказались просто спасительной обувью – ведь за бортом палатки температура была, как минимум, -20оС, если не ниже. Мне досталось место в правом дальнем углу палатки и больше всего мне доставлял неудобство и не давал возможности заснуть острый скальный выступ, который упирался мне в правую лопатку спины.

Но вот наступает знаменательное утро 29 июля: очень холодно, но погода ясная и даже солнечная, к тому же безветренная, что на такой высоте большая редкость. В горах — это уже само по себе везение. Позволю себе немного отвлечься на свои ощущения последних дней: на удивление чувствую себя просто хорошо и даже немного лучше, а после того, как день назад волею судьбы мы остались без «суперов» - наших мастеров спорта и главной надежды на успех всего мероприятия - я уверенно почувствовал, что наша с Мишей Ильяшевичем связка, самая сильная из трёх оставшихся. Кстати, мы самые молодые в команде, оба неженатые, а Миша к тому же и самый из нас спортивный. Теперь, утром решающего дня, я даже получил подтверждение своему внутреннему чувству: Карасёв отдаёт команду, чтобы наша связка уходила первой прокладывать путь всем остальным. Мы быстро собираемся и в 6:30 уходим. Этот день впервые за всё восхождение мы идём сравнительно налегке (все тёплые вещи надеты на нас, либо в рюкзаках) и, что важно, без палатки, примуса, кастрюльки и т. д.

Миша не возражал, чтобы я шёл первым, а я даже очень этому обрадовался. И с этого момента весь день я лидировал, кроме самой вершины, о чём я чуть позже, конечно, расскажу. Первые пол часа мы идём по длинному очень острому снежному гребешку, который справа от нас круто обрывается вниз больше, чем на километр, а слева снежно-ледовый склон, хотя и меньшей крутизны. Вскоре гребешок этот выводит нас к небольшой (метров 20–25) скальной стеночке – лазание не трудное, но высота, т. е. недостаток кислорода, конечно, даёт о себе знать. Пока я лез эту стеночку, вторая связка уже подошла под неё и стояла в ожидании, когда я закреплю верёвку, чтобы первый из их связки мог по ней подниматься с помощью жумара. Когда я вылез на самый верх этой стеночки, то пришёл в изумление: прямо перед собой я увидел одиноко стоящий ледоруб, воткнутый в снег!? Сомнений на этот счёт быть не могло: когда-то он сыграл роль страховки для спуска последнего, т. е. за отсутствием возможности организовать страховку через скальный или ледовый крюк (здесь имел место такой же случай с организацией страховки, который случился со мной на высоте 5,500 метров и который я описал выше в эпизоде 1), команда была вынуждена оставить ледоруб.

Конечно, возник вопрос: кому этот ледоруб принадлежал? На этот счёт было две версии:

1) Либо он был оставлен командой ЦС ДСО «Спартак» под руководством Бориса Студенина за два года до нас (в 1968 году), которая после совершения траверса пик Шатёр – пик Саладина – пик Хан-Тенгри (в том году на чемпионате СССР они завоевали золотые медали в классе траверсов) совершала на этом пути спуск.

2) Либо ещё на четыре года раньше (в 1964 году) – командой первопроходцев этого маршрута под руководством Кирилла Кузьмина из ЦС ДСО «Буревестник», которые тогда завоевали золотые медали чемпионов СССР в классе высотно – технических восхождений.

Других версий быть не могло, поскольку кроме этих двух команд до нас на этом маршруте никого не было. Кому бы этот ледоруб ни принадлежал раньше, с этого момента он стал принадлежать мне в качестве «иголки», которую мне посчастливилось найти в «стоге сена». Именно это я и озвучил остальным членам команды:

— Это мой трофей и прошу никого этот ледоруб не трогать, я заберу его с собой на обратном пути и непременно повешу на стену у себя дома.

Вообще, за всю свою альпинистскую карьеру я не помню другого такого случая, чтобы на горе мне или кому другому попадался такой трофей. Да, бывает, что попадаются крючья - и скальные, и ледовые, - иногда даже целые верёвки оставляют на маршруте, но, чтобы ледоруб, без которого на спуске никак не обойтись, особенно на снежно-ледовом маршруте – такого мне никогда даже слышать не приходилось. Уже сам по себе этот факт был достоин упоминания о нём здесь. Но события того дня развивались ещё более поразительным образом: один из членов нашей команды, Володя Мясников, буквально через несколько минут после моей находки умудряется «упустить» свой ледоруб в бездну. Вообще, в это трудно поверить, но факт остаётся фактом: Володя далеко не новичок в альпинизме, он к.м.с., и значит ходит в горах не менее 10 лет, а ледоруб во время восхождения всегда привязан к руке с помощью тимляка, либо с помощью длинной петли к обвязке альпиниста или к той же руке. Могу только предположить, что, очевидно, он мешал ему лезть по скальной стеночке и тогда он решил поместить его между спиной и рюкзаком (иногда приходится так делать) и, наверное, промахнулся, а при этом ледоруб не был привязан к обвязке или руке. Вот как тут было не поверить в мистику? И трудно себе представить, как бы он продолжал дальнейшее восхождение и особенно спуск без моего трофея. Но совпадение по времени этих двух событий является удивительным вдвойне. К сожалению, с того момента я больше своего трофея не видел – уже через день начались такие серьёзные события, что было уже не до трофея.

Эпизод 4

Порядок, в котором мы шли весь этот день был такой: я с Мишей Ильяшевичем - первая связка, вторая связка Саша Карасёв с Володей Мясниковым и третья – Игорь Виноградский с Алькой Гутманом. Возможно, что Игорь с Алькой менялись в своей связке лидерством (я просто не мог этого видеть, поскольку никогда не оборачивался назад), но Саша всегда был первым во второй связке и с ним я постоянно общался, а что делалось за ним меня никак не интересовало.

Этот порядок не менялся ни разу до тех пор, пока я не пролез последнюю скальную стенку перед вершинной шапкой. А времени было уже около 2-х часов дня. Как и весь этот день, по нашей с Мишей закреплённой верёвке ко мне наверх вылезает Саша. Теперь Миша по Сашиной верёвке поднимается ко мне и мы, как и весь этот день, начинаем уходить на вершинный купол, не дожидаясь того, когда третья связка подойдёт по верёвке второй связки, поскольку дальнейший путь на вершину не имеет больше никаких технических трудностей, а представляет собой простое одновременное передвижение в связках по глубокому (до пояса) снегу. Но в этот момент что-то нехорошее происходит с третьей связкой и Саша, подозревая, что заминка с третьей связкой может подорвать успех всего мероприятия (времени до темноты у нас уже в обрез), просит меня остановиться и подождать до выяснения всех обстоятельств.

Мы с Мишей садимся на снег приблизительно на расстоянии верёвки от Саши, который стоял на краю склона и переговаривался с тройкой, которая вся находилась на скальной стенке - Игорь в процессе лазания, а Володя и Алька в ожидании своей очереди. Из-за нашего местоположения мы могли слышать только то, что кричал Саша, но ответы остальных мы слышать не могли. Чуть позже Саша рассказал нам, что же там произошло: Игорь лез по скале используя жумар на Сашиной верёвке и в какой-то момент из-под его ноги уходит камень, который точнёхонько попадает в голову его друга Алика и у того приличная кровоточащая рана, которую Володя пытается подручными средствами остановить. Мы недоумеваем – как это камень может попасть в голову, когда у всех у нас каски на голове, ведь они как раз для этого и предназначены? И только теперь выяснилось, что один из нас, а именно Алик, свою каску в этот день оставил в палатке – что называется немного облегчился. Он решил, что вот она вершина прямо перед нами и по высоте осталось всего-то 200 метров и камням падать не откуда. Но недаром говорят, что «бог шельму метит» – он всё видит и глупостей не прощает! Это ещё хуже, чем потерять ледоруб – Володя ведь не намеренно его потерял, а Алька вполне осознанно оставил свою каску в палатке. А ведь тоже к.м.с. и не по игре в покер, а по альпинизму!?

Теперь, оценив ситуацию, Саша принимает решение: он отдаёт указание оставшейся на стене тройке оставаться там, где они находятся и ждать нашего возвращения. Затем он отцепляется от Володиной верёвки (она остаётся закреплённой в верхней точке скалы) и пристёгивается к нашей с Мишей верёвке заняв в ней моё место первого. Идя очень медленно (20 шагов и одна минута отдыха), минут через 20–30 мы оказались на вершине, которая очень большая и плоская - размером с футбольное поле. В это время (половина третьего дня) нас накрывает густое облако и становится темно, как это бывает за бортом самолёта, когда он попадает в грозовое облако. Мы ходим по вершине и ищем в этой темноте тур, в котором должна быть записка предыдущих восходителей и в котором мы сами должны оставить свою записку. В этот момент во мне как будто что-то надорвалось, и я потерял тот азарт и силы, которые не покидали меня весь этот день. Мне кажется, что это было следствием того, что Саша лишил меня лидерства, которое придавало мне психологический настрой, а с ним и силы, весь этот день. Одним словом, стало очевидно, что и Саша, и Миша, оба были способны двигаться быстрее меня, а я их задерживал. Тогда они оба отстёгиваются от моей верёвки и вдвоём продолжают «гулять» по вершине в поисках тура, что в конце концов им это и удаётся. Но, как позже выяснилось, тогда на вершине было два тура - один в северной части вершины, который используют восходители с севера, другой предназначен для восходителей с юга. Мы этого не знали и потому, не найдя в темноте «северного» тура, ребята нашли его южного «тёзку», откуда Саша вынул записку предыдущих восходителей, но свою оставить не сумел, его авторучка замёрзла, а карандаша у него не оказалось, т. к. он не готовился быть руководителем. После этого они возвратились ко мне.

Эпизод 5

Тот факт, что, уже находясь внизу Саша объявил, что на вершину взошли все шестеро, сохранить в секрете не удалось. Дело в том, что всё время, которое наша связка из трёх человек находилась на вершине в поисках тура, за нами наблюдали в 60-кратную трубу наши соседи по базовому лагерю и конкуренты по Чемпионату СССР – команда Ленинградского ДСО «Локомотив». Вернувшись в Ленинград, они-то и донесли свои наблюдения о том, что в редких просветах тёмного облака видели на вершине только троих, а другая тройка оставалась под скальной стеной. Этот факт долго муссировался на заседании федерации альпинизма, а также и в комиссии по этике – заслуживают ли трое оставшихся внизу называться взошедшими на вершину, когда верхняя тройка шла до вершины ещё минут 20 или даже 30 от последней скальной стенки? В конце концов, как мне кажется, усилиями и обаянием Мити, этот вопрос удалось решить положительно и все шесть человек были награждены красивым жетоном «Хан-Тенгри». Однако, строго говоря, исходя из альпинистской этики, «нижняя» тройка не должна была получить эту награду.

 

Но я не просто так решил об этом сообщить здесь. Была ещё и другая сторона этого вопроса, которую Саша Карасёв озвучил мне только 41 год спустя, когда был моим гостем в Калифорнии в сентябре 2011 года. Тогда Саша признался, что никогда не видел ни сайт, ни книги Виноградского, которые я выше рекомендовал для просмотра и чтения. И добавил, что скандал, который разразился в те дни вокруг нашей трагедии, настолько ему опротивел, что он принципиально не хочет читать ничего на эту тему. Но для меня было куда интереснее узнать от него, что оказывается во время тогдашних дебатов о том, кто же заслуживает жетон, а кто нет, был даже голос (а, может, и не один) за то, чтобы дать жетон только Саше и Мише, как находившимся непосредственно у тура, а мне не давать, также как и тем троим, которые остались под скальной стеной. При этом того (тех), кто на этом настаивал, не смутило, что я сидел на вершине (выше меня было только небо), а также тот факт, что весь день на подъёме я шёл первым, прокладывая путь остальным, а на спуске последним, замыкая движение всей команды. Я уже говорил, что у нас в экспедиции были такие лихие вспомогатели, а также два мастера спорта (оба заболевшие), которые считали, что взошли на вершину не те люди, которые должны были взойти. Только теперь, 41 год спустя, благодаря Саше я лишь получил подтверждение тому, о чём и сам в те далёкие дни догадывался.

Как бы там ни было, на сегодняшний день у меня это самая ценная из моих альпинистских наград, которой я очень дорожу – жетон Хан-Тенгри, выполненный из мельхиора:

 

https://www.dropbox.com/s/4dcpouomrh3dhuy/%D0%96%D0%B5%D1%82%D0%BE%D0%BD%20%D0%A5-%D0%A2.jpg?dl=0

Надо сказать, что изображение на жетоне с годами не изменилось, а вот обозначенная на нём высота претерпела изменение после распада Советского Союза, когда хребет Тенгри-Таг, в котором она находится, стал естественной границей между Казахстаном и Киргизией. Вот тогда-то его официальная высота стала на 15 метров выше, чем была во времена СССР, т. е. теперь на нём обозначена высота 7,010 метров. Возможно, что новое измерение проводилось зимой с учётом снежной шапки, но скорее всего местные власти намеренно увеличили высоту горы, чтобы она могла официально считаться семитысячником, что, несомненно, добавляет ей коммерческой привлекательности.

Эпизод 6

Очень скоро я получил подтверждение своей догадке о том, что психологический настрой имеет большое значение в нашем деле: как только мы втроём вернулись к оставленным под последней скальной стеночкой нашим товарищам, Карасёв просит нашу с Мишей связку с этого момента замыкать движение команды, а он теперь пойдёт первым. Это означает, что там, где имеются трудности для спуска (в основном это касается скальных стеночек) все спускаются дюльфером по нашей с Мишей верёвке, а последний из нашей связки спускается тоже дюльфером, но уже на двойной верёвке и затем протягивает её через точку страховки, оставляя на горе крюк с петлёй. Всем альпинистам хорошо известно, что позиция последнего на спуске самая ответственная и потому её исполняет либо сам руководитель, либо самый сильный и надёжный член команды. Помня, как я хорошо себя чувствовал весь день, идя первым, я сообщаю Мише, что буду идти последним, а он не возражает. Как только я это объявил, я вдруг почувствовал тот самый прилив сил, который был со мной весь этот день, но покинул меня на самой вершине, где Саша лишил меня лидерства.

Однако светлого времени у нас остаётся в обрез и надо торопиться, в то же время ни в коем случае нельзя допустить даже небольшой ошибки, которую так легко сделать, учитывая нечеловеческую усталость, которая уже «навалилась» на всех нас. К этому следует добавить, что количество кислорода на такой высоте только 40% от того количества, которое имеется на равнине. А недостаток кислорода, как известно, отрицательно влияет на весь организм человека, в первую очередь на функцию мозга.

Теперь Саша возвращается в свою связку с Володей и по нашей с Мишей верёвке спускается к трём другим товарищам, которые поджидали нас под последней скальной стеночкой, после чего они все четверо быстро (вниз – не вверх!) уходят по утренним следам в снегу в сторону оставленной палатки. Спустившись и успешно продёрнув верёвку, мы догоняем наших товарищей только перед спуском с последней скальной стенки, той самой, где утром мне попался «трофейный» ледоруб, который как раз и был оставлен предыдущими восходителями для организации страховки при спуске с неё. Трое из них уже спустились, а четвёртый дожидался нас, чтобы спуститься дюльфером по нашей верёвке. После того, как этот последний из них оказывается под стеной, обе связки быстро уходят в направлении палатки, которая уже хорошо видна, но ходу до неё ещё минут тридцать.

И вот тут наступает момент, который легко мог осложнить наше с Мишей положение до критического: так как мы не собираемся оставлять здесь для спуска последнего ледоруб, я, в роли последнего, закрепляю верёвку так, чтобы она смогла легко скользить через перекинутую петлю и вбитый крюк, когда мы будем дёргать её внизу, вставляю карабин на длинной петле для того, чтобы две половинки верёвки не перекрутились, и ухожу дюльфером вниз на двойной верёвке. Спустившись к Мише, я пытаюсь её продёрнуть, а она . . . не идёт. Подключается Миша и теперь мы дёргаем её уже вдвоём, а результат тот же. Нам обоим становится ясно, что придётся лезть на самый верх – именно там находится несколько острых выступов, где очевидно и застряла верёвка. А, по заведённому в нашей профессии правилу, лезть должен тот, кто организовывал точку страховки и спускался последним, т. е. я. Логика этого правила очевидна – кто допустил ошибку, тот и должен её исправлять. Но через 10 минут будет уже совсем темно.

Делать нечего, и я начинаю лезть эту стенку вверх во второй раз за сегодняшний день. Когда я долез почти до самого верха (а лезть пришлось без страховки – верёвка ведь не двигается), проблема выяснилась довольно просто: несмотря на то, что при спуске я разъединял верёвки скользящим карабином, они обе застряли между двумя острыми выступами скалы. Отведя их в сторону от этих выступов, я снова спустился к Мише и теперь мы без проблем продёрнули её. Но к этому моменту наступила полная темнота. Мы достаём налобные фонарики, укрепляем их на каски и начинаем движение к палатке. Весь оставшийся путь мы недоумевали, почему нам никто не светит из палатки в качестве ориентира, чтобы мы не сбились с пути в кромешной тьме. Ответ на этот вопрос мы получили только, когда дошли до самой палатки – там все сидели на рюкзаках и спали безмятежным сном - усталость взяла своё. От такого открытия мы с Мишей лишь обменялись взглядами, которые многое говорили и без слов: а что было бы с нами, если бы мы заблудились, что совсем нетрудно в ночной темноте и отсутствии луны? Хорошо, что этот день закончился без серьёзных происшествий, не считая, конечно, пробитой головы Гутмана. Правда, вина его самого в этом очевидна.

Теперь читателю должно быть понятно, что этот день в моей памяти остался как триумф моей альпинистской карьеры. Обычно после любого дня восхождения мне всегда есть в чём-то себя упрекнуть (не лучшим образом или не так быстро пролез такой-то участок, неправильно выбрал путь, через чур быстро шёл на другом участке и «загнал» себя и других и т. д.). Но этот день прошёл для меня лично просто безукоризненно, за исключением, конечно, последнего дюльфера, где я обязан был предусмотреть возможную проблему с верёвкой. Хорошо уже то, что не кто-нибудь, а я сам её благополучно исправил, однако, минут тридцать такого драгоценного светлого времени было потеряно, что легко могло создать нам серьёзную проблему.

Эпизод 7

Я не собираюсь здесь описывать первый скандал, который произошёл между двумя нашими начальниками - бывшим, Толей Носовым, и настоящим, Сашей Карасёвым, который имел место на следующий день, 30 июля, когда мы благополучно спустились в лагерь №6 на высоте 6,400 метров. Надеюсь, что читатель уже ознакомился с этим эпизодом из рекомендованных мною источников. Отмечу только, что нам с Мишей и на этот раз сильно повезло: как только разговор на высоких тонах между Толей и Сашей закончился, Саша приказывает мне и Мише пристегнуть заболевшего Игоря Карпова в середину нашей связки, предварительно разгрузив его рюкзак, и, как можно быстрее, спускаться с ним в базовый лагерь. На веб сайте наших вспомогателей совершенно ошибочно указано, что Карпова сопровождает по приказу Носова связка Володи Мясникова – Алика Гутмана.

Более радостного приказа в тот момент быть просто не могло – теперь уже стало абсолютно ясно, что этой короткой ссорой скандал не ограничится, а продолжение его неизбежно. Может быть, я не прав, но тогда я расценил Сашино решение так, что он доверяет больного Игоря на попечение самой сильной связке. Наша связка, состоящая теперь из трёх человек, быстро собирается и уходит в направлении снежной пещеры. В ней мы ночуем, а утром, 31 июля, меняем валенки на оставленные там ботинки и, не задерживаясь, почти бежим вниз (насколько это возможно на стене и на такой высоте). Надо отметить, что Карпов сначала шатался из стороны в сторону, напоминая пьяного, но потом шёл всё ровнее и увереннее. А где-то после 5,500 метров ему и вовсе не требовалась наша помощь – он уже самостоятельно спускался по верёвке дюльфером. Это известное всем альпинистам поведение больного на высоте: с потерей каждой сотни метров к нему, как правило, возвращаются жизненные силы. Я же шёл и меня не оставляла радостная мысль, что судьба так милостиво обошлась сегодня со мной – увела от неминуемого скандала (да ещё на высоте!), а, как выяснилось позже, и от куда более серьёзных проблем. Хотя, как знать: моё присутствие наверху могло положительно повлиять на дальнейший ход событий.

Заметки на полях из моих личных наблюдений

 

1) Не могу не поделиться удовольствием, которое мы имели по ночам во время пребывания в базовом лагере. Я уже упоминал, что там у нас всё время стояла на треноге 60-кратная подзорная труба, которая до выхода команды на маршрут была предназначена для наблюдения за состоянием маршрута (снежных лавин и камнепадов), а после выхода - за передвижением команды по маршруту восхождения. Но первые три недели, т. е. до начала трагедийных событий, эта труба служила также и средством развлечения – в ясные лунные ночи, глядя в неё, мы наблюдали Луну. Для нас это зрелище было сродни космонавтам, созерцающим планету Земля с её околоземной орбиты. Мы правда ясно видели на поверхности Луны кратеры и глубокие линии, напоминающие реки, из которых ушла вода. К сожалению, разрешающей способности трубы не хватило, чтобы мы могли рассмотреть следы пребывания на ней Нила Армстронга и Базза Олдрина, которые гуляли там годом раньше, 21 июля 1969 года.

2) Читатель, возможно, уже догадался, что мужчины в таких экспедициях, как правило, не бреются в течение всего периода экспедиции, т. к. несмотря на все меры предосторожности, лицо всё равно сильно обгорает и брить его в таком состоянии довольно больно, да и было бы неправильно оголять его перед такой сильной солнечной радиацией. Таким образом, за месяц вырастает вполне приличная борода, которая в условиях базового лагеря не очень мешает. Но вот во время восхождения на морозе и сильном ветре, которые почти всегда присутствуют на такой высоте, пар изо рта конденсируется на бороде и превращается в ледовую корку, которая трётся об обожжённое лицо и постоянно доставляет очень неприятные ощущения. В современном мире уже давно появились специальные маски для лыжников и альпинистов-высотников, но в то время таковых не существовало и потому описываемые здесь ощущения лишь добавляли «прелести» к таким восхождениям.

3) Я совершенно не запомнил, как и сколько времени потребовалось нашей тройке спуститься из пещеры в базовый лагерь. Да это и понятно: хорошо запоминаются трудные или опасные события, а если всё прошло гладко, «без сучка и без задоринки», - что же там запоминать? Зато хорошо запомнил, что в базовом лагере к моменту нашего прихода уже было тревожное настроение: накануне Митя и остальные обитатели лагеря видели в 60-кратную подзорную трубу как кто-то кого-то тащил на своих плечах от лагеря №6 к пещере в лагере №5. Тем не менее, Митя при нашем с Мишей появлении не переставал говорить, обращаясь к нам:

 

- Вы, парни, хоть понимаете какие вы супермены (его слова я привожу здесь дословно)? Вы же взошли не куда-нибудь, а на вершину самого Хана!

Несмотря на то, что сам Митя был далеко неординарным человеком, взойти на Хан было его многолетней мечтой, которую ему так и не удалось осуществить. Я же с трудом понимал о чём он говорит – очень хотелось пить, есть и спать, и больше ничего. Когда пришло время отойти к такому желанному сну в условиях базового лагеря, выяснилось, что все мои вещи в рюкзаке, включая спальник, абсолютно мокрые. Пришлось проситься к Эпштейну в спальник, чтобы хоть как-то согреться и уснуть. На следующее утро мы с Мишей устроили себе баню – нагрели ведро воды с помощью трёх примусов и полили друг на друга – блаженство непередаваемое.

4) 6 августа спасатели на самодельных носилках доставили Толю Носова, невольного виновника всех наших проблем, в базовый лагерь. Сильно обгоревший и обросший, он был похож на 100-летнего старика и запомнился мне только тем, что уже на следующий день ковылял по лагерю, с трудом передвигая ноги и опираясь на два ледоруба, но при этом он постоянно произносил вслух одну и ту же фразу: «верните мне мою палатку». Сначала я не мог понять, о чём это он? Но вскоре мне объяснили, что тело Грифа, которое осталось на высоте 6,000 метров, завернули как раз в палатку, которая была Толиной собственностью. Вот только теперь мне стал понятен смысл Толиной фразы и тогда я понял, что он потерял не только телесное здоровье, но также и умственное. Вы только подумайте: там наверху лежит труп врача, который погиб, торопясь к нему на помощь, а у него в голове, кроме его палатки, никаких других мыслей нет! Выслушивать эту его белиберду было омерзительно, но и вступать в разговор с умственно больным человеком было бесполезно.

 

5) Теперь у нас новая проблема – нужно транспортировать тело Грифа с высоты 6,000 метров в базовый лагерь, чтобы затем вертолётом и самолётом доставить его в Ленинград. Дело в том, что в советском альпинизме, в отличие от западного, было не принято оставлять погибших в горах и считалось делом чести доставить их тела родным по адресу проживания, чего бы это ни стоило. Понимая, что все предельно устали, Митя не хочет никому приказывать идти снова наверх, а просит только добровольцев. Мы с Мишей сразу же предлагаем себя для этой миссии. А перед тем, как опять уйти наверх 10 августа, я прошу Хейсина:

 

- Митя, я никогда тебя ни о чём не просил, а вот сейчас прошу: отправь Сашку вниз с первым же вертолётом, по-моему, он уже «доходит». Мне будет легче работать на горе, если я буду знать, что ты это сделаешь.

Дело в том, что Саша, который находился уже месяц на этой высоте, стал необычайно нервным, уже прилично кашлял и вообще производил впечатление не очень здорового человека. Мне это было более, чем кому-либо, очевидно, потому что мы с ним жили в одной палатке, и я хорошо знал его ещё по Ленинграду. Кроме того, я считал своим долгом позаботиться о нём по двум причинам: во-первых, он на самом деле в то время был моим другом (наш словесный выдумщик Виноградский даже придумал для нас кличку «Исаак и сын»), а, во-вторых, это благодаря мне он оказался в этой экспедиции и потому я чувствовал определённую ответственность за него и его здоровье.

Надо сказать, что Митя проникся ситуацией и выполнил мою просьбу: на следующий день, когда мы были уже на стене, я слышал и видел, что прилетал вертолёт за больными Игорем Карповым и Толей Носовым, а вернувшись через несколько дней с трупом Грифа, Саши в нашей палатке я не обнаружил. За это я был Мите безмерно благодарен – он «снял камень» с моей души.

6) Незабываемое впечатление оставили у всех нас два озера Мерцбахера, нижнее и верхнее, которые обычно преграждают альпинистам выход с Северного Иныльчека на Южный. Как читатель уже знает из прочитанного по ссылке веб сайта, нам сильно повезло тем, что ко времени нашего подхода к ним вода из обоих озёр уже прорвалась через ледовую стену Южного Иныльчека и ушла в долину. А это, между прочим, совсем не маленький объём воды высотой до 70 метров, собравшейся за весенне-летний сезон в ущелье шириной 1 км (между Сарыджаским хребтом и хребтом Тенгри-Таг) и длиной свыше 6 км. Средняя высота, на которой расположены оба озера составляет 3,300 метров над уровнем моря, а разница в высоте нижнего и верхнего озёр 300 м. До момента прорыва там собирается до 240 миллионов м3 воды, а в момент прорыва вода устремляется через подлёдные каналы со скоростью 1,000 м3/сек. Полное опорожнение двух озёр занимает несколько дней и, очевидно, представляет незабываемое зрелище. И вот мы идём по дну нижнего озера, не забывая сделать для себя исторические снимки на фоне айсбергов, опустившихся на дно озера после ухода воды:

 

https://www.dropbox.com/s/6t3oqgr3ezqn4gk/On%20the%20buttom%20of%20the%20lake.jpg?dl=0

А вот и покорённый мною айсберг:

https://www.dropbox.com/s/xjx7vbuothrwc63/Me%20on%20iceberg%20pick.jpg?dl=0

7) После нашего возвращения на «большую землю» произошёл ещё один, совершенно неожиданный эпизод, который коснулся лишь меня одного. Сначала вертолёт доставил нас в многолюдный лагерь в пограничном посёлке Майда-Адыр, где сошлись покорители пика Победы, Хан-Тенгри с юга и наша команда с севера. Было очень забавно смотреть на такое количество обожжённых, исхудалых и небритых мужских лиц. После всех прелестей, которые выпали на нашу долю в Майда-Адыре в виде горячих радоновых ванн, мы уже на следующий день попутными грузовиками доехали сначала до Пржевальска, а затем и до знаменитого озера Иссык-Куль. И вот тут меня ожидал сюрприз: в то время, как я со своими альпинистскими друзьями расслаблялся, что называется, по полной программе, на берегу этого великолепного озера, ко мне подходит . . . (кто бы вы думали? Никогда не угадаете!) . . . мой самый любимый брат Аркадий. Хорошо, что в этот момент я стоял на твёрдой, а, главное, плоской земле. Представьте себе мою реакцию: в Ленинграде мы с ним пересекались (именно пересекались и ничего более между нами не происходило) может быть раз в году, а, может и того реже, и то, если он заходил в гости к нашей общей сестре Нэле, в квартире которой я тогда проживал. А тут, можно сказать, на краю света, оказались в один день и час в одном и том же месте! Я ведь и понятия не имел, где он может в это время находиться. Но в отличие от меня, выяснилось, что Аркадий хорошо знал, где я проводил свой двухмесячный отпуск. Тут только я вспомнил, что со своих студенческих лет он увлёкся спортивным туризмом и это был как раз один из их походов вокруг озера Иссык-Куль. Он мне рассказал, что вся его тур группа уже много дней внимательно следит за нашими трагическими событиями и что кто-то из них как раз и подсказал ему, что мы только что прибыли на озеро. Ну как тут не поверить в мистику? Пообщавшись минут двадцать, мы разбежались по нашим делам – он в свою тур группу, а я – в свою команду. В следующий раз мы встретились с Аркадием в Ленинграде значительно раньше, чем через год: услышав от меня, что Игорь Виноградский снимал на киноплёнку эпизоды нашей эпопеи, он попросил меня показать кино всей его тур группе. Естественно, что мне не составило труда выполнить эту его просьбу.


8) Когда, после почти двухмесячной эпопеи, включая пеший переход с полными рюкзаками по 40-километровому изрезанному трещинами леднику Северный Иныльчек (причина: единственный вертолёт, который только и мог там летать, сломался), в аэропорту города Алма-Ата я взвесил и себя и свой рюкзак, я и он, соответственно, весили 55 и 40 кг. Это означало, что я потерял около 20% своего нормального веса! Зато как легко было при таком весе ходить, особенно по равнине и без рюкзака!

 

9)  Несмотря на то, что мы получили красивые жетоны за восхождение на Хан-Тенгри, с Чемпионата СССР нас сняли. Того требовала этика чемпионата – в случае гибели одного из членов, вся команда автоматически снимается с соревнований. Правда, в нашем случае Вадим не был членом команды, а лишь врачом экспедиции. Я думаю, в этом решении сыграла роль совокупность обстоятельств. Как бы там ни было, но вот уже второй сезон подряд оказался для нас неудачным в смысле получения звания мастера спорта. Я уже упоминал, что в предыдущий сезон для этого требовалось взойти на любую гору 6-й к.т., которой для нас должна была стать пик Энгельса на юго-западном Памире, но не стала по причине спасательных работ, которые наша тогдашняя команда вынуждена была проводить на той же стене пика Энгельса в отношении нашей другой команды ЛОС ДСО «Труд», которая выступала на Чемпионате СССР и попала под камнепад. Но в сезон 1970 года требование на это звание было сильно увеличено – теперь требовалось, как минимум, стать призёрами Чемпионата СССР в одном из четырёх альпинистских классов. Таким образом, пять человек из шести в нашей команде (кроме Саши Карасёва, который уже был мастером спорта) вынашивали серьёзную надежду на Хан-Тенгри, но она не осуществилась. Забегая вперёд, скажу, что никому из этой пятёрки впоследствии не удалось осуществить свою мечту. Все мы так и остались лишь к.м.с. (кандидатами в мастера спорта). В связи с этим хорошо известным фактом я был сильно удивлён, когда под фамилией Гутман Альберт Рафаилович на страницах «Персоналии» веб сайта «Альпинисты Северной Столицы» увидел, что носитель этого имени является мастером спорта. Во время моего следующего посещения Питера я не мог не задать Игорю Виноградскому вопрос о его друге и многолетнем напарнике по связке:

- Игорь, мне известно, что из нас пятерых так никто и не стал мастером спорта; каким это образом твой друг Алька стал им?

Ответ Игоря меня сильно развеселил и в то же время отпала нужда задавать другие вопросы на эту тему:

- Ну, понимаешь, он просто очень хотел им быть!?

А кто же из нас этого не хотел? Не правда ли – очень странный способ осуществить свою мечту, т. е. взять и объявить себя тем, кем очень хочется быть?

К слову сказать, это тот самый Алька, связка которого весь штурмовой день вверх шла последней, а вниз второй за связкой Карасёва, а запомнился он мне лишь тем, что в тот день решил немного облегчиться и оставил свою каску в палатке лагеря №7, за что и был наказан камнем по голове, слава богу, не очень сильно.

10)  Хочется ещё раз обратиться к личности Дмитрия Евгеньевича Хейсина. Выше я уже упоминал о его лидерских качествах. Вот ещё один пример, подтверждающий это. Как только стало известно о смерти врача экспедиции Вадима Грифа, Митя приказал всем, кто вернулся с восхождения, выстроиться в шеренгу спиной к нему, наклониться и спустить трусы. Таким образом он хотел оценить величину геморроидальных узлов, а значит и дальнейшую работоспособность участника. Я понял, что Митя даже не сомневался, что после такого высотного восхождения эта благородная болезнь поразила каждого. Уж он то хорошо был с нею знаком – ведь именно она заставила его уйти вниз с высоты 5,300 м. Митя, конечно, оказался прав – все, кто были на вершине, даже самые молодые и шустрые, Миша и я, получили эту метку от великой горы на всю последующую жизнь. А до того я был уверен, что это болезнь бухгалтеров и прочих людей «сидячих» профессий и что меня то она никогда не настигнет. И я опять был не прав. А после осмотра Митя продолжал раздавать медицинские советы в виде приказов:

- Тебе сидеть 15 минут на ведре с холодной водой, тебе мазаться вот этой мазью (оказывается, что всё это ожидалось и доктор привёз с собой большую банку с геморроидальной мазью), а ты уже отыгрался, больше никуда не пойдёшь.

Вот так Митя показал себя не только лидером, но и заботливым «отцом-командиром» своих подчинённых.

В заключение этой главы мне хочется рекомендовать читателю рассказ о восхождении на Хан-Тенгри уже в наши дни (2008 г.), т. е. со всеми оплаченными удобствами и обслуживанием из того же базового лагеря на Северном Иныльчеке, но по значительно более простому маршруту через плечо пика Чапаева (5А к.т.). Несмотря на то, что современная одежда и снаряжение ни в какое сравнение не идёт с тем, чем обладали мы 40 лет назад, тем не менее рассказ этот очень правдив и легко читается, особенно сейчас, после того как вы только что ознакомились с нашей трагедией 1970 года. Но самое привлекательное в этом рассказе то, что он талантливо написан умным и интеллигентным израильтянином русского происхождения Яном Рыбаком.

Вот этот рассказ:

http://www.mountain.ru/article/article_display1.php?article_id=195

Мне особенно понравились у автора два его высказывания:

1) Философское рассуждение о сущности жизни и месте в ней каждого из нас для того, «чтобы педали велосипеда крутить без остановки, а то упадёшь».

2) Его сравнение об отношении к восхождению русских и западных альпинистов: «у русских превалирует чувство долга в то время, как у западных – азарт, амбиции, самовыражение, но никогда чувство долга. Западные альпинисты выходят из игры куда легче своих российских коллег».

 

Трудовые будни в ЛТА, 1970–1974

Проблемы трудоустройства после аспирантуры

 

В декабре 1969 года я выполнил все формальности, связанные с успешным окончанием аспирантуры, т. е. представил готовую к защите диссертацию в четырёх экземплярах, а также опубликованный реферат и 13 положительных отзывов от профилирующих организаций. Теперь предстояло найти Диссертационный Совет (ДС), который бы согласился принять диссертацию к защите. Последнее, как читатель вскоре убедится сам, оказалось совсем не простым делом и заняло больше года. А пока что пора было позаботиться о хлебе насущном, т. е. о будущем трудоустройстве, т. к. аспирантура более не имеет права меня держать, т. е. не может продолжать платить мне каждый месяц стипендию 70 рублей.

Особого выбора у меня не было: в своём бывшем вычислительном отделе №32 «Электроприбора» меня никто не ждёт, да мне и самому там нечего делать – ведь там, как и прежде, продолжали заниматься теми же задачами, что и раньше, с которыми мне почему-то было не интересно даже тогда. На свою кафедру в ЛЭТИ Смолов В. Б. меня не зовёт, а я, естественно, его об этом и не спрашиваю. Правда, я знал, что они почти на занимались аналоговой техникой, которой была посвящена моя диссертация. Но, возможно были и другие причины, о которых я мог только догадываться. Слава богу, что после обсуждения моей диссертации на семинаре кафедры Технической Кибернетики в ЛИАПе (Ленинградский Институт Авиационного Приборостроения), её заведующий, д.т.н., профессор Игнатьев Михаил Борисович (М. Б.), пригласил меня на свою кафедру с условием, что я буду продолжать работать над усовершенствованием методов, которые я предлагал в своей диссертации. Казалось бы, что может быть лучше такого предложения? Я немедленно дал своё согласие. Речь шла всего лишь о позиции м. н. с. (младшего научного сотрудника — это самая низкая должность для специалиста с высшим образованием) до тех пор пока я официально не защищу диссертацию и она не будет утверждена ВАК’ом (Высшей Аттестационной Комиссией). Когда же это произойдёт, то я буду переведён на должность с. н. с. (старшего научного сотрудника).

Я опять почувствовал себя счастливчиком, однако, как показывает мой опыт, со мной это долго не бывает. В феврале 1970 года М. Б. сказал мне, чтобы я зашёл к нему через неделю, когда можно будет начать моё оформление в качестве м. н. с. на его кафедре. Когда я через неделю посетил его, он сказал, что ему нужно ещё неделю на то, чтобы согласовать мою кандидатуру с проректором по науке, д.т.н., профессором Хрущёвым В. В. Ещё через неделю он сказал, что ему всё ещё не удалось «уломать» Хрущёва относительно моего зачисления в штат кафедры и он просит меня дать ему ещё одну неделю, за которую, как он меня заверил, он сумеет всё уладить. Когда же всё повторилось в четвёртый раз, мне стало яснее ясного, что в ЛИАП дорога мне закрыта и надо искать другие варианты моей будущей работы. А жаль. Вот что я сегодня прочёл на веб сайте ЛИАПа (http://new.guap.ru/i04/history) под заголовком «Достижения института»:

«1972 г.

Вышло Постановление ГКНТ (Государственный Комитет по Науке и Технике – И. Г.) СССР по запуску программы создания робототехнических систем и профессор М. Б. Игнатьев был назначен заместителем главного конструктора по робототехнике. На кафедре 44 развернулись работы по созданию различных адаптивных роботов. В результате реализации этой программы к середине 80-х годов СССР выпускал до 80 тысяч промышленных роботов (по данным ЦСУ). Правительство СССР высоко оценило вклад ЛИАПа, наградив Государственной премией СССР М. Б. Игнатьева и Л. П. Клауса.»

Как видите, если бы не ожесточённое сопротивление Хрущёва В. В., с большой вероятностью я был бы участником этой прорывной для СССР программы. И далее там же читаем:

«Важным достижением является разработка метода избыточных переменных для контроля, диагностики и коррекции вычислительных процессов. Метод позволяет существенно повысить надёжность и точность бортовых вычислительных систем».

Автором идеи упомянутого метода избыточных переменных является сам М. Б. Игнатьев, а его аспирант Мироновский Л. А. защитил кандидатскую диссертацию на эту тему за полгода до моего появления на семинаре их кафедры, где я докладывал свою диссертацию. Именно ему принадлежит авторство отзыва о моей диссертации, которую подписал также и сам М. Б. Приглашая меня к себе на кафедру, М. Б. увидел в моих методах контроля и диагностики отказов другое направление для достижения той же цели, что и в диссертации у Л. А. Мироновского. Как честный и преданный науке человек, он хотел развивать все подающие надежду направления. Однако проректор по научной работе ЛИАПа Хрущёв В. В. знал лучше, что и кто важнее для страны.

А теперь пора вернуться к теме моего трудоустройства. О том, что я «повисаю в воздухе», узнаёт мой друг Эдик Аронов, который сам когда-то «подвисал в воздухе» подобным же образом и которому посвящена целая глава в начале этой части книги. К этому времени Эдик стал в «Электроприборе» «большим» человеком, который распоряжался довольно значительной суммой денег для того, чтобы давать подряды - работы на сторону, за пределы «Электроприбора». Вот он то и пришёл мне на помощь в этом своём качестве заказчика с «мешком» денег. У него были какие-то рабочие контакты с кафедрой ВТ Лесотехнической Академии (ЛТА), куда он перечислил 10,000 рублей за какую-то вымышленную научно-исследовательскую работу. По договорённости за эти деньги заведующий кафедрой, профессор и доктор каких-то деревянных наук Морозов Н. А. взял меня на должность м. н. с. с окладом 110 рублей в месяц. Вот таким образом Эдик сумел «купить» для меня рабочее место. Мне было озвучено, что денег этих хватит только на один год моей зарплаты, а затем я сам должен «крутиться» и находить для себя проекты, которые кто-то будет оплачивать. Эдик мне объяснил, что на «его» деньги помимо меня в штат академии возьмут ещё двух или даже трёх «мёртвых душ», которые будут раз в месяц приходить за зарплатой. Вот таким образом я и стал полноправным сотрудником кафедры ВТ с 30 марта 1970 года. В чём именно заключалась там моя работа я расскажу чуть ниже.

Защита диссертации – почти детективная история

 

Итак, моя диссертация готова к защите, а сам я готов её защищать. Все необходимые формальности соблюдены - «кандидатский минимум» сдан, опубликовано пять статей (при существующем минимуме в три), проведён эксперимент, для которого была написана программа для ЦВМ «Минск-22» в Автокоде «Инженер» (программу по дружбе написала мне Лариса Новикова и «прогнала» на ЦВМ бессчётное количество раз за счёт своей кафедры проф. Чуриловского в ЛИТМО, где она тогда работала); этот эксперимент подтвердил работоспособность двух разработанных методов контроля и диагностики отказов в аналоговых моделях систем автоматического управления. К этому времени я уже доложил свою работу на семинарах в трёх Университетах – на кафедрах ВТ ЛЭТИ, ЛИТМО, а также на кафедре Технической Кибернетики ЛИАПа, получив от них положительные отзывы. Помимо этого, было получено ещё девять положительных отзывов из разных НИИ и судостроительных заводов. Казалось бы, ничто не предвещало «бури», но она всё равно грянула.

Чтобы понять, что же произошло на этом этапе, придётся вернуться назад, в первые годы моей службы в «Электроприборе». Когда я поступил на работу в наш Вычислительный отдел №32, тогда в нём было две группы математического моделирования, каждая обладала большой (по её физическим размерам) АВМ «Электрон», которая размещалась в зале площадью 60 кв. м. Я уже говорил, что мне тогда сильно повезло, что я попал в группу моделирования, которой руководила Нэдда Харикова. Другую такую же группу возглавляла Людмила Николаевна Нечаева. Родом из Молдавии, она, как и Недда, годом раньше меня закончила ЛЭТИ. Но самым главным в её статусе было то, что её муж был Первым Секретарём Петроградского райкома комсомола, т. е. как раз того, в котором находился наш «Электроприбор». Людмила Николаевна успевала не только делать свою непосредственную работу (не берусь судить насколько хорошо она её выполняла), но ей также было дело до всех и всего, что происходило в нашем отделе. Не знаю почему, хотя и догадываюсь, она меня, мягко говоря, невзлюбила с моего самого первого появления в отделе и давала мне это понять всеми возможными способами. В то же время несколько сотрудников отдела, независимо друг от друга, предупредили меня, чтобы я её остерегался, поскольку слышали её комментарии в мой адрес, которые сводились к следующему: «смотрите, как устроился – он всегда получает отпуск летом в то время, как остальные в лучшем случае через год». Когда же я поступил в аспирантуру, то её комментарии на мой счёт были того же свойства, с той лишь разницей, что теперь они касались аспирантуры. Ещё через два года, когда до неё дошло, что я перешёл в дневную аспирантуру, мне рассказывали, что её злоба в отношении меня лишь увеличилась. Я же не обращал на это никакого внимания, уверенный, что, слава богу, никак от неё не завишу. А вот тут я оказался совсем неправ.

Очень скоро выяснилось, что по правилам ВАКа, которая утверждает диссертации после их защиты в низовых Диссертационных Советах (ДС), чтобы получить возможность защитить свою диссертацию в любом ДС, необходимо иметь положительный отзыв организации, в которой она была выполнена (такая организация называлась ведущим предприятием). В случае, если этот отзыв отрицательный, ни один ДС не может принять такую диссертацию к защите. Причём, один или даже несколько отрицательных отзывов от других, сторонних, организаций не лишает диссертанта возможности её защиты, но вот от «родной» организации отзыв обязательно должен быть положительным. Поскольку тематика моей диссертации напрямую связана с моим бывшим отделом, там я и должен пройти предзащиту и получить непременно положительный отзыв. Вот когда Людмила Николаевна, очевидно, потирала руки, понимая, что настал её звёздный час окончательной расплаты со мной. Для начала я доложил содержание работы в бывшей моей группе, куда были приглашены также и сотрудники из группы Нечаевой. Здесь презентация, на мой взгляд, получила смешанную реакцию: после того, как было задано и отвечено на несколько вполне разумных вопросов, все присутствующие, кроме двоих, не сочли нужным высказывать своё мнение о качестве и готовности диссертации к защите. Но удивительно то, что среди этих двоих оказалась молодой инженер Светлана Архипова из группы Нечаевой, которая хорошо отозвалась о работе, назвав предлагаемые новые методы контроля и диагностики интересными, однако вердикт самой Людмилы Николаевны, как и ожидалось, был резко отрицательным, хотя и совсем бездоказательным.

Теперь предстояло пройти предзащиту на уровне всего отдела с приглашёнными специалистами из других заинтересованных отделов института. По этому вопросу я зашёл к начальнику нашего отдела Гинзбургу Рувиму Исааковичу, чтобы согласовать список приглашённых лиц – ведь именно он будет председательствовать на этой предзащите. Он, конечно, уже в курсе назреваемого скандала: с одной стороны, он хорошо знает свою сотрудницу Нечаеву Л. Н., с другой, - он, несомненно, уже наслышан о моей диссертации и, главное, хорошо знаком с моим руководителем проф. Смоловым В. Б. Теперь он чувствует себя находящимся между двух огней и, конечно, очень недоволен, что ему приходится участвовать арбитром в этой «схватке». Я подаю ему список лиц, которых хотел бы пригласить на свою предзащиту. Далее между нами происходит следующая дискуссия:

- Никита Николаевич Шайхутдинов (это мой бывший начальник лаборатории) – это хорошо, Л. Н. Нечаева – правильно, Недда Харикова (моя бывшая руководитель группы) – нормально, Лёва Шахмундес (он знает, что это мой друг), а тебе это очень надо?

- Конечно, - отвечаю я, - он же инициатор моей темы и главный консультант диссертации!

- Ну ладно, пусть будет. Продолжим: Света Архипова – очень хорошо, Эдик Аронов (о нём Гинзбург тоже хорошо осведомлён) – ну он то тебе зачем?

- Ну как же, - говорю, - он же мой друг и очень грамотный учёный!

- Я тебя прошу не приглашать его, так будет лучше.

Мне приходится согласиться, понимая, что Рувим Исаакович имеет в виду – лучше «не показывать красную тряпку ревущему быку». Ведь Людмила Николаевна тоже наслышана об Эдике и не раз видела его в нашем отделе. Очевидно, что о нём она тоже имела не лучшее мнение.

- Так, идём дальше, Лена Арсёнова – никаких возражений.

Вот именно таким образом он прошёл по всему списку из пятнадцати человек и настоял на том, чтобы несколько из них, не подходящих по его мнению, были вычеркнуты.

Сама предзащита прошла, как, впрочем, и ожидалось, довольно нервозно. Все присутствующие хорошо понимали, что настоящей схватки не избежать и только было не ясно, как именно это произойдёт. После моего доклада посыпались вполне резонные вопросы, к которым я был готов, поскольку уже «обкатывал» диссертацию на семинарах в нескольких ВУЗах Ленинграда. Людмила Николаевна тоже задала несколько вопросов и, как и предполагалось, была не удовлетворена моими ответами. Когда же пришло время для прений, она в очень резкой форме дала свою отрицательную оценку работе, указав на несколько мест в диссертации, которые должны быть переработаны прежде, чем она может быть рекомендована к защите. И вот тут, по мнению Лёвы, впрочем, и моему тоже (но я в тот момент был сильно «взвинчен» и плохо соображал, как мне следовало себя вести), я допустил непростительную ошибку. Вместо того, чтобы просто сказать, что учту и переделаю указанные Людмилой Николаевной недостатки (а затем просто оставить всё как есть – кто будет это проверять?), я сказал:

- Не вижу никаких причин для переделывания и потому не собираюсь ничего менять.

Большей глупости, чем эта, я вряд ли совершил в своей жизни!

Теперь скандал переходит на следующий уровень. Гинзбург не может подписать положительный отзыв о готовности диссертации к защите, а без него я не могу защищаться не только в «Электроприборе», но и вообще где-либо. Когда я явился к Смолову В. Б., чтобы обсудить, что же делать в создавшейся ситуации, выяснилось, что он уже знает, что произошло на предзащите. Он так театрально «махнул рукой», что означало «и без них обойдёмся». И добавил:

- Ты ведь заканчивал кафедру ВТ ЛИТМО, вот и иди к заведующему кафедрой Сергею Александровичу Майорову и скажи, что хочешь защищаться по его кафедре.

А профессор Майоров С. А. тогда был не только заведующим кафедрой ВТ, но также и проректором ЛИТМО по научной работе. Итак, я появляюсь в его проректорском кабинете, говорю, что я аспирант Смолова В. Б. и хотел бы защищаться в ЛИТМО. Дальнейшее трудно представить, но прошу поверить, что всё так и было. Он не задал мне ни единого вопроса о самой диссертации, но по-настоящему кричал на меня:

- Да что мне ваш Смолов, да плевать я на него хотел и т. п. (на самом деле он не чурался настоящего русского мата).

Я был в шоке от такой реакции. Стало ясно, что его кто-то предупредил и что он уже в курсе события, которое произошло на предзащите в «Электроприборе» и, конечно, не хочет быть частью очевидного скандала. В этот момент я понял, что не видать мне защиты уже законченной диссертации. Круг замкнулся, Людмила Николаевна одержала чистую победу. На следующий день я посетил Владимира Борисовича и доложил результаты моего визита в ЛИТМО, чуть смягчив слова Майорова, но интонацию и смысл я до него донёс. Ну и, конечно, про русский мат я не стал ему рассказывать — это было бы уже слишком. Теперь Владимир Борисович сам не на шутку разозлился:

- Ты, вот что: иди домой и теперь предоставь это мне. Я думал, что эту вашу даму Нечаеву кто-нибудь всё-таки остановит, но теперь очевидно, что никого для этого не нашлось. Я сам позвоню Майорову и всё улажу. А ты позвони мне через два дня.

А вот что сказал мне Смолов, когда я позвонил ему через два дня:

- Поезжай в ЛИТМО к учёному секретарю ДС и начинай оформлять документы для защиты, Майоров уже дал для этого все указания.

С этого момента и правда всё пошло как «по маслу». Защита, наконец, состоялась 2-го февраля 1971 года. А теперь, после всего, что случилось за эти несколько месяцев, будет небезынтересно ознакомиться с некоторыми, наиболее любопытными, фактами из стенограммы защиты - она у меня сохранилась до сегодняшних дней. Если бы я не взялся писать эту книгу, я бы и понятия не имел о том, что она у меня вообще сохранилась. Теперь, впервые за 47 лет, я опять держу её в руках и некоторые факты из неё вызывают смех и недоумение. Судите сами:

1) После того как учёный секретарь огласил 11 отзывов о диссертации, он добавил, что ещё имеется также отзыв от ЦНИИ «Электроприбор», подписанный Р. И. Гинзбургом. Это означало, что «Электроприбор» вовсе не является ведущим предприятием, где выполнена работа, а как и предыдущие, играет роль обычного отзыва. И сразу за этим объявляет, что ведущим предприятием является ЛКБЭА (а я понятия не имею, что это такое!), от которого тоже поступил положительный отзыв.

2) Мало того, что вторым официальным оппонентом у меня был доцент кафедры ВТ ЛИТМО Кириллов В. В., так вот ещё слова самого профессора С. А. Майорова, который выступает от имени кафедры ВТ ЛИТМО (привожу дословно):

- «Я не буду зачитывать отзыв. Мы эту диссертацию достаточно подробно рассматривали. Автор был особенно энергичен после окончания нашего института, когда стал прикладывать полученные знания в конкретной деятельности, связанной с эксплуатацией аналоговой ВТ. Данная работа была оценена на заседании кафедры ВТ положительно, на основании чего можно утверждать, что автор безусловно достоин присуждения учёной степени кандидата технических наук.»

Не правда ли – какая метаморфоза иногда случается даже среди учёных мужей? А ещё меня приятно удивил зав. кафедрой Технической Кибернетики ЛИАПа д.т.н., проф. Игнатьев М. Б., на кафедре которого я ранее докладывал свою работу. Он, не будучи официальным оппонентом, нашёл время в своём загруженном графике, пришёл и даже выступил в прениях со следующими словами (цитирую):

- «Сейчас вся вычислительная техника похожа на баллистическую ракету – после запуска мы не знаем, как она будет вести себя в полёте, т. к. страдает достоверность результатов расчёта. Сейчас стоит проблема управляемых вычислительных процессов. В этом отношении работа Гилютина, которая обсуждалась у нас на семинаре при кафедре Технической Кибернетики ЛИАПа, является вкладом в это дело. Работа безусловно полезна, и автор заслуживает присуждения ему учёной степени к. т. н.»

Напомню, что это тот самый Игнатьев М. Б., который годом ранее пытался взять меня к себе на кафедру для продолжения моей работы по тематике диссертации, но у него так ничего и не получилось. Может быть, он потому и пришёл на защиту и выступил, что чувствовал себя виноватым передо мной за то, что не сумел «пробить» мою персону, а я потерял целый месяц в ожидании этого, так и не свершившегося события. Что же касается меня, то, кроме благодарности к нему лично, я ничего не имел. Я слишком хорошо понимал, что даже и он не бог.

А вот как начал своё выступление проф. Смолов В. Б.:

- «Гилютин поступил в аспирантуру, имея к этому времени явно выраженное стремление к научной работе и тему. Мне было сравнительно легко с ним работать, т. к. он весьма инициативен, самостоятелен. Направление научных исследований было совершенно определённым, связанным с разработкой. . .»

Итак, результат защиты: за присуждение степени к.т.н. было подано 16 голосов из 16 присутствующих членов совета. Ещё одна эпопея в моей жизни закончилась успешно! Нельзя сказать, что без сучка и задоринки, но всё-таки закончилась.

Даже и мой «самый любимый» брат Аркадий принял самое непосредственное участие в моей защите. Он, во-первых, присутствовал в зале заседания, а, во-вторых, и это главное, организовал банкет в ресторане для моих приглашённых гостей, поскольку сам я этим заниматься не имел возможности, а он любезно согласился на мою просьбу.

Интересно, что сразу после защиты ко мне подошёл Смолов В. Б. и сказал:

- Исаак, у меня существует традиция, согласно которой все мои аспиранты (а их к тому времени у него было уже несколько десятков – И. Г.) после защиты должны пополнить мою коллекцию талисманом, наилучшим образом, характеризующим самого аспиранта.

Естественно, я ответил, что принял это к сведению и в ближайшие дни его аспирантская коллекция будет пополнена. К счастью, мне не пришлось долго «ломать» свою голову над этой проблемой: в моей 8-метровой комнате кроме маленького письменного стола, кушетки (я не ошибся – настоящей кровати не было) и чемодана, который стоял на полу и служил мне платяным шкафом, больше ничего не было. Зато над чемоданом к стене был прибит предмет настоящего искусства природы – это были очень красивые рога молодого оленёнка, которые я привёз из одной из экспедиций не то с Памира, не то с Тянь-Шаня. Это было единственным украшением моего жилища, но для Смолова В. Б. мне ничего было не жаль. Я надписал своё имя на черепной коробке рогов и вручил их ему. Я также был осведомлён о том, что Владимир Борисович – страстный коллекционер значков и особенно заграничных, а мне где-то в горах довелось обменять с одним японцем какой-то невзрачный альпинистский значок на чудесный японский, на котором на прекрасном качестве белой эмали красовалась гордость Японии – голубая предрассветная Фудзияма. Конечно, я и его отдал Смолову В. Б. и, как мне показалось, он сполна оценил оба моих подарка.

Вообще, к Смолову у меня были и остались самые благодарные чувства. И не только потому, что на его месте далеко не каждый хотел бы и, главное, сумел бы «разрулить» мою, мягко говоря, нестандартную ситуацию, которая сложилась с защитой диссертации. Но ещё и потому, что у него было много общего с моим отцом, а именно: он тоже был участником Советско-Финской военной кампании 1939–40 гг. и тоже вернулся оттуда невредимым, а с фронта Второй Мировой вернулся инвалидом, ему там тоже выбили левый глаз, а на правом зрения оставалось не более 10%. На этом, однако, их сходство заканчивается и остаётся одна большая разница – он был д.т.н. и профессор, заведовал кафедрой ВТ ЛЭТИ, а мой отец тоже заведовал, но всего лишь утильным ларьком.

Забегая вперёд, скажу, что когда в 1992 году я посетил свой любимый Ленинград, то решил разыскать Владимира Борисовича. Для этого я зашёл на кафедру ВТ ЛЭТИ и узнал, что он там больше не работает, но мне дали его домашний номер телефона. Я позвонил ему прямо с кафедры, назвал своё имя и спросил помнит ли он меня. Вот каков был его ответ:

- Как не помнить, Исаак, это же твои рога всё это время украшают стену в моей спальне!

Я был очень горд, что мой талисман не затерялся, несмотря на долгие и лихие годы, прошедшие с момента его вручения.

Необычная трудовая деятельность в ЛТА

 

Поскольку, с одной стороны, я был принят на кафедру вовсе не для выполнения какой-то определённой работы, а моя должность была банально «куплена» Эдиком за деньги «Электроприбора», то я совсем не чувствовал за собой каких-либо обязательств, касающихся моего физического присутствия на кафедре. С другой стороны, раз уж так получилось, что вместо кафедры Технической Кибернетики ЛИАПа, мне придётся трудиться в Лесной Академии в области, очень далёкой от моей специальности, то, по крайней мере, надо всё устроить так, чтобы у меня образовалось максимум времени для моей второй профессии – альпинизма. Я, конечно, понимал, что в конце года придётся написать какой-то отчёт о проделанной работе, чтобы формально оправдать полученную мною зарплату за год. Поэтому, немного поразмыслив, я решил, что буду собирать по всему «миру» имеющиеся в наличии компьютерные программы для лесной и деревообрабатывающей промышленности, а в конце года составлю из них классификацию в виде отчёта и сдам на кафедру в качестве документа о проделанной работе. Такая тематика позволит мне большую часть времени проводить вне стен кафедры, т. е. в библиотеках и в командировках в любые города, где есть университеты и предприятия, в которых имеются большие компьютеры (это те, которых на западе называют mainframe computers) и проводятся работы, близкие к тематике ЛТА. Очень желательно, чтобы города, в которые я собираюсь ездить в командировки, были непосредственно связаны с моими альпинистскими интересами. Мне казалось, что такая рабочая легенда будет вполне понятна для аборигенов кафедры (в основном это молодые девочки-программистки), которые должны приходить на работу каждый божий день и высиживать там все восемь часов.

Самое важное, что, когда я сообщил зав. кафедрой Николаю Александровичу (Н. А.) Морозову о своих рабочих планах, он полностью удовлетворился моими объяснениями. Да и как могло быть иначе, если Н. А. никогда в жизни не общался с какой бы то ни было вычислительной техникой и программированием на ней. Хотя, принимая во внимание, что он ведь когда-то защитил свою докторскую диссертацию (пусть и в области деревообработки или защиты леса от пожаров), то нельзя исключать, что он пользовался логарифмической линейкой для каких-нибудь расчётов в ней. В этом и заключался курьёз: кафедру ВТ в ЛТА создали всего пару лет до моего на ней появления и, как я позже понял, инициатива и само её создание принадлежали молодому (лет 35) и очень деловому парню по имени Валентин Клейнот, который не имел вообще никакой учёной степени, но был хорошим и знающим инженером. Всё, что тогда было на кафедре, но главное — это ЦВМ (цифровая вычислительная машина) «Минск 22», единственная серийная советская машина того времени, было добыто его усилиями. Для ЛТА, безусловно, было очень престижно иметь такую машину, т. к. в то время далеко не каждый технический университет Ленинграда мог похвастать таким приобретением. С получением этой машины в ЛТА вынуждены были создать кафедру ВТ, а, как известно, любая кафедра должна иметь своего заведующего. Понятное дело, что Валентин, не имея учёной степени, возглавить кафедру не мог. Конечно, если бы ЛТА объявила честный конкурс на эту должность, то в Ленинграде нашлось бы много достойных кандидатов для неё. Но, как я понимаю, ЛТА решила заполнить эту вакансию одним из своих доморощенных «лесных» докторов. Интересно, что тогдашние правила любого университета позволяли это делать, т. е. для того, чтобы возглавить кафедру, совсем неважно в какой области науки кандидат на должность заведующего кафедрой имеет свою докторскую степень, важно лишь, чтобы он вообще её имел. Вот так 65-летний профессор Морозов Н. А. стал зав. кафедрой ВТ, а создавший кафедру Валя Клейнот получил на ней должность начальника лаборатории, которая по сути дела состояла из ЦВМ «Минск 22» и в его обязанности как раз и входило, чтобы эта машина всегда была исправна и нормально функционировала. Что же касается её загрузки, то даже и в ЛТА было достаточно задач, чтобы её полностью загрузить.

Теперь пора вернуться к первым дням моей работы на кафедре. Уже в первую неделю Н. А. попросил меня зайти к нему в кабинет для приватного разговора. Я сильно испугался, что он станет говорить о рабочей дисциплине и моём отсутствии на рабочем месте вот уже несколько дней. Но мои страхи были совершенно напрасны. Всё оказалось, совсем наоборот.

Для начала Н. А. поинтересовался всё ли меня устраивает на новой работе и нет ли каких-либо вопросов к нему, а когда я заверил его, что не имею никаких проблем, он перешёл к главному. Оказывается, у него ко мне личная просьба и он очень надеется, что я ему не откажу. Дело в том, что ЛТА тесно сотрудничает с Таллиннским Фанерно-Мебельным Комбинатом (ТФМК), где в то время производили лучшую мебель в СССР и потому она пользовалась большим спросом и, конечно, была в дефиците. Как я вскоре сумел удостовериться сам, вся мебель на нашей кафедре, а также в кабинетах ректора и проректора ЛТА по науке, была получена из ТФМК. Ещё позже от сотрудников кафедры я узнал, что вся домашняя мебель у Морозова и Клейнота тоже получена оттуда же. Мне не известно, были ли какие-нибудь научные или производственные связи у нашей кафедры или вообще у ЛТА с ТФМК, но в Советском Союзе того времени уже перечисленного было предостаточно, чтобы поддерживать эти связи на должном уровне. Итак, Н. А. обращается ко мне:

- Исаак Борисович, у меня к вам большая просьба: наш хороший друг, коммерческий директор ТФМК, написал диссертацию, которую он будет защищать у нас в ЛТА на Экономическом факультете. Непременным условием для такой диссертации является использование математического аппарата, а вот его-то там как раз и нет. Не могли бы вы съездить на недельку в Таллин и помочь ему с этим. Конечно, в Таллине вас будет ожидать отдельный номер в гостинице со всеми удобствами.

Номер в гостинице, да ещё со всеми удобствами - большая редкость в то время для простого инженера. Ясное дело, что я не могу отказать в этой просьбе по двум причинам: во-первых, я хорошо понимал, что то, о чём меня просит зав. кафедрой явно незаконно (с какой стороны ни посмотри) и, значит, если я выполню его просьбу, он будет чувствовать определённую обязанность передо мной, а это позволит мне иметь на кафедре особое положение - я имею в виду моё каждодневное физическое присутствие (я как раз имею в виду обратное – моё отсутствие) на кафедре. Ведь за последние два года в аспирантуре я так привык быть вольным человеком, что готов был отдать за это очень многое. А во-вторых, Таллин, столица Эстонской ССР, как, впрочем, и две других столицы прибалтийских республик СССР, Рига и Вильнюс, считался для советского человека если не Западом, то, по крайней мере, «окном в Запад» и потому провести там недельку совсем не было каким-то напрягом.

Таким образом, я неплохо провёл целую неделю в Таллине, впервые наслаждаясь отдельным номером во вполне приличной гостинице. В первый же день я встретился с коммерческим директором ТФМК, который передал мне его «готовую» диссертацию, в которую я должен был добавить от себя видимость присутствия математического аппарата, совсем неважно какого именно. Остальные дни я провёл у себя в номере, работая над поставленной передо мной задачей, три раза в день спускаясь в гостиничный ресторан, где совсем неплохо (по советским меркам) кормили. Изредка я выходил в город прогуляться. Короче, я рассматривал эту поездку как неплохой отпуск. Я совсем не помню, что же такого математического я добавил в его диссертацию, кажется что-то связанное со статистикой, важно, что моего клиента это вполне удовлетворило и, как я позже узнал, он вскоре успешно защитил свою диссертацию и стал «вполне заслуженным» кандидатом экономических наук.

Я не ошибся в своём предположении, что после выполненной просьбы Н. А. у меня не было проблемы не появляться на кафедре по многу дней подряд, а заходить туда спорадически только для того, чтобы зафиксировать своё физическое существование. Даже за зарплатой я туда не ходил – в это время уже можно было получать её в любое время в сберкассе вместо того, чтобы стоять в очереди в кассу ЛТА со всеми сотрудниками в определённый день месяца.

Зато время, освобождённое от работы на кафедре, удалось с толком использовать для своей второй профессии. Судите сами: в марте месяце я катался на слаломных лыжах в Высоких Татрах в Чехословакии; в начале мая я провёл две недели в школе инструкторов альпинизма в а/л «Эльбрус»; в июне у меня была 20-дневная инструкторская стажировка в а/л «Узункол»; наконец, в начале июля я прибыл в свой любимый а/л «Безенги», чтобы работать там на Ленинградском сборе в качестве тренера-наблюдателя с самыми сильными спортсменами. В общем, если на кафедре весь этот год я «валял дурака», то в альпинизме я занимался делом, вполне полезным для Родины.

Первая заграничная поездка в марте 1971 года

 

В феврале 1971 года я совершенно неожиданно получаю приглашение от уже упомянутого выше Семёна Михайловича Керша принять участие в двухнедельной поездке в Чехословакию для катания на лыжах. Поездка эта была организована как обмен спортивными делегациями двух стран. Делегация состояла из 20 человек, из которых все были членами ДСО «Труд». Половина её участников составляли сильные слаломисты, другая половина – сильные альпинисты. Я не знаю, почему получил такое лестное предложение, могу только предположить, что при этом была учтена моя ничем незапятнанная репутация в «Трагедии на Хан-Тенгри 1970 года», где, как читателю уже известно, было много пострадавших, одни - физически, другие – морально, а мне сильно повезло остаться невредимым во всех отношениях.

Теперь самое время объяснить молодому читателю, что в то время для поездки за границу, даже и в Восточную Европу, все страны которой хотя и числились независимыми, но, конечно, находились полностью под властью СССР, совсем недостаточно было иметь приглашение и зарезервированное и оплаченное место в составе делегации. И это несмотря на то, что отношение советских людей к странам Восточной Европы в то время выражалось пословицей «курица – не птица, Болгария – не заграница». В дополнение к этим двум документам необходимо было получить выездную визу в ОВИРе (Отдел Виз и Регистраций). Это подразделение МВД (Министерства Внутренних Дел СССР) было полностью ликвидировано только в конце 90-х годов. А тогда это был очень серьёзный офис, куда простой советский человек входил с большим трепетом. Но туда следовало являться только после того, как у вас на руках уже были характеристика с места работы (естественно, положительная) и рекомендация о целесообразности вашей поездки за границу, выданная специальной комиссией при соответствующем райкоме КПСС. Эта комиссия состояла из старых и проверенных большевиков, в обязанность которых входила проверка как политической эрудиции просителя, так и его моральной (имеется в виду в личной жизни) устойчивости. Как правило, там задавали вопросы типа: «когда был ХХIII-й съезд КПСС (Коммунистическая Партия Советского Союза) и какие на нём были приняты постановления», хотя могли задать и совсем каверзный вопрос, если их целью было «зарезать» кандидата на поездку. Каждая из этих двух характеристик в обязательном порядке должна была заканчиваться фразой о том, что кандидат «политически подкован и морально устойчив». Если такая фраза отсутствовала, в ОВИР можно было не ходить. И всё это лишь для того, чтобы съездить в одну из стран Народной Демократии, что уж говорить про поездку в любую страну капиталистического мира!

Когда мои друзья узнали, что я собираюсь пойти в такую комиссию при Выборгском райкоме партии (моя ЛТА находилась в этом районе Ленинграда) за характеристикой, все в один голос предрекали мне, что это будет лишь потеря времени, и что я точно не получу никакой положительной характеристики. Конечно, ход их мыслей был хорошо понятен и мне: молодой (31 год) к.т.н. и к.м.с., амбициозный, неженатый и не имеющий детей — это значит, что не оставляет в этой стране заложников вместо себя. Однако был и более серьёзный аргумент — это моя национальность. Как раз перед этим активизировались еврейские молодые активисты, особенно в Москве, в борьбе за свой выезд в Израиль. Буквально в этот месяц, 24-го февраля 1971 года, произошёл прогремевший на весь мир «захват» приёмной председателя Президиума Верховного Совета СССР двадцатью четырьмя советскими евреями, которые отказались оттуда уходить до тех пор, пока не будут удовлетворены их требования о разрешении на выезд в Израиль. А тут я со своей просьбой о выезде в Чехословакию. Ну, конечно же, мои друзья были правы, и я бы их послушал, если бы к этому времени у меня не выработалось своё правило жизни – делать максимум того, что зависит от меня, а там будь, что будет. И правило это меня опять не подвело – к удивлению всех окружающих, я получил желаемую характеристику. Так никто и не сумел найти этому факту объяснение.

Вот так я оказался в составе спортивной делегации, выезжающей в Высокие Татры, которые в то время располагались в Чехословакии, а сегодня просто в Словакии. И ещё для молодого читателя: в те годы любая выезжающая делегация за рубеж должна была иметь в своём составе хотя бы одного «руководителя» от Комитета Государственной Безопасности (КГБ), в обязанности которого входило наблюдать за всеми членами делегации, а по возвращении он должен был написать для КГБ отчёт о поездке, где обязан был изложить все эпизоды, которые могли иметь интерес для КГБ. Нам немного повезло: у нас таким человеком был Юра Юшин, м.с. по альпинизму и вполне приличный человек, который, хотя и не был сильным спортсменом (на мой, конечно, субъективный взгляд), но как-то умудрялся быть одновременно уважаемым как спортивным сообществом, так и КГБ. Уважение у последнего он, очевидно, заслужил редким для нашего поколения приличных людей вообще и альпинистского содружества в частности, членством в КПСС. Я, конечно, не имею здесь в виду высоко образованных людей, типа профессоров, кандидатов и докторов всевозможных наук, которые, как известно, были вынуждены вступать в КПСС не по собственному желанию, а исключительно для своего карьерного роста. В том то всё и дело, что Юра был простым инженером-электриком и мне трудно оправдать его членство в партии возможностью карьерного роста. С Юрой мне даже довелось быть вместе в 1968 году на восхождении на Мраморную Стену на Тянь-Шане - тогда это был мой первый шести тысячник. Одним словом, присутствие Юры не сильно сковывало наше пребывание в Чехословакии.

В Высокие Татры мы ехали на поезде через город Львов (Западная Украина), в котором мы вынуждены были провести целых четыре часа пока железнодорожники переустанавливали вагоны поезда с широкой колеи на узкую (европейскую). Как-то так случайно получилось, что в купе поезда я оказался вместе с очень известным и разносторонним ленинградским спортсменом Саней Мясниковым по кличке «Слон». Он был одновременно м.с. по лёгкой атлетике (прыжки в высоту) и водным лыжам (прыжки с трамплина, где неоднократно был чемпионом и призёром Чемпионатов СССР); владел горными лыжами практически на уровне мастера спорта и был к.м.с. по альпинизму. Добавлю, что Саня был ещё к.т.н., а позже стал д.т.н. и заведующим лабораторией в Санкт-Петербургском институте Радионавигации и Времени. Ко всем его регалиям следует ещё добавить, что он был жителем блокадного Ленинграда. Позже я открыл для себя, что эти его спортивные и профессиональные достижения были совсем не на пустом месте – известный академик-кардиолог А. Л. Мясников был его родным дядей.

Не скрою, мне было интересно провести всё это время за беседой с ним. Он особенно оживился, когда я достал четвертушку водки. Дело в том, что наши консультанты перед поездкой настоятельно рекомендовали каждому взять максимально дозволенное таможенными правилами количество водки, объясняя это тем, что водка способствует дружеским связям и помогает «развязывать языки» во время беседы с иностранцами. А то, что Саня - большой любитель зелёного змия – известно было также широко, как и то, что он выдающийся спортсмен. Саня, конечно, и сам вёз то же количество водки, что и я, но, в отличие от него, я вёз свою водку для других и потому мне было всё равно, где и кому её выставлять для употребления. Зато Саня весь как-то засветился, а несколько глотков водки почти сразу «развязали ему язык» и у нас состоялась на редкость душевная беседа, на которую я никак не мог рассчитывать, имея в виду, кто Саня и кто я. Учитывая моё убогое детство и, как следствие этого, постоянное ощущение физической неполноценности, с которой я только недавно расстался, я не мог не восхищаться Саниными спортивными достижениями. В связи с этим, главный вопрос, который мне очень хотелось ему задать и я, конечно, его задал, уловив подходящий момент в нашей беседе:

- Саня, как ты думаешь, каковы были бы твои достижения в спорте, если бы ты не употребил такое количество водки, которое ты выпил за свою жизнь?

Было очевидно, что я не первый задаю ему этот вопрос, но он как-то совершенно неожиданно, душой передо мной «разделся» и, как мне показалось, чуть не плакал, пытаясь абсолютно честно ответить на мой вопрос.

И чтобы закончить с Саней, следует упомянуть, что следующий раз я встретился с ним только через двадцать пять лет в один из моих прилётов в Санкт Петербург уже после перестройки, когда мой хороший друг и одновременно высоко классный доктор, тоже Саша, но по фамилии Попов, несколько раз привозил меня летом в Кавголово, где вся их компания каталась сначала на водных лыжах, а позже перешла на виндсёрфинг. Они оба пытались и меня приобщить к этим новым для меня видам спорта. И если с водными лыжами у меня хоть что-то получалось, то с виндсёрфингом всё было куда сложнее. Я убеждён, что есть виды спорта, которым можно научиться только в юном возрасте, из которого я, к сожалению, очень давно вышел. Я отношу виндсёрфинг именно к таковым. Тем не менее, тогда я был приятно удивлён тому, что Саня-Слон уделил мне столько времени и внимания, пытаясь научить меня этому очень непростому виду спорта.

Я и не подозревал, что уже в то время у меня проявились задатки бизнесмена, которые по-настоящему во мне раскрылись лишь через 25 лет уже в Америке, когда я был вынужден пополнить ряды американских безработных, о чём я, конечно, расскажу в соответствующем разделе книги. А пока что я хочу рассказать о моём «подпольном» бизнесе, связанном с этой поездкой. А «подпольный» он потому, что любой бизнес в Советском Союзе мог быть только таковым.

Общеизвестно, что тогда в СССР дефицит был во всём, в том числе и в одежде – то, что свободно лежало на прилавках магазинов, было безобразно и, к тому же, не дёшево для инженера с зарплатой в 110 рублей в месяц. Мне очень хотелось иметь приличную зимнюю куртку, за которую, если бы я и нашёл таковую в магазине, то моей месячной зарплаты для её приобретения всё равно не хватило бы. В то же время было известно, что даже в странах социалистической демократии (Чехословакия одна из них) одежда, как, впрочем, и всё остальное, было значительно лучшего качества и по вполне доступным ценам для их граждан, но не для нас. Дело в том, что сама поездка каждому из нас стоила 120 рублей (по системе «всё включено»), а в Банке СССР каждому поменяли на чехословацкие кроны не то 20, не то 30 рублей, на которые там почти ничего не купишь. В то же время один из моих хороших приятелей-слаломистов, который побывал годом раньше в точно такой же поездке, посоветовал мне купить вторую пару лыж югославской фирмы Elan, которые как раз недавно появились в наших магазинах в свободной продаже. По его словам, эта марка лыж хорошо себя зарекомендовала и очень востребована в Высоких Татрах, но там почему-то их не продают.

Я решил рискнуть и одолжил ещё 100 рублей, на которые и купил эти лыжи. Но теперь возник вопрос: как я их провезу через границу – советские таможенники (с которыми я ещё познакомлюсь значительно ближе ровно через четыре года) зорко следят, чтобы ничего не провозили через границу на продажу. Кроме пограничников, ещё и члены делегации не должны были знать о моём бизнесе, т. к. могли сообщить нашему руководителю, а он должен был доложить дальше «наверх» о моём проступке, что, конечно же не осталось бы без внимания соответствующих органов. Тогда я решил снять крепления с моих лыж и вести их отдельно в чемодане, а между моими лыжами поместил новые лыжи Еlan и в таком виде запаковал их в чехол. Конечно, мои лыжи стали заметно тяжелее, чем у остальных (но ведь их кроме меня никто не должен носить), зато их объём не должен был вызвать подозрение. Вот таким способом мне удалось незаметно провести новые лыжи для продажи и только один человек, с которым я делил номер в отеле, знал о моём бизнесе. Кончилось это тем, что их у меня купил официант ресторана, в котором мы ежедневно завтракали и обедали. Вместе с покупателем и моим напарником по номеру сделку эту мы «обмыли» тут же в номере (вот когда пригодилась моя водка!), а счастливый официант принёс нам обоим по презенту – очень красивые фирменные пивные кружки с надписью Staropramen из своего ресторана. На вырученные кроны я купил себе прекрасную и очень тёплую зимнюю куртку, которую мои друзья по возвращению назвали «домиком» - такая большая и тёплая она была на зависть окружающих.

Но всё-таки главным было прекрасное катание на лыжах, совмещаемое с таким же прекрасным сервисом как в самом отеле, так и в его ресторане. Я запомнил только один неприятный эпизод, связанный с этой поездкой. Напомню, что всё это происходило в марте 1971 года – слишком свежа была память чехословацкого народа о разгроме Пражской весны в августе 1968 года, о чём я уже упоминал выше. В день нашего приезда в гостиницу нас собрали для ознакомительной беседы, на которую явился председатель местной ячейки КПЧ (Коммунистической Партии Чехословакии). Оказалось, что его присутствие было необходимо лишь для того, чтобы сообщить нам, что, если кто-нибудь из местных жителей сделает или даже просто скажет нам что-нибудь обидное, мы непременно должны доложить в местную ячейку КПЧ, а уж они непременно примут меры. Уж нам-то было хорошо знакомо, какие меры они могут принять в таком случае. После этого эпизода не все, но многие из нас, чувствовали себя оплёванными. Слава богу, никаких эксцессов на этот счёт не произошло.

Что же касается самого катания, то имел место лишь один неприятный эпизод, когда один из сильных слаломистов сломал ногу во время катания и его пришлось срочно эвакуировать домой в Ленинград. Вот тогда наш руководитель Юра Юшин обратился ко всем нам с просьбой больше не кататься на лыжах, а просто отдыхать оставшуюся часть нашей поездки, чтобы исключить повторения. Он имел в виду, что этот эпизод мог психологически повлиять на кого-нибудь из членов делегации, что, в свою очередь, могло привести к новому инциденту. И действительно, несколько человек из слаломной половины группы, вняли его уговорам и прекратили катание, но большинство (в том числе, все альпинисты, которые привычны к несчастным случаям в горах) продолжило кататься, а Юра не стал чинить никаких препятствий.

Вот так закончилась моя первая поездка за рубеж. Следующая будет только через пять лет и то в соответствии с пословицей «нормальные герои всегда идут в обход», т. е. если хочешь уехать на Запад, сначала поедешь на Восток, а уж потом как получится. Но этому будет посвящена вся следующая часть книги.

Я получаю вторую профессию

В мае 1971 года был организован экстернат во всесоюзной школе инструкторов в а/л «Эльбрус», который находится в Баксанском ущелье Западного Кавказа. Этот экстернат был организован Ленинградским ДСО «Труд» для спортсменов квалификации не ниже кандидата в мастера. Его продолжительность была всего две недели вместо 40-дневной стандартной школы инструкторов и проведён он был до начала летнего сезона с тем, чтобы спортсменам не пришлось потратить летний сезон только для того, чтобы получить инструкторскую квалификацию. Однако сдача экзаменов ещё не означала получение звания инструктора альпинизма. После успешной сдачи экзаменов ещё предстояло поработать с новичками стажёром у другого инструктора в одном из альп лагерей одну или две смены по 20 дней каждая. Количество смен назначалось экзаменационной комиссией по результатам экзаменов. Свою стажёрскую смену я отработал в июне в а/л «Узункол», который находится тоже в Западном Кавказе. Инструктором, у которого я стажировался, оказалась симпатичная женщина, с которой у нас сложились очень добрые рабочие отношения: я делал со своими новичками абсолютно всю работу, которую положено делать инструктору, плюс дополнительную (которую редко проводят сами инструктора) – я заставлял своих подопечных появляться на спортивной площадке в 7:15 утра и делать со мной усиленную (на 30–40 минут) зарядку. Сначала некоторые из них ворчали, но в день нашего расставания эти же участники подходили ко мне и благодарили за то, что я приучил их к такому насилию над собой – они якобы за эти 20 дней почувствовали разницу в своём теле. Что же касается инструктора, то она практически отдыхала все эти 20 дней, сидя в сторонке и наблюдая за моими действиями – будь то скальные, снежные или ледовые занятия. Взамен она охотно давала мне свои конспекты, которые она вела в бытность свою в 40-дневной школе инструкторов, чтобы я смог оттуда списать всё, что необходимо в свой отчёт, который я должен был вести после каждого рабочего дня и который надо было сдавать на проверку начальнику учебной части.

Когда в начале июля эта смена закончилась, я помчался в Центральный Кавказ в свой любимый лагерь «Безенги», где уже начался 30-дневный Ленинградский сбор ДСО «Труд», а я опаздывал на один или два дня. Там меня уже дожидались четыре самых сильных участника, которым надо было закрывать 1-й спортивный разряд, что они и выполнили со мной в качестве тренера наблюдателя. Через 10 лет, в 1981 году, трое из них, Боря Орлов, Коля Степанов и Слава Ведерников, стали чемпионами СССР в высотном классе восхождений. С первым я неоднократно встречался уже в 2000-х годах во время моих многочисленных наездов в Питер. Однажды Боря даже сконфузил меня, когда на альпинистском вечере в конце декабря 2009 года спросил у меня «как я праздную еврейский праздник Ханука?», а я, к своему стыду, даже и не знал когда этот праздник имеет место. Пристыдив меня, Боря пригласил назавтра пойти с ним в Ледовый дворец, недавно построенный в Питере, где как раз и праздновали Хануку 12,000 зрителей. Это и правда было феерическое представление, но более важным для меня, человека, покинувшего свою родину в 1976 году как раз из-за государственного антисемитизма, было открытие, что еврейский праздник отмечается так открыто, масштабно и всенародно. Это было приятным потрясением, за которое я был очень благодарен Боре Орлову, своему бывшему подопечному в альпинизме. С последним из этой тройки, Славой, я только что виделся в мой приезд в декабре 2018 года. И опять нам было что вспомнить.

На этом сборе кое-что произошло такого, о чём мне хочется здесь рассказать. Нет, слава богу, сам сбор прошёл без каких-либо трагедийных событий. Но вот мой друг, Саша Эпштейн, проявил себя, мягко говоря, не с лучшей стороны. На этот же сбор приехал Валера Чуфарин и кто-то ещё из Сашиных друзей, но тоже все мои приятели. Я даже отказался от возможности делить комнату с другими инструкторами и поселился с ними четвёртым в комнате для участников сбора. Начальник сбора Фред Туник назначил моим ребятам лучшего инструктора сбора, уже хорошо известного читателю Игоря Виноградского. Казалось бы: радуйтесь ребята и набирайтесь опыта от такого жизнерадостного инструктора, ведь все они были всего лишь спортсменами 3-го разряда, а Игорь – не только отличный инструктор, но и очень опытный к.м.с. Ну, все, кроме Саши, так и делали - наслаждались присутствием одного из лучших мне известных инструкторов. Но с Сашей произошло совсем наоборот. На разборе после первого же восхождения, да и после всех остальных, Игорь совершенно справедливо указывал Саше, как, впрочем, и всем другим участникам его группы, на их ошибки, допущенные во время восхождений. Все участники принимали эту критику вполне адекватно. Но не Саша. Он «надулся» и обиделся на своего инструктора. Пришлось мне провести с ним не одну беседу. На правах его близкого друга я пытался много раз объяснить ему, что все претензии Игоря, которые он предъявляет к Саше, абсолютно справедливы и надо их принимать достойно и исправлять. Но после такого разговора Саша обиделся уже на меня, очевидно, по причине того, что я не защитил его перед Игорем. Я понял, что в случае с Сашей мы имеем дело со «звёздной болезнью» человека. Судите сами: Саша в свои 19 лет был участником так много нашумевшей годом раньше экспедиции не куда-нибудь, а на сам «Хан»; сейчас на сборе из этой экспедиции присутствуют ещё три человека, Саша Карасёв, Сашин инструктор Игорь и я, его друг, - все трое инструкторы и старше самого Саши на 12-17 лет; да и на этом сборе он самый молодой, но уже имеющий в своём запасе восхождение на пяти-тысячник пик Радистов (4А к. т., хотя и не классифицированное), который опять же находится не где-нибудь, а совсем рядом с легендарным Хан-Тенгри. Саша был неумолим и увёз свою обиду на весь сбор, включая и меня.

На этом сборе я сделал только три восхождения – пяти-тысячник Коштан-Тау (4А к.т.) в качестве тренера-наблюдателя, пик Урал Восточный по Северной стене (4А к.т.) в двойке с известным ленинградским альпинистом, м.с. и д.т.н. Аликом Рыскиным и, наконец, руководителем на пик Ташкент (4А к.т.) со своими подопечными. Как видите, не очень спортивно, но весь этот сезон был посвящён получению инструкторской квалификации. Дело в том, что я уже начал серьёзно задумываться о своей будущей жизни – не смогу же я вечно «валять дурака» и кормиться подачками с кафедры ВТ ЛТА – рано или поздно меня выгонят, как только я не смогу привнести 10,000 рублей на моё содержание в казну академии на год вперёд. А откуда мне взять такие деньги? Не могу же я обращаться за этим к Эдику Аронову ещё раз? Это было бы уже слишком, да и будут ли у него такие деньги на этот раз? С другой стороны, я уже имею очень отрицательный опыт устройства на работу по своей основной специальности и нет никаких оснований думать, что эта ситуация может измениться в обозримом будущем. Вот я и решил, что у меня должна быть вторая, запасная, профессия - инструктора альпинизма, которая может позволить прокормить меня и мою будущую семью. Тем более, что я чувствую за собой способности наставника, а альпинизм я очень люблю и уже имею в нём определённые успехи. Ведь в горах можно работать четыре месяца летом в качестве инструктора альпинизма и четыре месяца зимой в качестве инструктора по горным лыжам. Остальные четыре месяца я могу жить в Ленинграде и зарабатывать репетиторством по математике для нерадивых школьников и готовить их к поступлению в институт (университет). Правда, я знаю, что мои успехи в горных лыжах далеки от тех, которые я имею в альпинизме, но всегда есть новички, которых тоже кому-то надо обучать, а со временем и я научусь хорошей технике слалома, если проведу четыре месяца в зимних горах, – уж не должно быть это труднее альпинизма!

Свершилось очередное чудо – у меня собственная квартира!

 

Когда я в августе 1971 года вернулся в Ленинград, там меня ждало приятное известие – ВАК (Высшая Аттестационная Комиссия) утвердил мою диссертацию и теперь уже официально присвоил мне звание к.т.н. В связи с этим на кафедре меня переводят с должности м. н. с. (Младшего Научного Сотрудника) с зарплатой 110 рублей в месяц на должность с. н. с. (Старшего Научного Сотрудника) с месячным окладом целых 190 рублей! С такими деньгами жизнь сразу стала ещё прекрасней и удивительней!

Однако уже пора было думать о следующем годе, т. е. о деньгах для моей кафедры на следующий год, чтобы совсем не остаться без работы, а, значит, и без средств к существованию. Я стал лихорадочно искать эти 10,000 рублей, чтобы обеспечить своё хотя бы ближайшее будущее. Напомню, что в эту сумму входит 2,300 рублей – моя зарплата за целый год, а остальными деньгами будет распоряжаться научно-исследовательский сектор ЛТА, т. е. какие-то неработающие «мёртвые души» тоже буду приходить раз в месяц за зарплатой – своего рода коррупция того времени.

Перебрав все возможные варианты, я остановился на следующем. Благодаря Сашиным (Эпштейна) рассказам я немного знал его семью, хотя ни с кем из них ни разу не встречался. Я даже пару раз посетил его дома где-то у станции метро «Кировский Завод». С его слов я знал, что его родители оба ведущие инженеры и оба работают в ЦНИИ (Центральный Научно-Исследовательский Институт) "Буммаш" - институт по проектированию оборудования для целлюлозно-бумажной промышленности. Я решил, что тематика их института вполне может подойти к тематике ЛТА. Теперь было важно, что думают на этот счёт сами Сашины родители и есть ли вообще у кого-то из них возможность давать работу на сторону, в частности, в ЛТА. Я озвучил Саше свои мысли и стал ждать реакции его родителей. Нет никакого сомнения, что его родители знали о моём существовании и нашей с Сашей дружбе. Ждать пришлось не долго: уже через несколько дней Саша сказал мне, что его отец согласен дать требуемую сумму на исследовательскую работу в ЛТА и теперь я должен сам подъехать к нему на работу и согласовать тему и все формальности. Что касается темы исследования, то мне не пришлось долго её придумывать – она была похожа на ту, по которой я уже существовал в течение 10 месяцев, т. е. я буду по разным источникам разыскивать готовые программы для ЦВМ, на этот раз сугубо для целлюлозно-бумажной промышленности. Вот так я обеспечил себе второй год существования в ЛТА.

А теперь я хочу вам поведать ещё одну почти сказочную историю, которая в эти же дни произошла со мной. В один из моих нечастых посещений кафедры я совершенно случайно узнаю, что у ЛТА имеется построенный всего несколько лет назад кооперативный (на деньги сотрудников) дом на 100 квартир, расположенный недалеко от самой ЛТА. Но самое главное не это, а то, что там только что освободилась однокомнатная квартира на первом этаже. А по тогдашним законам купить её мог только сотрудник ЛТА и обязательно по утверждению профкома (Labor Union), парткома и дирекции ЛТА. Конечно, я мгновенно заинтересовался, нельзя ли мне подсуетиться и пошёл в профком за более детальной информацией. Там мне сообщили, что я опоздал, т. к. уже есть утверждённый покупатель на эту квартиру. Я обратился к нашему начальнику лаборатории Валентину Клейноту, который всегда был в курсе всех текущих событий в ЛТА, чтобы он подробнее узнал о претенденте на эту квартиру. И вот что он мне вскоре сообщил: эту квартиру собирается купить одна женщина для своей дочери-студентки (сама она уже давно живёт в отдельной квартире). Он также сообщил мне, что женщина эта не простая – она член парткома и потому в этом деле мне ничего не светит. Ещё он добавил, что пообщался с ней и рассказал ей обо мне как о потенциальном претенденте на эту квартиру. По его словам, она «ярко вспыхнула» и просила его, чтобы он передал мне, чтобы я не совался в этот конфликт, иначе у меня будут большие неприятности. И добавила: если я послушаю её совета, то в следующий раз, когда освободится квартира в этом доме, она обещает мне содействие.

Ситуация абсолютно советская – чем выше твоё собственное (или твоих родственников, или друзей) положение в обществе (читай: партийное, профсоюзное или, на худой конец, профессиональное), тем у тебя больше прав и власти и можно легко «провернуть» даже и незаконное дело. И, конечно, я это тоже хорошо понимаю – вся моя жизнь прошла в таких условиях. Тем не менее, я решаю съездить в этот кооператив и попытаться поговорить с его председателем – а вдруг он мне что-нибудь путное подскажет? Приезжаю по адресу пр. Раевского, дом 26 и просто «обалдеваю»: дом стоит на берегу Ольгинского пруда и просто соседствует с очень известным и чуть ли не самым большим Ленинградским парком «Сосновка». Ну, лучшего места в то время, да, наверное, и сегодня в Питере нет. Нашёл я председателя кооператива, которым оказался пенсионер, ранее работавший на военной кафедре ЛТА, который, конечно, знал об утверждённой в ЛТА, но ещё официально неоформленной кандидатуре. Я в общих чертах рассказал ему о своём жилищном положении – мне уже 32 года, я к. т. н. и с. н. с., живу в 8-ми метровой комнате в квартире своей сестры и нет никакой возможности завести свою собственную семью. Как ни странно, но он проникся моей ситуацией и посоветовал обратиться к председателю Ленгорисполкома (мэр города Ленинграда) – по его мнению, только он может изменить ситуацию в мою пользу. Как и раньше, когда мои друзья узнали о моей затее, все как один, надо мной подсмеивались, не веря в положительный исход даже на 1%. Сам я с ними был полностью согласен, однако, решил проверить, поскольку терять мне было нечего.

Я написал заявление на имя председателя Ленгорисполкома Сизова А. А., где изложил те аргументы, которые выше уже озвучил председателю кооператива, но добавил туда ещё один, на мой взгляд, очень весомый аргумент: тогда существовал закон, по которому даже если квартиру государство давало бесплатно, а получающий её имел научное звание (в данном случае к.т.н.), то ему обязаны были предоставить дополнительную (к общим стандартам) комнату. Имелось в виду, чтобы учёный имел возможность заниматься своей наукой также и в стенах своего жилища. Поэтому я добавил, что не только не имею дополнительной комнаты, которая мне, вроде бы, полагается от государства, но и вообще никакой в мои уже 32 года.

С этим заявлением я пришёл на приём в Ленгорисполком. Как я понимаю, сам Сизов никогда простых трудящихся не принимал, а в назначенные часы приёма граждан там сидел один из его заместителей. Вот его-то фамилию я и запомнил – Филонов. Запомнил, конечно, потому, что он совершил чудо, которого от него никто не ожидал. Он даже не задал мне ни одного вопроса, ему всё было ясно из моего заявления-просьбы разрешить мне выкупить эту освободившуюся квартиру за мои же деньги. Он молча наложил свою резолюцию «разрешаю». Теперь с этим заявлением я вернулся к председателю, который, увидев на ней резолюцию «самого», сообщил мне, что с такой бумагой уже никто не сможет противостоять моему вселению в эту квартиру. Пришлось мне за неё уплатить 1,500 рублей, которые мне одолжили мои родители и которым я довольно скоро их вернул. Вот так неожиданно я впервые в жизни получил, хоть и маленькую (там была комната 16 м2, кухня 6 м2 и ванная), но собственную квартиру. После этого жизнь моя засверкала ещё более яркими красками!

Изменение моего семейного статуса

 

Теперь, имея собственную крышу над головой, самое время было подумать о семье и детях. Но сначала давайте вернёмся на пару лет назад. Я уже упоминал, что все последние годы я взял на себя обязанности по организации дачи в Кавголово на зимний период для себя и своих друзей. Для этого я не только приезжал туда ещё до начала зимы, договаривался с хозяйкой об оплате, собирал с участников деньги и передавал их хозяйке и т. д., но также и обеспечивал дровами нашу хату, т. е. привозил целый грузовик отличных обрезков с лесопильного завода (а лучших сухих дров просто не бывает) – зря что ли я работал в ЛТА? В зимний сезон 1970–71 гг. Саша Эпштейн привёл к нам в хату нового члена – Таню Захарову. Не подумайте, что это была Сашина девочка, нет, девочка у Саши уже была – Наташа из ЛИТМО-вской альп секции, а с Таней он познакомился прошедшим летом в альп лагере. Таня тогда работала на Ленинградской междугородней телефонной станции и училась на 4-м курсе вечернего ЛЭИСа (Ленинградский Электротехнический Институт Связи им. Бонч-Бруевича). Очень скоро я понял, что Саша привёл её в нашу хату в заботе обо мне – ему казалось, что я живу без подруги, а сам я не считал нужным посвящать его в свою личную жизнь. Так Таня стала полноправным членом нашего Кавголовского коллектива, но совсем не в том качестве, которое, как мне казалось, Саша планировал.

Всё изменилось через год, т. е. зимой 1971–72 гг. Как я уже упоминал, после Безенгийского сбора Саша обиделся на всё его руководство – своего непосредственного инструктора Игоря Виноградского и начальника сбора Фрэда Туника, которые выдали ему нелестную характеристику, что закрывало ему дальнейший путь в альпинизме, а заодно и на меня, как не защитившего его перед своими друзьями. В эту зиму Саша совсем перестал со мной общаться, хотя подтвердил своё и Наташино участие в Кавголовской даче. Я, объясняя себе его поступок «зелёной» молодостью, предпринял ещё одну попытку его образумить – поехал к нему домой на Баррикадную улицу, дом 3 кв. 11 и в последний раз попытался ему объяснить, что это он не прав, это он делал ошибки во время восхождений и должен был прислушаться к справедливой критике своих наставников. А вместо этого он обиделся на весь свет, т. е. применил правило, по которому «все идут не в ногу, один я иду в ногу». Но и эта моя попытка оказалась тщетной.

Дальнейшее развитие событий я только могу домысливать: Саша сам себя загнал в изоляцию, и только его Наташа была рядом с ним. В тот зимний сезон они оба почти не появлялись на даче. Зато Таня продолжала регулярно приезжать и в совершенно безлюдной хате мы как-то неожиданно с ней сблизились. А в начале февраля Таня сообщает мне, что приглашена на свадьбу Саши и Наташи. Я, естественно, никакого приглашения не получаю. На этом и закончилась наша с Сашей дружба.

Теперь самое время рассказать о нас с Таней. В это время я тоже, как и Саша, который отвернулся от всех, в том числе и от меня, почувствовал какую-то пустоту вокруг. Кроме того, в свои 33 года я решил, что пора заводить семью, иначе я могу опоздать с детьми, которых мне, как любому нормальному человеку, конечно же, хотелось иметь. Поскольку я уже имею хоть и крошечную, но свою отдельную квартиру, я решаю, что теперь мне тоже можно стать семейным человеком, о чём сообщаю Тане, а она не против. То, что брак наш был без страсти и любви меня не очень беспокоило – я был уверен, что половина человечества так и живёт, не всем же выпадает семейное счастье одновременно с любовью; многие семьи довольствуются лишь счастьем иметь хороших детей. Можно сказать, что в этом вопросе я руководствовался самыми что ни на есть меркантильными соображениями. В конце концов, рассуждал я, два порядочных и образованных человека вполне могут жить вместе, дополняя и помогая друг другу.

Таким образом, мы заключили наш брак 15 марта 1972 года и даже отметили это событие в моей маленькой квартирке в присутствии моих друзей – Лёвы Шахмундеса, Игоря Виноградского, Фреда Туника и Таниной ближайшей подруги. Возможно было присутствие ещё одного-двух моих друзей, но я их не запомнил. В этот день мы сполна ощутили заботу нашей партии и правительства о брачующихся парах: по случаю такого события во Дворце Бракосочетания нам выдали талоны на покупку дефицитных продуктов (сервелата, копчёной колбасы и чего-то ещё в пределах двух килограммов каждого продукта). С этими талонами следовало обратиться в единственный магазин Ленинграда, где такие продукты только и можно было купить. Боюсь, что этот факт нашей тогдашней жизни сегодняшняя молодёжь меня не поймёт или не поверит – но эта уже не моя вина. Моя задача – приводить факты. Когда мой сын Женя прочитает эти строки, то он вряд ли сможет всё это понять, поскольку на его первой свадьбе было 250 человек, а на второй заметно меньше – всего каких-то 200 человек. В обеих его свадьбах ни правительство, ни правящая партия США никакого участия не принимали. Вот она бездушная и беспощадная Америка!

С этого момента началась моя семейная жизнь. Через неделю по просьбе моих родителей, они сами устраивают ещё одну свадьбу для ближайших родственников у них в доме (всё ещё в комнате на Барочной улице). Туда, естественно, приглашены Танины родители, но присутствует только её мама Эсфирь Михайловна, т. к. отец Василий Михайлович был болен. Здесь и я впервые познакомился с её мамой. Как потом выяснилось, она до войны была очень даже современной женщиной. Судите сами: она окончила тот же ЛЭИС, что и Таня, и даже побывала в альп лагере, где получила значок «Альпинист СССР». После войны она вышла замуж за Василия Михайловича, простого рабочего Балтийского завода, и имея двоих дочерей, ей, конечно, пришлось думать в основном о хлебе насущном и более ни о чём.

Через полтора месяца, на неделю майских праздников мы с Таней уехали кататься на горных лыжах в город Кировск Мурманской области. Там произошёл забавный эпизод. Я, хоть и ехал туда в первый раз, но хорошо знал, что в эти дни там пик лыжного сезона и получить номер в единственной гостинице города совершенно невозможно. Вот поэтому перед поездкой я взял в своей ЛТА командировочное удостоверение на единственное предприятие Кировска, Горно-Обогатительный комбинат «Апатит», якобы для ознакомления с компьютерными программами комбината, хотя я не имел понятия, обладают ли они хотя бы одной ЦВМ. На самом деле это удостоверение мне было нужно, чтобы получить номер в единственной гостинице города. И действительно с этим документом мне не имели права отказать и таким вот образом мы с Таней получили столь желанный номер. Сотням других лыжников пришлось устраиваться где-то на квартирах у жителей города. Там на горе я встретил Митю Хейсина, который почти каждый год в это время приезжал туда кататься и потому знал там очень многих, как, впрочем, знали и его. Митя не стоял в общей очереди на подъёмник, как простые смертные, он всегда проходил без очереди, т. к. был знаком с работниками подъёмника. Зато, когда он спросил меня, где мы устроились и я ответил, что в гостинице, Митя даже в лице изменился. И я его хорошо понимал – даже он не сумел получить там номер, а я его обошёл! Ну, с кем не бывает?

В июне 1972 года Таня защитила свой диплом в ЛЭИСе и, как и ожидалось, получила направление на работу в Ленинградскую Междугороднюю Телефонную станцию, на которой уже работала четыре года до перехода на дневное обучение перед последним, пятым, курсом.

Новое фиаско на пике Коммунизма летом 1972 года

 

В этом году я всё ещё не оставил мысль о получении звания м.с. (мастера спорта), но, как я уже говорил, теперь для этого надо было в составе команды стать, как минимум, призёром Чемпионата СССР по альпинизму. Для осуществления моего желания мне ничего другого не оставалось, как проситься в экспедицию Гурия Чуновкина, который был начальником единственной в тот год экспедиции Ленинградского ДСО «Труд», а также и капитаном команды, участвующей в Чемпионате СССР того года в классе высотных восхождений. Заявлено было первопрохождение на пик Коммунизма (высота 7,495 м). Я так сказал («мне ничего другого не оставалось») потому, что команда Гурия состояла из более старших (по возрасту, званиям и заслугам) спортсменов, которые представляли собой сплочённый многолетней схоженностью коллектив. Я был совершенно посторонней для них фигурой из другого коллектива, но также понимал, что по физической и технической подготовке им уже не уступал, что от части подтвердилось на совместных тренировках, а мой возраст при этом давал мне определённое преимущество. Когда после месяца тренировок в этом убедился и сам Гурий, которому я с самого начала сказал, что меня не устроит быть только в составе экспедиции, - мне необходимо быть членом команды, заявленной на Чемпионат СССР, он предложил мне такую «сделку»:

- За месяц до экспедиции ты едешь на 20 дней в а/л «Артучь», который находится в Фанских горах (юго-запад Памиро-Алая на территории Таджикистана), там работаешь с нашими ребятами-вспомогателями в качестве тренера-наблюдателя и тем самым помогаешь им закрыть 1-й спортивный разряд. После этого вы возвращаетесь в Душанбе и присоединяетесь к остальным членам экспедиции, а оттуда на вертолёте мы перелетаем на Северо-Западный Памир на поляну Москвина под пик Коммунизма. За эту твою услугу я обещаю включить тебя в команду этого года.

На таких условиях я, естественно, даю своё согласие. Проблемы со временем у меня не было – я ведь был почти «свободный художник» на кафедре ВТ ЛТА. Итак, в начале июня я и четверо вспомогателей вылетели в Душанбе и через несколько дней впервые оказались в Фанских горах. Я совсем не жалею о проведённом в них месяце. В самом лагере «Артучь» мы провели только один день, забрав там снаряжение и продовольствие на две недели, и сразу же поднялись на знаменитые Куликалонские озера. Там настоящий курорт на высоте 2,800 метров. Вода чистая и тёплая, в реках водится маринка (разновидность форели), а выше - снежные склоны и вершины. Почти всё время мы провели на этих озёрах, изредка посылая двойку в лагерь пополнить запасы провианта. В результате ребята выполнили свой план и закрыли первый разряд, а я ещё успел сделать руководство ими на вершину Диамар (4Б+1 к.т., первопрохождение). Затем мы отбыли в Душанбе, где и соединились с остальными членами нашей экспедиции.

Уже через пару дней вертолёт забросил нас на поляну Москвина (4,400 м) и начались обычные будни экспедиционной жизни – выходы на тренировочные восхождения, следующие за ними разборы, снова выходы и т. д. За это время мне удалось сделать всего одну, заслуживающую внимание, вершину – пик Четырёх высотой 6,380 м (4А к.т.) под руководством самого Гурия. После этого вся заявленная команда (12 человек) совершила дневной переход на поляну Сулоева с одной лишь целью – сделать последнее тренировочное восхождение на пик Коммунизма (7,495 м) по самому лёгкому маршруту – с ледника Фортамбек по ребру Буревестника (5Б к.т.). Это восхождение и стало для меня роковым. Но давайте всё по порядку.

На поляне Сулоева уже в тот год располагался МАЛ (Международный Альпинистский Лагерь) и присутствие большого числа иностранцев давало о себе знать, т. к. за ними, а заодно и за нами, приглядывали специально для этого приставленные люди.

Наш маршрут проходил через знаменитое Памирское Фирновое Плато - одно из самых протяжённых высокогорных плато в мире. Плато протянулось с востока на запад на 12 км. Ширина плато составляет 3 км, а средняя его высота над уровнем моря 6,000 м. Приблизительно на середине плато мы обнаружили несколько пещер, вырытых иностранцами, в которых они пережидали непогоду и которые были ими уже покинуты. Мы, конечно, не устояли перед соблазном войти и полюбопытствовать на оставленные там предметы. Что уж там говорить, нам было интересно полюбоваться на всё – будь то зубная паста или заморская еда в пакетиках, которая была оставлена за ненадобностью. Напомню, это был 1972 год, и мы жили за «железным занавесом», почти не ведая об этих мелких радостях жизни. В тот год мы впервые увидели, как на почти плоском снежном плато все иностранцы пользовались телескопическими палочками, а вовсе не ледорубами, как это делали советские альпинисты. Помнится, что мы ещё долго подсмеивались над этим обстоятельством, уверенные, что они это делают из-за экономии сил, а нам, советским альпинистам это ни к чему – ведь мы всё равно самые сильные альпинисты в мире. Впрочем, это же касалось не только альпинизма, но и любой другой сферы человеческой деятельности. К слову сказать, через некоторое время и советский альпинизм принял на вооружение эти самые палочки.

Ну, а теперь о главном. После нескольких дней упорного труда наша команда заночевала перед последним предвершинным гребнем на высоте 7,000 м. Отсюда остаётся всего один день несложной, но всё ещё трудной и опасной работы, учитывая такую высоту и, самое главное, ветер, который за последние годы уже сдул с этого гребня не одну связку. Как раз накануне, когда мы были ещё на плато, мы услышали нерадостную новость о том, что двойку чехов сдуло именно на этом участке.

Рано утром, когда все уже вылезли из палаток, одетые по максимуму для такой высоты, я, при попытке встать на ноги, тут же падаю на землю и (о, ужас!) обнаруживаю, что ноги меня не слушаются. Естественно, я дальше не иду, команда уходит без меня. Как я провёл в палатке весь этот день в ожидании возвращения команды с вершины я не помню. Помню только невероятную досаду, которая не покидала меня весь этот день – всё напрасно, и этот сезон прошёл впустую и теперь, похоже, моему желанию стать м.с. не суждено случиться никогда. Конечно, я пытался проанализировать, как это могло случиться и что могло быть причиной этого. Ведь ничего подобного со мной никогда на происходило! Довольно скоро мне на ум пришла история двухлетней давности, произошедшая у нас на Хан-Тенгри с двумя сильными мастерами, Носовым и Карповым, которые были приданы нам в усиление. Как ни странно, но именно они оба заболели, один за другим, и, можно с уверенностью сказать, что из-за них и произошла главная трагедия той экспедиции – смерть Вадима Грифа. Анализируя моё положение в команде Гурия и их двоих в нашей экспедиции Мити Хейсина, я довольно быстро нашёл ответ на вопрос «что же со мной произошло сегодня?».

Очень может быть, что тот факт, что именно они заболели в той нашей экспедиции, можно объяснить плохой их тренированностью в течение года – они ведь на наших тренировках не появлялись, им, как суперменам, была предоставлена возможность самостоятельных тренировок и не исключено, что благодаря ореолу вокруг их личностей они и сами решили, что на нашем уровне они вполне справятся и без серьёзных тренировок. Однако, если болезнь Карпова была связана с физической перегрузкой его организма, то потеря Носовым управления своими ногами я бы связал с психологической нагрузкой: во-первых, с самого начала они оба чувствовали себя в нашей экспедиции, хотя и элитными, но всё-таки чужаками; во-вторых, внезапная болезнь друга Карпова, уже поставившая под сомнение их дальнейшее участие в восхождении; в-третьих, и это, наверное было самым главным, - уже произошло то, что никак не должно было произойти – шесть не самых заслуженных членов команды уже побывали на вершине, а мы, самые заслуженные, пока что сидим в палатке на высоте 6,400 м и как всё сложится в следующие три дня – ещё большой вопрос? Ну и, конечно, три дня без движения на такой высоте тоже не проходят бесследно. Вот, наверное, когда наступил окончательный перелом в психическом состоянии Толи, который и привёл к тому, что утром четвёртого дня ноги его уже не слушались.

Я пришёл к такому выводу, потому что очень похожее произошло и со мной на высоте 7,000 м на пике Коммунизма. Я ведь в этой экспедиции тоже был «чужаком», только моё положение было много хуже, чем Карпова и Носова на Хан-Тенгри. Судите сами: во-первых, их всё-таки было двое, и они были многолетними друзьями; во-вторых, Хейсину их навязали в качестве суперов для усиления команды. В моём случае всё было наоборот: в отличие от Карпова-Носова я был совсем один, практически не имея никакого человеческого общения, и это при том, что находился среди людей; я сам напросился к Гурию, никто там во мне не нуждался, если не считать моей инструкторской работы со вспомогателями до начала экспедиции. И вот всё то, что я здесь перечислил, я и чувствовал весь экспедиционный месяц. Таким образом, моё психическое состояние весь этот месяц было на пределе и, в конце концов, «выстрелило» в виде «отказа» ног. Я абсолютно уверен, что это было следствием психической нагрузки или даже перегрузки. Доказательством этого является и тот факт, что через день, когда мы уходили с этого бивуака вниз, я ушёл сам, без чьей-либо помощи, и что очень важно, не доставил никому никаких проблем. Но, конечно, об участии в Чемпионате СССР можно было забыть.

После возвращения к себе в базовый лагерь на поляне Москвина и до самого выхода команды на заявленный маршрут я так переживал своё поражение, что это заметил Борис Лазаревич Кашевник, который был в этой экспедиции старшим тренером. Он как-то раз подошёл ко мне и посочувствовал, а в конце беседы «утешил» меня совсем уж нестандартным способом:

- Исаак, не расстраивайся ты так, мы всё равно не взойдём.

Борис Лазаревич был очень опытным м.с. и, очевидно, имел основание так говорить. В тот год команда и вправду не взошла заявленным маршрутом на пик Коммунизма и была снята с Чемпионата СССР. Для меня этот факт был совсем небольшим утешением, потому что у меня было личное поражение, совсем не связанное с поражением команды. Однако сознаюсь, что мне немного полегчало от участия в моей судьбе всеми уважаемого большого мастера.

Вот так закончилась моя третья и последняя попытка стать мастером спорта.

Важные события 1972–1973 гг.

 

Перечислю их по порядку.

1) Нельзя сказать, что мне всё время не везло. Бывало и наоборот. Вот к таким «наоборот» я бы отнёс следующее событие, которое произошло осенью 1972 года прямо в моей ЛТА. Там появилось объявление о необычном экспериментальном курсе английского языка, который будет проводиться двумя молодыми преподавательницами из Ленинградского Университета. Группа будет состоять всего из 15 человек и набирать туда будут только молодых (до 35 лет) кандидатов наук из Ленинградских Вузов и НИИ. Отбор будут проводить сами преподавательницы, а преподавание будет осуществляться по абсолютно новой методике одного болгарского профессора. Методика эта называлась «Интерактивное погружение в язык». Предполагалось, что кандидаты в эту группу уже знают язык, но хотят его усовершенствовать. Мало того, что преподавание будет проходить в стенах ЛТА днём во время рабочего дня, так и курс этот абсолютно бесплатный для отобранных участников. Чем объяснить такие льготные условия этих курсов я не знаю, могу только предположить, что две эти преподавательницы, возможно, были аспирантками Филологического факультета Университета, а курсы эти были задуманы как часть их диссертационных работ. А почему в ЛТА? Возможно потому, что это был редкий Ленинградский ВУЗ, где совсем не было проходного режима на входе в здание, а также его территориальное расположение в одном из лучших парков Ленинграда.

Можете себе представить сколько было желающих стать этими участниками! Тем не менее я тоже явился на интервью с этими очаровательными молодыми преподавательницами, которое они принципиально проводили на английском языке, проверяя таким образом уровень знания кандидата. Естественно, я совершенно не надеялся на успех. Как это ни странно, но они меня отобрали в свою группу. Как я понял уже позже, они отбирали хорошо образованных людей, непременно раскованных, легко контактных, свободных взглядов, способных играть в детские игры, потому что мы как раз эти две недели занимались розыгрышем различных жизненных ситуаций, чувствуя себя почти актёрами театра. Поначалу я был сильно удивлён тем, что они отобрали меня, т. к. никогда не обладал даже отдалённо никакими актёрскими способностями и также не считал себя высоко образованным. Думаю, что в мою пользу опять сыграл альпинизм. Они, очевидно, как и всех, стали расспрашивать меня о моих хобби и, когда я в качестве такого назвал альпинизм, они обе проявили неподдельный интерес. А когда они узнали, что я не просто альпинист, а вполне даже серьёзный и к.м.с., их интерес, как мне показалось, ещё более увеличился и всё дальнейшее интервью проходило вокруг этой темы. Вот как-то так я и стал участником этих очень полезных и приятных во всех отношениях курсов.

Надо признать, что эти две женщины были очень «заводными», не без актёрских способностей, и даже такого, как я, начисто лишённого хотя бы минимального актёрского дарования, сумели заставить играть в их игры, к тому же вполне натурально, без всякого напряга. В том числе мы разучивали детские песенки и с большим удовольствием пели их хором. И это был настолько успешный метод обучения, что я, ну очень неспособный к обучению языкам, и сегодня (через 46 лет, никогда не вспоминая раньше) легко напеваю своей двухлетней внучке очень популярную американскую лирическую песенку, которая «врубилась» в мою память с тех курсов:

My Bonnie is over the ocean,


My Bonnie is over the sea,

Bring back, bring back


Oh, bring back my Bonnie to me, to me,


Bring back, bring back


Oh, bring back my Bonnie to me.

Причём текст песенки слегка изменён, потому что именно так нам её представили тогда наши наставницы. Методика преподавания сводилась к тому, чтобы научить нас разговорному языку, иными словами «развязать наши языки», поскольку все мы языком в какой-то степени уже владели, хотя бы потому, что все сдавали кандидатский минимум, но там упор был на чтении и переводе текстов.

Вторым очень важным для меня результатом этих курсов было знакомство с Сашей Поповым, который в то время был кандидатом медицинских наук (к. м. н.) и работал с.н.с. в Институте Экспериментальной Медицины. С ним мы остались друзьями на всю оставшуюся жизнь, и он ещё не раз появится на страницах этой книги.

2) Следующим знаменательным событием этого периода стало рождение моего сына Женьки, которое произошло 21 декабря. Напомню, что теперь мы жили втроём в однокомнатной квартире и любому станет ясно, что о высыпании можно было забыть. Причём, что интересно: когда Женя по ночам просыпался, Таню его плач совсем не будил, а я мгновенно вскакивал и пытался приучить его к дисциплине, т. е. отучить от кормления по ночам. Должен сознаться, что у меня, вполне естественно, ничего не получилось. Зато я очень скоро понял, что при таком недосыпе и отсутствии времени для регулярных тренировок мне следует забыть про любую летнюю экспедицию.

 

3) В это время выясняется, что у Тани и её сестры Люси имеется две комнаты в коммунальной квартире в центре Ленинграда, а сама Люся выходит замуж за поляка из Варшавы, который кончает аспирантуру по кафедре ВТ ЛЭТИ и они вскоре после его защиты должны отбыть в Варшаву. Короче, мне поручается разобраться с этими комнатами и как можно скорее, поскольку жить в одной комнате с грудным ребёнком становиться трудно. В результате за январь мне удаётся поменять эти две комнаты в коммуналке в центре города на отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже только что построенного дома на самом северном конце города - Гражданском проспекте, дом 113. Туда я прописываю Таню с Женей, а сам остаюсь собственником своей маленькой. Итак, ещё совсем недавно не «было ни гроша, да вдруг появился целый алтын»! Мы естественно сразу переезжаем в двухкомнатную и жить становится немного легче. Теперь большая комната принадлежит Тане с Женей, а мне достаётся маленькая, но с балконом. И она мне очень нужна не только для того, чтобы высыпаться, но также и для зарабатывания денег: стало ясно, что Таня работать сможет не скоро, поэтому по выходным я становлюсь репетитором по математике для нерадивых старшеклассников и зарабатываю по уикендам столько же, сколько мне платили в ЛТА за целый месяц. Вот как-то так наш квартирный вопрос можно сказать разрешился. Кстати, применение моей квартирке тоже очень скоро нашлось – у Таниного отца Василия Михайловича диагностировали рак (не помню, чего именно) и мы поместили его туда. В то время и в той стране это был смертельный приговор. Уже через полгода он и подтвердил эту роковую статистику в возрасте всего 55 лет. Затем какое-то время Танина сестра Люся с мужем Франеком тоже жила там.

Поскольку в моей комнате новой квартиры был балкон, то днём, даже зимой в 20-градусный мороз, Женя спал в коляске на балконе, закутанный в мою альпинистскую пуховку, которую я всего полгода назад под пиком Коммунизма выменял у одного венгра за 15 скальных титановых крючьев. Вот как они тогда выглядели - Женя и моя пуховка:

https://www.dropbox.com/s/xvnc5y62w35leyp/%D0%96%D0%B5%D0%BD%D1%8F%20%D0%B2%20%D0%BF%D1%83%D1%85%D0%BE%D0%B2%D0%BA%D0%B5.pdf?dl=0

4) Несмотря на такое закаливание, когда ему исполнилось два месяца, он серьёзно заболел и Таню с ним положили в больницу. Не стану описывать ужасы тогдашней детской больницы Ленинграда. Но скажу только, что, когда я позвонил за советом своему новому другу, доктору Саше Попову, вот что он мне дословно сказал:

- Немедленно забирай их оттуда, ты что хочешь, чтобы он там умер у них. Дай мне знать, когда они будут дома, я сам приеду и посмотрю его.

После таких слов доктора я немедленно поехал и забрал их домой под свою расписку, потом приехал Саша, осмотрел Женьку и сказал:

- Завтра я в своём институте возьму лекарство, которое сегодня на вес золото, его нельзя купить ни в одной аптеке города. Следующие три дня Люба (это его жена и тоже доктор-терапевт) будет приезжать и делать ему укол. После этих трёх уколов он будет в полном порядке.

Саша тогда работал в Институте экспериментальной медицины, а лекарство называлось гамма глобулин. Всё в точности произошло так, как он сказал. С тех пор никаких проблем с Женькиным здоровьем у нас не было. Есть основание предполагать, что тогда Саша спас нам Женьку. Но также стало ясно, что о яслях, куда мы собирались его отдать, чтобы Таня могла вернуться на работу, можно было забыть, а заодно и о Таниной зарплате.

5) Ещё в 1971 году Лёва решил покинуть наш, когда-то общий с ним, «Электроприбор» и, как и я, захотел обосноваться на кафедре ВТ ЛТА. Ему это удалось почти без проблем: если я, к.т.н. и с образованием из ЛИТМО, выглядел находкой для кафедры ВТ, то Лёва, к.ф.-м.н. и с настоящим Университетским образованием (факультет Мат-Мех ЛГУ) был просто жемчужиной в короне ЛТА. Таким образом, мы опять стали работать с ним в одном учреждении и даже на одной кафедре. Считаю необходимым разъяснить мотивы такого его поступка. Дело в том, что эмиграционные настроения в пользу Израиля среди евреев СССР резко усилились после Шестидневной войны 1967 года и войны 1973 года, когда СССР полностью занял сторону арабов в их вооружённой борьбе против Государства Израиль и поддержал радикальные палестинские движения. Шестидневная война вызвала подъём национального сознания советских евреев. А летом 1970 года прозвучало знаменитое Самолётное дело в Ленинграде — событие, связанное с попыткой захвата пассажирского самолёта группой из 15 советских граждан с целью эмигрировать из СССР. Все эти события, конечно, же мы не могли не обсуждать с Лёвой. Я думаю, что Лёва решил на всякий случай расстаться со своей секретностью (допуск к секретной работе) в «Электроприборе». В то время мы ещё не вели никаких серьёзных разговоров, касающихся нашей с ним эмиграции.

Что касается меня, то я вообще об этом не задумывался. Мне казалось, что, несмотря на трудности трудоустройства после защиты диссертации, я вполне благополучно и уже давно встроился в советскую систему. Судите сами: сначала я «валял дурака» в «Электроприборе», теперь вот «валяю почти такого же дурака» в ЛТА; уже 13 лет отдыхаю летом почти полностью за счёт государства; научился неплохо зарабатывать дополнительные деньги репетиторством; понимая, что и это всё не вечно, приобрёл запасную специальность в виде инструкторской квалификации, которая в случае катастрофы позволит мне безбедно прожить мою жизнь в горах (подальше от КГБ и всесильной партии), что тоже не самое плохое, но не очень желанное, потому что ясно, что, как только альпинизм станет круглогодичной работой, так он и перестанет быть удовольствием. В дополнение к этому мы с Таней владеем уже двумя отдельными, хотя и очень маленькими, квартирками в новых домах со всеми удобствами – почти неслыханная роскошь в то время!

Однако моё отношение к эмиграции сильно изменилось с рождением Женьки. Появилось чувство глубокой ответственности за дитя, которое я родил и не в 20 лет (когда о таких вещах задумываются далеко не все отцы), а уже в 33. И на первый взгляд ничего плохого не произошло: имя у Женьки очень даже русское, фамилия моя не такая уж и вызывающая, национальность он по праву получит от Тани, которая, в свою очередь, получила её от русского папы Василия Михайловича Захарова. Всё бы ничего, если бы не моё библейское имя. Вот тут уж ничего не скроишь от метких взглядов Людмилы Николаевны Нечаевой и ей подобных (см. выше главу «Защита диссертации – почти детективная история»). Одним словом, во взрослой жизни Женька стал бы Евгением Исааковичем, и тут уж его русская национальность никого не могла бы обмануть. Теперь мне не давала покоя мысль, что Женьке во взрослой жизни придётся вкусить те же «прелести», которые выпали (а скорее всего и ещё выпадут) на мою долю. А вот этого я, человек ответственный за всё, что делаю, никак не мог допустить.

6) В марте 1973 года в ЛТА приходит разнарядка на молодого учёного (до 35 лет), обязательно к.т.н. в области ВТ и со знанием английского языка для стажировки в Будапеште по обмену сроком на три месяца. Понимая, что я подхожу по всем требованиям и что второго такого же подходящего во всём ЛТА точно не найдётся, я подаю свою заявку. Это совсем не значит, что у меня есть хотя бы малейшая надежда на успех, я ведь прекрасно понимаю, где живу, но, как и всегда, я должен проявить своё желание, а там - как получится. Ответа на свою заявку я не получил вообще никакого. Такой результат был вполне в порядке вещей того времени. А жаль - ведь там можно было кое-чему научиться, т. к. в те годы у Венгрии с капиталистическим Западом было значительно больше связей, чем у СССР, и потому состояние их ВТ было куда более продвинутым, чем у нас в СССР. Чуть позже я узнал, что в Венгрию поехал сотрудник совсем другой кафедры – не то с Экономического, не то с Лесного факультета. Зато этот эпизод послужил мне очередной причиной для того, чтобы задуматься о будущем, своём и своих детей.

 

Я открываю в себе педагогические способности, 1973–1974

 

Приближается лето 1973 года, и я с грустью понимаю, что впервые за 10 лет не могу претендовать ни на одну из спортивных экспедиций или сборов по причине годового недосыпа, а также и отсутствия регулярных тренировок. В таком случае решаю поехать в один из лагерей Кавказа в качестве инструктора, желательно с разрядниками, в крайнем случае, со значкистами. Главное, чтобы хотя бы месяц пожить в атмосфере альпинистского лагеря. Решаю поехать в Цейское ущелье на Восточном Кавказе. Итак, беру своё инструкторское удостоверение и без всякой путёвки и какой-либо предварительной договорённости приезжаю в а/л «Торпедо». Представился начальнику учебной части (начуч), тот сказал, что у него уже полный комплект инструкторов, но подумает, что сможет мне предложить. В тот же день ко мне подходит молодой человек, которого, как оказалось, начуч направил ко мне на переговоры. И вот что он мне рассказал: он является председателем альп секции МЭИ (Московский Энергетический Институт), с ним приехало ещё 4 студента 3-го разряда с превышением, у них путёвка в этот лагерь на 30 дней для шести человек, включая инструктора, а также 150 рублей наличными для оплаты труда инструктора, которого у них как раз и нет. Далее последовал вопрос «не соглашусь ли я быть их инструктором?». Ну прямо по пословице: «на ловца и зверь бежит». Вот таким образом я и стал их инструктором. Надо признать, мне с ними сильно повезло: все они были тренированные и хорошо подготовленные ребята, впрочем, других из столичных ВУЗов благодаря большой конкуренции и быть не могло. Как раз с такими я и люблю работать. За 30 дней мы сделали шесть восхождений (2А, 3-3А и 2-3Б) и довольные друг другом разъехались по домам.

Но на этом моё сотрудничество с МЭИ не закончилось – в следующем году этот же председатель секции позвонил мне перед летним сезоном 1974 года из Москвы и попросил поехать в тот же лагерь на тех же условиях, но с другими студентами, которым тоже надо было нахаживать вершины на 2-й разряд. Конечно, мне было лестно, что такой серьёзный институт, с большими альпинистскими традициями и своим штатом инструкторов, обращается ко мне за помощью. Поскольку других планов у меня не было, я, естественно, согласился. Интересно, что на этот раз мне пришлось продемонстрировать свои педагогические способности, о которых я и не подозревал. А произошло вот что:

Я решил «прогнать» ребят по тем же шести вершинам, что и в предыдущий год, а они все были расположены далеко от лагеря, так что подход под них занимал целый рабочий день. И вот после «открывашки» вышли мы на первые два спортивных восхождения. Рюкзаки у всех по 20 и более кг, ребята все здоровые, тренированные. Несмотря на то, что я у них формальный инструктор и вопросы руководства и безопасности лежат полностью на моих плечах, я в таких случаях всегда назначаю их неформального лидера условным руководителем и предоставляю ему всю полноту власти. При этом объясняю ему, что я пойду последним и не буду вмешиваться в его действия, если только они не станут угрожать безопасности восхождения. Идя последним, я, замечая ошибки его или других участников, останавливаюсь, достаю из кармана маленький блокнотик и записываю суть, чтобы не забыть, затем догоняю свою группу. Так за несколько дней восхождений у меня набирается много чего обсудить в лагере на разборе. Я считаю, что такой метод позволяет участникам получить максимум удовольствия от (как бы самостоятельного) восхождения, не встревая со своими мелкими и не очень нравоучениями. А в лагере ещё до официального разбора в присутствии начуча и начспаса (начальник спасательной службы), в узком кругу я провожу с ними полный анализ всех их ошибок. На официальном же разборе в присутствии посторонних лиц я озвучиваю лишь некоторые их ошибки, чтобы только удовлетворить начальствующие уши. Таким образом получается, что «и волки сыты и овцы целы» и ребята кое-чему научились.

В этом году среди моих подопечных был студент 4-го курса Саша Певзнер, хороший мальчик из хорошей интеллигентной семьи. И вот идём мы этот длинный изнуряющий подход в дальний угол района, а он с каждым часом отстаёт всё больше. Тогда я догоняю группу и говорю им, чтобы шли своим темпом до ночёвки, ставили там палатки и готовили еду, а мы с Сашей пойдём своим темпом. Затем разгружаю Сашу, забрав у него из рюкзака, что потяжелее, и мы продолжаем путь. Я надеялся, что разгруженный он пойдёт быстрее, но этого не произошло. Поэтому мы приходим на уже разбитый нашими товарищами бивуак часа на полтора позже остальных. Мне ясно, что Саше с такой физической формой нечего делать на восхождении, но вот как ему об этом сказать, да ещё чтобы он правильно воспринял и не обиделся на всех и вся! Отзываю Сашу в сторону, садимся на камень и беседуем с ним минут 40 до тех пор, пока нас не зовут к ужину. Саша, понятное дело, очень подавлен случившимся. Свою задачу вижу в том, чтобы ранить его как можно меньше и взбодрить, если сумею. Сначала спрашиваю его всё ли у него в порядке со здоровьем. Он отвечает, что да, всё в порядке. Тогда я ему говорю что-то вроде того:

- Понимаешь Саша, альпинизм – спорт ведь не для всех, не сошёлся же клин на нём только. И похоже, что он как раз не твой вид спорта, и нет смысла из-за этого так «убиваться». Это же не катастрофа. Я слышал от твоих товарищей, что ты отличный слаломист и выступаешь за сборную МЭИ на всевозможных студенческих соревнованиях. Это же прекрасно. Вот я как раз очень посредственный слаломист, а как бы мне хотелось кататься как ты, но мне это не дано и я принимаю реальность как она есть. Поэтому я предлагаю следующий выход из создавшегося положения: мы сейчас идём к ребятам, я объявляю всем, что у тебя заболел живот и потому ты завтра с нами не пойдёшь. Ты отдыхаешь здесь и к нашему возвращению готовишь нам ужин. Ну а от себя я желаю тебе всяческих успехов в слаломе и надеюсь, что мы останемся друзьями.

Саша слушал меня очень внимательно и, как мне показалось, принял с благодарностью решение, которое я ему озвучил. Вот так единственный раз за свою карьеру тренера-инструктора я вынужден был отлучить от альпинизма вполне хорошего человека.

Скандал на кафедре ВТ ЛТА и решение эмигрировать принято

 

Я уже упоминал доминирующую роль Валентина Клейнота как в создании, так и в повседневной руководящей деятельности нашей кафедры ВТ, поскольку номинальный зав. кафедрой проф. Морозов Н. А. был всего лишь «зицпредседателем», мало, а скорее совсем, не разбирающимся в ВТ. Напомню, что практически вся кафедра состояла из одной ЦВМ «Минск-22», за работу которой и отвечал Клейнот. И если машина эта выходила из строя, а Валентин был в командировке, никто её починить не мог – все ждали его возвращения. Вот такие руки и мозги были у Валентина. А вот что произошло весной 1974 года:

Внезапно становится известно о том, что Валентин «перешёл дорогу» кому-то из парткома. Помните, как двумя годами раньше сам Клейнот предупредил меня, что я тоже «перешёл дорогу» какой-то женщине, члену парткома, в деле получения кооперативной квартиры. Мне тогда удалось выйти победителем из схватки с этой мифической женщиной только за счёт подписи Зам. Председателя Ленгорисполкома, которую мне чудом удалось получить. А теперь партком инициирует против самого Клейнота уголовное дело. В СССР было совсем не трудно «зацепить» любого активного и деятельного человека и обвинить его в уголовном преступлении, и чем больше этот человек делает и производит, тем легче его было уличить в том, что он сделал что-то вне правового поля. Такие были законы, и соответствующая была судебная система. Я не помню, в чём именно его обвиняли, но связано это было с каким-то очередным приобретением для кафедры, как и всегда, в обход стандартного пути. Очень может быть, что он участвовал в какой-нибудь бартерной сделке по принципу «ты - мне, я - тебе». Помните, с чего началась моя работа на кафедре? С личной просьбы зав. кафедрой поехать в Таллин для того, чтобы добавить математики в диссертацию коммерческого директора Таллиннской мебельной фабрики. Это ведь тоже определённый вид коррупции, хотя и не ярко выраженный. И совсем нельзя быть уверенным, что в этой истории даже я (который только давал, но ничего взамен не получал) имел бы иммунитет против преследования. Вопрос состоит лишь в том, кому это могло быть выгодно.

Хотя мы с Лёвой почти не участвуем в кафедральных разборках и разговорах, занятые только своими узкими проектами, но, в конце концов, даже и до нас доходит слух, что всё очень серьёзно и Клейноту угрожает 6-летний тюремный срок! Когда мы это узнаём, то немедленно включаемся в общую дискуссию. Теперь выясняется, что все наши программисты, а это десяток молодых девочек со своим начальником, молодой женщиной лет 35, решают идти искать правду и защиту Клейноту в Выборгском райкоме партии. Поступок этот сколь неординарный, столь и наивный. Мы с Лёвой хорошо это понимаем, но и не можем себе позволить остаться в стороне от такого действия – как потом мы будем смотреть в глаза этим девочкам, если мы не примем участия, и они пойдут в райком без нас? Короче, все вместе мы приходим в райком партии на приём к секретарю и излагаем причину нашего появления. Хотя наша бумага с просьбой разобраться подписана всеми пришедшими, из всех присутствующих суть дела, на правах старших по возрасту, образованию и должности, озвучивают только два человека, Лёва и я. Секретарь нас вежливо выслушивает и обещает разобраться. С чувством выполненного праведного долга мы возвращаемся на кафедру.

Через пару дней до нас доходит известие, что о нашем походе в райком уже известно в парткоме ЛТА – туда поступила бумага из райкома с указанием разобраться и навести порядок. Всё произошло, как и следовало ожидать. Теперь представьте себе ситуацию: в партком поступила наша жалоба на действия парткома, на бумаге подписи всех жалобщиков, среди которых два с.н.с. и к.т.н., а остальные молодые девочки-программистки. Совершенно ясно, что зачинщиками являются эти самые два с.н.с., которые подговорили остальных участвовать в этом гнусном действии – жалобе на партком. Теперь стало абсолютно ясно, что наша судьба в ЛТА предрешена и вопрос заключается только в том, когда именно это случится. Нам совершенно ясно, когда произойдёт наше увольнение – как только у каждого закончится договорный проект, но, возможно, они не будут дожидаться окончания сроков наших проектов. Из-за нашей нелояльности к парткому уже и деньги, которые мы оба приносим в НИС ЛТА, им не нужны.

С этого момента мы с Лёвой стали всерьёз обсуждать проблему эмиграции. Случай с Клейнотом многому нас научил: во-первых, мы лишний раз получили доказательство того, что никто в этой стране не имеет иммунитета против власть имущих (имеются в виду партия и КГБ) и, особенно те, кто делает и производит для страны больше других; во-вторых, любой честный человек, который попробует вступиться за невинно атакованного или, хуже того, невинно осуждённого, обязательно сам попадёт под секиру власти. Альтернатива этому лишь одна – сиди и не высовывайся! Но, тогда как же будешь уважать самого себя, не говоря уже об уважении себя окружающими? И вообще, как жить дальше в этой стране честным людям, каковыми мы себя считали? Естественно, что после таких дискуссий Рубикон был пройден и мы начали всерьёз планировать свою эмиграцию.

Для молодого поколения здесь следует сделать небольшое отступление и дать краткую картину состояния еврейской эмиграции в начале 70-х годов прошлого столетия. До 1973 года у нас с Лёвой даже мыслей не было об эмиграции, хотя процессы, проходящие в Израиле, нас не могли не восхищать. Несмотря на это, мы не могли представить себя живущими в стране, в которой религия занимает серьёзные и прочные позиции, а мы по своему воспитанию и образованию оба были настроены против любой религии. Выехать же можно было только в Израиль и только по израильской визе. Но в 1972 году вдруг стало известно, что небольшое число евреев (меньше 1%), выехавших по израильской визе, оказались в США и Канаде. На следующий 1973 год таких уже оказалось 1,500 человек. Вот теперь риск оказался более оправданным – мы хотим ехать в Канаду, но если не получится, то, как крайний случай, пусть будет Израиль – всё лучше, чем СССР! Почему мы выбрали Канаду? Да потому, что она по сравнению с США более социально ориентированное государство и потому там будет легче «встать на ноги» — это, во-первых, а, во-вторых, канадский климат больше похож на наш ленинградский. В то время я ещё не знал, что в Канаде совершенно замечательные горы, что, несомненно, добавило бы аргументов в её пользу. В случае, если не получится с Канадой (мы знали, что она берёт эмигрантов очень выборочно), тогда поедем в США и там самым оптимальным для нас городом будет Сиэтл на западном берегу.

Но 3 авгу­ста 1972 года – без какого бы то ни было официального объ­явления – в ОВИРах, куда надо было обращаться за разрешением на выезд, были вывешены “ценники” на специали­стов - 7,700 рублей за обладателя инженерного диплома и 12,000 рублей за обладателя диплома университетского. Кандидатам наук предписывалось дополнительно платить 5,100 рублей, а докторам наук – 6,400 рублей. Все это, естествен­но, сверх тех 900 рублей, которые взимались за отказ от советского граж­данства и выездную визу за каждого взрослого члена семьи. Т. е. на нас с Таней пришлось бы выплатить 22,300 рублей, что при моей зарплате с.н.с. в 190 рублей в месяц, мне пришлось бы работать 10 лет, чтобы расплатиться, при этом семья не должна была есть, пить, а значит и жить. Естественно, что в такой ситуации о наших планах на эмиграцию пришлось забыть. Но уже через семь месяцев, 21 марта 1973 года, под сильным давлением Конгресса США налог на образование de facto (но не de jure) был отменен.

Теперь все видимые препятствия отпали, остались только невидимые – те, которые предусмотреть невозможно, т. е. никто не может знать получит он разрешение или отказ, тем более в нашей с Лёвой ситуации бывших сотрудников секретного института «Электроприбор». В случае отказа – непременное увольнение с работы. В отличие от Лёвы, у меня на этот счёт имеется вторая профессия инструктора альпинизма, которая, к сожалению, подразумевает жизнь вне Ленинграда, но всё-таки жизнь с гордо поднятой головой, т. е. без необходимости просить подачки, да и кто бы их мог дать в моей ситуации?

Таким образом, интрига оставалась, и мы с Лёвой возобновили обсуждение наших планов, а уж после скандала с Клейнотом мы занялись претворением этих планов с двойной энергией. Лёва успел развестись со своей женой Валей, которая, как мне кажется, отказалась эмигрировать, но совсем не исключаю, что они и без этого собирались разводиться. Я объявил Тане о своём решении, а она наотрез отказалась уезжать. Сначала она назвала причиной больную маму, но, когда всего через пару месяцев мама внезапно умерла в возрасте 55 лет (как будто бы почувствовала, что является предметом семейного раздора), Таня, теперь уже без всякой причины, всё равно была против отъезда. И только, когда я ей твёрдо заявил, что всё равно уеду – с ней или без неё, если она не поедет со мной, - она очень нехотя согласилась, но, как я понимал, тайно надеялась на то, что нам не дадут разрешение. В это время я начал уговаривать Таню учить английский язык – всем было ясно, что это первое и самое важное для эмиграции. Мои усилия в этом направлении совсем не увенчались успехом – Таня парировала мои уговоры двумя причинами: во-первых, она очень занята ребёнком и у неё не остаётся для этого никакого времени, а, во-вторых, вот дословно:

- Достаточно того, что ты знаешь английский, а мне не обязательно.

Тогда мне не удалось найти более значимых доводов для Тани и этот вопрос пришлось так и оставить до лучших времён. К сожалению, очень скоро пришли не лучшие, а худшие времена и думаю, что Таня не раз пожалела о том, что так легкомысленно отнеслась к моему предложению. Но об этом читатель очень скоро узнает – уже в следующей части этой книги.

Теперь следует рассказать об отношении родителей к нашему предстоящему отъезду. Надо заметить, что они вообще были не в курсе моих проблем как с защитой диссертации, так и с поисками работы после неё, а также и менее важных событий моей жизни. Во-первых, мне казалось, что они были так далеки от всех этих проблем, что мне было бы трудно объяснить им всё со мной происходящее. Во-вторых, я считал, что для их же спокойствия лучше им не знать моих проблем вообще – помочь они мне всё равно не могут, а переживать и расстраиваться наверняка станут. Никаких препятствий к отъезду они мне тоже не чинили, хорошо понимая, что это был мой выбор. Напомню молодому читателю, что в ОВИР наряду с другими документами надо было сдавать ещё и заверенную справку от родителей, в которой они не возражали против отъезда их сына, который в то время был уже в возрасте 36 лет(!).

 

 

Первая неудачная попытка эмиграции в 1975 году

Навязчивые мысли об эмиграции

С этого момента мы с Лёвой стали значительно более внимательно отслеживать процесс еврейской эмиграции из СССР, а особенно из Москвы и Ленинграда. А вот выдержки из разных документов, которые дают представление как всё это происходило:

«Когда человек подавал доку­менты, близкие родственники зачастую переставали с ним обща­ться, и он оказывался только в обществе людей, которые думали, как он. Весь процесс подачи сопровождался потерей знакомых и родственников. Они переставали существовать, не приглашали больше на дни рождения и другие праздники…». И понять их было не трудно: я (может быть?!) уеду, а они останутся, им ещё жить и жить в этой стране.

«Просьба о выезде рассматривалась в четырёх инстанциях: ми­нистерстве иностранных дел, министерстве внутренних дел, Ко­митете государственной безопасности (КГБ) и министерстве обороны. Без одобрения каждой из названных инстанций выезд не разре­шался. На самом деле инстанций было больше, но перечислен­ные были концентрирующими – они запрашивали личные дела по месту работы, учёбы, выясняли степень секретности, правона­рушения, судимости, контакты, медицинские данные, проверяли правильность ответов в поданных документах, и бог знает, что ещё».

«Диктаторский режим практически неограничен в выборе средств против лиц, стремящихся к выезду. Их клеймили как предателей, наймитов сионизма и иностранных разведок, по от­ношению к ним создавалась обстановка изоляции и вседозволен­ности. Им выдавали произвольные отказы в выезде, их увольняли с работы и лишали средств к существованию, у них устраивали обыски и конфискации имущества, оказывали давление на родст­венников, их задерживали, арестовывали и бросали в тюрьмы. Вокруг выезда создавалось поле страха и неопределённости. В борьбе за выезд отдельному человеку противостояло государ­ство с одним из самых сильных и печально известных в мире ап­паратов политической полиции – КГБ. Руководство СССР делало все возможное, чтобы со­кратить число эмигрантов до минимума».

Теперь мы с Лёвой вместе и порознь стали посещать сборища таких, как мы, но которые, используя спортивную терминологию, были «на грудь впереди нас». Мы посещали «отвальные» мероприятия, которые устраивались теми счастливцами, которые уже получили столь желанные разрешения на выезд из страны победившего социализма. С такими счастливцами можно было передать информацию обо всех членах семьи, на которых желательно получить вызов из Израиля. Без такого вызова никакие документы ОВИР даже не принимал. Помимо этого, мы старались не пропускать проводы совсем чужих людей в Ленинградском аэропорту Пулково. Процесс отлёта отъезжающих привлекал особое внимание будущих отъезжающих: весь багаж надо было доставить на Пулковскую таможню за день до отлёта с тем, чтобы у таможенников был целый рабочий день для досмотра всех без исключения вещей в багаже. И надо признаться, что такое количество времени им действительно было необходимо – они должны были прощупать абсолютно все швы всех одёжек, включая детские трусики и маечки, даже, если на взгляд там ничего не было. Ведь там могли оказаться золото, серебро, платина и прочие драгоценности, которые, согласно таможенным правилам, не подлежат вывозу за пределы страны, даже, если вы этими предметами совершенно законно владеете. Если они обнаруживали такие предметы, то возвращали их владельцам со словами «это не подлежит вывозу за пределы СССР». Так что, труд таможенников был совсем не лёгким. А нам было важно всё это знать и морально готовиться к столь унизительному процессу.

Что же касается процесса адаптации в Канаде, то он меня совершенно не пугал. Я, конечно, хорошо понимал, что никто нас там не ждёт с распростёртыми руками, и придётся долго и много работать прежде, чем получится занять достойное там место. Но это последнее меня не только не пугало, а даже подстёгивало – я так соскучился по настоящей, полезной и интересной работе, которой, как я был убеждён, пруд пруди в Западных странах. Кстати, когда я работал над своей диссертацией в Библиотеке Академии Наук, я, как аспирант по специальности ВТ, имел привилегию посещать технический зал ограниченного доступа, где можно было читать зарубежные (в основном американские) технические журналы по моей тематике. А эти журналы буквально кишели рекламой, среди которых было довольно много объявлений о работе для программистов. Из этих объявлений я понял, что средней руки программисту уже тогда (в середине 1960-х годов) платили $16 в час, в то время как мне, с.н.с., к. т. н, платили 1 рубль в час. Конечно, я никогда не работал с ЦВМ, не был программистом и, естественно, не знал ни одного программистского языка, но был уверен, что смогу освоить их без особых проблем. Я также был уверен, что скорее всего программирование и станет моей новой профессией на Западе, т. к. почти наверняка я не смогу работать по моей сегодняшней специальности – моделирование систем управления, т. к. это прерогатива Военно-Промышленного Комплекса (ВПК) и никто туда не возьмёт на работу негражданина страны.

Конечно, интрига, что что-то может пойти не так, оставалась, но желание эмигрировать уже переросло в навязчивую идею. К этому времени появилось ещё одно непреодолимое желание – увидеть, хотя бы одним глазом, как живут люди за кордоном и уже ради этого стоит рискнуть. Но, если удастся зацепится там и прожить безбедно хотя бы пяток лет – можно считать, что риск полностью себя оправдает.

Так получилось, что Лёва «вырвался вперёд» в нашем с ним эмиграционном процессе. Он очень быстро получил вызов из Израиля, неожиданно быстро получил выездную визу из СССР и уже в октябре 1974 году покинул страну. После его отъезда мои дни на кафедре ЛТА были сочтены, т. к. там все знали, что мы закадычные друзья. Уже через две недели я был вызван к декану факультета, которого вообще видел впервые. Он без всякой подготовки задаёт мне вопрос:

— Это правда, что вы собираетесь эмигрировать в Израиль?

Я ему отвечаю «нет, неправда». Да и мог ли я ответить иначе, не имея на руках не только разрешения на выезд из СССР, но даже приглашения из Израиля, без которого нельзя обращаться в ОВИР (Отдел Виз И Регистраций), который как раз и ведает этими разрешениями. На какое-то время меня оставляют в покое, но как-только в январе 1975 года я получаю это самое приглашение из Израиля, буквально через несколько дней меня увольняют с кафедры по причине сокращения штатов, т. е. ввиду закрытия моей научно-исследовательской работы (НИР). Теперь я нахожусь, что называется, между небом и землёй: работы и заработка я уже лишён, а получу ли я разрешение на выезд из страны или пополню ряды отказников на долгие годы – большой вопрос?

Между тем я продолжаю зарабатывать какие-то деньги репетиторством по математике и готовлю бумаги к подаче в ОВИР. В последний день февраля я, наконец-то, получаю характеристику из ЛТА, без которой ОВИР также не принимает документы. Вот этот любопытный документ:

https://www.dropbox.com/s/ra1vjagzfxs00i3/%D0%9B%D0%A2%D0%90%20%D1%85%D0%B0%D1%80-%D0%BA%D0%B0.doc?dl=0

Несмотря на вынашиваемые планы, я продолжал ездить в Кавголово кататься на лыжах – надо было держать себя в тонусе и получать удовольствие, которое тебе ещё не запретили. В один из таких приездов я нос к носу столкнулся на лыжном склоне с Сашей Карасёвым, который в упор спросил меня:

— Это правда, что ты собрался эмигрировать в Израиль?

Как видите, молва уже разошлась по миру! Мой ответ ему был достаточно лаконичным:

- Нет, неправда.

Саша, как человек умный, прекрасно понял, что я не хочу обсуждать этот вопрос, и оставил меня в покое. Я привёл этот пример, чтобы лишний раз показать обстановку, в которой мы тогда жили. Всем было понятно, что лишние люди не должны знать о твоих намерениях подобного толка. Довериться можно было лишь самым близким и проверенным друзьям. Да простит меня Саша, с которым я поддерживаю дружеские отношения последние 20 лет, за то моё враньё 44 года назад. Уверен, что сам Саша этого разговора не помнит, но я-то помню – не так часто в жизни мне приходилось врать в глаза своему хорошему приятелю. В своё оправдание скажу лишь, что эмигрант на официальном советском языке в то время означал также предатель родины. И никогда заранее не знаешь, как к этому явлению относится тот или иной человек.

А через два месяца после моего увольнения в мою голову приходит не самая умная мысль: хочу подать в суд на ЛТА, чтобы он восстановил меня на работе с выплатой зарплаты за вынужденный прогул. Дело в том, что мне стало известно, что ЛТА пошёл на подлог: выяснилось, что тема моей работы вовсе не закрыта, а на моё место уже взят другой человек, который получает мою зарплату. Это вовсе не означает, что он хотя бы что-то делает по моей теме, но к моему делу это не имеет никакого значения. Главное, что подлог очевиден: какое же это сокращение штатов, если тут же на моё место взяли другого работника. Конечно, я не был полным идиотом, чтобы не понимать, что никто и никогда меня не восстановит на работе. Но такой уж у меня был дурной характер: теперь мне захотелось получить ещё одно дополнительное подтверждение, что я правильно делаю, желая покинуть эту страну, т. е. мне захотелось услышать, что мне в лицо скажет судья – представитель той ветви власти, которая призвана соблюдать законы и Конституцию страны. Дело ещё в том, что, прежде чем я подал в суд свою жалобу на ЛТА, я просидел целый день в Публичной библиотеке, изучая КЗОТ (Кодекс Законов О Труде). Там я выяснил, что согласно этому закону я был защищён от увольнения по всем трём возможным параметрам: я был единственным кормильцем в семье, у меня на иждивении малолетний ребёнок и жена, по квалификации я был самым квалифицированным на своей кафедре ВТ (имеется в виду моя учёная степень к.т.н. именно в ВТ), а самое главное, что никакого сокращения штатов вообще не имело место и мой проект вовсе не закрыт.

Итак,

- Суд Выборгского района г. Ленинграда идёт! Всем встать!

Помимо женщины-судьи, которая «идёт», встать пришлось лишь двум присутствующим – женщине-юрисконсульту ЛТА и мне. После зачтения моего заявления с просьбой к суду о восстановлении меня на работе, судья сразу же обращается ко мне с вопросом:

— Это правда, что вы собираетесь эмигрировать в государство Израиль на постоянное жительство?

Мой ответ:

— Это не имеет значение, ведь моё заявление к суду по совсем другому вопросу.

Ответ судьи, как и её решение были исключительно лаконичны:

- А здесь вопросы задаю я. Уволили вас совершенно законно. Судебное заседание закончено.

После чего прозвучал стук молоточка о судейский стол в полном соответствии с судебно-процессуальным кодексом РСФСР. Напрасно я потратил время на подготовку к защите, где собирался блеснуть отличным знанием КЗОТа РСФСР. Зато главное, ради чего я пришёл в суд, я несомненно получил – последнее доказательство правильности своего решения покинуть эту страну навсегда. И если в эмиграции мне когда-нибудь будет плохо, я буду вспоминать этот урок, и он непременно поможет мне преодолеть все трудности, которые наверняка выпадут там на мою долю.

После суда проходит ещё пару месяцев, а из ОВИРа ни слуху, ни духу. Надо готовиться к худшему, т. е. к отказу. А уже наступил май и в таком случае мне пора открывать «запасной парашют», т. е. искать себе работу в горах, как и планировалось в случае плохого исхода. Обсуждаю этот вопрос с Таней. Кажется, что она даже рада такому исходу событий – она ведь очень не хотела уезжать. Теперь заходит речь о том, чтобы я взял с собой в горы и её с Женькой на всё лето. Вообще, Таня относится к тем людям, которым горы очень нравятся как объекты восхищения, но не как объекты восхождения. Про таких говорят, что они объективно опасны, как для окружающих, так и для самих себя. У неё всегда было желание вернуться в горы, но не для восхождений на них. И вот теперь её мечта вполне может осуществиться. Таня мне заявляет, что ради того, чтобы пожить в альпинистском лагере всё лето, она готова даже мыть лагерные туалеты.

В это время мой хороший друг Игорь Виноградский собирается поехать в а/л «Домбай» поработать первую смену, чтобы войти в физическую форму, которую он обычно терял за год, не имея времени для тренировок из-за нелёгкого графика жизни эстрадного драматурга. Я прошу его поговорить с начальником учебной части (начуч) обо мне и моей семье. Прошу его передать, что я готов работать всё лето со старшими разрядниками, а мои заслуги в альпинизме он и сам хорошо знает, вот пусть и передаст это начучу. Я знаю, что такое моё предложение должно заинтересовать начуча, т. к. работа с разрядниками самая тяжёлая и немногие инструктора готовы на такую работу по собственному желанию. Куда проще и легче работать с новичками. Но непременным условием моей работы является предоставление жилья и питания для нас троих. Танино желание мыть туалеты я тоже Игорю озвучил. Через несколько дней я получаю от Игоря письмо, в котором он сообщает, что меня с радостью берут на работу на всё лето, а за это Таню берут на должность библиотекаря лагеря. Ничего себе поворот: вместо мытья туалетов посидеть два часа в день в библиотеке! Вот таким чудесным образом сработал мой запасной парашют. Прибыть туда мы собирались где-то в середине июня – я рассчитывал, что к этому времени у нас будет ответ из ОВИРа, положительный или отрицательный.

Теперь пора остановиться на квартирном вопросе. Читатель надеюсь помнит, что к этому времени мы с Таней являемся обладателями двух отдельных квартир – мне принадлежит однокомнатная кооперативная около парка «Сосновка», а Тане с Женей – государственная двухкомнатная на краю Гражданского проспекта, в которой мы физически проживаем втроём. А мой «самый любимый братец» Аркадий проживает в той самой комнате в коммуналке, которая ему досталась от наших родителей, которые несколькими годами ранее купили себе однокомнатную кооперативную квартиру в Купчино. Такую возможность родители получили благодаря тому только, что к этому времени отец был инвалидом войны уже 1-й группы и вообще плохо видел на единственный правый глаз. Конечно, мне не раз приходила в голову мысль обменять одну из наших квартир на комнату Аркадия. Но каждый раз я эту мысль прогонял от себя подальше. Дело в том, что в ОВИРе придирались к каждой мелочи в твоей прошлой и настоящей жизни и могли прицепиться к такому обмену и бог знает, чем тогда могло закончиться желание эмигрировать. А так государство получало от нас две квартиры, да ещё по тогдашним правилам обе квартиры надо было отремонтировать или оплатить их ремонт заранее. В противном случае мы бы не получили разрешение на выезд.

Начало всех наших проблем

 

В мае 1975 года, находясь в ожидании разрешения на эмиграцию из ОВИРа, я получаю письмо от Лёвы, который находится в Риме уже шесть месяцев, ожидая въездную визу в Канаду. В письме он сообщает, что за это время он подружился с одной эмигрантской парой из Ленинграда по фамилии Риф. Зовут их Игорь Исаакович и Раиса Давыдовна. По его словам, они ему чем-то напомнили меня и мою семью – Игорь тоже к.т.н., у них такого же возраста сын, как наш Женька, которому чуть больше двух лет. Они попросили Лёву, чтобы он обратился ко мне с просьбой доставить к ним в Рим кое-какие предметы, которые они, якобы, забыли взять во время отъезда полгода назад. В том же письме Лёва указал имя матери Раисы Риф, Мины Яковлевны Нейштадт, её адрес в Ленинграде (Гончарная улица, дом 24/52), домашний номер телефона (77-41-25) и что она привезёт нам забытые её детьми вещи. Через несколько дней гражданка Нейштадт позвонила в нашу квартиру и, таким образом, появилась собственной персоной. Оказалось, что мой адрес она получила в письме от своей дочери из Рима с уведомлением, что я согласился взять и доставить в Рим забытые ими вещи. По её словам, следовало, что её дочь также часто звонит ей из Рима и в один из таких разговоров по телефону дочь продиктовала ей мой адрес на случай, если она не получит письмо, в котором мой адрес ей уже послан. Можно сказать, что Раиса Давыдовна продумала всё до мелочей, чтобы не упустить оказии.

Здесь самое время напомнить, что вся международная почта, а из Рима – «осиного гнезда» еврейской эмиграции из СССР в 70-х годах прошлого века – абсолютно точно перлюстрировалась, а все междугородние телефонные разговоры прослушивались КГБ. Вот что пишет по этому поводу в своей книге «Тайна переписки» известный (сначала советский, а после лишения его советского гражданства в 1973 году, английский) учёный биолог Жорес Медведев: «железнодорожный почтамт в Москве у Казанского вокзала занимал 12-этажный дом. Отделение перлюстрации в нем помещалось на восьми верхних этажах. Международный почтамт на Комсомольской площади практически пристроен к другому зданию. Оно в три раза больше самого почтамта и всё занято было службой перлюстрации». Жорес Медведев считает, что только в международном отделе московской службы перлюстрации работало не менее тысячи сотрудников, проверявших корреспонденцию, написанную на 140 языках. Все отправители и получатели зарубежной почты брались на учёт и на каждого такого подопечного в КГБ заводилось наблюдательное досье.

А теперь вернёмся в тот день и час, когда Мина Яковлевна Нейштадт появилась в нашей квартире. Как выяснилось, этот её визит был лишь рекогносцировкой, чтобы посмотреть на меня и убедиться, что мне можно доверить те предметы, которые ей надо передать для своих детей. В свою очередь, я предупредил её, что доставлю эти предметы её детям лишь в том случае, если это будут предметы, которые с точки зрения таможни допустимы к вывозу за пределы страны. На это моё замечание она заверила, что все эти предметы уже вывозились её детьми без всяких проблем со стороны таможни.

Когда она появилась в следующий раз уже в начале июня, она достала из сумки рулон с 16-ю литографиями размером 60х40см, как выяснилось позже, современных советских молодых художников, а также две хрустальные коробочки в серебряных оправах. Последние два предмета меня вообще не заинтересовали, поскольку такие предметы я мог наблюдать даже в самых бедных домах; в них обычно подавались к столу соль, перец и другие вкусовые добавки к еде. Был ещё один предмет - брелок в виде перочинного ножичка, на который я тоже никакого внимания не обратил, поскольку он не представлял вообще никакой ценности. Но, конечно, я заинтересовался литографиями, и вовсе не потому, что они могли представлять собой какую-нибудь ценность для могучей страны социализма, поскольку сам имел одну такую литографию, купленную за три рубля в магазине. Кроме того, в мою память врезались ещё литографии, которые висели в коридорах Публичной библиотеки и БАНа, несменяемые много лет. Я даже знал, что литографии печатаются с камня, сделанного художником, а также и то, что с камня можно напечатать сколько угодно копий и потому их цена во много раз ниже, чем рисунок художника. А вот если бы там были рисунки, нарисованные рукой, то моего знания бы хватило, чтобы отказаться их брать, т. к. для оценки рисунка нужно было понимать значительно больше – ведь рисунок может оказаться произведением, например Пикассо, сделанное им в каком-нибудь 10-летнем возрасте и цена ему сегодня может быть миллион долларов.

Учитывая вышесказанное, я понял, что ценности эти литографии не представляют никакой, а вот их содержание непременно надо проверить, чтобы на них не было изображено что-то политическое или порнографическое. И то и другое, на мой взгляд было очевидно, что брать с собой нельзя. А мне это надо? Что называется, в таком деле лучше пере страховаться, чем не до страховаться.

Итак, я разворачиваю рулон с литографиями и начинаю их внимательно просматривать. На первой литографии изображены четыре дородных деревенских женщины, водящих хоровод вокруг дымящегося самовара. На второй изображено нечто подобное, а на третьей, к моему удивлению, и вовсе Ленин у своего шалаша в Разливе, картину, которую нам не раз показывали в школьные годы. В общем, просмотрел я все 16 литографий и не нашёл в них ничего предосудительного с любой точки зрения, а особенно советской таможни. Не найдя ничего предосудительного в самих литографиях, я, как человек очень осторожный (так я тогда понапрасну себя считал!), задаю Мине Яковлевне последний вопрос:

- Меня могут спросить на таможне, где я приобрёл эти литографии? Так скажите, где ваши дети их купили и какую цену они за них заплатили, чтобы я мог ответить на этот вопрос таможенникам?

- Они купили их в Лавке Художника, что на Невском проспекте, и цена им в среднем 3–4 рубля – было её ответом.

Ответ её меня убедил и последнее, что я ей сказал, было следующее:

- Вы, конечно, понимаете, что я всё это возьму только в случае, если таможня разрешит это взять с собой, но, если они скажут, что какие-то из этих предметов я взять с собой не могу, я, конечно, не буду их об этом просить или умалять, а просто оставлю их у моих родителей. Вот их адрес и в этом случае вы сможете забрать ваши вещи у них.

На этом и решили. Больше я с ней не встречался до самого отлёта.

Поскольку читатель уже начал догадываться о том, что эпизод этот ведёт к трагедии, то не сомневаюсь, что у него в этом месте должен возникнуть вопрос: зачем я согласился взять и доставить вышеперечисленные предметы её детям, совершенно незнакомым мне людям, в Рим? Попробую ответить на этот вполне законный вопрос, тем более что он много раз возникал у совершенно незнакомых людей летом 1975 года. Но сначала хочу поправить этот вопрос: не зачем, а почему? Скажу сразу, что не каждого читателя убедит мой ответ на этот вопрос. Но при этом замечу, что мне ни разу не пришлось услышать этот вопрос от моих близких друзей и альпинистских приятелей в то злополучное время. Думаю, что первые достаточно хорошо знали меня, а вторые хорошо были знакомы с этикой альпинизма, где услужить приятелю или просто хорошему человеку считалось почти обязанностью. Это как поделиться с товарищем по команде запасной парой рукавиц (а иногда и основной парой) на высотном восхождении в случае, если он «упустил» свою пару в бездну. Или как забрать часть груза из рюкзака товарища по команде, если ему стало тяжело идти. Я уж не говорю о довольно частых случаях в альпинизме, когда надо срочно отказываться от своих планов и бежать на выручку терпящим бедствие в горах. Уж альпинистам разъяснять смысл таких поступков было излишним. Но другим понять это было не всегда легко.

Что же касается самого факта, что уехавшая в эмиграцию молодая семья забыла взять с собой некоторые вещи, то я отнёсся к этому с пониманием: с одной стороны, эмиграция - это очень стрессовый процесс для любого человека, даже, если он страстно к ней стремился; с другой стороны, возникает какая-то общность цели и интересов между эмигрантами и желание помочь другим таким же, как ты, становится вполне естественным. Но, конечно, главным в принятии решения о том брать или не брать был тот факт, что это же просьба моего самого близкого друга Лёвы – как же я могу её не выполнить? И безусловно я не сомневался, что это абсолютно безопасно – ведь я сам много раз видел и слышал от других, как проходит таможенный досмотр перед вылетом из Ленинградского аэропорта Пулково: все вещи отъезжающих досконально прощупываются и досматриваются вплоть до одёжных швов. И если по мнению таможенников какая-то вещь не допустима к вывозу из СССР, то они так и заявляют её обладателю и возвращают ему; теперь уже это проблема самого обладателя, кому в СССР он её оставит. Таким образом, кроме банального сожаления о невозможности взять с собой любимую (или не очень) вещь, сам этот факт никогда ни к каким серьёзным последствиям не приводил.

Следует заметить, что вещи, которые были взяты по просьбе моего друга Лёвы, были не единственные, взятые для передачи другим людям. Был ещё мешочек с женскими украшениями из янтаря. Его попросила передать своей старшей дочери тёща Бори Бененсона Ноэма Семёновна. Это было сделано уже самой Таней без моего вмешательства. Только позже от Тани я узнал, что между ними были какие-то, хотя и далёкие, но родственные отношения. А старшая дочь Ноэмы Семёновны уже находилась в Нью-Йорке со свои мужем и дочерью. Вот ей то мы и должны были переслать этот мешочек с янтарными украшениями по прибытии в Канаду.

Других вещей от других людей у нас не было, если не считать олимпийского шерстяного костюма, который передала для Лёвы его мама. Но это уже совсем свой человек – ближе не бывает.

Пред эмиграционная лихорадка

 

В конце мая мы получили письмо из ОВИРа о том, что нам дано разрешение на выезд из СССР и в течение трёх недель мы обязаны покинуть территорию СССР. Теперь началась пред отъездная лихорадка со сбором дополнительных документов для ОВИРа, а также и для нас самих – подлинники самых ценных документов о рождении, образовании, свидетельство о браке, мой экземпляр диссертации и пр. важные документы надлежало отвести в Голландское посольство в Москве, которое в то время представляло интересы государства Израиля в СССР. Напомню, что СССР разорвало дипломатические отношения с Израилем в июне 1967 года в связи с началом шестидневной войны. Надо было разобраться со всеми нажитыми вещами: кое-что отправить малой скоростью, т. е. морем, кое-что продать или раздать. Надо было договориться и оплатить ремонт обеих квартир и справки об оплате представить в ОВИР. Надо было закупить дюжину самых дешёвых чемоданов разового пользования. Наконец, надо было купить билеты на самолёт из Ленинграда до Вены и много чего ещё. Естественно, что все эти хлопоты легли на мои плечи, т. к. Таня была полностью занята Женькой. Но, для меня это были очень желанные и интересные хлопоты, сопровождаемые выбросом адреналина. Я бы сравнил эту ситуацию с подготовкой к восхождению на самую серьёзную гору в моей жизни, когда хорошо понимаешь все её трудности и подстерегаемые опасности на пути к вершине и обратно, но от этого само восхождение становилось ещё более желанным и лишь добавляло адреналина.

Помимо уже перечисленного, надо было приготовить необходимую сумму денег для ОВИРа – 400 рублей за выездную визу и 500 рублей за отказ от советского гражданства для каждого взрослого члена семьи. Таким образом, нам предстояло заплатить изрядную сумму в 1,800 рублей. Это при том, что, когда я ещё работал, моя зарплата с.н.с. составляла 190 рублей в месяц. Самое интересное, что обе составляющие этого «феодального оброка» были придуманы государством для государства, а отъезжающим ни то, ни другое было не нужно. Всем хорошо было понятно, что въездная виза в Израиль нам была нужна, а вот зачем нам нужна выездная виза из СССР никто тогда объяснить этого не мог. То же касается и платы за отказ от советского гражданства. Ведь никто из нас, за исключением единиц, добровольно не отказывался от этого, хотя и очень «горького», гражданства, а некоторые даже были бы рады оставить его для непонятного будущего (так, на всякий случай, а вдруг удастся когда-нибудь вернуться и увидеться с друзьями и родственниками), да при этом ещё и сэкономить 500 рублей на члена семьи! На самом деле, это государство, не спрашивая нас, лишало нас этого гражданства. Так почему же мы должны были оплачивать желания государства? Конечно, нам было ясно почему – потому что такое государство: оно диктовало своим гражданам не только условия жизни в стране, но также и условия исхода из неё. В общем и целом, с какой стороны ни посмотри, а государственный грабёж был налицо. Сегодня всё это звучит дико и не правдоподобно, но тогда это было совсем не смешно.

Что же касается этой суммы в 1,800 рублей, то было очень кстати, что одна из наших квартир (моя однокомнатная) была кооперативной, за которую мне должны были выплатить деньги. В противном случае я не представляю, где бы я сумел достать такие деньги. Что же касается нашей второй квартиры, в которой мы в это время проживали, то её следовало просто вернуть государству, которому она принадлежала, а вовсе не нам, несмотря на то что мы были в ней прописаны.

В связи с этим «феодальным оброком» вот какая мысль пришла мне в голову только сейчас, в процессе написания этих строк. Помните, в конце главы «Отец: четыре года немецкого плена» первой части книги я привёл такой факт: Германия, сознавая свою вину перед евреями за Холокост, не только публично покаялась и продолжает делать это до наших дней, но также всего через семь лет после окончания войны за следующие 60 лет, с 1952 по 2012 гг. выплатила всем категориям жертв нацистского преследования 53 миллиарда евро! Россия же после распада СССР признала обе эти выплаты нелегитимными и почти сразу их отменила. Возникает законный, хотя я понимаю, риторический вопрос: не пора ли России в качестве законной правопреемницы СССР вернуть всем эмигрантам (и не только евреям!) эти незаконные выплаты? А ведь с момента распада СССР прошло уже 30 лет! Так признала Россия эти две выплаты за отъезд из СССР незаконными или всё-таки нет?

В эти хлопотные и очень насыщенные дни я съездил в Москву, где посетил Голландское посольство и передал для отправки в Израильское Министерство Иностранных Дел все наши важные документы. Вот тогда-то я близко познакомился с Романом и Раей Танкелевичами, которые стали моими близкими друзьями на всю оставшуюся жизнь. Дело в том, что в Москве мне необходимо было провести ночь, т. к. встреча в Голландском посольстве мне была назначена на раннее утро. Я прекрасно сознавал, что места моих предыдущих московских ночёвок у родственников - Леопольда Львовича Горелика и Михаила Соломоновича Иоффе – в моём новом качестве эмигранта для меня полностью исключаются. Поэтому я созвонился с Романом, с которым продолжал поддерживать связь со времён защиты своей диссертации. Именно Роман, будучи начальником лаборатории, писал своё заключение на неё для своего начальника, д.т.н., профессора Витенберга И. М., который являлся официальным первым оппонентом на моей защите. Время от времени мы встречались с Романом на различных конференциях по математическому моделированию и, как мне тогда казалось, симпатизировали друг другу, несмотря на то что научный уровень Романа, по моему мнению, был на «две головы» выше моего. Вот у них то я и остановился на эту ночь и с тех пор наша дружба не прерывалась. Что же касается моих московских родственников, то я просто позвонил им обоим в тот день с уличного телефона, чтобы хотя бы таким образом попрощаться с ними. И вот что интересно: как только я изложит причину своего звонка Леопольду Львовичу, он сразу заявил, мне, чтобы я не вздумал приезжать к ним. Когда же я дозвонился до Михаила Соломоновича, он ничего подобного мне не сказал, зато пожелал мне успехов в моей будущей жизни. Насколько же разными были эти два человека! А ведь моё родство с Леопольдом Львовичем Гореликом было значительно ближе, чем с Михаилом Соломоновичем Иоффе – первый был мне двоюродным дядей, а второй – только мужем двоюродной тёти.

Однако вернёмся в нашу квартиру предотъездного периода. Следует заметить, что, в отличие от меня, Таню получение разрешения на выезд не сильно обрадовало, скорее наоборот. К тому было несколько причин: во-первых, как уже было сказано выше, она совсем не хотела уезжать, понимая, что это навсегда; во-вторых, она надеялась на то, что нам не дадут разрешение на выезд, однако его неожиданно дали, и, как следствие этого, её надежда внезапно испарилась; наконец, в-третьих, автоматически рухнула ещё одна Танина мечта - провести всё лето в горах в обществе спортсменов, при том на полном лагерном обеспечении и не прикладывая к этому никаких физических усилий.

Как только мы получили разрешение на выезд, я немедленно известил родителей об этом радостном для меня, но горестном для них, событии. Надо сказать, что отец принял это известие с достоинством, но мама заметно расстроилась и даже стала задавать мне вопросы типа:

- Ну почему ты хочешь уехать, вот ведь Аркадий живёт и его здесь всё устраивает, а тебе не сидится?

Пришлось ответить на это:

- Понимаешь, мама, Аркадий смелый человек, а мне здесь просто страшно жить, я очень боюсь, что, если останусь здесь, то с моим характером рано или поздно попаду в тюрьму (как в воду глядел!), от неё в этой стране никто не имеет права зарекаться.

Я совсем не уверен, что мама меня поняла правильно, но больше вопрос этот она мне не задавала. Должен признать, что мои родители были всё же умнее многих тогда живущих людей. Как-то я зашёл попрощаться со своей тётей со стороны отца – она была вдовой погибшего на фронте его родного брата. У неё было двое детей нашего же возраста, один работал токарем на заводе, другой – таксистом. Сама она никогда не работала, но жили они безбедно, т. к. ей материально помогал её родной брат, который был капитаном 1-го ранга и никогда не имел собственной семьи. Здесь очень важно то, что она, никогда нигде не работая, была членом партии и всегда посещала собрания парт ячейки при домоуправлении. Неправда ли, совсем необычный для того времени человек? Когда я объяснил ей цель моего посещения – попрощаться, поскольку отбываю навсегда в США – она так жалостливо на меня посмотрела и произнесла следующую фразу:

- Милый мой, куда же ты едешь? Там же капиталисты, они же выжимают все соки из рабочих . . .

Пришлось отшутиться, что из меня много соков не выжмешь. Зато после этого посещения я ещё больше зауважал своих родителей – от них ничего, даже близкого к этому, мне слышать не приходилось. Надеюсь, читатель на меня не в обиде за то, что я немного отвлёкся от главного повествования, но мне кажется, что на такие перлы стоит отвлекаться. Не каждый день встречаются нам такие знатоки капитализма! А если бы я не дал краткую характеристику этого персонажа, то было бы трудно понять, кто может высказать такой замечательный перл.

Мой друг Эдик Аронов, который продолжал успешно трудиться в «Электроприборе», конечно, был посвящён в мои планы и теперь стал нашим частым гостем, всячески выказывая своё желание помочь. Очень было смешно наблюдать за Эдиком, когда мы усаживались в кухне для чаепития, он, прежде чем занять своё место за столом, закрывал занавеской окно. Делал он это всегда и очень аккуратно. И это несмотря на то, что окна противоположного дома находились на расстоянии не менее 200 метров. В таких вопросах осторожность никогда не может быть помехой! Однажды возник вопрос: что делать с деньгами, которые у нас остаются от продажи кооперативной квартиры после того, как мы заплатим «феодальный оброк» любимому государству и купим билеты на самолёт до австрийской столицы Вены? Речь шла о каких-то 500 рублях. Дело в том, что денег с собой на вывоз разрешалось брать только 200 долларов на человека, а никаких дорогих вещей, как-то любые произведения искусства или изделия из драгоценных металлов (золото, серебро, платина и т. д.) не разрешалось вообще, за исключением обручальных колец, но и те должны были сидеть непременно на пальцах отъезжающих. Я был так заморочен всем происходящим, что мне самому было не до этих остающихся денег – в конце концов оставлю их родителям, хотя они в них тогда ещё не нуждались. Но Эдик не был обременён моими заботами и мог мыслить куда более практично, чем я. Вот он и озвучил возможное решение с этим остатком денег:

- У вас у обоих нет обручальных колец (мы и правда никогда не играли в эту ханжескую игру), надо купить вам обоим самые дорогие кольца и просто одеть их на руки, только не перепутайте на какую руку и какой палец, а то на таможне ваш «подлог» сразу раскроют и неизвестно чем это может закончиться.

Предложение, бесспорно, было мудрое, но я никогда в таких магазинах не бывал, понятия не имел о самих кольцах, да и времени у меня для этого не было. Эдик и тут выручил меня, сказав, что сам купит нам кольца с максимальным содержанием золота. На этом и решили. Эдик измерил соответствующие пальцы на наших соответствующих руках и через несколько дней привёз нам наши обручальные кольца и тем самым последние свободные деньги были успешно освоены.

А теперь я хочу немного развеселить читателя тем, что же именно я отправил малой, т. е. грузовой скоростью, в Израиль. Несмотря на то, что мы то ехали в Канаду, а вовсе не в Израиль, груз всё равно надо было отправлять в Израиль, а уж потом, после его прибытия туда, его надо было перенаправить в ту страну (предположительно в Канаду), в которой мы в конце концов окажемся. Это уже будет сделано Сохнутом - еврейской организацией, которая помогает новым эмигрантам. Так вот: помимо нескольких коробок с книгами, была ещё только одна большого размера коробка . . . со старой швейной кабинетной машинкой широко известной фирмы Зингер, которая досталась Тане в наследство от её мамы. Дело в том, что Таня неплохо шила и я посчитал, что машинка эта поможет нам в первые годы становления на ноги в новой стране сэкономить какие-то деньги. Сам этот факт со швейной машинкой, может быть, и не заслуживает веселья читателя, но я умудрился положить внутрь кабинета, где была её головка и было ещё много свободного места, тяжеленный трансформатор мощностью 10 квт, весящий не меньше 10 кг. Это говорит о том, как я со своей «практичной» головой пытался максимально предусмотреть всё, с чем нам придётся столкнуться в будущей жизни в Канаде. Напомню, что электрическое напряжение в СССР было и остаётся до сих пор 220—240 вольт 50 герц, как и во всей Европе, а в США и Канаде 100—127 вольт 60 герц. Вот я и решил, что с помощью этого трансформатора я на входе в квартиру поменяю напряжение и тогда можно будет использовать наши советские малые домашние электроприборы, как-то электробритва, кофемолка, кофеварка и пр., и не придётся их покупать в магазине. А теперь, если вам ещё и этого недостаточно для смеха, то вот результат моей задумки: хотя я и закутал трансформатор в одеяло, но мне не хватило сообразительности каким-то образом прикрепить его в одном из углов кабинета. Я как-то совсем не подумал, что коробку эту во время длительной транспортировки в течение двух или даже трёх месяцев будут многократно кантовать. В результате груз этот «путешествовал» около двух лет и когда я его получил, то кабинет был полностью разбит трансформатором, который находился в нём в «свободном плавании». Мне пришлось сильно повозиться, чтобы хотя бы частично восстановить кабинет, чтобы Таня могла пользоваться машинкой. Что же касается виновника разбитой машинки – трансформатора, то он был полностью забыт в первый же день, а со временем просто выброшен.

Теперь пора вернуться в нашу квартиру 16 июня 1975 года, т. е. за два дня до отлёта в Вену и за один день до таможенного досмотра в Ленинградском аэропорту «Пулково». В этот день надо было уложить в двенадцать (правда, маленьких, так называемых одноразовых еврейских по шесть рулей за штуку) чемоданов все наши вещи, которые могут понадобиться в следующие 6-8-10 месяцев жизни в Риме. Мы уже знали, что из Вены нас перевезут на поезде в Рим – место, где тогда отсиживались советские эмигранты в ожидании въездных виз - кто в США, кто в Канаду, а кто в Австралию. На самом деле это был не сам Рим, а его пригород под названием Остия на берегу Средиземного моря. Женю, которому на днях исполнится 2,5 года, в этот день мы отвезли к моим родителям в Купчино, где они жили вдвоём в однокомнатной кооперативной квартире. По сценарию мы после аэропортовской таможни должны были забрать его у родителей и приехать в свою уже пустую квартиру, чтобы провести там последнюю ночь в СССР. А уже на утро квартира поступала в распоряжение города. Моя кооперативная квартира к этому времени уже была продана и оккупирована новым хозяином.

Как это всегда бывает в такие судьбоносные дни, целого дня для сборов не хватило, и мы с Таней продолжали сборы далеко за полночь. Естественно, что Таня собирала чемоданы со своими и Женькиными вещами, а я - со своими и общими семейными. Я как раз закончил укладывать один из своих чемоданов, куда на самый верх положил рулон с 16 литографиями Рифов и одной поменьше лично моей. Он был положен сверху по двум причинам: во-первых, чтобы не помялись литографии, а, во-вторых, чтобы таможенники сразу его увидели и дали своё заключение на предмет возможности или невозможности их вывоза.

Часа в два ночи я вдруг почувствовал, что в квартире полная тишина и очень этому удивился, зная, что Танина часть чемоданов ещё не собрана, а в семь утра нам с ней и с чемоданами ехать в аэропорт. Начал я искать Таню по всей квартире, заглядывая во все углы и шкафы. Хорошо ещё, что квартира наша состояла всего из двух комнат, но ведь были ещё ванна, туалет, шкаф в коридоре. Проверив таким образом всю квартиру, я нахожу Таню глубоко спящей сидя на полу в углу закрытого стенного шкафа её комнаты. Понять её можно – она устала за целый день сборов, а также от стресса, который навалился на неё в последние дни – ведь она, по сути дела, уезжала вопреки своему желанию. Но деваться некуда – время тикает и скоро утро, когда нам надо отправляться в аэропорт. С большим трудом я её растормошил и теперь уже до самого утра следил за ней, чтобы она опять не заснула. Я понимал, что её так угнетала мысль о теперь уже неизбежном отъезде, что она сама старалась заснуть, чтобы уйти и забыться от безвыходности своего бесправного положения в вопросе эмиграции.

Как же легко я попался в расставленную для меня ловушку КГБ!

 

Наконец, наступает утро 17 июня, и мы с Таней и двенадцатью чемоданами едем в аэропорт Пулково к назначенному времени - восьми часам. По прибытию в таможню я заполняю таможенную декларацию, расписываюсь и даю расписаться Тане. Сегодня все знакомы с этим таможенным документом, а тогда мы видели его впервые в жизни. Теперь нас встречает таможенник, забирает эту декларацию вместе с визами на выезд в Израиль (паспортов у нас уже нет, их три недели назад забрали в ОВИРе, обменяв на выездные визы) и препровождает вместе с нашими чемоданами в специальное помещение для досмотра багажа.

Всего таможенников было трое. Довольно быстро один за другим вскрываются чемоданы и ничто не предвещает беды до тех пор, когда вскрывается чемодан, в котором на самом верху лежит рулон с литографиями и две хрустальных коробочки, которые, надеюсь, читатель ещё помнит, принадлежат Мине Яковлевне Нейштадт и которые я любезно согласился передать её детям в Риме. Таможенник, открывший этот чемодан, спрашивает у меня, что это за рулон, на что я отвечаю, что это литографии. Ни слова больше не произнося, он вынимает эти три предмета и, даже не разворачивая, откладывает их в сторону. В этот момент я ещё не почувствовал беды, решил, что они будут просматривать содержание рулона позже, после просмотра остальных вещей.

На самом деле я очень переживал за своё альпинистское снаряжение – у меня было десяток ледовых крючьев (так называемых, ледобуров) и альпинистских карабинов, а также несколько десятков скальных крючьев. Все они были сделаны из титана – об этом смотри главу «Увлечение общественной работой». А чтобы «сбить» таможенников с толку, все свои крючья и карабины я связал в связки по 10 штук каждая. Дело в том, что, когда держишь в руке один крюк, нельзя не заметить, насколько он легче, чем стальной, а вот связка из десяти крючьев всё равно довольно тяжёлая и не должна вызвать подозрение на титан. А по внешнему виду определить материал, сталь это или титан, может лишь специалист. Но я полагал, что в то время среди еврейских эмигрантов таможенникам не часто встречались профессиональные альпинисты, да ещё с титановым снаряжением, чтобы они были специально подготовлены к встрече с такими предметами. Но на всякий случай я обзавёлся справкой из ЛОС ДСО «Труд», в которой было сказано, что я являюсь к.м.с. и инструктором по альпинизму. В переводе на язык таможенников это означает, что альпинизм является моей профессией, а я знал, что предметы, относящиеся к профессиональной деятельности, они обязаны пропускать. Сразу скажу, что моё альпинистское снаряжение никаких вопросов у таможенников не вызвало, они вообще на него не обратили внимание, таким образом, и справка моя не понадобилась. На самом деле, если выразить в деньгах всё титановое снаряжение, то оно и было самым дорогим, что было в наших чемоданах.

Однако вернёмся в зал для таможенного досмотра багажа. Весь досмотр был закончен за пару часов. В результате таможенники со словами «это вы вывести не можете» вернули Тане золотую медаль «Мать героиня», доставшуюся ей по наследству от бабушки. И это несмотря на то, что Таня предъявила бабушкин сертификат на эту награду. Кроме этого, мне вернули оттиски моих научных статей, несколько книжек малого тиража по моей специальности, а также (внимание!) мои спортивные грамоты, якобы из-за круглых печатей на них.

Интересно, что мешочек с янтарными украшениями, которые Таня взяла от Ноэмы Семёновны для передачи её старшей дочери в Нью-Йорке, их совсем не заинтересовал, очевидно решили, что они принадлежат самой Тане. Очень скоро стало понятно почему: они не имели никаких сведений об этих украшениях – ни в письмах, ни по телефону о них не упоминалось, просьба от Ноэмы Семёновны была устной, а это значит, что КГБ о них не имело никаких сведений.

Что же касается рулона с литографиями и двух хрустальных коробочек, то они ещё не знают сами можно ли их вывозить или они должны мне их вернуть. Вот для этого решения им нужно некоторое время, чтобы проконсультироваться. А пока что мне было предложено заплатить за багаж и оформить необходимые полётные документы, после чего они попросили нас выйти в приёмную и там дожидаться наших документов. Ещё через пару часов я зашёл в таможенное помещение спросить, когда же мы получим наши документы и сможем вернуться домой. На мой вопрос они ответили, что надо ещё подождать. Вот только теперь стало ясно, что назревает какая-то беда. А времени уже 1 час дня и надо ехать кормить Женьку. Тогда я захожу к таможенникам в третий раз и прошу отпустить хотя бы Таню, которой надо ехать к двухгодовалому ребёнку. Они соглашаются и Таня, уже тоже предчувствуя беду, уезжает к моим родителям.

Я же ещё много раз на протяжении всего дня наведываюсь в помещение таможенников с просьбой, чтобы мне объяснили, что происходит, но каждый раз мне вежливо так отвечают «не волнуйтесь, вам надо ещё подождать». И только однажды, часов в шесть вечера, один таможенник, проходя мимо меня, оглянувшись вокруг и убедившись, что в помещении больше никого нет, шепнул мне на ухо: «вы не переживайте, но завтра утром, когда приедете к самолёту, на всякий случай, имейте в кармане 50 рублей; вас могут оштрафовать на эту сумму за нарушение таможенных правил». На душе стало немного легче от того хотя бы, что даже и среди советских таможенников не перевелись ещё приличные и жалостливые люди. В то время я посчитал его сострадание почти подвигом — вот какая была страна СССР! Однако аппетит, который начисто исчез ещё утром, от этого ко мне не вернулся – в предчувствии беды за тот целый день я не взял в рот ни маковой росинки, ни капли воды.

Наконец, в девятом часу вечера (это с восьми-то утра!) меня вызывают в кабинет начальника Пулковской таможни. Захожу туда на «деревянных» ногах, стою в середине большой комнаты перед столом начальника, который не предлагает мне сесть, т. е. уже даёт мне понять, что я уголовный преступник. Начальник выходит из-за стола и со словами «ознакомьтесь» вручает мне, стоящему по стойке смирно, бумагу под заглавием:

 

Пулковская Таможня

17 июня 1975 года

Постановление по делу о контрабанде №49/75

Настоящий акт составлен в том, что Гилютин Исаак Борисович, 26 июля 1939 года рождения, уроженец г. Быхова Могилёвской области, еврей, б/п, образование высшее, женатый, имеющий ребёнка, не работающий, без гражданства, без определённого места жительства, не судимый, покушался на совершение контрабанды в крупных размерах путём не указания в таможенной декларации и сокрытия от таможенного досмотра высоко художественных предметов искусства, старины и предметов из серебра, не подлежащих вывозу за пределы СССР.

Далее шёл перечень 16 цветных литографий с их названием и автором, каждая по 90 рублей. Вот эти авторы: Ведерников, Каплан, Вильнер и Агабеков. Замыкала этот перечень моя личная линогравюра, которая провисела в моей комнате последние семь лет. На ней была изображена связка альпинистов, идущая по леднику. Она была мне подарена одним моим альпинистским приятелем, и я знал, что он уплатил за неё 3 рубля в г. Фрунзе, куда мы спустились после восхождений в горах Тянь-Шаня в 1968 году. Несмотря на то, что она была всего лишь чёрно белой и по размеру раза в четыре меньше остальных, против неё стояла та же цена в 90 рублей. Правда, на месте автора стояло «автор неизвестен». Три остальные предмета – две хрустальные коробочки и брелок – вместе были оценены в 190 рублей.

Итоговая стоимость всех предметов составляла 1,720 рублей.

В конце этого документа была приписка следующего содержания:

Все перечисленные предметы искусства являются высоко художественными, вывоз которых за границу нанесёт непоправимый урон СССР.

Внизу стояла подпись эксперта:

Т. М. Соколина,

Кандидат Искусствоведения,

Старший научный сотрудник Русского Музея

Я совсем не уверен, что каждый читатель сможет понять моё состояние после прочтения этой бумаги. Может быть, начальник таможни специально не предложил мне сесть в надежде, что после прочтения меня хватит удар и я упаду. Я действительно был близок к обмороку, но физическое здоровье помогло мне остаться на ногах. И вот первое что я делаю – говорю всю правду как есть, что все эти предметы не мои, что я получил письмо из Рима от своего друга с просьбой взять эти предметы для передачи его новым друзьям в Риме. Я даже называю имя и адрес Мины Яковлевны, которая мне их передала для своих детей. При этом они вели себя так, как будто они сами ничего этого не знали. Ну это вполне понятно: во-первых, они профессионалы и я не первый у них такой, а во-вторых, это для меня всё произошедшее было как гром среди ясного неба, а они-то меня ждали, их то КГБ предупредил заранее о моём появлении.

Выслушав мои объяснения, начальник таможни говорит:

- Вы не переживайте, ничего страшного не произошло. Просто завтра привезите с собой письмо вашего друга из Рима, на которое вы ссылаетесь и которое будет подтверждением ваших слов. Да, и вот что ещё: завтра до того, как вы поедете в аэропорт к самолёту, позвоните нам вот по этому телефону, и мы вам скажем, следует ли вам ехать или подождать.

С этим напутствием, но без всяких документов (обе наши выездные визы остались у них) я и отправился домой. Естественно, что уж этой ночью точно было не до сна. Наш самолёт утром должен был улетать в 9 утра. Это значит, что мы должны были уехать из дома в 6:30. На этот раз нас вызвался везти в аэропорт на своей машине Володя Родов. С Володей я познакомился через пару недель после моего увольнения из ЛТА пять месяцев назад. Он сам меня нашёл, когда молва про моё насильственное увольнение прокатилась по ЛТА. Тогда же выяснилось, что он вынашивает те же планы относительно эмиграции, что и я. С тех пор мы начали поддерживать с ним, хотя и не тесную, но всё-таки связь. Володя личность достаточно интересная, чтобы о нём сказать пару слов. Он закончил ЛТА, но главная его отличие от нас, обывателей, он был мастером спорта по боксу и, по его собственным словам, однажды даже был чемпионом Ленинграда. Володя был редким по тем временам обладателем собственного автомобиля. Вот он то и предложил отвезти нас в аэропорт на своей машине, что, конечно, для нас было удобнее, чем добираться на такси в такой судьбоносный день.

Итак, Володя появляется в назначенное время в нашей квартире. В это время я из уличного телефона-автомата звоню в Пулковскую таможню и получаю ответ, что они ещё не имеют решения по нашей судьбе и советуют мне позвонить через 30 минут. Через 30 минут этот ответ повторяется. Он повторяется и ещё через 30 минут. Теперь уже ясно, что самолёт улетит без нас, поскольку к самолёту нам уже физически не успеть, даже если мы получим добро от таможни. В этой ситуации Володя предлагает мне поехать с ним в Пулковскую таможню за разъяснениями, и мы незамедлительно отправляемся туда.

В Пулковской таможне на все наши расспросы получаем один и тот же ответ:

- Мы ничего не знаем. Ваше уголовное дело уже находится у старшего следователя (прошу обратить внимание: в моём деле простой следователь ну никак не мог разобраться!) Транспортной прокуратуры г. Ленинграда Кириллова В. Э., поезжайте туда, там вам всё объяснят.

Делать нечего – едем в прокуратуру. Там, в отличие от таможни, старший следователь Кириллов В. Э. предложил нам даже сесть и, предваряя все наши вопросы, сразу же вручил мне новую бумагу, теперь уже под более зловещим названием «Обвинительное заключение в контрабанде». В нём вышеназванные факты дословно квалифицировались так:

Гилютин И. Б. «покушался на совершение контрабанды в крупных размерах с обманным использованием таможенных документов». И там же далее: Гилютин И. Б. «… скрыл названные предметы от таможенного контроля» и «… пытался незаконно вывезти из пределов СССР…».

Заметьте, что, если в Постановлении о контрабанде из Пулковской таможни ударение было сделано на том, что я покушался на совершение контрабанды в крупных размерах путём не указания в таможенной декларации и сокрытия от таможенного досмотра высоко художественных предметов искусства, старины и предметов из серебра, не подлежащих вывозу за пределы СССР, то в Обвинительном заключении из прокуратуры добавилось ещё одно преступление - обманное использование таможенных документов. Это последнее добавилось после моего признания накануне в таможне, что все вменяемые мне в вину предметы принадлежат не мне, а Мине Яковлевне Нейштадт. Самое интересное, что ни таможенники, ни следователь не сомневались, что это так и есть (ведь они были заранее предупреждены об этом из КГБ). Очевидно, поэтому ни те, ни другой, моим письмом от Лёвы так и не заинтересовались, хотя я им его предлагал, как, впрочем, и адресом Мины Яковлевны тоже.

Забегая немного вперёд, хочу сообщить читателю, что после двух месяцев исследовательской работы со многими источниками, о чём речь, конечно, будет впереди с большими подробностями, я должен признать, что по букве советских законов, обманное использование таможенных документов мною действительно имело место. Оно заключалось в том, что в таможенной декларации в то время имелась графа «Есть ли в вашем багаже предметы, принадлежащие третьим лицам», в которой я, естественно, ответил «нет», поскольку, если бы я ответил «да», то ясно и ежу, что они бы их выкинули. Но тогда возникает вопрос: зачем вообще эти вещи было брать, если я не собирался выполнить их просьбу. В третьей части моей книги читатель сам сможет убедиться, что всё остальное в обвинительном заключении было от лукавого. Что же касается моей провинности, которую я допустил в таможенной декларации, то много позже в небольшой книжке под названием «Таможенный Кодекс РСФСР», которую я обнаружил в Публичной библиотеке, я нашёл совершенно ясную фразу: «неправильное или неверное заполнение таможенной декларации может наказываться штрафом в 50 рублей». Надо полагать, что это было известно и таможенникам – помните, как накануне в таможне ко мне подошёл один из них и шёпотом посоветовал следующим утром иметь в кармане как раз 50 рублей.

Однако пора вернуться в прокуратуру того злополучного дня нашего несостоявшегося отлёта в Вену. Старший следователь Кириллов В. Э. в полном соответствии с уголовно процессуальным кодексом РСФСР сообщает, что вменяемые мне статьи 15-78 (статья 15 – «Покушение на преступление», а 78 – «Контрабанда») уголовного кодекса РСФСР предусматривают тюремное заключение от 3-х до 7-ми лет с полной конфискацией имущества. И по-отечески так добавляет: советую вам, как можно быстрее, подыскать себе адвоката. На этом наша аудиенция со следователем закончилась. Теперь уже я совсем плохо соображал, что происходит на белом свете. Как хорошо, что в этот момент со мной был Володя, который, как профессиональный боксёр, был натренирован держать удар при всех обстоятельствах! Тем более, что этот удар пришёлся не по нему, а по мне. Если бы ни Володя, ещё неизвестно, сколько бы новых глупостей мог я наделать в том состоянии. Он прекрасно это понял и взял всю инициативу на себя. В приказном порядке он сообщает мне:

- Мы сейчас же едем к Мине Яковлевне домой выяснять отношения. Ты будешь молчать, говорить буду только я.

Находясь в полной прострации, я покорно сажусь в его машину, и мы едем в самый центр Ленинграда, на Гончарную улицу, дом 24/52, совсем рядом с Московским вокзалом. Поднимаемся, кажется, на второй этаж и звоним в квартиру Мины Яковлевны. Она открывает нам дверь собственной персоной . . . и мгновенно меняется в лице – она ведь знает, что этим утром мы должны были улететь. Володя со словами «мы к вам по срочному делу», не спрашивая разрешения и отстранив её немного в сторону, проходит в ближайшую ко входной двери комнату и приглашает меня и Мину Яковлевну садиться. Я оглядываюсь по сторонам: это отдельная квартира, состоящая из двух небольших комнат, мы находимся в гостиной, поскольку ни кровати, ни дивана в ней нет. Зато напротив меня и позади я вижу две больших, каждая в пол стены, картины в широких позолоченных рамах, какие я имел честь видеть только в Эрмитаже или Русском музее. Ещё я вижу, что весь комод уставлен множеством старинных статуэток и других безделушек. Вот только теперь мне становится понятно, в какую историю я «вляпался». У этой семьи скопилось много дорогих предметов искусства (не берусь судить - праведно или неправедно нажитых - ведь есть и шанс, что досталось по наследству с дореволюционных времён) и они всеми правдами и неправдами решили увезти с собой хотя бы ту их часть, которую удастся увезти.

Пока я ошарашенно оглядываюсь вокруг, Володя без всякого вступления уже перешёл к причине нашего визита, обращаясь только к Мине Яковлевне и произнося медленно каждое слово с металлом в голосе:

- С Исааком произошла трагедия по вашей вине (показывает ей Обвинительное заключение из прокуратуры). Это вы обманули его о стоимости и месте приобретения литографий и стеклянных коробочек, а также о том, что никаких разрешений на их вывоз не требуется. Со своей стороны ваша дочь не могла не знать, что, сообщая вам по телефону и в письме из Рима имя и адрес Исаака, уже одним этим она его подставляла. Теперь Исаака уже никто спасти не может, он обречён получить от 3-х до 7-ми лет тюрьмы с конфискацией всего их семейного имущества, которое уже арестовано и находится в Пулковской таможне. Семья Исаака, уже сдав государству две квартиры, оказалась теперь полностью в подвешенном состоянии: без денег, без места жительства, без работы, без гражданства и паспорта, без любых других документов, зато под уголовным следствием и никто не знает, чем и когда всё это закончится. И всё это произошло по вашей вине. Теперь слушайте меня ещё более внимательно: мы даём вам три дня сроку, чтобы вы смогли собрать и передать Исааку 3,000 рублей (это очень большие деньги для того времени), которые ему и его семье необходимы на первое время.

С этими последними словами Мина Яковлевна закатила глаза и запричитала, что у неё таких денег нет и найти их она тоже не может. Володя, дав ей возможность поплакаться вдоволь, с железом в голосе произнёс:

- Альтернатива для вас такова: Исааку терять уже нечего, ему грозит минимум три года тюрьмы и непонятное будущее после неё, если, конечно, ему посчастливится выйти оттуда живым и невредимым. Мы вас легко посадим на одну с ним скамью подсудимых и, таким образом, вы сможете разделить его участь, что, как минимум, будет более справедливо, чем если бы он сидел один. Вы не можете не знать, что КГБ с удовольствием возьмёт «под свою опеку» ещё одну старую еврейку, дети которой уже эмигрировали на запад. Нам нечего больше вам сказать и на этом наша сегодняшняя миссия закончена, и мы ждём вашего звонка.

После этой Володиной тирады Мина Яковлевна запричитала:

- Я не могу обещать, но буду стараться сделать всё возможное, чтобы собрать эту сумму. Я позвоню, как только у меня это получится. У меня к Исааку только две настоятельные просьбы: 1) пожалуйста, вычеркните адрес моей дачи, который я вам дала, из вашей записной книжки; 2) забудьте адрес этой квартиры и никогда больше сюда не приходите; я сама дам вам знать, где мы с вами встретимся для передачи денег.

На этом мы оставили «милую» Мину Яковлевну одну со своим «горем». Выйдя из её дома, Володя мне говорит:

- Теперь мы поедем к одному адвокату, которого я хорошо знаю. Он такой крутой, что вытаскивает уже из тюрьмы грузин за убийства. Конечно, нужны будут деньги, но ты не беспокойся, для такого благого дела я их найду.

Приезжаем к Володиному адвокату (имя его я забыл, поскольку наши контакты продлились всего несколько дней). Как и весь этот день, Володя не даёт мне сказать даже слово, сам показывает Обвинительное заключение из прокуратуры и объясняет суть произошедшего. Внимательно выслушав и прочитав заключение, адвокат обращается ко мне:

- Поезжайте домой и спите спокойно и то же самое передайте вашей супруге. Дело ваше и выеденного яйца не стоит. Позвоните мне через пару дней – за это время я всё выясню и, не сомневаюсь, что улажу.

Вот так, со слегка полегчавшим сердцем закончился этот наихудший день в моей жизни, 18 июня 1975 года, день предполагаемого, но так и не осуществлённого отлёта в Вену.

Часть 3: Следствие, суд, тюрьма «Кресты», Мордовский лагерь

 

Вот только теперь я приступаю к главному предмету моего повествования – если бы ни это страшное событие, я бы точно не стал беспокоить читателя заметками о своей жизни, т. к. она не сильно отличалась бы от жизни многих моих сверстников того времени.

 

Следствие по делу о контрабанде в крупных размерах

 

Первые дни после катастрофы

 

Итак, возвращаемся в июнь 1975 года, самый страшный месяц моей жизни. Через два дня, т. е. 20 июня звоню своему адвокату – он приглашает меня приехать к нему. Вот дословно, что он мне тогда поведал:

- Я буду с вами предельно откровенен. Я встретился с вашим следователем – старшим следователем Ленинградской транспортной прокуратуры В. Э. Кирилловым. Оказалось, что мы с ним учились на одном курсе Юридического факультета ЛГУ и потому он был со мной немного более откровенен, чем этого требовали наши профессиональные табели о рангах. Вот что он мне ответил на мою просьбу закрыть ваше дело за отсутствием состава преступления: к сожалению, это уже невозможно, дело это открыто по настоянию КГБ и находится у них на контроле. А ещё он мне сказал, что раньше контрабанда в крупных размерах считалась свыше 2,000 рублей, а всего месяц назад в связи с участившейся еврейской эмиграцией эту сумму понизили до 1,000 рублей. Таким образом, вашему делу суждено стать первым после изменения этой статьи уголовного кодекса РСФСР.

Затем он продолжил:

- В сложившихся обстоятельствах даже и мне понятно, что вам не миновать 3-летнего приговора, потому что статья ваша от 3-х до 7-ми лет с полной конфискацией имущества; я не думаю, что вам могут дать больше 3-х лет, это было бы уже чересчур, но меньше, и это уже очевидно, вам тоже не получить. Мы, конечно, будем подавать апелляции во все инстанции, и я хорошо понимаю, что Ленинградский городской суд, конечно, оставит приговор в силе, но вот Верховный суд РСФСР такое утвердить не может. Теперь вы знаете моё честное мнение, и ваша воля оставите ли вы меня своим адвокатом или найдёте себе другого.

Нет нужды объяснять с каким сердцем я покинул эту адвокатскую контору. Даже и мне было известно, какое время занимает прохождение апелляций до Верховного суда РСФСР – как раз те самые три, если не больше лет. Мне стало ясно, что надо искать другого адвоката, причём такого, который прохиндей, а вовсе не честного, поскольку честный адвокат мне в этом деле не помощник.

Очень быстро моя ситуация стала достоянием всех моих друзей и многие из них стали предлагать мне своих знакомых адвокатов. Таких было человек десять. Я аккуратно наведывался к ним всем, хорошо понимая, что помочь мне может только такой, который за деньги сможет купить мне хотя бы уменьшение тюремного срока. Почти все рекомендованные мне адвокаты находились в пределах Невского и Литейного проспектов. А из них запомнились мне только два. Один из них был мужчина средних лет и когда я положил ему на стол Обвинительное Заключение из прокуратуры, а также и список из семнадцати литографий, вменяемых мне в вину, он после прочтения так подленько посмотрел на меня, а затем как будто «с полным знанием дела» произнёс:

- Да, у ваших приятелей неплохой вкус: на западе за одну такую литографию можно купить автомобиль «Мерседес».

После этих слов я встал и ушёл. Второй случай был полностью противоположный первому. Я пришёл к женщине старше среднего возраста, её мне охарактеризовали, как честного адвоката, специализирующегося на защите диссидентов. Когда она ознакомилась с моими двумя документами, она откинулась на спинку своего кресла и произнесла следующее:

- Ну что я вам могу сказать? Вы ни в чём не виноваты, но дело ваше плохо. Всё, что вам остаётся – это кланяться, кланяться и ещё раз кланяться, т. е. просить пощады. А что касается моего участия в этом деле, то я должна вам признаться, что, если бы я была лет на 15 моложе, я бы за него взялась, но в том возрасте, в котором я нахожусь сегодня, я думаю, что принесу вам больше вреда, чем пользы. Вопрос заключается в том, что дело ваше не простое, а я не только адвокат, но также человек и сама мать, и потому не смогу не сопереживать по-человечески, как того требует моя профессия и мне ясно, что такое положение будет вам только во вред.

После этого я продолжил поиски перспективного (с моей точки зрения) адвоката. Наконец, я вышел на такого и помогла мне в этом тёща Боба Бененсона, Ноэма Семёновна. Во второй части книги, в главе «Начало всех наших проблем», я упомянул, что она тоже попросила Таню взять маленький мешочек с янтарными украшениями для её старшей дочери Риты, которая уже жила в Нью-Йорке. Естественно, что теперь и она была в курсе наших проблем. Таким образом, она и порекомендовала мне обратиться к её дальнему родственнику Фиме Койсману. Она же и дала мне полную характеристику на него: его, якобы, уже два раза выгоняли из Ленинградской городской коллегии адвокатов, но затем оба раза восстанавливали. А после этого она добавила, что он только что вернулся из своей второй поездки во Францию. Тут я понял, что это должно быть тот адвокат, который мне нужен.

Когда я встретился с Койсманом в его адвокатской конторе, своим поведением и манерой разговаривать он произвёл на меня впечатление пройдохи, с которым в обычное время я не стал бы общаться. Но сейчас моя ситуация была, скажем прямо, совсем необычной и я хорошо понимал, что для пользы дела именно такой адвокат, который знает все входы и выходы, а также имеет какую-то «крышу», мне и нужен. С тех пор Фима Койсман стал моим единственным адвокатом, и я об этом своём выборе никогда не пожалел. Поскольку он уже был в курсе изменения закона, касающегося суммы, начиная с которой применяется уголовная статья 15–78, то его первый совет мне был поехать к следователю и потребовать новой искусствоведческой экспертизы на предмет стоимости вменяемых мне предметов старины и искусства, поскольку она явно завышена. При этом он добавил, что наша с ним задача – это понизить итоговую стоимость (1,720 рублей) до 1,000 рублей. Если нам это удастся, тогда дело автоматически закрывается и переходит из уголовного в административное, за которое полагается штраф в размере 50 рублей.

Первый раз я появился у следователя с просьбой разрешить забрать из Пулковской таможни из двенадцати арестованных чемоданов два из них с детскими вещами, поскольку сыну Женьке было тогда чуть больше двух лет и у нас не было возможности поменять ему даже трусики. Про нас с Таней я даже не заикался. И можете себе представить, какая в то время была гуманная советская фемида – он разрешил забрать. Таня немедленно отправилась на таможню с его письменным разрешением, где две женщины, судебные исполнители, после тщательной проверки, выдали ей эти два чемодана с Женькиными вещами.

Тогда же я ему сказал, что нам негде жить и что, если одну кооперативную квартиру мы продали и получили за неё деньги, то двухкомнатную государственную мы просто отдали государству, к тому же оплатили её ремонт. На мой вопрос не может ли он посодействовать о временном возвращение этой квартиры, его ответ был краток:

— Ну это не к нам, мы к этому никакого отношения не имеем.

Когда же я спросил его к кому же мне с этим вопросом обращаться, он только развёл руками.

Второй раз я появился в кабинете следователя с требованием, которое мне подсказал адвокат Койсман, т. е. просить о новой искусствоведческой экспертизе, поскольку нам ясно, что все оценки искусственно завышены. Вопреки моим ожиданиям он легко согласился на новую экспертизу. Какой же я был тогда наивный, надеясь, что новая экспертиза будет честнее первой! Сейчас то я сознаю, что даже и мой адвокат понимал, что качественно ничего не изменится, если эта новая экспертиза опять будет проводиться по инициативе следствия. Своего же эксперта адвокат мне не предложил, очевидно, понимая, что никто не согласится действовать наперекор КГБ.

В этот раз у нас со следователем имел место спор по поводу формулировки моего деяния в его Обвинительном заключении. Там дословно было написано, что я «покушался на совершение контрабанды в крупных размерах с обманным использованием таможенных документов» и что «. . . названные предметы он (это я) упаковал в свой багаж и во время таможенного оформления багажа в аэропорту Пулково 17 июня 1975 г. скрыл названные предметы от таможенного контроля, не указав в таможенной декларации о их наличии и не заявив при устном опросе как о предметах, принадлежащих другим лицам». Я сказал следователю, что такой формулировкой он до неузнаваемости исказил моё деяние: я согласен с тем, что записал неверные сведения в таможенную декларацию, указав в ней, что в моём багаже нет предметов, мне не принадлежащих. Но я абсолютно против выделенного мною текста (см. выше), т. к. я их не только не скрывал от таможенного досмотра, а даже, наоборот, для облегчения этого досмотра положил их на самый верх в одном и том же чемодане. Поэтому я требую эту фразу убрать из его текста. Было бы удивительно, если бы он согласился на это. Тогда я предложил заменить эту фразу просто самим фактом моего деяния, т. е. что «я предъявил для таможенного контроля предметы, мне не принадлежащие, как свои». И, таким образом, давайте оставим суду окончательную квалификацию моего деяния. Его ответ и на это моё предложение был очень прост и лаконичен:

- Так ведь именно это там и написано!

Стало ясно, что всё и так ясно. Тогда я сказал, что с такой формулировкой Обвинительное заключение я подписывать не буду. Он опять ответил очень просто:

— Это ваше дело, можете не подписывать, вам же будет хуже.

Этот его ответ я воспринял как угрозу и всерьёз испугался. Тогда я сказал:

- Хорошо, я подпишу, но после своей подписи напишу объяснение, в чём именно я не согласен.

На это он сказал, что я волен писать, всё, что мне угодно. Я так и сделал. При этом мы оба понимали, что моя запись абсолютно ничего не меняет.

Но, очевидно, что я своим упорством его сильно разозлил, потому что он решил закончить нашу беседу следующим замечанием:

- Если вам (имелось в виду эмигрирующим евреям) дать волю, вы всю нашу страну вывезете.

Затем, чтобы меня в этом убедить, он добавил:

- На следующий день после вас проходила Пулковскую таможню одна женщина, которая пыталась вывести скрипку, оценённую в комиссионном магазине в 200 рублей, а на самом деле цена ей 16,000 рублей. Вот так-то.

Позже из отъезжающих кругов мне неоднократно приходилось слышать об этой истории, вот только никакого суда там не было и в помине. И опять в этом не было ничего удивительного: тот, кто готовится совершить настоящее преступление, он готовится к этому заранее и также готовит запасной парашют в случае неудачи. Как правило, таким парашютом выступает денежная взятка, после чего дело закрывается.

Ну а как же мы всё это время жили? Сразу скажу, что материальных проблем у нас не было, потому что уже известная читателю «милейшая» Мина Яковлевна через три дня после нашего её посещения с Володей Родовым, вызвала меня на встречу, назвав только номер дома на Невском проспекте, где она сама ко мне подойдёт. Когда я подошёл к этому дому, она выскочила из ближайшей парадной, схватила меня за рукав и потащила обратно в эту парадную - подальше от посторонних глаз. Там она дрожащими руками вручила мне пакет, в котором по её утверждению находится 2,500 рублей и швейцарские часики, стоимость которых, якобы, 500 рублей. Она, в который уже раз, просила меня стереть её адрес и телефон, а также адрес её дачи, кажется в Александровской, из моей записной книжки. Ну я, хотя и совершил уже один идиотский поступок, но к этому времени мой рассудок уже вернулся – совершенно естественно, что я не собирался выполнять ещё и эту её просьбу. После этого мы по одному вышли из парадной и растворились в людском потоке Невского проспекта, как в лучших детективных романах. В её пакете оказалось ровно 2,500 рублей – это очень большие деньги по тем временам – плюс женские часики. Теперь, хотя бы о деньгах, какое-то время можно было не думать. Однако ясно, что на приобретение вновь всех наших арестованных вещей, этих денег бы всё равно не хватило. К тому же предстояло купить новые билеты Тане и Жене на самолёт до Вены, а также нам троим надо было ещё жить 2–3 месяца до той поры, пока государство примет меня на казённый кошт. Да и на что я буду жить, когда / если вернусь из тюрьмы, а затем снова надо будет покупать билет на самолёт до Вены и бог знает, что ещё от меня потребует родная советская власть.

Что же касается женских часиков, то это и правда оказались часики очень известной швейцарской фирмы Longines. Они были необыкновенной красоты: верхняя крышка была из красной эмали, а нижняя – позолоченная. Если открыть нижнюю крышку, то под ней на внутренней крышке красовался красный крест, в который были вмонтированы 5–6 маленьких бриллиантиков. Не было сомнений, что часы эти стоили 500 рублей, даже несмотря на очень серьёзный недостаток – они не ходили, но красота их стоила таких денег. Похоже было, что часы эти произведены ещё в начале ХХ века, а может и раньше. Ни я, и никто из моих родственников никогда такой красоты не видел, и я решил, что не будет проблемой их продать, когда понадобятся деньги. Как видите, на этот раз Мина Яковлевна не пыталась более обманывать – она поняла, что не на шутку «запахло жареным».

Первые дни Таня с Женей находились у моих престарелых родителей в их однокомнатной кооперативной квартире в Купчино, а когда всё та же Ноэма Семёновна узнала о том, что нам негде жить, то предложила свою однокомнатную квартиру в доме, который, по чистой случайности, находился прямо напротив дома моих родителей. Ведь это был конец июня, и сама она уже жила на даче. Первые три дня, пока я был один в её квартире, я просто спал, пытаясь вообще не проснуться, чтобы, таким вот образом, уйти от кошмара действительности. Хорошо помню, как один раз я вышел на балкон (а было это на восьмом этаже) и стоял там несколько часов, глядя на окно дома моих родителей, где в это время находились Таня и Женька, пытаясь понять, что происходит со мной и вокруг меня. От свалившегося на меня ужаса мне захотелось просто спрыгнуть с балкона и тем самым закончить этот кошмар. Но затем пришла спасительная мысль: а как же Таня с Женей выберутся из этого кошмара без меня? Ведь тогда их положение осложнится ещё больше. Тогда я пришёл к мысли, что я «вляпался» в эту историю и я сам должен её теперь разруливать. Однако, как это сделать я, конечно, не представлял.

Мой ужас усугублялся ещё и тем, что я ведь не был ни диссидентом, ни борцом с советской властью. Если б я был одним из них, то мне было бы много легче переносить ситуацию, в которую я попал, по двум причинам: во-первых, тот, кто занимается такой деятельностью в СССР, не может не готовить себя и морально, и психологически к такому результату; во-вторых, такая деятельность в народе вызывала восхищение одних и, хотя и молчаливую, но явную поддержку очень многих других. Я, конечно, тоже восхищался такими людьми, но сам к ним никогда не принадлежал. Хотя официально в СССР политических заключённых не было, для таких людей всегда находились уголовные статьи. Меня тоже будут судить по самой что ни на есть уголовной статье 15–78 УК РСФСР под названием «контрабанда», состоящим сразу из двух угрожающих слов «контра» и «банда». Это последнее ощущение настоящей уголовщины приводило меня в не меньший ужас, чем предстоящий тюремный срок, который я не заслуживаю даже по меркам советского судопроизводства, поскольку не боролся я с режимом, а просто решил «проголосовать ногами». Но даже и такой способ «борьбы» родина-мачеха не смогла простить. Такие события не проходят бесследно - именно в эти дни в возрасте 36 лет у меня на голове появилась седая прядь.

Такое моё состояние длилось до тех пор, пока не появился Эдик Аронов. Увидев меня на диване в лежачем положении, да ещё повёрнутым к стенке - никого не желающим видеть, - он и правда вывел меня из этого состояния следующей фразой:

- Ты что же так и будешь лежать, подставив себя для битья негодяям? Надо бороться за себя, никто, кроме тебя самого, сделать это не сможет.

Эта фраза по-настоящему вернула меня к жизни. Эдик в очередной раз принял участие в моей судьбе в самый сложный период моей жизни. Оказывается, он пришёл не с пустыми руками – он уже продумал план действий, который тут же мне и озвучил:

- Вот куда тебе надлежит обратиться: 1) Лавка Художника на Невском проспекте - там, возможно, эти литографии продавались; 2) Комбинат Графического искусства, где определяют цены, по которым они затем продаются в магазинах; 3) ВААП – Всесоюзное Агентство по охране Авторских Прав – там может оказаться интересная информация; 4) Комиссионный магазин для произведений живописи; 5) Наконец, будет полезно встретиться с авторами этих литографий – они сами могут кое-что прояснить, что может оказаться полезным для защиты.

В заключение Эдик добавил, что ему самому нигде из перечисленных учреждений засвечиваться нельзя и потому я всё должен делать сам. Ну это и мне было очевидно, но Эдик решил лишний раз меня взбодрить, т. к. увидел моё угнетённое состояние. То посещение Эдика послужило толчком, который перевёл меня из состояния глубокой депрессии в моё более обычное состояние борца за своё благополучие. Эдик, конечно, на этом не успокоился и продолжал меня консультировать и доводить до меня свои новые мысли и находки, которые продолжали приходить в его голову всё то время, что я оставался на свободе.

В эти первые дни для меня было очень важным как отнеслись к случившемуся со мной мои близкие друзья по институту: Лариса Новикова встретилась со мной и передала мне 50 рублей в качестве помощи на первое время. Она пояснила, что это деньги от пяти человек (среди них она сама, Лариса Кочкина, Толя Кайданов и кто-то ещё), которые этим действием хотят показать мне своё сочувствие и уважение. Деньги эти для меня не имели никакой ценности, но сам этот поступок был для меня невероятно важен – он говорил мне, что никто из них не верит, что я уголовный преступник, как это пытается представить государственная власть. Этим поступком друзья добились главного – они доказали мне, что несмотря на то, что власть в наглую очернила меня, их вера в мою порядочность не изменилась.

В одно из ближайших после трагедии воскресных дней Лариса Новикова позвала меня и Таню с Женей приехать к ней в Парголово, чтобы мы там немного развеялись от наших невесёлых событий. Там её мама, когда узнала, что нам негде жить, предложила поселиться у них. Это и правда могло понадобиться, если бы Таню по каким-либо причинам не выпустили из страны после моего суда. Пока что нужды в этом не было, но было приятно сознавать, что даже и старшее поколение относится к произошедшему с большим пониманием и состраданием.

Ещё меня сильно напрягал тот факт, что моим родителям пришлось переживать сразу по двум причинам: во-первых, за ту ситуацию, в которую попал я и моя семья, а во-вторых, ещё и за то, что меня обвиняют в уголовном преступлении – контрабанде. Не сомневаюсь, что до этого времени слово «контрабанда» для них означало что-то очень страшное, но малопонятное, связанное скорее с валютой, золотом, наркотиками и пр. незаконными обогащениями. Мало того, они должны были ещё осознать, что их сын ни много ни мало, а настоящий контрабандист.

Переход к активной защите

 

Теперь наступило моё время активной защиты. Но прежде всего, я очень хотел отправить Таню с Женей в эмиграцию самостоятельно, поскольку не был уверен, как поступит Таня, когда я окажусь за решёткой. Я нисколько не сомневался, что для них теперь есть только один путь – как можно быстрее оказаться за границей, т. к. хорошо знал, что они не пропадут под опекой Сохнута, организации, которая помогаем еврейским эмигрантам. Кроме того, их присутствие на Западе будет служить мне какой-никакой гарантией, что меня тоже когда-нибудь выпустят к ним, если, конечно, мне удастся выйти из заключения живым, при том в не очень отдалённом будущем. С этой просьбой – отпустить Таню с Женей уехать без меня – я опять отправился в прокуратуру к старшему следователю В. Э. Кириллову. Вот каков был его ответ:

- Я не могу отпустить вашу жену, поскольку она является свидетелем защиты.

На моё замечание, что я не нуждаюсь в её защите и вообще в чьей бы то ни было, кроме своего адвоката, он ответил, что всё равно не имеет право её отпустить. Не могу не отметить «гуманность» советской фемиды: ведь по букве закона они могли судить и Таню наравне со мной, поскольку с юридической точки зрения обе наши подписи в таможенной декларации имели одинаковые вес и ответственность. Вот только двухгодовалого Женьку они судить не могли – он ведь не подписывал таможенную декларацию! Но это по букве закона, а по смыслу было ясно, что Татьяна Васильевна Гилютина (в девичестве Захарова) им, КГБ, совсем была не нужна, а вот Исаак Борисович Гилютин пришёлся им, что называется, прямо в десятку. Ведь всем, без исключения, было понятно, что и понижение критической суммы с 2,000 рублей до 1,000 и эпизод со мной предназначены для запугивания будущих потенциальных эмигрантов. Но существует и ещё одно объяснение «гуманности» советской юридической системы: если бы они привлекли к ответу и Таню, тогда «преступников» было бы двое, а это означало бы, что мы вдвоём с Таней пытались нанести ущерб государству в размере 1,720 рублей. Но тогда эту сумму ущерба надо было бы разделить пополам, а это будет означать, что каждый из нас в отдельности пытался нанести государству ущерб всего в 860 рублей. Но это же меньше, чем 1,000 рублей, что по Таможенному кодексу РСФСР уже не преступление, а лишь нарушение таможенных правил, за что максимальное наказание карается штрафом 50 рублей. Так что, гуманностью здесь, похоже, и не пахло, скорее это было на руку следствию, чтобы засадить хотя бы меня в тюрьму.

Как бы там ни было, но самому мне Таню с Женей отправить в эмиграцию не удалось. Само это обстоятельство тоже доставляло мне тревогу: напомню, что Таня очень не хотела уезжать и лишь вынуждена была подчиниться моему решению. Теперь, когда меня рядом не будет, один бог знает, что может прийти Тане в голову – если ей было страшно уезжать со мной, то каково теперь ей будет сделать то же самое, но уже без меня?

Тем временем я начал претворять в жизнь Эдикины подсказки. В первую очередь я посетил Лавку Художника в самом начале Невского проспекта. Там я показал список вменяемых мне в вину литографий и честно сообщил работнице магазина, какая беда привела меня к ним. Я ожидал, что она пошлёт меня куда подальше – ведь в то время человек, желающий эмигрировать из СССР, считался предателем родины и с ним, как минимум, было опасно общаться. Однако она так сочувственно на меня взглянула, после чего я попросил её проверить по бухгалтерским книгам продавались ли они у них и, если, продавались, то по какой цене. Оказалось, что да, почти все они продавались за последний год-полтора по цене от 25 до 35 рублей за штуку. Тогда я попросил её дать мне выписку из бухгалтерских книг, она выписала несколько записей и вручила их мне.

После этого я отправился в Комбинат Графического искусства (кажется, он располагался где-то на Охте), где по сведениям Эдика Аронова должны были производить оценку литографий, по которым затем они продавались в Лавке Художника и в других подобных магазинах. После того, как я объяснил цель своего прихода, работница довольно быстро нашла их в книгах учёта Художественного совета, который производил оценку этих работ. Она даже согласилась дать мне выписку из этих книг учёта. Затем я попросил её рассказать кто и как производит оценку литографий. Вот что она мне поведала:

- Оценку работ производит Художественный совет из десяти искусствоведов, половина из них имеет учёную степень доктора искусствоведения, а другая половина – степень кандидата. Они обсуждают каждую работу и приходят к единому мнению о её продажной цене, которая затем и фиксируется в книге учёта и по которой они затем продаются в торговой сети.

Затем я отправился в ВААП (Всесоюзное Агентство по охране Авторских Прав), который, как это следует из его названия, призван защищать права авторов. Он тоже находился где-то в районе Невского проспекта. Здесь я не стал раскрывать себя, как в предыдущих случаях, а представился молодым художником, специализирующимся на литографиях и потому хочу знать, как осуществляется их ценообразование. Другими словами, не существует ли какое-то справочное или руководящее издание, помогающее в их оценке как для самих авторов, так и для оценщиков их произведений? К моему великому удивлению, там мне показали брошюру под названием «Руководство по оценке стоимости предметов графического искусства для торговых предприятий, осуществляющих продажу литографий и прочих предметов графики». Оказалось, что это руководство было совместным творением двух министерств РСФСР – культуры и торговли. Я еле сдержался, чтобы не воскликнуть «Эврика»: ведь для моей защиты это невероятно ценный подарок! Если из двух предыдущих организаций я имею всего лишь выписки, к тому же никем не заверенные, то разве может советский суд (как хорошо известно, самый справедливый суд в мире!) не принять во внимание такой серьёзный документ, следуя которому цены на «мои» литографии уменьшаются в 2–3 раза? Как это часто бывало со мной в прошлом, и на этот раз моя радость была преждевременной. Как вы скоро узнаете, советский суд может всё и именно потому, что он советский.

А пока что в ВААПе я стал умолять сотрудницу дать или продать мне эту брошюру. Она удалилась за разрешением к своему начальнику и вскоре вернулась, вручив её мне со словами:

- Вам повезло, у нас такие есть ещё в наличии.

Когда я радостный примчался к адвокату Койсману, он так скептически посмотрел на добытые мною бумаги из двух первых учреждений и брошюру из последнего и сказал:

— Всё это, конечно, хорошо иметь нам для суда, но ничего из этого не является доказательством цены ваших литографий, поскольку ваши могли быть проданы в другое время, а цена на произведения искусства со временем может меняться. Повторяю, наша с тобой задача – сбить общую сумму до 1,000 рублей, только это и может нам помочь. А это может сделать только новая искусствоведческая экспертиза.

После этого я отправился продолжать свои поиски. Теперь я посетил комиссионный магазин графического искусства, который располагался в подвале дома в середине Невского проспекта. На этот раз, сидя в кабинете директора, я показал ему список из 16 «моих» литографий, сказав ему, что хочу принести их на комиссию, но прежде, чем я это сделаю, хочу знать, какие деньги я могу за них получить. Он внимательно просмотрел список, а затем произнёс:

- Мы такие работы на комиссию вообще не принимаем.

- Почему так? – спросил я.

А он так театрально разворачивается на 180o и показывает мне на закрытую дверь кабинета, на которой изнутри висит плакат размером с «мои» литографии, занимая всю верхнюю часть двери. Затем движением руки он предлагает мне читать. Вот дословно, что было там написано: «Литографии современных советских художников на комиссию не принимаются ввиду отсутствия у них какой-либо ценности». Вот тебе на!! Так ведь это же и есть мой случай! Тут самое время напомнить читателю, что было написано в конце самого первого документа (Постановление по делу о контрабанде №49/75), с которого всё и закрутилось:

«Все перечисленные предметы искусства являются высоко художественными, вывоз которых за границу нанесёт непоправимый урон СССР.

Внизу стояла подпись эксперта:

Т. М. Соколина,

Кандидат искусствоведческих наук,

Старший научный сотрудник Русского Музея»

Я сразу же побежал к адвокату Койсману, надеясь, что теперь то он меня непременно похвалит за эту мою последнюю находку, которая, как мне казалось, должна сделать обвинение против меня абсолютно несостоятельным, если не сказать абсурдным. И он действительно похвалил, сказав, что у него ещё никогда не было такого подзащитного, для которого он ещё ничего не сделал, зато сам подзащитный раз за разом приносит нужный материал для будущего суда. Однако после такой похвалы он «охладил» меня следующим заявлением:

- Исаак, всё, что ты «нарыл» — это, конечно, хорошо иметь для суда, но это всерьёз ничего не меняет. Изменить может только уменьшение размера вменяемой тебе в вину суммы до 1,000 рублей, а это может быть сделано только новой искусствоведческой экспертизой.

Я немедленно доношу это его утверждение до всех своих друзей, которые в курсе нашей трагедии и, конечно, сообщаю всем имя человека, от которого зависит моя судьба - Т. М. Соколина, к. и. н, с. н. с. Русского Музея. Несомненно, что мой следователь по-моему же настоянию отправил именно ей все предметы, вменяемые мне в вину, на вторичную экспертизу. Естественно, что при этом я никого не прошу о помощи, поскольку дело это совсем небезопасное – помощь предателю родины, который пожелал променять социалистический рай на капиталистический ад.

Тут оказалось очень кстати, что мама Тани Дриккер, Галина Александровна, работала бухгалтером как раз в Русском музее. Вот она то и пошла разговаривать с Т. М. Соколиной. Когда она рассказала ей о цели своего появления, вот что та ей ответила:

- Милочка, вы думаете вы первая обратились ко мне с этой просьбой? Я и сама всё понимаю, но у меня есть своя семья, благополучие которой мне тоже не безразлично. Я получила предупреждение оттуда (с этими словами она подняла указательный палец вверх) и ничего не могу поделать.

На этом все попытки повлиять на роковую сумму и закончились. Ещё через неделю мой следователь пригласил меня к себе для ознакомления с результатом повторной экспертизы. Эта новая экспертиза показала уже меньшую сумму в 1,380 рублей. Причём, в этом списке всё ещё фигурировала моя личная 3-х рублёвая линогравюра, которая теперь была оценена в 20 рублей вместо прежних 90.

Позволю себе привести здесь один эпизод из книги Евгения Евтушенко «Шестидесятник», в котором речь идёт о его близком друге, художнике Олеге Целкове, который уж очень хорошо коррелирует с моим случаем:

«Целков не хотел уезжать за границу – он хотел съездить. В 1977 году он получил приглашение из Франции. Один из тогдашних начальников ОВИРа пообещал ему паспорт на два месяца. Жена Целкова . . . выпросила (у меня) довоенное собрание Мопассана, чтобы ублажить какого-то ОВИРовского чиновника, бравшего взятки не борзыми щенками, но дефицитными книжками. Я скрепя сердце отдал Мопассана. И вдруг в ОВИРе началась очередная чиновничья чехарда. Целковых вызвал их «благодетель» и с осунувшимся лицом сказал: «В общем, так: либо сейчас и насовсем, либо никогда…» А ведь это страшное слово – «насовсем», особенно если оно соединяется со словом «Родина». Многие, и не только художники, никуда не уехали бы, если бы перед ними не ставили когда-то такую антигуманную дилемму – либо сейчас и насовсем, либо никогда…

Целков, мой ближайший друг, уезжал. Имел ли я право просить его, чтобы он этого не делал? Тоня Целкова ворвалась ко мне перед самым отъездом, вся зарёванная. Специальная комиссия при Министерстве культуры потребовала, чтобы Олег за вывозимые собственные картины уплатил 22 тысячи рублей. Таких денег Олег и сроду-то в руках не держал. Худфонд выдал ему справку, что за 15 лет членства в Союзе художников он заработал всего 4500 рублей (!!!). «Такие картины не стоят ни гроша!» - презрительно усмехались над холстами Целкова. И вдруг государство, не купившее у него ни одной картины, оценило их как нечто стоящее, но лишь при этом проклятом отъезде «насовсем» . . . Я бросился к тогдашнему заместителю министра культуры Ю. Барабашу и сбивчиво сказал примерно вот что: уезжает замечательный русский художник. Но кто знает, как сложится его личная судьба, как, наконец, сложится история? Зачем же оскорблять его этими поборами, как будто хотят по-садистски разорвать насовсем нити, соединяющие его с культурой, сыном которой он был. У Барабаша была репутация жёсткого, сухого человека. Но, к его чести, он понял мои аргументы и помог. На следующий день двадцать две тысячи волшебно превратились в две.

Мало того – у Целкова приобрели несколько граWUр на сумму именно две тысячи рублей, и практически он уехал бесплатно. Но вынужденная эмиграция не бывает бесплатной ни для самого художника, ни для общества. Что-то они оба непоправимо теряют.»

Евгений Евтушенко «Шестидесятник, Мемуарная проза», 2008 г., стр. 495–496.

 

Не могу не упомянуть здесь ещё один эпизод, которым я чуть не усугубил свою участь новым дурацким поступком. В то тяжёлое время у меня было немало советчиков, каждого из которых я внимательно выслушивал, считая не без основания, что это моя голова «раскалывается» от свалившихся проблем, а все мои советчики-доброжелатели рассуждают своими холодными головами более практично, чем я сам. И вот один такой доброжелатель (у меня нет оснований и сейчас в этом сомневаться) посоветовал мне пойти к моему следователю (а к этому времени следствие ведётся уже целый месяц) и заявить, что я отказываюсь от всех своих ранее сделанных показаний. Советчик этот произвёл на меня впечатление знатока уголовно-процессуального кодекса РСФСР и убедил меня, что в этом случае меня не могут судить. Для меня звучит это абсурдно даже и сегодня. Но тогда я уцепился за этот совет, как утопающий, который хватается даже за соломинку, и отправился к следователю. Как только, я ему это объявил, он перегнулся через стол ко мне и глядя мне прямо в глаза, произнёс:

- Вы отдаёте себе отчёт в том, что вы сейчас делаете? Вы действительно настаиваете, чтобы я внёс в протокол то, что вы мне только что озвучили? Вы понимаете, что я вас после этого должен немедленно арестовать и отправить в СИЗО (Следственный изолятор), потому что, если я вас оставлю на свободе, то вы будете мешать следствию, что вы только что и сделали?

Только теперь я пришёл в себя и понял, что даже следователь, которого я ну никак не мог считать своим благожелателем, пожалел меня-дурака и пожелал предупредить о моей дурацкой выходке, после чего я вскочил со стула и бросив на ходу, чтобы он забыл о нашем разговоре, покинул его кабинет. Пока я бежал к выходу из здания прокуратуры, меня не оставляла мысль, что следователь может позвонить на проходную, чтобы меня не выпустили и тогда это будет означать мой немедленный арест ещё до суда. Этого мне только не хватало! Однако следователь мой, хотя и был частью кровожадной системы, всё же его кровожадность имела свои пределы – на проходной меня никто не остановил, и я спокойно прошёл через неё на улицу. Вот так ещё одно потрясение, замешанное на моей глупости, сошло мне с рук.

Афера семейства Рифов

 

В ожидании суда я уже не мог сидеть без дела и потому решил навестить всех четырёх «моих» художников. Понятно, что они ничем не могли мне помочь, но теперь мне просто хотелось побольше узнать об этих литографиях, за которые я получу свой тюремный срок? Все четверо оказались молодыми (лет 35) художниками, которые обладали очень маленькими мастерскими на верхних этажах жилых зданий на Васильевском острове. Очень хорошо помню свой визит к первому из них – Агабекову. После того, как я рассказал ему, что со мной произошло и показал ему список с «моими» литографиями, вот что он мне сам рассказал в ответ:

- Вы знаете, я хорошо помню эту пару, которая посетила меня летом прошлого 1974 года. Их звали Игорь и Раиса, а фамилия их была Рифы. Я им показал тогда всё, что у меня было для продажи. Пообщавшись с ними, я понял, что они неплохо разбираются в предмете. Они тогда отобрали 24 литографии и, учитывая их количество, я продал их им дешевле, чем цены, по которым они продавались в Лавке Художника в то же самое время. С собой у них таких денег не оказалось, тогда они попросили, чтобы я поехал с ними на такси к матери Раисы (я даже помню адрес, куда мы приехали - Гончарная улица, дом 24/52), где они и вручили мне требуемую сумму. Больше я их не видел.

Ещё художник Агабеков объяснил мне, что вообще-то литографии бывают двух видов - авторские и неавторские и что те, которые он продал Рифам, были авторскими, т. е. произведёнными самим автором и потому они дороже, чем те, которые произведены не автором. Затем он добавил, что кроме его собственных авторских произведений, других таких же, но неавторских на рынке не было и нет, т. к. он никому не давал разрешение на их производство. Результаты моих визитов к трём другим авторам были очень похожи на этот первый визит.

И вот теперь картина преступления Рифов-Нейштадт полностью прояснилась: у Мины Яковлевны Нейштадт было редкое по тем временам богатство в виде произведений искусства, как то, оригинальные картины в больших позолоченных рамах, которые в частных домах никогда не бывают, а также другие дорогие вещи для того времени. Я это видел собственными глазами 18 июня 1975 года, когда вместо отлёта в Вену волею судьбы мы с Володей Родовым оказались в её квартире. У меня нет никакой информации насколько праведным или неправедным путём это богатство досталось ей. Мне также известно, что её единственная дочь Раиса с мужем и ребёнком уже эмигрировали и сидят в Риме, дожидаясь въездной визы в США. Очевидно, что она последует за дочерью, как только они там устроятся. Ясно, что им жалко оставить своё богатство здесь, а с собой ничего из этого взять нельзя. Наличных же денег можно взять с собой только $200 на человека. Вот они и придумали - вложить сколько удастся денег в, казалось бы, невинные литографии – а вдруг их можно будет продать в Нью-Йорке и, таким образом, реализовать, хотя бы часть денег. Причём, в отличие от живописных картин, разрешение на вывоз литографий современных художников, не требовалось вовсе. После визитов к художникам стало ясно, что только у этих четырёх они приобрели около ста работ. Очень может быть, что среди приобретённых ими работ были и другие авторы, помимо тех, которые по четыре штуки от каждого «достались» мне. Разве это не был целенаправленный бизнес? В то время я мог только предполагать, что их коллекция, возможно, не ограничивалась только этими четырьмя авторами. Но через полтора года, когда я, наконец, прибыл в Нью-Йорк и из уст моей жены Тани, а также из обширной переписки того времени, которую сегодня в 2019 году я сам впервые читаю, между Лёвой Шахмундесом, его «милейшими» друзьями Игорем и Раисой Риф, а также и другим Лёвиным приятелем того времени, профессором математики из ЛГУ Анатолием Либерманом и его женой Софой, я лишь получил подтверждение своим догадкам летом 1975 года. Главный персонаж этой истории, помимо, конечно, меня самого, является Игорь Риф (на английский манер будет Igor Riff, который сегодня наслаждается жизнью во Флориде по адресу 16711 Collins Ave, Apt. 1908, Sunny Isles Beach, FL 33160). Вот лишь некоторые выдержки из их писем (пунктуацию самих писем оставляю без изменения):

1) Лёва Игорю 11 июля 1975 г.: «. . . произошла у нас с тобой трагедия, о глубине которой я ещё не знаю кого из нас сечь и до какой полусмерти тоже не знаю ещё. Исаак должен был вылететь 18 июня, а 20-го во второй половине дня он посылает мне следующую телеграмму: «Вылет отложен неприятности просьбой Мины Яковлевны, Исаак»».

2) Лёва Игорю 5 августа 1975 г.: «. . . дело приобретает весьма серьёзный оборот. Исааку предъявлено обвинение – дело передано в суд в конце июля, грозящее ему от 3-х лет и выше. Всё, что передала ему Мина Яковлевна . . . было оценено значительно выше 1,000 рублей; если бы было меньше 1,000, то дело ограничилось бы штрафом в 50 рублей. По первым прогнозам, казалось, в том числе и защите, что всё ограничится испугом. Но по последнему прогнозу срока не миновать – ты же знаешь кто судьи . . . Сейчас меня интересует как ты представляешь себе а) программу материальной помощи Тане Гилютиной и 2-летнему сыну, которые повиснут без гражданства, без прав, а, следовательно, почти наверняка и без работы – в случае, если Исаак получит срок; б) программу материальной компенсации Гилютиным – в случае, если они выедут сразу после суда.»

3)  Лёва Игорю 25 сентября 1975 г.: «. . . 15 и 18 августа состоялся суд. Исааку дали год. Застопорили Исаака в таможне не потому, что он вёз что-то своё запрещённое, как тебе хотелось бы, а только потому, что 1) при нём были литографии, подлежащие предварительной экспертизе и обложению пошлиной; 2) эти литографии были не его, а чужие вещи, как ты знаешь, везти запрещается. КГБ заранее знало об этом из твоих писем и телефонных разговоров и могло заранее спланировать всю операцию; поэтому отпираться Исааку – мол, вещи не мои – было бессмысленно. Центральным вопросом на суде была стоимость литографий. Ты не точен, утверждая, что другие везли такие же литографии. Исааку «достались» те, от которых, проявив бдительность, отказались Либерманы. . . . Мне очень трудно представить себе, что ты не знал об экспертизе (Каушанский, например, знал, хотя он вывозил одну небольшую партию для себя). Вы просто уклонялись от уплаты пошлины. Т. е. как по советским, так и по американским законам, вы контрабандисты. И делали вы это, не считаясь с риском, с риском сломать жизнь доверчивых и отзывчивых к еврейским бедам людей. У Либермана волосы стояли дыбом, когда он осознал, что мог оказаться в положении Исаака. . . . Таня с сыном вылетают 1 октября, т. е. реализуется как раз та ситуация, которую ты проигнорировал в ответе на моё письмо. Если ты, Игорь, будешь и далее отвечать не на все мои вопросы, то мне придётся усомниться в твоей порядочности и, следовательно, придётся пойти другим путём. . . . В общем, Игорь, у тебя есть только одна возможность ограничиться в этой истории суммой, измеряемой какими-то сотнями долларов, — это остаться порядочным человеком и понять, что не Сохнут и не международные организации должны за всё это расплачиваться. В противном случае у Исаака будет широкая поддержка, если он захочет тебя «скушать». Я удивляюсь, как этот парень с бульдожьей хваткой оказался на крючке. Видимо я, рекомендуя тебя, недооценил нервозности обстановки во время отъезда.

4)  Лёва Игорю 11 ноября 1975 г.: «. . . Не имею от тебя ответа на моё сентябрьское письмо, поэтому вкладываю его копию. . . . Я улетаю в Торонто 18 ноября. Тане оставляю 200 долларов и 20 миль. Апелляция отвергнута. Исаак признался, что вещи не его только после того, как таможенники объяснили ему, что литографии не могли быть куплены ни в Лавке Художника, ни в любом другом магазине. Мина Яковлевна при передаче ему уверяла, что они куплены в магазине. Исаак поэтому мог ожидать других неведомых подвохов и перестал отпираться.»

5)  Игорь Лёве 15 декабря 1975 г.: «. . . Во-первых, от помощи я не отказывался и не отказываюсь и все деньги, которые ты потратил тебе будут возвращены. Большое тебе спасибо за участие в этом деле. В настоящий момент до поступления на работу не имею возможности послать тебе чек, поскольку мы въехали 2 месяца назад в пустую квартиру и потратились до копейки. Не отказываюсь помогать также и в дальнейшем. . . . За месяц до своего отъезда я звонил в таможню и получил чёткий ответ, что экспертизе и уплате пошлины подлежат картины и рисунки и не подлежат литографии и линогравюры. После этого я отослал две посылки (чертёжные трубки) одну в США, другую в Израиль и обе пропустили. Потом 50 штук вывез сам, мой брат, Либерман, ещё один знакомый. И все пропустили. Ведь ты знаешь, все проходит КГБ. А если бы и не пропустили, то вернули бы – мол, отдайте родственникам, как это всем возвращают . . . В худшем случае конфисковали бы. . . . Ещё раз повторяю, что от помощи не отказываюсь и ты напрасно написал такое разгромное большое письмо».

6) Софа (жена Анатолия Либермана, до 1975 г. профессора математики из ЛГУ, а с 1978 г. Full professor at the University of Minnesota) Лёве 19 марта 1976 г.: «. . . Теперь о Рифах. Игоря и Раю я впервые увидела в Риме и видела их пару раз, так что они нас совершенно не знают. Кроме того, что мы привезли для них тяжеленный чемодан и могли вполне оказаться на месте Исаака, мы никаких грехов за собой не знаем. Но столкнувшись по делам несколько раз с его братом и его супругой, которые вели себя очень непорядочно, и, насколько мне известно, брат не передал брату половины вещей, я прекрасно представляла, с кем имею дело. . . . Очень жаль тратить время и писать об этих подонках. Я думаю, что если этим заняться, то можно было бы опозорить их через общину в Нью-Джерси. Только на это надо потратить пол жизни и к тому же, я думаю, они там кого надо задарили подарками (это их манера). Важнее всего – это куда податься этой Тане, жене Исаака».

 

Напоминаю, что все письма, которые я тут процитировал, я получил от самого Лёвы через полтора года по прошествии этих событий, когда я прибыл-таки в Нью-Йорк и очень хотелось мне поквитаться с этими подонками. Я хорошо понимал, что всё, что произошло со мной в 1975 году и позже, не было их злонамеренным поступком, а было продиктовано обыкновенной жадностью и полным пренебрежением к риску, которым они меня подвергли. Но моя злость на них возросла на порядок, когда я узнал от Тани, что они ни разу её не навестили и даже не позвонили и за всё это время ни разу не прислали двухлетнему Женьке даже шоколадки. В общем, с них как с гуся вода – как будто из-за них никто и не пострадал. Тогда я всерьёз собирался обратиться в суд, чтобы призвать их к ответу за содеянное и даже вёл переговоры с одним адвокатским бюро (Lasser, Lasser, Sarokin and Hochman at 17 Academy St., Newark, NJ 07102). К сожалению или к счастью, но вскоре вопросы становления на ноги в новой стране поглотили меня полностью, оттеснив вопрос отмщения подонкам на обочину жизни, а затем и вовсе были забыты. Тогда я даже не соизволил прочитать всю корреспонденцию, присланную мне Лёвой для подготовки к процессу с ними. И вот только теперь, спустя 42 года я очень внимательно ознакомился со всеми этими письмами.

Бесценная помощь моего друга, доктора Саши Попова

 

Однако пора вернуться из 1977 года обратно в страшное время июль-август 1975 года. Между визитами к авторам литографий, я как-то целый день провёл в Публичной библиотеке, штудируя Таможенный кодекс РСФСР. Там я легко обнаружил своё деяние, которое квалифицировалось как нарушение таможенных правил, заключающееся в «неверном или неправильном заполнении Таможенной декларации, которое может караться штрафом в 50 рублей». Вот так-то.

А где-то в середине июля я встречаюсь со своим другом, доктором Сашей Поповым, который, если помните, двумя годами раньше спас нам заболевшего Женьку. В эти дни он усиленно готовится к защите докторской диссертации. Он тоже был в курсе моих проблем с самого начала, но никак не мог ожидать, что моё дело может дойти до суда. Его это так потрясло, что он предлагает мне сегодня же поехать к одному человеку, который, по его мнению, может помочь в этом деле. Никаких подробностей об этом человеке он мне не сообщает. А я и не спрашиваю – раз не говорит, значит мне не следует знать, но, разумеется, соглашаюсь на поездку. Саша говорит, что поедем туда к 10 часам вечера и будем его ждать, поскольку он знает, что человек этот раньше этого времени домой не возвращается. И вот мы приезжаем с ним к одному из дворов на Васильевском острове. Саша сказал, что мы будем ждать на улице – он не уверен, что нам следует заявляться в квартиру. Ждать нам пришлось этого человека больше часа. И вот только теперь, во время нашего ожидания, Саша рассказывает мне кого же мы ждём. Оказывается, это женщина – жена одного из его приятелей, у которой не очень давно был серьёзный нервный срыв, который Саша успешно вылечил. В связи с этим у неё имеется чувство благодарности к нему, и он надеется, что она ему не откажет в помощи. И только после этого он сообщает, что женщина она не простая, а заместитель прокурора г. Ленинграда. Наконец, в 12-м часу ночи она появляется в подворотне своего дома, очень удивлена Сашиным визитом в столь позднее время, да ещё со мной, но приглашает нас подняться в квартиру. Я был ошарашен тем, что зам. прокурора г. Ленинграда жила в большой коммунальной квартире! Когда мы оказались в её небольшой комнате и Саша стал рассказывать ей о причине нашего визита, она сразу же остановила его следующими словами:

- Давайте сделаем так: вы ко мне не приходили, и я вас не видела; официально запишитесь на приём к прокурору города в следующую среду, когда я веду приём, и приходите туда.

На этом мы её покинули. Когда в среду мы явились в приёмную городской прокуратуры, которая тогда находилась на улице Белинского, Саша сказал мне, что сначала он зайдёт один, а я должен дожидаться в приёмной. Минут через 15 он выходит и зовёт меня в кабинет. Там я узнал ту самую женщину, которую мы дожидались поздно вечером на Васильевском Острове. Она сразу обратилась ко мне:

- Саша мне уже многое о вас рассказал и потому я буду с вами абсолютно откровенной: преступления у вас никакого нет, тем не менее положение ваше тяжёлое, т. к. дело курируется там (с этими словами она подняла указательный палец вверх). Я вам очень сочувствую и постараюсь что-нибудь для вас сделать, хотя мои возможности тоже не безграничны. Я знаю следователя, который ведёт ваше дело и помню, что у него были прегрешения в работе – вот я и попробую запросить ваше дело и проверить его на профессиональность следствия.

После этого визита я пришёл к адвокату Койсману и сказал, что у меня появился выход на одного из заместителей прокурора города и спросил, о чём бы мне следовало его просить? Первое, что он меня спросил:

- Кто это?

На этот вопрос я вынужден был ответить довольно грубо:

- Фима, зачем вы задаёте мне этот вопрос? За кого вы меня принимаете? Разве вам не ясно, что никакой порядочный человек на него вам не ответит?

Он понял, что поступил слишком грубо и решил спустить наш разговор на тормозах:

- Ну хорошо. Тогда попроси, чтобы он сделал так, чтобы прокурор на суде допустил возможным применение 43-й статьи УК РСФСР, которая допускает приговаривать подсудимого к сроку, ниже предусмотренного нижним пределом инкриминируемой ему статьи. Это позволило бы получить тебе два года вместо положенных трёх. Если бы это удалось – это уже было бы нашей победой.

Больше мы к этому разговору не возвращались, а я даже не озвучил его Саше Попову, подразумевая, что его знакомая и сама всё это понимает. Но, забегая вперёд, скажу, что наш визит в городскую прокуратуру имел очень серьёзный положительный эффект, но я об этом узнал от самого Саши только через год, уже выйдя из тюрьмы.

А с Фимой Койсманом был ещё один интересный разговор. Хорошо понимая, с кем я имею дело, я сказал ему, что если нужны будут деньги, чтобы уладить моё дело, то пусть он знает, что мои друзья сказали мне, что соберут сколько будет надо. И вот интересно, что он мне на это ответил:

- Понимаешь, Исаак, мы все не безгрешны в этой жизни и когда-то приходит время, когда эти грехи надо искупать. Так вот, твоё дело как раз из тех, на которых эти грехи и можно искупить и потому брать с тебя деньги – это большой грех. Можешь мне поверить, что я себе точно ничего не возьму, но, если я пойму, что кому-то надо будет дать, чтобы улучшить твою судьбу, я тебе об этом сообщу.

От себя могу заметить, что лично у меня не было ни малейших сомнений в том, что в этот момент адвокат Койсман был абсолютно искренен и не собирается на мне заработать.

 

Суд 15-го и 18 августа 1975 г.

 

Первый день суда

 

Наконец, приближается день суда – пятница 15 августа. Адвокат Койсман проводит со мной последнюю напутственную беседу:

- Если ты хочешь получить два года, а не три, то сделай так, чтобы на суде не было никого, кроме твоего брата. Нужно, чтобы суд прошёл в полной тишине и согласии. Кстати, очень важно, чтобы ты признал себя виновным и сам не задавал никаких вопросов, оставь всё это мне. В противном случае нам не удастся получить меньше трёхлетнего срока.

Стало ясно, что Койсман ведёт с кем-то закулисные переговоры и этот кто-то заинтересован, чтобы всё прошло тихо, без каких-либо эксцессов, и чтобы информация из зала суда не просочилась за его пределы.

Суд был назначен на 10 утра в Московском районном народном суде. Я приехал на час раньше, чтобы собраться с мыслями, а также на случай, если Койсман захочет мне что-нибудь сказать. Я знал, что на суде помимо моего брата Аркадия, хотел также присутствовать брат Тани Дриккер, Саша, и я, конечно, не стал его отговаривать.

За полчаса до начала суда, когда я находился на лестничной площадке второго этажа, ко мне подходит молодой человек с девушкой и представляется:

- Я Дмитрий Борисов, мы представители Сахаровского комитета, прибыли сюда из Москвы с целью присутствовать на вашем суде. Мы понимаем, что наше присутствие может осложнить вашу судьбу и потому без вашего согласия мы делать этого не станем. Так что, мы тут погуляем до начала суда, а вы подумайте и сообщите нам хотите ли вы, чтобы мы присутствовали в зале заседания или нет.

Надо сказать, что более мучительных пятнадцати минут в моей жизни ещё не было: ведь это я, и только я, должен принять судьбоносное решение – согласиться на их присутствие или поблагодарить их и отказаться? Помните, что сказал мне адвокат Койсман – если я хочу получить меньше трёх лет, в суде не должно быть никого, кроме моего брата. Похоже, что кто-то из инициировавших этот процесс теперь готов на уменьшение срока - лишь бы не было огласки. Тогда они достигнут задуманной цели – испугают будущих потенциальных эмигрантов, а за границей об этом никто и не узнает. С другой стороны, я понимаю, что присутствие этих двоих молодых людей почти наверняка гарантируют огласку того, что произойдёт в суде. Я не знаю, как моя голова «не раскололась» за эти пятнадцать минут, но по их прошествии я твёрдо решил, что глупо отказываться от помощи этих ребят. После принятия такого решения я как-то сразу успокоился. А эти двое ребят заняли места в середине второго ряда, как раз позади Тани и Мины Яковлевны, вызванных в качестве свидетелей защиты, согласно процедуре суда, вскоре были удалены из зала до того момента, когда их показания будут заслушиваться. В зале было ещё только два человека – мой брат Аркадий и Саша Дриккер.

Судебный процесс, как и положено, начался с обвинительной речи прокурора Цыпкиной Е. П., которая была на удивление совсем не «кровожадной». Среди прочего, она, обращаясь ко мне, произнесла даже такую фразу: «как вы, такой умный и образованный человек, кандидат наук, собравшись в такую судьбоносную поездку, могли совершить такой неосмотрительный шаг . . .». На этой фразе судья Афанасьев-Лысенко Г. В. резко обрывает её:

- Прошу не делать подсудимому комплиментов.

Затем суд переходит к допросу единственного свидетеля обвинения - эксперта, два раза, производившего экспертизу 16 литографий и одной линогравюры, к. и. н., с. н. с. Русского музея, Т. М. Соколиной. Этот допрос стал кульминационным пунктом во всём процессе. Вот тут, вопреки всем ожиданиям, мой адвокат преобразился и блистал во всей своей красе, а я понял, что совсем не зря за прошедшие два месяца подносил ему «снаряды для артиллерийской стрельбы» по нашему главному противнику – эксперту, назначившему искусственно завышенные цены на литографии. Здесь Койсман по-настоящему проявил свои несомненные актёрские способности, чем удивил даже такого ярого антисоветчика, как Саша Дриккер.

Итак, первый вопрос от адвоката Койсмана свидетелю обвинения Соколиной Т. М.:

- Многоуважаемый эксперт, скажите пожалуйста, чем вы руководствовались во время экспертизы при назначении цен на литографии, вменяемые в вину моему подзащитному?

- Ну, как это чем? Я ведь кандидат искусствоведческих наук и у меня большой опыт работы в этой сфере.

- Я правильно вас понимаю, что вы руководствовались лишь своими знаниями и большим опытом работы и более ничем?

- Да, можно так сказать.

- Тогда хочу вас спросить, знаете ли вы, что такие же литографии продавались в Лавке Художника в прошлом году по ценам в 2–3 раза дешевле, чем те, которые были определены вами? Но это ещё не всё. Те цены, по которым они там продавались, были утверждены Художественным Советом Комбината Графического искусства. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с выписками из документов из этих двух уважаемых организаций.

На этот момент эксперт ещё держала удар:

- Ну знаете, на произведения искусства не существует твёрдых цен, они могут сильно колебаться во времени.

Койсман не унимался:

- То есть, вы хотите сказать, что вы одна такая к. и. н. знаете лучше, чем десять членов Художественного Совета Комбината Графического искусства, из которых половина докторов искусствоведения, а другая половина, как и вы, к. и. н.?

Вот теперь щёки нашего уважаемого эксперта сильно покраснели, а глаза потупились в пол. Она, не найдя ответа, лишь пожала плечами. В этот момент даже мне стало её жаль. Но Койсман только начал входить в свою роль:

- А скажите, пожалуйста, как вообще производится оценка литографий и отчего зависит их цена?

- Ну, как как? Это делается на основании опыта, большого объёма знаний и общем впечатлении.

- Тогда, многоуважаемый эксперт, скажите пожалуйста, существуют ли в вашей профессии какие-либо официальные руководства для оценки стоимости литографий и других произведений графического искусства?

- Нет, не существуют.

- Я вас правильно понимаю, что вам не известно ни о каких печатных произведениях, которые были бы посвящены этой теме?

- Да, правильно.

В этот момент Койсман берёт со стола брошюру, которую я добыл в ВААПе, и так театрально поднимает её высоко в воздух со словами:

- Очень странно, что вам не знакома такая брошюра под названием «Руководство по оценке стоимости предметов графического искусства для торговых предприятий, осуществляющих продажу литографий и прочих предметов графики». Издана она, между прочим, Всесоюзным Агентством по Охране Авторских прав. Ну, вам хотя бы известно о существовании такой уважаемой организации? А как вы думаете, для кого издана эта брошюра? Для нас – адвокатов или всё-таки для вас – искусствоведов?

Вместо ответа эксперт Соколина Т. М. опять потупила свой взгляд в пол и произвела лёгкое движение плечами. А Койсман не унимался:

— Вот я зачитаю вам выдержку из первой страницы этой брошюры: «Цена литографии зависит от размера листа, в цвете она или черно-белая, если в цвете, то от количества цветов, количества изображённых на ней персонажей или предметов и т. д.». А вы, уважаемый эксперт, оказывается всего этого не знаете и утверждаете, что достаточно вашего опыта и общего впечатления.

После этого Койсман обращается к судье Афанасьеву-Лысенко Г. В.:

- Прошу суд приобщить к делу эту брошюру, как непосредственно относящуюся к рассматриваемому уголовному делу. А теперь, мне хочется задать вопрос суду: как можно доверять экспертизе, которая произведена таким, с позволения сказать, экспертом, которая только что так неуклюже скомпрометировала себя уже несколько раз? При этом, по нашим источникам, которые я здесь уже озвучил, цены литографий, определённые экспертом, завышены в 2–3 раза.

Судья Афанасьев-Лысенко - Г. В. Койсману:

- Товарищ адвокат, у вас есть ещё вопросы к свидетелю обвинения – эксперту?

- Нет, к эксперту больше вопросов нет, а вот к уважаемому суду есть просьба занести в протокол заседания следующее дополнение. С лёгкой руки уважаемого эксперта её фраза «Все перечисленные предметы искусства являются высоко художественными, вывоз которых за границу нанесёт непоправимый урон СССР» сначала попала в «Постановление по делу о контрабанде №49/75», а затем без изменения перекочевала в «Обвинительное заключение в контрабанде», составленное старшим следователем В. Э. Кирилловым. А вот что произошло в комиссионном магазине по продаже произведений живописи, расположенном в подвальном помещении на Невском проспекте, когда мой подзащитный предложил там принять на комиссию список из 16 литографий, которые сегодня вменяются ему в вину. Директор этого магазина сказал, что ни одну из этих работ он на комиссию принять не имеет права. На вопрос почему так, он указал на дверь его кабинета, где висел плакат размером 40х60 см2, на котором дословно было написано следующее: «Литографии современных советских художников на комиссию не принимаются ввиду отсутствия у них какой-либо ценности». А ниже это утверждение было скреплено печатями и подписями двух министров РСФСР – культуры и торговли. Неправда ли, это должно стать удивительным открытием для нашего уважаемого эксперта, а для суда оправдательным приговором для моего подзащитного?

После такого блистательного выступления моего адвоката начался допрос свидетелей защиты. Сначала была вызвана гражданка Нейштадт М. Я., которую судья попросил рассказать всё, что ей известно об этом деле. Вот дословно, что она пояснила суду:

- Моя дочь Раиса Риф с мужем в октябре 1974 г. выехала из Советского Союза на постоянное место жительства в Израиль. В апреле 1975 г. она прислала письмо из Рима, в котором просила сходить к Гилютину и попросить его привезти забытые ими литографии. Я поехала к Гилютину и договорилась с ним, что он возьмёт у меня автолитографии, 2 хрустальные коробочки и ножичек-брелок для передачи за границей моей дочери Риф.

Во время её рассказа руки её тряслись, и она никак не могла с ними справиться. После этих нескольких предложений фактического характера она попыталась оправдать свои эти действия, тем, что она всю жизнь трудилась на благо родной страны, работая участковым врачом-терапевтом и даже состоит членом партии. И в конце, подняв руки к потолку, она довольно театрально произнесла:

- Да разве я сделала бы это, если бы знала, к чему это может привести!

После неё позвали второго и последнего свидетеля защиты – мою жену Таню. Она лишь повторила, всё, что до неё уже сказала гражданка Нейштадт. На этом пятничное заседание суда закончилось, и судья объявил о следующем заседании в понедельник, 18 августа в 10 часов, где будут заслушаны прения сторон, т. е. прокурора и адвоката, и будет вынесен приговор.

Когда я вышел из здания суда, ко мне подошёл Дима Борисов и незаметно передал мне маленькую коробочку карманного размера с просьбой немедленно её спрятать. Затем он объяснил, что это магнитофон и что на нём произведена запись всего сегодняшнего процесса. Он предлагает мне за уикенд перенести эту запись на бумагу и в понедельник перед заседанием вернуть ему и то, и другое.

Уже дома, выполняя поручение Димы, я и мои друзья, присутствующие при этом, не могли наглядеться на это чудо техники – ведь в СССР в то время были лишь плёночные (бобинные) магнитофоны размером больше, чем сегодняшний домашний принтер. В субботу 16 августа состоялось обсуждение с ближайшими друзьями первого дня судебного заседания – магнитофонная запись пришлась очень кстати. В результате пришли к единому мнению о том, что на суде произошло что-то такое, что явно идёт вразрез с планами КГБ, поскольку вся сцена с допросом эксперта Соколиной Т. М. выглядит чересчур, даже для советского судопроизводства. Становится очевидным, что после такой сцены даже советскому суду будет совсем не легко меня осудить. Всем также очевидно, что мой адвокат Фима Койсман почти наверняка контактирует в частном порядке с судьёй Афанасьевым-Лысенко Г. В., а может даже с кем-то и повыше. В этих обстоятельствах принимается следующее решение: завтра же я должен увидеться с Койсманом и сообщить ему, что, если для моего оправдательного приговора или условного срока наказания нужны деньги, то мои друзья готовы их собрать.

Теперь возникает новая проблема: мне известно, что Фима уехал на весь уикенд на дачу и даже помню, как он называл посёлок, в котором находилась его дача (кажется, это была Вырица), но, естественно, никогда не называл её адрес. В то время и телефонов на даче ни у кого не было, даже у такого крутого адвоката, как Фима. Тем не менее, мне ничего не остаётся, как ехать в эту Вырицу и попытаться найти там Фиму. Надежда была на то, что в летнее время дачники большую часть дня проводят не в доме, а на улице. Следует заметить, что в то время заборы у всех дач были не сплошные, а из штакетника, что позволяло легко видеть с улицы, что происходило в дачном саду. Мой шанс на успех обозначился чуть выше нуля, когда в воскресенье утром, выглянув в окно, я увидел прекрасную солнечную погоду и отправился на электричке в посёлок Вырица Ленинградской области. Часа четыре я «прочёсывал» улицу за улицей, внимательно заглядывая во все дачные сады в надежде увидеть Фиму. Очевидно, что бог опять надо мной сжалился и, в конце концов, в одном из садов я увидел Фиму, выходящего из дома. Увидев меня, он немного «обалдел», а, придя в себя и поняв, что для этого совсем незваного визита у меня должны быть веские причины, пригласил меня пройти на веранду дома. Оказавшись внутри, я сразу же изложил ему цель своего неожиданного визита. Он внимательно выслушал меня, а затем произнёс:

- Понимаешь, Исаак, не только тебе и твоим друзьям показалась неожиданностью ситуация во время судебного заседания. Я признаюсь тебе, что уже обсуждал с судьёй возможность осудить тебя на условный срок, но оказалось, что на условный срок можно осудить только гражданина СССР, но вся проблема в том, что ты уже лишён советского гражданства и, значит, к тебе условный срок применить никак нельзя. А что касается завтрашнего судебного заседания, то надо быть готовым к тому, что тебя арестуют, т. е. имей с собой сумку с личными вещами на этот случай, но пусть эта сумка будет у твоего брата и пусть он прячет её от посторонних взглядов, чтобы никто не видел, что мы готовы к твоему аресту.

На этом мы расстались. Тут необходимо сделать очень важное пояснение. Если помните, в первой части книги, где я рассказывал о месте своего рождения, я говорил о том, что довольно часто даже чиновники советской власти не знали советских законов и потому допускали ошибки в личных документах советских граждан. Тогда они внесли в моё свидетельство о рождении неверное место рождения - г. Быхов Могилёвской области Белорусской ССР вместо г. Ленинграда. А вот теперь мы имеем дело с куда более серьёзной ошибкой, которая круто изменила мою судьбу в наихудшую сторону и о которой мне стало известно лишь спустя год: только тогда и выяснилось, что на день суда я всё ещё был гражданином СССР и, значит, суд имел право применить ко мне в том числе и условный срок. Мы все тогда думали, что теряем советское гражданство в момент, когда в ОВИРе у нас забирали советский паспорт в обмен на выездную визу в Израиль. А на самом деле по существующему на тот момент законодательству мы теряли советское гражданство лишь в момент пересечения государственной границы, находясь в самолёте. Но пока мы её не пересекли, мы оставались в советском гражданстве. Беда моя состояла в том, что мне об этом объяснили лишь спустя год всё в том же ОВИРе, да к тому же заставили ещё раз заплатить 500 рублей за отказ от советского гражданства. Ничего удивительного в том, что мы, простые советские граждане, не знали этого закона, но вот как юристы по образованию, судья Афанасьев-Лысенко Г. В., прокурор Цыпкина Е. П. и даже мой «крутой» адвокат Койсман (я уже не говорю о двух народных заседателях, которые за два судебных дня вообще не произнесли ни слова) могли этого не знать и, при том, никому из них в голову не пришло сверить мой гражданский статус на тот момент с законом. Таким образом, с этим безрадостным сообщением от Фимы я возвращаюсь домой.

Второй день суда и приговор

 

А в понедельник, 18 августа, ещё до начала суда я передал Диме Борисову магнитофон с записью первого дня заседания, а также и её расшифровку на бумаге. В свою очередь, Дима посоветовал мне, чтобы я просился и даже настаивал на том, чтобы меня послали в лагерь для иностранцев и лиц без гражданства, т. к. я уже не гражданин СССР. Он обосновал это тем, что этот лагерь должен находиться под патронажем Международного Красного Креста, а значит там наверняка лучше условия содержания, включая и посылки от него. Следующий раз мы встретились с Димой только через год - сразу после моего возвращения из лагеря.

А в 10 утра суд продолжает свою работу. Я замечаю, что в этот день в зале, помимо моего брата, Саши Дриккера и представителей Сахаровского комитета, Димы Борисова с подружкой, присутствует ещё один совершенно незнакомый мне мужчина. Начинаются прения сторон обвинения и защиты.

Выступление прокурора Цыпкиной Е. П. было на удивление симпатизирующим подсудимому. В заключение своей речи она, перечислив смягчающие вину обстоятельства, как то: очевидное незнание подсудимым действительной стоимости и ценности литографий и коробочек, то, что он ничего не прятал от досмотра, неумышленное нарушение им закона и пр., попросила, применить к подсудимому ст. 43 УК РСФСР («Назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено законом») и дать ему полтора года лишения свободы. Такого мягкого требования от прокурора никто из присутствующих в зале не ожидал! А произошло это из-за нашего с Сашей Поповым посещения его приятельницы – зам. прокурора г. Ленинграда. Стало очевидно, что она своё обещание сдержала и сделала всё, что от неё зависело. В тот момент об этом я мог лишь догадываться, что это был её очень положительный вклад в мою судьбу, но подтверждение этой догадке я получил от самого Саши только через год, вернувшись из мордовского лагеря.

Для молодого читателя, а, особенно, того, который не живёт в России, я должен пояснить, что в то время, хотя, может быть, и в сегодняшней России, в уголовных делах, имеющих политическую окраску и/или прямую заинтересованность КГБ, районный прокурор всегда отправлялся к вышестоящему по рангу (в моём случае – это прокурор г. Ленинграда) для получения указаний о том, какой срок наказания следует просить в суде для подсудимого.

А теперь наступает время для выступления адвоката Койсмана. Он в который раз повторил, что суд не должен принимать во внимание цены, взятые «с потолка» экспертом Соколиной Т. М., а вместо них должен взять те, по которым они продавались в Лавке Художника всего годом ранее, т. к. эксперт потеряла всякий кредит доверия в результате её допроса в первый день судебного заседания. После этого адвокат потребовал от суда оправдания своего подзащитного.

Затем наступает время для последнего слова подсудимого. Я, конечно, хорошо помню наставление своего адвоката о том, чтобы я вообще не выступал, тем самым не дразнил «волков». Однако я не сумел себя сдержать и обратился к судье со словами:

- Ваша честь, хочу обратить ваше внимание на квалификацию эксперта и качество её экспертизы - единственный источник, на основании которого меня здесь сегодня судят. Как можно доверять этой экспертизе, если моя личная линогравюра первый раз была оценена этим экспертом в 90 рублей, второй раз ею же - в 20 рублей, а на самом деле за неё было уплачено 3 рубля в магазине г. Фрунзе всего несколько лет назад? Как же суд может судить меня только на основании такой непрофессиональной экспертизы?

Вполне допускаю, что это выступление было моей очередной глупостью, но при сложившихся обстоятельствах уж очень хотелось хотя бы маленькой, но сатисфакции – хоть таким образом пристыдить своих судей, хотя я прекрасно понимал, что логика в тех обстоятельствах не работает.

Из последнего разговора с адвокатом Койсманом, мне было известно, что он также обсуждал с судьёй и вопрос о конфискации имущества, поскольку сам судья тоже чувствовал свою неловкость от участия в этом процессе, осуждая меня по понятиям государственной власти, а вовсе не по закону. По словам адвоката, судья обещал подумать, как поступить в приговоре в отношении конфискации, которую он никак не имеет права обойти, но, якобы, и он понимает степень несправедливости и в этом вопросе тоже.

Наконец, оглашается приговор:

- Гилютина Исаака Борисовича признать виновным по ст. ст. 15 и 78 УК РСФСР и подвергнуть его лишению свободы сроком на один год с отбыванием в исправительно-трудовой колонии общего режима с конфискацией лично ему принадлежащего имущества, без ссылки. Меру пресечения изменить на содержание под стражей немедленно. Срок отбытия наказания исчислять с 18 августа 1975 г. Приговор может быть обжалован в Ленгорсуде в течение 7 суток.

Об обжаловании приговора речи не было, т. к. и мне и моему адвокату было ясно, что уже этот приговор был большим везением, а, по мнению адвоката, в моём положении обжалование приговора с большой вероятностью могло привести к его ужесточению.

На тот случай, если кому-то из читателей захочется увидеть подлинник приговора, то с ним можно ознакомиться здесь:

https://www.dropbox.com/s/izip9x6n3xl2qyl/Sentence.docx?dl=0

Интересно, что незнакомец, который в этот день сидел в зале заседания, сразу после оглашения приговора прошёл вслед за судьёй в судейскую комнату, в которую, как известно, никто кроме судьи, заходить не имеет право. На мой вопрос «кто это был?», я получил ответ только через год после освобождения, когда посетил своего адвоката Койсмана. Вот что он тогда мне сказал:

— Это был корреспондент газеты «Ленинградская правда», который был послан своей редакцией по звонку из КГБ для сбора материала и написания статьи о моём процессе в их газете. Но судья постарался ему объяснить, что процесс этот не стоит внимания такой серьёзной газеты как «Ленинградская правда» и выпроводил его.

Из этого следует, что судья сам не хотел огласки как моего процесса, так и своего собственного имени, которое неминуемо тоже засветится, и не в самом благоприятном для него контексте. Я также думаю, что он догадывался, что содержание судебного заседания так или иначе попадёт на запад, как это происходило в то время почти со всеми политическими, националистическими и эмиграционными процессами. Это и произошло на самом деле буквально на следующий день после суда. О нём передали три зарубежные радиостанции – «Голос Америки», «Свобода» и «Голос Израиля». Я же об этом узнал от друзей только после моего возвращения из лагеря. А ещё позже, уже находясь в Риме в декабре 1976 года, во время посещения русской библиотеки имени Н. В. Гоголя мне в руки попал 37-й выпуск сборника «Хроника Текущих Событий» под редакцией известного советского правозащитника Валерия Н. Чалидзе. Она издавалась в Нью-Йорке как перепечатка с одноимённого сборника, издававшегося в «Самиздате» в самом Советском Союзе под руководством другого, не менее известного правозащитника, Павла Литвинова. Вот в нём-то в сентябре 1975 года целых две страницы как раз и были посвящены суду надо мной:

https://wikilivres.ru/%D0%A5%D1%80%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B0_%D1%82%D0%B5%D0%BA%D1%83%D1%89%D0%B8%D1%85_%D1%81%D0%BE%D0%B1%D1%8B%D1%82%D0%B8%D0%B9/37/06

А вот этот же текст на английском языке, взятый из сборника “Chronicle of Current Events”, published by Amnesty International Publications in 1978:

https://www.dropbox.com/s/kv3dpic7o2ueugz/Chronical.docx?dl=0

В дополнение к этим публикациям в дни, когда я пишу эти строки (декабрь 2020 года) мой зять, совершенно неожиданно, обнаружил ещё одну статью, которая была опубликована буквально в день вынесения приговора, т. е. 18 августа 1975 года, в одной их Нью-Йоркских газет (Daily News Bulletin):

https://www.dropbox.com/s/wmrvexw895f2n8y/NewsArticle_1975-08-18_158.pdf?dl=0

Поскольку вся газета расположена на 4-х листах очень сжатого текста, а статья обо мне находится в правой колонке 3-й страницы, то для удобства читателя я решил привести здесь эту выдержку отдельно несмотря на то, что в ней много выдумок и ошибок, однако, в главном она верна:

https://www.dropbox.com/s/d7toowwh6ch744e/NewsArticle_1975-08-18_158_IndividualArticle.pdf?dl=0

Конфискация имущества в пользу государства

 

Что касается конфискации имущества, то, как видите, судья-таки нашёл приемлемый выход, когда, как говорится, «и волки сыты и овцы целы», хотя и не целиком. А как происходила эта конфискация я знаю лишь со слов Тани, которая через несколько дней после того, как меня погрузили в автозак для отправки в Ленинградские «Кресты», отправилась на Пулковскую таможню, имея в руках мой приговор. Саму конфискацию проводили две женщины – судебные приставы.

После того, как они открыли все десять оставшихся чемоданов (напоминаю, они были совсем небольшого размера ~60х40х20 см3) и увидели их содержимое, они пришли в замешательство, т. к. половина места занимали мои альпинистские принадлежности - шмотки (надеюсь, читатель догадывается, что это была за одежда), ледовые и скальные крючья, страховая обвязка, галоши советского производства для скалолазания и пр. Тогда они задают Тане вопрос:

- А где костюмы вашего мужа?

Таня отвечает, что у меня нет костюмов. Теперь уже одна из них не выдержала и говорит, сложив руки на груди:

- Милочка, куда же вы отправились с таким багажом? Кому же вы там за границей такие нужны, да ещё с двухгодовалым ребёнком?

Я-то уверен, что Таня и без них последние три месяца задавалась тем же вопросом и даже неоднократно. Так что, она лишь «подсыпала соли на её совсем свежую рану». Несколько моих застиранных рубашек они брать не захотели и всё искали чего-нибудь поприличнее, но не могли найти. Тогда опять вопрос к Тане:

- Ну есть что-нибудь у вашего мужа из одежды поприличней?

Тогда Таня показывает на новый шерстяной спортивный костюм, который тогда назывался олимпийским, стоимостью в 40 рублей. Они с благодарностью в глазах его забирают – надо же и их понять – у них такая работа. Самое интересное, что этот костюм тоже мне не принадлежал, это мама Лёвы Шахмундеса послала со мной ему подарок. Можно сказать, благодаря мне Лёва лишился маминого подарка – какая же страшная была у Лёвы потеря! Мне запомнился ещё один случай из Таниного рассказа о конфискации: перед самым отъездом я купил себе компактную пишущую машинку итальянской фирмы Оливетти с английским шрифтом, имея в виду, что она мне очень пригодится для печатания моих резюме при поиске работы. Было совершенно очевидно, что эта новая машинка принадлежит мне, а не Тане. Машинка эта стояла посреди комнаты, ожидая своей участи – будет ли она добавлена в небольшую кучку конфискованных вещей или возвращена Тане, как принадлежащая ей самой. А Таня при этом стоит в сторонке и наблюдает за действиями этих двух женщин, которые из всего барахла пытаются найти что-нибудь ценное. И вдруг Таня видит, как одна из них, оглянувшись вокруг и поняв, что другая женщина занята в противоположном углу комнаты и не может её видеть, ногой незаметно отодвигает пишущую машинку в сторону Таниных вещей, которые не подлежат конфискации.

По-моему, в тот день Таня должна была, помимо возвращённых ей вещей, получить ещё, хотя и небольшой, но всё-таки положительный эмоциональный заряд от того, что не перевелись ещё на Руси совестливые люди. Поступок этой русской женщины хорошо коррелирует с поступком таможенника, который двумя месяцами раньше подошёл ко мне в приёмной Пулковской таможни и сказал, чтобы я не волновался, но, чтобы утром, когда приеду к самолёту, имел в кармане 50 рублей, т. к. меня могут оштрафовать за нарушение таможенных правил, выразившихся в неверном заполнении таможенной декларации. Однако, что здесь интересно: в обоих случаях оба персонажа должны были оглядываться, чтобы никто из сослуживцев не заметил, что они проявляют сострадание. Вот какая это была страна – даже сострадать в открытую было опасно и такое сострадание могло быть наказуемо.


 

Печально знаменитые Ленинградские «Кресты»


Первая ходка в «Кресты»

 

Да, это не ошибка – у меня действительно туда было две ходки, но об этом чуть позже. Этот день 18 августа 1975 года врезался в мою память как ещё более страшный, чем 18 июня – так много немыслимого и непостижимого в обычной жизни вдруг стало частью моей жизни. Итак, взяв у Аркадия сумку с вещами первой необходимости, я под конвоем двух дюжих солдат внутренних войск через задний выход был препровождён вот в такой автозак (автомобиль для заключённых, другое его название советского времени «чёрный ворон»):

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Автозак представляет собой камеру, в которой по периферии с трёх сторон находятся скамьи, оббитые железным листом, а с четвёртой, передней, стороны – решётка из железных, толщиной с палец, прутьев. Через эту решётку охранники, которые находятся в передней части фургона, могут наблюдать за тем, что происходит в камере. Камера эта не имеет ни окон, ни вентиляции, ни отопления, только тусклую лампочку в потолке за железной решёткой. Вот так началась моя жизнь заключённого, в простонародье «зека». Я совершенно не помню, были ли в этом автозаке другие арестанты, кроме меня, и, если были, то сколько человек. Я опять впал в прострацию, пытаясь осознать своё новое положение арестанта. Какое-то время мы ездили по городу, может быть, подбирали других арестантов, только что осуждённых в других судах города. Уже заметно затемно автозак въехал в ворота знаменитой Ленинградской тюрьмы «Кресты». Ворота за автозаком закрылись. Как мне тогда показалось, и за мной, навсегда.

Первое, что происходит с человеком по прибытии в тюрьму – это шмон и личный досмотр: тебя заставляют раздеться до гола и предстать перед надзирателем, задача которого убедиться, что ты нигде и ничего не спрятал. Имеются в виду деньги, наркотики, режущие-колющие предметы и т. п. И, конечно, тщательно прощупывается одежда, которую ты снял и содержимое сумки, которую ты принёс с собой. Естественно, что эта очень унизительная процедура произошла со мной впервые, но таких случаев будет ещё много. Происходит это каждый раз, когда ты поступаешь в тюрьму и когда ты её покидаешь. После шмона – снятие отпечатков пальцев. Затем охранник ведёт тебя по длинным коридорам - сначала получить матрац и подушку, затем в камеру по железным лестницам на 3-й этаж. Вот здесь можно получить представление о тогдашних «Крестах»:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Вид сверху и изнутри на центральную башню

Нет сомнения, что любая тюрьма производит на нормального человека гнетущее впечатление, но «Кресты» занимают в этом ряду особое место: она была построена в 1893 году как одиночная тюрьма, т. е. в год постройки там было свыше тысячи одиночных камер по 7 м2 каждая. Однако в лихие 1930-е годы советская власть не могла позволить себе такую роскошь – 7 м2 на одного арестанта - и тогда все камеры получили по две двухярусных шконки (ложе, устроенное целиком из металла) и, таким образом, официально стали прибежищем для четырёх человек. Это вовсе не значит, что там всегда находилось не более четырёх человек, очень часто их количество было два раза по четыре и более. Такая камера выглядит как-то так:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Мне повезло – я оказался в камере только шестым. Так как на полу под окном уже лежал матрац того, кто пришёл в эту камеру раньше меня, то первые две ночи пришлось бросить матрац в проход между шконками и там спать. На третий день освободилась правая верхняя шконка и я перебрался на неё.

Я не собираюсь описывать все «прелести» жизни заключённого в тюрьме – об этом и так много написано. Но несколько личных впечатлений всё-таки хочу здесь отметить:

1) В то время в СССР исправительно-трудовые колонии (ИТК) были четырёх режимов - общего, усиленного, строгого и особого. Согласно Уголовному Кодексу РСФСР, заключённые разных режимов должны содержаться в соответствующих ИТК и смешивание режимов не допускается. Этот же закон относился и к следственным изоляторам, к которым относились и «Кресты». Поэтому все «сидельники» моей камеры тоже были общего режима. На моё удивление, почти все они были нормальные люди, каких я постоянно встречал на улицах Ленинграда. У большинства из них были небольшие сроки от полугода до 3-х лет за бытовые преступления, мелкое хулиганство или спекуляцию. С одним из них у меня произошло что-то вроде обоюдной симпатии. Звали его Сергей Кусков и ко времени нашего знакомства был он, между прочим, чемпионом мира по велоспорту. Он как выдающийся спортсмен был обладателем автомобиля и решил, как это делали многие спортсмены того времени, продать его, уверенный, что ему дадут другой. Это, если хотите, определённый вид бизнеса того времени, но любой бизнес в СССР был наказуем. Его беда состояла в том, что он поехал её продавать в какой-то маленький город типа Вологды, где его никто не знал. Там его прихватила милиция и там же быстренько провели следствие, обвинив его в спекуляции. В результате он получил не то один, не то два года тюрьмы. По его словам, если бы он проделал то же самое в Ленинграде, никто бы его под суд не отдал, т. к. в Ленинграде за него было кому заступиться.

 

2) Вплотную к Крестам на уровне второго этажа был пристроен небольшой цех картонажной фабрики для работы на ней заключённых. Вообще-то, в условиях следственного изолятора любая работа – это благо для нормального человека: представьте себя сидящим в камере 24 часа, за исключением часовой прогулки в маленьком каменном дворике, сверху покрытом железной решёткой, по которой прогуливается надзиратель. У вас нет ни книг, ни газет, ни учебников и вообще никаких обязанностей. Вам даже пищу, хотя и отвратительную, но приносят уже в готовом виде. Понятно, что в таком положении любая работа, если не головой, то хотя бы руками, была очень желанной. В «Крестах» она и правда считалась поощрением за хорошее поведение. Таких желающих работать было человек сорок и водили нас туда каждый будний день с 4-х до 8-ми часов вечера. Мы клеили там круглые картонные коробки для шляп. Невероятно интеллектуальная работа! Но мы были рады и этому, несмотря на то что все четыре часа там стоял жуткий запах конторского клея. Однажды там имел место такой эпизод: среди сорока человек нашёлся-таки один тип хулиганистого вида, которому, очевидно, не понравилась моя физиономия и он стал приставать ко мне, пытаясь спровоцировать меня на драку. Увидев это, Сергей Кусков подошёл к нему и, приставив кулак к его лицу, сообщил ему, что если он ещё хоть раз подойдёт ко мне, то будет иметь дело с ним. Больше этого типа я не видел.

 

3) Но с этой работой был связан и ещё один эпизод. В первый же рабочий день я обратил внимание, что вольнонаёмным мастером там работал пожилой уже человек, чем-то мне очень знакомый. Когда же я увидел его фамилию на одном из документов, вывешенных на стене цеха, то сразу вспомнил откуда я его знаю. Больше двадцати лет назад мы жили на даче на Всеволожской и там подружились с другими дачниками нашего с Нэлей возраста. Их звали Лёва и Миша, а фамилия у них была Розенцвейг. И, конечно, я встречал там их отца. Так вот, этот мастер выглядел и говорил почти как отец Лёвы и Миши, но всё-таки это был не он. Но, когда я узнал, что его фамилия Розенцвейг, я больше не сомневался, что он, если не его брат-близнец, то уж точно брат. В тот же день я написал письмо своим родителям, где просил Нэлю посетить наших друзей юности Лёву и Мишу, естественно, не упоминая их фамилию (вне всякого сомнения, все тюремные письма перлюстрировались в обоих направлениях). Больше я там о них ничего не написал, уверенный, что мои родственники догадаются, что если я их прошу навестить старых друзей, с которыми мы больше 15 лет не поддерживали никакой связи, то это как-то связано с моей сегодняшней судьбой. Результат моего письма не заставил себя долго ждать: через несколько дней открывается камерная кормушка (окошко в двери, через которое осуждённым подаётся еда) и некто называет мою фамилию. Подхожу к кормушке и вижу вольнонаёмного мастера картонажного цеха Розенцвейга. Оказывается, он пришёл лишь за тем, чтобы сказать мне, что я дурак раз уж попал сюда. Можно подумать, что я сам до этого не догадался! На этом наше общение и закончилось. Я-то, грешным делом, надеялся, что он мне по старому знакомству во время работы в цехе незаметно подбросит или передаст шоколадку или хотя бы конфетку. Только напрасно я побеспокоил своих родственников. С того дня, когда я приходил на работу в цех, и он и я делали вид, что мы незнакомы, что, впрочем, было чистой правдой.

 

4) Между прочим, за четыре часа работы нам платили 22 копейки, которые начислялись на лицевой счёт. Сам этот факт тоже давал положительный стимул для работы. Дело в том, что на тюремный ларёк разрешалось потратить только три рубля в месяц и только из заработанных в тюрьме денег. Деньги нельзя было получать с воли, а те, которые имел при себе, попали в опись недозволенных предметов, которые мне, якобы, вернут только при моём освобождении из-под стражи. Лично для меня это было дополнительным испытанием, т. к. еда там была малосъедобная, а особенно мне не хватало сахара в чае и масла в пресной каше. Заработав таким образом за первые четыре дня 88 копеек, я заказал в ларьке на всю эту сумму сахарный песок и вскоре мне принесли в пакете из старой газеты около 800 граммов такой желанной сладости. С этого момента жизнь и правда стала немного слаще. В один из первых дней своего пребывания в «Крестах» я, помня напутствие Димы Борисова (а ведь он-то знает, что говорит – он ведь из самого Сахаровского комитета!) о том, что мне следует проситься в лагерь для иностранцев и лиц без гражданства, я отправил заявление на имя начальника «Крестов», где как раз об этом ему и напоминал, чтобы, не дай бог, факт отсутствия у меня гражданства СССР не остался не замеченным руководством тюрьмы. Правда, очень скоро я об этом сильно пожалел. Через несколько страниц чтения и читатель тоже об этом узнает. А пока что, из разговоров с товарищами по несчастью, я понял, что здесь обычно сидят от двух до четырёх недель, дожидаясь этапа в назначенную тебе исправительно-трудовую колонию (ИТК). И действительно, по прошествии что-то около двух недель открывается кормушка и я слышу голос надзирателя:

- Гилютин на выход с вещами.

Колония в Горелово

 

После обязательного шмона я снова оказываюсь в автозаке, на этот раз полностью забитом заключёнными. От бывалых зеков узнаю, что нас везут в колонию (ИТК) в посёлке Горелово Ломоносовского района Ленинградской области. Через полтора часа езды автозак останавливается, и мы слышим лязг открывающихся металлических ворот. Когда ворота вновь закрылись, дверь автозака отворилась, и мы один за другим спрыгнули на лагерную землю. Всех вновь прибывших сразу же отводят в карантинное помещение – не в медицинском смысле, а в лагерном, т. е. нас поместили в отдельный от остального лагерного населения барак, вход в который аборигенам был запрещён. Быстро стало понятно, что это делается для того, чтобы оградить новичков от произвола старожилов, т. е. от лагерной дедовщины. Нам сразу объяснили, что на карантине мы будем ровно две недели и за это время мы должны найти себе рабочее место на производстве. Считается, что за эти две недели каждый из вновь прибывших найдёт себе земляков или других приятелей из старожилов, которые объяснят ему порядки на зоне и, может быть, помогут найти работу на производстве полегче и, таким образом, он плавно, без особых эксцессов, «вольётся» в трудовой коллектив колонии, состоящий из 5,000 заключённых.

Следующий после нашего прибытия день уже рабочий и надо начинать где-то трудиться. По инициативе приставленного к нам надзирателя я иду в цех, который занимается производством конденсаторов. Это довольно большое помещение, уставленное несколькими десятками больших столов, за которыми сидит около сотни заключённых. Каждый из них занят своим ручным трудом. Меня посадили за один из таких столов, дали в руки моток проволоки и объяснили, что я должен с ним делать. Очень скоро выяснилось, что около десятка сидящих за моим столом человек – люди среднего возраста (40–50 лет), все имеют очень малые срока – от шести месяцев до одного года – в основном за бытовые преступления, которые почти всегда были совершены по пьянке. Это были вполне доброжелательные, совсем не агрессивные люди. Поскольку работа эта не требовала никакого внимания, то они развлекали себя всякими пустыми разговорами, чтобы не заснуть. Неудивительно, что в этот день весь разговор за столом «крутился» вокруг моей личности. Среди прочего они мне сообщили, что этот цех делает 40 миллионов конденсаторов в месяц для одного заводов в Ленинграде.

В тот день я получил свой первый ликбез относительно жизни в зоне – как и что надо делать и чего делать ни в коем случае нельзя. Во время нашей беседы я обратил внимание на двух рослых парней, которые наблюдали за работающими заключёнными, прохаживаясь вдоль рабочих столов. Они, как и все остальные, были одеты в чёрные робы заключённых, но почему-то сами не работали. На вид им было лет 25–30, высокие, спортивные и очень наглые. Мои товарищи по несчастью мне объяснили, что эти сытые и довольные мордовороты - неформальные надзиратели за порядком в рабочей зоне лагеря, которым штатные надзиратели негласно передали свои полномочия. На лагерном жаргоне они именовались «смотрителями» и обычно были выходцами из «блатных» - самая высокая категория в лагерной иерархии. Оказывается, такая передача обязанностей устраивает абсолютно всех: у настоящих надзирателей меньше работы, а, значит, и проблем - они могут во время рабочего дня сидеть где-нибудь в укромном месте, покуривать и трепаться; заключённые, получившие право надзирать за другими заключёнными, довольны тем, что они обладают, хотя и неофициально, но властью над другими, при этом сами не работают, хотя ясно, что их работу выполняют как раз те, за которыми они надзирают; наконец, начальство лагеря очень заинтересовано в выполнении производственного плана, за что оно получает свои премии, а каким образом этот план будет выполнен их совершенно не волнует.

И тут необходимо отметить главное преимущество такого внутреннего устройства лагеря: как мне объяснили мои товарищи по рабочему столу, надо во что бы то ни стало выполнять производственную норму, в противном случае эти хулиганистого вида парни отведут тебя в туалет и там тебя так «отметелят», что ты надолго запомнишь этот день, если вообще не попадёшь в больницу. Такая структура власти внутри зоны обладает ещё одним преимуществом: если штатные надзиратели будут заниматься рукоприкладством по отношению к заключённым, то заключённые теоретически могут пожаловаться на них в любые вышестоящие инстанции и тем, включая и начальника колонии, могут грозить, хотя тоже лишь теоретически, но всё-таки неприятности. А вот когда рукоприкладством занимаются сами заключённые по отношению к другим заключённым, ситуация коренным образом меняется: теперь, если начальству не удаётся сохранить этот инцидент втайне, в этом крайнем случае оно легко пожертвует одним или двумя заключёнными, виновными в этом преступлении, но само при этом останется «чистеньким».

Мне также объяснили, что все восемь часов приходится трудиться, что называется, не покладая рук, чтобы выполнить дневную норму, но тут же успокоили, что как раз те самые две недели и даются для обучения необходимым навыкам. Как же всё устроено было гуманно – первые две недели я был освобождён от выполнения нормы, зато потом крутись как можешь. Помимо советов по работе мои доброхоты дали мне ещё один очень дельный бытовой совет:

- Если у тебя есть родственники в Ленинграде, то можешь написать им письмо с просьбой передать для тебя 25 рублей с подателем этого письма и 5 рублей ему за труды. Затем надо передать это письмо одному из вольнонаёмных мастеров этого цеха. Тогда в течение двух-трёх дней тебе доставят твои 25 рублей и жизнь твоя здесь будет тип-топ. Да и ещё учти, что лучше такое письмо передать с мастером из вечерней смены – он уходит из зоны в полночь, когда на проходной минимум надзирателей. Так надёжней.

В тот же вечер, вернувшись в барак, я сел писать длинное письмо, поскольку впервые после ареста оно будет доставлено родителям без лагерной цензуры. И, конечно, там я подробно описал схему передачи для меня денег. Здесь будет уместно напомнить ещё раз, что деньги с воли получать не разрешалось, а те, которые были со мной, уже отобраны и где-то хранятся до моего освобождения. Тратить же на лагерный ларёк разрешается только из заработанных на лагерном производстве денег, но всё равно не больше трёх рублей в месяц. А я в то время был жуткий сластёна и просто не мог есть ту пресную кашу, которую там давали и без сахара, и без масла.

Итак, я очень довольный, предвкушая получение денег, а также понимая, что таким путём я могу быть при деньгах весь этот год, и, таким образом, всё не так уж и плохо, я, спрятав письмо куда подальше, отошёл ко сну. Правда, я ещё не понимал каким образом и что именно я смогу на эти деньги приобретать в зоне. О том, что вообще-то у меня их могут банально отобрать как при очередном шмоне надзиратели, так и местные хулиганы, я просто не думал – сначала их надо заиметь, а уж потом думать, как их сохранить. В ту ночь я впервые после ареста спал очень хорошо.

Утром следующего дня, спрятав письмо куда подальше под одежду, я со всеми строем отправился в столовую на завтрак, а затем в цех на вчерашнее рабочее место. Сначала ничего примечательного не происходило, но после обеденного перерыва, меня вызывает к себе начальник цеха. Оказалось, что его «правая рука» - бухгалтер из заключённых через пару дней уходит на «химию». Слово «химия» в этом контексте означает вольное поселение на одном из предприятий химической промышленности.

В связи с этим начальник цеха в срочном порядке ознакомился с делами только что прибывших новичков и, таким образом, узнал, что по образованию я к.т.н. в области вычислительной техники. Теперь он, очень довольный своей неожиданной находкой, вызвал меня к себе для беседы, и чтобы предложить мне это вакантное место. Я сразу понял, что это предложение, от которого никто никогда не отказывается: во-первых, работа эта всё-таки не руками, а головой и требует грамотности; во-вторых, - не в цехе, где сидит сотня заключённых, включая двух надсмотрщиков из самих заключённых, а в кабинете начальника цеха. Прежде всего, начальник цеха поинтересовался нет ли у меня денежной задолженности по исполнительному листу в пользу пострадавших по моему судебному делу. Он тут же пояснил, что если такая задолженность имеется, то эта работа не для меня, т. к. зарплата на этой должности всего 60 рублей в месяц и, после всевозможных лагерных вычетов, с такой зарплатой нет никакой возможности выплачивать ещё деньги по исполнительному листу пострадавшим по моему делу лицу или организации. Он очень обрадовался, когда я сказал, что в моём деле я сам пострадавший, а других пострадавших нет и быть не могло.

После вводной беседы начальник цеха подзывает того самого бухгалтера, который отбывает на «химию» и знакомит его со мной. Тот представляется мне как Виталий Константинов. Теперь начальник просит Виталия показать мне его хозяйство и ввести меня в курс моих будущих обязанностей. Я еле сдерживал себя, чтобы не прыгать от восторга – как всё неожиданно хорошо повернулось! Я ведь всю сознательную жизнь относился к образованию с большим пиететом, а теперь получил ещё и подтверждение того, что образованный человек даже и в тюрьме имеет определённую ценность и потому не должен пропасть.

Виталий оказался молодым человеком на вид лет 28–30, очень коммуникабельным и, я бы даже сказал, не в меру болтливым. Он мгновенно вошёл в роль бывалого профессора, который наставлял первокурсника азам его будущей жизни как в общежитии, так и в аудиториях университета. Но, прежде всего, он поделился со мной своей радостью: его отпускают из зоны досиживать свой 4-годичный срок на вольное поселение - «химию» – в его случае это нефтеперерабатывающий завод в Киришах, небольшом городе Ленинградской области. Теперь он начал показывать мне своё хозяйство и оказалось, что, хотя его официальная должность бухгалтер цеха, но он ещё и завхоз цеха (за что ему тоже идёт зарплата), т. е. в его ведении находится спец одежда, рабочие инструменты, расходные материалы и пр. – в общем, он местный VIP person. Затем со словами «пойдём покажу тебе что-то интересное» он приводит меня в барак, находящийся за ещё одним рядом колючей проволоки с ограниченным доступом. Когда мы туда вошли, я увидел совсем небольшой цех, в котором за швейными машинками сидели человек двенадцать и шили рабочие рукавицы. Виталий шёпотом сказал мне на ухо, что все эти мужчины гомосексуалисты и именно за это и посажены в лагерь на один-два года. Я был просто в шоке: до этого я никогда не видел живого гея и, учитывая гомофобность тогдашнего советского общества, а также и уровень нашего общего сексуального образования, я думал, что они - геи - должны быть какими-то ненормальными, чуть ли не с рогами на голове. Короче, я был сильно удивлён, что моему взору предстали совершенно обычные люди, по виду ничем не отличающиеся от остальных. Виталий объяснил, что их содержат отдельно от всей зоны, чтобы остальные заключённые не могли их «обидеть». Оказалось, что в обязанности Виталия входило также доставка расходных материалов для их работы и получение от них готовой продукции.

Тем временем часы показывали около шести, а это время ужина, и я заторопился в столовую, чтобы не пропустить приём пищи. Но Виталий сказал, чтобы я ни в какую столовую не ходил, что еда там отвратная, а мы сейчас пойдём к нему в каморку и там поужинаем. У него и правда было отдельное от всех помещение, а еда, как на свободе, – копчёная колбаса, сыр, печенье, свежий белый хлеб, т. е. такая, что не у каждого и на воле была. Теперь он быстро приготовил чай, мы сели ужинать, продолжая интересную беседу, и я совсем не пожалел, что пропустил свой лагерный ужин. Больше того, за этим приятным ужином я так расслабился, что потерял контроль над временем и даже забыл, что нахожусь в лагере. А было уже около восьми вечера.

Вдруг посреди этой идиллии распахивается дверь и в каморку врываются два надзирателя с криками «вот он где гад» (они, конечно, употребляли более крепкие ругательства в мой адрес) бросаются ко мне. Оказывается, они меня разыскивают уже целый час по всей громадной территории лагеря, даже объявляли по местному громкоговорителю на весь лагерь, чтобы я явился в комендатуру. Кто-то из начальства даже предположил, что я совершил побег. Вот теперь эти разозлённые надзиратели хватают меня за шкирку и куда-то ведут, ни слова мне не говоря. Минут через десять они приводят меня к автозаку и вталкивают в него. Я пытаюсь протестовать – ведь у меня в бараке осталась сумка, в которой 1 кг сахара, смена белья, зубная щётка и прочие предметы первой необходимости. Естественно, что они плевать на меня хотели. Автозак трогается, и мы куда-то едем.

Теперь я пытаюсь прийти в себя и понять, что происходит и чем же я провинился. Вспоминаю разговор двух заключённых, который я подслушал два дня назад, когда меня везли в таком же автозаке в эту зону. Тогда один из них, более опытный заключённый, говорил другому, что, если тебя из зоны «дёрнут» обратно в «Кресты», — это будет означать только одно – тебя везут на раскрутку (имеется в виду добавка к сроку) либо по-твоему же делу, либо по какому-то другому. Ясно, что дело моё плохо. Вдруг я вспоминаю о письме к родителям, которое не успел передать мастеру цеха и ужас охватывает меня – там ведь прямым текстом написано о деньгах и также о том, что письмо будет доставлено, минуя лагерную цензуру. Уже за одно это легко дадут дополнительный срок! А в автозаке сейчас я нахожусь один – это значит, что его прислали из «Крестов» специально за мной. С большим трудом мне удаётся отвлечься от мысли, что нового ожидает меня в «Крестах», потому что теперь моё сознание полностью сосредоточено только на одном – как избавиться от письма? Теперь я ползаю по полу автозака в поисках какой-нибудь дырки или хотя бы щели, чтобы выбросить письмо – ведь по приезде в «Кресты» меня опять заставят раздеться до гола и будут «шмонать» всю мою одежду. Поиски мои ни к чему хорошему не привели – создатели автозака потрудились на славу, ни одной щели я не нашёл. Остаётся только разорвать письмо на мелкие кусочки и бросить их под лавку, на которой я сижу. Но надо быть очень наивным, чтобы полагать, что надзиратели не проверяют автозаковскую камеру после каждой перевозки заключённых. Так что это совсем не подходящий вариант.

Теперь уже мой мозг работает почти как вычислительная машина - перебирает один за другим все возможные варианты. И надо сказать совсем не напрасно. Вот какое решение приходит в мою голову: проверив содержимое всех своих карманов, я обнаружил кулёк с сахарным песком, который я всегда носил с собой в столовую, чтобы подсыпать в кашу. Но в этот раз я ведь ужин пропустил и песок остался не использованным. Тогда я беру два листа письма, делаю из них новый кулёк текстом внутрь, а чистой стороной наружу, затем пересыпаю песок в новый кулёк, а чистый лист от старого кулька сворачиваю и кладу в карман.

Вторая ходка в «Кресты» и «друг» Виталий

 

По приезде в «Кресты» во время шмона надзиратель открыл-таки мой новый кулёк и, убедившись, что там всего лишь сахарный песок, вернул его мне. Вот как-то так я отделался от очередной своей проблемы, правда, совсем не лёгким, а скорее большим испугом. После «шмона» уже известным маршрутом надзиратель ведёт меня сначала на склад за матрасом и подушкой, а затем в такую же, но другую камеру с другими постояльцами, но тоже на 3-м этаже.

Одна проблема осталась позади, но главная, не менее страшная, всё ещё со мной – почему я здесь в «Крестах» вторично и что ожидает меня дальше? В эту ночь я не мог заснуть даже на минуту – ужасные мысли терзали мой мозг: похоже, что наихудший сценарий начинает воплощаться в жизнь – они (КГБ) не собираются ограничиться одним годом моей жизни, а затевают какую-то новую игру со мной. Но что это за игра и как бы не попасться на их крючок во второй раз? Впрочем, если бы и не терзали меня эти страшные мысли, уснуть в такой камере всё равно не легко – шконка-то моя верхняя, а свет в камере не выключается никогда – вот и попробуйте заснуть, когда тебе в глаза светит лампочка.

Утром требую свидания с начальником тюрьмы, чтобы тот прояснил мне что происходит. Но ведут меня к нему только на следующий день. Он объясняет, что меня по ошибке отправили в лагерную зону «Горелово», там могут отбывать наказание только граждане СССР, а я таковым не являюсь. Ура, сработало моё заявление начальнику тюрьмы, хотя и с большим опозданием! Теперь мне надлежит пробыть здесь ещё 3–4 недели в ожидании этапа, на этот раз в лагерь для иностранцев. Заодно жалуюсь начальнику тюрьмы на действия охранников, которые «выдернули» меня из зоны, не позволив забрать из барака сумку с вещами первой необходимости. Он обещал разобраться. Думаю, читатель уже догадался, что он разбирается с моей жалобой до сих пор.

Теперь, по крайней мере, мне известна причина моего возвращения в «Кресты» и эта новость скорее хорошая, чем плохая! Но вот жить без смены белья, зубной щётки, сахарного песка и прочих житейских радостей – это тоже неприятность, хотя и несравненно меньшая. Это при том, что в душ там водят один раз в неделю и только на 15 минут! И вдруг, как по мановению волшебной палочки, дверь камеры распахивается и на её пороге появляется . . . кто бы вы думали? – всё тот же Виталий Константинов, с которым я расстался всего два дня назад. Я соскакиваю со своей верхней шконки и мы, как старые приятели, не видевшие друг друга целую вечность, обнимаемся. Он располагается на левой верхней шконке, прямо напротив моей. Она ведь тоже освободилась только сегодня утром – такое вот удивительное совпадение. Тогда, да и в следующие дни, у меня не возникло никаких мыслей по поводу того, что всё как-то слишком хорошо устраивается в моей тюремной судьбе.

Следующие несколько дней проходят в очень интересной беседе между мной и Виталием, а двое других сокамерников нам совсем не мешают. Он оказался на редкость хорошим рассказчиком, а историй он знал несметное количество и все они были так далеки от моего жизненного опыта, что я с большим интересом слушал их. Хорошо известно, что в тюрьме не принято расспрашивать заключённых о причинах, приведших их в тюрьму. Однако Виталий по собственной инициативе рассказал мне свою историю, а после этого я рассказал ему свою, абсолютно ничего не утаивая. Он с большим одобрением воспринял моё намерение покинуть СССР и добавил, что несколько его друзей уже сделали это. А теперь я хочу рассказать, что же поведал мне Виталий о своей жизни – это и правда стоит того.

Я не помню, какое у него было образование – это как-то не обсуждалось - но не сомневаюсь, что какое-то высшее образование у него было. Зато из его многочисленных рассказов я хорошо осведомлён о его профессии – называется она фарцовщик и для молодого читателя это необходимо объяснить.

Фарцо́вка — сленговое название запрещённой в СССР подпольной покупки/перепродажи (спекуляции) труднодоступных или недоступных рядовому советскому обывателю дефицитных импортных товаров. Подавляющим большинством предметами предложения и спроса фарцовки выступали одежда и аксессуары к ней. Также популярными были звуконосители (виниловые пластинкиаудиокассеты и бобины для магнитофонов), косметика, предметы быта, книги и т. д. Фарцовщиками были, в основном, молодые люди (студенты), а также лица, по роду своей деятельности имеющие возможность тесно общаться с иностранцами: гидыпереводчикитаксистыпроститутки и т. д. Подавляющим большинством покупателей на рынке сбыта товара, добытого фарцовщиками (в 50-х — 60-х годах) были т. н. «стиляги». Позже, в 70 — 80-х годах, все, кто имел деньги и желал оригинально одеться, приобрести импортный ширпотреб или технику, книги или импортные музыкальные записи, прибегали к услугам фарцовщиков.

Фундаментом для фарцовки были три обстоятельства жизни в СССР того времени: дефицит товаров, наличие большого числа иностранцев в городе и непропорциональный (можно сказать, взятый «с потолка») официальный обменный курс валюты – 0.64 рубля за 1 доллар, в то время как на чёрном рынке доллар в разное время стоил от 3 до 7 рублей СССР, но подобные обмены валют грозили тюрьмой и конфискацией имущества.

А экономическим базисом фарцовки в те годы являлись следующие три причины:

1) Наличие во второй половине XX века значительного спроса на качественные, красивые, редкие или оригинальные вещи и товары при тотальном их дефиците в СССР.

2) «Приоткрытый» в одном лишь направлении железный занавес — иностранные граждане получили возможность в качестве туристов посещать крупные города СССР.

3) Отсутствие уголовного наказания непосредственно за эту деятельность; однако задержать, обвинить и судить могли за валютные операции, часто сопутствующие фарцовке, а также за спекуляцию; кроме того, специально для борьбы с фарцовщиками была введена административная ответственность «за приставание к иностранцам».

Наибольшее распространение фарцовка получила в МосквеЛенинградепортовых городах и туристических центрах СССР.

Теперь можно вернуться к личности самого Виталия. Он совсем не новичок в тюрьме - эта его ходка уже третья. Все три его судимости связаны с фарцовкой. По первой ходке он получил один год ИТК, по второй – два года, а по настоящей, третьей, – уже четыре года, из которых осталось отсидеть всего-то один год, который за хорошее поведение и отличную работу на производстве ему заменили на «химию». Вот он и прибыл в «Кресты», где будет дожидаться туда этапа. Слушая его рассказы, понимаешь, что он в тюрьме, как рыба в воде. Восхищению моему не было предела – было ясно, что человек этот не может пропасть нигде и ни при каких обстоятельствах. Рассказов было много, но больше всего мне запомнился лишь один из них:

В Гостином дворе у него была назначена встреча с иностранцем, который привёз ему дюжину модных джинсов. Расплатившись с иностранцем, он с пакетом джинсов выскочил на улицу, где его ждал приятель с машиной. Садясь в машину, он заметил, как два милиционера тоже прыгнули в милицейский УАЗик – сомнений не было, что за ним была установлена слежка. Теперь встал вопрос как оторваться от этой слежки? Они с приятелем стали ездить вокруг Гостиного двора, а в сотне метров от них ехал милицейский УАЗик, пытаясь их догнать и взять его с поличным, т. е. с целым пакетом джинсов. Так они сделали два круга и тогда Виталий понял, что оторваться от УАЗика им не удастся. На третьем круге, как только их машина повернула на Думскую улицу, т. е. на какое-то мгновение исчезла из поля зрения преследователей, она резко затормозила, и Виталий вместе со своим «уловом» выпрыгнул и скрылся в ближайшей подворотне, а машина продолжала делать круги вокруг Гостиного двора, пока не остановилась. В этот раз милиционеры были сильно обескуражены тем, как ловко их «надули». Но, как говорится, везение не может быть бесконечным – количество его ходок в тюрьму говорит само за себя.

В самый первый наш совместный день, когда Виталий узнал, что меня «выдернули» из ИТК «Горелово» без сумки с предметами первой необходимости и теперь я страдаю без сахарного песка, он тут же вытащил из кармана один рубль (как будто он не проходил шмон по прибытии в «Кресты»?), вызвал надзирателя, дал ему этот рубль и попросил принести из ларька сахарный песок на этот рубль. Конечно, этим поступком он, с одной стороны, заработал моё расположение, а с другой – продемонстрировал мне свои необычайные способности выживания в тюрьме. К своему стыду, должен признаться, что, когда надзиратель доставил для меня сахарный песок, сам этот факт не вызвал у меня никаких подозрений в отношении Виталия.

Лишь однажды меня сильно насторожило странное его предложение:

- Исаак, когда ты окажешься за рубежом, я бы хотел тебе пересылать валюту (как – это уже моё дело), а твоя обязанность будет заключаться в том, чтобы посылать мне эту валюту обратно переводом на мой счёт здесь за вычетом 10%, которые будешь оставлять себе за труды.

Мне был непонятен смысл такой операции, и я решил, что за этим кроется какая-то «мышеловка» для меня. И вот сейчас своим вопросом я выведу его «на чистую воду»:

- Какой же тебе смысл гонять деньги туда – сюда, да ещё терять 10%?

Своим ответом Виталий меня обезоружил, хотя и не до конца:

- Эх, какой же ты непонятливый: здесь моя валюта нелегальная и мне ею никак не воспользоваться, а когда ты пришлёшь мне её из-за границы денежным переводом, она превратится в легальную.

Конечно, логика в его ответе была очевидной, просто я не мог дойти до неё сам, поскольку был слишком далёк от занятий, которыми занимался Виталий. Вообще-то, применяя сегодняшнюю терминологию – это чистой воды отмывание нечестно (на тот момент) заработанных денег. Однако это с точки зрения России, но я-то буду с той стороны границы и, как я тогда посчитал, ничего нелегального он мне не предлагает. Но, самое главное, мне ещё надо дожить до того времени, а сейчас я просто промолчал на это его предложение. Меня больше занимал вопрос: а не подстава ли это?

И тогда я задаю ему следующий вопрос, на мой взгляд значительно более трудный, чтобы ответить на него, да так, чтобы полностью ликвидировать моё только что возникшее к нему подозрение:

- Виталий, ты меня знаешь без году неделя и уже готов доверять свои денежные средства. Выглядит это немного странно, если учесть, что, по твоим же словам, несколько твоих друзей уже уехало за границу.

Виталий в очередной раз удивил меня своим ответом, да так быстро, как будто он заранее знал все мои вопросы. Вот его ответ:

- Ты понимаешь, Исаак, я слишком хорошо знаю своих друзей - тех, которые уехали, - и именно поэтому не могу доверить им свои деньги. А вот тебя вижу насквозь и абсолютно уверен, что такие, как ты обманывать не способны.

Мне тогда показалось, что он с честью выкрутился из этой ситуации и моя подозрительность к нему начисто исчезла.

Вот так, за интересными рассказами Виталия, мы провели целых два дня, а на третий день открылась кормушка и надзиратель произнёс:

- Константинов через час будь готов на выход с вещами.

Это означало, что для него уже сегодня наступит свобода, хотя и в урезанном виде: на «химии» живут вместо бараков в общежитии, передвигаются и работают без охраны. Правда, два раза в неделю надо являться в местную комендатуру для подтверждения, что не сбежал. Зато в уикенд можно легко сесть на поезд и приехать в Ленинград. Ну и, конечно, никаких ограничений в использовании свободного от работы времени - посещении кинотеатров (если таковые имеются), магазинов и в использовании как заработанных, так и незаработанных денег.

Как только кормушка за надзирателем захлопнулась, Виталий начал собираться. Потом, немного подумав, передаёт мне из своей сумки запасные носки, трусы и зубную щётку, сказав, что себе он всё это легко купит, когда понадобится. Что называется мелочь, но мне такая забота была приятна. Затем Виталий диктует мне свой адрес и телефон его мамы с тем, чтобы я передал его координаты для связи моим родителям на случай, если у них появится какая-нибудь проблема – пусть непременно звонят или напишут и он обещает, что сделает для них всё, что будет в его силах. Теперь все мои подозрения в его адрес полностью исчезают.

Когда дверь камеры снова распахнулась, пришло время расставания и мы опять обнялись как старые друзья. Как только дверь за ним захлопнулась, я сел писать письмо своим родителям, в котором сообщил им, что вот есть такой замечательный человек по имени Виталий Константинов и что они могут к нему обращаться с любой проблемой и он им поможет. Письмо ушло обычным порядком через тюремную почту. Следующий раз мы встретились с Виталием, причём по его инициативе, уже через год, сразу после моего освобождения и возвращения в Ленинград. Но об этом читайте в соответствующем месте.

По этапу в Мордовию

 

Дальнейшее моё пребывание в «Крестах» не отмечено ничем таким, чтобы можно было бы занимать внимание читателя. Недели через две после моего второго появления в них, наконец, и мне поступает команда «на выход с вещами». Опять «шмон», а затем многочасовое ожидание непонятно чего. В большой камере нас человек двадцать. Наконец, уже в полной ночной темноте нас загружают в автозак. Куда нас везут? – на сей раз никто этого не знает. Через полчаса езды по ночному городу останавливаемся и выходим из автозака по одному после того, как надзиратель выкрикивает очередную фамилию. Вот только теперь стало ясно, что мы находимся на Московской товарной станции: автозак подогнали впритык к железнодорожным путям, всё вокруг освещается мощными прожекторами, так что, несмотря на глубокую ночь, вокруг светло, как днём. На 30 метров, отделяющих автозак от железнодорожного вагона, в который нам предстоит загрузиться, организован коридор из солдат внутренней службы – половина из них с автоматами наизготовку, а другая половина с рвущимися в бой овчарками. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных. Вот только теперь стало ясно, почему нам пришлось много часов ждать отправки из «Крестов» - похоже, что процесс перегрузки из автозака в железнодорожный вагон должен осуществляться глубокой ночью, чтобы случайные прохожие не лицезрели этот малоприятный процесс.

После внушительного напутствия начальника караула «шаг влево, шаг вправо будет считаться побегом» мы по одному проходим через этот военизированный коридор и поднимаемся в вагон, который со стороны напоминает почтовый. А на самом деле он оказывается печально знаменитым столыпинским вагоном. У него есть и другое название – вагонзак по аналогии с автозаком. Вот как он выглядит изнутри:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

По сути, это купейный вагон, в котором четырёхместные купе переделаны в камеры, в которых отсутствуют окна (вот почему снаружи он выглядит как почтовый вагон), а вместо стенки, соседствующей с коридором – железная решётка с кормушкой в железной двери, которая позволяет охранникам 24 часа видеть всё, что делается в купе. Как известно из многочисленной литературы того времени по этой тематике, в такое «купе» загоняют иногда по 15–16 человек. Мне опять повезло – нас в таком «купе» было всего человек десять. Глубокой ночью наш вагонзак подцепили к пассажирскому поезду московского направления, и мы отправились в неведение. В Москве нас отцепили и прицепили к другому пассажирскому поезду, идущему на восток. Такое «комфортное» путешествие до Саранска, столицы Мордовской АССР, заняло чуть больше суток. В Саранске уже знакомым способом нас перегрузили из вагонзака в автозак и через пару часов привезли в посёлок Потьма, где находился пересыльный пункт и куда доставлялись новые заключённые для дальнейшего распределения по исправительным колониям. Печально известное название «Потьминские лагеря» — это как раз от названия посёлка. Другое название у этой системы лагерей было Дубравлаг. Позже я узнал, что вокруг Потьмы находится более двадцати лагерей разного уровня строгости режимов. Там и сегодня (на 2019 год) находится восемнадцать лагерей для заключённых. Складывается впечатление, что жители Зубово-Полянского района Мордовской АССР, куда входит посёлок Потьма, вообще не имеют другой работы, кроме как обслуживание окрестных лагерей. Теперь из Потьмы меня единственного везут в автозаке в лагерь для иностранцев и лиц без гражданства.

 

Лагерь для иностранцев в посёлке Леплей Мордовской АССР

Начало лагерной жизни

 

Как читателю уже хорошо известно, к этому времени я имел очень хорошее знание совсем другой лагерной жизни – в альпинистском лагере, но мои знания о лагерях для заключённых были чрезвычайно ограничены. Итак, в самом конце сентября мой арестантский этап закончился доставкой меня в исправительно-трудовую колонию (ИТК) согласно моему гражданскому статусу, т. е. не гражданина СССР. Называется она Учреждение ЖХ-385/5. Её адрес для переписки внутри СССР: 431130, Мордовская АССР, Зубово-Полянский район, посёлок Леплей, а для переписки с заграницей совсем другой: СССР, Москва, Учреждение 5110/1-ЖХ. Теперь-то понятно зачем два разных адреса – письма из-за границы сначала должны пройти цензуру в Москве профессиональными цензорами, а уже затем местным лагерным цензором. Географически эта ИТК находится в 200 км от Саранска, столицы Мордовской АССР, и в 500 км от Москвы на восток.

После ИТК в Горелово, где было 5,000 заключённых, этот лагерь кажется игрушечным – в нём всего около 200 зеков. Очень скоро мне, в который уже раз, становится понятным, что законы в СССР пишутся и издаются вовсе не для того, чтобы их исполняли. Выше я уже говорил, что Уголовный Кодекс РСФСР не позволяет содержать на одной и той же территории заключённых разных режимов. Так вот, в этом лагере как раз и происходило то, чего не должно было происходить: тут было три отряда, каждый для своего режима - общего, усиленного и строгого. Проще говоря, здесь на одной и той же территории находились заключённые, приговорённые за убийство, насильники, рецидивисты и пр. уголовники, осуждённые по тяжким и очень тяжким статьям, и тут же находились совсем молодые мальчики-китайцы, осуждённые за переход границы СССР, бежавшие от «культурной революции», которая вовсю бушевала в то время в Китае. Как говорят в Одессе, почувствуйте разницу между этими двумя категориями преступников! Если вообще это слово – преступник – можно применить к этим мальчикам-китайцам. Я могу понять, почему это было сделано – так значительно дешевле, чем иметь три разных лагеря отдельно для каждого режима. Но закон – есть закон, и он должен исполняться вне зависимости от экономической целесообразности! Однако я всё ещё находился в СССР и этим всё сказано . . .

Итак, мои конвоиры передают меня, а также папку с моим приговором, дежурному помощнику начальника лагеря, который ведёт меня сначала на склад за матрасом, подушкой и постельным бельём (последнее здесь сильно отличается в лучшую сторону по сравнению с «Крестами»), а затем в барак общего режима. Это одноэтажное помещение площадью 60 м2, заставленное в два ряда двадцатью двухъярусными койками. Он показывает мне на свободную верхнюю койку в дальнем углу без окна. Теперь это будет моё спальное место на весь оставшийся срок заключения.

Оглядываюсь вокруг и вижу почти сплошь молодых китайских ребят. Некоторые неплохо говорят на русском языке и совсем не проявляют агрессивности. На вид их возраст от 16 до 20 лет. Первое, что они мне сообщают, — это новость о том, что здесь на прошлой неделе убили их начальника отряда и теперь у них новый начальник. Я с трудом понимаю, кто из этих ребят способен на такое, но потом ловлю себя на мысли, что на этой же территории находятся ещё два барака, в которых размещаются два других режима – усиленный и строгий, где сидят убийцы, насильники и рецидивисты. Очень скоро выясняется, что и о Международном Красном Кресте здесь не имеют понятия, естественно, что ни о каких посылках от него тоже. Вот так я в очередной раз сам усложнил свою жизнь. Ах, как же мне тогда захотелось отмотать свою жизнь всего на один месяц назад и не напоминать своим заявлением начальнику «Крестов» о том, что я не гражданин СССР - сегодня я был бы в ИТК «Горелово», в котором я мог иметь работу бухгалтера, плюс 25 рублей каждый месяц от родителей, плюс свидания с родственниками, наконец, с 4-го этажа лагерного общежития мог видеть дом, в котором жили мои родители в Купчино и ещё много других плюсов. Однако дело сделано и уже ничего нельзя изменить, надо выживать здесь и сейчас.

В первый же день меня вызывает в комендатуру на беседу замполит - заместитель начальника лагеря по политической работе в чине майора. Он довольно вежливо и, я бы даже сказал уважительно, разговаривает со мной. Он объясняет мне, что уже завтра я должен начать работать. Здесь у них есть только два вида работ в промышленной зоне: физически более тяжёлая и вредная - шлифовать стекло на абразивном камне большого диаметра и более лёгкая – на небольшом токарном станке для дерева вытачивать пешки для шахмат. Других производств здесь нет. Однако он осведомлён о моём образовании и хочет предложить мне заведовать библиотекой. Я, естественно, хватаюсь за это предложение, как за спасительную соломинку, даже не дожидаясь, пока он перечислит, что же будет входить в круг моих обязанностей – главным для меня было то, что у меня будут минимальные контакты с заключёнными и я смогу весь день и вечер проводить в библиотеке, а в барак уходить только на время сна, а также и то обстоятельство, что библиотека находится в здании комендатуры, и, значит, в относительно безопасном месте.

Замполит не скрывает, что доволен моим согласием занять эту должность. Теперь он объясняет, почему эту работу предлагает мне: дело в том, что от него начальство уже давно требует опись всех книг, которые имеются в библиотеке, а кореец, который исполнял эту работу до сих пор, не грамотен в русском языке. Вот я и должен заняться составлением этой описи в первую очередь. Это, конечно, прекрасно. Но затем он добавляет:

- Ещё вы будете обязаны ежедневно мыть полы и топить печки в библиотеке и в двух учебных классах по соседству, в которых заключённые обучаются русскому языку.

Меня, конечно, эти дополнительные обязанности совсем не радуют, но всё равно главным в этой должности было минимальное общение с заключёнными и ради этого я готов исполнять и эту работу. Теперь замполит даёт мне ключ от библиотеки, и я сразу приступаю к своим обязанностям, ещё не понимая, что ждёт меня на этой работе. В тот же день мне выдали тюремную робу чёрного цвета и ватник с шапкой-ушанкой – за всё это обмундирование с заработанных мною денег ежемесячно будут высчитывать определённую сумму до тех пор, пока я не расплачусь за них полностью. По поводу ларька здесь действует тоже правило, что и в «Крестах» - я могу тратить только три рубля в месяц и только из заработанных, т. е. никаких денег от родственников я получить не имею право; если родственники их пришлют, мне их всё равно не отдадут, а положат на мой счёт и вручат их только в день освобождения. Вот так началась моя лагерная жизнь.

Вскоре я заметил, что матёрые уголовники смотрят на меня очень даже косо и мне становится неуютно под их взглядами. Я пытался понять, почему так? Я, конечно, догадывался, что все в зоне знают мою историю, потому что к этому времени мне было известно, что информация о заключённых приходит в зону часто даже раньше, чем сам заключённый – у каждого офицера есть свои «шестёрки» — это те заключённые, которые на него негласно шпионят. Вот через этих «шестёрок» и распространяются новости по всему лагерю. Распространение таких новостей может быть с определённой целью, но может быть и без цели, просто так. В первые же дни моего пребывания до меня дошли слухи, что уголовники уже успели дать мне кликуху (прозвище взамен имени), как это принято в таких местах для всех заметных заключённых. И было это прозвище «дважды еврей Советского Союза», очевидно, имея в виду мою неудавшуюся попытку покинуть СССР и второй раз стать его гражданином. Что ж, в юморе уголовникам не откажешь.

Первое, что мне пришло на ум – это работает пещерный антисемитизм. Но вскоре кто-то из бывалых заключённых мне объяснил, что есть и другая причина, куда более серьёзная для косых взглядов: оказывается, тот, кто занимает должность библиотекаря, по неформальной тюремной иерархии относится к категории «козлов». «Козлы» – это заключённые, работающие на привилегированной должности - библиотека, баня и санитарная часть в жилой половине зоны, а технический контролёр, заведующие инструментальным складом и котельной в промышленной зоне. Как правило, такую работу заключённый получает за какие-то заслуги или услуги, которые он оказывает начальству, т. е. за сотрудничество с лагерной администрацией, что, само собой, не одобряется в среде заключённых. Теперь, по крайней мере, стало понятно откуда «ноги растут». Правда, легче от этого знания не стало, скорее стало труднее, потому что это означает, что весь лагерный контингент подозревает меня в сотрудничестве с начальством. Сотрудничество может означать всё, что угодно, вплоть до доносительства, что в среде заключённых считается самым большим грехом и за него могут наказать, как угодно, вплоть до убийства. А убийство или серьёзные побои в такой зоне осуществить проще простого. Как это делается – об этом я уже наслышан: просто ночью, когда все спят, к твоей койке подходят несколько заключённых, набрасывают на голову одеяло и начинают бить чем попало, чаще всего деревянной табуреткой, которая всегда есть под рукой. В таком положении ты даже сопротивляться не можешь. А если бы и мог? Как сопротивляться нескольким головорезам, да ещё в лежачем положении?

Сложность моего положения, как это ни странно звучит, заключается ещё и в моём малом сроке заключения – даже у китайцев сроки заключения были от двух до трёх лет, не говоря уже об остальных уголовниках. Мой срок в один год считался на этой зоне просто «детским». И это обстоятельство тоже работало против меня – оно было лишним доказательством для уголовников, что я прислан в колонию для определённой цели, после выполнения которой произойдёт моё освобождение.

Итак, наступает тяжёлое время. У меня нет подозрений, что нечто подобное могут сделать китайские молодые ребята, с которыми я проживаю в бараке общего режима. Эти мальчики вполне безобидные и подозревать их в этом было бы большой ошибкой. Но проблема заключается в том, что все три барака, в том числе усиленного и строгого режимов, никогда не закрываются на ключ, даже ночью. И этому есть причина – сарай с лагерными туалетами деревенского типа - один на все три режима и находится он на улице. Теперь должно быть понятно, каких страхов по этому поводу я натерпелся в первые 3–4 месяца своего заключения в лагере. А с того дня, когда мне объяснили моё положение «козла» и я понял, что в любую ночь со мной может произойти всё, что угодно, я, во время отбоя, уходя на ночь в свой барак, брал с собой из библиотеки будильник (в то время они были большие и весили не меньше 600-700 грамм), клал его под подушку, утешая себя тем, что он будет моим оружием в случае ночного нападения – может быть мне удастся «врезать» хотя бы одному из нападающих. Это максимум того, что я был способен придумать в сложившейся ситуации. Наивно, конечно, но я утешал себя тем, что лучше такое сопротивление, чем совсем никакого.

Уже в первые дни я обнаружил большой недостаток своей работы - все мои рабочие обязанности не требовали включения мозговой деятельности, а лишь работу рук и ног. Поскольку мозг совсем не был обременён решением каких-либо задач, то он был занят лишь одной мыслью – за что, как и почему я здесь оказался? После нескольких дней обдумывания этих мыслей я, наконец, пришёл вот к такому логическому ответу, после чего мне стало немного легче: просто это нормальная судьба мужской половины нашей семьи – отец провёл четыре года в немецком плену, брат Аркадий отслужил три года в Советской Армии, а мне предстоит «отслужить» здесь всего то один год. Более того, я решил, что моя сегодняшняя судьба больше напоминает судьбу отца, чем брата – отец совсем не был уверен, что после победы он возвратится к семье, а не попадёт в ГУЛАГ на 5–10 лет. Вот и у меня нет никакой уверенности в том, что после одного года тюрьмы я вернусь к своей семье, есть много шансов на то, что они (КГБ) захотят продлить моё здесь пребывание на неопределённый срок. А уж если захотят – повод для этого найдётся. Такая это страна – СССР. Я был очень прав, когда принял решение – покинуть её, зато она в последний момент нашла-таки повод наказать меня за это решение.

Затем потянулись лагерные дни, такие похожие один на другой. В первый же день я нарисовал себе календарь, который заканчивался моим последним лагерным днём, и, приходя каждое утро, с большим удовольствием ставил крест на прошедшем накануне дне. Один из этих первых дней мне очень запомнился. Произошло это недели через две после моего прибытия в лагерь. К этому времени я уже как бы полностью освоился со своими обязанностями и с утра до позднего вечера занимался составлением описи книг. Однажды поздним вечером, когда уже никого из начальства не было в комендатуре, в библиотеку буквально врывается тот самый мордастый кореец, который заведовал библиотекой до меня и которого, так получается, что из-за меня перевели работать на производство. И совсем неудивительно, что при каждой встрече на улице он смотрит на меня исподлобья и со злостью. К этому времени я уже знал, что у него 10-летний срок за разбой. Поэтому его появление в такое позднее время в библиотеке, да ещё с такого же рода приятелем, я встретил с большой настороженностью. Однако они, не обращая на меня никакого внимания, подходят к большому письменному столу с двух его сторон, поднимают его верхнюю крышку и достают спрятанный под ней кухонный нож с лезвием длиной сантиметров тридцать. После этого один из них прячет нож под куртку, и они удаляются, не произнеся ни слова.

Я думаю, что после их ухода моя седина на голове значительно увеличилась в размере. Дело в том, что если бы в библиотеке был обыск и этот нож был бы обнаружен или просто кто-то о нём донёс до начальства, то мне, как хозяину библиотеки, было бы не избежать добавления к моему сроку ещё, как минимум, пары лет. В условиях лагеря такой нож – это однозначно оружие убийства. И уж если я сюда попал совершенно безвинно, то такой нож – это очень серьёзное обвинение в условиях лагеря. И попробуй доказать, что ты не верблюд, что ты понятия не имел о его существовании. Уж если меня посадили на год в отсутствии какого-либо доказательства, то в данном случае доказательство было бы на лицо. Кроме того, после этого случая, меня не оставляла мысль: а что, если нечто подобное спрятано ещё где-нибудь в помещении библиотеки? Но история с этим ножом могла иметь и другую подоплёку – это могла быть проверка меня «на вшивость», т. е. донесу я начальству о том, что видел или нет? Но также это могло быть сговором начальства с заключёнными: всё это подстроено самим начальством, чтобы проверить меня и, если это так, то они могли судить меня за недоносительство. В общем, я терялся в догадках, кому и зачем это было надо. Но скорее всего, кореец просто забрал, то, что он прятал, пока работал в библиотеке, а теперь орудие убийства надо было перепрятать в другое, более надёжное место, откуда его в случае необходимости можно быстро достать. Слава богу, что продолжения этому инциденту у меня не было.

Приблизительно в эти же дни случилось и нечто смешное. В смежной с библиотекой комнате был класс, в котором по вечерам обучались русскому языку китайцы. Другие национальности там не присутствовали потому, что все китайцы были молоды и перешли границу СССР с намерением прожить в нём свою жизнь, а остальные обитатели лагеря были значительно более зрелого возраста и или уже знали русский язык в достаточной степени для жизни в СССР, или настоящие иностранцы, которые не считали нужным его изучать, т. к. по окончании их срока собирались возвращаться в свою страну проживания. А учительницей русского языка была жена замполита лагеря. Как-то раз я оказался возле неплотно прикрытой двери, ведущей в этот класс и слышу, как китайский мальчик задаёт вопрос учительнице:

- Какая разница между милицией (имеется в виду в СССР) и полицией во всех других странах.

Вот как на этот вопрос ответила учительница:

- Милиция защищает интересы трудового народа, а полиция – интересы капиталистов.

Не правда ли забавно? Таким образом, и я, хотя и краем уха, но тоже был участником правового советского ликбеза.

Вот в такой атмосфере проходит октябрь и наступает ноябрь. 4 ноября меня вызывает замполит и говорит:

- Приближается великий советский праздник 7 ноября и в зоне его надо как-то отметить. Вообще-то в зоне должна быть секция самодеятельности заключённых (ССЗ), но её у нас нет по двум причинам: во-первых, из-за малочисленности всей зоны, а, во-вторых, из-за её многонациональности. Но, если бы она была, то библиотекарь входил бы в неё в обязательном порядке, несмотря на то что организация эта общественная и добровольная. Так что, вам и карты в руки – придумайте что-нибудь, но отметить праздник каким-то образом надо. Дайте мне знать, если что-нибудь потребуется от меня.

В моём положении только этого мне ещё не хватало! Дело в том, что все заключённые, входящие в ССЗ, как, впрочем, и в другие общественные секции на зоне, например, секцию дисциплины и порядка (СДП), считаются открыто сотрудничающими с администрацией лагеря и отношение к ним со стороны остальных заключённых соответствующее. Таким образом, передо мной опять дилемма – если я проигнорирую просьбу замполита, то я могу лишиться рабочего места в библиотеке, тем более что за месяц я уже почти закончил опись книг и в этом смысле он во мне уже более не нуждается, как раньше. Если же я активизируюсь по поводу праздника 7 ноября (хотя я и понятия не имею в чём именно я могу активизироваться), то навлеку на себя дополнительные подозрения со стороны заключённых о сотрудничестве с администрацией лагеря.

После долгих размышлений я вдруг вспомнил свою общественную работу десятилетней давности в «Электроприборе». Теперь я решил обставить всё так, чтобы интерес появился у самих заключённых. Я пошёл к замполиту и сказал, что буду проводить спортивные соревнования – подтягивание на перекладине, уголок на перекладине (в положении виса держать ноги под углом 90о на время), приседания на одной ноге, когда другая параллельна земле, отжимания на руках от земли и тому подобные. Участвуют все желающие, а победители и призёры получают призы. В качестве призов он должен доставить мне по несколько пачек чая, шоколадок и кусков хорошо пахнущего мыла – предметы, которые пользуются у заключённых наибольшим спросом. Замполит заверил меня, что всё принесёт утром 7 ноября, – главное, чтобы мероприятие это состоялось – ему где-то там надо доложить о проделанной в этот день работе.

Для читателя, далёкого от спорта, замечу, что все перечисленные мною упражнения взяты из альпинистских тренировок, а сам я на этих упражнениях, можно сказать, «собаку съел». Но, естественно, здесь на зоне этого никто не знает и не подозревает о моём совсем недавнем альпинистском прошлом. Я, как мог, разрекламировал это мероприятие, в основном делая ударение на качестве и количестве призов. И вот приходит этот праздничный день. В назначенное время – ровно в полдень - к турнику пришло всего несколько желающих получить приз, практически ничего не делая, однако большинство заключённых, как и следовало ожидать, отнеслись к моей задумке недоверчиво, оставаясь понаблюдать за происходящим издалека. Замполит тоже прибыл на зону в этот праздничный день и наблюдал за происходящим на расстоянии, так, на всякий случай, – как бы чего нештатного не произошло. Однако, когда я начал раздавать первые призы, эти наблюдатели, поняв, что всё без дураков и взаправду, быстро подошли и тоже начали принимать участие. Самое интересное и, пожалуй, очень неожиданное для окружающих, было моё участие во всех предложенных упражнениях, причём в двух из них я опередил всех – в пистолетике (приседание на одной ноге, когда вторая параллельна земле) и отжимании от земли. Причём, для отжимания от земли я специально выбрал такое место, где было много мелких камушек, на которых ладоням очень больно, но мои-то ладони к таким камушкам были привычны. А вот на перекладине я подтянулся всего 12 раз и был побит каким-то матёрым уголовником, который обошёл меня на 2 раза. Таким образом, все остались довольны беспроигрышной игрой, а сам я тоже разживился пачкой чая и куском «вкусного» мыла. Однако эффект моего успешного выступления во всех видах соревнования был для моего положения в зоне куда более важен, чем эти призы. Дело в том, что никто не мог подозревать, что такой маленький, щупленький (а под арестантской робой мои накаченные бицепсы были не видны) и уже не молодой человечек, к тому же «дважды еврей Советского Союза», способен обойти больших, здоровых, молодых и, что в данном контексте немаловажно, совсем даже не единожды евреев. Мне показалось, что после этого эпизода я получил определённый кредит уважения даже в глазах некоторых уголовников. Как видите, альпинизм мне опять помог – вот моя палочка-выручалочка по жизни!

Очень скоро начались знаменитые мордовские морозы, когда столбик термометра опускался до -400С. Вот только теперь я понял, что в моей работе библиотека на самом деле занимает только 10% моего времени, а остальные 90% - это мытьё полов и топка печей в классах. Топка печей – это процесс, достойный особого рассказа. Как только пошли заморозки и надо было начинать топить печи в трёх помещениях, выяснилось, что дополнительно в мои же обязанности входит и добыча дров для трёх печек. А дрова для нужд всего лагеря привозились в промышленную (пром) зону, там их кто-то пилил и колол. Я должен был сам доставить их из пром зоны в жилую, где находилась библиотека. Для этого в зоне держали лошадь и каждый, кому по роду обязанностей нужны были дрова, запрягал её и отправлялся в пром зону. Начну с того, что я не знал, с какой стороны подойти к лошади, и уж точно не имел понятия, как её запрягать, – в университете меня этому не учили, а в Ленинграде лошадей не водилось. Я быстро понял, что всё это мои проблемы и что, если я скажу начальству, что не умею запрягать лошадь, оно сразу же заменит меня на посту библиотекаря другим заключённым, который это умеет делать, а я буду отправлен на работу в пром зону. С большим трудом уговорил я одного зека-«доходягу», в обязанности которого входило чистить общественные туалеты, чтобы он запряг для меня лошадь в сани. За это пришлось отдать ему пол пачки чая – в зоне ничего не делается бесплатно. Ну, дёргать вожжи и управлять лошадью – это уже не такая сложная наука. Приезжаю в пром зону и подвожу сани к куче дров. Вижу, что половина наколотых дров лежат под навесом, а другая половина без навеса и потому полностью засыпана снегом. Я, естественно, иду к навесу, чтобы взять чистые от снега дрова, но тут, как будто из-под земли, появляется уголовник, «курирующий» дрова, и заявляет:

- Если хочешь брать дрова без снега, гони пачку чая.

Поскольку чая у меня больше нет даже для самого себя, я покорно нагружаю сани дровами вместе с примёршими к ним снегом и льдом. Теперь я понимаю, что здесь всё продумано до мелочей: ведь все дрова могли быть уложены под навесом – места там достаточно, но в этом случае все дрова будут чистые от снега и за что же тогда он будет требовать пачку чая? Становится ясно, что половина дров брошены в снег умышленно. Приходится смириться – это ведь зона, здесь права не покачаешь. Теперь с «ледовыми» дровами возвращаюсь в жилую зону. Там перед входом в комендатуру на улице в земле был вырыт погреб для хранения дров – в комендатуре для них помещение не предусмотрено. Вот в него-то я и перегружаю дрова из саней. В этом погребе лёд, конечно, не оттает, но и новый снег на них падать не будет. Этих дров мне должно хватить на неделю, а затем процесс их заготовки придётся повторить.

Итак, дровами я себя обеспечил. Теперь необходимо топить ими три печки, да так, чтобы в двух классах (40 м2 и 20 м2) и в библиотеке было достаточно тепло. А это совсем не простая задача, т. к. во всех помещениях окна имеют одинарные рамы, а замазка на местах соединения стекла и рамы давно отлетела и, более того, в некоторых местах по углам отбиты куски стёкол. При таких рамах я, по сути, буду топить улицу. Как я это буду делать - никого не волнует, но вот, если к началу вечерних занятий классы не будут натоплены, мне не миновать неприятностей. Причём, учительница, по странному совпадению, является ещё и женой всё того же замполита. В общем, эти классы приходилось топить с самого утра, чтобы к 6 часам вечера в них можно было находиться ученикам без бушлатов, а учительнице без шубы. Но самая главная проблема состояла в растапливании этих печек поскольку все дрова были со снегом и льдом. Здесь мне очень пригодился опыт зимних лыжных и летних альпинистских походов, когда надо было разводить костёр прямо на снегу. В основном дрова горели благодаря моим лёгким, с помощью которых я с завидной постоянностью производил подачу кислорода в топки всех трёх вверенных мне печей. Думаю, что мои лёгкие благодаря этим постоянным упражнениям за это время сильно развились. Должен заметить, что даже сегодня, спустя 44 года, никто из моих молодых друзей не может составить мне конкуренцию в продолжительности нахождения под водой без дыхания. Мой личный рекорд совсем недавно был 1 минута 52 секунды! Ну а по сравнению с топкой печей мытьё полов во всех трёх помещениях было не такой уж большой проблемой.

Интересные люди среди заключённых

 

Первый месяц – это был октябрь – я старался ни с кем не общаться, поскольку трудно было понять, кто здесь тебе друг, а кто – враг. Кроме того, я хорошо понимал, что в лагере должны быть стукачи, т. е. доносчики, и я также отдавал себе отчёт в том, что сам я таковых вряд ли сумею распознать. Но вот в середине ноября я узнаю, что в санитарной (сан) части лагеря работает и живёт миллионер немецкого происхождения из Швейцарии Вальтер Хефелин (Walter Haefelin), который прибыл в зону за полгода до меня со сроком заключения десять лет. Когда мне рассказали за что его посадили, я сразу вспомнил его уголовное дело, о котором совершенно случайно прочёл в передовице газеты «Известия», сидя в Публичной библиотеке во время подготовки к своему суду. Теперь я нашёл какой-то повод и пришёл в сан часть с намерением познакомиться. Он оказался очень приятным собеседником, к тому же плохо говорящим на русском языке и потому нам пришлось разговаривать на английском, что для меня было дополнительным стимулом к общению с ним. Итак, вот его история с его же слов:

В Швейцарии у него был свой завод по производству машин и оборудования для лесной и деревообрабатывающей промышленности. СССР намеревался купить у него большое количество аппаратов для резки веток со стволов деревьев до того, как эти деревья будут спилены, т. е. ещё в стоячем положении. Работал этот аппарат так: с помощью двух захватов оно зацеплялось на дереве в нижней его части. После включения он начинал двигаться вверх по дереву по винтовой траектории. Когда на его пути попадалась ветка, он останавливался и начинал её спиливать с помощью прикреплённой к нему пилы. Как только ветка была спилена, приспособление вновь начинало своё движение вверх. И так до тех пор, пока не будет спилена последняя ветка, после чего приспособление это возвращалось вниз по той же траектории, но в обратном направлении. Не правда ли, очень полезная машина, которая позволяла увеличить производительность труда при валке леса в несколько раз?

Когда Вальтер в первый раз приехал в Москву в Министерство лесной и деревообрабатывающей промышленности СССР для презентации этого приспособления, после всех официальных встреч ему удалось иметь приватную беседу с заместителем министра Юрием Сосновским. Естественный интерес Вальтера, как продавца, заключался в том, чтобы знать максимальную границу цены, выше которой сделка не состоится. По сути, это секретная для него информация, но если он будет ею владеть, — это принесёт ему сверх прибыли. Учитывая, что речь шла о многомиллионном заказе (в долларах, конечно), Вальтер, имея доступ к такой информации, мог дополнительно заработать несколько сотен тысяч долларов. За получение такой информации Вальтер предложил Сосновскому плату в 50,000 долларов, которые он готов положить на его имя в любой банк Европы. Советский чиновник принял его предложение, но выдвинул условие, чтобы эти деньги были в рублях (80,000) и к тому же доставлены ему в Москву. А вот какой способ доставки этих денег был предложен чиновником: когда Вальтер прилетит на переговоры в следующий раз, он должен привести половину этой суммы и до прохождения таможни в Шереметьевском аэропорту оставить их в сливном бачке с водой в одной из кабинок мужского туалета. Очевидно, что он знал, как потом достать их оттуда. В свой второй приезд Вальтер доставил пакет с 40,000 советских рублей и, как и требовалось, заложил их в указанный сливной бачок туалета. В этот его прилёт всё прошло без проблем, и министерский чиновник получил половину причитающейся ему суммы.

Но вот в третий прилёт Вальтера в Шереметьево произошёл сбой – в этот день мужской туалет был закрыт на ремонт, и Вальтер не смог ничего придумать, что же делать с пачкой денег в 40,000 рублей. Естественно, что с такими деньгами на таможне его и прихватили, а вслед за ним и зам министра. Затем был самый справедливый советский суд, который приговорил зам министра к расстрелу (за финансовое предательство), а Вальтера к 10 годам строгого режима (за дачу взятки советскому чиновнику, а также за ввоз и попытку ввоза советских денег в особо крупных размерах). Вот так он оказался в зоне для иностранцев.

Учитывая, что у него хорошее университетское (после Цюрихского университета) образование, на зоне его сделали помощником медбрата в сан части лагеря. И это несмотря на то, что русского языка он не знал совсем. Думаю, что такое хорошее к нему отношение на зоне было связано, во-первых, с обычным в СССР преклонением перед хорошо образованным иностранцем-миллионером из вожделенной Швейцарии; во-вторых, было известно, что у него в швейцарском правительстве были друзья, которые уже тогда ходатайствовали перед советским правительством за его освобождение любым путём – то ли путём его обмена, то ли путём помилования.

Сам медбрат лагеря появлялся в сан части не каждый день, а Вальтер находился там 24 часа за закрытыми дверями. Должность эта не безопасная, т. к. уголовники знают, что в сан части должны быть наркотические вещества и могут прибегнуть к угрозам или даже действиям ради их получения. Для особо любознательных мне удалось найти небольшую заметку о его уголовном деле в газете Нью-Йорк Таймс от 26 мая 1975 года:

https://www.nytimes.com/1975/05/26/archives/russian-official-is-reported-shot.html

После моего знакомства с Вальтером, моя жизнь в зоне стала немного легче, т. к.., во-первых, в отношении него у меня не могло быть никаких сомнений в его порядочности и искренности – я ведь читал статью о его уголовном деле в газете «Известия» полгода назад; во-вторых, он, будучи бизнесменом-миллионером и западным человеком, несомненно разбирался в людях лучше меня; наконец, в третьих, за полгода в зоне он уже освоился и понимал кто есть кто в этом коварном мире. По крайней мере, теперь я мог прийти к нему за советом, если мне таковой понадобится в трудной ситуации. А также немаловажно для меня, что с Вальтером я мог совершенствовать свой английский язык. Одно было плохо, что Вальтер почти не выходил на улицу, а у себя в сан части боялся принимать гостей, чтобы не получить за это выговор от начальства. Ко мне и моей истории попадания в зону он отнёсся с большим пониманием и сочувствием, т. к.., будучи высоко образованным человеком, неплохо разбирался в том, что происходит в Советском Союзе. Сам же он был уверен, что не просидит все десять лет в лагере, а будет обменён на одного из многочисленных советских шпионов, пойманных в странах запада.

Другим интересным человеком оказался старичок пенсионного возраста, который жил в бараке усиленного режима. Разговаривать мне с ним удалось всего пару раз, т. к. он в свои 60+ лет выглядел очень больным человеком и, очевидно, его вскоре отправили на больничку. Имени его я не запомнил (поэтому назовём его Юрием Николаевичем), но биография у него была настолько необычной, что я не мог её не запомнить: он был членом Народно-Трудового Союза Российских Солидаристов (НТС) -  политической националистической организацией русской эмиграции. В то время о ней в СССР было мало что известно, кроме того, что официально она называлась антисоветской черносотенной организацией. Она ставила своей целью борьбу за свержение коммунистического строя на исторической Родине. Во время «холодной войны» она засылала на территорию СССР разными путями своих членов для работы среди советских людей. Большинство из этих засланных были либо убиты во время перехода границы, либо пойманы КГБ и отправлены в ГУЛАГ. Но некоторым всё же удалось перейти границу СССР и там прижиться. Вот одним из таких и был Юрий Николаевич. По его словам, он перешёл границу СССР в 1949 году и целых 25 (!) лет ему удавалось скрываться от КГБ. Все эти годы он никогда не задерживался подолгу на одном месте, чаще всего находил убежище у священно служителей или просто у глубоко верующих людей. Естественно, что он в течение этих 25 лет никогда не работал, да и паспорта у него не было. Именно потому, что он всё время путешествовал, в пути ему часто попадались интересные собеседники, но и сам он был прекрасным рассказчиком. Внешне он производил впечатление стоика – он очень спокойно воспринимал тот факт, что угодил-таки в лапы КГБ, для него этот факт совсем не означал катастрофу, как это было, например, со мной. Всем своим поведением он демонстрировал, как будто все эти 25 лет он знал и готовился к этому и вот оно, наконец, и пришло – всё как бы совершенно закономерно. Он и от своих судей не скрывал, что все эти 25 лет не покладая рук склонял советских людей к борьбе с советской властью. Вообще, в этом пожилом и очень больном человеке угадывалась такая сила духа и своей правоты, что хотелось быть хоть немного похожим на него.

От него-то я впервые услышал о проблемах, которые имели место у Валентины Терешковой во время её широко разрекламированного космического полёта в июне 1963 года. В то время эти проблемы были наглухо засекречены, а нам, советским людям, было озвучено лишь то, что её полёт – это триумф всего человечества. Выяснилось, что Юрий Николаевич, часто передвигаясь по стране, однажды оказался в одном купе поезда с одним из главных конструкторов, принимавших участие в подготовке этого полёта. Вот от него-то за рюмкой водки он и услышал подробности, которые в то время нигде не публиковались и на много лет вперёд были засекречены. А теперь Юрий Николаевич рассказал мне, что Терешкову во время её нашумевшего полёта непрерывно тошнило и рвало. После того, как она катапультировалась из капсулы и приземлилась на парашюте, она была почти в бессознательном состоянии и медикам, прежде всего, пришлось её тщательно отмывать.

Ещё одним интересным персонажем был Мигуэль Родригес, который в нашей зоне работал парикмахером. Из рассказов аборигенов лагеря я уже знал, что он почти всю свою взрослую жизнь провёл в этом лагере. Это его третья ходка, а суммарно он уже просидел 20 лет и сидеть ему ещё пять лет. В общем, для него эта зона как дом родной. Все его ходки были либо за разбой, либо за грабёж. И, конечно, сидел он на строгом режиме. Надо сказать, что его очень многие, даже из уголовников, побаивались. За первые четыре месяца я, естественно, ни словом с ним не обмолвился – приходил раз в месяц для стрижки волос наголо и раз в неделю для бритья лица. К безопасным бритвам для бритья в зоне особое отношение: лезвие – это холодное оружие и потому Мигуэлю выдавали под расписку определённое их количество, за которое он отвечал «своей головой» и также по счёту возвращал использованные. Совершенно естественно, что каждый желал бриться новой бритвой, но также понятно, что новая бритва доставалась лишь его близким друзьям, а всякой шушере – таким как я – доставалось лезвие, уже использованное 5–10 раз и, к тому же, бог знает кем. Естественно, что никаких обеззараживающих средств для дезинфекции лезвий там не использовалось. Понятно, что бриться надо было в самой парикмахерской под его наблюдением. Должность парикмахера, как и библиотекаря, считалась привилегированной, но из-за присутствия там холодного оружия в виде лезвий, эту должность мог занимать только кто-то из блатных – это высшая каста в тюремной иерархии – только такой зека может гарантировать сохранность и нераспространение лезвий на территории лагеря. Я даже не исключаю, что он был «вором в законе», а выше этого звания в тюрьме ничего нет.

Месяца через четыре после моего прибытия в лагерь, когда, как я полагаю, моё поведение за это время не было ничем запятнано с точки зрения тюремной этики, Мигуэль сам заговорил со мной, что безусловно означало определённую степень появившегося доверия. Вот тогда он мне и рассказал свою историю:

Он попал в СССР в 1937 году в возрасте восьми лет среди 3,500 детей испанских республиканцев, вывезенных из Испании с целью спасти их от военных действий во время Гражданской войны. В другие страны Европы было вывезено ещё 31,000 испанских детей. Если в большинстве стран, приютивших у себя малолетних испанских эмигрантов, дети в основном распределялись по семьям, то в Советском Союзе были созданы специальные детские дома-интернаты, в которых дети жили и учились. После окончания Гражданской войны в Испании в 1939 г. все другие страны вернули испанских детей на родину, но не СССР. Советское руководство заявило, что «не отдаст детей в руки хищного франкистского режима». Права выбора у испанцев не было, им отказали в возможности выехать из СССР, объяснив это тем, что на родине их ждут репрессии со стороны правящего режима генерала Франко. В том же году многие испанские учителя, которые прибыли в СССР вместе с детьми, были объявлены социально опасными, обвинены в троцкизме и арестованы. Но с самими детьми в первые три года всё было не так уж и плохо. Однако с началом Великой Отечественной Войны их эвакуировали в Среднюю Азию, где им пришлось пережить все тяготы наравне с советскими детьми. А повзрослев и выйдя из детских домов, без связи с людьми, испанская молодёжь становилась беспризорной и многие из них встали на путь воровства и разбоя. Вот по сути дела это и была история самого Мигуэля. Если хотите знать более подробно о судьбе испанских детей, воспользуйтесь вот этой ссылкой:

https://antisovetsky.livejournal.com/78436.html

Из того, что и как он рассказывал, я сделал вывод, что он скорее всего не сумел получить хорошего образования, но, несмотря на это, всё, что он говорил и как говорил, выдавало в нём умного и думающего человека. И это несмотря на то, что практически вся его взрослая жизнь прошла в этой зоне. Естественно, что он попросил меня рассказать в деталях историю моего попадания в лагерь, а мне скрывать было нечего. Он с интересом выслушал меня, а затем не скрывал своей зависти к тому, что у меня хотя и не сто процентная, но всё-таки имеется серьёзная вероятность навсегда покинуть СССР. Мало того, что я узнал от него много интересного, о чём не подозревал раньше, так с этого дня и уже до конца моего срока я всегда получал новое, ещё не распакованное, лезвие для бритья. И случилось это после того, как он услышал мою историю попадания в лагерь.

А ещё меня удивило обилие греков на двух наших режимах – усиленном и строгом. Сначала для меня это было загадкой, но потом из бесед с отдельными из них я узнал кое-какие подробности о ещё одном злодеянии Сталина, которое тоже длительное время властям удавалось сохранять в секрете – о широко масштабной депортации греков преимущественно из Крыма, Краснодарского края и Абхазии в 1949 году. Тогда под надуманным предлогом о шпионаже в пользу западных разведок было принудительно депортировано в Казахстан, Узбекистан, на Урал и в Сибирь 60 тысяч греков. Вот теперь некоторые из них оказались в нашей зоне. Они пронесли через всю свою жизнь ненависть к советской власти. С их слов следовало, что в Казахстане они жили без паспортов, а значит и без возможности когда-нибудь вернуться в свои прежние края. Их не отпускали в Грецию, но также и не давали советского гражданства. По этой причине им было трудно получить высшее образование. В общем, такое униженное положение толкало многих из них на путь преступлений. Вот почему в этой зоне их было больше, чем любой другой национальности, не считая китайской. Если кто-нибудь захочет прочитать подробнее о трагедии греков на территории СССР, то вот две сноски на эту тему:

http://apsnyteka.org/118-djucha.html

https://antisovetskie.livejournal.com/495051.html

О китайцах я уже высказался - почти все они были на моём, общем, режиме и назвать их преступниками язык не поворачивается. Они бежали от настоящего террора в их стране, надеясь на лучшую жизнь в СССР. Ну им и обеспечили эту «лучшую» жизнь в нашей зоне.

Неоднократные попытки моей вербовки

 

Первый раз это случилось в конце ноября, когда я впервые получил письмо от Тани. К этому времени прошло уже два месяца, как я отправил ей своё первое письмо с адресом колонии. Получается так, что наши письма в один конец шли по месяцу – прямо как в ХIХ веке. Естественно, что письмо её было абсолютно «беззубым» - она, конечно, понимала, сколько чужих глаз его прочитает, пока оно дойдёт до меня. Так вот, через пару дней после того, как замполит вручил мне это письмо, в библиотеку входит молодой человек лет тридцати в гражданской одежде и вежливо так со мной здоровается:

- Здравствуйте, Исаак Борисович, как поживаете?

- Спасибо, ничего – в той же тональности отвечаю я, уже подозревая с кем имею дело, поскольку на эту территорию никто не может проникнуть, кроме сотрудников КГБ. Да и кто ещё может захотеть оказать мне такую честь – приехать из Саранска за 200 км отсюда только для того, чтобы поговорить со мной?

- А как поживает ваша жена?

Вот тут я решил, что пора показать, что со мной им ничего не светит, а то, чем дольше будет проходить беседа, тем труднее будет от них отделаться. И я отвечаю:

- А зачем вы задаёте мне этот глупый вопрос – ведь вы прочли моё письмо даже раньше, чем я и, значит, уже в курсе всех её событий. Ничего нового я вам сообщить не смогу.

Теперь, поняв, что на контакт я не иду, он, задав ещё пару таких же пустых вопросов, удалился. Его визит я интерпретировал таким образом: КГБ послало ко мне не самого серьёзного из своих сотрудников так, на всякий случай, - а вдруг я пойду на контакт или удастся увидеть во мне какую-либо слабину, за которую можно потянуть и меня возможно будет использовать в их целях? Как хорошо, что пятью годами раньше мне посчастливилось прочитать знаменитую книгу А. И. Солженицына «В круге первом», из которой я понял, что, общаясь с сотрудниками КГБ, ни в коем случае нельзя показывать даже намёка на свою слабость, пресекать на корню все их попытки вербовки. Тогда они скорее оставят меня в покое. Тем не менее, тот же сотрудник появился через пару месяцев ещё раз. Очевидно, его начальство подсказало несколько другой подход ко мне. Вот как проходил наш разговор на этот раз: после обычного приветствия и нескольких дежурных вопросов и таких же дежурных моих ответов, он, наконец, озвучивает главную причину своего визита:

- Исаак Борисович, вы ведь умный и высоко образованный человек и должны понимать, что у вас практически нет шансов увидеться со своей семьёй.

- Что вы хотите этим сказать? – делаю вид, что не понимаю, о чём это он говорит.

- Ну, как что? Неужели вы не понимаете, что к нам легко попасть, но от нас трудно уйти? Если будет надо, мы добавим вам срок.

- Я не понимаю, о чем вы говорите. Ведь мы с вами находимся в СССР – самой справедливой стране мира, где законы и Конституция страны гарантируют всем её жителям беспристрастное отношение. Это же относится и к заключённым. И потому, когда мой судебный срок закончится, я не сомневаюсь, что буду освобождён, - отвечаю я, изображая из себя полного дурака.

- Нет, - говорит он мне, - как вы не можете понять, что теперь, побывав в этой зоне, вы слишком многое увидели и узнали такого, чего мы не можем позволить, чтобы заграница об этом узнала.

— Вот уж совсем смешно, - отвечаю я, – здесь зона для иностранцев, они все по истечении своего срока возвращаются в свои страны, а это минимум дюжина европейских и азиатских стран, а вы тут мне пытаетесь объяснить, что меня нельзя выпускать из зоны, потому что нельзя выпускать из страны. Разве вам не кажется нелогичным ваше утверждение?

- Нет, совсем не кажется. Я вижу, что вы не понимаете разницы между всеми этими иностранцами и вами: все они едва объясняются по-русски и большинство из них не очень образованы, а вы, будучи кандидатом наук и высоко образованным человеком, всё лице зреете и понимаете, что здесь происходит, куда больше них. Мы же совсем не заинтересованы, чтобы заграница узнала подробности об этой зоне.

На этом наша беседа закончилась, но подобная имела место ещё раз через два месяца – они не оставляли попыток завербовать меня для своих целей путём запугивания.

А после получения первого Таниного письма я мысленно умолял её не присылать мне сюда ни одной фотографии её самой или Женьки. Моё сознание воспринимало бы их фото так, как будто это они живьём находятся со мной рядом в этой дикой клоаке, а как раз это мне было бы совершенно невыносимо сознавать. Написать Тане о том, чтобы она не вздумала присылать мне их фото, я тоже не мог – она могла неправильно истолковать эту мою просьбу. Вот так я и мучился с этой мыслью до конца своих лагерных дней и мысленно благодарил Таню, что она этого так и не сделала.

Жестокие будни лагерной жизни

 

Вот как-то так прожил я в лагере 4,5 месяца и уже, можно сказать, свыкся со своей судьбой истопника трёх печек «снежно-ледовыми дровами», пытаясь обогреть классы с разбитыми стёклами в окнах, в то время как на дворе морозы достигали –40оС. При том, что называлась моя должность совсем по-другому – библиотекарь. За это время пришлось увидеть и что-то такое из совсем нечеловеческой области. Например, однажды случился сильный снегопад - за день выпало 1 метр снега. Я в этот день почувствовал себя простуженным и с высокой температурой, старался из библиотеки на улицу не выходить. Вдруг уже затемно открывается дверь, в библиотеку входит начальник лагеря и говорит:

- Разве вы не знаете, что в вашу обязанность входит также очистка от снега здания комендатуры по периметру вашей ответственности – библиотеки и двух классов?

- Я знаю это, гражданин начальник, но я сегодня больной. Позвольте мне сделать это завтра – отвечаю я.

- Нет, - говорит подполковник, – я не могу вам этого позволить, поскольку снег за ночь примёрзнет к фундаменту, что может привести к его повреждению в будущем. Так что, одевайтесь, берите лопату и вперёд за дело.

Естественно, мне пришлось подчиниться. К девяти часам вечера я сумел расчистить от снега лишь переднюю часть здания и перешёл на его заднюю часть. Когда я приблизился к классу, в котором в это время вела урок русского языка жена зам полита, то увидел двух греков из строго режима, которые стояли на улице и мастурбировали, глядя на неё через окно и не обращая на меня никакого внимания. «Ну это же лагерь» сказал я сам себе, как бы оправдывая их поведение – здесь люди не исправляются, а дичают поневоле. Но это ещё не самое страшное, что мне пришлось видеть собственными глазами. Как-то я в очередной раз пришёл за дровами в пром зону с лошадью, запряжённой в сани. Пока я наполнял сани дровами один заключённый залез на лошадь и стал её насиловать. Она, на удивление, не оказывала никакого сопротивления. К тому времени, мне не только видеть, но и читать об этом не приходилось. Но самое смешное из этого случилось на следующий день. Оказалось, что охранник с вышки засёк этого «насильника» и донёс на него начальству. И вот на доске объявлений появился приказ за подписью начальника лагеря: этому заключённому выносился выговор за «издевательство над животным». По-моему, прекрасная формулировка. Начальник лагеря был не без юмора.

Однако бывали и лучшие дни. Так, несколько раз мне даже выпадала халтура (для молодых читателей, которые не знают, что это такое – вид стороннего заработка). Настало время, когда окружающим потребовалась моя грамотность, на самом деле даже не грамотность, а просто чистописание, чему нас учили в первом классе, и вот надо же пригодилось: однажды я был вызван в столовую, где надо было подписывать кастрюли. Вот тогда я впервые в лагере поел вкусной перловой каши с настоящим маслом и, что называется, от пуза. Впоследствии я очень пожалел, что мои надписи на кастрюлях продержались так долго, что больше моё чистописание на кухне не требовалось.

А вот другой вариант моей халтуры: некоторые «рукастые» заключённые делали для офицерского состава лагеря ручным способом красивые лакированные шахматные доски. Конечно, делалось это неофициально, т. е. подпольно. И прежде, чем их покрывали лаком, необходимо было по их периметру нанести символы – по горизонтали буквы латинского алфавита от А до Н, а по вертикали цифры от 1 до 8. Вот эту работу тоже приносили мне и, наверное, я что-то за эту работу получал. В лагере ведь ничто не делается бесплатно. Жаль только, что случилось это всего два раза. Других способов лагерной подработки для меня не существовало.

К этому времени я уже вполне свыкся со своей участью заключённого и даже придумал себе оправдание, почему я нахожусь здесь, сравнивая себя со своим братом Аркадием: он ведь отслужил в рядах доблестной Советской Армии целых три года, а, так как мне удалось избежать эту почётную для каждого гражданина СССР обязанность, то взамен мне досталась вот эта служба и, при том, всего-то на один год. Как мне тогда казалось, Советская Армия и Советский лагерь (ИТК) имеют много общего – закрытая и охраняемая территория; и солдат, и заключённый, оба отлучены от родных и друзей на весь назначенный срок; и над тем, и над другим, много начальников, приказам которых необходимо подчиняться беспрекословно, в противном случае тебе угрожает карцер; наконец, отвратная пища и казарма для сна, где в одном помещении спят сорок человек. Но всё-таки есть и одно существенное отличие: в армии не подсылают стукачей и не пытаются вербовать для нужд КГБ, если ты сам того не пожелаешь.

Вот таким путём дожил я до 18-го февраля, когда исполняется ровно половина от моего срока. День этот мне очень хорошо запомнился. Дело в том, что по Уголовному кодексу РСФСР можно получить освобождение через половину срока. Естественно, если заключённый за всё время, проведённое в зоне, не получал замечаний от сотрудников колонии, а на трудовом фронте проявил себя нечто вроде «ударника коммунистического труда». В Уголовном Кодексе РСФСР это называется освобождением по УДО (Условно Досрочное Освобождение). Вообще-то, я полностью удовлетворял этим необходимым требованиям. Однако, хорошо помня заявление моего адвоката о том, что даже судья готов был приговорить меня к условному сроку заключения, но не мог этого сделать из-за отсутствия у меня гражданства СССР, я даже не утруждал себя подачей просьбы об УДО. Я был уверен, что даже если на это согласится местное начальство, всё та же причина помешает этому осуществится. Кроме того, учитывая непрекращающиеся попытки КГБ завербовать меня, у меня не было никаких сомнений в том, что они меня всё равно раньше времени не отпустят. Я ведь думал только об одном – чтобы отпустили меня хотя бы по моему сроку ещё через шесть месяцев.

Гром среди ясного неба

 

Итак, наступает эта знаменательная дата 18-е февраля. Я-то её в своём ручном календаре вообще никак не отметил и потому для меня этот день ничем не отличался от всех предыдущих. Вдруг распахивается дверь библиотеки и на пороге появляется три фигуры – начальник лагеря, зам полит и ещё один в гражданской одежде. Зам полит, ни слова не говоря, подходит к моему письменному столу, открывает дверцу его правой тумбочки и достаёт оттуда (внимание!) пол буханки хлеба, завёрнутой в газету, пачку маргарина и пол пачки грузинского чая. Все три продукта куплены в лагерном ларьке за честно заработанные деньги. А ещё там была кружка и чайная ложка. Мои незваные гости, что называется, играли в беспроигрышную игру – общеизвестно, что все на рабочих местах типа кочегарки, парикмахерской, бани и пр. держат у себя такие продукты и никогда никому за это ничего не было. Так происходило со всеми, но не со мной. Двое других вошедших вместе со мной наблюдают за происходящим. Больше они ничего не ищут и со словами «развёл тут антисанитарию» удаляются. На этот раз всё было очень гуманно – даже конфискации обнаруженных продуктов не было произведено.

Зато и результата этого визита не пришлось долго ждать: уже через два часа появляется приказ на доске объявлений о том, что мне объявляется выговор за «антисанитарное состояние вверенной мне библиотеки» и в качестве наказания за содеянное «преступление» меня выгоняют из библиотеки на производство, куда я отправлюсь с завтрашнего дня. Как только штатский покидает зону, меня вызывает к себе зам полит и, как бы, извиняющимся голосом даёт мне понять, что это не было его инициативой и что он лишь был вынужден подчиниться. Затем он предлагает мне выбрать работу в пром зоне из двух возможных – либо вытачивать из дерева шахматные пешки, либо шлифовать стеклянные подвески для люстр. Сам же он рекомендует мне выбрать работу с пешками, мотивируя это тем, что работа со стеклом очень тяжёлая и вредная, которая вызывает болезнь силикоза, которая, в свою очередь, приводит к туберкулёзу. Я, естественно, соглашаюсь с ним в том, что впредь буду вытачивать деревянные пешки.

О том, чем был вызван визит сразу трёх важных гостей в тот день, я узнаю лишь через два месяца, когда ко мне на свидание приедет мой отец. Оказывается, ему самому, а может с подачи кого другого (мне это не известно даже и сегодня), пришла мысль, чтобы он написал от своего имени ходатайство о моём помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР. Я всё же думаю, что за помощью в его написании он обратился к моему адвокату Фиме Койсману. Хотя оно написано настолько наивно (вот прямо сейчас я впервые сам читаю его копию), что мне трудно представить, что так мог написать профессиональный адвокат, каким, на мой взгляд, был Койсман. Для меня и сейчас загадка, почему надо было просить о помиловании (что вообще делалось в СССР чрезвычайно редко), а не об условно-досрочном освобождении (УДО) по половине срока, что на практике происходит довольно часто и, главное, этот процесс относится к компетенции всего лишь самой колонии. Есть основание думать, что это его ходатайство дошло-таки до приёмной Президиума Верховного Совета РСФСР и стало триггером, который и вызвал визит таких важных гостей в тот знаменательный день. Это, по меткому выражению премьер-министра Виктора Черномырдина, «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Однако нельзя исключать и другую возможную причину этого события: просто КГБ решило упредить мою возможную просьбу об УДО и таким выговором начисто отрезать мне путь к досрочному освобождению. Нельзя исключать и то, что они ещё не оставили надежду на мою вербовку и потому не спешили со мной расставаться.

Я приобретаю сразу две новых профессии

 

Вот так началось второе полугодие моего заключения. Теперь по утрам я со всеми заключёнными выстраивался перед воротами, которые вели в пром зону. После того, как нас пересчитывали и обыскивали, мы проходили через ворота, я направлялся в цех, где всего несколько самых молодых китайцев занимались вытачиванием деревянных пешек. Остальные китайцы, которые были постарше и посильнее, работали вместе с уголовниками в другом цехе со стеклом. Сам цех представлял собой большую (~30 м2) хорошо освещённую комнату с деревянным полом, но без окон и, очевидно поэтому, там было тепло. В комнате стоял большой стол, по периферии которого было закреплено штук шесть небольших токарных станочков для обработки дерева. В первый же день из кладовой этого цеха я получил несколько длинных круглого сечения заготовок и ручной резец – рукоятка, на конце которой прикреплён короткий толстый нож с очень острым концом. Вот этим-то резцом и надо было вырезать пешки из круглой заготовки, закреплённой в токарном станке. Китайцев было не больше пяти. Одного из них начальник попросил обучить меня премудростям профессии. Всё обучение длилось не более пятнадцати минут: он сказал «смотри» и начал вытачивать пешку. Было загляденье смотреть, как ловко он работал этим резцом «на глазок», то углубляясь в заготовку, то отступая от неё. Минут через пятнадцать он отрезал от заготовки готовую пешку и произнёс «вот и всё, тебе надо делать то же самое». На этом и закончилось моё обучение.

Когда я начал самостоятельную работу, то у меня получалось всё, что угодно, но только не пешки. К концу дня я извёл все выданные мне заготовки – частично в стружку, а частично в пешковый брак. Весь день меня не оставляли два вопроса:

1) Как это китайские мальчики так ловко орудуют резцом-ножом и у них на самом деле получаются пешки, а у меня получается сплошной брак? Неужели все они обладают способностями скульптора, а я, в отличие от них, – только способностями производить пешковый брак? Или я просто уже не в том возрасте, когда всё новое легко схватывается на лету, при том без всяких усилий?

2) Почему пешки надо вытачивать остриём ножа на глазок? Почему не изготовить резец в виде шаблона по форме продольного профиля пешки – тогда любой неуч, к каковым я как раз и принадлежу, будет просто равномерно прижимать этот резец к телу вращающейся заготовки и тогда буквально через 30 секунд пешка будет готова, и не на глазок, а точно по шаблону? А какая при этом будет производительность! Однако здесь это мало кого заботило.

На второй день начальник сказал мне, чтобы я не очень расстраивался, потому что у меня есть ещё четыре дня, отведённые для учёбы. В эти дни от меня не требуется выполнять норму по выпуску пешек, но уже на следующей неделе я обязан его выполнять, а это 30 пешек за рабочую смену. И добавил, что, если я хоть один день в месяц не выполню норму, то буду лишён ларька на весь этот месяц. Напоминаю, что речь идёт о покупке продуктов на три рубля в месяц. Совсем не удивительно, что в этот день результат моей работы был таким же, как и накануне. На третий день всё опять повторилось. Теперь я пришёл к выводу, что несмотря на то, что зам полит, похоже, искренне, хотел мне лучшего, но он же не мог знать, что я такая бездарь. Я совсем не исключаю, что, если бы он сам попробовал вытачивать эти несчастные пешки, у него бы тоже не получилось. Но он же даже не пробовал. Короче, я не хочу остаться без ларька до конца своего срока и остаётся лишь одно – проситься на ту самую вредную и тяжёлую работу, от которой зам полит искренне хотел меня избавить.

Уже на следующий день я пошёл в цех, в котором заключённые занимались шлифовкой стеклянных подвесок для люстр. Этот цех был полной противоположностью предыдущему: он был много больше того (~90 м2), пол в нём был земляной, он имел множество окон с одинарными рамами и частично выбитыми стёклами. Там также не было никакого отопления. И это в то время, когда на улице морозы достигали -40оС! Вдоль всего цеха в два ряда стояла дюжина громадных чанов, в которые горизонтально были встроены абразивные диски диаметром 1,5–2 метра и толщиной ~8 см. На эти диски укладывались плоской стороной четыре стеклянные заготовки квадратной формы, каждая размером 8х8 см2, поверх них помещалась толстая прокладка из картона и уже на картон помещался плоский чугунный диск-гиря весом килограммов десять-пятнадцать. Затем этот станок включался и абразивный диск начинал вращаться. К центру этого станка была подведена вода, которую надо было включать на всё время вращения диска. Работали с этими станками голыми руками, никаких рукавиц или специальной обуви там не выдавали, несмотря на то что работа эта была с холодной водой на протяжении всего рабочего дня. Станок надо было регулярно останавливать, снимать гирю и картонную прокладку, чтобы проверить оставшуюся толщину стекла (должно быть ровно 2 мм) и, что самое главное, чтобы не было перекоса плоскости стекла на всех четырёх предметах.

Работа действительно сколь тяжёлая, столь и вредная, особенно если учесть, что целый день работаешь с водой, при том, что на улице мороз, а в помещении не на много теплее, чем на улице. Но, если умудриться не заболеть в таких условиях, то в этой работе есть преимущество по сравнению с вытачиванием пешек: здесь совсем не чему учиться и не нужно иметь глаз художника, зато нужно иметь сильные тренированные руки, тело и крепкое здоровье. Вот я и решил, что у меня всё-таки есть шанс выжить на этой работе и не сильно повредить своё здоровье.

Уже через несколько дней я понял, что не всё так просто и с этой работой, как мне это показалось первоначально. Хорошо известно, что успех любой работы, которая осуществляется с помощью оборудования, целиком и полностью зависит от состояния этого оборудования, в данном случае от абразивного камня шлифовального станка. Совершенно естественно, что мне выделили станок, на котором уже давно никто не работал, а никто на нём не работал потому, что абразивный камень на нём был сильно изношен и потерял ту идеальную плоскость, которую он имел, когда был новым. А при работе с таким камнем, имеющим неровную поверхность, невозможно равномерно шлифовать стекло, зато очень легко делать на этот раз стеклянный брак. Ясно также, что такой громадного размера камень стоит очень дорого и потому начальство лагеря совсем не заинтересовано его менять. Что же касается заключённых, которым, как мне, приходиться работать на таком оборудовании, то – это как бы их проблема, жаловаться всё равно некому. После того, как я в первый же день «запорол» в брак почти все из сорока восьми стёкол, которые были моей нормой выработки, я понял, как я смогу избегать брака в будущем: просто станок надо останавливать значительно чаще и менять положение стёкол. Естественно, что при этом поднимать и опускать чугунный диск-гирю придётся во много раз чаще, чем этого требуется уголовникам, работающим на станках с хорошим качеством абразивного камня. Однако другого способа выжить и при этом иметь возможность покупать сахар, белый хлеб и маргарин всё на те же три рубля в месяц, я не усматривал.

Тот факт, что я был изгнан из библиотеки на производство, да ещё на такое тяжёлое, при всей его трагичности, имел и некий положительный эффект: все уголовники, которые до этого при встрече бросали на меня злобные взгляды, подозревая в коллаборационизме с администрацией лагеря, теперь получили прямое доказательство отсутствия какого-либо коллаборационизма. С этого момента я перестал опасаться ночного нападения и мой ночной сон стал значительно спокойнее. И будильник под подушкой мне тоже был теперь не нужен, впрочем, теперь у меня его и не было.

Лагерные стукачи

 

Теперь, когда я лишился возможности проводить всё время, кроме сна, в библиотеке, мне пришлось перед вечерней проверкой со всеми вместе прогуливаться по лагерному плацу. Обычно я ни с кем не общался даже и в это свободное время. Но однажды ко мне пристроился мужчина моего возраста и сказал, что он тоже ни с кем здесь не общается и хотел бы «отвести душу» со мной. Почему именно со мной, он не объяснил, но начал с того, что рассказал свою историю попадания в зону. Он инженер-электрик из Венгрии, высшее образование получил в Будапештском университете, находился в СССР в качестве наладчика электрооборудования, закупленного Советским Союзом у его компании-изготовителя. Попался он на валютной операции и получил за это семь лет лагеря. Он владел вполне приличным русским языком. После того, как он рассказал о своей истории, он начал расспрашивать меня. Мне нечего было скрывать, и я рассказал ему всё, что знал сам. Он, будучи человеком образованным, был интересным рассказчиком и чем-то напоминал мне Виталия Константинова, думаю, своей находчивостью, которая «высвечивалась» из его рассказов. Немного смущала меня его словоохотливость, но я не противился его общению до тех пор, пока Вальтер не позвал меня на приватный разговор. И вот что он мне поведал:

- Isaak, you should know that your new friend is a snitch. Once a month he disappears from the camp for the day or two – they took him to the town of Saransk for conversation at local KGB office. This is how he reports for previous task and gets a new assignment. (Исаак, тебе следует знать, что твой новый друг является стукачём. Раз в месяц он исчезает из лагеря на день-два – они увозят его в Саранск на разговор в КГБ. Там он отчитывается о предыдущем задании и получает новое.)

Поскольку Вальтер был вне всяких подозрений и к тому же явно мудрее меня по жизни, с этого момента я стал избегать какого бы то ни было общения с этим венгром. Но, как говорит пословица «горбатого только могила исправит» - моя наивность вовсе не исчезла. Так, недели через две после истории с венгром, ко мне во время прогулки на плацу «прибился» самый молодой из китайцев по имени Чень Чу Вэй. Ему было всего 16 лет и у него был неплохой русский язык. Он сразу привлёк моё внимание своей любознательностью. Он с удовольствием рассказывал мне о том, что творилось в это время в его родной стране. Мы то в то время мало что знали на эту тему, кроме того, что в Китае орудовали хунвейбины. А вот Чень мне рассказал много интересного:

Это было время, когда десятки миллионов хунвейбинов орудовали по всей стране, выгоняя из университетов неугодных профессоров и преподавателей, а также преследуя других неугодных им людей. Нередко за недостатком тюрем, заключённых, как осуждённых по суду, так и без всякого суда, содержали в глубоких ямах, вырытых самими же заключёнными. В общем, там были такие ещё прелести, от которых волосы становились дыбом. Вот в такой обстановке сотни тысяч, если не миллионы, в основном молодых, китайцев стали переходить границу СССР в поисках новой жизни. Всех их отлавливали советские пограничники и передавали в КГБ для отбраковки – кого-то отправляли сразу на поселение, в основном, в Сибирь, но также и в другие отдалённые районы СССР для постоянного проживания. Однако некоторые, вместо поселения, получали тюремный срок, как правило, длительностью от двух до трёх лет. Малообразованные молодые люди сроки не получали, а отправлялись на поселение. Зато образованные – всегда получали тюремный срок, причём, чем выше образование, тем больше срок. Нет сомнения, что это делалось с целью обезопасить СССР от возможных китайских шпионов – предполагалось, что за время, проведённое в тюрьме, они должны были утратить свои возможные связи с внешним миром и тем самым стать безвредными для страны.

Итак, самый молодой и самый образованный из китайцев стал моим приятелем и сопровождающим меня на вечерней прогулке по лагерному плацу. Он и правда «подкупил» меня тем, что задавал много интересных вопросов о жизни в Советском Союзе, в том числе и о политике. Я же с большой охотой, ничего не подозревая, рассказывал ему всё, как я это понимал сам. Такие прогулки продолжались недели три до тех пор, пока он внезапно не исчез, ничего мне не сказав, а вернулся через два дня. Теперь даже и мне стала ясной причина его исчезновения, а более знающие зека лишь подтвердили мою догадку. Не было никакого сомнения, что его возили в Саранск для допроса в КГБ. К тому же я вспомнил, что три недели назад именно он проявил инициативу на общение со мной, несмотря на большую разницу в возрасте, между нами. В общем, теперь никаких сомнений в том, что он был приставлен ко мне в качестве «подсадной утки», не осталось и я, естественно, прекратил всякое общение с ним. Мне кажется, что это была последняя попытка приставить ко мне стукача. Хотя и медленно, но даже и я постепенно получал своё тюремное образование.

Свидание с отцом

 

В конце марта 1976 года меня неожиданно вызывают на проходную лагеря, где, как мне было известно, находится помещение для длительного свидания. Я был в полном неведении – кто же это может быть – Таня далеко за кордоном, родители полуживые и на такое путешествие не способны, остаётся только Аркадий, про Нэлю я даже не вспоминаю. Но зная Аркадия, мне с трудом верится, что он таким образом решился подставить себя и своё благополучие. Прихожу в помещение для свидания и . . . вижу своего отца с двумя сумками, полными всяких вкусных продуктов. Я в шоке: отец – инвалид Отечественной Войны 1-й степени, с одним правым глазом, зрение на котором меньше 10%, с двумя сумками, на поездах с пересадками в Москве и Саранске, последние 200 км на подкидыше по узкоколейной ж. д. без чьей-либо помощи добрался до богом забытого посёлка Леплей только для того, чтобы увидеть меня!

Вот только теперь я узнал от отца, что он проявил инициативу и от своего имени в феврале подавал Прошение о моём помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР. Оказывается, он ездил для этого в Москву и даже останавливался на ночь у моих друзей, Романа и Раи Танкелевичей, чтобы утром следующего дня у него приняли это прошение. Он же не мог знать, что этой своей инициативой он всего лишь сильно ухудшит условия моего пребывания в лагере. А надежда на помилование - какая наивность! Но, по крайней мере, стало ясно откуда «ноги растут» в отношении моего нового трудоустройства.

Итак, отец провёл со мной целых два дня, держался он хорошо – никаких слёз или жалоб – очень по-мужски. Мы обменялись новостями, он сообщил мне, что Тане с Женькой уже отказали в канадской визе, а это означает, что на помощь самого Лёвы ей рассчитывать уже не приходится. Зная Таню, понимаю, что для неё это равносильно ещё одной катастрофе – она человек мало инициативный и за несколько лет совместной жизни уже привыкла, что у неё есть лидер, который ведёт её по жизни. Помощь же со стороны Лёвы предполагалась всесторонняя по двум причинам: во-первых, он был моим самым близким другом последнее десятилетие, а, во-вторых, он был источником (не виновником, конечно) трагедии нашей семьи. Кому же, как не ему, помогать в создавшейся ситуации? Теперь и на него рассчитывать не приходится.

Признаюсь, что для меня решение канадского консула совсем не было неожиданностью: дело в том, что было хорошо известно, что Канада, в отличие от США, очень выборочно брала к себе эмигрантов – она выбирала только молодых с детьми или без них, но непременно со специальностями, которые ей были нужны и практически всегда отказывала людям пожилым и одиноким женщинам с маленькими детьми, независимо от их профессии, и, таким образом, сводила к минимуму расходы страны, связанные с иммигрантами. К чести США, следует отметить, что эта страна всегда брала всех, кроме уголовных элементов, включая одиноких старушек и стариков, не имеющих никаких родственников в стране. Известен случай, когда на самолёте перевозили из Рима в Нью-Йорк совсем дряхлую старушку 94-х лет, для которой пришлось купить сразу четыре билета, чтобы она могла лететь в лежачем положении.

Во время свидания с отцом я старался съесть как можно больше продуктов, привезённых им, но не съел и десятой их доли. Отец думал, что он сможет оставшиеся продукты оставить мне, но он сильно ошибался – оказывается, это запрещено и ему пришлось увозить всё обратно. Даже шоколадку не удалось забрать с собой – её у меня изъяли при обыске и вернули отцу. А ведь я за весь год не получил ни одной посылки от родственников – это может означать лишь одно – они вообще были запрещены в этом лагере. Я говорю об этом так уверенно потому, что в деньгах мои родители не нуждались – Таня, уезжая через месяц после моего ареста, передала им все деньги, которые у неё остались от тех 3,000 рублей, которые я получил от старухи Мины Яковлевны в качестве откупного за мой арест и тюремный срок, а вернее сказать, за мою угрозу, что если она их не передаст, то я сделаю так, что она тоже пойдёт в тюрьму вместе со мной. Ирония состоит в том, что помните, как Дима Борисов из Сахаровского комитета во время суда советовал мне проситься в этот лагерь как раз из-за посылок от Международного Красного Креста. Однако здесь никто никогда не получал посылок не только от Красного Креста, но также и от своих родственников!

Последние четыре месяца заключения

 

После отъезда отца мне оставалось быть в заключении ещё около четырёх месяцев. Этот период мне почти ничем не запомнился, очевидно, потому что в нём мало чего происходило необычного: во-первых, наступила весна, а затем и лето, т. е. сильные морозы отошли в прошлое; во-вторых, уголовники перестали меня преследовать; наконец, в-третьих, все мои мысли были сосредоточены на максимально возможном сохранении своего здоровья, стараясь получить в свои лёгкие как можно меньше силиконовой пыли. Что же касается моей производственной работы – шлифовки стёкол, то я уже приспособился орудовать диском-гирей значительно чаще, чем это делали матёрые уголовники на хороших станках и сумел внушить себе, что мне это даже на пользу, т. е. я рассматривал свою работу как ежедневную длительную физическую тренировку своих рук и корпуса. Конечно, упражнения чересчур однообразные, но выбора у меня всё равно не было.

В этот период имела место ещё одна попытка со стороны КГБ завербовать меня, но она скорее носила чисто формальную функцию нежели активную – офицер, который приехал со мной поговорить, вёл разговор так, как будто результат для него заранее известен, но ему поручено его провести и где-то поставить птичку о том, что мероприятие проведено.

Но за пару дней до моего освобождения кое-что действительно произошло. Когда я проснулся утром этого дня, то понял, что все китайские заключённые моего барака общего режима ведут себя как пчёлы в улье: они что-то возбуждённо обсуждают в пол голоса и, похоже, что-то затевают. Это что-то и произошло уже во второй половине того же дня и всё секретное мгновенно вышло наружу. Среди заключённых строгого режима был один китаец лет тридцати пяти, который уже отсидел пять лет из своих десяти за убийство. На производстве у него была «блатная» должность начальника ОТК (Отдел Технического Контроля) – он занимался контролем качества стёкол, которые мы шлифовали целый день, а он проверял их за пару часов. Глубокой ночью этот китаец подкараулил в туалете самого молодого и субтильного телосложения китайца из моего барака и . . . изнасиловал его. Тот вернулся в барак, забрался под одеяло и там рыдал, пока кто-то из его соседей не проснулся и стал его расспрашивать в чём дело. После этого он разбудил остальных, которые стали обсуждать план мести. Эта месть и произошла в тот же день: на производственной территории кто-то из старших китайцев взял металлический ломик, подошёл к насильнику сзади, когда тот сидел за столом и занимался своей обычной работой контролёра стёкол, размахнулся и со всей силы опустил его на правое плечо насильника, раздробив ему все кости, какие попались на пути. Насильника увезли в тюремную больницу, а в лагере началось следствие. Надо отдать должное китайцам – они держались молодцами и все, как один, вели себя по принципу «ничего не знаю, ничего не видел, ничего никому не скажу».

Я уже упоминал, что накануне моего появления в лагере был убит командир моего отряда – лейтенант внутренних войск. Я узнал об этом из рассказов моих соседей по бараку. А инцидент, о котором я только что поведал, произошёл практически накануне моего отъезда, т. е. я, по сути дела, был его свидетелем. Лагерь как бы отмечал знаменательными событиями и мой приезд, и мой отъезд.

В самый последний перед свободой день я пошёл прощаться с Вальтером Хефелином, швейцарским миллионером, который, зная, что я полечу сначала в Вену, дал мне телефон своей хорошей подруги, которая жила в Вене – так, на всякий случай, если понадобится какая-нибудь помощь.

И вот, наконец, наступает 18 августа – день, который снился мне весь этот год. Говорить, какое было у меня в тот день настроение – занятие совершенно бессмысленное – любой читатель легко может себе это вообразить. Я получил свою гражданскую одежду и с радостью облачился в неё. Я думал, что, выйдя за ворота лагеря, буду предоставлен сам себе. Однако я обнаружил, что у меня есть попутчик – мой начальник отряда, который, мягко говоря, меня недолюбливал. Я недоумевал – зачем он со мной и задал ему этот вопрос. Он объяснил, что выполняет приказ своего начальства – сопровождать меня до Саранска, где он сам купит мне билет на поезд до Москвы и даже посадит меня на него. Только, убедившись, что я благополучно сел в московский поезд, он вернётся обратно в свой родной посёлок Леплей. Затем он добавил, что весь этот путь не безопасен, вся эта зона сильно криминогенная, именно поэтому он и сопровождает меня.

В вагоне узкоколейки было почти пусто, лейтенант сел и раскрыл газету, а мне совсем не хотелось сидеть с ним рядом – его присутствие лишало меня чувства свободы, которого я так долго ждал. Поэтому я вышел в тамбур и там провёл все четыре часа, пока мы не прибыли в Саранск. Зрелище из окна было то ещё: по обе стороны движения поезда то и дело попадались высокие заборы с колючей проволокой наверху и смотровыми вышками с солдатами, у которых были видны автоматы наперевес. Говорили, что в тех местах в то время было двадцать четыре лагеря, среди которых был и лагерь для политических заключённых. Все они были частью знаменитого Дубравлага и имели Кодовое название ЖХ-385. Созерцая такие «пейзажи», нетрудно представить, какие мысли меня одолевали. В этот момент я совершенно искренне пожалел сопровождавшего меня лейтенанта, как, впрочем, и всё остальное лагерное начальство: несмотря ни на что, у меня всё-таки ещё есть шанс покинуть эту «милую» родину, а ведь ни у кого из них этого шанса нет и никогда не будет! Несчастные люди – так думал я про них и их семьи тогда, стоя в тамбуре поезда, уносящего меня в будущее. Впрочем, такие мысли про своих начальников посещали меня регулярно и раньше, когда я ещё отсиживал свой срок в «своём» лагере.

На вокзале в Саранске выяснилось, что присутствие моего начальника отряда было очень даже кстати. Билеты на проходящий московский поезд вообще не продавали, а желающих было предостаточно. «Мой» лейтенант отправился в кассу для военнослужащих и там приобрёл для меня билет. В этот момент я впервые почувствовал себя привилегированным человеком – надо было так много перетерпеть, чтобы вдруг пришло такое чувство. Весь путь до Москвы, а затем до Ленинграда, меня не оставляла мысль: выпустят меня теперь за границу или что-нибудь придумают ещё, чтобы задержать меня на неопределённое время – ведь я всё ещё в советской стране, хорошо известно, что здесь «закон — что дышло: куда повернёшь, туда и вышло». Из Москвы я позвонил родителям и известил о своём прибытии в Ленинград.

 

Долгожданная свобода

 

Внезапное открытие - я всё ещё гражданин СССР!!!

 

Я был приятно удивлён тем, что на Московском вокзале меня встречала Лариса Новикова и её муж Валера Чуфарин. Но ещё более я был удивлён, когда Лариса озвучила мне просьбу Сашки Эпштейна о моём разрешении прийти ему на мои проводы. Напомню, что вот уже пять лет, как он, обиженный на весь альпинизм и всех, связанных с ним, приятелей, в том числе и на меня, со мной не общался и из альпинизма ушёл, казалось, навсегда. Я, конечно, такое разрешение дал.

Первые несколько дней я позволил себе расслабиться – встречался с самыми близкими друзьями и отвечал на их вопросы о моём прошедшем годе в заключении. В первую очередь, я посетил семью Дриккеров. Затем Толя Кайданов очень хотел, чтобы я посетил родителей его второй жены Жени, которую я тоже никогда не видел, не говоря уже о её родителях. Мне не хотелось тратить время на совсем незнакомых людей, но я не мог отказать Толе по старой нашей дружбе ещё со студенческих лет. Однако должен признаться, что встреча эта не была совсем уж впустую: Женины родители, как, впрочем, и сама Женя, оказались вполне интеллигентными собеседниками, которых моя трагедия интересовала совсем не из простого любопытства.

В ряду этих встреч была ещё одна, на которую мне тоже не хотелось тратить время, но пришлось идти, поскольку приглашение пришло от Таниной сестры Люси. Я ведь и прежде, мягко говоря, её недолюбливал – было на то много причин. Однако решил, что Тане будет обидно, когда она узнает, что я получил её приглашение, но так и не посетил их – её саму и её мужа Франека, поляка из Варшавы, который к этому времени заканчивал аспирантуру по кафедре ВТ ЛЭТИ. Очень скоро они должны были уехать на постоянное место жительства в Польшу. На этот раз я оказался очень даже прав – мне показалось, что встреча эта была в тягость не только мне, но и им обоим: они не спрашивали меня ни о чём, как будто и не было никакой трагедии в нашей семье 1,5 года назад, а я не провёл в тюрьме и лагере прошедший год. Я же сам никогда ни о чём не рассказываю, если меня не спрашивают, хотя бы и для приличия. Мне даже не было предложено отобедать, как это было принято в то время в СССР. В общем, заставил я себя отсидеть у них часа полтора и с большим облегчением покинул их квартиру. Я понимал это Люсино приглашение как необходимость для неё самой поставить «птичку», которая должна была означать, что она выполнила эту формальность для Тани. Таким образом, мы оба выполняли, на мой взгляд, никому не нужные формальности, которые тяготили нас обоих, а это как раз тот случай, который я очень не люблю.

В эти первые дни после освобождения меня опять навестил Дима Борисов из Сахаровского комитета. Из этого я заключил, что они продолжали отслеживать мою судьбу и после суда. В ту встречу Дима настоятельно просил меня написать книгу о моих впечатлениях за прошедший год. Он сказал, что их особенно интересует Мордовский лагерь для иностранцев и лиц без гражданства, т. к. лагерь этот уникальный для всей территории СССР и в то же время они не имеют оттуда почти никакой информации. Теперь, по его словам, появилась редкая возможность опубликовать сведения об этом лагере, принимая во внимание моё образование и хорошее знание русского языка. На это предложение я ответил, что подумаю. После этого я поблагодарил его за внимание и помощь, которую они мне оказали, и мы расстались. Очень скоро всё так закрутилось, что мне было не до писательства. Вот теперь, мне кажется, что я выполнил просьбу Димы и поделился своими впечатлениями, о которых он просил меня сорок пять лет назад. Прямо по пословице «лучше поздно, чем никогда».

После нескольких дней расслабления я, наконец, отправился в ОВИР за новой визой для выезда в Израиль, т. к. виза, выданная мне 1,5 года назад, осталась в Пулковской таможне в день досмотра нашего багажа. Танина виза тоже осталась у них и её ей, очевидно, вернули после моего суда и ареста. С ней она и улетела в Вену 1 октября 1975 года. А вот теперь меня ждала совершенно неожиданная новость: инспектор этого «многоуважаемого» учреждения Пилина Т. Н. сообщила мне, что для получения выездной визы я должен заплатить 800 рублей, из них 500 рублей за отказ от советского гражданства и 300 рублей за визу! Признаюсь честно, что, идя в этот «крутой» офис я был морально готов к тому, что они начнут отказывать мне в выдаче визы по любой надуманной причине. Но то, что я услышал от инспектора Пилиной Т. Н., повергло меня в шок. А вот как дальше проходил наш с ней разговор:

- 1,5 года назад я уже заплатил эту сумму и был лишён вашего советского гражданства. На каком основании вы требуете от меня 500 рублей за отказ от советского гражданства, если я совершенно официально являюсь лицом без гражданства?

А вот её ответ:

- Кто вам сказал, что вы лицо без гражданства?

- Как кто сказал? Вот смотрите – и показываю ей свой приговор суда https://www.dropbox.com/s/izip9x6n3xl2qyl/Sentence.docx?dl=0, где чёрным по белому написано, что в этот день судят Гилютина Исаака Борисовича, который является лицом без гражданства.

На это она мне отвечает:

- Нет, это не правда, вы советский гражданин до тех пор, пока не пересекли границу СССР по земле, по воздуху или по воде, а в вашем случае этого не произошло и, значит, вы не потеряли гражданство СССР. Теперь, если вы хотите получить выездную визу за границу на ПМЖ (Постоянное Место Жительства), вы должны написать просьбу об отказе от советского гражданства и заплатить за это 500 рублей.

- Но ведь я уже заплатил эти самые 500 рублей 1,5 года назад и даже получил за это выездную визу.

А вот что она мне на это ответила:

- Вы это уплатили в прошлом году, и эта ваша плата была действительна в прошлом году, а поскольку выехать вы хотите в этом году, то и плату вашу мы должны получить тоже в этом году.

- Но тогда верните мне прошлогоднюю плату, которой я не сумел воспользоваться.

- А этот вопрос не к нам, с этим вопросом обращайтесь в Ленгорфинотдел (Ленинградский Городской Финансовый Отдел).

На этом наш разговор закончился, и я решил обратиться в тот отдел, в который она меня послала, за возвратом денег, уплаченных мною годом раньше, или чтобы они дали письменное указание в ОВИР о невозможности взимания с меня вторично указанных госпошлин.

3 сентября я посетил Ленгорфинотдел и оставил там следующее заявление на имя его заведующего Игнатьева А. К.:

https://www.dropbox.com/s/s6w0npw7igg1sjt/%D0%97%D0%B0%D1%8F%D0%B2%20%D0%BE%20500%D1%80.docx?dl=0

А вот что ответил мне заведующий Ленгорфинотделом:

https://www.dropbox.com/s/kh6mee8gzsbc0r3/%D0%9E%D1%82%D0%B2%D0%B5%D1%82%20%D0%BE%20500%D1%80.jpg?dl=0

В который уже раз я получил подтверждение, что нахожусь в стране, в которой у власти много прав, а у простого человека - никаких. Забегая немного вперёд, скажу, что через пять месяцев, уже находясь в США, я послал подобное заявление Председателю Иностранной Юридической Коллегии в Москве всё с той же просьбой вернуть мне незаконно полученные с меня второй раз деньги в размере 900 рублей. В нём я дополнительно указал, что тот факт, что суд незаконно рассматривал меня лицом без гражданства, имел серьёзные последствия для его решения о выносимом мне наказании, т. к. ряд облегчённых видов наказания, как например, условное наказание, принудительные работы по месту жительства или стройки народного хозяйства, применяемые для граждан СССР, для меня были не применимы согласно Уголовному Кодексу РСФСР. Думаю, что читатель уже догадался, что никакого ответа я вообще не получил.

Однако сам факт обнаружения, что я не был всё это время лицом без гражданства, а оставался в гражданстве СССР, заставил меня вспомнить все трудности и проблемы последнего года, которые мне пришлось пережить и которые, как теперь стало понятно, вообще были напрасны. Их легко можно было избежать, если бы хоть один из юристов, участвовавших в суде надо мной, а это судья Афанасьев–Лысенко Г. В., прокурор Цыпкина Е. П., наконец, мой адвокат Фима Койсман, знали бы законы своей страны, по которым происходило судилище надо мной. И также никому из них в голову не пришло проконсультироваться по этому вопросу с соответствующими органами, например с ОВИРом! Этот неожиданно открывшийся факт мог круто изменить мою судьбу последнего года: 1) ведь мой адвокат сообщил мне, что обсуждал с самим судьёй возможность условного наказания взамен настоящего, но тот ответил, что был бы рад осуществить это, но не может, поскольку такая мера применима лишь к гражданам СССР, а я им не являюсь; 2) даже и безусловное наказание происходило бы в Ленинградской зоне Горелово общего режима, где мне уже всерьёз «светила» должность бухгалтера; 3) здесь была налажена логистика в получении денег с воли; 4) здесь могли иметь место свидания с родственниками, а, может быть, и друзьями; и т. д.

Итак, делать нечего, надо доставать 800 рублей для ОВИРа. Совершенно естественно, что я опять вспомнил про «милейшую» Мину Яковлевну – кому же, как не ей, расплачиваться за все мои проблемы? Пришлось опять с ней встретиться и потребовать эти самые 800 рублей, без которых я не могу покинуть страну. Я, конечно, был готов к тому, что она скажет, что у неё таких денег нет. Я просто объяснил ей, что в противном случае, я оставлю у своих друзей три заявления - в Прокуратуру РСФСР, в прокуратуру г. Ленинграда и в прокуратуру Московского района Ленинграда, - которые попрошу их послать по почте после того, как я сам окажусь уже за границей. А во всех трёх заявлениях будут изложены дополнительные сведения о якобы нашем с ней сговоре в совершении того преступления, за которое меня судили, а её нет. В этом случае теперь уже её должны будут судить по вновь открывшимся фактам. Я не сомневался, что она выполнит моё условие. Конечно, была всего лишь небольшая, но всё-таки не нулевая вероятность того, что одна из этих прокуратор заинтересуется и возбудит дело против неё. Это совсем не значит, что они доведут дело до суда, но уже сам факт попортит старухе много крови. А учитывая то несметное (в моём, конечно, понимании) богатство, на котором она «сидит» и с большой частью которого она всё равно вынуждена будет расстаться, когда отправится в Америку, где уже обосновалась её дочь с мужем и ребёнком, для неё эта сумма была просто копеечной.

Я не ошибся – моя угроза возымела действие и уже на следующий день она принесла мне требуемую ОВИРом сумму. Я уплатил их в банк и принёс справку об уплате госпошлины в ОВИР. Таким образом было устранено последнее препятствие к моему отъезду.

Мой первый, он же и последний, провокатор

 

Я уже упоминал, что первыми, кого я посетил после отсидки в лагере, был дом Дриккеров. Там меня, конечно, долго и внимательно расспрашивали обо всём, что произошло со мной за этот год. Примечательно, что, когда я рассказал им историю знакомства с Виталием Константиновым – сначала в колонии «Горелово», а буквально через день он прибыл в мою же камеру в «Крестах» (какое редкое совпадение, ведь в «Крестах» около тысячи камер!), - они в один голос сказали мне, что не сомневаются, что он подослан ко мне с определённой целью. Не то, чтобы я им так сразу поверил, но задуматься пришлось. Однако уже через несколько дней я получил доказательство того, что они были правы. Мой новоиспечённый «друг» Виталий позвонил моим родителям и захотел со мной встретиться. Надо же, думаю я: помнит дату моего освобождения и номер телефона моих родителей? Я был этим вниманием польщён и встретился с ним где-то в городе. После получаса радостных для такой встречи разговоров он вдруг достаёт из внутреннего кармана небольшой пакетик и со словами «это очень ценится на западе, возьми это с собой, там продашь и у тебя на первое время будут деньги». На мой вопрос «что это такое?», он отвечает:

— Это набор пилок для лобзика.

Вот только в этот момент я понял, насколько Дриккеры были проницательны, а я был просто «ослом». Удивительно только то, что КГБ в лице Виталия сработало уж очень топорно. Очевидно, это была их последняя попытка опять упрятать меня за решётку, но какая же она была неуклюжая – совсем не похоже на КГБ того времени. Тут даже такой тупой, как я, мгновенно разобрался «who is who» (т. е. кто есть кто) и вернув ему так и не раскрытый пакетик быстро распрощался с ним и ушёл. Но потом я ещё долго ходил один и обдумывал ситуацию, в которую Виталий меня втягивал: если бы я взял эти пилки, их во время таможенного досмотра обнаруживают таможенники, спрашивают меня «откуда они у меня?», дальше появляется свидетель Виталий, который заявляет, что это он передал их мне и далее закручивается вторая серия суда над Исааком, правда, на этот раз даже покруче, поскольку теперь суд будет иметь дело уже с рецидивистом.

После этого мне захотелось уехать из этой страны как можно быстрее. Я, хотя и успел получить некоторую прививку от Виталия и нескольких других провокаторов, но не мог быть уверенным, что в следующий раз не попадусь в более остроумные сети, расставленные нашим славным КГБ.

Последние дни в СССР

 

В середине сентября я, наконец, получаю в руки такую заветную визу на выезд в Израиль, где записано, что я должен покинуть свою такую «любимую» родину в течение двух недель. На этот раз «сборы были не долги», собирать мне было нечего – всё, что вернули после конфискации, Таня увезла с собой. Мне хватило рюкзака, чтобы забрать с собой свои альпинистские шмотки и снаряжение, включая титановые крючья, скальные и ледовые. В эти последние дни было много прощальных встреч с друзьями, и я и они понимали, что мы больше не увидимся. Это не относилось лишь к Фреду Тунику, который озвучил мне свои планы на эмиграцию в США в ближайшее время и потому выразил желание иметь со мной переписку. Пару встреч я имел с Сашей Эпштейном, появление которого я не мог ожидать: ведь прошло уже пять лет с тех пор, как он, обиженный на меня и всех его альпинистских тренеров, исчез из нашего поля зрения, а также и из альпинизма. Теперь его возвращение говорило само за себя: очевидно, что за эти пять лет он не только повзрослел, но ещё и поумнел, и, наконец, понял, что был не прав в своей обиде на всех и вся. Я же, естественно, эту тему в наших разговорах не стал поднимать, понимая, что ему будет это неприятно, да в этом и не было никакой нужды. Должен отметить, что он очень искренно был расстроен нашей предстоящей разлукой навсегда, мне тоже было от этого грустно.

После такого трогательного расставания с Сашей я позвонил Фреду Тунику и сказал ему, что Сашка раскаялся в своём неадекватном поведении пятилетней давности и теперь я прошу Фреда взять его на альпинистский сбор в следующем сезоне. Забегая вперёд, могу сказать, что всё так и получилось и у Саши с этого момента получилась вполне приличная альпинистская карьера, включая и инструкторскую квалификацию. Больше того, они, Саша и Фред, с этих пор стали большими друзьями на всю оставшуюся жизнь, чего нельзя сказать про Сашу и меня.

Интересно, что при нашем последнем свидании Саша попросил меня присмотреть в Риме за сыном своего сотрудника по имени Боря Шрайман. Он объяснил, что его родители очень за него переживают, т. к. ему всего 20 лет, он ушёл с 3-го курса физического факультета ЛЭТИ и эмигрировал из страны совсем один. Забегая вперёд, скажу, что по прибытию в Рим я довольно быстро разыскал Борю и был приятно удивлён, что этот молодой человек совсем не нуждался в чьей-либо опеке, скорее он сам мог быть советчиком или помощником для куда более взрослых, чем он сам, людей. Более того, он, обладая прекрасным английским языком, по приезде в Рим поступил на работу переводчиком в сам ХИАС и, таким образом уже зарабатывал себе на жизнь. Вообще, он произвёл на меня самое приятное впечатление уже тем, что твёрдо знал, что будет учёным-физиком и потому поедет не куда-нибудь, а только в Бостон, чтобы поступать в MIT (Massachusetts Institute of Technology). После встречи с ним я, вернувшись домой, сразу же сел и написал письмо Саше, чтобы он успокоил Бориных родителей моим впечатлением о том, что такие люди, как Боря, пропасть не могут ни при каких обстоятельствах просто по определению. И мне очень жаль, что наши пути в США так никогда и не пересеклись.

Однако пора вернуться в конец сентября, когда я, наконец, благополучно вылетел из аэропорта Пулково в Вену с одним лишь рюкзаком за плечами. Теперь, сидя в самолёте Аэрофлота, я с нетерпением жду момента, когда он пересечёт границу с Австрией, и вот только тогда я, наконец, позволяю себе расслабиться. А до этого меня не покидала мысль, что он ведь может ещё развернуться, чтобы добавить мне тюремного срока – пути господни и советской власти неисповедимы. Но после пересечения границы я почувствовал себя в полной безопасности и тут почти сразу передо мной промелькнул весь год, проведённый мною в тюрьме и лагере. А главную мысль, которая не давала мне покоя все последние дни, я много позже прочёл у Игоря Губермана, который выразил её как-то так:

«Тюрьмою наградила напоследок

Меня отчизна-мать, спасибо ей,

Я с радостью и гордостью изведал

Судьбу её не худших сыновей.»

 

И что для меня особенно важно – мне не приходится стыдиться за моё поведение в этот страшный год моих испытаний.

Первые впечатления по ту сторону железного занавеса

 

В Венском аэропорту выяснилось, что я был не единственным советским эмигрантом на борту Аэрофлотовского рейса. Там нас встретил представитель Сохнута (это еврейское агентство, которое занимается вопросами репатриации евреев в Израиль) и на микроавтобусе отвёз в дешёвенький отель. Нас всех распределили по два человека в номер. Вот в этом отеле в своём номере я впервые в жизни познакомился с журналом «Playboy», о котором много слышал, но, естественно, никогда не видел и очень удивился тому, что эмигранты, живущие в этом номере до меня, не «увели» его с собой. Очевидно, что кто-то его оставил, а ни у кого из последующих эмигрантов не поднялась рука забрать его – похоже, что уже сама обстановка западного мира начинала перевоспитывать бывших советских граждан. Так получилось, что знакомство с журналом «Playboy» стало для меня первым глотком западной свободы.

На следующий день в офисе Сохнута с каждым из нас в отдельности проводилась беседа на предмет дальнейшего следования – либо Израиль, либо одна из стран, которые тогда принимали эмигрантов – США, Канада или Австралия. Естественно, что сотрудники Сохнута уговаривали всех, кто имел еврейские корни, ехать в Израиль, а кто их не имел – направлялись в Толстовский фонд, который оказывал те же услуги, что и Сохнут, но для русских людей. Справедливости ради, следует заметить, что Сохнут, хотя и уговаривал ехать в Израиль, но не настаивал, если человек твёрдо говорил, что хочет поехать в какую-нибудь другую страну. Со мной было совсем просто – ведь Таня и Женя уже были в Нью-Йорке – и потому всем было ясно, что я должен ехать туда же. Мне было сказано, чтобы я был готов уже завтра отправиться поездом в Рим. Я даже не воспользовался возможностью посмотреть Вену в оставшуюся часть дня, как это делали практически все эмигранты, оказавшиеся таким образом в Вене. Отчасти потому, что берёг те $200, которые были со мной, а отчасти потому, что я ещё не отошёл от переживаний последнего года и наслаждался уже тем, что можно было просто вдыхать глоток свободы и ничего и никого не опасаться вокруг.

Тем не менее, я с пользой провёл оставшуюся часть дня – я позвонил знакомой Вальтера Хефелина и сказал, что я его хороший приятель по несчастью и что он просил меня позвонить ей и передать от него привет. Она сразу же предложила встретиться и я, конечно, согласился. Общались мы, естественно, на английском языке. Интересно, что она сначала отнеслась ко мне с большим подозрением – ничего удивительного в этом я не увидел: весь западный мир был хорошо информирован о деятельности КГБ не только в самом СССР, но и за его пределами. Она сразу стала задавать мне такие вопросы о Вальтере, которые должны были убедить её в том, что я не подставное лицо, а действительно послан к ней самим Вальтером. Очевидно, что мои ответы и моё поведение были достаточно убедительными, хотя и не до конца, потому что она перешла к вопросам обо мне лично. И вот только теперь, когда я поведал ей свою историю попадания в один с Вальтером лагерь, она похоже поверила, что я не человек из КГБ. К такому заключению я пришёл потому, что она спросила меня, чтобы она могла для меня сделать. Я лишь развёл руками, не готовый к такому вопросу. Но, когда из дальнейшего моего рассказа она узнала, что моя жена и ребёнок уже находятся в Нью-Йорке, сразу же предложила мне пойти на международную телефонную станцию и позвонить им, а она с удовольствием оплатит мой разговор с ними – это и будет её подарком. Мы так и сделали. Правда, когда мы расстались, мне в голову пришло ещё одно объяснение этого поступка – не исключено, что она таким образом продолжала меня проверять на «вшивость» – что, если я откажусь звонить или номер телефона окажется не существующим?

На следующий день нас привезли на вокзал и посадили в поезд, направлявшийся в Рим. В поезде нас сопровождали вооружённые итальянские карабинеры, которые были приданы для нашей защиты от арабских террористов, которые в те дни сильно активизировались – уже были случаи их нападения на поезда с еврейскими эмигрантами из СССР. Всё из тех же соображений безопасности нас высадили из поезда за два часа до его прибытия в Рим и посадили в автобус, который и довёз нас глубокой ночью до Рима. Весь путь от Вены до Рима проходил в строжайшей секретности, даже нам ничего не было известно – куда и когда мы прибудем. Я же про себя подумал, что со мной такое впервые, чтобы вооружённые люди охраняли мою жизнь, а вовсе не меня от моего потенциального побега.

Римские каникулы


В Риме я почти сразу нашёл себе очень дешёвое жильё в приличном доме: я поселился в чулане вполне приличной квартиры, которую занимала московская семья университетского профессора, состоящая из него, его жены – доктора, бывшего главного санитарного врача одного из московских районов, их дочери и трёхлетнего внука. Они дожидались американской визы. В чулане, в котором до меня проживал молодой аспирант из Московского Физтеха, помещалась только кровать-раскладушка и один стул. Поскольку это был нежилой чулан, то там не было батареи отопления, а ведь грядёт зима, но я решил, что это даже хорошо, т. к. это обстоятельство будет напоминать мне горы, а спать я смогу, облачаясь в альпинистскую одежду, которая всегда была при мне. Но ведь мне и нужно было помещение лишь для сна, всё остальное время я буду в городе – в ХИАСе (HIAS - еврейское агентство, помогавшее эмигрантам в течение почти ста лет не только из СССР, и не только евреям, но также и из многих стран мира, где происходили социальные катаклизмы), на курсах английского языка или просто шататься по городу – глупо было не воспользоваться ситуацией, впервые оказавшись в Вечном городе. Зато главным достоинством такого жилья была его дешевизна – я же старался экономить на всём, а хорошо известно, что жильё на западе является самой большой расходной частью бюджета.

В ХИАСе меня направили к той же ведущей, которая была у Тани с Женей годом раньше и которая, естественно, была в курсе моих злоключений по ту сторону железного занавеса. Первое, что она мне поведала – это то, что Женька в этом офисе был всеобщим любимцем, и, пока Таня проводила время с ней, он, будучи в то время очень коммуникабельным и забавным ребёнком, буквально ходил по рукам от одного стола к другому. Во-вторых, она сообщила, что мне надлежит написать подробную объяснительную записку о причинах задержки моего выезда из СССР. Она также сказала, что такие же объяснительные записки о произошедшем со мной, ими уже получены от Тани, Лёвы Шахмундеса и от Игоря Рифа. Кроме того, Таня передала им Приговор суда, переведённый на английский язык. Все эти документы будут вложены в папку с моими остальными документами и переданы американскому консулу, который по своим каналам будет проверять достоверность всех изложенных фактов, прежде чем мне будет выдана американская виза. В этот момент я понял, что мои злоключения вовсе не закончились с пересечением границы СССР, их шлейф ещё долго будет тянуться за мной – ведь согласно Приговору советского суда, я был осуждён по уголовной статье, т. е., проще говоря, был уголовником, а США, вполне естественно, не хочет впускать в свою страну уголовные элементы. Час от часу не легче! По правде говоря, к такому обороту событий я совсем не был готов, наивно полагая, что на Западе чиновники должны и без дополнительных объяснений хорошо понимать ситуацию, которая сложилась в СССР в отношении евреев, пожелавших его покинуть. Получается так, что советская «железная лапа», на этот раз уже невольно, протянулась даже через границу и продолжает мстить мне за моё желание покинуть страну навсегда. На практике это означало, что мне, скорее всего, придётся задержаться в Риме дольше, чем другим эмигрантам, поскольку в моём деле имеются обстоятельства, которые обязательно потребуют дополнительного времени для проверки. Но даже для «нормальных» эмигрантов время ожидания американской визы занимало от шести до восьми месяцев.

Итак, пришлось смириться с мыслью, что сидеть мне в Риме придётся довольно долго. В это время я начал усиленно заниматься английским языком, а по вечерам проводил время с молодыми ребятами – аспирантами из московского Физтеха – или в их доме, или в прогулках по городу. Они жили в другой части города и по утрам я совершал к ним пробежку, отмечался у них и таким же путём возвращался домой. Надо заметить, что Рим - не лучший город для пробежек, воздух там перенасыщен выхлопными газами, однако, выбора не было. Таким вот образом я начал восстанавливать свою спортивную форму.

Теперь настала пора вспомнить о своей второй профессии – альпинизме и я подумал, что надо посетить Римский Italian Alpine Club. Решил я пойти туда не с пустыми руками, а взять с собой титановые крючья, скальные и ледовые, поскольку хорошо был осведомлён о том, что они пользуются на западе большим спросом. Как минимум, заведу там знакомства, которые могут оказаться полезными, а, как максимум, может быть, удастся продать какое-то количество крючьев местным альпинистам. Тем самым мне бы удалось пополнить семейный бюджет, который к тому времени состоял ровно из $200, которые я не собирался трогать, понимая, как они пригодятся семье по прибытии в Нью-Йорк. Пока что на мою, более чем скромную жизнь, мне хватало того пособия, которое раз в две недели выдавал ХИАС. Все эмигранты были осведомлены о наличии в Риме продуктового базара, на котором можно было за дёшево купить курицу, сварить её и таким образом обеспечить себе вполне здоровое питание на целую неделю. Если же сравнивать с едой, к которой меня приучили в мордовском лагере, то это была просто царская еда.

Для посещения Italian Alpine Club мне удалось уговорить одного из знакомых аспирантов-физиков пойти туда со мной в качестве переводчика, т. к. его английский был заметно лучше моего. Я считал, что задуманная продажа крючьев будет более успешной, если я явлюсь в клуб не один, а с переводчиком – это обстоятельство должно было добавить мне респектабельности в глазах итальянских альпинистов. В клубный день я и аспирант-физик, который никакого отношения к альпинизму не имел, но который под моим воздействием решил, что такой визит будет интересен даже и ему, тем более что по моей задумке мы с ним условились, что он на публике будет играть роль профессионального переводчика для придания мне солидности. Наш визит в клуб оказался даже более успешным, чем я мог ожидать. Во-первых, мне действительно удалось продать какое-то количество титановых крючьев и тем самым пополнить семейную кассу ещё долларов на 150. Но значительно более важным было то, что итальянские альпинисты оказались очень дружелюбными и сходу пригласили меня поехать с ними в горы уже в ближайший уикенд. Я, не задумываясь и даже не спрашивая куда ехать и на какой уровень рассчитано их восхождение, дал своё согласие – уже само слово «горы» действовало на меня магически. С одеждой и ботинками проблем не было – всё это было при мне.

В воскресенье в шесть утра я опять подъехал к клубу, где уже стоял автобус на 40 человек. Оказалось, что это было восхождение выходного дня в Доломитах, которое было предназначено для любого возраста и не требовало никакой специальной подготовки. По советской квалификации это было к.т. 1А. Правильней было бы назвать это прогулкой выходного дня в горы, а вовсе не восхождением. Таким образом, со спортивной точки зрения оно для меня было совсем не интересным. Зато для знакомства с членами клуба оно оказалось чрезвычайно полезным: в результате этой поездки я получил приглашение уже на следующий уикенд поехать со студентами Римского университета тоже в Доломиты, но уже на настоящее скалолазание. И для такой поездки я тоже был готов – и страховочная обвязка и советские галоши, в которых я лазил на Приозерских скалах, тоже были со мной.

На следующий уикенд эти студенты подъехали к моему дому на маленьком Volkswagen (в СССР их называли жуками) и я втиснулся в него пятым пассажиром на заднее сидение. Эта поездка со спортивной точки зрения была значительно интересней предыдущей и должен заметить, что, несмотря на тот факт, что я никогда не был хорошим скалолазом (максимальное моё достижение в этом виде было выполнение 2-го разряда на чемпионате Ленинграда всё на тех же Приозерских скалах), но в этой студенческой компании я не уронил чести советского скалолаза, при том, что был раза в два старше их по возрасту. На самом деле поездка эта запомнилась мне вовсе не скалолазанием, а разговорами в автомобиле на английском языке. Они, как и подобает любознательным студентам, пытались понять мотивы моей эмиграции из СССР. Я попытался ответить на эти их вопросы шуткой, в которой, как хорошо известно, всегда присутствует большая доля правды: я сам задал им вопрос «как вы думаете, чем ваш капитализм отличается от нашего социализма?», на который я заранее знал, что ответа не получу. Так оно и случилось: я видел, как мои собеседники напряжённо думают в поисках ответа, но самого ответа так и не последовало. Выждав паузу, я вот так ответил для них на свой же вопрос: «у вас при капитализме есть бедные и богатые, а при нашем социализме - все бедные». Мой ответ поверг студентов в ступор, они ожидали чего угодно, но только не этого. Оказалось, что их политические взгляды были очень социалистическими, а может даже и прокоммунистическими. Для студентов Римского университета в то время это было скорее нормой, чем нет. Наверное, помогло то, что нас всех объединяло одно хобби и к тому же я был гостем в их стране. Они как бы по-дружески стали мне объяснять, чтобы я был осторожнее с такими высказываниями, что в их стране много людей, кому такие взгляды могут не понравиться и потому у меня могут быть неприятности. Теперь уже я потерял дар речи. Несмотря на этот казус, мы расстались друзьями и условились о следующей поездке на скалы через две недели.

Однако я хочу вернуться на неделю назад, в автобус, который вёз наш коллектив после несерьёзного восхождения на какой-то малозаметный пупырь обратно в Рим. Ещё во время той горной прогулки ко мне подошёл и представился на русском языке уже не молодой итальянец по имени Виктор (на самом деле он был Vittoria Pavoni) и после этого мы всё оставшееся время провели с ним в беседе. Оказалось, что его отец ещё до войны много лет служил консулом в одном из итальянских консульств на территории СССР. Вот тогда, ещё в юном возрасте, он и выучил русский язык, который сумел успешно сохранить. Можно сказать, что в тот день завязалась наша дружба, которая продолжилась до самого моего отлёта в Нью-Йорк. Да, чуть не забыл сказать, что на момент нашего знакомства ему было только 66 лет, а мне уже 37. Он, как и его отец, всю жизнь провёл на дипломатической службе и теперь, по его словам, получает вполне приличную государственную пенсию, которой хватает не только ему самому, но также и на помощь своим родственникам.

Естественно, что на обратном пути в автобусе мы оказались на одном сиденье и продолжили нашу беседу на русском языке. А сразу за нами сидела очень красивая итальянская девочка лет шестнадцати. Она сначала прислушивалась к нашему разговору, а затем, уловив паузу в нём, обратилась ко мне с вопросом: «это правда, что вы из Советского Союза?». Из самого вопроса и его тональности было ясно, что она такого «зверя» видит впервые и он ей очень интересен. Она сразу же объяснила такой её интерес – она изучает русский язык в школе и, если я не возражаю, хотела бы воспользоваться таким везением и немного попрактиковаться в разговорном языке. Ну разве я мог отказать ей в такой просьбе? В этот момент Виктор, как человек интеллигентный, со словами «не хочу вам мешать, уверенный, что вам будет интереснее пообщаться с молоденькой девушкой, чем с выжившим из ума стариком», предлагает поменяться с ней местами, что она к своей, а также и моей, радости, с благодарностью принимает. О себе она сообщила, что зовут её Джулия (Giulia Barrera), она учится в 10-м классе, живёт с родителями и двумя старшими братьями-студентами университета, её отец адвокат, мать преподаватель университета, вся их семья увлекается альпинизмом. Излишне говорить, что нам не хватило оставшегося до Рима времени, чтобы ответить на все её вопросы о жизни в Советском Союзе, а также о мотивах моего отъезда из СССР. Условились встретиться в клубе в следующий сборный день. На всякий случай она дала мне свой домашний телефон, а я дал ей свой адрес.

Я не помню, встречались ли мы с ней ещё раз в клубе или нет, но за неделю до Рождества я получаю от Джулии письмо, в котором говорится буквально следующее:

«Исаак, мои родители, зная с моих слов, что вы здесь находитесь совсем один, приглашают вас к нам на Рождество. Мои братья тоже будут рады с вами познакомиться. Пожалуйста, приезжайте к 10 часам вечера 24 декабря. Наш адрес: Via Montagne Rocciose, . . ., Rome, 00144, Metro station EUR Fermi. Позвоните, пожалуйста, нам по телефону 595–488, чтобы подтвердить ваше согласие».

Под текстом были перечислены имена всех членов семьи: Fiammetta (mother), Giammi (father), Giulia and her two brothers – Luca and Pietro.

Думаю, излишне здесь говорить, как я удивился и, конечно, обрадовался возможности побывать в доме настоящих итальянцев, к тому же, в обстановке сказочного праздника всей Европы – Рождества Христова. Надев на себя лучшие из имевшихся у меня одёжек (о костюме и речи быть не могло), я отправился на первое в своей жизни Рождество. Они, как и следовало ожидать, жили в одном из лучших районов Рима, в красивом здании с консьержем. Они не стали показывать мне их квартиру, но по размеру её гостиной я понял, что она по советским понятиям просто громадная и несомненно, что каждый член семьи имел свою отдельную спальню. К моему приходу стол в гостиной уже был накрыт на шесть персон (одна из них, очевидно, я) и свечи на нём уже горели в ожидании кульминационного момента праздника. В углу красовалась очень нарядная ёлка. Началась светская беседа, на сей раз на английском языке, так как, кроме Джулии, русского не знал никто, а английский знали все. Конечно, они расспрашивали меня о моей семье и причинах, которые нас разлучили. А ближе к полуночи я стал свидетелем и участником торжественной процедуры семейного праздника с изысканной трапезой, которая закончилась знаменитым итальянским праздничным десертом - так называемым пирогом Панеттоне (Panettone), украшенным фруктами, шоколадом и другими сладостями.

Естественно, что я был очень рад выпавшей мне возможности ознакомиться с тем, как празднуется Рождество на семейном уровне в центре Европы. А в это время все мои приятели встречали Рождество на площади святого Петра, где, конечно, был бы и я, если бы не это приглашение. Но согласитесь – на площадь я ещё когда-нибудь приехать смогу, а вот получить приглашение на семейный праздник – вряд ли. К великому сожалению, на этом мои контакты с семьёй Джулии закончились – так случилось, что уже через две недели после Рождества я покинул Рим.

Однако пора вернуться к Виктору Павони, дружба с которым продолжалась в течение всего моего пребывания в Риме. В ту нашу первую встречу на высокогорной прогулке он спросил меня не хочу ли я посмотреть Италию из окна автомобиля. Естественно, что моим ответом было «да, хочу». Тогда он сообщил, что через два дня повезёт свою сестру, которая является профессиональной медицинской сестрой, к её подруге, которой она оказывает медицинскую помощь в небольшом городке Spoleto в полутора часах езды от Рима. Мы договорились, что он заедет за мной на своей машине и мы отправимся на север Италии.

Итак, рано утром он подобрал меня у моего дома на шикарной даже и для Италии машине, в которой на заднем сиденье сидела его сестра Милена приблизительно того же возраста. По сути дела, эта была прогулка по сельской местности с итальянским гидом на русском языке. По приезде в этот маленький провинциальный городок Spoleto, Виктор завёз свою сестру к её подруге, а затем сообщил мне, что она освободится только в конце дня, так что у нас много свободного времени для осмотра этого городка. Погуляв часа два, он предлагает заехать к своему старому приятелю - местному зубному врачу, что мы и делаем. В приёмной его офиса сидело два человека, в ожидании приёма, однако, когда доктор вышел из кабинета, чтобы пригласить следующего больного, он увидел Виктора и пригласил нас войти внутрь. В кабинете Виктор прежде всего представил доктору меня, вкратце объяснив причины, приведшие меня в Рим. После такого представления доктор проявил неподдельный интерес к моей персоне и объявил Виктору на итальянском языке:

- Давайте сделаем так: вы погуляйте ещё пару часиков, я сейчас позвоню своей приходящей кухарке и закажу ей обед на четыре персоны к четырём часам; к этому времени я закончу работу и буду поджидать вас дома.

Виктор перевёл мне предложение доктора, и мы продолжили гуляние по городу, который, кстати сказать, расположился на довольно живописных холмах. Теперь Виктор представил мне своего приятеля: он единственный зубной врач в этом городке и потому чрезвычайно уважаемый и материально обеспеченный человек. Он никогда не был женат и не имеет детей. А четвёртым за нашим обеденным столом будет его племянник-старшеклассник, который в школе изучает английский язык и будет нашим переводчиком. Конечно, переводчиком мог быть и Виктор. Но нельзя также исключать, что он позвал своего любимого племянника, чтобы тот услышал нашу беседу в качестве образовательного урока для молодого человека, поскольку было очевидно, что такой «зверь», как я, нечасто появляется в их провинциальном городке.

Когда через два часа мы позвонили в дом доктора, который находился совсем рядом с его офисом, там всё уже было готово – стол накрыт как в лучших ресторанах, доктор, уже переодетый в цивилизованную одежду, встретил нас у порога и вслед за нами появился его племянник. Затем, пока кухарка, она же служанка, подавала на стол одно блюдо за другим, я давал интервью, в который раз отвечая на естественные вопросы о моей семье, о жизни в СССР, о причинах эмиграции и, конечно, о причинах разделения нашей семьи. Надо заметить, что и Виктор, и доктор, оба принадлежали к образованной и много повидавшей части общества и потому их реакция на мои ответы по их вопросам сильно отличалась от той, которую я имел при обсуждении тех же вопросов со студентами Римского университета. Их сочувствие к «узникам» СССР хорошо отражалось на их лицах. Доктор так растрогался, что после обеда повёл меня показывать своё жилище и когда мы были в его спальне, он открыл платяной шкаф и, показывая на гору из многих десятков галстуков, предложил мне выбрать любой понравившийся мне – ему, видите ли, очень хочется, чтобы у меня остался от него какой-нибудь подарок.

Когда пришло время прощаться, доктор что-то сказал Виктору на итальянском, а тот уже перевёл мне, что он хочет в ближайший уикенд приехать в Рим, чтобы пригласить нас обоих в ресторан и потому спрашивает меня какую кухню я предпочитаю. Видя, что он делает это от всей души, я не стал отказываться, и, чтобы «не ударить в грязь лицом», сказал, что предпочитаю рыбный ресторан, имея в виду, что по русской традиции блюда будут состоять из осетрины, сёмги, красной или даже чёрной икры и прочих рыбных деликатесов, которые в СССР любили все, но мало кто имел к ним доступ.

В воскресенье, когда в назначенный час доктор заехал за мной, в машине уже сидел Виктор и мы поехали в самый изысканный ресторан рыбной кухни в Риме. Вот только тут я понял, как облажался со своим выбором. В меню этого ресторана было всё, что угодно – осьминоги, устрицы, креветки, лангусты, морские гребешки и другие экзотические море продукты, о существовании которых я и понятия не имел, но там и в помине не было знакомых мне деликатесов, на которые я уже пустил слюну. Не следует долго объяснять, что такие продукты я видел впервые и совсем не был к ним приучен, а потому мне пришлось лишь пробовать заказанные блюда, но есть я их не мог и в результате покинул ресторан почти голодный. Вот такое глупое фиаско случилось со мной впервые. Однако не бывает худа без добра: при расставании доктор сообщил Виктору, что он хочет сделать для меня что-нибудь хорошее и в качестве этого хорошего предлагает, чтобы мы выбрали удобный день и час и приехали к нему в офис, где он проверит все мои зубы и приведёт их в полный порядок, чтобы я прибыл в Нью-Йорк хотя бы без этих проблем. Кто же откажется от такого предложения? Поэтому нам с Виктором пришлось съездить в этот городок ещё два раза, чтобы дать возможность доброму доктору сделать мне такой чудесный подарок.

Ещё один персонаж необычной судьбы

 

Была в Риме и ещё одна встреча с интересным человеком, который достоин того, чтобы здесь о нём упомянуть. Однажды моя ведущая в ХИАСе говорит, что меня разыскивает какой-то человек, который оставил ей свой номер телефона и просил меня позвонить ему. Я позвонил, и мы встретились в тот же день в ближайшем кафе. Он оказался уже немолодым человеком лет шестидесяти и представился мне Николаем Ивановичем, хорошо говорящим по-русски. Он рассказал, что ровно год назад получил просьбу от своего друга из Швеции, чтобы разыскал в Риме Таню с двухлетним ребёнком, которая попала в трудное положение во время эмиграции из СССР из-за того, что её мужа, т. е. меня, советские власти посадили в тюрьму. Он выполнил эту просьбу и на всём протяжении Таниного пребывания в Остии (это пригород Рима, где проживало большинство советских эмигрантов) он навещал её и Женьку и помогал ей, когда у неё возникали какие-то бытовые проблемы.

Вот только теперь я смог соединить воедино его рассказ с рассказом Тани Дриккер, который она мне поведала после моего возвращения из лагеря. Она рассказала следующее: после моего ареста Таня очень боялась уезжать без меня, но всем было ясно, что другого выхода у неё всё равно нет. Тогда мои друзья задумались над тем, как ей помочь в тот период, когда она с Женькой будет находиться в Риме. У кого-то из них самих, а, может быть, их друзей, нашлась знакомая, которая работала секретаршей в Шведском консульстве в Ленинграде. Вот к ней-то человек, знающий её, и пришёл в Шведское консульство просить о помощи. Как только он начал ей объяснять причину своего визита, она остановила его, приложив палец правой руки к губам, а левой рукой указывая на потолок, давая понять, что их прослушивают. Затем взяла его за руку и повела прочь из консульства. Когда они оказались на улице, она предложила ему рассказать в чём же дело. После его рассказа она взяла Танины координаты и дату её прибытия в Рим и пообещала что-нибудь придумать. Больше ничего Таня Дриккер сама не знала. А вот теперь мне самому всё стало ясно.

Не сомневаюсь, что появление Николая Ивановича сильно облегчило Танину жизнь в Риме, за что Таня, я, а также и Женька, которого он называл Жекой, ему безмерно благодарны. Теперь самое время рассказать о самом Николае Ивановиче. Как я понял из его рассказа о себе, он, будучи солдатом Красной Армии, во время Второй Мировой войны попал в плен к немцам, а после её окончания решил не возвращаться в СССР, остался в Германии, женившись на немке. Таким образом, Николай Иванович принадлежал ко второй волне советской эмиграции. Позже он вступил в ряды НТС (Народно-Трудовой Союз Российских Солидаристов) – белоэмигрантская националистическая организация, основанная в 1930 году в Белграде, которая ставила своей целью борьбу за свержение коммунистического строя на исторической Родине. После войны НТС располагалась во Франкфурте и использовала любую возможность переправлять антисоветскую литературу и листовки в СССР, а также интересовалась всем, что происходило внутри СССР. Естественно, они не могли не интересоваться новыми эмигрантами из СССР. Вот Николай Иванович и был командирован в Рим, чтобы заводить знакомства среди эмигрантов и черпать от них свежую информацию о жизни в СССР, а также распространять среди них книги, издаваемые двумя НТС’овскими издательствами – «Посев» и «Грани». В основном это были книги А. И. Сол­же­ни­цы­на, А. А. Га­ли­ча, Г. Н. Вла­ди­мо­ва и т.п. Позже я узнал, что он одаривал Таню этими книгами и думаю, что читая их, ей должно было становиться легче, поскольку знаю, что до этого она таких книг не читала, а покинуть СССР ей пришлось против своей воли.

Совершенно естественно, что его интересовали подробности моего личного опыта – судебного, тюремного и лагерного, особенно если учесть, что лагерь, в котором я отбывал свой срок, был не обычным, а единственным на территории всего СССР. В общем, мы оказались интересны друг другу как собеседники и расстались друзьями. И чтобы окончательно закончить с Николаем Ивановичем, скажу, что у нас сложились с ним настолько близкие отношения, что через три года, когда мы уже жили в собственном доме, а он со своей женой приезжал в США в гости, то они дважды останавливались у нас на неделю, а однажды мы были приглашены всей семьёй на свадьбу их единственного сына в Вашингтоне.

Единственный положительный эффект от пережитых событий

 

Теперь пришла пора рассказать об очень знаменательном событии, которое имело место в середине декабря 1976 года. Я тогда узнал, что в Риме работает русская библиотека, кажется, она называлась имени Н. В. Гоголя, и я решил посмотреть, что же там имеется интересного. Уже находясь в ней, я решил, что будет полезно в неё записаться. Заполнил я бумажку со своими данными и подаю её молодому человеку, стоящему по ту сторону регистрационной стойки. Он внимательно так читает, бросает на меня свой взгляд, затем снова перечитывает и, наконец, произносит что-то вроде того:

- Вы знаете, мне ваша фамилия чем-то знакома, кажется я о вас где-то недавно читал. Подождите немного, я попробую найти источник, в котором про вас была целая статья.

Минут через пятнадцать он возвращается с небольшой книжкой, уже раскрытой на определённой странице, и подаёт её мне с вопросом:

— Это же про вас, не правда ли?

В самом деле статья называется «Суд над Гилютиным», жадно прочитываю её – всё это мне уже знакомо. Смотрю на обложку и читаю «Хроника Текущих Событий», Выпуск 37 от 30 сентября 1975 г., Издательство «Хроника», Нью-Йорк, 1975. Издаётся под редакцией известного правозащитника Валерия Н. Чалидзе (я приводил её подлинник в главе «Второй день суда»). Вот это большая неожиданность – прочитать о себе в таком серьёзном сборнике. А молодой человек всё это время наблюдает за мной так, как будто это ему выпала удача читать о себе в печатном издании. Я же спрашиваю его:

- Могу ли я выкупить этот выпуск и если не могу, то не подскажете, где ещё я могу её приобрести?

На это он отвечает:

- Я должен посмотреть, есть ли у нас ещё экземпляры этого выпуска?

Минут через десять он возвращается довольный, с улыбкой на лице, и говорит, что у них есть ещё один экземпляр и потому я могу забрать этот себе на память – он мне его дарит. Опять дарит и ничего не требует взамен — вот он звериный оскал капитализма – все вокруг норовят дать подарки, и никто не просит за них платить.

На следующее утро я помчался в консульство США и попросил встречу с консулом, чтобы показать ему свою находку. После того, как консул прочитал статью обо мне в таком уважаемом антисоветском издании, он снял копию и сказал, что теперь вопрос о выдаче мне визы в США будет решён в течение нескольких дней. Ещё через неделю меня вызвали в HIAS и сообщили, что моя виза готова и что я уже в ближайшие дни полечу в Нью-Йорк. Это означало, что вместо ожидаемых мною 10–12 месяцев я пробыл в Риме всего три, что было прямым результатом наличия статьи обо мне в «Хронике Текущих Событий». Это был первый и последний случай, когда моя трагедия сыграла хоть какую-то положительную роль.

7 января 1977 года на самолёте Боинг-747 авиакомпании Пан Американ я покинул Европу и в тот же день ступил на американскую землю в аэропорту Нью-Йорка. Встретил меня всё тот же Володя Родов, который тогда уже работал таксистом, и привёз меня к Тане.

 

 

 

 

 

 

Часть 4: Моё открытие Америки

 

Первые «шаги» по американской земле

 

Нью-Йорк большой, а я в нём маленький такой

 

При первой же нашей встрече Таня вкратце рассказала мне, что же произошло с ними после того, как родное советское государство забрало меня на казённый кошт 18 августа 1975 года. В 3-й части я уже рассказал, как проходила конфискация имущества, которое было арестовано в день нашего предполагаемого отлёта в Вену. А 1 октября, т. е. через сорок дней после моего исчезновения, заново купив билеты на самолёт, она с Женей вылетела в Вену и через пару дней оказалась в Остии, пригороде Рима, на берегу Средиземного моря. Там у неё вначале были какие-то квартирные и другие бытовые проблемы, которые Таня сама не привыкла решать, и потому они доставили ей много неприятностей. С появлением Николая Ивановича из НТСа все эти вопросы быстро решились и в дальнейшем ей уже не было так одиноко, во всяком случае, она всегда могла ему позвонить и попросить о помощи, а он эту свою миссию принимал как должное.

Очередной трудный момент у неё случился в конце февраля 1976 года, когда Канада отказала ей в визе. В это время ей пришлось принимать самостоятельное решение – куда теперь направиться при том, что на помощь самого близкого в этой ситуации человека – Лёвы - более уже невозможно было рассчитывать. В этой ситуации ей оставалось лишь единственное решение – проситься в США, а точнее в Нью-Йорк, поскольку никаких родственников или хороших знакомых в других городах всё равно не было, а в соседнем с Нью-Йорком штате, Нью-Джерси, уже обосновались Рифы (тогда она ещё не знала, что они окажутся последними негодяями), а также и Володя Родов с семьёй тоже намеревался лететь в Нью-Йорк. Вообще, Таня старалась остаться как можно дольше в Италии в надежде, что она сумеет там дождаться моего воссоединения с ними и, таким образом, избежать ситуации, при которой она прибудет в Нью-Йорк с Женей, но без меня. Однако у ХИАСа были свои интересы – найти ей пристанище в США как можно быстрее, чтобы не содержать её на средства ХИАСа. Короче, её желание задержаться в Риме неопределённо долго осуществить не удалось и в середине мая 1976 года ей с Женей пришлось лететь в Нью-Йорк без меня.

Как и ожидалось, в Нью-Йорке начались свои трудности. В аэропорту Кеннеди их встретил Володя Родов, который в то время уже работал таксистом, и привёз их в квартиру-студию, которую он для них заранее нашёл и которую какое-то время должен был оплачивать ХИАС. Уходя к себе домой, Володя совершенно резонно сказал Тане, чтобы она здесь ни на кого не надеялась, крутилась сама как может, т. к. здесь все заняты своими проблемами, которых у всех выше крыши. Я совсем не хочу как-то укорить Володю – он своё дело сделал – встретил её в аэропорту, это уже было не мало для Тани, впервые пребывшей в незнакомые город и страну. К тому же он мне очень помог ещё в Ленинграде в первые дни нашей трагедии. За всё это ему большое спасибо. Итак, Таня осталась с Женькой одна. По её словам, первые дни, пока ей не поставили телефон, были для неё самыми тревожными, т. к. не было возможности быстро связаться с кем-нибудь в случае, если понадобится внезапная помощь, особенно в ночное время.

Что же касается Рифов, то они вообще никак себя не проявили по отношению к Тане и Жене – ни визитом, ни звонком, ни даже письмом. Очевидно, они решили, что для них будет удобнее во всех отношениях просто забыть про Таню и Женю, а заодно и про меня, как будто они к нашей трагедии вообще не имеют никакого отношения.

На момент моего прибытия Таня с Женей жили в студии. Только для моих российских читателей поясню: студия – это квартира, которая состоит лишь из одной небольшой комнаты, в ней же находится крохотная кухня, а душ и туалет находятся в отдельном помещении. В комнате стояла одна небольшая кровать, которую Тане кто-то из друзей приволок с улицы (кто-то её выкинул) и на которой Таня спала вместе с 4-летним Женькой. Вот и вся квартира. Сразу встал вопрос: а где же я буду спать? Ну в то время это был не самый важный вопрос, который следовало решать безотлагательно.

Выяснилось, что Женька ходит в еврейский детский садик, который расположен буквально в двух кварталах от дома, за который с Тани берут смешную сумму в $50 в месяц, тогда как со всех остальных брали сумму в десять раз большую. Он пребывал там целый день, а Таня в это время посещала курсы английского языка. Так они жили уже около восьми месяцев и всё это время НАЯНА (NYANA – New York Association for New Americans) – организация, которая помогала иммигрантам в штате Нью-Йорк на их первых «шагах» по американской жизни, платила какие-то деньги, которых хватало на еду. Она же платила две трети стоимости их квартиры.

Уже на следующий после моего прибытия день мы с Таней отправились в НАЯНУ, чтобы доложить о моём прибытии и обсудить с ними наши дальнейшие действия. Там нас приняла ведущая, которая всё это время работала с Таней. Вот тут произошло первое знакомство с реальной, теперь уже американской, жизнью. Ведущая обратилась ко мне со следующими словами:

- Вы, конечно, знаете, что мы помогали вашей семье дольше, чем всем остальным, потому что знали о трагедии, которая произошла с вами в СССР, и ожидали вашего прибытия. Теперь, слава богу, вы здесь ко всеобщей радости. Понятно, что вам, как и всем по прибытии, в первую очередь, надо идти на курсы английского языка, но ваша жена теперь должна идти работать – мы больше не можем платить за её обучение и помогать ей деньгами. Мы уже нашли ей работу – складывать рубашки на фабрике. Там она будет получать $3 в час. А вас мы пошлём на полуторамесячный курс английского языка. А теперь вот вам чек на $150 на покупку матраса, чтобы вам было на чём спать.

Однако к этому моменту кто-то из Таниных подруг меня просветил в том, что до сих пор здесь существовало правило, по которому, если у человека было высшее образование, его посылали на усиленные трёхмесячные курсы английского языка, а у кого его не было – более простые полуторамесячные курсы. Я, естественно, заикнулся об этом правиле, добавив, что у меня не только есть высшее образование, но я ещё и кандидат наук в области вычислительной техники. На это мне было сказано, что да, такое правило действительно существует, но у НАЯНЫ кончились деньги. Они хорошо понимают эту несправедливость по отношению ко мне и даже очень мне сочувствуют, но изменить ничего не могут. Про себя же я подумал, что, конечно же, никто не против меня, а просто опять так складываются обстоятельства, которые против меня, т. е. в который раз жизнь испытывает меня на прочность. Уж такое моё еврейское счастье – я ведь прилетел в самом начале января и НАЯНА, очевидно, все имеющиеся у неё деньги истратила в декабре прошлого года, а финансирование этого года ещё не поступило – мне, бывшему советскому гражданину, было очень даже понятно, как работает финансирование в начале года.

С этим неутешительным вердиктом мы покинули НАЯНУ. Дома Таня устроила истерику – у неё ведь высшее инженерное образование, а тут рубашки складывать на фабрике! Я тоже был очень угнетён тем обстоятельством, что буду изучать английский язык в щадящем режиме – ни шатко, ни валко. Ведь я-то хорошо знал, что к языкам у меня нет никаких способностей и хотя бы из-за этого мне нужно трудиться в усиленном режиме. Всю ночь я обдумывал сложившуюся ситуацию и уже на следующее утро пришло решение. Я позвонил в НАЯНУ нашей ведущей и попросил её устроить мне встречу с её менеджером, сказав, что у меня важное к ней дело. В офисе на встречу со мной приходит наша ведущая в сопровождении своей начальницы. Теперь я, обращаясь только к начальнице, беру инициативу разговора на себя:

- Я правильно вас понимаю, что курсы полуторамесячные и трёхмесячные различаются по их стоимости в два раза, т. е. проблема лишь в деньгах и более ни в чём?

- Да - отвечает мне менеджер - вы всё правильно понимаете, просто у нас закончились деньги.

Теперь я лишь уточняю:

- Насколько мне известно, полуторамесячные курсы стоят $150, а трёхмесячные $300 и, значит, разница между ними ровно $150 и вот именно их то у вас и нет – я правильно вас понимаю?

- Да, вы всё правильно понимаете – был ответ менеджера.

А мне больше ничего и не надо было. Теперь я так театрально залезаю левой рукой во внутренний карман пиджака, достаю оттуда приготовленный чек, выданный мне здесь же накануне на покупку матраса, и заявляю:

- В таком случае я возвращаю вам этот чек, который как раз и покроет вашу недостачу. Для меня куда важнее как можно быстрее выучить язык, чем спать на матрасе. Я лучше буду спать на голом полу, но изучать язык в ускоренном режиме.

И с этими словами я кладу свой чек на стол и теперь приготовился следить за их реакцией. Я, конечно, не собирался объяснять им, что за свою жизнь мне приходилось спать не только на полу, но также и на камнях, и на снегу, и даже на льду, так что спать на полу не составит для меня большой проблемы. Обе женщины сначала потеряли дар речи – очевидно, не привыкли к таким выходкам новых иммигрантов. Наконец, менеджер, придя в себя, хватает со стола чек и суёт мне его обратно в руки, приговаривая:

- Заберите его обратно и поезжайте домой, а мы тут постараемся что-нибудь придумать для вас. Завтра утром мы вам позвоним.

На этот раз, покидая их офис, я не сомневался, что моя задумка удалась. Я ведь отдавал себе отчёт вот в чём: не может такая серьёзная и богатая организация, как НАЯНА, позволить себе, чтобы её только что прибывший в США, богатейшую страну мира, подопечный, за недостатком каких-то паршивых $150 спал на полу. А ну как этот факт просочится в прессу, и публика узнает, что бедный еврей из Советского Союза спит на полу в финансовой столице мира? А ещё, не дай бог, этот факт дойдёт до самого СССР и там его разрекламируют – лучшей пропаганды против еврейской эмиграции и быть не может?

В общем, можно так сказать, что я сыграл в беспроигрышную игру. Уже утром следующего дня мне позвонила ведущая и пригласила немедленно приехать к ним. При этом она не стала ждать моего приезда, а тут же произнесла:

- Мистер Гилютин, приезжайте поскорее и я уверена, вы будете довольны нашим решением. И, кстати сказать, ваша жена тоже будет довольна.

И я опять помчался в офис. Там ведущая мне объявила, что недостающие $150 чудесным образом нашлись и что я уже на следующий день могу посещать усиленные трёхмесячные курсы. Ещё она сказала, что, поскольку Таня инженер, ей (тоже чудесным образом) нашли место в одной небольшой компании паять печатные платы. Уже завтра она должна туда явиться для интервью. Да, ведущая и в самом деле была права – вся наша семья таким решением была довольна, лучшего решения и быть не могло. Но вот что интересно: это был первый случай, который заставил меня переосмыслить моё отношение к Америке и к Западу вообще. До этого у меня к ним было прекраснодушное отношение – я думал, что в демократических обществах всё устроено куда более справедливо и там не надо тратить время и силы на то, чтобы справедливость восторжествовала. Благодаря этому случаю моя наивность начисто исчезла и я, как бы, получил прививку от неё на всю оставшуюся жизнь, о чём читатель будет иметь возможность убедиться, и даже не один раз.

К этому времени мы уже подыскали себе квартиру побольше – типа пенал – это когда заходишь в квартиру, то сначала попадаешь в гостиную, а за ней располагается небольшая спальня. Она стоила уже целых $300 в месяц — вот когда пригодились деньги, которые мне удалось привезти с собой. Она находилась в Нью-Йоркском районе Квинс по адресу 108–49 63-я Авеню, кв. 2Р в том же доме, где жил Володя Родов со своей семьёй. Переезд из Таниной квартиры в новую был самым лёгким в моей жизни – кровать побольше подобрали на улице возле нового дома и за две ходки на руках перенесли все вещи в новую квартиру. Как же легко переезжать, когда в доме ничего нет! Теперь самое время было позаботиться и о матрасе – ведь чек на $150 остался у меня, его следует потратить по назначению. Небольшой проблемой стало то, что мебельный магазин, в котором я нашёл самый дешёвый двуспальный матрас как раз за те самые подаренные НАЯНОЙ $150, находился в 1,5 км от нашего нового дома. Всё закончилось тем, что я нёс двуспальный матрац все эти 1,5 км на своей голове, чем не мало повеселил многочисленных прохожих. Таня шла впереди, расчищая мне путь и осуществляя, хотя и виртуальную, но всё-таки страховку, на случай непредвиденных осложнений.

В эти первые дни я нашёл на улице выброшенную стиральную машину и решил, что неплохо было бы заиметь это чудо техники в нашей новой квартире. Вот только беда, что она была очень старая и весила не меньше 40 кг. На этот раз пришлось поработать моей спине и, таким образом, мы стали обладателями этого чуда техники, которое заняло почётное место в нашей гостиной, поскольку другого места для неё в квартире просто не было. Плохо только, что при первом её запуске выяснилось, что она протекает и потому очень скоро мне пришлось проделать тот же путь с ней, только в обратном направлении. Точно таким же образом мы приобрели другое чудо техники - кондиционер, который вставлялся в окно. Он был очень шумным и малоэффективным, но всё-таки с ним было немного лучше, чем без него. Зато благодаря всем этим играм с мебелью и бытовой техникой мне совсем не было нужды ходить в спорт клуб – опять же экономия денег, которых, впрочем, всё равно не было.

Жажда отмщения Рифам

 

Теперь, что касается моего самого близкого друга Лёвы Шахмундеса. Он к этому времени обосновался в Канаде, город Торонто, и уже вполне успешно там работал. Должен признаться, я не узнал своего ближайшего друга, с которым, можно смело сказать, мы «съели не один пуд соли» в СССР. В первый же мой день в Нью Йорке я ему позвонил, уверенный, что он прилетит к нам в ближайший уикенд, чтобы увидеть собственными глазами, что сделали со мной тюрьма и лагерь, а также обсудить всё произошедшее за последние два года, которые мы не виделись, а также и то, какие у нас есть пути для наказания его новых, так называемых, друзей Рифов. К моему удивлению, Лёва сообщил мне, что прилететь скоро он не сможет, т. к. ближайшие недели будет занят подготовкой налоговой декларации. В то время я ещё понятия не имел, что это значит и сколько такая декларация может занимать времени у кандидата физ.-мат наук. Но позже я узнал, что срок подачи налоговой декларации в Канаде 30 апреля, а прибыл-то я в Нью-Йорк 7 января!? Такое отношение к нашей встрече со стороны Лёвы меня, конечно, немало удивило, если не сказать, насторожило. К этому времени я уже был наслышан о том, что эмиграция - явление настолько стрессовое, что часто изменяет людей, а иногда даже «ломает» их. Однако в тот момент я уговорил себя тем, что просто чего-то ещё не понимаю в этой новой жизни. А пока что Лёва предложил использовать для нашей связи обычную почту.

Но окончательно Лёва «добил» меня следующим эпизодом. Прежде, чем начну рассказывать об этом эпизоде, хочу попросить прощение у своего читателя за мелочность, о которой здесь пойдёт речь. Когда я готовился к отлёту из Ленинграда второй раз, Лёва попросил меня отдать все оставшиеся у меня деньги, а было это 1,000 рублей (те, что остались от «добровольных взносов милейшей» Мины Яковлевны), его маме и добавил, что он вернёт их мне в Америке. Я понял это так, что он таким образом заботится обо мне: ведь наличие $1,000 в первые дни моего появления в Нью-Йорке немного облегчит мою жизнь. А вот что произошло на самом деле: Лёва сообщил мне по телефону, что здесь в Америке среди иммигрантов рубли обмениваются на доллары в пропорции 3:1, т. е. он должен мне не $1,000, а всего то $333. Но из этих $333 он вычитает $200, которые он любезно оставил Тане при отъезде из Рима, чтобы ей было спокойнее в случае каких-либо неожиданных проблем, и, таким образом, он пришлёт мне чек на оставшиеся $133. Вот так Лёва легко превратил мои 1,000 рублей, которые в Ленинграде были моей полугодовой зарплатой старшего научного сотрудника, в мизерную для США сумму $133. Конечно, если бы он заранее объяснил мне такую раскладку, я бы оставил эти деньги своим родителям – там это большие деньги, а здесь – он превратил их в фуфло. Так получается, что в этой истории Лёва проявил свою заботу о своей маме, а вовсе не о Тане с Женей или обо мне.

Что же касается $200, которые добрая душа Лёва оставил Тане, улетая из Рима, то из его писем к Игорю Рифу мне стало известно, что он неоднократно требовал от Игоря возместить их, и тот в своих письмах также неоднократно подтверждал, что непременно вернёт их ему. Вот выдержка из ответа Игоря на письмо Лёвы, в котором он пристыдил Игоря, подозревая, что тот не чувствует никакой ответственности за произошедшее (письмо Игоря написано в декабре 1975 года, когда я благополучно отбывал свой срок в Мордовском лагере):

«. . . Во-первых, от помощи я не отказывался и не отказываюсь и все деньги, которые ты потратил, тебе будут возмещены. Большое тебе спасибо за участие в этом деле. В настоящий момент до поступления на работу не имею возможности послать тебе чек, поскольку мы въехали два месяца назад в пустую квартиру и потратились до копейки. Не отказываюсь также помогать и в дальнейшем.»

Это было на первой странице письма, а на третьей странице снова читаю:

«. . . Ещё раз повторяю, что от помощи не отказываюсь и ты напрасно написал такое разгромное большое письмо.»

Мне неизвестно, вернул ли Игорь эти деньги Лёве, но с меня их Лёва точно получил. Вообще, когда я услышал от Лёвы весь этот расчёт по телефону, я потерял дар речи и тогда не нашёл ничего лучшего, чем просто повесить трубку. И сразу сел писать ему письмо, в котором в самых резких тонах задал ему лишь один вопрос: «как ты мог опуститься до таких мелочей после всего того, что испытали я и моя семья с твоей личной подачи? Ведь всё, что произошло со мной и моей семьёй за прошедшие почти два года, – это результат твоей просьбы, моего лучшего и ближайшего на то время друга, которую я «бросился» исполнять не задумываясь - хорошо понимаю, что этот факт совсем не делает мне чести! Неужели непонятно, что я делал это вовсе не для твоих новых друзей, которых я в глаза не видел и, надеюсь, никогда не увижу, а только для тебя!». Спустя неделю после того, как я получил его чек на $133, я получил его ответ на моё такое резкое письмо. В нём он давал мне понять, что сожалеет о содеянном и ссылается на то, что, видите ли, его «чёрт попутал». Однако вслед за таким странным извинением другого чека от него не последовало.

Следует отметить, что в своих расчётах Лёва проявил «ну очень высокую мораль»: он ведь не стал высчитывать с меня 40 рублей за олимпийский костюм, который его мама послала для него и который был успешно конфискован судебными приставами согласно моему приговору. А ведь мог!

После этого эпизода я обратился к Лёве лишь с одной просьбой - прислать мне всю его переписку с Рифами, т. к. она мне нужна для подготовки к суду над ними. Через пару недель я получил от него бандероль со всей этой перепиской, которая сейчас мне очень помогла в написании этой главы. В сопроводительном письме к этой переписке Лёва умудрился написать мне, чтобы в тяжбе с Рифами я совсем не рассчитывал на него, а только на самого себя. После всего, о чём я здесь написал, я решил с Лёвой больше не общаться. Конечно, это было очень горько сразу по нескольким причинам: во-первых, и это главное, потерять самого близкого на тот момент друга; во-вторых, в момент, когда он больше всего был нужен; наконец, в-третьих, сознавать, что все мои и наши страдания последних 1,5 лет были результатом его просьбы и, как следствие, из-за этого мы не попали в Канаду, куда первоначально стремились. Этот удар от Лёвы был очень сильным. Недаром говорят, что самые сильные удары мы получаем от самых близких людей. Однако должен признаться, что я не сдержал своё слово и через пять лет, будучи в командировке в Торонто, я с ним встретился, о чём будет изложено в месте, соответствующем хронологии.

Теперь, когда наш быт более не менее был налажен и вся Лёвина переписка оказалась в моих руках, пора было подумать об отмщении Рифам за их подлое во всех отношениях поведение. После того, как я узнал от Тани, что они ни разу её не навестили, даже не позвонили и ни одного письма она от них тоже не получила, моя злость на них увеличилась в квадрате. Было просто непреодолимое желание не поквитаться, нет - они ведь точно не хотели, чтобы так всё обернулось со мной, - но очень хотелось этих гадов хоть как-то наказать, во-первых, за их беспечность по отношению ко мне, выразившуюся в том, что находясь в Риме, они написали в письме своей мамаше моё полное имя и адрес и, не ограничиваясь этим, продиктовали ей эту же информацию по телефону. Именно этой старательной работой они выдали меня с головой КГБ. Во-вторых, за такое бездушное отношение к Тане и Жене уже после того, как трагедия произошла. Они оказывается не чувствовали за собой никакой моральной ответственности или угрызений совести! Ну просто моральные уроды! Вот прямо сейчас я читаю одно из писем Игоря Рифа, адресованное Лёве Шахмундесу 27 июня 1975 года, когда они оба ещё толком не знали, что же произошло со мной, но уже точно знали, что ничего хорошего. К моменту написания этого письма Игорь со своей семьёй уже обосновался в американском штате Нью-Джерси. И вот выдержка из этого письма:

«. . . Штат здесь действительно богатый – платят больше значительно, чем в Нью-Йорке. Нам на троих дают $127 в неделю помимо оплаты квартиры (она стоит $280 в месяц). Подкинули на одежду и должны ещё дать на мебель $1,000 . . .»

Напоминаю, что это было написано за полтора года до моего появления в США, когда они оба, Игорь и его жена, ещё не работали. Как видите, они даже тогда не бедствовали, ну а когда уже стали работать . . . Теперь читатель легко может себе представить, какие чувства к этим ублюдкам обуревали мною после всего произошедшего? Прежде всего, я обратился всё в ту же НАЯНУ, которая имела в штате своих адвокатов, с просьбой помочь мне наказать ублюдков и заодно обеспечить публичность произошедшего. Мне было понятно, что в США за их деяние в тюрьму не сажают (а жаль!), зато наказывают материально. Поэтому я сообщил НАЯНЕ, что мне лично от этих ублюдков ничего не надо, а всю денежную сумму, на которую удастся их наказать, я готов пожертвовать самой НАЯНЕ. Из общения с сотрудниками НАЯНЫ очень скоро я понял, что они совсем не заинтересованы в огласке этого процесса, т. к. тень его упадёт на всех иммигрантов из СССР, показывая, что среди них, в том числе, есть и моральные уроды. НАЯНЕ это было совсем ни к чему. Поэтому я обратился в адвокатскую контору на стороне и там тоже сказал, что моя цель вовсе не деньги, а лишь наказание гадов и потому всё, что они отсудят от них, могут забрать себе.

В результате эта контора взялась за дело и довольно быстро написала и отослала моим обидчикам письмо, а мне его копию следующего содержания:

https://www.dropbox.com/s/u2qrnfcta987vco/Case%20vs.%20Rif.jpg?dl=0

Мне горько признаться, что эта затея не имела продолжения – я так закрутился со своими текущими проблемами, которых было выше крыши, что перестал следить за ней и думаю, что адвокатская контора, почувствовав мою пассивность, тоже спустила её на тормозах. Эта книга отчасти задумана ещё и потому, что, как говорится, «родина должна знать своих героев» и что лучше поздно, чем никогда.

Ещё один неординарный человек на моём пути – Женя Островский

 

Когда я понял, что сама НАЯНА не заинтересована участвовать в моём судебном процессе против Рифов, я обратился к ней с просьбой, хотя бы, помочь мне в переводе имеющихся у меня документов на английский язык в порядке подготовки к суду. И объяснил, что у меня просто нет денег на оплату этих переводов. Тогда в НАЯНЕ мне дали телефон Жени Островского, профессионального переводчика, и заверили, что с иммигрантов он деньги за работу не берёт. Ещё мне было сказано, что он выпускник Московского Института Иностранных Языков, который эмигрировал из Москвы за два года до моего появления в Нью-Йорке. Оказалось, что он живёт буквально в двух кварталах от моего дома, что вообще-то не было большим удивлением, т. к. в то время в Квинсе селились преимущественно выходцы из Москвы и Ленинграда в то время, как выходцы из Украины и, в частности, из Одессы селились в Бруклине, в районе Брайтон Бич. Женя сразу же пригласил меня зайти к нему домой. Когда я позвонил в его квартиру, мне открыла его жена и пригласила пройти в гостиную. Пока мы дожидались появления Жени, она всё более пристально всматривалась в моё лицо, а затем обратилась ко мне со словами:

- Что-то мне ваше лицо очень знакомо. Скажите, пожалуйста, как вас звать и как ваша фамилия?

Я назвался. Теперь она произносит:

- Ну, конечно, я вас знаю.

И теперь выясняется следующая история. Нэля является дальней родственницей Миши, мужа моей сестры, которую тоже зовут Нэля и о которой я упоминал в 1-й и 2-й части книги. Там же было написано, что после начала моей работы в «Электроприборе» с 1962 года и до получения собственной квартиры в 1972 году я жил в одной квартире вместе с семьёй моей сестры. Новоявленная Нэля училась в Ленинградском Педагогическом институте им. Герцена на факультете иностранных языков, жила в институтском общежитии и, по её словам, часто бывала в гостях у Нэли с Мишей. Мы с ней никогда не встречались, несмотря на то что я жил в одной с ними квартире. Ну это и не удивительно: она приезжала к ним в гости на выходные, т. е. в дни, в которые я всегда отсутствовал - зимой, катаясь на лыжах, а весной и осенью проводя время на скалах. Очевидно, она была наслышана о моём существовании от Нэли и Миши. Теперь она мне рассказывает, что в то время её познакомили с моим братом Аркадием на предмет возможной женитьбы – какая девушка не хочет остаться в Ленинграде после окончания института? Очень скоро выяснилось, что задуманное не получилось. Но похоже, что Нэля человек очень везучий, к ней, можно сказать, хорошо подходит пословица «нет худа без добра». Уже после того, как Нэля рассталась с моим братом, она была послана на языковую стажировку на какой-то всемирный конгресс, который проходил в Ленинграде. Там она познакомилась с Женей Островским, который был лет на 10 её старше и работал на этом конгрессе синхронным переводчиком с английского языка. Завязалась дружба, а после окончания института она уехала к Жене в Москву и там они поженились. Можно только порадоваться за Нэлю – Женя Островский был просто «принцем на белом коне» по сравнению с моим братом Аркадием.

Вот таким образом стало ясно, что мы с Нэлей, хотя и невероятно далёкие, но всё-таки родственники. Женя в тот же день сделал для меня переводы всех документов, а в качестве дополнительного бонуса я имел возможность познакомиться с ним, как я сразу понял, совсем не ординарным человеком. В то время Женя работал журналистом в широко известной в иммигрантских кругах того времени газете «Новое Русское Слово». В общем, с того дня мы поддерживали отношения, хотя не так часто, как того бы мне хотелось. Хорошо помню, что в моё следующее посещение их дома, когда я зашёл забрать Женину работу, а он уже ознакомился через бумаги с моей историей, он спросил меня, не хотел бы я быть проинтервьюирован для газеты «Новое Русское Слово», в которой он работал. Я отказался, поскольку считал, что такая дешёвая популярность мне совсем не нужна. Лет через семь Женя перешёл работать на радиостанцию «Голос Америки» в Вашингтоне. И я даже навестил их в 1991 году вместе с Кристиной. Мы провели там замечательный уикенд и помимо Капитолия и пары музеев, Женя ещё провёл для нас экскурсию по радиостанции «Голос Америки». Я не мог поверить, что хожу по коридорам той, самой, что ни на есть, настоящей радиостанции, передачами которой мы заслушивались в 60-е и 70-е годы прошлого века, пытаясь через сильное глушение узнать последние новости о событиях, происходящих в нашей же стране. Мне посчастливилось навестить их семью ещё раз в 2014 году уже в городе Йорктаун, штат Вирджиния, куда Нэля и Женя переехали вслед за семьёй их дочери Софьи. И я просто счастлив, что мне удалось тогда видеть Женю на пенсии и в полном здравии. Уже через год его не стало.

Сегодня уже можно сказать, что Женя выступал и в газете «Новое Русское Слово», и на радиостанции «Голос Америки» не под своим именем, а под псевдонимом Виктор Вольский. Так он считал, что предохраняет своих родственников, оставшихся в Москве от возможных неприятностей. Поскольку я уже представил вам Женю Островского, как совсем неординарного человека, с которым мне посчастливилось быть знакомым, то настоятельно рекомендую вам познакомиться, хотя бы через это интервью, которое он дал незадолго до своей смерти:

http://www.sandronic.ru/e/2450324-beseda-s-interesnyim-chelovekom-viktor-vols

Понимаю, что будут среди моих читателей те, кто пожалеет своё время на просмотр этого интервью. Поэтому приведу из этого интервью лишь одно Женино утверждение о трудностях иммиграции того времени в США:

«А доминирующее впечатление в первые дни в Новом Свете – ощущение своей полной беспомощности, словно заново родился. И это при том, что у меня не было проблем с языком, я прочитал массу книг об Америке и считал себя большим докой по американской части.  Все оказалось химерой, так называемый культурный шок поразил меня по полной программе, хотя другим, не знавшим языка, конечно, пришлось намного тяжелее.»

А вот какой некролог в день его смерти написал в журнал-газете «Мастерская» его главный редактор Евгений Беркович:

«Женя Островский был глубоко порядочным, сердечным, доброжелательным человеком, умным собеседником, верным другом. Был энциклопедически образован. Он обогатил нашу жизнь, помог нам лучше в ней ориентироваться, не верить лживым политиканам, не следовать их звонким, но фальшивым посулам.

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Многие помнят его и по передачам радиостанции «Голос Америки» с 1980-х и до начала 2000-х годов, где он под тем же псевдонимом вёл программу «Наука в США» и беседы на политические темы. Женя выступал и по русскоязычному американскому радио, печатался в таких изданиях, как «Панорама», «Вестник» и других. Его материалы часто печатали другие сайты.

Публиковался также и на английском языке (которым владел свободно, будучи профессиональным переводчиком-синхронистом), например, на сайте American Thinker.

Его блестящие, вдумчивые, остроумные, нередко остросатирические статьи, написанные с консервативных позиций, очень помогали в первую очередь иммигрантам из России, желающим разобраться в непростых реалиях американского общества и политики. Главную свою задачу он видел в разгребании огромных куч лжи, нагромождаемых левой пропагандой и мешающих отыскать правду. Он сам лучше всех сказал об этом в своём блоге «От автора: зачем я пишу»:

«Прогрессивное» мировоззрение во всех своих ипостасях стоит на фундаменте тотальной лжи и, словно ядовитый ночной цветок, распускается только во тьме дезинформации. Свет истины для него смертелен. Разоблачать ложь и лицемерие в меру моих скромных возможностей – в этом я вижу свою миссию.

Женя Островский отлично знал историю, литературу, разбирался в оперном искусстве как профессионал.

Мы никогда его не забудем.

Владимир К.


постоянный редактор блога Виктора Вольского с 2004 года,


друг Жени с конца 60-х годов.

На нашем Портале опубликовано 145 (сто сорок пять!) статей Виктора Вольского — 39 в «Заметках по еврейской истории», одна в «Семи искусствах» и 105 в «Мастерской». Первая публикация у нас датирована 2006 годом, последняя — десятым сентября 2015-го

А тут можно ознакомиться с Жениным блогом, где опубликовано очень много его критических статей:

https://viktorvolsky.wordpress.com/2015/08/

 

Самый первый поиск работы, но далеко не последний

 

С тех пор, как я стал наведываться в Питер регулярно два раза в год, мои питерские друзья неоднократно просили меня рассказать, как сложилась моя профессиональная деятельность в США и также сравнить её с подобной деятельностью в СССР. И каждый раз я уходил от ответа, ссылаясь на то, что это невозможно рассказать, уложившись в какие-нибудь 10–15 минут, а на большее время, как я понимал, ни у кого из моих собеседников, не хватит терпения. Вот теперь настало время ответить на эти вопросы здесь по двум причинам: во-первых, это займёт наверняка больше, чем 10–15 минут, а, во-вторых, это облегчит и участь читателя – кому эта тема будет не интересна, он / она сможет легко перескочить на более интересную тему, если вообще таковая найдётся.

Итак, прослушав одни трёхмесячные курсы и, конечно, улучшив свой английский язык, правда не настолько, насколько хотелось бы, я стал искать другие курсы, но уже более ориентированные на будущую работу. У меня ведь и в этом вопросе была своя проблема – моя советская профессия самым непосредственным образом относилась к военно-промышленному комплексу (ВПК). А более конкретно, это было моделирование систем управления динамических объектов (спутников и ракет, в том числе выпущенных с подводных лодок из подводного положения), а ещё точнее их устойчивости на траектории полёта. Было абсолютно ясно, что подобную работу мне в этой стране никто не предложит. Был даже один случай, когда мне позвонили из Grumman Aerospace Corporation, которая в то время была самым крупным производителем военных самолётов в США, и пригласили на интервью. Сам этот факт меня сильно удивил, но я всё равно поехал по указанному адресу на Long Island в штате Нью-Йорк. Когда ко мне в приёмную вышел мой потенциальный интервьюер, первое, что он меня спросил:

- Надеюсь, вы гражданин США?

На этот вопрос я, естественно, ответил отрицательно. На этом моё интервью и закончилось, сопровождаемое тысячью извинениями за то, что они меня побеспокоили, забыв задать мне этот вопрос по телефону. Очевидно, это также была и вина headhunter’а, который отправил им моё резюме, не задав мне тот же вопрос.

Но было и ещё одно интервью, близкое к моей специальности, устроенное мне нашим сокурсником по ЛИТМО Володей Лумельским в первые же месяцы моего пребывания в США. Володя прилетел в США года на полтора раньше меня и уже очень успешно работал по своей специальности – робототехника, по которой он получил образование не где-нибудь, а в аспирантуре Института проблем управления (ИПУ) АН СССР. Володя сразу и без проблем получил работу в исследовательской лаборатории Ford Motor Company и там очень быстро сумел показать, на что способны питомцы такого института как ИПУ. Короче, к моему приезду он уже настолько освоился в компании, что сумел обеспечить мне интервью в одном из подразделений корпорации Форда. Я отдавал себе отчёт в том, что с моим английским мало вероятно, что я получу там работу, однако, глупо было отказываться от двухдневной экскурсии (так я сам рассматривал эту поездку) за счёт их завода. И я полетел в Детройт, автомобильную столицу США. Володя встретил меня и привёз к себе домой – они тогда жили в небольшом студенческом городке Ann Arbor в 40 км от Детройта на запад, который хорошо известен благодаря своему Мичиганскому Университету (University of Michigan). Следующим утром Володя повёз меня в знаменитый на весь мир завод Форда. Там меня в течение дня передавали с рук на руки менеджеры, которые искали для своих подразделений новых сотрудников. В конце дня, когда мы с Володей возвращались к нему домой, он сообщил мне хорошую новость: меня попросили приехать и на второй день. Затем он объяснил, что чаще они просят не приходить на второй день, – это означает полный отказ. Если же просят прийти на второй день – это значит, что не всё ещё потеряно. И вот тут у нас с Володей состоялась дискуссия.

Я сказал Володе, что несмотря на то, что работа мне, конечно, нужна и как можно скорее, я совсем не горю желанием переехать жить в штат Мичиган. И объясняю ему почему: потому, что я уже сумел увидеть из окна его машины за последние два дня, мой глаз «горного орла» не нашёл ничего, за чтобы он мог «зацепиться», здесь всё только flat, flat and again flat (равнина, равнина и ещё раз равнина). Ну хоть бы холмик какой-никакой увидеть! Нет, «горному орлу» здесь не место для проживания. На это мудрый Володя отвечает мне:

- Ну тогда это лишь вопрос зарплаты. При хорошей зарплате ты ведь сможешь позволить себе слетать в горы, когда того очень захочешь. И если ты согласен с моим утверждением, то просто назначь в своей голове, величину зарплаты, ниже которой ты предложение от «Форда», если оно вообще последует, не примешь.

Ну я и последовал Володиному совету – задумал в своей голове не то 30, не то даже 40 тысяч долларов годовой зарплаты – трудно что ли – это же не заработать, а всего лишь задумать. Где-то в середине следующего дня выяснилось, что «Форду» не придётся конкурировать с задуманной мною цифрой, – они как-то без всякого сожаления позволили мне возвратиться в ставший уже почти родным штат Нью-Йорк, в котором, по крайней мере, было за что «зацепиться» моему глазу. Так что, я, как и сам «Форд», принял их отказ без всякого сожаления.

Итак, после трёхмесячного курса английского языка, оплаченного НАЯНОй, я нашёл городские трёхмесячные курсы, название которых звучало приблизительно так: «Обработка данных и введение в программирование». Я решил, что этот курс мне очень подходит по нескольким причинам: во-первых, курс преподают на английском языке, а язык мне нужен как воздух; во-вторых, то, чему там будут учить, для меня должно быть хорошо знакомо и этот факт позволит мне, человеку, совершенно не способному к иностранным языкам, освоить американскую терминологию в области вычислительной техники без особых трудностей; в-третьих, и это чуть ли не самое главное, курсы были бесплатными, и больше того, там платили $70 в неделю стипендию, если не пропускать занятий. А на дворе уже июль 1977 года.

В отличие от курсов английского языка, все участники на этих курсах оказались исключительно иммигрантами из СССР. Там были бывшие учителя физики, литературы, парикмахеры, и пр. специальности – все хотели стать программистами. Там не было только поваров. Время такое было – ЭВМ (электронных вычислительных машин = mainframe computers) в стране уже было много, а программистов явно не хватало. Это сегодня хороший специалист практически в любой области сам себе ещё и программист, а тогда программирование было уважаемой и вполне серьёзной специальностью. Курсы эти начались за неделю до того, как я на них появился, и такое исключение было сделано для меня, учитывая моё образование (к.т.н. = Ph.D.) как раз в вычислительной технике. Многим из присутствующих было трудно понять даже восьмеричную или шестнадцатеричную систему исчисления, хотя двоичную систему исчисления более не менее поняли все. Через пару недель я прихожу к выводу, что, учитывая уровень знания всех остальных, мне на этих курсах делать, вроде бы, нечего, хотя в перспективе там должны были преподавать не то COBOL, не то Fortran (два наиболее распространённых в то время программистских языка), а может быть и то и другое. Однако и бросать я их не хочу из-за стипендии, которую там регулярно выплачивали. Зато официально разрешали прогуливать занятия, если эти прогулы были связаны с рабочим интервью.

Очень скоро я пришёл к выводу, что, хотя я никогда не был программистом, и, естественно, не знал ни COBOL, ни Fortran, зато обладал званием и бумажкой к.т.н.; не может быть, чтобы кто-нибудь из работодателей не «клюнул» на мою красивую бумажку, даже несмотря на мой плохой английский язык. Ведь в США специалисты со степенью Ph.D. в основном сосредоточены в академических учреждениях, а в промышленности их на порядок меньше, чем это было в СССР, и потому к ним здесь относятся с большим пиететом. Кроме того, я уже знал, что в этой стране существует совершенно незнакомый советскому человеку институт headhunters - агенты, которые подыскивают клиенту работу и на этом неплохо зарабатывают. Было ясно, что, поскольку у них был самый непосредственный интерес найти клиенту работу, то они же редактируют и помогают написать резюме наилучшим образом.

Итак, сказано – сделано. Уже на следующий день я первый раз прогулял курсы, посетив с моим ещё «неуклюжим» резюме первую попавшуюся мне контору headhunters. И сразу получил подтверждение своему предположению: headhunter, к которому я попал, увидев в моём резюме, что я имею степень Ph.D. in computer science, сразу как-то заметно засуетился и постарался убедить меня, что он легко найдёт мне работу. Он, как положено в Америке, похвалил мой английский язык, но я-то знал цену этой похвалы, поскольку далеко не всегда и не всё понимал, что говорили мне, зато я без всякого стеснения разговаривал с американцами, искренне считая, что, если они меня не понимают, значит это их проблема. Главное же, он пытался мне внушить, чтобы я ни к кому больше с такой просьбой не обращался, а полностью положился на него. Как раз эта его напористость и убедила меня, что я непременно должен, не теряя времени, посетить, по крайней мере, ещё одного подобного агента, что я и сделал сразу, как только покинул его контору. Логика моя была проста: я никому ничего не обязан, а два агента наверняка лучше, чем один – вот пусть они и соревнуются и докажут мне, кто же из них круче. Я уже не помню, но не исключаю, что в тот же день у меня появился и третий агент – вообще это всегда было моей привычкой накрывать площадями и она, эта привычка, всегда себя оправдывала. Конечно, все агенты прежде всего выправляли моё резюме, а затем говорили, чтобы я ждал их телефонного звонка.

Уже на следующий день я получил звонок от одного из них, который предложил мне поехать на интервью в New York City college. Колледж этот расположен далеко не в лучшем районе Манхеттена и удивил он меня страшным зданием, как снаружи, так и изнутри, и грязными помещениями. Но больше всего меня поразили лица студентов, которые толпами сновали туда и сюда (очевидно, я попал в перерыв между лекциями). Я пытался найти хотя бы одно лицо, которое бы светилось интеллектом, и не находил. Всё это вместе как-то сразу отбило у меня желание здесь работать. Однако я пришёл сюда на интервью и значит надо его пройти, хотя бы для того, чтобы получить какой-никакой опыт прохождения интервью.

Само это интервью заняло не более получаса. Женщина-интервьюер из отдела кадров рассказала мне, что они ищут программиста со знанием COBOL’а, который напишет программу для ЭВМ, которая позволит преподавателям колледжа вести учёт успеваемости студентов. Зарплата $12,000 в год. После этого она стала читать моё резюме, а дойдя до моего Ph.D. in computer science, пришла в замешательство. Дело в том, что такую зарплату в то время предлагали выпускнику самого захудалого колледжа, коим как раз и являлся New York City college. Стало понятно, что моя ситуация выглядит для неё аномальной. Уверен, что в этом колледже не было ни одного преподавателя со степенью Ph.D. Я же, естественно, не стал объяснять ей, что мне нужна любая работа, где я самостоятельно смогу познакомиться c COBOL’ом, улучшить свой английский и, может быть, напишу для них эту самую «жутко сложную» программу. К тому же эта самая низкая в то время зарплата была всё же в 3,5 раза выше, чем моя сегодняшняя стипендия. Поскольку сама она была лишь кадровиком и, конечно, понятия не имела о COBOL’е, то и заморачиваться, чтобы протестировать мои в нём знания, она тоже не стала. А в заключении она сказала:

- Если вас устраивает эта работа, мы вас берём, но при условии, что вы принесёте нам ваши два диплома, Ph.D. и MS (Master of Science = Диплом о высшем образовании), а ещё письмо от кого-нибудь из ваших бывших сослуживцев в США или Канаде, подтверждающее вашу квалификацию Ph.D.

После этих слов стало ясно, что она не верит всему тому, что написано в моём резюме, но, если всё это подтвердится, то она готова взять меня на работу без всякого тестирования. Скажу сразу, что это был единственный случай за всю мою жизнь в США, чтобы меня просили показать какой-нибудь из моих дипломов, в том числе и в IBM, куда попасть было исключительно трудно. Во всех других местах надо было показать и доказать, что умеешь делать, но никто никогда не интересовался степенями и дипломами. Однако следует признать, что степень Ph.D. в резюме всегда помогала получить само интервью.

Вернувшись домой после такого странного интервью, я позвонил Лёве Шахмундесу и попросил, чтобы он прислал мне требуемое письмо, - так, на всякий случай. Кто знает — это ведь может оказаться единственным предложением и тогда я вынужден буду его принять в качестве временной меры.

Очень скоро выяснилось, что мои опасения были совершенно напрасны: буквально на следующий день я получил приглашение на интервью в компанию "Warner Computer Systems, Inc.”, которая находилась в центре Манхеттена по адресу 605 Third Ave., New York, NY 10016. На этот раз всё выглядело значительно более солидно – компания находилась на 3-м этаже высотного здания с консьержем в нижнем этаже и с пол дюжины скоростных лифтов. Я пришёл туда за 20 минут до назначенного времени, чтобы по внешним признакам попытаться угадать, чем же занимается компания, чтобы можно было блеснуть знаниями, близкими к тематике, которой там занимаются. В приёмной, где мне пришлось дожидаться интервью, не было никого, кроме меня. Зато там я обнаружил стол, заваленный техническими журналами и проспектами, рекламирующими их продукцию. Быстро просканировав глазами эти проспекты, я сделал вывод, что попал в консалтинговую компанию, которая делает программы для клиентов, используя Фортран и какой-то другой язык, который мне совершенно не знаком. В одном из проспектов я заметил слова «статистический анализ» и больше я ничего там понять не смог, но решил, что мне и это может пригодиться.

Наконец, меня зовут на интервью к вице-президенту компании по имени Ben Aidenbaum. Он подробно расспрашивает меня о том, что же привело меня в Нью-Йорк, а затем вызывает менеджера группы программистов и передаёт меня ему с просьбой протестировать меня на знание Фортрана. Теперь менеджер ведёт меня обратно в приёмную и там начинается мой позор. Он открывает один из лежащих на столе отчётов, указывает пальцем в текст программы, написанной на Фортране, и спрашивает меня:

- What does this statement do? (Что делает эта инструкция?)

Я делаю вид, что пытаюсь вспомнить то, чего никогда не знал, затем что-то произношу, чтобы только не молчать. Но совершенно ясно, что я попал «в молоко». Так происходит ещё несколько раз, после чего ему становится совершенно ясно, что в Фортране «я ни в зуб ногой». Тогда он просит меня посидеть, а сам отправляется к вице-президенту, чтобы доложить плачевный результат тестирования. Минут через десять он возвращается и указывая на целую страницу программы, спрашивает меня:

- Что этот кусок программы делает?

Я делаю вид, что внимательно изучаю текст программы, а на самом деле обдумываю ситуацию, что, кажется, сработал эффект степени к.т.н., т. е. похоже на то, что вице-президенту всё равно хочется взять меня на работу, несмотря на полностью отрицательный результат тестирования. Получается, что я был прав в своём предположении, что работодатели должны «клюнуть» на моё Ph.D., рассуждая следующим образом: даже, если он чего-то сейчас не знает, но ведь он такой умный, если имеет Ph.D., и значит легко освоит всё, что потребуется, зато потом он принесёт нам большие прибыли. Теперь, аккуратно проведя пальцем по всей странице и делая умный вид, я, наконец, произношу:

- Похоже, что этот кусок занимается статистической обработкой данных.

Я до сих пор не имею понятия, угадал я тогда или нет. Но менеджер опять удаляется на совещание с вице-президентом, а я остаюсь и с интересом жду, чем же закончиться этот спектакль – будут ли они продолжать меня пытать далее или, наконец, отпустят на свободу. Минут через пятнадцать выходит раскрасневшийся менеджер и просит меня пройти к вице-президенту. Тот предлагает мне присесть к его столу и произносит совершенно неожиданные для меня слова:

- Мы решили вас пригласить на работу с зарплатой $13,000 в год. Потом, когда вы всё освоите и начнёте выдавать продукцию, тогда мы вашу зарплату увеличим. Надеюсь, вам наши условия подходят и, если вы согласны, то в понедельник можете приступать к работе.

Я ответил, что мне надо подумать, и с радостью отправился домой – что ни говорите, а моя потенциальная зарплата за один день выросла на целую $1,000. Всё это происходило в четверг. Приехав домой, я обнаруживаю, что назавтра меня ждёт ещё одно интервью, и не куда-нибудь, а в Chase Manhattan Bank. Теперь уже, имея «в кармане» настоящее, а не какое-то там виртуальное, предложение работы, я отправляюсь в самое сердце финансовой столицы мира – в нижний Манхеттен. Тут было ещё смешнее, чем накануне. Сравнительно молодой менеджер, который соизволил со мной встретиться, уже был ознакомлен с моим резюме и вместо ожидаемого мною тестирования в COBOL’е, попросил меня рассказать о моей прежней работе и теме моей диссертации. Ну я, естественно, начал с названия диссертации, а она произвела на него такое впечатление, как будто мне за неё присвоили не Ph.D., а Нобелевскую премию, и будто в ней идёт речь не о моделировании систем управления полётом спутников и ракет, а о самом полёте на обратную сторону луны. Короче, он остановил моё выступление в самом его начале вот такими словами:

- Мне всё понятно (хотя я то знаю, что ему ничего не было понятно – (И. Г.)), что раз вы занимались решением таких задач, то с нашими задачами вы без сомнения справитесь. А вообще-то, мы пошлём вас на курсы менеджеров, из вас должен получиться хороший менеджер, нам такие люди очень нужны. Для начала я могу предложить вам зарплату в $16,000 в год. Мы пришлём вам официальное письмо с этим предложением. Да, кстати, уже наступило обеденное время, и я вам советую воспользоваться случаем и посетить наш кафетерий, вам он должен понравиться.

На этом и закончилось моё такое странное интервью. А про себя я подумал: вот это попёрло, так попёрло – ещё день и ещё $3,000 к потенциальной зарплате. Если так дальше пойдёт, я же скоро буду миллионером! И с этой приятной во всех отношениях мыслью я отправился в кафетерий. Он и правда произвёл на меня неизгладимое впечатление. Первый раз в жизни я оказался в громадном помещении на несколько сотен человек с красивым интерьером, по сторонам помещения расположены стеллажи с сотнями разных блюд. Я сразу окрестил всё это великолепие царством еды. Интересно, что и цены там были символические. Мне показалось, что в тот день там можно было хорошо и вкусно пообедать всего за 50 центов. Во какие это были времена!

А пока что надо было решить, какое из двух предложений выбрать. Приезжаю домой с этой радостной новостью и звоню своему недавно обретённому другу Мише Бергельсону. Миша – к.т.н. из Москвы, где работал начальником лаборатории, а теперь вот уже три года, как он находится в США, и здесь он тоже менеджер. К кому же, как не к нему, обращаться за советом? Итак, объясняю ему, что мне предстоит выбор между маленькой консалтинговой компанией и всемирно известным банком. Миша мне так доходчиво объясняет:

- Понимаешь, - говорит он мне, – в консалтинговой компании с тебя «три шкуры сдерут», там придётся вкалывать не поднимая головы, а в банке ты будешь, как у Христа за пазухой.

Я решаю, что мне больше по нраву, чтобы с меня «три шкуры сдирали», я ведь хочу быстро и многому научиться. Итак, я хочу работать в консалтинговой компании, однако, разница в $3,000 довольно существенна. На что же решиться? И опять я не сплю ночь, а ищу решение, которое к утру и находится. В понедельник я отправляюсь в Warner Computer Systems, Inc. и по прибытии сразу захожу к вице-президенту Bеn Aidenbaum. Рассказываю ему, что я получил ещё одно предложение работы от Chase Manhattan Bank с зарплатой в $16,000 и моя жена говорит, что я должен принять то предложение, где выше зарплата. На его лице я заметил неподдельное огорчение. Первое, что он мне на это сказал, было вообще невероятно смешным:

- Ты что, не ходи туда, этим банком управляют антисемиты.

Ну я еле сдержался, чтобы не расхохотаться, а про себя подумал: нашёл чем пугать, я ведь из Советского Союза, где процветает махровый государственный антисемитизм, а ваш бытовой антисемитизм есть почти везде, и он мне совсем не страшен – в самом крайнем случае перейду работать в другой банк, которым управляют нормальные люди. А для него пришлось повторить мою «тяжелейшую» семейную ситуацию ещё раз:

- Вы меня не поняли: у меня жена стерва, если я её не послушаю, она меня на порог дома не пустит. А она настаивает, чтобы я взял работу, за которую больше платят.

- Ну давай сделаем так – говорит мне вице-президент, - как только ты начнёшь выдавать продукцию, так мы тебе сразу же и повысим зарплату, подходит?

Ну, мне ведь не привыкать делать вид простачка-дурачка:

- Нет, - отвечаю я, - у меня же жена стерва, она же меня в дом не пустит, если я ослушаюсь её.

- Ну, хорошо, - говорит вице-президент, - давай договоримся, что через три месяца мы повысим твою зарплату.

- Нет, - отвечаю я, - стерва жена мне уже сказала, что в банке дают $16,000 уже сегодня, а что будет через три месяца – этого никто не знает.

Не мог же я ему сказать, что я никогда не был программистом и потому совершенно не уверен, что трёх месяцев мне хватит, чтобы освоить всё то, что мне предстоит освоить и вообще, что лучше «синица в руках, чем журавль в небе». Наконец, он понял, что ему меня не уломать, сказал, что пойдёт обсудит мою ситуацию с президентом компании. Минут через пятнадцать возвращается и зовёт меня в офис к президенту. Я понял, что они уже о чём-то договорились, но перед тем, как озвучить своё решение, президент хочет посмотреть на столь ценного работника, у которого им приходится идти на поводу. Теперь мы оба заходим в угловой офис президента, две стороны которого сплошные окна с потолка до пола и с видом на Манхеттен. Взглянув на меня, президент задаёт мне вопрос:

- Если мы вам сейчас повысим зарплату до $15,000, вы останетесь с нами?

- Да, - говорю, - останусь.

На этом, как говорится, мы и «ударили по рукам». Всё это происходило в последние числа августа 1977 года. Вот так я оказался в компании, в которой мне хотелось работать и одновременно за один день удалось повысить себе зарплату на целых $2,000.

Теперь, я думаю, пришло время рассказать, как мы расплачивались с ХИАСом и НАЯНой за потраченные на нашу семью деньги за прошедшие два года. Что касается ХИАСа, который понёс расходы на транспортировку нашей семьи в два приёма из Вены в Рим, содержание в Риме и самолётные билеты в Нью-Йорк, насколько я помню, нам их просто простили. А вот НАЯНА, которая содержала сначала Таню с Женей в течение восьми месяцев, а затем ещё и меня в течение семи месяцев, сначала, после выхода Тани на работу, урезала помощь нам на половину, а как только работу получил я, прекратила её совсем. Теперь она прислала мне полный отчёт о затраченных на нашу семью деньгах (не то $7,000, не то $8,000) и предложила мне погашать этот долг ежемесячно той суммой, которую я считаю возможным. Как добропорядочный ещё не гражданин, но всё-таки постоянный житель, я посчитал возможным сумму в $10 и регулярно раз в месяц посылал им чек на эту сумму. Читатель, умеющий считать в уме, увидит, что мне потребовалось бы больше шестидесяти лет, чтобы полностью расплатиться с этим беспроцентным долгом. Однако лет через пять моих аккуратных платежей, я получил письмо из НАЯНЫ, в котором говорилось о том, что кто-то из богатеньких американских евреев пожертвовал ей крупную сумму и поэтому она снимает с меня обязательство по дальнейшей выплате моего долга. Одновременно она просит её не забывать и по возможности присылать ей добровольные пожертвования. Вот только тогда я с чувством выполненного долга прекратил свои выплаты.

«Ударная» работа в Warner Computers, Inc.

 

После того, как была достигнута договорённость о повышении зарплаты, позвали того самого менеджера, перед которым я так бесславно опозорился несколькими днями ранее, и передали меня в его полное распоряжение. Он повёл меня показывать моё рабочее место. Оно состояло из очень маленького стола, на котором стоял прибор с экраном, который мне раньше не приходилось видеть. Менеджер назвал этот прибор терминалом, который соединён с компьютером. Меня слово «терминал» вогнало в ступор, т. к. я уже знал, что вся компания занимает в этом здании всего несколько небольших комнат и меня по ним уже провели, чтобы познакомить со всеми сотрудниками, которых всего-то было не более десяти человек. Хорошо зная, как выглядят советские ЭВМ того времени («Урал», «Минск-22» и «Минск-32», впрочем и БЭСМ, которых в СССР было всего несколько штук), а также и то, что в них терминалы располагались прямо на самой машине, в лучшем случае, в соседней комнате, я задаю менеджеру вопрос «а где же сам компьютер?». Он отвечает, что компьютер находится в другом городе и даже в другом штате Нью-Джерси. А затем добавляет, что через два дня он повезёт всю группу программистов в этот город Hackensack на экскурсию, чтобы мы своими глазами увидели эту ЭВМ. Восторгу моему не было предела – это же какая-то фантастика! В этот момент я мысленно похвалил себя за правильный выбор своей будущей работы – вот здесь-то я и смогу освоить самую современную вычислительную технику. Тогда мне в голову не пришла мысль, что и банк тоже мог обладать подобной техникой.

Экскурсия в Hackensack произвела на меня ещё большее впечатление, да и как могло быть иначе, если в тот день для меня всё было впервые - выехал за пределы Нью-Йорка, ехал по американскому хайвэю и, наконец, увидел собственными глазами знаменитый на весь мир компьютер IBM System/360, о котором так много читал и столько раз видел на картинках в журналах. Вот только там мне стало ясно, почему он находился в другом городе и даже другом штате: во-первых, он занимал большую площадь, как и советские ЭВМ, а офисная площадь в штате Нью Джерси была в несколько раз дешевле, чем в Манхеттене; во-вторых, он вовсе не принадлежал нашей компании, а наша компания всего лишь арендовала машинное время наряду с другими небольшими компаниями у его собственника; наконец, в-третьих, и это самое главное, что технология IBM System/360 позволяла работать с компьютером удалённо, практически без ограничения расстояния. Это последнее обстоятельство было для меня самым поразительным, поскольку ничего подобного в СССР тогда не существовало, и я совсем не был к этому готов. В тот день у меня была такая эйфория, как будто я попал на другую планету или, как минимум, выиграл в лотерею. В конце этого дня я опять похвалил себя за правильный выбор места своей работы.

Уже на следующий день начались рабочие, а точнее, учебные будни. Менеджер сообщил, что мне выделено рабочее пространство (workspace) в компьютере размером в 50 килобайт – это совсем не ошибка, для сравнения замечу, что сегодня в каждом мобильном телефоне имеется память ~ в миллион раз больше. Вот в таком ограниченном рабочем пространстве я должен был постигать азы программирования в Фортране и в другом специализированном языке – собственностью Warner Computer Systems, Inc. Моим начальством подразумевалось, что я самостоятельно и без всякой помощи быстро всему научусь. Говоря по правде, я их оптимизм в этом вопросе не разделял, т. к. лучше их знал свою неспособность к иностранным языкам. Ведь любой программистский язык – это всего лишь разновидность иностранного языка, хотя и значительно более простого. Мне принесли кучу руководств и пару книг по обоим языкам. Во все последующие дни я с радостью мчался на работу к девяти утра и никогда не покидал её раньше восьми, а то и девяти часов вечера – вот так там было интересно и всё мне хотелось освоить как можно скорее. Однако сильное желание и старание ещё не гарантия успеха. Но об этом чуть позже.

Вся наша компания состояла из двух групп – группы программистов и группы продавцов (salesmens). И если функция первой группы мне была понятна – писать программы, то функция второй группы мне, ещё недавно бывшему советскому человеку, была в полную новизну. Однако очень скоро я понял, что именно вторая группа работников считалась самой ценной и их зарплата значительно превышала зарплату программистов. С этого странного на мой взгляд несоответствия началось моё познавание капиталистического способа производства – безусловно важно произвести продукцию, но значительно важнее её продать потенциальному покупателю – основной закон капитализма.

Группа программистов состояла из шести человек – всё это были молодые девочки, только что окончившие колледж, все они были недавними иммигрантами, приехавшими в США со своими родителями из Польши, Венгрии или Румынии. Поскольку они выучились уже здесь, все обладали хорошим английским языком. А менеджер наш был венгром лет 30–32. Но был и ещё один сотрудник компании по имени Les Hancock, который формально не принадлежал к программистам, хотя, как выяснилось позже, знал с десяток программистских языков. Его должность называлась технический писатель (technical writer), он писал руководства (manuals) по использованию программ, которые создавались в нашей компании программистами. Этот человек сыграл особую роль в моей американской жизни на первых её годах и потому ему будет уделено много место в этой части книги.

Первые две недели меня никто не беспокоил, я занимался чтением руководств и проигрыванием отдельных программных предложений на компьютере. На третьей неделе наш менеджер решил, что я должен быть готов к самостоятельной работе. Он позвал меня к себе в кабинет и дал мне задание написать программу для одного из небольших проектов. На самом деле вот только теперь я и стал по-настоящему учиться программировать. Хорошо известно, что учиться программировать надо на конкретных примерах, а вовсе не читая manuals. Похоже, что наш менеджер этого не знал и две недели моего упорного труда над manuals прошли напрасно.

А на дворе конец сентября. В это время Таня беременна Кристиной уже четыре месяца, а с того дня, как я поступил на работу, их обоих - Таню и Женю – НАЯНА совершенно логично лишила медицинской страховки. Что же касается меня самого, то я до поступления на работу вообще жил без медицинской страховки. Теперь же я подумал, как вовремя я получил работу, а с ней и медицинскую страховку, для всей семьи. Совсем скоро она понадобится для Таниных родов. Но, как это уже часто бывало со мной, радовался я рано: прочитав внимательно и позвонив для проверки в саму страховую компанию, я обнаружил, что мы то все трое, кто уже ходит по земле, покрываемся этой страховкой, а вот появление на свет будущей Кристины – нет. В страховой компании мне объяснили этот феномен очень просто: она была зачата до того, как я поступил на работу и, значит, она не покрывается этой страховкой. Просто смех, да и только: сама Таня покрывается страховкой, а новая жизнь внутри неё – нет. А когда Кристина родится, она ведь автоматически будет покрыта этой же страховкой в качестве моего ребёнка. Но вот сами роды не покрываются. Было бы смешно, если бы не было так грустно! И до сих пор я так и не знаю было ли это стандартное правило для всех страховых компаний в то время или это мне не повезло с моей компанией. И опять, никто не виноват, кроме меня – мог бы и повременить с Кристиной. Однако, как говорит пословица, «если бы знал прикуп, можно было бы не работать». И если это правило существует и по сей день, то молодым людям следует иметь в виду, что, прежде чем зачинать детей, сначала следует получить работу. Как бы там ни было, но теперь стало ясно, что надо копить $1,000 на роды – столько они стоили в ближайшей к нашему дому больнице в Нью-Йоркском районе Квинс.

Теперь пора было позаботиться об автомобиле. Об автомобильных правах я позаботился ещё раньше, пока ходил на курсы в Манхеттене. Процесс их получения стоит того, чтобы об этом рассказать. Ещё в Ленинграде, в порядке подготовки к эмиграции, я записался на курсы водителей и после четырёх часов вождения грузовой машины (легковую там давали водить только женщинам), я получил советские права. Я знал, что и в Канаде, и в США всё равно нужно будет сдавать экзамен заново, но решил, что лучше иметь хоть такие права, чем совсем никаких – может быть их наличие поможет мне сэкономить какие-нибудь деньги. Я, конечно, перевёл их на английский язык и нотариально заверил. Тем не менее, ясно, что опыт вождения в СССР у меня был нулевой. Как-то раз я решил зайти в Department of Motor Vehicles (аналог российского ГИБДД) чтобы узнать, какие для этого нужны документы, а также взять правила дорожного движения, чтобы подготовиться к экзамену. На всякий случай решил взять с собой советские права. Подхожу к первому попавшемуся окошечку и на ломаном английском говорю, что пришёл узнать, что требуется от меня, чтобы получить американские права. При этом держу в руке свои советские права, чтобы доказать, что я опытный водитель со стажем более 20 лет (ведь по американским правилам начинают водить машину в 16 лет). Женщина-клерк направляет меня в другое окошко, в котором другой клерк даёт мне какую-то длинную бумагу с вопросами и указывает на стол, за который я должен сесть. Сначала я подумал, что это анкета, которую я должен заполнить, на основании которой мне назначат день экзамена. Но вчитавшись, я вдруг понял, что это вопросы по правилам движения, за которыми я как раз сегодня пришёл, чтобы их подобрать и выучить в порядке подготовки для сдачи экзамена в следующий раз. Ну я решил, что терять мне нечего и стал выбирать наилучшие из предложенных ответов. Потом отнёс эту бумагу в окошко, в котором её получил, всё та же женщина-клерк подсчитала мои ошибки, их оказалось много – не то четыре, не то пять (тогда, кажется, можно было сделать до шести ошибок) – и теперь послала меня в третье окошко, в котором меня сфотографировали и затем послали в четвёртое окошко, где попросили заплатить не то $30, не то $50 и, наконец, в пятом окошке мне вручили новенькие американские права штата Нью Йорк. Вот это было да – ни моего вождения, которое я абсолютно точно не смог бы сдать, ни медицинской справки – ничего этого от меня не потребовалось. Тогда я в первый раз подумал: “What a country!” («Вот это страна!»).

Теперь, когда я уже американец с работой и даже зарплатой, пора было приобрести автомобиль. Естественно, что речь идёт о старом автомобиле. Звоню своему тогдашнему другу Мише Бергельсону и спрашиваю его совета, как лучше это осуществить. Оказалось, что Миша как раз в эти дни решил купить себе новый автомобиль и готов мне продать свой за смешные $500. Я тут же соглашаюсь, даже не спрашивая какого она года и какой она марки – тогда я о них всё равно никакого понятия не имел, а ему я верил, что он не станет продавать мне автомобиль, который может сломаться в любой момент. Я говорю Мише, что это он должен привезти машину ко мне, т. к. я совсем не умею водить. Миша соглашается и в ближайшую субботу пригоняет мне мой первый в жизни автомобиль. Это оказался Buick Skylark - не машина, а прямо-таки танк, 1969 года выпуска с пробегом около 100,000 миль. Он был больше советской «Волги» и пробегал целых 12 миль/галлон, т. е. 5 км/литр бензина. Но в день его получения я этого ещё не знал, впрочем, если бы знал – ничего бы это не изменило. Теперь я прошу Мишу показать, как с этим монстром обращаться – на какие педали и кнопки нажимать и в каких случаях это делать, а в каких не делать ни в коем случае. Миша за десять минут рассказал мне про всё это и уехал, а я остался один на один со своим приобретением. Спасибо Мише, что в машине оставалось пол бака бензина, иначе была бы серьёзная проблема - как доехать до заправочной станции и как там правильно подъехать к самой заправке и при этом не повредить оборудование станции. На следующий день было воскресенье, и я очень медленно поехал к заранее облюбованной парковке возле магазина, который по воскресеньям не работал. На этой парковке я обнаружил две пустые бочки, которые поставил на расстоянии 7 метров одну от другой и которые условно были для меня двумя припаркованными автомобилями, между которыми я парковал свой. Через пол дня этих и других упражнений я решил, что автомобиль мною освоен и что теперь я могу выезжать на хайвэй, что я и сделал в тот же день и при том никого и ничего не задел. Вот так я стал полноправным американским водителем. Следует сказать, что, как это ни странно звучит, но все механизмы автомобиля работали исправно и он мне прослужил верой и правдой несколько лет.

А теперь вернёмся на мою работу. В конце сентября, слышу, как одна из девочек программистов по телефону договаривается со своим бойфрендом поехать в воскресенье за город полазать на скалах. Как только она закончила свой разговор, я проявил свой совсем не праздный интерес к этой теме, задав ей несколько вопросов. Из моих вопросов она поняла, что я не новичок в этом деле и сразу предложила мне поехать вместе с ними. Естественно, что меня не пришлось долго уговаривать. В воскресенье, прихватив грудную обвязку для страховки и скальные туфли советского образца – галоши (объясняю для совсем молодых: это резиновая обувь, которая надевается поверх обычной обуви чтобы не промочить её в дождливую погоду), я подсел в машину её бойфренда, и мы поехали на скалы. Через пару часов мы приехали в Shawangunks mountains, как выяснилось позже, самую известную скалолазную Мекку в штате Нью-Йорк. Там находится около двух тысяч маршрутов самых разных сложностей, правда не очень высоких – не более 30–40 метров высотой. Там произошёл забавный случай. Её бойфренд на правах хозяина ситуации поднялся наверх и закрепил верёвку так, чтобы можно было страховать лезущего скалолаза с земли. Затем он спустился и сказал, что пойдёт первым, чтобы показать нам как проходится этот маршрут. Теперь девочка его страховала, а я на правах гостя наблюдал и вёл себя очень тихо в ожидании своей очереди. Парень пару раз застрял на маршруте, но, в конце концов, вылез наверх, на что ему потребовалось минут 20 времени. По моим прикидкам, это был маршрут 5.7–5.8 по американской шкале трудностей, т. е. самой что ни на есть средней трудности. Когда он сбросил вниз освободившуюся верёвку, девочка предложила мне лезть следующим. Я быстро пристегнулся и полез. Через минуты 3–4 я был уже наверху. Мальчик в это время спускался к нам по тропе и потому не мог видеть меня в процессе лазания. Девочка же, несмотря на то что она меня страховала, тоже не успела заметить, как я легко преодолел эти два трудных места и всё спрашивала меня: «как ты это сделал?». В общем, после этой поездки моя репутация в среде девочек-программисток сильно подскочила. Не надо забывать, что этим ребятам было по 22–23 года, а мне уже 38, и по их молодёжным понятиям я был уже стариком.

Мой лучший американский друг Лэс Хэнкок

 

Теперь, как я обещал выше, хочу вернуться к личности моего нового друга Лэса (Les Hancock). В один из первых моих учебных дней в компании, он без всяких просьб со стороны начальства, либо с моей стороны, стал меня опекать. Мы были с ним одного возраста – он был всего на год моложе меня и, пожалуй, только этим мы и отличались от остального молодого рабочего коллектива. Он лучше всех понял, как мне было трудно и с моим английским, и с новой для меня техникой, и, конечно, с новой для меня профессией программиста. Он как-то сразу дал мне понять, что я могу подходить к нему с любым вопросом и в любое время. Я, конечно, понимал, что должен знать меру в его доброте ко мне и не переходить какие-то границы дозволенного. Я думаю, что мои трудности были не главными в его добром отношении ко мне, а главным был сам Лэс, который, по моему мнению, обладал миссионерским призванием – помогать людям, ничего не ожидая взамен. Он, между прочим, происходил из американской семьи уже в нескольких поколениях, окончил Duke University, один из самых престижных университетов США (member of Ivy league), и даже написал диссертацию на степень Ph.D. в области американской литературы. У читателя сразу должен возникнуть вопрос: что же он делал в нашей, сугубо технической, компании с таким образованием? Вот как он сам ответил мне на этот вопрос:

- Моя специальность не была востребована, а если бы и была, то прокормиться ею в этой стране невозможно. Вот мне и пришлось стать техническим писателем – писать руководства по применению и использованию программ для больших компьютеров.

Значительно позже, когда у меня появилась возможность покупать многочисленные приборы и устройства для домашнего пользования, я понял какой находкой для компании был Лэс – так много было бестолковых или просто плохо написанных руководств на американском рынке. При таком образовании совсем неудивительно, что у него был блестящий английский язык и при том удивительная способность по-разному разговаривать с людьми разного уровня образования, культуры и знания английского языка. При том, всегда уважительно к собеседнику, на каком бы уровне не был его английский. Мы много с ним общались и никогда по теме его основной профессии – я ведь был практически ноль в американской литературе. Я не уверен, что читал кого-нибудь из американских писателей, кроме очень популярной в шестидесятые годы книги Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Этот факт совсем не мешал нашему общению, потому что он был широко образован во многих областях. Он хорошо знал историю, разбирался в политике, неплохо знал медицину и мог ответить почти на любой мой вопрос во всех этих областях. Ещё он хорошо рисовал и, когда я задавал ему какой-нибудь вопрос из области медицины, он почти всегда сопровождал свои объяснения классными рисунками. К тому же, он обладал прекрасной памятью и потому неудивительно, что ему не составило большого труда освоить с десяток программистских языков того времени. В общем, понятие «талантливый человек талантлив во всём» легко может быть применено к Лэсу. И, наконец, для полноты картины, скажу, что во время американской кампании во Вьетнаме 1965–1973 гг. Лэс был одним из 60,000 молодых американцев, которые скрылись в Канаде, чтобы избежать участие этой войне.

Подводя итог моим дифирамбам Лэсу, можно сказать, что он был идеальным интеллигентным человеком и другом. Во всяком случае, я считаю его самым интересным и приятным во всех отношениях человеком, которого мне пришлось встретить в моих двух странах проживания. Как только я понял, с каким чудесным человеком меня свела судьба, я почти сразу задумался, а что такого Лэс нашёл во мне, чтобы тратить своё время на меня? Ведь дружба не может быть односторонней. После длительных размышлений я пришёл к следующему выводу:

- Во-первых, в те 70-е годы прошлого века у интеллигентных американцев был неподдельный интерес к еврейской эмиграции из СССР, поскольку они были наслышаны, с каким риском была связана эмиграция в те годы; тем более, что как раз я то и был одним из тех, кто на себе испытал «железные лапы» КГБ и советское правосудие.

- Во-вторых, как мне показалось, Лэс по-доброму завидовал моей спортивной карьере и тому, что я продолжал «дружить» со спортом. Дело в том, что он никогда, даже в студенческие годы, серьёзно не занимался спортом, а как человек умный, не мог не понимать, хотя и с большим опозданием, значение спорта для человека. Кстати сказать, через пару лет после нашего знакомства он всерьёз увлёкся вело спортом и очень хотел меня в него влюбить, чтобы тренироваться вместе; он даже решил купить себе новый велосипед, а свой отдать мне, понимая, что я не стану тратить на хороший велосипед $1,000, а бег, который я очень люблю, не стоит мне никаких денег. Пару раз я попробовал с ним потренироваться, но к моему сожалению, я, как не любил этот вид спорта, так и не сумел полюбить, даже несмотря на желание Лэса.

Лэс жил буквально в двух блоках от нашего офиса и очень скоро пригласил меня к себе, чтобы познакомить со своей женой по имени Крис. Они вдвоём снимали очень маленькую квартирку, состоящую из очень маленькой гостиной вместе с кухней и совсем крошечной спальни. Причина этому одна – в среднем Манхеттене цены на жильё в 3–4 раза выше, чем, например, в Квинсе, где жили мы. С тех пор Лэс часто приглашал меня к ним домой после работы и иногда я захаживал к ним на чашечку кофе, прежде чем ехал к себе домой.

Как человек во многих отношениях незаурядный, если не сказать талантливый, Лэс имел своих «тараканов» в голове. Об этих «тараканах» я и хочу теперь рассказать. Приближается праздник Хэллоуин, а я и Таня, естественно, понятия не имеем, что это такое. Вот Лэс и объявляет мне, что нашего Женьку необходимо приобщить к этому празднику и потому в ближайшее воскресенье они с Крисом возьмут в рент автомобиль (своего у них нет по той же причине, что в Манхеттене дорого стоит парковка, да он и не нужен для жизни в центре), приедут в Квинс подобрать нашу семью и затем мы все поедем за город на ферму, где продают тыквы – обязательный атрибут Хэллоуина. Я сообщаю Тане об этой экскурсии, но она решает, что ей с Кристиной внутри лучше остаться дома и отдыхать. Таким образом, мы вчетвером – Лэс с Крисом и я с Женькой – едем на ферму. По приезде на ферму Лэс берёт Женьку за руку и, рассказывая ему историю этого праздника, водит его вокруг горы с тыквами, выбирая самую большую. После 3-часовой прогулки по ферме мы возвращаемся к нам домой, где Таня угощает усталых и проголодавшихся путников приготовленным обедом. А после обеда происходит что-то такое, что заставляет всех присутствующих, а особенно Крис, маленько «обалдеть»:

Во-первых, ещё во время обеда Лэс продолжал что-то рассказывать Женьке про историю происхождения праздника Хэллоуин, его культовое значение и главные атрибуты праздника, а Женька очень внимательно его слушал и даже в качестве полноправного собеседника иногда задавал вопросы. Напомню, что Жене в то время не было и пяти лет. Да и эти первые годы детства, как читателю уже хорошо известно, для него тоже были не лучшими среди его сверстников. Женю то я понимал – ни я, ни Таня не были хорошими рассказчиками, а тут ему вдруг свалилось столько личного внимания, да от какого человека! Но оказалось, что это было только начало. После обеда Лэс решил научить Женьку как делать из тыквы, которую мы только что привезли, тыквенный фонарик, иначе называемый светильником Джека. Он попросил у Тани кухонный нож и позвал Женьку на свободное пространство нашей гостиной, где они оба уединились, разлёгшись на полу (другой мебели, кроме обеденного стола, в гостиной не было), и Лэс стал манипулировать ножом, делая из тыквы рожицу. Затем он достал привезённую с собой свечку, зажёг её и вставил внутрь тыквы. Этот процесс приготовления тыквы в рожицу занял у них не менее часа – было очевидно, что сам Лэс тоже получает от этого удовольствие. Теперь, «обалдевшая» от увиденного, Крис наклоняется над столом и почти шёпотом сообщает нам с Таней, что она не узнаёт Лэса. С её слов оказалось, что Лэс не переносит детей и старается не ходить в гости, где есть дети. А теперь она видит перед собой совершенно неправдоподобную картину: закончив с тыквой, Лэс предложил Женьке (а, может быть, наоборот) сыграть в шашки и теперь они, также лёжа на полу, склонились над доской. В общем они вдвоём так и провели весь вечер, не обращая на нас никакого внимания.

Когда они уехали, мы с Таней, естественно, не могли не обсудить то, что сообщила нам Крис о Лэсе. Ну мы довольно быстро пришли к объяснению такого поведения Лэса:

- Во-первых, очевидно, что такое отношение Лэса к детям, сложилось на основании его представления об американских детях, которые чаще воспитаны плохо, чем хорошо; им чересчур много разрешается и далеко не всегда родители могут и хотят уделить должное внимание своим детям. Но, может быть, Лэсу просто не повезло и в его сферу общения и наблюдения попадались не лучшие американские дети.

- Во-вторых, как я уже упоминал выше, Женька был действительно очень милый, забавный и коммуникабельный ребёнок. В том его возрасте многие взрослые любили с ним общаться. Не следует также забывать, что после его рождения Таня уже не работала и волею судьбы всегда была с ним и занималась только его воспитанием. Нет сомнения, что ещё и поэтому он был таким милым ребёнком.

Но теперь я просто обязан «прыгнуть» на год вперёд и дополнить характеристику Лэса – ведь я обещал рассказать о «тараканах» в голове такого незаурядного человека, как Лэс. Однажды, когда, оставшись вдвоём, мы с ним беседовали на всякие около философские темы, он раскрыл мне своё отношение к детям совсем с неожиданной стороны. Когда он был лет на пятнадцать моложе, он пришёл к мысли, что рожать детей в этом «сумасшедшем» мире (crazy world) просто не морально. Прямо по пословице «большое знание рождает большую печаль»! Он не изменил своего отношения к окружающему миру и к вопросу о своих детях даже тогда, когда женился на Крис и, очевидно, ему удалось убедить в этом и её. Вот какие бывают самоотверженные люди! Надеюсь, теперь поведение Лэса с Женькой в нашем доме читателю станет немного более понятным.

Но в голове у Лэса был и второй «таракан» – у него была боязнь самолётов, он никогда ими не летал. Приведу пример. В 1985 году он в содружестве со своим приятелем Морисом (Morris Krieger) написал лучшую (на мой взгляд) книгу-учебник по очень модному в то время языку программирования «С» под названием «The C Primer», которая была издана очень серьёзным американским издательством “McGraw-Hill Book Company”. Кстати, уже на следующий год она была переведена на русский язык и под названием «Введение в программирование на языке Си» вышла в Москве в издательстве «Радио и Связь» тиражом в 10,000 экземпляров. В США она пользовалась таким успехом, что одна коммерческая компания, которая занималась обучением студентов этому языку по всей стране, пригласила Лэса к себе на работу в качестве преподавателя с зарплатой $1,000 за один день преподавания. К примеру, я тогда в знаменитой фирме IBM получал меньше $200 за рабочий день. Я могу себе представить, какое удовольствие получали эти студенты от Лэса-преподавателя, не говоря уже о знаниях, которые они приобретали на его лекциях. Но вот наступает день, когда компания говорит, что ему надо на неделю лететь в Калифорнию с лекциями. Лэс говорит, что лететь не может. После этого ещё какое-то время его держат для чтения лекций в пределах восточных штатов США, куда он может добраться на автомобиле, а затем вынуждены с ним расстаться.

Вот таким необыкновенным человеком был Лэс. Я всё время употребляю слово «был» по отношению к Лэсу не потому, что его с нами нет. Слава богу, он жив и, надеюсь, здоров и живёт, как мне только что подсказал интернет, в штате Аризона. Просто с моим переездом в 1993 году в Калифорнию, где у меня неожиданно закружилась совсем другая жизнь, наша связь как-то сама собой прервалась. Тем не менее после того, как я завершу свой труд по написанию этой книги, я планирую навестить его и Крис в штате Аризона, что совсем недалеко от Калифорнии.

Первое знакомство с американской медициной

 

Теперь пора продолжить репортаж с моего рабочего места. А там всё идёт совсем не так, как того хотелось бы. Впрочем, вполне мною ожидаемо, учитывая тот факт, что я был просто самозванцем, когда выдал себя за программиста, не будучи таковым. Это не моя вина, что начальство «клюнуло» на мою степень Ph.D., которая, хотя и правда была в вычислительной технике, но совсем в другой – аналоговой. Ну и английский мой тоже не сильно прогрессировал. Однако до декабря я как-то дожил без особых потерь. За несколько дней до Рождества я даже получил приглашение от наших девочек-программисток пойти с ними вечером после работы на каток во всемирно известный Рокфеллер центр, где каждый год в декабре заливали каток. Он ведь находился всего в нескольких блоках от нашего офиса. Мне, конечно, очень хотелось пойти с ними и там опять блеснуть своей спортивной формой, но моё настроение омрачалось слабыми успехами в работе, с одной стороны, и неуместными денежными затратами на катке - с другой. Пришлось отказаться и продолжить работу в офисе, когда все уже катались на коньках.

А в январе мне дают уже полноценный проект – за три месяца я должен написать настоящую программу для настоящего заказчика. Теперь мне приходится встречаться с этим заказчиком каждые две недели, чтобы он мог контролировать прогресс проекта. После третьей такой встречи заказчик заявляет моему начальству, что он больше не хочет выслушивать мой «корявый» английский и, следуя капиталистическому принципу «покупатель всегда прав», требует заменить меня. Не могу сказать, что это было для меня неожиданностью: я и сам понимал, что девочки-программистки делают свою работу лучше, но, главное, быстрее меня. Теперь для меня наступает тяжёлое время. И опять никто, кроме меня самого, в этом не виноват, да и себя мне винить тоже не в чем – я хорошо сознавал, что делаю рискованный шаг, называя себя программистом. В любом случае, шесть месяцев я продержался, получал, хотя и небольшую, но всё-таки зарплату, а, самое главное, многому научился, хотя далеко не всему, чему хотелось бы. Догадываюсь, что начальство решает, что со мной делать. У них тоже не лёгкая задача: во-первых, с точки зрения морали – перед ними уже не молодой иммигрант из СССР с пятилетним ребёнком и уже неработающей женой на девятом месяце беременности; во-вторых, он человек образованный и очень преданный работе (приходит на работу со всеми, а уходит позже всех на 2-3-4 часа), старается учиться изо всех сил; наконец, если они решат меня уволить, то, по сути, сознаются в своей ошибке, приняв меня на работу, не говоря уже о деньгах, которые они на меня уже потратили.

А на семейном фронте у нас свои проблемы: в начале февраля, за три недели до ожидаемых родов, Таня вынуждена оставить свою работу - уже просто поездка на метро в Манхеттен для неё не безопасна. Кто-то из приятелей посоветовал ей попросить её босса, чтобы тот уволил её по сокращению штатов – часто применяемая мера при хороших отношениях между сотрудником и его начальником. Если бы это получилось, то Таня могла бы получать пособие по безработице в течение шести месяцев, а это, между прочим, ~$300 в неделю. Однако это тоже было не для нас: Танин босс сказал, что рад бы это сделать для неё, но не имеет такого права – закон не позволяет увольнять беременную женщину ни при каких условиях, кроме как по её собственному желанию. А поскольку это была очень маленькая компания, она не имела программы, по которой бы оплачивался отпуск по беременности и родам. Вот так мы опять оказались на одной моей зарплате. Но $1,000 на оплату родов мне всё-таки удалось к этому времени скопить.

На работе я нахожусь в подвешенном состоянии вот уже последние две недели февраля, а в ночь с 4-го на 5 марта в срочном порядке отвожу Таню в ближайшую больницу для ожидаемых родов. Вот зачем мне в первую очередь нужен был, хоть и плохой, но автомобиль. Утром звоню Лэсу на работу и прошу его передать моему менеджеру, что сегодня и, очевидно, завтра на работу я не явлюсь; понимаю, что он будет недоволен, но теперь это уже не имеет значения – другого выхода у меня просто нет. На следующий день я забираю из больницы уже двоих.

А через два дня происходит ещё более трудное событие: Таня жалуется на кровотечение и боли, связанные с родами. Слава богу, что наши соседи по лестничной клетке, Rita and Ira Alpern, к этому времени уже обратили внимание на Женьку и каждый раз, когда встречали его на лестнице, с ним разговаривали, а однажды даже позвали его к себе в гости и он там провёл с ними какое-то время. Позже через Женьку они познакомились и с Таней и рассказали ей, что их родители тоже когда-то приехали из восточной Европы, а также поделились с ней, почему они обратили такое внимание на Женьку: им всегда хотелось иметь сына, но оба раза бог даровал им дочерей.

Итак, мне срочно надо везти Таню обратно в госпиталь, а у меня на руках Кристина двух дней от роду. Хотя бы Женю я успел в тот день отвезти в садик. Звоню в соседнюю квартиру и, слава богу, Rita оказалась дома. Прошу разрешение оставить с ней Кристину на пару часов, пока отвезу Таню. Она, конечно, соглашается. Теперь отвожу Таню в тот же госпиталь, в котором у неё приняли роды, возвращаюсь домой и забираю у соседки Кристину. Мне ещё повезло, что в этой стране, в отличие от СССР, не было проблемы с грудным молоком для Кристины – в любом супермаркете было полно банок с этим продуктом.

Уже через два часа получаю звонок от Тани (я как чувствовал и настоял, чтобы ей в палату поставили телефон, что они и сделали за дополнительную плату). Она говорит, что за всё время к ней так никто и не подошёл, а кровь продолжает течь. Я обещаю ей, что позвоню в госпиталь и попробую их заставить обратить на неё внимание. Ещё через два часа, Таня, теперь уже всхлипывая, говорит, что ничего не изменилось – к ней так никто и не подходит. Я понял, что это реакция на мой английский и произношение иммигранта – то есть никакой реакции. Тогда я звоню Лэсу и объясняю ему ситуацию. Он обещает мне, что немедленно позвонит в госпиталь сам. Ещё через час звонит Таня и говорит:

— Вот только теперь, спустя пять часов после того, как ты доставил меня в госпиталь, вокруг меня забегали врачи и медсёстры. Я даже не понимаю, что это их заставило так засуетиться.

Вот она реакция на звонок Лэса! Следующие два дня я разрываюсь между 5-летним Женей и 5-дневной Кристиной, а также и Таней, которой звоню при любом свободном моменте узнать, что с ней происходит. Наконец, через два дня звонит Таня и говорит, что доктор разрешил ей уехать домой. Теперь опять пристраиваю Кристину к соседке и еду подбирать Таню. В регистратуре госпиталя для порядка прошу дать мне справку с диагнозом, с которым она поступила в госпиталь и также, что они предприняли, чтобы остановить кровотечение. Несколько раз меня пересылают от одного клерка к другому, но так никто никакой бумаги мне не дал. Зато дали справку о том, что у Тани в связи с большой потерей крови теперь анемия. А тот факт, что они так и не дали мне справку с указанием диагноза, с которым она поступила к ним второй раз, мне показался подозрительным и я решил, что вернусь на следующий день уже без Тани.

Теперь, с возвращением Тани домой стало немного легче, но и ей самой надо было приходить в себя после госпиталя. Тем не менее, на следующий день я вернулся в госпиталь и стал настаивать, чтобы мне выдали справку с Таниным диагнозом. Сначала опять повторилась чехарда с перенаправлением меня к разным клеркам и тут я окончательно понял, что они не спроста не хотят давать такую справку – стало очевидно, что в том, что произошло с Таней есть вина госпиталя. Тогда я решил самостоятельно разыскать доктора, который лечил Таню во второй её заезд. Как ни странно, но мне это удалось. Этот доктор оказался весьма симпатичным и мне совсем не пришлось его уговаривать дать мне нужную справку – он, как бы понимал, что это моё желание сколь естественное, столь и законное. Он взял бланк госпиталя и быстро написал диагноз, который звучал приблизительно так: после родов у неё внутри остался кусок плаценты, что и вызвало кровотечение. На мой вопрос, как же это произошло, он сказал:

- Да, это бывает, поскольку закон запрещает нам, врачам, влезать внутрь и проверять не осталась ли часть плаценты.

Было ясно, что доктор проявил корпоративную солидарность и постарался меня убедить, что это не было ошибкой женщины-доктора, принимавшей роды. Поскольку мои знания в этой области были нулевые, то я их и принял. Но, приехав в тот день на работу, я, в первую очередь, направился к Лэсу. Как я уже упоминал выше, Лэс был настоящим эрудитом, в том числе имел приличные знания в некоторых областях медицины. Вот ему-то я и рассказал о том, что я узнал в госпитале. Лэс отреагировал на мой рассказ мгновенно, как будто сам был доктором или даже акушером:

- Доктор этот сказал тебе только полуправду: это верно, что им не разрешается залезать внутрь, чтобы проверить не остался ли там кусок плаценты, но они обязаны расстелить плаценту на столе и убедиться в её целостности. Очевидно, что как раз этого и не было сделано - типичный пример халатности к своим профессиональным обязанностям.

Теперь картина случившегося стала складываться довольно ясно – вина госпиталя очевидна. Утром следующего дня я позвонил в госпиталь и сообщил им, чтобы они не вздумали посылать мне счёт за такой сервис, который был оказан Тане. Я думаю, что, услышав мой призыв, начальство сильно обрадовалось такому обороту дела – получается так, что им этот инцидент обойдётся всего-то в $1,000, которые они не получат с меня. Позже, когда я рассказывал об этом случае натуральным американцам, многие из них говорили мне, что я мог с лёгкостью отсудить у госпиталя минимум $300,000, т. к. в США всё, что связано с ущербом здоровью человека, наказывается очень серьёзно. Будем считать, что госпиталю сильно повезло от того, что и в тот момент мне опять было не до суда с ним – надо было выживать в то время и в тех обстоятельствах, в каких мы оказались.

Однако случай этот нас кое-чему научил: мы же были иммигранты-новички и думали, что любой американский госпиталь уже по определению хороший. Вот тогда я и понял, что мы просто попали в плохой или даже очень плохой госпиталь. Со временем я даже придумал собственное правило, которое звучит как 5–95, что означает: в США, как и в СССР, как, я думаю, и в любой другой стране, в любой области публичного сервиса (адвокаты и бухгалтеры, доктора и физиотерапевты и т. д.) только 5% очень хороших или даже отличных специалистов, а остальные 95% специалистов имеют средний уровень профессионализма или даже просто плохой. И задача каждого из нас, где бы мы ни жили, отыскать эти самые 5% и иметь дело только с ними. Конечно, эта задача решается путём опроса друзей и соседей, а если их нет, то методом проб и ошибок, что требует больших затрат времени и денег. Нет сомнения, что сегодня интернет сильно облегчает и эту задачу, но в то время, которое описываю я, до интернета было ещё, как минимум, пару десятков лет.

Однако было и небольшое продолжение этого инцидента. Кто-то, а скорее всего всё тот же Лэс, подсказал мне, что несмотря на то, что Таня уволилась с работы по собственному желанию и никакой другой медицинской страховки компания, в которой она работала, для неё не имеет, зато имеется программа штата Нью-Йорк под названием State Disability Insurance (штатная программа по нетрудоспособности), которая как раз и предназначена для таких случаев, как Танин, т. е. в течение шести месяцев после увольнения по собственному желанию, она имеет право на пособие по болезни, если таковая случилась с ней в течение этих шести месяцев. И размер этого пособия равняется пособию по безработице. Поскольку справку от доктора я получил, где значилось, что Таня во время родов получила анемию, то получается, что она имеет право на получение такого пособия до тех пор, пока не восстановит своё здоровье. Само оформление этого пособия заняло самый минимум времени. Вот таким неожиданным образом Таня несколько месяцев получала ~ $300 в неделю за свои страдания.

История происхождения имени Кристины

 

В описываемые годы, да и позже, нам с Таней часто задавали вопрос: как мы, еврейская, казалось бы, семья пришли к такому уж очень вызывающе христианскому имени? Никто бы не задавал такой вопрос, если бы для новорождённой дали одно из широко распространённых русских имён, поскольку мы оба происходим из русской культуры. А тут редкое православное, а скорее католическое имя. Вот теперь настало время объяснить этот феномен.

Я уже упоминал, что Лэс был женат на Крис, а её полное имя было Кристина. Как это ни странно звучит, она тоже была рождена в еврейской семье. Но проблема состояла в том, что родилась она в Париже в 1940 году, который в это время был уже оккупирован немцами. Чтобы «замести» следы еврейства в это страшное время ей и дали такое католическое имя. Она так и жила в Париже все свои молодые годы, пока не решилась на эмиграцию в США в конце 60-х годов прошлого века. По прибытии в Нью-Йорк она устроилась работать во французский банк и, насколько мне известно, так там и работала до самого нашего знакомства. Вскоре после прибытия в Нью-Йорк она встретила Лэса и, таким образом, их судьбы соединились. Хочу дополнить интересный штрих о Крис: в свои молодые годы она была серьёзной спортсменкой-пловчихой и даже была членом Французской сборной команды по плаванию на Олимпийских играх 1960 года в Риме. Ну вот теперь я думаю, что читатель сам догадался откуда мы взяли это имя для нашей новорождённой. Поскольку, они оба «пригрели» нашу семью в самое трудное для нас время в США, нам обоим тоже захотелось сделать что-то приятное для них. Вот таким образом мы это и сделали. Теперь и Кристине будет легко отвечать на тот же вопрос.

Скандал в «благородном собрании»

 

Через пару дней, как только Таня немного оклемалась и смогла приступить к своим обязанностям матери, я помчался на свою, теперь уже не такую любимую, как это было в первые месяцы, работу, ожидая своего увольнения со дня на день. Однако вскоре произошло событие, которое опять изменило мою судьбу. А произошло вот что:

Менеджер нашей группы программистов созывает общее собрание для подведения итогов работы за четвёртый квартал прошедшего 1977 года. На этом собрании он расчерчивает стенную доску на шесть секторов и в каждый сектор вписывает фамилию одного из членов нашего коллектива. Затем он поочерёдно даёт рабочую характеристику каждому программисту, а в конце выставляет ему оценку от 1 до 5. Пропорционально этой оценке каждый программист получит денежную премию за прошедший квартал. Думаю, что мой читатель уже догадался, что в секторе с моей фамилией был проставлен жирный ноль. Лично я воспринял этот факт совершенно спокойно, поскольку он справедливо отображал мой «неоценимый» (его действительно было невозможно оценить!) вклад в общую прибыль компании. Поскольку это собрание проходило в конце рабочего дня, я встал, попрощался и уехал домой, как мне в тот момент казалось, навсегда.

Так как я первый раз за всю свою работу в компании поехал домой так рано (6 часов вечера), то я впервые познал, что такое час пик в Нью йоркском метро. Объяснять это я не стану, поскольку и питерцы, и москвичи хорошо знакомы с этим явлением. Но запомнилась мне эта поездка на метро совсем по другой причине: я по-настоящему потерял сознание первый и последний (до сих пор) раз в жизни. Длилось это, очевидно, всего несколько секунд и я очнулся, понимая, что я не стою на своих ногах, а держит меня в вертикальном положении толпа, которая сдавливала со всех возможных сторон. Можно сказать, что час пик был моей удачей, - если бы я поехал в своё обычное время (8–9 часов вечера), я бы просто оказался на полу вагона. Было очевидно, что напряжение всей последней недели полностью выбило меня из колеи жизни настолько, что я потерял контроль даже над самим собой. Ведь на моей ответственности была целая семья и что же я теперь буду делать без работы?

На следующий день я решил на работу вообще не ходить – ведь и так всё ясно, что всё плохо. Однако события на работе развивались по совсем неожиданному сценарию. Вечером мне звонит Лэс и рассказывает о событиях этого дня. Оказывается, вся группа программистов взбунтовалась и пошла к президенту с требованием уволить менеджера, который так бестолково обидел хорошего человека, т. е. меня. А дело было в том, что все эти девочки учились в колледже уже в США, где не принято при всех обсуждать успехи или неудачи студентов. Они уже были приучены таким образом, что подобные характеристики босс может обсуждать с сотрудником только приватно, не выставляя это напоказ. Он же, обсуждая мою деятельность публично в отрицательном ракурсе, нанёс этим оскорбление человеку положительному, уже немолодому, образованному и отцу семейства. И неважно, что он (это значит я) не принёс прибыль компании, что у него не блестящий английский язык, а важно, что человек старается и работает не покладая рук и, если дать ему ещё время, он наверстает. В общем, натуральный скандал в «благородном собрании».

Подумав о произошедшем скандале, я кое-что для себя понял. Дело в том, что этот менеджер совсем недавно эмигрировал из Венгрии, где стандарты поведения на работе были внедрены по нашим советским образцам. Ничего необычного с советской точки зрения он не сделал, а вот с американской – это было недопустимо. После того, как Лэс ввёл меня в курс событий сегодняшнего дня, он добавил, что вице-президент компании просит меня приехать завтра к нему на разговор.

И вот я в кабинете вице-президента компании Бена (Bеn Aidenbaum). Прежде, чем начать со мной серьёзный разговор, он приносит мне свои извинения за тот постыдный случай, который имел место со мной пару дней назад. (А мне опять хочется смеяться по принципу «Америка - what a country!»). Затем он переходит к главному:

- Наша компания имеет филиал в городе Стемфорд, штат Коннектикут (это 70 километров от Нью-Йорка на северо-восток), там требуется программист на языке APL (A Programming Language). Этот язык предназначен для математиков и астрономов. Мы посовещались и решили, что с вашим образованием не будет проблемы освоить его за один месяц. Здесь у нас есть только один человек, который знает его, и вы сможете у него консультироваться, когда/если будет в этом необходимость. А через месяц вам придётся ездить на работу в тот офис на машине. У вас ведь есть машина? (Я машинально киваю). Ну вот и хорошо. Мы же будем вам доплачивать ежемесячно $200 на бензин. Если вас всё это устраивает, тогда будем считать, что инцидент двухдневной давности полностью исчерпан.

Я покидаю его офис почти что на крыльях. Меня обуревают страсти по принципу «не было ни гроша, да вдруг алтын». Это же была моя мечта работать за городом с красивыми видами, чистым воздухом и, вообще, среди одноэтажной Америки. Ведь хорошо известно, что Нью-Йорк – это совсем не Америка. Так же как Москва сегодня – это вовсе не Россия, а только её вывеска. А то, что надо будет ездить на моём «танке» туда и обратно каждый день 140 км, меня совсем не напрягает, мне даже доставляет удовольствие как человеку, только что получившему в своё распоряжение машину впервые в жизни. В этом смысле я ощущал себя 16-летним школьником, который только что получил водительские права и которому родители только что отдали в полное распоряжение свою машину.

С этого дня я засел за изучение APL и почти сразу же в него влюбился. Язык оказался настолько мощным (powerful) и настолько красивым, что я просто «балдел», обучаясь ему. Он уже принадлежал ко второму поколению языков, не в пример Коболу или Фортрану. В нём все операции проводятся в матричной форме и в нём иногда можно в двух строках написать программу, на которую в Коболе или Фортране потребуется две страницы. У этого языка был лишь один недостаток – он потреблял во много раз больше машинного времени для одних и тех же задач, нежели КОБОЛ и ФОРТРАН. Однако кого это волнует в Америке, где столько больших ЭВМ!

Итак, весь отведённый мне месяц, я наслаждался общением с APLом и с хорошим человеком, который консультировал меня в этом языке программирования. С середины апреля я начал ездить в Стемфордский офис. Там я почти сразу получил проект, который следовало сделать за три месяца. Первый месяц прошёл почти безоблачно, меня никто не беспокоил. Но вот затем мне опять надлежало встречаться с заказчиком каждые две недели и демонстрировать прогресс проекта. Теперь, когда скрывать мой английский уже было невозможно, ситуация начала напоминать ту, которая была в Нью-Йоркском офисе. И я понял, что и в этом офисе я долго не продержусь. Тогда по воскресеньям я стал рассылать свои резюме - на этот раз преимущественно в большие компании, т. к.., во-первых, я уже стал программистом (хотя бы потому, что так называется моя должность на работе), во-вторых, я и правда чему-то научился, а, в-третьих, я понял, что в больших компаниях можно начать работу с учёбы на курсах, которые либо имеются внутри компании, либо им ничего не стоит послать клиента на курсы вне компании - там деньги не считают так скрупулёзно, как в маленькой компании. Важно только им понравиться, и чтобы взяли, а там должно быть легче. Я же помню, что сказал мне год назад Миша Бергельсон: «в большой компании будешь как у Христа за пазухой, а в маленькой из тебя все соки выжмут». Ах, как прав был Миша, а я совсем нет, поскольку тогда сделал неправильный выбор! Однако надо выживать со всеми наделанными ошибками здесь и сейчас.

Летняя дача по-американски

 

А уже конец мая и в Нью-Йорке от жары не продохнуть. То ли ещё будет в летние месяцы – для Тани это уже будет третье лето в Нью-Йорке. Там в эти летние месяцы не редки дни с температурой в 1000F (380C) и 100% влажности. Теперь Таня начинает меня обрабатывать, сначала медленно, а затем, всё настойчивее: в Нью-Йорке ей летом с двумя детьми будет некомфортно. Короче говоря, Таня хочет выехать на всё лето за город, т. е. на дачу. Но ведь у нас нет даже собственного дома, не то, что дачи. Опять не сплю всю ночь, обдумывая, что же можно предпринять для того, чтобы вывести их за город. К утру приходит решение. Я ведь, как и прежде, остаюсь работать по вечерам, почему бы этим не воспользоваться?

Итак, этим же днём, когда все сослуживцы разъехались по домам, я раскрыл местную телефонную книгу и стал обзванивать все джуйки (это жаргон от JCC= Jewish Community Center=Еврейский Общинный Центр). Я начал обзванивать с ближайших к моей работе центров, постепенно расширяя «обрабатываемую» площадь. Везде я представлялся «свежим» еврейским иммигрантом из СССР со степенью PhD в вычислительной технике, который ищет пристанище на летний период для своей семьи. Но не за деньги, а за любую работу по дому и по участку. Первый день не дал никаких результатов. Зато уже второй день дал некоторую надежду на то, что я на правильном пути. Я попал, как позже выяснилось, на совершенно чудесную женщину по имени Ли Лафтмен (Lee Laftman). В своей джуйке в New Rochelle она уже много лет занималась чем-то вроде благотворительности. После того, как она получила от меня ответы на все её вопросы, она сказала, что ей надо поговорить со своей близкой подругой, и чтобы я завтра позвонил ей в то же время, что и сегодня. На этом наш разговор закончился, а я продолжал свою поисковую деятельность.

На следующий день Ли сообщает мне, что её подруга Илиана (Iliana Gardner) заинтересовалась моим предложением и попросила меня ей позвонить. Я тут же набираю её номер и у нас состоялся разговор, а по сути, моё ей интервью. Забегая вперёд, скажу, что последние годы она работала школьным психологом и теперь читателю должно быть понятно, как легко она смогла на основании этого телефонного интервью составить обо мне мнение. Она попросила меня приехать к ней вечером следующего дня, чтобы она показала мне все работы по дому, которые ей необходимо сделать. Теперь весь вопрос состоял в том, могу ли я взяться за эти работы. Следующим вечером я её посетил. У неё был небольшой довольно старый двухэтажный дом в маленьком городке Hastings-on-Hudson, расположенном, как это видно из его названия, недалеко от знаменитой реки Гудзон. Она сообщила мне, что собирается уходить на пенсию и в связи с этим, продавать дом и переезжать в Калифорнию. Но перед этим она на всё лето планирует уехать к своей дочери во Францию и собиралась оставить дом на попечении компании, которая занимается ремонтом домов и которая за три месяца должна привести дом в порядок по списку из 15 пунктов, главным из которых является покраска дома снаружи. Теперь она рассматривает вариант, по которому я со своей семьёй живу в её отсутствии всё лето и за это время произведу все перечисленные в её списке работы. Стало ясно, что у неё есть прямой смысл отдать дом под мою опеку бесплатно, нежели заплатить 3–4 тысячи долларов ремонтной компании. Это ситуация из тех, которые в США называют “win-win situation”, т. е. ситуация, когда все выигрывают и нет проигравших. А в русском языке на этот случай есть другая пословица – «на ловца и зверь бежит».

После этого она подробно расспросила о моей семье. Она никак не отреагировала на двухмесячную Кристину, но когда услышала, что есть ещё пятилетний сын, то реакция её была незамедлительной:

- Давайте сделаем так: в воскресенье привозите всю семью ко мне на обед, тогда и продолжим нашу беседу.

Понятно, что она хотела познакомиться и с Таней, но главным объектом её интереса теперь, без сомнения, стал Женя. Опять сработал пресловутый эффект американских детей, которым всё было дозволено. За свою жизнь 65-летней женщины у неё скопилось немало дорогих её сердцу игрушек и других предметов, например, рояль в гостиной, которыми она очень дорожила. В воскресенье я погрузил всех членов семьи в свой «танк», т. е. Buick Skylark 1969 года рождения, и помчался в Hastings-on-Hudson. Для Тани, кажется, это была первая прогулка за город за всё её пребывание в США. Была прекрасная солнечная погода и, пока Илиана накрывала обеденный стол во дворе среди благоухающих цветов, я, испросив её разрешение, взял Женю и мы удалились с ним на экскурсию по дому. Моя идея заключалась в том, чтобы дать ему потрогать и пощупать в моём присутствии абсолютно все предметы в доме, на которые у него «ляжет» глаз. Я полагал, что потом, когда/если мы-таки будем здесь жить, у него не появится желание опять трогать эти вещи – ведь, когда он их трогал первый раз, ничего интересного он для себя не обнаружил. Какой же резон трогать их опять?

Видит бог, этим поступком я не пытался понравиться Илиане, — это была попытка удовлетворить вполне естественное любопытство ребёнка, который никогда раньше не видел столько интересных игрушек и предметов. Однако этот мой поступок не прошёл незаметным для Илианы, профессионального психолога; я видел, как она наблюдала за нами и по выражению её лица понял, что очень удовлетворена увиденным. А во время обеда она незаметно, но постоянно наблюдала именно за Женей. И надо признать, что Женя нас не подвёл – он прошёл испытательный тест на отлично. Его поведение было просто безукоризненным. Перед нашим отъездом она сказала, что приняла решение: передала мне ключи от дома, список всех предстоящих дел по дому, телефон своей дочери во Франции (на случай непредвиденных обстоятельств), а также добавила, чтобы я сохранил все чеки на покупки инструментов и строительных материалов – она вернёт мне мои расходы. Далее она сообщила мне, что улетает через три дня и после этого мы можем въехать в дом в любое удобное для нас время, а также и день её возвращения через три месяца, до которого мы должны освободить дом.

Вот таким образом мы оказались на даче в летнем сезоне 1978 года. Когда мы въехали в дом, оказалось, что одна спальня из трёх заперта на замок. Было очевидно, что Илиана поместила туда все самые ценные из её вещей. От этого мне стало значительно спокойнее. Наконец, Таня была счастлива, а я всё это лето по рабочим дням ездил в офис работать программистом, по вечерам занимался мелкими работами по дому, а в выходные - покраской дома. Мне особенно было интересно красить его с внешней стороны: там невозможно было приставить к стене лестницу, да у меня её и не было, поскольку впритык к дому росли густые кусты. И я не знаю, как бы я красил дом снаружи, если бы у меня не оказалось альпинистской верёвки, которую я обвязал на крыше вокруг печной трубы и тем самым обеспечил себе не страховку – нет, для страховки нужен был напарник, а у меня, понятное дело, его не было. Верёвка играла роль спусковой – когда я передвигался от одного участка стены или окна к другому, я фиксировал себя на ней с помощью вспомогательной верёвки и специального узла. Вот так в висячем положении и с ведром краски, подвешенным к альпинистскому поясу сбоку, я красил окна и стены второго этажа. В СССР это называлось промышленным альпинизмом, с той лишь разницей, что там использовалось более серьёзное профессиональное снаряжение для этих целей. Делал я это только по выходным, т. к. приезжал домой с работы довольно поздно. У окрестных мальчишек даже появилась такая забава – они приходили сами и приводили своих друзей лицезреть меня, висящим на верёвке и работающим одновременно. При этом они ещё комментировали и отпускали какие-то шуточки в мой адрес.

В этом месте я вынужден немного отвлечься и рассказать откуда у меня к этому времени появилась верёвка для верхолазных работ. Вот что произошло со мной годом раньше. Пока я ходил на свои первые курсы английского языка, я решил повторить свой римский опыт, т. е. разыскал в Манхеттене American Alpine Club и явился туда. Там я в первый же день познакомился с человеком, который искал себе напарника для скалолазания, т. к. его постоянный напарник не мог поехать с ним в этот раз. Имя его было John Thackray. Я немедленно предложил себя в качестве такого напарника. Он, конечно, расспросил меня о моём скалолазном и альпинистском опыте. Похоже, мой рассказ его удовлетворил, и мы договорились, что в воскресенье он заедет за мной и мы поедем на скалы. До скал мы ехали часа два и всё это время он расспрашивал меня о жизни в СССР и насколько трудно было эмигрировать в США. Очень скоро, он признался, что у него совсем не праздный интерес к этой теме. Оказалось, что он является внештатным корреспондентом газеты Нью-Йорк Таймс (freelance writer for The New York Times). Чуть позже, когда он при расставании вручил мне свой адрес и номер телефона, я увидел, что живёт он в лучшем месте Манхеттена (250 West 57 Street). Мне было удивительно, что он понимал всё, что я ему говорил по-английски. Нет никакого сомнения, что для меня целый день, проведённый с ним, был невероятно полезен в части улучшения английского языка. Во время наших многочисленных бесед в тот день я заикнулся, что ледовое лазание люблю даже больше, чем скалолазание. Дело в том, что в альпинизме все любят скалолазание, но далеко не все любят ледолазание. Оказалось, что он, как и я, тоже любит ледолазание, но у него в настоящее время нет для этого напарника. Он тут же предложил мне ближайшей зимой поехать с ним в Adirondack Mountains на ледовое лазание, я естественно принял и это его приглашение. А в тот день мы с ним прекрасно налазились и оба остались довольны проведённым временем и друг другом. Что я был доволен проведённым днём – совсем не удивительно, а вот, что он получил удовольствие (это были его слова) – это прогнозировать было невозможно. Расставаясь, я подарил ему пару титановых крючьев, а он, чтобы не остаться в долгу, решил подарить мне верёвку, с которой мы в тот день лазили. Мне было неловко принимать такой дорогой подарок, я пытался отказываться, но он настоял, сказав мне следующее:

- Да у меня ещё есть пара таких, а если мне понадобится ещё одна, я с лёгкостью смогу себе это позволить, а ты когда ещё сможешь позволить себе такую покупку, так что, пусть у тебя будет с чем лазить в настоящее время.

Пришлось взять этот подарок, который я в течение многих лет использовал по назначению, особенно после того, как 1993 году перебрался в Калифорнию. И, наверное, будете смеяться, но она существует у меня до сих пор - я всю жизнь храню её в тёмном прохладном месте в гараже.

Когда пришла зима, я получил от него письмо на этот раз с приглашением на ледовое лазание, но пришлось отказаться - в декабре 1977 года мне было совсем не до лазания – ни до скального, ни до ледового. В то же самое время я получил ещё одно письмо, на этот раз от президента American Alpine Club (тогда им был Bob Hall) c полным расписанием выездов в горы этой зимой и предстоящим летом, а также с предложением стать членом клуба. Там была такая смешная фраза: «для альпинистов вашего уровня мы не требуем, чтобы вы непременно становились членом нашего клуба и платили членские взносы. Вы можете участвовать в наших мероприятиях как гость». Я не сомневался, что и это письмо тоже было инициировано Джоном (by John Thackray). В этом же письме было предложение стать ещё и членом Appalachian Mountain Club в Бостоне. Однако так сложилась судьба, что все подобные желания пришлось отложить на неопределённо долгий срок, а точнее на целых 17 лет, когда я уже оказался на другом конце США – в Калифорнии. Об этом будет отдельная часть книги.

А пока что вернёмся в лето 1978 года на нашу дачу по-американски. Почти каждое воскресенье приезжали к нам в гости Лэс и Крис. Они даже помогали мне красить дом в тех местах, где это можно было делать прямо с земли. Было похоже, что такие поездки для них были в удовольствие. Как-то раз нас навестила Илианина подруга Ли Лафтман, которая и свела меня с Илианой. После этого она много раз приглашала нас к себе домой в New Rochelle, NY 10804, на званый обед и всегда этот обед проходил с определённой аристократичностью, несмотря на то что она всегда приглашала нас с детьми. Позже она ещё познакомила нас со своей сестрой Бертой и её мужем Harry Vinograd, который как мальчишка любил выставлять на показ свою русскую фамилию. Они все были потомками еврейских эмигрантов самой первой волны из России, все имели высшее образование и, что интересно, во всех трёх домах были фортепьяно (именно фортепьяно, а не пианино), на которых эти три женщины играли. В общем, это были типичные евреи-ашкенази возраста наших родителей. Дружба с ними продолжалась ещё много лет.

За два месяца я выполнил все обязательства по дому и даже почувствовал себя отдохнувшим за этой работой – ведь вместо езды в Нью-Йорк после работы в офисе, я за 15 минут без пробок доезжал до нашей дачи. Последний летний месяц обещал мне полную расслабуху. Однако мне нельзя столько времени расслабляться. Я снова обратился к Ли: нет ли у неё ещё подруг, которым можно за деньги делать работу по дому. И она уже на следующий день дала мне номер телефона другой своей подруги, которая тоже жила в районе Westchester county. Я поехал к ней на смотрины. Оказалось, что она уже двадцать лет живёт в этом доме без мужа, но с сыном-«охламоном», который не только ничего по дому не делал, а, наоборот, много чего ломал. Теперь она решила воспользоваться протекцией от Ли и привести свой дом в порядок. Надо было заделать многочисленные дырки в стенах спальни её сына, который недавно уехал в колледж, но, главное, надо было покрасить весь дом изнутри. Только прежде, чем его красить, там следовало отмыть всю грязь, которая скопилась за двадцать лет. Я сообщил ей, что могу работать только по уикендам. Она согласилась, дала мне ключ от дома и сказала, что по уикендам будет уезжать к подруге, чтобы мне не мешать. Затем она спросила меня сколько стоит мой труд. Я ответил, что согласен на $5 в час за свою работу. Она несколько раз переспросила меня, не обманываю ли я себя, а я также несколько раз ответил, что нет, не обманываю. Дело в том, что в то время за такую работу строительным подрядчикам платили $15 в час. Но я был рад и таким деньгам, поскольку понимал, что я опять же самозванец и не имею никакой бумажки о необходимой квалификации. Опять договорились, что я буду сохранять чеки на покупку краски и прочих расходных материалов, а она в конце вернёт мне за них деньги. Вот так я получил ещё один заработок. Эта новая работа не была таким удовольствием, каким была первая, т. к. приходилось по уикендам вставать в семь утра, облачаться в рабочую одежду и ехать в очень грязный дом, где я за работой проводил полный световой день до темноты (часов 11–12) без обеда, возвращался домой спать, а утром опять всё повторялось. Таким образом, мне удалось за четыре уикенда заработать хоть и небольшую, но всё-таки прибавку к моей маленькой зарплате в Warner Computers, Inc.

Конец моей «ударной» работе в

Warner

Computers

,

Inc

.

 

Работа в загородном филиале Warner Computers, Inc. очень напоминала мою работу в главном офисе. А на дворе уже середина августа 1978 года. И опять мои двухнедельные встречи с представителем заказчика, для которого я делаю свой проект, не сулят мне ничего хорошего. Понимая, что расставание наше не за горами, я продолжаю рассылать свои резюме (теперь в нём был добавлен ещё и язык APL – я ведь на нём сейчас работаю) и готов ехать на интервью в любую компанию, но предпочитаю большую по размеру и желательно не в городе Нью-Йорк.

Наконец, в эти августовские дни я получил приглашение из IBMа на предмет прохождения теста по программированию. Там всё произошло очень быстро. Я попросту «завалил» тест по двум причинам: во-первых, там надо было уложиться в тестовое время, которое равнялось 30 минутам, и многое зависело от быстроты чтения, чем я похвастаться в то время ещё не мог; во-вторых, тест был довольно серьёзный, совсем не похожий на тот, который я «проскочил» играючи при получении прав на вождение автомобиля; среди вопросов, с которыми я успел ознакомиться, были такие, на которые я совсем не знал ответов.

А ещё через неделю я получаю приглашение на интервью в Western Union Telegraph Company (WUTCO), а точнее в её главный офис (headquarters), расположенный в городке Upper Saddle River, штат Нью-Джерси, у самой северной его границы со штатом Нью-Йорк. Уже подъезжая к их главному офису, я был просто очарован увиденным: большое трёхэтажное здание, окружённое небольшими холмами, сплошь покрытыми подстриженной травкой, кустами, деревьями и цветами. Вокруг не видно ни одного другого здания, просто какая-то нереальная идиллия. У меня даже в горле пересохло – так мне захотелось здесь работать. На проходной встречает меня молодой человек лет тридцати двух и представляется менеджером, к которому попало моё резюме. Уже в своём кабинете он сообщает мне, что все программисты его группы создают программы исключительно в языке APL и именно наличие языка APL в моём резюме привлекло его внимание. Дальнейшее интервью сильно напоминало то, которое имело место со мной ровно год назад в Chase Manhattan Bank. Он поинтересовался моей диссертацией и работой в СССР. После того, как я рассказал ему название и суть своей диссертации, что заняло не более 5–7 минут, он остановил меня и сказал, что не видит необходимости в том, чтобы тестировать мои знания в языке APL. Затем он добавил, что не сомневается в том, что я справлюсь с теми задачами, которые стоят перед его группой. После этого он спросил меня о зарплате, которую я получаю сегодня. Я, как это делают многие при перемене работы, слегка завысил свою зарплату до $18,000. Тогда он сказал, что они могут предложить мне $22,000 и, если меня это устраивает, то я могу возвращаться домой и ждать от них телеграмму с предложением работы. Я вышел на улицу и целый час гулял по этим холмам, ещё не веря, что произошло какое-то чудо. Дома я даже не стал рассказывать Тане о прошедшем интервью, чтобы не спугнуть удачу, в которую сам ещё не мог поверить. На следующий день, а это была пятница, я поехал на свою работу в город Стемфорд, где меня уже ждал неприятный сюрприз, впрочем, вполне мною ожидаемый. Оказывается, накануне повторился эпизод, который уже имел со мной место ровно полгода назад в Нью-Йоркском офисе: заказчик моего проекта тоже пожаловался на мой английский и потребовал меня заменить. Теперь они должны со мной расстаться, на этот раз навсегда. Мой теперешний менеджер оглашает мне решение, которое накануне было принято большим начальством в Нью-Йоркском офисе:

- Следующие две недели вы на работу можете не ходить, а подыскивать себе другую работу. Зарплату эти две недели мы будем вам платить. Мне очень жаль, но так складываются обстоятельства. Желаю вам всего самого наилучшего.

Ну вот и случилось то, чего я ожидал с самого начала работы. Теперь я не нахожу ничего лучшего, чем набрать номер телефона вице-президента компании Бена (Ben Aidenbaum) и сказать ему следующее:

- Звоню, чтобы поблагодарить вас за всё хорошее, что вы для меня сделали. Я прекрасно понимаю, что вы вынуждены со мной расстаться и я на вашем месте сделал бы то же самое. Считаю своим долгом сказать вам, что вы сделали для меня много больше того, на что я мог надеяться.

Он стал извиняться, что всё так со мной получилось, а я почувствовал в его голосе сильное облегчение - реакцию на мой звонок и совсем не притворную благодарность. В конце нашего разговора он сказал, чтобы я непременно звонил ему в случае, если будут какие-либо трудности или если нужна будет его помощь. В общем, смех, да и только!

После этого я распрощался со всеми и, не дожидаясь вечера, уехал домой. А там меня ждал второй за этот день сюрприз, на этот раз очень даже приятный – телеграмма из Western Union c официальным предложением работы. Таким образом, я получил место работы в большой компании, в сказочном месте – я ещё в СССР мечтал жить и работать за городом, ближе к природе. Одновременно я увеличил свою зарплату в 1 ½ раза, а в дополнение к этому ещё две недели буду получать зарплату по прежнему месту работы. Вот это попёрло, так попёрло! Похоже, без помощи бога здесь опять не обошлось.

Но это ещё не всё. В понедельник 21 августа я вышел на новую работу, а через две недели я получил сразу два чека из Warner Computers, Inc. – один с моей регулярной двухнедельной зарплатой, а второй - (не поверите!) на $216 с сопроводительным письмом от вице-президента компании Бена, поясняющим, что это - премия за хорошую работу во втором квартале этого года. Вот здесь это письмо:

https://www.dropbox.com/s/xlndvih9x1u7a7z/Bonus%20letter%20from%20WCS.pdf?dl=0

Хоть стой, хоть падай! В этот момент я вспомнил слова, которые сказала мне три года назад моя тётя, с которой я пришёл попрощаться навсегда (напоминаю, что она была всю жизнь членом партии при домоуправлении, т. к. никогда нигде не работала, а жила с двумя сыновьями на пенсии за погибшего на фронте мужа):

- Милый мой, куда же ты едешь? Там же капиталисты, они же выжимают все соки из рабочих . . .

Надеюсь, читатель со мной согласится, что эта фраза пришла мне на ум очень даже к месту. А ещё хочется напомнить мой тогдашний на это ей ответ:

- Ну из меня они много соков не выжмут, я худосочный.

Качественно новая глава в американской жизни

 

Работа в

Western

Union

и поблизости собственный дом

 

В этой компании всё уже было намного проще. Тому было несколько причин: во-первых, за последний год я чему-то всё-таки научился на предыдущей работе; во-вторых, мой английский тоже несомненно стал лучше; в-третьих, заказчики на программирование задач здесь были, как бы свои, внутри компании, а я был полноправным членом этой же компании, и потому ко мне не могли относиться как к совсем чужому, как это было в случае с маленькой консалтинговой компанией, где клиент-заказчик, который платит деньги, может диктовать свои условия. Ах, как был прав Миша Бергельсон в своих характеристиках этим двум формам работы! Насколько бы легче оказалась моя жизнь за последний год, если бы я более правильно выбрал себе работу из тех двух первых, из которых мне пришлось выбирать годом раньше!

Помимо меня в нашей группе было ещё пять человек, все молодые ребята, годом или двумя ранее окончившие колледж. А менеджер наш, Melvin Perry, был очень приятным молодым человеком, который, кстати сказать, не был американцем, он был канадцем и ему приходилось раз в году продлевать разрешение на работу в США. Он довольно часто приглашал всю группу в ресторан на обед и расплачивался за всех. Скоро я узнал, что в компании было правило: если кто-то из сотрудников планировал в этот день остаться на работе на два часа дольше положенных восьми часов, то он имел право на обед в ресторане за счёт компании. Вот в тот день, когда он планировал остаться дольше, он брал нас всех в ресторан, даже тех, кто не собирался оставаться после работы. Вот что значит большая и богатая компания! А в то время Western Union (WU = WU) была и правда богатой компанией. Она ведь не только телеграммы и деньги доставляла по всему миру. В её распоряжении было ни много, ни мало, а 150,000 TELEXов и TWIXов тоже рассредоточенных по всему миру. Немного позже я узнал, что в то время она ещё владела шестью телекоммуникационными спутниками, целой сетью наземных передающих станций от одного берега до другого и сетью местных кабельных линий вокруг больших городов США.

Из моего первого месяца работы запомнился мне один очень смешной эпизод. Буквально через пару недель после начала моей работы, менеджер посылает меня с ещё одним парнем в командировку в столицу США Вашингтон. Парню лет так двадцать три, совсем недавно окончил колледж. В самолёте он на правах хозяина положения уступает мне место у окна и я, не отрываясь, смотрю в него. Наконец, мы подлетаем к Вашингтону. Я вижу внизу под нами довольно приличная река и пытаюсь вспомнить, как же она называется. Поскольку это была моя первая в США командировка и мне предстояла встреча с её столицей, я пребывал в небольшом экстазе и, очевидно, это состояние «отбило» мою память. Тогда я решил не заморачиваться и спрашиваю своего сослуживца. И, о ужас, он, молодой американец, не может ответить мне на этот вопрос. Я отказываюсь в это поверить, это ведь всё равно, что русский молодой человек со средним образованием, не может вспомнить название реки Невы или Волги. Я умышленно не называю здесь Москву-реку, т. к. это уже чересчур просто. А он усиленно трёт свой лоб в поисках ответа. Наконец, эта смешная ситуация возвращает мне мою память, и я восклицаю:

- Так ведь это должно быть Потомак!

И он так с облегчением подтверждает, что да, я правильно говорю. В тот момент я впервые получил подтверждение, что наше советское образование в чём-то превосходило американское. Позже с этим пришлось столкнуться неоднократно. Однако хочу, чтобы меня правильно поняли, мой собеседник был не с хорошим университетским образованием, а скорее окончил колледж самого среднего уровня, если не ниже. Но не надо забывать, что помимо колледжа было ведь ещё двенадцать лет средней школы!

Как я уже сказал, здесь особых проблем с работой у меня не было и потому не вижу смысла отнимать у своего читателя его драгоценное время. Зато считаю возможным рассказать о покупке своего первого в жизни дома. В первые же дни моего нового положения я задумался о собственном доме недалеко от работы. Я уже упоминал, что это была моя мечта всей жизни вообще, а теперь к ней ещё присоединилась более свежая мечта – уехать прочь из Нью-Йоркского мегаполиса и как можно быстрее. Я уже знал, что дома в Штате Нью-Йорк значительно дешевле, чем в штате Нью-Джерси. Связано это с тем, что штатный подоходный налог в Нью-Джерси в несколько раз меньше, чем в Нью-Йорке. Мне понятно, что при моей новой, но всё равно ещё очень маленькой зарплате, можно думать лишь о самом дешёвом доме. Поэтому в первый же выходной я условился встретиться с женщиной-агентом по недвижимости в деревне Suffern, штат Нью-Йорк, у самой границе с Нью-Джерси. Первым делом она расспросила меня о моих доходах, а затем показала мне несколько самых дешёвых домов в этой деревне. Мне сразу понравился самый из них дешёвый по адресу 4 Interstate street, за который просили $52,000. Теперь она начала мне рассказывать детали процедуры покупки дома. Когда я понял, что мало что в этом понимаю, а также и то, что такого дурачка, как я легко «надуть» на несколько сотен, а то и тысяч долларов, я пошёл звонить Лэсу с просьбой, не мог ли он приехать и поучаствовать в качестве моего адвоката в разговоре с агентом. Лэс ответил, что прямо сейчас спускается вместе с Крис, они возьмут в прокат автомобиль и где-то через час-полтора приедут на встречу со мной.

Сначала меня немного удивил тот факт, что мой агент даже обрадовалась тому, что разбираться с цифрами приедет настоящий американец – казалось бы, ей куда легче оформить покупку со мной, ничего не понимающим в этом серьёзном деле, чем иметь дело с грамотным и всё понимающим американцем. Однако очень скоро стала понятна её радость: как опытный в этом деле человек, она сразу поняла, что с моим доходом мне ни один банк не даст необходимую ссуду на этот дом. А теперь, в присутствии Лэса она произвела необходимые расчёты и выяснилось, что мне не хватает $6,000 наличными, чтобы стать обладателем этого дома 50-летней постройки. В то время, чтобы получить ссуду в банке, надо было заплатить наличными 20% стоимости дома, тогда на остальные 80% можно было получить ссуду на 30 лет под 8% годовых. Лэс переглянулся с Крис и после этого говорит, что они одолжат мне эти недостающие деньги. Теперь можно сказать, что дело было сделано. Когда мы расстались с агентом и пошли в ближайший ресторан обмыть покупку, было видно, что и Лэс, и Крис были рады не меньше моего. Они даже высказали мысль, что хотели бы иметь одну комнату в нашем доме для себя и готовы её профинансировать. Это их желание было так нетипично для американцев и, слава богу, что у меня хватило ума не последовать его осуществлению. Вместо этого я просто сказал, что это будет лишним, и что они и так всегда будут желанными гостями в нашем доме. А затем уже я сам взял инициативу в свои руки и озвучил им условия, при которых я только и смогу взять у них в долг $6,000:

1) Я согласился на предложенный Лэсом срок выплаты в три года;

2) Я настаиваю на том, чтобы наш договор был официально заверен у нотариуса;

3) В договоре должна быть указана моя процентная ставка, которая должна быть равна той, которую они сегодня получают на эти деньги в банке (в то время она была равна 5%).

Они не стали возражать и уже на следующий день я поехал к ним домой, и мы всё сделали согласно моим условиям. Здесь уместно заметить, что, поскольку я ненавижу быть должником кого-то или кому-то, то мне удалось полностью и сильно досрочно вернуть Лэсу мой долг - вместо трёх, отпущенных мне по договору лет, у меня это заняло всего один год.

Далее события развивались очень быстро и недели через две мы уже жили в нашем очень уютном домике, в котором было две небольших спальни, гостиная с камином (как же без камина – это же Америка!), одна ванная комната с туалетом и небольшая кухня. Ещё в нём был гараж и driveway на две машины, что очень важно для приёма гостей. Это как бы минимальный стандартный набор для американского дома. Но там были ещё два помещения, которые никак нельзя назвать стандартными, — это, во-первых, так называемая, Florida room, которая располагалась на уровне земли, имела каменный пол и не имела отопления, зато две её стены, выходящие во двор, были полностью остеклены. Как видно из её названия, она была предназначена для использования только в летний период (на манер советской дачной веранды) и надо признать, что в жаркие летние дни там всегда было прохладно. Из неё был выход в сад, который по русской терминологии занимал 3–4 сотки. Во-вторых, в доме был нежилой чердак, который я сразу же обустроил для себя в качестве спальни, которая служила мне верой и правдой первые годы, пока Кристина была ещё маленькой и просыпалась по ночам. Этот чердак очень напоминал палатку, т. к. крыша дома была по форме крыльев палатки. Тот факт, что там зимой по-настоящему было холодно, – для меня было даже большим плюсом. Я легко воображал, что провожу ночи в спальнике и палатке где-нибудь в высоких горах. Был там ещё обустроенный подвал на всю площадь дома, где я поставил письменный стол для себя и стол для пинг-понга для всех. Для первого дома в США, как, впрочем, и во всей предыдущей жизни, это был совсем неплохой домик, многие наши гости даже говорили, что у него есть какая-то изюминка и несомненный шарм. А ещё очень важным достоинством было его место положение, которое было всего в десяти минутах езды до моей теперешней работы, при том всегда без транспортных пробок.

Буквально в первые же дни после переезда на новое место произошёл очередной конфуз, который явился прямым следствием плохого знания американской жизни. На одном из зданий совсем близко к нашему дому Таня увидела вывеску “Salvation Army”. Что тут началось: Таня устроила мне почти истерику – ей, видите ли, страшно жить совсем рядом с армейской частью, а, значит, и с солдатами её населяющими! Я думал, что она заставит меня продать дом и уехать куда подальше от армейской части. К счастью, через несколько дней кто-то из американцев объяснил ей, что “Salvation Army” никакого отношения к военной армии США не имеет, а переводится как «Армия Спасения», которая занимается всевозможной помощью бедным американцам и всякого рода неудачникам. Таким вот образом, я тоже был спасён.

Деревня Suffern по сравнению с Нью-Йорком имела много преимуществ, но, пожалуй, самым важным из них было то, что там были очень приличные и хорошо оснащённые государственные школы, начиная с начальной и кончая средней (Junior+Senior high schools). Средняя школа, например, имела свой 25-метровый бассейн в подвале главного здания, а также девять собственных теннисных кортов на улице, на которых местным жителям разрешалось играть в любое время, свободное от занятий. Конечно, все эти школьные прелести оплачивались из налогов домовладельцев, каковыми теперь стали и мы. И, конечно, в этих школах и сами студенты (student body) сильно отличались от тех, которые были в Нью-Йорке. Ведь в Suffernе и в близлежащих городках жил самый, что ни на есть средний класс Америки. Я особенно обрадовался теннисным кортам, поскольку почти сразу по приезде в США решил, что занятия альпинизмом в силу многих причин мне больше никак не светят и, значит, надо найти ему достойную замену. Тогда я и решил, что такой заменой для меня должен стать теннис, традиционно национальный вид спорта для США, одновременно очень атлетичный и зрелищный. Ещё в первый месяц своего пребывания в Нью-Йорк Сити я купил в спортивном магазине две деревянных ракетки по три доллара каждая и коробку с тремя мячами. По выходным я брал 4-летнего Женьку и шёл с ним к ближайшей школе. Там мы оба нещадно стукали наши мячи о кирпичную стену своими деревянными ракетками, впервые приобщаясь к этому совсем нелёгкому виду спорта. И надо сказать, что даже такие убогие упражнения совсем не прошли даром. Лет через двадцать уже живя в Калифорнии я играл на уровне 3.5 (из 5) по американской квалификации. Что же касается Жени, то он, когда учился в средней школе, играл за теннисную команду и был в ней 2-й ракеткой школы. Он и сегодня, спустя 40 лет, играет на уровне выше 5-го, т. к. иногда его противниками являются бывшие профессионалы в этом виде спорта. Как видите, ничто не проходит бесследно, даже постукивание деревянной ракеткой по каменной стене школы в отсутствии какой-либо техники!

Итак, с переездом в собственный дом можно сказать, что жизнь наша преобразилась до неузнаваемости. На моей новой работе тоже было довольно тихо. Буквально через два месяца после того, как я начал свою трудовую деятельность в WU, начальство объявляет, что начинается подготовка к профсоюзной забастовке. Дело в том, что в то время почти во всех больших и старых компаниях имелись профсоюзы и, в отличие от советских профсоюзов, эти были очень сильные и многочисленные. Раз в три года они проводили забастовки по всей стране, если компания имела офисы в разных штатах, требуя повышения зарплаты. Такой год как раз и настал в WU и начальство начало загодя готовиться к забастовке. Как правило, членами профсоюза были все мелкие клерки и сотрудники на самом низу производственной пирамиды. Но менеджеры любого уровня не могли быть членами профсоюза, так же как и мы, программисты, да и весь остальной персонал, работающий в головном офисе или вычислительном центре компании. Подготовка заключалась в том, чтобы распределить всех служащих (не членов профсоюза) по местным офисам всей страны так, чтобы забастовка не парализовала деятельности компании на местах. По сути, мы должны были под руководством местных менеджеров делать работу, которую в обычное время делают клерки-члены профсоюза. Также заранее покупались самолётные билеты для сотрудников, разлетающихся по всей стране, и бронирование номеров в гостиницах. Узнав, что меня распределили в город Милуоки, штат Висконсин, я пошёл к менеджеру моего менеджера (second line manager), чтобы объяснить, что я не могу покидать свой дом на такое длительное время (предполагалось до месяца) по той причине, что моя жена не управляет машиной и, значит, без меня вся семья будет просто голодать. Он сказал, что в таком случае меня оставят здесь или пошлют в ближайший офис, куда можно будет добираться на машине. Вот так просто решился и этот вопрос. Заметьте, опять никаких бумажек, да ещё кем-то заверенных, от меня не потребовалось – все верят на слово.

Сама забастовка, не успев начаться, почти сразу и закончилась. Очевидно, обе стороны сумели договориться в последнюю минуту. Однако месячная подготовка «выбила» компанию из колеи, сыграли определённую роль и финансовые потери, которые ей пришлось понести за этот период. А кончилось всё тем, что компания объявила сокращение штатов. Первая моя реакция была: ну теперь-то моей вины в этой ситуации вроде бы нет, отчего же такое невезение? Ну а вторая, конечно: теперь я останусь без работы, зато с большой месячной выплатой за кредит на дом. Итак, впереди маячит совсем интересная перспектива.

А через несколько дней оглашаются результаты по сокращению штатов. Они настолько для меня необычные, насколько и ненормальные: вся наша группа во главе с менеджером попадает под сокращение. Однако одному мне предложен перевод в другое подразделение компании – её вычислительный центр, который находится в городке Mahwah, тоже в штате Нью-Джерси, и который расположен в два раза ближе к моему дому. Мне самому ясно, что я был в группе не самым лучшим программистом и после недолгих рассуждений, я пришёл к такому выводу относительно произошедшего: во-первых, зарплата молодых ребят была выше, а может даже и много выше моей, а сокращение штатов производилось как раз из-за экономии денег; во-вторых, существенно, что этот процесс проходил в отделе кадров без консультации с нашим менеджером и, значит, квалификация там совершенно не учитывалась; наконец, в-третьих, кадровики принимали своё решение лишь на основе документов в моём деле, а там они читают моё резюме и видят в нём всё тоже PhD и не в чём-нибудь, а непосредственно в вычислительной технике – если этот факт уже сработал три раза даже с профессионалами во время интервью, что уж говорить о кадровиках, вообще не видевших меня в глаза! Итак, похоже, что фортуна окончательно повернулась ко мне лицом.

На следующий день еду на работу уже в другое здание и знакомлюсь со своим новым менеджером. Теперь выясняется, что в его группе никто не знаком с языком APL, а все работают с COBOLом. На самом деле они даже не создают программы, а просто прогоняют созданные кем-то несколько лет назад, получают результаты, анализируют их, вкладывают в отчёт и отправляют его начальству. Но изредка в эти программы приходиться вносить изменения, которые требует жизнь. Ну уж такая работа даже мне была по силам, хотя, конечно, я начал скучать по языку APL и самому программированию. Но, как говорится, «дарёному коню в зубы не смотрят».

Где-то в середине 1980 года получаю письмо от уже известного вам Фреда Туника, который сообщает мне, что он вовсю готовится к эмиграции в США вместе с родителями своей жены Гали. В связи с этим у него ко мне две просьбы: 1) можно ли на мой адрес посылать посылки с книгами и 2) к моменту его прибытия в Нью-Йорк подыскать ему дешёвый автомобиль. Естественно, что я ответил положительно на обе его просьбы. Уже через месяц каждые 2–3 дня стали приходить посылки с его книгами, которые я складировал на чердаке возле своего спального места. А ещё через полгода я получил письмо от Фреда уже из Рима с датой их прибытия в Нью-Йорк. Теперь я стал искать для него автомобиль, который нашёлся прямо на нашей улице. Автомобиль продавал бизнесмен, у которого был свой небольшой бизнес прямо в доме. Автомобилю было лет пять от роду, он был полностью на ходу и все его атрибуты были в полном порядке. Но, конечно, он пробежал за свою жизнь около ста тысяч миль и просили за него всего то $300. Я решил, что это как раз то, что надо Фреду. Но проблема состояла в том, что Фрэд прибудет только через две недели, а автомобиль за такую цену уйдёт за 1–2 дня. Пришлось приложить все свои способности, чтобы уговорить продавца не продавать его никому, а подождать две недели до приезда моего друга. Когда Фред прибыл со всей своей семьёй в шесть человек в Нью-Йорк, НАЯНА поместили их в дешёвенький отель в Бруклине. В ближайший уикенд я поехал к ним, чтобы забрать молодую часть семьи к себе.

Там произошёл, на мой взгляд очень смешной эпизод, который хорошо характеризует определённую часть советских иммигрантов. Тесть Фреда, которого звали Иосиф Наумович и который был в Ленинграде последние годы до эмиграции коммерческим директором фабрики «Красное Знамя», обратился ко мне с вопросом, не знаю ли я, кому в США можно продать идею «тканых матриц»? Я, естественно, попросил его объяснить, что это такое – «тканые матрицы»? Из его объяснения я ничего не понял, но сделал вывод, что мало вероятно, что мой собеседник лично чего-то изобрёл или придумал. Мой ответ, конечно, не мог быть иным, нежели «нет, не знаю». А про себя я подумал, что скорее всего, он, занимая пост коммерческого директора фабрики, имел доступ к разного рода патентным заявкам и рацпредложениям, которые принадлежали работникам и сотрудникам фабрики «Красное Знамя». Очевидно было, что он привёз с собой какие-то материалы, относящиеся к одному из таких патентов или рацпредложений.

Итак, я забрал с собой молодую часть этой большой семьи и привёз их к себе в дом на уикенд. По приезде я рассказал Фрэду, что его ждёт бегающий автомобиль всего-то за $300. Я не сомневался, что обрадую его этим известием. Однако, как это часто со мной бывало, я сильно ошибался. В ответ на моё сообщение Фрэд произнёс фразу, от которой я слегка впал в ступор:

— Ну это мы ещё посмотрим, чистое ли там масло в двигателе.

Для меня это означало, что, во-первых, Фрэд совсем не новичок в автомобильном деле, т. е. был владельцем автомобиля ещё в СССР, а во-вторых, если масло в двигателе будет не чистым, этот автомобиль Фрэд покупать не станет. Я никак не мог ожидать такой его реакции и подумал, как же я теперь буду выглядеть перед продавцом, который любезно согласился подождать две недели и держит у себя на парковке ненужный ему автомобиль, который он легко мог продать за один день, а теперь Фрэд его не купит? В этот момент я очень пожалел, что вообще выполнил эту просьбу Фрэда. А пока что мы пошли с ним знакомиться с автомобилем. Первым делом он стал смотреть чистоту масла в двигателе и, слава богу, его состояние удовлетворило Фрэда. Ко всему остальному трудно было придраться, поскольку всё было в рабочем состоянии и Фрэд согласился купить его. У меня отлегло от сердца, но, как говорится, осадок от этого эпизода остался у меня надолго.

Продавец автомобиля оказался полезным и ещё в одном деле. Разговорившись с ним сначала ни о чём, я спросил его о бизнесе, которым он занимается. И тут выяснилось, что его бизнесом является изготовление разнообразных кабелей и небольших по размерам печатных плат для малого и среднего размера бизнесов. Естественно, что я тут же сообщил ему, что моя жена Таня инженер по образованию и имеет большой опыт работы с паяльником и печатными платами в телефонной индустрии. Он заинтересовался этим фактом и уже через неделю я получил работу для Тани – спаять несколько сот кабелей. За эту работу он платил Тане $3 за час работы. Это, конечно, были мизерные деньги по тем временам, но всё-таки лучше такие, чем никакие. Чтобы быть предельно честным, сознаюсь, что $3 в час Таня зарабатывала лишь в первые два дня, а затем её производительность вырастала раза в два и она была «вынуждена» заниматься банальной припиской количества отработанных часов. Можно сказать, что с учётом этих приписок, Таня зарабатывала все $5 за рабочий час. Сам работодатель этого, конечно, не знал, хотя мог и догадываться. Однако его и такая работа вполне удовлетворяла, т. к. нет сомнений, что он получал за продукцию, произведённую Таней не менее $10 в час, если не все $15. И я считал, что это вполне нормально для нормального капитализма – тот, кто создаёт рабочие места, он и есть важнее того, кто на самом деле работает и потому совсем неудивительно, что он забирает себе 50% дохода от стоимости произведённого продукта.

Кроме того, наличие работы, хотя бы и такой нестандартной, давало Тане определённое удовлетворение, т. к. придавало ей сознание того, что она не только домашняя хозяйка, а ещё и труженица, приносящая в дом свою лепту в благосостояние семьи. Я оборудовал ей рабочее место в жилом подвале нашего дома и Таня, уложив детей спать, стала проводить там все вечера, заодно улучшая свой английский язык, прослушивая за работой радиопередачи. Оказалось очень кстати, что на это вечернее время приходилась популярная в то время часовая передача «Спроси доктора Рут или сексуально говоря» (“Ask Dr. Ruth or Sexually speaking”).

Я не могу не сказать здесь пару слов об этой замечательной женщине, которой в то время было уже далеко за 50 лет. Доктор Рут Вестхаймер является одним из самых признанных авторитетов в мире в вопросах секса. Она выступала с советами по телевидению, радио и Интернету на протяжении десятилетий и написала множество книг на эту тему. Её судьба 11-летней еврейской девочки в Германии 1939 года была отчасти трагичной, как и у большинства таких детей, – её родители сгорели в печах концентрационного лагеря Освенцим, а отчасти более счастливой, потому что саму её они благоразумно и, главное, вовремя успели отправить в швейцарскую школу, тем самым спасли ей жизнь. В Швейцарии она воспитывалась в детском доме для еврейских девочек-беженцев, затем работала горничной в швейцарских еврейских семьях. После войны Рут эмигрировала с некоторыми из своих друзей в Израиль, затем в Палестину, и стала сионистом. Она стала снайпером и разведчиком для Хаганы, еврейского подпольного движения, борющегося за создание еврейской родины. 14 мая 1948 года Израиль провозгласил свою независимость, а 4 июня, в день рождения Рут, она была ранена, когда бомба взорвалась возле кибуца, где она жила, повредив верхнюю часть одной ноги. Её восстановление было трудным и медленным.

Она всю жизнь страдала от своего маленького роста – всего 140 см, тем не менее в 1950 году вышла замуж за израильского солдата, с которым переехала в Париж, где они оба учились в Сорбонне – она изучала там психологию, а он медицину. Этот брак распался через пять лет, а её бывший муж вернулся в Израиль. Получив 5,000 немецких марок ($1,500) в качестве реституции от правительства Западной Германии, Рут покидает Сорбонну и плывёт со своим новым французским бойфрендом в Нью-Йорк, где её ждёт место в общежитии и стипендия в Новой Школе Социальных Исследований. Она была три раза замужем и имеет двух детей – дочь и сына. В 1970 году она получила степень доктора педагогических наук в Педагогическом колледже Колумбийского Университета. В 2004 году ей была присвоена почётная докторская степень Тринити колледжа в области образования, а ещё позже медаль за выдающиеся заслуги от Педагогического колледжа при Колумбийском университете. Затем началась её публичная жизнь на радио, а позже и на телевидении. В 1980 году появилось её знаменитое на всю страну радио ток-шоу «Сексуально говоря», которое транслировалось на всю страну и имело громадный успех у населения – её передачи слушало до четверти миллиона человек. Даже и в США в то время была такая серьёзная потребность в пропаганде здорового секса. Что уж говорить об СССР – там очень скоро (через шесть лет) в телемосте Бостон – Ленинград одна советская женщина поведает на весь мир свою знаменитую фразу о том, что у них в стране секса нет! И в заключение скажу, что об этой замечательной женщине совсем недавно (в 2019 году) снят документальный фильм под названием «Спросите доктора Рут» (“Ask Dr. Ruth”), который выиграл звание лучшего документального фильма на фестивале в Калгари и был номинирован на лучший документальный фильм на Канадском международном фестивале документальных фильмов и на Майами Международном кинофестивале. 

Как бы там ни было, но у Тани, регулярно прослушивавшей передачи доктора Рут, была прекрасная возможность совершенствовать свой английский язык. Лучшей возможности для совершенствования языка трудно представить – и не только тематика её лекций привлекала, но также и манера, с которой она преподносила свой материал и отвечала на вопросы слушателей. Дело в том, что у неё был очень своеобразный английский язык с жутким еврейским акцентом, но при этом в них постоянно звучали её очень остроумные шутки и заливистый смех. Не сомневаюсь, что вся её огромная аудитория при этом тоже хохотала, получая большое удовольствие, как от обсуждаемой темы, так и от того, как эта тема преподносилась.

Эта Танина работа просуществовала год или полтора, но, когда она закончилась, мне удалось найти подобную же работу ещё в одном месте, хотя и не так близко, как была первая. Эта вторая работа тоже просуществовала год-полтора и затем благополучно закончилась с началом самого большого после Второй Мировой Войны всемирного кризиса 1980–82 гг. К этой теме мы ещё вернёмся в этой части книги.

А пока что, мне хочется рассказать один эпизод из нашей иммигрантской жизни, который хорошо показывает, как же многие из нас были излишне самоуверенны и беспричинно считали, что мы то - бывшие советские люди, - если и не умнее американцев, то уж наверняка практичнее их. В нашей деревне Suffern была главная улица под названием Route 59, на которой располагались крупные супермаркеты, магазины и рестораны. Теперь вам должно быть понятно, что на ней было самое плотное автомобильное движение. А метров за двести до этих магазинов был пустырь и как-то раз летом я остановился около него на светофоре, а Таня со своего пассажирского сидения и со 100%-м, в отличие от меня, зрением увидела, что совсем рядом с дорогой расположен большой участок с кустами малины. Она с расстояния нескольких метров смогла даже увидеть спелые крупные ягоды. Приехав домой, мы, естественно, решили, что нельзя упускать такой случай, а надо немедленно, пока кто-нибудь ещё об этой нашей находке не узнал, поехать и обобрать, как нам тогда казалось, никому не принадлежащий урожай.

В ближайший уикенд, взяв с собой две больших кастрюли и двух детей в помощники, мы отправились собирать малину. Надо сказать, что на месте нам открылось невиданное количество красивых и крупных ягод. Иногда машины на дороге останавливались на красный свет светофора и можно было видеть, как их пассажиры смотрели на нас и что-то между собой обсуждали. Мы же не обращали на них никакого внимания, занятые такой успешной операцией. За разговорами о том, какие же американцы глупые и ленивые, что под носом не хотят подобрать урожай, а скорее пойдут в магазин и заплатят деньги, мы за пару часов наполнили обе кастрюли и, радостные такой везухе, отправились домой, где Таня сварила нам чудесного малинового варенья впрок на целый год. И только много времени спустя до меня дошло, что идиотами-то были мы, а вовсе не американцы, которые хорошо знали, что вдоль автомобильных дорог ягоды собирать ни в коем случае нельзя – они заражены осадками от выхлопных газов проходящих автомобилей.

А вот и ещё один пример из жизни того времени, который послужил мне хорошим уроком для последующей жизни. Уже через год после покупки дома, я обнаружил, что мой сосед, который живёт в таком же, как наш, доме, а налог на недвижимость платит чуть ли не в два раза меньше меня. Я решил, что произошла ошибка и обратился в налоговый офис по недвижимости, чтобы они исправили эту ошибку. Там мне быстренько объяснили, что никакой ошибки нет и что сосед платит меньше, потому что он купил свой дом 20 лет назад. Поскольку я был воспитан в СССР, где нам, начиная с детского сада и всю последующую жизнь, вдалбливали, что всё должно быть поровну и справедливо, я не удовлетворился этим объяснением. А через месяц в нашу деревню приехал конгрессмен Гилмен (Benjamin Gilman), который представлял интересы нашего района в Конгрессе США. Я узнал, что он это делает два раза в год, чтобы выслушать жалобы своих избирателей и, по возможности, решить их проблемы. Я в то время ещё не имел гражданства США и потому не мог голосовать за его избрание, а он, между прочим, был одним из конгрессменов-долгожителей (целых 30 лет – с 1973 по 2003 год). Но я знал о том, что он был в Конгрессе США одним из активных его членов, кто выступал за давление на советские власти в вопросе «Let my people go!» («Отпусти мой народ!»). То есть, мне казалось, что это тот человек, который может помочь мне добиться справедливости в моём, хотя и мелком, но ведь несправедливом вопросе. Однако он очень быстро всё понял и также быстро поставил меня на своё место. Вот что он мне сказал:

- Знаете, молодой человек, в этой стране каждый должен заниматься своим делом, которое он хорошо знает и не лезть туда, где он ничего не понимает.

Чуть позже я узнал, что в США это нормальная практика, когда налог на недвижимость зависит от длительности проживания в этой недвижимости – чем дольше живёшь, тем меньше платишь налог. Вот так я получил свой очередной урок.

И таких примеров, когда хорохорились «свежие» иммигранты мне пришлось быть свидетелем много раз. Даже Лев Шахмундес, человек, получивший хорошее математическое образование, был уверен, что он сумеет сразу заработать большие деньги на фондовом рынке благодаря своему знанию. Ан нет, даже и ему это не удалось, по крайней мере, в первые годы, когда и я по его предложению отдал ему управлять моими $3,000. Пока рынок шёл вверх, он тоже выигрывал, а когда он упал – Лёва тоже проиграл пропорционально падению рынка. Ничего сверхъестественного он не смог противопоставить падающему рынку. Больше того, когда я попросил в марте 1980 года вернуть мне все мои деньги, какие были у него, он вернул. Но в январе следующего года, т. е. через 9 месяцев после того, как я забрал свои деньги, Лёва сообщил мне, что я должен ему какую-то сумму денег. Я удивился, поскольку уже знал, как такие расчёты делают банки. А Лёва объяснил мне, что он делает расчёт не на день, когда я забрал свои деньги в марте, а только раз в году после его окончания. И теперь он мне говорит: последние девять месяцев, после того как я свои деньги забрал, рынок продолжал падать. Вот только теперь, когда год закончился, он произвёл расчёты, при которых почему-то считал, что и мои деньги продолжали находиться у него в пуле, продолжая «работать» вместе с деньгами других людей, которые их не забирали. А поскольку рынок продолжал падать после того, как я свои деньги забрал, то и мои, как бы виртуальные, деньги тоже уменьшались благодаря общему падению рынка. Мне трудно понять, как хватило у Лёвы совести сказать мне, что я остался должен ему деньги, потому что рынок продолжал падать после того, как я из него ушёл. Но всё же самым главным, из-за чего я затеял этот рассказ, является тот факт, что даже такой профессиональный зубр, как Лёва, был тоже через чур самоуверен, по крайней мере в первые годы иммиграции.

Знакомство с американской полицией

 

Весной 1980 года я имел удовольствие познакомиться с работой американской полиции. Вот как это было: Женя, которому в то время было семь лет, играл на улице со своими сверстниками с резиновым мячом, размер которого был чуть меньше теннисного. На краю улицы был люк для отвода сточных вод во время дождя, закрытый чугунной крышкой с продольными прорезями шириной 4 см. Туда и закатился их мяч. Женя подбежал первым, лёг на землю и увидел мяч, который лежал под крышкой на полке на расстоянии вытянутой руки. Недолго думая, он просунул свою правую руку через прорезь в крышке и достал мяч. Но, когда он попытался вынуть руку из люка, локтевая кость упёрлась в крышку люка и никак не проходила. Какое-то время Женя лежал как в капкане, а его сверстники стояли вокруг и не знали, как ему помочь. Всё это имело место прямо напротив нашего дома, но мы и не подозревали, что там происходило. Наконец, один из очевидцев примчался к нам домой рассказать о том, что Женя «попался в капкан». Я подбежал к Жене и сам попытался вытащить его руку, но тщетно – было видно, что локтевая кость не проходит даже и тогда, когда он отпустил мяч. В этот момент в моей голове стали проноситься все возможные варианты вызволения Жениной правой руки: вырезать сварочным аппаратом чугунный стержень с двух сторон от его руки – нет это невозможно из-за чудовищного нагрева; может существует какая-то пила с алмазными зубьями? А, если и существует, где и, главное, когда я смогу её найти? А Женя всё это время будет лежать, распластанный на проезжей части дороги? Но ведь и пила нагреет стержень просто от трения? Что же делать? - лихорадочно думал я.

В этот момент рядом с нами, Женей и мной, распластавшимися на проезжей части дороги, останавливается полицейская машина, которая как ночью, так и днём, обычно патрулировала нашу деревню. Из неё выходит полицейский и направляется к нам – выяснить в чём дело. Он сразу оценил обстановку и говорит мне:

- Несите бутылку с подсолнечным маслом.

Я сбегал в дом со скоростью, с которой никогда раньше не бегал, и вручил ему бутылку. Он открыл её и плеснул масло на ту часть Жениной руки, которая высовывалась из люка. Затем он стал, аккуратно поворачивая руку туда-сюда, тянуть её вверх. И, о чудо: рука выскользнула из объятий чугунной решётки. После этого полицейский вытер руки, пожелал всем хорошего дня, сел в машину и продолжил своё патрулирование. Вот когда я понял разницу между полицейским в США и милиционером в СССР. Тут-то я впервые и почувствовал, что моя полиция на самом деле меня бережёт.

Не мог я тогда не вспомнить эпизод, который имел место в Мордовском лагере для иностранцев, где я был приговорён к последнему наказанию на территории СССР. Там, находясь в библиотеке, я случайно подслушал разговор молодого китайца и учительницы (она же жена замполита лагеря) во время урока русского языка, проходящего в соседнем помещении.

18-летний китаец спрашивает свою учительницу:

- Какая разница между милицией (имеется в виду в СССР) и полицией во всех других странах.

Вот как на этот вопрос ответила учительница:

- Милиция защищает интересы трудового народа, а полиция – интересы капиталистов.

Не правда ли, забавно?

Потом я ещё много раз убеждался в том, что полиция в США призвана оберегать покой и защищать всех американцев, невзирая на их общественный статус. Я не изменил своего мнения о полиции даже тогда, когда полицейский остановил меня за превышение скорости на хайвэе. Было это в 90-х годах, когда я уже жил в Калифорнии. Я возвращался глубокой ночью из Лос-Анджелеса по 101-му хайвэю домой в Сан-Хосе. Представьте себе совершенно прямой хайвэй из трёх полос в одном направлении, где разрешённая скорость равна 70 миль/час (115 км/час). Я же всё-таки из России, а какой русский не любит быстрой езды? Вот я и мчался со скоростью 95 миль/час (155 км/час). В очередной раз взглянув в зеркало заднего вида я увидел едущую за мной полицейскую машину с включённым проблесковым сигналом на крыше, но без звукового сигнала. Я сразу принял вправо и остановился. Подходит полицейский (на самом деле это был дорожный патруль) и спрашивает:

- Вы знаете почему я вас остановил?

- Нет, - говорю, - не знаю.

- Вы ехали со скоростью 95 миль/час, а разрешённая скорость здесь 70 миль/час. Я пристроился за вами и еду с вашей скоростью уже 15 минут.

Отпираться было глупо, да и не в моих правилах – виноват, значит надо отвечать за содеянное. В тот раз мне пришлось идти в суд, заплатить штраф $300 и в течение двух недель по вечерам ходить в школу, чтобы повторить обучение молодого водителя. А ещё страховку автомобиля подняли на следующие три года. В общем, тот раз мне запомнился на всю жизнь.

Но был и ещё один случай, очень похожий на этот: моё нарушение было даже более серьёзное, а вот наказания не было совсем, хотя, должен признаться, что уроком он мне послужил совсем не меньшим, чем в предыдущем случае. Произошло это в середине 90-х годов, когда я в час ночи возвращался от молодёжной тусовки. Я уже ехал по улицам своего города Сан-Хосе и совсем не помню, о чём я так задумался, что проехал абсолютно пустой перекрёсток (со всех его 4-х сторон) на красный свет – хуже этого нарушения трудно придумать. А на одном из его углов стояла полицейская машина с выключенным двигателем и светом – поэтому-то я её и не заметил. Как раз таких нарушителей, как я, полицейский и поджидал. Ну прямо по пословице «на ловца и зверь бежит». А дальше всё просто – полицейский включает проблесковые огни на крыше машины и пристраивается за мной. Я мгновенно останавливаюсь, его машина останавливается за моей. Я, конечно, понимаю, что виноват по всем статьям и приготовился к худшему – вызову в суд, принудительному посещению школы по переподготовке водителей и большому штрафу. Опускаю водительское окно, по требованию полицейского подаю ему свои водительские права, регистрацию и страховку машины. Всё это время в машине играет музыка и не какая-то там молодёжная бравурная, а самая что ни на есть тихая классическая – этюды Шопена.

Проверив мои документы и убедившись, что я совсем не молодой человек и к тому же абсолютно трезвый, он говорит:

- Вы знаете, что вы нарушили правила дорожного движения, проехав перекрёсток на красный свет?

- Да, знаю, о чём-то задумался, чёрт меня попутал. Виноват и прощения мне в этом нет.

После этих моих слов полицейский отдаёт мне мои документы и напутствует:

- Пожалуйста, будьте внимательны, а то ведь так можно убить себя и ещё кого-нибудь.

Я, не веря своим ушам, медленно стартую и очень осторожно доезжаю до своего дома. С тех пор к полицейским в США я отношусь с большим пиететом.

Мои новые друзья в Western Union Company (

WU

)

 

В первые же дни на своей новой работе я в качестве программиста получил доступ к святая святых – машинному залу. Это был огромный зал, в котором находилось сразу три или даже четыре ЭВМ «UNIVAC 1108». Зрелище это, конечно, произвело на меня впечатление. Однако очень скоро я понял, чтобы работать оператором на такой ЭВМ совсем не нужно иметь высокого образования. А вот для того, чтобы работать системным администратором (сисадмин) на такой машине, наоборот, нужно иметь серьёзное образование. Обычно одну такую ЭВМ обслуживает несколько сисадминов. Одним из таких сисадминов был Клод (Claude Lillie). По моей оценке, он был лучшим среди других. Я совсем не помню, как мы с ним познакомились, но ясно, что это могло произойти только по производственной необходимости, когда мне понадобилась помощь сисадмина. Буквально с первого нашего общения мне стало ясно, что Клод относится к тем добрым и высоко профессиональным людям, которые всегда готовы помочь другим, не ожидая за это ничего взамен. Мы были с ним одного возраста. И опять, как и в случае с Лэсом, мы очень быстро подружились и уже в ближайший уикенд я пригласил его в гости на званый обед, приготовленный Таней. С того дня он стал бывать у нас почти каждую пятницу, когда после работы мы ехали к нам домой на обед, а потом засиживались с ним за беседой далеко за полночь. К слову сказать, он остался другом семьи до сих пор.

Выяснилось, что он живёт один в Нью-Джерси в маленькой хибаре на берегу озера под названием Upper Greenwood Lake. Мы там бывали всей семьёй много раз, даже в его отсутствие – он всегда говорил мне, где прячет ключ от своей хибары. В основном мы ездили к нему в душные летние дни, когда жара была невыносима в нашем Suffernе, а у него на озере была своя лодка и личный пирс. Я не перестаю называть его дом хибарой потому, что никогда в жизни мне не приходилось видеть столь жалкое творение человеческих рук. Наш маленький домик был просто дворцом по сравнению с его хибарой. Ну это так, для красного словца. Очевидно, что не имея семьи, он никогда не чувствовал потребности в настоящем доме. Наверное, по той же причине у него отсутствовала внутренняя дисциплина по части накопления денег для нового дома – по уикендам он часто проводил много времени в барах и пабах, где чрезвычайно успешно тратил свои честно заработанные доллары. Зато он всегда был преданным другом, готовым по любой просьбе вскочить в свою машину и мчаться на выручку в любое время дня и ночи.

Забегая вперёд, скажу, что своей будущей самой успешной работе во всемирно известной компании IBM я обязан исключительно Клоду, который через три года сам ушёл туда работать и стал соблазнять и меня сделать то же самое. А я искренне не понимал, с какого боку я могу пригодиться такому гиганту хай-тека того времени, как IBM, но он долго и настойчиво переубеждал меня в моём неверии в свои способности. После его длительной обработки я, наконец, сдался и послал своё резюме в IBM. Клодова атака на меня закончилась тем, что я-таки был принят в IBM и прослужил там следующие 15 лет, что было невероятно профессионально, духовно и материально плодотворно. Но об этом читайте в соответствующей главе.

А пока что я обзавёлся совершенно безотказным консультантом по своим производственным вопросам, а также и по совершенствованию английского языка, да и вообще по адаптации к американской жизни. Отчасти и поэтому в WU у меня никогда не было проблем, с которыми я столкнулся на своей первой работе.

Приблизительно через полгода после начала моей работы в вычислительном центре моё английское произношение выдало меня ещё одному интересному человеку по имени Роман Запутович (Roman Zaputowycz). Как хорошо видно из его фамилии, он был выходцем с Украины и лет на пятнадцать старше меня. Он хорошо говорил по-русски и, как мне показалось, с удовольствием со мной в нём упражнялся. Позже мне стало известно, что он женат на американке и потому он стал забывать русский язык. В то время он был ведущим специалистом в компании по стандартам в области телефонной и телексной связи и много лет подряд представлял нашу компанию на мировом форуме, где как раз и принимались эти стандарты. Мы с ним тоже подружились, хотя и не так близко, как с Клодом. Он особенно тепло стал относиться ко мне после одного эпизода. А произошло вот что: он узнал о моём альпинистском прошлом и очень так осторожно спросил меня, не мог бы я помочь ему почистить водяной жёлоб (gutter) на крыше его двухэтажного дома. Длинная лестница то у него есть, но он боится высоты и не рискует это делать сам. А нанять кого-то для такой работы будет стоить $150. Я сказал, что с радостью сделаю это, т. к. для меня это просто удовольствие применить свои навыки на пользу другу. В ближайший уикенд я приехал к нему и с лёгкостью сделал всё, что было необходимо, за какой-то час работы. С тех пор я постоянно чувствовал его расположение ко мне, и мы часто во время обеда или даже работы что-то обсуждали с ним, конечно, на русском языке. Надо сказать, что напрямую Роман никогда не рассказывал мне, как он оказался в США, а я, догадываясь, что он не хочет распространяться на эту тему, естественно, его и не спрашивал. Но по некоторым намёкам с его стороны я понял, что он после окончания войны, где служил простым советским солдатом, либо просто не захотел возвращаться на свою родину и ему это удалось, либо, как и мой отец, попал в плен к немцам, а сразу после войны ему опять-таки удалось избежать советской зоны оккупации. Кажется, он окончил университет в Белграде, а затем перебрался в США. Вот такая вышла не простая биография у человека, впрочем, хорошо отображающая наш нелёгкий ХХ век.


Мой «самый любимый» брат и родители хотят ехать в Америку!

 

Понимая, как всей оставшейся в СССР семье интересно знать, что происходит с нами в США, я раз в месяц писал своим родителям письма, в которых подробно описывал нашу жизнь. Естественно, я писал только о положительных её сторонах и никогда не писал об отрицательных – зачем им знать о наших проблемах. Таким образом, они уже были в курсе, что у меня, наконец-то, чудесная работа в прекрасном месте, собственный дом за городом (по советским понятиям дача со всеми удобствами) и машина размером больше советского автомобиля «Волга». Они же не могли знать, что после арабо-израильской войны судного дня и последовавшего за ней эмбарго, введённого членами ОПЕК на продажу нефти странам Западной Европы и США, а также и повышением цены на сырую нефть втрое, в этих странах наступил знаменитый нефтяной кризис 1973 года. В связи с этим американцы в спешном порядке стали избавляться от больших машин из-за их неэкономичности в пользу малолитражек. Однако моим родственникам размер нашего автомобиля мог легко дать ложную информацию о нашем благосостоянии.

Такая комбинация трёх составляющих – работа, дом за городом и машина - почти несбыточная мечта для среднего советского жителя. Может быть, поэтому в сентябре 1979 года я получаю письмо не как всегда - от родителей, а от самого Аркадия, в котором он просит организовать вызов из Израиля ему и его жене - так я узнал, что он, наконец, женился. Причём, если я женился довольно поздно в свои 32 года, то Аркадий получается, что женился в первый и единственный раз в свои 42 года - уж чересчур поздно. Сказать, что я очень обрадовался – будет большим преувеличением. Читатель ведь помнит, что между нами никогда не было братских отношений, а по менталитету мы были скорее противоположными, чем близкими. Однако у меня нет морального права не посодействовать ему в этом деле – что ни говорите, а это мой «самый любимый» брат, правда других братьев у меня всё равно не было. Но вот уже год, как Израиль прекратил высылать вызовы всем желающим без разбора, как это было ещё четыре года назад, по той причине, что слишком большое количество эмигрантов, получив израильскую визу и покинув СССР, направилось не в Израиль, а в США, Канаду и Австралию. Совершенно естественно, Израилю не понравилось, что советские эмигранты используют его всего лишь в качестве визитной карточки для эмиграции в другие страны. И чтобы предотвратить такое положение, они ввели правило, по которому приглашение для советских граждан теперь может заказать только житель Израиля, явившись лично в Министерство Абсорбции и предоставив им всю информацию на своих родственников или друзей, желающих эмигрировать из СССР в Израиль. На этом можно было бы поставить точку – я не живу в Израиле, ты опоздал, всё надо делать вовремя.

Но, как человек, привыкший решать проблемы по максимуму своих возможностей, даже и тогда, когда я совсем не заинтересован в их решении, я стал проигрывать в уме все возможные варианты решения его просьбы. Тут я вспомнил о Жене Островском, которому я посвятил целую главу выше в этой части книги. Я вспомнил, что он упоминал, что его родители живут в Израиле. Я позвонил ему, а к телефону подошла его жена Нэля. Я объяснил ей причину своего звонка, после чего она и говорит мне:

- Ты знаешь, Исаак, ты такой везучий: мы с Женей через две недели едем в Израиль навестить его родителей и не сомневаюсь, что они не откажут в этой твоей просьбе.

А я ей отвечаю:

- Нет, это не я такой везучий, а твой знакомый Аркадий, т. е. мой брат.

После этого я переслал ей всю необходимую информацию об Аркадии и его жене и стал ждать возвращения Нэли и Жени из Израиля.

Когда они вернулись, Нэля позвонила мне и сказала, что, будучи в Израиле, она сама посетила Министерство Абсорбции вместе со своей свекровью и та от своего имени выслала Аркадию и его жене вызов. Я поблагодарил Нэлю за столь оперативно проделанную работу, а про себя подумал: везёт же дуракам, имея в виду своего брата. Я же хорошо знал, что тысячи, если не десятки тысяч, и среди них очень много заслуженных инженеров и учёных, врачей и учителей, мечтают получить такой вызов, а не могут. А моему Аркадию стоило только заикнуться и на те вам - вызов на блюдечке с голубой каёмочкой и без всякого промедления. Но и собой я тоже был доволен – выполнил просьбу брата, даже несмотря на то, что не очень-то и хотелось, чтобы он жил недалеко от меня. Хорошо зная характер своего брата, я ведь прекрасно сознавал, что, когда он приедет, у меня появится много дополнительных забот. Экстраполируя свой уже трёхлетний иммигрантский опыт на Аркадия, я не сомневался, что ему вписаться в эту жизнь будет намного труднее, чем мне, к тому же я был уверен, что его английский язык наверняка хуже того, который был у меня ко времени моего прибытия в США.

Вот такие мысли о несправедливости жизни не покидали меня несколько следующих дней. Наконец, я решил проверить дошёл ли вызов до адресата и позвонил ему в Ленинград. И вот что я услышал от своего «самого любимого» брата:

- Да, большое спасибо, всё получили. Но у нас изменились обстоятельства – Галя на четвёртом месяце беременности и поэтому мы передумали ехать, боимся.

Ну что тут скажешь? Я, конечно, ничего ему на это не сказал – каждый человек себе хозяин и поступает так, как ему подсказывает его понимание окружающей жизни. Но в тот момент я вспомнил, что эмигранты моего времени отъезда как раз старались зачать ребёнка перед отъездом, чтобы он родился либо в Италии, либо в США – тогда этот ребёнок автоматически получал соответствующее гражданство – Италии или США. А это никогда не может быть помехой. В общем, Аркадий лишь подтвердил моё мнение о нём. Итак, я оказался чист в моральном плане – выполнил его просьбу, с другой стороны - теперь я неожиданно освободился от мало приятных дополнительных забот о его становлении в этой стране. Эта последняя ситуация с моим братом ещё долго наводила меня на мысль о несправедливости жизни, которая хорошо выражается пословицей: «одни хотят, но не могут, другие могут, но не хотят».

И чтобы окончательно закончить повествование о моём брате, скажу, что его жена успешно родила в Ленинграде двойню – двух девочек и вся семья благополучно осталась там жить. Когда я впервые приехал в Ленинград во время перестройки осенью 1987 года, то застал всех в полном здравии. Более того, Аркадий к этому времени стал обладателем настоящего автомобиля под кодовым названием «Запорожец» - очень важное дополнение для поездок на дачу. Только не подумайте, что это комфортабельное приобретение он сумел сделать сам. Всё проще простого: когда в апреле 1985 года наш отец получил орден Отечественной войны 1-й степени, то ему как инвалиду войны государство позволило купить этот автомобиль вне очереди, а он, естественно, передал своё право Аркадию под предлогом того, что тот и будет возить отца, который к тому времени из дома уже всё равно не выходил. А в возрасте восемнадцати лет двойняшки поехали в Израиль по одной из многочисленных программ для молодёжи, спонсируемых Израилем, и одна из них влюбилась в местного мальчика и осталась там навсегда. Сам Аркадий умер в самом начале 2000-х годов, а его жена до настоящего времени живёт в Питере. Вот так не очень-то и радостно сложилась судьба его семьи.

И тут уместно вспомнить мой разговор с родителями, когда я впервые озвучил им своё намерение эмигрировать. Мама тогда спросила меня:

- Ну чего тебе здесь не сидится? Ведь ни у Аркадия, ни у Нэли таких мыслей нет, их же всё здесь устраивает.

Тогда мой ответ ей был таким:

- Понимаешь, мама, если я сейчас не уеду, то не сомневаюсь, что, когда подрастут мои дети, они всё равно уедут из этой страны, а мне придётся ехать за ними и тогда уже я буду им там обузой, а я не хочу быть обузой никому, в том числе и своим детям. Я лучше сам пройду этот путь и в этом случае им уже не придётся его проходить.

А через год после этой истории с Аркадием я совершенно неожиданно получаю письмо от родителей, которые на этот раз вдруг сами захотели эмигрировать в США. Вот теперь я был по-настоящему в трудном положении. Я прекрасно понимал, что они принимают желаемое за действительное, т. е. они совершенно ошибочно экстраполировали мою иммиграционную судьбу на себя. Я нисколько не сомневался, что их решение ошибочно и что они очень скоро и очень сильно пожалеют о нём, если приедут сюда. В этот момент я находился под впечатлением одной встречи: незадолго до этого мы с Таней посетили Ноэму Семёновну, которая была свекровью Боба Бененсона. Читатель, может быть, помнит, что мы жили в её квартире в Купчино летом 1975 года в ожидании суда надо мной. Она недавно приехала в Нью-Йорк и очень просила её навестить. Мы, конечно, не могли ей в этом отказать и в ближайший выходной приехали к ней в Квинс. В тот день она рассказала нам про свою ситуацию, в которой оказалась по приезде в Нью-Йорк: приехала она сюда по настойчивому приглашению своей старшей дочери, Сониной сестры, которая жила здесь уже более пяти лет. Теперь со слезами на глазах она рассказывает нам, что все здесь заняты своими делами – дочь и зять много работают, а пятнадцатилетняя внучка занята своими делами и, таким образом, до неё нет никому дела и она очень жалеет, что приехала. При том, что в Ленинграде осталась её младшая дочь, т. е. Соня с Борей и двумя её внуками, и она очень за них переживает. И, конечно, ей очень трудно здесь при полном отсутствии подруг и друзей.

Теперь перед моими глазами стояла заплаканная Ноэма Семёновна и я никак не мог желать такой же судьбы своим родителям. Причём им пришлось бы даже ещё хуже, чем Ноэме Семёновне, потому что мы жили в деревне, где вокруг вообще не было ни одного русского человека. А вот и ещё один пример стоял перед моими глазами. Был у меня тогда приятель по имени Саша Аронов, который со своей семьёй (жена и двое детей) привёз с собой из Ленинграда милейшую маму Амалию Михайловну (кстати, в своё время окончившую ЛИТМО, так же как и сам Саша), которая жила вместе с ними, готовя всему семейству обеды и следя за порядком в доме. Пару раз она оставалась с Таней наедине и со слезами на глазах делилась с ней о том, как ей тяжело живётся в их доме. Когда Саша купил дом неподалёку от нас в штате Нью-Джерси, она умаляла его оставить её в Нью-Йоркском районе Квинс, где у неё уже были русские приятельницы, но Саша не внял её просьбам. Но в этом случае хотя бы было понятно, что Саша у неё единственный сын и он не мог оставить её в Ленинграде.

Хорошо помня эти два случая, я пишу родителям письмо, в котором объясняю им ошибочность их решения. Вот какими были мои доводы:

1) Они не понимают, что мы живём в деревне, в которой нет ни одного русскоговорящего человека и телевизор вещает только на английском языке. Если бы мы жили в одном из районов большого Нью-Йорка, например Квинс или Бруклин, где проживало много русских людей, – это в какой-то степени меняло бы дело. А в нашем случае их бы пришлось поселить недалеко от нас, а это значит, что кругом них будет лишь английская речь, а, учитывая их уровень образования, нет сомнения, что освоение английского языка, даже на самом начальном его уровне, будет им не под силу. Да, с едой тут всё будет в порядке, они насытятся ею уже в первые две недели, но потом они будут чувствовать себя, хотя и в золотой, но клетке.

2) Если бы с ними в Ленинграде не жили Нэля и Аркадий с семьями, в которых теперь уже четыре внучки, из которых две Нэлиных воспитаны с самого рождения нашей мамой, то их приезд в США ко мне был бы вполне оправдан. Ведь сейчас наши родители за меня и мою семью уже не переживают; несмотря на то, что мы от них находимся далеко, они знают, что у нас всё хорошо и от осознания этого можно даже получать положительные эмоции. А теперь давайте представим, что они приехали и живут в наших краях, где никто не бедствует. Все их мысли будут заняты благополучием двух семей, оставшихся в Ленинграде, в том числе четырёх внучек. А в Ленинграде, мягко говоря, не всё так благополучно, как в США. Скорее всего такое положение будет отрицательно влиять на их настроение, а, с большой вероятностью, и здоровье.

3) Что же касается их собственного благополучия в Ленинграде, то я уже позаботился о них, регулярно пересылая им деньги отсюда с таким расчётом, чтобы у них никогда не было их недостатка.

Создавая это абсолютно честное письмо, я отдавал себе отчёт в том, что они могут на меня обидеться. Однако полагал, что лучше пусть они обидятся на меня, чем попадут в ту ситуацию, которую я обозначил в первых двух пунктах и ту, которую я уже видел в заплаканных глазах Ноэмы Семёновны и Амалии Михайловны. В доказательство правильности моего решения, скажу, что мои родители прожили в Ленинграде с этого момента ещё четырнадцать лет (они умерли в 1994 году с разницей в пару месяцев), при этом ни в чём не нуждались и даже, в определённом смысле могли, наконец, почувствовать себя привилегированными по отношению к окружающим. Я, конечно, имею в виду лишь их материальный уровень, который я им обеспечивал. Даже и до 1987 года, когда я не мог приезжать, я передавал им деньги через один из многочисленных существовавших тогда каналов – было много уже уехавших из страны или планировавших сделать это в ближайшем будущем, у которых оставалось определённое количество рублей, но желавших получить здесь за них доллары. И надо сказать, что мой канал, который я получил от Веры и Игоря Гессе в первые же годы иммиграции, работал много лет без каких-либо сбоев. Но было в этом процессе нечто, что меня огорчало: несмотря на мои заверения родителям о том, чтобы они ни в коем случае не пытались экономить и что я всегда пришлю им столько денег, сколько они смогут освоить, со слов моей сестры Нэли, мне известно, что отец жадничал, когда расплачивался с приходящей няней, которую Нэля для них нанимала. Несомненно, это было следствием бедности на протяжении всей их жизни, старости и неуверенности в будущем, которая тогда царила во всей стране. Очередная няня обижалась и отказывалась приходить, а Нэле приходилось искать новую. И так продолжалось до самого конца. Дело в том, что родители жили в противоположном от брата и сестры конце города и наёмная няня должна была облегчить ситуацию, но из-за отца это удавалось далеко не всегда. Уже когда я начал наезжать в Ленинград, я каждый раз настаивал на том, чтобы они поменяли квартиру родителей в Колпино на один из домов рядом с Нэлиным домом. Тогда бы и сестра, и брат сэкономили бы уйму времени на почти ежедневных поездках к родителям. Кроме того, живи они рядом, две внучки, которые были воспитаны моей мамой от самого рождения, легко могли бы забегать к ним на 15–20 минут каждый день после школы. Уверен все бы вздохнули с облегчением. Каждый раз я спрашивал Нэлю сколько надо денег для такого обмена и оставлял ей названную сумму. К сожалению, к моему следующему приезду ничего не менялось. Каждый раз я слышал от Нэли одни и те же отговорки:

- Отец ни за что не хочет переезжать, т. к. он уже полностью ослеп, а их однокомнатную квартиру он помнит наизусть и легко в ней ориентируется.

Но после этого Нэля добавляла, как мне кажется, истинную причину не состоявшегося обмена:

- Понимаешь, некому этим заниматься, вот, если бы ты был здесь, ты наверняка бы это сделал, а так некому.

Так продолжалось несколько лет подряд, в течение которых цена для хорошего обмена росла и, наконец, в 1993 году я в очередной раз спросил Нэлю сколько надо денег теперь для такого обмена? Она назвала $7,000 и это был последний раз, когда я оставил деньги для обмена. Но и эта сумма ничего не изменила – родители умерли в своей квартире в Купчино на следующий год. Мне хорошо понятно, как измучились брат и сестра, но я склонен думать, что они сами в этом виноваты, поскольку я все финансовые расходы брал на себя, а они оба не проявили инициативы в вопросе обмена и тем самым создали себе проблемы, которых могло и не быть. К слову сказать, обмен, наконец, состоялся сразу после смерти родителей в 1994 году, когда старшая внучка Алла, которой родители презентовали свою квартиру, занялась обменом, теперь уже для себя. Ну а деньги, которые я регулярно пересылал родителям, а они их копили, тоже не пропали, а перешли моим родственникам по наследству. Однако и они не сильно продлили их жизни – сестра Нэля умерла через год после родителей, а брат Аркадий – ещё через пять лет после неё. Вот так и закончились жизни моих ближайших родственников.

Скучная работа в

Western

Union

(

WU

)

Company

 

Моя новая должность в вычислительном центре WU называлась Senior Operations Researcher in the Network Analysis Department. Несмотря на то, что она красиво звучала, на самом деле в мои обязанности почти не входило само программирование, а лишь регулярная прогонка написанных в COBOLе когда-то и кем-то программ. Лишь иногда требовалась их небольшая корректировка. А в основном это был анализ работы всех 150,000 TELEXов по всем странам мира за текущий месяц. Сведения о работе всех этих аппаратов автоматически записывались в ЭВМ «UNIVAC 1108», а их распечатка на АЦПУ (Аналого-Цифровое Печатающее Устройство) представляла собой не менее 500–600 больших страниц текста. Так вот, чтобы менеджеры разного уровня могли получить какую-то полезную информацию из этого огромного объёма данных, их следовало проанализировать и представить в виде всего двух-трёх страниц удобоваримых таблиц. Вот этим я и должен был заниматься. Работа эта была не просто скучная, а очень скучная, потому что помимо самих программ, написанных кем-то лет пять назад, ещё были написаны инструкции к ним – как их гонять на ЭВМ и в каком виде следует получать результаты. Можно сказать «ни шаг влево, ни шаг вправо» не допускается. В общем, не работа, а тоска зелёная, хотя деньги за неё платили исправно. На такой работе можно было бы и умереть, но мне сильно повезло - я не умер. А причиной того, что я не умер, было моё любопытство.

Просматривая эти километровой длины отчёты о работе TELEXов, я обратил внимание на поле для записи времени соединения аппаратов в минутах, на основании которых наша компания выставляла клиенту счёт для оплаты разговора. Это поле состояло всего из трёх позиций. Моё первое впечатление было, что с этим всё нормально, т. е. в это поле можно записать любое время вплоть до 999 минут, т. е. 16,65 часов. И правда, кто же будет разговаривать по TELEXу больше 16,5 часов? Скорее всего, никто. Но даже, если это так, то я, как ещё совсем недавно бывший советский человек, хорошо понимаю то, чего, похоже, рядовые американцы не понимают: если мою находку узнают те клиенты WU, которым по роду работы надо разговаривать по TELEXу подолгу (например, часами), то они могут воспользоваться этим знанием и платить за свои разговоры вместо многих сотен долларов всего лишь несколько центов. Для этого им не следует заканчивать свой длинный разговор (скажем, длиной в 5 часов, т. е. 300 минут), а оставить трубку в положении разговора на время, равное, например, 17 часам. Тогда время разговора обнулится ровно на 1,000-й минуте и счёт клиенту придёт не за 5 часов, а всего за 20 минут. Я не могу ручаться, что об этой моей находке никто из клиентов нашей компании не догадался до меня, но ясно, что внутри компании этот недосмотр до сих пор никем не раскрыт, иначе его бы давно ликвидировали.

Теперь я пребываю в совершенно дурацком состоянии: уже в течение пяти лет эта программа работает и на основании её расчётов WU выставляет счета 150,000-м клиентов, и один бог знает, какие потери понесла компания за эти пять лет лишь по причине моей находки. Получается так, что ни создатели этой программы, ни те, кто её отлаживал и проверял, ни те, кто гоняет её вот уже пять лет, не обнаружили этой ошибки, а вот пришёл такой «умный» Исаак и сразу её заметил! Помните, что я сам о своих профессиональных способностях всегда был не самого высокого мнения. И теперь мне приходится смотреть на сложившуюся ситуацию как на «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». С этого момента я не расстаюсь со своей находкой 24 часа в сутки, семь дней в неделю и боюсь рассказать о ней даже своим приятелям по той лишь причине, что засмеют. Наконец, решаюсь задать вопрос своему другу Роману Запутовичу:

- Скажите, Роман, а может ли быть очень длительное непрерывное использование TELEXа, например 10–12 часов и более?

На этот вопрос я получил от него совершенно неожиданный ответ:

- Да, конечно. Например, телевизионные компании, которые транслируют свои программы в разные части страны в разное время, и они всегда должны иметь постоянную непрерывную связь - либо телефонную, либо TELEXную, между телевизионными студиями.

Опа, Эврика! Получается, что я не совсем идиот! Приятное открытие. А раз так, то помимо умышленного ухода от больших счетов за переговоры в том случае, если клиенты нашей компании догадались сами или им кто-то обнародовал ошибку в программе, получается, что могут иметь место и непреднамеренные потери, когда разговоры по производственной необходимости длятся более 16,5 часов. Однако, когда Роман узнал, почему я задал ему этот вопрос, он не на шутку забеспокоился о моём благополучии, заявив мне:

- Исаак, имей в виду, что у тебя из-за этого могут быть большие неприятности, поскольку, когда это обнаружится, «могут полететь чьи-то головы».

Я, конечно, и сам это хорошо понимал, но, как когда-то сказал знаменитый Сократ, «Платон мне друг, но истина дороже!». Я уже не способен был остановиться.

Теперь оставалось доказать свою правоту, а это можно было сделать только двумя способами:

1) Проанализировать все разговоры по всем 150,000 TELEXов, которые имели место за целый месяц и посмотреть были ли среди них длинные разговоры протяжённостью от 800 до 999 минут. А ещё лучше построить график распределения частоты разговоров от их длительности.

2) Поставить настоящий эксперимент с использованием двух TELEXов, оставив их соединёнными на 17 часов и, таким образом, получить запись в месячном отчёте об их соединении в течение 20 минут вместо 1,020 минут.

Первое доказательство я получил довольно быстро – просто написал программу в своём любимом языке APL и «прогнал» через неё весь рабочий файл последнего месяца, получив таким образом график распределения частоты разговоров от их длительности. Как я и ожидал, получилась кривая нормального распределения или, как её ещё часто называют, колокол. Но главным для меня был тот факт, что в правой части колокола всё-таки было несколько разговоров длительностью 800–999 минут. Теперь надо было произвести оценку возможных потерь компании за прошедшие пять лет, в течение которых данная программа была в использовании. Затем путём экстраполяции этой кривой за пределом 999 минут я получил определённое количество звонков, по которым компания, возможно, недополучила доходы в размере стоимости 1,000 минут для каждого из таких разговоров. Теперь осталось лишь помножить этот, возможно, недополученный доход на 60 прошедших месяцев, в течение которых эта программа эксплуатировалась. Не следует забывать, что в основном такие длинные разговоры имели место между разными штатами, которые всегда были много дороже, чем внутри одного штата. Такая оценка привела меня к окончательной цифре возможных потерь в $250,000.

Однако, как грамотный человек, я, конечно, понимал, что этот способ, хотя и говорит о возможных потерях длинных (более 16,5 часов) разговоров, но он не является научным, т. к. не способен показать эти потерянные разговоры в реальности, т. е. теперь необходимо доказать, что такие длинные разговоры технически могут иметь место в реальности. Вот поэтому необходимо было перейти ко второму способу, т. е. эксперименту с настоящим соединением двух TELEXов между собой.

В отличие от построения кривой распределения разговоров, эксперимент занял у меня целый месяц. Тому было две причины:

Во-первых, никто не должен был знать о том, чем я занимаюсь в рабочее и в нерабочее время, иначе мне, в лучшем случае, могли запретить заниматься этим, никому не нужным делом, а в худшем – люди, которые были ответственны за необнаруженную ошибку в программе в течение столь длительного времени, могли понести наказание, а рикошетом мог бы и я чего-нибудь получить на свою голову.

Во-вторых, для эксперимента мне нужно было соединить два TELEXа на целых 17 часов – кто бы мне позволил сделать это во время рабочего дня! Поэтому я мог делать это лишь в нерабочие дни, т. е. в выходные. Для этого я в пятницу задерживался на работе пока все служащие не покинули свои рабочие места. Затем я звонил из одного TELEXа в другой, который находился в соседней комнате, и только после этого уезжал домой. На следующий день я приезжал проверить соединение моих TELEXов и много раз убеждался в том, что соединение прервано без каких-либо следов о том, когда именно это произошло – через десять минут или через 10 часов. Оно могло быть прервано по многим причинам, скорее всего, по причине сбоя в телефонной сети. Но также оно могло быть и по причине отбоя, установленного в программе компьютера, который управляет всеми соединениями. Если бы это последнее имело место, тогда я никогда не сумел бы иметь соединение более 999 минут и, следовательно, моя находка вообще не имела никакого смысла.

Итак, я целый месяц ездил на работу ещё и по выходным дням упорно дожидаясь того случая, когда я приеду через 17 часов после начала соединения и смогу убедиться, что два моих TELEXа всё ещё «разговаривают» друг с другом. Можете себе представить мою радость, когда это, наконец, случилось. Я готов был кричать «Эврика!». Теперь оставалось дождаться рабочего файла за текущий месяц и найти в нём запись моего сегодняшнего соединения, где я не сомневался, что вместо 17 часов я увижу 20 минут. Следующие две недели прошли в нетерпеливом ожидании. Когда же рабочий файл оказался в моём распоряжении, и я увидел в нём то, что ожидал, радости моей не было предела. Мне кажется, что, если бы я выиграл в лотерею $20,000, то не был бы так счастлив, как был им тогда. Ведь для меня это было своеобразным сообщением, к тому же впервые в жизни, о том, что профессионально я не только не хуже других, а в чём-то даже лучше.

В то время в нашей компании существовал институт рацпредложений по типу того, как это было на предприятиях СССР. Вот я и решил воспользоваться этим институтом. Теперь осталось лишь доходчиво описать свою находку, включая добытые таким «непосильным» трудом доказательства вместе с результатами оценки возможных потерь и отослать своё предложение об увеличении поля для регистрации времени соединения с 3-х позиций до 4-х самому президенту, минуя все промежуточные инстанции. Я решил, что таким образом, я смогу получить защиту в случае, если на меня обрушатся какие-либо кары от потенциальных врагов, которые могут оказаться, когда моя находка станет гласной. Результатом всей этой эпопеи была деревянная лакированная доска в виде телеграммы от самого президента Western Union Telegraph Company, которую я получил по почте через полгода:

https://www.dropbox.com/s/maeukb4g4ptz877/%D0%94%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B0%20%D0%BE%D1%82%20WU.jpg?dl=0

Вот что в ней написано:

«Ваша идея о дополнительной цифре, которая должна быть добавлена к записи разговорного времени звонка TELEX II чтобы не пропустить имевшие место длинные звонки, подпадает под программу рацпредложений. Мы очень благодарны за то, что вы поделились с нами вашей идеей для улучшения Western Union и его операций. Помогая друг другу, мы наслаждаемся удовлетворением от хорошо проделанной работы.

Р. М. Фланаган

Председатель Правления

И Исполнительный Директор»

Интересно, что кроме этой оригинальной деревянной телеграммы от президента, в монетарном выражении я ничего не получил. А через пару лет, когда я был на интервью в IBM-е и мой будущий менеджер прочитал об этом факте в моём резюме, он заметил, что у них за такое рацпредложение я бы получил премию в размере 20% от оценочной стоимости потерь или будущих дополнительных доходов от него. Почувствуйте разницу между этими двумя компаниями!

Нельзя сказать, что в WU совсем ничего не происходило. Так, в начале 1983 года прошли слухи о новом виде телефонной связи – мобильном телефоне (cell phone). В то время мобильная связь существовала уже много лет. Так, в районе большого Нью-Йорка были автомобили, оснащённые мобильной радиотелефонной связью. Однако все они осуществляли связь через одну мощную антенну, которая покрывала весь Нью-Йорк и потому количество таких телефонов было ограничено цифрой 700, а одновременно могли разговаривать не более 12 абонентов этой связи. Этой цифрой был достигнут практический максимум, хотя потребность в таких телефонах была на порядок выше, несмотря на их очень высокую стоимость. Это ограничение на количество одновременных разговоров было вызвано тем, что полоса частот, выделенная Федеральной Комиссией по связи для этого вида связи, тоже ограничена и не может расширяться безгранично.

А слух прошёл о принципиально новой технологии – сотовой (cellular technology) – это когда территория, например, того же Нью-Йорка разбивается на большое число относительно маленьких (в пределах трёх миль в радиусе) сотовых ячеек малой мощности и каждая такая ячейка могла предоставлять связь для такого же количества телефонов, какое раньше предоставляла одна мощная антенна на весь город. В это время в США происходил делёж больших городов между всеми телефонными компаниями страны. По сути дела, это был государственный аукцион для установки сети приёмо-передающих станций в различных городах страны, т. е. лакомые куски для телефонного бизнеса. Поскольку наша компания была одной из них, то она тоже принимала активное участие в этом аукционе. В связи с этим в компании проводилось тестирование будущей сети и первого мобильного телефона DynaTAC 8000X, только что выпущенного фирмой Motorola. Вот такой телефон я и увидел в руках одного приятеля - инженера, который имел непосредственное отношение к этому проекту. Размеры его были весьма внушительными (22,5 × 12,5 × 3,75 см без учёта гибкой обрезиненной антенны) и весил он, как мне показалось, не меньше 1,5 кг. Естественно, я спросил его, нельзя ли и мне протестировать будущую сеть и этот телефон. В ответ он протянул мне аппарат, и я набрал свой домашний телефон. Как это ни странно, но правда в ответ я услышал Танин голос и тогда сообщил ей новость, что звоню из беспроводного телефона. Вот таков был мой первый опыт с сотовой связью.

Авантюра с покупкой нового дома

 

Итак, вроде бы обустроились и совсем неплохо живём в своём доме, а также и на работе пока угрозы увольнения не наблюдается. Казалось бы, всё как-то, наконец, устроилось и теперь можно немного расслабиться. Но не тут-то было. Тане не даёт покоя мысль, что Кристина уже подросла (ей исполнилось четыре года) и ей надо бы иметь отдельную спальню, как Женьке, но у нас всего две спальни в доме. Короче, Таня, не переставая, обрабатывает меня на предмет покупки нового дома. Я каждый раз отмахиваюсь от её назойливой мысли, объясняя ей, что это совершенно невозможно при моей зарплате в $28,000 в год. Но она продолжает меня обрабатывать. Наконец, я сдаюсь и соглашаюсь поехать посмотреть, что имеется на рынке подходящего для нас, чтобы с цифрами в руках доказать ей, что при нашем доходе невозможно рассчитывать, что какой-нибудь банк даст нам ипотечный кредит на большой дом. Кстати сказать, что к этому времени Танин приработок уже закончился и рассчитывать на вторую зарплату в ближайшие годы тоже не приходилось. Необходимо заметить, что это происходило в начале 1982 года, когда рынок недвижимости в США был просто «мёртвый» уже несколько лет. Для молодого читателя напомню, что это было время самого разгара мирового экономического кризиса 1980–1982 гг. Он считается самым продолжительным мировым кризисом за период после окончания Второй Мировой Войны. Дело в том, что процентная ставка по ипотечному кредиту с того момента, как мы купили свой первый дом в 1978 году под 8% годовых, все четыре года росла по экспоненте и к началу 1982 года достигла своего пика в 18%. Никогда - ни до, ни после 1982 года, - за всю новейшую историю США после Второй Мировой Войны не было процентной ставки даже близко к этой цифре. Теперь понятно, что при такой ставке мало кто мог позволить себе купить дом, а те, кто мог, не спешил это делать, выжидая, когда эта ставка нормализуется. Ко всем этим проблемам есть и ещё одна, пожалуй, самая важная: уровень безработицы в США в это время достиг беспрецедентных 10% и, если бы в это время было сокращение в моей компании WU, то при таком плохом рынке труда новую работу я бы нашёл очень нескоро.

Итак, мы с Таней отправились смотреть подходящие дома, естественно в нашей же деревне Suffern, ни о каком другом месте мы не могли и подумать, поскольку считали, что лучше этого места нет. Там нас устраивало абсолютно всё и, в первую очередь, школы для детей. Теперь та самая агент, которая продала нам наш первый дом, везёт нас показывать дома, которые уже больше года стоят на рынке без всякого движения. Таня «запала» на первый же дом, который она нам показала: это был двухэтажный дом площадью 220 кв. м плюс 110 кв. м. подвал, который при необходимости можно было легко превратить в жилые помещения; в первом этаже была очень большая кухня, столовая, большая гостиная и такая же большая семейная комната и туалет. На втором этаже было пять спален – две больших и три поменьше – и совмещённая ванная с туалетом. Ещё там был пристроенный гараж на две машины и асфальтированный к нему подъезд, на котором помещалось шесть машин, что очень важно для приёма гостей. Всё в доме было в очень приличном состоянии и возраст его был всего-то 20 лет. А про территорию вокруг дома легче составить мнение по его картинке:

https://goo.gl/maps/Q592U5EKZYfg1rcc7

Агент сообщила нам, что этот дом уже полтора года стоит на рынке, за это время цена на него снижалась три раза и, таким образом, со $150,000 дошла до $120,000. Всё это случилось благодаря «мёртвому» рынку на недвижимость последние два года. Хозяева вынуждены были уехать, не дождавшись продажи своего дома и теперь даже готовы дать свой ипотечный кредит покупателю сроком на один год в сумме $20,000 под 13% годовых (вместо 18% в банке), если покупателю не хватит денег, которые он сможет получить у банка. После этого дома Таня уже ничего больше смотреть не хочет, и мы возвращаемся домой под аккомпанемент Таниных восторгов о доме и о том, как же ей хочется в нём жить. Мне тоже хотелось бы, но я, в отличие от Тани, хорошо понимаю, что нам этот дом всё равно «не по зубам». Таня не может успокоиться и продолжает на меня «давить». Наконец, чтобы она успокоилась, я решил показать ей всю ситуацию в цифрах: при моей зарплате в $28,000 и процентной ставке в 18% годовых, банк может дать нам не более $55,000 на 30 лет, $20,000 под 13% даёт продавец на один год, за наш дом мы выручим ещё $15,000. Таким образом, нам не хватает всего-то $30,000, чтобы стать обладателями этого дома. Но Таню этот расчёт не успокоил - у меня есть основание полагать, что к этому времени, она уже неплохо изучила мой характер, который заключался в следующем: со мной часто бывает, что я в споре со своим собеседником твёрдо доказываю о невозможности того или иного решения, но после этого ещё много дней продолжаю свой уже негласный спор с невидимым уже собеседником, пытаясь всё-таки найти решение, которого, как я сам же и утверждал, нет.

После нескольких дней раздумья, я решил, что может быть мне удастся обмануть американские банки: к этому времени у меня было пять кредитных карт от разных банков, каждая на небольшую сумму (6-7 тысяч долларов), из которых я пользовался только одной, а остальные были взяты так, на всякий случай – они ведь никаких денег не стоят, а когда предлагают, я не отказываюсь и беру – а вдруг пригодятся. И, кажется, именно такой случай и наступил сейчас. На них, конечно, были совсем сумасшедшие процентные ставки от 24% до 30%, но я уже не на шутку завёлся и тоже очень захотел этот дом, впрочем, я всегда его хотел, но голый расчёт меня останавливал. Но теперь, когда я нашёл, хоть и странное, но всё-таки решение, меня так «понесло», что я уже не способен был остановиться. Себе же я сказал: «ну мне же не привыкать к рискованным предприятиям, моя жизнь полна ими, ну будет ещё одно, а бог ведь со мной, он почти всегда мне помогает».

Итак, я подписываю договор с продавцом, получаю два ипотечных кредита – один в банке, другой у продавца, а третий кредит я осуществляю лишь в день закрытия сделки, т. е. во всех пяти банках практически одновременно беру наличными по $6,000, что даёт мне недостающие $30,000. Эти пять банковских кредитов, которые являются самыми дорогими деньгами в моём «портфолио», я буду называть своим третьим ипотечным кредитом, который, естественно буду стремиться выплатить в самую первую очередь.

Теперь в срочном порядке продаётся старый дом, и вся семья переезжает в новый и, конечно, кайфует в нём следующие восемь лет. Вот только у меня на много месяцев вперёд появляется новая головная боль – как успевать расплачиваться по всем семи кредитам. Поскольку никаких домов для покраски мне больше не перепадало, я, наконец, придумал новый способ подработки. А произошло это так: я уже три года пользовался услугами адвоката по заполнению налоговых деклараций и каждый раз, проверяя его работу, я находил в них ошибку, а то и две. Когда я ему на них показывал, он говорил “sorry”, (т. е. «ну извини»). Это означает, что, если бы я не нашёл его ошибку, не ему, а мне пришлось бы платить большую сумму налога, чем это требовалось по закону. А ведь я ещё и платил за его плохо сделанную работу. Причём этот адвокат был мне рекомендован бизнесменом, который давал Тане надомную работу. Мой опыт с заполнением налоговой декларации этим адвокатом навёл меня на мысль, что я могу это делать не хуже, а скорее лучше, чем этот адвокат.

Не откладывая надолго, я в ближайший уикенд отправился не куда-нибудь, а в самое логово русско-еврейской иммиграции – знаменитый Нью-Йоркский Брайтон Бич. Это ведь там большое количество наших бывших соотечественников, которые вообще не говорят и не читают по-английски. Вот я им и буду делать налоговые декларации за пол цены против той, которую берут в H&R Block. В феврале 1982 года мы переехали в новый дом, а все уикенды в марте я с раннего утра отправлялся на Брайтон Бич. Там обходил сначала тех, координаты которых мне давали знакомые, а затем ещё всякие лавочки, коих там всегда было предостаточно. У всех этих клиентов брал их документы, необходимые для заполнения декларации и уезжал домой, где в течение недели по вечерам заполнял их и на следующий уикенд ехал опять туда же, чтобы вернуть им готовые декларации и получить с них деньги за работу. И там же повстречаться с новыми клиентами, которых, как правило, поставляли мне довольные предыдущие клиенты. Должен признаться, что с этим бизнесом пришлось расстаться уже через месяц. Причина этому очень проста: он был абсолютно не рентабельным – ведь туда приходилось ездить полтора часа в один конец, плату за свою работу я брал мизерную, а время тратил достаточно много, потому что все налоговые декларации я делал, как будто лично для себя, т. е. я совершенно честно проверял все возможные варианты, чтобы минимизировать налог. И очень скоро понял, что так никто из профессионалов не работает, они делают первым пришедшим на ум способом и отдают клиенту, который, как правило, уже не проверяет их работу, да и не способен это делать. Я также понял, что так работать, как они, не могу, у меня так устроена голова, что я всё должен делать оптимальным образом, что требует большей затраты времени, и значит эта работа не для меня, поскольку она в таком случае абсолютно не рентабельна. Таким образом, я опять остался без стороннего приработка, имея на руках семь кредитов.

И снова новая работа, хотя и в том же WU

 

Теперь, когда эпопея с рацпредложением осталась позади, мне опять стало невыносимо скучно на этой работе и я задумался о том, чтобы найти чего-нибудь поинтересней. Тем более, что я уже довольно прилично владел языком APL (даром что ли я так натерпелся в Warner Computers Inc., да и они со мной тоже!) и мне очень хотелось с ним поработать, создавая что-нибудь поинтереснее. Однако ни в моём отделе, ни в соседних, никто с ним не работал и даже не имел о нём никакого понятия.

И вдруг, как это часто бывало со мной в прошлом, я очень вовремя познакомился с одним интеллигентным и очень высоко образованным американцем по имени Георгий (George Bumiller). Он был ведущим инженером, но я даже не знаю какого отдела и совсем не помню, как мы с ним познакомились, но точно знаю, что не по работе, т. к. я ничего не понимал ни в телеграфии, ни в телефонии. Сам я склонен относить интерес к моей персоне со стороны американских интеллигентов только как к иммигранту из СССР, поскольку такие американцы были хорошо осведомлены, как нелегко нам было сначала покинуть нашу родину, а затем, почти также нелегко было встроиться в ту, которая нас приютила. Это будет легко понять, если учесть, что многие из них принадлежали к евреям-ашкенази, т. е. родители которых, а может даже и они сами бежали в США из стран восточной и западной Европы до и сразу после Второй Мировой Войны.

Однажды у меня с ним состоялся длинный разговор в коридоре вычислительного центра, где я пожаловался ему на свою скучную работу. К моему удивлению, он воспринял мою жалобу совершенно серьёзно и сказал, что порекомендует меня одному менеджеру, которому, как ему кажется, я с моими знаниями могу пригодиться. Уже на следующий день я имел интервью с этим менеджером по имени Джон Бассет (John Bassett). Джон оказался такой колоритной личностью, что я с удовольствием уделю ему несколько страниц и надеюсь, что мой читатель тоже получит удовольствие от знакомства с ним.

Начну с того, что он был начальником отдела системного планирования всей компании (Systems Planning Department) и у него в подчинении было три сотрудника. Совсем немного поговорив со мной, он подозрительно быстро согласился взять меня к себе в отдел, ни одним словом не обмолвившись о моих будущих обязанностях или о том, что я умею делать. Думаю, что опять сыграла определённую роль моя учёная степень Ph.D., потому что, как мне тогда показалось, а в будущем это лишь подтвердилось, Джон в качестве начальника будет выглядеть солиднее, если у него в отделе работает человек со степенью. Со своей стороны, я и понятия не имел, чем занимаются люди в его отделе, но решил, что в отделе с таким красивым названием должны быть не только умные и интересные сотрудники, но также и интересные задачи. Территориально его отдел состоял из его личного отдельного кабинета и одной кабинки (cubicle) в большом зале, в которой сидели три его подчинённых. В этой кабинке у окна стоял ещё один письменный стол, который мне и было предложено занять.

Уже на следующий день я приступил к исполнению своих новых обязанностей, о которых я так и не имел никакого понятия, зато сидел за новым письменным столом в совершенно новом для меня отделе, а должность моя теперь называлась Технический Консультант в Отделе Системного Планирования – не правда ли, звучит много лучше, чем моя предыдущая должность? Вместо того, чтобы ввести меня в курс дела, т. е. проектов, которыми занимается его отдел, мой новый начальник просто вручил мне для ознакомления несколько последних отчётов, которые он регулярно составлял для своего начальства. С этими отчётами я занял отведённое мне место в кабинке с тремя другими сотрудниками отдела. Необходимо заметить, что у каждого из нас на столе стоял личный телефон – по тем временам большая редкость для рядовых сотрудников. Интересно так же и то, что мы не были ограничены в звонках не только внутри штата, но также и в любой другой штат США, а также в Канаду и Мексику. Объясняется такая роскошь очень просто: в то время значительная часть телефонных линий Америки принадлежала нашей компании и потому за звонки через эти линии не надо было никому платить – в то время это было большой роскошью. Напомню, что звонок в СССР из дома, осуществляемый с помощью другой телефонной компании AT&T, в то время стоил $2.20 за минуту разговора.

Но, как очень скоро выяснилось, это было и большим недостатком моей новой работы. Остальные три сотрудника, которые занимали должности инженеров - старший инженер, мужчина лет сорока пяти, и две молодых женщины - просто инженеры, почти без остановки вели между собой разговоры, не относящиеся к работе, а иногда эти женщины подолгу разговаривали по телефону со своими подругами и бойфрендами. Ох, как же мне это напомнило ситуацию в Советском Союзе, когда даже в серьёзном научно-исследовательском институте, относившемся к военно-промышленному комплексу (ВПК), можно было встретить женщину-инженера, занимающуюся вязанием во время рабочего дня. Но там и в то время хотя бы это было оправдано пословицей: «они (государство) делают вид, что платят нам за работу, а мы делаем вид, что работаем». В условиях же США, как правило, эта пословица не имеет под собой почвы. Всё это, разумеется, они делали в рабочее время, но, самое главное, они почему-то разговаривали так громко, как будто говорили не по телефону, а с собеседником, который находился в соседней комнате.

В такой обстановке я несколько часов пытался понять, что же написано в этих отчётах, но никак не мог сосредоточиться под аккомпанемент женских разговоров, которые проходили в двух шагах от меня. Тогда я демонстративно заткнул свои уши пальцами в надежде, что они увидят эту мою показуху и поймут, что мешают мне работать. Однако мне ничего не удалось добиться и этой демонстрацией: теперь я понял, что трое моих теперешних сослуживцев никогда не посещали ни публичной, ни университетской библиотеки и не имели понятия, как в ней работают люди.

Вот как-то так проходит несколько дней, и я начинаю понимать, что есть и ещё одна для меня проблема - все трое относятся ко мне с большой опаской. Скоро я понял, откуда происходит такое ко мне отношение. Оказалось, что обе женщины, несмотря на их инженерные должности не имеют даже образования колледжа, а мужчина, которому на вид лет сорок пять и который занимает должность старшего инженера, в настоящее время учится на третьем курсе захудалого местного колледжа. Кстати сказать, чуть позже и сам Джон признался мне, что он тоже учится на 3-м курсе местного колледжа и объяснил это таким образом:

— Это не потому, что мне не хватает знаний, но мне нужна формальная бумажка о высшем образовании, чтобы оставаться на этой должности и дальше, т. к. два года назад вышло постановление о том, что менеджер любого уровня должен иметь высшее образование. Вот я и выполняю условие этого постановления.

Однако такой уровень образования не помешал этим троим уже много лет работать в Отделе Системного Планирования громадной компании, а самому Джону возглавлять его! С такой ситуацией мне не приходилось сталкиваться даже в Советском Союзе, а надо же - столкнулся в США, самой технически прогрессивной (на тот момент) стране!

Меня такое положение сильно шокировало – я ведь ожидал, что попадаю в группу образованных людей, которые занимаются интересными задачами. Такое положение может иметь место лишь в очень старой компании и в отсутствии серьёзной конкуренции на рынке. Не сомневаюсь, что Джон Бассет озвучил им мою учёную степень – для него это было козырем (вот какие люди теперь будут на меня работать!), но не для них, они испугались того, что образованный человек может легко раскрыть и обнародовать убогость производимой ими работы.

Я понял, что надо каким-то образом наводить коммуникационные мосты с этими людьми и непременно показать, что меня не следует бояться. Случай, и даже не один, не заставил себя долго ждать. Как-то проходя мимо терминала, за которым работал старший инженер, я остановился, чтобы поинтересоваться, чем же он так усердно занят вот уже несколько часов без остановки. А теперь я попрошу своего читателя присесть, если он (она) стоит, т. к. я поведаю вам историю, в которую трудно поверить, что она происходила в начале 80-х годов в 70 километрах от Манхеттена. Итак, наш старший инженер уже много часов сидит перед своим терминалом, а слева от него на подставке стоит стопка листков, на которых рукой (да-да, я не ошибся – ручным способом) записаны шесть столбцов со следующими данными: 1-й и 2-й – названия двух городов США, 3-й и 4-й – вертикальные и горизонтальные координаты первого города, 5-й и 6-й – такие же координаты второго города. Старший инженер, используя чью-то «невероятно сложную» программу, которая стоит на большом компьютере Univac-1108, который, в свою очередь, находится в большом машинном зале вычислительного центра WU в соседнем городке Mawah, с помощью клавиатуры терминала вводит четыре координаты из последних четырёх столбцов, затем нажимает кнопку «Ввод», компьютер мгновенно выдаёт на экран результат, который оказывается расстоянием в милях между этими двумя городами. Теперь он заносит это расстояние в седьмой столбик и, как вы уже, вероятно, догадались, тоже своей рукой. После этого он переходит к следующей строке, т. е. к следующей паре городов.

Увиденное приводит меня в ступор, но я не могу позволить, чтобы мои сослуживцы это заметили. В моей голове кружится сразу ворох догадок и вопросов: 1) похоже, что эту «непосильную» задачу вычисления расстояния между двумя городами США старший инженер получил от нашего начальника Джона Бассета; 2) похоже также, что координаты городов выбирались кем-то из таблиц и записывались буквально рукой; 3) трудно поверить, что эти таблицы не находятся где-то в одном или даже во всех WU-х компьютерах, т. к. в такой компании они нужны многим людям, хотя бы для определения тарифов на разговоры, как внутри штатов, так и между штатами; 4) сколько же ошибок наделает старший инженер занимаясь такой работой в течение целого дня, как при вводе данных в компьютер, так и при выводе из него? 5) когда же результаты его работы попадут к сотруднику, для которого они предназначены, этот сотрудник, скорее всего, опять вынужден будет вводить их в компьютер руками и сколько же он при этом наделает ошибок? 6) как же начальник отдела Джон Бассет всего этого может не понимать? И т. д.

Теперь я начал понимать, почему мои новые сотрудники так с опаской смотрели на моё появление: они, возможно, и сами догадывались, что занимаются глупостями, но их это очень даже устраивало, а теперь с моим появлением вся эта «лафа» может выйти наружу. Что же касается меня, то я решил, что с меня хватит одной эпопеи с находкой 3-х позиций для записи разговорного времени – к этому моменту я ещё не знал, чем она для меня закончится – то ли «пряником», то ли «кнутом». И потому мне пришлось сделать вид, что я ничего странного во всём этом не заметил – такое моё отношение должно было успокоить всех – и моих сослуживцев, и моего нового начальника, хотя удивлению моему не было предела. Здесь будет уместно заметить, что даже на кафедре ВТ Лесотехнической Академии, где ещё десять лет назад был куда более примитивный компьютер «Минск-22», на котором работали девочки программистки всего лишь со школьным образованием, не возможно себе представить нечто подобное тому, что открылось мне в первые дни моей новой работы в Отделе Системного Планирования такой громадной компании как WU с её многочисленными, куда более продвинутыми компьютерами. Я уже не говорю про более серьёзные учреждения, такие, как мой любимый «Электроприбор» или кафедры серьёзных ВУЗОВ Ленинграда, таких, как ЛИТМО, ЛЭТИ или ЛИАП. Ну как тут не вспомнить расхожую сегодня фразу о том, что «в России каждый в отдельности умный, а все вместе дураки, тогда как в США наоборот: каждый в отдельности дурак, а все вместе умные».

В другой раз я заметил, что наш старший инженер уже много часов, не поднимая головы, пытается что-то решить. Проходя мимо, я спросил его, над чем он так сосредоточен, а сам замечаю, что это задачи по математике. Спрашиваю его, нет ли у него с этим проблем, а он так радостно, как будто только и ждал моего вопроса, отвечает:

- Да, что-то у меня с этим трудности.

Оказывается, ему в колледже задали десять задач, из которых он не может решить ни одной. А я только этого и ждал. Говорю ему:

- Если хочешь, я могу тебе их решить, давай заберу домой, а завтра принесу тебе их решение. Он так неподдельно обрадовался:

- Нет, ты правда можешь их решить?

- Ну, конечно, могу.

Он с радостью даёт мне свои листки, и я уношу их домой.

На следующий день, когда я вручил ему все десять решённых задач, лёд в отношениях между мной и остальными членами нашего отдела полностью растаял – ведь он был начальником для двух других женщин. Все они теперь поняли, что меня не только не следует бояться, но я даже могу быть для них полезен.

Однако новое ко мне отношение совсем не повлияло на частоту и громкость их разговоров по телефону. Это было для меня очень серьёзным препятствием, т. к. я понял, что моя производительность при таких условиях будет не более 15% моих возможностей. Тогда я решаюсь на разговор с начальником Джоном Бассетом. Прихожу к нему в кабинет и говорю:

- Знаешь, Джон, какую я нашёл серьёзную проблему в Америке, которая сильно затрудняет рабочий процесс?

Он так заинтересовано придвигается ближе к столу, чтобы приготовиться слушать проблему, которую я сейчас открою для него, а он, на своё удивление, о ней сам и не догадывался.

- Знаешь, - говорю ему, - у нас в вычислительном отделе большого и очень серьёзного научно-исследовательского института (имелся в виду Электроприбор), в котором среди ста человек было несколько к.т.н. и даже один д.т.н., а остальные инженеры, было всего два городских телефона – один у начальника отдела, а второй – для остальных 99 сотрудников. При этом все 99 сотрудников трудились не покладая рук. А здесь у каждого сотрудника, даже и не инженера, на столе стоит телефон и звони куда хочешь и когда хочешь, при том, что мы все сидим в одной кабинке в двух метрах друг от друга. Работоспособность в такой ситуации падает в несколько раз.

- Ну и что же ты хочешь, - спрашивает меня Джон, - чтобы я уступил тебе свой кабинет?

Я, конечно, ожидал такой ответ и был к нему готов, поскольку было ясно, что другого помещения у него для меня всё равно нет.

- Нет, - говорю, - до этого я ещё не додумался. Я пришёл просить твоего разрешения на работу во вторую смену. Скажем, все уходят с работы в четыре часа дня, а я прихожу в три часа, чтобы успеть переговорить с тобой, получить от тебя новое задание, которое я буду выполнять до одиннадцати вечера и оставлю тебе полученные результаты. В этом случае у меня будет полноценный рабочий вечер, а у тебя утром следующего дня результаты. Что по-английски называется Win-Win situation (все выигрывают и нет проигравших).

- Да я-то не против, - отвечает Джон, - но что скажет на это твоя жена?

- А это очень просто, - моя жена знает, что работа в этой стране – главное, а всё остальное второстепенное.

- Ну тогда давай с завтрашнего дня так и сделаем, - говорит Джон, всё ещё не очень понимая, как это моя жена позволит мне работать по вечерам в совершенно пустом главном здании компании.

Наконец, у меня не работа, а сплошное удовольствие

 

С этого дня я начал работать во вторую смену и был этим очень доволен. Теперь в моей профессиональной жизни наступил полный кайф: мой начальник Джон совсем меня не нагружал никакой работой - как я очень скоро понял, он просто не знал, чем меня загрузить. По моему мнению, он и остальных своих подчинённых загружал разными глупостями только для того, чтобы они были хоть чем-то заняты. Я же не сильно переживал по этому поводу, потому что довольно быстро понял, что вокруг меня находится «непаханое поле» никем нерешаемых задач. Я стал их выискивать, формулировать и докладывать Джону, что буду писать очередную программу в своём любимом языке APL (A Programming Language). Я быстро убедился, что Джон был вполне удовлетворён таким ненормальным положением дела, т. е. не он, как мой начальник, давал мне задания, а я сам приносил ему для утверждения задачу, которую собираюсь решить. И не было случая, чтобы он не согласился со мной.

Но вот сейчас я хочу позабавить своего читателя ещё одним эпизодом, имевшим место в самые первые дни моей работы у Джона Басетта. Понимая, что я теперь работаю не где-нибудь, а в Отделе Системного Планирования, - можно сказать, в самом сердце компании, где создаются планы на будущее расширение существующей коммуникационной сети, принадлежащей WU, я пошёл к Джону и задал ему мучающий меня уже несколько дней вопрос:

- Кто в нашей компании занимается анализом предложений по созданию новых коммуникационных линий WU между городами, где в настоящее время либо вообще нет наших линий связи, либо ощущается их недостаток?

Но прежде, чем озвучу вам ответ Джона, я должен кое-что объяснить, иначе читатель может не понять всей глубины «юмора» в его ответе. Напомню, что WU обладает трёхуровневой коммуникационной сетью, состоящей из шести спутников, наземной сети между большими городами (эти две сети микроволновые) и подземной кабельной сетью вокруг больших городов. Как известно, в США существуют 50 штатов, каждый штат имеет свои тарифы на разговоры внутри штата и также свои тарифы на разговоры с остальными 49-ю штатами. Надеюсь, читатель уже представил себе двумерную матрицу, состоящую из 2,500 чисел, которые, кстати, могут время от времени меняться. Даже и внутри каждого штата тарифы тоже не одинаковы, а зависят от расстояния между абонентами, т. е. каждый из 50 штатов имеет ещё свою подобную матрицу, хотя и меньшего размера. Все эти тарифы и должны быть учтены при принятии решения о создании новой наземной линии или увеличения их числа между двумя городами. С другой стороны, будут иметь значение капитальные вложения, которые потребуются для создания новой линии между этими городами. А они выражаются в стоимости наземных вышек (одна такая вышка стоит $300,000), которые необходимо обустроить на расстоянии от 25 до 50 км каждая в зависимости от рельефа местности.

Теперь, когда читатель уже достаточно подготовлен к восприятию ответа Джона, я его и озвучу:

- Как кто? Я вот и занимаюсь этим.

Уже хорошо зная уровень компьютерной грамоты Джона, да и уровень его общего образования, я ожидал услышать, что этими вопросами в WU занимается ещё какой-нибудь отдел, специально для этого созданный. Правда, на заднем плане в моей голове мелькнула мысль «а, если это так, то почему мы называемся Отделом Системного Планирования»? Разумеется, я не мог скрыть своего удивления и одновременно «восхищения» своим начальником и ответил:

- Джон, да как же это возможно держать в голове столько информации?

Джон же, не уловив в моём выражении и тени сарказма, постучав костяшками правой руки по своему темечку, с восторгом сообщает мне:

- Всё здесь, все цифры и вся остальная информация тоже.

И, чтобы окончательно убедить меня в его превосходных способностях, он с нескрываемой гордостью добавляет:

- Ты что, думаешь я напрасно занимаю эту должность вот уже 20 лет!

Ну, против такого утверждения уже никакой довод сработать не может. На этом наша беседа и закончилась. Я же окончательно понял, что собой представляет мой начальник, а также и то, как легко мне будет при нём работать. Никогда ещё, ни в СССР, ни в США, мне не приходилось сталкиваться с начальником такого уровня образования. Такое могло иметь место только в очень старой, большой и богатой компании при отсутствии серьёзной конкуренции на рынке её продукции, которой как раз и была WU.

И чтобы окончательно закончить повествование о столь колоритной фигуре, как мой начальник Джон Бассетт, расскажу ещё один эпизод, хорошо характеризующий его. Когда, он понял, что с помощью компьютера я могу сделать почти всё, он обратился ко мне со своей личной просьбой. Оказывается, у него есть трое детей, которые заканчивают школу в разное время – старший через год, средний – ещё через два года, а третий – ещё через год. Перед ним, как перед ответственным отцом, стоит задача: сколько денег он должен иметь в каждый из следующих восьми лет на оплату их образования в колледже, если известна стоимость одного года обучения одного студента в колледже? Вот теперь он спрашивает меня, могу ли я решить эту задачу? Я, естественно, даю ему на это самый положительный ответ. Затем он спрашивает меня, сколько у меня на это потребуется времени. Я отвечаю, что два дня, прекрасно понимая, что APL программа для решения этой задачи займёт не более получаса моего времени, а в остальное время можно будет заняться более важными задачами, в том числе и личными. Через два дня я принёс ему решение этой «невероятно сложной задачи», и он был вполне удовлетворён. Вот приблизительно в таком ключе и продолжалась моя работа под начальством Джона. О самих проектах я расскажу чуть позже, а сейчас хочу рассказать, как я пользовался дарованной мне свободой на рабочем месте.

Напомню, что моя семья совсем недавно въехала в новый дом, а у меня, в связи с этим событием образовалось семь кредитов, пять из которых надо было выплатить как можно скорее, потому что на них были совершенно грабительские проценты. После того, как я пришёл к выводу, что мой новый приработок, заключающийся в заполнении налоговых деклараций для Бруклинских русских иммигрантов абсолютно не рентабельный, я стал искать что-нибудь новое. И скоро нашёл новый приработок, над которым я не сомневаюсь, что будете сейчас смеяться. В местной газете я прочитал объявление о том, что какому-то бизнесу по продаже земли в штате Флорида требуются продавцы этой самой земли. Итак, в числе десяти других жаждущих заработать лёгкие деньги, я пришёл в их офис на вводную лекцию, которую проводил менеджер этого офиса. Стало ясно, что эта компания работает по давно отработанной схеме сетевого маркетинга, т. е. в самом низу находятся рядовые члены этой схемы, которые по-настоящему занимаются продажей продукта, производимого компанией. За каждую продажу они получают свои комиссионные, а заодно и менеджер получает свою часть комиссионных. Таким образом, сам менеджер вообще может не работать и при этом зарабатывать деньги, если, конечно, он найдёт таких дурачков, как я, которые будут на него работать. Понятное дело, что менеджер ничем не рискует, а дурачки эти рискуют лишь своим временем, но потому они и дурачки, что у них нет другой возможности зарабатывать дополнительные деньги в свободное от основной работы время.

Сначала я и правда подумал, что это же так легко продать землю в солнечном штате Флорида. Кто же не хочет приобрести там участок земли для постройки дома, если не в настоящее время, то в будущем, учитывая, что сегодня (у меня) он стоит всего каких-то $2,000, сущие копейки, а с годами его стоимость будет только увеличиваться. Казалось бы – это отличная сделка, потому что таких цен вы не найдёте, если сами приедете во Флориду покупать землю. Причём, для агитации потенциальных покупателей у менеджера можно было взять киноаппарат и показывать им красивые картинки существующего посёлка, объясняя им, что новый посёлок, в котором сейчас продаются куски земли под строительство домов, будет выглядеть точно также. Поскольку мне в жизни никогда прежде не приходилось ничего продавать, я наивно полагал, что это и есть лёгкий заработок. Вот когда мне пригодилось не контролированное никем время на моей работе во вторую смену: я часами обзванивал своих потенциальных клиентов прямо на рабочем месте, пользуясь своим телефоном и местной телефонной книгой, чтобы заручиться их согласием на мой приезд и презентацию моего продукта в ближайший уикенд.

Теперь по уикендам я начал объезжать мелкие лавочки и небольшие магазинчики, показывая их собственникам кино с красивыми картинками из жизни преуспевших американцев, которые теперь наслаждались своей жизнью в райской солнечной Флориде. Посвятив этому делу много времени, я начал понимать, что эта компания, почти наверняка, занималась жульничеством, потому что это были совершенно нереальные цены для Флориды, так как они были в несколько раз ниже тех, которые предлагались в самой Флориде. Хочу пояснить, в чём же состояло на мой взгляд их жульничество: вовсе не в том, что сделка была бы оформлена незаконно или с помощью фальшивых документов; всё много проще и при том абсолютно законно – поскольку покупатель делает покупку не выезжая на место и не видя собственными глазами эту землю, то, почти наверняка, кусок этой земли будет находиться в зоне, не потребной для строительства дома или просто в одном из болот, которых много на территории Флориды. Зато документы на неё будут в полном порядке. Как только до меня дошла суть происходящего, я, проведя все уикенды целого месяца в разъездах и попытках продать землю, которую я сам никогда не видел, наконец, понял, что эта работа тоже не для меня. Не сомневаюсь, что читатель уже и сам догадался, сколько же участков земли я продал за это время. Да, вы не ошиблись – ноль.

Однако нельзя сказать, что моё время совсем пропало даром. Я кое-что уяснил для себя на будущее, т. к. запомнил на всю жизнь, как менеджер учил нас продавать землю. Вот, что конкретно он тогда говорил:

- Вокруг вас много людей, у которых есть деньги, и ваша задача состоит в том, чтобы выманить у них эти деньги тем или иным способом.

С тех пор, когда мне хотят что-либо «втюхать», я всегда вспоминаю это его напутствие и оно останавливает меня от того, чтобы не совершить ненужную мне покупку. Очень полезно время от времени вспоминать об этом – ведь мы живём при капитализме, при котором все вокруг нас что-то продают и соблазняют на покупку, а в последние два десятилетия эту роль взял на себя Интернет и делает это с удвоенной энергией по сравнению с людьми. Вот потому так легко поддаться этому соблазну и купить совсем ненужную тебе вещь.

Однако пора рассказать и о настоящей работе в WU, чем же я там всё-таки занимался всё это время. Подразумеваю, что все мои потенциальные читатели высоко образованные люди и не исключаю, что кому-нибудь из них захочется узнать из чего же состояло то «непаханое поле», откуда я стал черпать задачи, чтобы занять себя интересной работой и получать от этого удовольствие. Вот некоторые из них, на которые мною были созданы компьютерные APL программы:

1) Топологическое распределение коммуникационного трафика как внутри каждого из 376 больших городов США, так и между ними. Результат этой работы способствовал принятию объективных решений при будущем расширении существующей коммуникационной сети, принадлежащей WU.

2) Оценка стоимости предполагаемой наземной линии в новом регионе страны. По приблизительным подсчётам использование этой компьютерной модели для оценки строительства всего лишь одной линии между Далласом и Лос Анжелесом принесло нашей компании экономию в капитальных вложениях в $1,7 млн.

3) Алгоритм для нахождения кратчайшего пути через трёхуровневую коммуникационную сеть WU-на. С вводом этой программы уменьшился сам трафик при одновременном ускорении доставки данных через сеть.

4) Оптимальный экономический анализ 318 крупных городов США для модернизации наземной сети компании. Оптимальный выбор городов-кандидатов для такой модернизации принёс компании экономию около $3 млн.

5) Информационная Система Управления для коммуникационной сети (Management Information System for Communication Network (MISNET). Эта многоцелевая система, созданная для компании WU, которая была предназначена для извлечения текущей информации, как инструмент для составления отчётов, а также в качестве системы поддержки при принятии решений высшим руководством компании.

Первые четыре из перечисленных проектов никак не повлияли на мою дальнейшую судьбу в WU. Я писал по ним отчёты, приносил их своему начальнику Джону, объяснял ему, как следует пользоваться результатами и уходил. Джон никогда не ставил меня в известность, что происходило с моими отчётами дальше. Я могу только строить догадки о том, что он доводил их до сведения своего начальства, выдавая за свои работы. Меня такое положение дел вполне устраивало: с одной стороны, он получал результаты моей работы и в этом, несомненно, видел мою полезность для себя, а этим упрочнялось моё положение в компании, что и было для меня самым главным; с другой стороны, во время работы над этими проектами я, можно сказать, впервые в жизни получал большое удовольствие и громадное удовлетворение после завершения каждой из них. Что ещё человеку в моём положении надо для полного счастья?

Но вот последняя из перечисленных работ оказала весьма серьёзное влияние на всю мою дальнейшую профессиональную деятельность и потому я просто обязан об этом рассказать чуть подробнее. Начну с того, что к этому моменту она была моей первой большой самостоятельной работой в жизни, как по объёму, так и по трудозатратам. Следует заметить, что все мои программы я делал, руководствуясь лишь здравым смыслом, нигде меня этому не учили и ни одной книги по этой части я тоже не прочитал. Поэтому в самый разгар работы над этим проектом, а было это летом 1983 года, меня начали одолевать тревожные мысли: все мои компьютерные программы написаны в языке APL, а во всём WU, по крайней мере в её главном офисе, где мы сейчас находимся, и в её вычислительном центре, где я работал раньше, не было ни одного программиста, который бы работал с этим языком. Теперь я понял, что вот уже несколько лет «варюсь в собственном соку», ни одну из моих работ мне не представилось возможности обсудить ни с одним профессионалом и я совершенно не имею представления, насколько профессионально написаны мои программы с точки зрения их дизайна и программирования. Пользователи же моих программ оценивают их лишь с точки зрения программного интерфейса, их ведь совершенно не интересует внутренняя начинка программ и, по понятным причинам, они не могут являться их критиками.

Эти мысли заставили меня искать сообщников-профессионалов. Очень скоро я обнаружил, что через две недели в канадском городе Торонто будет проходить семинар по прикладному применению языка APL, длительностью в одну неделю. Показал я свою находку Джону, а он и говорит:

- Никаких проблем. Вот если бы семинар был в Европе, тогда надо было бы писать записку с объяснением необходимости такой поездки и обращаться за разрешением к начальству, а если поездка по американскому континенту, то я вправе разрешить её самостоятельно.

Вот так легко я попал на этот семинар, который сыграл судьбоносную роль в моей жизни. Было нас на этом семинаре всего-то пять человек. Надо понимать, что это не такое дешёвое удовольствие – только за семинар надо было уплатить $1,000, а ещё отель и автомобиль на всю неделю, а также и самолёт. Руководителем семинара оказался парень лет тридцати, который уже лет семь пишет программы в APL. Первые три дня он рассказывал нам всякие хитрости при написании программ, а на четвёртый день предложил каждому из нас за пять минут рассказать о проектах, которыми мы в настоящее время заняты у себя на работе, чтобы выбрать самый из них интересный для более подробного разбирательства. Когда настал мой черёд, я, естественно, рассказал про своё последнее детище – MISNET. Каково же было моё удивление, когда инструктор выбрал именно мой проект для более детального исследования. Теперь он попросил меня рассказать более подробно про блок-схему системы, а также и как написаны отдельные куски программы. А после двухчасового обсуждения моего проекта всеми участниками семинара он подошёл ко мне и сказал:

- Вы знаете, мне очень понравилось, что вы делаете, я сам похожую программу писал три года назад. И вот мой вам совет: напишите об этом статью и пошлите её в APL84 Conference, которая состоится в июне следующего года в Хельсинки, Финляндия. Я дам вам координаты куда надо посылать. Я уверен, что ваша работа будет там очень даже кстати.

Его мнение стало поворотным моментом моей профессиональной жизни: во-первых, я понял, что в английском языке я более «не хромая утка», коль скоро все участники понимали меня без проблем, несмотря на мой сильный русский акцент, в противном случае они бы просили меня повторять непонятное, но ведь этого не было; во-вторых, получается так, что, несмотря на то, что я «варился в собственном соку», тем не менее, похоже, что я делал правильные вещи. Теперь я не сомневался, что как только закончу программирование по этому проекту, сразу же сяду писать статью и пошлю её в Хельсинки.

Было в Торонто и ещё одно событие, которое совсем не было таким эпохальным, как семинар. Когда я узнал, что моя поездка на семинар состоится, то позвонил Лёве Шахмундесу, который жил в пригороде Торонто. Я решил, что, несмотря на то что он, по моему мнению, повёл себя очень непорядочно при моём появлении в США и с тех пор я с ним не общался, однако, уже прошло шесть лет и, может быть, я смогу этот его поступок забыть и мы снова сможем, если не дружить, то, хотя бы, контактировать в качестве старых приятелей. В субботу утром Лёва заехал за мной и предложил поехать полюбоваться на Ниагарский водопад, а я не возражал. Я наивно полагал, что наша встреча будет хорошим поводом для Лёвы покаяться за случившееся между нами шесть лет назад, но, даже если это не произойдёт, то мы хотя бы сможем обсудить всё то нехорошее, что тогда имело место. Однако очень скоро оказалось, что Лёва в эти дни такой же занятой, как это было и шесть лет назад, что и на этот раз он не собирался уделить мне своё время: по его плану мы должны заехать к его бывшей жене, с которой он к этому времени, кажется, уже развёлся, и взять с собой на прогулку его 4-х летнего сына Даню. Теперь я понял, что никакого покаянного разговора быть не может. Вообще все наши разговоры были целиком посвящены его проблемам с бывшей женой и сыном. Сам же я не собирался инициировать разговор о наших прошлых проблемах, ожидая, что это захочет сделать он сам. Теперь стало понятно, что у Лёвы потребности в этом разговоре нет, тем более в присутствии его сына. Мы взглянули на Ниагарский водопад и вернулись в аэропорт Торонто, откуда я вылетал обратно в Нью-Йорк.

В перерыве между обсуждением Лёвиных семейных проблем, я в двух словах успел рассказать ему о том, что произошло на семинаре. Очень удивил меня Лёвин совет после того, как я сказал, что непременно буду писать статью, но уверен, что этим очень разозлю своего босса, т. к. не собираюсь брать его в соавторы ни при каких обстоятельствах. Вот что он мне на это посоветовал:

- Сидел бы ты тихо и не высовывался, зарплату платят, чего тебе ещё надо?

Ну никак не ожидал я от него такого трусливого совета - ведь я всегда считал его, как минимум, «на голову выше себя» в профессиональном плане, а также и в плане мужской смелости. Как тут не вспомнить, каким смелым был Лёва во времена его молодости, когда мы вместе работали в Вычислительном отделе ЦНИИ «Электроприбор». Помнится, однажды комитет комсомола проводил письменный опрос молодых специалистов. Среди прочих, в этом опросе был такой вопрос: «что вам мешает в вашей работе?». Лёва тогда честно и довольно смело ответил, что ему мешает образование, которое наш начальник отдела Рувим Исаакович Гинзбург получил ещё до войны, намекая на то, что его образование, хотя он и имел степень к.ф-м.н., отстало от современной науки. Тогда было известно, что результаты такого опроса непременно будут доложены каждому начальнику отдела.

После такого Лёвиного совета я про себя подумал: как же эмиграция изменила его в чисто человеческом плане? И ещё: если уж такого профессионального «зубра» так напугала эмиграция, что же говорить о менее образованных эмигрантах? Как бы там ни было, но этот его совет лишь добавил отчуждённости между нами и теперь мне захотелось расстаться с ним как можно скорее и уже навсегда и никогда больше не пытаться наводить с ним «мосты», что я успешно и осуществил.

Однако пора возвращаться в мой, теперь уже полюбившийся WU. Через пару месяцев я закончил, наконец, свою систему MISNET и засел за написание статьи для конференции следующего года в Хельсинки. Теперь оказалось очень важным, что у меня такой несведущий начальник — это была моя первая статья в США на английском языке и потому она заняла очень много времени. Думаю, что я писал её целый месяц, по многу раз переписывая и переделывая целые куски. Потом будет ещё два десятка статей, но все они будут даваться значительно легче. К тому же последующие статьи всегда будет с кем обсудить или получить отзыв сведущих людей. А на этот раз такая роскошь обсуждения полностью отсутствовала. Для Джона же я целый месяц занимался отладкой программ и доводкой системы до конечной кондиции, а на самом деле я писал статью. И опять повезло, что я работал во вторую смену: ведь Джон не должен был знать о моей статье. У меня не было никакого сомнения, что, как только он узнает о статье, в которую я не собираюсь брать его в соавторы, так между нами неминуемо «пробежит чёрная кошка» и, скорее всего, дни мои в компании будут сочтены. Неприятность ситуации, в которой я оказался, заключалась в следующем: Джон, хотя и не очень большой, но всё-таки начальник, сидящий в этом кресле уже 20 лет, а я – его подчинённый, всего лишь недавний иммигрант, да ещё с акцентом говорящий по-английски. Нет сомнения, что при столкновении наших интересов, проигрыш мне был абсолютно обеспечен. И совершенно не имеет значения, что Джон совсем безграмотный, а я не совсем. Мы все знакомы с такими ситуациями по Советскому Союзу, но трудно было ожидать такое от Америки.

Когда статья была закончена, появилась новая проблема: по правилам любой большой компании, WU в этом отношении не исключение, для того чтобы послать для публикации статью, написанную по материалам работы, проделанной внутри компании, необходимо получить подписи двух её вице-президентов. В общем-то это вполне понятная предосторожность, чтобы не разгласить коммерческие тайны компании. Ясно также и то, что прежде, чем идти к любому вице-президенту, надо получить подпись своего непосредственного начальника, т. е. в моём случае это Джона Бассетта, которого я ни в коем случае не хочу ставить в известность. Поэтому я дождался такого дня, когда Джон отсутствовал на работе и пошёл сначала к вице-президенту, ответственному за научно-технические вопросы. Он не стал спрашивать, почему нет подписи моего начальника, зато спросил меня почему нет подписи отдела патентования? Я стал его убеждать, что компьютерные программы вообще не подлежат патентованию. Сознаюсь, что я «нёс ему пургу», т. к. я сам не имел понятия об этом, но моей задачей было поскорее получить его подпись. Он не стал заморачиваться и удовлетворился моим объяснением. После его подписи уже было значительно проще получить подпись вице-президента, ответственного за персонал компании. Вот так мне удалось оставить моего начальника Джона в полном неведении о появлении на свет этой статьи.

В сентябре я отправил статью в Хельсинки и стал ждать ответа. В ноябре я, наконец, получил ответ, из которого гласило, что мой доклад принят и теперь следует только позаботиться о всяких формальностях, как-то заплатить $900 (это ведь как-никак, всемирная конференция, которая проводится раз в два года!) за участие в ней, позаботиться о перелёте, гостинице и т. д. Весть, конечно, радостная, но и сильно осложнившая моё положение в компании. Дело в том, что внутренняя почта компании доставляется на стол каждому сотруднику в утренние часы, когда я, как известно, отсутствую. В тот день, когда мне пришло письмо-уведомление из Финляндии с характерным конвертом европейского типа и марками на нём иностранного происхождения, Джон зашёл в нашу кабинку и «засёк» это письмо на моём столе. Когда я появился в 3 часа дня на работе и пришёл в кабинет Джона за рабочими инструкциями на ближайшие день-два, как я это всегда делал, то он, в первую очередь, спросил меня о чём это письмо. Пришлось раскрыть ему «великую» тайну. Он сделал вид, что всё в порядке. Однако через два дня подходит ко мне мой друг Роман Запутович и говорит:

- Исаак, должен тебя предупредить, что Джон «закусил на тебя удила». Он очень обижен на тебя за то, что ты без его ведома послал статью на конференцию в Европу. Ну, а от себя могу добавить, что этого бы не было, если бы ты взял его в соавторы. Так что, будь теперь осторожен – всякое может случиться.

Ну что же – ситуация вполне ожидаемая, хотя я надеялся, что это произойдёт через полгода, когда надо будет оформлять командировку в Хельсинки и тут уже без ведома Джона всё равно было бы не обойтись. Теперь я понял, что совершил ошибку, заключающуюся в том, что отправил статью из компании; надо было это сделать из дому, тогда бы их ответ пришёл мне тоже на домашний адрес. Казалось, я всё предусмотрел, а тут вот оплошал. Говорят, что всё предусмотреть невозможно, но этот момент я всё-таки мог. Однако дело сделано и после драки кулаками не машут. Теперь надо жить под «секирой, уже занесённой над моей головой».

 

IBM – это вам не WU!

Меняю WU на IBM

 

Ещё полгода назад, когда я осознал, что «варюсь в собственном соку», а профессионал, коим я всегда стремился быть, не может себе этого позволить, я начал рассылать своё резюме, тем более что за последние четыре года работы в WU появились выполненные проекты, которые значительно его дополнили. В числе других компаний я, по настоянию нового друга нашей семьи Клода, послал также и в IBM, всемирно известную компанию по производству больших (mainframe) компьютеров, впрочем других в то время ещё не было. Клод долгое время уговаривал меня послать резюме в IBM, но я совершенно искренне не понимал, зачем я могу понадобиться такой всемирно известной высокотехнологичной компании, как IBM? Но он там уже два года работал и продолжал настаивать на своём. В конце концов, я сдался и только потому, что это не стоило мне никакого времени, однако прекрасно сознавая, что мы не пара – кто я и кто IBM? Я уже был осведомлён, что эта компания принимала новых сотрудников исключительно из числа молодых, при том, окончивших хорошие технические университеты США. Я же не принадлежал ни к тем, ни к другим. Я уже упоминал выше, что четыре года назад, находясь в «подвешенном состоянии» в своей первой, консалтинговой, компании я однажды уже ездил в IBM с попыткой сдать среднего уровня тест по программированию и с треском его провалил. Тогда я заметил, что вся экзаменуемая аудитория состояла почти исключительно из молодых (до 25 лет) ребят. С тех пор я понял, что в IBM мне путь заказан. Тем не менее, я сделал ещё одну попытку сдать такой же тест по общему программированию, без относительно к APLу, единственному языку, который, можно сказать, что я немного знал. А результат опять был тем же самым, т. е. отрицательным.

Через месяц после того, как я под напором Клода отправил своё резюме в IBM, получаю от них ответ вот такого содержания:

«Мы получили ваше резюме. Мы очень вам благодарны за ваш интерес и желание работать в нашей компании. Мы будем держать его в нашем файле и соединимся с вами, когда/если появится соответствующая вакансия».

Абсолютно стандартный ответ, который совершенно ясно означает вежливый отказ. Таких я уже получал многие десятки. Вообще, в американских компаниях принято отвечать на все присланные резюме. И если вас сразу не пригласили на интервью – это значит в вас не заинтересованы, и вы получите такое же вежливое письмо-отказ. Понятное дело, что я это письмо отправил в мусорную корзину наряду с другими такими же письмами и забыл о нём навсегда. И опять был неправ. В январе 1984 года (через шесть месяцев после вежливого письма-отказа) я получаю письмо из IBM-го завода полупроводников (IBM East Fiskill, NY = IBM’s Semiconductor Development site) следующего содержания:

«Мы обнаружили ваше резюме в нашем файле, которое вы посылали нам восемь месяцев назад. Если вы всё ещё интересуетесь работой в нашей компании, то позвоните нам по телефону . . . и мы назначим вам интервью. Поскольку из вашего резюме следует, что вы имеете степень к.т.н., то во время интервью вы должны будете сделать доклад на любую тему, которую вы посчитаете уместной.»

Я, конечно, немного возбудился, но, принимая во внимание свои уже две неудачные попытки проникнуть в логово этого компьютерного монстра, отнёсся к этому предложению, как к очередному развлечению: лишний раз поговорю с умными людьми, лучше пойму, как надо вести себя на таких интервью и каких ошибок не делать в следующий раз. А о том, что следующие разы будут, я не сомневался. Правда, из-за своего возраста приходилось надеяться лишь на наличие степени к.т.н., которая, как я уже успел убедиться, приманивает внимание менеджеров. Развлечение то развлечение, но подготовиться я обязан как к своему главному экзамену в жизни – по пословице «чем чёрт не шутит?». Я позвонил в IBM, они дали мне две недели для подготовки.

И тут как нельзя кстати оказывается моя статья “Management Information System for Communications Network (MISNET)”. Конечно, я мог бы доложить там комплекс, состоящий из моих остальных работ, выполненных в WU, но каждая из них представляла собой сравнительно небольшую программу, нацеленную на выполнение одной конкретной задачи, хотя и имеющую вполне разумное применение и даже оценку её рентабельности. Не исключено, что в комбинации они могли произвести впечатление на заинтересованных слушателей. Однако MISNET представляла из себя целую законченную систему для решения не одной, а многих задач, в которых обычно заинтересованы менеджеры разных уровней. Кроме того, в ней было много системных интерфейсов, которые очень любят менеджеры. Итак, следовало срочно подготовить презентацию, которую мне всё равно, рано или поздно, предстояло сделать для будущей конференции. И опять всё это было очень легко делать в вечернюю смену, когда я один работал во всём здании.

В назначенный день и час я приехал на завод, который был расположен на громадной территории, состоял из множества зданий, в которых в то время работало 5,000 человек. Интервью было не похоже ни на одно из тех, на которых мне довелось бывать. Меня пригласили в аудиторию, в которой собралось человек двадцать менеджеров из самых разных отделов и отделений завода. Как я понял, они все были менеджерами первого уровня и находились в поисках новых для себя сотрудников. Мне предложили занять место у доски, а на столе стоял уже готовый к работе проектор для слайдов. Чтобы придать значимость своей персоне и получить дополнительный кредит ещё до начала доклада, я предварил его вот таким введением:

- Прошу аудиторию принять во внимание, что материал, который я вам сейчас буду докладывать, не подлежит распространению, поскольку он ещё не опубликован, но будет опубликован в трудах конференции APL84, которая состоится в июне этого года в Хельсинки, Финляндия и которая его уже приняла.

После этого я с упоением говорил около часа, а затем отвечал на многочисленные и очень правильные вопросы, что несомненно указывало на неподдельный интерес со стороны слушателей. А после обеденного перерыва, лишь пять из двадцати менеджеров изъявило желание поговорить со мной тет-а-тет. Это означало, что у них появился некий интерес к моей персоне. После этих индивидуальных интервью двое из них предложили мне работу в их группах. Я же легко сделал свой выбор в пользу отдела Дизайна и Компьютерного Прототипирования (Enterprise Architecture and Prototyping Department). Единственная просьба, которую я озвучил этому менеджеру, - было моё желание программировать в языке APL, поскольку никакого другого языка я не знал. На это он сказал, что ему всё равно, в каком языке я буду работать, лишь бы это было быстро и надёжно.

Вот как-то так, совершенно неожиданно в середине февраля 1984 года я стал сотрудником IBMа в должности программиста в штате (staff programmer), что по профессиональной шкале роста означало четвёртый уровень из шести возможных. Этим самым я «убил сразу двух зайцев»: ускользнул от «секиры» своего «любимого» начальника Джона Бассетта и попал в IBM, о котором мог только мечтать. Не забывайте, что IBM в те годы была компанией, которыми сегодня являются GOOGLE и Facebook. А в дополнение к этим двум радостям моя зарплата подпрыгнула с $28,000 до $42,000 в год, на которые можно было уже безбедно жить. Ко всем этим прелестям следует добавить, что наш завод имел свой прекрасный спорт клуб прямо напротив проходной завода, а также два теннисных корта на улице, что, как вы понимаете, для меня было очень кстати. Интересно, что площадка для этих кортов была приподнята над землёй, а пол был в дырочках для того, чтобы на них можно было играть практически сразу после прекращения дождя. Не забывайте, что всё это происходило в Нью-Йорке, а не в Калифорнии, дожди в нём - явление частое.

Мой новый начальник Гари Марковиц (Gary Markovits) был полной противоположностью моему предыдущему - Джону Бассету: Гари имел PhD не то в физике, не то в химии, притом был молодым (лет 33), очень коммуникабельным и обладал яркой харизмой. Разговаривать с ним было одно удовольствие. В первый же день выяснилось, что наша группа, состоящая из четырёх человек, образована всего-то месяц назад по инициативе самого Гари и вполне естественно, что он же и был назначен её руководителем. На заводе, конечно, существовал большой вычислительный центр с целым отделом программистов (около 600). Однако от менеджеров разных отделов и отделений завода постоянно поступали жалобы исполнительному директору на неудовлетворительную работу отдела программирования: для решения даже небольшой и несложной задачи, которая требовала программирования, приходилось ждать до полугода. Поэтому дирекция завода приняла предложение Гари о создании нашей группы, которая в обход отдела программистов будет оперативно решать насущные задачи только нашего отделения.

Очень существенно, что Гари, давая своё согласие на руководство этой группой поставил своему начальству условие, при котором набирать людей в эту группу он будет не из сотрудников IBMа, которые освобождались после закрытия или завершения проектов на других объектах IBMа, а только «с улицы». Дело в том, что компания IBM все годы с её основания жила по неписанному правилу «Политики Полной Занятости» (“Full Employment Policy”), т. е. ни при каких обстоятельствах не увольнять своих сотрудников, кроме как по их собственному желанию. Уже через полгода я сам увидел плоды этой политики: на всех компьютерах компании поставили Е-мэйл и тем самым освободилось огромное количество секретарш (у нас в то время была одна секретарша на десять человек, которая печатала для нас письма, заказывала билеты на самолёт и пр.). Их всех послали в учебные классы обучать программированию, а после окончания этих классов их распределяли внутри компании. Возможно, что некоторые из них и в самом деле стали неплохими программистами, но не думаю, что таких среди них было много.

Всё это Гари и сам прекрасно сознавал, уже проработав в IBMе несколько лет, а также и то, что никакой начальник не станет расставаться со своим сотрудником, если он прекрасный или, хотя бы, просто хороший работник, а вот с плохим – пожалуйста. Так что, шансы на получение хорошего сотрудника внутри компании были очень призрачные. На самом деле, IBM принимала на работу новых людей, но это всегда были молодые выпускники из хороших университетов страны, однако, их надо было ещё доводить до кондиции, т. е. обучать и готовить к самостоятельной работе. А у Гари был план, по которому он хотел получить уже опытных специалистов, способных к самостоятельной работе, и практически с первого дня направить их на выполнение текущих задач. Именно поэтому он и поставил такое условие и, вопреки существующему правилу, на этот раз начальство пошло ему навстречу и разрешило брать людей «с улицы». Вот так, наперекор устоявшемуся в IBMе правилу я в свои 45 лет в числе четырёх, отобранных «с улицы» человек, попал в компанию моей мечты.

Итак, наша группа состояла всего из четырёх человек – Роджера (Roger Yeatzer), Стива (Steve Slagsvol), Георгия (George Te) и меня. Она была набрана всего за месяц, я появился в ней последним. Роджер пришёл к нам из местного колледжа - что-то там преподавал, Стив был инвалидом - он ходил с палочкой, сильно прихрамывая, а Георгий имел степень к.з.н., т. е. имел PhD в зоологии, а про меня читатель уже и так всё знает. Как видите, группа была довольно разношёрстной. Первые двое были на 100% американцами, а два последних – также на 100% недавними иммигрантами (Георгий эмигрировал из Филиппин и ростом он был, как подобает филиппинцам, даже ниже меня). Это разделение на два подкласса хорошо коррелировало с самоотверженностью, с которой каждый из нас отдавался своей работе. Первые двое делили один офис на двоих, а мы с Георгием – другой. Я плохо осведомлён о том, чем занимались первые двое, но хорошо знаю, что ровно в пять часов они всегда покидали свой офис со всей IBM-ой толпой, в то время как мы с Георгием продолжали «колдовать» над своими программами ещё минимум два часа – так мы были увлечены своей очень интересной работой.

Что касается Стива, то, по нашим с Георгием наблюдениям, он очень много говорил и мало что делал, апломба в его поведении было хоть отбавляй. Очень скоро нам стало ясно, что такой проницательный человек и менеджер, как Гари, не мог не понимать уже на стадии интервью, что Стив не относится к той категории людей, которых он искал «на улице», но был вынужден его принять. Мы нисколько не сомневались, что Стив был ему навязан отделом кадров, чтобы выполнить пресловутый закон о Позитивных действиях (Affirmative action), т. е. активных действиях, направленных на улучшение возможностей трудоустройства и образования для представителей групп меньшинств и женщин. Под униженными меньшинствами, в первую очередь, понимались афроамериканцы. В эту же группу включили и инвалидов. Этот закон был принят в 1969 году, который запрещал дискриминацию против названных групп в компаниях, в которых численность персонала превышала 25 человек. На самом деле он требовал от больших компаний, которые претендовали на получение государственных заказов, публиковать свои планы и результаты, достигнутые в этом направлении. Компании, которые не следовали этому закону, не могли получать госзаказы. IBM же, безусловно, старался выполнять этот закон.

Работать под руководством Гари было одно удовольствие. Его стиль работы был очень необычным: в первой половине дня он бегал по всяким совещаниям разного уровня, а во второй половине появлялся в своём кабинете и вызывал кого-нибудь из нас к себе на беседу. Он рассказывал о какой-нибудь проблеме, возникшей в одном из подразделений, и спрашивал наше мнение – можно ли составить программу для её решения и, если, да, то сколько это займёт времени. После этого мы встречались с менеджером, для которого эту проблему надо было решить, и получали у него конкретную информацию о задаче. Обычно мы делали такие работы за один-два дня, поскольку их не было нужды доводить до стадии законченного продукта, а достаточно было ограничиться стадией опытного образца. Они должны были решать саму задачу, а внешний интерфейс не имел особого значения. Зато скорость, с которой мы отвечали на нужды менеджеров, была несравнима с той, которую им обещал отдел программирования, озвучивая, как правило, срок исполнения в полгода.

Гари был одновременно ярко выраженным лидером, обаятельным человеком и «энергетическим вампиром» - в хорошем смысле этого слова: он нагружал нас проектами всё больше и больше. Мы брались за все проекты, которые он нам предлагал, несмотря на то что мы ещё не закончили предыдущие. Он производил на нас обоих, на Георгия и меня, странное впечатление: выходя от него с очередным проектом, мы понимали, что следующие дни и недели нам будет «не продохнуть», но мы всё равно были счастливы – от скорости, с которой мы производили законченные продукты. Обратите внимание: какая огромная разница между тем, что я имел в предыдущей компании (WU) и тем, что я теперь имею в IBMe: в WU я уже был благодарен за то, что мне не мешали находить задачи, а затем их решать; здесь же задачи нам постоянно подбрасывал Гари, от нас требовалось только их решать, при том как можно быстрее. И такая организация производства безусловно значительно более производительная. Тут, в отличие от WU, невозможно было ошибиться в вопросе – нужна ли вообще моя работа кому-либо или я делаю её напрасно?

Через две недели после начала моей работы приходит пора, когда надо принимать решение о моей поездке на конференцию в Хельсинки через три месяца. Показываю отосланную статью Гари, а он смотрит на титульный лист и говорит:

- Тут есть небольшая проблема: поскольку работа выполнена в WU, ты должен получить от них разрешение на то, что они не против, если ты поедешь на конференцию от IBMа, в противном случае мы не можем тебя послать, т. к. ты в ней указан, как сотрудник WU.

О господи! Объясняю Гари, что бессмысленно звонить моему бывшему менеджеру Джону Бассету, - он не даст такого разрешения, т. к. не может мне простить, что я не взял его в соавторы.

- Тогда, – говорит Гари, - найди мне номер телефона вице-президента WU по техническим вопросам, я сам ему позвоню.

Теперь он звонит, а трубку держит так, чтобы я мог слышать их разговор:

- У нас тут в IBMе работает ваш бывший сотрудник Гилютин И. Б. Он сделал у вас работу, которая принята в качестве доклада на конференцию в Хельсинки и нужно ваше согласие, что у вас нет возражений, если он поедет туда от IBMа.

Я слышу в трубке раздражённый голос:

- Ну раз он у нас больше не работает, так и нечего ему там докладывать.

- Послушайте, - говорит Гари, - от того, что он у вас больше не работает — это не значит, что проделанная работа потеряла своё значение, и что сам он должен быть только за это наказан.

- А, делайте что хотите, - махнул на это рукой вице-президент и повесил трубку.

Я было уже приуныл, как вдруг Гари, чуточку подумав, произносит:

- Знаешь, давай сделаем так: на титульном листе после твоей фамилии поставишь звёздочку, а внизу этой страницы дашь сноску, в которой будет дословно написано «В настоящее время работает в IBM’е». Такое замечание позволит нам послать тебя без всяких проблем. Теперь иди к нашей секретарше и пусть оформляет все документы на твою поездку.

Каково же было моё удивление, когда через неделю секретарша приносит мне билет на самолёт в Хельсинки в бизнес-классе, а я до этого никогда в такой роскоши, конечно, не летал. Спрашиваю у неё, нет ли тут какой ошибки, а она отвечает, что это правило IBM’а – внутри страны все летают эконом классом, а в Европу – непременно бизнес-классом. В который раз, почувствуйте разницу между этими двумя компаниями – WU и IBM! Ещё через три месяца, в июне 1984 года, я полетел в Хельсинки на конференцию APL84. Там было несколько тысяч человек со всего мира, но интересно, что из одного моего IBM’а было около ста человек, а из них около 30 человек – докладчики. Эти подробности я узнал в первый же день конференции, потому что нас, докладчиков, IBM собрал в семь утра (за два часа до начала конференции) на званый завтрак, на котором нам разъяснили, что мы, как представители IBM’а можем делать, а что – нет. Это мне очень напомнило собрание группы спортсменов-слаломистов перед поездкой в Чехословацкие Татры, но то было зимой 1971 года и в Советском Союзе, а теперь на дворе 1984 год и в Финляндии! Я об этом говорю, конечно, в порядке шутливого сравнения. Ну а, если серьёзно, — это собрание дало мне чувство принадлежности к какому-то привилегированному классу – классу IBM’еров. Это, наверное, чувство, которое сродни тому, что ощущают сегодня сотрудники Google или Facebook.

Что ещё положительного я вынес из этой конференции, так это понимание того, что мой доклад совсем не хуже других докладов, а этот факт, в свою очередь, придал мне профессионального нахальства в хорошем смысле этого слова. Наконец, чтобы закончить с этой темой, для читателя, который захочет получить представление о моём докладе или даже просмотреть его содержание, то вот на него ссылка:

https://www.deepdyve.com/lp/acm/misnet-the-apl-management-information-system-for-communications-8SJ32y9MyD?key=acm

Конференция проходила на территории Хельсинского Университета в лучшее время года – июнь. Всю неделю, выходя на улицу, я шёл в университетский парк, где наслаждался тамошним лесом. Лес этот по своему ландшафту совсем не отличался от аналогичного в северных пригородах Ленинграда, не считая того, что здесь он был очень чистый и ухоженный. Да и как могло быть иначе – расстояние по прямой до Ленинграда было всего-то 300 км. Я часами ходил по этому лесу и всё никак не мог насладиться и надышаться. При этом меня не покидала одна мысль: как финнам удалось избежать советизации, благодаря чему они сегодня живут в свободной и процветающей стране? Тогда я ещё мало знал о Советско-Финской войне зимой 1939–40 г. Через несколько лет, когда гласность «раскрыла» секретные архивы, мы узнали правду о той войне. Оказалось, что финны сражались, да ещё как, за свою свободу! Можно сказать, что они её, вне всякого сомнения, заслужили. В любом случае, я гулял там и радовался за них. В один из вечеров, придя в номер своего отеля, меня так «схватила» ностальгия по прошлой жизни, что я решил позвонить своим родителям в Ленинград – пусть знают, что я нахожусь всего-то в 300 км от них. Молодой читатель должен знать, что эти 300 км на самом деле были непреодолимым препятствием не в смысле расстояния, а в смысле «железного занавеса», который «висел» над всей советской границей. Ведь в то время мы, эмигранты, официально были объявлены предателями родины, которым, как было написано в характеристике, выданной мне по месту последней работы в ЛТА, «никогда не будет дано право возвращения на неё».

День коммунизма в IBM-е

 

Живя в СССР, мы часто слышали от наших властей обещание, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. И так хотелось хотя бы одним глазом взглянуть на этот коммунизм, чтобы понять, что же это такое на самом деле. Однако власти наши ни разу и никому не предоставили такой возможности. Как это ни смешно звучит, но, приехав в

«Самое сердце капитализма, мы, наконец,

Смогли увидеть день коммунизма!»

А теперь расскажу всё по порядку. Однажды в июле 1984 года нам всем рассылают приглашение на так называемый Family Day (Семейный праздник), который состоится в ближайшее воскресенье в одном из парков района, в котором находится наш завод. Время праздника с 9 до 5, вход по IBM-овским пропускам. Дети восприняли это известие с большим энтузиазмом – ведь такое мероприятие для них впервые, впрочем, для их родителей тоже. Я бы сравнил их энтузиазм с моим, когда я ходил на профсоюзную новогоднюю ёлку, где чуть ли ни главным событием был новогодний подарок, состоящий из двух мандаринок, шоколадки, пачки печенья и двух конфет.

Это оказался довольно большой парк с традиционными аттракционами для детей, небольшим зоопарком, иллюзионистами и другими цирковыми артистами. В обычные дни вход в этот парк платный, но в этот день он полностью был отдан закрытому мероприятию и оплачен нашим заводом. Но отличался этот день от остальных не только тем, что вход в него был бесплатным и только для семей сотрудников нашего завода, а ещё и тем, что в многочисленных лавках (их было несколько десятков), в которых обычно продавалась разнообразная еда, в этот день полностью отсутствовала торговля – абсолютно всё их содержимое не продавалось, а выдавалось по просьбе гостей. Ассортимент и количество еды в них был рассчитан на целый день пребывания нескольких тысяч людей – на завтрак и на ланч и даже кое-кто прихватывал еду с собой, покидая праздник. Конечно, вся еда была американской кухни типа fast food (быстрого приготовления), но все три блюда присутствовали, а также разного вида фрукты, мороженого и пирожных с кофе.

Были там и не очень приятные моменты, когда плохо воспитанные американские дети (впрочем, были такие же и взрослые), наполняли свои тарелки таким количеством еды, которое они не могли съесть не только за один раз, но даже и за три раза (ведь всё кругом бесплатно и глупо этим не воспользоваться!), затем эта тарелка отправлялась в мусорный контейнер, а они шли наполнять очередную тарелку с новой едой в таком же количестве. Для нас это был интересный эксперимент по поведению людей в том самом коммунистическом обществе, ради построения которого отдало свои жизни не одно поколение советских людей, а также и людей в других странах социалистического лагеря. Но кое-что было и положительного в этом безобразии – можно было показать своим детям, чтобы они сами понаблюдали за этим поведением и, таким образом, получили прививку от него на всю жизнь.

Я тогда назвал этот Семейный день IBM-а Днём Коммунизма, под таким названием он и прижился в нашей семье. Мы ещё много раз посещали эти Дни Коммунизма, пока дети не выросли из этого возраста. Женя и Кристина до сих пор иногда вспоминают эти Дни Коммунизма с определённой долей ностальгии, как один из символов их детства.

Ещё один крутой поворот в моей профессии

 

После первого месяца работы вызывает меня Гари и говорит:

- Я помню, что во время интервью ты просил меня позволить тебе работать непременно в языке APL. Тогда я дал на это согласие, но больше не могу тебе это позволить. Мне нужно, чтобы ты занялся теорией и практикой управления большими проектами (Project Management). К моему большому удивлению, я только что выяснил, что у нас на заводе до сих пор управление большими проектами осуществляется по старинке, как это делали ещё в докомпьютерную эпоху – с карандашом и бумагой. Съезди и посмотри, что в этом плане делается на других заводах и институтах IBMа и привнеси всё лучшее на наш завод.

С этого момента я полностью окунулся в совершенно новую для меня специальность и увлёкся ею на много лет вперёд, а к своему любимому языку APL я больше уже никогда не возвращался. Очень скоро я обнаружил, что наш IBM довольно успешно рекламирует и продаёт четвёртое поколение языков программирования под очень простым названием Application System (AS), что в переводе означает Прикладная Система (ПС). Эта ПС состояла из шести или даже восьми языков-пакетов, каждый из которых предназначался для программирования определённых задач, например, в статистике, в приготовлении отчётов, в области искусственного интеллекта, в управлении данными и т. д. Главным достоинством такой системы было то, что каждый из этих пакетов мог пользоваться одной и той же базой данных и через неё обмениваться результатами с другими пакетами. Одним из них был пакет для управления проектами, который и стал моим инструментом на все последующие годы моей работы в IBMе. После недели, проведённой в одном из IBM-ких классов, я довольно быстро освоил этот новый язык и начал строить компьютерные модели для управления большими проектами по заказу разных подразделений нашего завода. Признаюсь, что, когда мне пришлось познакомиться с состоянием дел в этой сфере на заводе, то был удивлён ещё больше, чем Гари: никак я не мог ожидать, что на таком высокотехнологичном заводе управление проектами осуществлялось столь архаичным способом, без помощи компьютеров! Это произвело на меня шокирующее впечатление и стало дополнительным стимулом заниматься этими новыми для меня задачами.

Но ещё до того, как я начал создавать компьютерные модели для больших заводских проектов, я решил, что будет полезно донести эту технологию до менеджеров низшего звена, чтобы они смогли самостоятельно строить подобные модели для своих небольших групповых проектов. Иными словами, я хотел научить менеджеров основам использования компьютера для управления их проектами, учитывая, что ПC является четвёртым поколением программистских языков, которые предназначены уже не столько для профессиональных программистов, сколько для грамотных инженеров. Т. е. я хотел провести ликбез в этой конкретной области, которая нужна абсолютно всем менеджерам, независимо от области, в которой они трудятся. Я сообщил своё желание Гари, а он с энтузиазмом поддержал моё начинание.

После этого, имея в виду, что моя аудитория будет состоять из хорошо образованных людей - менеджеров и технических специалистов - я создал два ускоренных курса (в четыре раза быстрее, чем традиционные, которые сам прослушал месяц назад), хорошо понимая, что менеджеры не могут посвятить целую неделю только этим курсам. Один курс – общее знакомство с ПС, второй – теория и практика управления проектами с использованием ПС. В течение мая-июня 1985 года я провёл три класса по 50 человек в каждом. Это был несомненный успех, как для участников, так и для меня: они узнали, что у них под руками есть довольно простой инструмент для быстрой и более точной оценки состояния проектов, над которыми они трудятся; я же получил уверенность, что английский язык больше не является моей проблемой, коль скоро аудитория воспринимала сказанное мною не только без труда, но даже с определённым энтузиазмом. На один из этих классов пришёл мой друг Клод и сел на самый последний ряд, чтобы понаблюдать за реакцией публики. В тот день мы после работы оба поехали к нам домой на обед, где Клод вот так высказал мне своё мнение о моём выступлении:

- Могу тебя заверить, что всё, что ты говорил, всем было понятно. А твой английский с сильным русским акцентом для американской публики звучал даже забавно - я слышал, и не один раз, как присутствующие обсуждали между собой этот факт в самой положительной тональности.

Однако вернёмся на мою работу. Мы так успешно работали под управлением Гари, что уже через полгода его сделали руководителем шести таких групп, как наша. Из нас четырёх Гари выбрал Георгия в качестве руководителя нашей группы. Двое других членов нашей группы не могли скрыть своего разочарования – было очевидно, что они оба считали себя куда более подходящими для этой должности, чем Георгий, несмотря на то что у них обоих не было никакой учёной степени. Я думаю, что они так считали исходя из бытового шовинизма – маленького роста иммигрант из Филиппин не может быть лучше, чем они натуральные американцы полноценного роста. Слава богу, сам Гарри так не думал. Я же был очень рад такому выбору, и чтобы у Гари не создалось впечатления, что и я обижен по этому поводу (мы оба, Георгий и я, имели степень PhD, только у меня она была в вычислительной технике, а у него - в зоологии, к тому же он лет на 10 был моложе меня), я послал ему Е-мэйл вот такого содержания:

- Гари, поздравляю тебя: ты сделал наилучший выбор из нас четырёх. Думаю, что степень PhD Георгия в зоологии ему теперь очень пригодится для управления нами.

Первый серьёзный профессиональный успех

 

После ускоренных классов, которые я провёл для менеджеров, Гари предложил мне создать систему широкого применения, так, чтобы ею могли пользоваться менеджеры всех отделов и отделений нашего завода. Идея, которую он мне подал, состояла в следующем: во-первых, чтобы эта система была максимально простой в использовании, а, во-вторых, чтобы ею могли пользоваться менеджеры разных уровней – это и было, выражаясь сегодняшним языком молодёжи, главной фишкой системы. Фишка эта состояла в том, что менеджеры разных уровней получали доступ к информации соответствующего уровня детализации, т. е. менеджер 1-го уровня получал доступ к самой детальной информации участка работы (на уровне отдельных активностей), за который он отвечал и не имел доступ к такой же информации за другие участки работы. Менеджер 2-го уровня получал доступ к менее детальной информации своего участка работы, зато на уровне целых событий, состоящих из многих активностей. Наконец, менеджер 3-го уровня и выше (вплоть до президента компании) получали доступ к ещё менее детальной информации, зато на уровне целых блоков событий проекта. Такая структура системы должна была позволять в любой момент времени создавать многостраничные отчёты для менеджеров 1-го уровня, в то время как для менеджеров 2-го уровня – всего-то на 2-3-х страницах в виде блок-схем, а для менеджеров 3-го и выше уровней – только на одной странице в виде одной блок-схемы с информацией только о больших блоках событий. Когда она была создана, я дал ей название Иерархической Системы Управления Проектами (ИСУП) (Hierarchical Project Control System (HPCS)).

У этой системы была счастливая жизнь: мало того, что ею стали активно пользоваться менеджеры и инженеры нашего завода, так я ещё провёл более двух десятков семинаров для клиентов IBM-а на всей территории США от Майами во Флориде до Анкориджа на Аляске. Как вы понимаете, это время 1986–87 гг. и для меня тоже было самым счастливым. Да и как могло быть иначе, если я сам мог выбирать, в какие города я поеду, а в какие нет. А критерием моего выбора всегда было наличие гор вблизи города. Так, я всегда с удовольствием ездил в Сан-Франциско, Сан-Хосе (столица Силиконовой долины), Болдэр в Колорадо и пр. интересные с моей точки зрения города США. К примеру, я много раз получал приглашение из Чикаго, но каждый раз его отклонял – там ведь нет гор. А вот в Майями пришлось лететь против моего желания – я-то отказался, но тогда они обратились к моему менеджеру и, по его выражению, слёзно просили, чтобы он прислал меня в местный IBM-овский офис по продажам, где я должен сделать презентацию для местной электрической компании (Florida Power & Light Company), которая снабжала электричеством весь штат Флорида. Эта компания стояла перед выбором: то ли купить IBM-овский продукт ПС, то ли похожий - у конкурентов IBM-а. Моему менеджеру отказать я уже не мог - пришлось лететь. Мне было сказано, что в аэропорту Майями меня будет встречать тот самый сотрудник офиса, которому мой визит больше всех нужен. Этого мне только не хватало! Я всю жизнь люблю ни от кого не зависеть и полагаться только на самого себя, наслаждаясь свободой действий. А тут какой-то совершенно незнакомый человек будет меня встречать прямо у выхода из самолёта (в то время такое было возможно)! И надо же такому было случиться, что именно в этот раз последние полчаса мы летели в грозовом облаке (грозы в декабре – частое явление во Флориде), самолёт раскачивало, как бочку на морских волнах, а за бортом было темно, как ночью, несмотря на то что это было два часа дня. В дополнение к этому время от времени снаружи сверкали молнии. Так плохо мне не было никогда – ни до, ни после этого полёта, меня чуть не вырвало от этой болтанки, но каким-то образом мне удалось этого избежать, а хотелось только одного – как можно скорее сойти с самолёта и просто посидеть в аэропорту минут 15–20, чтобы прийти в себя. Мысль о том, что встречающий человек увидит меня такого бледного, как смерть, не давала мне покоя. При встрече с ним мне стоило больших усилий делать вид, что со мной всё в порядке и я готов к выполнению предназначенной для меня миссии.

Зато через неделю после моей там презентации я получил от них известие, что благодаря мне они сумели продать этой компании ПС, цена которой, между прочим, была $100,000. Хочу, чтобы читатель меня понял: это была всего лишь копия софтвера, записанная на магнитной ленте, т. е. продукт, который ничего не стоит, чтобы его произвести. Иными словами, это чистые деньги для IBM-а за вычетом комиссионных, которые получил продавец, тот самый который встречал и провожал меня в аэропорту.

Теперь хочу рассказать об одном человеке, который является, на мой взгляд, типичным представителем одной, хочется надеяться, очень малой части американских тружеников. Эпизод, о котором я хочу здесь рассказать, должен быть особенно интересен российскому читателю. В этот период мой менеджер Георгий Ти увидел, что я «задыхаюсь» от количества свалившейся на меня работы, и решил дать мне в помощь программиста. Он получил соответствующее разрешение от своего менеджера и обратился в наш отдел кадров. Они очень быстро обнаружили программиста, который на прежнем месте его работы больше был не нужен, и прислали его в нашу группу. Георгий приводит его ко мне и говорит с чувством человека, выполнившего свою миссию:

— Вот, Исаак, познакомься: Боб Шустер (Bob Shuster) – тебе в помощь.

И я начал с ним работать. Для начала выясняется, что у нас с ним серьёзное несовпадение рабочего графика: он приходит на работу в 6:30 утра и уходит в 3 часа дня, я же, как известно, прихожу к 10 утра, а ухожу не раньше 8-ми вечера. Ну с этим обстоятельством, хотя и неудобно, но всё-таки можно работать. Решаю, что вечером перед уходом с работы буду оставлять ему задание на завтрашний день, а утром, приходя на работу, буду проверять выполнение задания. Уже на второй день выясняется, что он не понял, что я просил его сделать. Объясняю ещё раз, спрашиваю: теперь понятно? Говорит, что да, понятно. На следующий день получаю тот же результат. Ну думаю, получил я работничка на свою голову – только время теряю на общение с ним. Решил я, что подожду ещё пару дней, а затем расстанусь с ним – пусть Георгий нянчится с ним сам – в конце концов, это его обязанность менеджера возиться со своими сотрудниками. А моя обязанность совсем другая – работать. В тот же день я высказал Георгию свои сомнения в умственных способностях Боба и полном отсутствии логического мышления у него. Я заметил, что Георгий как-то с недоверием выслушал это моё замечание и никак не отреагировал на него.

А ещё через два дня вечером у меня возникла потребность что-то сказать Бобу по телефону, не откладывая до завтрашней встречи. Было семь часов вечера. Я набираю его домашний номер и сообщаю, то, что ему следует учесть в завтрашней работе, которую я оставлю ему сегодня на его столе. Кстати, у него тоже был отдельный офис. Занял наш разговор, наверное, 3–4 минуты.

Утром следующего дня, как только я появился на рабочем месте, звонит мне Георгий и просит зайти к нему в кабинет. Вот наш разговор с Георгием:

- Исаак, ты вчера вечером звонил Бобу домой?

- Да, было дело, а почему ты меня об этом спрашиваешь?

- Ты никогда больше этого не делай.

- Да ты объясни, в чём дело?

- А дело в том, что он сегодня пришёл и сказал мне, что ты нарушил его частную жизнь, потревожив его дома, и по существующему правилу я теперь должен дать ему отгул в размере целой половины рабочего дня.

Я был просто в шоке от услышанного. Ясное дело, что ни Георгий, ни я, понятия не имели об этом правиле. Боб же, который плохо справлялся со своими служебными обязанностями, прекрасно был осведомлён о своих правах. Когда я оправился от шока и пришёл в себя, то сказал Георгию, что отказываюсь от такого помощника прямо сейчас – лучше я буду работать один. Георгий не стал скрывать своего разочарования этим моим поступком и в сердцах бросил мне:

- Исаак, я знаю, что ты хорошо и очень успешно работаешь с менеджерами и высокообразованными людьми, а вот с людьми малообразованными ты работаешь, скажем прямо плохо, а это тоже надо уметь.

В тот день мы расстались недовольные друг другом. И, несмотря на то что мы, помимо рабочих отношений, состояли ещё и в дружеских, в тот год при оценке эффективности моей работы за год он, как человек принципиальный, не забыл указать этот мой недостаток в моём личном деле. Я тогда даже не обиделся на него, уважая его принципиальность. После этого инцидента я опять стал работать один.

Но у этой истории было продолжение. Приблизительно через полгода, когда Георгий уже не был моим менеджером, мы встретились в кафетерии во время ланча. Мы не виделись уже несколько месяцев, а тут он сам подсаживается ко мне и говорит, что у него для меня есть интересные новости. Вот его рассказ:

- Ты, конечно, помнишь ту историю с Бобом Шустером? Так вот, должен тебе сказать, что я тогда на тебя был очень обижен. Я оказался тогда в трудном положении: я не знал, что с ним делать, никто больше не соглашался с ним работать, а поскольку он был зачислен в мою группу, моей обязанностью было обеспечить его работой. Тогда я решил послать его в учебный класс программирования на два месяца. Через три недели после начала занятий звонит мне преподаватель этого класса и говорит, чтобы я забирал его из класса, т. к. его там присутствие безнадёжно – он абсолютно лишён элементарного логического мышления. И теперь я приношу тебе свои извинения за тот случай, когда я обвинил тебя в том, в чём обвинил.

Вот так неожиданно закончился инцидент с моим неудавшимся помощником. Я не могу поручиться, но мне кажется, что Боб, до того, как стать программистом, был в IBM-е разносчиком почты, а когда этот процесс автоматизировали, тоже был послан в класс программирования. И вот вам результат.

Однако пора вернуться к моим трудовым будням. В эти годы было много поездок на конференции разных уровней, а также семинары, как для IBM-овских потенциальных покупателей ПС, так и для сотрудников разных IBM-овских заводов на территории США. Я, конечно, не мог ожидать такого интереса к моей системе ИСУП, однако это случилось и с этим уже ничего нельзя было поделать. Я тогда получил около пол сотни положительных отзывов о своих выступлениях из многих компаний США, а также из Австралии, Швейцарии и Великобритании, некоторые из них готовы были приобрести код системы, даже в том непродажном виде, в котором он тогда существовал – я ведь не делал её на продажу. Для тех, кому интересно их почитать, вот некоторые из этих отзывов:

https://www.dropbox.com/s/62yh3eey6zxa1zt/HPCS%20Zurich%2087.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/0ps3osg6adejwl9/Larry%20Lin%2088.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/ymy5vmi8pgj619w/Dallas%2088.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/tt4r791mw5c42v0/Pratt%20Whitney%2087.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/m6mcpsqyfciwl77/NYNEX%2087.jpg?dl=0

Да простит меня читатель за то, что я тут расхвастался. Вообще-то, читатель уже знает, что я больше пишу о своих проблемах и поражениях, чем о победах. Но, коль скоро таковая имела место, то я просто обязан рассказать и о ней, иначе я не буду следовать своему обязательству – писать всю правду. Это же касается и тех редких моментов жизни, когда мне было хорошо. Кроме того, я обязан говорить об этом ещё и потому, чтобы обосновать правило жизни, по которому, если пол жизни человек бьётся, как рыба об лёд, то во второй её половине он должен получить вознаграждение за стойкость.

Я, конечно, не собираюсь рассказывать про свои многочисленные поездки по стране, которые все были мне очень интересны и приятны, но три из них заслуживают того, чтобы о них рассказать, т. к. они кому-то могут быть интересны, особенно российскому читателю.

Странные порядки на военно-воздушной базе США

 

В марте 1987 года я делал доклад на конференции GUIDE 67, которая проходила в Конференц-центре Анахайма, города, который является частью большого Лос-Анжелеса и в котором находится знаменитый на весь мир Диснейленд. После доклада ко мне подходят два человека и тот, который постарше (он оказался менеджером, а другой руководителем группы) обращается ко мне со следующими словами:

- Мы прилетели сюда из Сан-Франциско только из-за одного вашего доклада. Дело в том, что наша компания, Fireman’s Fund Insurance Company (Пожарная страховая компания), полгода назад обратилась к IBM-у в Сан-Франциско (IBM Systems Integration and Professional Services) с просьбой сделать для нас систему управления проектами. Мы хотели, чтобы нам сделали нечто подобное тому, что вы только что презентовали здесь. Для этого мы даже купили у IBM-а целую ПС систему за $100,000. IBM прислал нам двух девочек, которые трудятся уже несколько месяцев и конца этому не видно, а главное у нас появились сомнения, понимают ли они сами, что делают. Не могли бы вы сразу после конференции прилететь к нам, посмотреть, оценить и дать ваше заключение. Конечно, мы все расходы берём на себя.

Нет сомнения, что мне было лестно всё это слышать, тем более что Сан-Франциско относится к тем городам, которые я очень люблю. Но пришлось им ответить, как и подобает в таких случаях:

- Я сам такие вопросы решать не могу, у меня в Нью-Йорке есть менеджер и только он может принять решение о моей поездке к вам. Что же касается меня, то я с удовольствием приеду, если получу на то разрешение от своего менеджера. Вам же я могу посоветовать обратиться с этой просьбой к руководству IBM-а в Сан-Франциско.

На этом мы расстались. Когда я через несколько дней вернулся в Нью-Йорк на свою работу, мой менеджер Георгий, он же мой друг, звонит мне и приглашает зайти. Оказывается, эти ребята уже связались с офисом IBM-а в Сан-Франциско и просто потребовали (помните правило: покупатель всегда прав) командировать меня к ним. Теперь менеджер офиса в Сан-Франциско слёзно уговаривает моего менеджера послать меня к ним на два месяца разобраться с их проблемами и исправить неприятную ситуацию. Кончилось тем, что они договорились всего на один месяц. Таким образом, где-то через месяц, когда я «разгрёб все завалы», скопившиеся за моё отсутствие, в начале мая я полетел в Сан-Франциско. Следует заметить, что в то время в IBM-е существовало неписанное правило одалживать людей с одного завода на другой и, в особенности, в офисы по продажам, которые имелись во всех крупных городах США и Европы, без каких-либо денежных расчётов. Т. е. все мои поездки оплачивал мой завод, несмотря на то что принимающая сторона всегда предлагала оплатить мои расходы. Как я понимаю, это просто считалось неприличным, учитывая, что мы все принадлежим к одной компании.

Когда страховая компания получила известие, что я всё-таки прилечу к ним, они без моего ведома прислали мне на дом посылку весом не менее пяти килограммов, в которой я обнаружил тысячу страниц распечатанных программ, которые были созданы IBM-овскими программистками за всё время их деятельности. Я немного удивился наглости моих будущих клиентов – было очевидно, что они хотели ускорить мою миссию за счёт того, что я начну изучать их программы ещё дома, а может и в самолёте, к тому же «в сухую», т. е. без компьютера. Ну я же не сумасшедший, чтобы ещё дома по вечерам работать над их проблемами. Естественно, что я просто выбросил эту макулатуру и забыл про неё.

Когда я прилетел в Сан-Франциско и приехал по адресу отеля, где мне зарезервировали номер сотрудники IBM-овского офиса в Сан-Франциско, я подумал, что произошла какая-то ошибка и с опаской подошёл к стойке регистрации. Взгляните сами на этот Hyatt Regency отель в финансовом центре Сан-Франциско, и вы сами поймёте моё смущение:

https://www.dropbox.com/s/tg8isa5014stk1q/Hyatt%20Reg%20hotel.jpg?dl=0

Оказалось, что номер в нём стоит $350 за ночь и, несмотря на это, клерк нашёл моё бронирование без проблем. Я знал, что для таких простых инженеров, как я, у нас на заводе существует лимит на отель в $150 за ночь и сразу подумал, что при отчёте за командировку у себя в Нью-Йорке в бухгалтерии должны возникнуть ко мне вопросы – почему я остановился в таком дорогом отеле, когда вокруг есть много других, более дешёвых. Затем пришла спасительная мысль: я ведь не сам бронировал этот отель, это было сделано IBM-овским офисом и вот у меня в руках их Е-мейл, а я тут ни при чём. Забегая вперёд, скажу, что да, по возвращению из командировки этот вопрос-таки был мне задан и спас меня от неприятностей этот самый их Е-мейл. Они ведь готовы были сами оплачивать мою командировку, а мой завод от этого отказался. Таким образом, я впервые в жизни попал в такой серьёзный отель и да, я наслаждался всей тамошней роскошью, но только потому, что не я платил такие деньги за совсем не нужную мне роскошь. А утром следующего дня выяснилось, что мне даже машина, которую я запарковал в подземном паркинге за ещё $25 в день, мне совсем не нужна, т. к. IBM-овский офис находился в высотном здании прямо напротив моего отеля. А это уже действительно роскошь, когда в таком интересном городе можно обойтись без машины. Может быть, близость к их офису и было причиной выбора такого дорогого отеля. Короче, я уговорил себя, что и в самом деле заслуживаю этот отель и больше об этом уже не заморачивался.

В назначенное время я прибыл в офис на 37-м этаже, где меня встретила очень приятная женщина средних лет по имени Мона (Mona Simpson), которая представилась директором этого офиса и провела меня в зал для совещаний, где уже собрались все, кто так или иначе были задействованы в этом проекте – руководитель группы программистов, в которой трудились те самые две программистки, из-за которых возникли все проблемы, и ещё пара руководителей этого офиса. После того как Мона представила мне всех присутствующих, она сообщила, обращаясь уже только ко мне:

- Проект, из-за которого мы вас вынуждены были просить приехать, находится в критическом состоянии: IBM получил за него предоплату $40,000, работа ведётся уже полгода, но заказчик недоволен как тем, что уже сделано, так и перспективами её окончания. На кону стоит не только эта сумма, но сама репутация IBM-а. Две программистки, которые там работают, действительно имеют малый опыт работы с ПС. Вы наша единственная надежда выправить ситуацию. Поскольку наша вина здесь очевидна, мы договорились с заказчиком, что первые две недели вы работаете у них бесплатно, а после этого каждый день вашей там работы им будет стоить $800. Я прошу вас провести вашу миссию предельно честно, открыто и не скрывая наших ошибок. А по окончании этого совещания мы с вами вдвоём поедем на совещание к заказчику, где нас уже ждут.

Fairman’s Fund Insurance Company расположена в городке Novato, что в 20-ти милях от Сан-Франциско на север, за всемирно известным мостом «Золотые ворота». Но она лишь географически принадлежала этому городу с населением 50,000 человек. На самом деле, она расположена за пределами даже этого маленького городка в очень живописной местности Морского округа (Marin county), как здесь говорят, самого богатого (не по производству, а по обилию богатых жителей) округа в районе Сан-Франциско. Вот посмотрите сами, что представилось моим глазам, когда мы

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
вышли из машины. У меня даже слюни потекли – так мне захотелось здесь жить и работать! Однако пора заняться делом, для которого я сюда прибыл. Нас встретили и провели в зал заседаний, где уже сидели те два менеджера, которые вели со мной переговоры после моего доклада на конференции GUIDE в Анахайм почти два месяца назад, а также их начальство. Мона сидела рядом со мной, но не проронила ни слова – было ясно, что на этом её миссия по передаче меня заказчику заканчивалась. Первый раз в жизни я оказался в ситуации человека, на которого направлены взгляды всех присутствующих, занимающих куда более высокое положение, чем я, и от которого они ждут решение их проблем. Не скрою, что такая ситуация была очень лестной, т. к. была из разряда «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Но одновременно с этим кайфом возникла и другая мысль: как бы не опозориться, уж слишком большие возлагаются на меня надежды, справлюсь ли я?

После констатации уже известных мне фактов, председательствующий спрашивает меня:

- Поделитесь, пожалуйста, с нами методом, которым вы собираетесь работать, чтобы решить наши проблемы.

На это я отвечаю:

- Я бы хотел провести несколько дней за беседой с Эдвардом (это руководитель проекта), если, конечно, он не будет возражать, и компьютером, чтобы понять архитектуру системы, а также, как и что уже сделано. Думаю, что после этого я смогу написать докладную записку, где изложу своё мнение, как об архитектуре системы, так и об отдельных её частях – удачных и неудачных, если таковые будут замечены. Вот как-то так.

Все присутствующие удовлетворились моим ответом и на этом наше заседание закончилось. С этого момента я четыре дня провёл с Эдвардом, разбирая их систему «по косточкам». За это время мы с ним даже подружились, я убедился, что он совсем неплохо разбирается в своей системе и мне было по-настоящему интересно вести с ним беседу. Именно он и был тем человеком, который забил тревогу о судьбе проекта. Для себя же я понял, что они действительно хотели построить систему очень похожую на мою ИСУП, но ещё более сложную, потому что у них она должна быть распределительной между тремя странами, США, Индией и Великобританией. В этих трёх странах находятся люди, задействованные в проекте, который они собираются контролировать с помощью этой системы. Уже в первые дни стало ясно, что в системе допущена одна фундаментальная ошибка, которая должна быть исправлена обязательно, и несколько других, менее серьёзных, которые желательно исправить для ускорения работы системы. Вот обо всём этом я и написал в своём заключении на пятый день работы, вручил его Эдварду, а копию отправил Моне в Сан-Францисский офис.

Не могу не упомянуть про мой досуг и отдых в период выполнения этой работы. Мой отель находился всего в двух милях от места работы в тихом уединённом местечке. Так получилось, что он был практически пустой и мне казалось, что я там вообще живу один. По крайней мере, когда я перед сном, часов в 10 вечера, выходил на улицу, чтобы расслабиться в джакузи в 50 метрах от здания отеля, там никогда никого, кроме меня, не было. Вот когда я наслаждался своей поездкой, рассматривая её как дарованный мне отпуск! Именно в эти дни я впервые влюбился в Калифорнию и тогда у меня появилась уверенность, что, рано или поздно, но я перееду в неё жить.

Вся следующая неделя ушла на исправление озвученных проблем, а в пятницу меня позвал на ланч менеджер Эдварда, чтобы сказать мне следующее:

- Сегодня заканчивается вторая неделя, на которую нам одолжили вас бесплатно. Вы сильно помогли нам, указав на недостатки в системе и возможные пути их исправления и мы решили, что нам нет смысла платить за ваше присутствие по $800 в день, теперь мы справимся сами. А вам большое спасибо за помощь.

Я позвонил Моне в Сан-Франциско, чтобы сказать ей, что моя миссия здесь закончена и спросить следует ли мне завтра же улетать домой. Её неожиданный ответ мне очень даже понравился:

- Нет, пока не улетайте. Погуляйте здесь пару дней, а во вторник утром приходите к нам в офис – кажется, будет ещё одно для вас поручение.

Оказалось, что мой отпуск продолжается – я не мог скрыть своей радости. И вот что объявила мне Мона через три дня, когда я опять посетил их офис:

- У нас есть постоянный заказчик, Военно-Воздушная База МкКлеллан (McClellan Air Force Base), которая находится недалеко от Сакраменто (это столица штата Калифорния). Там в эти дни находится группа турецких офицеров, которая занимается выбором софтвера для управления проектами для нужд турецкой армии. IBM-овская ПС конкурирует у них наряду с другими кандидатами на покупку. Я считаю, что, если вы сделаете для них презентацию по вашей системе ИСУП, это сильно повысит шансы на то, что они выберут нашу ПС. Пожалуйста, подъезжайте завтра к 9 утра вот по этому адресу к ресторану, который расположен рядом с базой, там вас встретит наш менеджер, Стив Норман (Steve Norman), ответственный за этого заказчика. Все дальнейшие объяснения и детали вы получите от него.

Утром я подъехал к ресторану, там меня уже ждал Стив. За завтраком он обрисовал мне сложившуюся обстановку:

- Турция получает от США военную помощь в размере $450 млн, которые она может потратить на закупку как военной продукции, так и на софтвер для военных целей. Сейчас делегация, состоящая из турецких офицеров, находится на базе и знакомится и с тем, и с другим. В частности, они выбирают софтвер для создания систем управления проектами. Наша IBM-овская ПС является одним из трёх кандидатов, с которыми они сейчас знакомятся. Они с удовольствием приняли наше предложение заслушать ваш доклад о применении ПС как раз для этих целей. На 10:30 утра назначен ваш доклад. А сейчас вы оставляйте свою машину здесь у ресторана, а на базу поедем на моей. Надеюсь, что у вас с собой паспорт и ваш IBM-кий пропуск –и то и другое может понадобиться. А теперь воздержитесь от вопросов и поехали на базу.

Я сел справа от него на пассажирское сидение его машины, и мы поехали. Меня распирало любопытство – как это он проведёт меня на современную действующую военно-воздушную базу США без предварительной заявки и проверки моих документов и моей личности? В моей памяти ещё сохранилась процедура попадания на любой военный, и, значит, секретный, объект СССР. Хотя я уже и был гражданином США, но не так давно – всего то десять лет назад – я был ещё гражданином СССР! Ведь никогда не было большим секретом, что с потоком еврейских иммигрантов в США въехало и какое-то количество людей, ассоциированных с советской разведкой. Разумеется, и мне это было известно.

Теперь мы подъезжаем к КПП (Контрольно-Пропускному Пункту) базы и мой сопровождающий останавливает машину перед шлагбаумом. Никаких людей на улице нет – ни перед шлагбаумом, ни за ним. Стив вылезает из машины и так доверительно просит меня:

- Пожалуйста, сидите тихо и не высовывайтесь из машины, я скоро вернусь.

После этого он уходит в направлении домика КПП, в котором он, очевидно, должен показать свой пропуск на базу. В этот момент я соображаю, что на меня должен быть заказан пропуск, но не могу понять, почему он оставил меня в машине вместо того, чтобы пойти с ним и предъявить мой паспорт для опознания. Минут через пять проверка его личности завершена, он возвращается в машину, нам поднимают шлагбаум, и мы беспрепятственно проезжаем на базу. А я в машине!? Моему изумлению нет предела! Теперь мы едем по базе и, наконец, возле одного из многочисленных бараков (я не ошибся – все здания на базе в самом деле были барачного типа) он паркуется. Заходим внутрь барака, а там одно громадное помещение величиной больше, чем футбольное поле, кое-где видны перегородки на высоте человеческого роста. Мы сразу направляемся за одну из таких перегородок, где через десять минут мне предстоит делать доклад. Тут всё уже готово – доска, проектор, ряды стульев и пр. Я потрясён спартанским видом помещения, где работают десятки, если не сотни человек, – по сравнению с IBM-ом, где даже такой «маленький человечек», как я, имеет отдельный полноценный кабинет, обставленный необходимой и очень удобной мебелью, - здесь же я вижу, используя сленг современной молодёжи, просто какой-то «отстой».

Итак, ровно в назначенное время в помещение входят и рассаживаются человек тридцать – это, как мне пояснил Стив, прикомандированные турки и местные менеджеры. Минут сорок я рассказываю, а затем отвечаю на многочисленные вопросы. По вопросам я понимаю, что имею дело с вполне подготовленной аудиторией. После окончания доклада наступает время обеда, но Стив сообщает мне, что мы остаёмся, т. к. турки выразили желание пообщаться со мной пару часов наедине, т. е. без присутствия их коллег-американцев. Я понял это так, что они хотят экзаменовать меня по системе ПС на предмет удобства её использования и её ограничений, если таковые имеются, да так, чтобы присутствие американцев не давило ни на них, ни на меня. Я еле сдержал себя, чтобы не расхохотаться от этой комической ситуации: выходило, что турки не доверяли американцам, которые давали им деньги на покупку оборудования и софтвера, зато доверяли еврею, не так давно бывшему гражданину СССР, непосредственному противнику Турции, как члену НАТО! Одним словом, – хоть стой, хоть падай!

Догадываясь, что их кафетерий будет похож на барак, в котором мы только что были, и еда там, наверное, тоже соответствующая, я сказал Стиву, что не хочу туда идти. На это Стив мне ответил, что он тоже не пойдёт есть, но ему за это время надо с кем-то повидаться и предложил мне погулять по базе (!?). Меня его предложение в очередной раз развеселило - гулять по военно-воздушной базе одному, без сопровождения (!), но и обрадовало – люблю быть предоставленным самому себе. За мою жизнь мне пришлось лишь однажды побывать на военной базе – это была военно-морская база Балтийского флота СССР в городе Балтийск, где я со своими сокурсниками по институту проходил месячную практику перед получением военного звания младшего лейтенанта запаса. Было это летом 1960 года и там всё было на порядок строже. А сейчас я один гуляю по военно-воздушной базе США, откуда на моих глазах взлетают широко известные всему миру истребители «Фантом», и не могу в это поверить. Погуляв так с полчаса среди военного и невоенного люда, не будучи остановлен никем и ни разу, я возвратился к «моему» бараку. Стив уже поджидал меня там и отвёл в кабинку (cubicle), которую оккупировали турки. Затем Стив тоже покинул кабинку – очевидно, и это было условием, которое выдвинули сами турки.

Тут самое время сознаться, что моё представление о турках было сформировано ещё в детстве и за все последующие годы не претерпело изменения, поскольку я никогда в жизни сам их не встречал. А сформировано оно было улицей и сводилось приблизительно к следующему: «ну он же турок, что с него возьмёшь?». Отношение к туркам было, как и к цыганам, т. е., как к людям второго сорта. Вообще, в СССР отношение к иностранцам было двоякое – либо подобострастное (к европейцам и американцам), либо, наоборот, уничижительное (к туркам, цыганам, африканцам и т. д.). И вот теперь мне предстояло отвечать на их вопросы. И как только они стали задавать мне вопросы, я сразу же изменил своё о них мнение на прямо противоположное – они ничем не отличались от других европейцев, с которыми мне приходилось встречаться, - ни по внешнему виду, ни по образованию, ни по своему поведению. Мне было очень стыдно за своё прошлое о них мнение. Когда я ответил на все имеющиеся у них вопросы, меня отпустили, и мы со Стивом покинули базу. Через пару недель до меня дошёл слух о том, что турки приняли решение купить IBM-овскую ПС за $100,000. Вот так закончился мой визит на военно-воздушную базу МкКлеллан.

На следующее утро я опять приехал в Сан-Францисский офис, понимая, что на этом моя самая приятная командировка, к сожалению, заканчивается. Там состоялся заключительный разговор с Моной. Она, между прочим, спросила меня, понравилось ли мне здесь работать, на что я, совершенно искренне ответил, что даже очень, и добавил, что теперь это будет моей мечтой - жить и работать в Калифорнии. Как только она это услышала, сразу предложила мне работу в своём офисе. Но я сказал, что у меня есть жена, которая только учится программированию и ей тоже нужна будет работа. Её это совершенно не смутило, она даже не стала спрашивать, какой программистский язык она изучает, а задала мне только один вопрос: может ли она работать под стрессом? Поскольку я не мог ответить на этот вопрос утвердительно, то просто промолчал, а она всё поняла и без слов. На этом моя командировка подошла к концу.

Однако было ещё и продолжение моего визита на военно-воздушную базу МкКлеллан: через полгода, в конце октября 1987 года, мой первый менеджер Гари Марковиц, который к этому времени стал уже менеджером третьего уровня, получил из Сан-Франциского офиса письмо уже от другого менеджера с просьбой одолжить меня ещё раз на 2-4 недели для обучения 8-10 других турецких офицеров пользованию системой ПС, а также поделиться практическим опытом использования ПС для создания систем управления проектами. Эта просьба на обучение турок как раз и была подтверждением того факта, что турки тоже купили нашу ПС за $100,000. Однако на этот раз меня уже не отпустили, посчитали, что, хотя бы иногда, но работать надо и там, где мне платят зарплату.

Настало время рассказать о моей «дружбе» с английским языком. Читатель уже знает, с какими проблемами мне пришлось столкнуться на своей первой работе и о том, что я очень неспособный к языкам – следствие абсолютной неразвитости памяти в детстве. Хорошо понимая этот свой недостаток, я с самого первого дня моего прибытия в США запретил себе читать русские книги до тех пор, пока по-настоящему не «подружусь» с английским языком. Вот теперь, спустя десять лет, много разъезжая по стране с докладами, я, наконец, получил такое доказательство и теперь можно было этот запрет отменить. В связи с этим здесь интересно заметить, что за три года, проведённые в IBM-е, я убедился, что пишу докладные записки, не говоря уже о печатных статьях, грамотнее, чем половина менеджеров и инженеров IBM-а. Когда мне это открылось, я довольно быстро нашёл этому простое объяснение: ни у кого из них не было моей проблемы, почти для всех английский был их родным языком и потому они могли позволить себе писать с ошибками – их никто не заподозрит в плохом его знании. Я же, зная эту свою проблему, прежде чем отправить написанное, много раз проверяю его на грамотность, и только убедившись, что ошибок нет, отправляю адресату. Нет сомнения, что при таком отношении к своим текстам, я затрачиваю на них во много раз больше времени, чем остальные, зато этим я не даю повода для подозрения в своей неграмотности. Отчасти и поэтому мне приходится проводить больше времени на работе, чем другим сотрудникам.

Первое и последнее фиаско в IBM-е

 

Я уже тут много наговорил о достоинствах работы в большой компании. Пора поговорить и о недостатках, которые, как оказалось, тоже имеются. В промежутках между моими командировками, которые почти всегда были мне интересны и приятны, но совсем не интересны моему начальству, я и правда работал. Так, я создал компьютерную систему для управления как двухмесячной подготовкой, так и самой перевозкой за один уикенд десятка больших компьютеров (mainframe computers) и 1,500 сотрудников из десятка старых зданий в три только что построенных.

А с 1 сентября 1987 года на заводе проводится очередная реорганизация, в результате которой я оказываюсь в другой группе, которая занимается проблемами совершенно далёкими от тех, которыми занималась группа моего друга и менеджера Георгия Ти. Причём, этот перевод никто со мной не согласовывал, а просто поставили меня в известность. Чем именно занималась эта новая группа я абсолютно никакого понятия не имел. Но это и неважно. Куда важнее то, что в это время в одной из лабораторий IBM-а (в 50 км от нашего завода) «горит» срок сдачи проекта и, чтобы всё-таки закончить его в срок, нужна помощь ещё нескольких программистов, знающих систему ПС, которых стали искать в других ближайших лабораториях и заводах. Вот я и был одним из тех, кого послали на «закрытие амбразуры». Я съездил в лабораторию и познакомился с лидером группы, которая занималась этим проектом. Ею оказалась приятная молодая женщина по имени Кэрол Верикер (Carol Vericker). Проведя там целый день и наблюдая за работой остальных членов группы, я понял, что мне следует избежать участие в этом проекте любой ценой – чего бы это ни стоило. Иначе я потерплю фиаско.

Вполне ожидаемо, что в этом месте читателю будут непонятны мои последние слова. Я, конечно, их сейчас объясню. Дело в том, что в 80-х годах ХХ-го столетия профессия программиста была уделом молодых, а я «влез» в неё совсем не молодым в силу создавшихся обстоятельств. Ещё и поэтому мне было так трудно на самой первой работе в консалтинговой компании Warner Computers, где пришлось осваивать азы этой профессии самостоятельно, минуя курсы программистов, которые длятся от трёх до шести месяцев и больше. Надо сказать, что с появлением персональных компьютеров (ПК) ситуация в этой области кардинально поменялась – программирующие языки стали быстро совершенствоваться с каждым новым поколением (generation) - этого требовало понимание того факта, что теперь эти языки должны быть инструментом не для узкого круга программистов-профессионалов, а для широкого круга пользователей ПК. К моменту описываемых событий я уже десять лет, как «варился» в программистском сообществе и много раз имел возможность убедиться, что я не могу конкурировать с молодыми в быстроте программирования. Более того, я допускал, что многие молодые программируют не только быстрее меня, но, возможно, и лучше меня. Однако мне повезло, что все эти десять лет я был программистом-одиночкой, создавая все свои программы и системы самостоятельно. И то, что они часто хорошо принимались пользователями и аудиторией, вполне объяснимо: как правило, пользователей совсем не интересует, как программа сделана и как именно она работает, зато их очень даже интересуют удобство пользования её интерфейсом и, конечно, результаты её работы. А с этим у меня как раз всё было в порядке – и с логикой, и с жизненным опытом (я хорошо понимал желания и требования менеджеров). Таким образом, я осознавал, что, несмотря на то что я, наверное, плохой программист, но зато - хороший системщик (system programmer).

Теперь, после такого вступления, я надеюсь, что читателю будет не трудно понять мою логику и моё решение: в этом проекте я буду «мальчиком на побегушках», лидер группы Кэрол, которая сама является и системщиком и, наверное, неплохим программистом, будет поручать мне, наравне с остальными членами её группы, создание отдельных кусков программ и тут несомненно откроется то, что молодые девочки программируют в несколько раз быстрее меня. В то же время мой экспертный опыт в области создания систем управления проектами здесь абсолютно не нужен. Вот тут и выяснится, что программирую-то я плохо, т. е. окажется, что «король-то голый». Поэтому я, руководствуясь пословицей «не в свои сани не садись», решаю, что до этого нельзя допустить, чего бы мне это ни стоило.

Возвратившись на свой завод, рассказываю о сложившейся ситуации своему новому другу Кену, который производил на меня впечатление человека, умеющего находить выход из любой ситуации. Он советует мне воспользоваться существующей в IBM-е «Политикой Открытых Дверей» (“Open Door Policy”), которая позволяет идти с жалобой на приём к менеджеру любого уровня, минуя всех промежуточных. Я прихожу к Гари Марковицу, менеджеру, который 3,5 года назад принял меня на работу в IBM (теперь он уже менеджер 3-го уровня), и почти слёзно уговариваю его освободить меня от моего нового менеджера, а, главное, от последнего задания. Он соглашается, что менеджментом была допущена ошибка в том, что мой перевод из одной группы в другую, со мной не был согласован. Однако он говорит, что моё назначение – помощь в «горящем» проекте — это его инициатива и он просит меня её выполнить, поскольку знает меня как хорошего программиста именно в ПС. А не могу же я рассказать ему всю правду о ситуации, в которой я оказываюсь «голым королём». Я покидаю его в совершенно расстроенных чувствах, не ведая, что делать дальше. Через неделю я делаю вторую попытку освободиться от этого назначения – опять иду «на поклон» к Гари. А Гари не привык, чтобы его сотрудники отказывались делать то, что он им приказывает. Поэтому с явным неудовольствием он мне и говорит:

- Хорошо, я освобождаю тебя от этого назначения, но напишу письмо для твоего персонального дела в отделе кадров, в котором будет сказано, что ты отказался от назначенной для тебя работы.

С тяжёлым чувством я покинул его кабинет и пошёл опять советоваться с Кеном - что же мне теперь делать, поскольку моя так хорошо начавшаяся карьера в IBM-е, теперь может легко оборваться. По крайней мере, я сам в этом был убеждён. Слава богу, мудрый Кен дал мне дельный совет – написать электронное письмо Гари, в котором изложить все факты сложившейся ситуации, а в качестве его итоговой части приписать дословно следующее:

- Таким образом, если ты напишешь «письмо о моём отказе», — это будет означать лишь одно – наказание меня за использование «Политики Открытых Дверей». И я надеюсь, что это моё письмо поможет прояснить все недоразумения между нами и твоё письмо не увидит свет.

Естественно, что это письмо я послал по внутреннему Е-мейлу с тем, чтобы Гари знал, что его копия осталась в компьютере и, значит, я смогу легко на него ссылаться, а также посылать любому менеджеру, находящемуся над ним в том случае, если мне придётся защищаться. Я также хорошо знал, что Гари умный и совсем не мелочный человек и надеялся, что, получив это письмо, он «махнёт рукой» и оставит меня в покое. Именно так и произошло.

Теперь передо мной стоит другая задача – как «убежать» от моего нового менеджера Прадипа Удхаса (Pradeep Udhas)? Мало того, что тематика работ его группы далека от моих интересов и опыта, так в дополнение к этому мне трудно понимать его английский язык с очень тяжёлым индусским акцентом и, возможно, из-за этого между нами нет понимания. Весь следующий месяц я сосредоточился на создании системы управления для Отдела Капитального Строительства, понимая, что, поскольку задача возведения нового и очень дорогого здания является приоритетной для завода, мало вероятно, что мой менеджер будет меня за это преследовать. Но одновременно я понимаю, что такое положение не может продолжаться долго. Вот в такой неопределённый момент я не нахожу ничего лучшего, чем, воспользовавшись своим законным двухнедельным отпуском, уехать в родные пенаты.

Возвращение в родной Ленинград

 

Конец 1987 года. В СССР уже полным ходом идёт перестройка. Начались разговоры о том, что скоро можно будет посетить родные места. Но кроме разговоров ещё нет никого, кто бы на деле осуществил такую поездку, хотя таких желающих много. Излишне говорить, что я мечтал съездить туда и как можно скорее. На всякий случай я позвонил в русское тур агентство в Нью-Йорке и спросил, что они знают про это. А там очень милый женский голос ответил мне, что они могут сделать мне визу в СССР. Я очень удивился и решил, что пусть пробуют, если они так уверены. Меня сразу предупредили, что я не смогу жить у родственников, а только в гостинице и что гостиницы могут быть двух видов – или за городом в посёлке Ольгино за $2,000 на две недели или в центре города за $4,000 на тот же срок. Я понял, что это новый способ пополнения советской казны, но моё желание было сильнее денег и я согласился на посёлок Ольгино, тем более что мои сестра и брат жили на севере Ленинграда. Я был уверен, что мне-то визу всё равно не дадут, хотя бы из-за моего нестандартного расставания с родиной. Но, если я не прав и визу мне и правда дадут, то я готов заплатить за их такую «доброту».

И, как это бывало раньше, когда я задумывал очередную авантюру, приятели, с которыми я поделился своей задумкой все, как один, надо мной смеялись, что я опять занимаюсь пустым делом. Тем не менее, через пару недель мне звонит тур агент и говорит, что на меня получена виза и теперь я могу заказывать билет на самолёт. Вот тут я убедился, что у них и в самом деле перестройка. Я немедленно беру свой двухнедельный отпуск и отправляюсь в Ленинград. Летел я туда самолётом компании Финн Эйр через Хельсинки. Первый шок я получил при приземлении в аэропорту Пулково: когда самолёт подрулил к международному аэровокзалу, я выглянул в иллюминатор и (о ужас!) увидел незабываемую картину – наш самолёт взят в кольцо пограничниками с автоматами на перевес. Я думаю, читатель догадывается, какие ассоциации пришли мне немедленно на ум: последний раз меня так окружали солдаты внутренних войск на Московской товарной станции Ленинграда при перегрузке зеков из автозака в столыпинский вагонзак поезда, который увозил меня в Мордовский лагерь для иностранцев. Было это ровно двенадцать лет назад. Правда, была и небольшая разница – на этот раз с ними не было лающих овчарок. Не скрою, что и без овчарок на какое-то время меня охватил страх и только, когда я оказался по другую сторону аэровокзала, страх этот меня отпустил.

Я не могу вам передать, как приятно было ощущать такой привычный моросящий дождичек на своём лице. Беру такси и еду в Ольгино по адресу моей приписки. Это оказался очень спартанский кемпинг для иностранного молодёжного туризма. Там я прописался, забросил чемодан в номер и отправился к сестре Нэле, куда приехал и брат Аркадий со своей женой и двумя уже семилетними дочерями, из-за рождения которых они и остались жить под советской властью, продолжая строить коммунизм в одной отдельно взятой стране. На ночь я отправился к себе в кемпинг, а на следующий день помчался навестить семью Дриккеров, которая не имела понятия о моём приезде, несмотря на то что их мама Галина Александровна изредка со мной переписывалась. У них тогда не было телефона и потому я не мог предупредить их о своём приезде. И вот как интересно распорядилась судьба: я выхожу из лифта на их 10-м этаже и лицом к лицу сталкиваюсь с Таней и Галиной Александровной, которые как раз и поджидают этот лифт, чтобы отправиться в магазин за покупками. Если бы я приехал к ним на две минуты позже – мы бы разошлись и кто знает, состоялась бы наша встреча в тот раз или нет.

Вообще говоря, тот первый приезд в Ленинград был совсем «бескультурным»: я просто пошёл «по рукам» многочисленных родственников и друзей. Ведь я был одним из самых первых возвратившихся «предателей родины», притом не простых эмигрантов, а дополнительно отсидевших за это ещё и лагерный срок. Для них я был почти как человек, вернувшийся с луны. Всем хотелось знать, что такое Америка и как там живут. Я, конечно, понимал это желание и должен сознаться, что такое внимание к моей персоне мне даже льстило. Всегда хорошо быть первым! Было также хорошо видно, что у многих, в основном молодых, людей интерес к жизни в Америке был совсем не праздный – они примеривались к эмиграции.

Очень скоро я понял, что никого не интересует, где я ночую – в кемпинге или где-то ещё. Для них было важно, что я оплатил свой номер за две недели вперёд и, таким образом, государство свою выгоду уже получило. Тогда я перестал там ночевать и приезжал только, когда мне надо было взять что-то из своих вещей. В остальные дни я ночевал у своих родителей, у Саши Эпштейна, у Толи Кайданова и т. д. Один раз всё-таки пришлось там переночевать. Это случилось, когда мой московский друг Роман Танкелевич, очевидно, время от времени названивая моей сестре, узнал о моём приезде. Его семья находилась в отказе уже лет десять из-за его через чур высокого профессионализма - слишком много знал советских секретов. Он с женой Раей в эти дни проводил свой отпуск в Сочи. Он позвонил моей сестре Нэле и там застал меня. Он очень хотел встретиться со мной, даже готов для этого прилететь на один день из Сочи, а затем туда вернуться. Роман был одним из тех людей, к которым я относился и продолжаю относиться с большим пиететом, и потому, конечно, согласился на встречу. Когда он прилетел, я решил, что мой номер в Ольгинском кемпинге будет в самый раз для нашей встречи, тем более что номер то был на двоих, а ему тоже где-то надо было переночевать. Кроме того, было ясно, что Роман хочет обсудить со мной его положение "отказника", а для таких разговоров мой номер был лучшим местом – без свидетелей и, в отличие от дорогой гостиницы в центре города, мало вероятно, что в этой прослушивают каждый номер. Мы с Романом тогда договорились, что я по возвращении займусь расширением его публичности как на научном, так и политическом поле США, чтобы таким образом оказать давление на властные структуры СССР с целью получения разрешения на их выезд из страны.

Забегая вперёд, скажу, что, возвратившись домой, я сразу же написал и разослал письма с просьбой о поддержке и содействии в следующие инстанции:

- Нью-Йоркскую Академию Наук с просьбой принять Романа в её члены с тем, чтобы он начал получать их академические журналы; профессору Вишневецкому на кафедре ВТ Ратгерского университета (prof. R. Vichnevetsky at the Department оf Computer Science, Rutgers University, New Brunswick, New Jersey) с просьбой об активизации его научной переписки с Романом.

- Своему конгрессмену Гилману (Benjamin A. Gilman), в Государственный Департамент (Richard Schifter at State Department) и в Вашингтонский Центр по обработке данных (Washington Processing Center) с просьбой рассмотреть документы Романа и его семьи вне очереди, учитывая его заслуги в науке и тот факт, что он «отказник» с 10-летним стажем.

В результате этих действий Роман был принят в Нью-Йоркскую Академию Наук и стал получать их журналы, а самое главное, что, в конце концов, я получил письмо от помощника Гос. Секретаря Ричарда Шифтера, датированное 2 ноября 1989 года, в котором говорилось, что всем членам семьи Романа предоставлен статус беженца.

В общем, должен признаться, что за эту поездку я очень устал, в частности от того, что всё время был в центре внимания. Уже следующая подобная поездка ровно через год не была такой насыщенной – за прошедший год в Ленинграде побывало так много бывших соотечественников, что я уже утратил статус редкого источника информации о жизни бывших советских людей третьей волны эмиграции (70-х годов прошлого века) в США.

Участие в строительстве самого сложного здания на территории США

 

В течение всего 1987 года я продолжал сотрудничать с Отделом Капитального Строительства (Real Estate and Construction Division (RECD)), который был создан лишь на время проектирования и строительства нового здания для Центра Передовых Полупроводниковых Технологий (ЦППТ) (Advanced Semiconductor Technology Center (ASTC)). Это здание стоимостью в $100 млн было спроектировано и возводилось под руководством японской фирмы Shimizu на территории нашего завода. Там должно было быть установлено новейшее оборудование ещё на $150 млн. Это был ультрасовременный объект, который предназначался для производства самых передовых полупроводниковых чипов для больших компьютеров (mainframe computers), производимых IBM-ом в последнее десятилетие ХХ века и даже после него. Примечательно, что в этом 3-этажном здании рабочим этажом служил только один - 2-й этаж, где и будет установлено самое передовое оборудование для того времени. На 1-м этаже располагались лишь вспомогательные службы, а на 3-м этаже должны были быть установлены более сотни мощных воздухоочистительных устройств, благодаря которым воздух в помещениях 2-го этажа будет обмениваться каждую минуту, таким образом, его чистота будет значительно выше, чем в операционных помещениях госпиталя. Ещё интересная деталь: прежде, чем возводить 1-й этаж, в его основание было залито три метра бетона, чтобы обеспечить 100%-ную вибрационную защиту от находящегося поблизости 84-го хайвэя. Эти два условия, которые необходимо было удовлетворить для производства будущих чипов, делали здание совершенно уникальным. А среди оборудования, которое было установлено во 2-м этаже в 1991 году, был и первый на то время синхротрон в частном пользовании. Благодаря перечисленным характеристикам это здание на момент его возведения считалось самым сложным в США (the most sophisticated building in USA).

Теперь я должен рассказать, как произошло моё сотрудничество с RECD. Ещё двумя годами ранее, когда я проводил занятия по обучению ПС для управления проектами, в одном из моих классов слушателем был Кен Мори (Ken Morey), который как раз и был сотрудником этого дивизиона. Он оказался технически высоко образованным специалистом с двумя высшими образованиями – в области вычислительной техники и интеграционных систем. Он сразу оценил значение софтвера, о котором я рассказывал в классе, для нужд его отдела. Он постепенно втянул меня в работу их отдела и я, в свободное от командировок время, стал делать для них систему управления строительством ЦППТ. На этой почве мы с ним очень быстро сдружились. Кену будет посвящена отдельная глава и сразу скажу, что будет он там выглядеть далеко не в лучшем свете.

А пока что расскажу про ситуацию, которая сложилась вокруг этого проекта. Сама японская компания Shimizu, будучи подрядчиком, конечно, имела компьютерную модель управления всем проектом, а также и более чем дюжиной субподрядчиков. Но, во-первых, их модель была построена на персональном компьютере IBM PC/AT, который по своим возможностям, конечно, не мог сравниться с большим компьютером, который был в моём распоряжении. А, во-вторых, сотрудники IBM-а не имели доступ к их компьютеру, а значит и самой модели. IBM, конечно, получал от Shimizu регулярные отчёты, но, не имея своей компьютерной модели, никак не мог контролировать, а значит, и влиять на ход строительства. Именно это обстоятельство я объяснил начальнику RECD Рэю Вагнеру, а также нарисовал ему радужную картинку о том, что есть возможность с моей помощью получить собственную модель на большом компьютере и следить за прогрессом строительства независимо от подрядчика. Рэю моя идея очень понравилась, и он без проблем перевёл меня в свою группу. На самом деле в иерархии завода его группа, подчиняясь непосредственно генеральному директору, находилась на уровне целого отделения – настолько важен был этот проект для всего IBM-а, а не только для нашего завода.

Я думаю, что мой перевод в их группу произошёл не без помощи Кена, который был правой рукой Рея во всех технических вопросах и имел на него сильное влияние. Весь его отдел состоял всего из пяти человек, одним из них был Кен. Он был сформирован лишь на пять лет - на период строительства нового здания, которое должно было стать гордостью всего IBM-а, т. к. на тот момент его позиционировали как самое высокотехнологичное здание в США. Учитывая такую высокую значимость этого здания для IBM-а, я думаю, что Рею не стоило больших проблем «выбить» для своего отдела ещё одну позицию для меня. Вот так, практически без потерь мне удалось выйти из довольно трудного положения, в котором я оказался, как мне кажется, на этот раз совсем не по своей вине.

Сам же я рассматривал своё участие в этом проекте как большое везение, т. к. в таком дорогом проекте с помощью технологии, которой я уже обладал, можно было легко сэкономить довольно большие деньги – я подразумевал, что речь могла идти о миллионах долларов. Итак, я с большим энтузиазмом взялся за дело. Естественно, что, начав плотно работать над компьютерной моделью строительства, мне понадобились данные, которые были заложены сотрудниками Shimizu для их модели. А вот тут я вполне ожидаемо столкнулся с явным сопротивлением этих сотрудников: они вполне резонно поняли, что я создаю свою модель, чтобы контролировать всё строительство параллельно с ними. Это означает, что, если раньше они могли скрывать те или иные прегрешения в процессе строительства, которые в таком большом проекте всегда неизбежны, то с появлением моей модели, подобные события скрыть будет невозможно. И по-человечески понять их нежелание быть контролируемыми со стороны заказчика совсем не трудно. Мои первые встречи с этими людьми были очень напряжёнными, они явно давали мне понять, что совсем не рады моей затее. Нет сомнения, что им жилось спокойнее до моего появления. Но и прямо отказать мне в получении данных, которые заложены в их модель, они тоже не могли: ведь я представитель их заказчика, который оплачивает их работу.

В такой обстановке мне пришлось работать первые пару месяцев, пока я не закончил создание компьютерной модели, состоящей из 2,200 активностей, 4,700 связей между ними и около 500 ресурсов - рабочих разных специальностей, которые в разное время работали на строительной площадке. Вот теперь я смог заняться очень интересной задачей распределения ресурсов строительства. Эта, сама по себе, очень нетривиальная задача при таком огромном количестве активностей, связей и ресурсов, хотя и могла решаться с помощью ПК, но в очень ограниченном виде, т. к. каждый прогон на нём занимал не меньше часа, в то время как на большом компьютере это было меньше минуты. Кроме того, у меня были основания подразумевать, что люди главного подрядчика, ответственные за аналогичное моделирование, не были достаточно профессиональны, чтобы заниматься глубоко этой задачей, но главное, что им это не очень-то было и нужно - оптимально или не очень они распределяли рабочих по объекту во времени – по договору заказчик, т. е. IBM оплачивал рабочие дни всех рабочих, находящихся на строительном объекте, даже, если какая-то категория рабочих сидела без дела в ожидании, пока не будет закончена предыдущая активность. Теперь вы понимаете, что интерес IBM-а в оптимальном распределении ресурсов был самый непосредственный, а вот у Shimizu он почти отсутствовал. У меня же была цель – привлечь на свою сторону и сотрудников Shimizu, чтобы они не смотрели на меня волками, а видели во мне своего помощника. И тут вдруг я совершенно случайно узнаю от своего начальника, что в договоре о строительстве между IBM-ом и Shimizu имеется пункт, по которому заказчик выплачивает солидное вознаграждение подрядчику за каждый день, на который строительный объект будет сдан раньше обозначенного в нём срока и, наоборот, за каждый день опоздания подрядчик будет выплачивать штраф заказчику, хотя и не в таком большом размере, как потенциальное вознаграждение.

Это внезапное открытие давало мне шанс привлечь на свою сторону и сотрудников Shimizu. Было ясно, что они будут сопротивляться следовать моим советам, основанным на моделировании в большом компьютере. Проведя несколько дней за анализом своей модели, я, наконец, получил оптимальное распределение всех ресурсов по специальностям (электрики, водопроводчики, маляры, кровельщики и пр.) и принёс к ним все схемы и отчёты, основанные на таком распределении. А им я предложил проверить их и, если они не смогут найти никаких ошибок (а какие могли быть ошибки, если это было сделано компьютером?), то чем же они рискуют, если вместо расписания работ, которое они получают на своём ПК, воспользуются моим расписанием, которое сулит им закончить проект на несколько дней раньше установленного срока. Тогда ведь будет, как говорят в Америке, Win-Win situation (ситуация, когда все выигрывают и нет проигравших). С этого дня наши отношения сильно потеплели - они поняли, что у меня с большим компьютером возможностей значительно больше, чем у них с ПК, и мы стали работать, как бы в одной связке, и задача у нас стала единая – ускорить сдачу объекта, причём ускорить не во чтобы-то ни стало, как это бывало в СССР, а всего лишь за счёт оптимизации распределения ресурсов на строительном объекте во времени.

Вот таким образом я опять вернулся к самостоятельному труду, предоставленный сам себе и от этого опять получал большое удовольствие от работы. Я опять вернулся к своему излюбленному рабочему графику: вставал в восемь утра, когда дети уже отбыли в школу, делал часовую пробежку по окрестностям своей деревни, затем на автомобиле проезжал 75 км до завода без всяких автомобильных пробок и появлялся на рабочем месте в десять утра. Заканчивал работу, как правило, не раньше восьми вечера, затем отправлялся в IBM-овский спорт клуб, который находился через дорогу напротив и, позанимавшись там минут 40, отправлялся домой. Обычно я приезжал домой к десяти вечера, когда все уже спали. Можно сказать, что вся моя рабочая неделя состояла только из работы. Так что семью я видел только по уикендам.

Интересно, что у нас на заводе был свой небольшой медицинский офис, а из внутренней прессы я случайно узнал, что там раз в пять лет можно пройти тест на общее состояние здоровья. А так как я всю жизнь относился к своему здоровью с большим интересом, то, естественно, мне захотелось знать его объективную оценку. Это оказалось довольно интересным: после обычных диагностических анализов и 15-минутной пробежки на тренажёре, пациенту предлагается сесть за персональный компьютер и ответить на без малого сотню вопросов, в числе которых были и на психологическую устойчивость и совместимость. После ввода в него результатов всех анализов и ответов на заданные вопросы, компьютер определял биологический (или функциональный) возраст, а также указывал на такие области жизни пациента, изменение в которых должны были привести к улучшению жизни и здоровья. В мой первый визит в этот офис компьютер определил мой функциональный возраст на 9.5 лет меньше, чем хронологический. Мне это так понравилось, что я решил ходить туда не раз в пять лет, как они предписывали, а каждый год – я был убеждён, что сам этот офис не следит за частотой посещения сотрудников, тем более что большинство сотрудников вообще не утруждали себя посещением этого офиса. Мои догадки подтвердились – на протяжении всех следующих лет мне ни разу не отказали в обслуживании, мне же было приятно раз в году получать хорошую новость.

Поездки, которые запоминаются на всю жизнь

 

Теперь мне хочется немного отойти в сторону и рассказать, чем же ещё я развлекался на работе помимо самой работы. Всё это время я продолжал активную деятельность докладчика, поскольку, с одной стороны, она позволяла знакомиться со страной за счёт IBM-а, а он имел свои представительства во всех крупных городах США, при том, что я мог выбирать для своих поездок лишь те города, где мне самому было интересно; с другой стороны, я получал громадное удовольствие от осознания того факта, что, как организаторы моего семинара писали в благодарственных письмах моему начальству, что некоторые слушатели моего семинара приезжали аж за 300 км, чтобы послушать мой доклад и задать вопросы после него. Самое интересное, что мне совсем не нужно было готовиться к этим семинарам – всех интересовала моя Иерархическая Система Управления Проектами (ИСУП), идею создания которой подал мне мой первый менеджер Гари, который очень хорошо понимал, что нужно менеджерам. Таким вот образом мне удалось в течение 1988–89 гг. посетить Нью-Йорк Сити, Бостон, Атланту, Даллас, Сиэтл, Дейтона Бич во Флориде, ещё раз Сан-Франциско и Сан-Хосе в Калифорнии, Анкоридж на Аляске, Калгари в Канаде и т. д.

Мне хочется поделиться своими воспоминаниями лишь о трёх из этих поездок, поскольку в них происходило нечто нестандартное для обычных командировок.

Даллас запомнился мне не столько моими семинарами, сколько гостиницей, в которой я остановился – Marriott Mandalay Hotel. Я пробыл там три дня, т. к. меня попросили провести два семинара для всех желающих и два отдельных доклада для двух конкретных потенциальных покупателей ПС. Вечером первого дня съездил я в ресторан поужинать, а затем не обнаружив никакого интереса к ночному городу, часам к семи вернулся в свой отель. Когда я вошёл в фойе отеля, меня привлекли звуки рояля. Я, естественно, пошёл на этот звук и «обалдел» от музыки, которая из него лилась. Сегодня никого не удивишь игре на рояле в крутых отелях, тем более что на многих из них пианист отсутствует, как таковой, а играет там часто даже не человек, а компьютер. Но в 1988 году такое было нечасто и только в очень крутых отелях. Очевидно, я попал именно в такой. Я сразу решил, что проведу в фойе столько времени, сколько пианист будет играть, вместо того чтобы подняться в свой номер и смотреть телевизор.

Нашёл я свободное кресло, придвинул его чуть ли ни вплотную к роялю, вытянул ноги и закрыл глаза, как я это часто делал в филармонии (правда, там это было без вытягивания ног). Надо сказать, что все сидящие в фойе постояльцы отеля, как положено нормальным американцам, время от времени подносили ко рту свои крепкие напитки. Когда официантка подошла ко мне, я отказался от всех её предложений, хорошо понимая, что поступаю очень даже невежливо по отношению к ней, зато вежливо по отношению к пианисту. Моё советское воспитание не позволяло мне слушать классическую музыку и одновременно что-то выпивать – в моём понимании это было бы кощунством. Больше она меня не беспокоила и теперь я мог полностью отдаться музыке. Надо заметить, что я большой любитель классической музыки, но с момента отъезда из Ленинграда здесь всё как-то было не до музыки, а тут я сижу не где-нибудь в 30-м ряду партера или на хорах в Большом зале Ленинградской Филармонии, а прямо на сцене рядом с роялем. Самое интересное, что я, при отсутствии музыкального слуха, каким-то образом почувствовал, что пианист-то совсем не простой: во-первых, он играл без нот - по памяти, а во-вторых, он не всегда играл классику, а иногда какую-то американскую попсу. Я понял, что он так должен делать, чтобы ублажать публику с разными вкусами. Минут через сорок у пианиста наступил перерыв на отдых. Я подошёл к нему, чтобы сказать, как мне понравилась его игра, и мы, естественно разговорились. На вид ему было лет 30 и звали его Пол Михалик (Paul Michalik), он поляк, недавний иммигрант из Варшавы, где играл в оркестре Варшавской Филармонии, а теперь играет здесь по вечерам с шести до десяти вечера, потому что другой работы нет.

Когда его перерыв закончился, я спросил без всякой надежды на успех, а не играет ли он знаменитую мелодию Лары из замечательного американского кинофильма «Доктор Живаго» по одноимённому роману Бориса Пастернака, который вышел на экраны в 1965 году. Для своих молодых читателей замечу, что помимо множества премий, которые получил этот фильм, он обошёлся создателям в $11 млн, а принёс доход в $111 млн! Вообще-то следует заметить, что американцы не умеют делать фильмы про Россию, у них почти всегда получается какая-то пародия. Этот же фильм, чуть ли не единственный, который сделан про Россию и при том очень талантливо. Так что, очень советую его посмотреть тем, кто его никогда не видел. Для меня это единственный фильм, который я смотрел каждый раз, когда его показывали здесь по телевизору в 70-х-80-х годах, а показывали его, кажется, в канун каждого нового года.

Итак, я изложил свою просьбу Полу, а он, ни слова не говоря, садится за рояль и играет эту безумную музыку:

https://www.youtube.com/watch?v=AlQTlpF1Lvg

(всего-то 2 мин 39 сек.)

Никогда раньше я не получал такого удовольствия от музыки, как в тот вечер – это ведь был единственный случай в моей жизни, когда профессиональный пианист играл по моей просьбе и только для меня. Я же слушал эту небесную музыку, развалясь в кресле с вытянутыми ногами и закрытыми глазами. Интересно, что я решил ни в коем случае не давать ему чаевые, хотя за такое удовольствие денег мне было совсем не жаль, но я был уверен, что это не тот случай, когда нужно давать чаевые. Скорее наоборот – мои чаевые опошлят сам момент, потому что я почувствовал, что он увидел во мне любителя настоящей музыки в отличие от большого большинства, обычно сидящих в этом фойе и непременно попивающих крепкие напитки, да при этом ещё и разговаривая. Музыка таким слушателям служила лишь приятным фоном для их беседы, а не самой музыкой. Теперь мы общались в каждый из его перерывов и, конечно, в наших разговорах с Полом совершенно явно проскальзывала его профессиональная обида на местных слушателей и даже некоторое презрение к ним. Я тогда так проникся к его чувствам профессионала, что подумал: каково это играть настоящему пианисту для людей, которые саму музыку то не слушают? Однако было понятно и другое: иной работы у него пока нет. Оставалось только надеяться, что в скором будущем она у него появится.

Излишне говорить, что два других вечера я старался поужинать пораньше, чтобы к шести часам уже быть на сцене, т. е. в «своём» кресле возле рояля и получать заряд неожиданно свалившегося удовольствия. Про себя я отметил, что в эти два вечера в его репертуаре преобладала классическая музыка, не в пример моему первому вечеру. А уж мелодию Лары он играл по нескольку раз за вечер, похоже и сам наслаждался не меньше меня. А теперь внимание: когда Пол закончил свою игру в мой последний вечер и мы с ним прощались, он сказал:

- Исаак, я хочу сделать тебе подарок - оставь мне свой адрес, я дома запишу для тебя твою любимую мелодию Лары на кассету и пришлю её тебе домой.

И действительно, через неделю я получил его подарок, который служил мне много лет напоминанием о хорошем пианисте и человеке. Он и сейчас находится где-то в моём архиве, но сегодня уже никто не пользуется магнитофоном. Зато в Интернете эту необыкновенную музыку сегодня может услышать каждый и в самом разном исполнении.

А вот и ещё один интересный эпизод, который произошёл в первую неделю мая 1988 года. В середине апреля мой начальник Рэй вызывает меня к себе и говорит, что к нему поступила просьба от IBM-овского офиса по продажам в Бостоне послать меня с докладом в корпорацию General Electric (GE) и чтобы я там повторил свой доклад, который я делал год назад в городе Анахайм в Калифорнии. Оказывается, Дженерал Электрик проводит ежегодную конференцию по разработке программного обеспечения для программистов со всех своих заводов по всему миру. Для непосвящённого читателя скажу, что эта корпорация такая же большая и старая, как и IBM (ей сегодня больше 120 лет), она производит продукцию в самых разных областях промышленности, но наиболее известна своими авиационными двигателями, которые, в частности, стоят на всех современных самолётах компании Боинг (Boeing). Эта ежегодная конференция всегда проводится в первую неделю мая во Флориде на курорте Daytona Beach. Как я уже говорил, в IBM-е не принято было отказывать в просьбах других заводов и особенно в просьбах, исходящих от офисов по продажам IBM-овских продуктов. Когда я созвонился с представителем GE, то первое, что он мне сообщил было, что все расходы по моей командировке они берут на себя. Но, как и в прежние мои поездки, мой завод гордо отказался от денег GE и сам за всё заплатил.

Теперь пару слов о том, как там всё было устроено и чем это закончилось для меня лично. Всех участников разместили в громадном высотном отеле прямо не берегу атлантического океана (только пляж отделял его от океана), в нём же проходили все заседания и там же в ресторане кормили завтраком, обедом и ужином. Таким образом, можно было обойтись и без автомобиля, но я всё равно взял его, так как люблю полную свободу передвижения и, как оказалось, он мне очень пригодился. Там произошло два события и оба смешные. По расписанию мой доклад был в среду во второй половине дня, причём мне и ещё одному приглашённому IBM-еру на двоих выделили 40 минут. В понедельник утром, просмотрев названия докладов, я подошёл к модератору моей секции и сказал, что я хотел бы посетить несколько докладов в инженерных секциях, ссылаясь на то, что, хотя здесь я присутствуя в качестве программиста, но у меня инженерное образование. Он сказал, что узнает, возможно ли это. Позже он подошёл ко мне и сказал, что это очень трудно осуществить, потому что на этих докладах может присутствовать конфиденциальная информация GE и потому, если для меня эта потеря не смертельна, то лучше этого не делать, а просто погулять здесь – это же лучший курорт Флориды! Самое интересное, что и моему докладу не суждено было состояться: так получилось, что другой IBM-ер вместо 20 минут проговорил все 40, а модератор «проспал» эту ситуацию, а когда это стало фактом, то долго передо мной извинялся. Небольшим утешением для меня было то, что мой доклад был опубликован в трудах конференции.

Таким образом, все дни конференции, с понедельника по пятницу, кроме среды, я был предоставлен сам себе и поневоле пришлось рассматривать эту «трудовую» неделю в качестве заслуженного внеочередного отпуска, да такого, когда абсолютно «всё включено». Даже о ресторане, чтобы поесть, не нужно было думать. Естественно, что в один из этих дней я посетил всемирно известный космический центр им. Джона Кеннеди (John F. Kennedy Space Center), а в другой день – тоже всемирно известный Мир Уолта Диснея (Walt Disney World). И очень пожалел, что не взял с собой в эту поездку Кристину. В остальные дни я совершал пробежки по пляжу. Вот так бездарно GE распорядился моим временем эксперта в области построения компьютерных систем для управления большими проектами. Но я совсем не был на них в обиде.

Наконец, настало время для третьей из моих нестандартных командировок того времени. Началось это в середине января 1989 года. Вызывает меня мой начальник и говорит:

- На этот раз два IBM-овских офиса – в Сан-Франциско и в Сиэтле – просят тебя прилететь и сделать там доклады по твоей системе ИСУП, чтобы показать потенциальным покупателям ПС (напоминаю, что одна такая система стоит $100,000), насколько легко с ней работать и как именно можно создавать с её помощью системы управления проектами, подобными ИСУП. Так что созвонись с этими офисами и планируй эту командировку.

Учитывая, что моя поездка приходится на конец января – лучшее время для катания на лыжах - я решил взять неделю своего отпуска и на обратном пути из Сиэтла полететь в Ванкувер, где, как мне было известно, находится самый большой лыжный курорт в Северной Америке Whistler- Blackcomb, который расположен всего в двух часах езды от Ванкувера в канадской провинции Британская Колумбия. Естественно, что я решил взять с собой в поездку свои лыжи, ботинки и соответствующую одежду – люблю кататься на своём снаряжении.

Однако на этом прелести подготовительного периода не закончились. Когда до моего отлёта оставалось всего несколько дней, звонит мне начальница офиса в Сан-Франциско и спрашивает:

- А не могли бы вы заодно слетать ещё и в Анкоридж – туда вообще докладчики летают значительно реже, чем к нам, а интерес там огромный к вашей тематике, к тому же там тоже имеются потенциальные покупатели на ПС.

Услышав про Анкоридж, я чуть не подпрыгнул от радости – побывать на Аляске было моей давнишней мечтой. Ещё году так в 1981-м я всерьёз собирался взойти на Mt. McKinley (6,190 м) с Фрэдом Туником и каким-то его альпинистским приятелем-иммигрантом из Москвы. Я готов был лететь туда за свои деньги, поскольку хорошо понимал, что такой шанс выпадает только раз в жизни. А в это время мы были приглашены всей семьёй на очередной званый обед к нашей приятельнице Ли Лафтмен, через которую я когда-то получил бесплатную дачу на всё лето 1978 года. За обедом я сообщил Ли о своих планах на восхождение на Mt. McKinley. Ей так понравилась идея, что три недавних иммигранта из СССР, все трое имеющие степень кандидата наук, взойдут на самую высокую гору Северной Америки, что она тут же сообщила мне, что готова быть моим спонсором, выделяя для этого $2,500. Я, естественно, не стал отказываться от такого предложения – к тому времени я уже знал, что в США подобное спонсорство широко распространено среди богатых и просто хорошо обеспеченных людей. К сожалению, тогда из этой затеи ничего не получилось, т. к. Фрэд, когда услышал, что у меня появился спонсор, он сразу поставил условие своего участия – чтобы я нашёл спонсора и ему. Я же посчитал, что это должно быть его проблемой, а вовсе не моей, и на этом наша экспедиция на Mt. McKinley закончилась, так и не начавшись.

И вот теперь совершенно неожиданно мне выпадает возможность не восходить, конечно, на гору, тем более одному, да ещё зимой, но хотя бы побывать на столь желанной Аляске. Однако в телефонном разговоре я посчитал необходимым сделать вид, что «времени у меня в обрез, я очень занят на своей работе, но, если вам это очень надо, то так уж и быть – сделаю для вас одолжение, оторву ещё три дня от основной работы и прилечу в этот ваш богом забытый Анкоридж». Как и всегда раньше, мой начальник не стал возражать против удлинения моей командировки во времени и в расстоянии. А буквально за один день до моего отлёта из Нью-Йорка получаю я звонок из Анкориджа от устроителя моего семинара, который предупреждает меня, чтобы я брал с собой всю тёплую одежду, т. к. у них стоят рекордно сильные морозы. Я поблагодарил за предупреждение, а про себя подумал, что я и так уже подготовился к любым морозам, поскольку беру с собой даже пуховку для катания на лыжах. Что же может быть ещё теплее пуховки, в которой я ходил на пик Коммунизма в далёком 1972 году?

Итак, после Сан-Франциско я полетел в Сиэтл, где ничего особенного не произошло, если не считать посещение авиастроительного завода Боинг, а, конкретно, самого большого здания в мире на тот момент. А вот после Сиэтла началось самое интересное. Прилетел я в аэропорт Анкориджа поздно вечером и пошёл искать заказанную машину. Нашёл, сел в неё и начал заводить, а она не заводится – очевидно, сказалось влияние лютого мороза на улице, несмотря на то что паркинг был под крышей. После нескольких неудачных попыток я начал искать глазами кого-нибудь из обслуживающего персонала, но вокруг не было вообще ни одной живой души. Мне показалось это очень странным – не такой уж маленький этот аэропорт, а совсем безлюдный. Первая мысль, которая пришла мне на ум – мороз разогнал всех по домам. А вторая мысль была ещё хуже первой: я ведь собирался съездить из Анкориджа за город посмотреть на горы вокруг него и, если машина не хочет заводиться в крытом гараже, то как же она поведёт себя на открытом воздухе? Когда я уже готов был возвратиться в офис с целью замены машины на другую (но уж очень не хотелось идти через улицу по морозу), она вдруг завелась, и я поехал в центр города в свой отель.

На следующий день, когда я пришёл в конференц-зал к назначенному времени, то был приятно удивлён: там уже сидело не меньше сорока человек, некоторые из них, как мне сообщил ведущий, приехали издалека. В два часа дня я освободился и, поскольку в моём распоряжении здесь был всего один день, я сразу же помчался на север по хайвэю №3 в сторону Denali National Park, где как раз и находится Mt. McKinley. Я уже знал, что от этого хайвэя отходит грунтовая дорога в сторону горы и что она приводит прямо на ледник. За свою альпинистскую жизнь я побывал на многих ледниках в пределах Советского Союза, но не знаю ни одного, на который в прямом смысле слова можно было бы доехать на машине. Естественно, что мне захотелось убедиться в том, что это на самом деле так. На выезде из города по левой стороне дороги я неожиданно для себя увидел довольно приличную гору (метров 100 по вертикали) и на ней четырёхместный подъёмник, который вёл на его вершину, а также и столбы освещения. Я также успел заметить её название - Hilltop Ski Area, а чуть ниже Night skiing M-F: 3–8 pm (Ночное катание Пон-Пят: с 3 до 8 веч). А про себя подумал, какая неожиданная дополнительная открылась пруха! Ведь об этой горе я и понятия не имел. Сразу решил, что если там и правда будет ночное катание ко времени моего возвращения с ледника, то непременно покатаюсь, тем более что и лыжи, и ботинки находятся со мной в машине.

С этой приятной мыслью я продолжил свой путь к леднику. В этот день даже солнце светило как-то по-особому. Где-то через час или полтора я, наконец, повернул налево, на ту самую грунтовую дорогу, которая вела к леднику. Вот только на ней мне стало немного страшновато. Она была покрыта небольшими камушками, а всё пространство между ними было заполнено застывшей водой. Дорога эта имела постоянный небольшой (5o-10o) наклон вниз, и я подумал, что, пока я еду вниз, никакие проблемы меня не ожидают. Но, вот когда я поеду обратно, моя машина на этой полу ледяной дороге с подъёмом вверх очень даже может забуксовать. Но самое главное даже не это, а то, что за час езды по хайвэю мне попались всего 3–4 встречных машины. Что же касается этой грунтовой дороги, то на ней по определению ни одной машины быть не может, потому что какой же ещё идиот в середине зимы поедет по дороге, которая ведёт в тупик, т. е. на ледник? Теперь я очень пожалел, что не посмотрел на состояние колёсных шин – ни, когда брал машину в аэропорту (правда тогда я не предполагал, что придётся ехать по грунтовой дороге, покрытой льдом), ни сейчас, перед этой поездкой. Однако природное любопытство взяло верх над страхом, и я продолжил свой путь к леднику, по сути, полагаясь на русский авось.

Через километров десять дорога и правда привела меня к самому леднику. Здесь стояло деревянное здание, которое служило информационным центром для туристов во время летнего сезона. Сейчас оно, естественно, закрыто и было ясно, что здесь уже много месяцев не ступала нога человека. Я покинул машину и вышел на ледник, который начинался буквально в 10 метрах от парковки. Погуляв по льду минут десять и полюбовавшись видом горы далеко впереди, таким образом, убедившись, что всё это так и есть – до ледника действительно можно доехать на машине – я разворачиваю машину и направляюсь в обратный путь. Теперь я еду исключительно медленно (не больше 10 км в час), чтобы, не дай бог, не начать скользить по этой ненадёжной дороге, по которой теперь я еду вверх. И только минут через пятьдесят, когда я достиг хайвэя, позволил себе глубоко вздохнуть. Времени было шестой час, когда в тех местах в это время года уже заходит солнце. Темнеет на такой широте очень быстро и буквально через 15 минут наступает полная темнота. Теперь моё внимание привлекает тёмно-синее, если не сказать, чёрно-фиолетовое небо, такое, как я помнил по картинам Рокуэлла Кента в Ленинградском Эрмитаже. Тогда, 30 лет назад, мне казалось, что такого цвета небо быть не может, а это просто художественное восприятие и изображение автора. Теперь же я убедился, что его картины очень даже реалистичны. Всё это было безумно красиво. Впечатление от вида такого неба усиливалось ещё и тем обстоятельством, что я был совершенно один и вокруг меня на много километров ничто не напоминало о цивилизации.

Вот с таким возвышенным настроением я через час прибыл в Hilltop Ski Area, которая и в самом деле была открыта для ночного катания. На всей горе было не более двух десятков человек – ведь это был вечер буднего дня. Ещё минут через пятнадцать я уже был на горе и до самого её закрытия по-настоящему наслаждался таким необычным ночным катанием под фиолетовым небом Аляски. И это несмотря на то, что сама гора по американским лыжным меркам была всего лишь местного значения, но, поверьте, условия для катания были просто незабываемыми.

Утром следующего дня я улетел в Ванкувер, там взял машину и укатил на этот раз на самый крутой лыжный курорт в Северной Америке Whistler-Blackcomb, где за пять дней по-настоящему укатался на целый год вперёд.

В октябре 1989 года я получил приглашение провести семинар по системам управления проектами в Нью-Йоркском городе Сорнвуд (Thornwood, NY) - учебном центре IBM-а. Для меня это был совсем необычный семинар, поскольку он транслировался на пятнадцать IBM-овских заводов по всему США через СENET – внутреннюю IBM-овскую сеть – прообраз будущей всемирной сети ИНТЕРНЕТ. На каждом заводе был класс, оборудованный телевизионным экраном, по которому слушатели меня видели и слышали, а для обратной связи со мной у каждого слушателя на столе стоял телефон, по которому они могли задавать мне вопросы. В то время мало кто из больших компаний имел подобный сервис.

Снова поиск работы, хотя и в благоприятных условиях

 

С окончанием 1989 года закончился и ЦППТ проект – само здание было успешно и вовремя построено – и теперь его начали загружать очень дорогостоящим оборудованием. Мой начальник Рэй оценил мой вклад в общее дело экономией для IBM-а примерно в два миллиона долларов. Экономия эта была прямым следствием моей компьютерной модели, которая позволяла в любой момент времени определять оптимальное распределение ресурсов (людей разных профессий) по строительному объекту с учётом всех неполадок и проблем, которые неизбежно присутствуют на объекте такого уровня сложности. Напомню, что IBM по договору с подрядчиком был обязан оплачивать всех рабочих, находящихся на объекте, даже, если они не работали по причине, от них не зависящей. Например, когда по строительным условиям нельзя начинать какую-то работу, пока не завершится предыдущая. Для лучшего понимания приведу пример: одних электриков на объекте работало до 50 человек. В некоторые дни моя модель показывала, что работать смогут только 45 человек, остальные всё равно будут простаивать. Теперь вам легче представить откуда взялась такая экономия за полтора года существования моей модели, если учесть, что всего на объекте было занято 500 рабочих разных специальностей. За эти заслуги Рэй повысил меня в должности, переведя на 5-й из 6 возможных профессиональных уровней и теперь моя должность стала называться Программист Консультант-Разработчик (Advisory Programmer-Development).

Должность моя звучит довольно привлекательно, однако, работы-то у меня больше нет. С окончанием строительства наш отдел расформировывают и теперь каждый должен искать себе работу сам в этом или других подразделениях IBM-а. А год-то на дворе 1990-й, а это, между прочим, начало экономического спада производства в США и некоторых других западных развитых странах. При этом компьютерная индустрия получает двойной удар – второй приходится от того, что с каждым годом мощность и возможности персональных компьютеров (ПК) резко возрастают и постепенно начинают отбирать у больших компьютеров часть их задач. А это означает, что потребность в больших компьютерах, которые всегда были прерогативой IBM-а, начала постепенно снижаться, а значит и доходы компании. А третий удар компания наносит себе сама: я уже упоминал, что компания очень гордилась своей почти 80-летней политикой полной занятости, что дословно означает никаких увольнений, кроме как, по собственному желанию. Поэтому, если другие гиганты компьютерной индустрии, такие как Univac, Honeywell, DEC, Sun Microsystems, Hitachi и Fujitsu уже в этом году начинают увольнять часть людей, чтобы улучшить своё финансовое положение, а в два последующих года будут продолжать делать тоже самое, то IBM не может нарушить свою «Политику Полной Занятости» и в этом смысле остаётся в гордом одиночестве, зато всячески подчёркивая преимущественное положение своих сотрудников по сравнению с другими компаниями.

Более того, кому-то на самом верху пришла ещё более «замечательная» идея - всем сотрудникам было объявлено, что, если они пожелают уволиться добровольно, то смогут получить от компании очень даже хороший социальный пакет, состоящий из трёх пунктов: 1) недельную зарплату за каждые отработанные полгода (это означает, что, если человек отработал 24 года, он получает в качестве отступных свою годовую зарплату); 2) IBM продолжает оплачивать медицинскую страховку ему и всей его семье до тех пор, пока он не найдёт себе новую работу и 3) по достижении 55 лет IBM будет платить ему заработанную за эти годы пенсию, как любому сотруднику, уходящему в этом возрасте на пенсию. Ну а теперь задачка на сообразительность: как вы думаете, кто начал пользоваться таким лакомым предложением – лучшие из сотрудников или же худшие из них? Если вы ответили, что это лучшие сотрудники, то вы успешно прошли этот тест. Теперь даже я, человек мало искушённый в капиталистическом способе производства, понял, что моя любимая до сих пор компания в буквальном смысле слова роет себе, а, значит, и всем её сотрудникам, могилу. Я и сегодня не могу понять логики тогдашнего президента IBM-а Джона Эйкерса (John Akers), который позволил себе такую роскошь. Очень скоро я получил подтверждение своим догадкам, когда узнал, что мой лучший и наиболее образованный менеджер из двух стран, в которых мне пришлось работать, он же мой первый менеджер в IBM-е Гари Марковиц, был одним из первых, кто воспользовался этим заманчивым предложением и навсегда покинул IBM, унося с собой этот социальный пакет. Ведь ни для кого не секрет, что хороший специалист, будь то при социализме или капитализме, никогда не оказывается без работы: когда его предприятие закрывается или разоряется, его с большой охотой берёт к себе предприятие-конкурент, да при этом почти всегда имеет место прибавка к зарплате. С плохим сотрудником такое, конечно, не происходит. Вообще говоря, хороший социальный пакет при увольнении людей в те годы не был редкостью для больших компаний в США. И это явление, само по себе, очень даже похвальное, вот только IBM нарушил совершенно естественное правило увольнять в первую очередь балласт, т. е. малопродуктивных, совсем непродуктивных или даже просто ненужных сотрудников. Он, IBM, умудрился и приличные деньги потратить на социальные пакеты и за счёт этих расходов освободиться от лучших сотрудников, одновременно оставив нетронутым свой балласт. Хуже этого придумать что-либо было трудно! А ещё следует добавить, что эту же политику IBM продолжил ещё в 1991–92 годах, что и привело его к самому серьёзному кризису за всю его долгую, почти 90 летнюю, историю. Но к этому я ещё вернусь.

А пока что в этот 1990-й год, первый год рецессии в США (спад производства и одновременное падение спроса на большие компьютеры), у меня нет работы, как таковой, зато зарплату платят исправно – это тоже традиция IBM-а, т. е. всё той же политики полной занятости, чтобы дать возможность человеку найти работу где-нибудь внутри IBM-а. Должен сказать, что, хотя зарплату платят, но чувство это пренеприятное, когда ты ничего не делаешь, у тебя ни перед кем нет никаких обязательств (наверное, это чувство, которое испытывают люди, сидящие на Вэлфэре (Welfare)), но ты понимаешь, что, в отличие от Вэлфэра, такое положение не может длиться бесконечно.

Естественно, что я воспользовался своими на то время достаточно широкими связями по всей стране и разослал всем сообщение, что ищу работу. Однако по всем заводам IBM-а уже действовал полный запрет на приём новых сотрудников. Таким образом, связи потеряли всякое значение. К моему счастью, интерес к моим докладам и семинарам совсем не утратился, тем более что желающим их послушать они доставались абсолютно бесплатно – мой завод продолжал платить за мои командировки. В моей ситуации уже это было большим везением.

В марте я съездил на конференцию в Сан-Франциско (в 4-й раз!), где сделал доклад по результатам моей последней работы, посвящённой оптимальному распределению ресурсов. Для особо любознательных читателей, которым захочется ознакомиться с этим трудом, вот здесь можно это сделать:

https://www.pmi.org/learning/library/managing-resources-construction-project-semiconductor-technology-2102

Не удивляйтесь, что статья опубликована только через три года, в 1993 году: Project Management Journal - самый престижный журнал в этой области, который выходит только четыре раза в году, при том, что объём каждого составляет всего 48 стр. Получить там место на семь страниц (Volume XXIV, Number 2, June 1993, pp 34-40) считается большой удачей.

Однако самая интересная поездка в этом году была в столицу Австрии Вену. Первый раз я был в Вене четырнадцать лет назад и только один день, с которого и началась моя жизнь в свободном мире. Тогда я прибыл всего лишь с небольшим рюкзаком за спиной. Совсем другое дело было теперь – я прилетел на 10-й ИНТЕРНЕТ – Всемирный Конгресс по Управлению Проектами – с докладом и на целую неделю с 25 по 30 июня 1990 года. Это была одна из очень приятных и расслабляющих поездок. Хорошо известно, что Вена – один из самых красивых городов Европы. Очень запомнился мне Дворец Хофбург (Hofburg Palace), где участникам конгресса устроили приём с ужином и демонстрацией профессионального исполнения венского вальса. Я-то ведь хорошо помнил, что этот дворец неоднократно служил местом встречи и переговоров западных стран и СССР во времена холодной войны. Ещё и из-за этого там было интересно присутствовать. Кстати, на этот раз я летел в Вену эконом классом – уже сказывалось начало кризиса, «жирные» времена IBM-а остались в прошлом.

Пока я был хоть таким образом занят и люди приходили меня слушать на семинарах или конференциях, я чувствовал себя более или менее нормально, но, когда я возвращался на своё рабочее место, где я никому не был нужен, настроение моё сразу же ухудшалось. И вот, наконец, происходит временное улучшение ситуации: мой новый друг Кен Мори, благодаря которому я попал в Отдел Капитального Строительства, к этому времени уже год, как работает в Нью-Йоркском городе White Plains в отделе под названием «Администрирование и Планирование Событий для Отдела Маркетинга и Продаж по всей территории США». На самом деле они занимаются тем, что планируют и готовят ежегодные недельные поездки на лучшие курорты США для особо отличившихся продавцов IBM-овских продуктов. А я даже не подозревал о существовании такого отдела! Обычно это событие происходит на одном из Гавайских островов, в этом году - на очень известном острове Maui. После окончания этого мероприятия проводится опрос участников, для чего каждому вручается опросный лист, который он должен вернуть организаторам.

В этот раз Кен подал своему менеджеру Марку Худаку (Mark Hoodack) (к ним обоим я ещё вернусь в 5-й части книги, т. к. они оба оказались натуральными жуликами по-американски) идею о том, что хорошо бы автоматизировать этот процесс, т. е. вместо того, чтобы раздавать всем опросные листы, затем их собирать обратно и, наконец, вводить результаты с этих листов в компьютер, а после этого ещё и провести анализ всех ответов, надо, чтобы все участники заполняли опросные листы онлайн в компьютере. А участников, между прочим, 1,600. Звучит это, конечно, хорошо, даже очень, вот только некому это сделать. И тут он называет Марку моё имя и говорит, что я сижу без дела на своём заводе в East Fishkill и, если он напишет письмо моему менеджеру с просьбой одолжить меня на 2–3 месяца, то этот проект легко осуществится и даже без каких-либо дополнительных расходов. Я даже думаю, что Кен придумал эту работу, заботясь обо мне (он, конечно, был осведомлён о ситуации, в которой я оказался), – чтобы мне было чем занять себя, делая при этом полезное дело. Ситуация же, которую придумал Кен, была как раз из разряда Win-Win (все выигрывают, и никто не проигрывает).

Вот таким образом я стал работать на Марка после того, как вернулся из Вены, т. е. весь июль и август. Пока я работал над этим проектом я немного забывался, но, когда возвращался домой, то мысль о том, что же будет дальше с моей работой, не оставляла меня. Вот уже прошло восемь месяцев, как я нахожусь в «свободном плавании» и каждый новый день жду звонка от своего менеджера, который скажет мне, что больше так продолжаться не может. А экономическое положение в стране и в самом IBM-е становится всё хуже. И вот тут, совершенно неожиданно, я получаю звонок от менеджера из IBM Systems & Technology Group, который в марте этого года слушал мой доклад «Управление Ресурсами с Помощью ПС» на конференции в Сан-Франциско, и просит приехать к ним на завод как можно быстрее и повторить этот же доклад, но теперь уже для менеджеров этого завода. Причина такой неотложности – у них уже полным ходом идут работы по создания большого компьютера нового поколения под условным названием Н8, который по плану должен выйти на рынок уже через пару лет, а вот компьютерная система управления этим проектом до сих пор не создана, что, в свою очередь, ставит под угрозу сам проект.

А это, между прочим, самый известный и самый большой из IBM-овских заводов в мире, который производит только большие компьютеры. Именно здесь был построен первый коммерческий компьютер IBM 650 в 1953 году, а также самый известный компьютер на транзисторах IBM System/360, который во многих тысячах экземплярах разошёлся по всему миру во второй половине 60-х годов прошлого века.

Уже на следующий день я приезжаю на этот завод, который расположен в Нью-Йоркском городе Poughkeepsie (ещё 14 миль севернее города East Fishkill, где я работал последние шесть лет) и делаю доклад для аудитории, где собралось около двух десятков менеджеров. Заканчиваю доклад и до меня долетают комментарии, которыми делятся слушатели между собой. Все они сводятся приблизительно к следующему: «это как раз то, что надо для нашего проекта». После доклада меня приглашает к себе в кабинет тот самый менеджер по имени Фил (Phil Legare), по инициативе которого я оказался сегодня здесь. Теперь он озвучивает мне то, что я уже слышал краем уха в комментариях по поводу моего доклада. Затем он разъясняет мне ситуацию, в которой они оказались: у них имеется команда из нескольких программистов, которую возглавляет ведущий программист (Senior Programmer – самый высокий 6-й уровень по IBM-овской профессиональной классификации). Эта команда работает над упомянутой системой уже почти два года, но системы до сих пор нет и конца этому не видно. А после этого спрашивает нет ли у меня возражений против перевода на их завод с целью построения системы управления этим самым проектом Н8. Вот тебе и на – никогда не знаешь откуда грянет гром и когда засветит солнце! Казалось бы, хватай везение «за хвост» и радуйся. Однако всё не так просто.

Прежде, чем я продолжу повествование, я должен сделать два очень важных отступления. Первое касается профессиональной проблемы, а вторая – семейной.

Итак, профессиональная проблема состоит в том, что я хорошо знаком с деятельностью того самого ведущего программиста по имени Скотт Дайвер (Scott Diver), но не с ним самим. Дело в том, что он не один раз докладывал свою работу на внутренних IBM-овских семинарах. И каждый раз меня удивлял стиль его работы. Есть люди среди программистов, которые стараются сделать свой конечный продукт как можно сложнее, несмотря на то что этот же продукт может быть сделан много проще, быстрее и дешевле. Мне кажется, что эта категория людей, которые страдают определённым комплексом неполноценности: если этот продукт будет выглядеть сложным и трудно понятным для потребителя, то создатель этого продукта должен выглядеть для потребителя ну очень умным, поскольку это именно он создал такой сложный в использовании продукт, который другим даже не очень понятен. Вот к этой группе людей как раз и относился Скотт. Я же всегда был приверженец противоположного подхода к созданию своих продуктов – максимум простоты в использовании и никаких ненужных для пользователя в данный момент деталей, которые могут его отвлекать от решаемой задачи или, хуже того, поставить в недоумение. По этой причине мне не о чем было даже дискутировать со Скоттом по его докладам, а ему, очевидно, по моим. Таким образом, мы ни разу не контактировали, несмотря на то что неоднократно оказывались на одних и тех же семинарах и доклады наши публиковались в одних и тех же сборниках.

Теперь читателю будет легко понять моё положение: если я принимаю предложение Фила и прихожу к ним работать, чтобы построить компьютерную систему по моему образцу, которая уже была сделана на моём заводе, то ясно, что программисты и их лидер Скотт должны работать под моим руководством, а иначе зачем я им нужен? Совершенно ясно, что рабочая ситуация в таком коллективе будет нездоровая: во-первых, Скотт по занимаемой должности стоит выше меня, во-вторых, это он уже потерпел фиаско по созданию системы, которую теперь поручается сделать мне, а он, якобы, мне должен помогать. У меня нет никаких сомнений, что он будет торпедировать мои начинания и постарается «ставить мне палки в колёса» там, где это будет возможно, чтобы хоть этим как-то оправдать свою неудачу.

А на семейном уровне у меня уже много лет имеется другая, куда более сложная проблема: я уже давно пришёл к выводу, что нам с Таней надо жить раздельно, потому что мы оба очень разные, если не сказать противоположные, люди и потому мы в тягость друг другу. К этому моменту Таня уже успешно закончила курсы программистов в большом Нью-Йорке, куда она ездила каждый день на поезде, и даже уже нашла работу недалеко от нашего места жительства. А ведь это тоже было необходимым условием для нашего развода, и оно тоже очень вовремя осуществилось. В свою очередь, пришлось свыкнуться с мыслью, что мне придётся жить не только без Тани, но ещё и без детей – ясное дело, что они останутся жить с ней. Я уже давно поставил себе срок для ухода – сентябрь 1990 года, это время, когда Женя заканчивает 12-й класс и уедет в колледж. Как это ни странно звучит, но именно за него я переживал больше, чем за Кристину, которая была на шесть лет моложе его. Дело в том, что к этому времени Женя был типичным интровертом и, в то же время, впечатлительным и ранимым и у меня не было сомнений, что наш развод его очень расстроит. В таком возрасте молодые люди ещё не способны понять, что в деле развода может не быть виноватых, а просто это банальная ошибка молодости. Я уверен, что, когда 15 лет спустя через этот же процесс прошёл и сам Женя, то его отношение к нашему разводу тоже поменялось. А пока что было ясно, что он всю вину возложит на меня и с этим пришлось смириться. Вот я и решил, что наименее болезненно для него будет, если мы осуществим это после его отъезда в колледж, где он «закружится» в своей новой студенческой жизни и быстрее забудет про родительские проблемы. Что касается Кристины, то за неё я переживал значительно меньше, потому что она, в отличие от Жени, была типичным экстравертом, всегда весела, очень много времени отдавала своей любимой гимнастике, у неё и в школе было много друзей плюс ещё какие-то общественные обязанности. В общем, я не без основания полагал, что наши с Таней проблемы её будут занимать значительно меньше, чем Женю.

Но была и ещё одна, уже совсем неразрешимая проблема – материальная: понятно, что наш большой дом теперь надо продавать, Тане с Кристиной надо покупать дом поменьше, но и мне тоже нужен дом, поскольку я себе уже не представляю жизнь без отдельного дома. Но также ясно, что денег от проданного большого дома не хватит на два поменьше. К тому же, будут большие расходы, связанные с продажей существующего дома и покупкой двух других домов. Получалось так, что мне скорее всего какое-то время придётся снимать себе квартиру, пока я не заработаю на дом.

Учитывая настоящую ситуацию в стране и в IBM-е, ясно, что предлагаемую работу надо брать, но надо и воспользоваться их затруднительным положением, в котором они оказались, и попробовать выторговать для себя наилучшие условия. Вот со всеми этими почти непреодолимыми проблемами на следующий день я возвращаюсь в город Poughkeepsie на встречу с менеджером Филом. Для начала я ставлю ему всего одно условие: Скотт не должен участвовать в этой работе, я сам всё сделаю и объясняю ему, почему так надо. Он всё понимает и быстро с этим соглашается. Затем я говорю ему, что мне нужно время на продажу своего дома в Suffern’е и покупку нового в Poughkeepsie. На это он мне отвечает, что это совсем не проблема. Оказывается, в IBM-е есть специальный отдел, который занимается вопросами перемещения сотрудников с одного завода на другой в пределах всей страны, а скорее всего и мира. Они пришлют независимого агента, который произведёт оценку дома на текущем рынке, после чего IBM выдаст мне чек на оценочную сумму, возьмёт дом на свой баланс и будет сам продавать его. А это значит, что не надо искать покупателя в это тревожное время падения цен на дома, затем ожидать согласие банка о выдаче ипотечного кредита покупателю, что обычно занимает от одного до двух месяцев, и не будет никакого закрытия купли-продажи с участием адвокатов с обоих сторон и со стороны банка. Это просто фантастика! При этом, никаких расходов по продаже дома я вообще не понесу. Больше того, мы можем не торопиться с освобождением дома, что тоже очень важно, т. к. Таня должна найти себе подходящий дом, оформить на него ипотечный кредит, совершить акт купли-продажи и, наконец, переехать. И на всё это должно уйти не меньше двух месяцев. Что же касается меня самого, то я знаю, что IBM будет полностью оплачивать мне съёмный дом или квартиру (на моё усмотрение) в течение полугода, пока я буду присматривать себе новый дом поблизости от новой работы. А когда я найду подходящий дом, тогда он оплатит все расходы по его покупке, включая и расходы на получение ипотечного кредита.

Итак, вроде всё складывается как нельзя лучше. Но уже на следующий день мне на ум приходит пренеприятная мысль, которая касается налогового кодекса: хорошо известно, что IBM списывает все расходы, связанные с переездом сотрудников, со своих доходов, т. е. не платит налог на всю эту сумму. Однако закон разрешает списывать эту сумму с дохода компании лишь в том случае, если расстояние от дома сотрудника до нового места работы превышает на 15 миль и более расстояние, которое было от его дома до прежнего места работы. В моём же случае это превышение было 14 миль. Ну, думаю: из-за такого пустяка так хорошо построенная конструкция теперь может легко рухнуть. Понимаю, что IBM обязан неукоснительно выполнять это правило, а если оно не выполняется, то они не смогут списать с доходов все расходы, связанные с моим переездом. Иными словами, они вынуждены будут заплатить ещё и корпоративный налог на всю сумму потраченных на мой переезд денег.

Теперь я звоню Филу и сообщаю ему о своей неприятной находке. Он говорит, что будет обсуждать эту ситуацию с отделом, который занимается финансированием таких перемещений и позвонит мне, как только будет какая-то ясность. На следующий день он звонит мне и говорит, что вопрос решён положительно, т. е. начальство согласилось на дополнительные расходы в моём случае. Для особо любознательных скажу, что, по моим подсчётам, все расходы, связанные с моим переездом, обошлись IBM-у в $50,000, не считая, конечно, моей зарплаты.

Вот так совершенно неожиданно одним событием разрешились все мои, казалось, не разрешимые проблемы. Однако, дорогой читатель, не думай, что на этом все мои кризисные ситуации закончились. Хочу тебя успокоить: впереди будут ещё и даже не один раз. В этом смысле можно сказать, что вся моя жизнь в США в активный её период была подобна американским горкам или синусоиде (кому что больше нравится) – вверх, затем вниз, затем снова вверх и снова вниз, и так вся жизнь – скучать не приходилось.

Новая работа и новые проблемы

 

Итак, в начале сентября всей семьёй отвезли Женю в колледж, который он сам выбрал в соответствии со своими успехами в школе – Университет штата Нью-Йорк в столице штата городе Олбани (State University of New York at Albany). Сразу после этого я переехал к месту моей новой работы – город Poughkeepsie во временный съёмный дом и приступил к работе. Таня занялась поиском дома для себя, причём она сообщила мне, что ей непременно нужен дом с тремя спальнями, чтобы у Жени тоже было где жить, когда он будет приезжать к ней на каникулы. Через пару недель она нашла себе то, что хотела – таунхауз в двух этажах с тремя спальнями и ещё полным подвалом, который при необходимости легко преобразуется в жилой. Ещё через месяц состоялось закрытие сделки с участием трёх адвокатов, на котором она попросила меня присутствовать на тот случай, если ей что-нибудь будет непонятно и понадобится моя помощь. При этом, хорошо зная меня, предупредила, чтобы я сидел тихо и ни во что не вмешивался. На этот раз, наверное, впервые, я и в самом деле не проронил ни слова, подчиняясь Таниному желанию, даже несмотря на то, что вопросы у меня, как всегда, возникали. Ещё через несколько дней Таня с Кристиной благополучно переехала в свой новый дом и, как мне кажется, тоже была счастлива.

А теперь пора вернуться к месту моей новой работы. Дали мне здесь комфортабельный кабинет с индивидуальным регулятором температуры, что для меня всегда было очень важно, поскольку я предпочитаю работать при температуре на несколько градусов ниже той, которую предпочитают остальные люди (очевидно сказывается любовь к высокогорью). При первом же знакомстве с проектом, для которого следовало создать компьютерную модель его управлением, я обратил внимание на один серьёзный факт, с которым мне прежде не приходилось сталкиваться. Во всех предыдущих моих системах я имел дело с линейными активностями внутри системы или, по крайней мере, так их можно было рассматривать в пределах погрешности создаваемой системы. Под линейными активностями (или действиями) подразумевались такие, которые в системе координат «% завершения активности по вертикали против времени по горизонтали» могли быть выражены прямой линией. Иными словами, в течение всего периода выполнения активности за каждый временной отрезок завершается один и тот же % активности. На тот момент времени на рынке софтвера существовал не один десяток пакетов для создания систем управления проектами и все они позволяли работать лишь с линейными активностями. На самом деле никто не запрещал использовать такие пакеты и для нелинейных систем, и я уверен, что это имело место либо неумышленно (в силу непонимания проблемы), либо умышленно (в силу простого отсутствия пакетов для работы с нелинейными активностями). Просто в этих двух случаях нелинейные активности заменяли линейными, что, естественно, приводило к фальсификации результатов, которые получали с помощью такой системы.

Но здесь, на заводе, где создаётся большой компьютер нового поколения под условным названием «Н8», мне вдруг открылась такая картина: из 3,000 активностей для создания нового компьютера 1,000 из них были очень сильно нелинейными. Почему так много и почему они так сильно нелинейны? Я пошёл разговаривать с инженерами, и они мне всё разъяснили. Оказалось, что для компьютера нового поколения необходимо создать и микрочипы следующего поколения, а их в новом компьютере будет около тысячи. А создание каждого нового микрочипа – это очень нелинейный процесс, который легко описывается так называемой кривой S (S-curve). От них я узнал, что всё время создания микрочипа следующего поколения можно приблизительно разделить на три равные части:

1) подготовительная часть, во время которой инженер знакомится с литературой по последним достижениям в области создания микрочипов, проверяет экспериментально различные подходы, наконец, выбирает наиболее подходящую методику и начинает создавать прототип; за эту треть времени он обычно завершает не более 10–15% всей активности;

2) центральная часть, во время которой он быстро продвигается и завершает следующие 75–80% активности;

3) наконец, заключительная часть, во время которой инженер занимается всесторонним тестированием созданного продукта, созданием технической документации на него и прочими второстепенными, но тоже необходимыми действиями; за эту треть времени он завершает оставшиеся 5–15% активности.

Кстати сказать, такая же ситуация складывается с любым проектом в области высоких технологий. Теперь читателю должно быть хорошо понятно насколько искажается реальная картина, а, значит, и результаты, получаемые с помощью такой компьютерной модели, если все эти 1,000 сильно нелинейных активностей заменить на линейные. Такая модель, мягко говоря, вводит её пользователя в заблуждение, т. е. будет показывать результаты, ничего общего не имеющие с реальностью. Поняв всё это, я тогда пришёл к выводу и поделился им со своим менеджером – наверное, лучше вообще не создавать никакой компьютерной модели, чем создавать такую, которая заведомо будет давать ложные результаты. В связи с этим возникает вопрос: а как же управляли созданием всех предшествующих моделей больших компьютеров? А ответ очень прост: не создавали компьютерных моделей, а делали это «дедовским» способом, визуально определяя % завершённости всех активностей, и затем занося эти данные на бумажные сетевые графики с помощью карандаша. Понятно, что это было очень неуклюже и медленно, с почти неизбежными человеческими ошибками, но, по крайней мере, в этом случае руководитель проекта не получал заведомо неверную информацию.

Таким образом, получается, что даже хорошо, что Скотт со своей командой за два года не сделал своей компьютерной системы управления проектом, иначе она бы попросту приводила в заблуждение всех её пользователей на всём протяжении проекта. Поняв всю сложность ситуации с большим количеством сильно нелинейных активностей, я прихожу к выводу, что бессмысленно даже начинать строить компьютерную модель, пока я не найду способа, что делать с нелинейными активностями. Мне без труда удалось донести эту мысль до своего начальника и поэтому он оставил меня в покое прямо на целый месяц.

Весь следующий месяц ушёл у меня на создание алгоритма, применение которого позволило бы использовать линейный софтвер для проектов с нелинейными активностями. И мне кажется, что я был первым, кто предложил такой алгоритм в области управления проектами, которые имели нелинейные активности, что характерно, в первую очередь, для высокотехнологичных проектов. Это моё утверждение основывается на шквале просьб, которые я стал получать сразу после того, как предложил поделиться этим алгоритмом со всеми заинтересованными сотрудниками внутри IBM-а. Для особо любознательных с этим алгоритмом можно ознакомиться в Project Management Journal, Volume XXIV, Number 4, December 1993 или здесь:

https://www.pmi.org/learning/library/using-project-management-nonlinear-environment-5348

Весь месяц, пока я был занят этим алгоритмом, меня вообще никто не трогал, разве что один только раз меня оповестили о том, что у меня сменился менеджер. «Ну сменился и сменился» - в чём проблема, подумал я; главное, чтобы мои обязанности от этого не изменились. И я опять оказался не прав. С появлением нового менеджера очень многое изменилось. Теперь, когда алгоритм для нелинейных активностей создан, можно было приступать к созданию компьютерной модели управления проектом, но в этой части работы у Скотта было своё мнение почти по всем её направлениям и ему не терпелось его высказать и направить нашу общую работу в своём направлении. Поэтому наш новый менеджер установил еженедельные многочасовые митинги для обсуждения текущих системных вопросов. Как и ожидалось, Скотт не любил простых решений, он везде и всегда пытался усложнить систему, а я этому противостоял «на смерть». Между нами сразу возникло неприятие и неприязнь – ровно это я и ожидал, когда ставил условие менеджеру, который просил меня принять мою сегодняшнюю должность. После каждого митинга ко мне в кабинет приходил наш новый менеджер по имени Джеймс (James Kennedy) и делал мне внушение – я должен быть помягче в дебатах со Скоттом. В самый первый раз я ему напомнил, что его предшественник Фил дал мне обещание, что Скотт не будет участвовать в этой работе, на что он, совершенно резонно, ответил, что он-то такого обещания мне не давал. И это было чистой правдой.

Я много раз задавался вопросом: почему положение Скотта так незыблемо и безоблачно? Ведь это он, руководя группой программистов в течение двух лет, так и не создал систему, которую должен был создать. А доказательство этому очень простое: если бы она была создана, я бы не получил приглашение на эту работу и сегодня меня бы здесь вообще не было. Несмотря на такое фиаско, Скотт не понёс никакого наказания. И как вообще он сумел дослужиться до должности ведущего программиста (а это потолок для профессионального роста в пределах IBM-а!), которая мне лично совсем не светит, по крайней мере, в ближайшие годы? К этим моим мыслям добавилась ещё одна, когда в моих руках оказалось личное дело Скотта, из которого я узнал, что его зарплата на $13,500 в год превышает мою и что ему ежегодно повышают её на 10%, тогда как остальным в нашей группе повышают в размере от 3 до 5%. А вот как это произошло: после очередной схватки между мной и Скоттом на митинге наш менеджер Джеймс пришёл в мой кабинет опять уговаривать меня быть помягче в дебатах со Скоттом и, хотя бы иногда, принимать его точку зрения. От такого предложения я «завёлся» ещё больше и, подойдя к доске с фломастером в руках, стал детально объяснять ему ошибочность предложения Скотта. Я не был уверен, что он понял всё, что я ему говорил, но, по крайней мере, он делал вид, что понимает, а, когда я закончил своё выступление, он, как мне показалось, в расстроенных чувствах, встал и поспешил удалиться, не произнеся ни слова. Когда же я бросил взгляд на стол, возле которого он сидел, то увидел папку, на которой было написано имя Скотта. Ну разве мог я не заглянуть в неё? Да и кто бы на моём месте отказал себе в такой слабости?

И чтобы закончить с феноменом Скотта, скажу, что через два года, когда IBM постигла уже ожидаемая мною катастрофа, в результате которой было уволено 100,000 человек на всех континентах, но больше всего в США, когда наш отдел из 100 человек был ликвидирован почти полностью, среди оставшихся трёх человек был и Скотт! И вот только тогда кто-то из сослуживцев сказал мне, что Скотт находится под протекцией одного из исполнительных директоров нашего завода. Вот так! А я-то наивно полагал, что при капитализме родственные связи не работают. Здесь уместно будет дописать и портрет моего последнего менеджера Джеймса: его прислали к нам с другого завода, он был очень далёк от задач, которые мы призваны были решать. Это тоже было частью официальной политики IBM-а: если ты уже менеджер, то можешь управлять людьми и проектами на любом участке производства, несмотря на образование и опыт. Было видно, как трудно ему вникать в наши задачи и проблемы. Он даже для меня выглядел эдаким старичком лет на 60 с лишним и, как мне тогда казалось, он просто досиживал до своего пенсионного возраста, который в то время был 65 лет. Вот поэтому-то он и старался примирить меня со Скоттом – мир в нашей группе был для него важнее результатов работы. Думаю, что он понимал мою правоту в наших спорах со Скоттом, но не хотел в открытую принять мою сторону – очевидно, что он был осведомлён о наличии у Скотта местного покровителя.

Вот в такой нервозной обстановке пришлось мне работать. Тем не менее, в марте 1991 года система была готова и её начали использовать в деле. Теперь, когда я начал показывать её многочисленным менеджерам, для которых она была предназначена, они довольно часто говорили мне, что «это как раз и есть система, которая помогает нам в нашей работе, а то, что нам предлагали раньше (имелась в виду система Скотта – И. Г.), - непонятно для кого она была создана, но точно не для нас». В такие моменты приходило понимание того, что какую бы хорошую систему для людей ты ни создал, но, если она недружественная к пользователю, он, пользователь, всегда найдёт повод, чтобы ею не пользоваться. Именно это и произошло с системой, которая была создана под руководством Скотта: уже после моего прихода на этот завод до меня дошли слухи, что система-то была создана, но менеджеры один за другим отказались ею пользоваться.

Через полгода после начала работы на новом месте, в марте 1991 года, я купил себе небольшой, но довольно уютный домик с тремя спальнями буквально в пяти минутах езды от работы. Теперь я практически не тратил никакого времени на дорогу. За промежуток 1991–92 годов я ещё два раза съездил с докладами на конференции – в Калгари, Канада и в Даллас, штат Техас, а вот затем произошло такое, чего никогда прежде в IBM-е не было и трудно было предположить, что когда-нибудь такое может случиться. В итальянском городе Флоренция в июне 1992 года состоится 11-й ИНТЕРНЕТ Всемирный Конгресс по Управлению Проектами (11th INTERNET World Congress on Project Management), где уже принят мой доклад «Как Измерять Прогресс по Отношению к Нелинейному Плану» (Measuring Progress against Non Linear Plan), который посвящён моему новому алгоритму. Теперь мой менеджер Джеймс говорит мне:

- В компании тяжёлое финансовое положение, все командировки отменяются, за исключением самых необходимых. Ты можешь лететь туда за свой счёт, эту неделю отсутствия засчитаем тебе как рабочую. Хочу напомнить читателю, что в 1984 году, когда я только поступил на работу в IBM и через три месяца должен был лететь в Хельсинки, Финляндия на конференцию APL84, где делал доклад о своей работе, сделанной в WU, т. е. никакого отношения к IBM-у не имеющую, они (IBM) купили мне самолётный билет в бизнес-класс. А теперь почувствуйте разницу между тем, что было восемь лет назад и тем, что стало сейчас! Ничего удивительного для меня не произошло: я ожидал, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Это ведь и есть прямое следствие политики полной занятости (ну просто социализм в чистом виде!), благодаря которой за три последних года из IBM-а ушло много классных специалистов (при этом все плохие остались!), унося с собой ещё и хороший социальный пакет, который стоил компании не малых денег.

Как бы там ни было, но за свои деньги лететь мне в Италию совсем не хотелось. И не потому, что я не мог себе этого позволить, - конечно, мог, но морально я уже был «испорчен» тем, как легко я летал за счёт компании все эти восемь лет. Самое интересное, что работа, которую я собирался там докладывать, была вершиной моего инженерного творчества, причём, она, в отличие от всех моих систем, созданных для управления конкретными проектами, являла собой скорее теоретическую работу, алгоритм которой может быть применён для огромного количества подобных проектов в сфере высоких технологий, независимо от использования конкретного софтвера.

В создавшейся обстановке я решил обратиться за помощью в IBM England at Warwick, где была создана ПС, которую я использовал для построения всех своих систем. Я решил, что у них должен быть непосредственный интерес к моему докладу, т. к. он является хорошей рекламой для их продукта, который продаётся на магнитной ленте за $100,000. И не ошибся – я почти сразу получил ответ на мой Е-мейл, в котором говорилось, что у них, как и во всём IBM-е все командировки под запретом, но, учитывая важность моего доклада для их продукта, они готовы выделить мне $1,500 на билет для полёта в Италию, а остальные деньги я должен выложить из своего кармана. Это было уже что-то, по крайней мере, я не ошибся в своём предположении важности для них моего доклада. Однако эта сумма не изменила моё отношение к поездке. Кроме того, теперь, когда я на деле получил подтверждение того факта, что положение в IBM-е катастрофическое, — это означает, что я очень скоро могу оказаться без работы, а это, в свою очередь, означает, что надо вводить режим жёсткой экономии. В этой ситуации я решил, что надо добиться хотя бы доли успеха от этого конгресса, а именно, чтобы мой доклад был напечатан в его материалах, которые будут раздаваться участникам перед началом конгресса. Но, чтобы быть напечатанным, организаторам конгресса непременно надо иметь доказательство того, что я прибуду собственной персоной и озвучу свой доклад. Таким доказательством служит предварительно оплаченный членский взнос за участие в конгрессе, который равняется $1,200. Поэтому я во второй раз обратился к англичанам со следующим предложением:

- В создавшихся условиях я всё равно поехать не смогу. Поэтому и в ваших, и в моих интересах, чтобы мой доклад хотя бы был опубликован в трудах конгресса. В связи с этим я предлагаю вам вместо самолётного билета оплатить мой членский взнос – тогда я получу свой экземпляр всех докладов конгресса, а вы получите такую важную для вашего продукта (ПС) рекламу.

Англичане приняли моё предложение без каких-либо оговорок и сразу же оплатили мой членский взнос за участие в конгрессе.

Экономический кризис и катастрофа по IBM-овски

 

Естественно, что случай с моей несостоявшейся поездкой во Флоренцию был неоспоримым доказательством того, что грядут тяжёлые времена. Вообще, 1991 год стал известен не только началом очередного экономического кризиса в США, который особенно ударил по компьютерной промышленности из-за нового поколения персональных компьютеров, но также и тем, что военный бюджет США был сокращён на целых 15% по сравнению с предыдущим годом впервые за все послевоенные годы из-за распада Советского Союза, т. к. исчезло военное противостояние. Таким образом, IBM оказался под давлением сразу трёх серьёзных причин, от него независящих, плюс четвёртая – отказ от принудительного увольнения балласта в течение многих лет, который в любой большой и старой компании всегда присутствует, а уже эта причина, несомненно, была создана самим IBM-ом.

С лета 1992 года уже не оставалось сомнений, что закончится этот процесс может лишь массовым увольнением. Я срочно стал рассылать своё резюме по многочисленным знакомым внутри IBM-а и за его пределами, но обязательно в городах моей привязанности вот в такой последовательности: Сан-Франциско и Сан-Хосе в Калифорнии, Болдер и Денвер в Колорадо и Сиэтл в штате Вашингтон. Другие города я для себя просто не рассматривал. Однако отовсюду приходили сообщения, что везде похожая картина - все подразделения готовятся к предстоящему увольнению и мысли каждого в отдельности сосредоточены как раз на том, как не попасть в число увольняемых. Несмотря на всеобщий запрет, в начале ноября мне удалось съездить с докладом на PROJEXPO’92 в Сан-Хосе, столицу Силиконовой долины. Эта командировка впервые была оплачена не моим заводом, а IBM-овским офисом в Сан-Франциско, т. к. у них был прямой интерес в презентации одной из моих систем. После моего возвращения из Калифорнии и до конца марта 1993 года моя память ничего не сохранила - мне кажется, что всё это время на работе никто не работал, никто ничего и не требовал, но все только и занимались тем, что обсуждали уже обнародованный IBM-ом социальный пакет. Я в этих разговорах никакого участия не принимал, потому что знал, что я на пенсию от IBM-а не заработал – чтобы её получать надо было отработать 15 лет, а я отработал в компании только 9 лет.

Но однажды программист по имени Том, который со мной работал, задал мне вопрос – «почему я совсем не интересуюсь содержимым социального пакета?». На мой ответ, что я не дослужился до него, он предлагает мне почитать внимательно условия этого пакета для нашего завода, которые сильно отличаются от всего остального IBM-а. Оказалось, что, учитывая заслуги нашего завода по созданию больших компьютеров, которые много лет приносили компании самые большие доходы (до 60%), президент IBM-а John Akers лично сделал для него дополнительную преференцию, которая заключалась в следующем: всем, кому не хватает выслуги лет для получения IBM-овской пенсии, IBM готов ждать вплоть до 31-го декабря 1999 года, когда наступит этот срок в 15 лет, чтобы человек смог получать эту пенсию. В IBM-е это называлось Leave of Absent, что дословно означает «Отсутствующий в Бессрочном Отпуске», а на более понятном языке «ты всё ещё IBM-ер, но без зарплаты». Когда до меня это дошло, то я сумел отреагировать лишь как «Эврика!»: John Akers как будто обо мне только и думал – мои 15 лет работы в IBM-е исполнятся через шесть лет в феврале 1999года. Как же мне повезло, что два года назад я поменял своё место работы!

Конечно, значительно лучше покидать IBM с пенсией, чем без неё. Но я ведь вообще не хочу его покидать, поскольку здесь я состоялся, как нигде и никогда раньше, несмотря на отдельные неудачи. Но главное даже не это, а то, что вероятность нахождения новой работы в кризисное время равна нулю. И продолжаться это может год, два, а то и все три.

Итак, наступило тревожное время ожидания какого-то коллапса. Помню только, что всех нас заставили уйти на две недели в отпуск в середине зимы, когда никто этого не планировал. Сделано это было лишь с одной целью – чтобы не оплачивать неиспользованный отпуск при увольнении. Я решил использовать ненужный мне отпуск для полезного дела: мне очень не нравилась кухня в моём новом доме, вот я и решил, что потрачу эти две недели и полностью, от пола до потолка, заменю всё её содержимое. В результате я очень гордился, что мне удалось всё сделать своими руками и даже без помощника. В результате получилась не кухня, а настоящее произведение искусства. Кристине тоже очень нравится моя работа и она с удовольствием в ней позирует:

https://www.dropbox.com/s/5ewjovjretd3nnx/%D0%BC%D0%BE%D1%8F%20%D0%BA%D1%83%D1%85%D0%BD%D1%8F.jpg?dl=0

Наконец, была объявлена дата оглашения результатов работы комиссии по составлению списков увольняемых – 31 марта 1993 года. Теперь в ожидании увольнения все стали увозить домой личные вещи, книги, технические журналы и руководства. Я тоже. Как выяснилось, не напрасно. Списки на увольнение составлялись в строжайшей тайне и до дня «Х» ни один человек не знал, остаётся он или уходит. И вот приходит 31 марта, когда нас всех по одному вызывают в офис начальника отделения (под ним работает около 100 человек) и сообщают окончательный вердикт – либо ты остаёшься, либо тебя «уходят». Оказалось, что из всего нашего отделения оставили только три человека, остальные 97 были уволены и я среди них. К слову сказать, в те дни IBM уволил 25% личного состава по всему миру, в абсолютном выражении это что-то около 100,000 человек. Но наш завод пострадал больше всех - 55% уволенных. Интересно, как всё было проделано: если тебе объявляли об увольнении, то к этому моменту твой электронный пропуск во все IBM-е здания уже не работал (был изъят из базы данных, хотя оставлен тебе на добрую память), затем к тебе приставляли сопровождающего, который шёл с тобой в твой офис, где ты мог забрать свои оставшиеся вещи, после этого он же сопровождал тебя до выхода на улицу. Понятно, почему была такая процедура – боялись саботажа. На этом заканчивалась твоя карьера в IBM-е.

Излишне говорить, что для всех уволенных это было настоящей трагедией – до этого все, кто трудился в IBM-е, чувствовали себя как у Христа за пазухой, сюда приходили работать на всю жизнь и даже целыми семьями и поколениями, как это часто бывало и в СССР.

Однако не следует думать, что люди оказались на улице совсем без всякой помощи. К этому моменту в центре нашего городка Poughkeepsie в одном из административных зданий для нас был приготовлен Карьерный центр (Carrier Center), который занимал целый этаж. В нём было оборудовано десятка два офисов. В каждом офисе стоял стол, на нём персональный компьютер для создания резюме, телефон для звонков в США, Канаду и Мексику без ограничений (для звонков в Европу надо было получить разрешение), а в большом зале стояли принтеры (для распечатки резюме) и факсы (для их рассылки). Кроме того, в общем зале стояла большая доска, на которой вывешивали вакантные должности как местные, так и по всей стране. Вход в этот центр осуществлялся по нашим IBM-ким пропускам. Помимо этого, были организованы классы, где обучали написанию резюме. Ещё был нанят дежурный психиатр для тех, кому нужна была такая помощь. Всё это было организовано и профинансировано федеральным и штатным правительствами. То же самое происходило и в других городах, где были IBM-кие заводы.

Помимо перечисленных удобств по поиску работы будет ещё пособие по безработице, которое, если мне не изменяет память, в штате Нью-Йорк в то время максимально было $450 в неделю. В обычное время выплачивают его в течение шести месяцев, но во времена кризисов этот период увеличивают ещё на год и больше. В США это штатные программы и размер этого пособия устанавливается каждым штатом. Но обращаться за ним можно было только после 1 мая, т. к. весь апрель нам продолжали платить зарплату без нашего появления на работе.

IBM же со своей стороны предложил оплачивать любые курсы до $2,500 каждому, кто решит пойти переучиваться или повышать свою квалификацию, чтобы таким образом повысить свои шансы на рынке труда. Он же обязался оплачивать медицинскую страховку всем уволенным и их семьям до конца жизни или до нахождения новой работы.

Я нигде раньше не упоминал, что в IBM-е за все 80 лет его существования не было рабочего профсоюза. Нет сомнения, что отсутствие в компании профсоюза сделало его финансово намного прочнее, чем если бы таковой имелся. А вот теперь такое щадящее обращение со своими сотрудниками и рабочими со стороны администрации компании было, как бы, благодарностью за их лояльность.

Центр помощи, созданный в городе для уволенных, мне был совсем не нужен, поскольку своё резюме я разослал полгода назад, а персональный компьютер у меня и так был дома. Тем не менее я пару раз навестил этот центр из простого любопытства - хотелось понять, как там всё организовано. Единственно, что меня могло заинтересовать – это $2,500 на обучение. Ведь глупо было ими не воспользоваться, если предлагают. Нет, я не собирался менять свою профессию в 54 года. Мой возраст, несомненно, был моим минусом, однако, моя профессия создателя компьютерных систем для управления проектами давала мне преимущество по сравнению с другими уволенными - она могла быть применена в самых разных областях (от медицины до строительства) – везде есть большие проекты, которыми надо управлять с помощью компьютеров. Но, если я не найду себе работу в ближайшее время, то имеет смысл за время «дрейфа в пространстве и времени» выучить какой-нибудь дополнительный язык программирования за счёт уже успевшего стать не родным IBM-а.

Всё это, конечно хорошо, но 7,700 одновременно уволенных из IBM-а живут в небольшом градообразующем городке, в котором другой работы нет. А до Нью-Йорка отсюда два часа езды. Город превращается в сплошную трагедию. Вот что творилось в нём в следующие восемь месяцев 1993 года:

https://www.nytimes.com/1993/12/22/nyregion/pain-layoffs-for-ex-senior-ibm-workers-dutchess-county-disorienting-time-for.html

Вот так «в подвешенном состоянии» проходит три недели апреля, естественно, без каких-либо новостей. И вдруг, когда я уже свыкся с мыслью о том, что процесс этот будет долгим, я получаю звонок от человека, который представился менеджером IBM-кого завода по производству нового поколения целой линейки принтеров. Вот, что он мне сказал в телефонном разговоре:

- Мы ищем специалиста в построении компьютерных моделей управления большими проектами. Мы недавно были в Майами, где на тамошнем IBM-ком заводе имели разговор с одной женщиной-экспертом как раз в этой области и предложили ей заполнить нашу вакансию. Она отказалась покидать Майами, но дала ваши координаты и рекомендовала вас тоже в качестве эксперта в этих же вопросах. Я уже несколько дней имею ваш телефон, но не звонил вам, дожидаясь, когда мой менеджер, который всё время в разъездах по стране, окажется в Нью-Йорке. Он пожелал сам с вами пообщаться и вот завтра он всего один день будет в Манхеттене и, если вы можете к нам сюда подъехать, то было бы прекрасно.

Эта новость была из разряда “too good to be true” (слишком хорошо, чтобы быть правдой). Встретился я с ними в номере отеля где-то в центре Манхеттена. Вся наша встреча продолжалась не более 30 минут и, как я понял, они не собирались меня тестировать на уровень моих знаний или мастерства. Это легко было проверить и не встречаясь со мной по большому количеству опубликованных докладов и статей в журналах – вот когда эти публикации мне несомненно помогли. Их целью было познакомиться с человеком, которого они брали в свою команду. Во время беседы я узнаю, что их офисы разбросаны в четырёх городах страны – Сан-Хосе и Сан-Франциско в Калифорнии, Болдер в Колорадо и Рали в Северной Каролине. Надеюсь, читатель, что и ты заметил, что первые три из этого списка городов также находятся и в моём списке желаемых городов. Какое редкое совпадение! Затем они мне говорят, что я могу поехать работать в любой из этих городов. Вот это открылась пруха! Наш разговор заканчивается тем, что они дают мне пару дней на размышление и, если я принимаю их предложение, они сразу же займутся моим переводом внутри IBM-а. На этом мы и расстались.

Мне стоило больших усилий во всё время этой встречи сдерживать свои эмоции. Но на этом пруха моя не закончилась. Утром следующего дня опять звонит мне младший менеджер и говорит:

Мой менеджер уже улетел, но перед его отлётом мы посовещались и решили вам предложить на выбор три возможных варианта вашего трудоустройства у нас: 1) простой перевод к нам в штат с сохранением вашей зарплаты (моя зарплата тогда была $66,000 в год); 2) вы можете уволиться из IBM-а и поступить к нам на работу на 9-месячный контракт с зарплатой в $120,000 или 3) промежуточный вариант между первыми двумя, т. е. мы берём вас на тот же контракт с зарплатой в $105,000, но при этом в течение всего контракта будем платить за вас страховку по безработице (Unemployment Insurance).

Чтобы понять, что все эти цифры представляли в 1993 году, их можно перевести на сегодняшние доллары, помножив на два. А для российского читателя поясню, что разница между 2-м и 3-м вариантами состоит в том, что, если по любой причине контракт прерывается или заканчивается без продолжения, то в 3-м варианте я буду получать пособие по безработице в течение шести месяцев, а во 2-м - нет.

Конечно, очень хотелось выбрать 2-й вариант, но, хорошо помня пословицу «жадность фраера сгубила», решил умерить свой аппетит и остановиться на промежуточном 3-м варианте. Ну а дальше всё закрутилось с бешеной скоростью: в тот же день, боясь, что «жар-птица, прямо как в сказке, так неожиданно и случайно прилетевшая ко мне в руки, может также неожиданно и улететь», я позвонил менеджеру и дал своё согласие на 3-й вариант. Менеджер сказал, что они заинтересованы в моём прибытии в Сан-Хосе - городе, который я выбрал в качестве места проживания, - как можно быстрее. Вот так я подрядился на работу, о которой мне не было сказано никаких подробностей, кроме того, что им нужно создать компьютерную модель управления большим проектом. В моём положении было совершенно излишне расспрашивать их о подробностях проекта – чтобы там ни было, я всё равно возьму эту работу. А на календаре 25 апреля. Сразу возникает несколько новых, хотя и приятных, проблем:

1) Надо срочно продавать дом, а это совсем не лёгкая задача, учитывая, что рынок недвижимости с началом экономического спада в первом квартале 1991 года (это как раз момент, когда я его купил), продолжал падать; а сегодня, т. е. в апреле 1993 года, когда в нашем небольшом городке оказалось 7,700 уволенных из IBM-а, он просто рухнул. Понятно, что продать его в короткое время будет невозможно, его придётся отдать в агентство по недвижимости и уехать.

2) Надо организовать пересылку самых необходимых вещей, в том числе, автомобиль, в Калифорнию, остальные либо выкинуть, либо раздать, если найдутся на них желающие.

Здесь следует заметить, что, если бы я согласился на 1-й из предложенных вариантов, т. е. на перевод внутри IBM-а, он бы, конечно, полностью оплатил мой переезд. А так я теперь всё должен делать за свой счёт. Поэтому я срочно стал обзванивать всех своих знакомых внутри IBM-а на предмет нет ли ещё кого-нибудь либо на нашем, либо на двух соседних IBM-их заводах (на всех трёх было уволено 17,000 человек), кто уже нашёл себе работу тоже в Сан-Хосе или просто на территории Силиконовой долины, но, в отличие от меня, по переводу внутри IBM-а. Как это ни странно звучит, но уже на следующий день такой человек нашёлся. Это был молодой человек лет 30 по имени Пол (Paul Bonifacio), американец с итальянскими корнями. В тот же вечер он пригласил меня к себе домой для знакомства. Вот тут выяснилось, что Пол, специалист по интеграционным схемам, получил работу в одном из IBM-овских подразделений в Силиконовой долине, но будет туда переезжать только через два месяца, когда закончит свой проект на старом месте. Он, как и я жил в своём доме один, по его словам, он был женат, но годом раньше развёлся. После обмена мнений оказалось, что у нас обоих одинаковое видение будущего в Калифорнии: мы оба привыкли жить в собственном доме и потому оба собираемся там ими обзавестись, но сначала разумно пожить там временно в съёмном доме, чтобы не торопясь познакомиться с местным рынком недвижимости. Сразу возник вопрос о том, что было бы выгодно и удобно снять временный дом на двоих.

Я обратил внимание, что он относится к тем редким аккуратным мужчинам, у которых в доме был полный порядок, несмотря на отсутствие женщины в доме. Интересное совпадение - я тоже знаю за собой такой же «грех». Очевидно, поэтому он пожелал назавтра навестить меня в моём доме. Я догадался, что он хочет посмотреть, насколько аккуратен и я в быту. На следующий день я получил подтверждение своей догадке: он внимательно осмотрел как я живу и, видно было, что удовлетворился тем, что увидел.

Теперь, когда я прошёл тест на аккуратность, а также и на нормальную коммуникабельность, мы договорились о следующем:

1) Я вылетаю 1 мая, т. е. уже через неделю и в ожидании его два месяца живу в отеле; за эти два месяца подыскиваю временный большой дом для нас обоих - такой, чтобы туда могла поместиться вся мебель из наших двух домов.

2) За оставшиеся до моего отлёта дни я перевожу всю свою мебель и автомобиль к нему в дом; через два месяца он отдаёт их IBM-у вместе со своей мебелью, автомобилем и мотоциклом для отправки в Калифорнию по адресу, который я к тому времени ему сообщу. После этого доставка мебели из двух наших домов и двух автомобилей берёт на себя IBM. Это значит, что и для меня доставка в Калифорнию будет абсолютно бесплатной.

3) Через два месяца он прилетает сам, и мы вселяемся в этот временный (предположительно на полгода) дом.

Вот так неожиданно хорошо закончился лично для меня эпизод с массовым увольнением из IBM-а. Я бы даже сказал через чур хорошо, потому что вот чем всё это закончилось:

Между 1993 и 1999 гг. IBM продолжал полностью оплачивать медицинскую страховку мне и моим детям (тем, которые уже существуют, а также и тем, которые могли появиться на свет), как и всем IBM-ерам, которые оставались в штате.

В феврале 1999 года, когда исполнится необходимый 15-летний срок для получения пенсии (9-летний срок моей настоящей работы в IBM-е плюс 6 лет необходимого ожидания), моё окончательное расставание с IBM-ом было официально оформлено и я начал получать IBM-кую пенсию в размере $821 в месяц.

В это же время они перестали оплачивать медицинскую страховку, но взамен стали давать мне $7,000 в год на покупку наиболее подходящей медицинской страховки по моему усмотрению. Этой суммы вполне хватало на хорошую страховку.

В 2004 году, когда я достиг пенсионного возраста (65.5 лет) и получил право на федеральную медицинскую страховку по старости (Medicare), которая оплачивает 80% всех расходов на медицинское обслуживание, IBM уменьшил свою часть до $3,000 в год, которых хватает на покупку второй медицинской страховки, которая как раз и покрывает оставшиеся 20% медицинских расходов. Похоже, что я буду продолжать получать эти $3,000 в год до конца жизни, если только не исчезнет сам IBM.

Наконец, ещё одна, совсем смешная выплата от IBM-а - $250 ежегодно на покрытие расходов, связанных с членством в спортивном клубе. Этой выплатой IBM стимулировал как своих настоящих, так и бывших, сотрудников на регулярное посещение спорт клуба для поддержания своего физического и душевного здоровья. Несмотря на то, что, находясь в Калифорнии, я всегда был членом местного спорт клуба, однако много лет я не знал о наличии такой льготы и, таким образом, сэкономил много денег IBM-у – мне просто не могло прийти в голову, что такое может иметь место.

Как видите, у меня нет оснований иметь хоть какую-нибудь обиду на IBM.

Следующая часть книги будет посвящена моей жизни в стране Калифорния. Я умышленно называю Калифорнию страной, потому что она сильно отличается от остальной Америки.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 5: Опять новая страна – на этот раз Калифорния

 

 

 

 

Калифорния – это не Америка!

 

Что же такое Силиконовая долина?

 

Как раз в дни (конец апреля – начало мая 2020 года), когда я пишу эту главу, Интернет взорвался 3-часовым фильмом-репортажем Юрия Дудя под названием «Как устроена IT-столица мира (Силиконовая долина)»:

(https://www.youtube.com/watch?v=9lO06Zxhu88).

А ещё через пару дней появился критический отзыв о нём от Павла Дурова:

(https://www.iguides.ru/main/other/pavel_durov_nazval_sem_prichin_ne_pereezzhat_v_ssha/.

Думаю, что мои читатели не нуждаются в представлении обоих. Меня особенно впечатлила активность зрителей репортажа – всего через три недели число просмотров было уже 18 миллионов (!), 67,000 комментариев (!), из них 98% положительных и только 2% отрицательных. Я не подписчик на сайт Павла Дурова, но получил его комментарии практически одновременно от двух своих друзей моего возраста из Питера. Сам факт присылки мне отрицательного отзыва Павла Дурова в ответ на мою для них ссылку на репортаж Дудя я расценил как их поддержку или согласие с доводами Павла. После прочтения отзыва Дурова, который высказался не столько по теме репортажа, сколько по другим вопросам жизни в Силиконовой долине, выдавая себя за их знатока, я не мог удержаться, чтобы не ответить своим друзьям на семь затронутых Павлом вопросов, с пятью из которых я никак не мог согласиться. Так завязалась полемика между нами по всем этим вопросам. Она, как и следовало ожидать, никого ни в чём не переубедила. Поэтому, пользуясь правом автора, я хочу высказать свою точку зрения на вопрос: как и почему возникла Силиконовая долина именно здесь, в Северной Калифорнии, и что это не могло произойти ни в каком другом регионе страны, включая и Южную Калифорнию.

Начну, наверное, с главного – наличие большого количества (несколько десятков) университетов, три из них самого высокого (мирового) класса – Стэндфордский, ун-т в Беркли (UC Berkeley) и ун-т в Сан-Франциско (UCSF). Затем географическое положение: с трёх сторон долина окружена водой – с запада Тихий океан, с севера и востока Залив Сан-Франциско, что и определяет её климат как мягкий субтропический, очень похожий на климат прибрежной Италии или Франции. Пять летних месяцев (с мая по сентябрь) дождей практически не бывает, а зимой никогда не бывает снега. При том, что в 3,5 часах езды в районе озера Тахо находится 1,5 дюжины лыжных курортов в горах Сьерры-Невады, где лыжные склоны (а летом они велосипедные) расположены на высоте до 3,000 метров и лыжный сезон длится с конца ноября до середины апреля. Более того, качество снега в этих местах много лучше, чем на многочисленных лыжных курортах восточного побережья, – из-за низкой влажности воздуха он почти всегда сухой и потому не образует льда на лыжных склонах. Таким образом, в декабре или январе можно в один и тот же день кататься на лыжах в горах и играть в теннис в долине. Обилие гор вокруг позволяет заниматься круглый год альпинизмом и скалолазанием, а наличие океана в пределах получаса езды позволяет заниматься сёрфингом (катание на доске по океанским волнам) тоже круглый год. А ещё следует упомянуть об экологии и качестве воздуха: когда в июле 1993 года прибыл мой автомобиль из Нью-Йорка, при его регистрации в Калифорнии с меня взяли штраф $300 как раз за то, что он первоначально был продан в штате Нью-Йорк, где стандарты к выхлопным газам ниже, чем в Калифорнии. Именно тогда я и узнал, что все автомобили, которые здесь продаются, соответствуют повышенным стандартам по выхлопным газам.

После такого вступления теперь можно перейти к предмету этой главы. Дело в том, что в Стэндфордский университет и университет в Беркли можно, без всякого преувеличения, сказать, приезжают студенты со всего мира и при конкурсе в 20 человек на одно место, можно предполагать, что туда съезжаются «сливки» современной наиболее образованной мировой молодёжи. А у современных студентов вообще наблюдается культ спорта и здорового образа жизни в значительно большей степени, чем это было раньше (30–40 и более лет назад). К примеру, Стэндфордский университет я много наблюдал извне в 90-е годы и, в особенности, в последние четыре года прошедшего тысячелетия, когда там училась моя дочь Кристина. Создавалось впечатление, что все, без исключения, студенты проводили своё время либо в науках, либо в спорте. А спорт очень сближает молодых людей и одновременно «влюбляет» их в себя. Теперь представьте себе студентов, которые за четыре года жизни бок о бок в студенческом общежитии приобрели своих самых близких и просто хороших друзей, влюбились в этот редкостный климат и круглогодичный спорт на свежем воздухе. Думаю, что мало кому из них по окончании университета захочется возвращаться из, не побоюсь этого слова, рая к себе домой в свой штат или даже свою страну.

Мне кажется очевидным, что большому большинству из них захочется остаться в этом земном рае вместе со своими друзьями, и главным препятствием для этого будет лишь наличие хорошо оплачиваемой работы, потому что жизнь в Силиконовой долине, наверное, самая дорогая на всей территории США, исключая самые центры больших городов. Учитывая, что Стэнфорд и Беркли – университеты мирового значения и, если их специальности востребованы в Силиконовой долине, то даже их начальные зарплаты вполне позволяют им здесь обосноваться и жить. Но, если они овладели специальностью в области информационных технологий или других высоких технологий и к тому же обладают склонностью к изобретательству, то здесь им на помощь приходят десятки инвестиционных фондов, которые помогают им довольно быстро стать крутыми бизнесменами в своих областях. Вот из-за таких умных и хорошо образованных ребят, а также из-за перечисленных мною сопутствующих причин и образовалась известная на весь мир Силиконовая долина. А дальше происходит цепная реакция: уже состоявшиеся и разбогатевшие бизнесмены, в первую очередь, поддерживают выпускников своей Альма-Матер, а уже потом всех остальных – думаю, что этот феномен знаком всем выпускникам всех ВУЗов.

Теперь вам будет понятен мой трепет, с которым я переселялся из северной части штата Нью-Йорк тоже в северную часть, но только Калифорнии.

Мечта о переселении в Калифорнию реализовалась!

 

1 мая 1993 года я, в который уже раз, приземлился в международном аэропорту Сан-Франциско. Однако, не в пример всем предыдущим разам, когда я был её гостем, на этот раз я прибыл сюда в совершенно другом качестве – в качестве её постоянного жителя и, самое главное, с работой и с неожиданно высокой зарплатой. Это чувство меня просто распирало от осознания того, что свершилось что-то такое, чего никак не должно было свершиться. Всю последнюю неделю меня не оставляли мысли о том, что произошло что-то из разряда «too good to be true» (слишком хорошо, чтобы быть правдой), особенно если учесть, что там, в Нью-Йоркском городе Poughkeepsie, осталось около 8,000 человек без работы и без какой-либо надежды на скорое её появление.

Я взял машину и поехал в Сан-Хосе, в дешёвенький отель, где за $70 в день мне предстояло жить следующие два месяца. Мой номер представлял собой комнатку ~ 13 м2 в очень старом одноэтажном здании, в которой располагалась небольшая кухня, но ещё был сан узел с ванной и туалетом. Это что-то напоминает Апарт-отель в сегодняшнем Питере, только много хуже, потому что в Питере все такие номера переоборудованы сравнительно недавно, а в Сан-Хосе им было к этому времени уже лет 40. В номере стояла кровать, но, как ни странно, не было ни одного стула. Впрочем, очень скоро я познакомился с одной молодой семьёй из Ленинграда, которая одолжила мне стул. Атмосфера очень спартанская, но мне ведь большего и не надо – я буду приходить сюда лишь для того, чтобы спать, а остальное время, я не сомневался, буду работать в новом для меня IBM-овском офисе.

В понедельник я уже был в этом офисе и нашёл в нём единственного человека по имени Брайан (Brian), который, наконец-таки, посвятил меня в суть моей будущей работы. Оказалось, что я работаю по контракту с IBM Pennant Systems Inc., printer company in Boulder, Colorado (IBM-кая дочерняя фирма по производству нового поколения много функциональных принтеров, которые совмещают в себе принтер, сканнер, копировальную машину и факс, с главным офисом в Болдере, штат Колорадо). Компания эта образована всего то пять месяцев назад и людей в неё набирают как раз среди уволенных из других подразделений IBM-а. По задумке начальства подразделение, на которое я буду работать, должно создать систему для обслуживания продавцов всей линейки производимых принтеров по всей стране и за рубежом. В отличие от систем, которые я создавал раньше для стационарных компьютеров, эта система должна была стать распределительной, под которой понимается следующее: все продавцы передвигаются по стране с ноутбуками, которые с помощью WI-FI имеют постоянную связь с большим компьютером, в который поступает текущая информация от каждого продавца и, таким образом, начальство разного уровня имеет доступ к самой последней информации о состоянии и уровне продаж.

Сам Брайан был программистом и совсем неплохо разбирался в ПС (Прикладная Система, т. е. IBM’s AS – Application System, состоящая из шести программирующих языков), а также и в системах управления проектами. Тем не менее, я понял, что меня взяли сюда на роль лидера проекта. После того, как Брайан рассказал мне всё, что ему было известно о требованиях, предъявляемых к нашей будущей системе, я пришёл к выводу, что она сильно отличается от того, что я создавал до сих пор. Это обстоятельство принципиально меняло подход к выбору инструмента, с помощью которого надо её строить. До сих пор таким инструментом для меня была IBM-овская ПС, которую я неплохо знал, т. к. проработал с ней уже семь лет. А вообще, к этому времени на рынке было уже несколько десятков подобных инструментов, из которых мне следовало выбрать тот, который в наибольшей степени подходил для создания нашей будущей системы. Конечно, это сильно осложняло мою миссию, поскольку выбор любого другого инструмента потребует от меня его изучения прежде, чем я смогу с его помощью строить систему. Уже само это может потребовать от меня много дополнительного времени, к чему я не очень-то был готов, да и моё новое положение контрактника не позволяло на это рассчитывать.

Как бы там ни было, но другого выхода всё равно не было, потому что я подозревал, что наверняка в арсенале продуктов на рынке был такой, который лучше подходил для нашей задачи. Теперь, уже считая себя профессионалом в своей области, иначе я поступить не мог, даже понимая, что иду против своих интересов. Поскольку я обладал неплохой собственной библиотекой других инструментов, то через пару недель пришёл к выводу, что мне следует слетать в командировку в город Кери в штате Северная Каролина, где находилась фирма под названием SAS Institute, которая создала SAS Package – систему похожую на ПС, но в некоторых аспектах лучше, чем ПС. Когда через пару недель я туда слетал и ближе познакомился с их продуктом, то лишь убедился в правоте своих подозрений о том, что он подходит для нашей задачи лучше, чем хорошо известная мне IBM-овская ПС. По возвращению домой пришлось открыто признать перед начальством, что надо покупать SAS Package и полностью перестраиваться на работу с ним.

Приблизительно в это же время выяснилось, что есть ещё целая группа из пяти сотрудников, которые работают над этим же проектом на восточном берегу США – в городе Рали, столице штата Северная Каролина. Все они, как и я, были приглашены в этот проект из числа уволенных на ближайших заводах IBM-а, однако, в отличие от меня, не увольнялись из IBM-а, а были переведены из своих бывших подразделений в наше. Всё это время они вели себя очень тихо, но занимались приблизительно тем же, чем и я – подготовкой к работе над проектом. Эта тишина с их стороны объяснялась тем, что у них всё это время вообще не было начальника, который был занят на предыдущем проекте и вот только теперь освободился, и, наконец, занял ожидающую его уже два месяца должность руководителя нашего проекта. Теперь наш новый руководитель в порядке ознакомления с личным составом созвал совещание в городе Рали, где все они и располагались. Мне пришлось туда лететь на один день.

На этом совещании выяснилось, что все участники нашей группы, помимо руководителя, являются программистами, однако, между мной и ими есть большая разница в возрасте (20–25 лет), не говоря уже о том, что у меня контракт на девять месяцев, а они все - в штате компании. Мне сразу стало понятно, что оба эти фактора – не в мою пользу. Ещё я узнал, что кто-то из них уже знаком с языком программирования SAS, а остальные в ускоренном порядке его изучают. Это говорит о том, что они, как и я, самостоятельно пришли к тому же заключению относительно выбора инструмента для нашего проекта. Улетел я тогда из Северной Каролины с «тяжёлым сердцем»: ситуация начала напоминать ту, в которой я оказался в конце 1987 года, когда был переброшен из одной группы в другую даже без согласования со мной. Напомню: тогда меня пытались заставить работать простым программистом рядом с молодыми программистами, с которыми я бы определённо проигрывал в скорости программирования. Причём, тогда инструмент программирования мне был хорошо знаком, теперь – он был для меня абсолютно новым. И второе, что меня опечалило: я привык создавать свои системы один и, надо сказать, у меня это неплохо получалось, а доказательством этого служит большая их популярность у пользователей. Когда я соглашался на эту работу, то подразумевал, что так же будет и на этот раз. На самом деле, теперь я буду лишь одним из винтиков команды, которой будет управлять руководитель проекта. И ещё один момент будет работать против меня: вся команда во главе с начальником территориально располагается на восточном побережье США, и только я и ещё один программист – на его западном берегу.

Вот с такими нехорошими новостями возвратился я к себе в Сан-Хосе. А уже половина времени из 9-месячного контракта прошло. Не успеешь оглянуться, как подойдёт весь его срок. И что я тогда буду делать? В общем, с этого момента я уже почти не сомневался, что мой контракт продлён не будет. И с этой мыслью я продолжал ходить на работу всю вторую половину моего контракта.

Но вернёмся к жизни в Сан-Хосе помимо работы. Мой режим был очень ограниченным: вставал я тут на час раньше, чем это было в Нью-Йорке, т. е. в 7 часов, и делал пробежку в 5 км, потому что, если бегать позже, то будет чересчур жарко. Весь день часов до 8–9 вечера проводил на работе и возвращался в своё «логово» для сна. По выходным я очень любил прокатиться на машине по окрестностям долины, а они такие живописные! Но самым любимым местом для отдыха был Стэндфордский университет, который располагался в 25 минутах езды от моего места проживания. Там же довольно часто по вечерам давали концерты классической музыки. Так было первые два месяца, а затем прилетел Пол, и мы поселились c ним в большом доме, куда вместили всю прибывшую к тому времени мебель из наших двух домов. В этом доме мы прожили до апреля 1994 года.

Интересная зарисовка: когда я ещё жил в захудалом отеле, однажды утром я пробегал мимо небольшого сооружения, в котором стояли баки для раздельного сбора мусора от его постояльцев, а рядом с этим сооружением я увидел аккуратно помещённый в картонную коробку вымытый обеденный сервиз, в котором, при более внимательном рассмотрении, недоставало одной самой большой тарелки. Поскольку он выглядел очень даже прилично, я решил, что он мне вполне может пригодиться в хозяйстве и для меня совсем неважно будут в нём тарелки на шесть персон или только на пять. Короче, я прервал свой бег и принёс этот сервиз к себе в номер. А при первой же моей оплошности, когда я уронил одну из тарелок на пол, выяснилось, что она сделана из необычного стекла, которое не разбивается. Таким образом, мы с Полом с удовольствием пользовались этим сервизом и, к слову сказать, он и сегодня, спустя 27 лет, всё ещё продолжает мне служить. Но затеял я это повествование только из-за того, чтобы познакомить вас с реакцией Пола на мой рассказ о появлении у меня этого сервиза. Вот что он мне тогда сказал: «вот потому они и проживают свою жизнь в этом захудалом отеле, что выбрасывают нормальные вещи и тратят немалые деньги на покупку новых; при таком подходе к жизни им никогда не накопить на собственный дом». Мне кажется, что это очень поучительное замечание от профессионального, хорошо образованного и вполне успешного по жизни американца.

Как я и ожидал, в середине января 1994 года, за две недели до окончания моего контракта, начальство объявило мне, что мой договор продлеваться не будет. Ну вот всё и вернулось на круги своя - я опять безработный. Теперь я, хотя бы, получил небольшое утешение от того, что девять месяцев назад сделал правильный выбор своей последней работы - в течение следующих шести месяцев я буду получать пособие по безработице, а оно не такое уж и маленькое - чуть больше $1,600 в месяц.

Я настоящий американский безработный

 

И опять я рассылаю своё резюме по всем возможным адресам. Но на этот раз я этим не ограничился, а ещё связался с Группой по Интересам в Области Управления Проектами (Special Interest Group on Project Management = SIG PM) в Северной Калифорнии и предложил сделать на их следующем семинаре доклад на тему статьи, которая буквально месяц назад появилась в журнале “Project Management Journal”, в самом престижном журнале этой области. А статья эта называется “Using Project Management in a Nonlinear Environment” и посвящена алгоритму использования софтвера для работы с нелинейными активностями, несмотря на то что он (софтвер) создан для работы лишь с линейными активностями. Для особо любознательных с ней можно познакомиться здесь:

https://www.pmi.org/learning/library/using-project-management-nonlinear-environment-5348

Дело в том, что в Силиконовой долине и вокруг Сан-Франциско и Беркли расположены сотни компаний высоких технологий, большинство проектов которых как раз и состоят из большого числа нелинейных активностей и эта тема особенно актуальна именно здесь. Я был уверен, что лучшего места для такого доклада нет на всём земном шаре. Как я и предполагал, руководители семинара с радостью приняли моё предложение. И уже через две недели в Беркли я сделал этот доклад перед аудиторией, в которой присутствовало около 40 участников семинара. И вот что интересно: после того, как я закончил отвечать на вопросы слушателей, я услышал отдельные возгласы восторга типа «Вау!», а я в ответ объявил во всеуслышание, что ищу работу и, пожалуйста, дайте мне знать, если кто-нибудь знает о какой-либо местной вакансии. После этого ко мне подошло несколько человек и все, как будто сговорившись, произносили одну и ту же фразу «как жаль, но, к большому сожалению, у нас сейчас идёт полоса увольнений и, конечно, всякий приём новых сотрудников закрыт».

Впрочем, это не было для меня большой новостью – к этому времени США ещё не вышел из экономического кризиса, последствия которого усугублялись ещё и активным переводом производства из США в страны Восточной Азии, а также сокращением военного бюджета США в связи с распадом СССР. Конечно, я пришёл в Беркли с докладом лишь с одной целью – найти работу. По крайней мере, стало ясно, что за последний год улучшения в экономике не произошло и надеяться, что станет лучше в ближайшее время не стоит.

Следующие шесть месяцев я провожу в поисках теперь уже любой работы – даже посещаю выставки франчайзинговых компаний, примериваясь к тому, чтобы открыть свой бизнес. Но скоро прихожу к мысли, что это не для меня – я всё-таки привык работать головой, а не руками.

В такой ситуации совершенно естественно, что мне не до покупки собственного дома, который в долине стоит в три раза дороже, чем аналогичный на севере штата Нью-Йорк. Да и мой дом там до сих пор стоит на продаже вот уже год и его всё ещё не могут продать, несмотря на то что я уже три раза снижал его цену. Причём, весь этот год он стоит пустой, а я продолжаю платить за него ипотечный кредит ($120,000 под 8% годовых), налог на недвижимость и страховку. Теперь я с ужасом думаю, куда я поеду, когда Пол купит себе дом и переедет из нашего совместного.

Здесь следует заметить, что за девять месяцев жизни в одном доме мы оба имели возможность убедиться в том, что мы не только не мешали друг другу жить, а, скорее, наоборот, помогали: например, Пол часто уезжал в командировки или в отпуск по своим спортивным увлечениям, а я всегда находился дома. Таким образом, он мог не волноваться за сохранность дома, полив травки, а также за своевременное получение для него посылок, почты и т. д. Я, можно так сказать, «работал смотрителем» нашего совместного дома. Такое удобство было даже немного удивительно, учитывая разницу в возрасте между нами в 25 лет. Отчасти нас с ним объединяла любовь к спорту – он был заядлый слаломист, сёрфингист, велосипедист и мотоциклист. Я, конечно, не такой заядлый, но, во всяком случае, он был в курсе моих спортивных увлечений.

Проблема с моим будущим местом жительства разрешилась неожиданно просто: в отличие от меня, у Пола с работой всё было в порядке – он ведь не увольнялся из IBM-а, а остался в его штате. Поэтому в апреле 1994 года он нашёл для себя дом с тремя спальнями и предложил мне переехать к нему за почти символическую плату в $300 в месяц. Дело в том, что он покупает дом на будущее, надеясь, что он когда-нибудь женится, а пока что ему совсем не нужны три спальни одному. В доме, который он мне показал, была одна большая спальня для родителей со своим сан узлом и две маленьких детских - с другим сан узлом, а также большие столовая и гостиная. Я объяснил Полу, что мой большой письменный стол и кровать не поместятся ни в одной из этих двух маленьких спален. Тогда он предложил мне занять их обе – одну в качестве спальни, другую в качестве рабочего кабинета. Это было тем предложением, от которого нельзя отказаться. Таким вот образом в апреле 1994 года мы оба переехали жить в его дом, что несомненно сильно облегчило мою жизнь, хотя бы в этом отношении.

Я и американские жулики в белых воротничках

 

История, к изложению которой я теперь приступаю, довольно банальна, но, в то же время, и очень поучительна, особенно для молодых и малоопытных людей. И совсем неважно, где их место проживания – в России или в Америке.

А начать придётся с уже упомянутого друга Кена (Ken Morey). Напомню, что мы познакомились с ним после одного из моих классов, которые я проводил в 1985 году в качестве ликбеза в области управления проектами для менеджеров и инженеров нашего завода. Он произвёл на меня впечатление очень образованного специалиста (у него было два высших образования), который сразу оценил, насколько важен инструмент, о котором я рассказывал в классе, для нужд его отдела, который в то время уже занимался строительством Центра Передовых Полупроводниковых Технологий (ЦППТ) на территории нашего завода. Это не без его инициативы через три года я перешёл в их отдел и целиком сосредоточился на создании компьютерной системы управления строительством ЦППТ. После моего перехода в их отдел мы стали близкими друзьями. Он тогда был для меня кем-то вроде того, кем был для меня Лэс на моей самой первой работе в 1977 году, т. е. он был хорошим профессионалом в своём деле и, как потомственный американец, прекрасно ориентировался в местных законах, а также в человеческих отношениях по-американски. На этом, правда, его сходство с Лэсом и заканчивается. Во всём остальном они были скорее полной противоположностью и это сравнение было явно не в пользу Кена. Если Лэс был высоко интеллигентным и образованным в разных областях знаний человеком, то Кен был полностью лишён и того и другого. Если Лэс был совсем индифферентный к деньгам, то Кен, создавалось впечатление, всё делал ради денег. Если Лэс, который совсем не занимался спортом в свои школьные и студенческие годы, то, по крайней мере, относился к нему с большим пиететом, а во время нашего близкого общения он серьёзно увлёкся велосипедом и очень хотел вовлечь и меня в этот процесс. Кен же, напротив, любил спорт только в телевизоре, просиживая перед ним часами и непременно с несколькими бутылками пива. Неудивительно, что он обладал совсем не маленьким, как говорят в народе, пивным пузом.

Этот список я мог бы продолжить, но, как мне кажется, читатель уже составил своё мнение о Кене и, наверное, у него уже возник вопрос: как же я мог подружиться с таким человеком? Вот мой ответ: при нашем сближении я, конечно, заметил все эти и другие недостатки, но, во-первых, в то время я остро нуждался в советнике по рабочим и жизненным вопросам, а он стал исполнять эту роль, как мне казалось, с большой охотой. Во-вторых, я не рассматривал его своим другом вне рабочего пространства – там нас совсем ничего не связывало. Правда, один раз он меня сильно насторожил своим уровнем морали: когда я за полгода до своего развода сообщил ему об этом предстоящем событии в моей жизни, единственный вопрос, который он мне задал, был: «надеюсь, ты спрятал свои сбережения в офшор?». Услышав мой ответ, что «деньги не являются моей целью, уже сам развод является трагедией для всей моей семьи», он лишь пожал плечами, показывая этим, что ему моя позиция в этом вопросе не понятна и он её совсем не разделяет. Я же объяснил себе его странную для меня позицию, как: всякое может происходить между супругами, в том числе прямой обман и измена, что, как известно, нередко происходит в супружеской жизни. Но такое начисто исключается между близкими друзьями мужского пола. Сегодня то я понимаю, каким наивным я был в тот момент. Однако я хорошо осведомлён об этом своём недостатке, который ещё не один раз подведёт меня в жизни.

Был и ещё один неприятный эпизод, хорошо характеризующий Кена. Поскольку, повторяю, мы были близкими друзьями, то у нас не было секретов друг от друга. По крайней мере, так думал я. Кен занимал довольно высокую позицию в IBM-е, которая позволяла ему распоряжаться десятками, если не сотнями тысяч долларов, отдавая отдельные проекты подрядчикам за пределами IBM-а. У нас в то время работали на подработке четыре студента из колледжа. Кен выбрал из них самого способного по имени Алан (Alan Labouser) и предложил ему создать свою компанию (она называлась DATANET Inc.), в которой самому Кену будет принадлежать 50%. Далее работала довольно простая коррупционная схема: Кен давал в эту компанию работу, за которую IBM платил $75 за час работы; Алан взял на работу ещё четверых своих друзей-студентов, которым платил по $40 за час работы. Разница между этими двумя платами делилась между Аланом и Кеном. Кен говорил мне, что он на этой сделке, ничего не делая, за первый же год заработал $50,000. А через год он же рассказал мне, что у него возник конфликт с Аланом, который заключался в следующем: друзья Алана потребовали повысить им зарплату, Алан не смог им отказать и согласился на повышение. Когда об этом узнал Кен, то очень на него разозлился и сказал ему, что повышение зарплаты студентам - пожалуйста, но только не за его счёт. Их ссора закончилась тем, что Алан, будучи президентом своей компании, решил с ним «развестись». Этот «развод» через суд стоил ему $70,000. Да и как могло быть иначе, если против него выступал такой «зубр» как Кен, который и сам знал все законы не хуже любого адвоката, при этом много лет пользовался услугами подобного ему самому дипломированного адвоката. Про этого, так называемого, адвоката Кен рассказывал мне, что он неоднократно делал для него какие-то нелегальные делишки. Кен про это рассказывал мне так:

- Я у него спрашиваю, сколько будет стоить, чтобы сделать так-то и так-то, а он мне отвечает: «так вообще нельзя делать, это будет незаконно», на что я ему говорю «я же не спрашиваю тебя, законно это или нет, я спрашиваю, сколько будет стоить, а меня не интересует, как ты это сделаешь».

Когда Кен узнал о моём предстоящем разводе, то предложил мне воспользоваться услугами этого адвоката, но тогда я уверенно отверг его предложение и нашёл для этой цели куда более приличного во всех отношениях.

Как я понимаю, Кен и его тогдашний адвокат были два сапога пара. Безусловно, с моей стороны было наивно думать, что такое поведение Кена ко мне лично не может иметь место. А вот если бы я вовремя узнал про отношения Кена с Аланом – это несомненно заставило бы меня посмотреть на Кена совсем под другим углом, поскольку я знал Алана как хорошо воспитанного молодого человека, совершенно не способного обидеть даже муху. К моему великому сожалению, я узнал об этом слишком поздно - два года спустя, когда уже и сам стал жертвой этого жулика по имени Кен.

Прежде, чем я перейду к повествованию об американских жуликах в белых воротничках, справедливости ради, следует рассказать и о порядочных бизнесменах, с которыми иметь дело – одно удовольствие.

Итак, по порядку. Пока я жил с Таней и распоряжался нашими денежными накоплениями по своему усмотрению, я вполне осознанно считал, что не имею права вкладывать их в рискованные мероприятия, т. к. это наши совместные деньги и будет не справедливо, если я играю, а Таня проигрывает. Но уже после развода это ограничение отпало само собой и со своей половиной денег я уже мог позволить себе более рискованные вложения. В отличие от Тани, которая при покупке своего нового дома вложила максимум наличных денег и взяла в банке минимальный ипотечный кредит, я поступил как раз наоборот, т. е. заплатил наличными лишь требуемый минимум в 20%, а на 80% взял банковский кредит, имея в виду, что наличные деньги я теперь буду инвестировать более агрессивно и они, надеюсь, будут расти более быстрыми темпами. За советом, как лучше поступить с наличными деньгами, я обратился к Кену, который ориентировался в денежных вопросах как рыба в воде. Вот таков был его совет:

- У меня есть близкий друг ещё со студенческой скамьи Давид (David Zeller), кстати он, как и ты, тоже еврей. Он страховой брокер и у него собственная компания в Бостоне. Я могу тебе его рекомендовать по двум причинам: во-первых, он очень порядочный, а во-вторых, деньги ему всегда нужны для его бизнеса, и я уверен, что он предложит тебе за них на 3–4% больше, чем в банке. Вот тебе его номер телефона, звони, если решишь, что тебе это подходит.

Для меня рекомендация близкого друга больше, чем рекомендация. В тот же день я позвонил Давиду, и мы договорились о формальностях. Уже на следующий день я выслал ему чек на $40,000, а он, в свою очередь, прислал мне факсом нотариально заверенный вексель (Promissory Note), обязуясь выплачивать мне ежемесячно 1% дохода, т. е. 12% годового дохода. Там также говорилось о том, что он обязуется вернуть основную сумму по первому моему требованию. В этом месте читатель, очевидно, со смехом, вспомнит эпизод из 2-й части книги, когда мой ближайший друг Лёва Шахмундес, находясь в Риме, просит меня привезти какие-то вещи для его новых друзей, которые они «забыли» взять. Хорошо на этот счёт говорит русская пословица: «горбатого только могила исправит». Однако не спешите с выводами. Следующие двенадцать месяцев я аккуратно, день в день, получал от Давида чек на сумму в $400. Через год, в июле 1992 года, мой друг Кен, зная о моей инвестиции в его друга, предлагает мне лучшую сделку:

- Ты у Давида получаешь 12%, у меня появилась возможность дать тебе 18% годовых. Так что, предлагаю тебе забрать свои деньги у него и дать их мне на моих условиях.

Ну, если я доверил деньги человеку, которого никогда в глаза не видел, руководствуясь лишь рекомендацией близкого друга, то смешно не доверить те же деньги этому другу, при том, на значительно лучших условиях. Теперь я звоню Давиду и прошу вернуть мне мои деньги. На это он говорит, что ему потребуется две недели, чтобы собрать нужную сумму. Ровно через две недели я получил от него чек на всю сумму плюс причитающийся доход. Вот так благополучно и вполне ожидаемо прошёл мой опыт инвестирования в совершенно незнакомого человека. Кстати сказать, сегодня, т. е. в день написания этой главы, я решил проверить, а жива ли его компания сегодня, спустя 27 лет, и был приятно удивлён, что честный бизнес в Бостоне существует до сих пор под названием David E Zeller Insurance Agency Inc.

А теперь я отдаю те же $40,000 Кену и говорю ему:

- Кен, тебе я, конечно, доверяю на все 100%, но у тебя ведь есть жена, которой мало ли что может прийти в голову, и потому для полного порядка - мы ведь живём в США, где всё должно быть официально оформлено, - мне нужно получить от тебя нотариально заверенный вексель на эту сумму.

Кен говорит, что это совсем не проблема и уже на следующий день вручает мне этот вексель. Теперь, имея на руках этот вексель, я чувствую себя в полной безопасности. В этом векселе особо отмечено, что он 1) выплачивает мне 9% от этой суммы каждые полгода и 2) что я могу забрать базовую сумму в любое время, предупредив об этом его письменно за два месяца.

После этого происходит классика жанра: через шесть месяцев, т. е. 18 января 1993 года, когда подходит срок первой выплаты, я получаю от Кена чек в сумме $3,600, всё согласно договору. А месяц спустя, убедившись, что всё идёт согласно договорённости, добавляю ему ещё $20,000 и получаю от него нотариально заверенный вексель и на эту сумму. Итого, на 1 марта 1993 года у него моих денег уже $60,000.

Наступает конец апреля 1993 года, когда я внезапно получаю шикарное предложение на работу в Силиконовой долине и готовлюсь к отъезду. В этот момент Кен объявляет мне, что он уже год, как ушёл из дома и находится в процессе развода со своей женой Сюзан. В связи с этим он просит меня пустить его жить в моём доме по дружбе за половину его рыночной стоимости, т. е. за $750, пока он продаётся. Я, конечно, соглашаюсь на эту его просьбу, оставляю ключи от дома ему и агенту по продаже недвижимости и благополучно отбываю в Калифорнию.

В июле 1993 года, когда подходит время для получения второго чека от Кена, он предлагает мне добавить сумму чека к базовой сумме и я соглашаюсь. А после этого Кен, зная, что у меня в банке есть ещё последние $40,000 сбережений, выходит на меня с предложением дать ему и их, но уже под целых 24% годовых. Меня этот процент не сильно смущает потому, что в России в это время дают 40, 50 и больше процентов. Кроме того, я ведь знаю, что он большая пройдоха и вполне допускаю, что он знает куда вкладывать деньги, чтобы получать совершенно грабительские проценты. А я ведь этого не знаю, так пусть в таком случае он «крутит» моими деньгами и тоже зарабатывает на этом. Как вы уже догадываетесь, я с радостью отдаю ему и эти, теперь уже последние, деньги и, конечно, опять получив от него взамен нотариально заверенный вексель на эту новую сумму. Теперь уже у него моих денег ровно $100,000. И это как раз все мои наличные деньги на тот момент.

Через четыре месяца, т. е. в октябре, я понимаю, что мой контракт на работе продлён не будет и, в связи с этим, решаю забрать все свои деньги у Кена, о чём и сообщаю ему по телефону. Он, конечно, говорит мне, что «никаких проблем» и в январе следующего года он мне их вернёт вместе с положенным на них доходом за прошедшее полугодие. А в конце ноября я получаю письмо от агента по недвижимости, где она сообщает, что Кен больше не содержит мой дом в опрятности и что с ним там живёт ещё собака, о которой он мне никогда не упоминал. Таким образом, она даёт мне знать, что оба эти фактора, мягко говоря, не помогают продаже дома. Меня всё это сильно насторожило, но теперь уже я не в силах что-либо поменять, находясь на другом берегу Америки.

Наступает 15 января 1994 года – день, когда я должен получить от Кена свои кровные $100,000 плюс «заработанные» $10,200. Однако вместо денег Кен заявляет, что у бизнеса, в который он вложил мои деньги, произошла небольшая задержка с возвратом денег и что, как только он их получит, так и вышлет мне чек на всю сумму. И добавляет, что всё это разрешится в течение недели-двух. С этого момента вся эта ситуация начинает меня напрягать уже не на шутку. Через каждые два-три дня я названиваю Кену и получаю всё тот же ответ – ещё нет и надо ждать. С каждым таким ответом мне становится всё очевиднее, что я попался в ловушку к мошеннику. Наконец, Кен вообще перестаёт брать трубку телефона и тогда становится полностью ясно, что я попался на крючок настоящего профессионального жулика. Тогда 24-го февраля я пишу ему официальное письмо с просьбой о возвращении всех моих денег и посылаю его заказной почтой с уведомлением о вручении адресату. Когда я получил обратно уведомление о вручении, то понял, что Кен получил моё письмо 2 марта. А 4 марта звонит мне агент по недвижимости и взволнованным голосом говорит, что она только что показывала мой дом очередному потенциальному покупателю и обнаружила, что Кен исчез со всей своей мебелью и другими принадлежностями. Больше того, в гараже пустого дома она обнаружила, что все его шкафы забиты пластиковыми пакетами с мусором – это означает, что Кен не платил местной компании за подбор мусора, а складывал его в гараже, тем самым экономил и на этом. А чуть позже выяснилось, что он уехал и не заплатил за электричество, которым пользовался – тоже сэкономил. И то и другое мне потом пришлось оплатить самому. Теперь уже не было никаких сомнений, что я стал жертвой хорошо продуманного плана мошенника и не простого мошенника, а хорошо образованного, т. е. «в белом воротничке». Я, конечно, и раньше слышал, и читал о жуликах и мошенниках, но те никогда не были «в белых воротничках» и уж точно, работая по-крупному, никогда, не экономили на «спичках», то бишь, на мусоре или электричестве.

Вот теперь я, что называется, по-настоящему оказался у «разбитого корыта»: без работы, без надежды на скорое её получение, совсем без денег и без собственного дома, а тот, который в Нью-Йорке, уже около года стоит на рынке без всякого прогресса, но за который у меня продолжают идти ежемесячные расходы. К этому следует ещё добавить, что я должен платить половину стоимости пребывания Жени в колледже (хорошо ещё, что у Тани с работой всё в порядке и она может оплачивать вторую половину), а также и посылать Тане $900 ежемесячно на Кристину. Ну, что тут скажешь – давно я не был в таком трагическом состоянии. При таких больших минусах всё-таки были и два небольших плюса - у меня есть пособие по безработице, правда, только на шесть месяцев, и медицинское страхование на меня и моих детей (спасибо IBM-у!).

Теперь, чтобы хоть немного понять, что же происходит со мной и вокруг меня, начинаю обзванивать всех наших общих знакомых. В первую очередь звоню Алану, с которым у Кена была совместная компания DATANET Inc. и рассказываю ему, что со мной случилось. На это он отвечает, что совсем не удивлён услышанному, потому что это так похоже на Кена. А затем рассказывает мне, что два года назад у него с Кеном был длительный разводной судебный процесс, который стоил Алану большой нервотрёпки и $70,000, чтобы откупиться от Кена и никогда больше никаких дел с ним не иметь. Сейчас он говорит, что будет очень рад помочь мне всем, чем только может, чтобы наказать этого гада. И действительно Алан много чего прояснил мне. Оказывается, ему известно, что Кен уже несколько лет инвестирует свои деньги в своего бывшего IBM-овского менеджера Марка (Mark Hoodack), а тот, в свою очередь, вкладывает их в проекты восстановления ветхих жилых зданий в городе Нью-Йорке. Ему также известно, что помимо Кена свои деньги давали Марку его сослуживцы по IBM-у, фамилии которых он мне тут же и называет. Напомню, что это тот самый менеджер, для которого я за три летних месяца 1990 года, когда находился в поисках новой работы внутри IBM-а, создал компьютерное приложение, в котором тот очень нуждался. Ещё Алан сообщил мне, что ему также известно, что один из наших общих знакомых по имени Брайан (Brian Moore), который, как и Алан, будучи студентом, работал в нашем с Кеном отделе, тоже дал Кену свои деньги в качестве инвестиции. Естественно, он даёт мне его телефон.

Звоню Брайону и задаю ему вопрос о деньгах, которые он дал Кену. Оказывается, Брайон дал ему $40,000, которые он скопил на свою будущую свадьбу. Теперь он, чуть не плача, рассказывает мне, что последние две недели Кен перестал отвечать на его звонки (как всё это мне знакомо!) и его это очень напрягает. После того, как я рассказал ему свою историю, он понял, почему Кен не отвечает на его звонки. После моего рассказа все его надежды на возврат своих денег исчезли и у него. Оказалось, что он по своей молодости и неопытности не получил от Кена нотариально заверенный договор на свои деньги, и теперь, в отличие от меня, он даже не может обратиться в суд. Но всячески готов помогать мне в моём праведном деле.

Затем звоню нашему общему с Кеном менеджеру в течение трёх лет (1988–1990) Рэю (Ray Wagner) чтобы, во-первых, «раскрыть ему глаза на Кена» и, во-вторых, узнать у него, не знает ли он что-то такое о нём, что может мне помочь в борьбе с жуликом. Совершенно неожиданно для меня, после того как я рассказал ему о том, что случилось со мной, он с облегчением говорит мне:

- Боже, какое счастье, что мой зять Seth Cutler по моей же рекомендации тоже намеревался дать ему свои сбережения, но в последний момент передумал.

После этого звоню Сюзан (Susan Morey), бывшей жене Кена, с которой я тоже был в хороших отношениях, поскольку считался другом их семьи. Вот тут картина жулика Кена стала ещё более красочной. Она рассказывает мне, что у них много лет, помимо собственного дома, было ещё два дома, которые они сдавали в рент. Кен, ещё до развода, умудрился взять в банке дополнительные кредиты на оба дома, якобы на их реконструкцию, а в кредитных бумагах расписывался не только за себя, но и за неё. Она прислала мне копии этих бумаг и, скажу, по правде, мне это совершенно непонятно: какой нотариус или банк мог заверить кредитный документ, в котором Кен ставил свою подпись дважды – один раз за себя, второй раз за свою жену, даже не меняя своей росписи? То же самое он проделал и с домом, в котором они жили сами. При разводе он все три дома оставил ей – редкое великодушие! А когда развод закончился и на её имя стали поступать банковские счета за оплату многочисленных кредитов, тут то вся его афера и раскрылась. Самое интересное, что, так как всё это происходило во время экономического кризиса и увольнений из IBM-а, то цены на дома сильно упали и, таким образом, оказалось, что стоимости всех трёх домов ниже, чем кредитные обязательства по ним. Теперь бедная женщина оказалась ответственной за все эти долги, а он ей вообще не оставил никаких денег. Разговаривая со мной, она не могла скрыть своих рыданий и, конечно, предложила мне всяческую помощь в моей борьбе с ним. Ещё она мне сказала, что теперь работает на трёх работах, чтобы оплачивать услуги своего адвоката, которого она наняла, чтобы судиться с Кеном. По её словам, за два года, в течение которых она судится с Кеном, этот адвокат уже стоил ей $30,000 и конца этим расходам не видно. Бедная женщина – теперь её обирает ещё и адвокат! Мне-то уже кажется, что Кен не победим, но ей так не кажется – она ещё верит в справедливость.

Между прочим, я позвонил в газету New York Times в надежде заинтересовать их в этой жульнической афере, но получил ответ, что им это неинтересно, потому что жуликом является индивидуум. Вот если бы на его месте была фирма или компания, которая обидела меня, вот тогда их это могло бы заинтересовать.

Следующие пять месяцев были полностью посвящены только двум задачам: 1) поискам работы и 2) борьбой с жуликом Кеном. Первое время я продолжал названивать ему каждый день по нескольку раз. Однажды он-таки взял трубку телефона и сообщил мне, что вся проблема состоит в том, что Марк до сих пор не вернул ему деньги и потому он не может вернуть и мне мои. Как только он получит свои деньги от Марка, так он сразу же вернёт и мне. Естественно, что этим его словам я уже не верил и немедленно стал искать номер рабочего телефона Марка в IBM-е. Как хорошо, что я сохранил все благодарственные письма за все годы службы там; среди них было и письмо Марка. Немедленно звоню Марку в его IBM-овский офис и, делая вид, что я в курсе их совместного с Кеном стороннего бизнеса, задаю лишь один вопрос:

- Марк, когда вы отдадите деньги Кену из вашего стороннего бизнеса в Нью-Йорке? Дело в том, что Кен должен мне $110,000 и не может их вернуть, пока вы не вернёте его долю.

Для меня было принципиально важным поговорить с ним именно тогда, когда он находился в офисе, потому что я подозревал, что все разговоры по рабочему телефону записывались отделом безопасности компании, а разговор наш уж точно не был на рабочую тематику, тем более что речь шла о каких-то деньгах, при том не малых. Как я и надеялся, он сначала опешил от моего звонка вообще и от моего вопроса, в частности. В его голосе чувствовалось нервозность и что он скорее хочет закончить этот разговор. Вот что он успел мне сказать:

- Так ведь два месяца назад я уже вернул ему значительно большую сумму, чем та, которую он должен тебе, и остался должен ему только $35,000, которые верну ему в ближайшие дни и в таком случае не буду больше иметь с ним никакого дела. И прошу тебя сюда мне больше не звонить – с этими словами он повесил трубку.

Пришлось мне снова набрать его номер и сказать буквально следующее:

- Марк, послушайте меня внимательно, это касается не только Кена, но и вас лично, потому что, если я не получу свои деньги от Кена и буду отсуживать их через суд, то и ваше имя, и весь ваш нелегальный бизнес непременно всплывёт во время судебного разбирательства. Поэтому, если хотите, чтобы ваше имя не всплыло в этом грязном деле, я прошу вас задержать эти $35,000 и пока не отдавать их Кену. Я же обязуюсь завтра же выслать вам копии всех нотариально заверенных векселей от Кена, а также копии всех моих чеков, по которым он получал мои деньги. Даже, если вам мои документы покажутся неубедительными, то и в этом случае не отдавайте ему эти деньги, а дождитесь, когда к вам обратится мой адвокат. Если вы будете кооперироваться со мной в этой неприличной истории, я даю вам слово, что ваше имя не будет фигурировать в моём иске к Кену. В противном случае это непременно произойдёт.

На эту мою тираду он отвечает, что лично он от меня никаких денег не брал, а все мои дела с Кеном я должен решать с ним самим. Опять просит меня больше ему не звонить, а также добавляет, что он меня не знает и знать не хочет. После этих слов он опять вешает трубку.

Теперь стало понятно, что больше он со мной разговаривать не станет. Тогда я решаю позвонить ему на рабочий телефон в IBM-е вечером, когда его в офисе наверняка не будет, и оставить ему сообщение следующего содержания, которое я для ясности произношения заранее записал на бумаге:

- Марк, во-первых, не делайте глупости, говоря, что вы меня совсем не знаете. У меня в руках ваше письмо, датированное 9 сентября 1990 года, которое вы написали моему тогдашнему менеджеру Рэю, благодаря его за то, что он одолжил меня на целых три месяца и за, якобы, мою отличную работу на вас в течение всего этого времени. Во-вторых, мне необходимо понять, кто из вас двоих, вы или Кен, говорит мне правду, а кто лжёт по поводу денег, которые вы, по вашим словам, ему уже вернули, а по его – ещё нет. В-третьих, хочу, чтобы вы знали, что я в настоящее время безработный, а деньги, которые мне должен Кен, $110,000, — это всё, что у меня есть. Получить их от Кена – это сейчас вопрос моей жизни и смерти. Поэтому я приложу все усилия, чтобы дойти до полного раскрытия преступной схемы, которую организовали вы и Кен. Я постараюсь произвести как можно больше шума вокруг вашего нелегального бизнеса, раскрывая все имена, которые мне известны как члены вашего сообщества, вкладывавшие деньги в ваш бизнес уже много лет, такие, как ваши же сотрудники по IBM-у, Jody Palmer, her father, Bernadet Gotch, and her husband. Я не сомневаюсь, что вы и все, упомянутые мною лица, не платили налоги на доход, получаемый из вашего бизнеса, поскольку он, с какой стороны ни посмотри, был нелегальным. Именно поэтому я, в первую очередь, доложу этот инцидент в IRS (Налоговая полиция США).

Я совсем не удивился, что вечером следующего дня Марк сам позвонил мне, на этот раз со своего домашнего телефона, и слёзно просил меня не разглашать эту историю. Но больше всего на этот раз он разозлил меня своей вот такой очень слёзной просьбой:

- Пожалуйста, не делай этого, прошу тебя как еврей еврея.

Как только язык мог повернуться для такой просьбы? При этом он не предложил мне никакой помощи в борьбе с Кеном и даже не захотел задержать на время выплату Кену оставшихся денег. В общем, хочет выйти чистым из этой грязной истории, и чтобы ни один волос не упал с его головы. Эта его логика прозвучала для меня так: я, бедный еврей, должен помочь богатому еврею, много лет занимавшемуся нелегальным бизнесом и не платящему налоги на свои прибыли, сохранить всё его богатство и, таким образом, отказаться от борьбы вернуть свои последние деньги, на которые я-то как раз платил налоги. На этом все мои переговоры с Марком закончились. Думаю, что он решил, что я блефую и дальше разговоров дело не пойдёт. И сильно ошибался, о чём, я думаю, позже пожалел. Но об этом рассказ ещё впереди.

Был в этом деле и ещё один интересный штрих. В эти же дни я обсудил свою ситуацию с Володей Родовым, который уже два раза появлялся на страницах этой книги, причём оба раза в трудные периоды моей жизни. Володя сказал, что у него есть знакомые русские, которые как раз и занимаются «выколачиванием» денежных долгов от должников и он уверен, что они за хорошее вознаграждение возьмутся и за моё дело, тем более что мой должник находится в штате Нью-Йорк. Однако, позвонив мне через пару дней, он сообщает, что, когда они услышали, что деньги надо выбивать не из русского, а из американца, отказались от участия в этом деле. Не правда ли, интересный штрих? Я объяснил этот феномен таким образом: все русские хорошо осведомлены о методах, которые используют наши соотечественники для «выколачивания» долгов в России того времени (год то 1994-й!), а американцы-то этого не знают и потому не будут реагировать на всевозможные угрозы, понимая, что живут они в стране, в которой угрозы не только не работают, а за них даже могут посадить в тюрьму самих угрожающих.

Теперь стало абсолютно ясно, что без хорошего адвоката мне не обойтись, а материала для него я уже имею предостаточно.

Бодался телёнок с дубом, на этот раз в США

 

Теперь, понимая, что самостоятельно я не смогу получить от Кена даже одного доллара, я начал изучать, какие же возможности существуют в США, чтобы вернуть мне все или, хотя бы, часть моих денег. Первое, что приходит на ум – это Collections Agencies (Агентства по сбору невозвращённых долгов) или адвокатские конторы, которые занимаются тем же. Я твёрдо решил, что, если буду нанимать адвоката, то ни в коем случае с почасовой оплатой его услуг, а только на, так называемом, contingency fee, что означает: они получают большое фиксированное вознаграждение - 30–45% от суммы, которую им удастся получить от моего ответчика, зато я не понесу вообще никаких расходов. Почему так? Да потому, что согласно моему собственному правилу 5–95% (только 5% всех специалистов в профессиональном сервисе доставляют честный сервис и на высоком профессиональном уровне). Это, в первую очередь, относится к адвокатам, т. к. в их профессии легче всего брать деньги, лишь симулируя бурную многочасовую деятельность, которую невозможно проконтролировать. Они, таким образом, получают деньги совсем не за результат, а только за затраченное на вас время, которое совершенно не поддаётся контролю. При таком положении дела у них нет большого стимула к достижению положительного результата. Скорее наоборот – чем дольше не будет этого результата, тем дольше можно собирать со своего клиента деньги, обещая ему результат на следующей ступени производства его тяжбы. Как только адвокат достигает положительного результата в деле своего клиента, так эта «дойная корова» сразу «умирает». К слову сказать, позже, когда я стал бизнесменом, я ещё раз убедился в справедливости этого моего личного правила 5–95%. Ну, к этому мы ещё придём в соответствии с хронологической последовательностью.

Для меня оплата моего дела на contingency fee имело очень важное значение ещё и по другой причине: если адвокат берётся за моё дело на такой основе, то это означает, что он со своей профессиональной точки зрения видит большую вероятность выигрыша, если не берётся, а предлагает свои услуги лишь на почасовой основе, – это наверняка означает, что моё дело не имеет шансов на выигрыш. Но тогда возникает вопрос: зачем же вкладывать ещё деньги и время в заранее проигрышное дело?

Итак, первая адвокатская контора по выколачиванию долгов, которую я посетил 4 апреля 1994 года, находилась в городе San Rafael в 70 милях на север от моего дома. Прежде, чем туда отправиться, я позвонил и удостоверился, что да, они будут рады со мной побеседовать и что от меня не будет требоваться никаких платежей до тех пор, пока они не получат их от держателя моих денег. Фирма эта называлась Law Offices of Connick, Lybrand & Associates, Collection Specialists. По прибытии в их офис я довольно быстро понял, что эта компания состоит ровно из двух человек - адвоката Harry Connick и Интернет специалиста Wayne Lybrand. Сначала со мной разговаривал адвокат, которому я рассказал суть моего дела и показал ему копии всех документов. После этого он позвал своего напарника, специалиста по поиску информации в Интернете, который стал демонстрировать мне своё искусство находить, якобы скрытую, информацию о моём «друге» Кене. А я и без него принёс им массу информации о нём. И чтобы сразу склонить меня на свою сторону, он тут же демонстрирует мне свою оперативность: прямо при мне набирает номер телефона Кена, который не отвечает - подразумеваю, что Кен видит, номер абонента, который начинается на 415, т. е. из Калифорнии, и понимает, что звонок как-то связан со мной, и потому не берёт трубку. Тогда он звонит его IBM-овскому менеджеру и просит её передать Кену, что он является его школьным другом и пытается установить с ним связь. Поэтому он просит её передать Кену, чтобы тот перезвонил ему в Калифорнию. Выглядит всё так, что человек явно пытается произвести на меня хорошее впечатление, что, само по себе, не является предосудительным.

Но вот после этого на меня производится атака по всем фронтам: мне сразу предлагают подписать соглашение о полной передаче моего дела в их руки. Я же в подобных случаях всегда пользуюсь правилом: никогда не отдавайся первому попавшемуся случаю, всегда исследуй несколько других (числом, желательно, до пяти) и только тогда выбирай наилучший вариант. На моё заявление о том, что «мне надо подумать пару дней», они оба начинают неприкрытую, довольно агрессивную, на меня атаку. Мне впервые за долгие годы в Америке становится, мягко говоря, неуютно, если не сказать, боязливо, – я нахожусь в их офисе, их двое здоровых мужиков, а я один и тщедушнее каждого из них. Теперь мне напрямую начинают угрожать: если я не подпишу их бумагу прямо сейчас, то последуют какие-то, пока не очень понятные, кары, а мне ясно, что с такими «специалистами» я дела иметь точно не буду. Теперь у меня лишь одна задача – как выскочить из этой ловушки невредимым. Я, наверное, сейчас немного преувеличиваю, но правда, что мне тогда было очень неуютно находиться в этом офисе и противостоять натиску этих двух «служителей» фемиды. Когда мне всё-таки удалось встать и, поблагодарив их за потраченное на меня время, дойти до двери, то вдогонку я услышал напутствие о том, что они пришлют мне счёт на $500 за консультацию. Когда же я, наконец, оказался на улице и, уже сидя в машине, почувствовал себя в полной безопасности, то подумал, что эти жулики не лучше тех, из которых они «выколачивают» долги, а, может быть, так и должно быть – эти должны быть под стать тем, с которыми им приходится иметь дело, чтобы быть успешными?

Теперь стало ясно, что мой «первый блин оказался комом» - эти «профессионалы» никак не входят в 5% лучших. И чтобы завершить этот рассказ, следует дополнить, что через два дня я-таки получил от этих мерзавцев по почте два документа: 1) Клиентское Соглашение о передаче им моего дела для моей подписи и 2) Выставленный мне счёт на $437.50 за две (!) их консультации. Для тех, кому трудно поверить в мой рассказ, и кто захочет ознакомиться с этими замечательными документами самостоятельно, это можно сделать здесь:

http://www.dropbox.com/s/dq852yqb02me59r/Agreement.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/dcwuvcxj4kov0vf/Remittance.jpg?dl=0

Как вам это нравится: меня продолжали брать на испуг. Конечно, я проигнорировал обе эти бумаги, хорошо понимая, что «специалисты» работают по своей прямой специальности – запугивать жуликов и должников. Но ведь я ни то, ни другое, а, совсем наоборот, я их жертва. Но оказалось, что методы их работы что с жуликами, что с их жертвами, совершенно одинаковы.

А представьте себе, если вместо меня к ним на приём приходит женщина, которую кто-то обидел, например, такой же негодяй, как «мой» Кен. Она, наверное, подпишет всё, что ей подсунут, лишь бы скорее от них уйти. Я ведь твёрдо решил с ними не связываться ещё и по другой причине: я подумал, что такие «специалисты», когда / если им и удастся «вытащить» из Кена мои деньги, то я-то их всё равно не увижу – они легко скроют этот факт от меня, а мне в любое время будут говорить тоже, что последние четыре месяца говорил мне Кен, т. е. что им не удалось от него ничего получить. А у меня не будет никакого способа проконтролировать этот факт.

После этого было ещё много визитов к разным местным адвокатам, которые ничем мне не запомнились. Но вот, наконец, мне попался адвокат, которого я с полным правом могу отнести к тем самым 5%, в поисках которого я потратил уже четыре месяца. Его звали Вильям (William Gustafson), а его офис располагался прямо в моём городе Сан-Хосе. У меня сохранилось его письмо от 3 августа 1994 года, которое открыло мне глаза на совершенно чудовищную вещь в американской юриспруденции:

https://www.dropbox.com/s/zx330rrfvshghhd/Letter.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/me1kyjldk9ac60b/Letter_2.jpg?dl=0

Для моих читателей, не владеющих английским языком, вот перевод основной части этого документа:

«Дорогой мистер Гилютин:

Основываясь на нашем последнем телефонном разговоре, я позвонил Нью-Йоркскому адвокату и обсудил с ним ваше дело. Он проинформировал меня, что в обоих ваших договорах стоят процентные ставки (18% и 24%), которые в штате Нью-Йорк считаются незаконными на основании так называемого Usury Law. Поэтому ответчик по вашему делу может использовать этот факт в качестве своей защиты и, возможно, предотвратить получение вами не только процентов на инвестиции, которые вам положены по договору, но также и сами суммы инвестиций. Ещё он сказал, что по этой же причине у него нет желания браться за ваше дело на основе вознаграждения в процентах от выигрышной суммы (on contingency fee).

Однако позже он снова позвонил мне и сказал, что, немного подумав, изменил своё мнение и хочет поговорить с вами напрямую. Поэтому я дал ему ваш адрес и номер телефона, и он сказал, что позвонит вам сам.

Поскольку я ничего не слышал ни от вас, ни от него, я подразумеваю, что он на самом деле вошёл с вами в контакт и займётся вашим делом. В связи с этим я закрываю ваше дело и более ничего для вас не делаю.

Далее, поскольку для таких дел, как ваше, существует ограничение по времени, то я советую вам поискать альтернативного адвоката как можно скорее, если вы откажетесь от услуг мистера Казлова (Kazlow) для ведения вашего дела. Если вы не уложитесь в отпущенный законом срок, вы можете навсегда потерять возможность любого судебного преследования в вашем деле.

Наконец, я сожалею, что не смогу помочь вам в этом деле и желаю вам всего хорошего в будущем.

Искренне ваш,

William Gustafson»

Копия: Gene Kazlow

 

Так много хочется сказать после прочтения этого письма.

Во-первых, обратите внимание на громадную разницу абсолютно во всём между первым офисом и этим: William позвонил в Нью-Йорк, переговорил со знакомым адвокатом, затем написал и послал мне это письмо и ни слова не произнёс о деньгах. Вот таких адвокатов и надо искать, не жалея времени и сил. Остальные 95% будут старательно выкачивать деньги, а результат от них будет, скорее всего, ничтожный или даже никакой.

Во-вторых, хочу немного разъяснить, что же такое представляет из себя этот странный закон Usury Law. Оказывается, он существует в любом штате США и ограничивает процентную ставку на одалживаемую сумму денег. В каждом штате это ограничение разное, также, как и гражданский и уголовный кодексы. Так вот, в Нью-Йорке он звучит так: взимание частным лицом с одалживаемой суммы более 16% и меньше или равно 24% считается нарушением гражданского законодательства, а 25% и более считается уже уголовным преступлением. Если следовать букве этого закона, то получается, что обе мои долговые бумаги просто недействительны. Правда, возникает вопрос: куда смотрел Нью-Йоркский нотариус, который заверял эти бумаги? Уж он то должен был знать, что заверяет заведомо недействительные бумаги. И ещё: если бы Кен предложил мне процентную ставку на 1% больше, то по этому закону я, одолживший ему свои деньги под процентную ставку, предложенную им же самим, по этому закону стал бы уже уголовным преступником! Неплохой закон, неправда ли? Трудно представить, что это действительно так, т. е. что этот закон действительно работает в жизни.

В-третьих, стало понятно, что такие высокие проценты были названы Кеном неспроста: они уже априори делали наш договор недействительным, а поскольку всё это было им спланировано заранее и мои деньги он всё равно не собирался отдавать, то ему было безразлично, какие проценты проставлять в бумагах. У меня нет сомнений, что он был прекрасно осведомлён об этом законе (Usury Law).

В-четвёртых, стало ясно, что адвоката надо нанимать в штате Нью-Йорк, т. к. калифорнийские адвокаты там работать не имеют право. Если кто не знает: в США адвокаты должны сдавать экзамен и получать лицензию на работу отдельно в каждом штате, в котором он собирается работать.

С этого момента я стал пользоваться услугами рекомендованного Вильямом адвоката Казлова и все дальнейшие дела вёл уже через его адвокатскую контору. Для этого они попросили меня подписать договор, в котором было сказано, что они имеют право на 33% от всей суммы, которую им удастся вернуть, а также просили выслать им чек на $500 для покрытия мелких расходов, связанных с регистрацией и рассылкой документов. Я решил, что такой суммой вполне можно рискнуть ради доведения дела до логического конца, а заодно и получить опыт общения с американской фемидой, чтобы можно было сравнить её с такой же советской, о которой у меня было чересчур ясное представление.

Надо сказать, что эта контора и правда не сидела сложа руки и раз в месяц я получал от них письмо, в котором они информировали меня о продвижении моего дела. Наконец, в начале ноября я получаю от них более значимое письмо:

https://www.dropbox.com/s/2pzfx74wxdy89wx/Summons.jpg?dl=0,

в котором говорится, что ответчику через шерифа под расписку доставлена повестка, на которую он обязан ответить. Если он не ответит в течение соответствующего периода времени, они получат право на решение суда в мою пользу по умолчанию. Естественно, что Кен на эту повестку никак не реагирует. Спустя ещё четыре месяца, в апреле 1995 года я получаю копию решения суда, по которому мне в судебном порядке причитается получить от Кена $106, 581.00:

https://www.dropbox.com/s/et9z8bz0dhec6uj/Supreme%20court.jpg?dl=0

Ещё через месяц я получаю следующее письмо:

https://www.dropbox.com/s/85qdmy8v47rj621/Judgment%20against%20Ken.jpg?dl=0

в котором говорится, что на зарплату Кена наложен судебный иск в мою пользу. Вот тут я и правда подумал, что развязка уже близка. Но это суждение было явно преждевременным – в СССР этого было бы достаточно, но не в США. Затем меня извещают, что теперь уже поиском его зарплаты занимается местный шериф и просят, чтобы я сообщил социальный номер (Social Security Number) Кена. Я немедленно посылаю этот номер им. В октябре 1995 года они сообщают мне, что шериф получил ответ от IBM-а, что Кен у них больше не работает. Наконец, 10 ноября 1995 года я получаю от них последнее письмо с весьма интересной информацией:

https://www.dropbox.com/s/d4o9osnd7iwh85t/Final.jpg?dl=0,

где говорится, что, к сожалению, ответчик не получает зарплату в IBM-е. Он получает её в компании Tascor, которая находится в городе Atlanta, штат Georgia, и, поскольку компания находится вне штата Нью-Йорк, они не могут реализовать иск в другом штате. И далее они советуют мне найти информацию о его деньгах на территории штата Нью-Йорк.

Ну что я могу сказать? Кен был бы не Кеном, если бы не одурачил вместе со мной и всю американскую фемиду. Дело в том, что Брайон, тот самый студент, который инвестировал в Кена свои $40,000, а теперь их лишился, даже без права оспаривать их в суде, всё это время продолжал работать в IBM-е, хотя и в штате Техас, и был со мной постоянно на связи. Поэтому он имел доступ ко всему личному составу IBM-а и снабжал меня самой последней информацией о Кене. Он-то и выяснил, что Кен продолжает работать в одном из IBM-овских офисов в штате Нью-Йорк. Казалось бы, этот факт должен был помочь шерифу наложить иск на зарплату Кена. Однако всё не так просто. Теперь Кен, хотя и работает на своём прежнем месте в IBM-е, но не состоит в штате IBM-а, он оформлен в компании Tascor, которая находится в другом штате, Georgia, и в которой он получает свою зарплату.

Теперь я предполагаю с вероятностью в 99%, что Кен, уходя из IBM-а и подобрав, таким образом, хороший социальный пакет, договорился со своим последним менеджером, что они возьмут его обратно на то же место и он будет исполнять ту же функцию, какую исполнял до увольнения, но формально он уже будет выступать в совершенно ином качестве, которое по-американски называется vendor, что, в буквальном смысле, означает, что IBM его покупает у компании Tascor на временной основе. В этой схеме главное состоит в том, что IBM платит за Кена деньги «продавцу», т. е. компании Tascor, а та платит зарплату Кену. И, конечно, совсем не случайно, что Кен для этого манёвра выбрал компанию, которая находится в штате Georgia, ведь таких компаний было полно и в нашем родном штате Нью-Йорк, и даже в нашей Dutchess county. Зачем же было ехать в другой штат, оформляться там на работу, а затем возвращаться и работать в том же IBM-овком офисе, когда всё это можно было сделать, не выезжая за пределы своего района? А всё очень просто: великий стратег и такой же великий жулик Кен, готовясь к своей жульнической операции, не исключал, что я захочу его судить и, конечно, буду это делать в штате Нью-Йорк – по месту его жительства и работы. Вот как-то так.

Поняв коварный замысел Кена, теперь для продолжения его преследования в судебном порядке, мне необходимо начать всё сначала в штате Georgia. Однако, поразмыслив, я пришёл к выводу, что этого хорошо образованного и хитрого жулика мне всё равно не обыграть: когда он начнёт получать судебные бумаги из штата Georgia, что может помешать ему проделать тот же финт, но в другом штате? А ведь в США всего пятьдесят штатов! И если сам Кен привычен к таким играм, то я легко могу сойти с этой «марафонской» дистанции, даже не дотянув до её середины. А жизнь даётся всего один раз . . .

Была ещё одна возможность – наложить иск на его дом в штате Вермонт. Там жила его старая мать, которая за пару лет до этих событий по бумагам передала его Кену. Таким образом, он был владельцем этого дома, но лишь после её смерти. Теперь следовало ждать её смерти и затем снова заниматься этим делом. Возможно, так и следовало сделать, тем более что адвокат Казлов сообщил мне, что постановление Нью-Йоркского суда действительно в течение 20 лет. Но мне не хотелось провести остаток своей жизни в судебных тяжбах с этим подонком, о котором я так много узнал за прошедшие два года, что мог ожидать от него чего-то ещё такого, чего моё воображение вообще не могло себе представить, но ясно, что ничего хорошего от этой истории я уже не ожидал. К чести адвокатской конторы Казлова, следует сказать, что они продолжали свои усилия ещё четыре года, вплоть до конца 1999 года, время от времени извещая меня об очередной провальной попытке найти зарплату и накопленные деньги Кена. Что касается его накоплений, то я не сомневался, что все они выведены в офшор или, как минимум, в другой штат и их найти уже никто не может. Возможно, сегодня это уже не так, но в те годы это было нормой. Так что, адвокатская контора могла «гоняться» лишь за его зарплатой. Но и тут Кен их, адвокатов, обыграл. Что уж говорить обо мне, простом русском американце!

Уже в 1999 году мой адвокат Козлов установил контакт с адвокатом штата Вермонт, поскольку к этому времени они выяснили, что он живёт в Вермонте. Вермонтский адвокат сообщает моему Нью-Йоркскому адвокату, что в ответ на его письмо с требованием выплаты мне денег, причитающихся в соответствии с судебным решением, он, наконец-то, получил письмо от самого Кена. В этом письме Кен утверждает, что он не живёт в Вермонте, а живёт в соседнем штате Нью-Гемпшир. В связи с этим вермонтский адвокат предлагает моему адвокату найти точное место жительства Кена и где именно он держит свою зарплату и другие накопления. Если в Вермонте, то надо сообщить точные координаты и тогда он всё сделает. Если в Нью-Гемпшире, он предлагает передать это дело адвокату, который там работает.

Это как раз та ситуация, которую я и предполагал ещё четыре года назад, т. е., что Кен будет дурить голову моим адвокатам, суду и судебным приставам и даже они ничего с ним сделать не смогут. А вот и сам ответ Кена Вермонтскому адвокату, копию которого он набрался наглости прислать и мне на мой адрес в Калифорнии:

https://www.dropbox.com/s/7jkt97kbo7r9pcs/Ken%27s%20letter%2C%201999.jpg?dl=0

А это и вовсе шедевр, который хорошо характеризует гражданский кодекс США, который, на мой взгляд, куда надёжнее защищает права жуликов, чем их пострадавших. Вот его точный перевод на русский язык:

«Дорогой мистер Сивер,

Я был удивлён, получив ваше письмо от 29 июня 1999 года, в котором вы требуете от меня уплату по решению суда в городе Poughkeepsie в 1994 году. Я хочу остановиться на нескольких моментах, которые привели меня, как минимум, в замешательство.

Мой адрес на решении суда стоит как 18 Falkill Avenue, Poughkeepsie, NY. Я никогда там не жил и не называл это своим адресом. На самом деле, я являюсь жителем штата Нью-Гемпшир с весны 1992 года. Я вкладываю для вас мои водительские права штата Нью-Гемпшир, которые вы можете проверить.

Поскольку мистер Гилютин основательно обосновался в Калифорнии, его действия в Нью-Йорке определённо вызывают серьёзные вопросы о юрисдикции.

Я посылаю копию этого письма своему Нью-Йоркскому адвокату Михаилу Томковичу с конкретным запросом об отмене этого судебного решения. На мой взгляд, факты очевидны, что мистер Гилютин намеренно обошёл надлежащую юрисдикцию в попытке отказать мне в моих правах и в возможности надлежащей правовой защиты.

Моим адресом уже в течение нескольких лет является почтовый ящик №5993 в почтовом отделении Manchester, NH 03108. Всю дальнейшую переписку, пожалуйста, направляйте на мой адрес или адрес моего адвоката, но ни в коем случае на адрес членов моей семьи.

Я с нетерпением жду обсуждения этого вопроса в правильной форме.

Искренне ваш,

Кен Мори»

Как следует из пунктов 2 и 3, жулик-то, оказывается, не он, а я! Здорово, не правда ли? Но, пожалуй, самое интересное из его письма это то, что он вообще не обсуждает предмет письма от адвоката – он не соглашается, и не опровергает – он вообще не обсуждает приговор суда, как будто не он сам является объектом этого письма, а лишь его адрес. Главное в его письме – это то, что, видите ли, его адрес указан неверно. Но ведь суд не мог вынести решения, не получив от шерифа доказательство вручения Кену письменного вызова в суд, на котором стоит его же подпись!

В сентябре 1999 года мой адвокат просит прислать обновлённую информацию на Кена. Я немедленно высылаю ему вот эту самую свежую и полную информацию на Кена и его менеджера в IBM-е (полнее просто не бывает):

https://www.dropbox.com/s/ji3l8ojgbeo7zhp/Info%20on%20Ken.jpg?dl=0

Наконец, я получаю от него самое последнее письмо от 17 ноября 1999 года:

https://www.dropbox.com/s/rl77xlflnm1bs93/Last.jpg?dl=0

Вот его перевод:

«Дорогой мистер Гилютин,

Из прикреплённого письма из IBM-а следует, что Кен там не получает зарплату, а получает он её в другой компании под названием Superior Design International, которая находится в штате Флорида. Когда мы послали это же уведомление в компанию Superior Design International, из неё пришёл ответ, что он работает и получает зарплату в IBM-е. Получается, что эти две компании указывают друг на друга и пока что мы не смогли локализовать его зарплату, но будем продолжать наше расследование.»

Для меня то уже давно было ясно, что в условиях американской юрисдикции и теперь уже очень хорошего знания природы Кена, достичь положительного результата почти невозможно. Обратите внимание, что за время тяжбы Кен сменил пять известных нам штатов – New York, Georgia, Vermont, New Hampshire and Florida. А сколько мы ещё не знаем?

Вот так ничем закончилась шестилетняя история этой судебной тяжбы. Единственное, что меня радовало в этом деле, так это то, что я, хотя бы, правильно оценил свои шансы, а также и шансы адвокатов, на успех в этой тяжбе с жуликом Кеном и, таким образом, сэкономил свои средства и время, а, в известной степени, и свои нервы. Но не следует думать, что я совсем не поквитался с Кеном, а также и его патроном по нелегальному бизнесу Марком.

Теперь самое время вернуться во вторую половину 1994 года, когда я уже смирился с потерей моих денег и сосредоточился всецело на мести Кену и Марку. И в этой части я был немного более успешен. Во-первых, я решил опозорить Кена в глазах его близких людей – пусть знают какой он подонок. Это было совсем не сложно сделать, потому что Сюзан, его бывшая жена, которая после развода с ним в 1992 году ещё много лет судилась с ним за их совместно нажитые деньги, которые он заранее куда-то спрятал, с радостью прислала мне имена и адреса его матери, дочери и сына от предыдущих браков, его брата и его лучшего друга (тот самый, которому я давал деньги по рекомендации Кена и который мне их вернул по первому моему требованию). Каждому из них я разослал подробное письмо с именами всех, кого за эти два-три года Кен успел обжулить. Вот образец того письма на двух страницах, адресованное его тогда 22-летней дочери Кристине:

https://www.dropbox.com/s/a07nd46oqjpop1j/%D0%9C%D0%BE%D1%91%20%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE%20%D0%B4%D0%BE%D1%87%D0%B5%D1%80%D0%B8%20%D0%9A%D0%B5%D0%BD%D0%B01.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/kab054p9lkf48p4/Letter%20on%20Ken_2.jpg?dl=0

Как я и ожидал, никто из получателей этого письма со мной не связался, несмотря на то что я указал там не только свой адрес, но также и телефон, но главное, что они его получили, и, хочется надеяться, что прочитали. Но это был лишь слабый «укус комара» – хотя бы опозорить его в глазах его близких родственников и друзей. Я совсем не был уверен, что такое поведение Кена будет новостью для них, скорее мои письма должны были явиться подтверждением его стиля жизни. Но для меня эти письма послужили как бы окончательным завершением моего поражения.

Но через пять месяцев, когда я сделал налоговый отчёт за 1994 год и указал в нём свои потери от невозвращённого долга в размере $110,200 с целью списания с доходов по $3,000 в этот и все последующие годы, а в качестве доказательства моего права на эти списания я приложил к своему отчёту Заявление на двух страницах, где описал в деталях, что же произошло:

https://www.dropbox.com/s/qg9pfxlwypvar61/IRS%201994.jpg?dl=0

https://www.dropbox.com/s/0xasy8rfxvi3rp4/IRS%201994_2.jpg?dl=0

Главным в этом заявлении было то, что уже в самом его заглавии я указал социальный номер Кена, а в его тексте - место работы и три номера телефона Марка. Я был уверен, что если налоговая полиция заинтересуется моим заявлением, то у Кена и особенно у Марка должны быть большие неприятности, т. к. она, налоговая полиция, в США имеет значительно больше прав, чем все мои адвокаты вместе взятые.

С тех пор и по сей день я продолжаю списывать со своих ежегодных доходов по $3,000 и ни разу налоговая полиция не обращалась ко мне за разъяснениями. Очень надеюсь, что моей жизни хватит, чтобы списать всю эту сумму – задача не из лёгких, однако, желание её решить заставляет меня жить дольше среднего статистического. Но даже это - не самое интересное. А самое интересное это то, что два года спустя, 5 мая 1997 года мне позвонил сам Кен (его номер телефона в Вермонте 802/769–2910 высветился) и оставил мне сообщение следующего содержания:

- Исаак, я думаю, что тебе будет интересно и приятно узнать, что Марк (Mark Hoodack) был судим и получил двухгодичный тюремный срок за неуплату налогов в сумме двух миллионов долларов.

Кроме этих слов в сообщении не было ничего. Но я принял это, и правда приятное, сообщение на свой счёт – приятно было сознавать, что несмотря на то, что мне не удалось вернуть от Кена даже одного доллара, кое-что мне всё-таки удалось достичь в этом деле и кое-кого кое-чему научить! Что же касается самого Кена, то думаю, что он, как всегда, опять вышел «сухим из воды». Ну, что тут скажешь: так умеют ну очень искусные и изворотливые жулики. А американское законодательство им в этом очень помогает. В заключение этой истории скажу, что сегодня, Кен, уйдя на «заслуженный отдых», живёт в своей вилле в городке Lake Suzy, штат Флорида. Ну, когда-то же надо наслаждаться жизнью на ворованные деньги! Ещё один небольшой штрих к портрету Кена: в 1999 году у него уже был другой социальный номер, с четырьмя последними цифрами 1093. Я никогда не слышал, чтобы в США можно было сменить этот номер. Думаю, что нормальный человек этого делать не может. Но ведь Кен же ненормальный человек - он может всё!

Конечно, я на этой истории получил определённую «прививку», но, должен признаться, что не навсегда. Будет ещё одна подобная история. Надеюсь, что молодой и неопытный читатель тоже получил свою пользу от прочтения этих двух последних глав.

 

 

Переход в новое качество

Единственная серьёзная попытка получить работу

 

И всё же главным моим делом в течение всего 1994 года был поиск хоть какой-то подходящей работы. В первые числа июля я, наконец-то, увидел в местной газете объявление о вакантной должности, близкой к моей области знаний и опыта. Называлась она так: руководитель группы программистов, ответственный за Информационную Систему Управления (ИСУ) и её обслуживание. Объявление было опубликовано местным колледжем, который хорошо известен всем молодым людям в Силиконовой долине – Foothill-De Anza College. Расположенный в самом центре долины, этот двухгодичный колледж является одним из самых больших (45,000 студентов!) штатных колледжей США, предоставляющих после школьное образование, а по качеству этого образования занимающий первое место в стране среди двухгодичных колледжей. В это учебное заведение очень часто идут после средней школы дети из иммигрантских семей, чтобы сэкономить деньги, т. к. там обучение для жителей Калифорнии на порядок меньше, чем в хороших университетах, а образование можно получить достаточно хорошее, чтобы затем продолжить обучение во вполне приличных университетах. Он же пользуется большой популярностью у иностранных студентов, в основном из стран Азии (2,000 студентов).

Как оказалось, эта ИСУ была просто гигантской – она включала в себя около семисот отдельных программ и, по сути, контролировала всю жизнь на кампусе – расписание всех занятий по аудиториям, запись студентов на более, чем сотню классов, оценки каждого студента по каждому предмету и пр. Туда же входила и программа, по которой дважды в месяц начислялась зарплата каждому из более, чем тысячи преподавателей, а также программы, которые создавали сотни всевозможных отчётов. Было ясно, что эту систему создавало большое число программистов за последние 30 лет и, значит, она состоит из разных программ, написанных на разных программистских языках, используя разные компьютерные платформы, т. е. представляет из себя так называемый «лоскутный дизайн». А это, в свою очередь, говорит о том, что в ней должно быть несметное количество проблем, которые надо будет постоянно решать. Первая моя реакция на это была: тут уж жизнь скучной точно не будет. Однако работу эту надо сначала получить, а уж потом будем разбираться что к чему. Кстати, зарплата за эту работу была совсем небольшой – всего-то $60,000 в год, но ничего другого вообще не было. Однако был там и дополнительный бонус – спортивный зал и девять теннисных кортов самого прекрасного качества прямо на кампусе для студентов и преподавателей, а я тогда очень увлекался и тем и другим.

Интересно, что об этой вакансии узнал я лишь 5 июня, накануне последнего дня подачи документов. А документов надо было собрать необыкновенно много – в моём случае одиннадцать. Но в дополнение к этим документам требовалось ещё написать сопроводительное письмо, в котором надо было рассказать какой я хороший и умный, чтобы выборный комитет, который будет заниматься выбором победителя из сорока кандидатов, понял, что лучше меня на эту должность на всём белом свете нет. А ещё надо было написать эссе на одной странице на тему: «Моё Видение Будущего Разработки Приложений для Информационных Систем Управления» («My Vision of the Future of Management Information Systems Applications Programming»). В общем, поработав целый день в поте лица, на следующий день, 6 июля, я-таки успел доехать до их кампуса и чуть ли ни в последнюю минуту подать свои документы.

После этого я вернулся домой и стал ждать дальнейших событий: несмотря на то, что вероятность получить эту работу была чрезвычайно мала (40 человек на одно место!), но всё-таки это была первая настоящая вакансия за полгода! Жаль, конечно, что эта вакансия не в частном секторе (там совсем всё глухо), а в государственном, т. е. в штате Калифорния, хотя именно поэтому и образовалась эта вакансия, потому что государственные организации всегда должны продолжать работать, несмотря ни на какие экономические кризисы. А главное штат Калифорния и в кризисное время всегда найдёт необходимые деньги за счёт повышения налогов – на недвижимость, на розничные продажи и др. Так думал я.

Однако уже через неделю и эта призрачная надежда улетучилась – я получил от них письмо, в котором говорилось, что приём новых сотрудников заморожен с 1 июля. Смешно, конечно: они приняли мои документы 6 июля (ещё и штамп поставили на моей копии), когда приём был уже пять дней как заморожен! Вот тебе и американская аккуратность! Вот тебе и государственное учреждение!

Так проходит ещё полгода, и я уже давно ничего не ожидаю, как вдруг перед самым Новым Годом получаю письмо из колледжа, в котором говорится, что они только что разморозили эту позицию и в январе наступающего года выборный комитет начнёт процесс заполнения этой должности, т. е. начнут интервьюировать кандидатов.

2-го февраля, наконец, дошла очередь и до меня – я был приглашён на интервью. Оказалось, что это был всего лишь первый отборочный этап, который был посвящён тестированию общей культуры программирования. На весь тест отводился один час. За первые полчаса надо было написать план руководства по стандартам и процедурам для программистов, где следовало осветить три вопроса: 1) шаги, которые программист должен пройти; 2) какие стандарты и процедуры должны быть использованы? и 3) как должно быть организовано руководство к программе?

Если учесть, что я программист-самоучка, не имеющий никакого формального образования в области программирования, будет понятно моё замешательство при получении этих вопросов. Тем не менее, за 30 отведённых на это минут я что-то там всё-таки «высосал из пальца». Для второй части теста мне вручили кусок программы, написанной, я предполагаю, на языке Фортран и распечатанной на пяти страницах. В данном случае от меня не требовалось понимать, что делает эта программа, зато надо было заметить очевидные пробелы и прокомментировать приемлемость кода. Я не нашёл ничего лучшего, чем отметить отсутствие необходимых комментариев к отдельным кускам программы, что всегда очень облегчает работу программиста, незнакомого с программой, и на этом основании заключил, что программа в таком виде не считается законченной.

На этом первый отборочный раунд закончился. Так мне и не сообщили, насколько правильны были мои ответы и, вообще, прошёл ли я этот тест. Сказали только, что надо возвращаться домой и ждать дальнейших от них сообщений. Через неделю я получил от них письмо, в котором говорилось, что отборочный комитет приступает ко второму раунду интервью и просит меня прибыть на кампус 15-го февраля. В этот день у меня опять будет часовой тест на программирование, однако, ни слова не было сказано о языке программирования и вообще никаких подробностей. Зато, было сказано, что сразу после этого теста я предстану перед отборочным комитетом для окончательного интервью.

В назначенный день и час на кампусе меня встретил сотрудник департамента Информационных Систем и сообщил, что я успешно прошёл первый тур и что во второй тур прошло только четыре кандидата из сорока. Я посчитал, что это уже была победа, на которую я не мог рассчитывать. Однако мне нужна работа, а не промежуточная победа. Итак, я получаю новый тест на программирование длительностью в один час, а затем тот же сотрудник сопровождает меня в очень большой зал заседаний, в котором за громадным овальным столом сидит человек двадцать солидных людей. Сложилось впечатление, что здесь собрался весь попечительский совет колледжа. За одним торцом стола сидит председатель совета, а другой - предназначен для меня. Занимаю своё место и чувствую себя, как на эшафоте – взгляды всех присутствующих обращены на меня. Начинается допрос и каждый норовит задать вопрос на засыпку. И я их понимаю – должность, на которую я претендую, наверное, самая важная на кампусе – в той или иной степени Информационной Системой пользуются абсолютно все обитатели кампуса и, если в ней будут сбои, вся ответственность за это будет ложиться на плечи этого человека. Вопросы были самые разнообразные, но все из области психологии и руководства людьми. Лишь один, он же самый последний, вопрос с этого допроса запал в мою память: «каково ваше отношение к меньшинствам?». Мне кажется, что мой ответ на этот вопрос очень даже «пришёлся ко двору»:

- Я сам происхожу из одного такого меньшинства, которое в СССР было угнетаемо по национальному признаку. Больше того, я происхожу из многодетной семьи необразованных и необеспеченных родителей и на своём жизненном опыте хорошо знаю, как трудно бывает детям из таких семей получить высшее образование. Поэтому мне всегда хочется уделять таким людям больше внимания и помогать больше, чем остальным.

Самое интересное это то, что мне в этом ответе не пришлось ничего сочинять, чтобы угодить экзаменаторам. На этом мой допрос закончился, и я отправился домой. И только через две недели я получил окончательный ответ из колледжа, в котором говорилось, что комитет выбрал другую кандидатуру, которая более точно соответствует уникальным требованиям позиции. Я позвонил в колледж человеку, с которым всё это время контактировал, чтобы удовлетворить своё любопытство и узнать причину, по которой моя кандидатура не прошла. Он сразу сказал мне, что причиной является отсутствие у меня длительного формального руководства людьми. Что было сущей правдой. Вот так безуспешно закончилась длинная (в восемь месяцев) попытка получить серьёзную позицию в одном из самых больших колледжей страны. По крайней мере мне не за что было себя ругать – я сделал всё, что от меня зависело.

Бизнес – моя новая работа

 

Опять возвращаемся в середину 1994 года, когда в июне, наконец-то, после 14 месяцев (!) нахождения на рынке недвижимости, продаётся мой дом в Нью-Йорке. И, конечно, с большими потерями: тремя годами раньше я купил его за $155,000, а теперь он продался за $133,000. Таким образом, после выплаты банку ипотечного кредита ($118,000) и агентам по недвижимости, которые его продали ($10,000), я получил на руки $5,000. Причём, если бы я не переделал в нём своими руками всю кухню от пола до потолка, что оценивается никак не меньше, чем $30,000, то я бы не выручил достаточно денег даже для покрытия моего баланса по ипотечному кредиту, т. е. пришлось бы ещё доплачивать банку из моего кармана, чтобы не бросить тень на мою кредитную историю.

И, конечно, всё это время я продолжаю усиленно искать для себя хоть какую-нибудь работу. Здесь следует сделать небольшое отступление. С тех пор, как я посетил Питер в первый раз в 1987 году, я стал ездить туда каждый год, а в 1990 году даже получилось съездить в а/л «Алибек» и подняться на Эльбрус до его перемычки (5,300 м), откуда нас с напарником выгнала непогода. И каждый раз там находились желающие начать со мной какой-нибудь совместный бизнес. Я всегда отвергал эти предложения, говоря, что очень доволен своей работой и своим положением в IBM-е, а также и возможностью ездить в интересные для меня командировки за его счёт. Когда же мне говорили, что можно же делать и то, и другое, то я отвечал, хорошо зная себя, что не способен делать два дела одновременно хорошо, а плохо я просто не умею. Так я рассуждал раньше, а теперь, когда оказался полностью свободен от IBM-а, я сам передал в Питер своим родственникам, что не против каких-либо контактов на тему бизнеса с Россией.

И вот в июле 1994 года я получаю телефонный звонок от человека, который назвался Николаем и сказал, что он получил номер моего телефона от своего шофёра, который возит его по Питеру, и одновременно является племянником моей сестры Нэли со стороны её мужа. О себе он сообщает, что сейчас находится в городе под названием Жоплин (да-да, это совсем не ошибка, есть такой город Joplin в штате Missouri), куда он прибыл по программе, спонсируемой Соединёнными Штатами. Программу эту можно назвать как «перекуём мечи на орала», потому что она была создана в связи с увольнением большого числа офицеров из Российской армии сразу после распада СССР. По этой программе американцы начали привозить за свой счёт в США уволившихся офицеров, чтобы, якобы, обучать их бизнесу. Вот Коля и был одним из таких офицеров. Он также сказал, что прибыл в штаты на целую неделю и хотел бы со мной встретиться на предмет организации бизнеса. И также добавил, что, если я готов его принять у себя, то принимающая его сторона согласна заплатить за его перелёт ко мне и его возвращение в Россию из Сан-Франциско. Я, естественно, дал своё согласие и заверил, что встречу его в аэропорту Сан-Франциско.

Уже через два дня я вёз его из аэропорта к себе домой и по дороге он рассказал мне о себе. Ему 35 лет, он окончил в Ленинграде военное строительное училище и там же защитил диссертацию по строительству переправ и мостов. Не ощущая себя военным человеком, но скорее бизнесменом, он при первой же возможности уволился из армии и вот уже год, как ищет себя в бизнесе. Уже попробовал себя на нескольких бизнесах, но всё неудачно. Не скрою, что к людям, которые добровольно идут служить в Советскую армию, у меня всегда было предвзятое отношение. Поэтому я согласился на встречу с Николаем без особого энтузиазма, скорее согласно правилу «не делай вывода, не познакомившись с человеком». В конце концов, я решил, что не так уж многим я рискую: человека надо встретить в аэропорту, приютить на пару дней, показать самые интересные места Силиконовой долины и Сан-Франциско и проводить обратно в аэропорт.

Во время этих поездок и дома мы с Колей имели многочисленные разговоры на самые разные темы и выяснилось, что, несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте, мы очень легко общались, а я убедился, что Коля очень образован и совсем не напоминает солдафона, а скорее наоборот – армия ему противопоказана. В общем, ко времени нашего расставания, мы легко нашли общий язык, и я принял Колино предложение попробовать совместный бизнес. Он попросил меня купить дюжину ЦПУ (Центральный Процессор для персональных компьютеров) на мои собственные деньги на общую сумму в $3,000 и привезти их в мой следующий приезд в Питер через два месяца с обещанием вернуть мне эти деньги после того, как он их продаст. Я решил, что могу рискнуть этой суммой и согласился. Вот так мы начали наш очень успешный бизнес, который продлился целых двадцать лет!

По возвращении из Питера я заехал в городскую управу своего города Сан-Хосе и там за 30 минут и $30 зарегистрировал компанию GILIS International. Это было по российской интерпретации индивидуальное предприятие (ИП), а по американской Sole Proprietorship. Моя часть бизнеса состояла в покупке комплектующих для персональных компьютеров, исходя из Колиных предварительных договорённостей с его покупателями в Питере и отправке их по воздуху в Россию. Покупать было не трудно, поскольку вокруг Сан-Хосе и особенно на восточной стороне Залива, в то время были десятки, если не сотни компаний (в основном с китайскими корнями), торгующими компьютерными компонентами из Тайваня, Сингапура и Китая. Трудность состояла лишь в том, чтобы всегда и всё покупать за максимально низкую цену, иначе наш с Колей бизнес при очень жёсткой конкуренции в Питере просто не будет успешным. Очень скоро я совершенно неожиданно обнаружил у себя способности к этому процессу – сначала надо было обзвонить 4–5 лучших компаний, чтобы понять порядок цен, а затем начинать со всеми из них одновременно торговаться (я называл это «накрывать площадями») до тех пор, пока я не почувствую предела каждого. Позже я этот процесс автоматизировал, и он сильно ускорился и не отнимал так много моего времени, как в первый год. Процесс этот меня временами очень увлекал, так как я понял, что в нём очень помогает знание человеческой психологии. Следует заметить, что на той стороне телефонной связи почти всегда были молодые и, как правило, малообразованные девочки, а я, по сравнению с ними, был «зубром», уже многое повидавшим и испытавшим на своём веку. Должен сказать, что, когда мне удавалось по-настоящему хорошо купить, сэкономив несколько сот долларов на одной только покупке, я чувствовал удовлетворение, сродни тому, которое получал в прежние годы, когда удавалось написать «красивый» кусок программы или создать её алгоритм. Признаться, я никогда не думал, что обыкновенная торговля, хотя и в области высоких технологий, может приносить такое удовлетворение.

Колина же часть бизнеса была, конечно, главной – находить покупателей, очаровывать их и вести с ними переговоры. Как я понимаю, Коля справлялся с ней блестяще. Этому, несомненно, помогали его увлечения и обширные знания в области передовых технологий (компьютеры, фототехника и пр.) и, кроме того, он был к.т.н., хотя и в далёкой от этих технологий области (строительство мостов), но всё-таки в технике.

Можно сказать, что у нас с Колей образовался очень удачный симбиоз – каждый был на своём месте – Коля в нашем бизнесе был стратегом, общался с потенциальными покупателями и добывал заказы, а я был трудоголиком и педантом, что в нашем бизнесе было очень важно, о чём читатель сможет убедиться в главе, посвящённой американскому агентству ФБР. Если бы нам пришлось поменяться ролями, я уверен, у нас ничего бы не получилось. Во-первых, я бы точно не смог делать его работу – продавать – это не моё и потому я бы никогда не взялся за эту роль. Коля, конечно, мог бы делать мою работу, но я не уверен, что так бы хорошо, как это делал я. Дело в том, что Колин характер значительно мягче моего, что, несомненно, помогало ему в переговорном процессе с его покупателями. Я же в переговорах со своими продавцами всегда проводил жёсткую политику, меня им было невозможно уговорить на более высокую цену. Много лет спустя, когда звонки из США в Питер стали дешёвыми, некоторые из «моих» продавцов старались дозвониться до Коли в Питере и пожаловаться ему на мою жёсткость в переговорном процессе, надеясь продать ему самому по более высокой цене, на которую не соглашался я.

Интересно, что, несмотря на наш с Колей такой удачный симбиоз в бизнесе, во всём остальном мы были не просто разные, но, можно сказать, что мы были настоящие антиподы. Судите сами: я не представлял свою жизнь без спорта, а Коля, по его же словам, не «дружил» даже с физкультурой, и не только в школе, но и в военном училище. Для меня настоящий отдых мог быть лишь на природе и с палаткой, при том, чем выше в горах и труднее, тем лучше; Коля же предпочитал цивилизованный отдых типа двухнедельного круиза на океанском лайнере или по большим и малым столицам мира, останавливаясь со своей женой Машей непременно в фешенебельных отелях. Коля, как мне казалось, не мог жить один – ему необходимо, чтобы женщина была рядом и ухаживала за ним, я же, наоборот, к этому времени уже наслаждался жизнью полностью свободного человека, не считая, конечно, своих обязательств по отношению к детям. Да и наши взгляды на политику как в США, так и в России, тоже были противоположными. Мы почти всегда во время его приездов ко мне спорили до глубокой ночи по многим вопросам современности, однако, это никак не мешало нам успешно работать в нашем совместном бизнесе. Очевидно, прав был великий немецкий философ Гегель, когда в конце ХVIII-го века выдвинул свой постулат о единстве и борьбе противоположностей.

А ровно через год, когда мы оба убедились, что бизнес успешно «пошёл», мы решили основать корпорацию - компанию более высокого уровня. К такой компании, во-первых, более высокое доверие и со стороны продавцов, и со стороны покупателей. Во-вторых, она имеет преимущества с налоговой точки зрения. Процесс открытия новой компании под названием Gilkos International, Inc. запомнился уже тем, что мне на пути попался очередной жулик, на этот раз в лице сертифицированного адвоката.

Вот как это было. К этому адвокату по имени Генри (Henry D. Cruz в соседнем городе Saratoga) я обратился по рекомендации своего сертифицированного бухгалтера, который до сих пор является моим бухгалтером и которому я всецело доверял тогда, и доверяю сейчас. При моём первом появлении в его офисе он заявил, что открыть саму компанию будет стоить $1,200 (это большое количество юридических бумаг в очень дорогой и красивой папке), но я должен ему прямо сейчас дать чек на $2,500 с тем, чтобы время, которое он в дальнейшем будет тратить на меня и мою компанию, он будет оплачивать из этого остатка в $1,300, а мне лишь посылать отчёт в конце каждого месяца. В договоре, который я тут же подписал, а дома внимательно прочитал, среди прочего было сказано, что он будет взимать с меня плату в размере $45 за каждые 15 минут, потраченных на общение со мной или с моими документами, не имеет значение в его офисе или по телефону. Но ещё интереснее мне показалась фраза о том, что любое время общения со мной меньше 15 минут будет округляться до 15 минут. Ну, я решил, что такая фраза записана лишь для формы – не станет же он взимать с меня $45 за минутный разговор по телефону? А вот тут я оказался совсем не прав.

Раз в месяц я стал получать от него какую-то очень формальную бумагу на одной странице, которую я наверняка мог найти в интернете и самостоятельно её распечатать, но решил в данный момент на этом не заморачиваться. В конце каждого месяца он присылал мне отчёт о списанных с моего счёта деньгах – там всегда были цифры кратные $45. Моё терпение лопнуло после того, как на четвёртый месяц я получил отчёт о списанных $175 (уже третий раз!), который включал также $45 за телефонный разговор, который длился меньше минуты, когда я задал ему прямой вопрос и получил такой же прямой от него ответ. Теперь я решил, что с таким мелочным адвокатом я дела иметь не хочу, всё дальнейшее, связанное с новой компанией, я лучше буду делать сам. Тогда я позвонил его секретарше и озвучил ей своё решение об окончании своих взаимоотношений с её боссом и попросил прислать мне чек на оставшиеся $380. Не получив чека ни через неделю, ни через две, я опять начал звонить, однако, теперь уже никто вообще не брал трубку телефона. На следующий день я поехал в офис узнать в чём там дело и был очень удивлён, что дверь его была на замке, а заглянув в окно, я увидел, что офис пуст – ни компьютеров, ни столов там не было. Что называется, концы опущены в воду. Вот теперь мне стало ясно, что этот жулик играл по-крупному – не станет же он сворачивать свой бизнес и подаваться в бега только из-за денег, которые он должен мне? Не сомневаюсь, что мотивы такого действия имели куда более важную причину, чем мои $380.

Меня такая наглость не на шутку возбудила, и я решил из принципа довести это дело до конца, а заодно проверить, как работают правоохранительные органы в штате Калифорния. Не считаю нужным вдаваться в детали этой истории, но скажу только, что я вёл переписку с такими серьёзными организациями как: Consumer Protection Unit of Santa Clara County (Агентство по защите прав потребителей нашего района), Santa Clara County Bar Association (Коллегия адвокатов нашего района) и California Bar Association (Коллегия адвокатов штата Калифорния). Время от времени я получал из этих организаций ответы-отписки, в которых говорилось, что они перенаправили мою жалобу в следующую организацию, из которой через полгода я получал письмо подобного же содержания. Так продолжалось в течение следующих трёх лет пока естественным образом дело это не заглохло окончательно.

Найти его было уже невозможно, но, если бы я даже нашёл его, как бы я получил причитающиеся мне деньги? Уж если жулик, да при этом дипломированный адвокат, решил не отдавать деньги, заставить его я не смогу, т. к. мне неизвестно ни его место жительства, ни место работы. Уж если у меня не получилось вернуть во много раз большую сумму, похищенную Кеном, о котором у меня была масса информации, плюс помощь заинтересованных адвокатов, а также других обиженных им, плюс решение суда в мою пользу, что же я могу ожидать в данном случае? Вот так закончились мои отношения с этим, так называемым, адвокатом. На этот раз потери были не такие большие, как в случае с жуликом Кеном, но всё равно было неприятно. Я, конечно, доложил своему бухгалтеру, кем же на самом деле оказался его протеже; он сам был сильно удивлён и лишь посочувствовал мне.

А вот сейчас, когда я пишу эти строки в июне 2020 года, т. е. спустя 25 лет после описываемого события, я решил, без особой надежды, отыскать «моего замечательного» адвоката в интернете, чтобы узнать его дальнейшую судьбу, и был немало удивлён, что практически мгновенно нашёл на него вот эту информацию:

http://members.calbar.ca.gov/fal/Licensee/Detail/129047

Там до сих пор стоит адрес и телефон его офиса, где я с ним общался, другого адреса нет. Но интересно, что в течение полугода (с 21 июля 1997 г. до 23-го января 1998 г.) он оказывается «забывал» платить членские взносы за пребывание в Калифорнийской коллегии адвокатов (как же это похоже на другого жулика Кена, который складывал свой мусор в гараже моего дома, чтобы не платить за его сбор). Но ещё более интересно, что 19 октября 1999 года он был судим (адвокат судим!) и ещё через месяц (22 ноября) на основании этой судимости его адвокатская лицензия в Калифорнии была временно приостановлена, а 17 августа 2000 года была аннулирована полностью. У меня, конечно, нет ни малейших иллюзий принять его судимость и лишение адвокатской лицензии на свой счёт, но сам этот факт несколько уменьшает мою вину за попадание в руки очередного жулика.

Из этого же документа следует, что учился то он и окончил один из лучших частных и очень дорогих университетов Калифорнии (Santa Clara Univ, School Of Law). Ну что тут можно сказать: хорошее образование – совсем не гарантия хорошего или честного человека!

Раз уж я (в который уже раз!) заговорил о жуликах на американской земле, то приведу ещё один случай из своей практики. Случай, о котором я хочу сейчас рассказать, произошёл в 1995 году, когда Коля приезжал ко мне каждые две недели. В то время в моём городе Сан-Хосе не было русского продуктового магазина, и я иногда пользовался услугами такого магазина в Сан-Франциско, куда можно было сделать заказ по телефону и они раз в неделю, по средам, доставляли заказы в Сан-Хосе. В тот день, когда молодой русский парень привёз мой заказ из Сан-Франциско, Коля тоже находился у меня. Пока я проверял свой заказ, Коля успел сообщить этому парню, что он здесь в гостях и через день возвращается в Питер. Услышав это, парень так засуетился, а затем говорит:

- Ах, какая удача. Вы знаете, я совсем недавно приехал в США из Питера, а там осталась моя жена, которой я бы хотел послать $400. (Затем обращаясь к Коле). Нельзя ли воспользоваться вашей оказией?

Добрая душа Коля отвечает, что не видит никаких проблем. Тогда парень достаёт свою чековую книжку и выписывает чек на моё имя на $400. Это означает, что я эту сумму должен получить в своём банке, а Коля, будучи уже в Питере отдаст эту же сумму его жене. Ведь так легко сделать одолжение своему соотечественнику. Так, по крайней мере, нам с Колей казалось. Но, если бы всё было так просто, я бы не стал здесь об этом писать. Его чек оказался липовой бумажкой. Как хорошо, что мне удалось уже на следующий день заскочить в банк и, ничего не подозревая, положить его на свой счёт. А уже через два дня я получил звонок из банка о том, что деньги на счету этого парня отсутствуют. Я немедленно позвонил Коле в Питер и сообщил ему эту пикантную новость. И, опять же, как хорошо, что Коля по приезде в Питер был очень занят и не успел доставить $400 жене этого парня. Ведь это были лихие 90-е годы в России, а Петербург и вовсе тогда называли не то воровским, не то бандитским. Вот парень и привёз с собой в США худшее из того, что было в его родном городе. Таким вот образом, нам с Колей совершенно случайно удалось не оказаться в полных дураках. На этот раз финансовые потери были минимальны – мой банк взял с меня $15 за предъявление ничем не обеспеченного чека. Зато моральные издержки были более значительными: у нас обоих, у Коля и у меня, остался неприятный осадок и доверие к незнакомым соотечественникам было сильно подорвано.

После этих двух случаев мне пришлось задуматься вот над чем: очевидно, во мне есть что-то такое, что привлекает ко мне жуликов, а я, в свою очередь, легко попадаюсь в расставленные ими сети. В общем, мне есть над чем подумать и поработать.

Счастливое возвращение в альпинизм

 

Вот уже 20 лет, как я расстался с альпинизмом. Всё это время надо было думать о деньгах, а хотелось думать о горах. Когда-то мой друг Игорь Виноградский написал очень точный стих:

Стою ли я на леднике крутом,

Сгибаюсь ли под рюкзаком в походе, -

Я думаю частенько об одном,

Одна и та же мысль ко мне приходит:

Как хорошо, что . . . денег нет в горах,

Что не за них нам пот здесь моет спины!

Здесь что почём узнаешь не в рублях,

А в грохоте сорвавшейся лавины.

Ах, как же мне всего этого не доставало после 1974 года! И вот теперь, летом 1995 года, когда наметился серьёзный бизнес с Колей, можно было подумать и о своём самом большом хобби жизни – альпинизме. В это время я стал направленно искать напарников среди соотечественников, которые бы разделяли мою привязанность к горам. У кого-то из читателей может возникнуть вопрос: почему только среди соотечественников? А потому, что хотелось вернуться в атмосферу своих молодых лет, атмосферу советских альпинистских лагерей и экспедиций в большие горы. Это, можно сказать, своего рода ностальгия по счастливым моментам жизни. Ведь помимо альпинизма других счастливых моментов в своей советской жизни я не знаю. Кроме того, надо признать, что как раз альпинизм в СССР был организован очень даже хорошо. Я уже не говорю о том, что он был почти бесплатным для начинающих и среднего звена альпинистов, а для серьёзных спортсменов - полностью бесплатным, включая и перелёты самолётом и вертолётом до места базирования. Что ни говори, а у американцев другой менталитет, а мне уже 56 лет и в таком возрасте не хочется менять свои привычки. У молодых такой проблемы, конечно, не существует.

Итак, на первых порах такие люди мне не встретились, и я не нашёл ничего лучшего, чем присоединиться к группе соотечественников, которые увлекались походами выходного дня. На самом деле, мне это было совсем не интересно, но я решил, что лучше так, чем совсем никак. Известно, что в первый понедельник сентября в США празднуют День Труда (Labor Day), поэтому вместе с двумя выходными днями образуется длинный уикенд. Вот на эти три дня я и присоединился к такой группе, которая насчитывала человек двадцать пять. Несмотря на то, что это был сугубо туристский поход, я, тем не менее, по своей старой привычке вместе с палаткой бросил в машину и имеющуюся у меня верёвку - ту самую, которая 18 лет назад досталась мне в подарок от корреспондента газеты New York Times, а также примус с кастрюлькой и титановый ледоруб, полученный мною в подарок из Питера, – так, на всякий случай, а вдруг повезёт.

В основном группа эта состояла из людей среднего возраста (35–45 лет), но были там два молодых парня 23–25 лет, на которых я сразу обратил внимание, потому что они постоянно отбегали от тропы в сторону, чтобы полазать на выступах встречающихся по ходу скал, а затем догоняли всю группу. Так повторялось несколько раз, пока я не спросил их зачем они это делают. Ответ их был ясен и без ответа – любят скалолазание. Тогда-то мы и разговорились. И тут выяснилось, что звать их Данила Энговатов и Глеб Климович, они оба из Москвы и в настоящее время являются аспирантами-физиками Стэндфордского университета. Из дальнейших разговоров выяснилось, что они уже два раза пытались взойти на гору Шаста (Mt. Shasta, 4,320 м высотой на севере Калифорнии) с двумя другими русскими аспирантами из Стэнфорда и оба раза неудачно. Тут я чуть не подпрыгнул – это же как раз то, что я ищу! Ну прямо по пословице: «на ловца и зверь бежит».

После этого я представился им в качестве кандидата в мастера спорта и тоже жаждущего сходить на Шасту. Теперь я предлагаю им обоим:

- Послушайте, парни, почему бы нам втроём вместо того, чтобы сидеть следующие два дня на лесной поляне, заниматься болтовнёй и поглощением еды, которой, как мне казалось, мы несём в большом избытке, взять, да и взойти на Шасту? Тем более что Шаста находится всего в одном часе езды от того места, где мы сейчас находимся.

От моего предложения у парней сначала «загорелись» глаза, а затем Данила говорит:

- Я бы с большим удовольствием, но как на это посмотрит руководитель похода Фима?

- Объясним ему наше желание и попросим его разрешить нам покинуть их; в конце концов, мы же все взрослые люди, и я не думаю, что он будет возражать, – говорю я.

После этого Глеб заявляет, что он бы очень хотел с нами пойти, но у него повреждена рука и он вынужден воздержаться от моего предложения, но Данила всё ещё твёрд в своём желании осуществить свою мечту. Уже на стоянке после того, как Фима поел, а, значит, и подобрел, мы с Данилой подошли к нему с просьбой отпустить нас рано утром восвояси. Поскольку Фима в этот день видел меня впервые, он оценивающе взглянул на меня и, как мне показалось, полного доверия ко мне в его глазах точно не было. Оно и понятно: я среди всех присутствующих был самым маленьким по росту и самым старшим по возрасту (тогда мне было уже 56 лет) – и то, и другое в данном случае работало против меня. Пришлось мне признаться в своей альпинистской квалификации, но и этому он не склонен был верить. Видно было, что ему нелегко доверить судьбу молодого Данилы в руки какого-то старого самозванца. Вообще-то, сцена эта была достаточно комичной: рядом со мной стоял Данила, очень спортивный парень, на голову выше меня и на столько же шире меня в плечах, а Фима раздумывал, можно ли мне доверить «маленького мальчика» Данилу – не обижу ли я его? Но, с другой стороны, я производил впечатление вполне адекватного человека – не пил (водку), не курил, в меру ел и в меру пил (воду). В конце концов, удалось нам с Данилой его уговорить на то, что в шесть утра мы встаём и уходим обратно к моей машине и что ему не следует за нас беспокоиться.

А утром мы (т. е. я) сделали свою первую ошибку. Поскольку мы и так должны были выглядеть в глазах остальных эдакими предателями, покидающими приличное общество в самом начале трёхдневного похода, то я предложил не есть, не пить и совсем ничего не брать с собой из общественного продукта, в том числе и воду, а поскорее идти, чтобы не терять драгоценного прохладного времени. Данила со мной согласился и мы, собрав палатку и, пока все ещё спали, тихо удалились в шесть утра.

Идти до машины нам надо было километров двадцать – накануне это расстояние мы всей толпой прошли за целый день. Я же решил, что сейчас мы вдвоём (оба в хорошей спортивной форме) в быстром темпе пройдём это расстояние за 4–5 часов. И может быть так бы и было, если бы не обычная калифорнийская погода – за целый день на небе не появилось ни облачка, а солнце как взошло в 6:30 утра, так и продолжало безжалостно жарить весь наш путь до машины. Первые два часа мы шли вполне бодро, а вот потом мы начали чувствовать невыносимую жажду. Интересно, что весь наш путь пролегал вдоль реки, которая протекала метрах в пятидесяти ниже нашей тропы, а её берег с нашей стороны был почти отвесным и не было никакой возможности спуститься к ней, разве что, скатиться на попе. Да и времени на спуск и обратный подъём было жаль – мы ведь стремились как можно быстрее добраться до Шасты и начать восхождение. Даниле очень хотелось взойти, получив, таким образом, первый удачный опыт в альпинизме, а мне – далеко не первый, но не менее важный опыт возвращения в родную стихию. Важно заметить, что вдоль всей тропы не было ни одного дерева, под которым можно было бы спрятаться от палящего солнца.

Последние пять километров дались нам с большим трудом – обезвоженное тело отказывалось работать, а голова – соображать. Мне кажется, что последний километр я полз уже на четвереньках. Данила был, конечно, лучше меня – во-первых, его вес был килограмм на двадцать больше моего, а, во-вторых, 30-летняя разница в возрасте не могла не сказываться. Однако и он был далёк от того, чтобы выглядеть этаким молодцом. К полудню мы всё-таки доползли до моей машины и, не найдя в ней даже следов воды, «набросились» на яблоки, которых оказалось в большом избытке – начальник Фима, узнав, что кто-то привёз ещё 20 кг яблок, предложил мне оставить мои 10 кг в машине. Теперь эти яблоки помогли нам выжить ещё полчаса до того, как мы спустились вниз до ближайшего магазина.

В альпинистском магазине под названием «Пятый Сезон» (“The Fifth Season”) в горной деревушке под названием Shasta Village мы взяли в прокат всё необходимое для восхождения – высокогорные ботинки, кошки к ним, каски и ледорубы – и проехав ещё 40 минут добрались до места под названием Bunny Flat, где обнаружили парковку и около полусотни автомобилей на ней. Поскольку мы совсем не готовились к восхождению, то оба не были знакомы с маршрутами на Шасту. Поэтому, увидев справа от себя гребень, который логично было предположить, что он выведет нас на вершину, я предложил по нему и взбираться на гору. Один раз мы даже связались верёвкой, когда шли по опасному участку. Таким образом, Данила получил свой первый урок работы с верёвкой в связке.

Переночевали мы с ним на этом же гребне, а встав в три часа ночи, продолжили восхождение и часов в 10 утра следующего дня были на вершине. Восторгу Данилы не было предела, - наконец-то, его мечта сбылась! Однако взойти на вершину в альпинизме лишь половина дела – надо ещё с неё спуститься живыми и невредимыми. А это удаётся не всем и не всегда. Но Данила ведь этого не знает. Приходится ему это объяснять и настраивать на многочасовую и очень аккуратную работу, которая ожидала нас впереди. И вот, когда мы спустились с одной трети горы и подошли к очень длинному снежному склону, я говорю Даниле, что снимаю с себя всю верхнюю одежду и то же самое советую сделать и ему. Дело в том, что эта одежда хорошо предохраняла от холода, пока мы шли ночью и рано утром, а теперь, когда солнце находится прямо над нами и невыносимо печёт, да ещё отражается от снежного склона, эта одежда не только не нужна, а даже опасна – можно легко получить солнечный удар и перегрев тела. На моё предложение Данила ответил отказом – говорит, что ему так вполне комфортно. Я, конечно, не настаиваю – он ведь взрослый и вполне адекватный человек.

На спуске я, как правило, иду быстрее, чем молодые ребята, - очевидно, сказывается многолетний опыт. Поэтому я оказался ниже Данилы, но каждые 30–40 метров я останавливался, чтобы посмотреть, как он идёт. Обернувшись в очередной раз, я заметил, что Данила вместо того, чтобы бежать за мной, сидит на рюкзаке с низко опущенной головой. Я немедленно поднялся к нему и спросил, что с ним происходит. Он промычал, что что-то нехорошо себя чувствует. Теперь стало ясно, что он получил как раз тот самый солнечный удар, от которого я безуспешно пытался его спасти. Теперь уже пришлось в приказном порядке снять с него верхнюю куртку и заставить наклонить голову как можно ниже, а также приложить снег к его лбу. Уже минут через десять он пришёл в себя и теперь уже по собственной инициативе снял с себя ещё и верхние штаны. После этого мы продолжили наш путь к месту ночёвки. Оттуда, быстро свернув палатку, ещё часа через два мы вернулись к машине около пяти часов вечера.

На обратном пути домой Данила не мог скрыть свою радость от свершившегося. Ему не терпелось поделиться ею со своими друзьями и, в первую очередь, с Глебом, который, по словам Данилы, лишил себя такого удовольствия. Он даже пытался уговорить меня прямо сейчас ехать домой к организатору Фиме, куда к этому времени уже должны были прибыть все участники похода, которых мы оставили два дня назад – вот так ему не терпелось поделиться своей радостью с остальными. И радость эта мне, конечно, была понятна – пока они сидели, пили, ели и гуляли вокруг поляны, мы за эти же два дня сходили на гору и одновременно с ними возвращаемся домой! В то время ещё не было мобильных телефонов и, значит, не было возможности обнародовать свою радость прямо из машины. Я же на его уговоры не поддался, и мы помчались сначала в Стэндфордский университет – место его жительства, а затем я один поехал к себе домой. Вот с этого восхождения и началась моя вторая жизнь в альпинизме, о чём до этого я мог только мечтать.

Данила оказался очень коммуникабельным человеком и постоянно организовывал у себя на университетском кампусе всяческие русскоязычные посиделки, в том числе и с альпинистским уклоном, на которые всегда приглашал меня, а я с большой охотой эти приглашения принимал. Вот так я и познакомился со всеми русскоязычными аспирантами Стэнфорда, которые всерьёз интересовались альпинизмом. Мне хорошо запомнился мой самый первый визит к ним. Было ясно, что к этому моменту все приятели Данилы уже знали с кем он взошёл на Шасту и потому, когда я появился на одной из таких тусовок, они окружили меня и Данилу – у них было много вопросов ко мне, на которые я с удовольствием отвечал. Один из них задал вопрос, обратившись ко мне на «вы». Как только он произнёс это самое «вы», Данила мгновенно отреагировал:

- Исаак не любит, когда к нему обращаются на «вы».

Он хорошо запомнил мою просьбу в дни нашего восхождения. Для меня всегда такое поведение было принципиальным: уважение окружающих надо завоёвывать совсем не своим возрастом и прошлыми заслугами, а только сегодняшним уровнем физической и моральной подготовки, который бы позволял мне не сильно отставать от этих молодых ребят во время восхождения. Такой подход я вывел для себя из самой сущности альпинизма: если ты идёшь в одной связке с человеком, то у вас должны быть очень доверительные отношения на уровне близких друзей. Ведь во время восхождения вы доверяете друг другу ни много, ни мало, а свою жизнь и деление на «ты» и «вы» просто неуместно. Вот таким образом с самого начала повелось, что все мои молодые друзья обращались ко мне на «ты», что мне было очень приятно.

Выше я уже упоминал имя Глеба Климовича, который не смог пойти со мной и Данилой на Шасту в самый первый раз. Тем не менее, я сводил на неё и его в один из последующих уикендов. Вообще, в те годы больше, чем с кем-либо, я общался именно с Глебом. Тому было несколько причин. Во-первых, из всех знакомых мне аспирантов он был самым способным и уже этим был интересен для меня; он, между прочим, после Московского Физтеха уже писал диссертацию в Институте Теоретической Физики им. Ландау, но променял его на Стэндфордский университет. Во-вторых, он был очень хорошим рассказчиком и, кажется, с удовольствием развлекал меня многочисленными рассказами из своей школьной и студенческой жизни в Москве, тем самым, не давая мне заснуть за рулём автомобиля, — это особенно было важно, когда мы возвращались после горы домой. И, наконец, в-третьих, он был единственным аспирантом, жившим на кампусе без машины, и по этой причине дружба со мной позволяла ему вызывать меня в любой вечер, когда ему куда-то срочно надо было съездить. Было очевидно, что ему удобнее просить меня об этом, нежели кого-то из своих друзей на кампусе. Со своей стороны, я был рад помочь ему чем только мог, а заодно и лишний раз получить удовольствие от общения с интересным человеком.

Однажды произошёл смешной случай, связанный с Глебом. Звонит он мне и спрашивает не могу ли я подъехать к нему вечером, но так, чтобы мы успели ещё съездить в магазин “Target” до его закрытия. И очень важно сделать это именно сегодня. Отвечаю ему, что, конечно, могу и в назначенное время появляюсь у него дома на кампусе. Теперь он мне объясняет в чём дело:

- Три месяца назад я купил в магазине “Target” дешёвенький музыкальный синтезатор за $200, но сделал я это лишь потому, что в этом магазине можно возвращать покупку в течение 90 дней. Я прекрасно ею попользовался всё это время, а сегодня как раз последний день, когда её можно возвратить и получить 100% её стоимости обратно. Вот зачем мне понадобилась твоя помощь.

- Ну тогда поехали – ответил я.

В магазине после того, как Глеб вернул синтезатор и получил уплаченные за него деньги назад, он говорит мне:

- А теперь пойдём в музыкальный отдел и купим такой же синтезатор, и я опять буду обеспечен музыкой на целых три месяца, а потом таким же образом верну его обратно.

Да, русский человек сообразителен, а в США есть много таких лазеек, которые помогают жить бедному человеку безбедно. А тогдашние аспиранты со своей зарплатой в $18,000, конечно, относились к бедным людям. Кстати сказать, в Стэндфордском университете находится Мемориальная церковь, в которой имеется очень неплохой орган. Интересно, что любой его студент или аспирант имеет право взять класс игры на органе, как любой другой учебный курс. Глеб брал такой курс в течение не то одного, не то даже двух семестров и, в дополнение к обучению игре на органе, получал ещё самые обычные учебные кредиты за эти курсы.

Хочется рассказать ещё об одном эпизоде, который произошёл в 1999 году и который запомнился мне тем, что был как бальзам на мою истосковавшуюся по альпинизму душу. В это время наш с Колей бизнес уже вовсю процветал. Коля прилетал ко мне каждые две недели. Обычно я в течение двух недель закупал компьютерную продукцию согласно Колиным указанием, в пятницу в течение дня мне её доставляли, а вечером прилетал Коля, и мы проводили с ним дискуссии о жизни до глубокой ночи, после чего я шёл спать, а Коля - паковать свои чемоданы. На этот раз я сказал Коле, что вынужден оставить его одного, т. к. за мной должны заехать ребята и мы уедем на гору на весь уикенд. Коля принял моё сообщение без особой радости, но с пониманием, что так надо и он всё равно ничего изменить не может. Когда через час появились Данила и Стас, они сразу поняли, что «отрывают» меня от Коли, оставляя его в одиночестве. А ведь Коля, как ни крути, приехал всего на два дня и, к тому же, прилетел не откуда-нибудь, а из нашей общей родины. Коля так с укором смотрел на них, как будто они были в чём-то виноваты. Данила это заметил и сказал ему:

- Коля, ты уж извини, но Исаак нам нужен.

Эта фраза пролилась бальзамом на мою душу – слышать, что я им, молодым ребятам, ещё нужен, находясь в том возрасте, в котором я тогда уже пребывал – многого стоит, по крайней мере, для меня. К слову сказать, мы тогда не взошли на Пик Одинокой Сосны (Lone Pine Peak), который находится в районе самой высокой горы на континентальной Америке (Mt. Whitney): в первый день мы дошли до середины горы, но к ночи поднялся такой ветер, что мы вынуждены были поставить палатку на гребне, закрепить верёвку на скале и легли спать, пристёгнутые к верёвке, – опасались, что ветер может сбросить палатку вместе с нами в бездну. На следующий день Данила сделал попытку лезть вверх по скале, но ему это не удалось – ветер ещё больше усилился и угрожал сбросить его со скалы. После такого все согласились, что продолжать восхождение в таких условиях – безумие.

Когда Коля приехал ко мне в следующий раз, он, очевидно, всё ещё находясь под впечатлением прошлого своего визита, немного размечтался и произнёс:

- Исаак, ты бы когда-нибудь взял меня на гору, очень хочется посмотреть, что же это такое.

Пришлось мне привести Колю в чувство, хотя и не очень вежливым способом:

- Коля, ты не понимаешь, что ты говоришь.

Дело в том, что Коля в свои 40 лет никогда не занимался не только спортом, но даже и физкультура в школе, а особенно, в военном училище, по его же рассказам, ему совсем не давалась. А теперь Коле захотелось испытать себя на горе. Такое можно захотеть лишь от полного непонимания предмета.

А 26 июля 1999 года мне исполнилось 60 лет. В связи с этим в свой очередной приезд Коля задаёт мне вопрос:

- Исаак, как долго ты ещё собираешься работать?

Я нисколько не обиделся на его вопрос, потому что знал, что в России это возраст, по достижению которого мужчины выходят на пенсию, чтобы спокойно насладиться остатком своей жизни. Я прекрасно понимал, что для хорошего бизнесмена, которым был Коля, вопрос этот совсем не праздный – мы с ним уже сработались, а если я, как это принято в России, уйду на заслуженный отдых, ему придётся искать нового человека для своего бизнеса. Причём, мало того, что человек этот должен много чего уметь, но самое главное – у Коли к нему должно быть абсолютное доверие – ведь я никогда не покупал товар на свои деньги, только на те, которые Коля присылал на счёт компании заранее, а это временами доходило до полумиллиона долларов!

Короче, на этот его вопрос я ответил, что намерен работать ещё не менее 15 лет. У меня нет уверенности, что Коля мне поверил, потому что этот ответ явно выходил за рамки стандартного российского понимания. Однако больше этот вопрос он мне не задавал, а я точно выполнил данное ему обещание и объявил о своём уходе из бизнеса только в июле 2014 года. И, если бы не случился «Крым наш», а вслед за ним и сбитый малазийский пассажирский самолёт «МН-17», не сомневаюсь, что я продолжал бы работать ещё несколько лет, потому что работа эта была для меня удовольствием, хотя и требовала много физических сил. Пожалуй, единственное, что меня сильно напрягало на этой работе – недостаток времени для более частых тренировок в спорт клубе. Уж очень хотелось подольше задержаться в альпинизме!

Моё ФБР меня бережёт!

 

За 20 лет работы в бизнесе мне дважды пришлось столкнуться с ФБР (Федеральное Бюро Расследований). Первый раз это произошло году так в 1996-м или 97-м, когда я ещё снимал своё жильё у Пола. В то время уже существовало неписанное правило, что, как званые, так и не званые, гости не могут появиться на пороге вашего дома, не предупредив вас об этом телефонным звонком. А тут в середине рабочего дня в ответ на входной звонок открываю дверь, уверенный, что за ней стоит почтальон или водитель, доставивший посылку. На самом деле вижу двух джентльменов – один средних лет, другой значительно моложе. Тот, который постарше, подаёт мне свою визитную карточку, на которой читаю: Daniel J. O’Connell, special agent at FBI Palo Alto - очевидно, там находится отделение нашего округа Санта-Клара. Затем свою визитку подаёт мне тот, который помоложе, на ней читаю: David Vu, special agent at FBI San Francisco. Выждав небольшую паузу, которая требовалась мне для ознакомления с информацией на их визитках, старший просит моего разрешения пройти в дом. Я, конечно, был осведомлён о законе США, по которому любой житель может отказать в этой просьбе полицейским и любым другим представителям правоохранительных органов, включая и FBI. Однако ясно, что, если таким людям понадобилось посетить меня, то они несомненно найдут другой способ сделать это вопреки моему желанию, а я таким действием лишь дам дополнительный козырь подозревать меня в каких-то противоправных действиях. Кроме того, меня гложет любопытство – что же их могло привести ко мне? Приглашаю их пройти в дом, и мы все трое усаживаемся в гостиной на диване.

Начинается полу беседа–полу допрос. Ведущим в этой паре, как и следовало ожидать, является старший Daniel. David в течение всей беседы молчит, но внимательно следит за моими ответами, моим поведением, а также рассматривает интерьер гостиной, которая состояла из большого, но довольно старого дивана, привезённого Полом из Нью-Йорка. Итак, первый вопрос:

- Расскажите, пожалуйста, чем занимается ваша компания GILKOS International, Inc.

Теперь, по крайней мере, стало ясно, что их привело ко мне. Я подробно рассказал о том, что именно я покупаю и что дальше происходит с моими покупками – за ними приезжает мой партнёр из России. Затем он спросил имя моего партнёра и попросил перечислить местные компании, у которых я покупаю компьютерные части. Следующий вопрос был:

— Это ваш дом или вы его арендуете?

- Нет не мой, я его арендую – был мой ответ.

Похоже было, что они подготовились к этому визиту, потому что затем он сказал, что моя компания существует всего 3–4 года, а после этого задал следующий вопрос:

- А чем вы занимались до этого бизнеса?

Я стал рассказывать про свою 9-летнюю службу в IBM-е, про увольнение оттуда в числе 100,000 уволенных в 1993 году и как ещё через год оказался настоящим безработным. Тогда он спросил:

- А чем конкретно вы занимались IBM-е?

Пришлось рассказывать про системы управления большими проектами и создание компьютерных программ для них. А когда я заикнулся о своих двадцати статьях в технических журналах и трудах конференций за время работы в IBM-е, они оба заметно переглянулись, а старший спросил:

- А можно на них взглянуть?

- Конечно, - ответил я, - сейчас принесу.

С этими словами я ушёл в свой рабочий кабинет и принёс два тоненьких журнала под названием Project Management Journal, №2 и №4 за 1993 год, в каждом из которых было по моей статье. Они оба с неподдельным интересом склонились над этими журналами. А в этих журналах в конце каждой статьи давалось фото автора и его краткая образовательная и научная биография. Они почти одновременно, увидев это фото, снова взглянули на меня, как бы сверяя его с оригиналом. Убедившись в полном сходстве журнального фото и оригинала, Daniel задал мне, как оказалось, последний вопрос:

- А можно нам взять с собой копии этих двух статей?

- Конечно, я с радостью сделаю для вас эти копии раз уж у вас к ним такой интерес – с этими словами я опять удалился в свой кабинет, сделал копии и вручил их им.

Интересно, что я совсем не лукавил, говоря, что сделаю это с радостью, потому что действительно был рад, что хотя бы агентам ФБР захотелось иметь эти копии, понятно, что не для чтения, но хотя бы для чего-то другого они им нужны. Хотя бы из-за этого я не зря разрабатывал алгоритмы, затем потратил не мало времени для написания этих статей.

Теперь, когда у них в руках оказались эти копии, я сразу почувствовал в их взглядах резкое изменение отношения ко мне в лучшую сторону. А ещё через мгновение получил этому доказательство. Теперь Daniel произнёс следующее:

- Мы сейчас плотно занимаемся русской мафией, которая обосновалась в Нью-Йорке и протянула свои щупальцы в Лос-Анджелес и сюда, в Силиконовую долину. Мы проверяем все русские бизнесы и те, которые имеют дело с Россией. Вот теперь мы убедились, что вы к русской мафии не имеете никакого отношения. И, пожалуйста, сохраните наши визитки и позвоните нам, если у вас будут какие-нибудь проблемы с русскими мафиозными структурами.

На этом мы расстались, а их визитки помогли мне сегодня написать эту часть главы.

Второй эпизод с ФБР имел место значительно позже – году так в 2012 – и по совсем другой причине. Мы тогда уже покупали не только простые части к персональным компьютерам, но также и другие высоко технологичные продукты. К этому времени у нас с Колей уже несколько раз имели место разногласия по поводу покупки некоторых, как правило, очень дорогих компьютерных частей, например, CPU по цене за штуку $900. А это было уже время, когда США начало накладывать на Россию санкции, которые, в первую очередь, касались ограничения на продажу России оборудования и частей к ним двойного назначения, т. е. таких товаров, которые могут быть использованы как в гражданской сфере, так и в военной. Сначала я пытался сам разобраться в толстенных электронных книгах, которые содержали перечень запрещённых к продаже в Россию товаров, но вскоре понял, что самостоятельно делать это не могу, тем более что там время от времени появлялись новые предметы и уследить за этим мне было не под силу. Тогда Коля предложил мне найти адвоката, который бы профессионально занимался вопросами зарубежного технического экспорта, чтобы он за плату делал такой поиск для меня и давал своё заключение в каждом конкретном случае. Я отказался от такого предложения по той причине, что считал это не надёжным: даже, если такой адвокат будет давать мне своё положительное заключение на экспорт той или иной продукции, экспортные бумаги для таможни США подписывать всё равно буду я. Это означает, что и отвечать за всё тоже буду я, а этот самый адвокат никакой ответственности всё равно не понесёт, даже, если он дал мне неверный совет.

Тогда я принял для себя правило: если цена высоко технологичного товара, который Коля хочет купить, выходит за рамки разумного для таких предметов, то я звонил в компанию производителя и задавал им прямой вопрос:

- Проверьте, пожалуйста, по своим документам, разрешается ли экспортировать этот продукт в Россию?

Я руководствовался тем, что кому же как не самому производителю знать, в какие страны его продукцию можно экспортировать, а в какие нельзя? Было ясно, что предметы, которые попадали в санкционные списки, составлялись чиновниками на основании их характеристик, заявленных самим производителем. И потому, кому же как не производителю, знать находится ли его продукт в списке запрещённых для экспорта в Россию. Если ответ был положительный – экспорт в Россию разрешён – я с лёгким сердцем покупал продукт и отправлял заказчику в Россию. Если ответ был отрицательный, я с такой же лёгкостью сообщал Коле, что эту продукцию я купить не могу. Можете себе представить реакцию Коли на такое моё сообщение: у него уже есть готовый покупатель на, как правило, очень дорогой товар, а значит, и более выгодный с точки зрения нашего дохода, а я отказываюсь его покупать. В нескольких первых таких эпизодах Коля пытался меня уговорить на покупку, ссылаясь на нашего прямого конкурента по имени Павел, который жил рядом в Сан-Франциско и успешно покупал и отправлял в Россию точно такие электронные компоненты, на чём зарабатывал во много раз больше нас с Колей. Я же был непреклонен в своём решении, понимая, что для Коли важен доход, а для меня – гражданина США – важно беспрекословное подчинение законам моей страны. Надо признать, что Коля всё-таки был довольно быстро обучаем: после нескольких наших стычек на этой почве, он, наконец, понял, что я буду твёрдо стоять на своей позиции и ни при каких условиях с неё не сойду, даже, если это приведёт к нашему разводу. Я слишком хорошо понимал, что, случись что, за всё отвечать буду я – Коля ведь отвечает перед своим государством, а я - перед своим.

В дальнейшем, во всех последующих ситуациях, подобных этой, он уже смиренно принимал мои решения по поводу отказа покупать санкционные товары. Надо сказать, что я не всегда получал от производителя прямой ответ на мой вопрос. Иногда ответ был довольно уклончивый:

- Мы сами не знаем, это уже ваше решение и ваша ответственность.

Как это производитель может не знать о предназначении своего продукта – он двойного назначения или только гражданского? Если же он двойного назначения, то он непременно внесён в список санкционных предметов. Такой уклончивый ответ я всегда интерпретировал как желание компании продать как можно больше своей продукции, а что клиент за это может поплатиться своей головой – их это не волнует. Как же это хорошо согласуется с утверждением вождя и учителя всех народов В. И. Ленина, которое он произнёс 100 лет назад: "Капиталист всегда готов продать нам верёвку, на которой мы его же и повесим".

Итак, в один из рабочих дней 2012 года, когда я уже жил в собственном доме, опять звонок в дверь без всякого предупреждения по телефону. Открываю и опять вижу перед собой двух незнакомых джентльменов, как и в первый раз, один постарше, другой помоложе. Опять они протягивают мне свои визитки и просят разрешение войти в дом. Всё, как и в первый раз, вот только теперь я живу в новом собственном доме и мебель в нём тоже новая. Предлагаю им располагаться на диване, а сам усаживаюсь в кресле напротив, готовый выслушать причину их появления.

На этот раз вопросы касаются непосредственно бизнеса и ничего, кроме него:

- Расскажите, пожалуйста, какие электронные компоненты и приборы вы покупаете, у каких компаний, как часто, по каким ценам, и по какому адресу отправляете.

На этот раз я сразу понял о причине их визита. Дело в том, что три-четыре недели назад Коля попросил меня лишь получить информацию (технические характеристики, цену и доступность) об уникальном дорогом (пара десятков тысяч долларов) приборе и я тогда довольно много контактировал с компанией-производителем, собирая и отправляя необходимую для него информацию. В то время речь о покупке вообще не шла. Через несколько дней звонит довольный Коля и говорит:

- Исаак, срочно размещай заказ, покупатель хочет купить, и цена их устраивает.

Теперь, когда речь уже зашла о покупке, я звоню производителю и задаю ему прямой вопрос – можно ли этот прибор экспортировать в Россию? Там мне отвечают, что можно, но для этого надо иметь лицензию от Министерства Торговли США. Становится ясно, что прибор этот не простой, а точно двойного назначения, иначе зачем же требуется лицензия? Я знаю, что для получения лицензии требуется полгода, но и это не главное. А главное то, что, если требуется лицензия, значит однозначно прибор двойного назначения и наличие или отсутствие лицензии ничего принципиально не меняет – ясно, что его экспорт в Россию запрещён. Звоню Коле и сообщаю ему эту неприятную новость. На этом мои контакты с компанией-производителем прекращаются, и я начисто забываю об этом случае. Но у меня есть привычка никогда сразу не выбрасывать рабочие бумаги – мало ли что может понадобиться – там ведь много контактных номеров телефонов и имён, а также цены и характеристики прибора – эта информация может сэкономить много драгоценного времени, если у Коли появятся дополнительные вопросы в будущем.

А теперь, выслушав мой рассказ, который содержит ответы на все их вопросы, агент, который постарше, спрашивает:

- А вот с такой (и называет компанию-производителя того самого прибора) компанией у вас никаких контактов не было?

Я мгновенно вспоминаю всё, что происходило месяц назад и говорю, что да, были контакты, что мой партнёр в России просил меня купить прибор, который, как я позже выяснил, в Россию посылать нельзя. На этом мои контакты с ними закончились.

- А не могли бы вы вспомнить с кем вы там вели переговоры? – был его следующий вопрос.

— Это легко – говорю я – у меня наверху в кабинете наверняка сохранились черновики моих с ним разговоров и, если для вас это вызывает интерес, то я могу их найти и показать вам.

- Да, это было бы интересно, - говорит он.

Я бегу наверх в свой рабочий кабинет и приношу черновик с замечаниями. Они попросили меня снять для них с него копию и забрали её с собой. После этого они удалились. Я думаю, что их визит был вызван самой компанией-производителем. Нет сомнений, что кто-то из моих собеседников из этой компании оказался чересчур бдительным и сообщил свои подозрения звонком в ФБР. Но, может быть, у них были случаи, когда кто-то в похожей ситуации всё-таки купил их продукцию, но не напрямую, а через посредника, запутывая таким образом следы преступления. Я также думаю, что их визит имел целью проверить мою компанию на предмет её добропорядочности. Если найдут основание для раскрутки – прекрасно, получат премию за успешную работу. Если нет - то, по крайней мере, их визит будет хорошим напоминанием для клиента, т. е. для меня, о том, что дядя Сэм не дремлет, а постоянно наблюдает за тем, что происходит в стране – такое показательное выступление.

А теперь хочу рассказать, что бывает, когда жадность человеческая переходит все мыслимые границы. В марте 2015 года стало известно об аресте того самого Павла, – нашего прямого конкурента, - ссылаясь на которого тремя годами ранее, Коля пытался уговорить меня покупать и экспортировать в Россию электронную продукцию двойного назначения. Мы узнали о его аресте из местной Сан-Францисской прессы:

https://www.kron4.com/news/sf-business-owner-arrested-for-allegedly-smuggling-programmable-electronics-to-russia-laundering-millions/

Как видно из этой статьи, ему и его компании вменялся целый букет преступлений, главные из которых – отправка электронных компонентов, запрещённых к экспорту в Россию, многократная заведомая ложь в сопроводительных документах и отмывание «грязных» российских денег. Согласно этой публикации, ему угрожало тюремное заключение сроком более 300 лет!

Дело это заняло ещё три года и завершилось лишь в 2018 году сделкой между государством и компанией Павла, в результате которой она, его компания, и он сам, в качестве её президента, согласились на конфискацию всех банковских счетов, которые были арестованы во время следственных мероприятий:

https://www.documentcloud.org/documents/3520133-FLIDER-TRIDENT-COURT-DOCS

Для русскоязычных только читателей сообщаю, что последние 10 страниц этого договора между сторонами содержат русский перевод этого договора.

Интересно, что ФБР начало «разрабатывать» его компанию ещё в 2011 году, а арестовало только в 2015-м. Как следует из этого документа, дело его закончилось соглашением сторон (стр. 58), по которому он выплатил штраф более пяти млн долларов (стр. 64), хотя на стр. 62 диапазон штрафа определялся от 13,5 млн до 27 млн долларов. Очевидно, что государство пошло на такое резкое уменьшение штрафа благодаря тому, что подследственный, во-первых, полностью признал свою вину по всем вменяемым ему статьям и, во-вторых, согласился на все многочисленные условия правоохранительных органов, перечисленные в Договорном соглашении. А клубок преступлений, который ему вменялся во всех трёх документах, по-настоящему впечатляет!

Я думаю, что Коля, узнав о следственном деле Павла, которого он лично знал, был мне благодарен за мою такую стойкую позицию по строгому соблюдению экспортных правил США.

Как я выиграл свой дом в лотерею

 

В январе 2000 года Пол, у которого я арендую половину старого дома, объявляет, что решил купить себе новый дом в восточном районе Пало Алто, который будет совсем рядом с его работой. И, естественно, что этот его дом он будет продавать. При этом пригласил меня поехать с ним в его новый дом, т. е. арендовать у него и там половину дома, но на этот раз поставил одно условие – без бизнеса. Условие вполне понятное: наш с Колей бизнес разросся до таких размеров, что стал приносить ему мелкие неудобства. Совершенно понятно, что это условие я выполнить не могу и, значит, мне пора решать проблему жилья. Пока я в течение шести лет жил у Пола на очень льготных условиях аренды, мне удалось скопить определённую сумму денег, плюс к этому в 1999 году я начал получать пенсию от IBM-а. Кроме того, я объяснил Коле, что любой раскрученный бизнес подобный нашему, должен арендовать для себя офис в одном из деловых центров по соседству, что для Коли, конечно, не было новостью. Но в такой офис я буду ходить на работу с 9 утра до 5 вечера. Остальное время я буду проводить у себя дома. Помимо того, что такое положение будет сильно ограничивать нашу с ним связь – разница во времени между Питером и Калифорнией 11 часов, так при этом ещё возникает проблема с безопасностью – ведь нам в пятницу привозят компьютерные компоненты иногда на сумму до $400,000 и страшно оставлять их без присмотра на одну или даже две ночи до Колиного приезда.

Вместо такого обычного устройства для бизнеса я предлагаю Коле необычный вариант: я покупаю дом большего размера, чем тот, который нужен лично мне, имея в виду, что половина дома будет отдана под бизнес – гараж, два офиса (мой и помощника), а также спальня и вторая ванная для Коли во время его приездов, чтобы ему не приходилось ездить в отель ночевать. Такой вариант имеет несколько серьёзных преимуществ перед обычным: во-первых, в этом случае я буду в офисе 24 часа в сутки и семь дней в неделю; во-вторых, товар, доставленный в гараж моего дома ни на минуту не останется без присмотра; в-третьих, Коле не надо будет останавливаться в казённом номере отеля и, кстати платить за каждую ночь, а отелем для него будет, опять же, служить мой дом; наконец, в-четвёртых, все документы по бизнесу будут сосредоточены территориально в одном месте. После такого вступления я объясняю Коле, что, если ему нравится моё предложение, то наш бизнес должен взять на себя оплату половины моих будущих месячных расходов – это приблизительно и равнялось стоимости содержания плохого маленького офиса в обычном деловом центре. Коля согласился с моими доводами и условием и теперь я вплотную занялся покупкой дома.

На моё удивление, это оказалось совсем не простым делом. Во-первых, просмотрев с помощью русского агента по недвижимости по имени Марина несколько старых домов на рынке, я решил, что в своей американской жизни я уже достаточно пожил в старых домах и теперь заслужил себе новый – очень захотелось пожить в совершенно новом доме и совсем не возиться с починками, с которыми я сполна «наелся» в своих предыдущих трёх домах. Во-вторых, живя у Пола последние шесть лет, я был абсолютно уверен, что, поскольку США – это не Советский Союз, где жильё невозможно было купить, даже при наличии денег, и что, накопив определённую сумму, я с лёгкостью куплю то, что мне хочется в соответствии с моими средствами. На деле всё оказалось не таким радужным, как я себе это представлял.

Здесь следует сделать небольшое отступление и напомнить, что начало 2000 года в Калифорнии, и особенно в её Силиконовой долине, выдалось не совсем обычным. Дело в том, что, начиная с 1995 года, фондовый рынок США в той его части, которая отвечала за высокотехнологичный сектор, рос невероятными до сего времени темпами и к началу 2000 года достиг заоблачных высот. Львиная доля таких компаний находилась в Силиконовой долине. Среди них было много малых и средней величины новых компаний, которые за последние пару лет стали публичными, т. е. их акции были размещены на фондовой бирже. В то же время, появившийся Интернет предоставил возможность удалённого просмотра котировок ценных бумаг и совершение на нём сделок самим индивидуальным вкладчикам без помощи посредников. Это само по себе привлекло на рынок большое число новых игроков. А параллельно многочисленные комментаторы в прессе и на телевидении оправдывали рост котировок Интернет-компаний, утверждая, что наступила новая «интернетовская экономика». Такая реклама ещё больше подстёгивала ажиотаж на рынке ценных бумаг IT компаний.

Многие из этих компаний, если не все, платили своим сотрудникам сравнительно небольшие зарплаты, зато давали им свои акции. Эти акции почти ничего не стоили до тех пор, пока компания не выходила на рынок. А как только она становилась публичной, т. е. когда любой участник рынка мог эти акции купить, цена на них резко взлетала – в сто, а иногда и в тысячу раз всего за несколько дней. В этом случае многие тысячи жителей Силиконовой долины в одночасье становились долларовыми миллионерами сначала на бумаге, но могли в любой момент превратить их в наличные деньги. Теперь должно быть понятно, что многие из этих счастливчиков захотели вложить свалившиеся на них миллионы долларов в недвижимость – либо для личного использования, если они до этого арендовали жильё, либо в качестве доходных домов. Это обстоятельство привело в ажиотаж весь местный рынок недвижимости. Я же об этом не имел никакого понятия, поскольку до этого момента совсем не интересовался этой тематикой.

И вот самое время вернуться к моим поискам нового дома. Теперь я говорю Марине, что больше не хочу тратить время на старые дома и прошу её показать мне новые дома. Она привезла меня к большому строительному объекту, где часть домов была уже заселена, другая часть ещё строилась, а третья – ещё даже не начинала строиться. Всего там должно было быть построено около 400 домов. Когда мы вошли в офис по продажам, Марина попросила у сидящей там сотруднице какую-то книгу и в ней записала свою и мою фамилии. Я этому не придал никакого значения, потому что просто ещё не понимал, что происходит и как всё это работает. Марина объяснила мне, что эта строительная компания «выбрасывает на рынок» по 12 домов каждый месяц. Но право на его покупку надо выиграть в лотерею, которая проходит в последнюю субботу каждого месяца. На этом мы с ней расстались. Я понял, что для покупки нового дома она мне совсем не нужна – я могу объезжать строительные объекты самостоятельно, тем более что их не так уж и много – пальцев одной руки достаточно, чтобы их все перечислить. Чтобы участвовать в лотерее она мне тоже не нужна, вот если бы она могла помочь выиграть в лотерею, тогда бы я, конечно, воспользовался её помощью и готов был бы эту помощь оплатить. Однако это не тот случай.

Теперь я стал объезжать другие строительные площадки в моей округе. Но сначала я решил навестить ещё раз офис, в который меня привозила Марина, – мне хотелось без лишней суеты и не торопясь ознакомиться со всеми вывешенными документами и объявлениями, а также получить от сотрудницы офиса более подробную информацию о предстоящей лотерее. К моему сожалению, лотерея этого месяца уже прошла и теперь надо ждать целый месяц до последней субботы февраля. Однако я увидел одно объявление, которое мне показалось интересным. Там было написано, что агенты по недвижимости приглашаются к сотрудничеству и что их услуги оплачиваются 3% от стоимости проданного дома. Теперь только я понял куда и зачем Марина записала свою и мою фамилии. Это означало, что теперь, если мне повезёт купить дом на этом объекте, она имеет право получить эти 3% только за то, что показала мне этот офис. Однако, чтобы ей так повезло, надо, во-первых, чтобы сначала повезло мне выиграть в лотерею, а, во-вторых, чтобы она каким-то образом узнала о моём везении. А ещё я узнал очень важную информацию от сотрудницы офиса: дома, которые они строят, имеют шесть разных планировок, но все жилой площадью в районе 200 м2 и цены на них колеблются в зависимости от площади дома в районе $525,000. Но самое интересное из того, что я узнал, беседуя с ней, – это то, что цены эти каждый месяц поднимаются ровно на $15,000. Впрочем, это было и неудивительно – ведь мы живём в свободном капиталистическом рынке и странно было бы, если бы продавец дефицитного товара не воспользовался редким для капиталистического общества случаем.

Затем я продолжил знакомиться с другими строительными компаниями. И был поражён тем, что узнал: оказывается, купить дом просто так вообще нигде нельзя – все строящиеся дома уже давно, ещё до начала строительства, проданы, а те, которые находятся в будущих планах строительных компаний, разыгрываются либо в лотерею, либо продаются в порядке живой очереди, которую, если хочешь купить дом наверняка, надо занимать очередь ещё накануне продажи, т. е. надо приходить к офису вечером со спальником и раскладушкой и провести там на улице всю ночь, т. к. продаётся всего шесть домов в месяц, а желающих купить исчисляются сотней и более. Мне даже рассказали, что некоторые жаждущие купить здесь дом нанимают студента за $3,000, чтобы тот провёл ночь около офиса и утром перед его открытием передал им свою очередь. Неправда ли, совсем неплохой заработок для студента (впрочем, и для меня тоже), однако, вполне стоит того, чтобы сэкономить $15,000 и на месяц раньше въехать в собственный дом твоей мечты. Прожив к этому времени 23 года в США, я никак не мог такое представить - имея достаточно средств, ты не можешь купить себе дом! Вот тебе, батюшка, и капитализм! До сих пор я знал, что при капитализме можно купить всё, что угодно, и, в первую очередь, дом для проживания – были бы только деньги. И вот теперь эта моя уверенность разбилась о суровую реальность.

Положение усугубляется тем, что, как Пол сообщил мне, мы оба должны будем освободить наш дом 1 мая. А, когда/если я выиграю в лотерею, то дом будет строиться не меньше 8–9 месяцев. Становится ясно, что вне зависимости от того, выиграю я в лотерею или нет, мне всё равно надо будет снимать временный дом для моего проживания и бизнеса, который остановить никак нельзя.

Наконец, наступает последняя суббота февраля и я еду поучаствовать в лотерее в самом, по моему мнению, лучшем объекте – это тот самый объект, который мне показала Марина. Приехал я за один час до начала розыгрыша, чтобы понаблюдать за людьми и за процессом – было у меня, в недавнем прошлом советского человека, большое сомнение, что при таком ажиотаже на рынке недвижимости, лотерея будет происходить совсем по-честному. Вот я и считал, что моей задачей является понять, где и как будет производиться обман публики, если он действительно будет иметь место. Итак, каждый желающий участвовать в лотерее под присмотром сотрудницы компании заполняет маленький листочек со своими именем и фамилией и бросает его в большой стеклянный сосуд. Самый простой способ жульничества вполне очевиден – подойди к сосуду несколько раз с интервалом 10–15 минут и заполни несколько бумажек со своим именем. Но, во-первых, сотрудница и сидит для того, чтобы этого не допускать, а, во-вторых, в одном из объявлений, которые я читал месяц назад, было сказано, что, если у выигравшего обнаружится второй листочек в сосуде, то его выигрыш будет признан недействительным и его дом повторно будет разыгран в лотерею. Ясно, что это последнее условие соблюдено быть не может – кто же будет после проведения лотереи просматривать две сотни (именно в такое количество я определил число присутствующих во время розыгрыша) листочков в сосуде и сверять их с двенадцатью выигравшими именами? Мне кажется, что те, кто участвует в этом процессе пять или даже десять месяцев так и делают – вбрасывают по нескольку листочков со своим именем – риск обнаружения, если и есть, то минимальный, зато шанс выигрыша увеличивается в разы. Замечу, что устроители предусмотрели, чтобы трюк с вбрасыванием нескольких листочков с разными именами, на которые будет откликаться один и тот же человек, не проходит, т. к. на выигравшую фамилию требовалось предъявить водительские права для сверки.

Итак, около получаса я наблюдал за этим процессом и обратил внимание, что несколько человек вместо заполнения выданного сотрудницей листочка доставали из кармана свою визитку и просто прикрепляли её к этому листочку. Это могло быть просто от лени, но и могло что-то означать более важное. А ровно в назначенное время – 11 часов – всех пригласили выйти во двор, где уже стоял стол, а на нём тот самый сосуд, до половины заполненный листочками с именами претендентов на выигрыш. 90% собравшихся были китайцы, остальные индусы и только несколько белых людей. Появился менеджер строительной компании и прямо на виду у двухсот человек засунул свою руку в сосуд, долго перемешивал листочки, отвернувшись от сосуда, а затем стал доставать их по одному и громогласно зачитывать фамилию счастливчика. Причём, первый выигравший имел право выбирать любой дом из двенадцати разыгрываемых, второй – из одиннадцати оставшихся и т. д. до последнего разыгрываемого дома. А я всё пытался заметить хоть намёк на жульничество со стороны организаторов лотереи – уж больно не верилось, что вот так честно можно проводить лотерею прямо перед двумястами пар глаз, когда на кону стоят большие деньги – все знают, что та же самая покупка через месяц будет стоить на $15,000 больше, чем сегодня, а через два месяца ещё на $15,000 больше и т. д. В этих обстоятельствах практически все из собравшихся вокруг стола готовы были бы заплатить (дать взятку) в размере пяти, а то и десяти тысяч долларов, чтобы наверняка стать обладателем выигрыша в этой лотерее. Вопрос лишь в том – кому и как дать? Я бы и сам с удовольствием дал, если бы знал ответ на этот вопрос.

А тем временем лотерея продолжалась. Число счастливчиков уже исчислялось пятью. А вот шестой был не таким, как все предыдущие – к его листочку была прикреплена визитка. Толпа не обратила на этот факт никакого внимания. И я тоже. Но, когда то же самое произошло с двумя следующими, я заподозрил, что это неспроста. Сразу замечу, что у моих подозрений никаких доказательств не было и нет. Однако я решил, что в следующий раз я сделаю именно это – приколю свою визитку к листочку, коль скоро это не запрещается. Хуже не будет, а помочь может. А общее впечатление от лотереи осталось очень грустным – вероятность выигрыша, равная 6% (12/200), - ничтожно малая, учитывая тот факт, что за всю мою жизнь мне ни разу ничего не перепадало на халяву, я никогда ничего не выигрывал, а только зарабатывал.

Весь следующий за этим событием месяц я продолжаю объезжать строительные площадки и прихожу к выводу, что самый первый объект, в который привезла меня Марина, является для меня приоритетным по нескольким причинам: во-первых, у него самое лучшее географическое расположение, т. к. он самый ближний к Сан Франциско, находится совсем рядом с тремя хайвэями (85, 87 и 280) и в 12-ти минутах езды от аэропорта Сан-Хосе, при этом закрыт горой от 87-го хайвэя и потому туда не проникает никакого от него шума. Во-вторых, как это ни странно звучит, цены на сравнимые дома в нём тоже самые дешёвые, причём, разница эта составляет 50–60, а то и все $100,000, хотя дома на других объектах побольше, но мне то, чем меньше и дешевле, тем лучше! Чуть позже я узнал, почему эта приоритетная для меня компания поднимала цены каждый месяц только на $15,000, а не на $20,000 или даже $30,000, как делали её конкуренты. Как мне объяснили знающие люди, эта компания (Kaufman and Broad Home Corp.) была, во-первых, самой крупной среди других компаний, а, во-вторых, у неё были большие планы на будущее строительство в нашем же районе и потому она заботилась о своём публичном имидже, искусственно ограничивая себя в росте цен по сравнению с другими местными строительными компаниями.

Как бы там ни было, теперь я только и думаю о том, как же мне выиграть в лотерею и купить дом именно у этой компании. Мною овладело такое же нестерпимое желание, которое я могу сравнить лишь с тем, которое было у меня 35 лет назад при поступлении в аспирантуру, когда я, будучи совершенно здоровым, уговорил себя, что болен и, кажется, действительно сумел заболеть, что помогло мне освободиться от трудовой повинности в колхозе и вовремя прибыть в Ленинград прямо ко дню сдачи экзаменов в аспирантуру.

Итак, проходит месяц и наступает последняя суббота марта. Уже лопнул пресловутый пузырь высокотехнологичных компаний на рынке акций NASDAQ, что сделало рынок недвижимости ещё более ажиотажным. Я еду на свою вторую в жизни лотерею. Естественно, проделываю трюк, который мне показался подозрительным, т. е. прикрепляю свою визитку к листочку, который даёт мне сотрудница компании. Далее всё происходит также, как и в первый раз: первые пять листочков менеджер достаёт и все они не содержат визиток. А вот шестой и седьмой листочки уже с прикреплёнными визитками. Ну мне от этого пока что ни тепло, ни холодно. Три следующие листочка опять не содержат визиток. А вот одиннадцатый – опять содержит визитку. А мне то, что от этого? Лотерея практически закончена, а будущее выглядит очень мрачно – так жаль тратить на всё это время, не имея никаких надежд на конец всей этой эпопеи. Я уже стал выстраивать дальнейшую стратегию, как вдруг слышу своё имя – в это было трудно поверить, но я всё-таки откликнулся, а когда протиснулся сквозь толпу, увидел в руках менеджера свою визитку и чуть не подпрыгнул от радости. Интересно, что мне не только повезло выиграть, но даже то, что я был последним из счастливчиков пошло мне на пользу – не надо было мучиться и выбирать, поскольку к процессу выбора я вообще не был готов и совсем не интересовался архитектурой и площадью домов. В моём случае можно сказать, что «дарёному коню в зубы не смотрят». Достался мне дом с четырьмя спальнями на втором этаже и дополнительным офисом на первом. Если бы у меня был выбор, я бы, конечно, выбрал дом с тремя спальнями (уж меньше дома вообще не строили), однако пришлось довольствоваться тем, что бог послал.

Теперь всё пошло как по маслу: я зарегистрировался, подписал кучу бумаг, дал задаток в виде чека в сумме 3% от базовой стоимости дома $530,000, получил взамен чертёж с расположением моего участка, а также узнал, что дом будет построен через восемь месяцев. Мне также было сказано, что в течение месяца я должен посетить выставочный зал компании, где мне надо будет выбрать большое количество деталей дома из множества имеющихся вариантов. На радостях я пошёл смотреть на участок, на котором будет стоять мой дом. Это был кусочек пустынной земли (всего-то 324 м2), огороженный по углам четырьмя вбитыми в землю колышками. Как мне позже стало известно, этот кусочек земли стоил почти половину цены, которую я уплатил за дом. Не удивляйтесь – это же не просто Калифорния, а столица Силиконовой долины – вокруг столько высокооплачиваемой работы! А именно этот факт и определяет цену дома.

Однако история с покупкой дома на этом не заканчивается. Теперь, когда главная проблема так неожиданно разрешилась в мою пользу, я вспоминаю об агенте по недвижимости Марине, которая формально имеет право получить 3% от стоимости моего дома только за то, что привела меня к офису по продажам. А это, между прочим, не такие уж маленькие деньги - $15,900. Мне, конечно, не жалко, но она, показав мне этот офис, практически не потратила на меня ни времени, ни усилий, ни средств. Не слишком ли это жирно? Я решаю, что будет справедливее, если мы с ней поделим эти деньги пополам – ведь я приложил к выигрышу в лотерею значительно больше усилий и времени, чем она. Теперь решаю разыграть сценарий, который первым приходит в мою голову: звоню ей и говорю, что нам надо бы встретиться. Поскольку она видела меня всего один раз и было это более двух месяцев назад, то, естественно, что она уже успела выкинуть меня из своей памяти. Пришлось напомнить о себе и повторить просьбу о встрече. В её голосе я почувствовал недовольство, т. к. в её понимании я был «начисто отрезанным ломтём», т. е. бесперспективным клиентом и тратить на меня время она явно не хотела. Вместо встречи она предложила мне рассказать в чём дело по телефону, на что я ответил, что это не телефонный разговор. После этого она нехотя назначила мне свидание через пару часов у дома, который будет показывать своему клиенту.

В назначенное время подъезжаю к этому дому – Марина сидит там в своей машине и предлагает мне сесть на пассажирское кресло. И тут между нами состоится следующий разговор:

- Марина, - говорю я - тут такое дело: я выиграл два дома в двух разных местах. Один из этих домов принадлежит компании Kaufman and Broad Home Corp., в которую вы привели меня более двух месяцев назад и поэтому там вы имеете право на получение комиссионных в размере 3% от стоимости моего дома. Другой – немного дешевле первого и поэтому я хочу выбрать его. Однако, если вы согласитесь разделить со мной эти 3% пополам, тогда я изменю свой выбор в пользу первого дома. Что вы мне на это можете ответить?

Марина вместо того, чтобы ответить на мой прямо поставленный вопрос, как я, впрочем, и ожидал, начала меня стыдить, что так нельзя, так не честно, что она потратила на меня время и честно заработала свои комиссионные. Пришлось мне её не очень, правда, вежливо «опустить на землю»:

- Марина, я, очевидно, плохо объяснил вам свою позицию. Поэтому повторюсь: если вы не принимаете моё условие, то я выбираю дом, к которому вы не имеете никакого отношения, и на этом мы можем закончить нашу встречу.

Вот теперь мои слова привели её в нормальное состояние, истерика исчезла, и она поняла, что $15,900 на дороге не валяются и что лучше иметь половину этой суммы, чем ничего. При том, что от неё для получения этой суммы вообще ничего не требуется, кроме как зайти в офис и подписать всего одну бумагу, в которой будет сказано, что это она привела меня к ним. Скажу честно, я не сомневался в том, что мой план сработает, хотя, как читатель, наверное, догадался, никакого второго дома у меня не было. Но при этом я ведь ничем не рисковал.

С этого момента между нами начался разговор двух деловых людей. Она объяснила мне, что на самом деле эта сумма поступит её брокеру и только половина её, т. е. $7,950, достанется ей лично. На эту сумму она ещё заплатит подоходный налог 15% и, таким образом, делить пополам надо не $15,900, а $6,758. Против её доводов у меня не было возражений, и мы «ударили по рукам». Марина выполнила нашу договорённость и через девять месяцев, когда моя покупка полностью завершилась, я получил от неё чек на половину этой суммы. Можно так сказать, что это была сделка из разряда Win-Win situation (все выиграли и никто не проиграл).

Но это был не единственный случай, когда я заработал деньги на своём калифорнийском доме. Второй случай произошёл через пять месяцев после первого. Вот как это было. В августе 2000 года мой сын Женя прилетел из Нью-Йорка со своей подружкой Трейси, которая через два года станет его первой, но не последней, женой. Для Трейси это было первое посещение Калифорнии, а заодно он хотел познакомить её мной. Когда они посетили меня, я предложил им посмотреть на мой строящийся дом, они с удовольствием приняли моё приглашение, и мы поехали на строй площадку. За прошедшие пять месяцев я не был там ни разу и был приятно удивлён, что дом уже не только стоит, но в нём уже есть все окна и двери, запертые на замок. Поэтому показать дом изнутри не представлялось возможным, и я предложил им обойти дом вокруг и заглянуть в него через раздвижную дверь, через которую можно увидеть гостиную и кухню. Мы так и сделали. Теперь мы все втроём прильнули к двери и, к своему удивлению, я вижу, что вместо острова к П-образной кухне добавлена пристройка в качестве четвёртой полу стены. Я поделился своим открытием с молодыми, заключив, что в общем-то какая разница. Но у молодых было другое мнение: компания, изменившая планировку без моего ведома, должна ответить за свою ошибку материально.

Лично я большой разницы в этом не усматривал, но поскольку они, в отличие от меня, были 100% американцами, я решил прислушаться к их мнению и вернувшись домой, достал чертёж дома, на котором четыре месяца назад поставил свою утвердительную подпись. Убедившись, что мне это не померещилось, я позвонил в офис и поставил их в известность об этой ошибке. Сотрудница компании ответила мне, что они будут разбираться. Уже на следующий день менеджер компании позвонил мне и сказал, что я прав и за свою оплошность компания предлагает мне компенсацию в $2,000. Как я тогда понимал, можно было упереться и в процессе переговоров легко удвоить сумму компенсации, потому что переделать кухню стоило бы им дороже. Но, поскольку я не видел для себя большой разницы, то сразу же согласился на их предложение. Вот так неожиданно я «заработал» на доме ещё $2,000 только благодаря приезду Жени и Трейси и тому, что они так убедительно высказали мне своё мнение.

Но и этот «заработок» на доме был не последним. Вот что произошло уже после того, как я въехал в свой дом. Дело в том, что на самом деле я уплатил за дом ещё на $30,000 больше, чем его базовая цена – это за опции, которые я выбрал уже после выигрыша дома. Это касалось гранитной облицовки кухонных стен и столешницы ($10,000) вместо простой керамической плитки, самого дорогого паркета в кухне и гостиной ($10,000) вместо синтетического ковра и прочих более мелких замен. Через полгода после переезда я решил сделать новоселье и пригласил всех своих друзей-альпинистов на это редкое торжество. Зная, что мой паркетный пол самого высокого качества, я позволил всем гостям не снимать обувь, в которой они приехали. А на следующий после торжества день я заметил, что паркетный пол во многих местах повреждён. Тут я вспомнил, что двое из моих гостей приехали на торжество прямо после целого дня скалолазания в Йосемитском парке и, теперь стало очевидно, что в подошвах их кроссовок были мелкие камушки, которые и оставили следы на полу.

Теперь стало ясно, что даже самый дорогой паркет не позволяет ходить по нему в уличной обуви. Хорошо, что строительная компания даёт гарантию в течение первого года абсолютно на все части дома, на всю бытовую технику – на пять лет, а на крышу – даже 20 лет. Но, если бы это была маленькая компания, то заставить её делать гарантийный ремонт – всегда большая проблема. В моём случае, когда компания продолжала строить здесь дома, мне не составило труда вызвать их и переделать, по моей интерпретации, плохо сделанную ими работу. Они без проблем прислали паркетчика, который заменил до десятка паркетин. А ещё через какое-то время я обнаружил, что паркет во многих местах гостиной, особенно вдоль окон, которых там насчитывалось семь, проседает, когда на них наступаешь. Я понял, что паркет был уложен прямо на цементный пол, который, очевидно, не был выровнен прежде, чем класть паркет. Это они тоже починили без каких-либо пререканий. Интересно, что специалисту по паркету пришлось приходить ко мне три раза, потому что даже он не мог ожидать, что для того, чтобы ликвидировать пустоты под паркетом, ему понадобится 30 (!) литров специального клея.

В этом месте читатель, наверное, задаётся вопросом, почему я так подробно и именно в этой главе пишу об этих, казалось бы, несущественных эпизодах? Вот сейчас вы и поймёте почему. Года через два или даже три какая-то адвокатская контора проявила инициативу, но может быть эту инициативу проявил кто-то из собственников дома внутри нашего большого поселения, которое насчитывает около 400 домов, и решила судить строительную компанию, которая построила все наши дома. Адвокат от этой конторы вместе с независимым строительным инженером обходили все дома, построенные в нашем домовом сообществе, и расспрашивали каждого собственника, какие у него были проблемы с домом и вообще есть ли жалобы на строительную компанию. Я не могу сказать, что у меня были жалобы на компанию, но решил им подробно рассказать про все мои проблемы с паркетным полом. Они всё аккуратно выслушали, записали и ушли. Я, конечно, не придал их визиту никакого значения и практически сразу забыл про него. Какого же было моё удивление, когда через месяц я получил от строительной компании чек на $5,000 и даже без пояснений, за что он мне. Тут только я вспомнил об этом месячной давности визите и, естественно, не стал выяснять, за что мне так подфартило. А про себя решил, что это мне за моральные издержки. Вообще говоря, это очень по-американски: когда собираются судить большую и богатую компанию от лица, якобы, обиженных этой компанией простых американцев, эта компания старается не доводить до суда, а ограничиться выплатой компенсаций – репутация компании дороже этих выплат.

Вот такая, на мой взгляд, нетипичная история произошла с моим четвёртым по счёту домом в США.

 

Психологические аспекты альпинизма

Уже со второго восхождения на Шасту я взял за правило не пропускать ни одно лето без восхождения на неё – с тех пор это стало непременным условием для того, чтобы отметить свой день рождения в кругу своих альпинистских друзей, который у меня приходится на 26 июля. Но почти никогда не удавалось выполнить все намеченные на лето мероприятия до календарного дня рождения, поэтому его приходилось отмечать где-то в августе или даже в сентябре, а один раз его пришлось отмечать уже в октябре. В общем, с того времени мой день рождения стал скользящим потому, что надо было дожидаться завершения всех намеченных мероприятий.

Воспитательное значение альпинизма

 

А в 1999 году в приближении своего 60-летия я сказал своему сыну Жене:

- Давай-ка прилетай ко мне за неделю до моего дня рождения. Поскольку наступает круглая дата, надо бы её отметить как-то по-особому. Моё личное восхождение на Шасту уже стало банальностью, а вот, если я заведу туда тебя – это я смогу засчитать себе за новое достижение.

Я знаю, что ему эта Шаста и на фиг была не нужна, но, поскольку дата была круглая и я первый раз просил его сделать это для меня, ему было неловко отказаться и он вынужден был согласиться. Ему в тот год было 26 лет и был он очень спортивным, но, в отличие от меня, не любил бегать, зато всегда был отличным слаломистом и теннисистом и играл на самом высоком для любителей пятом уровне. Поэтому я и надеялся, что ему это не должно было быть очень трудным. Однако я ошибался.

В тот раз я взял на гору ещё одного Женю (Полонского, ровесника моему Жене). Он был сыном одного моего приятеля и, не в пример моему Жене, был совсем неспортивным, хотя школу закончил здесь в США. Причина, наверное, в том, что его родители никогда сами не занимались спортом. Зато у Жени Полонского было существенное преимущество по сравнению с моим Женей: он сам попросился взять его на гору, а такое рвение на заведомые трудности, тем более плохо подготовленного молодого человека, меня всегда подкупают.

Интересно, как я с ним познакомился. Его родители, оба преподаватели музыки, организовали выступление своих учеников в концертном зале Santa Clara University – престижном частном университете, расположенным совсем недалеко от моего дома. Один из моих приятелей, дочь которого там выступала, зная, что я большой любитель музыки, даже и такой, которую играют дети, позвал меня посетить это мероприятие. Мой приятель состоял в дружеских отношениях с этой музыкальной семьёй и, когда мероприятие закончилось, был приглашён к ним домой на обед в честь окончания музыкального учебного года. Очевидно, он получил их согласие и на моё присутствие там и после этого озвучил его мне. Я не могу сказать, что мне было интересно присутствовать в этой компании чересчур взрослых для меня людей, но там оказался их сын, ровесник моего Жени и я, заметив, что и ему вся эта взрослая компания в тягость, подошёл к нему и мы с ним разговорились. А на утро позвонил мне его отец Виктор и сказал мне буквально следующее (до этого мы вообще с ним были не знакомы):

- Знаешь, Исаак, у нас семейная проблема – у нас полностью отсутствует контакт с нашим сыном. И вот вчера, когда все гости разошлись, он нам сказал, что среди всех наших друзей и приятелей он, наконец, увидел приличного человека, имея в виду тебя. Так что, если ты сможешь уделить ему какое-то время, то мы были бы тебе благодарны.

А из разговора с самим Женей я уже знал, что он IT-шник и работает программистом, в родительском доме не живёт, а снимает у кого-то гараж для своего проживания. Между прочим, этот совсем не спортивный парень купил себе hand glider (хенд глайдер) и именно на этой почве мы с ним сошлись: в то время я как раз внимательно присматривался к этому виду спорта и был близок к покупке своего собственного hand glider’а. Когда же я узнал, что у Жени он уже имеется, то попросил его взять меня на его очередную тренировку – мне нужно было понять, действительно ли мне интересен этот вид спорта. Мы так и сделали и даже не один раз, а целых два воскресенья провели вместе, когда я натурально играл у Жени роль мальчика на побегушках, т. е. я на машине завозил его и hand glider на вершину холма, там помогал ему собрать его, помогал ему разогнаться, а затем съезжал вниз на машине, наблюдая за его парением. Внизу я помогал ему разобрать hand glider и опять отвозил их обоих наверх. Так повторялось несколько раз до тех пор, пока Женя не получал полного удовлетворения.

За эти два дня, проведённых с ним, я понял, что этот вид спорта мне не подходит, т. к. рюкзак с hand glider’ом очень тяжёлый и тащить его на своих плечах в гору – удовольствие не из приятных, а просить кого-то быть моим мальчиком на побегушках во время моих тренировок, чтобы завозили меня наверх на машине, было за пределами моего воображения, да и кто бы на это согласился. А других приятелей, которые бы увлекались этим видом спорта, у меня не было. Женя пытался меня уговорить, что мы, якобы, будем ездить тренироваться вместе, но я-то понимал лучше его, что завтра он, возможно, со мной и поедет, но уже послезавтра у него появится девушка и ему будет не до меня. Тогда я просто останусь один со своим hand glider’ом и максимум, что я с ним смогу делать – это собирать и разбирать его во дворе своего дома вместо того, чтобы летать на нём. На этом моё знакомство с этим видом спорта почти закончилось. Говорю «почти», потому что в 2012 году мои дети, Женя и Кристина, сделали мне подарок на 73-й день рождения - полёт на hand glider’е с инструктором над Тихим океаном южнее Сан-Франциско:

https://www.dropbox.com/s/bedqeg2zn5br9b9/Hand%20Gliding.JPG?dl=0

Как видно из этого фото, инструктор, несмотря на очень плохую погоду, даже доверил мне им управлять – могу свидетельствовать, что ощущения непередаваемые!

Однако вернёмся к моему восхождению на Шасту с двумя Женями. Своему Жене, как самому сильному, я доверил нести палатку до ночёвки на высоте 3,000 метров. На следующий день на самом восхождении они оба сильно «наелись» на горе, и я помню, когда мы спустились на ночёвку, мой Женя упал возле палатки и лишь сумел произнести:

- Пап, я не представляю, как я понесу вниз палатку, у меня больше нет сил.

На что я ему ответил:

- Не переживай, если ты не сможешь её нести, значит понесу её я.

В то время я ещё мог это делать без проблем, а вот через десять лет мне это было уже трудновато и потому я всегда предупреждал своего очередного напарника, что эта почётная миссия отводится для него.

Я хорошо знал своего Женьку – он не сможет допустить такое унижение и так оно и произошло: он отдохнул минут двадцать, затем сказал, что всё-таки попробует её нести сам и таки донёс её ещё три часа до машины. С тех пор своему Жене я уже больше не предлагал совершать такой подвиг – ни через десять лет, ни даже через двадцать, хотя это тоже были не менее круглые даты, чем 60-летие. Ну зачем ставить ребёнка в неловкое положение?

Четырнадцатилетний школьник на вершине Шасты


Однажды я совершил свой рекорд – взял на гору 14-летнего школьника, по имени Женя Берсон, который тогда перешёл в 10-й класс. Он был сыном моих тогдашних приятелей. Конечно, никого другого в таком возрасте я бы не взял, но Женю я знал, как очень способного спортсмена, который тогда, по его словам, бегал милю меньше, чем за 5 минут, а это отличный результат даже и для взрослого мужчины. Мало того, что мы сходили с ним без всяких проблем, так он ещё был первым из моих напарников, который на восхождении «бежал» впереди меня. Как видите, я совсем не ошибся в своём выборе. Можете себе представить, с каким энтузиазмом он рассказывал своим школьным друзьям об этом своём достижении – мало кому в таком возрасте это удавалось сделать. Когда через три года он закончил среднюю школу (на американский манер High school), кстати, к тому времени будучи президентом её студенческого сообщества, и пригласил меня на торжественное вручение дипломов, то в выставочном павильоне он с гордостью показал мне свой лист ватмана, на котором, красовались главные его достижения за двенадцать школьных лет. В середине самого верхнего ряда красовалась одинокая фотография, на которой он был запечатлён на вершине Шасты с поднятым над головой ледорубом. Вот так мне удалось оставить свой положительный след в жизни совсем молодого человека!

Разность менталитетов или тест горноспасательной службы США

 

Как–то раз в конце 90-х годов на одной из альпинистских тусовок в Стэнфорде подходит ко мне незнакомый человек, как потом выяснилось, в возрасте 37-ми лет, называет себя Сашей и обращается:

- Исаак, мне сказали, что вы часто ходите на Шасту. Не возьмёте ли вы меня с собой, когда пойдёте на неё в следующий раз? Я здесь совсем новый человек - только два месяца назад как приехал из Минска по рабочей визе программиста и у меня 2-й спортивный разряд по альпинизму. Я уже несколько лет не был в горах и мне жутко как хочется на неё взойти.

А я в тот год уже выполнил свою программу-минимум, т. е. уже успел поклониться своей любимице Шасте. Но, подумал я, кто мне запрещает перевыполнить мою программу-минимум – ведь не обидится на меня за это моя «подружка» Шаста? Взял его номер телефона и сказал, что позвоню, как только появится свободный уикенд в моём рабочем расписании. Уже через две недели такой уикенд появился. Я позвонил ему и сказал, чтобы он подъезжал ко мне в субботу ночью со всем необходимым снаряжением для восхождения. Оказалось, что у него нет не только машины, но даже и необходимого снаряжения. В таком случае я сам заеду за ним, а снаряжение придётся брать на прокат в магазине под горой. Пришлось мне ехать за ним в Walnut Creek - город на восточном побережье залива Сан-Франциско. Поездка к Шасте занимает часов пять и обычно для меня это познавательное время для расспросов своего попутчика. Мне всегда интересно знать, чем сегодня живёт молодое поколение в странах бывшего СССР, какие нравы имеют место в современной школе и университете. До сих пор это всегда было интересно. Но не в этот раз. На этот раз мой собеседник нёс «такую пургу», что я вообще перестал задавать ему вопросы, чтобы не провоцировать его на эту самую «пургу», но он всё равно норовил говорить. Я понял, что на этот раз я сильно «обломился» с попутчиком, однако, деваться было некуда и я включил магнитофон с бардовскими песнями, чтобы хоть как-то оградить себя от его болтовни.

А на горе вот что произошло. Перед началом восхождения я дал Саше, как самому молодому и здоровому (да к тому же и бывалому альпинисту 2-го разряда), нести мою палатку. И мы пошли. Теперь Саша, похоже, решил взять реванш за время, проведённое в машине без разговоров. Он что-то говорил мне без остановки, а я его не слушал и только надеялся, что он заметит отсутствие моего внимания к его рассказам и замолкнет. Но не тут-то было. А у меня к горам отношение, как к религиозному храму: их надо молча созерцать и слушать и уж точно нельзя мешать это делать другим; тогда только они и производят на человека терапевтическое воздействие. Теперь я иду и думаю, как бы мне заставить его замолчать, но так, чтобы это не прозвучало грубостью – нам ведь ещё целых два дня существовать и работать вместе. На этот раз магнитофон выручить меня уже не мог. Наконец, мне в голову приходит отличная идея – я просто увеличиваю темп ходьбы (тогда я ещё легко мог это сделать) в надежде, что, если он пойдёт быстрее, то не сможет при этом ещё и разговаривать – что ни говори, а недостаток кислорода уже должен сказываться. Да, к тому же, мы ведь идём вверх. Интересно, что теперь Саша стал отставать, но, при этом, не прекращал что-то там рассказывать, хотя я уже был на расстоянии десятка метров от него. Тут только я понял, что имею дело с необычным человеком, который страдает недержанием речи и для которого не имеет значения, слушают его или нет. Но, по крайней мере, я нашёл способ не слышать «пургу», которую он нёс, т. е. я решил, что буду идти на расстоянии не более 20–30 метров от него и только буду оглядываться, чтобы убедиться, что он идёт по моим следам. Таким образом, мне удалось найти, как мне тогда казалось, «золотую середину», когда «и волки сыты и овцы целы».

Таким вот образом мы шли целый день, причём вторую его половину мы шли уже по снегу. Часов в восемь вечера начало темнеть и, поскольку солнце зашло за горизонт часа два назад, то снежные ступеньки, по которым мы шли, уже успели покрыться ледовой коркой. Поэтому я решил одеть на ботинки кошки, чтобы не проскользнуть. Оборачиваюсь назад и кричу Саше, что я одеваю кошки и ему советую сделать то же самое. Он никак не отреагировал на мой совет – очевидно, что ему было лень их одевать. Про себя же я подумал, что он же не новичок в горах и уже не мальчик, чтобы и самому это понимать. Оба эти обстоятельства не позволяют мне приказывать ему делать то, что на мой взгляд, необходимо делать. С этими мыслями я одеваю налобный фонарь на каску и продолжаю свой путь наверх. Минут через пятнадцать поднимается сильный и холодный ветер, который затрудняет подъём – он дует сверху горы и стремится сбросить идущего вниз. К счастью, мы идём по пологому склону (не более 15о крутизны). Ещё через час становится совсем темно, и я решаю ещё больше ускорить свой темп подъёма, чтобы прийти на ночёвку, до которой осталось ходу не более получаса, как можно раньше, и, в ожидании Саши, начать делать площадку под палатку, что займёт ещё не меньше часа времени, так как придётся иметь дело с настоящим льдом и в полной темноте. Наконец, поднявшись на последний крутой взлёт, я достиг места ночёвки, где обычно стоит два-три десятка палаток с восходителями. Я едва различаю эти палатки в полной темноте, т. к. все в них уже давно спят, потому что вставать на восхождение будут кто в три часа ночи, а кто и в два. Последние 5–6 лет я уже так поздно на ночёвку не прихожу, но в те годы, которые я здесь описываю, я себе это позволял.

Итак, я в последний раз поворачиваюсь в сторону склона, по которому только что поднялся, и поворачиваю головой туда-сюда, чтобы Саша увидел мой фонарь и понял, куда идти и где я его поджидаю, хотя в этом не было никакой необходимости, т. к. наш путь весь день проходил по глубоким ступеням в снегу и потерять их просто невозможно. Все здесь ходят только по этой тропе, а других троп здесь просто нет. Меня немного озадачило, что я не увидел света его фонаря, но отнёс это на счёт той же лени, из-за которой он не одел кошки. Теперь я быстро иду на ночёвку, нахожу подходящее для палатки место и начинаю, орудуя ледорубом, готовить для неё площадку. Поработав над площадкой минут двадцать, я забеспокоился, почему Саша до сих пор не пришёл. Поэтому иду к краю склона и опять поворачиваю голову туда-сюда, чтобы он видел, куда идти в том невероятном случае, если он потерял снежную тропу. И опять я не увидел света его фонаря – теперь это меня не на шутку стало напрягать. Я вернулся к своей площадке и продолжил её расчищать. Ещё через десять минут я пришёл к выводу, что с ним похоже что-то случилось: теперь я начинаю думать, что он вовсе не альпинист 2-го разряда, а, похоже, просто самозванец, поскольку мне за свою альпинистскую жизнь даже в очень больших горах никогда не приходилось попадать в подобную ситуацию.

А к этому времени ветер ещё больше усилился – мне никогда раньше не приходилось встречаться здесь с таким сильным ветром. Это навело меня на мысль, что ветер мог свалить его с ног, поскольку он не одел кошки и поэтому мог легко поскользнуться, а упав на склон, даже такой пологий, но покрытый коркой льда, (и, учитывая, что я уже не верю в его квалификацию 2-го разряда), то он легко мог укатиться далеко по склону до самой лесополосы. В общем, прихожу к мысли, что идти искать его или, хотя бы следы его падения ночью одному - противоречит всем разумным правилам альпинизма. Смотрю на часы – они показывают пол двенадцатого ночи. В этой ситуации решаюсь на очень неприличный шаг - стучусь в ближайшую палатку и спрашиваю нет ли у них мобильного телефона, чтобы позвонить в спасательную службу. Выясняется, что в ней спят два человека – один из них инструктор, другой - его клиент и у инструктора действительно есть телефон. Тот, который инструктор, спрашивает меня в чём дело, и я объясняю ему ситуацию, после чего он даёт мне свой телефон. Теперь набираю 911 (этот номер в США используется во всех катастрофических случаях – будь то пожар, вызов скорой или неотложной медицинской помощи или любая другая чрезвычайная ситуация), мне почти сразу отвечает служба спасения. Объясняю причину своего звонка – меня сразу переключают на спасательную службу горы Шаста. Теперь дежурный спасательной службы горы начинает меня допрашивать – моё полное имя, домашний адрес и телефон (очевидно, что они тут же автоматически проверяют достоверность моей информации). А затем, чтобы на том конце провода поняли всю чрезвычайность ситуации, я, прежде чем начать докладывать её, говорю, что я кандидат в мастера спорта и много раз был на этой горе, чтобы он понял, что я в этом деле не новичок, и что моей информации можно доверять. И только после этого я объясняю, что же произошло с моим другом. Теперь на том конце провода меня спрашивают полное имя и адрес моего друга, а я отвечаю, что мне известно лишь его имя Саша (Aleksandr) и больше мне о нём абсолютно ничего не известно. А теперь на том конце провода наступает полное затишье – всё, что я говорил о себе, очевидно, прошло проверку, а вот полное отсутствие информации о моём пострадавшем друге, похоже ввело их в ступор, думаю, что на том конце провода в этот момент имела место немая сцена, как в комедии Гоголя «Ревизор». Тут мне пришлось ещё несколько раз объясняться, пока, наконец, мне было сказано следующее:

- Сейчас ложитесь спать, а утром никуда не двигайтесь – ни вверх, ни вниз, сидите в палатке, мы вышлем вертолёт, который обследует склон. А теперь передайте телефон его хозяину (я передаю). Вы, когда пойдёте утром на восхождение, пожалуйста, оставьте телефон Исааку – нам нужно иметь возможность соединиться с ним в любое время.

Инструктор соглашается и передаёт мне телефон. Этот жест, сам по себе, был большой жертвой с его стороны – ведь он ведёт своего клиента на гору за деньги (это стоит ~ $500) и случись что-нибудь с его клиентом, он лишён возможности немедленной связи со спасательной службой. Затем он спрашивает меня, есть ли у меня палатка, на что я отвечаю, что была, но теперь она у моего друга, которого завтра будут искать спасатели. Тогда он спрашивает, есть ли у меня спальный мешок, а я отвечаю, что «да», он в моём рюкзаке.

- Ну тогда доставайте его и влезайте к нам в палатку.

Я с благодарностью и незамедлительно это и сделал. Такого ещё никогда со мной не было, чтобы горе сном (мы ведь целый день работали без еды!) не съесть хотя бы несколько ложек каши и не выпить кружку горячего чая. Но, на моё удивление, есть мне совсем не хотелось – произошедшее событие начисто отбило и аппетит и жажду. Да было и невозможно ещё напрягать моих «спасителей» ещё и этим. Я лишь узнал у инструктора, что они будут вставать в два часа ночи, чтобы в три часа уйти на гору. После этого я закрыл глаза и попытался уснуть. Однако за всю ночь мне не удалось уснуть ни на минуту: во-первых, ветер ещё больше усилился и крылья палатки под его натиском производили жуткий шум, который не позволял уснуть. Но, безусловно, главным был не ветер, а происшествие с моим «другом» Сашей. У меня не было иного объяснения произошедшему, кроме как: необыкновенно сильный ветер сдул его со склона, учитывая, что он отказался надевать кошки, а в высокогорных ботинках на подмёрзшем склоне, пусть даже и некрутом, очень легко соскользнуть; после этого он уже катился по обледенелому склону, скорее всего, даже не сопротивляясь, до самой лесополосы и теперь, наверное, его тело лежит у первого дерева, в который оно врезалось.

Я уже не сомневался, что попал в трагическую историю и только думал о том, как я теперь должен сообщить об этом его жене. При том, что я только и знаю с его слов, что у него есть жена и ребёнок, но не знаю его фамилии и адреса. Я вдруг вспомнил, что в машине у меня должен быть номер его домашнего телефона, если я случайно его не выбросил. Всю ночь я только об этом и думал, пытаясь придумать какое-нибудь другое, менее трагичное, объяснение произошедшему, но так и не сумел. Когда в два часа ночи прозвенел инструкторский будильник, я спросил у его обладателя:

- Неужели вы в такой ветер пойдёте на гору?

- Конечно, нет, в такой ветер там нечего делать – был его ответ.

И они продолжили спать. Но ещё через три часа, т. е. в пять утра ветер внезапно стих и инструктор решил, что можно идти на гору. Они слегка перекусив, ушли, надев кошки и связавшись небольшим куском верёвки.

Теперь я остался наедине со своими кошмарными мыслями, ожидая обещанного вертолёта. И действительно, в семь утра прилетел вертолёт, сделал несколько кругов и улетел обратно. Ещё через пятнадцать минут получаю звонок на телефон – звонят из спас службы и говорят, что вертолёт никого на склоне не обнаружил и теперь мне надо сидеть на месте и ждать прихода спасателей, которые пойдут по нашей тропе подъёма. Это сообщение лишь убедило меня в правильности моего единственного объяснения о произошедшем с моим «другом».

Интересно, что в это утро из-за сильного ночного ветра только несколько более сильных и опытных человек ушло на восхождение. Остальные остались дожидаться следующей ночи, т. к. 5–6 утра – это слишком поздно для выхода на гору, потому что не очень подготовленные альпинисты могут не успеть вернуться на ночёвку до наступления темноты, а это может легко привести к неприятным последствиям.

Наконец, в 9:30 появляются два спасателя - высокие, спортивного вида и, на моё удивление, с лыжами в рюкзаках. Они подходят ко мне и говорят, что никаких следов моего «друга» на склоне не заметили. Зато, рядом с тропой видели вырытую яму, а в ней палатка синего цвета.

- Да, это моя палатка – восклицаю я - он её нёс в своём рюкзаке. А где же сам Саша?

На этот риторический вопрос ни у кого нет ответа – мы все трое разводим руками.

Вдруг во время нашего разговора у одного из спасателей звонит телефон. Выслушав своего собеседника на том конце провода, он говорит, обращаясь к нам:

- Только что спасательная служба получила звонок с горы от кого-то из восходителей, который говорит, что им навстречу спускался странный человек, который плохо держался на ногах и просил у них помощи, но продолжил спуск самостоятельно. Его верхняя одежда - лёгкий анорак – явно не соответствовала холодной погоде. По его словам, он начал спуск вниз, не дойдя до вершины, из-за усталости и холода. Может это ваш товарищ? – обращается он ко мне.

- Всё может быть. Больше я уже ничему не удивляюсь – ответил я, всматриваясь вдаль.

Теперь у меня зародилась надежда, что это он, хотя разум отказывался понимать, как он мог там оказаться? Как он мог пройти через лагерь в два десятка палаток, не разыскав тут меня, и в одиночку (зачем же он просил меня взять его на гору, если он такой любитель одиночных восхождений?) пойти наверх? Мы все (ещё присутствовало несколько человек, которые сегодня не пошли на гору из-за сильного ветра) начали всматриваться вверх на многокилометровый склон, который был перед нашим взором. И действительно, вскоре мы увидели одиночную фигуру, которая шла, пошатываясь, вниз.

- Давайте пока ничего не предпринимать и дождёмся, когда эта странная фигура дойдёт до нас, - сказал один из спасателей.

Ещё через полчаса, когда эта фигура значительно приблизилась, я узнал Сашин анорак и теперь уже не было сомнений, что это он. Тем не менее, пазл никак не складывался и мы с нетерпением ждали, когда он дойдёт до нас. Теперь, когда я понял, что он живой, меня одолела такая на него злость. . ., столько людей было поднято на ноги для его спасения. . . Единственное, о чём я сразу же подумал и дал себе обещание, - это держать свои эмоции при себе и ни в коем случае не говорить ему всё, что я о нём думаю – такому человеку не имеет смысла всё это говорить, он всё равно это не поймёт.

Наступает момент, когда он подходит к нам и тогда один из спасателей спрашивает меня:

— Это ваш товарищ?

Как только я утвердительно киваю, оба спасателя, ни слова больше не произнося, одевают свои лыжи и, стремглав, удаляются вниз по склону.

Теперь, стараясь сдерживать свои эмоции под контролем, я задаю ему вопрос:

- Ну, расскажи, как ты оказался наверху?

И вот его рассказ:

- А я как увидел, что ты на последнем подъёме убежал от меня, тогда ещё очень холодный и сильный ветер поднялся, мне стало очень холодно и я решил заночевать там, где стоял. Я вырыл с помощью ледоруба небольшую яму, вытащил твою палатку, положил её в яму и завернулся в неё. А ночью проснулся от жуткого холода и решил идти на гору, чтобы согреться. Вот, собственно, и всё.

Я, еле сдерживая свои эмоции, спрашиваю его:

- Тебе разве не известно, что в горах существует неписанное правило: когда группа сильно опаздывает на ночёвку, все, кто посильнее, стараются максимально быстро дойти до места ночёвки, чтобы готовить площадку для палатки с тем, чтобы ко времени прихода более слабых она уже стояла?

- Я решил, что ты от меня убежал (!?) – отвечает он.

- Хорошо, а ты подумал, как я проведу эту ночь, если у тебя была моя палатка?

Молчит. Тогда я спрашиваю его:

- А как ты умудрился ночью пройти мимо двух десятков палаток и не потрудился отыскать меня в одной из них, чтобы таким образом дать знать, что с тобой всё в порядке?

И на этот мой вопрос ответа тоже не последовало. Да и смотрел он не на меня, а потупив взгляд вниз на склон. Тогда я задаю ему последний вопрос:

- Ты дошёл до вершины?

- Нет, конечно. Там оказалось ещё холоднее, чем было на склоне, когда я был завёрнут в твою палатку. Когда стало невыносимо холодно, тогда я и повернул назад.

А это его заявление звучит и вовсе анекдотично: получается, что альпинист 2-го разряда (если это вообще правда) и человек с высшим образованием оказывается не ожидал, что с набором высоты в 1,000 метров температура воздуха значительно падает!

После этого я вручаю ему бумажку с адресом и номером телефона инструктора, который оставил мне свой телефон и говорю:

- Не забудь отправить ему чек на $30-$40 за все звонки, которые я сделал с его телефона. А теперь пошли вниз.

По дороге мы подобрали мою палатку, завернувшись в которую, он пытался спать прямо на склоне, и продолжили путь к машине. Весь этот путь, не в пример тому, когда мы шли наверх, он, к моей радости, по-настоящему молчал. Я же решил больше не задавать ему новых вопросов, потому что и так уже всё было ясно. Когда мы спустились в деревню под горой, я сказал, что надо зайти в местное отделение полиции, чтобы сообщить им, что он нашёлся живой и невредимый и поблагодарить их за помощь. А ещё мне очень хотелось, чтобы его оштрафовали за ложный вызов вертолёта для его поиска. И я спросил:

- Мы вам должны что-нибудь за вызов спасателей и полёт вертолёта?

- Нет ничего вы нам не должны, вы ведь платили по $25 за пребывание в высокогорной зоне (на высотах выше 3,000 метров) – в эту стоимость входят и услуги спасательной службы.

Мне лично было очень жаль, что он не понесёт даже материального наказания за свой безрассудный поступок.

Ну, какие выводы можно сделать из всего сказанного?

Во-первых, и это самое главное, никогда не берите в горы совсем незнакомых людей. Вы не можете знать их образ мыслей и воспитание, в том числе и альпинистское (если у него / неё таковое вообще имеется), они очень сильно могут разниться с вашими, а высокогорье, которое всегда требует от организма больших физических и психологических нагрузок при недостатке кислорода, - потенциально стрессовая область. И невероятно важно быть уверенным, что человек этот поведёт себя адекватно в тех или иных стрессовых ситуациях, которых в горах может встретиться большое множество.

Во-вторых, этот эпизод хорошо иллюстрирует, как небольшая ошибка (в данном случае моя – мне следовало идти с ним рядом и продолжать выслушивать его «пургу», тогда бы он не смог подумать, что я его бросил) привела к полному непониманию происходящего и неадекватному поведению в горах.

А лично для себя я решил, что с этого момента все мои будущие попутчики будут проходить возрастной ценз, который будет равен 37 лет – это как раз был Сашин возраст. Впрочем, этим и ограничивалась вся моя информация о нём. Я решил, что случившееся в большой степени произошло от того, что я не установил сам себе этот ценз раньше. Оно и понятно: раньше в нём не было нужды, т. к. все мои новые друзья и так соответствовали этому требованию. Но вот теперь я всерьёз взял его себе на вооружение. К своему стыду, признаюсь, что ровно через 20 лет (в 2018 году) сам нарушил это правило и опять был наказан. Но это уже совсем другая история.

Что такое побывать на Шасте зимой в самый сильный шторм года!

 

В марте 2001 года мы с друзьями решили совершить зимнее восхождение на Шасту. Дело в том, что мои друзья в тот год готовились к поездке в Гималаи, чтобы совершить там восхождение на шести тысячник Ama Dablam, который находится в окрестностях Эвереста. Меня тоже звали с собой, но я не мог себе позволить оставить свой бизнес на целых шесть недель и потому пришлось мне отказаться. Но ребятам для такого восхождения нужна была более серьёзная тренировка, чем летнее восхождение. Поэтому было решено сделать зимнее восхождение на Шасту. Когда же мы узнали, что на Северную Калифорнию надвигается самый сильный шторм года, было решено, что это как раз то, что надо для их тренировки – только такие условия и будут наиболее приближенными к тем, которые их ожидают на Ама Даблам высотой 6,812 метров. Вот навстречу этому шторму мы и направились.

В магазине под горой, где мы брали в прокат снегоступы (уже ради этого стоило мне участвовать, т. к. никогда раньше мне не приходилось ими пользоваться), нас тоже предупредили о надвигающемся шторме. Мы их поблагодарили за предупреждение, заверив их, что это как раз то, ради чего мы приехали. Они очень удивились нашей лихости, покрутив указательным пальцем правой руки возле виска. Когда мы приехали на парковку под названием Bunny Flat, там, совершенно естественно для такого времени года, мы не обнаружили ни одной машины. Нас было пятеро на двух машинах. В этот первый день погода была вполне сносная, но к вечеру, как и предполагалось, испортилась. Вот в каких условиях мы вынуждены были устраиваться на ночёвку на середине горы:

https://www.dropbox.com/s/fea67wtb5jroefv/%D0%A8%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B0%2C%20%D0%BD%D0%BE%D1%87%D1%91%D0%B2%D0%BA%D0%B0%20%D0%B7%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B9%202001%20%D0%B3.JPG?dl=0

Всю эту ночь шёл снег, а утром, когда мы с трудом вылезли из своих палаток, было абсолютно ясно, что нам уже не до восхождения, а хорошо бы спуститься живыми вниз. Вот это фото даёт хорошее представление об условиях того многочасового спуска с горы:

https://www.dropbox.com/s/pcj6nmxy57st0kq/Shasta%2CMarch%202001.JPG?dl=0

Скажу сразу, что этот спуск нам всем запомнился надолго. Мы спускались целый день в отсутствии какой-либо видимости и совсем неудивительно, что мы спустились на дорогу в двух километрах ниже того места, где находились наши машины. Уже смеркалось и не было никакой возможности идти вверх с полными рюкзаками к нашим машинам по дороге, занесённой более, чем полуметровым слоем снега. На наше счастье, сверху вниз ехала снегоуборочная машина, которая, как оказалось, пыталась пробиться к парковке, где стояли наши машины, но водитель вынужден был повернуть назад, т. к. не смог туда проехать из-за толстого снежного покрова. Мы пытались предложить ему любые деньги, чтобы только он довёз нас до наших машин, но он наотрез отказался. Однако предложил довести нас вниз до деревни и нам ничего не оставалось, как согласиться.

Он довёз нас до полицейского участка и там, выгрузившись на главной улице, мы увидели, что вся она заполнена 30-сантиметровым слоем смеси воды и снега. Так что, даже наши высокогорные ботинки на смогли защитить нас от воды. Оказавшись в полицейском участке, мы стали обсуждать, где бы нам переночевать. Решили искать единственную там гостиницу. Но тут выясняется, что у всех документы остались в машине и только у меня они со мной в рюкзаке. Это - привычка всей моей альпинистской жизни – я считаю, что, если я упаду на восхождении или, и того хуже, разобьюсь, то пусть уж и документы будут со мной, в этом случае они уже всё равно мне не понадобятся. Так что, мы были спасены и в этом плане – приняв душ, мы легко распределились по спальным местам номера гостиницы. Десять лет спустя на одном из сборищ по поводу моего дня рождения Серёжа Меншенин сказал, что тот случай заставил его пересмотреть свою привычку оставлять документы перед восхождением в машине. Приятно сознавать, что ещё есть что-то, что другие могут у меня позаимствовать.

Наутро, когда тяжёлая снегоуборочная машина, расчистив главную улицу деревни, поехала наверх расчищать дорогу к Bunny Flat, водитель взял с собой всех нас плюс лопаты, которые нам одолжили в магазине. Когда мы добрались до места стоянки наших машин, то мы их . . . не увидели. Две наших машины были полностью занесены снежным сугробом:

https://www.dropbox.com/s/e2dminlpqc6c1i7/%D0%A2%D1%80%D0%B8%20%D0%B1%D0%BE%D0%B3%D0%B0%D1%82%D1%8B%D1%80%D1%8F%20%D0%B8%20%D1%8F%2C%20%D0%A8%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B0%202001.jpg?dl=0

Вот так ничем закончилась наша попытка не просто зимнего восхождения, а зимнего восхождения в наихудших условиях. Может поэтому у ребят не получилось взойти в том году и на Ама Даблам.

Однако нехорошо чувствовать себя побеждёнными, даже если победителем оказалась гора или погода, что уж совсем не должно быть обидным. Поэтому уже на следующий 2002 год мы решили исправить эту ситуацию и взойти на неё в том же марте, но в хорошую и очень морозную погоду. И нам это удалось без особых проблем.

Вот она долгожданная зимняя вершина (слева направо: Серёжа, я и Карен):

https://www.dropbox.com/s/vupl3uoh14q9bza/%D0%92%D0%B5%D1%80%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B0%2C%20%D0%BC%D0%B0%D1%80%D1%82%202002.JPG?dl=0

А здесь почувствуйте силу ветра, который всё норовил сдуть нас со склона, но ему это, слава богу, не удалось. Здесь же он дует нам в спины и на нём можно неплохо лежать, но если он внезапно прекратиться, то можно будет и неплохо упасть:

https://www.dropbox.com/s/4cvy7swo6zstl6u/%D0%92%D0%B5%D1%82%D0%B5%D1%80%2C%20%D0%BC%D0%B0%D1%80%D1%82%202002.JPG?dl=0

Ещё один психологический эксперимент

 

В начале 2000-х годов у меня работал русский студент по имени Илья Гершов – его родители, к которым я относился уважительно, попросили меня взять его на обучение бизнесу, а заодно научить и здравому уму-разуму. Учился он на первом курсе местного колледжа и в этом, конечно, не было ничего необычного. Необычным для русско-еврейского мальчика было то, что его главным предметом там, а, значит, и будущей его специальностью, была американская литература. Одним словом, он готовил себя к писательскому мастерству (!). Ой, как же я намучился с Ильюшей! У него были серьёзные проблемы с логическим мышлением, возможно, что и с памятью, а также и с аккуратностью в работе. В общем, учить мне его пришлось несколько месяцев, на что с другими у меня уходила одна, максимум две, недели. Не расстался я с ним сразу лишь потому, что он был хорошо воспитан, а, главное, очень старался и мне было его по-человечески жаль. От него я тоже кое-чему научился – после него я брал себе в помощники только студентов, у которых главным предметом в колледже была либо вычислительная техника, либо программирование. Но всё это никакого отношения к тому, что я хочу рассказать, не имеет.

А имеет отношение вот что. Происходил он из семьи образованных эмигрантов из Москвы, но его родители никогда не занимались спортом и совсем неудивительно, что и сам Ильюша со спортом тоже, мягко говоря, не дружил. Из его рассказов я знал, что по выходным вечерам он проводил время со своими русскими друзьями, выпивая за вечер энное количество банок пива, а иногда чего и покрепче. На мои расспросы о его друзьях выяснилось, что они все, как и подобает нормальным молодым парням, регулярно ходят в спорт клуб, но его туда не зовут. В общем, ситуация вполне понятна – он щуплый, абсолютно физически неразвитый мальчик, не может тренироваться на их уровне. Эта его ситуация сильно напомнила мне моё детство и мои тогдашние из-за этого комплексы и переживания, хотя моё детство было ещё хуже, потому что у меня и друзей-то не было, а про пиво и водку я не мог даже помыслить. На этой волне сопереживания я и говорю ему:

- Ильюша, хороши же у тебя друзья – водку пить вместе они тебя зовут, а позвать тебя на тренировку им в голову не приходит! Впрочем, ты мог бы и сам напроситься на это.

Я-то надеялся, что таким замечанием приведу его в чувство и он сделает правильный для себя вывод. Он мне ничего на это не ответил. Но, насколько мне известно, у него в этом плане ничего не изменилось.

И вот однажды под впечатлением просмотра моих горных фотографий, которые в изобилии развешаны по стенам моей гостиной, Ильюша обращается ко мне с просьбой:

- Исаак, не могли бы вы когда-нибудь взять меня на Шасту?

Я хорошо понимаю, откуда у этой его просьбы «ноги растут»? Насмотрелся фотографий – вот и захотелось, а понимания, на что он просится, у него нет никакого. Я почти уверен, что он и снега-то никогда не видел, не только летом, как на моих фотографиях, но даже и зимой: в нашем Сан-Хосе снега зимой не бывает, а привезли его сюда из Москвы малым ребёнком. И о катании на лыжах зимой он мог только слышать. Глядя на него, я опять вспомнил своё убогое детство и мне захотелось открыть ему глаза на прекрасный мир гор и вообще спорта. Поэтому я говорю:

- О том, чтобы тебе взойти на Шасту сейчас речи быть не может – ты к этому не готов. Тем не менее, я могу взять тебя на неё, но не для того, чтобы восходить на вершину, а только, чтобы показать тебе и дать почувствовать прекрасный мир гор. Мы можем подняться с тобой на 1/20 горы, где летом будет снег и плато, окружённое с трёх сторон настоящими горами. Мы там сможем переночевать в палатке, а утром вернуться домой. Я, может быть, даже поучу тебя ходить по снежному склону, если погода позволит.

Надо ли говорить, как он обрадовался. И уже в следующую субботу мы с ним мчались к Шасте. Там я дал ему свой большой рюкзак с палаткой внутри, свои лыжные палки в качестве трекинговых и свою каску (так, на всякий случай). Посмотрите на Ильюшу в предвкушении ожидаемого удовольствия:

https://www.dropbox.com/s/m4xp7tnvqqxs0di/Mt.Shasta%2CSep04%20013.jpg?dl=0

Помог я ему одеть рюкзак и мы, не торопясь, пошли в гору, любуясь пейзажем впереди по ходу. Первые полчаса мы шли нормально, но затем Ильюша пожаловался мне, что ему тяжело дышать. Я взглянул на него и всерьёз испугался – его лицо было бледное как мел. Я обследовал его рюкзак и сразу увидел, что он одел его так, что левой лямкой перетянул лёгочную артерию. Тут только выяснилось, что он в свои 22 года впервые одел на себя рюкзак! После того, как я поправил лямку рюкзака, Ильюша признался, что теперь идти стало одно удовольствие. Бедный мальчик получил полчаса мучений!

Ещё через час мы достигли намеченного места и уже в темноте поставили палатку и улеглись спать. А утром проснулись с восходом солнца и в полной тишине. Когда Ильюша вылез из палатки и увидел, что предстало его взору, он просто обалдел от окружающей красоты. Вот посмотрите на счастливое лицо человека, впервые увидевшего летом снег:

https://www.dropbox.com/s/gllccanunaaf3r5/Mt.Shasta%2CSep04%20003.jpg?dl=0

Позавтракав, я решил показать ему настоящий снежный склон, а заодно поучить его ходить на нём. Для этого нам надо было перейти в другой горный цирк через левый от нас гребень, на что потребовалось ещё час ходу без рюкзаков. И вот мы достигли нашей цели, где я начал учить его ходить по снежному склону:

https://www.dropbox.com/s/gu3ns67xfbkb4qh/Mt.Shasta%2CSep04%20009.jpg?dl=0

Обратите внимание на его оголённые руки: я, конечно, его предупредил, что так в горах не ходят – сгорит кожа на руках, - но, во-первых, ему не верилось, что за какой-нибудь час она может сгореть, а, во-вторых, ему очень хотелось загореть, чтобы вернувшись, похвастать перед друзьями, что это у него не какой-нибудь пляжный загар, а самый, что ни на есть, настоящий горный.

Ему так понравилось ходить по снежному склону, что он не хотел уходить. Хорошо зная, с кем имею дело, я не сводил с него глаз. И тем не менее, стоило мне на одну секунду отвернутся, как уже в следующий момент я услышал его крик «Исаак!». Мгновенно оборачиваюсь и вижу, что Ильюша уже лежит на склоне и катится по нему вниз. И это на склоне, который не больше 7о крутизны! Я тут же вскочил, схватил свой ледоруб и помчался за ним на ногах как на лыжах. Ещё через мгновение я его обогнал, встал на его пути и остановил его падение. Теперь я вижу его обезумевшие от страха глаза. Я решил, что теперь он сполна получил все запланированные для него эмоции и на этом наше учение пора заканчивать.

На обратном пути, уже сидя в машине, Ильюша мне и говорит:

- Исаак, мне так понравилось, что я даже не могу выразить, как мне захотелось взойти на вершину.

На это я посоветовал ему тренироваться весь следующий год и обязательно бегать, как минимум, 5-километровую дистанцию. Он с радостью обещает мне, что непременно так и сделает ради того, чтобы я взял его на восхождение в следующем году. Всё это происходило в 2005 году.

Проходит целый год, и он напоминает мне о моём обещании, говорит, что своё обещание он выполнил и весь год тренировался. Теперь я готов выполнить своё и назначаю уикенд, в который мы с ним поедем на гору. Но, за неделю до назначенного уикенда у Ильюши день рождения и он приглашает на него и меня. Там присутствуют все его друзья и родители этих друзей. В середине вечера он отзывает меня в сторону и говорит, что здесь присутствует его близкий друг, который служит в United States Marine (Морской пехотинец США!), сейчас он здесь в отпуске и тоже очень хочет пойти с нами на Шасту. Говорю ему, чтобы познакомил нас, а там посмотрим. Он убегает и приводит своего друга Олега. Передо мной стоит высокий русский парень, на голову выше и меня, и Ильюши, и настолько же шире в плечах. На меня, безусловно, действует магия его профессии (US Marine!) и внушительные размеры его тела. Так что, я, не задумываясь, даю своё согласие на его присоединение к нашему восхождению.

Вот только теперь я близок к тому, ради чего решил включить сюда этот рассказ. Как и всегда, приехали мы под гору, взяли на прокат необходимое снаряжение для них обоих и поехали дальше на Bunny Flat – большой паркинг, откуда 99% желающих взойти на гору, начинают свой подъём на неё по так называемому Avalanche Gulch. Но я там ходил лишь однажды и этот маршрут мне очень не понравился. Уже следующий раз я попробовал другой путь - через Old Ski Bowl (Старая Лыжная Чаша) и он мне очень понравился. С тех пор я всегда там и хожу. У этого маршрута есть сразу несколько преимуществ: во-первых, он значительно живописнее. Во-вторых, к нему ведёт 5-километровая шоссейная дорога вверх и, таким образом, начало маршрута оказывается на 300 метров выше, чем от Bunny Flat. В-третьих, он почти не известен широкой публике и поэтому я никогда не встречал на нём других восходителей – это очень важное для альпиниста условие - почувствовать себя наедине с горами. Однако у этого маршрута есть один недостаток – дорога к нему закрыта большую часть года. Её, как правило, открывают к 4 июля, к празднику дня Независимости США, но тоже не всегда – это зависит от того, каков на ней снежный покров и когда он полностью растает.

Итак, мы приезжаем на Bunny Flat и видим, что «моя» дорога закрыта. Тогда я говорю парням:

- У нас есть два варианта: либо идти отсюда по неинтересному маршруту Avalanche Gulch, по которому идут все, либо - по моему любимому маршруту через Old Ski Bowl, но тогда нам придётся идти дополнительные 5 км по закрытой дороге вверх, а после восхождения проделать тот же путь, но уже вниз.

Мне, конечно, хотелось, чтобы они выбрали «мой» маршрут, т. к. в то время я был ещё совсем молодым (мне тогда было всего-то 65 лет) и пройти лишние 5 км с небольшим рюкзаком мне не составляло никакого труда. Я догадывался, что парни выберут мой любимый вариант, хотя бы потому, чтобы выглядеть этакими молодцами по сравнению со мной. Говоря, по правде, я на этом и играл. И не ошибся.

Справедливости ради, следует сказать, что большой рюкзак с палаткой я доверил нести морскому пехотинцу - не подумайте, что там был уж очень большой вес – ну, никак не больше 15 килограммов – сущий пустяк для US Marine. Они там на своей службе наверняка таскают в два, а то и в три раза тяжелее. Их там, наверное, заставляют это делать не пешком, а бегом. И было бы смешно, если бы я или Ильюша нёс палатку, а морской пехотинец шёл бы налегке.

Итак, мы преодолели эту дорогу часа за полтора и подошли к началу маршрута. Затем, уже на маршруте, идём час, два, три – все идут молча – видно, что обоим моим подопечным гора даётся нелегко. Ещё через два часа мы перевалили через гребень и перешли в центральный южный цирк Шасты. Здесь погода сильно ухудшилась – нас накрыло густым туманом (для меня это произошло впервые на этой горе в такое время года) и несмотря на то, что я был на ней уже много раз, я теряю ориентацию, поскольку дальше 10 метров ничего не видно. Поэтому я ухожу вперёд, чтобы разведывать путь, но так, чтобы видеть идущего за мной Ильюшу, а морского пехотинца я почти не вижу – он отстаёт от Ильюши на столько же, на сколько Ильюша отстаёт от меня. И мне это кажется очень странным и уж точно совсем неожиданным. Ильюша идёт и молчит, а вот Олег что-то там пытается ему говорить, причём издалека, не догоняя его. Скажем прямо, моим подопечным в этот раз сильно не повезло с погодой, такой туман - большая редкость на этой горе, на которой летом погода очень устойчивая. Кроме того, густой туман в горах дополнительно уменьшает количество кислорода в воздухе, как бы добавляя к реальной высоте ещё пол километра. После получаса такой неприятной ходьбы вверх, я вижу, что мои ребята ещё сбавили темп и понимаю, что надо искать место для ночлега, не доходя до известной площадки на Halen Lake, которую я в таком тумане скорее всего и не найду.

Ещё через полчаса я обнаруживаю себя на гребне (который совсем не ожидал увидеть!) и нахожу площадку для палатки. Решаю здесь остановиться на ночь. Минут через пять ко мне подходит Ильюша, а вот морской пехотинец показывается из тумана ещё через 10 минут и (что я вижу!): он еле идёт по нашим следам в снегу и через каждые несколько шагов останавливается, чтобы отдохнуть. Именно так я 35 лет назад шёл по вершине Хан-Тенгри, но там высота была 7,000 метров и после 10-дневного на неё восхождения с большим рюкзаком, раза в два больше, чем сегодня несёт Олег. В общем, мне ясно, что наше восхождение на этом завершено и на этот раз вершина нас не увидит, независимо от того, будет ли завтра хорошая погода или такая же плохая. Там, где мы находимся – это только 1/4 горы. Объявляю ребятам, что завтра с утра встаём и идём вниз. По их лицам вижу, что оба с удовольствием принимают моё решение. После этого ставим палатку, варю им еду и чай, они едят и с наслаждением залезают в свои спальники.

Вот так закончилось это неудачное во всех отношениях восхождение. Единственное, что меня порадовало в нём – это поведение Ильюши – видно было, что и ему трудно, но он шёл и молчал, в общем, показал себя бойцом. А вот Олег меня сильно разочаровал – никак не ожидал я такого от морского пехотинца. Больше того, когда на следующий день Ильюша пришёл на работу, он озвучил мне то, чего я ещё не знал по той причине, что Олег шёл далеко от меня. По словам Ильюши, Олег шёл позади него и всё причитал: «когда же всё это закончится!». Вот вам и загадка: такое разное поведение двух таких непохожих друзей – один статный морской пехотинец, другой – маленький, субтильного телосложения, непривычный к большим нагрузкам, молодой человек. Я, пожалуй, неправ, говоря, что это восхождение было совсем неудачным: я получил свой урок – внешний вид человека совсем не гарантия его достойного или наоборот поведения в стрессовой ситуации. А ещё профессия морского пехотинца после этого инцидента потеряла блеск в моих глазах.

Скалолазание в память о погибшем друге

 

В начале сентября 2001 года, когда в американский праздник Labor Day (День Труда) выдаётся длинный (три дня) выходной, необычно большой компанией (человек двенадцать молодых людей, позвали и меня, а я не отказался) мы улетели в велосипедную и скалолазную Мекку США – город Moab в штате Юта на западе страны. Повод для этой поездки был довольно печальный: 18 августа погиб один из самых молодых и способных скалолазов этой компании Андрей Герасимов, друг Данилы Энговатого, о котором выше я уже писал. Вообще-то, их было трое с одного курса (1993 года) матмеха ЛГУ (математико-механический факультет Ленинградского Государственного Университета) – Андрей, его жена Наташа Луцевич и Наташина лучшая подруга Женя Кох. К слову сказать, Андрей был блестящим программистом, за что и получил в 1996 году приглашение на работу в Силиконовую долину. Помните, выше я писал о проблемах с паркетным полом моего дома после новоселья, когда двое из гостей пришли прямиком после скалолазания в Йосемитском парке, не снимая обуви? Это как раз и были Данила с Андреем. Помимо скалолазания эти двое увлекались ещё и прыжками с парашютом. Я знал, что Данила, ещё живя в Москве и учась на физическом факультете в МГУ, совершил там 25 таких прыжков, а, кроме этого, имел ещё чёрный пояс по кикбоксингу. В общем, тот ещё спортсмен и, очевидно, он решил приобщить к прыжкам и своего нового скалолазного друга Андрея. Через год после того, как они побывали у меня на новоселье, они вместе совершали очередной прыжок, который для Андрея оказался смертельным – он разбился при приземлении прямо на глазах у приземлявшегося в этот же момент Данилы.

После такого вступления можно переходить к событию, о котором я собираюсь рассказать. В православии существует традиция поминать погибшего на 40-й день после смерти. Данила решил организовать восхождение на любимую скалу-башню Андрея под названием Castleton Tower и посвятить его памяти своего погибшего друга. Для выполнения этого решения нужен был длинный уикенд, т. к. эта башня находится в штате Юта, одном из красивейших в США. Ближайший такой длинный уикенд приходился на начало сентября – вот Данила и решил, что эти три дня, хотя и значительно не дотягивают до 40-дневного срока, но значительно важнее таким вот необычным способом отметить память своего друга.

Вот как выглядит эта башня и наш не неё маршрут:

https://www.mountainproject.com/photo/109463858/route-overlay-castleton-north-chimney

Данила принципиально хотел, чтобы участников этого мероприятия было как можно больше. Он сообщил мне, что выбрал самый лёгкий маршрут на неё под названием North Chimney (Северный Камин) протяжённостью четыре верёвки и был 5.9 по американской шкале трудности. Остальные на неё маршруты были ещё круче - от 5.10 до 5.13, а я никогда, даже в молодые годы не лазил труднее, чем 5.8. Ну и не следует забывать разницу в 30 лет между мной и всеми остальными. Поэтому я понимал, что шансов залезть на неё естественным лазанием у меня практически нет. С другой стороны, я также понимал, что, если попытаюсь залезть лазанием, то почти наверняка застряну на маршруте на глазах у всей честной публики. И что будет тогда? Вытянуть меня наверх на верёвке на по-настоящему вертикальной стене – практически невозможная задача, хотя бы потому, что верёвка сильно растягивается при нагрузке. Останется лишь одна возможность – спускаться дюльфером вниз по верёвке. Но и это будет не простой задачей, потому что, начиная со второй верёвки, нижние концы всех остальных будут закреплены. В общем, и то, и другое, будет моим полным публичным фиаско, а, случись любой из этих процессов, он, учитывая, что весь коллектив совершенно неопытный в производстве спасательных работ, займёт много времени и тогда, очень может случиться, что нам не хватит дневного времени, чтобы все участники успели залезть на башню, да ещё и спуститься с неё – а это тоже не тривиальная задача для мало опытных спортсменов. Короче говоря, я никак не мог допустить, чтобы на восхождении со мной произошло нечто подобное, но и упустить такой редкий шанс я тоже не хотел. Думаю, что Данила, приглашая меня, всего этого не знал, потому и приглашал. Однако я решил, что меня выручит мой, совсем не скалолазный, а профессиональный альпинистский опыт.

Итак, большой компанией прилетели мы в столицу штата Salt Lake City в пятницу вечером, взяли в прокат микроавтобус, загрузились туда со всеми своими рюкзаками и помчались в сторону городка Moab. Поскольку расстояние между этими городами 240 миль, то в пустыне за городом Moab мы оказались далеко за полночь. Каждый расстелил на песке свой полиэтилен, положил на него свой спальник и прямо под открытым небом отошёл ко сну. Проснулись в субботу около шести утра, что-то там пожевали, попили чайку и, прихватив скалолазную амуницию и три верёвки, отправились в направлении цели нашего приезда - башни Castleton Tower.

Через час мы были уже под башней – зрелище очень впечатляющее! Теперь все стали надевать скальные туфли и обвязки (страховочные пояса), а Данила на правах организатора и, очевидно, сильного скалолаза, ещё одел на себя петлю с большим количеством закладок (искусственные точки опоры и страховки) и полез первым. Интересно, что Данила ни разу не спросил меня «по зубам» ли мне этот маршрут, очевидно, думал, что я уже не мальчик и сам должен разобраться со своими проблемами – по пословице: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я же, прежде чем он полез, попросил его оставить мне его жумар (устройство, напоминающее дверную ручку, которое свободно скользит по верёвке при передвижении его вверх и заклинивается, когда его нагружаешь). Ещё один жумар мне одолжил Карен, которому он тоже был не нужен, т. к. он к тому времени уже лазил куда более трудные маршруты.

Теперь, понимая, что у меня в запасе масса времени, пока наступит мой черёд лезть вверх, я начал устраивать для себя систему, которая почти не будет мне мешать лазить свободным лазанием в простых местах, зато в ключевых местах я смогу ею воспользоваться и лезть в таких местах не по скале, а по верёвке. Называется этот способ лазанием на стременах, которые укрепляются специальным способом на ступнях обеих ног, обязательно пропускаются под обвязкой (иначе система работать не будет!), затем каждое стремя заканчивается жумаром, который прикрепляется к одной и той же верёвке. Конечно, я поупражнялся дома, чтобы вспомнить, как всё это работает, понимая, что только этот способ позволит мне присоединиться к коллективу. Замечу, что меня учили этому лет 40 назад, когда я только познавал азы альпинистской профессии, и не могу вспомнить, чтобы за свою спортивную карьеру когда-нибудь пользовался им. Ведь этот способ нужен только наиболее слабому по уровню подготовки в группе, которому не под силу пролезть там, где могут пролезть остальные. Мне, слава богу, повезло в том, что на сложных маршрутах я всегда ходил с товарищами одинаковой подготовки.

Кончилось тем, что с этим устройством я нигде не застрял и пролез быстрее, чем некоторые молодые. А там, между прочим, было вот такое, почти экзотическое, лазание:

https://www.dropbox.com/s/zp677g003adtwtr/North%20Chimney%20of%20Castleton%20Tower%20in%20UT%2C%202002.jpg?dl=0

И, конечно, я получил громадное удовольствие от этого восхождения. Вот здесь все участники того восхождения на вершине башни:

https://www.dropbox.com/s/hq509zcmqihycs1/On%20the%20top%20of%20Castleton%20Tower%2C%202002.jpg?dl=0

Думаю, что вы там меня легко нашли, хотя бы по возрастному принципу.

Но после восхождения был ещё спуск - три последовательных дюльфера по вертикальной стене – а это было моё любимое занятие в молодые годы. В городок Moab мы вернулись уже в полной темноте.

 

Осваиваю новые спортивные дисциплины

 

Однако на этом мои приключения в Moabе не закончились. В воскресенье весь народ (а с нами были ещё две женщины – жёны тех, кто накануне лазил на башню) решил устроить себе день отдыха, а заодно ублажить женщин, которые терпеливо ожидали своих мужей накануне, пока мы лазили, и пойти любоваться очень знаменитым в этом месте Arches National Park (Национальный Парк Арок), который содержит самую большую в мире концентрацию естественных арок из песчаника:

https://www.discovermoab.com/arches-national-park/

Я же был не в восторге от этой идеи – просто не представляю для себя отдых на природе, и чтобы при этом ничего не делать, мне за день необходимо устать до полного истощения – вот только тогда мне понятно, что день мой прошёл не зря. Мне повезло, что в той поездке с нами был и Карен Чалтикян (на фото он слева от меня), с которым в последующие годы я чаще всего ходил в горы. Карен был самым старшим из всех российских аспирантов, который, как и большинство из них, до Стэнфорда закончил Московский Физтех. Он, по моему мнению, был самым из них преданным и скалолазанию, и альпинизму. Его отношение к этому объявленному дню отдыха было точно такое же, как и у меня. Он, увидев мою кислую физиономию, подходит ко мне и говорит:

- Исаак, не хочешь ли ты покататься здесь на горном велосипеде?

Читатель, наверное, уже догадывается, каков был мой ответ:

- Конечно, хочу и даже с удовольствием. Только имей в виду, что я никогда не катался на велосипеде во взрослой жизни, тем более на горном, потому что вообще не люблю этот вид спорта. Так что тебе придётся показать мне, как на него садиться, как им управлять, технику, тактику езды и всё такое прочее.

- Конечно, не проблема – отвечает Карен – идём в велосипедный магазин и возьмём там напрокат велосипеды.

Я знал, что все, без исключения, мои молодые друзья увлекаются горным велосипедом и Карен, естественно, не исключение. По его поведению я сразу понял, что он в этих местах с велосипедом далеко не в первый раз. Выбрал он себе и мне по велосипеду и сказал «поехали». Я попытался влезть со своей просьбой:

- Карен, ну может ты покажешь мне, как с ним обращаться и как и когда пользоваться всеми этими рычагами?

Карен ответил коротко:

- Поехали, там на месте расскажу и покажу.

Мы взяли с собой по пол-литровой фляжке воды (на этот раз это уже была не моя ошибка, а Карена, поскольку в тот день он был моим гидом и взялся учить новичка в этом деле!) и направились в сторону ближайшей возвышенности. Когда мы на неё взобрались, то нашему взору на много километров вокруг открылся чудесный вид на скальные заглаженные холмы, похожие на бараньи лбы, которые часто встречаются в больших горах на подходах к маршрутам. Только здесь всё было рыжее, а вдали виднелась пустыня:

https://www.discovermoab.com/mountainbiking/

Теперь Карен говорит:

- Исаак, здесь проложены две трассы - шестимильная и двенадцатимильная. Ты какую предпочитаешь?

А я никогда не пробовал ездить по горным трассам, видел только, как лихо мчатся велосипедисты вниз по горным тропам на лыжных курортах летом, но ведь наверх они поднимаются на подъёмнике. И, чтобы ему ответить, представил себе велосипедиста, который едет по дороге: у нас ведь целый день впереди, что нам шесть миль – это же можно проехать, если не за полчаса, так уж за час точно. Я, почти не задумываясь, отвечаю:

- Ну что нам шесть миль, это же как слону дробина. У нас ведь целый день впереди, конечно, поехали по 12-мильной трассе.

- Тогда поезжай за мной – с этими словами Карен вскакивает на велосипед и мчится вниз по тропинке.

Я только успел крикнуть ему, что он обещал показать мне, как управлять этим «конём», но он уже успел скрыться за поворотом. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Учиться пришлось известным способом проб и ошибок. Очень скоро я убедился, что и в этом виде спорта, как и в любом другом, опыт имеет громадное значение. Например, я видел, как Карен разгоняется при езде вниз по склону и ему хватает этого разгона, чтобы въехать на вершину следующего подъёма, в то время как мне хватает моего разгона доехать лишь до середины подъёма, где мне приходилось спрыгивать с велосипеда и далее до вершины подъёма он ехал на мне. И так происходило всё время, а Карену приходилось поджидать меня на вершине почти каждого подъёма. Как читатель, возможно, уже догадался, я выбился из сил уже за первый час такого катания и начал проклинать тот момент, когда я добровольно при полном непонимании выбрал 12-мильную трассу.

В тот день всё было против нас: несмотря на то, что это было начало сентября, в небе с самого утра не было ни облачка, а солнце жарило, чтоб оно пропало, и на трассе не встретилось ни одного кустика, где можно было бы спрятать от него голову, хотя бы на пять минут. За следующие два часа мы выпили всю взятую с собой воду. Очень скоро я понял всю глубину своей ошибки и сказал Карену, что надо возвращаться назад – жизнь и здоровье дороже моего горного велосипедного опыта. На это Карен ответил, что теперь уже поздно, мы достигли середины трассы и теперь нет разницы куда ехать – вперёд или возвращаться назад. Следующие три часа велосипед больше времени ехал на мне, чем я на нём. И понятное дело, что я на нём ехал вниз, а он-то на мне - непременно вверх. Ни в каких горах мне не было так физически тяжело, как в тот день – никогда прежде мой организм не достигал такой степени обезвоживания. Последнюю милю, мне казалось, я тащил свой велосипед «на зубах». Эта велосипедная «прогулка» заняла у нас часов восемь. И, когда мы с Кареном уже затемно ввалились в ресторан (мне, кажется, что я вползал туда на четвереньках), где уже давно сидели и пировали наши товарищи после лёгкой прогулки, созерцая песчаные арки, у меня не было сил, чтобы заказать себе еду. Я даже одного слова произнести не мог – обезвоженный организм и страшная сухость во рту не позволяли это сделать. Я помню, что мог только мычать и жестом показывал товарищам, чтобы заказали мне любую еду на их выбор – лишь бы еду и лишь бы питьё. Можно с уверенностью сказать, что моё желание устать за день работы Карену удалось выполнить на все 200%.

Вот такой незапланированный и неожиданный опыт катания на горном велосипеде по скалам подарил мне Карен. С тех пор к горному велосипеду, как, впрочем, и любому другому я не прикасался – слишком хорошо работала моя память. Во всяком случае есть, что вспомнить сегодня. Сегодня во время написания этой главы из голого любопытства я решил узнать у Карена название нашего маршрута – это оказался Slickrock Mountain Bike Trail. Меня совсем не удивило, что в местной классификации маршрутов для горных велосипедов он значится как трудный. Согласитесь: совсем неплохой вызов предложил мне, новичку, ни разу в жизни не ездившему на горном велосипеде, Карен! Вот как выглядит этот маршрут:

https://www.alltrails.com/trail/us/utah/slickrock-mountain-bike-trail/photos

А ещё через три месяца после описанного события, в декабре 2001 года, тот же Карен предложил мне поехать с ним на ледовое лазание. Я, конечно, имел не только представление об этой части альпинистской практики, но и весьма обширный личный опыт, но только тот, который имел место в 60-х-70-х годах прошлого века. Тем не менее, я видел по телевизору, как далеко вперёд продвинулась техника ледового лазания за последние 30 лет. И, конечно, у меня «слюнки текли», когда я наблюдал за этим по телевизору. Я не мог и мечтать о таком предложении со стороны Карена. Думаю, что его предложение было мне наградой за выживание в велосипедной гонке, в которую он втравил меня тремя месяцами раньше.

Именно Карен был тем человеком, который научил меня современному ледовому лазанию по почти вертикальной стене на кошках и с двумя инструментами — это такие укороченные ледорубы, у которых сильно загнут клювик. В тот раз мы приехали в чудесное место под названием Lee Vining в Калифорнии – оно находится немного восточнее границы Йосемитского парка в перекрестье дорог 120-й и 395-й, рядом с Моно озером. Вот здесь читатель может полюбоваться на это чудо Калифорнийской природы, где Карен лидирует, а я его страхую снизу. Прошу понимать, что после него ведь и мне придётся там лезть, правда, у меня уже будет верхняя страховка, осуществляемая Кареном:

https://www.dropbox.com/s/2804cdhovjd9aiv/%D0%9B%D0%B5%D0%B4%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5%202002%20%D0%B3.jpg?dl=0

Карен привёз два таких инструмента – один собственный для себя, а другой он одолжил у кого-то из своих друзей для меня. В наш первый туда визит со мной произошло небольшое приключение: когда я долез до того места, на котором на фото запечатлён Карен, где находится совсем вертикальный участок длиной не более 4–5 метров, я на нём застрял – никак не мог вылезти, впрочем, и Карен прошёл этот участок только после нескольких попыток. Конечно, надо принимать во внимание большую разницу между нами – Карен шёл первым с моей нижней страховкой, а я – вторым с его верхней. Тем не менее, я сделал несколько попыток и все безрезультатно. Во все последующие годы, когда Карен приглашал меня на скальные маршруты протяжённостью 3–4 верёвки, я всегда приносил с собой два walkie-talkie (аппарат для переговоров на расстоянии), но в тот раз их у нас не было и слышать друг друга из-за ветра и перегиба склона, за которым находился Карен, мы тоже не могли. Хорошо, что к тому времени Карен был уже опытным альпинистом, много поработавшим с верёвкой, делая восхождения в связках в больших горах (в том числе, в Боливийских Андах), и мог интуитивно определять мои действия лишь по натяжению или ослаблению верёвки.

Итак, я прекрасно понимал, что, если сам не вылезу на этом участке, то наше положение сильно осложнится: Карен один вытащить меня наверх с помощью верёвки не сможет, а вниз я спуститься не смогу, т. к. у нас была единственная верёвка, с помощью которой Карен страховал меня. Кроме того, два-три часа назад на этом же склоне справа от нас лазили ещё две связки, которые, несомненно, помогли бы Карену вытащить меня наверх, но мы с Кареном пришли к стене много позже, чем эти две связки, и, кроме того, сам Карен тоже достаточно долго лез эту верёвку. В результате солнце уже давно ушло за горизонт, светлого времени оставалось не более получаса, а две другие связки уже давно пролезли свои маршруты и ушли. Все эти мысли проносились в моей голове каждый раз, когда я висел на верёвке, давая отдохнуть своим мышцам после очередной неудачной попытки пролезть этот участок. За эти тридцать минут я сделал около десятка попыток, понимая, что мои шансы на успех с каждой такой попыткой уменьшаются, т. к. сил становится всё меньше. Да и Карену в этой ситуации не позавидуешь: поскольку он меня не видит и не слышит, то ему приходится постоянно сжимать верёвку, чтобы я не «сиганул» вниз ни во время отдыха, вися на ней, ни во время очередной попытки пролезть. Когда же верёвка в его руках ослабевала — это означало, что я начал очередную попытку преодолеть этот злополучный участок. Кончилось тем, что, как мне казалось, я делаю последнюю попытку и вкладываю в неё все оставшиеся силы (а, может быть, и чуть больше) и (о чудо!) пролезаю его. Дальше уже было делом простой техники. Когда я вылез к Карену, то буквально свалился к его ногам, а, отдышавшись, задал ему почти риторический вопрос:

- Карен, ты соображаешь, на какой маршрут ты меня привёл?

А вот его ответ на этот вопрос запомнился мне надолго:

- А я знал, что тебе деваться будет некуда, кроме как пролезть.

В какой-то степени он, безусловно, был прав – именно это и помогло мне вылезти, но надеяться на это было довольно наивно. Как бы там ни было, но я был очень благодарен Карену за предоставленную мне возможность научиться совершенно новой для меня технике ледолазания. Я не представляю, кто бы ещё мог сделать мне, человеку в том возрасте, в котором я тогда пребывал, такое предложение. Если бы ни он – пришлось бы прожить свою жизнь и умереть без такого знания и умения – и это было бы ужасно! А так, я за этот день успел многому научиться, «под завязку» устать, а заодно ещё промокнуть и продрогнуть – все прелести жизни сразу в одном флаконе!

Вот тут Карен запечатлел меня во время отогревания и просушки наших тел и снаряжения после ледолазания в ближайшем мотеле для ледолазов:

https://www.dropbox.com/s/55ifdyth95nr94p/%D0%9F%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B5%20%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%8F%2C%202002%20%D0%B3..jpg?dl=0

Несмотря на такое моё фиаско, через год Карен опять позвал меня на точно такое же мероприятие и в том же самом месте. Это запомнилось мне значительно меньше – очевидно, мне удалось пройти то злополучное место за меньшее число попыток. Но, что это произошло не с первого раза, я не сомневаюсь.

Вот какие молодые люди есть среди наших иммигрантов

 

Из других восхождений на Шасту мне хочется рассказать лишь ещё об одном, потому что он был связан с интересным человеком по имени Илья Мандель. Он был студентом физического факультета и учился в Стэнфорде на одном курсе с моей дочерью, но, в отличие от русских аспирантов, которые все приехали из Москвы за последние перестроечные годы, он был сыном русско-еврейских иммигрантов моей волны и, как и я, они тоже приехали из Ленинграда. Он появился в альпинистской тусовке Стэнфорда позже других и был сильно моложе остальных. Илья был всеобщим любимцем и большим поклонником игры в «Что? Где? Когда?». В 2005 году он был аспирантом в Caltech’е (California Institute of Technology, Калифорнийский вариант MIT), а на летние каникулы вернулся к маме в Силиконовую долину и участвовал во всех мероприятиях альпинистской тусовки.

На одной из наших общих загородных поездок он попросил меня довести его до дома своей мамы, которая жила в соседнем от моего места жительства городе. Наша поездка заняла часов пять и за это время я узнал подробности его биографии. Вот в тот раз он и попросился сводить его на Шасту, что мы и проделали уже в ближайший уикенд. В виду своей чрезвычайной молодости и природной скромности ему было совсем неловко обращаться ко мне на «ты», а я, понимая это, не стал настаивать. Таким образом, он стал единственным, кому было разрешено обращаться ко мне на «вы». В тот раз, единственный из всех моих ежегодных восхождений на Шасту, весь первый день подхода под гору мы шли под проливным дождём и, конечно, промокли до нитки. Всю первую половину следующего дня пришлось нам на ночёвке сушиться, прежде чем мы смогли продолжить наше восхождение. И вот тут Ильюша поразил меня – он два часа читал мне наизусть стихи Гумилёва. Как много вы знаете русских иммигрантов, получивших воспитание и образование в США, которые на такое способны! Несмотря на дождливую погоду, гору тогда мы всё-таки сделали.

А когда мы ехали после горы домой, Ильюша удивил меня ещё раз: оказалось, что он очень хорошо знаком с творчеством советских бардов 60-х-70-х годов прошлого столетия. Одним словом, в тот раз я, наверное, получил больше удовольствия от общения с Ильюшей, чем он от восхождения на Шасту. Однако уже следующим летом Ильюша признался мне, что ему так понравилось наше прошлогоднее восхождение, что он хотел бы его повторить. Надо ли говорить, что я с удовольствием выполнил и эту его просьбу и мы ещё раз очень успешно сходили с ним туда же. На этот раз нам на всё про всё (я имею в виду поездку «из дома в дом») хватило двух дней и двух ночей, т. к. обошлось без проливных дождей, как это обычно и бывает летом на этой горе. На этом фото два бойца позируют на ночёвке в высотном лагере «Lake Helen» (высота 3,150 м) на закате дня перед ночным выходом на гору:

https://www.dropbox.com/s/gb0al98eh0eng82/2006_08_23_100.jpg?dl=0

И сегодня, спустя 15 лет, когда Ильюша уже серьёзный учёный-астрофизик, специалист в редкой области космических чёрных дыр и профессор физики Университета в Австралийском Мельбурне продолжает обращаться ко мне на вы, я всё также не пытаюсь изменить его привычку – понимаю, что теперь уже поздно. Вот такие бывают в наше время необыкновенные молодые люди!

Моё возвращение в а/л «Безенги» через 41 год

 

Так продолжалась моя жизнь до 2007 года, когда мне очень захотелось снова побывать в моём самом любимом (и самом спортивном в СССР и России) альплагере «Безенги», где я давным-давно (в 1964, 1965 и 1966 г. г.) проходил свою высшую школу альпинистского мастерства. Можно сказать, что это была ностальгия по молодым годам. Вот я и решил, что в возрасте 68-ми лет самое время совершить туда паломничество. Тут оказалось очень кстати, что мой давнишний приятель ещё по восхождению на Хан-Тенгри в 1970 году Саша Карасёв всё ещё продолжал работать доцентом в ЛЭТИ, а по совместительству ещё и тренером альпинизма у студентов. Весь декабрь 2006 года, как и всегда, я провёл в Питере и там встретился с Сашей. Он сказал, что в следующее лето вывозит своих питомцев именно в а/л «Безенги» и предложил мне поехать с ними. И опять мне подфартило всё по той же пословице «на ловца и зверь бежит»! Я решил, что это как раз то, что мне надо и ответил ему, что буду рад поработать инструктором с его студентами, если такая возможность представится. На этой договорённости мы и расстались.

Вернувшись к себе в Калифорнию, я почти сразу начал готовиться к этой поездке: впереди было ещё шесть месяцев, однако мне предстояла большая работа по доведению моего тела до той кондиции, которая бы соответствовала поставленной задаче – не сильно отставать от 23-летних студентов. Можно сказать, что мне это удалось: во-первых, я очень улучшил своё время в беге на 5 км, а, во-вторых, и это я считаю своим главным достижением за тот период, - я опять начал подтягиваться на перекладине, что уже совсем не делал последние годы, т. к. считал, что для восхождения на Шасту этого не требовалось, а вот в Безенги с молодыми и очень здоровыми это точно потребуется. Таким образом, за эти шесть месяцев мне удалось довести этот показатель от одного подтягивания в самом начале до десяти перед самым отъездом в Россию.

Перед началом лета я поставил в известность своего партнёра по бизнесу Колю о том, что на этот раз для летнего отпуска мне необходимо иметь пять недель – две недели в Питере для акклиматизации по часовым поясам (разница с Калифорнийским временем 10 часов) и три недели для поездки на Кавказ. Коле, конечно, это не понравилось, но ему пришлось с этим смириться, тем более что я оставил вместо себя очень хорошего студента по имени Вадик. А для страховки в лагерь я решил взять не только мобильный телефон, но также и ноутбук, хотя и предупредил Колю, что большую часть времени в горах я буду не доступен.

Итак, в конце июня я прилетел в Питер, прожил там около двух недель, продолжая каждый день бегать в лучшем парке Питера – Сосновке. Саша Карасёв вместе со своими студентами уехал на поезде 14 июня, а я ещё через день полетел в Минеральные Воды самолётом, т. к. жалко было терять около двух суток. Таким образом, я присоединился к их сбору уже в самом лагере «Безенги». Там у меня был заказан номер в коттедже с балконом, душем с горячей водой в любое время дня и туалетом – большая роскошь в таком дивном горном районе! Уже сам этот факт сильно отличался от тех бытовых условий, которые были 41 год назад.

В первый же день я чуть было не расстался со своей мечтой – поработать со студентами и с ними взойти на пару-тройку вершин. Вот как это было. В любом альплагере существует порядок медицинского допуска на выход в высокогорную зону. Я дождался своей очереди к лагерному доктору и, совершенно не сомневаясь в своём здоровье, переступил порог его кабинета. Им оказался рослый мужчина средних лет по имени Владимир Иванович Матвеев. Как только он взглянул на меня, я сразу заметил в его взгляде насторожённость. После нескольких традиционных вопросов о здоровье он, как и положено, предложил мне сделать 20 быстрых приседаний, а затем стал измерять моё давление. Измерив его, говорит, что не может допустить меня к восхождениям, поскольку у меня давление 180х90. Я в ужасе: как же это может быть – я очень даже тренированный для своего возраста, к тому же имею многолетнюю акклиматизацию к высоте на горе Шаста. Прошу его замерить моё давление ещё раз, он замерят и говорит, что результат тот же. Он пытается меня утешить и говорит, что это возможно от эйфории моего здесь пребывания. Но, я-то понимаю, что он не хочет выпустить меня наверх – какая-никакая, а у него есть ответственность, учитывая мой возраст. Тогда он предлагает мне пойти погулять и снова прийти к нему через два часа. Очень расстроенный происшедшим, я покидаю его офис с тяжёлым сердцем.

Теперь я ухожу подальше от людей, чтобы никто не увидел моего расстройства. А сам напряжённо думаю: как же это могло произойти? И вдруг меня осеняет: полчаса назад я почувствовал сильный голод и пошёл к нашим студентам, которые готовили завтрак. Я попросил у них чего-нибудь перекусить, а они сказали, что завтрак ещё не готов, зато есть горячий кофе. Я с радостью налил себе целую чашку кофе и выпил. Вот только теперь я понял какую глупость я совершил: я ведь вообще не употребляю кофеин уже лет пятнадцать – ни в чае, ни в кофе. Теперь всё прояснилось: нет сомнения, что моё повышенное давление было результатом выпитого кофе, а вовсе не тем фактом, что я быстро поднялся на высоту 2,500 метров. Через три часа я снова был у доктора и начал с рассказа о кофе. Затем он заставил меня снова сделать 20 приседаний, измерил давление и сказал, что всё в порядке и я могу идти, куда хочу. Смешно, но в горах даже такие безобидные поступки могут оказаться роковыми – я чуть было не потерял свою мечту, к которой готовился целый год.

Карасёв, в качестве начальника, приказал всему составу сбора в 7:30 утра следующего дня быть на спортивной площадке для утренней зарядки. Приказано – я и явился, но самого Карасёва там не увидел, зато там были два других инструктора. Я проделал всю зарядку вместе с участниками, а затем решил маленько показать себя – попросил разрядника Андрея Петрова, как впоследствии оказалось, одного из моих будущих подопечных, подсадить меня, чтобы я мог дотянуться до перекладины. Затем я подтянулся ровно 10 раз на глазах у всего состава сбора. Мне не хотелось, чтобы они воспринимали меня 68-летним пенсионером, который приехал в лагерь, чтобы дышать горным воздухом и любоваться видом знаменитых Безенгийских вершин с балкона моего коттеджа. Я уверен, что не все 15 участников могли сделать то же самое.

Весь сбор ЛЭТИ состоял из двух равных по численности групп – новичков и альпинистов 3-го разряда. Ещё в Питере я сказал Саше, что хотел бы поработать с разрядниками, если появится такая возможность. Но, поскольку со сбором приехало два штатных инструктора - Панюшкин и Боря Попов, - для меня участников уже не осталось. Поэтому Саша предложил мне сделать первый выход с шестью разрядниками, у которых инструктором был Боря Попов и я, конечно, согласился. Боря был ненамного выше меня ростом и приблизительно таким же, как у меня, телосложением. Однако он обладал большим передо мной преимуществом – был лет на 15 меня моложе.

Уже следующим утром весь наш сбор вышел наверх на три дня и разбил свой лагерь в районе так называемого 2-го футбольного поля. По пути наши участники получили возможность поработать в связках на скалах. Весь следующий день был посвящён ледовым занятиям – хождению на кошках по ледовым склонам разной крутизны и видам страховки на льду. А на третий день случилось то, ради чего я решил поместить сюда этот рассказ. Читатель, думаю, уже заметил, что почти все мои рассказы посвящены ошибкам – либо моим собственным, либо тем, которые совершались на моих глазах. Этим я преследую лишь одну цель – очень хочется, чтобы наши ошибки не канули в лету, а дали возможность хотя бы моему читателю учиться на них, чтобы не повторять их в своей жизни.

Итак, мы вышли ещё до рассвета с намерением «убить сразу двух зайцев» - провести занятия по работе в кошках и связках на леднике, который ведёт на заснеженное плато, а затем взойти на пик Курсантов (2Б к.т.), который должен был стать нашей «открывашкой» (первым восхождением сезона). Это уже было ошибкой - объединить эти два события в один день. Но я промолчал, поскольку, во-первых, не был одним из формальных руководителей, а, во-вторых, наши инструктора были в этих местах, в отличие от меня, в недавние годы, притом, не один раз, и потому знали лучше меня, что делать. Так думал я и потому не стал вмешиваться в решение инструкторов, всё-таки чувствуя себя на сборе эдаким заморским гостем.

А на деле оказалось, что инструктор Боря начисто забыл нашу главную цель этого дня – восхождение – и позволил группе потратить чересчур много времени на обучение хождению в связках по леднику. Поэтому мы подошли под снежный склон пика Курсантов очень поздно – в полдень. По всем канонам альпинизма, в это время надо уже спускаться с горы. Тем более, что нас было не четыре человека, как это чаще всего бывает в мобильной группе восходителей, а в два раза больше. Это значит, что на спуск по перилам на снежном склоне потребуется в два раза больше времени, тем более что все участники не обладают большим опытом такого спуска. Когда же мы поднялись на гребень, ведущий к вершине, я увидел совсем не простое, хотя и не длинное (не более 15 метров) скалолазание для такой, казалось бы, лёгкой вершины. Неудивительно, что на ней мы потеряли в общей сложности часа два, а ещё три часа мы потеряли на следующей скальной стеночке. Инструктор Боря попросил меня идти последним, что я и выполнял. Поэтому перед второй стеночкой мне пришлось очень долго сидеть с двумя девочками в ожидании нашей очереди. От длительного ожидания у этих девочек появились вопросы, связанные с тактикой нашего восхождения. Они попытались задать их мне, но я сказал, что у них есть инструктор и такие вопросы надо задавать ему. Для меня были очевидны ошибки в нашем восхождении, но я не считал возможным говорить о них участникам, тем более во время восхождения, считая, что это было бы непедагогично — это бы подрывало авторитет их инструктора.

Когда я уже последним пролез эту вторую стеночку, мои часы показывали 6-й час вечера, а нам оставалось преодолеть лишь предвершинный взлёт, я подошёл к Боре и сказал ему, что нам не следует даже пытаться лезть дальше, а надо прямо отсюда, где мы стоим, организовать спуск по снежному склону на верёвках, поскольку светлого времени остаётся очень мало. Боря согласился со мной и стал закреплять первую верёвку для спуска. Теперь в порядке Бориных указаний, все начали спускаться по верёвке – кому, как было удобнее: либо через карабин (пожарным способом лицом к склону), либо спортивным способом (боком к склону). Уходя вниз, я слышал, как Боря уже всерьёз начал нервничать – до меня донеслось, как он стал употреблять матерные слова, подгоняя двух, причём самых сильных, оставшихся с ним парней. У нас было четыре верёвки и их как раз хватило почти до плато. Я спустился туда пятым, когда уже начало темнеть. А у нас ещё три человека находились на склоне, причём последний Боря пойдёт с нижней страховкой на длину всей верёвки.

Теперь я уже не сомневался, что дальнейший спуск нам придётся осуществлять в полной темноте. Поэтому я решил не дожидаться Борю и взять инициативу в свои руки: сказал девочкам, чтобы отложили все свои разговоры до лучшего времени, связывались в связки, доставали налобные фонари – они нам сейчас очень пригодятся – и начинали движение по леднику. Сначала они не очень прислушались к моим словам, продолжая разговаривать. Пришлось привести их в чувство вот таким образом:

- Девочки, вы, наконец, должны понять, что мы уже находимся в предаварийной ситуации и потому прошу вас все разговоры, не относящиеся к спуску, отставить. Теперь уже не до шуток – у нас с вами спуск по леднику с большим количеством трещин, из них некоторые закрытые, т. е. забитые снегом и потому невидимые, тем более в ночное время.

Подошла ещё двойка самых сильных ребят – Андрей Петров и Илья Безруков. Я повторил свою просьбу доставать налобные фонари. И тут выясняется, что налобные фонари, помимо меня, имеются только у двоих, причём один из этих двоих – Илья, который, по моим наблюдениям, был самым серьёзным из всех. Это он накануне выхода подошёл ко мне и спросил:

- Исаак, скажите, а надо ли брать с собой фонарь?

Мне показалось странным, что он задаёт этот вопрос мне, а не Боре – своему инструктору, который находился тут же. Он задал этот вопрос, потому что подразумевалось, что гора наша однодневная и к вечеру мы, безусловно, вернёмся на свой бивуак.

- Ильюша, конечно же, брать, он же ничего не весит, а на горе всякое может случиться, - был мой ответ.

У меня не было сомнений, что он озвучит мой ответ всем участникам, иначе я бы подсказал Боре, чтобы он это сделал. Но мне не могло прийти в голову, что альпинисты 3-го разряда не знают этой простой истины. Вот так наша группа из восьми человек оказалась ночью на леднике с трещинами, как открытыми, так и закрытыми, а затем и на тропе, всего с тремя фонарями. К слову сказать, сам инструктор Боря тоже был без фонаря.

Теперь я говорю ребятам, чтобы начинали движение вниз, а сам я, как и раньше, пойду последним. Тут происходит какое-то замешательство, а затем кто-то из девочек говорит:

- Исаак, а не могли бы вы пойти первым?

Вот только теперь до них дошли мои слова о том, что мы все находимся в предаварийной ситуации и им по-настоящему стало страшно. С другой стороны, эта их просьба совершенно неожиданно пролилась бальзамом на мою душу – я ведь так хотел быть полезным, а не быть в нагрузку кому-то! Я с радостью прошу своего напарника осуществить мне страховку и ухожу в темноту, прокладывая путь остальным среди множества больших и малых трещин. Остальные связки идут по нашим следам. Как это ни странно, но мы в тот раз спустились с ледника и дошли до тропы без всяких приключений. Ещё пару часов по тропе - и мы пришли на бивуак в два часа ночи! Там, не пытаясь спать, нас поджидал начальник Александр Васильевич Карасёв. Он, как опытный альпинист (мастер спорта) уже не сомневался, что с нами произошло какое-то ЧП. К слову сказать, у нас и рации-то с собой не было, может потому, что с этой горы нет связи с лагерем, а может потому, что гора считается простой.

Ребята пошли докладывать начальнику о своём прибытии, а я «нырнул» в свою палатку и слышу первый вопрос, который задал им Карасёв с явным подтекстом:

- Интересно, кто же из вас шёл первым по этому леднику, полном трещин, и в полной темноте?

Он успокоился, услышав их ответ, а мне это пролилось второй порцией бальзама на мою душу. Это было незабываемое чувство, что я, несмотря на свой возраст, ещё могу быть полезным молодым и здоровым ребятам. Но на этом бальзам не закончился. Утром, когда мы собирали бивуак, готовясь идти вниз в лагерь, ко мне подходят два самых сильных из этой группы ребят, Андрей и Илья, и спрашивают:

- Исаак, а не могли бы вы на оставшиеся дни быть нашим инструктором?

Оказалось, что им очень не понравилось, что Боря потерял выдержку и кричал на них матом, подгоняя их таким образом при спуске со снежного склона. Я, конечно, ответил, что не против, но решать это должен Александр Васильевич. Вот так я и стал их инструктором на следующие восхождения. Потом к ним добавился ещё один по имени Егор Басенко. Он был моложе этих двоих года на три, но тоже хорошо подготовленный и трудолюбивый студент. Таким образом, мне достались самые сильные из разрядников – о лучшем я и мечтать не мог. А каждый раз, когда мы спускались после восхождения в лагерь, я приглашал и Андрея, и Илью, принимать душ в моём номере вместо того, чтобы ждать своей очереди в общественном душе, где уже на десятом человеке кончалась горячая вода.

Несмотря на мои очень хорошие отношения с моими участниками, один раз я всерьёз получил от начальника Карасёва выговор. Дело в том, что у них на сборе было правило, по которому участники должны были оплачивать своему инструктору проезд из Питера в лагерь и обратно, а также питание в столовой всё время, пока мы находились в лагере. Я же, когда увидел в первый раз, как Андрей пытался платить за моё питание, остановил его, сказав:

- Андрюша, этого делать не следует, я приехал сюда в отпуск, а совсем не для зарабатывания денег, и буду сам за себя платить.

Мои ребята вполне удовлетворились этим замечанием и больше не пытались этого делать. Однако они, очевидно, поделились этим со своими друзьями, и молва дошла до Карасёва, который и сделал мне выговор:

- Исаак, так нельзя, теперь и другие участники захотели перейти к тебе. В общем, это вносит нездоровый ажиотаж внутри сбора.

Пришлось извиниться за своё такое поведение и объяснить ему, что я никогда не беру денег со студентов – ни в Америке, ни здесь – это мой принцип. Я вполне понимаю, когда студенты делают так для двух других инструкторов – те работают в России и их зарплата на работе в разы меньше моей. Кроме того, я рассматриваю эту поездку как удовольствие, а вовсе не как работу.

Подводя итоги той моей поездки в альплагерь «Безенги», могу сказать, что она превзошла все мои ожидания, а с Андреем и Ильёй я до сих пор поддерживаю отношения и каждый раз, когда я приезжаю в Питер, они находят время для встречи со мной.

Как сорваться в ледовую трещину и остаться в живых

 

Мне так понравился мой отпуск 2007 года, что на следующий 2008 год я опять попросился к Карасёву на сбор, который опять проходил в том же лагере «Безенги». На этот раз сам Карасёв не поехал, но попросил начальника сбора Питерского Политеха (Политехнического университета) взять его студентов под свою опеку. Он также договорился с ним и о моём присутствии на сборе в качестве их инструктора. Я опять приехал в Питер за две недели до отъезда на Кавказ и продолжил свои тренировки в парке Сосновка. На этот раз я решил ехать на Кавказ на поезде вместе со студентами – очевидно, опять дала о себе знать ностальгия по молодым годам, когда мы ехали туда поездом почти двое суток. Правда, я не отважился ехать в плацкартном вагоне, где ехали студенты, а взял себе билет в купейный вагон. И вот еду я в этом поезде и с верхней полки своего купе поглядываю в окошко на просторы своей бывшей родины. Вдруг в дверях появляется Андрей Петров – мой подопечный с прошлогоднего сбора и ещё один незнакомый мне парень по имени Лёша Гусев. Оказывается, что Андрей пришёл, чтобы познакомить меня с Лёшей, который тоже хочет ко мне в группу. Затем Андрей достаёт бутылку не то шампанского, не то вина, и произносит:

- Исаак, сегодня ведь 26 июля и я помню, что это ваш день рождения и мы пришли, чтобы с вами его отметить.

- Андрюша, я, конечно, польщён, что ты помнишь эту дату, - отвечаю я, - но я человек суеверный и никогда не отмечаю свой день рождения до окончания спортивного сезона. Поэтому, спрячь эту бутылку до окончания сбора и, если всё пройдёт гладко, тогда мы и выпьем её. Я ведь никогда не справляю день рождения в его календарный день: так уж получилось, что мне выпало родиться в середине спортивного сезона.

После этого, поболтав немного о предстоящем сборе, они ушли к себе. А на самом сборе произошло кое-что интересного, достойного здесь упоминания.

Итак, достались мне три сильных парня, которые приехали в горы за вторым разрядом. Один из них, Лёша, был особенно хорошо подготовлен и когда мы пошли на целый день ледовых занятий, он спросил у меня разрешение взять с собой на занятия два ice climbing tools (инструменты для лазания по вертикальным ледовым стенам), которые он привёз с собой из Питера. Это не входило в обязательную программу ледовых занятий их уровня и, в принципе, не могло входить, т. к., с одной стороны, в лагере таких инструментов нет - они довольно дорогие, стоят более $250 за один, а, с другой стороны, лазание с ними считается в альпинизме «высшим пилотажем». Я, конечно, сказал ему, чтобы брал их с собой на занятия и что все мы там попробуем с ними полазать. Естественно, я не стал говорить, что немного знаком с таким лазанием. Далее события развивались, как я и предполагал: после обязательной программы занятий нашёл я почти вертикальную ледовую стеночку метров 8–10 высотой и предложил каждому из них попробовать залезть с верхней страховкой. Поскольку для всех было это впервые, никому из них, включая обладателя инструментов, без одного или даже нескольких срывов, залезть не удалось. После них наступила моя очередь, по их понятиям, впрочем, и по моим собственным, совершенно не способного на соревнования с ними. Тем не менее, мне удалось залезть без единого срыва и сполна насладиться произведённым впечатлением. И, конечно, это была заслуга Карена, которому я посвятил много места в предыдущей главе.

А через несколько дней всем сбором мы поднялись в так называемый «Тёплый угол», где нам предстояло совершить два восхождения. Первое называлось Укю по Северо-Западному гребню (2Б к.т.). В этот раз пришлось нам втроём (Андрей, Лёша и я) идти одной связкой. Маршрут этот длинный по нетрудным скалам. Я уже знал, что Лёша отличный скалолаз и, естественно, поставил его первым в связке, Андрюшу – последним, а сам встал в середине на скользящем карабине. Известно, что в тройке движение происходит медленнее, чем в двойке или двумя двойками. Отчасти поэтому, а отчасти потому, что я лез значительно медленнее, чем эти два молодых скалолаза, мы вылезли на последний жандарм (возвышение в гребне на пути к вершине) только к 1 часу дня - значительно позже, чем это было предписано в описании маршрута. Но тут на вершине этого жандарма нас накрыл такой густой туман, что видимость была не более 7 метров. По описанию маршрута теперь нам предстоит спуск к перемычке на длину всей верёвки (40 метров), вот только самой перемычки и пути, который к ней ведёт, мы не видим. Так как я впервые был на этом маршруте, не говоря уже о моих двух участниках, то говорю ребятам:

- Парни, сидим здесь и ждём пока туман рассеется, чтобы мы смогли увидеть наш дальнейший путь.

Вижу, что обоим парням моё решение не нравится – они это даже не скрывают, но и меня это совсем не удивляет: когда я был в их возрасте и квалификации, мне такое решение тоже бы не понравилось. Ну что ж, потому им и положено ходить в горы только с инструктором, который знает об опасностях в горах не только из книг, но и из собственного большого опыта. Это ожидание заняло у нас ещё часа два, а, когда туман рассеялся, Лёша начал спуск вниз по верёвке. Я не знаю, оценили ли парни моё решение теперь, когда Лёша достиг конца верёвки, но не обнаружил там полочки, где можно было бы принять нас двоих, а дойти до перемычки ему не хватает верёвки. Я-то был очень рад, что принял такое решение. Представьте себе: он спустился бы туда в густом тумане, мы его не только не видим, но и не слышим, т. к. человеческий голос сильно искажается в таком тумане. Вот и висел бы Лёша на конце верёвки неизвестное время, а мы бы наверху тоже были бы в полной неизвестности. Теперь Лёша начинает искать в направлении перемычки какие-нибудь следы других восходителей (ведь мы находимся на очень популярном маршруте) и, наконец, видит крюк с петлёй метрах в десяти от того места, куда спустился он. Это означает, что он спустился значительно левее того места, куда должен был спуститься. Он его не заметил даже сейчас при отличной видимости, а каково было бы в тумане? Теперь он закрепляет свой конец верёвки и ещё через двадцать минут мы спускаемся к нему и продёргиваем верёвку. Ещё через пять минут мы все выходим на перемычку. Отсюда кажется, что до вершины «рукой подать»: она возвышается прямо перед нами довольно крутым снежным склоном длиной в четыре верёвки, на котором местами блестит лёд. Это значит, что здесь надо одевать кошки и в них идти наверх с попеременной страховкой. Но времени уже 5:30 вечера и мне абсолютно ясно, что в такое время продолжать наше восхождение - безумие. Поэтому объявляю свой вердикт:

- Парни, мне очень жаль, но продолжать наш подъём до вершины мы не можем. Отсюда с перемычки можно спускаться вниз, что мы и должны сейчас сделать. Понимаю, как вам это неприятно слышать, но другого решения быть не может.

Ясно, что им это решение очень не нравится, но они знают, что в альпинизме во время восхождений осуществляется практически военная дисциплина и полное подчинение руководителю восхождения, тем более инструктору. Таким образом, очень недовольные, но совсем невредимые, мы спускаемся к нашему бивуаку возле голубятни до наступления темноты. На утро Евгений Александрович проводит разбор всех восхождений. Когда дошла очередь до нашей группы, и я рассказал о нашем неудачном восхождении, он заключил, что решение о спуске, не дойдя до вершины, было абсолютно правильным. Несмотря на то, что мы не дошли до вершины и, значит, формально не совершили восхождение на 2Б к.т., он, учитывая, что мы там вдоволь налазились по скалам на высоте более 4,000 метров, предлагает нам на следующий день пойти на вершину Архимед (3А к.т.).

Ребята мои обрадовались, что нас выпускают на маршрут следующего уровня трудности, а у меня от этого было смешанное чувство: с одной стороны, приезжая на спортивный сбор, у меня в голове была программа максимум – если мне удастся в таком суровом районе и с такими молодыми ребятами сделать две-три двойки (2А или 2Б к.т.), то я уже буду очень даже счастлив. О тройке (3А к.т.) даже мой воспалённый мозг не мог и мечтать – я понимал, что эта категория трудности мне не под силу. А тут такое предложение, причём у Евгения Александровича почему-то не возникло никаких сомнений о моих возможностях (может быть, он просто не знал, что мне уже исполнилось 69 лет?)! Ясное дело, что я не откажусь от этого предложения, хотя бы потому, чтобы не оставить своих ребят без инструктора. Прямо по пословице: взялся за гуж - не говори, что не дюж. С другой стороны, меня гложет мысль: а вдруг мне будет не под силу это восхождение? Тогда я, во-первых, подведу своих ребят (другого инструктора на сборе для них нет), а во-вторых, потерплю фиаско и опозорю себя в глазах окружающих.

Вот с этими мыслями рано утром следующего дня мы втроём отправились на пик Архимед. По пути на вершину ничего особенного не произошло, а вот на спуске произошло такое, что, на мой взгляд, достойно внимания моего читателя. Когда мы поднялись на вершину, то там обнаружили взошедшую раньше нас группу политехов, которая состояла из инструктора и трёх его участников. Они как раз готовились к спуску и уже сбросили одну из своих двух верёвок на склон для спуска. После традиционного приветствия их инструктор, лет так 35 по имени Саша Терентьев, увидев, что у нас всего одна верёвка, любезно предлагает мне спускаться двумя группами вместе по трём верёвкам. Я, естественно, с благодарностью принимаю это предложение. Тогда он предлагает, чтобы двое из нашей тройки спустились по их верёвке, которая уже закреплена для спуска, а затем последний из нашей связки закрепил нашу верёвку и позволил их двум связкам спуститься по ней. И вот таким способом мы должны были спускаться весь этот длинный снежный склон длиной верёвок восемь. И в этот момент я допускаю серьёзную оплошность: перед тем как начать свой спуск, я был обязан предупредить Андрея, который был в нашей связке последним, что он должен закрепить нашу верёвку наверху и пропустить по ней две связки Сашиной группы. А я этого не сделал и только, когда увидел подходящего к нам Андрея, понял, что нарушил нашу с Сашей договорённость. Получилось так, что мы попользовались их верёвкой, а им такой же возможности не предоставили. Когда я это понял, мне стало невероятно стыдно за это, и я стал кричать Саше, что очень виноват перед ним за содеянное. Таких оплошностей в моей альпинистской практике никогда не было и я отнёс это на счёт эйфории, которая случилась со мной в момент, когда я стоял на вершине, не веря в то, что на самом деле произошло.

Мне кажется, что и Саша понял, что моя оплошность была никак не спланированной, а чисто случайной, и по-своему успокоил меня:

- Исаак, не бери в голову, ничего страшного не произошло.

После этого мы продолжили спуск объединённой командой из семи человек. И вот теперь наступает момент, когда я совершил грубейшее нарушение техники безопасности альпиниста и чуть было не стал виновником спасательных, а, может даже, и транспортировочных работ. А я так гордился тем, что за свою альпинистскую жизнь ни разу не был объектом спасательных работ! А ведь далеко не каждому, кто занимается этим всю жизнь, удаётся такое. Именно из-за этой непростительной ошибки, чуть не приведшей к аварии, я и затеял этот рассказ.

Итак, мы осуществляем спуск по снежному склону крутизной ~ 45о теперь уже под руководством Саши – естественно, что он во всех отношениях лучше меня. Он сам навешивает очередную спусковую верёвку и командует кому и в какой очерёдности по ней спускаться. Каждый участник спускался так, как ему было комфортно – либо через карабин «пожарником» лицом к склону, либо «спортивным» боком к склону. Я, конечно, спускаюсь «спортивным», потому что это мой любимый способ спуска, если крутизна склона позволяет его использовать. У меня настолько большой опыт его использования, что я не сомневаюсь, что смогу продемонстрировать классную технику перед лицом участников сразу двух групп. Это - самый быстрый способ спуска на некрутых скальных или ледовых склонах. Он так же хорош и на снежных склонах, но надо быть абсолютно уверенным, что на нём не может быть закрытых (невидимых, забитых снегом) трещин, потому что при нём осуществляется ударная нагрузка ногами на склон, значительно большая, чем, когда человек спускается на «пожарнике» лицом к склону и относительно мягко ставя ноги на склон.

Таким вот образом мы спустились на шесть верёвок самой крутой части снежного склона, после чего крутизна склона начала уменьшаться. Саша закрепляет очередную верёвку и велит единственной девочке из его группы идти вниз первой. Она пристёгивается и «пожарником» не торопясь спускается лицом к склону, а Саша её подстёгивает словами «давай-давай быстрей, тут же легко». Наконец, она благополучно спускается на длину всей верёвки и отходит в сторону, освободив её для следующего. Теперь Саша предлагает идти мне. Я быстро хватаю верёвку, закручиваю её вокруг правой руки, удерживаю вес своего тела левой рукой и . . . помчался вниз – мне же надо показать рекордное время спуска! А поскольку крутизна склона уже 25-30о и девочка благополучно прошла и никаких следов трещин не обнаружила, то я решаю, что могу себе позволить не простёгивать карабин страховочного уса в спусковую верёвку выше себя – во-первых, потому что вероятность трещины равна нулю, а, во-вторых, хочу и на этом сэкономить несколько секунд, чтобы показать публике, как надо быстро и красиво спускаться. Возможно, Саша и заметил, что я умчался вниз без страховки, но не посчитал возможным делать мне замечание. Но возможно, что и он рассуждал так же, как и я. Ясно, что участникам он бы не позволил такую вольность – это, как минимум не педагогично.

Итак, я буквально бегу боком (вниз – это ведь не вверх!) по уже протоптанным следам. Вдруг, пробежав уже метров 25, я . . . обнаруживаю себя с головой провалившегося в трещину и теперь буквально вишу на верёвке на растянутых в две стороны руках в позе распятого Иисуса Христа, только крестом мне служит натянутая верёвка. Пытаюсь понять, как это могло произойти. И тут же сам себе и объясняю: девочка-то весит меньше меня и шла она осторожно и совсем не торопясь и потому не обрушила снежный мостик, который прикрывал трещину, а я своими почти прыжками очень даже успешно совершил эту работу.

Хочу, чтобы читатель знал, что за 48 лет в альпинизме со мной такое произошло впервые. Но самое интересное даже не это, а то, что первым мне приходит на ум – у меня вообще нет никакой страховки! Небывалый случай! Я понимаю, что наверху находятся четыре здоровых парня и опытный инструктор, которым не составило бы большого труда меня вытащить наверх на верёвке. Но, к моему великому сожалению, они этого сделать не могут, потому что я к ней не пристёгнут, а если они начнут тянуть мою верёвку, они просто сдёрнут меня, и я улечу на дно трещины. А где это дно – в десяти метрах или в двадцати, а может и того больше? Я даже не хочу смотреть вниз, чтобы об этом не думать.

Теперь у меня лишь одна мысль: на сколько времени у меня хватит сил висеть на растянутых руках, а также, сколько времени там наверху потребуется на закрепление второй верёвки, по которой я смогу выбраться из этой западни сам. Наконец, минут через пять над верхней кромкой трещины показывается голова Саши, туловище которого лежит выше по склону, и спрашивает меня жив ли я. Я на это вообще не отвечаю, а прошу:

- Саша, закрепи вторую верёвку, прикрепи к ней жумар в рабочем состоянии и сбрось его мне – я по нему выберусь отсюда с вашей помощью. Пожалуйста, сделай это как можно быстрее – мне здесь очень неуютно.

Теперь я стал думать лишь об одном – только бы хватило сил, и чтобы не подвели меня мышцы моих растянутых рук. Пока что я никаких увечий на своём теле не чувствую, и голова тоже вроде продолжает соображать.

На всё про всё у них ушло ещё минут десять на организацию страховки и вот он – спасительный жумар, прикреплённый к другой верёвке - спускается ко мне. Я хватаюсь за него и прошу Сашу, чтобы они подтягивали меня наверх. Через минуту я уже был вне опасности и поблагодарил своих спасителей за оперативную работу. Как это ни смешно звучит, но после этого эпизода мы вообще развязались и убрали верёвки в рюкзаки – крутизна склона ниже этой трещины вообще стала порядка 10-15о. С этого места каждый шёл без руководящих указаний и так получилось, что мы с Сашей шли рядом и разговаривали. Не подумайте, что мы обсуждали моё падение в трещину – нет, для нас это просто рабочий эпизод на восхождении. А обсуждали мы дальнейшие планы. И тут Саша меня удивил своим предложением:

- Исаак, а давай сделаем совместно нашими двумя группами какую-нибудь тройку (3А или 3Б) в районе Безенгийской стены – уж очень хочется показать студентам Безенгийскую стену вблизи.

Я слышу его предложение в то время, как меня самого не отпускают мысли о моей непростительной ошибке на виду сразу двух групп разрядников. Мне было по-настоящему стыдно за этот эпизод. Но Саша, похоже, отнёсся к нему как к обычному рабочему срыву на восхождении, к которому любой профессиональный альпинист всегда должен быть готов. Конечно, мне было очень лестно слышать его предложение и, не скрою, мне очень хотелось его принять. Однако я решил, что Саша переоценивает мои силы (я-то знаю, что только подход под Безенгийскую стену занимает у тренированных молодых ребят от 6 до 8 часов), а также я опять очень боюсь опозориться, если не оправдаю его доверия. Кроме того, последние годы я стал суеверным и принял сегодняшнее падение в трещину в качестве «предупредительного звоночка сверху». Поэтому, пересилив своё желание, мне пришлось отказаться, сказав, что, я не только выполнил свой план этого года, но даже его перевыполнил. Таким образом, я решил закончить сезон этого года и возвращаться в Питер, а затем и домой в Калифорнию.

Интересно, что всё это происходило 6 августа, а на следующий день мы спустились в лагерь и я объявил начальнику лагеря Анаеву Алию Хусеевичу, что завтра, т. е. 8 августа, я уезжаю и прошу заказать мне билет на самолёт из Минеральных Вод до Питера. Утром человек пятнадцать отъезжающих загрузились со своими рюкзаками в присланный для нас автобус и отправились вниз. Ещё не доезжая Нальчика, нас несколько раз останавливала местная ГИБДД, заставляя всех выходить из автобуса, забирали наши паспорта и уносили их для проверки – небывалая до этого процедура. Все мы ничего не понимали, что же происходит. После того, как я поселился в гостинице аэропорта Минеральные Воды, где мне предстояло провести ночь, я позвонил с мобильного телефона своему партнёру по бизнесу Коле, чтобы сообщить ему приятную новость о том, что я закончил свой спортивный сезон и возвращаюсь в Питер. Вот только теперь стало ясно, что происходит на дорогах всего Кавказа: Коля сначала очень обрадовался, что я уже нахожусь в аэропорту, а затем сообщил, что сегодня началась война в Южной Осетии между Грузией и Россией. Только тут я понял, что мне опять повезло – ведь было совершенно неясно, чем и когда такая война закончится.

Вот так, вполне благополучно закончился этот инцидент. Пора сделать выводы из него: во-первых, никогда нельзя оставаться без страховки во время восхождения; правда, в этом утверждении необходимо соблюдать разумный подход, который формируется только опытом; во-вторых, никогда не ходить на гору одному – если бы я оказался на этом, казалось бы, совершенно безопасном снежном склоне, один, а значит и вообще без верёвки, моя судьба, а с ней и жизнь, была бы решена; в-третьих, из этого эпизода хорошо видно, зачем надо закреплять не только верхний конец спусковой верёвки, но также и её нижний конец: если бы я, как это предписано правилами, сделал себе страховку на скользящем карабине, а во время падения в трещину не удержался на распятых руках, то улетел бы на дно трещины, уволакивая за собой и нижнюю часть верёвки, а скользящий карабин легко бы проскользнул по ней до конечного узла, если бы вообще он был завязан. Одним словом, учись читатель на ошибках других – это лучше, чем на своих собственных.

Трагедия на Эвересте и мой друг Сергей Калмыков

 

Я уже упоминал Серёжу во 2-й части книги в главе «Неудачная экспедиция на Юго-Западный Памир 1969 года». До этого мы совсем не были знакомы и наши спортивные пути никак не пересекались. С Серёжей мы были ровесники и в то время оба были кандидатами в мастера спорта, но, если я после окончания университета перешёл в ДСО «Труд», то Серёжа после окончания Ленинградского Политеха, начав работать в Ленинградском ФизТехе, остался в студенческом ДСО «Буревестник». Отчасти поэтому нашим альпинистским карьерам не суждено было пересечься раньше, да и позже тоже. Но тогда, в 1969 году, он мне как-то сразу понравился своим внешним спокойствием и надёжностью в альпинистском и не только смысле. Да и виделись мы тогда всего пару раз, к тому же во время лекций, которые их экспедиционный доктор-сексолог давал по вечерам ещё до того, как начались спасательные работы. Ну а после спасательных работ наша команда вынуждена была покинуть Памир и вернуться в Ленинград не солоно хлебавши в связи с запретом восхождения на пик Энгельса по всем маршрутам из-за участившихся камнепадов. С тех пор Серёжу я не встречал и даже не вспоминал, несмотря на мои частые визиты в Питер.

Начиная с 1995 года я, как правило, всегда приезжал в Питер на свои предновогодние каникулы. А там по традиции за 10 дней до Нового года проводился праздник альпинистов города, который я всегда посещал в надежде встретить там своих старых приятелей по восхождениям, но никогда Серёжа там мне не встречался. С одной стороны, это и неудивительно - к этому возрасту даже самые серьёзные альпинисты полностью «завязывают» с альпинизмом. Однако, с другой стороны, почему бы не поностальгировать по добрым старым временам в горах? Очевидно, что к Серёже это замечание не относилось.

Но вот в 2007 и 2008 годах после того, как я летом поработал инструктором со студентами ЛЭТИ в моём самом любимом а/л «Безенги» в Центральном Кавказе, я опять вспоминаю про Серёжу и несколько раз мне даже приснилось, что я с ним в одной связке иду на какое-то серьёзное восхождение в горах Памира. После пробуждения ещё какое-то время меня не оставляет мысль, что хорошо бы разыскать Серёжу в мой следующий приезд в Питер. Когда же я в следующий раз появляюсь в Питере, то, хотя желание это всё ещё в силе, но рассудок говорит: это же смешно – даже и тогда, 40 лет назад, наше знакомство было совсем шапочным, что же говорить теперь – он может даже имени моего не помнить. И вообще, какой у него может быть интерес ко мне сегодня спустя столько лет? В таких раздумьях проходит ещё два моих приезда в Питер и всё с тем же результатом.

А в декабре 2008 года я опять приезжаю в Питер и, как всегда, прихожу на городской праздник альпинистов всё с той же мыслью о встрече с Серёжей, хотя и без всякой надежды – уж если я не встретил его там за последние тринадцать лет, то какова вероятность, что это произойдёт на этот раз?

Однако встреча на этот раз произошла. И вот как это было. На этих встречах первые полчаса до начала официальной части проводится распродажа новейшей литературы по альпинистской и другим экстремальным видам спорта тематике. Для меня это чуть ли не главная причина для посещения – я каждый раз увозил оттуда пол рюкзака интересных мне книг. Теперь я совершенно неожиданно вижу за одним из таких «литературных» столов стоит Серёжа Калмыков собственной персоной и, когда я подхожу к нему, он бросается ко мне со словами:

- Исаак, какими судьбами ты здесь? Ведь всем известно, что ты давным-давно эмигрировал в США.

После моего ответа я сам спрашиваю Серёжу, что он делает здесь и почему я никогда не встречал его на этом празднике раньше.

Из его рассказа стало понятно, что он эти мероприятия не любит и потому никогда на них не появляется. Его сегодняшнее присутствие здесь связано только с литературой – оказывается, он сделал перевод очень нашумевшей книги американского журналиста Джона Кракауэра «В Разрежённый Воздух» (“Into Thin Air” by Jon Krakauer, 1997). Книга эта о трагедии, которая разыгралась на склонах Эвереста в ночь с 10 на 11 мая 1996 г., когда за один день погибли сразу девять восходителей от переохлаждения и гипоксии после того, как они попали в снежную бурю на высоте выше 8,000 метров. Книга эта имела грандиозный успех не только у альпинистов всего мира, но также и у читателей, далёких от альпинизма, и, по утверждению самого Сергея-переводчика, «она была издана во многих странах мира на трёх десятках языков в количестве более 3 млн экземпляров. После выхода в свет в 1997 г. она в течение 56 недель – дольше года! – оставалась в списке бестселлеров, который ведёт газета «Нью-Йорк Таймс»». К настоящему времени в прокате появилось уже несколько фильмов, снятых по материалам этой трагедии.

Я был хорошо осведомлён об этой трагедии ещё в 1996 году, когда в сентябрьском номере американского журнала “Outside” была опубликована обширная статья Кракауэра, посвящённая ей. У меня до сих пор хранится этот номер журнала. А когда в 1997 году вышел первый тираж книги, я приобрёл её и залпом прочитал.

Далее Серёжа поведал мне, что он начал переводить эту книгу ещё в 1998 году, сразу как только прочитал и влюбился в неё. В начале 2004 года перевод был закончен, но теперь выяснилось, что авторское право на русский перевод уже давно было предоставлено какому-то российскому издательству, которое в том же году и издало книгу в количестве 5,000 экземпляров. Тогда же стало известно, что это право будет в силе ещё три года. Но Серёжа не относится к тем людям, которые отступают из-за такой «мелочи» и решил использовать это время для корректировки и редактирования книги. Наконец, в конце 2007 года, срок этот истёк, и обладатель авторского права получил возможность вновь продать это право Сергею за $1,000. С этого момента Сергей опять включился в работу, теперь уже на издательской стадии. Заплатив типографии свои деньги за набор и печать, он, наконец, получил в свои руки весь тираж в 1,000 экземпляров, который сложил на полу своей спальни и теперь вынужден распространять его сам среди друзей и знакомых, чтобы, хотя бы, вернуть затраченные на её издание деньги.

Узнав, что я хорошо знаком с оригиналом книги, он сходу задаёт мне вопрос:

- Скажи, Исаак, каково твоё мнение о роли Анатолия Букреева во всей этой трагедии?

Тут следует сделать пояснение для читателя, не знакомого с содержанием этой книги:

Большая часть погибших в тот день принадлежала к двум коммерческим экспедициям – одна из них называлась «Консультанты по приключениям», а другая – «Горное безумие». Автор книги, Джон Кракауэр, был клиентом первой экспедиции, а во второй – в качестве главного гида экспедиции работал выдающийся российский альпинист Анатолий Букреев, за которым закрепилось мнение, что он был самым сильным альпинистом в 90-х годах ХХ века. Так как он уже имел опыт восхождения на вершину Эвереста без кислородного баллона, то и в этот раз он тоже решил идти без дополнительного кислорода. Поскольку он был там самым сильным даже и среди других гидов этой и других экспедиций, совсем неудивительно, что он первым из всех участников взошёл на вершину и сидел там целый час, дожидаясь подъёма своих клиентов. В конце концов, ему надоело их ждать, и он спустился в лагерь IV (высота 7900 м) около 17:00, обогнав спускавшихся в своём темпе двух своих клиентов. Через полтора часа, выпив чаю и отдохнув в палатке, он забеспокоился тем, что за это время никто больше с вершины не вернулся. Тогда с кислородными баллонами и термосом с чаем он вышел наверх в поисках своих клиентов. Но теперь резко ухудшилась погода и на фоне сгущающихся сумерек его выход оказался безрезультатным - ему едва удалось самому спуститься к палаткам лагеря IV. В 20:30 в лагерь спустился первый клиент из его экспедиции, но «он не мог ничего толком объяснить», поскольку находился в полном измождении. Около полуночи в лагерь пришли в абсолютно истощённом состоянии второй гид и два клиента (все трое из экспедиции Букреева «Горное безумие»), от которых Анатолий узнал примерную картину происходящего, и что в критическом состоянии находятся остальные клиенты. Примерно в это же время в лагерь спустился шерпа «Горного безумия», который сообщил, что Фишер, руководитель «Горного безумия» и непосредственный начальник Букреева, также нуждается в помощи. Оказав первую помощь клиентам, около половины второго ночи Букреев вышел на поиски остальных, но и эта попытка закончилась неудачей. В следующий выход около двух часов ночи Анатолий нашёл сбившихся с пути и полностью обессилевших трёх своих клиентов и японку из экспедиции, к которой принадлежал и Кракауэр. За следующие два захода ему удалось привести в лагерь двух своих клиентов. Сил на эвакуацию без посторонней помощи, находившейся к тому времени без сознания японки у него уже не осталось.

Вот так вкратце выглядит картина трагедии. И теперь вопрос Сергея, обращённый ко мне, надеюсь, будет понятен и моему читателю, даже, если он не был знаком с книгой Кракауэра. И вот мой ответ на вопрос Сергея:

- Я считаю, что поведение Букреева не выдерживает никакой критики по следующим причинам: 1) Он не должен был идти на вершину без кислородного баллона. Не имеет никакого значения, что он уже делал это раньше, когда совершал восхождение для себя и для удовлетворения своего эго. Здесь же, в экспедиции, он не принадлежит себе, он нанят за довольно большие деньги, чтобы помочь клиентам, заплатившим ещё большие деньги (по $65,000), чтобы взойти на вершину и спуститься в базовый лагерь живыми. Дополнительный кислород был необходим, чтобы все его силы самого сильного альпиниста мира, оставались с ним весь день восхождения - они особенно понадобятся ему на спуске, когда обессилевшим клиентам понадобится его помощь. Любой альпинист со стажем знает, что 80% всех несчастных случаев в горах происходят на спуске – это, как правило, более лёгкая, но, в то же время, наиболее опасная часть пути. Трудно представить, чтобы этого мог не знать Букреев. А он вместо того, чтобы ждать на вершине или под ней всех своих восьмерых клиентов, наоборот, обгоняя двух из них, устремился вниз к палатке. Он также не мог не знать, что погода в горах, тем более, в таких больших, может измениться за считанные минуты, шквальный ветер, снег и туман могут полностью закрыть видимость. В таких обстоятельствах только очень опытные альпинисты могут отыскать верный путь, но даже и им не всегда это удаётся.

2) Часть альпинистов, среди них почти все российские, находясь под воздействием дворового правила советского времени «наших бьют», склонны делать из Букреева героя, спасшего троих своих клиентов, уже полностью обессиливших и совсем потерявших ориентиры на ночной горе. Нисколько не умаляя в этом факте заслуги Букреева, я никак не могу оправдать других его действий в тот роковой день: на мой взгляд, он должен был идти на вершину не впереди всех, а рядом со своими клиентами; если бы он выполнял свою работу в соответствии со своим назначением в экспедиции, т. е. не ушёл бы с вершины раньше всех, а дождался своих восьмерых клиентов и затем сопроводил их до палаток IV лагеря (а ведь именно для этого он и был нанят в экспедицию!), то вообще не пришлось бы совершать никакого подвига! Да, и то правда – тогда не было бы героя. В моих глазах он более выглядит человеком, не выполнившим свои прямые обязанности, чем героем.

3) Через год после выхода в свет книги Кракауэра, вышла в свет книга Анатолия Букреева под названием «Восхождение» (“The Climb”), которая на самом деле была написана не самим Букреевым, а американским журналистом Weston De Walt со слов Букреева. Эту книгу я тоже приобрёл и тоже буквально «проглотил» её. Она выглядит для меня как попытка Букреева оправдаться за свои, мягко говоря, неправильные действия в произошедшей трагедии. В частности, на стр. 154 он сообщает нам, что на пути с вершины вниз он встретил отдыхающего Скотта Фишера, руководителя экспедиции и своего непосредственного начальника, которому он сказал о своём «намерении спускаться как можно быстрее до лагеря IV, чтобы сидеть там на случай, если спускающимся клиентам понадобятся дополнительные баллоны с кислородом, а также он приготовит там горячий чай и другие напитки». И далее Букреев утверждает, что Фишер его план «выслушал, он видел нашу ситуацию также, как и я, и мы оба пришли к согласию, что мне надо идти вниз. Опять же, я наблюдал за погодой и не видел причин для беспокойства». Я никогда не поверю этому утверждению – это противоречит всем законам советского и российского альпинизма: во-первых, всего одной строкой раньше он пишет, что на его вопрос как Фишер чувствует себя, тот отвечает, что «очень устал и что восхождение даётся ему с большим трудом». И при этом он отпускает вниз самого сильного своего главного гида?! Во-вторых, все восемь их клиентов всё ещё идут вверх и кто знает, что с ними может случиться и какая может понадобиться им помощь - можно только гадать, в каком все они находятся состоянии, если сам руководитель экспедиции и он же их гид уже находится на пределе своих сил. Таким образом, вся защита Букреева основывается лишь на словах Фишера, но правда ли это мы никогда не узнаем – на следующий день три шерпа, вышедшие на помощь Фишеру, обнаружили его неспособным двигаться в 370 метрах (по высоте) от палаточного лагеря IV. Сам Анатолий сумел подняться к нему лишь в 19:00 того же дня, но был вынужден лишь констатировать его смерть.

Выслушав мой ответ, Серёжа говорит:

- Ты знаешь, Исаак, я точно такого же мнения, как и ты, и должен сказать, что здесь, в России, по этому вопросу у меня почти нет поддержки. Здесь я ощущаю, что народ считает: раз это наш выдающийся альпинист, значит по определению он не может совершать неблаговидные поступки.

После того, как выяснилось, что наши позиции по отношению к обсуждаемой трагедии и роли в ней Букреева очень схожи, Серёжа предлагает мне приобрести книгу, на что я отвечаю:

- Серёжа, ну зачем же мне перевод книги, пусть даже очень хороший, когда у меня есть её английский оригинал.

Тогда он отвечает:

- Я понимаю тебя, но я хочу, чтобы и мой перевод стоял на твоей книжной полке рядом с оригиналом. Я хочу, чтобы это было моим подарком тебе в знак нашей сегодняшней встречи, которая, как показывает история, происходит раз в 40 лет.

После этих слов Серёжа берёт экземпляр перевода и делает вот такую надпись на обложке «Исааку Гилютину, в жизни которого Россия и Америка переплелись почти также, как в этой книге, от переводчика. С. К. 28/12/2008» и передаёт её мне. Я с благодарностью принимаю подарок, после чего говорю ему:

- Серёжа, может быть, встретимся в неформальной обстановке и поговорим за чашкой чая и бутылочкой вина?

На что Серёжа отвечает:

- Исаак, давай не будем друг другу ничего обещать. Так часто люди что-то друг другу обещают, а затем сразу же и забывают об этих договорённостях. Вот тебе мой номер телефона, и если ты и вправду захочешь повидаться, тогда звони и договоримся о встрече.

На этом мы распрощались, и я вернулся в зал, где должна была начаться официальная часть вечера – всё же для меня это тоже было интересно.

Следующим утром я позвонил Серёже и напомнил ему о нашей вчерашней договорённости о встрече. Он предложил мне приехать к нему домой тем же вечером. Оказалось, что он живёт в элитном районе Питера – на улице Жака Дюкло, возле парка Сосновка прямо напротив искусственного озера. Серёжа жил на самом верхнем 14-м этаже кооперативного дома, и я даже подумал, что при покупке квартиры он специально выбрал самый верхний этаж, чтобы не пользоваться лифтом, а естественным образом тренироваться каждый день, готовясь к своим рекордным восхождениям. И надо же было так случиться, что в момент моего появления оба лифта не работали и подниматься к нему надо было по чёрной лестнице, которую надо было ещё отыскать. Поэтому Серёжа сказал, что спустится, чтобы сопроводить меня к этой лестнице. И пока мы с ним поднимались своими ногами на 14-й этаж, я и сам сумел убедиться какую прекрасную тренировку при желании он может иметь каждый день, совсем не тратя времени на поездку в спорт зал.

Первым делом Серёжа и его жена Инна хотели узнать, как я попал в США и тут выяснилось, что они и понятия не имеют о том тернистом пути, который мне пришлось пройти прежде, чем я там оказался. Серёже были интересны все подробности моих приключений и потому к 12 ночи я сумел рассказать лишь 20-ю часть своих приключений и заторопился уехать домой, а жил я тогда в центре возле Мариинского театра. Но Серёже так хотелось услышать всю историю, что он сказал, чтобы я «не дёргался», а продолжал рассказывать, а потом он сам отвезёт меня на своей машине. К 4-м часам утра мне удалось рассказать половину истории, когда сам Серёжа начал засыпать и тогда он сказал, что надо ехать. Пока мы ехали к моему дому по ночному Питеру, мы оба, а особенно я, наслаждались редкой Питерской погодой: падал лёгкий предновогодний снежок и все дороги уже покрылись белой скатертью, а на улицах города ни одного человека и практически нет машин – сказочное зрелище.

С тех пор мы и подружились с Серёжей – я встречался с ним и его семьёй в трёх поколениях у него на даче в Комарово почти каждый свой приезд в Питер, много раз я останавливался в его квартире – он любезно предоставлял её мне, а сам уезжал жить на дачу. Однажды я даже катался на горных лыжах с его семьёй во Франции и получил там большое удовольствие. А в остальное время мы, конечно, поддерживаем связь через Интернет.

Неприятные эпизоды жизни

Медицинские проблемы

 

Я уже не раз пел дифирамбы альпинизму, а вот и ещё одна причина для этого: альпинизм, как никакой другой командный вид спорта, требует от спортсмена психологической терпимости и коллективной совместимости. Судите сами: восхождение на гору может занимать 2–3 дня, но может и 2–3 недели; непогода может застать восходителей на горе и тогда четыре человека оказываются «приговорёнными» жить в условиях маленькой палатки на несколько суток без возможности даже высунуть нос из неё. Именно такой случай произошёл с Бобом Бененсоном и его друзьями, который я описал в главе «Первый спортивный сбор в а/л «Безенги», июль 1964 года» во 2-й части книги. Самая главная проблема, которая отличает альпинизм от всех остальных видов спорта – это отсутствие поблизости врача и скорой медицинской помощи. Общеизвестно, что любые травмы требуют скорейшей помощи, исчисляемой минутами, а помощь в горах может подоспеть, в лучшем случае, через день, а в худшем - через два, три и более дней. Вот поэтому ни один альплагерь не принимал к себе участников, не прошедших диспансеризацию у спортивного врача по месту жительства.

А когда я стал ездить в экспедиции на Тянь-Шань или Памир, нас заставляли перед отъездом в горы провериться ещё и у зубного врача. На эту тему у меня в памяти сохранился эпизод из нашей экспедиции на Хан-Тенгри в 1970 году. Тогда член нашей команды Игорь Гудков не подчинился этому требованию и по прибытию в базовый лагерь на высоте 4,250 метров у него заболел зуб. И не удивительно: всё, что должно было заболеть, на такой высоте обязательно заболит. Тогда нашему экспедиционному врачу Вадиму Грифу, который к этому времени был ещё с нами (замёрзнет он позже, дней через двадцать на высоте 6,000 метров), пришлось выдёргивать зуб Игоря подручными средствами без какой-либо анестезии, а двое дюжих парней удерживали его, чтобы доктор мог осуществить эту операцию.

Шейная проблема

 

Вот с тех пор и образовалась у меня привычка проверяться у терапевта раз в году, даже и тогда, когда, как мне казалось, я с альпинизмом уже «завязал». Таким вот образом до 45 лет никаких проблем со здоровьем у меня не возникало, не считая, конечно, мелких спортивных травм. Но вот в 1984 году, когда я начал работать в IBM-е и просиживать за компьютером по десять-одиннадцать часов в день, у меня к концу рабочего дня стали появляться головные боли. В связи с этим я посетил своего спортивного врача, который поставил мне диагноз - Disc Degeneration (Старение Диска) между 5-м и 6-м шейными позвонками. На мой вопрос:

- Что можно сделать, чтобы исправить это положение?

Он очень меня «обрадовал»:

- А ничего, старение – это такой процесс, который остановить нельзя. Вы ведь уже не молодой человек (это в 45-то лет!? – И. Г.). Я только хочу вас предупредить, чтобы вы никогда не пытались красить потолок – задирая голову, вы можете легко стать полным инвалидом.

Тогда я спросил его:

- Если, по вашему мнению, медицина в моём случае бессильна, то не могут ли мне помочь мануальные терапевты (chiropractors)?

- Нет, что вы, конечно, не могут, я вам не советую к ним ходить, они не доктора, а какие-то недоучки и легко могут своими манипуляциями сделать из вас настоящего инвалида – ответил он.

Очевидно, что этот доктор не попадал по моим представлениям в 5% лучших докторов, но в то время с другими я просто не был знаком. И пришлось мне «обследовать» пять мануальных терапевтов, чтобы выбрать лучшего из них и затем в течение следующих пяти лет время от времени появляться у него, чтобы он произвёл манипуляцию по корректировке моих шейных позвонков. А начиная с 1988 года я начал ездить в Ленинград к своему другу Саше Попову, который был не просто спортивным доктором, но ещё профессором и доктором медицинских наук, который много лет подряд лечил не только мою шею, но также и все остальные части моего тела (в основном различные мышцы), которые я довольно успешно своими спортивными занятиями в течение года приводил в негодность, а он за месяц моего пребывания там приводил их обратно в рабочее состояние. О моих шейных позвонках я с тех пор уже не вспоминал, зато усиленно занимался теннисом, а позже ещё и скалолазанием, где, понятное дело, здоровая шея очень даже необходима.

Такие наезды сначала в Ленинград, а затем в Санкт-Петербург, я делал один раз в году, а, когда в 1994 году завёл бизнес с Питером, то и два раза в год по целому месяцу. И даже, когда других причин для посещения Питера не было, я говорил себе, что нужно ехать туда хотя бы для того, чтобы Саша привёл моё тело в «полный порядок». И возился Саша со мной по четыре часа почти каждый день моего там пребывания. И я совсем не исключаю, что своим долголетием в спорте я обязан, в первую очередь, именно ему.

Ничем не оправданная грубость американского консула

 

Летом 2004 года я приехал в Питер на целый месяц, чтобы отдохнуть и в очередной раз поправить своё тело с помощью своего друга-доктора проф. Попова. А за два месяца до планируемого отъезда мой дантист в Калифорнии сказала, что мне пора поставить новые коронки на два зуба. Я решил, что раз уж я всё равно еду в Питер, то имеет смысл заняться этим там – во-первых, там у меня будет больше свободного времени, а, во-вторых, это должно быть во много раз дешевле, чем в Калифорнии. Я окончательно решил так сделать после того, как одна знакомая посоветовала мне созвониться с её очень хорошим протезистом в Питере, который работает частным образом и, по её словам, ставил коронки даже самому мэру Санкт-Петербурга В. А. Яковлеву. Я решил, что этот факт – достаточная реклама для доктора, созвонился с ним ещё будучи в Калифорнии и он назначил мне встречу сразу после моего прибытия в Питер.

Во время нашей первой встречи он предложил мне:

- А давайте я вам поменяю коронки на все двадцать зубов, на которых они у вас стоят - ведь рано или поздно вам всё равно придётся это делать, а в США это будет стоить во много раз дороже и потребует много вашего там времени.

Я как-то очень легко согласился на его предложение, мало понимая, что всё это означает – очевидно, меня подкупила смешная по американским меркам цена в $2,000 за двадцать коронок, ну и, конечно, большая экономия времени в Калифорнии, где мне приходилось очень много тогда работать. В тот момент я плохо представлял, что всё это потребует от меня, т. к. никогда в жизни не имел особых проблем с зубами.

Я по своей наивности думал, что за один, максимум за два визита, он сделает всё, что предложил, и потому совсем не удивился, что он в первый же мой визит снял все 20 коронок, и только потом сообщил мне, что теперь я должен ходить к другому доктору – дантисту, который будет прочищать корневой канал каждого зуба и что этот доктор сможет делать не более двух зубов за один раз. После каждого посещения дантиста я буду приходить к нему, и он будет готовить эти два обработанных зуба к протезированию, т. е. снимать слепки для коронок. Вот только теперь я осознал, на что же я «подписался», но было уже поздно.

Затем доктор отводит меня в процедурный кабинет в другом здании и передаёт меня на попечение женщине-дантисту. Оглядываюсь в кабинете и вот что я вижу: большая комната и в ней не то шесть, не то даже восемь кресел, в каждом сидит пациент и возле него доктор. «Мой» доктор посадила меня в кресло, а сама отлучилась – ей необходимо было срочно что-то обсудить со своей приятельницей. Минут через десять она вернулась и занялась моими зубами. Тут только я понял, что кресло-то не раскладывается, чтобы пациент во время процедуры мог находиться в лежачем положении. Всё, что делала со мной доктор, было довольно грубовато и у меня было ощущение, что она делает мне большое одолжение, занимаясь моими зубами. Когда она закончила с одним зубом, то сказала мне, что на сегодня это всё, что она может для меня сделать и я должен прийти к ней следующий раз через три дня. На мой вопрос «нельзя ли мой следующий визит назначить на более ранний день», она в довольно грубой форме ответила, что у неё таких, как я, много. Вот я и получил полный урок бесплатного российского медицинского обслуживания. И это несмотря на то, что для меня это обслуживание всё равно не было бесплатным, т. к. я не живу в Питере.

Покинув этого, с позволения сказать, доктора, я вернулся к своему протезисту и рассказал ему всё, с чем мне пришлось только что столкнуться. Затем я спросил его, неужели в новой России нет коммерческих частных докторов, к кому я мог бы обратиться за помощью. На это он сказал, что, конечно, есть такие и он сам договорится с другим доктором о моём завтрашнем визите сразу после того, как я побываю у него и он поработает с моим единственным готовым к дальнейшей работе зубом.

На следующий день после того, как был снят слепок с единственного обработанного зуба, протезист проводил меня в кабинет частного доктора-дантиста, который находился в том же здании, в котором я накануне получил опыт государственного лечения. Доктор уже ждала меня. Наталья Ивановна (назовём её так) оказалась красивой высокой молодой и неразговорчивой (по крайней мере, со мной) женщиной лет так 29. На самом деле, для меня всегда предпочтительнее иметь дело с неразговорчивыми докторами, чем с болтливыми, – пусть лучше сосредотачиваются на процессе лечения, нежели на пустой болтовне. Я оглянулся: это был отдельный кабинет с одним креслом, возле которого стояла доктор, а в глубине кабинета был ещё стол, за которым сидела другая женщина, как скоро выяснилось, помощница доктора. Можно было не сомневаться, что протезист уже объяснил ей мою ситуацию. Доктор предложила мне занять кресло, после чего она нажатием кнопки опустила его до почти горизонтального положения. Лечение ещё не началось, а я уже почувствовал разницу между государственной и частной клиникой. До сих пор всё выглядело очень похожим на американский сервис.

А вот после этого я был приятно удивлён: перед тем, как начать сверлить зуб, доктор поместила специальную плёнку, которая полностью закрыла всю нижнюю полость моего рта, кроме того зуба, который она собиралась сверлить. Теперь она позвала свою помощницу, которая до этого сидела за компьютером и под диктовку доктора записывала диагноз и дальнейшую процедуру с моим зубом. Помощница заняла позицию слева от меня и дальше они уже работали в паре. Во всё время сверления зуба, у меня совсем не было неприятного ощущения от зубных опилок во рту. Доктор сняла эту плёнку только после завершения работы над этим зубом. Затем она занялась таким же образом со вторым зубом, после чего сказала, что за один сеанс больше ничего делать нельзя, чтобы это не отразилось на моём самочувствии и назначила мне новое время встречи через день. С таким классным сервисом мне ещё никогда не приходилось встречаться, о чём я и сообщил ей, как только она освободила мой рот для разговоров. Я, конечно, спросил её, где она этому научилась? Её ответ всё сразу прояснил: после окончания медицинского института и трёх лет работы в Питере она уехала в Германию на полугодичные курсы повышения квалификации, а вернувшись стала работать частным образом. После моего вопроса «сколько я вам должен за работу?», она что-то там быстро на бумажке подсчитала и назвала мне цифру на порядок больше той, что я уплатил накануне в государственной поликлинике. Я с большой радостью расплатился и ушёл, полный самых приятных впечатлений.

Когда я в тот же день посетил Таню Дриккер, я, конечно, рассказал ей о моём необычном зубоврачебном опыте во всех подробностях. Мой второй визит к этому доктору был похож на первый, за исключением того, что на этот раз, хотя мы также не разговаривали, зато иногда встречались взглядами. На третий раз я опять почувствовал в её мимолётных взглядах какую-то симпатию, хотя мне трудно было предположить, каким образом такая молодая и прекрасная во всех отношениях женщина может симпатизировать такому «молодому» человеку, как я. С таким же чувством я ушёл от неё и в четвёртый раз и даже рассказал Тане об этом «дурацком» ощущении. Всё так же продолжалось до самого последнего моего визита – никаких разговоров, кроме «сколько я вам обязан за лечение?» между нами не происходило.

Тут, мне кажется, самое время разъяснить для читателя моё отношение к женщинам в описываемое время. Все 90-е годы, сразу после моего развода с Таней, я, как и любой нормальный мужчина 50 лет, пытался найти себе подругу жизни, но безуспешно. Последнюю попытку я совершил в 2002 году, когда даже решился дать объявление в русскоязычной Калифорнийской газете «Инфогид». Начитавшись там очень хвалебных мужских объявлений о поисках второй половины, я сам дал там вот такое объявление под номером Аб. №22–295 в журнале №15–2002:

«Абсолютно неинтеллигентный, безответственный и непорядочный гражданин 52 лет от роду, с библейским именем, но не еврей, со всеми вредными привычками, но без начального образования, зато с отсутствием юмора и средств к существованию, груб и не отёсан – ищет стройную интеллигентную подругу 40–43 лет с высшим образованием, любящую спорт и классическую музыку. Обращаться только с несерьёзными намерениями.»

Я всё ждал, найдётся ли такая женщина, которая с юмором отреагирует на мой юмор. Так и не дождался. После этого я решил, что мне будет значительно комфортнее жить одному и более не отвлекаться на дальнейшие поиски. С тех пор я ни разу не пожалел о своём решении, с каждым годом лишь укрепляясь в своём убеждении, что для меня так комфортнее.

После такого отступления мы можем вернуться в Питер лета 2004 года.

Итак, меня обуревало голое любопытство – ошибаюсь я в своём наблюдении или нет – и очень хотелось получить ответ на этот сугубо теоретический вопрос. Теперь, в последний раз покинув офис доктора, мне не даёт покоя этот вопрос и я судорожно ищу решение: как не попасть в неловкое положение самому и также не поставить её в такое же положение, но ответ на мой вопрос получить. Наконец, решение найдено: я дождался, когда у неё закончится рабочий день и, позвонив на её мобильный телефон, сказал ей следующее:

- Наталья Ивановна, поскольку ваши экзекуции надо мной и также мои телесные страдания полностью закончены, мне бы хотелось отпраздновать это событие вместе с вами. Как вы относитесь к этому предложению?

Я скорее ожидал, что её ответ будет типа «спасибо, конечно, но я очень занята» и был приятно удивлён, что она сказала:

- Да, я с удовольствием. Правда, сегодня я занята, но завтра я свободна.

- Тогда я прошу вас на правах жителя Питера выбрать ресторан на ваш вкус, называйте место и время встречи.

Она назвала время 6 часов вечера и какую-то трамвайную остановку на выборгской стороне. Таким образом, я уже получил главный ответ на свой вопрос. Теперь выходит, что я ещё получу удовольствие от общения с умным и приятным во всех отношениях человеком.

На следующий день, с букетом цветов подхожу к трамвайной остановке и жду, когда придёт трамвай и из него появится Наталья Ивановна. Минут через десять со мной поравнялась иномарка, открывается пассажирская дверь, из которой показывается голова Натальи Ивановны и приглашает меня садиться. Наталья Ивановна легко принимает цветы (как будто это, само собой разумеется), кладёт их на заднее сиденье, и машина трогается. Я даже не спрашиваю, куда мы едем, - мне всё равно. Не в пример тому, что происходило на протяжении двух недель в докторском кабинете, теперь мы легко и не принуждённо беседуем и минут через 15 подъезжаем к ресторану, который располагается на яхте, пришвартованной к Университетской набережной (возле стрелки Васильевского острова) справа от Дворцового моста.

Дальнейшее происходило всё как в хороших сказках: Наталья Ивановна здоровается со швейцаром, который приветствует её как хорошую знакомую у входа на мостик, перекинутый с набережной на яхту, она просит его присмотреть за её машиной и мы проходим внутрь, где нас встречает метрдотель и после такого же приветствия, ни о чём её не спрашивая, проводит нас к корме яхты и усаживает за небольшой столик, где в это раннее вечернее время больше никого нет. Я оглядываюсь и вижу, что мы сидим у огромного окна во всю ширину яхтенной кормы, а высота его почти от пола до потолка. А вид из окна – просто лучше не бывает: мы находимся на противоположном от Адмиралтейской набережной берегу Невы прямо по диагонали от Эрмитажа и Дворцовой площади.

Я спрашиваю Наталью Ивановну:

- Почему метрдотель привёл нас сюда, даже не спрашивая ни её, ни меня, где мы хотим сидеть?

Она отвечает, что она здесь частый гость и что это её любимое место на яхте. Я не помню, что мы там заказали на ужин, помню только, что я совсем не был впечатлён едой, да это и не было главным в этой встрече. Наталья Ивановна только и знала обо мне, что я эмигрант и что Питер мой родной город. Она сразу же начала меня расспрашивать как всё это было в те далёкие годы и чем больше я рассказывал, тем больше у неё возникало новых вопросов. Я видел, что её интерес к этой теме был совсем не поддельный. Просидев в ресторане пару часов, Наталья Ивановна (НИ) предлагает пойти гулять – ведь июнь в Питере – это время белых ночей, и я с удовольствием соглашаюсь. Я расплачиваюсь, и мы выходим на набережную, где уже полно гуляющих.

Она говорит швейцару, что оставляет машина под его присмотром и что мы позже за ней вернёмся. Мы, естественно, направляемся в сторону Дворцовой площади, затем на Невский проспект, Площадь Искусств, и пр. главные достопримечательности Питера. В основном она расспрашивала меня о моей жизни в Америке, а я лишь однажды спросил её:

- НИ, как такая умная и привлекательная женщина, как вы, до сих пор может быть не замужем (к этому моменту я уже знал, что это именно так)?

Она без всякого смущения и очень естественно ответила, что у неё есть друг в Москве, который просит её руку и сердце, но для этого надо переезжать в Москву, а вот этого-то ей и не хочется. По крайней мере, таков был её ответ. Скажу честно, что мне уже давно, а может и никогда, не приходилось так легко и непринуждённо разговаривать с такой молодой, красивой и умной женщиной. И чтобы ни у кого из моих читателей не возникало никаких навязчивых мыслей, скажу сразу, что ни о каких романтических отношениях и мысли у меня не было. Ведь у меня в то время и в Калифорнии были альпинистские друзья и приятели её возраста и к ним ко всем отношение у меня было такое же.

Где-то в контексте нашего разговора о моей любви к Питеру, я заметил, что очень мне хочется прокатиться на машине по ночному Питеру в Белые ночи и я всё жду, когда кто-то из моих питерских друзей позовёт меня на такую прогулку. НИ отреагировала на это замечание мгновенно:

- Исаак, если хотите, можем завтра же отправиться на такую прогулку вместе.

Надо ли говорить, как отреагировал на это предложение я? За разговорами мы и не заметили, как наступил час ночи и было принято решение отправиться по домам. Оказалось, что НИ живёт на Выборгской стороне совсем недалеко от того места, где проживал я. Я предложил её проводить до дома в такое позднее время, понимая, что вряд ли она паркует свою машину рядом с подъездом, в котором живёт. На это она ответила:

- Исаак, спасибо, конечно, но поверьте мне, что нужды в этом нет никакой. Я паркую свою машину на платной автостоянке уже много лет, и все сторожа меня знают и в позднее время суток всегда провожают меня до моей лестницы. Поэтому мы сделаем наоборот – сперва я подвезу вас домой, а затем поеду домой сама. А что касается нашей договорённости назавтра, то я вас подберу у вашего дома часов в 10 вечера, и мы поедем на ночную прогулку.

Вот так и закончился прекрасный Питерский вечер.

На следующий день ровно в условленное время НИ подкатила к дому, в котором я тогда проживал, я вручил ей букет цветов, который опять отправился на заднее сиденье, а мы, в свою очередь, отправились в прогулку по ночному Питеру. Через пару дней после этого я уже улетал домой. Во время полёта меня не оставляла мысль, как сделать так, чтобы не потерять НИ из вида навсегда. И я придумал.

По возвращении в Калифорнию, я позвонил ей и предложил совместный с ней бизнес: поскольку я в восторге от её профессионализма, я хочу спонсировать её бизнес. Моё спонсорство будет заключаться в следующем: она находит в Питере приличное помещение для своего офиса, который я оплачиваю, затем я покупаю ей билет на недельную поездку ко мне в Калифорнию, вместе мы ездим по производителям стоматологического оборудования, она выбирает всё лучшее для своего офиса, я закупаю его и отправляю ей в Питер. О моей доле в её бизнесе мы потом договоримся. А пока, если она согласна, ей надо лететь в Калифорнию и здесь мы обговорим детали нашего бизнеса. А чтобы лететь, ей нужна виза в США, для чего я пришлю ей вызов (обращение в американское консульство) по бизнесу от своей компании, где будет изложена необходимость её поездки. К тому времени я таких писем-вызовов от своей компании делал не один раз и с визой в американском консульстве в Питере ни разу не возникло никаких проблем. Я был уверен, что и на этот раз они тоже не должны возникнуть.

После моих объяснений, НИ, как бы с удовольствием, приняла моё бизнес приглашение и уже через неделю я отправил ей такое письмо с нашим очередным грузом в Питер. Затем я названивал ей, чтобы следить за тем, как продвигаются дела с её визой. После того, как она сдала в консульство все необходимые документы, ей назначили интервью с консулом через три недели. Теперь мы оба ждём с нетерпением результата интервью, т. к. нам обоим надо будет скорректировать наш рабочий график – ей, чтобы лететь, а мне, чтобы принимать и наметить график всех наших поездок.

Наконец, проходит три недели, и я звоню НИ, чтобы узнать, чем закончился её визит к консулу. Она знала, что я буду звонить и сразу же взяла трубку. Я не узнал её голос – она натурально плакала. Вот, что она мне рассказала:

- Исаак, вы не представляете, через что мне пришлось пройти. Единственный вопрос, который консул задавал мне несколько раз, был “Tell me honestly: did you sleep with Mr. Gilyutin?” («Скажите честно, вы спали с мистером Гилютиным?»). Я много раз повторила ему «Нет», но он мне не верил и в конце сказал:

- Если вы сейчас признаетесь в этом, то сможете подать новое прошение на визу через полгода, а, если не признаетесь, - только через 10 лет. Я вышла оттуда вся в слезах и больше я никогда туда не пойду.

Мне, конечно, было известно, что за последние 10 лет много молодых женщин приехало в США из России, Украины и Белоруссии по приглашению в гости, а затем нелегально устроились здесь работать нянями, а некоторые даже вышли замуж. Теперь они рассматривали всех молодых женщин под этим углом зрения. И это понять можно. Но НИ никак к таким женщинам отнести было невозможно: у неё прекрасная профессия и денежная работа, у неё своя квартира и машина. Похоже, что консул сделал свой вывод исходя из стереотипа: раз она стильно одета, красивая, привлекательная и молодая, значит бизнес с мужчиной связывать её никак не может, а может только что-то другое. Что это другое – ему быстро приходит на ум.

Вот так и закончился наш бизнес, совсем не начавшись. Но грубость и наглость консула остались со мной навсегда. Не сомневаюсь, что и с НИ тоже.

После этого я, как и всегда, стал планировать свой приезд в Питер на Новый год. Я позвонил НИ и спросил сможем ли мы увидеться перед Новым Годом и мне её ответ очень даже понравился:

- Конечно, Исаак, мы обязательно увидимся. Но только не в Новогоднюю ночь – если я в эту ночь не буду со своими друзьями – я могу быть неправильно понята.

Однако мои обстоятельства так сложились, что в тот раз мне не суждено было лететь в Питер – в это время у меня обнаружился рак и 14 октября меня в срочном порядке оперировали, после чего я ещё семь с половиной месяцев был под химиотерапией. Через пару месяцев после операции я позвонил НИ, чтобы напомнить о себе и поздравить её с Новым Годом. Я тогда сказал ей:

- НИ, я не могу сказать вам причину, по которой я не появился в Питере, но поверьте мне, что она была очень уважительной.

И мне опять понравился её ответ:

- Исаак, я, конечно, верю вам, такой человек как вы врать не может.

На этом наше общение прекратилось. Позже я пытался её найти через «В Контакте», но безуспешно. Скорее всего, выйдя замуж, она взяла фамилию мужа.

Первое раковое заболевание

 

Я так привык чувствовать себя не по годам здоровым, что совсем не был готов к тому, что произошло в 2004 году в возрасте 65 лет. Да и кто может сказать, что готов к такому? А произошло вот что. Я, как и во все предыдущие годы, в октябре пришёл к своему терапевту на обследование. Один из анализов ей не понравился, и она назначила меня на эндоскопию и колоноскопию. Колоноскопия подтвердила, что у меня не просто sigmoid colon cancer, а уже 2-й степени. Вот тебе и на! А я ничего не чувствую. Нужна срочная операция, чтобы предотвратить распространение рака на другие органы. Прихожу к этому доктору на приём и спрашиваю, что она мне посоветует в этом случае делать. Вот её ответ:

- Вообще-то людям вашего возраста обычно не советуют делать эту непростую операцию – считается, что с этим диагнозом можно спокойно прожить ещё лет 5–10, ну а потом . . . сами понимаете.

- Но мне-то надо ещё жить не 5–10, а 20–30 лет и притом непременно продолжать мой стиль жизни! – говорю я.

Она рассмеялась и говорит:

- Я знала, что вы так скажете - ведь я знаю вас много лет. В таком случае я вас срочно направляю в госпиталь на операцию – в вашем случае медлить нельзя.

И уже через неделю я оказался на операционном столе, где дежурный доктор-хирург (времени на выбор лучшего в окрестности доктора уже не было) отрезал 15 см от моей sigmoid colon. Во время операции я потерял много крови и им пришлось сделать мне переливание донорской, а, т. к. разрез живота был такой же длины, как и вырезанный кусок, для его заживления потребовалось целых семь дней, которые я провёл в госпитале. Это была моя первая в жизни операция.

Для полного заживления последствий операции врачи рекомендовали как можно больше ходить. Поэтому я впервые за четыре года жизни в новом доме открыл для себя его окрестности - стал ходить по два часа в день в округе и, таким образом, получил, наконец, возможность с ними ознакомиться. Никогда более – ни до операции, ни после неё - мне не приходилось просто гулять (бегать – да, но гулять – нет) в окрестностях своего дома.

Но самой операцией дело вовсе не ограничилось. Когда вырезанные ткани отправили в лабораторию на исследование, то выяснилось ещё более страшная новость: рак уже успел проникнуть в один из девятнадцати лимфатических узлов, удалённых вместе с вырезанной sigmoid colon. Это означает, что есть вероятность, что раковые клетки уже проникли в кровоток. Сказать точно – проникли они или нет – врачи не могут и, чтобы в будущем не мучиться этим вопросом, врачи рекомендуют пройти курс химиотерапии.

Вот тут меня по-настоящему охватила паника: все, если не знают, то слышали, что такое пройти курс химиотерапии и к каким последствиям эта процедура приводит. А, если после этого потребуется изменить образ жизни, то для меня это уже будет не жизнь!

В первую очередь, я решил проконсультироваться с патологоанатомом, который проводил исследование моих вырезанных тканей – может быть он скажет мне что-нибудь такое, что поможет мне избежать химиотерапию. И главный вопрос к нему был: как далеко от вырезанной sigmoid colon находился этот уже поражённый раком лимфатический узел? Я знал, что обычно такие доктора не встречаются с пациентами, а ограничиваются своим подробным отчётом, адресуя его моему хирургу и лечащему врачу. Я позвонил ему и попросил о встрече. На моё удивление он ответил «приезжайте». Доктор Joshua Sickel оказался очень приветливым и, после того как я сказал ему, что я кандидат наук, хотя и не в медицине, и раз уж мне пришлось столкнуться с серьёзной проблемой своего здоровья, то хочется из создавшейся ситуации извлечь хоть толику положительного и удовлетворить своё любопытство. После такого вступления спрашиваю: «нельзя ли мне посмотреть в микроскоп на мои вырезанные ткани», а он с большой охотой показывает мне как выглядят под микроскопом мои лимфо узлы. К великому сожалению, он не смог ответить на мой самый важный вопрос: «как далеко находился заражённый лимфо узел от вырезанной sigmoid colon». Таким образом, кроме короткого урока биологии, этот визит никак не продвинул меня вперёд в решении стоящей передо мной задачи – могу ли я избежать химиотерапии?

Тогда, сознавая, что в данном случае речь уже идёт о нормальной (в моём понимании) жизни, я практически целиком передаю все свои обязанности по бизнесу студенту, который тогда у меня был в помощниках, а сам полный рабочий день провожу в Интернете и образовываю себя по части разных видов химиотерапии. В то же время я хотел, чтобы мой партнёр по бизнесу в Питере не узнал о моей медицинской проблеме – он наверняка забеспокоится о судьбе нашего бизнеса и начнёт искать мне замену. А мне ведь нужна работа в случае, если удастся выкарабкаться из этого состояния без серьёзных последствий.

Мои дети, конечно, были в курсе моих событий, и Женя предложил мне, что он прилетит ко мне из Нью-Йорка. К этому времени он уже был женат и через месяц ожидал рождение своего первенца. На это я ему ответил, что считаю идею его приезда ко мне глупой, потому что, чем его присутствие здесь может мне помочь? А вот если он опросит всех своих друзей (я знаю, что среди них есть и доктора разных профилей) на предмет: не знают ли они хорошего онколога (такого, который бы входил в 5% по моей личной терминологии) в моей Калифорнии - это и было бы лучшей для меня помощью. Эту же просьбу я адресовал и Кристине, которая тогда жила в Сан-Франциско.

Кристина не смогла помочь мне с выбором доктора, зато она привезла мне книгу знаменитого американского велогонщика Лэнса Армстронга, шестикратного победителя велогонки «Тур де Франс» — о его достижениях в спорте и о том, как ему удалось преодолеть смертельное заболевание раком. Его книга под названием «Не только о велоспорте: моё возвращение к жизни» была в 2005 году переведена на многие языки, в том числе и на русский. Этот выдающийся спортсмен столкнулся не с одним видом рака, а сразу с несколькими его видами, а, преодолев их все, после этого сумел вернуться в свой спорт и вновь стать победителем велогонки «Тур де Франс» - совершенно невероятное достижение! Конечно, эта книга мне тоже помогла – она вселила в меня надежду – если Лэнс в куда более сложной ситуации вышел победителем, значит и у меня есть надежда.

Как это ни странно, но именно Женя, находясь в Нью-Йорке, через своих друзей нашёл мне онколога (James Cohen), который, по выражению рекомендовавшего доктора, является самым известным и лучшим доктором в своей области на западном берегу США. Больше того, оказалось, что его офис находится в 10 минутах езды от моего дома. Теперь, начитавшись всяких ужасов об этой самой химиотерапии за три недели упорной работы с Интернетом, я с тяжёлым сердцем поехал на встречу с этим доктором, совсем не ожидая ничего хорошего.

После того, как я рассказал ему о причине своего визита и показал послеоперационные бумаги, он неожиданно стал расспрашивать меня о моих хобби и вообще об образе жизни. Когда он услышал, что я серьёзно занимаюсь альпинизмом, горными лыжами и теннисом, он немного подумал и сказал следующее:

 

- Вы знаете, вам не следует проходить курс обычной химиотерапии, которую я рекомендую всем своим пациентам, потому что после неё вы не сможете кататься на лыжах и ходить высоко в горах – у вас будут мёрзнуть пальцы рук и ног. Для вас я бы рекомендовал химиотерапию, которая проводится во Франции, а у нас в США её применяют очень редко, т. к. она тяжелее переносится пациентами, но в вашем случае отличного здоровья во всём остальном её имеет смысл проводить – она сохранит вам возможность продолжать ваш образ жизни.

 

Надо ли говорить, что эти его слова вселили в меня надежду на полное восстановление. Теперь начались тяжёлые будни житья под французской химиотерапией – каждые две недели я приезжал в его офис, там мне в течение 3 часов внутривенно вливали одну за другой несколько жидкостей, и я уходил. После этого наступал полный дискомфорт: слабость, быстрое утомление, подташнивание, полное отсутствие аппетита и исчезновение вкусовых рецепторов во рту. К концу двух недель становится немного легче, но это означает, что пора ехать к доктору за новой порцией химиотерапии. Такая экзекуция продолжалась 7,5 месяцев!

 

Начитавшись в Интернете советов о том, что, несмотря на слабость и быстрое утомление, надо заставлять себя осуществлять физические нагрузки, я постепенно начал бегать, каждый следующий раз увеличивая дистанцию. Ещё я ходил в свой спорт клуб и там плавал в бассейне на улице. Когда я появлялся в очередной раз у доктора, и он всегда констатировал хороший прогресс в моём лечении, он расспрашивал меня, что же я такого делаю, а я отвечал, что бегаю и плаваю через день. На это он приговаривал:

 

— Вот, я всем своим пациентам советую физические нагрузки, притом, как можно больше, но мало кто из них следует моим рекомендациям. Вы приятное исключение.

 

Ну, как известно, всё проходит, поздно или рано, наконец, и этой экзекуции пришёл конец. В результате, за это время я потерял 5кг живого веса, зато мне удалось не только полностью восстановиться, но и сделать так, что никто из моих альпинистских приятелей об этой моей истории так и не узнал – я боялся, что если они узнают о ней, то будут остерегаться ходить со мной в горы или приглашать на длительное скалолазание в горах. Впрочем, и мой партнёр по бизнесу Коля тоже ничего не узнал об этом трудном для меня времени. Да и гора Шаста в том году меня тоже не увидела, но думаю, что простила ввиду серьёзности причины.

С тех пор прошло уже 16 лет, никогда я не пользовался никакой специальной диетой, но, конечно, употреблял в пищу лишь продукты, рекомендованные для людей, ведущих здоровый образ жизни. Зато после этой истории я прохожу колоноскопию регулярно каждые три года.

Второе раковое заболевание

 

А в апреле 2010 года эта напасть опять меня посетила, хотя и не в таком суровом виде. Как и положено всем мужчинам старше 45 лет, я ежегодно делал анализ крови на ПСА (простата специфический антиген) и следил, чтобы этот показатель не превысил числа 4.0. В этом году он взял и превысил этот показатель, что заставило меня забить тревогу и начать бегать по разным врачам и также просидеть целый месяц перед компьютером в поисках оптимального решения возникшей проблемы. Дело в том, что по этой тематике как книжной, так и Интернетовской, информации ещё больше, чем по предыдущей моей проблеме, а количество методов лечения, помимо оперативного вмешательства, было около десятка. Вот мне и предстояло изучить их все и только тогда принять окончательное решение. Интересно, что и на этот раз рак простаты тоже был уже 2-й стадии. И это несмотря на то, что я аккуратно раз в год сдавал анализ крови на ПСА.

Все методы лечения, без исключения, обладали очень серьёзными побочными эффектами, притом, один другого страшнее. Так что, с такими эффектами и жить не захочется. Мой доктор-терапевт, опять раскрыла мне статистику этой болезни, которая говорила, что в моём возрасте (а было мне тогда 70 лет) уже не советуют оперативное вмешательство, т. к. с этим можно легко прожить ещё 5–10 лет. Как и в первый раз, эта статистика шла в разрез с моими планами на продолжительность, а, главное, качество жизни.

Я опять передаю свои рабочие функции по бизнесу студенту, который тогда помогал мне, а сам бегаю по врачам в надежде услышать от них приемлемый вариант лечения, остальное время просиживаю в Интернете. Слава богу, что на этот раз не было той срочности, которая случилась в первый раз. За этим занятием проходит три недели, после чего я прихожу к выводу, что мне больше всего подходит операция по удалению той половины простаты, которая уже поражена раком. Теперь я подробно изучаю саму операцию и неожиданно узнаю, что такие операции делаются как традиционным способом, так и относительно новым - Robotic-assisted Laparoscopic Radical Prostatectomy (Роботизированная Лапароскопическая Радикальная Простатэктомия). Я, конечно, слышал о роботах Да Винчи, которые помогают хирургу делать операции, сидя за отдельным столом вместо того, чтобы стоять за операционным, и лишь манипулируя джойстиками, почти также, как это делают тинэйджеры, играя в компьютерные игры. Но было приятной неожиданностью, что моя операция может быть произведена таким способом.

Это открытие сразу же приковывает моё внимание к этому методу. Главное достоинство такого метода операции состоит в том, что вместо одного длинного разреза живота (у меня в первый раз это было 13 см) хирург делает 4–5 маленьких (не более 1 см каждый), через которые внутрь тела помещаются видео 3Д камера с высокой резолюцией и необходимые хирургические инструменты. Этот факт в несколько раз ускоряет процесс заживления разрезов после операции. Мой интерес к этому методу операции подстёгивается ещё и возможностью увидеть своими глазами хирурга-робота – уже ради одного этого стоит выбрать метод оперативного вмешательства.

Теперь я внимательно изучаю подробности этого метода и . . . (о ужас!) обнаруживаю, что он подходит кому угодно, только не мне: и в книге, которая у меня в руках, и в Интернете, написано, что таким способом можно делать операцию только тому, у кого это будет первая операция на внутренних органах. Вот тебе и на – я, как это со мной не раз бывало, рано стал радоваться. Иду на приём к доктору, у которого запланирована моя операция через две недели и спрашиваю:

- Доктор, а вы делаете операции с помощью робота Да Винчи?

- Да, - отвечает он – но вам этот способ не подходит, потому что у вас одна операция уже была.

Теперь моя эйфория, связанная с тем, что я-таки нашёл оптимальный вариант для моей проблемы, полностью исчезла и я опять вернулся к поискам нового решения.

Начав свои поиски с «чистого листа», я вдруг вспомнил, что два месяца назад я сидел в одной компании рядом с человеком, которого хорошо знал. Я тогда обратил внимание, что он был очень грустный и спросил его, в чём причина. И тогда он рассказал мне по секрету, что он совсем недавно перенёс операцию по вырезанию части простаты. А ведь он был лет на 25 моложе меня! Конечно, было понятно, что причин для радости не было. Тогда я просто проявил сочувствие. Но вот сейчас я вспомнил об этом разговоре и решил ему позвонить, чтобы узнать, кто был его хирургом и может ли он рекомендовать его мне. Он тогда с большим восторгом высказался о своём хирурге и проведённой им операции, но предупредил меня, что попасть к нему неимоверно трудно, потому что он считается лучшим по этим операциям хирургом на западном берегу США и потому пользуется большим спросом. Он сказал, что ему повезло попасть к нему только потому, что в этом госпитале работала его родственница, которая и попросила за него. Тем не менее, я всё-таки попросил дать мне его имя и номер телефона в госпитале.

Я немедленно набрал его имя Peter Carroll в Интернете и сразу обнаружил, что он работает в одном из лучших госпиталей на западном берегу США – UCSF (University of California at San Francisco) и что у него масса званий и регалий, что, само по себе, большая редкость. С большим нетерпением дождался утра и позвонил. После того, как я подробно рассказал о своей проблеме, к моему великому удивлению, мне назначили встречу с доктором уже на следующей неделе. В порядке подготовки к встрече с доктором я записал для него 48 вопросов на четырёх страницах - к этому времени я стал уже очень образованным! Как только доктор появился в офисе, где я его ожидал, он мне сразу очень понравился: высокий лет сорока спортивного телосложения! А я всегда предпочитаю иметь дело с врачами, которые сами занимаются спортом, потому что им легче объяснить, что значит для меня потерять возможность жить той активной жизнью, которой я живу.

После того, как я показал ему многочисленные бумаги о своей проблеме, с которой я к нему явился, он сам, к моей радости, спросил у меня что я такого делаю, чтобы в моём возрасте находиться в такой отличной физической форме? Я с удовольствием рассказал ему о своих хобби и после этого мне уже не пришлось объяснять, как мне важно не лишиться этого образа жизни.

Теперь я задаю ему свой самый важный вопрос: может ли он провести на мне операцию с помощью робота Да Винчи? Его ответ меня сильно удивил и одновременно обрадовал:

- Да, конечно, я именно так и буду оперировать.

- Как же так, а во всех книгах написано, что при повторной операции робот применять нельзя – возражаю я, недоумевая.

Мне очень понравился его ответ на моё возражение и одновременно удивление:

- Мало ли что написано в книгах, а я делаю. Есть только 1–2% вероятности, что я не смогу использовать робот, но это я увижу только во время операции, и тогда придётся проводить её традиционным способом.

После такого заявления практически все мои вопросы потеряли своё значение, так что я задавал их просто потому, что они были подготовлены. Но был среди них ещё один важный для меня вопрос о послеоперационной палате. Я объяснил ему, что шесть лет назад после моей первой операции мне очень не повезло с соседом по палате – он был престарелым мексиканцем, к которому постоянно приходили многочисленные родственники и довольно шумно себя вели. Теперь я хочу знать, сколько надо доплатить, чтобы иметь индивидуальную палату? И опять его ответ меня приятно удивил:

- В нашем госпитале лишь половина палат на два человека, а другая половина – индивидуальные палаты. Ничего доплачивать не надо, а просто, когда будете резервировать у моей помощницы день операции, скажите ей, что вам нужна индивидуальная палата и она её для вас зарезервирует.

Вот есть на свете люди, с которыми иметь дело одно удовольствие, кажется, что у таких людей не бывает проблем, но если они всё-таки встречаются, то всегда легко решаются. В общем, доктора Peter Carroll я без промедления мысленно занёс в 5% тех самых высоких профессионалов, с которыми я по жизни всегда пытаюсь иметь дело. Нужно ли говорить, что ушёл я от него полностью окрылённым, хотя всё ещё со своей медицинской проблемой.

Когда 1 июля я со своей дочерью Кристиной прибыл в госпиталь уже на операцию, всю подготовку к ней проводила помощница доктора, очень симпатичная женщина-медсестра, да к тому же ещё и русская иммигрантка из Москвы. Она с большим удовольствием общалась не только со мной, но также и с Кристиной. Вот ведь как интересно: у 5% профессионалов (по моей классификации) и помощники почти всегда высокой квалификации. В общем, при подготовке, мы все трое больше смеялись, чем грустили. А уж когда пришёл нас приветствовать доктор, настроение поднялось ещё больше. На мой вопрос «сколько мне предстоит провести дней в госпитале», он ответил «один-два дня». Это опять прозвучало прекрасно по сравнению с семью днями, которые мне пришлось провести в госпитале при первой операции.

В час дня мы расстались с Кристиной и меня увезли, а в пять часов после того, как я очнулся уже в своей палате, пришла Кристина, которая ожидала окончание операции, и мы условились, что я ей завтра позвоню, когда проснусь, чтобы доложить о моём состоянии. Проснулся я в шесть утра и решил, что уже время последовать совету доктора – ходить как можно больше. Я накинул свой халат и пошёл гулять по длинным коридорам клиники. До восьми часов утра меня вообще никто не беспокоил, а в восемь стали появляться многочисленные сотрудники и, чтобы им не мешать, мне пришлось убраться в свою палату. Двухчасовая прогулка убедила меня, что я уже полностью ходячий и, когда меня навестила дежурный доктор, я озвучил ей своё желание покинуть клинику. Она, просмотрев мои медицинские показатели за прошедшее после операции время, сказала, что это несколько рановато для такой операции, но если я настаиваю, то она не будет возражать. Я тут же позвонил Кристине и сказал, чтобы она приезжала за мной. Она очень удивилось такой скорости процесса, но я настоял и уже через час она была в клинике. Таким образом, я покинул клинику уже в 11 часов утра, т. е. я пробыл в ней меньше суток.

Из госпиталя мы поехали ко мне домой в Сан-Хосе, Кристина провела со мной один день, а затем я уговорил её, что она может спокойно возвращаться к себе в Сан-Франциско, т. к. мой холодильник забит продуктами больше, чем на неделю, а я вполне самостоятельный. Ещё пару месяцев я приходил в себя, гуляя по окрестностям своего дома, а после этого начал свои обычные тренировки. Вот так закончилась моя вторая медицинская эпопея – как видите, куда более успешная, чем первая.

Мой опыт общения с Питерским ОМОНом

 

Как и все предыдущие годы декабрь 2013 года я проводил в Питере. Жил я тогда у своего альпинистского приятеля Серёжи Калмыкова возле парка Сосновка. По вечерам, как и всегда, я посещал один из залов Филармонии или Капеллу. 31 декабря я направлялся в Большой Зал (БЗ) Филармонии. Из метро я вышел на станции «Невский проспект», которая находится в здании Гостиного двора. Это был тот редкий для меня случай, когда я вышел из метро не за 10 минут до начала концерта, а за целых 1,5 часа, т. е. в 6:30 вечера. На этот раз я намеревался, не торопясь, прогуляться по Невскому и уже затем следовать к БЗ Филармонии.

Однако в этот раз всё пошло вопреки моему плану. На улице прямо перед выходом из метро я увидел толпу из 40–50 человек. Я всегда был любопытным и этот раз тоже не стал исключением. Я подошёл к толпе и увидел, что она стоит кольцом, а в свободный центр по очереди выходят молодые люди и произносят одну и ту же фразу: «соблюдайте свою конституцию!». Вот только теперь я понял, что речь идёт о всероссийском гражданском движении в защиту свободы собраний в России под официальным названием «Стратегия-31». Это движение началось летом 2009 года, как бессрочная серия гражданских акций протеста в защиту свободы собраний (31-я статья Конституции РФ), которые регулярно проводятся с 31 мая 2009 года. Тут то я и понял, что мне очень повезло лично узреть это мероприятие не по телевизору, а наяву. Раз уж мне так повезло, то, естественно, я должен был продвинуться в самый первый ряд зрителей. Теперь я увидел кое-что ещё: по Невскому проспекту вдоль Гостиного двора было припарковано шесть ОМОН-овских автозаков, а возле ближайшего к толпе автозака стоят сами ОМОНовцы числом около тридцати, внимательно наблюдая за человеческим кольцом и особенно за тем, что происходит в его центре. Время от времени ОМОН-овский офицер произносил одну и ту же фразу в громкоговоритель: «граждане, прошу разойтись, вы мешаете проходу других граждан в метро».

Так я стоял, почти разинув рот, следующие пятнадцать минут, благодаря судьбу за такое везение. Однако, как это часто со мной бывало, я поторопился благодарить судьбу за этот подарок. По поводу ОМОНовцев я понимал так, что они присутствуют для того, чтобы мирная и спокойная акция не переросла в нечто противоправное, и чтобы в случае чего, защитить выступавших и столпившихся зрителей. И я опять был не прав. В следующее мгновение, без каких-либо видимых причин, ОМОНовцы выстраиваются в шеренгу и врезаются в толпу зрителей, закручиваясь в форме улитки, отсекая от неё первые два ряда. Всё произошло так быстро, что я не заметил, как оказался в самом центре закрученной улитки. Затем эта улитка вместе со своим «уловом» начала медленно двигаться к ближайшему автозаку. Вот только тут я понял, что попал в «нехорошую историю» и надо как-то из неё выбираться, причём очень быстро, потому что, если я не освобожусь сейчас, то, не только пропущу новогодний концерт в Филармонии, но скорее всего встречу новый год в одном из отделений полиции Питера. Сам этот факт для моей биографии, конечно, интересен - я дважды бывал в Ленинградских Крестах, но мне ни разу не приходилось бывать ни в Ленинградском отделении милиции, ни в Питерской полиции. Однако мой интерес не на столько велик, чтобы я на самом деле хотел попасть туда прямо сейчас. В голове прокручиваются несколько вариантов: 1) назваться американцем, но у меня нет с собой американского паспорта, а только российский? Да я и не уверен, что в данном случае это будет лучше, чем выдавать себя за российского гражданина. 2) сказать, что я не участник мероприятия, а лишь его зритель – так ведь они загребли и тех и других?

Через несколько секунд раздумывания обращаюсь к огромному ОМОНовцу, который своей широкой грудью толкает меня вместе со всей отсечённой толпой в направлении автозака и говорю ему:

- Я же шёл в метро, а толпа преградила мне к нему дорогу? А теперь и вы не даёте мне пройти в метро. Почему вы меня не пускаете в метро?

Я думаю, что не мои мольбы подействовали на ОМОНовца, а скорее мой возраст (мне тогда было 74) – он, внимательно взглянув на меня, понял, что за меня ни орден, ни медаль ему всё равно не «светит», приподнял свою сцепленную с другим ОМОНовцем руку и . . . выпустил меня на свободу. Тут-то я и почувствовал вкус свободы, который был сродни тому, который я испытал, выйдя из Мордовского лагеря для иностранцев 18 августа 1976 года. В метро я, конечно, не пошёл, а, отойдя на безопасное расстояние, стал наблюдать за происходящим. После того, как ОМОНовцы втолкнули в ближайший автозак человек двадцать, пойманных в улитку, и он с этим «уловом» уехал, его место занял следующий, стоявший за ним в очереди автозак. ОМОНовцы же опять сбились в кучку, наблюдая за происходящим со стороны в ожидании команды для осуществления следующего броска на толпу выступающих и зрителей. По моим оценкам они «собирали свой улов в улитку» каждые 15 минут.

Вот так мне невольно удалось побывать в самой гуще Питерских политических событий и таким образом, освежить свою память о Конституции России и её применении на практике. В тот вечер, слушая Рождественский концерт в БЗ Филармонии, жизнь мне показалась особенно прекрасной!

Как же легко неудачники находят виновников своих неудач!

 

В 2013 году мне пришлось искать себе помощника в бизнес всего на один день в неделю. На моё объявление на кафедре вычислительной техники в местном колледже откликается студент с этой кафедры и просится на работу. По его произношению чувствую, что он не русский, а откуда-то из Средней Азии. Я, хотя и предпочитаю иметь дело с русскими ребятами, но совсем не шовинист – решаю, что надо увидеть его и поговорить, тогда и будет ясно – подходит он мне или нет.

С самого первого его появления всё пошло не так, как это было с другими: во-первых, он приходит не один, а с товарищем. Оказывается, у него ещё нет своей машины, а товарищ подбросил его к моему дому. Тогда сразу возникает вопрос: как же он будет до меня добираться? Во-вторых, когда я пригласил его пройти в офис для интервью, они оба проходят туда. Тогда я спрашиваю их:

- Кто из вас пришёл на интервью?

- Я – говорит Азиз (Aziz Mamajanov) – а можно мой товарищ тоже посидит со мной?

Я понял это так, что его товарищ пришёл ему в качестве помощи и сказал:

- Нет, так дела не делаются, твой товарищ может подождать тебя в гостиной, а я намерен разговаривать только с тобой.

Я почувствовал, что это ему не понравилось, но про себя решил, что раз уж он пришёл, то надо его проинтервьюировать, а там будет видно. В процессе беседы выяснилось, что он всего месяц назад приехал из Узбекистана, а точнее из Ферганы, где уже успел закончить местный университет. Его отец занимается бизнесом, а мать – профессор этого самого университета. Родители послали его снова учиться в местный колледж Силиконовой долины – очевидно, что его мама-профессор хорошо понимала уровень образования тамошнего университета. Здесь его приняли к себе приятели, которые были тоже из Ферганы и которые работали в русском магазине в двух километрах от моего дома, хозяином которого тоже был узбек. Все они жили вместе в съёмном доме в соседнем городе. На мой вопрос, кто оплачивает его учёбу и жильё, он ответил, что родители. На мой вопрос, как же он намеревается добираться до моего дома, он ответил, что кто-нибудь из его друзей по дороге в русский магазин «Калинка» будет его привозить, а вечером после работы он пешком будет идти к этому магазину и там дожидаться его закрытия в 9 вечера, после чего они все вместе поедут к себе домой.

Я не могу сказать, что Азиз мне понравился, но так получилось, что других претендентов больше не было и мне пришлось согласиться на него, тем более что речь шла всего об одном дне в неделю. Так проходит два месяца и каждый раз, когда он заканчивает работу, я сам отвожу его к магазину «Калинка». Справедливости ради, надо сказать, что он никогда не просил меня это делать, но я не мог позволить, чтобы он шёл пешком минут 30–40, когда машина доедет за 3–4 минуты, при том, что мне это совсем не трудно.

У меня в то время была привычка: после того, как наши рабочие дела закончены, расспрашивать своих помощников об их жить-бытье. И вот однажды, ответив на мои расспросы, он объявляет мне, что у него произошло радостное событие – он, наконец, получил водительские права и теперь намеревается купить себе машину. После того, как я поздравил его с этим событием, теперь уже он обращается ко мне:

- Исаак, а не могли бы вы одолжить мне $10,000, которых мне не хватает на покупку машины?

Оказывается, у него есть $7,000, а не хватает ещё $10,000. Ну, как мой читатель уже довольно хорошо осведомлён, я в этих делах, можно сказать, уже тёртый калач и, естественно, не собираюсь делать очередную глупость. Может быть, если бы это было 20 лет назад (до всех моих встреч с жуликами – и с американскими, и с русскими) и у меня действительно были бы лишние деньги, я не могу исключать, что не дал бы их ему. Но теперь дать их приезжему узбеку, не гражданину этой страны, не известно где проживающему, который в любой момент может поменять своё место жительство здесь или вообще вернуться к себе домой в родную Фергану – было бы верхом неосмотрительности.

Тем не менее я решил удовлетворить своё любопытство и поинтересовался у него:

- Азиз, а зачем тебе ещё $10,000 если ты уже имеешь $7,000? Ведь на эти деньги ты без труда можешь купить не новую, конечно, но вполне приличную машину, которая прослужит тебе ещё много лет.

- Нет – отвечает мне Азиз, – я хочу новую машину.

Я пытаюсь его отговорить от этой глупой затеи следующим доводом:

- А знаешь ли ты, что водителю-новичку даже не рекомендуется покупать новую машину, поскольку в отсутствии опыта вероятность его попадания в аварию очень велика.

И чтобы окончательно убедить его в этом, а также, чтобы он понял, что я не намерен удовлетворить его просьбу, говорю:

- Ты знаешь, когда моя дочь училась в Стэндфордском университете, там у неё на первых трёх курсах в качестве средства передвижения был только велосипед. Я купил ей автомобиль только после третьего курса и только потому, что она на лето получила работу-практику в одной из компаний Силиконовой долины. Тогда я купил ей подержанную машину Toyota Corolla со всеми работающими опциями, включая, кондиционер, всего за $4,000. Она пользовалась этой машиной в течение следующих 4–5 лет и очень её полюбила. И только, когда она заработала достаточно денег после окончания Стэнфорда, она купила себе новую машину, какую сама захотела. Тогда я продал эту старую за $3,000 и кому-то, я уверен, она ещё служила много лет.

Я понимал, что мои доводы его не переубедили, зато мне не пришлось говорить ему ясное «нет» на его просьбу – всё стало понятно и без этого слова.

И всё-таки затеял я этот рассказ не из-за этого эпизода, а совсем из-за другого. Ещё через несколько дней за подобным разговором на мой вопрос «как жизнь?», он неожиданно отвечает, что «очень плохо». Ну тут я, конечно, начинаю его расспрашивать, что же такое «плохо» и почему? И вот он мне отвечает:

- Знаете, Исаак, всё и везде как-то стало плохо – и в колледже, и дома с приятелями, и вообще очень скучаю по родному дому и своим родственникам в Фергане.

Меня это сильно удивило, т. к. я знал, что он общается со своими родителями и с дядей-бизнесменом каждый вечер по Скайпу. Тогда я заинтересовался подробностями, но он толком так и не сумел мне рассказать, в чём же состоят его проблемы. Зато он рассказал мне нечто такое, ради чего я и решил посвятить ему эту главу. Итак, он рассказывает мне следующее:

- В очередной раз, разговаривая со своим дядей, крутым там бизнесменом, по Скайпу, я пожаловался ему на свои проблемы, и он посоветовал мне обратиться за помощью к местному имаму в ближайшей мечети. И вы знаете, Исаак, имам действительно мне очень помог – после разговора с ним мне стало значительно легче.

- Азиз, - спрашиваю я, - что же такого он тебе сказал, после чего тебе сильно полегчало?

А вот и его ответ:

- Имам объяснил мне, что все мои проблемы из-за евреев, которых Гитлер, к великому сожалению, не добил. И знаете, Исаак, после разговора с ним мне сразу стало так легко на душе.

Можете себе представить, каково было мне сдержать свои эмоции от такого утверждения. Первое, что пришло мне на ум – это то, что он, похоже, не знает, кто такие евреи, и никогда с ними не сталкивался, если моё имя ему вообще ни о чём не говорит. Скажу сразу, что он разговаривал со мной в обычной дружеской манере, как и всегда, не меняя ни выражение лица, ни интонации в своём голосе. Было ясно, что всё, что он говорит, ко мне лично никак не относится. Я решил воспользоваться ситуацией и спросил его:

- Азиз, а что плохого эти евреи сделали тебе лично?

На этот вопрос он просто пожал плечами – никакого ответа не последовало. Затем я решил упростить свой вопрос:

— Вот у тебя в руках мобильный телефон. Ты понимаешь, что в нём наверняка вложен, в том числе, и труд каких-то евреев? Спроси у твоего имама, можно ли тебе пользоваться этим телефоном?

И вот его ответ, изумительный по своей логике:

- А он сказал, что их трудами пользоваться можно.

После такого ответа все мои вопросы к нему исчезли сами собой. Но даже и в тот вечер я отвёз его к его друзьям в магазин «Калинка». Однако через несколько дней я позвонил ему, чтобы сказать, что я в его помощи больше не нуждаюсь.

Уже описав эту историю, я решил отыскать следы моего «друга» Азиза и был приятно удивлён, что без труда нашёл его в Фейсбуке. Оказалось, что он вскоре после моего с ним общения вернулся в Узбекскую столицу Ташкент и там доучивался ещё в двух учебных заведениях, в том числе, Университете Мировой Экономики и Дипломатии и даже успел поработать в течение четырёх лет (с 2016 по февраль 2020) в Министерстве Иностранных Дел Узбекистана, а теперь поменял её на работу финансиста:

https://www.facebook.com/aziz.mamajanov/about_work_and_education

Вот и такая интересная досталась мне история, а теперь ещё и моему читателю.

 

Альпинизм после 75

Как моя жизнь «висела» на кончике клювика ледоруба

 

В выходные дни 19–21 сентября 2015 года я снова отметился на горе Шаста и ничто не предвещало неприятностей, потому что на этот раз, сознавая, что я не молодею, я был подготовлен к ней гораздо лучше, чем последние 10 лет. Это объясняется тем, что прошло уже более года, как я оставил свою работу в бизнесе. Произошло это после «Крым наш», а точнее 18 июля 2014 года, т. е. на следующий день после того, как в небе над Донбассом был сбит малазийский Боинг МН-17 с 298-ю пассажирами на борту. В тот день я решил, что это должно быть моей реакцией на эти два события. Вот только с этого момента я сумел полностью сосредоточиться на более частых и продолжительных тренировках, чего не мог делать при наличии постоянной работы. Однако на этот раз Шаста, хотя и была, как всегда, ласкова на подъёме, сумела совершенно неожиданно показать свой норов на спуске.

Итак, всё по порядку. В этом году впервые за 20 лет случилась проблема с напарником. Летом, за два месяца до условленной даты, имелось двое желающих составить мне кампанию – Костя и Вадим. За две недели до намеченной даты Костя решил, что он не готов к такой горе и предложил мне сходить с ним на «однодневную» Mt. Dana, которая находится в Yosemite Park и по высоте чуть ниже 4,000 метров, но фишка состоит в том, что начинается восхождение от 3,000 метров, куда можно добраться на машине по комфортабельному шоссе. Поскольку моей целью была всё-таки Шаста, я решил подумать. Так как к этому времени и Вадим тоже уклонился от окончательного ответа, я понял, что остался на этот раз один на один со своей мечтой повстречаться с любимой горой в очередной раз. Поэтому, на всякий случай, я всё же послал email всем своим альпинистским друзьям, уже не надеясь на осуществление своей мечты.

Как ни странно, но я почти сразу получил ответ от Данилы, который написал буквально следующее: «Исаак, я вспомнил, что 20 лет назад я впервые взошёл на Шасту (и вообще на первую в моей жизни гору) с тобой и потому хорошо бы отметить эту дату новым восхождением на неё же и в том же составе». Надо сказать, что Данила был последним человеком, на которого я мог рассчитывать в этом мероприятии. Дело в том, что он уже много лет, как променял альпинизм на ещё более трудоёмкие соревнования – 24 часа non-stop ориентирование и даже однажды стал чемпионом США по этому виду соревнований. Я тут же позвонил ему и предупредил, что я уже давно не бегаю по горам, а только аккуратно по ним хожу и поэтому ему вряд ли будет интересно идти в моём темпе. В ответ он сказал, что уже год или два ничем не занимается по семейным обстоятельствам, сильно прибавил в весе и ему будет в самый раз сходить со мной на Шасту. Надо ли говорить, как я обрадовался?

Тогда я решил не отказываться и от предложения Кости и сходить с ним на Mt. Dana, рассматривая его как тренировочное перед Шастой, что мы и осуществили 5–6 сентября с Костей и его 18-летним сыном Сашей ко всеобщему удовольствию.

Теперь пора переходить к главному событию года, т. е. к восхождению на Шасту. В субботу, 19 Сентября я проснулся в 3:30 утра и помчался подбирать Данилу. В 4:30 мы уже были на пути к Шасте. До North Gate - тропы ведущей на Северную сторону горы - мы докатились за 7 часов, причём последние 13 км по бездорожью с большим количеством торчащих на дороге камней и брёвен по сторонам занял целый час. Бросив по $25 c живой головы во врытую в землю трубу (что-то типа страховки за появление в высокогорной зоне) и взяв по санитарному пакету, которые складированы в местном туалете (с горы надо уносить всё, включая собственные экскременты), в 11:45 мы стартовали с высоты ~ 2,250 метров теперь уже с рюкзаками. Надо отметить, что у нас с Данилой разные «подходы к подходу» к маршруту: я всю жизнь на подходах иду в высокогорных ботинках (climbing boots), а Данила привык бегать свои 24 часа non-stop ориентирование в кроссовках. Когда он увидел, что я собираюсь идти в высокогорных ботинках на подходе к горе, он решил, что я это делаю, чтобы не нести тяжёлые ботинки в рюкзаке и великодушно предложил мне, что он готов их нести с тем, чтобы я мог идти на подходе тоже в кроссовках. Поскольку я понимал, что у нас с ним есть небольшая разница в возрасте (всего то 33 года) и наверное, я буду его задерживать, то предложил ему взять вместо ботинок мои кошки, надеясь, что это немного уравновесит наши шансы на успех. Данила с лёгкостью согласился. Здесь следует отметить, что это было в первый раз за последние 20 лет, чтобы я позволил кому-то на горе нести что-либо из моего личного снаряжения.

Итак, за следующие 7 часов, где-то около 7 вечера мы добрались до бивуака на высоте чуть более 3,000 метров. Примерно через час мы завалились спать, но это совсем не значит, что мы действительно спали. Я, например, не спал в эту ночь ни одной минуты, несмотря на то что принял двойную дозу снотворного. Надо заметить, что головная боль меня никогда в горах не беспокоит, но, во-первых, мешал ветер, который хлестал полами палатки над нашими головами, а во-вторых, и, наверное, это самое главное – у меня из головы не выходил проблемный вопрос, связанный с ледовым склоном на нашем маршруте, о котором так красочно рассказывал поляк возле машины и предупреждал, что там надо быть очень осторожными. Спал не спал, а в 3 часа ночи – подъём.

Маршрут наш назывался Hotlum-Bolam Ridge. Около 4-х утра мы вышли по гребню подсвечивая путь фонариками. Далее я пропускаю все детали, поскольку ничего необычного, кроме того, что это оказался самый длинный путь на вершину из всех, которые я проделал на эту гору за 20 лет (с Юга, Севера, Запада и Востока, летом и зимой), хотя допускаю, что мы прошли этот путь не самым оптимальным образом. Альпинисты знают, что на маршрутах это происходит довольно часто, т. е. если идёшь на 2А (категория трудности), будь готов к 3А, идёшь на 3А, будь готов получить 4А и т. д. В основном это связано либо с погодными условиями, либо с потерей маршрута. Лишь один ледовый склон (не особо крутой, длиной приблизительно 12–13 верёвок) пришлось пройти на кошках, после чего было скальное лазание средней трудности. Наконец около 12 дня мы вылезли на Северную вершину и по перемычке (около 200 метров) достигли главную вершину. Данила сделал запись в журнале посещаемости и несколько снимков на вершине, после чего мы начали спуск, который, как скоро выяснилось, готовил нам сюрприз.

Спустились по скалам, прошли на кошках уже знакомый ледовый склон и начали траверсировать с Запада на Север несколько скальных контрфорсов – Данила впереди, я сзади. Наконец, Данила останавливается в раздумье: он хочет перейти на очень длинный снежный склон и ищет удобный переход со скал на снег. Через пару минут он кричит мне:

- Я спущусь на снег здесь, но здесь не комфортное лазание, поэтому тебе рекомендую подняться обратно вверх метров 20 и там выход на снег выглядит значительно комфортнее.

Я так и делаю – поднимаюсь вверх (ох, как же это неприятно лезть вверх, когда ты уже спускаешься с горы!) и нахожу относительно удобное место перехода со скалы на снег. Пока я поднимался, Данила уже вылез на снег и прошёл по нему несколько шагов, результатом чего был его следующий комментарий:

- Здесь нужен ледоруб (до этого момента я шёл с палочками, не считая, конечно, ледового склона).

Я послушал его и, поменяв палочки на ледоруб, вышел на очень длинный (верёвок так десять) снежный склон. Данила был ниже меня на длину верёвки, которой, как вы уже могли догадаться, у нас не было. Тут следует заметить, что все маршруты, которыми мне доводилось подниматься на Шасту за 20 лет (что летом, что зимой) приблизительно 2А-2Б к/т и для, хотя бы средней квалификации восходителей, не требуют связывания.

Итак, Данила, сделав мне все необходимые с точки зрения безопасности указания, начинает продолжать спуск. Увидев это, кричу ему, чтобы остановился и подождал меня. Сам же я, убедившись, что снег неплохо держит и склон не очень крутой (не более 25 градусов), решаю попробовать прокатиться на попе, о чём и сообщаю Даниле. Сажусь на попу и начинаю пробное скольжение: 2–3 метра скольжение, затем успешное торможение штычком ледоруба; повторяю это ещё раз – опять успех. Но вот третья попытка преподносит сюрприз – уже понимаю, что штычок ледоруба скользит по льду и не «думает» тормозить моё движение, скорость которого с каждым мгновением возрастает. Мгновенно срабатывает реакция, которой меня учили ещё в новичках (спасибо моему первому инструктору в а/л «Баксан», 1960 год, Людмиле Андреевне Самодуровой), но которой за многие годы в альпинизме мне так и не пришлось воспользоваться – разворачиваюсь на живот и что есть силы давлю теперь уже на клювик ледоруба. Движение замедляется, но я всё ещё скольжу, хотя и не так быстро. Продолжаю давить на клювик что есть силы и … через несколько мгновений останавливаюсь. Решил, что можно немного расслабиться и собраться с мыслями, результатом чего было ослабление давления на клювик ледоруба, что привело к новому скольжению. Тут уж я вцепился в ледоруб и больше не думал расслабляться – мне опять удалось остановиться. Теперь уже я нашёл, хотя и небольшую, но дополнительную помощь своему ледорубу: дело в том, что во время скольжения обе мои штанины задрались выше колен и теперь голыми коленями я упирался в снег, который, как выяснилось, лежал небольшим слоем на поверхности льда.

Только теперь я вспомнил, что внизу у машины говорил поляк о каком-то ледовом склоне, покрытом небольшим слоем свежего снега, а также упоминание самого Данилы о том, что 3 дня назад на горе выпал свежий снег. И вот теперь я начал осознавать, что же произошло: во-первых, чем выше по склону, тем больше выпало снега и тем меньше он вытаял за прошедшие 3 дня и потому, пока я был выше (где слой снега был ~10-12 см и лёд, наверное, был не такой твёрдый), я мог тормозить своё движение штычком ледоруба, а как только я попал в зону большего стаивания снега, его слой сильно уменьшился (до 5 см), а лёд стал твёрже. В этот момент я вспоминаю, что в свои давние молодые годы, когда я ходил в больших горах, как-то Хан-Тенгри, пик Коммунизма, Мраморная стена и т. д., я всегда точил свои кошки и ледоруб перед каждым восхождением, над чем не раз товарищи по «оружию» подсмеивались. Да и Игорь Виноградский в своей нашумевшей книге «Вторая команда» не избежал искушения, рассказав в ней об этом факте моей альпинистской биографии. Ах, как же я в этот момент, с трудом зависнув на клювике ледоруба, пожалел, что изменил своей альпинистской привычке и ни разу не точил ни кошки, ни ледоруб в последние 20 лет!

Итак, я завис на клювике ледоруба и собственных голых коленях. Слышу сверху голос Данилы:

- Исаак, что ты хочешь, чтобы я сделал?

Отвечаю:

- Выруби себе лохань, достаточную, чтобы ты мог снять рюкзак, достать и надеть кошки. После этого спускайся ко мне лицом к склону, и остановись слева от меня. Делай всё это как можно быстрее, мне здесь не очень уютно.

Когда минут через пятнадцать Данила поравнялся со мной, я сказал:

- Теперь руби ещё большую лохань здесь, чтобы мы оба могли в ней поместиться, после чего достань мои кошки и помоги мне их одеть.

Когда лохань была готова, Данила подстраховал меня во время перехода в неё. А когда кошки оказались на моих ботинках, уже можно было облегчённо вздохнуть. И на этот раз бог миловал!

Теперь пошла обычная рядовая «пилёжка» к месту ночёвки, куда мы прибыли около 7 часов вечера. Никогда раньше мне не приходилось появляться на ночёвке так поздно. На этот раз рабочий день длился целых 15 часов подряд! Не трудно догадаться до какой степени усталости мы оба дошли, но, конечно, в первую очередь, это касалось меня. Поэтому я предлагаю Даниле заночевать в палатке и утром отправиться вниз. За 20 лет это был первый случай, когда мне не хватило 2-х суток из дома в дом для восхождения на Шасту! Однако Данила сообщает, что он никак не может оставаться, поскольку утром ему обязательно нужно быть на работе. Он также понимает, что в таком состоянии я вести машину не смогу и готов вести её сам все 7 часов. Тогда я предлагаю компромиссный вариант – поспать 3–4 часа, а затем начать спуск к машине часов в 12 ночи при свете фонарей. Этот план и принимается.

Перед тем, как пойти спать, я дважды спросил Данилу хорошо ли он помнит выход на тропу при переходе с гребня, где мы находимся, на другой гребень, от которого начинается тропа вниз, и, если нет, то хорошо бы сейчас налегке и при свете сбегать и проверить (это могло занять всего 10–15 минут). Он оба раза ответил утвердительно и послал меня куда подальше спать. После этого я пытался заснуть, но мне это, конечно, не удалось. Но это и не было главным – главным было, чтобы ноги были вытянуты и спина расслаблена. Данила при этом что-то варил на своём микроскопическом примусе и пытался накормить каким-то варевом меня и себя. Я с отвращением заставил себя съесть пол кружки чего-то варёного, совершенно не различая вкуса. А дело в том, что обычно я на горе практически ничего не ем, кроме сухофруктов из кармана и такого меня хватает ровно на двое суток. Конечно, обычно за такие двое суток я теряю в весе 2–3 кг, которые восстанавливаются за следующие 3–4 суток. Но тут уже «пахнет» третьими сутками, и я не знаю, как мой организм поведёт себя в такой ситуации. Поэтому я заставил себя насильно съесть несколько ложек этого совершенно безвкусного варева.

В 10:30 вечера понимая, что мне всё равно не уснуть, хотя впереди будет уже 3-я ночь без сна, я вскакиваю, т. к. Данила просил пойти вниз как можно раньше. Мы быстро собираем бивуак и в 11:10 вечера при свете налобных фонарей устремляемся вниз. Всё идёт без сюрпризов только первые 15 минут, пока тропа очевидна. Но при переходе на другой гребень мы её теряем и начинаем блуждать (вверх и вниз) среди крупной и очень крупной осыпи. В темноте крупные камни кажутся очень крупными, а очень крупные - кажутся скалами и ориентироваться совершенно не возможно. Мне, конечно, тяжко, но у Данилы рюкзак в два раза, если не более, больше моего. Через час такого блуждания я предлагаю Даниле пересмотреть наш план – вытащить спальники и поспать в них до рассвета прямо там, где стоим. А там и все проблемы растворятся сами собой. Но Данила ведь чемпион США по «24 часа non-stop ориентированию»! Он упорно устремляется вниз и вскоре свет его фонаря исчезает из моего поля зрения. Ещё через 15 минут я слышу его крик, возвещающий о том, что он стоит на тропе. Ура! Теперь возможность потери тропы близка к нулю. Итак, сейчас 1:05 ночи и нам надо преодолеть путь, который на подъёме у нас, ещё совсем свежих, занял 7 часов.

Теперь я иду первым, а Данила за мной – так, он говорит, ему легче идти. Большой рюкзак его сильно измотал, и он идёт с большим трудом. Я же, напротив, – со своим маленьким рюкзаком чувствую себя вполне комфортно – всё же сказывается 3-часовой отдых несмотря на то, что идёт третья ночь без сна. С трудом, но мы всё же достигли моей машины к 5:30 утра всё ещё в кромешной темноте. Но на этом наши приключения не закончились.

Поскольку Данила вызвался вести мою машину сам весь путь домой, не рассчитывая на меня, я решил, что это всё-таки чересчур и предложил ему, чтобы он поспал первый час, который я поведу машину по бездорожью, пока доедем до ближайшего шоссе. Он с удовольствием занял пассажирское кресло и тут же отключился. Я же, не торопясь переоделся минут за 15, занял место водителя, и мы поехали со скоростью 3–5 км в час. Ещё через 15 минут стало рассветать, а я начал чувствовать, что засыпаю. Думаю, что я засыпал за рулём на одно мгновение раз 7–8 и тут же просыпался. Так мы проехали минут 50, как вдруг мы одновременно проснулись от страшного шума, который исходил от днища моей машины. А машина у меня Toyota RAV4 с 4 ведущими колёсами, другой машине на такой дороге делать вообще нечего. Оказывается, на сей раз я заснул более основательно и через мгновение не проснулся. В результате машина на прямой дороге (поворота не было) въехала в густые кусты, ободрав низ и правый бок, а, проснувшись от этого шума, я мгновенно вырулил её на дорогу. Надо признаться, что и на этот раз мне сильно повезло – все 50 минут вдоль этой дороги торчали многие сотни спиленных деревьев и пней от этих деревьев. Так что последствия от моего засыпания могли быть куда более печальные. А то, что я не спал уже 3 ночи – вряд ли было бы большим оправданием.

Понятное дело, что сон у Данилы пропал начисто и он произнёс:

- С тебя хватит, ты своё дело сделал, теперь машину поведу я.

Ясное дело, что я не сопротивлялся. Дальше мы ехали уже без приключений – сколько ж можно? Я даже сумел подменить его минут на 40, когда у него состоялся телефонный разговор со своим клиентом по работе. В результате он не пропустил ни одного рабочего разговора, и мы благополучно добрались до его нового дома в Белмонте. Ну а оттуда я уже сам добрался до своего дома в Сан-Хосе.

Теперь читатель сам может сделать вывод, где опаснее - на горе или на дороге?

В заключение хочу отметить следующее:

1) Дома я узнал, что за эти 2,5 дня я потерял в весе 3,5 кг, которые уже почти вернулись.

2) Несмотря на все приключения, которые я здесь описал, на этот раз я всё-таки не почувствовал такой усталости, какую обычно чувствую после возвращения с Шасты. Это определённо благодаря усиленным тренировкам, которым я посвятил весь прошедший год. Когда я работал, я не мог посвящать тренировкам такое количество времени.

3) Ну и последнее, оно же и самое главное, — это то, как важно всегда находиться в горах с надёжным товарищем. Я конечно и раньше не сомневался в Даниле, а теперь это лишь подтвердилось.

Дубль семь

 

2016 год - для меня 77-й год рождения. Дубль семь – такое бывает лишь раз в жизни! Правда, будут ещё похожие 88 и 99, но это когда ещё будет, а 77 – вот он уже со мной. Поэтому я решаю, что прожить его надо как-то по-особому. Просто залезть на Mt. Shasta – это уже стало банальностью. И тогда в январе мне в голову пришла интересная мысль: поскольку я всю взрослую жизнь бегаю для поддержания своей физической формы, а также для ежегодного восхождения на Mt. Shasta, то почему бы мне не поучаствовать также и в Сан-Франциском ежегодном марафоне? Ну, конечно, не в настоящей марафонской дистанции (я ведь пока ещё в своём уме!), но Сан-Францисский марафон помимо марафонской дистанции (42 км) имеет ещё две дисциплины – ½ марафона (21 км) для более ущербных и 5 км для уж совсем ущербных. Вот на эту последнюю дистанцию я и решил нацелиться и, таким образом, впервые в жизни поучаствовать в официальных беговых соревнованиях огромного масштаба. В молодые годы мне приходилось участвовать в соревнованиях по скалолазанию, по альпинизму, наконец, один раз в лыжных гонках, но никогда я не только не бегал никакие марафоны, но даже не приходилось их наблюдать.

Не давала покоя мысль: ну когда-то же надо попробовать, а то ведь можно и опоздать? Так и умру без марафона и не о чем будет вспомнить на смертном одре. Как говаривал незабвенный Павка Корчагин в широко культивируемом в нашем детстве романе Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Жизнь даётся человеку только один раз и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

Моё решение может показаться не совсем нормальным, но ведь и год этот для меня тоже не совсем обычный – он же «дубль семь»! Конечно, для осуществления задуманного пришлось здорово перестроить свой режим и всё прочее также подчинить этой цели. Но об этом чуть ниже.

А пока важно то, что этот год состоял из двух независимых событий, каждый из которых уже мог позволить мне отпраздновать мой день рождения, как вполне заслуженный. Дело в том, что 16 лет назад - год, когда я купил себе последний дом, в котором живу и поныне, - я завёл себе традицию – праздновать свой день рождения только после того, как залезу на Mt. Shasta, т. е. я должен заработать сам у себя эту привилегию. Иначе мне было бы неловко звать на это событие своих молодых друзей, из которых все, точно, ровесники моих детей. Ведь я хочу, чтобы они, мои друзья, принимали меня в своей среде на равных, а эту привилегию я должен каждый год доказывать заново. Им это, может быть, и не надо, но мне самому это точно нужно. С тех пор дата сборища по поводу моего дня рождения перестала быть привязанной к 26 июля (мой календарный д. р.), а отмечается только после такого восхождения.

Иногда мне приходится ждать напарника до августа, а то и сентября, и потому последние 15 лет я устраиваю сборище своих молодых друзей по этому поводу обычно в сентябре, а один раз это было даже в ноябре. До сих пор это требование неукоснительно выполнялось, кроме двух годов - 2007 и 2008 – когда я ездил в альплагерь «Безенги» в Кабардино-Балкарии работать тренером со студентами ЛЭТИ, о чём я уже рассказал выше. Я тогда посчитал это вполне достойной заменой восхождению на Шасту. Ну а теперь вернёмся к событиям лета 2016 года.

Mt. Shasta принимает русского гостя с Индонезийского острова Бали

 

В 2016 году опять произошла заминка с напарником: как и в прошлом году, сначала желающие появляются, а ближе к делу отпадают по разным причинам. До самого конца верным оказался лишь один мой приятель по спорт клубу по имени Миша. Он уже не молод (ему уже 44 года!) и никогда не занимался альпинизмом, но каждый день тренируется в спорт клубе, поэтому у меня не было сомнений, что у него всё будет в полном порядке.

Итак, в четыре утра субботы, 23 июля, вдвоём мы отчалили от моего дома в Сан-Хосе. Около 10 утра в магазине альпинистского снаряжения под названием «Пятый сезон», который находится под самой горой, мы взяли для Миши всё необходимое снаряжение. Ещё 40 минут езды и мы добираемся до паркинга на высоте 2,377 м.

Только мы вышли из машины, как к нам подходит молодой человек со словами «я слышу русскую речь, что совершенно неожиданно, но очень приятно». Выясняется, что звать его Саша, ему 31 год, родом он из Сибири, закончил Уральский Политехнический Университет по специальности «Спортивный менеджер», вот уже 4 года как он живёт на острове Бали в Индонезии со своей женой и двумя детьми. Он очень любит путешествовать (а кто не любит?). За эти 4 года он посетил 37 стран, на этот раз он за 17 дней проехал на машине 11 американских штатов и через 3 дня он улетает из Лос Анжелеса (замечу, что это около 1000 км от Mt. Shasta на юг) к себе домой на Бали.

Сюда он заехал, чтобы полюбоваться на широко известную достопримечательность - Mt. Shasta, переночевать прямо здесь возле машины в спальном мешке и на следующий день уехать вниз. Я, конечно, заинтересовался, чем же он зарабатывает на жизнь себе и своей семье, да при этом ещё и посетил 37 стран за 4 года. Ответ его оказался для меня неожиданным: он в Интернете ведёт Travel Blog (Блог путешественника), у него 16,000 подписчиков и 52 человека, которые на него работают. Оказывается, на этом можно безбедно жить!

Он, конечно, заахал и заохал по поводу: а нельзя ли с нами пойти наверх? Я сказал, что да, конечно, можно и я очень даже советую подняться с нами на первые 500 метров по высоте (это совсем не трудно и не требует никакого снаряжения) и там уже будет настоящий горный цирк со всеми прелестями, как-то, с трёх сторон гребни и их склоны, покрытые снегом.

Конечно, после 4-х лет жизни на Бали ему очень захотелось в конце июля увидеть настоящий снег. Он заядлый сёрфингист (катание на доске по океанским волнам), потому и выбрал для жизни остров Бали в Индонезии. Ни к альпинизму, ни к скалолазанию, он прежде отношения никакого не имел. Получив приглашение, он побежал к своей машине собирать рюкзак. Выяснилось, что у него, кроме одноместной палатки, спальника, воды и бутерброда, больше ничего нет – ни примуса, ни кастрюльки. Отсюда вы можете понять, что он путешественник совсем другого толка. Но в данном случае не было нужды ни в специальной подготовке, ни в специальном снаряжении, поскольку он намерился взойти на 1/20 горы, там переночевать и на следующий день спуститься к машине. Всё лучше, чем спать возле машины. Пока мы поднимались 1½ часа до рекомендованного мною плато, я увидел, как он уверенно идёт в своих кроссовках по снегу, ни разу не поскользнувшись, при том, что Мише было довольно трудно идти даже в высокогорных ботинках.

Справедливости ради, надо сказать, что Мише досталось нести нашу палатку - не мне же, старому человеку, да к тому же и неофициальному тренеру, нести её!

Увидев Сашину такую прыть молодого рысака, я предложил ему пойти с нами на нашу ночёвку, несмотря на то что впереди был путь ещё часов на 4–5 в основном по снежным склонам, а также по неприятной осыпи. Он, конечно, с радостью согласился. Так мы поднялись с ним на Helen Lake – место ночёвки для всех, кто собирается идти ночью (рано утром) на вершину. Ещё минут через 40 к нам присоединился Миша.

То, что Саша увидел на этой высоте (3,200 м) привело его буквально в дикий восторг. Он всё повторял, как ему повезло, что он встретил нас и что вместо того, чтобы, прожевав свой бутерброд, лечь спать возле своей машины, теперь он будет наслаждаться потрясающим закатом, ночными огнями городка, расположенного под горой, а утром ещё и несказанной красоты рассветом.

Саша меня совершенно не разочаровал и, если бы у него были с собой ботинки, кошки, ледоруб и каска я бы спокойно взял его наверх, что я ему и выразил. На это он ответил: «никакой проблемы, я приеду в следующем году, куплю всё необходимое снаряжение и с большим удовольствием поступлю в твоё распоряжение».

Пока Миша готовил еду, Саша подсел ко мне и стал меня интервьюировать на свою микрокамеру, сказал, что по возвращении домой поработает с этим материалом и вставит его в блог для своих читателей.

Мне, конечно, было очень смешно всё это слышать, но ему виднее. Перед сном договорились, что на следующий день он ждёт нас до 2-х часов дня и, если мы не появимся к этому времени, он уходит вниз один, т. к. не может опоздать к своему самолёту в Лос Анжелесе.

Ночью мы с Мишей встали в 3 часа и в 4 часа, надев кошки, вышли на восхождение, подсвечивая себе путь налобными фонариками. С этого момента ничего необычного не происходило. Пожалуй, стоит только отметить, что снежные (а ночью они ледовые) калгаспоры в этом году были необыкновенно большой высоты (до полу метра, а иногда и выше) и, конечно, по ним труднее ходить, чем обычно. Это, безусловно, следствие необыкновенно снежной зимы.

К моменту нашего выхода далеко на горе уже светилось около 20 фонариков. Я полагаю, эти люди вышли на гору на 1–2 часа раньше нас. Хочу отметить, что ещё такое же количество фонариков светилось позади нас. И вот тут я с огорчением должен отметить, что впервые все, кто стартовал после нас, нас обогнали. В прежние года, как правило, попадались восходители, которых мне приходилось обгонять на главном очень длинном снежном (ночью ледовом) склоне. Их никогда не было много, но таковые всё-таки были. Но не в этот раз.

Я думаю, мы шли этот главный склон часов пять. Ещё 2–2.5 часа занял у нас подъём на три ступени Misery Hill, после чего я оказался на плато под вершиной (высота 4150 м) поджидая Мишу. Минут через 30 появился Миша, к моему удивлению, без рюкзака, а значит и без кошек и ледоруба. Притом, что мы знали, что (первый раз за 23 года!) и то и другое понадобится для последнего участка на вершину – об этом все возвращавшиеся с вершины нас предупреждали. А теперь, к моему огорчению, Миша говорит, что с него достаточно и что дальше он не пойдёт. Договариваемся, что он остаётся на плато и будет ждать меня.

Я одеваю кошки и ещё ровно через 27 минут помахиваю ледорубом Мише с вершины. Вы не могли не заметить, как часто в этом тексте я произношу слово «впервые». А вот и ещё раз впервые: я на вершине совсем один (я уже упоминал, что все давно побывали на вершине и ушли на спуск) и некому было сделать фото с моей физиономией на фоне вершины. Чтобы всё-таки иметь доказательство своего пребывания на вершине, в книге восходителей оставляю запись следующего содержания: «Я, Исаак Гилютин, поднялся на вершину 24 июля в 12:58. Это есть мой собственный подарок на мой 77-летний день рождения, который имеет место быть ровно через два дня». После этого быстро спускаюсь к Мише и затем мы вместе продолжаем спуск, который, к счастью, не принёс никаких неожиданностей.

Мише очень понравился спуск скольжением на попе по к этому времени уже снежному длиннющему склону. Около 5 часов вечера мы были на ночёвке. Саши, конечно, там уже не было. Вернулись мы очень усталые и я предложил переночевать на горе ещё одну ночь. Так и было решено. В понедельник, как говорится, «усталые, но довольные, они благополучно вернулись домой».

И чтобы окончательно закрыть эту тему, я хочу привести здесь мою переписку с Сашей, который уже успел вернуться к себе домой на Бали:

Исаак ----> Саше

26 июля 2016 г., в 9:37, Isaak <[email protected]> написал(а):

Саша,

Мы только что вернулись с горы, обстоятельства заставили нас переночевать на горе 2-ю, незапланированную ночь. Я хотел тебе позвонить и узнать, как твои дела и всё ли в порядке, но ты не оставил мне свой номер телефона. Если будет минута – позвони. Мой домашний ты записал. На случай, если не услышу тебя сегодня или завтра утром, то счастливого полёта и скорого возвращения в Богом избранную Солнечную Калифорнию. Не забудь прислать мне координаты твоих блогов, я с радостью с ними ознакомлюсь. 

Исаак

Ответ Саши -----> Исааку

From: Александр Редькин [mailto:[email protected]]


Sent: Wednesday, July 27, 2016, 1:02 PM


To: Isaak <[email protected]>


Subject: Ответ от Александра!

 Исаак, дорогой! Очень рад тебя слышать.

Я уже в Малайзии, только что сделал 2 длинных перелёта, один 14 часов! У меня все просто восхитительно, я как ребёнок, спускаясь с Шасты катался по ледникам, может быть Вы видели следы и спустился за 1.15 ориентировочно, по тому же маршруту. Я благодарен что встретил тебя и Мишу и хочу ещё раз выразить огромную благодарность за всё, что вы для меня сделали. Если бы не Вы, сидел бы я внизу и не получил бы тех впечатлений.

Появилась цель вместе в следующем году сделать восхождение, я подготовлюсь и куплю все оборудование!

Рад что в моей жизни появился такой пример как ты, по приезду отдам видео на монтаж, чтобы сделали небольшой сюжет о нашем приключении и чуть позже скину все фотки с горы: 

Вот все мои координаты: 

✚ канал YouTube → https://goo.gl/vCf3fV


✚ Вконтакте → https://goo.gl/3KcZi2


✚ Фейсбуке → https://goo.gl/XRp6WW


✚ Инстаграмме → https://goo.gl/IdSO8K


✚ Одноклассники → http://goo.gl/kxGdMQ

Рад что в моем окружении появился такой пример как ты Исаак! До связи!

Первый марафон в моей жизни – Сан-Францисский

 

Прежде, чем я принял решение поучаствовать в этом марафоне, я, конечно, почитал про него, про тот, который проводился в предыдущий, 2015 год. И первое, что я узнал, это то, что в прошлом году он проводился прямо в мой день рождения – 26 июля 2015 года. Конечно, я очень пожалел, что пропустил такую возможность - бежать в свой день рождения – это было бы вдвойне интересно.

Все последние годы я бегал для души и тела только 4 км, а на марафоне-то надо бежать 5 км, - уж меньше дистанции не бывает. Следовательно, придётся работать ещё больше, чтобы привыкнуть к новой дистанции. И, наконец, третье наблюдение, которое я вынес, изучая результаты марафона прошлого года, – это то, что я не так уж и плох и, если всё-таки поучаствую, буду далеко не самый последний. Именно это оказалось главным обстоятельством для принятия моего решения.

После того, как в 2017 году я опубликовал свой рассказ на русском альпинистском сайте risk.ru под тегами «Безопасность в горах» и «Взаимопомощь», было много к нему комментариев и в них некоторые просили поделиться моим методом тренировок для тех, кому более 60 и даже 70 лет. Поэтому хочу поделиться своим опытом на случай, если кто-то в моём возрасте или близко к тому захочет поучаствовать в какой-либо из дисциплин марафона. Итак, решение было принято во второй половине января. До этого я практически всю жизнь в Америке бегал для себя два раза в неделю по утрам, а после переезда в Калифорнию - перед сном. Это изменение было связано с тем, что в моё утро (8 часов) в Калифорнии уже довольно жарко, а я предпочитаю бегать в прохладное время суток. После такого бега было очень легко засыпать – уставшие мышцы всего тела позволяли мне дальнейшее существование лишь в горизонтальном положении. Теперь же мне пришлось бегать строго через день и без всяких пропусков.

За три месяца до марафона мне (сове по типу устройства моего организма) пришлось изменить полностью свой режим: вместо вечера я стал бегать по утрам, чтобы приспособиться к более низким температурам, которые имеют место в Сан-Франциско в это время года. К тому же старт моей дистанции даётся в 7:45 утра и надо было приучить себя вставать очень рано, а, значит, и рано ложиться спать. А в такое время дня разница температур воздуха между Сан-Хосе и Сан-Франциско легко может достигать 5–10 градусов Цельсия. Подобрать подходящую одежду тоже оказалось не простым делом.

Последние три месяца я ещё раз изменил своё расписание – ложился спать в 8 вечера, вставал в 5:30 утра и после небольшой разминки дома в 6:15 шёл бегать свои 10 кругов на стадионе, который очень кстати расположен прямо в моём жилом комплексе. За эти полгода я много раз пытался сравнивать восхождение на Mt. Shasta и 5 км бега. Так что, могу сказать, что бегать много тяжелее, чем восходить на гору:

Во-первых, в горах всегда ходят медленно.

Во-вторых, ты можешь остановиться в любой момент и подышать, если очень тяжко, а иногда можешь посидеть и отдохнуть – в альпинизме это в порядке вещей, особенно на подходах. В беге это абсолютно исключено. Я, например, из своих десяти кругов легко бегу только половину первого круга (1/20 дистанции), вся остальная дистанция проходит в тяжёлой борьбе с самим собой.

Теперь пора перейти непосредственно к марафону. Это оказалось очень интересным. Общее число участников 27,000 и, наверное, что-то около того же число зрителей. Участники, конечно, не только из США, но также и из-за рубежа. Организовано всё было очень даже неплохо. Пожалуй, больше всего меня поразил бесплатный The Race App provided by FitBit Company:

Электронный чип с моим номером (2186) был прикреплён к шнурку одного из моих кроссовок. Но чип не такой, как мы привыкли видеть в компьютерах, а совершенно плоский, напоминает штрих код на товарах в магазинах. При этом он, несомненно, имеет постоянную связь с компьютером на всей дистанции. Это позволяло моей дочери и зятю следить за мной (вернее за моим номером) на протяжении всей дистанции.

Я заранее сообщил об этом Арр своему молодому другу Саше и он, находясь в Питере, также успешно наблюдал за моим перемещением на плоскости одновременно с моей дочерью, которая поджидала меня в толпе зрителей. Буквально через 5 минут после финиша я получил от него Емейл из Питера, в котором он сообщал, что вместе со своими друзьями наблюдал за моим передвижением и «болел» за меня и уже знал моё время раньше меня! Мне ведь ещё надо было отдышаться и отыскать свою дочь в толпе зрителей. Как сам Саша выразился по этому поводу (а он учёный и занимается Хай Теком): «будущее уже с нами!».

Теперь пора огласить мой результат, которым я очень недоволен: 30 мин 55 сек. Это почти на 2 минуты больше, чем то, на что я мог рассчитывать. Объяснение этому я, конечно, нашёл, но утешение это мне не принесло: во-первых, до и во время забега воздух был очень влажный, что для Сан-Франциско в такое время дня достаточно обычное явление, а для меня, жителя очень сухого климата Сан-Хосе, было, конечно, серьёзным недостатком. Во-вторых, я, возможно, не полностью восстановился после восхождения на Шасту – прошло всего 5 дней.

А теперь немного статистики:

Всего участников на этой дистанции было 2,378. Среди участников мужского пола я занял 366 место, а с коррекцией на пол и возраст - 77 место. Интересно как распорядилась судьба: в первый день, когда я заглянул в таблицу результатов, я нашёл себя на 76 месте, а через неделю обнаружил себя уже на 77 месте. Очевидно, что организаторы обнаружили ошибку для одного из участников забега и внесли поправку. Ну как тут не поверить в мистику: звучит так, будто организаторы обнаружили, что мне не 76 лет, а 77 и переместили меня на соответствующее место! Однако среди участников, которым за 75 лет, я занял вполне почётное 2-е место – совсем неплохо для первого раза.

Моё участие в марафоне уже принесло первый положительный результат: мой зять Гейб, который присутствовал среди зрителей, сказал, что в следующем году он тоже побежит со мной. А теперь хочу указать на источник информации о марафоне на случай, если кто-то из моих читателей захочет узнать о нём чуть больше, а может даже и поучаствовать в следующие годы:

https://www.thesfmarathon.com

Мой молодой друг Саша Гришканич

 

2017 год - для меня 78-й год рождения и я решил сделать ежегодной традицией главные события прошлого года – участие в Сан-Франциском марафоне и, конечно, восхождение на Шасту – куда же я без неё, а она без меня! Однако, если для участия в марафоне я не нуждаюсь в напарнике, то восхождения в горах, я, как профессионал, никогда не совершаю в одиночку. Желающих напарников на такое мероприятие с каждым годом становится всё меньше. Поэтому здесь будет уместно рассказать о моём партнёре этого года, поскольку он был совсем не похож на моих партнёров по предыдущим восхождениям.

На оба эти события 20 июля ко мне в гости прилетел из Питера мой молодой друг Саша. К этому времени мы были знакомы с ним ровно 10 лет, с тех пор как я в 2007 году поехал на Кавказ в альпинистский лагерь «Безенги» работать тренером со студентами ЛЭТИ. В том году он, можно сказать, был совсем мальчишкой 18 лет отроду, перешедшим на 2-й курс физического факультета ЛЭТИ. Я с ним тогда не работал, т. к. он приехал туда новичком, а я работал с разрядниками. Тем не менее, он привлёк моё внимание сначала как человек, общающийся с компьютером на «ты», а затем и уровнем общего развития. Он очень много и неплохо фотографировал там, а я, наоборот, никогда не любил это делать. Поэтому, вернувшись в Питер, я попросил его привезти мне компакт диск со всеми его фотографиями (более тысячи), который я увёз к себе в Америку. С тех пор мы встречались с ним каждый раз, когда я приезжал в Питер, а было это, как правило, два раза в год, и каждый раз мне было очень интересно расспрашивать его, как о событиях, происходящих в России вообще, так и о тех, которые происходили с ним лично. А в перерывах наше общение проходило по Интернету.

За десять лет утекло много воды, а у Саши произошло много событий. В частности, он стал учёным в области физики лазеров, успел побывать по работе в нескольких странах, как-то Польша, Румыния, Китай и пр., а в феврале прошлого года был у меня в гостях, т. к. делал доклады сразу на двух конференциях, из которых одна проходила в Сан-Франциско (СФ), а другая прямо в моём Сан-Хосе. Именно тогда Саша заявил мне, что несмотря на 10-летний перерыв, в нём ещё не угасла любовь к горам и, что более важно, к восхождениям на них. Короче, он просится взять его на мою любимую Шасту. Тогда я ему сказал, что февраль - месяц не подходящий, т. к. зимнее восхождение отличается от летнего, как ночь ото дня.

- Приезжай-ка ты летом, если хочешь взойти со мной на Шасту, - сказал я ему тогда, уверенный, что в его плотном рабочем графике это совершенно невозможно. Ведь у него тогда было три работы, плюс небольшой бизнес, плюс незаконченная диссертация. Не много ли для одного, хотя и очень способного, человека?

В общем, тогда он сказал мне, что будет думать, как всё это осуществить. Я к этим его словам отнёсся без всякого пиетета - считал, что это было сказано в запале, из разряда ни к чему не обязывающего «хорошо бы это сделать». Даже и мне в голову иногда приходят мысли такого же порядка, что уж требовать от совсем молодого и очень амбициозного человека?

В тот же приезд он узнал, что у меня новая забава - я усиленно тренируюсь к своему дебюту – первый раз в жизни пробежать 5 км дистанцию в составе СФ марафона. В те дни он с удовольствием присоединился к моим тренировкам в спорт зале и на стадионе, сокрушаясь, что дома у него совсем нет времени на такие занятия. Позже он заявил, что хотел бы поучаствовать со мной и в этом мероприятии. Я ничего не ответил, но про себя подумал: желать никому не запрещается, а вот чтобы это реализовать, нужно, как минимум, переставлять жизненные приоритеты - только тогда и можно найти необходимое время. Перед отлётом в Питер он сказал, что снова прилетит в январе 2017 года на ту же самую ежегодную конференцию по лазерам в СФ. Я принял это к сведению, а про себя подумал, что таким образом он опять не попадёт ни на одно из моих главных мероприятий следующего года, в которых, якобы, очень хочет поучаствовать.

Однако он, похоже, принадлежит к тем счастливчикам, которым всегда везёт, даже, когда они делают явные ошибки, в которых никто, кроме них самих, не виноват. В народе таких людей называют божьими помазанниками. А произошло вот что. Успешно защитив диссертацию перед самым новым 2017 годом, он расслабился и, не очень торопясь, в начале января обратился за визой в Американское консульство в Питере, полагая, что он её получит через несколько дней, т. к. эта будет уже не первая его поездка в Штаты. Абсолютно уверенный в этом, он даже купил себе билет на самолёт и заплатил $700 за конференцию, на которой ему предстояло выступать с докладом. Визу ему дали, но не через несколько дней, а через несколько недель, а точнее, 3-го февраля, ровно в тот день, когда он должен был читать свой доклад на конференции в Сан-Франциско. Ясно, что конференция прошла без него. Но, поскольку виза дана на целый год, он решает использовать её для своего летнего отпуска. Вот так я впервые получил себе молодого заморского напарника для очередного восхождения.

Сан-Францисский Марафон в 2017 году

 

В последние 15–20 лет мне часто приходится слышать советы благоразумных людей о том, что в моём возрасте уже "пора сбавлять обороты". Я и сам понимаю, что когда-то придётся остановиться, но вижу свою задачу в том, чтобы максимально отдалить это время. Именно поэтому я и дебютировал в прошлом году в соревнованиях на дистанции 5 км в составе Сан-Францисского марафона. Я считаю, что забег на 5 км в СФ марафоне поможет мне избежать душевную травму, когда я уже не смогу «поклоняться» Шасте. Я чувствую, что это время уже не за горами. Бегать же 5 км можно практически в любом возрасте, хотя очевидно, что время пробега с каждым годом будет возрастать. Но можете мне поверить, что ажиотаж и эмоциональный подъём, которые я испытываю до и во время забега аналогичны тем, что были во времена моей молодости на чемпионатах Ленинграда по скалолазанию в 60-х годах прошлого века. И конечно, не стоит сбрасывать со счетов пользу круглогодичных тренировок, без которых не пробежать дистанцию, чтобы не было стыдно перед собой и толпой зрителей.

Итак, СФ марафон состоялся 23 июля. Сразу скажу, что упомянутый Саша, несмотря на огромное желание поучаствовать в нём, не захотел, чтобы я зарегистрировал и его по той причине, что работа и диссертация за прошедший год не позволили ему привести своё тело в соответствующую спортивную форму. Таким образом, он оказался в толпе зрителей вместе с моей дочерью, Кристиной, в то время как её муж, Гейб, выполняя обещание прошлого года, оказался вместе со мной в другой толпе - бегунов.

Хочу поделиться с читателем о своём целевом времени. Поскольку моё время в прошлогоднем забеге было 30 мин и 55 сек., то моей целью этого года было выйти из 32 мин. Меньше 31 минуты быть не могло согласно пословицы «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». А если будет больше 32 мин, это меня очень расстроит. Если же говорить о месте, которое я мечтал занять в таблице с учётом возраста, то это было 78-е, потому что в прошлом году при возрасте 77 лет я занял 77-е место среди 2,400 участников.

Однако реальность оказалась намного хуже, поскольку время, которое я показал было 32 мин 53 сек., а моё место в таблице с учётом возраста 95-е среди 2,254 участников забега - я чуть не выскочил из первой сотни! Анализ этой таблицы показал следующее:

Впереди меня есть только два человека в возрасте за 70 лет: один на 8-м месте в возрасте 74 лет; совершенно очевидно, что он профессиональный бегун и его мне никогда не победить; второй на 62-м месте в возрасте 93 лет! Вот тут есть реальная надежда, что он в ближайшие годы освободит для меня 2-е место. Ну а пока я довольствуюсь своим 3-м местом в общем зачёте с учётом возраста среди участников, которым за 70 лет.

А вывод, который может быть сделан из этого, лишь один: тренироваться ещё больше при подготовке к марафону следующего года. И ещё одна мысль не даёт мне покоя: считаю целесообразным, чтобы в будущем таблица, которую мы здесь обсуждаем, составлялась не только с учётом возраста, но ещё и с учётом роста человека. В противном случае присутствует явная несправедливость. Посмотрите на это фото, где я и мой зять Гейб позируем перед стартом:

https://www.dropbox.com/s/oloubzphwix0bdm/%D0%AF%20%D0%B8%20%D0%93%D0%B5%D0%B9%D0%B1%20%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%B4%20%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%BE%D0%BC.jpg?dl=0

На фото хорошо видно его преимущество в длине ног, которые, как известно, являются определяющим фактором в беге. Разве это справедливо мерить нас, таких разных, одним аршином?

Совсем уж необычный партнёр по восхождению на Mt. Shasta

 

Из десятка маршрутов на Шасту с юга у меня есть самый любимый, который называется через «Old Ski Bowl». А любимый он по нескольким причинам: во-первых, на нём практически не бывает других восходителей и это даёт возможность почувствовать, как будто ты находишься в больших горах, далеко от населённых пунктов; во-вторых, он более крутой, что позволяет быстрее набирать высоту по сравнению с традиционным маршрутом, который называется «Avalanche Gulch» и по которому восходят 99% всех желающих подняться на вершину; в-третьих, он значительно более живописен, чем «Avalanche Gulch»; в-четвёртых, это то, что он берёт своё начало на высоте 2,400 метров по сравнению с 2,100 метров на «Bunny Flat», где начинается маршрут по «Avalanche Gulch». От «Bunny Flat» к основанию моего любимого маршрута ведёт шоссейная дорога, которая закрыта весь зимний период из-за снега и которую обычно открывают для автомобилей перед праздником 4 июля.

Теперь самое время напомнить, что зимой этого года в северной Калифорнии выпало более 5 метров снега, абсолютный рекорд за последнее столетие! Из-за этого количества снега дорогу к моему маршруту не открыли даже 27 июля и было сказано, что откроют не раньше 5 августа. Имея в виду, что Саша должен улетать домой в Питер 7 августа, нам ничего не остаётся, кроме как пойти традиционным маршрутом, который я так не люблю. Была также альтернатива пройти пешком по закрытой дороге. Но это добавило бы нам 5 км дополнительного пути по дороге с полными рюкзаками вверх и столько же вниз в день спуска. 15 лет назад я это делал с двумя парнями лет 25 каждый. Но тогда моя спортивная форма была на порядок лучше сегодняшней, да и Саша не очень стремился к дополнительным подвигам. Таким образом, решение было принято в пользу традиционного маршрута.

Итак, в четыре утра субботы, 29 июля 2017 года, вдвоём мы отчалили от моего дома в Сан-Хосе и около 11 утра добрались до паркинга на высоте 2,100 метров, где уже стояло не менее сотни автомобилей. С трудом нашли мы место для машины прямо возле шлагбаума, который как раз и закрывал нам путь к моему любимому маршруту. Теперь самое время сказать, что Саше было оказано большое доверие – нести всё общественное снаряжение, как-то: палатка, примус, кастрюлька и еда. Ещё Саша галантно предложил взять мои кошки, а я также галантно согласился их отдать. Раньше я считал неприличным, чтобы кто-то на горе нёс моё личное снаряжение, а вот теперь приходится признать своё несоответствие возрасту 30-летнего человека. Ну вот так я постепенно сдаю свои позиции - горько, но что поделаешь?

Здесь можно посмотреть на два пока ещё свежих лица перед началом восхождения:

https://www.dropbox.com/s/al9z7gmn9x17hcb/%D0%AF%20%D0%B8%20%D0%A1%D0%B0%D1%88%D0%B0%202017%20%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%B4%20%D0%A8%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%B9.jpg?dl=0

Следует заметить, что далеко не все пассажиры этой сотни припаркованных автомобилей намереваются идти на вершину. Добрая половина из них – это туристы, которые прогуливаются до «Horse Camp», хижины, которая принадлежит to Sierra Club. Ходу до неё 1 ½ - 2 часа и к часу дня мы дошли до неё. Она открыта круглый год и в ней можно довольно комфортабельно переночевать прямо на полу, если есть спальный мешок. В летнее время в ней ещё следит за порядком интеллигентная пожилая леди, которая состоит членом Sierra Club. Её труд либо полностью добровольный, либо она получает за свой труд символическую плату. Возле хижины есть водопроводная вода и два биотуалета в стороне, которые работают на солнечной энергии. Из любопытства пошёл я посмотреть на эти туалеты и не пожалел. На одном из них было такое объявление: «В виду того, что в этом году земля перенасыщена влагой, просим вас не пользоваться туалетом, если вам надо только пописать, а вместо этого найдите себе подходящее дерево». Первый раз за свою 40-летнюю жизнь в Америке я столкнулся с просьбой писать не в туалете, а на природе. Обычно наоборот – на природе не разрешается и даже легко можно получить за это штраф.

От «Horse Camp» нам потребовалось ещё шесть часов довольно утомительной работы, чтобы добраться до цели первого дня – «Helen Lake» на высоте 3,200 м. Вторую половину этого времени мы шли по снегу, который к концу дня стал примерзать, и я даже пожалел, что мы вовремя не одели кошки. Мы едва успели поставить палатку на снегу до захода солнца.

На этом фото каждый занят своей работой – Саша с телефоном, а я с ледорубом:

https://www.dropbox.com/s/2scnyhuxz5w2glz/Shasta%202017.jpg?dl=0

Когда палатка уже стоит, жизнь на горе становится значительно милее:

https://www.dropbox.com/s/xjcucqki0x50dzd/Shasta%202017%20%282%29.jpg?dl=0

Спать по-настоящему, как и всегда, не получилось, но, по крайней мере спина и ноги наши отдохнули. Планировал я выйти утром на час раньше, чем я это всегда делал, но не получилось: несмотря на то, что встали действительно на час раньше обычного, в 2 часа ночи, но вышли, как всегда, в 4 часа утра. В это время выясняется неприятность, связанная сразу с двумя нашими налобными фонарями. Когда мы собирались дома, я показал Саше оба своих фонаря и сказал, что надо бы им обоим поменять батарейки несмотря на то, что они неплохо светят, т. к. я не помню, чтобы я их когда-нибудь менял. Саша же меня уверил, что батарейки у современных фонариков ну очень «долгоиграющие» и не стоит сейчас этим заморачиваться. Мне и в самом деле было лень заниматься этим накануне нашего отъезда, и я с удовольствием с ним согласился. Ну а теперь на склоне, когда они так были необходимы, выяснилось, что яркость сразу обоих фонарей оставляет желать лучшего. Несомненно, что этот факт замедлил наше продвижение по очень длинному ледовому склону, т. к. я почти не различал ледового рельефа под ногами. Этот склон постепенно увеличивает свою крутизну и на самом верху доходит до 35 градусов. В результате мы вылезли на его верх часам к 11 утра – это 7 часов занудной непрерывной работы на кошках!

А до вершины нам потребовалось ещё три часа – там мы оказались в 2 часа дня и в сплошном тумане. Так поздно я до неё ещё никогда не добирался. К счастью, там оказалось ещё 4 человека, так что было кого попросить сделать фото на самой вершине:

https://www.dropbox.com/s/tf3uuiqqtcjdl5b/%D0%92%D0%B5%D1%80%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B0%202017.jpg?dl=0

В 14:30 начинаем спускаться. Через полтора часа подходим к тому самому противному длинному склону, который в это время превратился из ледового в снежный. И вот только тут, впервые за этот день, мы начали получать неописуемое удовольствие. Только альпинисты знают, каково это скользить на попе по снежному жёлобу, регулируя свою скорость и направление движения с помощью ледоруба. Вот это видео:

https://www.dropbox.com/s/y24ix6bedm2wov7/%D0%A1%D0%BF%D1%83%D1%81%D0%BA%20%D0%BD%D0%B0%20%D0%BF%D0%BE%D0%BF%D0%B5.mp4?dl=0

Только не обращайте внимание на Сашин комментарий к этому видео, он любит потрепаться, а иногда сильно преувеличить комментируемое событие.

Мы прокатились и прошли ногами этот склон всего за пару часов и к 18:30 были у своей палатки, насколько усталые, настолько и довольные. Ясное дело, ни у кого из нас не было и мысли спускаться в этот же день к машине.

Когда мы немного пришли в себя, то признались друг другу в том, что у обоих из нас были такие моменты, когда хотелось, чтобы другой сказал, что он больше не может и тогда такое признание было бы поводом для того, чтобы прекратить восхождение и возвращаться. Таким образом, выяснилось, что мы оба оказались крепкими орешками – каждый из нас ждал такого признания от другого, но себе не мог позволить такой слабости. А у меня такие мысли появляются каждый раз в последние 15 лет и в те моменты я даю себе слово, что это в последний раз. Правда, через неделю-другую это, данное себе слово, легко забывается и опять хочется повторить. Типичная болезнь альпиниста. Наверное, и у Саши то же самое.

Пока мы переодевались и готовили еду, мне приходит в голову мысль, с которой я тут же делюсь с Сашей: раз уж у нас назавтра будет уйма времени для спуска, то почему бы нам не спуститься по пути моего любимого маршрута, которым мы хотели подняться, но обстоятельства нам не позволили это сделать? Конечно, нам придётся пройти дополнительные 5 км с полными рюкзаками до нашей машины по дороге, которая всё ещё закрыта для автомобилей из-за снега. Но ведь это всё-таки вниз, а не вверх! К тому же этой ночью мы будем спать столько, сколько захотим, не то, что две предыдущие ночи. Зато я смогу показать Саше все прелести моего любимого маршрута. Кроме того, в этом случае наш маршрут за эти три дня получится петлёй – мы начали подниматься на гору слева, а вернёмся к машине справа, сделав таким образом полную петлю, т. е. в этом случае мы идём вниз совершенно, не повторяя путь, пройдённый нами в первый день. В альпинизме очень часто ходят такими петлями, когда поднимаются на гору по более трудному пути, а спускаются по более лёгкому. В нашем случае будет как раз наоборот – мы поднялись по более лёгкому пути, а спускаться будем по более трудному, зато более красивому. Разве красота маршрута этого не стоит?

Утром Саша всё торопил меня побыстрее собираться, очевидно, что ему не терпелось добраться до интернета и прочитать все сообщения, которые у него скопились за эти три дня. Как выяснилось позже, когда мы достигли деревни под горой, таких сообщений оказалось больше 900. Как же это Сашины сотрудники на 3-х его работах, а также его друзья прожили эти 3 дня без связи с ним? Между прочим, два из этих 3-х дней были суббота и воскресение! В общем, Саша меня торопил, а я, наоборот, старался отсрочить выход, имея в виду, что, чем позже мы выйдем, тем снег будет мягче и потому легче будет идти.

Несмотря на то, что не было никаких следов на этом пути (ведь дорога закрыта, кому же здесь ходить?), мне удалось без единой ошибки выйти к перевалу, за которым и открывался чудесный вид на отдельный горный цирк. Ещё через два часа мы почти дошли до закрытой дороги, как вдруг Саша обращает моё внимание справа на настоящий водопад, которого я никогда здесь не видел. В этом нет ничего удивительного – этот водопад следствие необыкновенно снежной зимы. Здесь имеет смысл вернуться немного назад, в наш первый день, когда при подъезде к Шасте, Саша вёл машину и увидел большое озеро, которое тоже называлось тем же именем Шаста. Он вопросительно заметил, что хорошо бы на обратном пути в нём искупаться. А тут перед нами настоящее чудо – водопад. Учитывая, что в тот день мы имеем ничем неограниченное время, я предлагаю Саше искупаться под водопадом, на что он с радостью соглашается, и мы направляемся в сторону водопада.

Я сначала не собирался лезть под водопад, но пока Саша раздевался, я вспомнил своё правило 23-летней давности, когда я только начал вторую молодость в альпинизме со своими новыми друзьями – русскими аспирантами из Стэнфордского университета. Именно тогда я сам установил для себя правило: если я хожу с этими ребятами, то я не должен от них ничем отличаться, даже, когда они позволяют себе чисто мальчишеские выходки. Помнится, когда мы в количестве 8 человек взошли на Мt. Whitney, которая является самой высокой горой на Североамериканском континенте, и спустились к нашим машинам, то оказалось, что сразу за парковкой протекает горная речушка. Понятное дело, что после двух дней на горе, очень хочется помыться. Все они, не сговариваясь, начали раздеваться, и я, конечно, тоже. Велико было моё удивление, когда они все, как один, разделись до гола и влезли в речку. Я, который к этому времени прожил в Америке около 20 лет, прекрасно знал, что, то, что они делают, совершенно не дозволено делать в публичном месте. Ведь там буквально в 5 метрах от берега, отгороженные небольшими кустиками были припаркованы сотни автомобилей и сновали их владельцы! Ребята ведь совсем недавно приехали из России и привезли с собой свой образ жизни. Я сначала попытался им объяснить, что так здесь не принято, но на меня было ноль внимания и тогда мне пришлось просто последовать их примеру, чтобы не выглядеть среди них белой вороной. Тогда эта выходка осталась без последствий и сегодня, наверное, никто и не помнит про этот случай.

Однако правило, которое я тогда для себя вывел, всё ещё остаётся для меня в силе. Поэтому я сказал Саше, что тоже полезу под водопад, хотя, на самом деле, не очень-то это люблю. Но надо признаться, что это было прекрасно, может даже ещё лучше, чем скольжение на попе по снежному склону. Вот Саша совершает свой подвиг:

https://www.dropbox.com/s/1t6ydltr29dqnwm/%D0%A1%D0%B0%D1%88%D0%B0%20%D0%BF%D0%BE%D0%B4%20%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B4%D0%BE%D0%BC.mp4?dl=0

А вот и я пытаюсь от него не отстать:

https://www.dropbox.com/s/isvfet2r21m3fig/%D0%AF%20%D0%BF%D0%BE%D0%B4%20%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B4%D0%BE%D0%BC.mp4?dl=0

Простите мои крики – у меня ведь нет в теле столько жира, сколько у Саши, который его неплохо согревает. И если скольжение на попе всё-таки было ожидаемо, то купание под водопадом наверняка было подарком судьбы и наградой за моё решение совершить спуск по моему любимому маршруту. После такого омовения мы за разговорами почти не заметили, как проскочили те самые 5 км горной дороги.

Здесь следует заметить, что мы не только не увидели следов снега на всём её протяжении, но поняли, что его там уже нет, как минимум, целую неделю, а может и две. Как вы помните, мы из-за этого вынуждены были подниматься по менее интересному маршруту. Честно говоря, не ожидал я от Америки такого раздолбайства! Кстати, когда мы подошли к нашей машине, которая была припаркована совсем рядом со шлагбаумом, который закрывал путь наверх к моему любимому маршруту, мы увидели двух рабочих, которые возились с замком этого шлагбаума – очевидно приехали его открывать, когда нам это было уже не нужно. Сработал закон подлости.

На ходу заскочив в итальянский ресторанчик, чтобы откушать итальянского супчика «minestrone», мы помчались ко мне домой, куда прибыли в 10 вечера понедельника. Дома, при взвешивании выяснилось, что я при моём обычном весе в 67.5 кг, за эти 3 дня потерял 4 кг. Жаль только, что за последующие 10 дней мой вес почти пришёл в свою норму.

Таким образом, главная задача, которая была перед нами поставлена, была решена, и Саша благополучно улетел к себе в Питер с Шастой «в кармане».

Не берите в горы незнакомого человека – это может плохо кончиться

 

Введение



2018 год – ничем не примечательный, кроме того, что он для меня 79-й год рождения и мне, как и в предыдущие годы очень хотелось отметиться на вершине Mt. Shasta, что должно было быть моим 21-м по счёту восхождением на неё. Я уже говорил, что восхождения в горах я никогда не совершаю в одиночку. Желающих напарников на такое мероприятие с каждым годом становится всё меньше. 15–20 лет назад с этим не было проблем совсем, поскольку многие из моих друзей были либо сами молодыми, либо имели детей-студентов, но теперь все эти студенты сами стали родителями, а их дети ещё не подросли до нужного возраста. Поэтому здесь будет уместно сказать, что в этом году проблема эта разрешилась совсем не традиционным способом.

17 июня я был приглашён в Сан-Франциско на празднование 50-тилетия одним из своих альпинистских приятелей по имени Стас. Там Стас познакомил меня с женщиной по имени Лена. Лена – близкая подруга жены Стаса, Жени, с которой они все трое серьёзно занимаются танцами. Стас мне сразу объявил, что Лена просится на Mt. Shasta и что он мне её очень рекомендует, т. к. она взошла с ним в прошлом году за один день до вершины и обратно. От машины до машины на Bunny Flat они прошли без рюкзаков за четырнадцать часов. Тут бы мне спросить: «а какая цель у человека идти на ту же гору второй раз по тому же маршруту с той лишь разницей, что теперь это будет с рюкзаками»? То, что я сам совершаю именно это из года в год – не в счёт, потому что я законченный мазохист и очень люблю над собой издеваться. Кроме того, альпинизм – моё жизненное хобби и бацилла эта сидит у меня глубоко внутри. 

Но вот передо мной стоит симпатичная уже не молодая (лет 35), но физически хорошо сложенная (явно видно, что она регулярно посещает спорт клуб) женщина. Вопрос этот следовало задать, но я его, каюсь, не задал, хотя давно взял за правило не брать на гору незнакомых даже и мужчин старше 37 лет после неприятного эпизода, который я рассказал в одной из глав этой части. И, конечно, в ещё большей степени это правило касалось женщин. Поэтому я вежливо ответил, что её просьбу буду иметь в виду и свяжусь с ней, когда сверстаю свои планы. Про себя же я был уверен, что этому всё равно не бывать.

Однако неожиданно обстоятельства изменились в пользу Лены. Так получилось, что четыре человека из моих друзей, с которыми я ходил в горы в предыдущие годы и которые высказывали страстное желание взойти на Mt. Shasta в этом году, один за другим отпали по разным причинам. Мне же было просто необходимо залезть на гору в этом году, поскольку, с одной стороны, я сознавал, что нахожусь в достаточно хорошей физической форме, а с другой стороны, кто знает сколько ещё раз мне суждено с ней пообщаться? В моём возрасте каждый год на счету. Вот тогда я и вспомнил о Лене и сообщил ей условия, на которых я могу её взять. И главное из этих условий было нести мою палатку. Возражений с её стороны не последовало. Затем я пригласил её приехать в удобное для неё время и часа три рассказывал и показывал снаряжение и одежду, которые ей понадобятся для восхождения. Из её вопросов и ответов я понял, что она мало что полезного усвоила из прошлогоднего восхождения со Стасом и практически новичок в этом деле. Выяснилось также, что у неё совсем нет своего снаряжения, в том числе и рюкзака нужного объёма, и нужной одежды, но что-то из этого ей обещала одолжить её подруга. Когда я предложил ей свой большой рюкзак, которым пользовался до того, как мои друзья 20 лет назад подарили мне меньшего размера и очень красивый со словами «ты больше не должен ходить с таким большим рюкзаком, он тебе не по чину и не по возрасту», Лена не смогла скрыть своё смятение. Со словами «теперь уже поздно что-то менять», она без всякого энтузиазма приняла рюкзак с палаткой, и мы перешли к чаепитию.

За чаем я выяснил, что Лена по профессии психолог и что в её отсутствие (на танцах или на горе) муж её с удовольствием сидит с их двумя детьми. Я высказал пожелание, чтобы мы поехали на моей машине в ночь не на субботу, а на пятницу, тогда у нас будет два дня – пятница и суббота – для восхождения, а воскресенье - запасной день на тот случай, если мы придём с вершины на ночёвку поздно, как это происходило со мной в последние три года. Об этом Лене удалось договориться на работе, и мы так и сделали. Должен признаться, что с того момента, как я пригласил Лену составить мне компанию на Mt. Shasta, меня не покидала мысль, которая хорошо выражается морской пословицей «женщина на корабле – быть беде». Но другого выхода у меня всё равно не было - гора мне нужна была «позарез». 

Первый день на горе

 

Когда в 3:30 утра пятницы 13 июля 2018 года Лена подъехала к моему дому, выяснилось, что она не только никогда не носила рюкзак такого размера, какой ей предстояло весь день нести на своих плечах а, больше того, она даже не умеет его укладывать. Это было немного удивительным, но отступать было уже поздно. Ещё Лена привезла с собой рюкзак среднего размера и настаивала положить его внутрь моего большого, чтобы во второй день пойти с ним на вершину, оставив большой в палатке. Мне пришлось долго её уговаривать не делать этого: я уже понимал, что Лена плохо представляет, что нас ждёт в первый день подхода с полными рюкзаками до ночёвки на высоте 3,200 метров. Она же хотела увеличить вес и объём своего рюкзака ещё на величину этого второго рюкзака! Затем, несмотря на мою 3-часовую презентацию необходимого снаряжения и одежды, выяснилось, что Лена привезла совсем неподходящую для такого случая верхнюю одежду. Слава богу, у меня в машине всегда есть запасные куртки и хотя бы этот вопрос был решён без обычных длительных дебатов. 

Наконец, мы выехали в сторону Mt. Shasta и через пять часов остановились около магазина «Пятый сезон» в деревне под горой, где надо было взять в аренду для Лены ботинки. Всё остальное (каска, ледоруб, телескопические палочки и кошки) она одолжила у подруги. Ещё через час езды мы запарковались в самом высоком паркинге под названием «Old Ski Bowl» на высоте 2,400 метров. Около 12 дня мы стартовали и через семь часов достигли места ночёвки на высоте 3,200 метров без особых проблем. Как я и ожидал, старт в пятницу вместо субботы имеет большое преимущество: всего на ночёвке было не более дюжины палаток против трёх дюжин, которые обычно бывают в субботу в такое время года. Мне досталась самая комфортабельная площадка для палатки: большая, сухая и в дополнение с большой каменной стеной от ветра - просто лучше не бывает. Ещё через 40 минут подошла Лена. Далее ничего интересного для повествования не происходило: поставили палатку, попили чайку и супчика и в 9:30 залегли спать. 

Встали мы в 1:30 ночи и в 2:30, надев кошки, вышли на восхождение. В это раннее время мы, кажется, были первые на склоне, но очень скоро нас обогнали почти все, а было их человек 20. Что здесь было необычного, так это состояние снега на длиннющем склоне, который раньше для прохождения занимал у меня пять часов, а последние годы все семь: я первый раз за все мои восхождения на Mt. Shasta шёл ночью не по льду, как обычно, а по снегу - впервые была такая тёплая ночь, что снег на склоне не превратился в лёд. Это сильно облегчило наш подъём, т. к., с одной стороны, не было ледовых калгаспоров, по которым очень неудобно идти в кошках, а, с другой стороны, обогнавшие нас восходители делали хорошие ступени в снегу, которыми мы, естественно, и воспользовались. Ещё нам сильно повезло от того, что практически целый день отсутствовало солнце, всё небо было затянуто облаками – на этой горе в такое время года это очень редкое явление. Впрочем, и небольшой дождичек, который дважды застал нас на склоне, тоже был большой редкостью в такое время года. 

Этот длиннющий снежный склон заканчивается ледовым довольно крутым кулуаром под названием «Red Banks Chimney», в котором никогда не бывает солнца. Поскольку Лена шла весь этот склон быстрее меня, я попросил её подождать и пропустить меня вперёд с тем, чтобы она могла видеть, как я буду пользоваться ледорубом в этом кулуаре, самом опасном месте на всём восхождении. Я был вполне удовлетворён тем, что Лена, во-первых, послушалась меня на этот раз без пререканий и, во-вторых, что она прошла этот участок без каких-либо проблем. Теперь на высоте 4,000 метров мы оставляем кошки и ледорубы за дальнейшей их ненадобностью, а я ещё и свой рюкзак, чтобы облегчить дальнейшее движение по так называемому «Misery Hill». Теперь до самой вершины я иду быстрее Лены, поскольку у неё хоть и почти пустой, но всё-таки рюкзак, а я совсем без него. 

Когда я поднялся на вершину, она вся была в густом тумане. Минут через 20 поднимается на вершину Лена и первое, что она делает – это поздравляет меня с горой (якобы, с победой!), а у меня к таким вещам чисто профессиональное суеверие. Такую оплошность может совершить только новичок и, вообще, человек не искушённый в этой профессии. Я всегда резко останавливаю таких людей, в том числе и на этот раз, и прошу, чтобы они никогда никого, в том числе и себя любимую, не поздравляли на вершине — это плохая примета. Ведь подняться на вершину – это только половина дела, вторая половина – ещё надо спуститься живыми и невредимыми, а как раз это не всегда получается. Профессионалам хорошо известно, что 80% всех несчастных случаев в горах происходит именно на спуске. Поэтому я поздравляю своих попутчиков с горой только по возвращении к машине. После такой моей реакции на её поздравление, Лена, похоже, на меня сильно обиделась, приняв мою просьбу за нравоучение. Ведь это она психолог по профессии и учит людей как жить, а тут я позволил себе такое . . .

Самое интересное, что на этот раз я-то оказался прав – как раз на спуске у нас начались неприятности, из-за которых я и затеял этот рассказ. Итак, мы делаем по фото каждого из нас на вершине и начинаем спуск. Через час подходим к моему оставленному рюкзаку и нашим ледорубам с кошками и вот тут-то всё и началось. 


 

Угрожающие странности поведения на спуске

Во время нашего подъёма я обсуждал вопрос будущего спуска почти со всеми, кто уже спускался с вершины, среди них были и местные гиды. Все без исключения говорили, что спускаться по пути подъёма не будут, поскольку там очень опасно из-за того самого ледового кулуара под названием «Red Banks Chimney». Такое же мнение было и у меня самого, но я там не спускаюсь уже много лет, с тех пор как однажды мне кто-то из спасателей подсказал обходной путь слева по тропе, который правда требует лазание без рюкзака по скале высотой всего 3 метра. Но я всегда пролезаю это место сам, а потом принимаю рюкзаки и остальных членов группы. На этот раз место, где должна была быть тропа занесено снегом и никаких её следов я не вижу. Спустившись пару раз на целую верёвку, которой у нас, конечно, нет (это приблизительно 40 метров), в соседние кулуары и убедившись, что они оба не «съедобны», я решил, что надо позвонить в спасательную службу и спросить у них совета. Как раз для таких случаев свой телефон я всегда держу выключенным, чтобы при необходимости он был полностью заряжен. Телефон Лены к этому времени уже полностью разрядился. Звонить пришлось через 911, который соединял меня с полицией, а уже полиция обещала соединить меня со спасательной службой Mt. Shasta. И вот на этом третьем соединении я почти всегда получал отбой. Может быть, спасатели не воспринимали мой звонок всерьёз, т. к. я сразу заявлял, что с нами всё в порядке, но мы просто не можем найти тропу на спуск, но, скорее всего, там банально была плохая связь. 

Так происходило дюжину раз и только однажды мне удалось поговорить со спасателем, который упорно посылал меня на спуск по пути подъёма, чего я точно решил не делать, поскольку понимал, что Лена не обладает достаточным для этого опытом. Во время моих телефонных переговоров я обратил внимание на громадного чёрного ворона (весом не меньше 3 кг), который летал рядом с нами и над нами и время от времени приземлялся, потом снова взлетал. Сам этот факт сильно испортил моё настроение. Дело в том, что хорошо известно, что эти наглецы появляются тогда, когда пахнет смертью или уже на похоронах. Никогда раньше за все 22 года, которые я посещаю Mt. Shasta со всех четырёх её сторон, этот субъект мне на глаза не попадался, а вот сегодня – нате вам, пожалуйста. Ну как я мог тут не вспомнить эпизод из книги Игоря Виноградского «Вторая команда», посвящённой нашей трагедии на Хан-Тенгри по Северной стене в далёком 1970 году:

«Можно верить в мистику – можно не верить в неё, но на второй день, когда тело Вадима было опущено в трещину на леднике на высоте 4,250 м, на морене, где мы два месяца не видели даже мух, вдруг появился этот наглый брюнет (чёрный ворон). Вот поди ж ты! Откуда он взялся?! С обеих сторон – стены ущелья под шесть тысяч метров, снег, ледовые сбросы, вниз по леднику – сто вёрст до первой зелёной травы, откуда эти спутники смерти?!».

Теперь вы можете понять, отчего у меня резко испортилось настроение – в горах я всегда становлюсь суеверным. И, конечно, я тут же сказал себе, что сегодня надо быть вдвойне осторожным. Но для Лены я постарался сделать вид, что ничего особенного не произошло. Однако на все эти переговоры мы потеряли около часа времени, и я понял, что нам всё равно никто помочь не сможет. Тогда я решил идти по снегу в направлении предполагаемой тропы. Очень скоро я узнал это место, которое вело к искомой мною тропе слева. Но тут Лена обратила внимание на снежный склон справа от нас, на котором чётко вырисовывался свежий след от скольжения на попе и сказала мне, что она поедет по ней. Я попросил её остановиться через 40 метров, чтобы решить, что будем делать дальше – то ли переходить на известную мне тропу слева, то ли продолжать скользить на попе по неизвестному мне пути. Тут я вспомнил, как Лена с восторгом рассказывала мне ещё в машине, что на восхождении в прошлом году ей больше всего понравился спуск на попе и она мечтает получить такое же удовольствие и на этот раз. Теперь мне стало понятно, что она «дорвалась» до желаемого и моя задача состоит в том, чтобы она не перешла границы безопасности. 

Она остановилась, но, как оказалось только для того, чтобы крикнуть мне, что будет продолжать спускаться так дальше, снова легла на снег и заскользила по следу вниз, несмотря на мои протесты. Я только и успел крикнуть ей вдогонку, что в таком случае снимаю с себя всякую моральную ответственность за её безопасность. Дело в том, что в трудных местах я всегда иду первым, чтобы оценить степень опасности и дать указания, как проходить тот или иной участок менее опытному человеку. Кроме того, новый для меня участок я всегда прохожу с двойной осторожностью, а если это спуск на попе, то с попеременными остановками, чтобы не потерять контроль над скоростью. И того же требую от остальных. А тут получается, что Лена послала меня куда подальше и я вижу, что она очень быстро исчезла из поля моего зрения. К счастью, ещё через минуту я увидел Лену далеко внизу целой и невредимой. Стало очевидно, что это и был тот спуск, по которому все сегодняшние восходители спускались. Теперь ясно, что и я буду спускаться здесь же: уж если Лена спустилась благополучно, то мне и сам бог велел. Каково же было моё удивление, когда, увидев под собой лёд на более крутом участке склона в очень узком месте между скалами, я немедленно попытался затормозить своё скольжение, но у меня это не получилось, потому что ледоруб скрёб по натёчному льду, который оголился из-под снега. В результате скорость моя ещё увеличилась и вскоре меня выбросило из колеи. Другого такого случая со мной я не припомню. Дальше дело было простой техники: я быстро перевернулся на живот и вскоре зарубился с помощью ледоруба. Когда я доехал до Лены, она мне заявляет:

- Я нахожусь под стрессом и потому мы сегодня же должны спуститься к машине чего бы это ни стоило, потому что я не смогу с вами ночевать в одной палатке.

Понимая, что обсуждать эту тему бесполезно при таком ультимативном заявлении, да ещё на горе, пытаюсь объяснить, что мы придём на ночёвку не раньше шести часов вечера, один час потребуется на сборы и тогда светлого времени останется не более двух часов и следующие 2–3 часа придётся идти в темноте. Её ответ был таков:

— Это не имеет значения. Я всё равно пойду.

После этого мы продолжили спуск каждый своим путём. Слава богу эти пути уже были без каких-либо технических трудностей, но всё ещё требовали физических сил. А мы к этому времени работали на горе уже 14 часов без перерыва!

У палатки произошёл следующий разговор:

- Лена, я не уверен, что смогу найти тропу, которая только и выводит к перевалу на ту сторону гребня. А в таком случае придётся подниматься на противоположный гребень по осыпи, которая вам очень не понравилась на пути сюда. Давайте переночуем и рано утром пойдём вниз к машине, тогда можно будет идти не торопясь, а сегодня ночь наступит уже через 2–3 часа. Мы ведь с вами договорились, и вы успешно зарезервировали 3-й день как раз на случай необходимости.

А вот и её ответ на все мои доводы:

- Я с вами ни о чём не договаривалась, и я ни в коем случае с вами в одной палатке спать не буду. Если вы не уверены, что найдёте тропу, то давайте спускаться по более простому пути «Avalanche Gulch» к паркингу на «Bunny Flat». 

Я объясняю, что это невозможно, потому что наша машина находится на паркинге в пяти километрах выше «Bunny Flat». Лену это замечание совсем не смутило, и она говорит:

- Ну тогда я пойду по более простому пути к «Bunny Flat», а вы идите своим путём к месту парковки машины и перегоняйте её к «Bunny Flat», где и подберёте меня.

Поскольку, как сказала сама Лена, она находится под стрессом, я посчитал бессмысленным занятием объяснять ей, что в горах никогда нельзя разъединяться: чтобы ни произошло, восходители всегда должны быть вместе и идти по одному и тому же маршруту. Немного позже она сообщает, что не представляет, как она сможет поднять свой рюкзак и, больше того, нести его – у неё больше нет сил и уж точно она не сможет подниматься с ним по осыпи, которую она так невзлюбила вчера на пути вверх. После этого она высказала ещё одну, как ей казалось, возможность: она просто оставляет рюкзак прямо здесь и спускается без него!? На это у меня пропал дар речи, правда, через минуту Лена, как мне кажется, поняла, что «сморозила» лишнего и стала демонстративно собираться. Я же всячески ей помогал, не произнося ни слова.

Итак, в 6:30 вечера мы стартовали в направлении машины, но каждый своим путём. Я очень внимательно пытался найти тропу с тем, чтобы идущую позади Лену позвать на неё и тем самым избежать нашего разъединения. Несмотря на то, что два раза мне казалось, что я на тропе, при более близком рассмотрении выяснялось, что это не она. В результате, в качестве заранее намеченной альтернативы, я начал спуск по пологому снежнику, чтобы выйти к сыпучему склону, по которому предстояло подняться на перевал и перейти через гребень в соседний цирк. Обернувшись через пять минут, я увидел, что Лена, вместо того чтобы следовать за мной, уверенно лезет вверх по склону и крикнул ей:

- Вы что, вышли на тропу?

Её ответ был «кажется». На мой вопрос «есть ли какие-нибудь признаки тропы?», она ответила, что нет. На мой призыв: «тогда спускайтесь ко мне и пойдём вместе», ответом мне было следующее:

- Нет, я полезу здесь по скалам.

И действительно она уверенно идёт на скалы. Я же остановился и с ужасом наблюдал как она вскоре исчезла из поля моего зрения. Значит она действительно полезла на скалы с большим рюкзаком, абсолютно не имея скалолазного опыта! Я точно знаю, что пройти там можно только по тропе, которую мне не удалось отыскать, а скалы там и мне не «по зубам». Поняв, что от меня больше ничего не зависит, я в дурном предчувствии поплёлся к осыпному склону. Пока я в течение получаса взбирался наверх к перевалу, мысли мои крутились только вокруг одного – что с ней теперь будет и что мне самому делать – то ли ждать на перевале (но я же не знаю куда её занесло? И ведь тамошние скалы с таким рюкзаком ей точно не одолеть, но вот сорваться даже очень легко), то ли спускаться ещё 2–3 часа к машине и там ждать? Но опять тот же вопрос: сколько и чего ждать? 

Когда я поднялся на перевал, то чуть ниже увидел Лену, поджидающую меня. Это означало только одно: она-таки была на правильной тропе и потому вышла на перевал раньше меня. Теперь, наконец-то, все страшные мысли оставили меня, и я успокоился, можно сказать сразу почувствовал себя счастливым. Как легко можно сделать человека счастливым! Следующие 1.5–2 часа мы шли молча, но слава богу, Лена, хотя и на отдалении, всё-таки следовала за мной. Когда до машины, которая была уже в пределах видимости, оставалось каких-то пол мили, Лена свернула на правую тропу, когда надо было на левую, о чём я ей немедленно сказал. Она, не слушая меня, продолжила по ней идти. Мне ничего не осталось, как следовать за ней – не хватало ещё ночью разойтись по разным тропам. В конце концов, там все тропы идут вниз, а значит к паркингу. Но ещё через 10 минут Лена вдруг останавливается, сбрасывает с себя рюкзак и объявляет мне, что она дальше не пойдёт, а мы здесь заночуем. А время 11 часов ночи. На все мои уговоры о том, что до машины рукой подать и что уж если спать, то лучше возле машины, а ещё лучше ехать и я готов вести машину, чтобы она могла спать, причём пассажирское кресло в моей машине раскладывается почти горизонтально, она отвечала отказом. Главный её довод был тот, что она больше не может нести рюкзак. На мои уговоры она предложила такой вариант: она оставляет свой рюкзак, мы идём к машине, там спим до утра, а утром приходим за оставленным рюкзаком. Естественно, что на такой вариант я согласиться никак не мог, т. к. там десятки троп и найти утром рюкзак может оказаться целой поисковой операцией, тем более что мы уже находимся на неправильной тропе. Тогда я предложил просто поменяться рюкзаками – я беру её большой, а она – мой маленький. Но и этот вариант был начисто Леной отвергнут. 

Она отошла от дороги, надула свой матрасик, достала спальник и, милостиво разрешив мне разбудить её через два часа, отошла ко сну. Поняв, что мне опять не оставили выбора, я надул свой матрасик и улёгся на него. Поскольку я знал, что всё равно не усну, я продолжал думать о том, как же меня, такого аккуратного в выборе партнёра на гору, так угораздило «вляпаться» в эту сегодняшнюю ситуацию. Догадываясь, что через два часа, когда придёт время будить Лену, она не захочет вставать и опять будут препирательства, я решил, что пусть уж она спит до самого рассвета – какая уж тут разница – 2 часа или 6 часов? К моему удивлению, ровно через два часа, в 1:30 ночи, Лена сама будит меня, но, когда я озвучил ей моё решение относительно утра, она как-то без радости пошла досыпать. Наконец, где-то в 4:30 утра она подходит ко мне с уже собранным рюкзаком и говорит, что идёт к машине. Собрав свой рюкзак, минут через 15 начинаю идти и я, но с каждым новым поворотом тропы понимаю, что она мне точно незнакома. Тем не менее, решаю продолжить путь – не идти же теперь наверх к развилке, у которой Лена меня не послушала. В конце концов и эта тропа всё-таки ведёт вниз. Минут через 20 выхожу на дорогу и понимаю, что я вышел ниже запаркованной машины на целую милю. Ну какая беда – миля вверх, миля вниз, что за проблема на горе, тем более по асфальтовой дороге? 

А возле машины меня уже поджидала моя партнёрша по восхождению. Перед тем как сесть в машину, Лена спрашивает моего разрешения сидеть на заднем сидении – этим, очевидно, она хотела показать, что рядом со мной она не может не только спать, но даже и сидеть. Естественно, у меня никаких на это возражений не было, а про себя я почувствовал даже некоторое облегчение. Я ожидал, что Лена будет сидеть сзади и слушать свою музыку в наушниках, как она это делала по пути на гору, и сам тоже не собирался разговаривать. Но Лена в очередной раз меня удивила: мы провели все пять часов по пути домой за разговорами – она расспрашивала меня о моих других восхождениях и попутчиках на эту же гору. А поскольку и того и другого у меня было много, то я за разговорами и не заметил, как вёл машину пять часов подряд, при том, что не спал три ночи. А Лена при этом, похоже, забыла, что мы сорвались с ночёвки без еды и питья только потому, что «у неё стресс и она ни за что не будет спать со мной в одной палатке».

А между тем Лена продолжала меня удивлять своим поведением. Когда мы подъехали к моему дому, а было это около 12 дня в воскресенье, она вдруг спрашивает меня: 

- Мне как-нибудь подъехать к вам в другой день, чтобы разделить наши вещи – что ваше, а что моё?

Я настолько опешил от этого вопроса, что даже проявил бестактность, сказав:

- Лена, вы что, смеётесь? Мы что, за десять минут не разберём ваш рюкзак? А все ваши ненужные одёжки, которые вы оставили у меня, вот же они лежат у меня в гараже на столе – берите и несите их в свою машину.

И напоследок ещё одно удивление: она обняла меня как обнимаются многолетние друзья при расставании и поблагодарила за поездку. Ну, не смешно ли это?

Вот так нестандартно и довольно неприятно закончилось моё 21-е восхождение на Mt. Shasta. Слава богу, обошлось без физических потерь, которые я всерьёз ожидал, ну а моральные я очень скоро преодолел. 

 

80-й день рождения на вершине Эльбруса

Как всё начиналось

 

В январе 2019 года мне в голову приходит почти бредовая и назойливая идея: поскольку в этом году мне исполняется круглая дата, хотелось бы её отметить как-то по-особому. Гора Шаста и дистанция в 5 км в Сан-Франциском Марафоне выглядят уже довольно банально. А вот если бы удалось взойти на Эльбрус – это было бы нечто! Сразу замечу, что я взошёл на Эльбрус в первый свой год в горах – в очень далёком 1960 году в составе 1,395 участников Кабардино-Балкарской Альпиниады в честь 40-летия её присоединения к СССР. Тогда я взошёл на восточную вершину (5,633 метра), которая на 8 метров ниже западной. Тогда это восхождение досталось мне без особого труда. Это и не удивительно – мне было всего 21 год и был я прекрасно подготовлен и акклиматизирован за предыдущие 20 дней в альплагере «Баксан». Конечно, тогда весь путь был проделан на ногах – никаких подъёмников тогда вообще не существовало. Об этом был отдельный рассказ в конце 1-й части книги.

Итак, я забрасываю эту идею всем своим знакомым альпинистам. Никто из моих альпинистских друзей в США не откликнулся. Ничего удивительного - учитывая, что все они находятся уже в среднем возрасте 50–55 лет, их интерес к горам, мягко говоря, поубавился. А вот молодёжь в Питере, с которой я работал инструктором на их сборе ЛЭТИ в альп лагере «Безенги» на Кавказе в 2007–08 годах, задумалась. Это совсем не значит, что уже готовы, но проявили интерес. Скажу сразу, ни к какому результату этот интерес тоже не привёл. А 29 января я поздравил своего молодого друга-учёного Сашу Гришканича, с которым знаком как раз со времени этих сборов, с днём рождения с такими словами:

«Саша,

Поздравляю тебя с круглой датой и переходом в 4-й десяток (ему исполнилось 30)! Звучит, конечно, не очень оптимистично – хорошо бы задержаться в 3-м десятке! Однако, «а счётчик тикает, нам всё равно – в конце пути придётся рассчитаться»!

А вот тебе и оптимистичная нота – год-то для нас обоих кругленький: представляешь, как было бы классно твоё 30-летие и моё 80-летие отпраздновать на вершине Эльбруса? Прошу обдумать.

Исаак»

Для ясности скажу, что Саша прилетал ко мне в Калифорнию из Питера два года назад только для того, чтобы я сводил его на Шасту, что мы тогда успешно и осуществили. А чтобы окончательно «подбить» Сашу на это мероприятие, я послал ему в качестве затравки вот эту ссылку на самый высокогорный и в то же время комфортабельный и экологичный отель в мире, который расположен на Эльбрусе на высоте 3,912 метров:

https://www.tripadvisor.com/Hotel_Review-g2535579-d6163623-Reviews-Eko_Hotel_LeapRus-Terskol_Elbrussky_District_Kabardino_Balkar_Republic_North_Caucasia.html#photos;aggregationId=&albumid=101&filter=7&ff=90943832

Этот отель успешно рекламирует тот факт, что он работает в замкнутом цикле, т. е. он, якобы, не производит отходов жизнедеятельности человека: для этого у него имеется большой бак, заполненный специальными бактериями, куда отправляются все отходы и там перерабатываются с помощью этих бактерий, а электроэнергия вырабатывается с помощью солнечных панелей. Кстати, он построен итальянцами по их же лицензии и выглядит, как вы сами можете убедиться, очень впечатляюще.

Я абсолютно не надеялся на Сашин положительный отклик в виду его большой занятости (научные гранты, студенты, аспиранты, Сколково (он и там резидент), конференции, презентации и пр.), а он совершенно неожиданно проявил неподдельный интерес, прокомментировав моё предложение словами «так жить дальше нельзя!». Имелось в виду его плотное расписание, при котором он не каждую неделю может появиться в спорт зале. Естественно, что я вызвался на подготовку всего мероприятия: выбрать то ли идти самостоятельно, то ли с гидом (скорее всего), но с гидом – это 8 или даже 10 дней и будут учить нас ходить в кошках и зарубаться ледорубом и пр. Но я даже согласен и на это – зато буду наслаждаться горами и обществом молодых. С гидом, конечно, надёжнее, особенно в случае непогоды, но уйдёт несколько лишних дней, хотя для акклиматизации это и полезно. Вдвоём, конечно, интереснее, но тогда надо идти с палаткой, кастрюлькой, примусом, спальниками, едой и прочими вещами. Правда, Саша сказал, что он не против всё общественное нести в своём рюкзаке.

В связи с этим я усиленно тренируюсь почти каждый день, понимая, что таких, как я, на Эльбрусе не будет, а все будут такие, как Саша и моложе. А приходя в себя после изнурительных тренировок, я сканирую интернет, в котором десятки статей и рекомендаций о восхождении на Эльбрус. Среди них много таких, в которых 25–30-летние парни жалуются, как трудно им далось это восхождение, а некоторые и вовсе не смогли взойти.

Такие статьи меня не могут не настораживать – ведь, несмотря ни на что, я всё-таки разумный человек. Очень скоро мы оба, Саша и я, приходим к мысли, что идти надо с гидами, поскольку мы оба не привыкли терпеть поражения и нам обоим эта гора нужна во что бы то ни стало, причём непременно её западная вершина (5,642 метра) – теперь это, конечно, принципиально взойти на высшую точку Европы. Даже и Саша понимает, что другого такого случая в его жизни может не оказаться. А про меня и говорить нечего. Но и выбрать гида и тур среди многих предложений тоже не такая простая задача, т. к. мы оба прекрасно понимаем, что среди них много самозванцев. Зато с ними всё расписано и даже готовят еду на горе, не говоря уже о том, что ночевать можно в одном из приютов, расположенных на горе. Теперь я, что называется, keep my fingers crossed (держу свои пальцы скрещёнными), чтобы Саша не передумал и сумел-таки выделить для этого мероприятия своё драгоценное время молодого учёного, потому что если он откажется, то моей мечте не предстоит сбыться. Один в горах я никогда не хожу, если только это не исключительный случай, который в моей прошлой практике имел-таки место. Даже и в группе с гидом я не могу поехать без Саши, хорошо понимая, что тамошняя молодёжь не примет меня за своего – слишком большая разница в возрасте. Одно дело, когда в 2007–08 гг. я ездил работать инструктором со студентами ЛЭТИ в альплагерь «Безенги», совсем другое дело здесь в этом туре, где я выступаю вовсе не наставником, а просто рядовым участником. А чтобы читателю был более понятен мой страх такого порядка, мне придётся немного отвлечься от темы этой главы.

Толя Кайданов – мой когда-то хороший приятель

В моей памяти сохранился очень неприятный случай, связанный с Толей, бывшим когда-то моим хорошим приятелем ещё по университету ЛИТМО. Наши отношения возобновились после того, как я начал посещать Ленинград в 1987 году. С тех пор Толя неизменно выражал своё желание увидеться со мной, и я почти в каждый свой визит навещал его и его третью жену Алёну в их тогдашнем жилище. А в декабре 1989 года к моему визиту он, как мне кажется, специально пригласил ещё своего племянника Женю Кайданова и его сестру Таню с её тогда ещё женихом Максимом. Очевидно, Толя знал моё восторженное отношение к молодым и хорошо образованным людям. Мне тогда и правда понравились все трое. Но через два месяца я понял, зачем он устроил мне свидание с этой молодёжью. Теперь только выяснилось, что Женя Кайданов должен срочно покинуть Россию (не то от тюрьмы, не то от бандитов) и приехать в США на постоянное жительство. Толя просит меня встретить его в аэропорту Нью-Йорка и приютить на первое время.

В конце февраля 1990 года приехал я в Нью-Йоркский аэропорт Кеннеди встречать Женю. Ни до этого, ни после, мне не приходилось встречать людей подобных Жене: делая свои первые шаги по американской земле, этот 22-летний парень с маленьким рюкзачком за спиной шёл с гордо поднятой головой и небольшой усмешкой на устах. Весь его вид выражал: вот он я, прибыл чтобы покорить вашу Америку, очень скоро вы все обо мне услышите.

Уже через две недели, когда я уезжал в Сан-Франциско на конференцию, то взял его с собой, чтобы парень получил удовольствие, увидев один из самых красивых городов США. А чтобы моей тогда ещё жене Тане не было обидно, что я беру с собой его, а не её, пришлось придумать, что я зарезервировал там рабочее интервью для него. Правда, моё им восхищение пропало после того, как выяснилось, что в день, когда я делал свой доклад на конференции, Женя не терял времени даром: он позвонил из нашего номера отеля своей знакомой девочке в Ленинград, чтобы похвастать, откуда именно он звонит. Мне он ничего об этом не сказал, но утром следующего дня, когда мы покидали гостиницу, её служащий сообщил мне, что он наговорил на $400. Это было время, когда звонок в СССР даже из жилого дома стоил $2.20 за одну минуту. Вот так быстро Женя раскрыл своё нутро и, естественно, потерял моё к нему расположение.

Но таким людям всегда везёт: потеряв моё расположение, он получил Танино, потому что для нас с ней это было тяжёлое время развода. Таня всегда брала его с собой, когда ездила по своим делам – она учила его водить машину – ну прямо по пословице: кто плохо умеет сам, тот учит других. Неудивительно, что однажды я получил звонок от неё: они застряли в соседнем городе, потому что Женя не вписался в правый поворот, в результате чего правое переднее колесо пришло в полную негодность и требует замену.

Был ещё один интересный эпизод, хорошо характеризующий Женю Кайданова. Наступил июнь, а с ним и школьные каникулы. Наш собственный Женя, Гилютин, который только что закончил 12-й класс, пошёл зарабатывать себе на карманные расходы – напротив нашего дома жил американец, который имел свой бизнес по подстриганию травки с помощью газонокосилки. Вот в его бизнесе Женя и подрабатывал. Предложили мы и Жене Кайданову поехать на подработку вместе с нашим Женей – он ведь тоже не знает, чем занять себя в это летнее время. Он съездил с нашим Женей только один день, а, вернувшись, сказал, что эта работа ему не подходит, и больше уже не ездил. Ну это дело, конечно, личное – кто может осуждать? Однако наш Женя ещё и во время школы подрабатывал доставкой газет по воскресеньям, пробуждаясь для этого в 6:30 утра. Женя же Кайданов, насколько мне известно, прибыл к нам совсем без денег.

В результате он прожил в нашем доме четыре месяца и я сам попросил его освободить наш дом перед моей месячной поездкой в Ленинград, т. к. он продолжал позволять себе выходки, подобные той, которая произошла в Сан-Франциско. Я тогда понимал, что в моё отсутствие он совсем будет неуправляем и Тане одной с ним будет не справиться. А Таня с самого его появления в нашем доме ввела его в круг своих знакомых по американо-еврейской мишпохе. Там было несколько Таниных приятельниц, которые имели дочерей на выданье и с надеждой смотрели на очень представительного Женю Кайданова, да к тому же, с еврейскими корнями. Так что, мы были уверены, что теперь уже Женя не пропадёт. Этот наглец, как только я озвучил ему моё решение, тут же при нас демонстративно хватает трубку телефона, звонит одной из этих мамаш и говорит ей, что его выгоняют (именно это слово он употребил в присутствии Тани и меня) из дома. Естественно, о причинах такого решения он ей не говорит и, я уверен, никогда в будущем не озвучил. Конечно, как и ожидалось, она сразу же пригласила его переехать к ней.

Интересно, что, когда я прибыл после этого в Ленинград и рассказал всё как есть Толе, прекрасно понимая, как ему будет неприятно всё это слышать про своего племянника, он ответил, что нисколько не удивлён услышанным и добавил: его родители как раз и выпихивали его из СССР за его выходки, спасая от неминуемой тюрьмы. Позже до меня дошли слухи, что ещё через полгода Женя вернулся в Россию, как я понимаю, поняв, что тем бизнесом, к которому у него лежит душа, значительно легче заниматься в России, чем в США. В заключении хочу добавить, что через пару лет я случайно встретился с ним в аэропорту Франкфурта (я летел в Питер, а он в обратном направлении в одну из европейских стран) и он тогда радостно меня приветствовал как своего хорошего знакомого. Лицо его светилось - было ясно, что он преуспевает в бизнесе.

А в добавление к этому была ещё целая история по спасению самого Толи из рук Питерской мафии осенью 1992 года, которая проводилась под моим руководством. Вот тут она описана самим Толей на основе папки с моими документами, которые я передал ему в 2012 году:

https://www.dropbox.com/s/7rguhthiq97hain/%D0%9F%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE-%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B3%20%D0%B4%D1%80%D1%83%D0%B7%D1%8C%D1%8F%D0%BC-%D0%BB%D0%B8%D1%82%D0%BC%D0%BE%D0%B2%D1%86%D0%B0%D0%BC%202015_04_16.docx?dl=0

Одним словом, нас с Толей много чего связывало в прошлой жизни. Тем удивительнее его поведение в нашей совместной поездке в марте 2006 года, когда я решил поехать кататься на лыжах в Итальянские Доломиты (местечко Val Gardena) с большой компанией русских иммигрантов с восточного берега США, с которыми Толя уже много лет ездил в Европу кататься на лыжах. Я тогда наивно полагал, что он, если не всё время, то, по крайней мере, часть его, уделит мне во время этой поездки. Я так понимал хотя бы потому, что он с радостью встречался со мной, когда у меня была возможность приехать к нему на Брайтон Бич в Бруклине при моих наездах в Нью-Йорк. На этих коротких встречах нам всегда не хватало времени на все разговоры, т. к. я был ограничен во времени, потому что Нью-Йорк был лишь остановкой на моём пути из Калифорнии в Россию. Вот я и подумал, что в недельной поездке можно будет убить двух зайцев – и на лыжах покататься, и вдоволь пообщаться с Толей. А на самом деле в этой большой (человек 25) компании я оказался совершенно один, никому не известный, а все остальные, во-первых, приехали своей маленькой компанией, как минимум, вдвоём, а, во-вторых, они почти все были знакомы между собой по многолетним предыдущим поездкам.

Толя приехал туда с двумя своими близкими друзьями с Нью-Йоркского Брайтон Бич, но меня им даже не представил. Все номера в этом маленьком отеле были двухместные, но, несмотря на то что их было трое, я не получил от Толи приглашения разделить с ним один номер. Я пытался получить номер на одного за дополнительную плату, но меня опередил молодой парень лет тридцати по имени Виктор, АйТишник из Бостона, с которым я познакомился, сидя рядом с ним в автобусе по пути из аэропорта в отель. Он, как и я, тоже приехал один и тоже был новичком в этой компании. Когда в первый же день я спустился в ресторан, где всю нашу компанию должны были кормить ужином, то за угловым столиком увидел Толю с его двумя друзьями, причём, место рядом с Толей было свободно. Я решил, что это место Толя держит для меня. Я подошёл и спросил его:

— Это место свободно?

На мой вопрос Толя ответил:

- Нет, оно занято.

Толин ответ был настолько для меня неожиданным, что я отскочил от их стола как ошпаренный и, поскольку все уже сидели своими маленькими компаниями, пришлось мне сесть за совсем пустой столик. Не мог же я проситься за столик с совершенно незнакомыми людьми только для того, чтобы не чувствовать себя отверженным. В этот момент мне казалось, что меня раздели до гола и все присутствующие смотрят на меня. Это было такое унижение! Однако на этом моё унижение не закончилось. Через пару минут на входе в ресторан появляется Виктор и проходит прямо к Толиному столику и занимает то самое место, на которое я так опрометчиво позарился. Теперь стало ясно, что Толя и его друзья сами пригласили его в свою компанию. И это можно понять: они сами все старые, зачем им ещё один такой же старый, когда есть возможность пообщаться с молодым парнем. Я сам такой же: все мои сегодняшние друзья, без исключения, – ровесники моих детей, а Саша Гришканич и вовсе годится мне во внуки. Толиных друзей я понимаю – зачем я им, но вот как Толя мог допустить всё это – мне было не понять и уже никогда не пойму!

Тогда я очень сильно ошибся в своём прогнозе: все семь дней Толя общался только со своими Бруклинскими друзьями, на меня, не обращая никакого внимания, как будто нас вообще ничто и никогда не связывало. Я чувствовал себя очень неуютно, когда каждый день в ресторане отеля мне пришлось сидеть одному за отдельным столиком, тогда как все остальные сидели своими маленькими компаниями. В эти моменты я чувствовал себя каким-то отверженным и дал себе слово никогда больше не ездить в таком качестве. Я тогда придумал, как виртуально поквитаться с Толей за такое ко мне отношение: после 6 часов катания на горе мы все возвращались в отель; весь народ отдыхал в ожидании обеда, до которого оставалось ещё 2 часа. Я же переодевался и шёл бегать – хотелось лишний раз воспользоваться горным воздухом с пониженным содержанием кислорода и, тем самым, приобрести дополнительную высотную акклиматизацию. А вся деревня там состояла только из двух улиц. Поскольку я бегал кругами, то на каждом круге мне приходилось пробегать мимо нашего отеля, на террасе которого сидел Толя со своими двумя дружками и «потягивал» пиво. Каждый раз, когда я пробегал мимо, я не сомневался, что они обсуждают меня-дурака, который совсем не умеет отдыхать. А я в это же время говорил себе: «смейтесь ребята, смейтесь, зато я приду вас отпевать». Получив таким образом небольшое облегчение, я удалялся, ускоряя свой бег. А ведь когда-то мы были с ним не только в приятелях, а, сразу после окончания университета, даже в друзьях!

Причём, на горе я, слава богу, не чувствовал одиночества, потому что в первый же день катания после того, как я случайно оказался на подъёмнике вместе с одним парнем лет сорока из нашей же группы по имени Володя из Бостона, а затем одновременно спускался с ним по склону, он сам предложил мне кататься вместе. Оказалось, что он приехал со своей женой и другой знакомой парой из Бостона, но они не могут кататься на его уровне, поэтому он вынужден кататься один. Как человек опытный, он хорошо понимал, что в больших горах лучше кататься вдвоём – так, на всякий случай – всякое может произойти. Вот так вдвоём с Володей мы и катались все эти дни.

Возвращаясь к теме Эльбруса

И, если в той лыжной поездке возраст почти не играл никакого значения (там были люди и моего возраста), однако, никто из участников не был заинтересован в общении с новым человеком, т. е. со мной, в том числе и Толя, для которого я вряд ли был новым. А на Эльбрусе разница в возрасте между мной и остальными будет просто гигантская и надеяться, что эта молодёжь захочет общаться со мной – по меньшей мере глупо. Наученный таким горьким опытом, я надеялся, что Саша может стать эдаким буфером между мной и остальными участниками. Причём, я хорошо знал Сашину почти легендарную коммуникабельность в любом обществе и не сомневался, что так и будет. Забегая вперёд, скажу, что именно так и произошло. Теперь вам должно быть понятно, почему я так благодарен Саше за эту поездку.

Что же касается самого Саши, то, как он сам признался мне, моя сноска на эко отель LeapRus сыграла не последнюю роль в его решении – он очень заинтересовался не столько потрясающими видами из панорамных окон отеля (всё-таки он уже побывал в альплагере «Безенги» и имел возможность насладиться не менее впечатляющими горными пейзажами), сколько его замкнутым циклом жизнедеятельности – ему как учёному очень хотелось взглянуть на всё это своими глазами.

Саша отказался от моих услуг по оплате самолётных билетов, отелей и гида, взяв всё это на себя, сказав, что ему так удобнее, а я, естественно, не стал возражать. И вот, наконец, в начале мая пройдена точка невозврата – Саша оплачивает наше участие в группе с 17 по 27 июля и одновременно наше пребывание в отеле LeapRus 22-го и 23 июля, т. е. накануне самого восхождения, которое согласно плану должно было произойти 24 июля.

 

Несколько слов о тренировках. Последние годы, после того как я поместил два своих рассказа на сайте www.risk.ru, меня неоднократно спрашивали 60-летние спортсмены о методике моих тренировок. Раньше у меня как-то не находилось времени для того, чтобы отвечать на эти вопросы. А вот сейчас я немного расскажу об этом. Теперь, поняв, что всё уже серьёзно и Саша не изменит своего решения, я поменял методику тренировок и вместо обычного 5-километрового бега на Treadmill (беговая дорожка) стал использовать Stair Climber machine (машина-лестница). В самый первый раз я за 60 минут взошёл всего лишь на 202-й этаж, зато на двух последних тренировках до моего отлёта в Россию я за те же 60 минут поднимался уже на 218-й этаж. Это более 600 метров по вертикали. После каждой такой тренировки я ещё успокаивал своё дыхание 10–15-минутным плаванием в бассейне на улице. Кстати, до таких тренировок в спортзале я ещё дома проводил часовую разминку йогой. Думаю, что спортсменам понятно зачем я занимался ещё и йогой. Для тех, кому не понятно, вы получите ответ, когда придёт время одевать кошки в ночь восхождения на вершину. Поскольку я по-своему психотипу сова, то всегда провожу тренировки вечером, начиная в 7 часов и возвращаясь из спорт зала только в 12-м часу ночи. Такие тренировки я проводил через день. Пытался проводить их каждый день – не удалось, понял, что следующий после такой тренировки день необходим для пусть не полного, но хотя бы частичного, восстановления.

 

В общем, всерьёз я стал готовиться к предстоящему событию за два месяца до отъезда. В том числе пришлось прикупить кое-что из снаряжения, которое не являлось необходимым для восхождений на Шасту в Калифорнии. В частности, купил лёгкую пуховку, водо-ветро непроницаемые штаны само сбросы (которые можно снять прямо на склоне, не снимая кошек и ботинок), а также последней модели налобный фонарь. В противоположность мне, как выяснилось через месяц, Саша собирался только в последний вечер перед нашим отлётом на Кавказ: мы в тот вечер посетили с ним самый большой спортивный магазин в Питере, чтобы убедиться, что там мало что имеется из того, что ему нужно для Эльбруса, поскольку это не был специализированный магазин для альпинизма. Однако время было позднее, когда все другие магазины были уже закрыты, а наш вылет был уже рано утром следующего дня. И пришлось ему ограничиться тем, что было в этом магазине, а также тем, что я привёз с собой запасного, уже хорошо зная с кем имею дело.

 

Итак, 20 июня я прилетел в Питер. Как всегда, первая неделя ушла на отсыпание и привыкание к местному времени (разница с Калифорнийским временем 10 часов). Но уже на следующей неделе я возобновил свои тренировки. Вот моё расписание на эти дни: по утрам – йога и бег по периметру Таврического сада, затем несколько часов сна, а вечером концерт классической музыки, которых в это время года в Питере большое множество. Так продолжалось до тех пор, пока я не пробежал свою дистанцию под дождём и . . . простудился. Случилось это ровно за неделю до отлёта на Кавказ. Так, не вылечившись до конца, я с «тяжёлым сердцем», но и с надеждой, что до сих пор любая простуда по прибытии в горы проходила сама собой, и Саша 16 июля вылетели в Мин Воды.

 

Наш «отдых» в Приэльбрусье

 

Вот так мы прибыли в Пятигорск – я и мои рюкзаки:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Первую ночь мы провели в отдельных номерах в хостеле Пятигорска, где собралась вся наша группа из 24 человек. На следующее утро за нами прислали три микроавтобуса, которые через четыре часа доставили нас в отель «Три брата» в посёлке Терскол. Отель, конечно, не пять звёзд, а всего две, но для тех, кто собрался взойти на вершину Эльбруса, вполне комфортно. В номере на двоих есть даже телевизор, но мы за всё время пребывания ни разу его не включили - просто было не до него. В первую же ночь выясняется, что мы с Сашей не можем спать в одной комнате - Саша начинает громко храпеть, как только закрывает глаза, и перестаёт только утром, когда их открывает. Я же наоборот – привык в своём отдельном доме к полной тишине и мгновенно просыпаюсь от самого слабого звука и больше уже заснуть не могу. Пытался я несколько раз его окриком будить – ничего не помогало; он лишь злился на меня, но, как только мы прекращали об этом говорить, его храп тут же возобновлялся. А ведь мы не раз и не два ночевали в одном помещении, например, два года назад четыре ночи в центре Москвы, но в том отеле было две совершенно изолированные комнаты и потому я не мог слышать его храп. Ещё много ночей он провёл в моём Калифорнийском доме во время трёх его приездов в Сан-Франциско на научные конференции, но там и вовсе я помещал его в спальню, которая не только была в другом конце дома, но ещё и разделена от моей спальни другой комнатой.

Итак, ситуация патовая – при немалой каждодневной физической нагрузке и отсутствии ночного сна я так долго не продержусь. Понятное дело, что и Саша ничего с собой не может поделать – он хорошо осведомлён об этом своём недостатке. Всё утро я посвятил обдумыванию сложившейся ситуации и нахождению хоть какого-либо приемлемого решения. И такое решение действительно нашлось: в нашем номере есть довольно большой балкон. Вот куда я буду отправляться на ночь спать на полу и непременно закрывать за собой дверь, а также и окно, которое выходит на балкон – только так я смогу отгородиться от Сашиного храпа. Хорошо, что я привёз с собой спальник для горы, а больше мне ничего и не надо для сна на балконе. Вот так неожиданно разрешается эта, казалось бы, не разрешимая, коллизия. Самое интересное, что это полностью совпадает с нашими привычками: Саша любит тепло и может спать при закрытой двери на балкон. Я же, наоборот, могу спать только в холоде и даже зимой всегда сплю при открытых окнах.

Прежде всего организатор этого тура Сергей Чулков, который встречал нас в Пятигорске, разделил нас на две равные группы по 12 человек в каждой. Ещё он сказал, что наши гиды «застряли» на горе с предыдущей группой – они там сидели уже чуть ли ни пять дней, пережидая непогоду, и вот только сегодня пришла относительно хорошая погода и они, наконец, на восхождении. Так что своих гидов мы увидим только завтра. А пока что он сам будет их замещать.

Первые три дня мы совершаем радиальные выходы наверх, с каждым днём всё выше и выше (2,500 м, 3,100 м, 3,500 м). Саша в первый же день умудрился в своих собственных ботинках натереть обе ноги до мозолей и каждый следующий день они лишь увеличивались в размерах и кровотечении. Так что у Саши были свои проблемы все 10 дней, которые мы провели в Приэльбрусье: каждый вечер он демонстрировал мне свои кровавые мозоли, но мужественно переносил их, а я ничем, кроме привезённого с собой пластыря, не мог ему помочь.

На четвёртый день мы на старой канатной дороге заезжаем до станции «Мир» на высоте 3,450 м, а затем идём своим ходом до высоты 4,100 м, до так называемого «Приюта 11», но и в этот раз возвращаемся вниз в свой отель. В этом приюте ещё до того, как он сгорел, я провёл ночь в 1990 году при попытке взойти с Володей Болониным на Эльбрус. Тогда с горы прогнала непогода, которая застала нас на перемычке (5,300 м). А в этот раз, пока мы ожидали воздушный трамвай, мне в глаза бросилась надпись на электронном табло: «пассажиры, которым больше 70 лет, пользуются всеми подъёмниками на Эльбрусе бесплатно». Я озвучил свою «находку» нашему гиду Камилю и настоял, чтобы на меня он больше билеты не покупал, т. к. мой паспорт всегда был при мне и в случае, если смотрителю подъёмника покажется, что я выгляжу недостаточно взрослым, то мне будет легко доказать обратное. И, конечно, я сильно пожалел, что вот уже 10 лет прошли напрасно, а ведь мог все 10 лет кататься бесплатно на всех подъёмниках. Сколько бы денег сэкономил! В США такого нет, есть небольшая скидка 15–20% и то не на всех лыжных курортах. Это не касается маленьких и не очень больших по высоте гор, но я на таких и не катаюсь.

Наконец, на пятый день мы с большими рюкзаками, в которых уложено всё высокогорное снаряжение и одежда, опять доезжаем на канатной дороге до станции «Мир». Оттуда наши большие рюкзаки на ратраке (английское «snow cat») доставляются до приюта на высоте 3,750 м, а мы сами идём туда своим ходом, всё также для акклиматизации. На шестой, самый серьёзный акклиматизационный день перед восхождением, мы поднимаемся до так называемых «Верхних Скал Пастухова», расположенных на высоте 4,800 м. Тут нас уже застаёт непогода и, конечно, дышится всё трудней из-за недостатка кислорода (на фото я – слева, Саша – справа):

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Народ перекусывает тем, что «бог послал», но я, как всегда на горе, практически к еде не притрагиваюсь, но, конечно, пью воду, хотя и не так много, как все остальные – очень сказывается усталость. Тем не менее, Саша, который негласно взял на себя обязанность моего опекуна, уговорил меня сделать несколько укусов яблока – вот и весь мой перекус.

В этот день все спускаются в приют, а мы с Сашей - в эко отель LeapRus, чтобы насладиться комфортом на высоте почти 4,000 м. Надо сказать, что мы не разочаровались в комфорте: еда и правда была отменная, всё как у них на картинках. Предлагаю читателю, если он ещё этого не сделал, не полениться и самому просканировать картинки, которые отель выложил в качестве рекламы (см. мою сноску на отель выше). Хочется особо отметить тёплые и удобные туалеты на такой высоте – это просто фантастика! И не так важно, что из трёх заявленных туалетов в строю были только два, а, по отзывам предыдущих обитателей, душ там вообще никогда не работал.

Однако с этим отелем были связаны не только положительные эмоции. Вот что там произошло после того, как менеджер отеля Владимир указал нам с Сашей на наши «плацкартные» места в третьей секции одной из двух комфортабельных капсул. Остальные десять мест в ней уже были заняты приехавшей за пару часов до нас группой москвичей. Как позже я узнал от Саши (а он всегда и всё знает обо всех – такая у человека высокая степень коммуникабельности), это была команда серьёзных альпинистов, приехавших на Эльбрус всего на три дня с целью «взбежать» на него в качестве тренировочного восхождения и акклиматизации перед предстоящей экспедицией в Каракорум на восьми тысячник К2 – вторую по высоте после Эвереста вершину мира. Саша успел пообщаться с их руководителем и тот ему среди прочего успел сообщить, что совсем недавно он был также руководителем экспедиции москвичей на Хан-Тенгри с ледника Северный Иныльчек. Услышав это, Саша, конечно, не смог устоять, чтобы не сообщить ему, что его друг, т. е. я, хотя и очень давно, но тоже был на вершине Хан-Тенгри с севера в рамках чемпионата СССР. Не сомневаюсь также, что Саша успел сообщить ему, что я уже давно американец, живущий в Силиконовой долине Калифорнии, и прилетел в Россию специально для восхождения на Эльбрус. Всё это я узнал позже от самого Саши, а пока что, оставив наши рюкзаки, в 8 часов вечера мы ушли на ужин в капсулу кафетерия. Там Саша сообщил мне, что начальник москвичей сказал ему, что они отходят ко сну, и чтобы мы не вздумали зажигать свет, когда придём устраиваться на ночлег. Одновременно он предупредил, что в час ночи у них подъём и тогда они зажгут свет, т. к. будут собираться на выход.

После ужина я включил на своём налобном фонаре ближний свет и пошёл в спальную капсулу готовиться ко сну. Как только я вступил в первую секцию капсулы, с левой нижней койки кто-то прорычал стальным голосом:

- Сейчас же выключи фонарь.

Я выключил фонарь, но пробираясь в свою третью секцию в темноте, я начал спотыкаться о барьеры между секциями, чем производил шум, который мог разбудить спящих москвичей. Кое-как вытащив свой спальник из рюкзака и разложив его на полке, я решил перед сном посетить туалет и почистить зубы. Теперь, перед возвращением в капсулу, вместо яркого света я решил зажечь красный диодный свет, который как раз и предназначен для того, чтобы не слепить глаза окружающим. Как только я открыл дверь капсулы, всё с той же левой нижней полки вскочил громадный мужик (как потом выяснилось, это и был их руководитель, с которым Саша успел пообщаться), сорвал с моей головы фонарь и вытолкнул меня из капсулы на улицу. Там он поднёс свой кулак к моему лицу и произнёс:

- Если ты ещё раз засветишь фонарём, то лишишься его навсегда.

С этими словами он удалился в капсулу, а я остался на улице совершенно обалделый: такого хамского обращения за всю свою жизнь в горах (впрочем и не в горах тоже) я не только не встречал, но даже не слышал и не мог себе представить, что такое возможно. Думаю, с этим всё ещё можно столкнуться на улицах Москвы, но чтобы в горах среди альпинистского содружества . . .? Ведь горы – это же храм, в который мы, можно сказать, ходим исповедоваться! Потом я долго думал, что же так разъярило этого, с позволения сказать, человека, и нашёл этому только одно объяснение: ведь Саша несомненно сказал ему, что я уже давно американец, а как сегодня в России «любят» американцев, тем более бывших русских, которых многие ещё и сегодня считают предателями, мне хорошо известно. Вот на такого, похоже, я и нарвался. И совсем не имело значение, что мой русский язык, по признанию многих моих друзей, совершенно не отличается от того, на котором говорят вполне интеллигентные русские люди сегодня.

Теперь я решаю, что спать под одной крышей с такими негодяями я не стану и надо куда-то переехать. Тут я вспоминаю, что в другой, менее комфортной капсуле, места в которой были в два раза дешевле, поселились пять других участников нашей группы во главе с нашим гидом Камилем и я слышал от них, что там есть ещё три свободных полки. Вот туда я и переехал. Утром следующего дня ко мне подошёл менеджер Владимир (он, очевидно, услышал об этом ночном эпизоде от Камиля) и очень извинялся за произошедшее, а также сожалел, что я не разбудил его в связи с этим. По моему мнению: а что он мог сделать в такой ситуации? Но оказалось, что он действительно мог: в его распоряжении была вторая комфортабельная капсула, совершенно пустая и утром он нам с Сашей предложил в неё переехать. Саша и в самом деле переехал в неё, а я решил, что мне достаточно комфортно в той, в которой я уже оказался. Эпизод этот можно назвать ложкой дёгтя в бочке мёда. Это Саша настоял, чтобы я включил и этот эпизод в своё повествование, мотивируя тем, что это хотя и горькая, но тоже правда.

Следующий, седьмой день, по расписанию день отдыха. Но мы всё-таки спустились на пару сотен метров к некрутому снежному склону, на котором наши гиды учили нас зарубаться с помощью ледоруба в случае падения. Я тоже старательно выполнял это упражнение и даже получил похвалу от гида за безупречное исполнение. Да, забыл сказать, что два наших гида имели альпинистское образование в объёме не то 3-го, не то 2-го разряда по альпинизму. Однако никаких ошибок в их действиях я не заметил. Оно и понятно - то, к чему они нас готовили, - восхождению на Эльбрус - никакой технической трудности не представляет. Зато физическую трудность очень даже представляет – вот к этому они нас и готовили. Когда мы в этот день поднялись обратно в свой отель, Саша, который взял на себя ещё и обязанности моего пресс атташе и часто без моего ведома обсуждал мою личность, сообщил мне, что он имел разговор с нашими гидами и они оба сказали, что по результатам акклиматизационных выходов у них нет сомнений, что я поднимусь на вершину. Должен сознаться, что я, как человек опытный в этих делах, ожидал такую характеристику, но ведь она могла и не последовать. Нет сомнения, что мне было приятно услышать такое, зато представьте себе теперь моё состояние – как я могу не оправдать такое доверие и не взойти на вершину? Костьми лягу, заползу на четвереньках, но должен быть на вершине, чтобы подтвердить мнение гидов!

Хочу заметить, что во все дни нашего тура Саша всегда шёл непосредственно за мной. С одной стороны, между нами была негласная опека друг друга – это ведь было нашим совместным мероприятием, в которое мы оба вложили много времени, сил и денег, наконец. И, конечно, мы оба жаждали, чтобы ни у кого из нас не произошло фиаско. С другой стороны, когда два года назад он приезжал ко мне в Калифорнию только для того, чтобы я сводил его на гору Шаста, я тогда несколько раз во время нашего восхождения предлагал ему идти своим темпом, если мой темп кажется ему чересчур медленным. Он тогда всякий раз отвечал, что ему мой темп движения в самый раз, что при таком темпе он меньше устаёт. А теперь после первого же выхода наверх я заметил Саше, что Камиль шёл явно быстрее, чем это следовало для группы новичков, и, конечно, для меня самого. Вскоре Саша обсудил моё замечание с Камилем и с тех пор Камиль следил за тем, чтобы я шёл непосредственно за ним. Во все остальные дни я так и делал, причём, когда он незаметно для себя ускорялся, я, в отличие от других участников, полагаясь на свой большой опыт, не боялся показаться слабее других, а просто шёл в своём обычном темпе, а Камиль вынужден был меня поджидать. Позже Саша сказал мне, что мой темп как раз понравился большинству участников, по их выражению он был очень ровный и не быстрый, при котором они меньше уставали. Не могу не похвастать, что всякий раз, когда приходило время спускаться с горы, вот тут я выглядел лучше, чем большинство участников. Известно, что при спуске сильно возрастает ударная нагрузка на колени и совершенно очевидно, что мои регулярные беговые тренировки на 5 км дали очень хороший результат.

Наконец, наступает ночь с 23-го на 24 июля. Помимо нас с Сашей в этом отеле LeapRus находятся ещё пять человек из нашей группы и наш старший гид Камиль. Остальные вместе с другим гидом Данилем ночуют в приюте на 200 метров ниже нас. Где-то там же находится и наша вторая группа со своими двумя гидами. К этому дню все участники так «наелись» физическими нагрузками, что единогласно голосуют за использование ратрака в день восхождения. Ратрак не является частью нашего тура и потому за него надо доплатить дополнительно по 9,000 рублей за человека, зато он забросит ночью от 3,950 м до высоты 4,900, что сэкономит 4–5 часов тяжёлого физического труда, что, в свою очередь, как говорят сами гиды, повысит на 50% шанс каждого на успех.

В ту ночь, в который уже раз проверив личное снаряжение (ледоруб, палочки, кошки, обвязку и, конечно, всю тёплую одежду) мы рано отходим ко сну. Камиль предупредил, что подъём будет в 12:30 ночи, в 1 час у нас в кафетерии будет завтрак, а на 2 часа ночи заказан ратрак и к этому времени все должны быть одеты по максимуму, включая обвязку и кошки. А в час ночи за ранним завтраком выясняется, что наверху вовсю метёт снежная пурга и теперь неясно, что будем делать – то ли поедем, а потом пойдём наверх, то ли будем выжидать улучшения погоды.

В ту ночь я, наблюдая за Камилем, очень ему сочувствовал и хорошо понимал, как трудно ему давались те или иные решения, которые он вынужден был менять каждый час, основываясь на самый последний прогноз погоды. Наконец, когда стало известно, что ни сегодня, ни завтра погоды на горе не обещают, Камиль принимает окончательное решение спускаться налегке в посёлок Терскол, оставив всё для восхождения в отеле. Там отдохнуть, переночевать, а во второй половине следующего дня снова подняться в LeapRus, поскольку прогноз обещает улучшение погоды в ночь на 26 июля. Как выяснилось позже, это решение и оказалось самым правильным.

Я хорошо понимаю, как не просто было всё это организовать – ведь в нижнем отеле «Три брата» нас не ждали сегодня, а через два дня, когда мы хотим вернуться на гору, у нас не зарезервирован отель LeapRus! В общем, Камилю и остальным гидам пришлось «покрутиться», зато в результате всё уладилось: когда мы спустились вниз на трёх последовательных канатных дорогах, то обнаружилось, что в то время, как наверху свирепствовала метель, внизу была тишь да гладь. Мы приняли душ, а затем очень душевно провели вечер всей группой в хорошо известном там ресторане «Эльбрусия».

Позже стало известно, что в этот день, как, впрочем, и в следующий никто не взошёл на гору. Несколько групп заезжали на ратраке на 5,100 м и на нём же сразу уезжали обратно вниз – такие были погодные условия. Но несколько самых упёртых, которые поднялись до перемычки между двумя вершинами (5,300 м), были остановлены МЧС-никами (Mountain Rescue Service) и тоже отправлены вниз. А целая команда из десяти крутых и наглых альпинистов из Москвы, которые тоже жили в отеле LeapRus и которые примчались только на три дня, чтобы сходу «забежать» на вершину в качестве тренировки перед экспедицией на восьми тысячник К2 в Пакистане, так и уехали в свою Москву без горы, сделав две безуспешные попытки.

Наступает день моего рождения - 26 июля

Итак, 25 июля во второй половине дня мы вновь поднялись в свой отель LeapRus. Теперь всё повторяется по уже известному сценарию. Но на этот раз подтверждается хороший прогноз погоды. Таким образом, без четверти два ночи мы в полной экипировке вываливаемся на улицу, где очень холодно, но видимость хорошая. И тут со мной происходит ЧП (чрезвычайное происшествие): сидя на скамейке (а это много комфортнее, чем мне обычно приходиться это делать прямо на склоне) наклоняюсь вперёд, чтобы надеть на ботинки кошки и . . . вдруг чувствую боль в спине – нет сомнения, что растянул мышцу в нижней части спины. В этот момент ужас охватывает меня: столько положено на это восхождение и надо же в самый последний и важный день вдруг такое! Помните, в начале этого рассказа я говорил о том, что перед каждой беговой тренировкой уже много лет провожу часовую тренировку йоги. Растяжки всех частей тела как раз и нужны для таких вот упражнений, как одевание кошек на склоне. Поверьте, это совсем не простое действие. Когда кто-нибудь из непосвящённых людей расспрашивает меня о трудностях моих восхождений на Шасту в последние годы, я в ответ как раз предлагаю угадать, что же на его (её) взгляд самое трудное? Непосвящённому в это дело человеку, угадать, конечно, трудно, если он(она) никогда в жизни не только не надевал кошки, но даже и не видел(а) их в глаза.

Итак, я в панике, но решаю не говорить об этом никому, даже Саше, чтобы не испортить и ему настроение в этот решающий момент. Надеюсь, что как-нибудь обойдётся и пройдёт само собой – у меня так бывало. В конце концов, идти могу, но каждый шаг сопровождается болью, хотя и не очень острой. Тем не менее, на ратрак я взобрался самостоятельно, наотрез отказавшись от помощи, и через минут 50 мы приехали на место выгрузки. С этого момента я уже не вспоминал о боли в спине - другие проблемы оттеснили эту боль на задний план.

А вот что произошло: чтобы защитить лицо от сильного ветра и снега я надел маску и ski goggles (очки для катания на горных лыжах) поверх своих очков, но очень скоро очки запотели, а ski goggles забились снегом. В результате я полностью потерял видимость. Но и снимать мне их тоже не хотелось, потому что тогда я оголю своё лицо ветру со снегом. Какое-то время я шёл как слепой: пятно от моего налобного фонаря с трудом высвечивало только ноги Камиля, шедшего впереди меня. Больше я ничего видеть не мог. В конце концов, я попросил его остановиться, чтобы почистить ski goggles от снега, а очки от тумана. Но как только я вынул руку из пуховой рукавицы, пальцы мгновенно замёрзли и пришлось руку возвращать обратно в рукавицу. В таких громадных пуховых рукавицах я ходил в горах впервые за всю мою жизнь и сделал я это лишь по настоянию Камиля. Он, конечно, был прав, но я решил, что пуховые рукавицы такие тёплые (в доме, где я их примерял, они и правда были очень тёплые), что мне не нужны никакие другие внутри них, несмотря на то что я нёс в своём рюкзаке ещё свои личные три пары разной толщины. Однако достать их из рюкзака и одеть в таких условиях было очень проблематично – в пуховых рукавицах ничего нельзя сделать руками, а как только их снимаешь, через мгновение пальцы рук замерзают. После того, как Камиль увидел мои тщетные попытки очистить ski goggles от снега, он сам снял свою пуховую рукавицу и во флисовой рукавице немного почистил их. Теперь я стал видеть не на много больше, однако, деваться некуда – надо идти дальше.

Но была ещё одна, не менее серьёзная проблема, и тоже связанная с пуховыми рукавицами. Так получилось, что Камиль передал их мне только наверху в отеле в самый последний вечер и, когда я их примерил, то стало ясно, что они мне не просто велики, а очень велики. Камиль посмотрел на них и сказал, что это large size и поменял мне их на свои, которые, хотя и были medium size, но всё равно почти также были велики для моих рук. Но это было ещё не самое главное. Как человек опытный и аккуратный, я тут же взял свои палочки и попытался всунуть свои руки в рукавицах в темляки палочек – у меня это не получилось, слишком большими оказались и эти рукавицы. Тогда я попытался увеличить размер темляков – оказалось, что они уже увеличены до максимума, дал проверить этот факт Камилю и он подтвердил, что да, больше не увеличить. В таком случае делать нечего и придётся идти в этих рукавицах. Я так подробно описываю этот, казалось бы, несущественный факт, потому что он очень хорошо иллюстрирует, что в альпинизме не бывает мелочей и что за каждую оплошность приходится платить дополнительными усилиями, когда силы и так на исходе. В результате этого мне пришлось весь день во время движения держать свои палочки не за их ручки, как это положено и удобно, а обхватив их ладонью сверху, сжимая палки пальцами, что требовало дополнительных сил, коих и вообще то было не так уж и много. При этом и опираться на них тоже было неудобно. Вот как-то так я неожиданно получил дополнительный расход своих и без того небольших оставшихся сил. И, конечно, неудобство это я ощущал при каждой перестановке палочек. В этом отношении я почувствовал облегчение лишь после перемычки (5,300 м), когда мы поменяли палочки на ледоруб. У ледоруба такой проблемы не было – его темляк регулировался в широких пределах. Вот картинка сразу после рассвета:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

На фото: гид, за ним я и Саша

На перемычке мы немного отдохнули, кто мог, перекусил, а кто не мог, как я, почти насильно влил в себя несколько глотков чая и продолжили путь наверх. Очень скоро крутизна склона заметно увеличилась, и мы подошли к ключевому участку всего маршрута – лёд, присыпанный толстым слоем снега. Тут постоянно провешены шесть верёвок (длина каждой не то 60, не то 80 метров) для самостраховки. Как я понимаю, этот участок – ответственность МЧС-ников. (МЧС – Министерство по Чрезвычайным Ситуациям, которое после перестройки поглотило КСП – Контрольно Спасательные Пункты советского времени). Я-то по своей старой привычке ожидал, что каждый участник перестёгивает себя с одной верёвки на другую сам и был приятно удивлён, что это делали МЧС-ники – уж очень не хотелось снимать рукавицы и работать голыми руками в этот лютый мороз. Теперь только стало понятно, за что наши организаторы должны были уплатить в МЧС по 3,000 рублей за каждого, кто жаждал подняться на вершину. В тот момент я был готов уплатить за такой сервис гораздо больше.

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

Я на ключевом ледово-снежном участке

Когда закончились эти шесть верёвок, и я поднял голову, чтобы убедиться, что уж теперь то вершина должна быть совсем рядом, пришлось разочароваться – вершина виднелась вдали, как мне тогда показалось, в 1,5 км по горизонтали, хотя крутых склонов больше не было видно. Здесь уместно напомнить, что на этой высоте (5,600 м) количество кислорода в воздухе ровно 50% от того количества, которое присутствует на уровне моря. Теперь я еле передвигаю ноги, но всё-таки иду, хотя и медленно. Мне это сильно напомнило передвижение по вершине Хан-Тенгри (7,010 м) в рамках чемпионата СССР в далёком 1970 году. Но тогда мне было 31 год, а сегодня ведь чуть больше . . .

И на этот раз получилось по пословице «терпение и труд всё перетрут»: минут через 30–40 я достиг вершины, где уже стояло человек 20, среди них вся наша группа. Я взглянул на часы – было 8:30 утра. Теперь ко мне поочерёдно стали подходить какие-то люди (очевидно, из нашей группы, но я никого не узнавал, потому что их лица были закрыты тёмными очками и масками) и поздравлять меня с горой. А у меня на этот счёт своё особое мнение чересчур опытного альпиниста – я сам никогда никого не поздравляю с горой только по достижении её вершины и также никому не позволяю делать это в отношении меня. Это своего рода суеверие – ведь профессионалам хорошо известна статистика в горах, которая говорит, что 80% всех несчастных случаев происходят именно на спуске. Поэтому я всегда поздравляю своих молодых спутников только внизу, уже возле машины. Я, естественно, и на этот раз не изменил своему правилу и каждому поздравлявшему меня отвечал одной и той же фразой: «прошу вас не поздравлять меня здесь, а отложить это до того, как мы спустимся вниз». Я совсем не уверен, что все меня правильно поняли, но для более подробного объяснения у меня в тот момент просто не было сил. В тот день уже спустившись в самый низ, Саша сказал мне, что кто-то из нашей группы сказал ему, что «Исаак был с ним груб». Даже вернувшись в Калифорнию это Сашино сообщение не давало мне покоя, я всё пытался вспомнить с кем же я вообще имел какие-либо разговоры в этот последний день. Наконец, я вспомнил многочисленные эпизоды с поздравлением на вершине и пришёл к выводу, что это был один из поздравлявших меня там. Я могу понять этого человека, однако, считаю, что моё суеверие и безопасность в горах значительно важнее. Тут мы с Сашей на вершине и выше нас только небо (Саша - слева, я – справа):

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Во время спуска я заметил около себя нашего третьего гида, который присоединился к нам только на этот главный день, очевидно, ожидая, что кто-то может отказаться от восхождения и тогда его придётся сопровождать вниз, не дожидаясь остальных. Он постоянно шёл рядом справа от меня, готовый в любой момент меня подстраховать. Тогда у меня сложилось впечатление, что этот гид получил команду либо от Сергея, либо от Камиля, сопровождать меня, как самое слабое звено в группе. Мне даже пришла в голову мысль, что теперь, когда я-таки взошёл на гору, я стал VIP персоной для организаторов – они легко и вполне заслуженно могут рекламировать моё восхождение в составе их группы, что может дать им преимущество во время выбора гидов и клубов будущими потенциальными участниками. Как бы там ни было, но я хорошо чувствовал эту опеку и не могу сказать, что мне это было приятно, т. к. в моих правилах - всегда и везде полагаться только на себя. Но и возражать против этого было не уместно. Да и сил для объяснения на эту тему у меня тоже не было.

Очень удивил меня способ спуска с вершины Эльбруса в том месте, где для подъёма провешены шесть верёвок (высота 5,400–5,500 м): участников по 3–4 человека связывали в связки с помощью страховочных усов с расстоянием между каждым от 1,5 до 2 метров в зависимости от длины усов. В советских альплагерях такая связка называлась «паровозиком» и руководителей восхождений, которые прибегали к таким «паровозикам» на спуске, нещадно наказывали – как минимум, им не засчитывали руководство восхождением, но могли и понизить в разряде. Дело в том, что при падении одного участника, он при полностью натянутых верёвках (а именно так мы шли) почти мгновенно сорвёт остальных и совершенно невероятно, что все из них зарубятся одновременно, а если кто-нибудь из них сумеет зарубиться, то он наверняка не сможет удержать остальных, которые сделать этого не смогли. Эти последние своим весом вырвут того, кто зарубился. Именно так погиб один из моих друзей на «Зубе Софруджу» в Домбае в 1963 году, даже несмотря на то, что всего три человека были связаны верёвкой, длина которой была 40 метров! Что уж говорить про связку из 4-х человек, в которой между участниками всего 2 метра! В таком случае лучше всем идти вообще несвязанными, чем связанными в «паровозик» - если падает один, он, по крайней мере, не потянет за собой остальных. Однако, как я понимаю, эта часть восхождения и спуска была организована МЧС-никами, а наши гиды должны были им подчиняться. В общем, мне было довольно странно наблюдать как те, кто отвечал за безопасность, сами создавали эту самую опасность.

Когда мы спустились обратно на перемычку (5,300 м), Камиль спросил, кто из нас хотел бы воспользоваться ратраком для спуска обратно с высоты 5,100 м до нашего отеля (3,950 м). Оказалось, что все уже так «наелись» восхождением, что решение об использовании ратрака опять было единогласным. Теперь стало ясно, что ратраки, которые ночью доставили нас на 4,900 м, вниз вовсе не уехали, они ждали нас всё это время. Очевидно, опыт их водителей подсказывал, что ждут они не напрасно. Естественно, что за пользование ратраком надо было опять платить. Но когда люди достигают такой степени усталости, деньги уже не играют никакой роли.

Интересно, что, когда я спустился до места, где нас поджидал ратрак, я был одним из первых из нашей группы в 12 человек (вниз идти – это ведь не вверх!) и пошёл забираться в кузов, который в тот момент был совсем пустой. Но водитель ратрака, местный кабардинец, увидев меня, вылез из кабины и сказал:

- Не место аксакалу в кузове, аксакал должен ехать в кабине.

А у меня реакция что на слово «старик», что на слово «аксакал», однозначна и всегда отрицательная, я вообще стараюсь не отличаться от молодых ни в чём. В моём понимании это скорее унижение, чем уважение. Я отвечаю ему, что прекрасно доеду в кузове. Однако надо знать кабардинцев, балкарцев и вообще все кавказские народы – у них уважение к старшим в крови. В результате, после его настырного объяснения о том, что аксакал не может ехать в кузове, а только в кабине, я сдался и пошёл в кабину. Там он стал меня расспрашивать о том, как же мне удалось дойти до вершины и вообще «как мне удалось дойти до жизни такой». Нам пришлось ждать ещё минут 15, пока подойдут остальные члены нашей группы. Когда, наконец, появился последний человек из нашей группы, а это оказалась единственная из нашей группы женщина, тогда кто-то из кузова прокричал, чтобы я освободил место в кабине для неё. Я тут же, и даже с радостью, стал надевать свой рюкзак, но водитель пытался меня не выпустить – это было и смешно, и неприятно, что я оказался действующим лицом, на котором сосредоточено внимание окружающих. Я тогда почувствовал себя объектом сразу двух разных культур одновременно – вся наша группа состояла из русских, в культуре которых предпочтение отдаётся женщине, а в культуре водителя-кабардинца – старцам. Всё же мне удалось покинуть кабину. Когда же я поднялся в кузов, там уже все сидячие места были заняты и даже стоять было негде. В результате Саша позвал меня к себе и посадил на свои колени и, таким образом, звание аксакала мне лишь навредило – ехать было совсем неудобно, хуже, чем остальным. Однако я очень благодарен Саше за то, что ему не пришло в голову уступить мне место как аксакалу – мне это было бы неприятно. А так он обошёлся со мной как со своим другом.

Вот как-то так закончилась эпопея с восхождением на западную вершину Эльбруса (5,642 м) – высшую точку Европы – точно в день моего 80-летия. И чтобы совсем закрыть эту тему, скажу, что в тот день наша группа поднялась в полном составе, за исключением одной девочки, которая несколькими днями ранее решила, что ей этот Эльбрус и нафиг не нужен. А вот в другой нашей группе в этот день из 12 человек поднялись на вершину только пятеро. Так что, прошу не думать, что это было легко.

Вечером того же дня была организована баня, а совсем на ночь глядя ресторан, куда я решил не ходить, чтобы не нагружать свой организм едой. Потом правда пожалел: оказалось, что там не просто наслаждались ресторанной едой, а ещё проводили заключительное собрание с вручением каждому сертификата о совершённом восхождении. Но Саша, конечно, такие мероприятия никогда не пропускает. Так что наш представитель там был и принёс мне мой сертификат, который теперь занимает почётное место на стене в гостиной рядом с другими спортивными трофеями. На сегодняшний день это самый ценный экземпляр в моей коллекции альпинистских наград.

Совсем неожиданный бонус

Утром 27 июля все участники разъехались, а мы с Сашей остались, т. к. по нашим планам это был запасной день на случай если бы мы не взошли на гору до этого. То, что произошло с нами в этот день, достойно отдельного повествования.

Я уже не раз упоминал, что Саша – человек необыкновенно коммуникабельный. Так вот, пока мы жили на горе в отеле LeapRus, он близко познакомился с двумя тамошними постояльцами – Ренатом и Тагиром, которые приехали то ли из Татарстана, то ли из Башкирии. Вот что Саша мне рассказал про них: 22-летний Ренат - очень приятный молодой человек из очень богатой семьи (его отец – бизнесмен), только что закончил медицинский университет в своём городе и, очевидно, в качестве награды за успешное окончание учёбы получил от родителей эту поездку на Эльбрус с той же целью, что и мы с Сашей. Тагир – в два раза старше Рената и является близким другом его отца, он профессиональный гид. У Тагира, помимо Рената, было ещё четыре клиента, которые уплатив положенные деньги за его услуги, «отпали» после нескольких дней акклиматизации. Таким образом, они остались вдвоём. Они взошли на Эльбрус в тот же день, что и мы. Интересно, что в Терсколе они жили в самом дорогом отеле за $500 за ночь и рассказывали нам про чудеса, которые там предлагают постояльцам, например, красная икра и копчёная сёмга на завтрак и обед.

Они, как и мы с Сашей, тоже имели запасной день 27 июля и предложили Саше, чтобы мы потратили этот день с пользой, а именно поехать всем четверым на машине в соседнее Чегемское ущелье, где по словам Тагира можно полетать на параплане с инструктором. Саша озвучивает мне это предложение, и я с восторгом его принимаю. В 2012 году я получил подарок от своих детей на мой 73-й день рождения – полёт на hand glider’е с инструктором (это параплан, но с жёсткими крыльями и каркасом, на котором оба, инструктор и клиент, во время полёта находятся в горизонтальном положении и держатся за горизонтальную переднюю стойку). Я тогда полетал над высоким (70 м) берегом Тихого океана около Сан-Франциско и был в восторге, несмотря на то, что погода была отвратительная – тучи висели над океаном и порывы ветра достигали 20 м в секунду. Вот момент, когда я сам управляю hand glider’ом:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Итак, Тагир арендует на целый день машину, и мы отправляемся в путь. Тагир бывал в этих местах не один раз и провёз нас не по асфальтовой дороге, по которой едут тысячи туристов посмотреть на знаменитые Чегемские водопады, а в объезд по грунтовой дороге. Зато там мы насмотрелись таких горных видов, которых я уже давно не видел со времён моих экспедиций в горы Тянь-Шаня. Таким образом, часа через три мы прибыли на Чегемский парадром. Мы трое, кроме Тагира, с большим удовольствием полетали над этим чудесным уголком земли. Вот видео, как я со своим инструктором стартую:

https://www.dropbox.com/s/mjakb4sjudd6ujj/Flying%20%D0%B2%20%D0%A7%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BC%D0%B5%202019-07-27.mp4?dl=0

А тут мы уже в совсем нешуточном полёте:

https://www.dropbox.com/s/j2sb8hr96ilulo9/Flying%20video2%202019-07-27.mp4?dl=0

То, что я сегодня могу любоваться на эти видео – тоже Сашина заслуга, он очень старался, чтобы документальные подтверждения остались для потомков и ему, как видите, это неплохо удалось. А когда мы регистрировались и давали подписку о том, что снимаем с организаторов полётов всякую ответственность в случае, если что-нибудь пойдёт не так, то Саша объявил мне, что этот полёт – его подарок мне на мой вчерашний день рождения. Таким образом, полёт этот был мне приятен вдвойне.

Передать свои ощущения от такого полёта невозможно. Скажу только, что этот полёт мне понравился значительно больше, чем на hand glider’е в 2012 году: во-первых, было это высоко в горах с видами куда более живописными, чем однообразный океан; во-вторых, была прекрасная погода и тишина вокруг, от этого было настоящее чувство птичьего полёта. Наконец, в-третьих, положение сидя в кресле несомненно удобнее вообще и для обзора, в частности. Ещё должен заметить, что взлёт, посадка и сам полёт выглядят на нём проще, чем на hand glider’е: не надо было так долго бежать при взлёте, чтобы «поймать» ветер, проще было и при посадке, но главное – во время полёта не было того ощущения опасности, которое у меня было на hand glider’е. Даже и Саше, который несколько лет назад летал самостоятельно в Подмосковье на параплане с мотором, такой параплан без мотора понравился больше.

Во время полёта выяснилось, что мой инструктор был в течение 12 лет альпинистом, а затем переквалифицировался в парапланериста. Так что, у нас было достаточно тем для обсуждения, и я не заметил, как пробежали эти 25 минут. Он даже, похоже, из уважения к нашей общей профессии пролетал меня лишние 5 минут. Ещё мне показалось интересным из нашего разговора, что он и ему подобные работают круглый год – летом на Кавказе, а на зиму они улетают в Гималаи и там точно таким же образом зарабатывают себе на вполне приличную жизнь. От себя добавлю, что мне была очень понятна замена профессии альпиниста на профессию пара- планериста: эмоций хоть отбавляй у обоих профессий, а труда у парапланеристов в сотни раз меньше, чем у альпинистов. Да и для заработка парапланеризм предоставляет клиентов в десятки, если не в сотни раз больше, чем альпинизм.

Пообедав на парадроме в местном ресторане на открытом воздухе, мы двинулись в обратный путь, теперь уже по относительно хорошей дороге, которая вела через знаменитые Чегемские водопады:

https://www.google.com/search?q=%D1%87%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BC%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5+%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B4%D1%8B+%D1%84%D0%BE%D1%82%D0%BE&rlz=1C1GGRV_enUS751US751&oq=%D0%A7%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BC%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5+%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B4%D1%8B&aqs=chrome.1.0l6.14593j0j8&sourceid=chrome&ie=UTF-8

Вот так совершенно не планируя, мы получили бесценный бонус к нашему восхождению на Эльбрус. В заключение скажу, что через две недели после моего возвращения в Калифорнию я получил вот такую просьбу от организатора этого тура Сергея Чулкова:

Исаак, здравствуйте! Хотел спросить разрешения использовать вот эту вашу фотографию в группе. Думаю написать, что вы отпраздновали 80-летие на вершине:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах

 

 

 

 

 

 

 

Естественно, такое разрешение он от меня получил и теперь, похоже, моё фото и имя будет использоваться в рекламных целях.

А вот как я подготовился к посадке в самолёт на обратный рейс из Минеральных Вод в Питер:

Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах
Обратите внимание, что я опять в двойных высокогорных ботинках, как на горе. Это была вынужденная мера, поскольку авиакомпания «Победа» ограничивает сдаваемый багаж 20-ю килограммами, а у меня был явный перевес. А в автобусе, который вёз нас в Мин Водах от терминала к самолёту, подходят к нам два высоких молодых человека и обращаются ко мне:

- Мы вас узнали по ботинкам, вы летели в них же из Питера в Мин Воды две недели назад, и мы тоже летели тем же самолётом.

- Приятно слышать, - отвечаю им.

- А каковы успехи с горой – вы взошли?

- Конечно, - говорю я с явной наглецой в голосе.

Мой ответ для них был ну очень неожиданным, после чего последовал следующий вопрос:

- А сколько же вам лет?

Когда я назвал свою цифру, они сначала переглянулись, а затем попросили моего разрешения с ними сфотографироваться. Ну я, конечно, не возражал, но после этого уже мы с Сашей переглянулись и рассмеялись.

Вот так закончилась наша незабываемая поездка на Эльбрус и мало вероятно, что в моей жизни будет ещё что-либо более захватывающее, чем событие, о котором я здесь рассказал. И я очень благодарен за это достижение своему другу Саше – если бы не он, не пришлось бы мне испытать все прелести и удовольствия, которые выпали на нашу долю во время этой поездки. Причём, надо понимать, что на месте Саши не мог оказаться никто, кроме него самого: ведь, то, что он поехал в паре со мной – никто другой позволить себе не смог бы, потому что это выглядит не совсем нормально при такой разнице в возрасте. В связи с этим вспоминаю вечер наших с Сашей сборов у него дома в Лисьем Носу (это пригород Питера) накануне отлёта на Кавказ, когда к нему уже в полночь приехал повидаться с ним его самый близкий друг Никита, который постоянно живёт в Таллине. Он имел возможность в течение нескольких часов наблюдать за нашими ночными сборами. А утром по дороге в аэропорт Саша говорит мне:

- Ты знаешь, Никита, наблюдая за нашими сборами вчера, сказал, что мы напоминаем ему пару Владимир Познер – Иван Ургант.

На это я ответил ему, что совсем не возражаю против такого сравнения. Одним словом, по моему мнению, такое мог позволить себе только очень уверенный в себе человек, которому совершенно неважно, что подумают о нём другие. Уверен, таких молодых людей совсем немного среди нас, хотя мне выпала удача знать ещё одного такого – Илью Манделя, которому я посвятил отдельную главу в этой части книги.

Немного позже в одном из наших с Сашей частых разговоров по WhatsApp, вспоминая это наше восхождение, он назвал его пляжным альпинизмом. Мне это выражение очень понравилось, потому что оно довольно точно определяет суть этого восхождения: с одной стороны, там была какая-никакая, а всё-таки настоящая многочасовая физическая нагрузка в условиях кислородного голодания в течение всех дней пребывания и, особенно, в день восхождения; с другой стороны, во время восхождений не было больших рюкзаков за спиной, не надо было устанавливать палатки на снегу или льду, обед готовили повара, а нам надо было только его принять и поглотить и не в условиях тесной палатки, а сидя в комфортной «бочке», в которой, к слову, был ещё и тёплый цивилизованный туалет; наконец, использование ратрака в день восхождения уж точно никак нельзя назвать альпинизмом. Для меня лично может быть всё это и можно назвать альпинизмом, хотя тоже с большой натяжкой, но для 20–30-летних парней – точно нельзя, а вот пляжным альпинизмом, пожалуй, в самый раз.

Подводя итог двух периодов своей жизни с альпинизмом - 15 лет плюс 25 лет с разрывом между ними в целых двадцать лет - я считаю своим самым большим спортивным достижением тот факт, что, несмотря на непростительные с точки зрения профессионального альпинизма совершённые мною в разные годы ошибки, я ни разу не был объектом каких-либо спасательных работ.

Постскриптум: моя плата за восхождение на Эльбрус

Через месяц после возвращения домой в родную Калифорнию, я приступаю к своим обычным тренировкам, которые включают также бег на 5-километровой дистанции. И вот тут меня ожидает неприятная новость – чувствую боль в правом тазобедренном суставе, чего раньше никогда не было. Сначала уменьшаю дистанцию с тем, чтобы сустав получал меньшую нагрузку, надеясь на то, что со временем он привыкнет и можно будет начать постепенно увеличивать дистанцию. Однако это не помогает, и я обращаюсь к врачам. По их рекомендации делают мне рентген сустава, который показывает, что с ним не всё в порядке. Теперь полностью прекращаю бегать и начинаю ходить к физиотерапевту. После двадцати сеансов физиотерапии становится понятным, что на этот раз она мне не поможет. Ковид-19 мне даже в чём-то помог – ведь я не хотел пропустить очередной Сан-Францисский марафон 2020 и так получилось, что я его и не пропустил – его просто отменили из-за пандемии.

Затем делают мне МРТ (MRI), который лишь подтверждает серьёзный износ сустава. На всё это ушёл целый год и в октябре 2020 года становится ясно, что операции по замене сустава уже не избежать. Мне стало очевидно, что это есть моя плата за все дни подготовки и само восхождение на Эльбрус. Ничто не достаётся даром – за всё приходится платить. Про себя же я подумал, что даже, если бы знал заранее, что такая за него будет плата, я всё равно бы не отказался от такого мероприятия. Мне было ясно, что эта гора в моём возрасте стоит того.

Изучив эту проблему в Интернете, узнаю, что в последние годы в США культивируют относительно новый вид операции, когда разрез для замены тазобедренного сустава делают не сзади, как раньше, а спереди. Этот способ имеет два преимущества: во-первых, разрез делается всего 5 см в отличие от 12 см при традиционной операции; во-вторых, не приходится разрезать мышцы. Благодаря этим преимуществам можно покинуть госпиталь в день операции, не оставаясь там на ночь, вместо нескольких дней при традиционной операции. Я очень быстро нашёл в Сан-Франциско доктора, который делает только эти операции уже в течение 10 лет. При встрече я объяснил ему, что мне очень важно, чтобы после операции я смог опять бегать свои 5 км на Сан-Францисском марафоне, а также продолжить восхождения на гору Шаста. Он уверенно заверил меня, что я смогу бегать свои 5 км, а что касается горы Шаста, то он просит меня сообщить ему, если я действительно на неё взойду – ему это интересно знать. Я, конечно, пообещал сообщить ему в случае, если это произойдёт. После этого я сказал, что знаю, что можно покинуть госпиталь в день операции, но хочу остаться на одну ночь, чтобы не доставлять хлопоты в этот день своей дочери. И добавил, что для этого мне нужна палата для одного и, если надо я за это доплачу. Он ответил, что в их госпитале все палаты для одного и потому ничего доплачивать не надо. Вот так всё быстро и определилось.

Утром 12 ноября мне была сделана операция, а через несколько часов я уже прогуливался по коридорам госпиталя, опираясь на палочку. Тут интересно заметить, что лет тридцать назад я узнал, что моя правая (операционная) нога длиннее левой не то на пол сантиметра, не то на целый сантиметр. Думаю, что именно поэтому её тазобедренный сустав износился больше, чем не левой ноге. Тогда было ясно, что это уже не поправить и я просто стал вкладывать во всю свою обувь дополнительную стельку в левую обувку. Я предупредил об этом казусе доктора, а он сказал, что это теперь не имеет значение, потому что после того, как он вставит новый сустав, он будет измерять с помощью лазера длину обоих ног с целью их выравнивания. Вот так я совершенно неожиданно с этой операцией ещё и выправил своё тело, которое либо при рождении, либо от моих спортивных нагрузок или неправильной обуви советского производства претерпело такое изменение.

Утром следующего дня моя дочь Кристина забрала меня к себе. Там я каждый день ходил с палочкой по несколько километров два раза в день по улице разглядывая с их холма прекрасные виды Сан-Франциско. А через три дня по моему настоянию она отвезла меня домой в Сан-Хосе. Через три месяца я вновь стал бегать, постепенно увеличивая дистанцию и теперь надеюсь на участие в Сан-Францисском марафоне 2021, который в этом году из-за Ковида-19 перенесли с июля на сентябрь.

Моё отношение к старости и смерти

Знаменитый ирландский писатель и поэт Оскар Уайльд в своей наиболее известной книге «Портрет Дориана Грэя» высказал, как мне кажется, очень интересную мысль о человеческой старости: «Трагедия старости не в том, что стареешь, а в том, что остаёшься молодым». Вот именно это и происходит со мной и, я думаю, со многими другими, достигшими моего возраста. Поэтому хочу здесь поделиться своими мыслями и выводами, к которым я пришёл, практически не читая литературы на эту тему.

1) Каждый и без меня знает, что надо делать, чтобы - нет, не оставаться молодым — это невозможно, а чтобы отсрочить или даже полностью исключить настоящую старость, под которой я понимаю состояние, когда тебе потребуется посторонняя помощь для обычной повседневной жизни. Итак, для этого надо всего лишь быть поклонником здорового образа жизни (ЗОЖ), причём, чем раньше в своей жизни он им становится, тем легче будет в старости. А ещё лучше, если это начинается со дня его рождения. Общеизвестно, что ЗОЖ подразумевает, как минимум, четыре составляющих: здоровое питание, необходимые витамины, спорт на протяжении всей жизни (желательно на свежем воздухе), наконец, хороший и длительный сон в ночное время. Я не перечислил здесь психологическое состояние человека по той простой причине, что, во-первых, оно очень индивидуально, а, во-вторых, если он придерживается перечисленных четырёх составляющих, то, с большой вероятностью, его психологическое состояние тоже находится в полном порядке.

2) К главным перечисленным составляющим следует отдельно добавить медицину. При любых занятиях спортом никому не избежать многочисленных травм. И я в этом отношении тоже не был и сегодня тоже не являюсь исключением. Помимо травм у меня, как и у всех нормальных людей, бывали и бывают, хотя и очень редкие, но недомогания, которые свойственны любому нормальному человеку. Я, руководствуясь правилом «чем раньше начнёшь лечение, тем быстрее вылечишь проблему», т. е., не откладывая ни на один день обращаюсь к врачам. Я говорю здесь о вполне очевидном подходе, но дело в том, что мне известны люди, которые не любят ходить к докторам. Считаю это в корне не правильным, поскольку медицина за последние 40 лет достигла впечатляющих успехов и глупо этим не пользоваться. Но тут всегда возникает проблема: когда вам конкретно нужна серьёзная медицинская помощь необходимо потратить много времени, прежде чем вы найдёте лучшего или одного из лучших докторов в необходимой вам области. Поскольку я сам имел много медицинских проблем, то с большой уверенностью скажу, что мне совсем не жаль большого количества времени, потраченного мною на поиски хорошего доктора в каждом отдельном случае. Мой личный почти 45-летний опыт жизни в США привёл меня к мысли, что не следует жалеть времени и денег для поиска доктора-специалиста из 5–10% лучших в своей области. И особенно это касается физиотерапевтов – они разительно отличаются друг от друга. Они ведь не доктора вовсе и думаю, что получить лицензию на их услуги не составляет большого труда. Так, по крайней мере, дело обстоит в США, но подразумеваю, что в России с этим тоже не лучше.

3) Что же касается спорта и его значения для счастливой жизни человека, то мой читатель должен был заметить, как много раз в тексте этой книги я буквально боготворил спорт, который чрезвычайным образом изменил мою жизнь. Здесь я дополнительно хочу лишь раскрыть один секрет, который (уж поверьте!) никогда и ни с кем не обсуждал. Дело в том, что во мне всю взрослую жизнь проживают два Исаака – один реальный, а другой – виртуальный. Окружающие знают меня реального, а вот виртуальный известен только мне одному. Функция виртуального Исаака заключается в том, чтобы контролировать действия реального Исаака и высказывать ему свои суждения по каждому его непристойному поступку. Этот виртуальный Исаак всегда находится где-то «в облаке» и следит за каждым действием реального Исаака. К примеру, если у меня на сегодня запланирована тренировка, а мне очень не хочется на неё идти (ведь там будет трудно!), при том, что видимые физические недомогания или болезнь отсутствуют (только они имеют право отменить тренировку), этот виртуальный Исаак говорит реальному: «попробуй только пропустить эту тренировку – я буду презирать тебя за это малодушие и напоминать тебе об этом некрасивом поступке всю оставшуюся жизнь». После такого сообщения «сверху» от моего главного в жизни судьи мне становится не по себе и я не просто иду, а прямо-таки бегу на тренировку. По возвращению с неё я чувствую себя вдвойне хорошо: во-первых, я там на славу потрудился, за что моё тело мне благодарно, а, во-вторых, у виртуального Исаака совсем нет причин меня презирать.

4) Ни для кого не секрет, что общение с молодыми людьми отдаляет процесс старения. Поэтому старайтесь побольше общаться с ними. В разговорах с молодыми старайтесь не только слушать, но и слышать их доводы и точку зрения. Если это хорошо образованные люди, то скорее всего, что в спорах с нами, правы они, а не мы. У меня нет сомнений, что они лучше знают современную жизнь и лучше знают, как бы они хотели жить дальше. Нам же, «умудрённым» своей длинной жизнью, иногда трудно их понять, но от этого мы не становимся более правыми по сравнению с ними. Я часто говорю другим и также часто напоминаю себе фразу: «молодые всегда правы, даже когда они неправы!».

5) Очень желательно жить жизнью, независимой от своих детей, так, чтобы они не чувствовали никаких обязательств по отношению к вам, кроме моральных. И снова: чем лучше будет ваше здоровье (см. пункт 1), тем меньше хлопот вы будете доставлять вашим детям, за что они несомненно тоже будут вам благодарны.

6) Все, кто заканчивал свою трудовую повинность, знаком с шоком, который наступает сразу после этого: с одной стороны, появляется много свободного времени, с другой – не надо больше составлять план на свой рабочий день, не надо подчиняться чьим-то приказам или, наоборот, отдавать приказы другим и т. д., к чему ты приучен за несколько десятилетий трудовой жизни. И психологически это действует отрицательно почти на каждого человека. Поэтому-то врачи и советуют иметь какое-то хобби на старости лет. Я тоже не исключение из этого правила: когда в 76 лет я закрыл свою компанию, президентом которой был в течение 21 года, то всё это прочувствовал и на себе. Однако у меня этот шок прошёл очень быстро, потому что я стал тренироваться не 2–3 раза в неделю, а каждый день. Эти тренировки меня так утомляли, что я с удовольствием отходил ко сну и спал как в детстве. Но это была пища для тела, а для ума нашлось другое занятие – написание этой книги. Книга заняла у меня уже три года и, похоже, займёт ещё какое-то время, а когда её закончу, я планирую брать уроки музыки – хочу научиться игре на пианино. А это занятие займёт у меня во много раз больше времени, чем книга. Так что, надеюсь, этим обеспечу себе занятие до конца жизни.

7) Что же касается самой смерти, которой всё равно не избежать, то мне нравится подход к этому вопросу старейшего российского журналиста 87-летнего В. В. Познера. Вот как он ответил на вопрос «как бы вы хотели умереть?», который ему был задан одним из самых молодых и талантливых блогеров Юрием Дудём:

- Либо на теннисном корте во время игры, либо в постели, занимаясь любовью со своей любимой женой.

Что касается лично меня, то, несмотря на то что я очень люблю играть в теннис, но не играю уже лет 20 после того, как «заработал» себе медицинскую проблему под названием «tennis elbow», ну а что касается жены, то у меня её попросту нет, зато есть ещё горы, лыжи и бег. Ну и, конечно, есть ещё мои дети, которые пока ещё согласны кататься со мной на слаломных склонах. Ещё я люблю беговые лыжи, но ни один из них до сих пор не воспылал желанием составить мне компанию в этом виде спорта. Однако я не теряю надежду – может быть, в будущем кто-то из моих внуков составит мне компанию.

Одним словом, хочется долго и достойно жить, и также достойно умереть, не доставляя хлопот своим детям.

 

Последние новости Сан-Францисского Марафона 2021 года

 

Я уже упоминал, что моё участие в дисциплине 5 км в составе Сан-Франциского (СФ) марафона должно стать для меня панацеей для времени, когда я уже не смогу «поклоняться» своей, ставшей уже любимой, горе Шаста. В этот летний сезон даже и в мыслях не было пообщаться с Шастой – из-за Ковида19 было не разумно идти на неё с кем-то и ночевать там в одной палатке. А теперь уже кажется, что у меня и вовсе не будет возможности повидаться с ней, хотя бы ещё раз.

Потому я с таким пиететом стал относиться к СФ марафону последние пять лет. Однако вот уже два года, как я там не участвовал: в 2019 году у меня на это была более, чем уважительная причина, – в это самое время я находился на Эльбрусе, а в 2020 году марафон вообще не проводился из-за Ковид19. В этом году его тоже чуть было совсем не отменили, но затем просто перенесли с июля на сентябрь, очевидно, надеясь, что за два лишних месяца большее количество людей будет вакцинировано.

Я очень обрадовался, когда узнал, что он всё-таки состоится 19 сентября и, как только мой хирург разрешил мне начать бегать после замены моего правого бедра на титановое в ноябре 2020 года, я начал свои тренировки. В этом году мой зять, Гейб, вполне ожидаемо, тоже решил поучаствовать в том же забеге, что и я. Но неожиданно у нас появился и третий участник из нашей семьи. Дело в том, что за пять месяцев до марафона мой сын, Женя, который живёт в Нью-Йорке, рассказал мне новость, связанную с его 16-летним сыном, Максом, который уже давно славится своей необыкновенной коммуникабельностью, вполне подстать Кристининой. Оказалось, что Ковид19 «ударил» по этому чрезвычайно коммуникабельному молодому человеку значительно сильнее, чем по среднестатистическому. Раньше я как-то не задумывался над тем, кому из молодых людей легче переносить трудности изоляции из-за Ковида, – тихим спокойным интровертам или очень коммуникабельным экстравертам?

А вот теперь Женя озвучил мне, что Макс очень тяжело переносит изоляцию от своих друзей и подруг и это несмотря на то, что он почти всё Ковидное время продолжает играть в лакросс, так как их игры всегда происходят на открытом воздухе. Но вот школьные–то занятия проходят дистанционно и это ему тяжело переносить. Это известие меня просто ошеломило и в течение нескольких дней не оставляло меня – я всё обдумывал, чем бы его развлечь в этой ситуации. В результате, в наш следующий разговор я сказал Жене, чтобы он предложил Максу на выбор: либо сходить со мной на Шасту в удобное для него время – ради того, чтобы вывести мальчика из транса, я был готов рискнуть, либо поучаствовать со мной в 5 км дистанции СФ марафона 19 сентября. Макс сразу же отреагировал: он хочет и то, и другое, но, поскольку восхождение на Шасту со всеми приготовлениями и переездами из Нью-Йорка и обратно займёт целую неделю, то в этом году он не может найти столько свободного времени, т. к. занимается выбором колледжа, куда будет поступать в следующем году. Зато для участия в марафоне требуется всего один уикенд, и он с радостью принимает моё предложение. Уже на следующий день я регистрирую его и себя и резервирую ему билет на самолёт. Вот так мы с Гейбом получили третьего участника марафона и, таким образом, наша тройка будет представлять сразу три поколения нашей семьи.

Теперь о самом СФ марафоне и, главное, о его 5 км дистанции. В этом, всё ещё Ковидном году, чтобы уменьшить толпу участников на старте, организаторы предложили старт в одно и тоже время, но в два разных дня – субботу 18-го и воскресенье 19 сентября. В первый день закончили дистанцию 680 участников, а во второй – 859. Таким образом, в этом году участников было на 1,000 меньше, чем в предыдущие марафоны.

Первым из нас троих вполне ожидаемо и очень красиво финиширует Макс:

https://www.dropbox.com/s/2w3bishawztldq9/Max%27s%20finish%20at%20SFM%202021.jpg?dl=0

Вторым, естественно, прибегает Гейб, но уже не так красиво:

https://www.dropbox.com/s/dss1q6onml6tks5/Gab%27s%20finish%20at%20SFM%202021.jpg?dl=0

А последним, конечно же, прибегаю я и уж совсем некрасиво (третий справа):

https://www.dropbox.com/s/84cal7xahpym6jh/My%20finish%20at%20SFM%202021.jpg?dl=0

Теперь пора подводить итог. Немного о моих личных надеждах: мой рекорд на ближайшем к моему дому местном стадионе за последний месяц был 37 минут. Поэтому для СФ марафона я определил себе вилку между 37-ю и 38-ю минутами. Это при том, что три года назад моё время было 33 мин 26 сек. – сразу видно, что серьёзно постарел! Однако мой результат этого года оказался значительно хуже моего прогноза – целых 40 мин 01 сек. Я был ужасно расстроен, потому что такой регресс в беге не позволит мне достичь моей заветной цели – пробежать на этом же СФ марафоне эту же дистанцию в пределах 1-го часа в возрасте 100 лет!

Правда, чуть позже Гейб прислал мне сообщение о том, что, несмотря на такое плохое время, я, тем не менее, занял первое место среди всех участников в возрасте 70+ лет. Этим, что называется, он посластил мою горькую пилюлю.

А вот время двух других поколений нашей семьи: Гейба – 29:32 и Макса – 24:40. Внимательно проанализировав данные таблицы результатов, я с удивлением узнал, что на семейном-то уровне с учётом возраста (Age-Graded Scoring), я занял первое место (87 общее место с 54,50%), на втором месте Макс (99 общее место с 53,75%) и на третьем - Гейб (211 общее место с 47,77%). Таким образом, это ещё большой вопрос, кому из нас надо больше тренироваться, чтобы отнять у меня первое семейное место.

На этом фото золотой и серебряный призёры семейного чемпионата на фоне беспилотного автомобиля Jaguar с Google’s Waymo самоуправляемой частью на крыше автомобиля:

https://www.dropbox.com/s/azlvnxc0epl1mas/Me%2C%20Max%20and%20car.jpg?dl=0

А на этом присутствуют уже все три призёра семейного чемпионата плюс Сашка:

https://www.dropbox.com/s/i65mtq53v5ozpab/Family%20winners%2C%202021.jpg?dl=0

Сила и выносливость Макса буквально прёт из него. Уже после бега он вот таким способом показывает, что бег на 5 км его совсем не измотал:

https://www.dropbox.com/s/zph7n1dlt1rvg0x/Max%20holds%20me.jpg?dl=0

Ну что ж, в следующем году придётся его послать на полу марафонскую дистанцию – нечего ему делать на детской 5 км. Может, хоть на ней выложится полностью.

Наконец, если кто-то из читателей захочет проверить правильность моего анализа данных или, хуже того, захочет составить нам компанию в следующем году, вот координаты Веб сайта:

https://www.runraceresults.com/Secure/RaceResults.cfm?ID=RCLF2021

Чтобы найти соответствующие записи нужно в графе «Select Race» выбрать «5K Sunday», затем в графе «Search by Bib» (Bib - это номер, под которым каждый из нас бежал) ввести один из наших номеров (мой 21768, Макса 21046 и Гейба 21760) и после этого нажать кнопку «Find Runner».

Итак, встречаемся на СФ Марафоне 2022, надеюсь, в более расширенном составе. Что касается меня, то я уже начал готовиться к нему – очень не хочу отдать пальму первенства Максу, который уже «наступает мне на пятки».

 

 

 

 

 

 

Часть 6: Мои дети

 

Интересно, как распорядилась судьба относительно дней рождения моих детей, которых только двое. Они однозначно связаны с датами рождения и смерти одного из самых кровожадных диктаторов ХХ века – И. В. Сталина: Женя родился 21 декабря 1972 года (это день рождения Сталина в 1879 году), а Кристина – 5 марта 1978 года (это день его смерти в 1953 году). Прошу поверить на слово: я не занимался специальным планированием этих дат. Однако, может быть, именно поэтому они такие разные – мои дети, но оба очень нестандартные.

 

Их детство и школьные годы

 

Надо сказать, что нашим детям сильно повезло – я, как и большинство родителей, тоже не знал, как их следует воспитывать. Однако на своём личном детстве я хорошо усвоил, как воспитывать ни в коем случае нельзя.

На момент нашей запланированной эмиграции из СССР Жене было чуть более двух лет. Естественно, что он ничего не помнит о том лихом времени, которое выпало на долю его родителей – с 17 июня 1975 года по 7 января 1977 года, когда я прибыл в Нью-Йорк. К этому моменту ему как раз исполнилось четыре года. Можно с полным правом сказать, что ему и мне пришлось знакомиться друг с другом заново.

Так уж случилось, что первые четыре года его жизни Таня была с ним 24 часа в сутки и все наши проблемы в СССР она, вполне естественно, замещала общением с ним. При том, что материальных проблем у неё всё-таки не было. Может и поэтому Женя был очень забавным и коммуникабельным ребёнком, так что окружающие взрослые любили с ним разговаривать и общаться. Однако, как это часто бывает в жизни, характер ребёнка может сильно меняться по мере его взросления.

Я мало уделял ему внимание в первые два года своей жизни в США – слишком крутые они были для меня, которые можно охарактеризовать как «время физического выживания». Сначала у меня не было машины, а также и денег для её приобретения. Поэтому ни о каких поездках за город - хоть зимой, хоть летом, - не могло быть и речи. Тогда, практически сразу после моего прибытия в Нью-Йорк я купил в спортивном магазине две деревянных ракетки по $3 каждая, а мячи, уже кем-то использованные, подобрал на ближайшем теннисном корте. По выходным я брал 4-летнего Женьку и шёл с ним к ближайшей школе. Там мы оба что было сил стукали наши мячи о кирпичную стену своими деревянными ракетками, впервые приобщаясь к этому совсем нелёгкому виду спорта. Я не могу сказать, что Женя сразу полюбил этот вид спорта – он скорее стукал мячи потому что папа сказал, что так надо делать. В том возрасте он ещё был вполне послушным ребёнком. И надо сказать, что даже такие убогие упражнения совсем не прошли для него даром. Забегая вперёд, скажу, что Женя оказался очень способным ко многим видам спорта. В частности, когда он учился в средней школе, то играл за теннисную команду и был в ней 2-й ракеткой школы вплоть до 12-го класса. Он и сегодня, спустя 40 лет, играет на уровне выше 5-го, т. к. иногда его противниками являются бывшие профессионалы в этом виде спорта. Как видите, ничто не проходит бесследно, даже простое постукивание деревянной ракеткой по каменной стене школы при полном отсутствии даже минимальной техники!

Когда через полтора года мы приобрели свой первый дом в Suffern-е, то я проводил с ним уже больше времени. В частности, у нас в доме был большой жилой подвал, где я установил стол для пинг-понга и в дождливую погоду мы там с ним играли. А, начиная с зимы 1978–79 г. г., пока Таня была вынуждена сидеть с 10-месячной Кристиной дома, я в выходные дни начал ездить на ближайший лыжный склон, который находился в часе езды от нашего дома в Great Gorge. На гаражных распродажах я за бесценок приобрёл лыжи с ботинками для себя и Женьки. Ему тогда было шесть лет. Я привязывал его к себе на 10-метровый репшнур и в таком тандеме – он спереди, я сзади - мы спускались с горы. Очень скоро я убедился, что у него хорошие способности и к этому виду спорта.

А ещё через год, когда Кристина подросла, мы всей семьёй стали ежегодно выезжать в горы восточного побережья США (штаты Вермонт и Нью-Гемпшир) на целую неделю и тогда первые два года отдавали Женьку в лыжную школу, чтобы он научился настоящей технике, не в пример той, которой я мог научить его сам. Ему хватило всего нескольких уроков, чтобы освоить настоящую слаломную технику, которая осталась с ним на всю жизнь. Он и в этом спорте оказался очень способным – уже через пару лет я завидовал его технике, которая мне не давалась всю первую половину жизни, хотя и по понятной причине – меня никто никогда не учил, а сам я, как только освоил неправильную технику, так и жил с ней многие годы. И только достигнув 60 лет, при каждом ежегодном совместном катании с Женей, я обращался к нему за советом, чтобы он объяснил мне мои технические ошибки – мне всегда хотелось кататься как он. Как он я, понятное дело, кататься уже никогда не буду, однако, с его помощью я приобрёл необходимую технику и сразу понял громадную разницу между плохой и хорошей техникой катания.

Я так говорю о Жениных способностях в слаломе с полным знанием дела, потому что через 25 лет Женя отдавал своего сына Макса, в лыжную школу подряд в течение девяти лет, начиная с четырёхлетнего возраста, и, на мой взгляд, деньги и время были потрачены впустую. Сейчас Максу уже 16 лет, а он только в последнем сезоне стал кататься приемлемо, но до Женькиной технике, которую тот приобрёл в 8–9-летнем возрасте, ему ещё очень далеко.

Что же касается Кристины, то ей сильно «не повезло» в сравнении с Женькой – за её воспитание я взялся, как только она начала ходить. Вот тут суровый, но справедливый папа-тренер поставил её на лыжи, когда ей ещё не было и двух лет:

https://www.dropbox.com/s/yg0antmbhy9b20b/Chris%202-year%20old.jpg?dl=0

Глядя на это фото, совсем нельзя сказать, что она очень довольна таким воспитанием. Однако благодарность за это придёт много позже, хотя таких успехов в лыжах, как у Женьки, у неё не будет. А вот тут её первые уроки скалолазания, когда ей только что исполнилось три года:

https://www.dropbox.com/s/m367uafbye7tmhi/%D0%A1%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%BA%D0%B0.jpg?dl=0

Но и в этом виде спорта она тоже не преуспела. К моему огорчению, ни скалолазами, ни, тем более, альпинистами из них обоих не стал никто. Что они не стали альпинистами я даже рад – мне так спокойнее, а вот, что они не стали скалолазами – это жаль, потому что это очень полезный, увлекательный и, не в пример альпинизму, практически безопасный вид спорта.

Интересно, что в свои младые годы (до 8–9 лет) Женя был очень коммуникабельным и забавным ребёнком, а Кристина, наоборот, очень замкнутой, если не сказать диковатой. А в последующие 4–5 лет всё поменялось с точностью до наоборот и так и осталось в их взрослой жизни – Женя стал ярко выраженным интровертом, а Кристина – таким же ярко выраженным экстравертом.

С 1-го по 8-й класс, как и все мальчишки его возраста, Женя посещал секцию футболу, но как-то всё без энтузиазма. Неудивительно, что в футболе он никаких успехов не достиг. Впрочем, и в школу он тоже ходил без энтузиазма, скорее подчиняясь правилу «делай как все» или «надо – значит надо».

Кристина же с 1-го класса ходила в школу с большим энтузиазмом и к своим школьным обязанностям относилась значительно серьёзнее, чем Женя. К тому же, с 1-го класса она выразила желание заниматься гимнастикой и относилась к этим занятиям тоже очень серьёзно. Но главное, поскольку это командный вид спорта, он, несомненно, развил в ней лидерские качества и ответственность за коллектив. По моему мнению, именно эти два качества – преданность делу и лидерство - помогли ей достичь в жизни большего по сравнению с тем, на что она могла рассчитывать по своим самым средним способностям в науках.

Женя же, наоборот, относясь ко всем сферам своей деятельности без особой увлечённости, с какой-то лёгкостью достигал вершин, для которых его сверстникам надо было много и долго трудиться. Это относится и к математике, к которой, как я заметил уже в 7-м классе, у него были совершенно выраженные способности, и к слаломным лыжам, и к теннису. А ещё в возрасте 8–9 лет я научил его играть в шахматы и очень скоро он стал меня обыгрывать, а через пару лет ему по-настоящему стало скучно играть со мной, т. к. я долго думал, а он делал свои ходы сразу после моих, как будто он заранее знал, какие они будут. Ещё через пару лет я просто прекратил с ним играть, чтобы не мучить мальчика. Однако заставить его дома делать чуть больше в математике, чем требует школьная программа, не представлялось возможным. Ему это было не интересно. Начиная с 7-го класса он по просьбе учителя математики стал посещать математический кружок. Я об этом даже не знал, а он не считал нужным поставить меня в известность. Вот фото Жени после окончания 8-го класса:

https://www.dropbox.com/s/8o3hmz73mcycscf/%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B5%208-%D0%B3%D0%BE%20%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%81%D0%B0.jpg?dl=0

Обратите внимание, что позади него справа он бросил доску – это награда за успехи в математических соревнованиях, которую он только что получил из рук директора Junior High School. Среди студентов обычно принято демонстрировать свои награды, но Женя так не считает, он отбросил её в сторону, чтобы её не было видно на фото – вот такие у Жени были внутренние установки.

Следует заметить, что Женя все тинэйджерские годы, вплоть до окончания 12-го класса, стеснялся того факта, что его родители дома разговаривали на русском языке, а на английском –далеко не так хорошо, как родители его друзей, к тому же, с приличным русским акцентом. В этом плане я и правда переживал за него, потому что хорошо помнил переживания своего детства, когда мои родители разговаривали между собой на идиш, а их русский язык был очень далёк от интеллигентного Петербургского. Однако и помочь я ему в этом тоже был не в состоянии. В этом месте читатель моего возраста, наверное, удивится: если в 40-50-х годах прошлого века язык идиш в СССР был, мягко говоря, не в почёте, что меня сильно напрягало, то русский язык и его носители в США в 80-х годах совсем не были чем-то унизительным. И для Жени не было даже утешением, что его родители оба с высшим образованием. Думаю, что из-за этого он почти никогда не приглашал в наш дом своих друзей, а всё больше старался быть в их домах.

Интересно, что Кристину этот факт нашей жизни совсем не беспокоил и она довольно часто приводила своих подруг к нам в дом. Меня же поведение Жени в этом вопросе беспокоило и однажды я спросил у неё самой:

- Кристина, тебя как-нибудь напрягает, что мы разговариваем дома на русском языке, а наш английский далёк от совершенства?

Кристина пожала плечами и сказала:

- Какая разница?

Я получил тот ответ, который и ожидал, и пришёл к выводу, что просто Женя – человек, которому очень важно быть как все, ничем не выделяться из толпы, чтобы на него не обращали внимание. Очень скоро я получил этому выводу подтверждение. Но об этом чуть позже.

Несмотря на такую Женину нелюбовь к русскому языку, я с 4-го класса занялся его обучением как раз этому языку. К этому времени Таня уже выучила с ним русский алфавит и прочитала ему стандартный набор русских сказок. Мой же процесс обучения был очень примитивным: я взял русскую книгу для его возраста и наказал, чтобы к моему приходу с работы он прочитал одну страницу, а вечером он должен будет рассказать мне содержание прочитанного. И так должно продолжаться всю неделю, зато на следующую неделю количество страниц увеличится ещё на одну, и так далее. Несколько месяцев это работало, но когда он уже читал по семь страниц в день я решил, что он уже привык к этой повинности и более не нуждается в моей проверке. К тому же, в это время я стал приезжать домой так поздно, что он уже спал и мои контрольные функции сами собой отпали. А когда в воскресный день я решил проверить его успехи в русском чтении, оказалось, что без контроля эта повинность не работает. Может быть это была моя вина – семь страниц – уж через чур много и он решил, что на мои вопросы «прочитал ли он положенное количество страниц» будет отвечать, что «да, прочитал» и этим удовлетворит меня, что и работало какое-то время, пока я не осуществил контрольную проверку.

На этом его обучение русскому языку закончилось. Сегодня, когда ему уже 48 лет, можно сказать, что даже эти его и мои усилия не прошли даром – он, хотя и медленно, но всё-таки читает эту книгу, а говорит и вовсе прилично. Теперь-то у него нет сомнений, как хорошо знать язык страны, в которой он родился, но, что ещё важнее, язык страны, которая играет значительную роль в общественной и политической жизни всего мира.

Сохранилось мало фотографий, на которых Женя выглядел бы абсолютно счастливым. Вот одна из них, на которой ему исполнилось 13 лет:

https://www.dropbox.com/s/c2ecswcyr1rnpgn/13-%D1%82%D0%B8%20%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%B5.jpg?dl=0

А вот тут он запечатлён в том же возрасте, но во время домашней трудовой повинности:

https://www.dropbox.com/s/yvsd4wq3zq8tqff/%D0%A1%D0%BD%D0%B5%D0%B3%D0%BE%D1%83%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%BA%D0%B0.jpg?dl=0

Тут, по крайней мере, можно понять, почему он такой хмурый – папа-изверг попросил почистить подъезд к нашему домашнему гаражу.

Летом 1985 года, когда Жене было 12 лет, а Кристине шесть, мы всей семьёй поехали на гору Вашингтон (Mt. Washington), которая находится в штате Нью-Гемпшир – очень хотелось приобщить их к скалолазанию. Гора эта совсем невысокая (чуть меньше 2,000 метров над уровнем моря) и нетрудная, но для наших детей в самый раз. Им было объявлено, что мы полезем на её вершину ногами и руками. Я был рад, что они отнеслись к этому сообщению как к очень серьёзному мероприятию. Но, когда мы подъехали к подножью горы и стали парковаться, они заметили, что мы единственные из всего потока машин паркуемся здесь, а все остальные продолжают двигаться по шоссе, которое уходит вверх на гору, и стали говорить мне, что ведь можно ехать дальше. Я знал это и без них и сказал им:

- Ребята, на машинах на гору едут лентяи, а мы – русские и поэтому мы должны совершить восхождение на вершину на собственных ногах, потому что всё хорошее надо зарабатывать собственным трудом.

Теперь я вижу на их лицах сплошное уныние: все остальные будут на вершине уже через 15–20 минут и без каких-либо усилий, а нам понадобится несколько часов лазания по камням, чтобы прийти в ту же точку на вершину горы! Увидев их реакцию на мои слова, я решил немного «подсластить» свою пилюлю и говорю им:

- Зато на вершине горы есть ресторан, в который мы пойдём обедать и сегодня вам будет позволено заказать там всё, что вы только пожелаете, – это будет вам наградой за праведный труд.

После этих моих слов они заметно повеселели – ведь обычно им не разрешалось есть junk food (вредную пищу). Однако они ещё не понимали, каких усилий потребуется от них, чтобы добраться до вожделенного ресторана. Зато, когда через пять часов упорного труда мы все поднялись на вершину совсем не с той стороны, с которой приехали все другие «восходители», и на них восторженно смотрели десятки зрителей, вот тут только наши дети поняли, что ради этих восторгов совсем незнакомых людей их труд стоил того:

https://www.dropbox.com/s/kx1crgf0wtfohpw/Top%20of%20Mt..%20Washington.jpg?dl=0

Оказалось, что на вершину горы вела не только шоссейная дорога, но ещё и железная дорога, о которой даже и я не имел понятия. Сделав несколько фото на вершине, мы пошли в ресторан выполнять данное им обещание. А там, кроме еды, ещё продавали футболки со знаковой надписью “I Have survived climbing Mt. Washington” («Я выжил, взойдя на гору Вашингтон»). Естественно, что им обоим захотелось заполучить эти футболки и, конечно, они их получили. Спустились мы с горы тем же путём, которым поднялись.

Вы бы видели их счастливые лица по дороге домой! Всё это было в воскресенье, а на следующий день они оба надели свои футболки, добытые своим трудом и потом, и отправились в школу. Когда они вернулись из школы, лица обоих сияли счастьем: там все их приятели расспрашивали, что означают эти футболки, а они каждый раз с гордостью рассказывали о своём приключении накануне. Я думаю, что это приключение оставило серьёзный положительный след в их душах и кое-чему хорошему научило.

А весной 1987 года они оба стали меня уговаривать, чтобы мы приобрели щенка – какие дети не хотят иметь в доме щенка? Я откликнулся на их просьбу и привёз им двухнедельного щенка породы Golden Retriever (Золотистый ретривер):

https://www.dropbox.com/s/3am5i65obobbn2y/%D0%94%D0%B5%D1%82%D0%B8%20%D0%B8%20Golden%20Retriever%20.jpg?dl=0

Как видно из этого фото, дети были счастливы, как никогда. Однако их счастье длилось недолго: уже через две недели выяснилось, что они оба не представляли себе жизнь без щенка – они начали проводить с ним всё свободное, а также и несвободное время, т. е. то, которое должно было отводиться для домашних заданий. Этого я уже потерпеть не мог и предупредил их, что, если они не смогут разумно распределять своё время между щенком и домашними заданиями, щенка придётся вернуть туда, где я его взял. И дал я им несколько дней для исправления ситуации. За эти дни ничего в их поведении не изменилось и тогда в ближайшую субботу мы всей семьёй поехали в питомник, где щенка нашего приняли обратно за небольшую плату. Про себя я переживал, что это решение детей сильно расстроит, но, к их чести, они перенесли это стоически, хорошо понимая, что я прав. Забегая вперёд, скажу, что Женя в своей второй семье воспитывает не только двух сыновей, но также и двух собак – вот когда он взял реванш за свою детскую мечту! Но он живёт на севере от Нью-Йорка Сити в большом доме и с очень большим задним двором. Кристина же долгое время лишь мечтала о собачке и вот совсем недавно (апрель 2021 года) её детская мечта тоже, наконец, осуществилась:

https://www.dropbox.com/s/wu6qkjqxztbft7r/%D0%A1%20%D0%9C%D0%B8%D1%88%D0%B5%D1%87%D0%BA%D0%BE%D0%B9.jpg?dl=0

В отличие от Жени, Кристинина собачка всего одна и очень маленькая, поскольку они втроём живут в Сан-Франциско в относительно маленьком доме и крошечным задним двориком. Так что для собак пока что места немного.

Вообще, каких-то серьёзных проблем с воспитанием детей дома не было, не считая Жениного отношения к школьным предметам, по которым он всегда делал лишь необходимый минимум. К сожалению, этот минимум в американской школе очень низкий, однако, он удовлетворяет и учителя и ученика, если у того нет собственного рвения к учёбе. Конечно, дети иногда, как это водится в семье, где двое детей, задирали друг друга. Чаще это была Кристина, которая приставала к Жене, когда он этого не хотел, но бывало и наоборот. В любом случае я реагировал одинаково и говорил им:

- Если вы сейчас же не прекратите, я считаю до трёх, а затем «врезаю» обоим.

После этого я начинал медленно считать: раз, два, два с половиной, три. Первый раз, когда мне пришлось прибегнуть к этой процедуре, им было 10 лет и 4 года соответственно. Возможно, что в тот первый раз мне и пришлось шлёпнуть их обоих разочек по попке, чтобы они поняли, что предупреждение даётся не напрасно. Зато после этого и на многие годы вперёд, когда происходило подобное и я начинал считать, они, теперь уже превращая инцидент в игру, вместе со мной считали и при счёте три просто разбегались по своим комнатам, очень довольные, что я принял участие в их игре. И никаких обид на этот счёт никогда не было. С этого первого эпизода я понял, как важно в воспитательном процессе, чтобы дети знали заранее, что последует, если они не прекратят неподобающее поведение. И ещё важно дать им какое-то время и возможность для сохранение своего лица, не подавляя их своей властью.

Женины приключения, достойные повествования

 

Школьное «преступление» – урок на всю жизнь!

 

Однажды с Женей произошёл серьёзный инцидент, хорошо отличающий американскую школу от советской и, думаю, от сегодняшней российской тоже. Было это, наверное, в 9-м классе. Замечу, что у него к английскому языку были такие же способности, как и у меня к русскому в его возрасте, т. е. никаких. И опять похожая ситуация – родители говорят на другом языке, а у самого желания заниматься языком нет – это ведь требует определённых усилий. Итак, однажды прихожу я поздно вечером с работы и Таня говорит, что назавтра родителей, т. е. нас, вызывают в школу. Сам Женя ничего не говорит, но ходит очень мрачный. Ходить в школу – это всегда была моя обязанность, а тут и подавно стряслось что-то такое, что потребует решительных мер. На следующий день приезжаю с работы раньше обычного и к назначенному часу иду в школу. В кабинете английского языка дожидается меня его учительница и вот что она мне рассказывает:

- Ваш сын написал сочинение слово в слово как у его соседа. Ясно, что кто-то из них двоих списал. Я спросила у них, кто из них это сделал – никто не сознался. Тогда я поставила им обоим оценку «Е», т. е. 1 (единицу или кол). Когда я озвучила своё решение, то встал ваш сын и сказал, что это он списал у товарища. Теперь вы понимаете, что я должна наказать его за это деяние по всей строгости и поэтому у меня нет другого выхода, как приостановить его присутствие в школе на две недели.

Наконец-то, я понял, в чём заключается его «преступление», и, конечно, согласен с ней, что он заслуживает наказания, чтобы впредь было неповадно. С другой стороны, кто из нас, бывших советских людей, не пользовался шпаргалками в школе или институте? Правда, так грубо и неумело (не изменив ни одного слова в сочинении), из нас не делал никто. Ведь списывать тоже надо уметь! И первое, что мне приходит в голову – это «никогда не делай того, чего не умеешь». Однако американская школа отличается от советской, в том числе и тем, что она абсолютно не толерантна ко всякого рода обману. И в этом смысле учительница права – он должен понести наказание. Но такое ли, которое она предполагает? Это значит, что он будет сидеть дома две недели и поскольку он и так плохо успевает по её предмету, то за эти две недели он отстанет ещё больше. Где же тут логика? Меня совсем не беспокоят другие науки, как то, математика или физика – в них-то он не отстанет. Я прошу её дать ему ещё один шанс – пусть напишет новое сочинение в её присутствии. Она замахала руками, говоря, что это абсолютно исключено. Я понимаю почему: во-первых, тогда ей надо сидеть с ним после уроков, а зачем ей это? во-вторых, в чём же тогда будет заключаться наказание?

В общем, пытаюсь её уговорит и так, и эдак – она ни в какую. Причём, напомню читателю, что Женю никаким боком нельзя было отнести к хулиганистым ребятам или тем, кто мешает учителю вести занятия; он всегда и везде был из разряда «тише воды, ниже травы». Итак, я вижу, что она «жаждет его крови» - ни больше, ни меньше. Тогда я пускаю в ход, казалось бы последний аргумент:

- Конечно, его поступок требует наказания. Но какого? Вы что, считаете, что он в нашем обществе более не способен жить и обществу он после этого тоже не нужен? Что же нам теперь делать с ним? Убить его – вы считаете это будет правильно с точки зрения общества, в котором мы с вами живём. Тем более, что он сознался в своём «преступлении» и теперь сам ходит как «убитый», потому что ему стыдно за содеянное. Даже взрослых людей, совершивших уголовное преступление и отбывших свой срок в тюрьме, общество принимает обратно, а тут мы обсуждаем с вами несовершеннолетнего и раскаявшегося мальчишку? И разве его проступок так же страшен для общества, как и уголовное преступление?

В таком же духе я ещё минут десять продолжал задавать ей риторические вопросы, на которые не ожидал ответов. Наконец, она сдалась и сказала:

- Чёрт с ним, пусть ходит в школу, но в четверти я поставлю ему оценку «D», т. е. двойку.

На этом инцидент был исчерпан и я уверен, что он послужил хорошим уроком самому Жене. Здесь интересно заметить, что, если раньше Женя, как и многие дети его возраста, мог позволить себе иногда соврать родителям, как, например, в случае с чтением русских книг, то после этого случая ничего подобного уже никогда не происходило.

Совсем неадекватная реакция на личный успех

 

Когда Женя учился в 11-м классе с ним произошло, пожалуй, самое интересное и знаковое событие. Однажды прихожу я с работы и Таня мне говорит:

- Что-то нехорошее произошло с Женей: он пришёл из школы, отказался есть, поднялся в свою комнату, там заперся, не выходит и не открывает дверь. Совершенно очевидно, что в школе произошло что-то неординарное.

Поскольку время было уже позднее я и не пытался поговорить с ним через запертую дверь. На следующий день приезжаю домой пораньше, чтобы разобраться с происходящим. Теперь Таня рассказывает мне новость: ей позвонила её русская подруга, у которой дочь училась в той же школе, что и Женя, но классом ниже. Эта девочка рассказала своей маме, что вчера по школьному радио объявили, что их школьная математическая команда, участвуя в соревнованиях района, впервые в истории школы заняла первое место, а наш Женя занял там ещё и личное первое место, и этим они завоевали право выступать на чемпионате всего штата Нью-Йорк. После такой новости ситуация с Женей совсем стала непонятной. Но помогло то, что, проведя сутки без еды, он по-настоящему проголодался и в этот день не стал отказываться от еды, а, наоборот, сидел за обеденным столом и навёрстывал упущенное за предыдущие сутки. Вот тут ему было уже не отвертеться от наших расспросов. Он долго молчал и, наконец, «сдался и начал давать показания». Оказалось, что то, чем положено гордиться в его возрасте (да и в любом другом тоже), Женю просто угнетает!? Он вообще не захотел обсуждать свершившееся событие и рассказывать нам какие-нибудь его подробности, а сходу заявил:

- Моей ноги больше не будет ни в математическом кружке, ни в шахматном, и точка.

Вот те на! Мы то были очень рады, что он посещает эти кружки, начиная ещё с 7-го класса, уверенные, что там ему наверняка интереснее, чем, если бы я сам занимался с ним. И начал он ходить в эти кружки вовсе не по нашему настоянию (ведь родители не были у него в авторитете), а по инициативе и приглашению учительницы математики, которой, я думаю, ему просто было неловко отказать. Естественно, что школьную математику все эти годы он брал повышенного уровня (AP=Advanced Placement с элементами программы колледжа), но даже и на ней ему было скучно, как он сам признался мне много лет спустя. Когда же я много раз заводил с ним разговоры о более углублённом изучении математики и шахмат (очень хотелось занять его свободное время чем-то полезным), он всегда «отмахивался» от меня, как от назойливой мухи, показывая, что ему это совсем неинтересно. Ну я и оставил свои безуспешные попытки – в этой стране не принято насильно заставлять детей заниматься тем, чем они не хотят. Да и как можно заставить ребёнка, которому уже 16 лет?

Ну что тут теперь скажешь – хоть стой, хоть падай? Стали просить объяснить, чем вызвано такое решение и после долгих уговоров, он, наконец, «раскололся». Оказывается, что после того «злосчастного» объявления по школьному радио, кто-то из его приятелей (очевидно, не из лучших студентов) при встрече в школьном коридоре обозвал его ботаном (английским словом «nerd») – это и было причиной его теперешнего решения. Получается, что во всём виновато школьное радио – пока Женя не дорос до 11-го класса (только тогда его включили в школьную команду), никто из его школьных приятелей и не знал о его посещениях математического кружка. А второе условие, которое нарушило Женин покой, — это успешное выступление их команды и самого Жени в личном зачёте. Подводя итог, можно сказать, что расстроило Женю всё то хорошее, что с ним случилось в эти дни.

Помните, я уже говорил, что Женя относился к той категории молодых людей, которые больше всего боятся выделиться из толпы. И не важно, в какую сторону – хорошую или плохую! Читателю, наверное, понятно, какого было нам, его родителям, сдерживать свои эмоции, выслушивая его твёрдое решение, которое он успел за этот вечер повторить нам много раз. Самое парадоксальное в этом деле то, что Женю ни по каким параметрам нельзя было отнести к ботанам. Судите сами: в это время он уже был прекрасным спортсменом, и не в каком–то там пинг-понге или шахматах, хотя и в этих видах он тоже сильно преуспел, а был членом сразу двух сборных команд школы - по слалому и по большому теннису. К слову сказать, в обоих командах он всегда был №2 и никогда №1 – интересно, что эти его места в командах очень хорошо коррелируют с его характером – ни в коем случае нельзя быть первым (это, конечно, мой личный комментарий и я не удивлюсь, если он со мной не согласится). А ещё ботаны, как правило, круглые отличники в учёбе, но уж такое «обвинение» Жене точно не угрожало!

Наши с Таней доводы про его слаломные и теннисные успехи тоже не смогли его переубедить. Вот что значит, когда родители не являются авторитетом для тинэйджера, а мнение какого-то нерадивого студента становится для вашего сына превалирующим! И вы ничего не можете с этим поделать – уже поздно. Удивительно ещё и то, что в школе у него всегда в друзьях были хорошие мальчики из хороших семей и с хорошей успеваемостью. Все они после школы поступили в хорошие университеты и стали настоящими профессионалами в своих профессиях.

В тот вечер я попросил его подняться в мой кабинет, чтобы провести с ним беседу тет-а-тет. Я стал объяснять ему вполне очевидные для 16-летнего человека вещи, тем более, воспитанного в условиях капиталистического общества США:

- Женя, разве тебе не понятно, что в любом обществе человек, вступая во взрослую жизнь, должен иметь что-то такое, что он сможет предлагать обществу, а общество за его услуги будет платить ему деньги, на которые он будет обустраивать сначала свою жизнь, а потом и жизнь своей семьи. Мы с тобой оба знаем, что мало вероятно, что ты будешь бизнесменом или руководителем любого ранга, просто потому, что это не твоё, не в твоём это характере. И слава богу, что у тебя есть другой талант, который не менее востребован обществом – твои способности в математике, а они такие, которые мало у кого есть. Чем именно ты будешь заниматься в своей взрослой жизни - будет ли это чистая математика, которая тебе легко даётся сегодня, прикладная математика или программирование – это ты определишь потом сам. Я только хочу, чтобы ты понял, что, кроме математики, у тебя нет других талантов, которые востребованы обществом, и потому твоя будущая специальность должна быть связана непременно с математикой, а раз так, ты должен в ней совершенствоваться уже сегодня, не откладывая на потом. По этой причине ты не можешь бросать математический кружок. Я ещё могу согласиться на твой уход из шахматного кружка, поскольку это не профессия для жизни, а лишь хобби, но никак не могу тебя поддержать в отношении математического кружка.

Он сидел, слушал, но меня не слышал. И впервые он проявил настойчивость, какую раньше никогда не проявлял. Чем меня, естественно, сильно расстроил. Всю следующую неделю я в свободное от работы время (благо его было достаточно – два часа езды на работу и обратно) искал решение этой задачи – как повлиять на него, чтобы он изменил своё решение. Наконец, решение приходит: последние два года я стал ездить кататься на лыжах в горы западного штата Юта, где катание на порядок лучше, чем на всём восточном побережье США, и брал с собой Женю, который, как я уже говорил, к этому времени катался много лучше меня. Вот я и решил, что поставлю ему условие: если он уйдёт из математического кружка, я не возьму его с собой кататься на лыжах. С его слов я знал, что, кроме него, никого из его школьной слаломной команды родители не вывозили на запад для катания на лыжах и все его товарищи по команде ему в этом очень завидовали. Я почти не сомневался, что придумал-таки, как заставить его поменять своё решение. Однако на моё условие он отреагировал так:

- Ну, значит не поеду, но в математический кружок я всё равно не вернусь!

Я был полностью обескуражен своим бессилием! После такой реакции было понятно, что моё влияние, если какое-то и было раньше, то теперь закончилось и оно. Было понятно, что он проявил твёрдость совсем не там, где её следовало проявлять и, значит, я должен принять всю вину за произошедшее на себя. К своему стыду сознаюсь, что Женя «победил» меня дважды – и в математический кружок не вернулся, и в горы на западе США я его, тем не менее, взял, поняв, что я всё равно проиграл в этой вечной «борьбе отцов и детей».

В связи с этим эпизодом, да и похожими последующими, хочу поделиться с читателем своими мыслями о том, что, в какой-то степени, Женя стал жертвой нашей эмиграции из СССР. Я уже много раз говорил, что ни Таня, ни я не были для него достаточными авторитетами. По крайней мере, я знаю это про себя – он ещё много раз ослушается моих советов и сполна «заплатит» за это в своей взрослой жизни – он сам мне признается в этом уже в 30-летнем возрасте. Речь о них ещё впереди. А пока что я хочу поделиться с читателем вот какой мыслью: если бы мы остались в СССР, то там скорее всего такого недопонимания между нами, родителями, и Женей не случилось бы. Судите сами: языковой проблемы не было бы вовсе, родители его были бы вполне уважаемыми инженерами со всякими там дипломами вполне уважаемых университетов, зимой и летом я брал бы его с собой в альплагерь, где я бы работал инструктором, а он проводил бы время в лагере с детьми таких же, как я, инструкторов, а, когда бы он повзрослел лет до 16-ти, я бы брал его на восхождения и т.д. При таком воспитании уже трудно представить, чтобы не было хорошего контакта между мной и им.

В тот же год мужскую половину их класса отвезли, если я не ошибаюсь, в West Point Military Academy (всемирно известная Военно-политическая академия в Вест Пойнт), которая находилась в полу часе езды от нашего городка. Там они занимались стрельбой. А вечером Женя с гордостью заявил, что тренер по стрельбе сообщил ему, что он обладает bulls eye (дословно «бычьим глазом», а в СССР до войны таких называли «Ворошиловскими стрелками») и посоветовал ему всерьёз заняться спортивной стрельбой. Я опять обрадовался – очередной природный дар и, может быть, хотя бы он его увлечёт. Но, не тут-то было – ему, хотя и приятно было услышать похвалу тренера, никакого продолжения и с этим даром тоже не произошло.

Взросление и заработок в школьные годы

 

Однако вернёмся из сослагательного наклонения к настоящей, а не воображаемой жизни. Мы хорошо понимали, что при отсутствии горячего желания преуспеть в школьных предметах, надо, чтобы Женя получил представление о том, как зарабатываются деньги людьми, которые не получили хорошего образования. Обычно простая работа, не требующая никаких знаний, отрезвляюще действует на молодого человека и он меняет своё отношение к учёбе. Однако нельзя сказать, что это как-то помогло нашему Жене. Ему было заявлено, что, если он хочет иметь не просто одежду, а модную одежду, и не просто кроссовки, а модные кроссовки, то должен сам заработать на них деньги. В вопросах, не связанных с учёбой, он всегда был послушным ребёнком. Поэтому в возрасте 12–14 лет он взялся разносить газеты по домам на нашей улице. В будние дни это надо было делать сразу после школы, объезжая дома на велосипеде и разбрасывая газеты на ходу. Зато, для воскресного выпуска газеты, которая весила не меньше трёх килограммов, надо было сначала их сортировать и только потом развозить. Но самое главное - их надо было доставить подписчикам до восьми утра. Поэтому Женя вставал в 6:30 и занимался их сортировкой на площадке перед нашим домашним гаражом. Вот как это выглядело:

https://www.dropbox.com/s/bmumot0hopgabbd/%D0%A0%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B5%D0%B5%20%D0%B2%D0%BE%D1%81%D0%BA%D1%80%20%D1%83%D1%82%D1%80%D0%BE.jpg?dl=0

А затем кто-то из нас, Таня или я, развозили Женю и его газеты на автомобиле. Он самостоятельно вставал в такую рань и проделывал всё это безропотно. Вообще, за всё, что он брался, он делал очень ответственно. Проблема состояла лишь в том, что он мало за что брался. А вот со сбором денег с подписчиков за свою работу у него всегда была проблема: в тот день Тане приходилось много раз напоминать ему о сборе денег, – казалось бы, это должно быть самой приятной частью его работы, но для Жени, почему-то это было в тягость.

В 9-м классе у них в школе были обязательные уроки машинописи – он и в этом предмете оказался лучшим в классе. Зная, что он быстро и хорошо печатает, я принёс ему халтуру, когда он был в 11-м классе. Дело в том, что я к тому времени в IBM-е стал серьёзным программистом, отвечая сразу за несколько проектов. IBM тогда уже производил свои персональные компьютеры и имел свою внутреннюю коммуникационную сеть, к которой можно было подключиться через домашний телефон. Я объяснил своему начальству, что мне дома нужен компьютер на случай экстренных проблем с моими проектами. Таким образом, я получил такой компьютер и принтер для дома, а IBM даже оплатил мне вторую телефонную линию, зарезервированную специально для связи с IBM-овской сетью. На самом деле, я взял домой компьютер, имея в виду, что он будет полезен для Тани, которая планировала начать изучение программирования.

Теперь расскажу про халтуру, которую я случайно получил для Жени. К этому времени я познакомился в IBM-е с русским иммигрантом из Украины, который был инженером-технологом и в IBM-е отвечал за прокладку трубопроводов, предназначенных для транспортировки различных технологических жидкостей и газов по довольно большой территории нашего завода. Однажды за разговором он услышал, что у меня есть сын-одиннадцатиклассник с хорошим навыком печатания на пишущей машинке, а также у меня дома есть IBM-овский персональный компьютер и принтер. Он тут же признался мне, что как раз и ищет такого надёжного (во всех отношениях!) школьника. Теперь он рассказывает мне в чём дело. В своём отделе он отвечает за расчёты, связанные с давлением в трубах в зависимости от вязкости жидкости, диаметра трубы, количества колен в трубе и длин её горизонтальных участков. У них в отделе имеется программа, написанная кем-то и когда-то для проведения этих расчётов. У него есть приятель-американец, у которого свой бизнес. Вот этому приятелю он как представитель IBM-а решил передать эту расчётную работу, за которую IBM будет ему платить $50 за час работы. Проблема состоит в том, что у этого американца не только нет собственного компьютера, но он ещё и не умеет им пользоваться. Теперь он предлагает мне взять эту работу и передать её Жене, которому его приятель-американец готов платить $25 за час работы. Совершенно очевидно, что разницу в оплате они будут делить между собой - обычная жульническая операция. Больше того, я понял, что мой русский приятель наверняка мог (а, может даже, и должен был) делать эту работу сам в своём отделе IBM-а во время рабочего дня, но тогда не будет коррупционной схемы для наживы! Очевидно, что ему удалось «запудрить» мозги своему начальству и объяснить, что он так перегружен другой работой, что эту необходимо отдать за пределы IBM-а, естественно, с дополнительной оплатой.

Я соглашаюсь взять эту работу для Жени, т. к. мне важно приобщить его к настоящей взрослой работе, к тому же, отлично оплачиваемой. Хочу, чтобы он почувствовал разницу в заработке между неквалифицированной работой, как-то разноска газет и подстригание травки, и квалифицированной – работа с программой и на компьютере. Эта работа представляла собой ввод уже заданных данных, прогонка программы с этими данными и фиксация результата. После окончания работы результаты следовало отпечатать на принтере и через меня передать моему русскому приятелю. Затем надо было ждать следующих данных. Как видите, работа совсем непыльная и несложная, а оплата за неё для тинэйджера очень даже приличная. Я бы и сам не отказался от такого приработка: помните, всего десять лет назад я занимался грязной работой по починке и покраске старых домов всего-то за $5 в час, а тут $20 в час за чистую работу не выходя из дома!

К моему удивлению, Женя, согласившись делать эту работу, большого энтузиазма при этом не проявил. Больше того, когда я приносил денежные чеки на его имя за проделанную работу, он и тогда не проявлял большой радости. И я думаю, что такое индифферентное отношение к деньгам в таком возрасте – плохой показатель в характеристике молодого человека.

Мне кажется, это говорит о том, что молодой человек ещё не понимает, зачем и как люди зарабатывают деньги. И, несомненно, эта его черта характера сильно подпортила его жизнь в последующие пятнадцать лет, до тех пор, пока он не решил жениться в первый раз. Впрочем и эта его женитьба не просуществовала долгое время, на мой взгляд, тоже по причине этой же черты характера. Но об этом рассказ ещё впереди.

В 11-м классе Женя по выходным дням пожелал работать в местной пиццерии, до которой ездил на велосипеде. Т. к. у него была масса свободного времени, мы не стали возражать – пусть лучше занимается таким делом, чем вообще никаким. По его словам, он очень скоро научился профессионально крутить на одном пальце заготовку из теста для пиццы и это у него получалось лучше, чем у других мальчишек. Иногда он, возвращаясь с работы, с гордостью приносил домой пиццу, которая осталась не проданной после закрытия. Похоже, что эта работа ему нравилась больше всех предыдущих и он продолжал там работать ещё и в 12-м классе.

Однажды, когда Женя учился в 12-м классе, я попал в неловкое положение. В этом возрасте они все уже имеют водительские права и также собственную машину. Как правило, пятничные и субботние вечера Женя отсутствовал – они собирались у кого-либо в доме – и возвращался далеко за полночь. Мы никогда не переживали по этому поводу, потому что жили в очень спокойном городке и с хорошим полицейским сервисом, а все его друзья были из хороших семей среднего класса. И вот однажды, когда я проснулся во 2-м часу ночи и пошёл в туалет, то проходя по коридору заметил, что дверь в Женину комнату приоткрыта и там горит свет. Я решил, что он во время чтения уснул и не погасил свет, что с ним часто бывало и раньше. Поэтому я решил зайти к нему и погасить свет. Когда я открыл дверь, то моему взору предстала симпатичная девочка, которая была в процессе раздевания. В это мгновение я сообразил, что Женя находится в ванной, в которую я направлялся. Смутившись от увиденного, я лишь успел произнести “sorry” («извините»), закрыл дверь и удалился обратно в свою спальню. Утром я рассказал Тане об этом эпизоде, на что Таня мне с гордостью сказала, что она знает его подружку и что, между прочим, она дочь местного прокурора. На это я ей заметил:

- Таня, ты напрасно радуешься этому факту. Они ещё дети и потому их вполне устраивает дружба с милым мальчиком, однако, милый мальчик – это не профессия, жизнь на этом не построишь, уже через пару лет они повзрослеют и поменяют свои дружеские приоритеты.

А вот что ещё хорошо характеризует Женю того времени. Я уже говорил, что за время двухмесячных летних каникул мы лишь один раз выезжали на неделю в горы с палаткой. Остальное время Женя, если не работал в пиццерии, то проводил дома. Иногда я ходил с ним играть в теннис, но я для него был совсем неинтересным соперником. В такие летние дни, когда он сидел дома, изнывая от безделья, Таня ему говорила:

- Позвонил бы ты кому-нибудь из членов теннисной команды школы и пошёл бы поиграл - всё лучше, чем сидеть дома.

Женя только отмахивался от Тани, как от назойливой мухи, но звонить никому не собирался. Иногда я говорил ему:

Женя, даже если никого нет дома, бери ракетку, садись на велосипед и поезжай на школьные корты – хотя бы у стеночки будешь оттачивать свою технику – ведь никогда нет предела совершенству. На моё предложение была та же реакция, что и на Танино. Но, если кто-то из его приятелей по команде звонил ему и звал играть, он тут же вскакивал и уезжал. Вот таким был наш Женя. И совсем не удивительно, что он долгое время числился 2-й ракеткой школы, но никогда не был 1-й.

Поездка в СССР для ознакомления со страной своего рождения

 

Весной 1989 года, когда Женя был в 11-м классе, он сообщает нам, что в его классе есть русскоязычный мальчик по имени Максим Вольский, который родом из Москвы. Во время летних каникул Максим со своей тоже русскоязычной подружкой собирается провести две недели в Советском Союзе (тогда он ещё так назывался), а точнее они намереваются провести одну неделю в Москве, а вторую – в Ленинграде. Он зовёт Женю присоединиться к их двойке. Женя, конечно, хочет поехать с ними и спрашивает наше разрешение. Мы не видим причин, почему ему надо отказываться от поездки и тогда я спрашиваю его:

- Сколько стоит такая поездка и заработал ли ты эти деньги?

Он отвечает, что надо около $2,000, а он скопил только $1,200. Тогда я спрашиваю его:

- Сколько ещё ты сможешь заработать до предполагаемого отъезда?

Он отвечает, что $300-$350, больше ему не успеть заработать.

- Тогда зарабатывай эти деньги, а недостающую сумму мы добавим, – говорю я ему.

Мне казалось, что вот он тот полезный случай, который может помочь Жене понять, зачем вообще люди зарабатывают деньги и как к ним следует относиться. Забегая вперёд, скажу, что мои надежды и в этом вопросе тоже не оправдались.

А теперь о самой поездке. Оказалось, что у Максима в Москве жил родной дядя и не какой-нибудь, а очень даже знаменитый на весь СССР спортивный комментатор Наум Дымарский. Вот он-то и встречал их на своей машине «Волга» (в то время это считалось большой роскошью) в международном аэропорту Шереметьево. Напомню, что это было время 1-го Съезда народных депутатов СССР и массовых забастовок шахтёров и других рабочих коллективов по всей стране, т. е. это было время самого разгара перестройки и экономического кризиса, за которыми, без преувеличения, следил весь мир.

Я не могу сказать, что мы с лёгким сердцем отпустили его в эту поездку, но и не могли позволить себе не отпустить. Эти две недели прошли в напряжённом ожидании – ведь в то время не было мобильных телефонов, а звонок из СССР в США стоил $2.20 за минуту – мало кто в СССР мог себе это позволить.

Я мало что помню из этой его поездки, но хорошо помню, что он приехал оттуда ну очень счастливый, как никогда до этого. Причин для этого было много: во-первых, это была его первая поездка через океан, да и вообще за рубеж; во-вторых, без родителей - они летели туда как взрослые, с полной свободой действий и, если в Москве они всё-таки были под опекой Наума Дымарского, то в Ленинграде были полностью предоставлены сами себе. В-третьих, все трое знали русский язык, хотя и с ярко выраженным акцентом. В-четвёртых, они со своими, хотя и не очень большими деньгами в кармане, чувствовали себя почти королями, которые могут позволить себе всё, что только пожелают – ведь это были доллары, которые в то время на чёрном рынке обменивались по курсу 8–10 рублей за 1 доллар, тогда, как по официальному курсу в банке за один доллар давали всего 67 копеек. Т. е. разница между официальным курсом и на чёрном рынке была в 12–14 раз! Но и за обмен долларов на чёрном рынке можно было попасть в тюрьму – это было уголовным преступлением по тогдашнему советскому законодательству. Именно это обстоятельство меня беспокоило больше всего – как бы наши ребята не совершили там глупостей в этом вопросе. Думаю, что дядя Максима взял эту операцию на себя, оградив наших ребят от возможных опасностей. Впрочем, если бы не было этого дяди Максима, то мы бы не отпустили Женю в эту поездку – слишком было крутое и опасное время в СССР, тем более для ребят, выращенных в спокойном американском обществе среднего класса.

Как только Женя переступил порог нашего дома, он, в первую очередь, поспешил открыть свой чемодан – так ему не терпелось поделиться с нами своими приобретениями в СССР. И вот тут при виде этих приобретений я потерял дар речи: там были солдатская шапка-ушанка с пятиконечной звездой спереди, военный мундир, но, главное, на дне чемодана, прикрытое его одеждой, лежало знамя какой-то воинской части. Он всё-таки совершил глупость, чего я очень опасался! Какое счастье, что их не обыскали на советской таможне! Думаю, что если бы он тогда знал подробности моей эпопеи 1975–76 г. г., которой посвящена вся третья часть этой книги, которая как раз и началась с советской таможни, он бы не позволил себе такую дерзость. Как я и думал, все эти приобретения случились уже в Ленинграде, где они были уже без сопровождения. Женя взахлёб рассказывал, как в гостинице, где они жили, к ним приставали молодые люди, предлагая обменять советские символы на любую одёжку с надписью на английском языке. Однажды какому-то парню так понравилась его нижняя футболка, что ему пришлось снять её с себя и подарить ему. Вообще, по словам Жени, они там были всё время в центре внимания и, значит, чувствовали себя важными персонами.

В тот же день Женя повесил в своей комнате привезённое знамя военной части, которое заняло всю стену его спальни, а через год, уезжая в колледж, забрал его с собой в качестве важного раритета. Думаю, что в студенческом кампусе Женя как раз и был известен из-за этого знамени – ничего похожего не было там ни у кого.

Женин колледж – чемпион США по количеству выпитого пива

 

В июне 1990 года Женя заканчивает 12-й класс и находит себе колледж в соответствии со своими успехами в школе – SUNY (State University of New York) at Albany, т. е. не самый плохой и не самый лучший среди нескольких десятков колледжей штата Нью-Йорк. Интересно, что среди 300 студентов его школьного класса Женя занимает 2-е место по математике (прошу обратить внимание, что всё-таки не первое!), а по сумме всех предметов лишь 30 место! Согласитесь, редкое явление в школе. Бывает так, что какой-то нёрд – отличник по всем предметам, кроме физкультуры, и я сам знаю одного такого, но, чтобы была такая разница по основным предметам – явление очень редкое.

Так как и Таня, и я, понимаем, что наш развод его сильно опечалит, то Таня поручает мне сообщить ему эту нерадостную новость. Для этого я приглашаю его в ресторан для приватной беседы. Поскольку такая беседа вдвоём и в ресторане у нас случилась впервые, он сразу догадывается, что ничего хорошего его в этой беседе не ожидает. Когда я сообщил ему о том, что после того, как всей семьёй мы отвезём его в колледж, я уеду жить в город Poughkeepsie, к месту своей новой работы, а Таня останется жить с Кристиной, его лицо сразу обозначило скорбь. После этого он задал мне лишь один вопрос:

- А что же будет с Кристиной?

- Я буду давать маме деньги на её содержание, согласно закону – был мой ответ.

Больше он меня ни о чём не спрашивал, но мне было ясно, что в его глазах виновником такого поворота событий был несомненно я. И мне кажется, что он продолжал так думать ещё лет 15 до тех пор, пока сам не оказался в таком же положении. Но об этом речь ещё впереди.

1 сентября 1990 года мы всей семьёй отвозим его в колледж и, пока мы гуляем по кампусу, я внушаю ему только одну мысль:

- Женя, не откладывая ни на один день, завтра же пойди на спорт кафедру, отыщи там теннисного тренера и скажи, что хочешь в команду. Я думаю, у тебя большие шансы на то, что он тебя возьмёт.

Было понятно, что первые дни и недели на кампусе – самые трудные, пока не обзаведёшься друзьями. Тем более, что Женя относится к людям, которым трудно проявлять инициативу в вопросах дружбы, он, как это было ясно мне, всегда ждёт, чтобы такая инициатива исходила от других. И в этом смысле, если он станет членом спортивной команды, то это автоматически решает вопрос с друзьями. Женя не сказал мне ни да, ни нет, он просто терпеливо выслушал меня и я не сомневался, что он так и сделает – глупо не воспользоваться своим преимуществом классного игрока в теннис. Много лет спустя Женя рассказал мне, что он-таки посетил первую отборочную тренировку теннисной команды, но никогда больше он туда не вернулся, а причиной этому было то, что ему не понравились там ребята – участники отбора. Я могу лишь догадываться, чем именно они ему не понравились – вполне допускаю, что из-за жёсткой конкуренции там царила не очень дружелюбная обстановка, поскольку все они были новичками и каждому из них во что бы то ни стало хотелось попасть в команду колледжа. Я могу объяснить это так: ему с его мягким и дружелюбным характером трудно находиться под психологическим прессингом в кругу более агрессивных товарищей.

Я сам когда-то попал в подобную ситуацию на целый месяц, когда в 1972 году поехал в экспедицию на пик Коммунизма с совершенно чужой мне командой под руководством Гурия Чуновкина. Но тогда, после двух неудачных экспедиций (на пик Энгельса и Хан-Тенгри), для меня это была последняя возможность получить звание мастера спорта и ради этого я готов был многое вытерпеть. Однако я, в отличие от Жени, хотя и дружественный, но совсем не мягкий и готов многое терпеть ради достижения высокой цели. К слову сказать, тогда мне это всё равно не помогло: как я уже написал об этом во 2-й части книги, я даже не сумел взойти на вершину пика Коммунизма, т. к. на высоте 7,000 метров у меня на нервной почве отнялись ноги. Конечно, эта моя ситуация, когда мне пришлось в течение 30 дней 24/7 быть в недружественной атмосфере, не идёт ни в какое сравнение с Жениной, когда ему пришлось бы находиться в подобной атмосфере 2–3 часа 2–3 раза в неделю. Да я уверен, что со временем та ситуация непременно бы улучшилась. Однако кто может осуждать Женю за то, что у него совсем не агрессивный характер и что он предпочитает проводить свободное время с себе подобными?

Мне, человеку, который все детские и юношеские годы стремился заниматься каким-либо спортом, но ото всюду был изгоняем ввиду малого роста и отсутствия способностей к любому виду спорта, очень трудно понять Женино поведение, который к своим 18 годам преуспел в нескольких видах спорта, а особенно в теннисе и слаломе. К сожалению, когда дети уезжают из родительского дома в колледж, влияние родителей на них очень часто заканчивается, даже и в тех случаях, когда контакт меду родителями и детьми имел место, пока дети жили в родительском доме. Отсюда я сделал вывод: не так важен контакт между родителями и детьми, сколько важно то, что родители успели вложить в молодого человека относительно жизненных приоритетов и целей в жизни.

Уже через неделю я знал, что Женя меня не послушал и кафедру спорта проигнорировал. Вместо этого через две недели он звонит мне и говорит:

- Пап, мне нужно $150 для вступления в University brotherhood (Университетское братство).

Теперь мне становится понятно, что Женя решил идти по пути наименьшего сопротивления: вместо того, чтобы проходить отборочные тесты и игры под прессингом для зачисления в команду теннисистов, он решил вступить в одно из университетских братств, куда принимают любого, кто приносит вступительный взнос в $150. Я не могу сказать, как я был огорчён этим его решением: во-первых, оно противоречило всем моим жизненным правилам, а, главное, я чувствовал полное бессилие в том, чтобы что-либо изменить – если он не слушал меня, когда жил с нами, то теперь уж и подавно не послушает. Очень огорчённый всем происходящим, я так отвечаю на его просьбу:

- Я не вижу необходимости в этом братстве, но, если ты считаешь, что не можешь без него прожить, то пойди и заработай эти самые $150.

А дальше между нами произошёл показательный диалог:

- Где же я их здесь заработаю? – был Женин вопрос.

- Например, пойди в ближайшую пиццерию – ведь не может быть, чтобы рядом со студенческим кампусом не было пиццерии. У тебя ведь большой опыт такой работы и трудно представить, чтобы тебя не взяли на эту работу.

- Но она находится в двух километрах от кампуса, как же я буду до неё добираться? – спрашивает Женя.

- Женя, ты задаёшь странный вопрос: у тебя же есть велосипед, садись на него и поезжай – был мой ответ.

- А что я буду делать, когда выпадет снег? – был его следующий вопрос.

- Тогда оденешь кроссовки и побежишь эти два километра, а после работы опять в кроссовках побежишь обратно. Таким образом, не только деньги заработаешь, но ещё и спортом позанимаешься – двойная будет польза.

На этом Женины вопросы иссякли и разговор наш закончился – мы оба остались недовольны друг другом. Думаю, что после нашего разговора маме с этой просьбой он уже не звонил – совесть не позволила. Очевидно, что за пару-тройку дней он заработал эти $150 и начал проходить «курс молодого бойца» протяжённостью в две недели, по окончании которого становился полноправным членом братства. Чуть позже он по телефону сам рассказал мне из чего этот курс состоял. Оказалось, что это была довольно унизительная процедура, отдалённо напоминающая дедовщину в российской армии. Так, однажды его разбудил в два часа ночи один из «дедов» и приказал ему сходить куда-то на улицу и принести ему горячий кофе в постель. Возможно, эта была самая безобидная шутка, другие могли быть и позлее, но он мне не стал про них рассказывать. Как бы там ни было, но через две недели Женя, с честью пройдя все унижения, стал полноправным членом братства, о чём он мне с радостью сообщил по телефону. Он регулярно звонил мне по выходным и рассказывал, как у него идут дела. Когда я задавал ему вопросы про учёбу, он всё время старался от них уходить, зато с удовольствием рассказывал, как он классно проводит время в братстве по вечерам и за полночь – пьют пиво. Теперь стало ещё понятнее, на что уходят $150 входных взносов новых членов братства.

Но вот закачивается первый семестр – я не могу дождаться его звонка, чтобы узнать его результаты. Наконец, он звонит и на мой первый вопрос о его GPA (Grate Point Average = средний балл по всем предметам), он сообщает, что он равняется 2.5 из 4.0 (это приблизительно 3 из 5 по русской школе оценок). Услышав про такие успехи, я говорю, что тогда ему следует бросить учёбу в колледже и найти любую работу, а когда он по-настоящему захочет учиться – вот тогда мы снова будем платить за его учёбу. Причём, тогда поступать учиться ему надо будет непременно в другой колледж, потому что, если он вернётся в этот же колледж, то ему будет не «отмыться» от уже полученного страшно низкого GPA – они всё равно его засчитают и, значит, он испортит свой будущий GPA, каким бы хорошим или даже отличным он не будет в будущем.

Мне было очень удивительно, что такое моё решение стало неожиданным для самого Жени – на том конце провода я услышал всхлипы и его умаляющий голос:

- Пап, я не хочу уходить, я хочу продолжить учёбу, я обещаю, что буду хорошо учиться.

Уж эти-то просьбы не были неожиданными – к этому времени он ведь приобрёл друзей в своём братстве и, очевидно, за долгие зимние вечера успел с ними выпить много литров пива. Хотя я хорошо понимал, что оставаться в этом колледже ему теперь не разумно, но его почти слёзные мольбы тронули родительское сердце. И тогда я говорю ему:

- Хорошо, Женя, я пойду тебе на уступку, но при условии, что в следующем семестре у тебя будут все оценки «А» (по русской системе «5») – только так ты сможешь доказать, что ты действительно находишься в колледже для учёбы, а не для поглощения н-ного количества пива по вечерам. Если это не произойдёт, не обижайся – мы платить за тебя больше не будем. Тебе надо будет уйти, найти работу, а когда ты поймёшь, что действительно хочешь учиться, тогда мы снова будем платить за твою учёбу. Если ты принимаешь это условие, то считай, что мы договорились.

Теперь он радостно подтвердил своё согласие с моим условием. Думаю, что читатель уже догадался о том, что же произошло по окончании весеннего семестра. Да, вы не ошиблись, да и я тоже почти не сомневался в этом, просто родительское сердце не могло позволить поступить иначе: Женин GPA не отличался коренным образом от того, который был в предыдущем семестре. Теперь я совершенно твёрдо сказал ему, чтобы уходил из колледжа и искал работу – мы больше платить за такую учёбу не будем. Он, конечно, не мог скрыть своего огорчения, но я понимал, что другого выхода просто не существует – только такое решение ещё может его спасти. На этой печальной ноте наш разговор закончился. Я-то всё это понимал, однако, не всё от меня зависело. Есть ведь ещё Таня, Женина мама. У нас ведь и раньше, когда мы жили вместе, были разногласия по поводу воспитания детей, что уж говорить про теперешнее положение. И всё-таки я надеялся на Танино благоразумие и что в этом вопросе она меня поддержит. Однако я опять ошибался.

Оказалось, что огорчённый моим решением, Женя после нашего с ним разговора, сразу позвонил Тане и рассказал ей о моём твёрдом решении, чтобы он уходил из колледжа. Теперь Таня звонит мне и говорит своё мнение: она считает, что Женя должен получить какой бы то ни было, но диплом. На все мои доводы, что мы живём в США, а не в СССР, где сама бумажка имела какую-то ценность, что в этой стране бумажка без знаний не имеет никакой ценности и что с таким GPA он всё равно никогда не найдёт работу по специальности. Мне не удалось её переубедить и она осталась при своём мнении. А закончилась наша телефонная беседа вот таким Таниным заявлением:

- Если ты не будешь платить, значит платить буду я одна.

Теперь представьте себе, в каком я оказываюсь положении, если Таня платит за Женину учёбу, а я нет! Какой нормальный отец может себе такое позволить? В общем, с Таниной помощью Женя в который раз меня обыграл. А результат моего фиаско вполне очевиден: Женя «проучился» положенные четыре года, его главным там предметом была чистая математика (никакая не прикладная) — ну это же было для него очень легко, можно было ничего не делать и вполне хорошо успевать на уровне этого колледжа. А ко всем остальным обязательным предметам отношение у него было такое же, как и в школе, т. е. никакого. Для меня, человека, относящегося к спорту с большим пиететом и одновременно не имеющему к нему с детства никаких данных, до сих пор остаётся загадкой, почему за все четыре года Женя так и не обратился в теннисную секцию колледжа, имея к этому виду спорта большие способности, притом уже добившись хороших успехов в нём в школе.

Итак, Женя «успешно» заканчивает колледж в июне 1994 года. А год-то кризисный – я его довольно подробно описал в начале 5-й части книги, применительно к самому себе, имеющему за плечами 9-летний очень успешный опыт работы в IBM-е. Что уж тут можно ожидать для Жени, только что окончившего колледж (к тому же, далеко не лучший) с GPA=2.8?

Через несколько лет, когда Женя уже достаточно помаялся в поисках хорошей работы, он приезжает ко мне в Калифорнию кататься на лыжах. Поскольку до горы ехать на машине около четырёх часов, у нас с ним масса времени для разговоров. Теперь, когда он повзрослел (ему 27 лет) и его учёба, а правильнее сказать, пребывание в колледже стало историей, и, значит, сама эта тема более не является для него болезненной, я задаю ему вопрос:

- Женя, дело прошлое, но теперь ты можешь мне сказать, в чём была моя ошибка в твоём воспитании – я имею в виду твою плохую учёбу в колледже. Мне, как человеку ответственному за воспитание своих детей, до сих пор этот вопрос не даёт покоя.

Вот как ответил мне Женя на этот вопрос:

- Папа, успокойся, ты всё сделал правильно. Единственное, что надо было сделать тогда – это бросить колледж сразу после первого или даже второго семестра и пойти работать. Это бы несомненно помогло мне понять, зачем надо учиться.

Мне было приятно уже то, что он, хотя и с большим опозданием, но понял свою ошибку. А ещё в том доверительном разговоре я спросил его из любопытства:

- Женя, дело прошлое, но сейчас можешь мне сказать сколько времени в среднем в день у тебя уходило на домашние задания в колледже?

Я уже говорил, что несмотря на такое отношение к учёбе, после события со списыванием сочинения в 9-м классе, Женя всегда был очень честным и там, где можно было бы и приврать или хотя бы немного приукрасить, Женя никогда этого не делал. И вот его ответ в очередной раз меня поразил:

- Полчаса.

Тогда я его спрашиваю:

- А сколько же времени ты тратил на домашние задания, когда учился в последних классах школы?

Его ответ был ещё более удивительным:

- Нисколько.

- А куда же тогда уходило всё твоё свободное от лекций время в колледже?

- А мы в нашем братстве по вечерам пили пиво. Ты разве не знаешь, что наш колледж в те годы был признан чемпионом США по количеству выпитого пива на студенческую душу? – с сарказмом и одновременно с гордостью сообщил мне «очень важную» новость Женя.

Теперь всё сразу стало понятно и все остальные вопросы отпали сами собой.

В поисках хоть какой-то работы

 

Однако вернёмся к июню 1994 года, времени окончания колледжа. Я предложил Жене приехать ко мне в Калифорнию, имея в виду, что здесь всё-таки для него работы больше, чем в Нью-Йорке, но он вернулся в Suffern к маме. Женя вообще не любит круто менять свою жизнь, в том числе, место проживания. Из своей Калифорнии я пытался направить его как мог. В частности, я предложил ему выучить какой-нибудь программистский язык и тогда, по моему мнению, он станет более «рыночным». На моё предложение Женя спросил меня какой язык я предлагаю ему учить? Вот мой ответ:

- Возьми воскресный выпуск газеты «Нью-Йорк Таймс» и посмотри какой язык пользуется сегодня наибольшим спросом у вас в Нью-Йорке?

Тогда Женя меня спрашивает:

- А ты можешь гарантировать, что я найду работу на этом языке?

Я, конечно, ничего не мог ему гарантировать. На этом наши дискуссии по поводу поисков работы закончились.

Как и ожидалось, он несколько месяцев был без работы, а затем нашёл работу оператора на большом (mainframe) компьютере в Westchester county (к северу от большого Нью-Йорка). Необходимо пояснить, что должность оператора, хоть и на большом компьютере, вообще не требует степени бакалавра, там вполне достаточно образования средней школы и небольшого (1–2 дней) тренинга. Естественно, что и зарплата за такую работу тоже минимальная (~ $18,000 в год). Там Женя проработал пару лет, после чего Таня обратилась к моего бывшему другу Мише Бергельсону, который имел свою компанию в Нью-Йорке, с просьбой взять его к себе на работу. Миша был хорошим бизнесменом и, естественно, взял его на минимальную зарплату ($22,000 в год). Узнав об этом, я позвонил Мише и сказал, что уверен, что Женя должен быть хорошим работником, но также и заверил его что, если Женя не будет справляться и ему придётся с ним расстаться, то никто на него за это обижен не будет – я прекрасно понимаю, что бизнес есть бизнес и Миша не обязан быть филантропом для моего Жени.

Мишина компания называлась Paceart Associates LP и занималась она установкой программного обеспечения на персональные компьютеры, предназначенные для докторов-кардиологов, которые с их помощью после операции по вживлению кардиостимулятора могли осуществлять онлайн сопровождение своих пациентов. Это был очень неплохой бизнес: в то время сам компьютер стоил около $3,000, а с программной начинкой он продавался уже за $20,000.

Время от времени я звонил Мише, чтобы узнать, как Женя справляется со своими обязанностями, и он каждый раз говорил мне, что Женя просто находка для его компании – он очень доволен как его работой, так и его поведением в коллективе. А через полгода после начала Жениной работы Миша сказал мне, что из десяти работающих у него сотрудников Женя был уже вторым лучшим после очень классного программиста, который уже много лет писал основные программы для их продукта. Сначала я не воспринимал серьёзно Мишины похвалы в Женин адрес – принимал их скорее, как дань нашей долговременной дружбе. Но после того, как Миша послал не кого-нибудь, а именно Женю, в командировку в Москву продавать их продукцию, я стал больше доверять его похвалам. Но, если в Москву Мише действительно больше некого было послать, кроме Жени (ещё только сам Миша владел русским языком), то после того, как он послал Женю с той же миссией в Китай, стало ясно, что Женя и правда у него ценный работник. После России и Китая у Жени были подобные командировки ещё в Бразилию, Швейцарию, Англию, Новую Зеландию и на Аляску. Вот теперь стало очевидно, что Мишины похвалы совсем не были данью нашей дружбе - ведь в такие большие и далёкие страны не пошлёшь лишь бы кого – от их поведения во время продажи продукта зависит очень многое – получат ли они новых потенциальных покупателей. А ведь миссия эта не такая и простая: надо не просто доставить компьютер в целости и сохранности, но ещё и обучить самого доктора и его персонал как им пользоваться. А в этом процессе нужно совсем не малое терпение – доктора, а особенно их персонал, - люди очень далёкие от техники, а от компьютерной и подавно. В этом смысле Женя и правда был находкой – я не знаю человека более терпеливого, чем он.

Интересный штрих: помните, как я описывал отношение Жени к деньгам, когда он был тинэйджером – тогда он довольно легко делал саму работу, а вот, когда надо было обходить дома, чтобы собрать деньги за свою работу – это было для него почти мукой. Нечто подобное у него сохранилось и теперь, когда стало понятно, что он более не новичок в компании и по праву может претендовать на зарплату, больше той, которую ему платит Миша. Я объяснил Жене, что он должен сам разговаривать с Мишей о повышении зарплаты и также, чтобы знал, что я никогда не стану разговаривать с Мишей на эту тему – это не в моих правилах. Я также пояснил ему, что знаю Мишу как очень хорошего бизнесмена, к тому же бывшего советского человека, и понимаю, что такие менеджеры платят минимально возможные зарплаты и, если работник не будет инициировать обсуждение этого вопроса, мало вероятно, что сам Миша по собственной инициативе станет повышать ему зарплату. В общем, и в возрасте 25 лет Женя ещё не чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы разговаривать с работодателем о зарплате, которая бы соответствовала уровню и качеству производимой им работы.

Летом 2000 года Женя привозит свою подружку Трейси в Калифорнию, которая никогда прежде здесь не была. Заодно он знакомит меня с ней и я понимаю, что у них серьёзные отношения. Ещё через полгода, зимой он приезжает ко мне один и мы едем в горы кататься на лыжах. Теперь у меня масса времени, чтобы расспросить его о Трейси и её семье. Он рассказывает мне, что её родители лет 30 назад приехали из Израиля, а её дедушка по материнской линии даже пережил Холокост в одном из нацистских лагерей смерти. Живут они в еврейско-итальянском квартале Бруклина. На мой вопрос об образовании Трейси, он говорит, что она закончила Brooklyn College (part of CUNY – City University of Нью-Йорк). Когда я услышал, что её родители активные члены Бруклинской синагоги, то посчитал своим долгом его предупредить:

- Женя, ты, конечно, уже взрослый и в моих советах не нуждаешься. Тем не менее хочу, чтобы ты знал моё мнение: на твоём месте, я был бы более осторожен в принятии решения по поводу женитьбы на Трейси. Как я понимаю, ты попадаешь в довольно религиозную иудаистскую семью, будучи сам очень далеко от этой и любой другой религии. Как минимум, в такой смешанной семье, почти наверняка, будут проблемы и, в первую очередь, это коснётся проблем образования и воспитания детей.

Женя никак не отреагировал на моё замечание, а я не посчитал возможным продолжать эту тему, т. к. было ясно, что ему этот разговор неприятен. Больше мы к этой теме никогда не возвращались. Ещё через полгода Женя сообщает мне, что через год, т. е. в июне 2002 года, планируется их свадьба. Я лишь принимаю это сообщение к сведению и никак не комментирую.

Теперь самое время вернуться к Жениной работе в Мишиной компании. Как я и предполагал, Женина зарплата за семь лет работы в ней выросла совсем не очень - до $36,000 – по моему мнению, она явно не соответствовала количеству и качеству производимой им работы. Тем не менее, я думаю, что Женя продолжал бы работать у Миши ещё не один год, если бы в декабре 2001 года Миша не продал свою компанию очень известной корпорации General Electric (GE). Корпорация GE – это гигант наподобие IBM-а и она оплачивает учёбу всем своим сотрудникам, если они хотят повысить свою квалификацию. А Жене уже 29 лет и он планирует женитьбу – вот теперь сама жизнь подсказала, что он с большим трудом живёт на свой заработок один и что степень бакалавра совсем недостаточна для содержания семьи и надо продолжить своё образование. Да и грех не воспользоваться такой льготой, которую предоставляет GE.

Женя поступает на вечернюю программу MBA (степень магистра) в Baruch College, который является частью The City University of New York. Его главный там предмет – финансы. Учится он там в течение трёх лет по вечерам после работы в GE. Теперь я не сомневаюсь, что на этот раз учится он на совесть и по-настоящему успешно.

В феврале 2001 года Женя опять приезжает ко мне кататься на лыжах и у нас опять много времени для разговоров. Теперь Женя сообщает мне интригующую меня новость:

- Папа, ты знаешь, наша свадьба запланирована на июнь 2002 года и я теперь коплю деньги на обручальное кольцо для Трейси.

Поскольку ни я, ни Таня, никогда не имели таких колец, то я и понятия не имел, сколько может стоить такое кольцо. Мне казалось, что можно уложиться в $1,000 для Трейси, а сам он при его малом заработке вполне может обойтись без кольца. Но, из любопытства я спрашиваю его, сколько денег он должен скопить для кольца Трейси. И вот, что он ответил:

- Кольцо стоит $9,000 и это ещё по блату, т. к. у отца Трейси есть друг в Канаде, который имеет магазин, торгующий изделиями из золота. Он по дружбе согласился продать кольцо по себестоимости, а вообще-то оно стоит больше $10,000.

Ха-ха, так я и поверил в этот местечковый еврейский альтруизм! Однако вижу, что Женя искренне верит в это – ну и пусть верит, сейчас уже поздно раскрывать его глаза на так называемую покупку по дружбе. Я уверен, что ему будет неприятно, если я скажу ему своё мнение на этот счёт, да и не поверит он мне. Пусть сам проходит школу жизни, – по крайней мере, не будет лишний раз обижен на меня.

Однако от этой суммы «глаза мои полезли на лоб» – настолько меня поразила эта сумма, особенно учитывая его зарплату. Собравшись с мыслями, я спрашиваю его:

- Женя, а что, если ты купишь ей обручальное кольцо за $1,000, Трейси тебя разлюбит?

- Ну, не разлюбит, но понимаешь, у всех её подруг такие и даже ещё более дорогие, они ведь все знают какие у кого кольца.

Эта логика меня полностью обезоружила – я понял, что Женя уже находится под влиянием той культуры, которая по-русски называется понты и которая мне всегда была чужда. Но я не имею права вмешиваться в его жизнь – это его выбор и я должен с этим смириться. На мой вопрос: какое образование у её родителей, Женя ответил, что у них нет высшего образования, отец с момента прибытия в США занимается бизнесом, а мать никогда вообще не работала. А ещё в тот раз, уезжая, он мне сказал:

- Папа, я уже познакомил родителей Трейси с мамой и теперь они хотят познакомиться с тобой. Несмотря на то, что свадьба запланирована только на следующее лето, хорошо, если бы ты смог приехать этим летом.

Я сказал, что, конечно, приеду, раз так надо, пусть скажет, когда я должен прилететь. На этом и договорились.

Моё странное знакомство с родителями невесты

 

И вот в июне 2001 года я лечу в Нью-Йорк. В аэропорту меня встречает Женя и сначала везёт в Манхеттен показать квартиру, в которой они теперь живут с Трейси. Ну, назвать это квартирой – будет большое преувеличение: это была каморка площадью метров двенадцать, на которой разместилась мини кухня и туалет с душем. Места для кровати там, естественно, не было, зато Женя с гордостью повёл меня на балкон смотреть на Манхеттен с 12-го этажа. На балконе мы вдвоём едва поместились – в ширину он был сантиметров 30, а в длину – метра полтора. Зато работа Трейси находилась всего в двух кварталах от дома – она работала в спорт клубе не то менеджером, не то администратором. Ну а Женя добирался до своей работы на городском транспорте. А я всё осматривался вокруг, пытаясь найти, где же они спят. Оказалось, что на половине каморки был устроен второй этаж, куда вела приставленная к нему обычная лестница, какие используют для покраски домов снаружи. Вот там помещалась двуспальная кровать и больше ничего. За всё это удовольствие они платили $1,900 в месяц. Что же вы хотите — это же Манхеттен!

После того, как я поохал и поахал на предмет того, как у них всё классно, Женя повёз меня в Бруклин на званый обед к родителям Трейси. А там произошёл свой отпад. Им принадлежала одна лестница в длинном 3-этажном красного кирпича здании, которое занимало весь квартал и которому на вид было не меньше 150 лет. Женя объяснил мне, что квартиры на 1-м и 3-м этажах они сдают квартирантам, а на втором - живут сами. После традиционного знакомства с отцом Самюэлем и матерью Хадассой, мы были приглашены к столу, который ещё не был накрыт. Тут у меня появился момент для обзора квартиры: она была в форме пенала – длинная узкая гостиная, она же столовая, она же спальня для одного из членов семьи; в её продолжении за стеной была родительская спальня, а сбоку от неё примостилась маленькая кухонька на 5 м2 и детская спальня на 8 м2, которая, как вскоре выяснилось, принадлежала самой Трейси, пока она не уехала в Манхеттен к Жене. Я уже знал, что у Трейси есть старший брат-адвокат, который с ними уже не живёт, и сестра, которая на 10 лет моложе её. Пока хозяйка дома накрывала на стол, я пытался себе представить, как эта семья из пяти человек (по рассказу Жени совсем не бедная) умудрялась жить в такой маленькой квартирке вот уже 30 лет, при том, что такая же квартира этажом выше сдавалась за деньги другим квартирантам. В моей голове такая экономия на жилье на протяжении стольких лет никак не коррелировала со стоимостью обручального кольца для Трейси в $9,000! Я никак не мог отделаться от мысли-вопроса: откуда же «вырастают» такие понты?

Эти мысли почти мгновенно пронеслись в моей голове, а затем они были прерваны необходимой в таких случаях беседой. Минут через двадцать после нашего прихода появился 92-летний дедушка Трейси, тот самый узник Холокоста – ну разве можно пропустить такое событие – знакомство с будущим свёкром его внучки. Выглядел он вполне преуспевающим старичком – к этому времени я уже знал, что Германия выплачивает таким узникам очень хорошую пенсию.

Следующий шок я получил, когда увидел, что хозяйка дома раздала всем сидящим за столом картонные тарелки разового пользования. Представляете: полгода ждали и готовились к прибытию, можно сказать, VIP person (очень важного гостя) и нате вам – угощение из бумажных тарелок! Впрочем, стаканчики для вина тоже были из пластика. Такие же были ножи и вилки. Скосив глаза на стоящий сзади меня буфет, я увидел, что в нём, как и положено, находится очень даже приличный обеденный сервиз.

Но и это был не последний шок в тот знаменательный день. Оказывается, что Женя договорился с хозяевами, чтобы я остался у них ночевать в бывшей спальне Трейси и, кроме того, сам Сэмюель вызвался назавтра сыграть со мной партию в большой теннис, а также рассказать мне о своих бизнесах, а некоторые из них даже и показать. Я, естественно, не стал отказываться ни от того, ни от другого. И когда наступает время для Жени и Трейси уезжать в их дом в Манхеттене, Женя отзывает меня в бывшую спальню Трейси и, так, чтобы нас никто на мог слышать, спрашивает:

- Пап, тебе будет здесь достаточно комфортно? (Как будто в это время был какой-нибудь другой вариант?)

- Не волнуйся, всё в порядке, можете ехать - отвечаю я.

На этом мы распрощались и они уехали, а я стал готовиться ко сну. Но и со сном в том доме мне тоже сильно не повезло: мало того, что в тот день в Нью-Йорке стояла невыносимая жара – около 400С при 100% влажности, что летом там бывает довольно часто. И, если ночью температура немного спала, то 100% влажности никуда не делись. Теперь представьте меня, привыкшего к бархатному Калифорнийскому климату, где даже в летние месяцы по ночам всегда прохладно, а влажности такой не бывает практически никогда, лежащего в 8-ми метровой комнате и пытающегося заснуть. Справедливости ради надо сказать, что прямо над моей головой в маленьком окошке висел кондиционер, но я даже не пытался его включить: во-первых, хозяева мне не предложили его включить (может, были для этого какие-то причины?), а, во-вторых, он был очень старый и, значит, очень шумный – я бы всё равно не смог бы с ним спать. Вообще говоря, он мне сильно напомнил кондиционер, который я 25 лет назад по прибытию в Нью-Йорк, подобрал на улице и принёс на своей спине в квартиру. Но тогда я был на 25 лет моложе и, кроме того, я установил его в гостиной на большом расстоянии от спальни.

Итак, наступает утро после бессонной ночи. После завтрака Сэмюель везёт меня в свой теннисный клуб. Как и всегда, я очень надеялся на выигрыш, однако, я проигрываю ему партию, хотя и не с разгромным счётом. Теперь понимаю, что мои надежды на выигрыш были совершенно иллюзорными: после бессонной ночи, в такую жару и влажность, да ещё с чужой ракеткой, это было абсолютно не возможно, особенно, если учесть, что сам-то Сэмюель привычен играть в таких условиях.

После игры Сэмюель повёз меня показать один из своих бизнесов. По дороге он рассказал, что его главным бизнесом является продажа полиэтиленовых мешочков в продуктовые магазины Бруклина. Вот уж никак не думал я, что на таком бизнесе можно достаточно зарабатывать на жизнь! Но он объяснил мне, что продаёт их целыми грузовиками. А затем мы подъехали к очень старому двухэтажному деревянному дому на пять маленьких квартир. Мы прошли внутрь и по тому, что я увидел, было понятно, что жить там могут только одинокие малоимущие люди. Он с гордостью сказал мне, что каждую квартиру в этом доме он сдаёт за $1,000 и что у него есть ещё четыре подобных дома. А всего он сдаёт, кажется, 16 квартир. Я слушал его и в который раз никак не мог понять, что заставляло их много лет ютиться впятером в такой маленькой квартире?

В тот же день я улетел к себе домой.

Первая, но не последняя, Женина свадьба

 

Проходит год и приближается 23 июня 2002 года – день Жениной свадьбы с Трейси – событие, которого ждали и готовились больше года. Как вы уже догадались, готовились к этому событию исключительно родители и родственники невесты. Ни Таня, ни я к этому никакого отношения не имели. Лично я считал очень просто: для них вся эта шумиха имела вполне определённое и очень важное значение, а для меня вообще никакого значения, кроме того, что Женя женится – ну и на здоровье. Кроме того, Женя успел мне сообщить, что гостей там ожидается 250 человек – это в моей голове вообще не укладывалось. Я, конечно, понимал, что мне придётся там присутствовать, но не могу сказать, что мне эта обязанность была приятной. За пару недель до свадьбы звонит мне Женя и спрашивает:

- Пап, я уверен, что ты ведь готовишь нам подарок и потому я хочу тебя спросить: не хочешь ли ты взять на себя оплату оркестра, который уже заказан для свадьбы?

Я совсем не был готов к такому вопросу и, честно говоря, мне он был неприятен и среагировал я на него таким вот образом:

- Женя, мне такие массовые мероприятия очень чужды и непонятны. Если это надо Трейси и её родителям – это их дело и потому они и должны этим заниматься. Я понимаю, что моё присутствие там необходимо и я, конечно, приеду. А что касается моего подарка для молодожёнов, то я решил, что привезу тебе чек на $5,000, если надо могу его прислать тебе прямо сейчас, а как ты/вы с ним поступите — это ваше дело.

Но не всё так гладко было и в процессе приготовления к церемонии. За две недели до свадьбы звонит мне совершенно расстроенная Кристина и говорит:

- Пап, ты знаешь, что произошло: позвонил мне Женя и сказал, что в качестве его сестры я буду участвовать в специальной церемонии самых приближенных, а имена участниц этой церемонии будут заранее где-то написаны. И вот он говорит, что имя Кристина никак не может там быть – оно не еврейское и потому я должна выбрать какое-то другое имя, более подходящее для этого события. Он что, совсем спятил?

Я успокоил её как только мог: я тоже не в восторге от всего этого мероприятия, но мы все должны сделать так, как это надо Жене, а он, к сожалению, полностью находится под управлением Трейси. И тут мы мало что можем сделать. Кристина же у нас, в отличие от Жени, человек резкий и на мои уговоры ответила так:

- Я не собачка, чтобы мне можно было менять имя, если им не подходит моё имя, я вообще могу не приезжать, но менять его для них я не собираюсь.

Конечно, я был полностью на её стороне. После этого Кристина добавила, что Женя совсем не ожидал такой её реакции и сказал, что подумает, как решить эту проблему. Через несколько дней он ей снова позвонил и сказал, что придумал, как они поступят в этом случае: вместо имени и фамилии каждой женщине из этого списка они поставят только инициалы и фамилии. Таким образом всё получилось по пословице: и овцы целы, и волки сыты.

На этом моё приготовление к свадьбе закончилось, не считая, подготовки моей публичной речи во время свадьбы. Сама свадьба, как вы уже, возможно, догадались состоялась в Бруклинской синагоге, прихожанами которой были родители Трейси, а может, и она сама тоже. Присутствовало на ней что-то около 250 гостей – не плохо, правда? Я даже подумал, что, может быть, крепость будущей семьи прямо пропорциональна количеству гостей на свадьбе.

А вот и моя речь на самом торжестве (естественно, на английском языке):

Дорогие Друзья,

Поскольку мои родители были очень заняты построением коммунизма в одной отдельно взятой стране, они не имели времени изучать географию. По этой причине они слегка перепутали местоположение города Санкт-Петербург и вместо Флориды родили меня в России. Вот почему у меня не было возможности изучать английский язык в Гарвардском Университете. Поэтому прошу вас быть снисходительными к моему английскому.

Мой дорогой сын,

Если бог даровал тебе Трейси,

Яркость солнца в её карих глазах,

Если бог даровал тебе её нежность и любовь её доброго сердца,

Если огонь страсти горит на вашей брачной постели,

Если печаль Трейси для тебя подобна концу света,

Знай, что ты везунчик и очень богат.

Мои дорогие дети,

Я хочу пожелать вам в очень далёком будущем, чтобы

На камне над вашей могилой написаны были следующие слова:

Эту влюблённую пару поместили сюда после

Столетнего юбилея их совместной жизни.

В своей любви им никогда не было скучно.

Свидетельство тому - полдюжины детей.

 

А теперь вернёмся к настоящему моменту:

Мои дорогие дети,

Я желаю вам оставаться молодыми в любом из возрастов, которые ожидают вас впереди.

Чтобы быть таковыми, есть нечто большее, чем играть на теннисном корте,

Кататься на горных лыжах или на велосипеде.

Любовь делает нас молодыми в любом возрасте!

Никогда не будьте слишком старыми, чтобы танцевать при свечах,

Никогда не будьте слишком старыми, чтобы целоваться при свечах,

Никогда не будьте слишком старыми, чтобы заниматься любовью при свечах.

А теперь, Мои дорогие друзья!

Я хочу поднять этот тост за их дом, полный свечей и детей, на всю их долгую и счастливую жизнь.

Лахаем!!!!


Опять проблемы с работой

 

Теперь снова пора вернуться к теме Жениной работы. В конце 2003 года теперь уже General Electric продаёт бывший Мишин бизнес другой компании - Medtronic, одной из самых больших компаний в мире по производству медицинских приборов, отделения которой были представлены в 150 странах мира. Интересно, что из 10 сотрудников только двум было предложено перейти в новую компанию, одним из них был Женя. Но проблема состояла в том, что надо было переезжать в Миннеаполис, штат Миннесота, где находилась главная штаб-квартира этой компании, но Женя уже женат на Трейси, а та никуда от своих родителей уезжать не собирается. Вот так Женя опять стал безработным. На этот раз в этом совсем не было его вины. Надо признать, что в вопросе трудоустройства ему и правда не везло: первый раз это случилось в 1994 году сразу после окончания колледжа, когда имел место затяжной кризис 1990–94 г. г., в который я сам тоже попал. Тогда два года промаявшись оператором большого компьютера, он, наконец, получил нормальную работу в Мишиной компании. И вот как раз все годы, которые он работал у Миши, а затем у General Electric (с 1996 г. по 2003 г.), в стране происходил экономический подъём, в течение которого можно было сравнительно легко найти более интересную и с большей зарплатой работу. Теперь это хорошее время упущено безвозвратно, а Женя опять оказывается без работы и в самой середине следующего длительного экономического кризиса, который начался в марте 2000 года и просуществовал целых четыре года. Существует мнение, что только 50 % компаний-доткомов (или IT компаний) выжили к 2004 году. Многие уволенные за эти годы программисты столкнулись с насыщенным американским рынком труда. Этот и без того плохой рынок, ещё более ухудшился за счёт иностранных программистов, которые продолжали прибывать в США все эти годы по визовой программе H-1B, многие из которых были российскими эмигрантами.

Теперь понятно, что шансов у Жени получить работу в его родном Нью-Йорке было совсем немного. Первую половину 2004 года он хотя бы получает пособие по безработице и что-то там выплатил ему General Electric в качестве выходного пособия. Ещё хорошо, что сразу после свадьбы он и Трейси поселяются жить в квартире её родителей, которые к этому времени построили себе дом на берегу океана там же в Бруклине. Тесть по-родственному сдаёт им эту квартиру за $500 в месяц, которые, конечно же, должен оплачивать Женя.

Наконец, в июне 2004 года Женя получает степень магистра (MBA) в финансах и почти сразу находит работу по своей новой специальности в хедж-фонд компании под названием Cornell Capital. Для непосвящённых поясню: хедж-фонды, в отличие от более известных паевых фондов (mutual funds), берут большие суммы у относительно обеспеченных вкладчиков (минимальный вклад, как правило, $1 млн) и инвестируют их в значительно более рискованные мероприятия, чем это делают паевые фонды. Конкретно, Cornell Capital выискивала на рынке молодые компании, которые нуждались в заёмных деньгах для дальнейшего роста и предлагала им эти деньги в обмен на акции этой компании (Investment Banking vs. Private Equity). В тот год Cornell Capital наняла в свой штат сразу десять новых сотрудников (одним из них был Женя) и всех их назвала менеджерами по работе с клиентами. Работа этих менеджеров заключалась сначала в поисках тех самых компаний, которые нуждались в деньгах, а затем в их «обхаживании», т. е. поддержании контакта с её менеджментом, посещением бесчисленных митингов и согласованием условий сделки-контракта. Обычно этот процесс занимает несколько месяцев, вплоть до года. Интересно, как компания расплачивалась за работу с этими новыми менеджерами: им всем положили очень маленькую базовую зарплату (что-то порядка $20,000 в год) и сказали, что главной составляющей их заработка будет процент (не то 5%, не то 10%) от закрытых ими сделок. И даже эта малая базовая зарплата выплачивалась им не как сотрудникам компании, а как её агентам (with Form 1099). Это позволяло им экономить на расходах на медицину для них и также на всех налогах, включая налог на безработицу.

Когда Женя рассказал мне условия его работы, я и правда подумал, что это может оказаться интересной и прибыльной для него работой, потому что, во-первых, он всегда производил на посторонних людей очень приятное впечатление – неплохо образован, сообразителен, терпелив и внешне спокоен, очень вежлив и хорошо воспитан (я вовсе не беру себе кредит за это - так уж само получилось); во-вторых, во время работы в Мишиной компании ему так много раз приходилось иметь дело с менеджерами и докторами во время многочисленных командировок в разные далёкие страны, что, без сомнения, он лишь «отточил» своё умение в переговорном процессе, что в его новой ипостаси было чрезвычайно важным. И, может быть, и правда всё было бы хорошо, если бы высший менеджмент компании Cornell Capital не оказался натуральным жульём. А вот что там произошло: приблизительно через год работы, т. е. летом 2005 года всем десяти менеджерам, нанятым годом ранее, объявили об их сокращении, а к этому времени у многих из них, в том числе и у Жени, наступило время подписания сразу нескольких новых сделок-контрактов, над которыми они работали весь прошедший год. Ну, схема жульничества чрезвычайно проста: Cornell Capital теперь подпишет эти контракты и без них, зато им не надо будет выплачивать те самые проценты (5% или 10%), которые всем им полагаются, если бы они продолжали быть в штате Cornell Capital. Они были уволены без всякого выходного пособия.

Вот так Женя опять остался без работы и даже без пособия по безработице, поскольку Cornell Capital не платила за него налог по безработице. А, между прочим, полугодом раньше (27 ноября 2004 года) у него родился сын Макс. А Трейси официально нигде не работает, хотя и подрабатывает у своего отца – она пару часов в день обзванивает продуктовые магазины и предлагает им купить у её отца пластиковые пакеты. За эту несложную работу он ей платит $1,000 в месяц наличными. По сути дела, Женя остаётся без средств к существованию. К тому же он должен платить $500 за квартиру всё тому же Сэмюелю, а также покупать медицинскую страховку для жены и сына, сам он тогда жил вообще без медицинской страховки.

А в это время отец Трейси, Сэмюель, решает, что мало ему 16 сдаваемых квартир и бизнеса с пластиковыми пакетами, очень хочется заняться бизнесом более технологичным, чем те, которыми он уже успешно занимается много лет. Он решает войти в бизнес электронной рекламы, т. е. приобрести электронный рекламный щит за $400,000 и продавать его время рекламодателям. Мне трудно представить, на что он рассчитывал – человек без какого-либо технического образования, да и вообще без какого-либо высшего образования, без культуры общения с персональным компьютером, без хороших манер и хорошего английского языка! Наверное, решил, что если он был успешен во всех предыдущих бизнесах, в которых требовалось лишь хорошо считать деньги и более ничего, то и здесь он будет успешен. Однако, как говорится, дуракам везёт: Женя опять без работы и опять в середине экономического кризиса в стране, когда найти работу почти невероятно.

Вскоре звонит мне Женя и радостно сообщает, что Сэмюель предложил ему войти с ним в долю в этом новом бизнесе электронного рекламного щита. Теперь я начинаю расспрашивать Женю об этом бизнесе, каковы в нём его обязанности и условия, на которых он будет работать. Из его рассказа я понимаю, что функция Сэмюеля заключается лишь в оплате самой покупки, т. е. электронного щита, и в том, что он уже получил согласие одного своего знакомого-собственника магазина, чтобы установить этот щит на крыше его двухэтажного здания прямо на повороте одного из Бруклинских хайвэев, т. е. щит в течение дня будет виден сразу десяткам тысяч проезжающих там машин. Всё остальное ложится на плечи Жени - проследить за установкой щита на крыше магазина, когда его привезёт компания-производитель, затем установка двух компьютеров в помещении магазина, соединение их со щитом на крыше, наладка щита, а он, между прочим, состоит из 250,000 электронных ламп, десятка блоков питания и большого количества крепёжных изделий, а общая площадь щита составляет 5 м в ширину на 2,5 м в высоту. Когда всё будет установлено, то Женя должен создать программу для автоматического обмена рекламы на щите во времени и также чтобы в любой момент времени любой рекламодатель мог проконтролировать частоту появления своей рекламы непосредственно из своего офисного компьютера. И, конечно, чтобы Женя также мог контролировать и управлять этими компьютерами из своего компьютера дома. Я понял, что Женя очень рад этому проекту, потому что, кроме него, никто из заинтересованных лиц по технике разобраться там не сможет. Предполагалось, что сам Самюэль будет заниматься лишь продажей рекламы.

Выслушав Женин рассказ, я спрашиваю его:

- А как вы договорились по поводу твоей зарплаты?

- А никак. Сэмюель сказал, что он меня не обидит и как-только бизнес начнёт приносить доход, так он и будет со мной делиться, – был Женин ответ.

На это я заметил ему:

- Женя так бизнес не делается, ты должен получать твёрдую зарплату за свой труд, даже, если ты трудишься на своего тестя – тебе ведь надо на что-то жить здесь и сейчас, а не в будущем. А вообще какой-нибудь контракт на бумаге у вас составлен, где были бы чётко прописаны твои обязанности и твои вознаграждения за работу?

Вот что ответил мне Женя на мой такой «глупый» вопрос:

- Нет, конечно, нет никакого контракта или любой другой официальной бумаги. Пап, он же не может меня обмануть – я же отец его внука!

- Ну давай посмотрим, может ты и прав – ответил я, понимая, что я всё равно Женю не смогу переубедить. Остаётся только ждать, когда он сам набьёт себе очередную «шишку». Скажу сразу, ждать пришлось недолго.

На этом наш разговор и закончился. Но через пару недель я отправлялся в свою обычную месячную поездку в Россию и, как всегда, у меня была пересадка в Нью-Йорке. В тот день Женя свозил меня показать своё детище на крыше магазина. Мы оба залезли на крышу по очень длинной и крутой (под углом 800) приставной лестнице и я восхитился тем, что увидел там и, главное, я воочию убедился, что Женя чувствовал там среди всей этой техники как рыба в воде. Меня очень обрадовало, что он во всём этом разобрался сам, никогда этого не изучая.

В тот мой визит произошёл интересный случай: Женин тесть, Сэмюель, узнав о моём приезде и о том, что я по пути в Россию, пожелал встретиться со мной. При нашей встрече он сразу же перешёл к теме, волновавшей его более всего:

- Исаак, ты едешь в Россию, у тебя там много друзей и просто знакомых. Найди среди них тех, кто захочет покупать через меня электронные щиты. Я слышал, что там сейчас экономический подъём и, значит, должна быть потребность в таких рекламных щитах.

Я ответил ему, что, конечно, я узнаю и сообщу ему, если таковые найдутся. А про себя подумал, что, во-первых, успехи в неинтеллектуальном бизнесе вскружили человеку голову и он решил, что любой другой бизнес ему тоже будет по плечу; во-вторых, как глуп этот человек, если он не понимает простой истины, что русские не глупее его и зачем же они будут покупать дорогущий щит за $400,000 не у компании-производителя, а у Сэмюеля с соответствующей надбавкой в цене?

Так проходит пять месяцев. При каждом звонке Женя с энтузиазмом рассказывает мне, как идут дела в их совместном с тестем бизнесе, со сколькими новыми президентами компаний ему пришлось вести переговоры о получении их рекламы, однако никаких доходов бизнес пока не приносит. Я же каждый раз спрашиваю его относительно зарплаты, которую ему выплачивает тесть и каждый раз получаю один и тот же ответ – пока ничего. А сам он, естественно, стесняется спрашивать про деньги. Я чувствую, что с каждым таким разговором Женин энтузиазм постепенно улетучивается. А в этом последнем разговоре я и вовсе безошибочно чувствую нотки Жениного отчаяния и решаю, что пора мне вмешаться. В тот раз я говорю ему, что прилечу к ним в ближайший уикенд – хочу на месте понять, что там у них происходит.

И вот в ближайший уикенд я прилетаю в Нью-Йорк и появляюсь в их квартире. Поскольку обнаруживаю там только Женю и годовалого Макса, то сразу получаю подтверждение своим догадкам, тем более, что за всё то время, что я там находился, Трейси так и не появилась. Теперь становится ясно, что у него проблемы не только с деньгами, но и с самой Трейси. Похоже, что дела у них там совсем плохи. Наблюдая весь уикенд, как Женя ухаживает за Максом, как он его кормит и играет с ним, а перед сном моет в ванной и, вообще, как он не отводит от него взгляда, я понимаю, что ему не так страшно возможное расставание с Трейси, сколько с Максом. Конечно, я не мог не спросить Женю, на что они живут это последнее время. Его ответ привёл меня в шок: они живут, оплачивая текущие расходы кредитной картой, а наличных денег у него нет вообще. Спрашиваю у него, сколько же набрано у него денег на кредитной карте, которые же надо будет очень скоро оплатить, иначе там начнут набегать грабительские проценты. Он говорит, что $2,500. Тогда я говорю:

- Женя, я завтра же, когда вернусь домой, пошлю тебе чек на эту сумму.

Потом спохватываюсь и задаю ему ещё один вопрос:

- Хорошо, а что ты будешь делать в следующий месяц?

Он только пожимает плечами. Тогда я говорю:

— Значит так: я завтра вышлю тебе чек не на $2,500, а на $5,000, а дальше посмотрим.

Смотреть на отчаявшегося Женю было тяжело и уехал я от него с тяжёлым предчувствием, но был рад, что приехал хотя бы во время, чтобы поддержать его в трудное для него время. А сидя в самолёте, я, естественно, продолжал думать о нём. Как это ни смешно звучит, но так получается, что место его рождения в СССР наложило отпечаток на его характер, где нам когда-то вдалбливали идею о том, что при социализме человек человеку друг, не то что при зрелом капитализме. Ему, видите ли, неловко постоять за свои интересы. И похоже, что он впитал этот лозунг с молоком матери. Продолжая обдумывать его ситуацию, я невольно обратился к роли тестя в создавшейся у них ситуации. С самого начала мне (но, к сожалению, не Жене) было ясно, что деньги в этой семье имеют первостепенное значение – помните историю с обручальным кольцом для Трейси стоимостью в $9,000? Мне очень жаль, что я оказался прав, задав тогда Жене свой вопрос:

- А что она тебя разлюбит, если кольцо будет стоить не $9,000, а всего $1,000?

Вот теперь он как раз и получает то, на что сам напоролся! Впрочем, кто из нас не напорол ошибок в молодости! Итак, я продолжаю обдумывать ситуацию, в которую теперь попал Женя: у всех подружек Трейси мужья либо в бизнесе, либо с хорошим образованием и с такой же зарплатой работают в большой и успешной компании, никто не нуждается в деньгах. А тут у неё Женя вообще сидит без зарплаты. И не важно, что работает он на тестя даже больше, чем полный рабочий день – денег-то он в дом не приносит! И даже она за два часа в день зарабатывает $1,000 в месяц, а Женя-то - вообще ничего! И вот тут я хочу обратить внимание на роль самого тестя. Если ему так жалко было своих денег для Жениной зарплаты, то ведь он легко мог половину суммы, которую давал Трейси, давать Жене за его работу и только вторую половину – самой Трейси. В этом случае те же деньги приходили бы в ту же семью, но всё-таки это был бы их обоих заработок, а не то, что Трейси зарабатывает, а Женя вообще ничего не приносит в дом. Так что, тесть внёс определённую лепту в их семейный разлад. Ведь не мог он не знать, что для его дочери деньги – первостепенное значение для семейной устойчивости. И ещё одна мысль пришла мне тогда в голову: Трейси – носительница не лучшей американо-израильской культуры. Вот, если бы она была носительницей русской культуры, с очень большой вероятностью, её поведение было бы абсолютно другим – за русскими женщинами сохраняется ореол святости и преданности мужу и уж точно у них деньги не находятся на первом месте. Великая русская литература дала и продолжает давать много тому примеров.

Уже через месяц после моего посещения Жени и Макса, т. е. в декабре 2005 года, ровно, когда Максу исполнился один год, Женя сообщил мне, что он вынужден был уехать от Трейси и начать одинокую жизнь. Я не стал спрашивать его о причинах такого решения – мне и без него было ясно, что это Трейси попросила его уехать, Женя сам никогда бы не покинул своего сына, он бы терпел всё ради него. Для меня это, конечно, не было громом среди ясного неба, но в тоже время, мне с ментальностью русского человека было очень трудно понять его жену Трейси, поскольку Женя в моих глазах был образцом семейного человека - преданного своим самым близким людям, невероятно терпимого (не в пример мне), как говорится, совсем без вредных привычек и, в то же время, очень обязательным и ответственным человеком, к тому же ещё и очень спортивным. Причём, по моим наблюдениям, Женя при Трейси был самым настоящим подкаблучником. Теперь понятно, что и это не помогло, не помогло также и кольцо стоимостью $9,000, а также и 250 гостей на их свадьбе. Несомненно, сказалась разность культур, к которым они оба принадлежали – именно об этом я и предупреждал Женю три года назад. Однако кто слушает родителей в таком деликатном вопросе? Я, конечно, предложил ему приехать ко мне – у меня не было сомнений, что в Силиконовой долине он бы работу нашёл. Он отказался и было ясно, что от своего сына так далеко он не уедет, о чём он мне и сообщил.

Новая жизнь холостого человека

 

Теперь придётся вернуться к его студенческим годам в колледже. Читатель, надеюсь помнит, что все четыре так «успешно» проведённых там года Женя принадлежал к одному из тамошних студенческих мужских братств. А в этом братстве, как мне представляется, главным время провождением было поглощение максимального количества пива на единицу студенческого тела. А чем больше выпито пива, тем крепче завязывается дружба между участниками посиделок. Был у Жени там приятель по имени Крэйг, у которого случилась проблема, из-за которой ему пришлось поменять колледж. И вот теперь выясняется, что из всего братства в 60 студентов, только несколько человек, среди них Женя, продолжали поддерживать с ним отношения, в результате чего они стали близкими друзьями. Закончив колледж, он пошёл на курсы агентов по недвижимости и очень скоро преуспел на этом поприще настолько, что открыл свою брокерскую контору по недвижимости в элитном районе Лонг Айленда (Длинный остров к востоку от Манхэттена). К описываемому моменту (2005 год) в его брокерской конторе работало уже около полутора десятка агентов, а его семья, жена и двое детей, жили в роскошном большом доме, расположенном на громадной и очень ухоженной территории. На этой территории был ещё домик для прислуги, который он за ненадобностью сдавал. Вот в этот домик он и предложил переехать Жене.

И, конечно, такое место жительства в Женином тогдашнем положении было просто спасением: всё-таки он не был совсем одинок, а рядом находился близкий друг и его семья. Я знаю по себе, как это тяжело, когда уходишь в никуда и как важно, чтобы, хотя бы друг, был рядом. Я помню, как через два месяца Женя приехал ко мне в Калифорнию и мы по традиции поехали кататься на лыжах. Женя выглядел постаревшим лет на десять, говорить он ни о чём не мог, кроме как о сыне и я понимал, что все его мысли тоже были о нём. Мне тогда стоило большого труда убедить его, что жизнь на этом не кончена и что Макс – всё равно его сын и никто его у него не отберёт. В общем, это была самая тяжёлая наша совместная поездка из всех – мне было его безумно жаль, но, что я мог сделать для него? Интересно, что через год после того, как он ушёл от Трейси, она попросила его вернуться, очевидно, что-то поняла, но, главное, наверное потому, что он начал зарабатывать деньги. Я такое её поведение совсем не исключал и очень боялся, что Женя не устоит и согласится. Когда он сказал мне, что отказался вернуться, я очень за него порадовался – наконец-то, он совершил поступок не мальчика, но мужа.

А в те тяжёлые для него дни, Женя ослушался ещё одного моего совета и позже за это хорошо заплатил: как только он уехал от Трейси, было ясно, что всё кончится разводом, а в штате Нью-Йорк развод разрешается только после того, как брачные люди поживут раздельно не менее одного года. Я ему сказал, чтобы обратился к любому адвокату, чтобы тот зафиксировал его отъезд. Женя же был так убит своим горем, что проигнорировал мой совет, а когда через год он, наконец, стал думать о новой семье, то занялся бракоразводным процессом и тут выяснилось, что надо ждать ещё год, несмотря на то, что он уже больше года не жил с Трейси. А у Трейси старший брат – практикующий адвокат и, совершенно естественно, что он взял всё в свои руки и по максимуму использовал бракоразводный закон штата Нью-Йорк, который звучит приблизительно так: помимо алиментов на ребёнка (17% от дохода), работающий муж должен платить неработающей жене ещё 22% от своего дохода всё время, пока она не начнёт работать или не выйдет замуж. Этот вид алиментов называется «супружеская поддержка», а срок, на который распространяется этот вид алиментов, в законе не указан, а оставлен на рассмотрение судьи. Очевидно, что брат Трейси сумел доказать судье, что Трейси не сможет работать в ближайшие шесть лет, и именно так судья и решил. Но теперь их разведут только через год после судебного решения – закон требует один год раздельного проживания. А то, что они уже больше года не живут вместе, как бы и не считается – у Жени на это не было никакого доказательства, а брат Трейси и она сама, очевидно утверждали обратное. А к этому времени отец Трейси практически передал ей свой бизнес с пластиковыми пакетами, оставив себе только шестнадцать сдаваемых квартир. Поскольку она работала на этот бизнес из дома, а отец платил ей за эту работу наличными, то, естественно, и это тоже невозможно было доказать. Да и кто этим будет заниматься – убитый своим горем Женя? В результате Женя платит совершенно разумные алименты на сына Макса ($900) плюс $1,100 в месяц на поддержку «неработающей» Трейси в течение шести лет после развода, а сам развод – только через год. Таким образом, он должен поддерживать Трейси в течение следующих семи лет. Неплохой закон, а, главное, приговор судьи, не правда ли?

В первые же дни после переезда Крэйг пригласил Женю посмотреть свой офис. Я хорошо помню, как вечером того дня позвонил мне Женя и рассказал, как ему «повезло». Оказывается, пока он находился в офисе, он услышал, как Крэйг по телефону ищет человека, который бы за $150 вычистил дом накануне его продажи. Женя немедленно предложил себя для этой работы. Теперь можете себе представить, в каком он находился положении, если брался за такую работу, имея за плечами два диплома о высшем образовании, а также и каково было мне слышать это. А на следующий день выяснилось, что у кого-то из агентов сломался компьютер и нет никого в офисе, кто бы мог его починить – надо вызывать специалиста. Узнав об этом, Женя вызвался его починить и очень быстро всё поправил. Это же случилось ещё пару раз и тогда, воочию убедившись в Жениных талантах, Крэйг предложил ему должность ответственного за все компьютеры и компьютерную сеть в его офисе с зарплатой в $60,000 в год. Ну, это уже было что-то!

Через полгода Крэйг сделал его своим заместителем и теперь он смог спокойно уезжать в отпуск, совершенно уверенный, что бизнес его остаётся в надёжных и очень честных Жениных руках. А ещё через полгода Крэйг стал уговаривать Женю в дополнение к его обязанностям компьютерщика начать продавать дома и, таким образом, зарабатывать ещё деньги. Женя сопротивлялся этим уговорам целых два года, но, в конце концов, уступил – пошёл на курсы, сдал все необходимые для этого экзамены и получил сертификат агента по недвижимости. Понятное дело, что этот вид деятельности требует нескольких лет полного в него включения, прежде, чем он начнёт приносить реальный доход.

Ещё был интересный случай, связанный с Женей летом 2007 года. Кристина тогда проходила 3-месячную практику в Нью-Йоркском Манхэттене перед получением степени магистра (MBA) в Университете Мичигана и жила она тогда тоже в Манхеттене у своего друга, за которого собиралась выйти замуж. Он тогда был директором в одной из самых больших и успешных финансовых компаний США. Зная, что Женя совсем недавно получил степень магистра как раз в области финансов, она просит своего друга устроить для Жени несколько интервью в его компании. Ей совсем не пришлось его упрашивать – он уже был знаком с Женей и с радостью соглашается это сделать. Однако, когда Кристина доводит это предложение до Жени, тот отказывается от него без объяснения причин. Причём, вопрос о расстоянии до места жительства сына Макса в этом случае вообще был не актуален (Макс как раз и живёт в Нью-Йорке), зато было известно, что в этой компании труд сотрудников оплачивался лучше, чем где бы то ни было. Вот такой у нас Женя.

Вторая Женина свадьба

 

Следующие пять лет Женя продолжает жить у Крэйга в его домике для прислуги. Семейная рана постепенно притупилась – всё это время он регулярно два раза в неделю ездит навещать сына Макса в Бруклин, где тот живёт с мамой. Иногда берёт его к себе на уикенд. Ясно, что такое состояние не может продолжаться бесконечно. Наконец, Женя сообщает, что у него серьёзные отношения с новой подружкой по имени Джен. На этот раз, поскольку он уже не мальчик (ему почти 40 лет), моего приезда для предварительного знакомства с её родителями не требуется. По профессии она физиотерапевт. От меня требуется лишь прибытие на их свадьбу, которая назначена на пятницу, 2 ноября 2012 года. А за три дня до этой даты, т. е. 30 октября на восточный берег США обрушился самый страшный ураган в истории Нью-Йорка за последние 108 лет по имени «Сэнди» и бушевал он там целых три дня, пройдя через 12 восточных штатов США, затихнув лишь к утру пятницы, т. е. дню их свадьбы. Его скорость достигала 185 км/час, погибло 233 человека, а общий урон был оценён в 69 миллиардов долларов. Вот что он успел натворить за эти три дня:

На 2 дня остановлена работа фондовой биржи в Нью-Йорке

Нью-Йоркская товарная биржа проводила торги в электронном режиме

На целые сутки была закрыта Штаб-квартира ООН

На 3 дня были отменены все авиарейсы из Нью-Йорка, Вашингтона и Филадельфии


Было затоплено 7 тоннелей метро, остров Манхэттен был полностью отрезан от материка, уровень воды достигал 4 метров

Сгорело 50 зданий (по другим данным — 80) в районе Квинс

На подстанции компании Consolidated Edison произошёл взрыв, около 250 тысяч человек остались без света, а на всём восточном берегу США без света остались 8 миллионов домов

На АЭС «9-mile point» произошла остановка реактора

Эвакуирована клиника Нью-Йоркского Университета

Остановлен один из блоков АЭС Indian Point из-за проблем с электричеством

 

Я специально перечислил здесь события, которые происходили все три дня до назначенного дня свадьбы, чтобы читатель смог представить, через что Жене пришлось пройти, чтобы свадьба всё-таки состоялась в этот день – ведь приглашённых гостей было около 150 человек и они приехали со всей Америки. Я прилетел накануне и то потому, что мой самолёт приземлился в аэропорту города Ньюарк в штате Нью-Джерси. Уже в аэропорту стало известно, что во всех восточных штатах наблюдается серьёзный дефицит бензина для автомобилей. Некоторые заправочные станции были закрыты, а на тех, которые ещё были открыты, наблюдались километровые очереди. Мне повезло, что я брал машину в аренду в аэропорту и поэтому она была полностью заправлена бензином. Позже Женя мне рассказал, что накануне дня свадьбы он узнал, что загородный клуб, с которым они тремя месяцами раньше договорились о проведении торжества, остался без электричества и поэтому ему пришлось в срочном порядке обзванивать и объезжать все подобные места в округе, чтобы обнаружить такое, в котором сохранилось электроснабжение. Слава богу, ему удалось найти такое место и в срочном порядке известить всех своих гостей о переносе торжества по новому адресу. Однако некоторые из приглашённых вовсе не смогли появиться на торжестве: из-за дефицита бензина на заправочных станциях банально не могли доехать до места торжества.

А в остальном эта свадьба была очень похожа на Женину первую – много шума, танцевальной музыки и совсем незнакомых людей. Лишь одно обстоятельство отличало эту свадьбу от первой – присутствие на ней 8-летнего Жениного сына Макса, который сначала чувствовал себя не очень комфортно. Он не просто не отходил от Жени, а даже во время главной церемонии обряда он держался за полу Женькиного пиджака и не сводил глаз с его лица. Это выглядело очень трогательно. Во время официальных речей среди самых близких к брачующейся паре лиц моё выступление было последним. Вот оно в переводе на русский язык:

Прежде чем я скажу что-то важное для молодожёнов, я хочу сделать им комплимент за то, что они выбрали самый подходящий день для этой церемонии. Этот день останется в памяти не только для всех присутствующих здесь, но также и для всей страны, как минимум ещё на 108 лет. Сегодня Джен и Женя столкнулись с их первым испытанием, и похоже, что они успешно прошли его, несмотря на не пощадившую их мать-природу. Я надеюсь, что все другие проблемы в их браке, если таковые будут, они преодолеют с таким же успехом.

А теперь более серьёзно:

Мои дорогие друзья!

Это очень эмоциональный день для меня, потому что Женя, наконец-то, женился, и ничто другое не могло сделать меня более счастливым, чем это событие.

Дорогие мои дети!

Вы оба довольно взрослые люди. Тем не менее, предполагается, что в такой день родители обязаны дать вам пару советов и я не собираюсь уклоняться от этого обязательства. Что ж, я, хотя и не великий, да и вовсе не мудрец, но все же хотел бы дать вам два совета.

1) Хороший брак подобен хорошему костру: для обеспечения максимального тепла два полена должны быть близко друг к другу, но чтобы огонь продолжал гореть, поленья нужно держать немного отдельно друг от друга, чтобы было пространство для необходимого для горения кислорода. Я за брак, который производит необходимое тепло и горит очень долго.

2) Желаю, чтобы ваши сердца были молоды в любом возрасте. Для этого есть нечто большее, чем просто катание на лыжах, игра в теннис, скалолазание или дельтапланеризм. Любовь делает нас молодыми в любом возрасте! Итак, желаю вам:

Никогда не чувствовать себя слишком старыми, чтобы танцевать при свечах,

Никогда не чувствовать себя слишком старыми, чтобы целоваться при свечах,

Никогда не чувствовать себя слишком старыми, чтобы заниматься любовью при свечах.

А теперь, мои дорогие друзья, я хочу поднять тост за их дом, полный свечей и детей на всю их долгую и счастливую жизнь!!!

 

Это моё напутствие молодым было запланировано последним и присутствующие уже начали направляться к своим столам, чтобы, наконец, выпить и закусить, как вдруг случилось что-то совсем не запланированное: 8-летний Макс бросился к ведущему и попросил микрофон – очевидно он решил, что он ведь тоже не менее приближенное к Женьке лицо, чем все выступавшие до него. Теперь все замерли от неожиданного поворота событий - что же такого может сказать 8-летний мальчишка в такой не простой для него ситуации? Вот здесь его живое выступление:

https://www.dropbox.com/s/2hxtzp8u1f5xub0/MaxsSpeech.mp4?dl=0

А вот перевод для русскоязычной аудитории: он, заикаясь от смущения, сказал дословно следующее:

- Приветствую вас, мои дорогие люди! Так это мой папа (подходит к нему и дотрагивается до его руки – И. Г.) и я рад, что он нашёл себе очень правильную жену. Джен идеальная для него жена. Несмотря ни на что, я хочу, чтобы они никогда не расставались.

 

После этих слов он стремительно убежал, но ведущий его поймал, потому что Женя вскочил, чтобы его обнять и поблагодарить за такое важное пожелание, выраженное своими детскими словами и, потому, наиболее искреннее из всех выступавших. А публика пришла в восторг от такого незапланированного детского выступления – все присутствующие, конечно, были в курсе, что его родители развелись, когда ему был всего один год. После такого успешного выступления стеснительность Макса полностью исчезла и он от души веселился до самого закрытия, как это хорошо видно из второй части приведённого ролика. Вообще, он в одно мгновение превратился в местную знаменитость. А больше ничего интересного на этом торжестве не происходило.

Очень скоро после этого события молодожёны купили вполне приличный дом недалеко от Жениной работы и живут там счастливо до сих пор со своим 5-летним сыном Лукасом. Максу же сейчас уже 16 лет и эти два брата обожают друг друга. Это и не удивительно, поскольку Женя все эти годы не только ездит к Максу в Бруклин два раза в неделю, иногда беря с собой Лукаса, но в каждый удобный уикенд или, когда у него каникулы, берёт его к себе домой. А ещё у нас традиция: с тех пор, как Максу исполнилось три года, Женя прилетает с ним каждый февраль ко мне в Калифорнию на неделю и мы втроём едем кататься на лыжах. Таким образом, Макс вырос очень счастливым, спортивным и на редкость коммуникабельным юношей, воспитанием которого одновременно занимается сразу две семьи. Отчасти, это следствие того, что Женя все годы при каждой встрече занимается с ним спортом. И вот теперь он уже много лет серьёзно занимается лакроссом, настолько серьёзно, что в декабре 2019 года он в составе юношеской сборной команды США съездил в 10-дневную поездку по Израилю. Для тех, кто не знаком с этим видом спорта, поясню: это, условно говоря, воздушный травяной хоккей, в котором играют таким же тяжёлым и плотным мячом, но передача мяча осуществляется не по земле, а по воздуху, для чего лакроссовая клюшка на конце имеет плетёную корзинку для ловли мяча и его переброски. В нашей семье честь зарождения этой традиции принадлежит Кристине, о чём вы сможете узнать в следующей главе. Находясь под впечатлением того, как Женя воспитывает своих сыновей, я много раз просил его усыновить и меня, но до сих пор он этого так и не сделал, даже и не пообещал. Вообще, не только мне, но и многим, кто знаком с Женей ясно, что в нём «умер» превосходный педагог.

В заключение хочу, в который раз, подчеркнуть замечательную роль спорта для развития молодого человека: когда Макс был в возрасте 3–4 лет, он был заметно неуклюжим ребёнком. И вот посмотрите, что сделали с ним регулярные занятия спортом к 15 годам:

https://www.dropbox.com/s/u092ea1vye2m0un/MaxCliffJumping1.mp4?dl=0

После Макса здесь же прыгнул и Женя и я совсем не уверен, что смог бы сделать то же самое.

А вот как выступает его 3-летний брат Лукас в беге на дистанцию 400 метров (было это три года назад):

https://www.youtube.com/watch?v=76hyKhsZaLY

По их спортивным показателям я могу констатировать, что они оба и их папа Женя уже значительно обогнали меня в своих достижениях соответствующих возрастов, тем самым подтвердили прогрессивную закономерность природы – каждое следующее поколение должно быть лучше предыдущего. К слову сказать, сегодня (в Ковидный 2021 год) уже 16-летний Макс три раза в неделю встаёт в 5 утра и на скейтборде едет в спорт зал, чтобы в течение полутора часов накачивать свои мышцы. После этого возвращается домой, чтобы позавтракать и только затем уже отправляется в школу. Теперь уже ясно, что он получает удовольствие как от самих занятий спортом, так и от своего накаченного тела. Есть серьёзные основания полагать, что эта спортивная «прививка» уже не позволит ему когда-либо в жизни расстаться со спортом.

Что же касается самого Жени, то у него всё хорошо: жена, двое сыновей, которые его обожают, свободная работа, которая полностью зависит от него самого и никакие катаклизмы в экономике не могут его лишить её; свободное расписание, в результате чего он может посвящать много времени сыновьям. А ещё он сразу в двух клубах (один из них частный, только для избранных, где его совсем недавно избрали президентом) играет в теннис на уровне выше 5-го любительского (5-й уровень самый высокий), а это очень важно для деловых контактов, которые совсем недавно стали, наконец, приносить свои плоды. Его терпение, знания и интеллигентные манеры несомненно помогают в этом бизнесе. Я думаю, что таких людей, как Женя, в этом бизнесе один на тысячу и потому уверен, что дальше у него будет всё только улучшаться.

Женя – участник чемпионата мира

 

Интересно, что несмотря на то, что он так бездарно распорядился своими математическими способностями, они всё-таки дали о себе знать во взрослой жизни, хотя и в совершенно неожиданном приложении. Вот как это было.

Каждый раз, когда мы втроём, Женя, его сын Макс и я, выезжали на озеро Тахо кататься на лыжах, мы останавливались неподалёку от лыжных курортов в городе Рено, штат Невада. А в этом городе много больших отелей и в каждом из них своё казино. Мы ходили в эти отели после целого дня катания в ресторан на ужин. Женя взял за правило после ужина поиграть с полчаса за одним из столов в покер. К моему удивлению, за эти полчаса он никогда не проигрывал, а, наоборот, всегда выигрывал, хотя и небольшие суммы - $200-$300. Я тогда поинтересовался у него, что вдруг побудило его научиться игре в покер. Вот его рассказ, который мне показался интересным:

- Во-первых, будучи студентом колледжа, я брал усиленные курсы по теории вероятности и статистике, которые мне были интересны и легко давались. Во-вторых, в начале 2000-х годов в США большим успехом пользовалась регулярная телевизионная передача, посвящённая покеру. Она стала ещё более популярной, когда авторы этой программы догадались показывать зрителям карты всех игроков, которые, конечно, не были известны самим игрокам до тех пор, пока сам игрок не выкладывал их на стол. Это сильно облегчало процесс самообучения стратегии и тактике игре. Вот тогда-то эта игра меня и «зацепила». Конечно, самым интересным было наблюдать игру профессионалов. В 2003 году весь игровой мир облетела неожиданная новость: чемпионский титул и главный приз World Series of Poker (Первенство Мира по покеру) завоевал малоизвестный непрофессионал (его профессия – бухгалтер) Chris Moneymaker - его фамилия в переводе на русский дословно звучит как «делатель» денег и это его настоящая фамилия, а вовсе не псевдоним. Его приз составил $2,5 миллиона.

А в 2006 году это звание выиграл Jamie Gold, который окончил тот же колледж, что и Женя (SUNY at Albany), только тремя годами раньше его и состоял с Женей в одном университетском братстве. Его приз составил уже $12 миллионов. Вот это последнее обстоятельство и стало главным толчком для Крейга, самого близкого друга и начальника Жени по работе, предложить ему поучаствовать в этом серьёзном соревновании следующего 2007 года. Он настолько уверовал в Женькины способности, что решил рискнуть немалыми деньгами – он оплатил абсолютно всё связанное с этой поездкой в Лас-Вегас: $10,000 вступительный взнос за Женино участие, самолётные билеты, отель для них обоих и прочие расходы. В случае Жениного успеха их уговор был поделить призовые деньги пополам. В тот год на 8,000 участников было 800 призов – от $8.25 миллиона за 1-е место, $4 миллиона за 2-е и т. д. до минимального приза в $20,000.

Вот здесь на фото, сделанное корреспондентом MSNBC и взятое из Интернета, Женя во время соревнований (он слева в голубой рубашке и тёмных очках, наверное, чтобы скрывать эмоции от других участников):

https://www.dropbox.com/s/522xjs3q4rb9eny/World%20Serias%20Poker.bmp?dl=0

Итак, Женин результат: играя в течение 26 часов, к концу второго дня он выбывает из игры. Наконец-то в 35 лет, хотя и немного поздновато, он узнал зачем надо и, даже очень хотел, быть первым. Однако всё произошло по пословице: когда ты мог быть первым (в те далёкие годы), ты сам этого не хотел и даже боялся; теперь, когда ты этого очень хотел, ты уже не смог.

Женин пример того, как он обошёлся со своим математическим талантом очень показателен и хорошо вписывается в известный постулат: люди, достигшие серьёзных успехов в своей профессии, на 90% достигли их за счёт труда и только на 10% за счёт таланта.

Резюмируя, я должен сказать, что, хотя Женя и наделал много глупостей в молодости, но человеком стал очень положительным и, главное, глубоким – если он говорит о каком-то предмете, что знает его — это означает, что он знает его глубоко. Как пример, приведу его давнишнее (ещё со школы) увлечение астрономией и космосом и мне доставляет большое удовольствие слушать его рассказы на эту тему сегодня. Когда у меня возникают проблемы с компьютером, в частности, при написании этой книги, я тоже звоню ему и он всегда, находясь в Нью-Йорке, приводит его в полный порядок. При всём при том, он никогда сам не станет ничего рассказывать, если его кто-то об этом не попросит. Как известно, скромность человека украшает, но она же и мешает ему в определённом смысле. По контрасту Кристина сегодня может поддержать разговор практически на любую тему и в любой компании и даже «расшевелить» любую компанию, если все её члены чувствуют неловкость, однако, её знания редко бывают такими глубокими, как у Жени. Ну к ней мы как раз сейчас и переходим.

 

Жизнь Кристины в ретроспективе

 

Школьные годы

 

В отличие от Жени, Кристина никаких «преступлений» в школе не совершала. Скорее наоборот, она всегда была очень общительной, коммуникабельной и ответственной ученицей и спортсменкой. Вот фото её самого первого забега на 100 метров во время урока физкультуры в первом классе (Кристина слева):

https://www.dropbox.com/s/6fo9wwjfdrfcq71/1-st%20class%20run.jpg?dl=0

Обратите внимание на её стойку и выражение на лице – там столько желания победить в первом же соревновании в жизни. При том, что девочка справа стоит совершенно расслабленной, как бы подтверждая американский девиз, – enjoy the life (не суетись и наслаждайся жизнью). Интересно, как одно фото может безошибочно отобразить характер ребёнка шести лет. Хорошо известно, что это вовсе не гарантия того, что такой характер сохранится и во взрослой жизни. Однако в случае Кристины это было именно так – отношение к жизни, как к соревнованию, останется у неё на многие годы.

Она с 1-го класса захотела заниматься спортивной гимнастикой и мы, естественно, всячески её в этом поддерживали. Она была настолько увлечена гимнастикой, что уговорила меня сделать для неё подобие гимнастического бревна во дворе нашего дома, чтобы она могла на нём дополнительно тренироваться в любое свободное время:

https://www.dropbox.com/s/3hpde00f7c5b12a/%D0%9A%D1%80%D0%B8%D1%81%20%D0%BD%D0%B0%20%D0%B1%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B5.jpg?dl=0

И, конечно, такая преданность делу не могла не принести свои плоды – будучи в 6-м классе она стала чемпионкой штата Нью-Йорк по прыжкам через коня среди 250 участниц соревнований. Вот здесь она стоит на чемпионском пьедестале:

https://www.dropbox.com/s/c522indncgrabw7/NY%20Champion%20.jpg?dl=0

Конечно, её увлечение требовало от родителей определённых временных затрат – хороший гимнастический зал с хорошим тренером находился в 30 км от нашего дома в соседнем городке Nanuet. Пришлось нам приспосабливаться – Таня отвозила её туда к 7 часам вечера, а я подбирал её в 9 часов, возвращаясь с работы.

Ещё через три года Кристина приобрела такой навык, что не боялась садиться на шпагат на бревне, расположенном на уровне второго этажа моего дома:

https://www.dropbox.com/s/h0hyyz4wopdgsf3/%D0%A8%D0%BF%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D1%82%20%D0%BD%D0%B0%202-%D0%BC%20%D1%8D%D1%82%D0%B0%D0%B6%D0%B5.jpg?dl=0

А это уже игры повзрослевшего человека на скалах озера Тахо в Калифорнии:

https://www.dropbox.com/s/2uokn14jbtk4pby/Rocks%20in%20Lake%20Tahoe.jpg?dl=0

Вообще, Кристина в детстве была немного «без башенная». Все школьные годы у неё была близкая подружка по имени Сачи (Sachi Fujimory). Как видно из её фамилии, папа у неё был японец, а мама-американка. Отец был доктором медицины и вице-президентом большой фармацевтической компании и потому не удивительно, что их дом выделялся не только большим размером по сравнению со всеми окружающими, но, в отличие от всех домов в округе, был построен по специальному проекту в японском стиле и даже имел на своей территории небольшой японский садик. И совсем неудивительно, что Кристина большую часть свободного времени проводила в доме у Сачи. И вот что произошло в начале сентября 1986 года, как раз накануне нового учебного года, когда они должны были начать учёбу в 3-м классе: эти две закадычные подружки стояли у раскрытого окна на втором этаже и кому-то из них (подозреваю, что это была Кристина) пришла в голову сумасшедшая мысль - спрыгнуть во двор на покрытую асфальтом площадку. Вот только они никак не могли договориться, кто из них будет прыгать первой. Наконец, Кристине надоело спорить, она вскочила на подоконник и . . . прыгнула вниз. Очевидно, в тот момент ей казалось, что это будет похоже на прыжок через коня, что ей к этому времени уже много раз приходилось успешно проделывать на тренировках в гимнастическом зале. После этого она ещё умудрилась сесть на велосипед и доехать до дома, но там уже стало очевидно, что ходить она не может. Итог всей этой задумки очевиден: её отвезли в ближайший пункт неотложной помощи, где ей наложили гипс на сломанную правую ногу. Домой она вернулась в тот же день, но уже на костылях.

Но самое интересное произошло на следующий день, когда она вернулась из школы – лицо её светилось неподдельным счастьем. Из её рассказа выяснилось, что там она оказалось самой главной достопримечательностью нового учебного года. Во-первых, ей бессчётное число раз приходилось отвечать на вопрос, что же случилось, а она с радостью рассказывала про свой «героический» прыжок со второго этажа. Во-вторых, каждый из восхищённых слушателей (напоминаю, это 3-й школьный класс) изъявил желание оставить свой автограф на её гипсовой ноге. И вот теперь она с восторгом демонстрировала всем домашним свой гипс, на котором не осталось свободного места от этих автографов. В общем, Кристина месяц или даже более того была местной знаменитостью, пока с её ноги не сняли гипс.

Даже и в детстве для Кристины вопрос справедливости окружающего мира и своей чести не был праздным. К примеру, её закадычная подружка Сачи была тихоней по сравнению с Кристиной. Однажды, вернувшись из школы, Кристина рассказала, что какой-то мальчишка из соседнего класса приставал к Сачи. Было ясно, что своим чисто японским красивым личиком она выделялась на фоне остальных детей. В то время японцы были редкостью на восточном берегу США, не то, что было на западном берегу. Короче, Кристина, увидев, что обижают её подругу, подошла и «врезала» ему (как именно я не помню), но, вернувшись в тот день домой, она с удовлетворением сообщила нам, что после этого он к ней уже не приставал. Здесь Кристина (справа) со своей японской подружкой Сачи в японском саду их дома:

https://www.dropbox.com/s/y5hljdu7rneyuow/Chris%20%26%20Sachi.jpg?dl=0

С годами отношение к вопросу чести и справедливости приобретало у неё всё более серьёзный характер.

А здесь Кристина с папой в день окончания средней школы:

https://www.dropbox.com/s/ksvp443d3p9yext/Chris%27s%20graduation%2C%201996%20.jpg?dl=0

Привязанность к гимнастике продолжалась вплоть до окончания 8-го класса, а последние три года школы (с 10-го по 12-й класс) она была членом двух сборных команд школы в зависимости от сезона - по горным лыжам и по лакроссу. Что же касается гимнастики, то, хотя она и перестала в ней совершенствоваться, но не оставила её совсем. Дело в том, что её бывший тренер часто приглашал её поработать с младшими детьми по уикендам либо в качестве своей помощницы, либо в качестве организатора и руководителя детских дней рождения в гимнастическом зале. Вот таким образом Кристина зарабатывала себе на карманные расходы. Замечу, что её труд был более квалифицированным нежели Женин в её возрасте.

Но Кристина не ограничивалась лишь одним спортом – все эти годы она ещё была классным казначеем. Поясню, что, в отличие от России, в США понятие класса включает всех учеников одного и того же года обучения, т. е. обычно это 350–400 человек. Ясно, что к такому человеку должно быть большое доверие со стороны ученического сообщества. А в последнем 12-м классе она была ещё и вице президентом школы, а эта должность особенно почётна и она, как правило, достаётся наиболее популярным ученикам. В эти же годы она была ещё капитаном двух школьных команд – плавание и прыжки в воду и горные лыжи. Теперь, я думаю, вам будет понятно, почему я пытался обучить русскому языку только Женю, с Кристиной я таких попыток даже не предпринимал – у неё физически не было свободного времени.

Я ведь неспроста так подробно описываю Кристинину большую активность в школе – у меня нет сомнения, что именно это позволило ей добиться в жизни значительно большего, чем она могла претендовать по своим самым средним способностям в школьных науках. Немного позже читатель сам сможет убедиться, что я имею в виду. Этим самым я вовсе не хочу сказать, что она недостаточно хорошо училась – совсем нет, она хорошо успевала по всем предметам и в школьном аттестате зрелости у неё было несколько четвёрок, но точно не было троек. Я только хочу сказать, что у неё не было никаких ярко выраженных талантов, какие были, например, у Жени в математике, шахматах и спорте.

Неожиданная удача на грани чуда

 

Для российских только читателей скажу, что в США абитуриенты подают свои заявления на приём в университеты в первой половине 12-го класса. Конечно, начинают готовиться к этому они ещё раньше – в 11-м, а кое-кто и в 10-м классе - сдают разные государственные тесты типа SAT (Scholastic Aptitude Test). И поэтому к началу 12-го класса большинство серьёзных абитуриентов уже знают, в какие университеты они будут подавать свои документы. Кристина не была исключением. Я знал, что она готовится подать документы в 3–4 университета, все на восточном побережье США, и лучший из них был Корнельский ун-т, куда, на мой взгляд, шансов у неё попасть было мало. Я уговариваю её подать ещё и в Стэндфордский ун-т, который находится здесь в Калифорнии всего в получасе езды от моего дома. Вот её реакция на моё предложение:

- Пап, ты что сумасшедший? Ты понимаешь, что ты говоришь? Это же Стэнфорд!

На это я ей отвечаю:

- Конечно, понимаю. И также понимаю, что тебя туда не возьмут и совсем не следует на это надеяться. Тем не менее, я прошу тебя подать туда документы, и не просто подать, когда это будут делать все (до конца декабря), а на два месяца раньше (до конца октября) по, так называемой, программе раннего решения (earlier decision).

Тут требуется разъяснить что такое программа раннего решения, которая имеет место лишь в лучших университетах страны: во-первых, по этой программе университет принимает решение на два месяца раньше, чем по стандартной программе, чтобы у абитуриента, не прошедшего конкурс, было достаточно времени для подачи документов в другие университеты. Во-вторых, при подаче заявления по этой программе абитуриент указывает, что этот университет у него в приоритете и, значит, если университет сообщит своё решение о его принятии, он / она не может отказаться от их предложения в пользу другого университета. Теперь вам должно быть понятно, что это последнее условие для Кристины было просто смешным.

А всё моё общение с Кристиной происходит по телефону, кроме одной недели в году, когда она приезжала ко мне кататься на лыжах и иногда одной недели летом. Мне стоило провести с ней несколько телефонных бесед, чтобы убедить её отправить свои документы в Стэнфорд наряду с другими университетами. Она сопротивлялась как могла: ссылалась на то, что в Стэнфорд надо подавать много больше документов, чем в остальные университеты, что для них надо писать ещё сочинение или даже два, которых не требуют другие университеты и т.д. и т.п. Я же стоял на своём:

- От тебя требуется не так уж много: сделай всё, что необходимо и забудь, после этого спи спокойно – никто тебя туда всё равно не примет, но сделать это надо непременно.

Надо отдать должное Кристине, что она не только слушает собеседника, но и слышит его и вступает в активную дискуссию, когда же доводы собеседника кажутся ей убедительными, она, хотя и вынужденно, но их принимает. Это как раз то, что отсутствовало у Жени в её возрасте. Здесь важно отметить ещё один факт: у Кристины, опять же в отличие от Жени, в школе никогда не было проблем с английским языком. Скорее наоборот, в силу своего общительного характера ей много и часто приходилось общаться с учителями и родителями своих многочисленных друзей и подруг, на которых она всегда производила очень хорошее впечатление. Поэтому я знал, что с сочинением или даже двумя у неё никаких проблем не должно было возникнуть.

Итак, в конце октября 1995 года она отсылает необходимые документы и продолжает жить своей обычной жизнью. Больше мы к этой теме в наших разговорах не возвращались, хорошо понимая, что всё это впустую.

Теперь пора объяснить причины, по которым я считал, что шансы Кристины на то, что её примут в Стэнфорд, всё-таки не равны нулю:

1) Как только я переехал жить в Калифорнию, моим любимым местом отдыха стал Стэндфордский университет. Довольно часто бывая на концертах классической музыки и гуляя там до и после концерта, я удовлетворял своё любопытство, заходя во многие здания, куда был свободный доступ, и набирал там всевозможные брошюры и газеты, а дома их внимательно прочитывал. Из этих источников я и узнал, что помимо лучших студентов в академическом плане, они любят брать преуспевающих спортсменов, а ещё представителей разных этнических групп для общей диверсификации студенческого общества. Ещё там приветствуются студенты, которые уже в школе показали себя с активной жизненной позицией, высокой коммуникабельностью и общественной работой. Мои надежды как раз и основывались на этих последних характеристиках, которые все, без исключения, были так свойственны Кристине.

2) На дворе 1995 год: совсем недавно случился распад империи зла - Советского Союза. Американцы с большим вниманием следят за этим процессом не только потому, что рухнул главный враг всего демократического мира, но ещё и с совершенно искренним желанием и надеждой, что изнасилованный за 75 лет советский народ, наконец-то, обрёл свободу и в недалёком будущем присоединится к числу демократических государств. За последние 20 лет много бывших советских людей приехало в США и они, как правило, очень хорошо себя показали во всех сферах профессиональной деятельности. Это было время, когда казалось, что две страны, США и Россия, полным ходом идут навстречу друг другу, т. е. интерес к России и ко всему русскому был огромен.

3) Кристина довольно успешно выступала в лакроссовой команде школы, а их команда считалась одной из сильнейших на восточном берегу США, что, как мне казалось, могло иметь какое-то значение. Дело в том, что этот вид спорта зародился на восточном берегу и только недавно пришёл на западный берег США и потому команды в Калифорнийских университетах были заметно слабее аналогичных команд восточного берега. Поэтому было разумно предположить, что, может быть, Стэнфорд будет заинтересован в приобретении условно перспективного игрока в свою команду. Позже я узнал от Кристины некоторые подробности из истории их команды: её дебют в Стэнфорде пришёлся как раз на 1995 год, когда Кристина подала свои документы в приёмную комиссию, и совсем не «блестела» на уровне университетского спорта. Уже сам этот факт для Стэнфорда был унизительным. Мужской команды лакросса тогда вообще не было. А в Стэнфорде к спорту отношение традиционно очень серьёзное – там считали и считают до сих пор, что их команды по всем видам спорта должны входить в десятку лучших университетских команд страны. Например, в самом что ни на есть американском виде спорта – теннисе – их команда доминировала в Национальной Студенческой Спортивной Ассоциации (NCAA) в течение последних 25 лет, становясь чемпионами 17 раз (мужская команда), а женская - 8 раз! Неудивительно, что в 1995 году как раз и было принято решение о том, что пора укрепить женскую лакроссовую команду с тем, чтобы та начала, наконец, выступать успешнее. Но для этого надо было набрать сильных игроков, которые в большинстве своём учились на восточном берегу США. Как вы понимаете, я тогда об этом знать ничего не мог.

Итак, прошло уже больше двух месяцев после того, как Кристина отослала свои документы в Стэнфорд, а оттуда - ни слуху, ни духу. Как и во все прежние года, я уже купил Кристине билет на самолёт для её прилёта 20 января (в её зимние каникулы), когда мы должны с ней ехать кататься на лыжах. За две недели до её вылета из Нью-Йорка я ей говорю:

- Кристина, мне кажется тебе следует узнать телефон тренера лакроссовой команды Стэнфорда, позвонить ей и сказать, что ты прилетаешь на неделю в Сан-Франциско для катания на лыжах и хотела бы с ней встретиться. Я уверен, что твоя школьная тренерша легко найдёт её телефон для тебя.

Дело в том, что у Кристины была и, слава богу, остаётся то, что называется человеческой харизмой, и я, естественно, хотел использовать это её преимущество для достижения моей цели. А проблема состояла в том, что приёмная комиссия Стэнфорда принимает своё решение лишь на основании представленных документов, совсем без личного контакта с абитуриентами. Своим предложением я и хотел исправить это положение, тем более, что она всё равно сюда прилетает.

Боже, что тут началось! Вот как Кристина отреагировала на моё предложение:

- Пап, что ты говоришь! Это же нехорошо, это значит просить о каких-то преференциях! Это не красиво и я, конечно, делать этого не стану.

Пришлось мне опять пустить в ход все мои способности логического мышления, чтобы убедить её, что она неправильно понимает моё предложение:

- Кристина, что ты видишь в этом плохого? Ты подала документы в Стэнфорд, ты четыре года серьёзно играешь в команде школы, влюблена в свой лакросс, конечно, собираешься посвятить этому виду спорта всю свою взрослую жизнь и, совершенно естественно, что четыре года колледжа в этом смысле не исключение. Поэтому, также естественно, что ты хотела бы познакомиться со своим потенциальным тренером на следующие четыре года. А вдруг он (она) тебе не понравится и тогда ты сама не захочешь из-за этого поступать в Стэнфорд. По-моему, это очень правильное и серьёзное отношение к своему любимому виду спорта и любой тренер не только это хорошо понимает, но даже и приветствует такие контакты. Так что, давай звони и проси о встрече.

В общем, ещё пару дней ушло у меня на подобные уговоры и, наконец, она пообещала мне, что сделает это, хотя и без удовольствия. На следующий день оказалось, что её школьный тренер даже знакома с тренером Стэнфорда и что она поддерживает мою идею Кристиного звонка ей, и даже добавила, что сама готова дать ей рекомендацию перед тренером Стэнфорда. Ещё через день она, наконец, позвонила, тренера (это оказалась женщина) на месте, конечно, не оказалось, но она оставила ей сообщение, в котором изложила кто она, что она и почему просит о встрече с ней. Затем проходит несколько дней - и никакого ответа. И я опять уговариваю Кристину, чтобы она позвонила ещё раз. И вот её реакция:

- Пап, раз она не отзванивает, значит она не хочет со мной разговаривать и звонить второй раз некрасиво и бессмысленно.

И опять мне приходиться прибегать к формальной логике:

- Кристина, ты думаешь, что ты одна у неё такая, кто хочет с ней встретиться? Или ты думаешь, что у неё нет больше дел, кроме как встречаться с тобой, совершенно незнакомым человеком. Она легко могла забыть о твоём звонке или потерять твой номер телефона. Что плохого, если ты позвонишь и напомнишь о себе ещё раз?

А уже через четыре дня Кристине вылетать в Калифорнию – теперь уже становится критично, состоится ли эта встреча вообще? А, если нет, — это будет означать, что моя задумка так и не осуществится. Теперь я просто умоляю Кристину послушать меня и всё-таки позвонить ещё раз. Наконец, она «сломалась» и пообещала мне, что позвонит. А ещё через час я слышу в трубке радостный голос Кристины:

- Пап, на этот раз я дозвонилась и вот, что дословно сказала тренерша: «Кристина Гилютин, я так рада, что ты снова позвонила, я помню о твоём звонке, но последние дни было так много дел, что я не успевала тебе позвонить. Конечно, я буду рада с тобой встретиться. Скажи, когда ты прилетаешь и давай встретимся на следующий день, если тебя это устраивает». Пап, ты представляешь, как это здорово?

Ну, конечно, здорово, кто бы возражал.

Итак, Кристина прилетает ко мне 20 января и на следующий день мы с ней едем в Стэнфорд на назначенную ей встречу в 10 часов утра. По дороге я говорю Кристине, что хочу тоже присутствовать при их встрече. Вот реакция Кристины на моё желание:

- Пап, этого нельзя делать ни в коем случае – это некрасиво и невежливо.

И опять у нас с ней происходит дискуссия, во время которой пытаюсь убедить её, что в этом нет ничего плохого:

- Кристина, я ведь не просто пойду с тобой, я сначала спрошу разрешение у тренера присутствовать во время вашего разговора и сделаю это только в случае, если она не будет возражать.

У меня не было никакого сомнения, что тренер не станет возражать против моего присутствия. Так оно и оказалось. Тренер, молодая и привлекательная женщина лет 30 на вид, пригласила нас в свой офис, посадила Кристину напротив себя, а мне было предложено кресло в углу офиса. Следующие сорок минут я сидел и наслаждался, наблюдая за беседой этих двух молодых женщин, естественно, никак в неё не вмешиваясь. Буквально с первых минут было очевидно, как эти две женщины «влюбились» друг в друга. Было совсем не удивительно, что тренерша понравилась Кристине, но также было очевидно, что и Кристина понравилась ей. Когда все профессиональные вопросы от Кристины были отвечены и чувствовалось, что беседа подходит к концу, тренерша обратилась ко мне с вопросом, не хочу ли я спросить её о чём-либо. Я ожидал, что она это сделает и, чтобы не выглядеть этаким дурачком, не имеющим никакого понятия о предмете их разговора, спросил её:

- Чем объяснить, что мальчики, играющие в лакросс, во время соревнований играют в касках на подобие тех, которые используются в американском футболе, в то время как девочки, играющие в ту же игру, такие каски не используют?

Она ответила, что сама не знает почему так. Да мне и не нужен был её ответ – моей задачей было лишь показать ей, что я тоже что-то понимаю в их игре. А после этого я задал ей вполне стандартный для неё вопрос:

- Скажите, есть ли шанс у Кристины быть принятой в Стэнфорд?

И она также стандартно на него ответила:

- Понимаете, наш вид спорта – это, конечно, не футбол (имеется в виду американский футбол – И. Г.), который у нас чрезвычайно популярен. Тренер футбольной команды действительно имеет влияние на приёмную комиссию. У нашего же вида спорта такой привилегии нет. Но я сделаю максимум того, что в моих силах.

Теперь наступило время прощаться, а она говорит:

- А хотите, я могу прямо сейчас провести для вас экскурсию по нашему спортивному комплексу?

Ха-ха, кто же откажется от такого предложения? Во-первых, оно несомненно говорило о том, что мои наблюдения меня не обманули - стала бы она предлагать это, если бы Кристина ей не понравилась. Во-вторых, лично у меня за последние 10–12 лет сложилась такая практика: в какой бы город меня ни приводили IBM-овские командировки, я всегда, как только освобождался от своих обязанностей докладчика, так сразу разыскивал местный университет, а в нём – спортивный комплекс, который больше всего меня интересовал. А тут мне хотят показать лучший спортивный комплекс среди всех университетов США! А уж про Кристину и говорить нечего – о таком сервисе ни я, ни она, не могли и мечтать.

Теперь мы выходим из административного здания спортивной кафедры и первое, что она показывает нам — это здание напротив, в котором проходят чемпионаты США по баскетболу и волейболу, которые транслируются на всю Америку. Затем она показывает нам водный стадион, который состоит из двух олимпийского размера бассейнов и примыкающего к ним посередине отростка с вышкой для прыжков с трамплинов разной высоты. Всё это великолепие находится в отличном состоянии. Затем она показывает нам несколько полей, каждое размером с футбольное поле, одно из них как раз и предназначено для лакросса. Под конец она показала нам отдельный открытый теннисный стадион с тремя кортами и трибунами на несколько тысяч человек. После этого она извинилась, что ей надо возвращаться на работу, а нам предложила самим посмотреть стадион для легкоатлетов, а также стадион на 85,000 зрителей для американского футбола. Прощаясь с нами, она спросила, когда мы уезжаем кататься на лыжах и попросила мой номер телефона на случай, если ей нужна будет дополнительная информация о Кристине. На этом мы с ней расстались.

Как только мы остались одни, Кристина повернулась ко мне лицом (я увидел, что глаза её блестели) и произнесла лишь одну фразу:

- Пап, I would rather die to get in (я готова умереть ради того, чтобы сюда поступить)!

На это я ей ответил, что я тоже был бы счастлив сделать это же, если бы мне это помогло. На этом наш визит закончился и мы отправились домой собираться в лыжную поездку. Весь наш обратный путь домой Кристина молчала, что для неё было совсем необычно. Я понял, что она находится под сильным впечатлением от услышанного и увиденного и тоже не стал её беспокоить.

А дома нас ждал ещё один приятный сюрприз - на телефоне я обнаружил сообщение такого содержания:

— Это тренер из Стэнфорда. Кристина, я тут заполняю на тебя одну бумагу и, если ты ещё не уехала, позвони мне – мне нужно получить от тебя некоторую информацию, которую я забыла у тебя спросить.

Теперь можно было не сомневаться, что её слова о том, что она сделает всё от неё зависящее, не были пустой фразой. Можете себе представить, с каким энтузиазмом Кристина бросилась ей звонить и отвечать на её вопросы. В конце разговора она пожелала нам хорошего катания, после чего мы уехали. Всё произошедшее в этот день было чудесно, но мы оба понимали, что Кристинин шанс на успех, если и увеличился, то не более, чем на 1% из 100 возможных, потому что и без тренера знали, что лакросс по значимости для этого университета и близко не стоял к американскому футболу или теннису.

После катания на лыжах, Кристина улетела в свой Нью-Йорк и больше я к этому вопросу в наших телефонных разговорах не возвращался, чтобы не травить ни её, ни себя. И вдруг через две недели после её возвращения в Нью-Йорк, она звонит мне и говорит:

- Пап, ты не поверишь, но я только что получила письмо из Стэнфорда – они приняли меня. Я сама в это ещё не могу поверить, но письмо это держу в руках и перечитываю уже много раз без остановки.

И знаете о чём я подумал сразу после того, как положил трубку телефона? «Моя жизнь прожита не напрасно» – такое везение бывает раз в жизни и далеко не у всех. Уже позже я узнал, что в тот год конкурс в Стэнфорде был 11 человек на место, а ещё через год, когда туда поступила дочь действующего президента Клинтона, этот конкурс начал стремительно расти и сегодня он уже выше, чем в Гарварде – только 3.7% из подавших туда свои документы становятся его студентами. А ведь туда подают свои документы только лучшие из лучших ученики школ со всего мира! В общем, это было ни с чем несравнимое чудо!

На следующий день эта новость облетела всю школу и выяснилось, что Кристина вторая, кто поступил в Стэнфорд за всю историю их школы. И ведь интересно, что она, хотя и хорошо успевала по всем школьным предметам, но всё же была далеко не первой в своей школе. Понять, за что ей выпало такое счастье трудно, но ясно, что не за академическую успеваемость, а за все остальные её добродетели плюс спорт.

Хочется рассказать ещё об одном эпизоде, который хорошо характеризует Кристину. В мае 1996 года у них в школе должен состояться, так называемый, пром (от слова променад) – выпускной вечер. А это целое событие, к которому студенты, а, особенно студентки готовятся здорово загодя. И также заранее они договариваются о партнёре, с которым пойдут на этот пром. Поскольку Кристина в школе ведёт очень активный образ жизни, то у неё много подруг и друзей, один из них – чуть больший друг, чем остальные и он, по её словам, ей нравиться больше других. Но остаётся уже неделя до прома, а он так и не сделал ей официальное приглашение. Её это, конечно, беспокоит и тогда она подходит к нему и сама задаёт ему вопрос:

- Ты идёшь на пром со мной? А, если нет, то я найду себе кого-нибудь другого.

Мальчик, уже хорошо зная Кристину, совсем не удивился такому обороту дела и тут же подтвердил своё согласие. Она сама нам это рассказала, придя вечером домой и я совсем не удивился – это так похоже на неё! Причём Кристина сама не знала, почему он так себя повёл – то ли он просто забыл это сделать раньше, считая это само собой разумеющееся, то ли у него на примете была другая девочка. Вот здесь можно полюбоваться на Кристину и её школьного избранника по имени Scott:

https://www.dropbox.com/s/i8jmg5nb032e5aw/Chris%27s%20prom.jpg?dl=0

Сегодня, роясь в своих бумагах, относящихся к Кристине, я обнаружил её заявление к школьной комиссии, которая занималась присуждением денежных наград лучшим студентам, окончившим школу. Вот это заявление, результатом которого была ещё одна её награда:

https://www.dropbox.com/s/2bfh2dbve7bad0s/Appreciation%20for%20SHS.jpg?dl=0

А вот и его перевод для российского читателя:

«Я чувствую, что мой самый значимый вклад в школу был мой энтузиазм. Я всегда гордилась тем, что принадлежала к студенческому сообществу нашей школы. Это великолепное место для получения знаний и одновременно удовольствий. Здесь есть место для всех интересов. Я старалась передать другим моё отношение через участие в спорте и в различных клубах. В этот последний год я особенно старалась дать почувствовать новым студентам как им повезло учиться именно в этой школе.

Мне кажется, что я наиболее достойна этой премии, потому что в течение всех четырёх школьных лет я старалась взять все преимущества, которые наша школа предлагает. После того, как я брала наиболее сложные предметы, активно участвуя в трёх видах спорта и разных студенческих организациях, я могу гордиться всем, ради чего я трудилась и всем, чего я достигла.»

В последнем абзаце она без ложной скромности перечисляет свои заслуги и все премии, которые ей перепали от разных организаций, в том числе и от самой школы.

Здесь хочется остановиться ещё на одном вопросе, который может быть интересен скорее российскому читателю, т. к. американский читатель хорошо осведомлён об этой стороне высшего образования – это вопрос стоимости обучения в элитном университете. К этому вопросу приступают только тогда, когда уже получено извещение о приёме нового студента. Для этого требуется заполнить университетскую анкету о доходах обоих родителей и наличии других детей на их иждивении. Университет имеет формулу, по которой исчисляет возможный разумный вклад родителей на образование студента. В тот год (1996) стоимость обучения, общежития и питания вместе взятые составляли $32,000 в год. Учитывая, что это был год моего лишь становления в бизнесе с зарплатой всего $36,000 в год и Таниной зарплаты, наверное, ненамного больше моей, а также и Кристинину стипендию в $6,000 в год от спортивной кафедры (позже я узнал, что Кристина была единственной в команде из 14 человек, которая получала её все четыре года), мы с Таней платили только $16,000. К этим $6,000 Кристина ещё дополнительно получала от той же кафедры $1,000 для покупки учебников. Каждый следующий год стоимость обучения, естественно, росла и соответственно росла и наша часть. К слову сказать, лет через пять после того, как Кристина закончила Стэнфорд, университет принял новую программу, по которой родители с доходом до $100,000 вообще освобождались от платы за обучение, но должны были платить за общежитие и еду. Для особо нуждающихся, которым трудно было платить и эти сравнительно малые компоненты стоимости, там всегда находилась работа на несколько часов в неделю на самом кампусе (кафетерий, магазины, спорт залы и т. д.). И чтобы покончить с этой темой, скажу, что сегодня (2021 год) общая стоимость обучения в Стэнфорде за год составляет $74,600, зато и максимальный доход родителей, которые освобождаются от платы за обучение, увеличился от $100,000 до $150,000 в год.

Первый день в Стэнфорде

 

Кристина прилетела ко мне из Нью-Йорка накануне дня прибытия в Стэнфорд. В тот день у нас состоялся с ней длинный разговор о необходимости для неё автомобиля. Она утверждала, что он ей просто необходим. Меня это утверждение нисколько не удивило – она ведь американский взрослый загородный ребёнок и без машины свою жизнь не представляет. Я же к этому времени успел изучить студенческую жизнь на кампусе Стэнфорда и хорошо представлял, что ей нужен велосипед для передвижения по кампусу, а машина там – лишь дополнительная обуза. Не могу сказать, что мне удалось её убедить в своей правоте, скорее ей просто пришлось принять моё решение, а в моей правоте в этом вопросе она убедилась уже через пару недель, в чём сама и призналась.

Первый день в Стэнфорде стоит того, чтобы о нём рассказать подробнее. Это особенно должно быть интересно российскому читателю. День заезда на кампус был объявлен на пятницу, 20 сентября. В последнем письме, полученном из университета, был указан адрес её будущего общежития, куда ей и следовало прибыть и где она должна была получить дальнейшие указания на этот день и на всю следующую неделю. Кристина прилетела ко мне накануне и рано утром следующего дня мы отправились по указанному адресу. Адрес этот был совершенно необходим, потому что на тот год на территории Стэндфордского университета находилось всего 650 зданий, т. е. уже тогда это был целый город и, если бы было сказано, что она должна прибыть в университет такого то числа, то это означало бы как «на деревню к дедушке». Нам обоим не терпелось попасть туда на правах студентки и её папы, а вовсе не как я часто бывал там раньше в качестве обычного гостя на кампусе.

Мы без проблем подъехали к одноэтажному зданию её будущего общежития и тут произошла первая неожиданность: на улице перед зданием стоял длинный стол, за которым сидело человек семь, как потом выяснилось, студентов 2-го курса, а на столе были разложены какие-то бумаги и множество фотографий. Не успели мы подойти к столу, как одна из девочек выскочила из-за стола и направилась к нам, обращаясь со словами приветствия к Кристине:

- Кристина Гилютин, мы тебя уже с нетерпением ждём и очень рады видеть тебя здесь около твоего нового дома на весь будущий учебный год.

Кристина от неожиданности (каким образом она меня узнала?), даже потеряла дар речи, а затем раздались приветственные голоса остальных студентов, произносящих её имя:

https://www.dropbox.com/s/rzrbwsq8gp212j9/%D0%92%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%87%D0%B0%20%D0%B2%20SU.jpg?dl=0

Как мне показалось, Кристина сразу почувствовала себя в роли именинницы. Только тогда мне стало ясно, что на столе у них лежали фотографии всех новых студентов, приписанных жить в этом общежитии, и задача студентов состояла в том, чтобы безошибочно определить имя направлявшегося к столу нового студента, а затем «ошарашить» его/её вот таким приветствием. После такого громкого приветствия, подошедшая девочка предложила нам следовать за ней внутрь здание – она проводит нас в комнату, где Кристине предстояло жить. Она открыла Кристинину комнату, вручила ей ключ и несколько бумаг с важной информацией на ближайшие дни и удалилась со словами:

- Устраивайся, Кристина, и будь здесь как дома. Две другие девочки, твои соседки, тоже скоро подойдут.

Теперь мы стали оглядывать будущее Кристинино жилище. Это был номер состоящий из двух небольших комнат, в первой из них стояло три письменных стола и шкаф для одежды, а во второй – три кровати, причём одна была обычная, а две других - спаренные в одну двухъярусную. В спальне ещё был умывальник и второй шкаф. Я советую Кристине воспользоваться правом первой прибывшей и занять неспаренную кровать, на что Кристина отреагировала так:

- Нет, папа, я так не стану делать – это неприлично. Я дождусь своих соседок и тогда мы разыграем это спальное место. Так будет справедливо.

В очередной раз мне понравилось её поведение – справедливость прежде всего!

Затем мы вышли в коридор и вернулись в фойе, где прямо напротив входа в здание обнаружили доску с картой США, на которой были прикреплены фотографии с именами настоящих резидентов и указанием штата или страны, из которой они прибыли:

https://www.dropbox.com/s/wbs2jrc58e56ogi/Branner%2096.jpg?dl=0

Я сразу оценил, как же это хорошо придумано для облегчения знакомства между жителями общежития. На этом фото хорошо видно, что большая часть новых студентов, по крайней мере, в этом общежитии была с западного берега США.

Затем мы с Кристиной заглянули в бумаги, которые ей вручила сопровождавшая нас студентка и я думаю, что то, что мы там обнаружили, будет интересно в основном российскому читателю. Там на 4-х страницах под названием «Добро пожаловать в общежитие «Бреннер Холл»» оказалось много очень полезной бытовой информации. Что меня, бывшего советского студента, хотя и не жившего в общежитии, однако часто там бывавшего, поразило больше всего, так это информация о Resident Fellow (RF) и восемью его помощников (Resident Assistants (RA)) из самих студентов. Resident Fellow – это обязательно действующий преподаватель или даже заслуженный профессор, который живёт либо в самом этом общежитии, либо поблизости от него и является ответственным за всё, что происходит в общежитии, включая оказание помощи студентам, попавшим в трудную или даже критическую ситуацию. Он как бы является лидером своего студенческого сообщества. Со своими восемью помощниками и одним компьютерным координатором, который отвечает лишь за подключение всех компьютеров к университетской сети и первой компьютерной помощи студентам, Resident Fellow осуществляет взаимодействие между профессорско-преподавательским составом университета и подопечными ему студентами. В его функцию также входит вовлечение студентов в общественную жизнь и их интеллектуальное развитие. В общем, эта фигура особенно важна для студентов-первокурсников. Позже я узнал, что за свою работу RF и RA получают бесплатное жильё и питание в этом общежитии. И для справки скажу, что это - одно из большого количества общежитий Стэнфорда было рассчитано всего-то на 160 студентов.

А ещё среди бумаг, которые получила Кристина, было расписание лекций и других ознакомительных событий для новых студентов на ближайшие три дня. Там было много интересных лекций, но больше всех мне там понравилась лекция, которая называлась «Секс на кампусе – что можно и чего точно нельзя». Кристина пошла на первую лекцию, которая значилась как «только для студентов» и потому я пошёл гулять по хорошо знакомым мне местам. Придя через 45 минут к тому месту, где я её оставил, я нашёл Кристину, уже активно общающуюся с другими студентами, и понял, что ей уже не до меня, попрощался и уехал домой.

Первый семестр и первые серьёзные проблемы


С этого дня я потерял покой потому, что прекрасно сознавал, что уровень Кристининых знаний по школьным предметам вряд ли соответствует требованиям Стэнфорда. Кроме того, я чувствовал, что сама она так не думает и это обстоятельство беспокоило меня больше всего. Если бы она разделяла моё мнение о своей недостаточной подготовке для такой школы как Стэнфорд, она бы, во-первых, с большим вниманием отнеслась к выбору курсов для первого семестра, а, во-вторых, «вгрызлась» бы в учёбу с самого первого дня, отдавая ей абсолютно всё время, свободное от лакроссовых тренировок. Кристина и в обычной-то жизни стремится к людям, а тут такой соблазн – сборище хорошо образованных и хорошо воспитанных молодых людей со всего света! Я, конечно, пытался «опустить» её на грешную землю, но она меня не слушала, находясь в эйфории от свершившегося чуда – она и вправду студентка Стэнфорда! Я просил её звонить мне в любое время, как только у неё будет свободная минутка. К сожалению, в первые две недели, таких минуток у неё почти не было.

Известно, чтобы быть студентом дневного отделения, в колледжах США надо набирать такое количество предметов в семестре, чтобы за них давали не меньше 12 единиц (credits). Не советуясь со мной, в первый же семестр Кристина взяла следующие курсы: 1) Культуры, идеи, ценности, 2) Математический анализ (дифференциальное и интегральное исчисления), 3) Элементарная экономика, 4) Быстрое чтение и 5) Лакросс, за который, между прочим, тоже давали одну единицу. Как видите, никаких серьёзных предметов, за исключением двух, она не стала брать. И это оправдано, поскольку читатель уже знает, что в школьные годы у неё не обнаружились способности ни к каким точным наукам. Все эти предметы в сумме давали ей 15 единиц. Как видите, уверенная в своих силах, она взяла 3 лишних единицы. Эти 3 единицы как раз давали за Мат. анализ. И вот с ним-то и произошла заморочка, стоившая и ей и мне больших переживаний и нервов.

Уже на третьей неделе, когда ажиотаж новых знакомств прошёл, а в классе по Мат. анализу выяснилось, что у Кристины проблемы, она звонит мне и взволнованным голосом просит приехать. Я откладываю все дела по работе, прыгаю в машину и мчусь в Стэнфорд. Там меня встречает Кристина и чуть ли не со слезами на глазах говорит мне:

- Пап, я вообще не понимаю, что происходит: в школе по математике у меня были пятёрки и даже по просьбе учительницы я занималась дополнительно с двумя мальчишками из нашего класса, чтобы помочь им с трудными для них понятиями. А здесь я с трудом и далеко не всегда понимаю, о чём говорит во время лекции профессор.

Вот и наступил момент, которого я больше всего боялся с того времени, как Кристина выиграла «звёздный билет». Я сразу предложил ей, что буду приезжать к ней в любое время, когда только оно у неё будет и заниматься с ней столько времени, сколько она сможет. Так мы и договорились. Однако сказать легче, чем сделать. Дело в том, что её расписание тоже было не из лёгких: она каждый день вставала в шесть утра и до семи занималась индивидуальной беговой тренировкой на улице; каждый день, кроме воскресенья, у неё после занятий в аудиториях 2,5 часа игровая тренировка на лакроссовом поле; и ещё два раза в неделю силовая тренировка с гирями и штангой в спорт зале.

Первый раз она позвонила мне в 10 вечера с тем, чтобы я приехал к ней через полчаса для занятий. Нашли мы там свободную аудиторию и начал я заниматься с ней пределами и дифференциалами. Однако уже через полчаса, где-то в 12-м часу ночи, во время моих объяснений её глаза стали непроизвольно закрываться и я объявил ей, что такие занятия бессмысленны, а ей надо отправляться спать. Я подумал, что, возможно, ей трудно понимать математическую терминологию в моём исполнении на английском языке. И тогда я обратился к одному из своих альпинистских друзей – русских аспирантов-физиков – которые в то время, помимо того, что писали свою диссертацию, ещё работали помощниками преподавателя физики (это входило в их обязанности аспирантов). Я обратился к Глебу Климовичу, который, как мне представил его друг Данила, был самым из них талантливым физиком. Это тот самый Глеб, который, если помните, каждые три месяца сначала сдавал органолу, купленную тремя месяцами раньше, в магазин “Target”, получал все деньги за него обратно, затем в том же магазине покупал точно такую же органолу, вообще не собираясь оставлять её у себя навечно.

Я позвонил ему, обрисовал Кристинину проблему и мы договорились встретиться на кампусе в воскресенье – в день, когда у Кристины вообще нет тренировок – я хотел, чтобы она хотя бы на это занятие пришла выспавшись. Глеб прозанимался с ней часа два, когда стало ясно, что она устала. Я же для себя понял, что талантливый физик, да ещё такой молодой, вовсе не значит, что он ещё и хороший учитель. На этом дополнительные занятия с Кристиной закончились и, насколько мне известно, ей более успешно помогали в этом вопросе её подруги и друзья, которые в математике были подготовлены значительно лучше, чем Кристина. В общем, с большими трудностями и переживаниями получила она оценку «С» (тройку) и больше уже никогда математику там не брала. Было очевидно раньше, а теперь лишь подтвердилось, что естественные и технические науки точно не для неё. Поэтому со следующего года она стала сосредотачиваться на изучении русского языка, мировой экономики, письмо и критическое мышление, международные отношения, права человека и всё остальное в таком же духе.

Много позже, уже после того, как она успешно закончила университет, Кристина мне рассказала, что все эти наши страхи были напрасны. Оказывается, что в Стэнфорд не только трудно поступить, но также трудно и быть отчисленным за неуспеваемость. Иными словами, чтобы быть отчисленным из Стэнфорда, надо совершить какой-то невероятно плохой поступок. Но тогда мы этого не знали.

И чтобы дать читателю понять, как Кристина была занята спортом уже на первом курсе университета, приведу здесь календарь официальных игр в их спортивной лиге с февраля по май 1997 года:

https://www.dropbox.com/s/a2yxhast10jj6lv/%D0%A0%D0%B0%D1%81%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5%20%D0%B8%D0%B3%D1%80%20%D0%BD%D0%B0%201996-97%20%D0%B3.%D0%B3..jpg?dl=0

Но иногда всё-таки и она отдыхала, развлекаясь, но тоже своеобразно. Вот пример такого отдыха:

https://www.dropbox.com/s/7zbdekhnjll83df/Chris%27s%20rest%2C%201997.jpg?dl=0

Здесь Кристина с соседкой по комнате в общежитии на знаменитом Стэндфордском Овале. Думаю, вы догадались, где здесь Кристина – конечно, внизу - там, где тяжелее.

Кристина «выигрывает в лотерею» второй раз

 

Наконец, первый курс закончен. Я приезжаю к ней накануне её отлёта домой к маме в Нью-Йорк. Среди прочих новостей она рассказывает мне, что со следующего учебного года в Стэнфорде вводится новая программа для второкурсников. Цель программы – помочь им понять, чем же они хотят заниматься в жизни и соответственно какую специальность и кафедру выбрать для дальнейшей учёбы. Вообще-то, это требование по выбору будущей специальности было всегда для студентов, закончивших 2-й курс. А вот теперь университет решил за год до обязательного декларирования своей будущей специальности дать возможность студентам познакомиться с той или иной специальностью и соответствующей кафедрой. Занятия по этой программе будут проводиться в виде семинаров продолжительностью в две недели, включая субботы и воскресенья. Эти семинары будут вестись ведущими профессорами участвующих в программе кафедр. Всего таких семинаров было объявлено двенадцать. Причём, количество участников каждого семинара было ограничено двенадцатью студентами – сделано это было специально, чтобы они имели возможность личного и частого контакта со своими профессорами.

Отличная программа – не правда ли? Кто же из студентов не захочет поучаствовать в такой программе? Но и это ещё не всё. Эти две дополнительные к осеннему семестру недели общения с лучшими профессорами Стэнфорда будут абсолютно бесплатными для всех участников этих семинаров, включая проживание на кампусе и питание.

Услышав всё это, я сразу же задаю Кристине вопрос в утвердительной форме:

- Ты, конечно, будешь пытаться поступить на эту программу?

Видели бы вы, как Кристина на меня посмотрела? Её взгляд говорил мне, что я идиот. Затем она снизошла до моего «идиотического» мышления и стала мне объяснять:

- Пап, ты понимаешь, что ты говоришь? У нас на курсе 1600 человек, а на всех 12 семинарах только 144 вакантных мест. И, конечно, на такое необыкновенно желанное мероприятие хотят попасть абсолютно все. Ты теперь представляешь какой там будет конкурс? На сей раз конкурс будет среди уже и так тщательно отобранных блестящих молодых людей.

- Кристина, - был мой ответ – а ты уже забыла, как ты вообще попала в Стэнфорд? Вспомни, сколько у тебя тогда было шансов? Если ты выиграла в лотерею один раз, почему это же не может произойти ещё раз?

На этот мой вопрос ответа уже не последовало, да и правда возразить ей было нечего. Тогда я сказал:

- На этот раз подать заявку на участие не стоит уже ни труда, ни времени. Поэтому я прошу тебя подай заявление и уезжай домой. И можешь забыть про этот наш разговор, я, как и ты, хорошо понимаю, что шансов у тебя нет никаких, но сделать это надо. Единственное, что я хочу знать –какой именно семинар ты выберешь.

Она сказала, что по её возможностям и интересам (международные отношения с Россией и странами бывшего Восточного блока) там есть лишь один семинар под названием «Экономика государств Варшавского договора после распада Советского Союза». Этим семинаром будет руководить Кондолиза Райс. Напомню читателю, кто она такая: она работала в Гос. департаменте во время администрации Картера, затем в Совете национальной безопасности в качестве советника президента Джорджа Буша старшего по делам Советского Союза и Восточной Европы во время распада Советского Союза и воссоединения Германии с 1989 по 1991 год. С 1993 по 1999 год она была проректором Стэндфордского университета. Во время первого президентского срока Джорджа Буша младшего она работала в качестве советника президента по национальной безопасности. Во время его второго срока она сменила Колина Пауэлла на посту Гос. Секретаря США.

Я как услышал, кто будет вести этот семинар, то чуть не упал со стула. Я ведь знал её не только как проректора Стэнфорда, но ещё и как вполне профессиональную пианистку – уже при мне она несколько раз давала фортепьянные концерты в Большом Концертном Зале Стэнфорда и я посещал эти концерты. Для меня лично её концерты ничем не отличались от таких же концертов настоящих профессионалов. Таким образом, ко всем прелестям этого семинара добавилась ещё одна – руководить им будет сама Кондолиза Райс! Чего же ещё можно хотеть от этого семинара?

Итак, Кристина позволила себе послушаться меня второй раз в жизни – подала свою заявку и улетела к маме в Нью-Йорк на летние каникулы. Где-то через месяц она позвонила мне и сказала, что получила из Стэнфорда извещение о том, что двенадцать человек для семинара уже выбраны. Кроме этих 12 человек основного состава, дополнительно выбраны два запасных студента на случай, если кто-то из основного состава откажется или не сможет приехать. Кристина среди этих двух запасных числится под вторым номером. Я думаю, что она попала хотя бы и в запасные опять по той же причине, что и первоначально в сам Стэнфорд – её семья образованных русских эмигрантов из СССР – слишком близкая тема для самой Кондолизы Райт, занимавшейся профессионально не одно десятилетие вопросами СССР и странами Восточного блока. Сама по себе эта новость, конечно, была приятной, поскольку было ясно, как много студентов вообще оказались за бортом этого семинара. Однако шансы на попадание в число участников семинара, если и увеличились, то ненамного, – можно сказать, они выросли от 0% до 1% из 100%.

Больше в наших телефонных разговорах мы к этому вопросу не возвращались. Но уже в самом конце августа, буквально за несколько дней до начала этого семинара Кристина получает звонок с кафедры, которая организует этот семинар с вопросом:

- Кристина, у нас освободилось одно место среди основного состава, а запасная студентка под номером один приехать не может. Хочешь ли ты приехать на это вакантное место?

Надо ли говорить, что ответила им Кристина? Повесив трубку, она тут же позвонила мне и обрадовала ещё и меня. Вот так нетрадиционным способом она выиграла в лотерею второй раз!

А дальше всё оказалось ещё более интересным: эти 144 отобранных студента, прибывшие на кампус за две недели до начала общих занятий, живут в одном общежитии, первую половину каждого дня они слушают формальные лекции и участвуют в семинарах, а во вторую половину - у них неформальное общение со своими профессорами. По субботам и воскресеньям обед для них официанты накрывают на улице: на каждом столе - накрахмаленная скатерть и ваза с цветами, посуда совсем не та, да и еда далеко не такая, какая была у них во время учебного года. Как я понял, это тоже входило в программу: во время этих двух недель профессора совсем не навязчивым образом преподавали своим студентам ещё и этикет поведения. Кристина звонила мне, когда у неё выдавалась свободная минута, чтобы высказать свой восторг от всего происходящего, а особенно от того, как ей повезло с ведущей семинара.

У Кристины и раньше не было особого выбора своей будущей специальности – было ясно, что она не будет связана с точными науками, а только с какой-то общественной деятельностью и разговорным жанром. А после этой замечательной во всех отношениях программы у неё уже не было никаких сомнений по поводу её специализации – это, конечно, будут Международные Отношения по кафедре Кондолизы Райс.

Второй курс – уже не такой трудный

 

Хочу поделиться с читателем шоком, который я испытал через неделю после того, как начались регулярные основные занятия 2-го курса. Я приехал, чтобы узнать, как она устроилась и не надо ли ей чего-нибудь для полного счастья в жизни. Оказалось, что на этот раз она с теми же двумя девочками занимала похожие две комнаты, но уже в другом общежитии. После того, как я осмотрел их новое жильё, спрашиваю у Кристины где находится мужской туалет. Она говорит, что он находится чуть правее на противоположной стороне коридора. Выхожу в коридор, чуть правее вижу надпись на двери «Туалет», но не вижу ни буквы «М», ни буквы «Ж». В полном смятении возвращаюсь к Кристине и говорю, что там не написано, что это мужской туалет. И вот что она мне на это отвечает:

- А, папа, тут у нас с этим делом не совсем так, как везде. В самый первый день, когда мы сюда заехали, у нас было собрание, которое проводил наш Resident Fellow. На нём решались всякие организационные вопросы. Одним из таких вопросов был вопрос об использовании двух туалетов с душевыми кабинками, которые располагаются по диагонали квадратного здания. Он предложил на наше рассмотрение два варианта: 1) можно сделать один из этих туалетов мужским, а другой – женским, но тогда и мальчикам и девочкам придётся преодолевать большие расстояния до единственного туалета или душа; 2) можно сделать оба туалета / душа для обоих полов, что существенно уменьшит расстояние до них. Большинством голосов мы проголосовали за второй вариант. Вот почему там отсутствуют буквы «М» или «Ж». Так что можешь спокойно туда идти.

После такого разъяснения я осторожно приоткрываю дверь в надежде, что там никого в этот момент не будет. И да, мне повезло. Теперь я осматриваюсь и вижу справа от себя два рукомойника с полочками для туалетных принадлежностей, слева короткая (от уровня головы до уровня колен) дверь в туалет, а впереди три маленьких душевых кабинки, каждая со своей занавеской. И что ещё интересно – там был даже один мужской писсуар без всякого ограждения. Сделав всё, что мне было нужно, я вернулся к Кристине.

Всё то время, пока я ехал домой, у меня из головы не выходило это такое необычное использование туалетов. Но ещё более интересным мне показалось отношение Кристины к этому факту. От того, что она так просто мне всё объяснила, не придавая этому никакого необычного значения, я сделал вывод, что: во-первых, у молодых всё значительно проще, чем у нас – то, что нам кажется ненормальным, им это так не кажется; во-вторых, они, в отличие от нас, легко привыкают к чему-то необычному; и, наконец, в-третьих, подумал я, всё это всего лишь условность – как люди условятся между собой – так и будет нормально. Но ведь именно такой случай мне и пришлось только что наблюдать.

Однако вернёмся к более важным вопросам. Серьёзный урок, который Кристина получила в самом начале первого курса, конечно, не прошёл даром – больше она уже никогда не выбирала для себя никаких точных наук. Теперь её интерес сосредоточился на таких курсах, как: Международные отношения (это было её главным предметом и специальностью в будущем), Славянские языки и литература (эти предметы были у неё второстепенными). Другими предметами были: Мозг человека и его поведение, Феминизм, Права человека, Социология, Отношения внутри корпораций, в том числе между администрацией и профсоюзом, и т. п. Со своей стороны я просил её взять курс «Пользование компьютером и обработка данных», мотивируя это тем, что, чем бы она в дальнейшем ни занималась, без компьютера ей всё равно не обойтись; и чем раньше она с ним познакомится поближе, тем больше она сэкономит времени за счёт его использования. У неё, конечно, был компьютер, которым она пользовалась для выполнения домашних заданий и электронной почты, но я хотел, чтобы она освоила чуть больше того, что она уже знала. На эту мою просьбу она ответила, что уже этими предметами набрала 18 единиц (при минимуме в 12 единиц) и дай бог ей справиться со всеми курсами, которые она уже набрала. Я сделал ещё одну попытку убедить её:

- Кристина, возьми этот курс вместо феминизма, который от тебя никуда не уйдёт, ты всегда успеешь взять его в один из следующих семестров, а вот более углублённое знакомство с компьютером тебе нужно позарез и как можно раньше.

Должен признаться, что у меня с этим ничего не получилось. Очевидно, что лимит её доверия к моим советам был полностью исчерпан.

Я был рад уже тем, что она добровольно выбрала курс «Русский язык и литература» и брала его на протяжении следующих 4-х семестров. Заметив её увлечение русским языком, я решил ей помочь в этом самым простым способом – послать её в Санкт-Петербургский гос. университет на весь летний семестр. Она восприняла это предложение с большим энтузиазмом – тогда она ещё совсем не понимала, что её там ожидало. Когда об этой моей затее узнала Таня, Кристинина мама, то позвонила мне и сказала, что она категорически против этой поездки. Пришлось мне ей объяснить, что, к счастью или к сожалению, но Кристина уже достигла возраста совершеннолетия и может принимать самостоятельные решения. Я же начал готовиться к этой её поездке за целых полгода. С одной стороны, мне тоже было страшно отправлять её туда на целых два месяца. С другой, - я понимал, что нет ничего лучшего для изучения языка и страны, чем просто пожить в ней и поучиться хотя бы пару месяцев.

Я считал, что будет недостаточно, если она станет посещать курс русского языка для иностранцев и жить в университетском общежитии вместе с другими иностранцами. При таком устройстве было очевидно, что всё свободное от занятий время она будет общаться с ними на своём родном языке – английском и, следовательно, коэффициент полезного действия от такой поездки будет минимальным, а мне хотелось, чтобы он был максимальным. Поэтому я решил, что надо найти для неё подходящую семью, в которой ей будет удобно жить. Под «удобно жить» я, конечно, понимал это в рамках дозволенности российской жизни в то довольно трудное для них время (лето 1998 года). Больше того, я как раз и хотел, чтобы она прожила эти два месяца жизнью рядовой российской семьи, состоящей из образованных родителей и детей – её сверстников.

В конце 90-х годов я сам по нескольку раз в год бывал в Питере, у меня там были друзья, и старые, и новые. Вот я и обратился к ним за помощью найти мне такую семью, которая согласится принять Кристину на эти два месяца, естественно, за плату, которую они сами назначат. На эту мою просьбу довольно быстро откликнулся Толя Приблуда, который в конце 60-х годов был председателем альпинистской секции ЛИТМО, а я тогда был их тренером. Уже в начале февраля я получил от него письмо, в котором он сообщал, что нашёл для Кристины такую семью – своих альпинистских приятелей, в которой есть девочка-первокурсница и мальчик-второкурсник. С этим письмом он также прислал мне и информацию о Центре русского языка для иностранцев в СПБ университете.

В мой следующий приезд в Питер я посетил эту семью в их двухкомнатной хрущёвской квартире и мы обо всём договорились. Оказалось, что хозяйка дома меня хорошо знает, т. к. она работала на том же «Электроприборе», где и я после университета и как раз в те годы, когда я занимался там бурной спортивной и общественной деятельностью. Из разговора с ней я понял, что помимо материального интереса (напоминаю, что всё это происходило в самый трудный 1998 год, прямо накануне Российского дефолта) у них есть и другой – чтобы их дети-студенты пообщались с Кристиной, носительницей американского английского языка. Тут-то наши интересы и совпали – взаимное обогащение разговорными языками.

Она заверила меня, что у Кристины будет своя отдельная комната с телевизором – я считал это важным для того, чтобы она жила в языковой атмосфере всё время, за исключением сна. Я спросил у хозяйки дома, а где же будут спать их двое детей и получил ответ, что в 15 минутах ходьбы у них есть бабушкина однокомнатная квартира – сама бабушка живёт на даче и дети будут ночевать там.

Тогда же я заметил для себя, что местоположение их дома в районе Гражданского проспекта на самом севере Питера – далеко не самое удачное, учитывая, что курсы русского языка тогда располагались в Смольном соборе, т. е., хотя и в центре города, но совсем в отсутствии станций метро. Впрочем, и на Гражданском проспекте метро тогда тоже отсутствовало. Однако я обнаружил, что от дома до Смольного собора Кристина сможет добираться на двух маршрутных такси – остановка первого была рядом с их домом, а его конечная остановка была около метро «Чёрная речка». Точно на этом же месте находилась начальная остановка второй маршрутки, которая должна была довозить её прямо до Смольного собора. Было ясно, что такое путешествие будет занимать от полутора до двух часов в один только конец. Мои местные друзья уговаривали меня, чтобы я нанял для неё машину с шофёром, который бы возил её от дома до Смольного собора и то же самое в обратном направлении по окончании занятий. В то время не было никакой проблемы нанять такого шофёра и я легко мог себе это позволить. Однако я решил, что, хотя это и будет доставлять Кристине определённое неудобство, но, с другой стороны, разве это не есть лучшее знакомство со страной и её жителями - что называется, «окунувшись» в их жизнь, если не с головой, то, по крайней мере, по пояс. Я даже подумал, что и хорошо, что вместо подземного метро, она много времени будет проводить в двух автобусах и видеть город из окна, одновременно наблюдая за большим количеством незнакомых людей в самих маршрутках.

Следующие три месяца я был в переписке с кафедрой русского языка и культуры для иностранцев СПБ-го университета и мы утрясли все вопросы, включая и вопрос о том, чтобы Стэнфорд засчитал ей три единицы (3 credits) за её летний семестр в СПБ-м университете. Интересно, что плату за обучение надо было внести наличными и только в рублях. Это означает, что надо было, используя кредитную карту, снять или получить в банке наличные рубли и принести их в университет. Вот какой уровень денежного обращения был в то время в России! Слава богу, я этими проблемами мог не заморачиваться, т. к. Коля, мой бизнес партнёр, мог легко произвести эту плату и без моего участия.

Итак, за два месяца до начала занятий всё готово к Кристининому путешествию за океан: СПБ университет с нетерпением ожидает приезд Кристины, я уже купил ей билеты на самолёт сначала на 14 июня домой в Нью-Йорк к маме, а затем на 30 июня из Нью-Йорка в Питер. И всё было бы ничего, если бы не Кристинина давняя проблема: она уже много раз жаловалась на боль в икроножных мышцах обеих ног во время и после тренировок. Было известно, что это частая проблема у спортсменов, чей вид спорта связан с бегом – у бегунов на длинные дистанции, футболистов, теннисистов и подобных спортсменов. И надо же было так случиться, что она решается на операцию в середине мая, за полтора месяца до поездки в Россию. Со мной она это не обсуждает и мне очевидно, что это происходит по совету тренерши, которая считает, что летние каникулы – лучшее время для операции, т. к. за следующие три месяца последствия операции должны зажить и, таким образом, к осеннему семестру Кристина будет готова играть в команде. 19 мая ей делают эту операцию тут же, в госпитале Стэндфордского университета, а 14 июня она улетает в Нью-Йорк.

Приключения Кристины в России

 

Первое знакомство со страной

За день до предполагаемого прилёта Кристины в Питер я сам полетел туда на целых две недели, чтобы лично встретить её в аэропорту Пулково, доставить к месту её временного проживания и провести с ней эти две недели. Я считал, что две недели будет достаточно, чтобы она смогла адаптироваться к очень необычным для неё российским обстоятельствам того времени. Первая драма разыгралась уже в аэропорту. Я встречал её там вместе с главой семьи, в которой ей суждено было проживать следующие два месяца. Теперь попытайтесь представить мои переживания, когда спустя час после прибытия Аэрофлотовского рейса из Нью-Йорка все его пассажиры уже покинули здание аэровокзала, зал прибытия полностью опустел и даже таможенники покинули свои посты, уверенные, что все прибывшие пассажиры уже прошли, а Кристины всё нет! И не у кого спросить – почему же её нет? Надеюсь, читатель ещё помнит конец 2-й части этой книги, где вся моя жизнь драматически изменилась как раз в Пулковской таможне. Не будет преувеличением сказать, что в следующие 15 минут в моей голове проносились сценарии один хуже другого. И вот, наконец, показывается Кристина с маленьким чемоданом (а ведь должен быть ещё и большой!?). Лицо её в слезах и она без ложного стеснения бросается ко мне на грудь и рыдает. Проходит некоторое время, пока мне удаётся её успокоить и спросить в чём дело. Теперь она, сдерживая слёзы, говорит, что у всех трёхстах пассажиров багаж пришёл и только её большого чемодана – нет. Её уверенность в справедливости мира никак не позволяла ей понять эту несправедливость. И только, когда она осталась совсем одна возле остановившейся карусели, пошла узнавать, что надо делать в этом случае, а затем ей пришлось заполнять бумаги на недоставленный чемодан. Очевидно, что при полётах внутри США с ней такого не происходило, хотя на самом деле это было вполне обычное дело в те годы. Немного успокоившись, Кристина задаёт мне чисто риторический вопрос:

- Как же я теперь буду жить целую неделю без своей одежды?

Очевидно, что в офисе, где она заполняла бумагу о не прилетевшем чемодане, ей сказали, что доставят его в течение недели. Насколько это было в моих силах, я её успокоил и мы поехали к месту её нового проживания. Чтобы быть недалеко от неё, я снял себе квартиру в 15 минутах ходу от её места нахождения. Утром следующего дня я зашёл за ней и мы вместе отправились по маршруту, который ей предстояло проделывать в течение следующих двух месяцев. В Смольном соборе я передал Кристину «с рук в руки преподавательнице», а сам собирался сидеть четыре часа, пока она не закончит свои дневные занятия. Чтобы мне не скучать, я попросил, чтобы меня пустили в кино аудиторию, где был компьютер и хранилище старых советских фильмов. После занятий мы с Кристиной проделали тот же путь обратно домой. Следующие два дня мы опять повторили весь путь туда и обратно. Я считал, что после трёх дней таких путешествий со мной Кристина уже не потеряется в большом городе. Что же касается меня, то я тоже с пользой провёл эти три дня, пересмотрев большое количество фильмов. Когда мне надоедало сидеть на одном месте, я уходил прогуляться по зданию. Однажды со мной разговорилась вахтёрша на входе в здание. Когда она узнала, что я приехал из Америки на две недели только для того, чтобы помочь своей дочери преодолеть её дискомфорт на этих курсах, она в сердцах произнесла:

- Такого отца я вижу первый раз в жизни – приехать из такого далека, чтобы сопровождать свою дочь на курсы в университете? Ведь ей же не 12 лет, а целых 20!

Я лишь посмеялся такому замечанию вместе с ней. Откуда ей было знать, насколько разнится американская и российская жизнь того времени. Совсем скоро эта разница выплывет наружу, но откуда это знать простой вахтёрше?

Россия продолжает удивлять

 

После трёх дней совместной поездки в университет я решил, что теперь уже Кристина не заблудится и может совершать их самостоятельно. С первого дня я вручил ей мобильный телефон, с которого она могла звонить не только внутри Питера, но также и мне в США после того, как я улечу. Ещё я оставил ей достаточную сумму денег, чтобы она не чувствовала себя стеснённой в этом отношении. Кроме того, я сказал, что если ей понадобятся ещё деньги, она может попросить их у моего партнёра по бизнесу Коли или у моего друга Саши Попова – я с обоими об этом уже договорился – они привезут ей столько денег, сколько она попросит.

Вечером четвёртого дня я навестил её дома. И вот что она мне с огорчением рассказала:

- Ты знаешь, что случилось сегодня утром, когда я стояла на остановке маршрутки возле дома? Я была первая в очереди, а за мной стояло человек 8–10. Приехала маршрутка, полностью забитая пассажирами и потому она проехала мимо, даже не остановившись. Через двадцать минут приехала другая маршрутка, почти также забитая пассажирами, но она всё-таки остановилась и даже открыла двери. В тот момент, когда я уже поставила одну ногу на ступеньку маршрутки, стоявший за мной мужчина, увидев, что в маршрутке место только для одного человека, левой рукой уверенно отодвинул меня в сторону и вошёл сам. После этого дверь закрылась и маршрутка уехала. Я просто «обалдела» от такого обращения. Никогда прежде мне не приходилось встречаться с подобным.

Я опять успокоил её, как мог, сказав, что это была большая случайность и что это не может больше повториться.

Наконец, Аэрофлот выполнил своё обещание и в конце недели Кристина получила чемодан со своими вещами – в этом смысле жить стало немного легче. Однако к этому времени выяснилось, что правая нога после операции совсем не зажила и постоянно давала о себе знать, особенно при ходьбе. В дополнение к этому не всё было ладно и в семье, в которой она жила. Дело в том, что единственный телевизор в доме был помещён в Кристинину комнату, как и обещали, но надо же было так случиться, что именно в эти дни во Франции проходил чемпионат мира по футболу, а мальчик-второкурсник по имени Кирилл был большим футбольным фанатом. Ему очевидно было лень ходить в бабушкину квартиру (это же целых 15 минут ходьбы!), он даже и ночевать туда тоже не ходил, несмотря на то, что про это говорила его мама, и мне совсем не понятно, как они спали вчетвером в одной хрущёвской комнате. Вот и представьте себе ситуацию: получилось, что, несмотря на обещания, данные мне хозяйкой, молодое поколение из-за Кристины чувствует себя ущемлённым. Наверное, отчасти поэтому никакого общения между молодыми членами семьи и Кристиной не получилось, а ведь это было главной составной частью моего плана. Кристина, конечно, это тоже понимала и продолжала меня «обрабатывать» на предмет переезда в университетское общежитие, где жили все остальные студенты из её группы. А я продолжал упираться, поскольку понимал, что там она будет общаться на своём родном языке, а тогда и результат обучения будет минимальным.

Сдался я после одного эпизода, который произошёл уже на 2-й неделе её пребывания. В тот день мы договорились, что во второй половине дня я буду её ожидать на остановке её маршрутного такси (угол Светлановского проспекта и проспекта Тореза) недалеко от дома, в котором я снимал квартиру для себя. Исходя из её обычного расписания, маршрутка должна была прибыть на эту остановку в три часа дня. Я пришёл на это место за 15 минут до расчётного времени и стал ждать. Проходит 15 минут, затем 30 минут, затем 45 минут, а Кристины всё нет. Зато за это время прошло три переполненных маршрутки и две из них даже не остановились – очевидно, что никто не собирался из неё выходить, а взять новых пассажиров всё равно было некуда. Можете себе представить моё состояние всё это время. Наконец, через час после назначенного времени останавливается четвёртая маршрутка, открывается её передняя дверь и из сидения, которое рядом с водителем, буквально вываливается мне на руки рыдающая Кристина, а с её одежды и из маршрутки сыплются на асфальт осколки дверного стекла. Я только успел увидеть, что у правой двери маршрутки вместо стекла торчат лишь осколки по периферии окна.

Кристина рыдает, уткнувшись в моё левое плечо, я прошу её объяснить в чём дело, а она никак не может успокоиться. Наконец, минут через десять её рыдания переходят в чуть более спокойный плач и она, постоянно прерываясь и вытирая слёзы, начинает рассказывать:

- У станции метро «Чёрная речка», т. е. в пункте пересадки с одной маршрутки на другую, была длинная очередь. Мне пришлось пропустить две маршрутки, поскольку не было никакой возможности в них войти – люди влезали туда с боем, расталкивая других и не соблюдая очереди, - я такого никогда в жизни не видела. К этому времени я поняла, что в общую дверь, куда все стремятся, я всё равно не смогу протиснуться, а, если даже мне это и удастся, то я не была уверена, что доеду живой в этой давке. Поэтому я пропустила и третью маршрутку, чтобы оказаться первой в очереди на следующую, потому что к этому времени заметила, что первый в очереди всегда занимал место рядом с водителем – это как бы было премиальное место. Я так и сделала: когда подошла четвёртая машина, я сразу ринулась к передней двери, открыла её и усевшись рядом с шофёром, захлопнула за собой дверь. Тут раздался звон разбитого стекла – его осколки полетели в меня, на сиденье и на пол кабины. Мне и так было не комфортно всё это время, а тут ещё и разбитое стекло! А шофёр и говорит: «будешь платить за стекло» и называет какую-то большую цифру. Я говорю ему, что у меня нет таких денег и что моей вины в этом тоже нет. На это он мне отвечает, что в таком случае он закроет дверь на замок и не выпустит меня из машины, а мы поедем до конечной остановки и там он будет со мной разбираться. Я жутко испугалась. Было ясно, что из-за моего сильного акцента он понял, что я иностранка и поэтому он может меня напугать и поживиться за мой счёт.

Теперь мне всё стало ясно: 1) Кристина закрыла дверь так, как она привыкла делать это у себя в Америке – с некоторым усилием. 2) Откуда ей было знать, что автомобили советского производства не такие прочные, как в США; даже мои российские друзья, когда я ездил с ними на их машинах, просили меня закрывать дверь мягко, без усилия. 3) Шофёр маршрутки, поняв, что имеет дело с иностранкой, решил извлечь определённую выгоду, припугнув её.

Когда она немного успокоилась, я спрашиваю её:

- Кристина, но ведь я дал тебе достаточно денег, чтобы они всегда были с тобой на всякий случай. В конце концов, ты же могла расплатиться с ним, чтобы он от тебя отстал и тебе не пришлось бы волноваться. Почему же ты этого не сделала?

Тут читатель, наверное, расхохочется. Вот каков был её ответ мне:

- Пап, ну я же ни в чём не виновата. Это же не справедливо! Почему я должна давать ему деньги за его неисправную машину?

После этого инцидента я пришёл к выводу, что Кристина уже достаточно познакомилась с российской действительностью и согласился, чтобы уже завтра она переехала жить в университетское общежитие.

Две экскурсии - в бедность моего детства и в современную роскошь

 

До моего отъезда в США оставалось только два дня и я, конечно, хотел перевести её туда сам. Поэтому я позвонил своему другу, доктору Саше Попову, и попросил его приехать за нами на машине и перевезти Кристину. Когда он приехал, то спросил не надо ли по дороге показать ей что-нибудь из достопримечательностей Питера. Вот тогда мне пришла в голову мысль показать ей комнату в коммунальной квартире, в которой наша семья из пяти человек проживала до 1962 года. Итак, мы приехали на Барочную улицу, дом 4 и без проблем поднялись на второй этаж. Там я позвонил во все три звонка квартиры №23, не имея никакой надежды, что кто-нибудь нам откроет дверь. Однако дверь открылась и на пороге стоял довольно дряхлый давно не бритый старик. Я извинился за беспокойство и объяснил ему, что в далёком детстве я жил здесь в большой комнате со своими родителями, братом и сестрой, а сейчас я приехал из Америки со своей дочерью и хотел бы показать ей место жительство своего детства. На это старик мне говорит:

- А я вас знаю, вас звать Исаак. Конечно, проходите. Но соседка, которая теперь живёт в вашей комнате, отсутствует, так что посмотреть её не получится.

Я поблагодарил его и мы прошли в коридор. Там на потолке висело три лампочки, одну из них он зажёг, но всё равно там было темно. Я показал Кристине:

— Вот смотри – это кухня, а это туалет (открываю дверь в туалет). На самом деле, больше здесь нечего показывать.

Теперь Кристина оглядывается по сторонам и, наконец, спрашивает:

- А где ванная комната?

Пришлось ответить:

- А таковой вообще не было, как впрочем, и горячей воды тоже. Вот видишь кран над раковиной на кухне – это и был единственный источник холодной воды для приготовления пищи, он же умывальник для десяти человек. А мыться ходили раз в неделю в баню. Здесь в кухне размером 10 м2 стояли три стола (по числу семей в квартире) для приготовления пищи. А ещё здесь же стояла большая (1м х 1,5м) плита, которая топилась дровами. Её снесли только в году так 1950м, когда провели газ и паровое отопление. Так что, здесь было очень весело жить. Между прочим, так жило в то время абсолютное большинство людей.

По выражению её лица, я понял, что она с большим трудом всё это воспринимает – ей не понятно, как можно было жить в таких условиях! Ну и слава богу, что непонятно. Больше там делать было нечего, я поблагодарил старика и мы ушли. Когда мы оказались на улице, я попытался вспомнить имя этого старика. Дело в том, что в той комнате жила вдова с двумя сыновьями – один, по имени Валерий, был моим ровесником, другой, по имени Костя, был на двенадцать лет моложе. И вот теперь я корил себя за то, что не спросил, который из них был этим стариком. Кристине я объяснил, что мы только что побывали на социальном дне современного Питера.

Затем мы отвезли Кристину в университетское общежитие, которое находилось на другом конце города, и после этого её жизнь в Питере стала намного привлекательней, но от этого пострадал её русский язык. Через два дня я улетел к себе в Калифорнию.

Позже я узнал от Коли, своего партнёра по бизнесу, что он по собственной инициативе решил провести для Кристины ещё одну экскурсию, на этот раз на социальную вершину. Для этого он привёз её в один из самых дорогих ресторанов города «Дворянское гнездо», которое располагалось в знаменитом Юсуповском дворце на улице Декабристов, д. 21 и которое совсем недавно открылось после большой реставрации. Скажу только, что этот ресторан предельно солидный и претенциозный и может похвастать такими гостями как Владимир Путин и Джордж Буш-старший, Катрин Денев, Брюс Уиллис или Пол Маккартни. За 20 лет нашего совместного бизнеса Коля никогда меня не звал не только в этот ресторан, но также и в любой другой. А вот Кристине решил показать блеск Питера. Вообще-то, Коля известен своим сибаритством – он любит всё лучшее и дорогое, будь то технические новинки на рынке Хай-Тека или рестораны. И, конечно, он удивил этим поступком не только Кристину, но и меня. По возвращению домой она взахлёб рассказывала мне об этом ресторане. Я думаю, что во всей Америке нет подобного ресторана – я имею в виду, прежде всего, его дворцовый интерьер. С тех пор я дал себе слово непременно посетить его, но пока что так и не осуществил своего намерения. Ну, время то ещё есть.

Кристина должна была улететь домой в самом конце августа. Однако 7 августа я получаю от неё Е-мейл, в котором она сначала говорит, что жизнь в общежитии значительно веселее, чем это было в начале семестра, хотя признаёт, что от этого пострадал её русский язык. Но затем спрашивает меня нельзя ли поменять её самолётный билет с 28-го на 21 августа. Очевидно, что именно ради этого вопроса я и получил этот Е-мейл. Я интерпретировал этот вопрос так: здесь всё хорошо, но очень хочется скорее вернуться домой. Пришлось выполнить и эту просьбу.

Интересно, что Кристина как бы предугадала знаменитый дефолт, который случился в России 17 августа 1998 года. Таким образом, она улетела через четыре дня после дефолта и я был очень рад, что так получилось – в эти тяжёлые для России дни лучше было быть подальше от неё.

Последние два курса в Стэнфорде

 

Следующие два курса уже не вызывали никаких опасений в смысле успеваемости, а их лакроссовая команда, как и в предыдущие годы, проводила около 25 официальных встреч с другими университетами по всей стране. Естественно, что все их поездки оплачивал Стэнфорд, а говорить здесь о том, как же это было интересно, нет никакого смысла.

Летом 1999 года, сразу после 3-го курса, у Кристины должна была быть производственная практика в одной из компаний Силиконовой долины. Поэтому пришла пора обеспечить её автомобилем. Я подобрал её в университете и мы поехали по объявлениям искать для неё подержанный автомобиль. Я хорошо понимал, что такую покупку надо искать исключительно в районах, где живут преимущественно руководители компаний, т. е. в местах с дорогой застройкой. Логика этого проста: 1) там живут очень обеспеченные люди, которые любят менять свои машины каждые 3-4 года; 2) пока машина находится в их руках, они, как правило, регулярно отдают свои машины в обслуживание согласно расписания; и 3) они продают свою машину не потому, что им нужны деньги, а чтобы от неё избавиться после приобретения новой. Эти три причины позволяют купить вполне приличную машину за относительно небольшие деньги.

Кристина «влюбилась» уже в первую машину, которую мы увидели. И неудивительно, потому что это была спортивная двухместная Honda Civic CRX. Мы проехали на ней пару кругов и мне не понравился какой-то шум в двигателе. Мне стоило больших усилий уговорить Кристину поехать смотреть следующую – очевидно она уже видела себя за рулём этой машины и также то, как её друзья в Стэнфорде будут ей завидовать, когда она появится на ней на кампусе. Что тут скажешь: молодость – она и в Африке молодость! Ну мне не в первый раз приходится дискутировать с ней на тему «что такое хорошо и что такое плохо». В общем, не без труда, но мне удалось её уговорить продолжить наши поиски с обещанием, что мы вернёмся к этой машине, если не найдём ничего лучшего. Вторая машина - 5-местный Honda Accord hatchback 1987 года – мне сразу понравилась, потому что у неё вообще не было недостатков: при цене в $4,000 и пробеге 50,000 миль все её системы, включая кондиционер и электрические приводы для дверных окон, были в рабочем состоянии.

Когда я всё это объяснил Кристине, она выслушала меня, потупив свой взор в землю – ей всё равно хочется спортивный автомобиль. Ей совсем невдомёк, что когда/если её машина испортится – это будет моя проблема, а совсем не её, а мне и с моим бизнесом забот выше крыши. Как и много раз до этого, пришлось мне настоять на своём, а ей, хотя и с большой неохотой, принять моё решение.

А сейчас вы поймёте, зачем я так подробно описал покупку её автомобиля. Дело в том, что я хочу познакомить вас с письмом на русском языке, которое Кристина оставила мне через месяц после приобретения её машины, когда она гостила у меня. И чтобы помочь вам понять о чём идёт в нём речь, а после этого вы смогли бы вдоволь посмеяться над ним, как это произошло со мной, когда я обнаружил его в своём архиве только сейчас, в дни написания книги, я должен сделать три пояснения к нему: 1) поездка, о которой идёт речь в первом предложении – это моё очередное восхождение на Шасту, для чего я уехал из дома в 3 часа ночи, когда она спала; 2) во втором предложении она уже благодарит меня за машину, которая теперь уже ей нравится и, наконец, 3) в конце письма речь идёт об аэропорте Сан-Франциско, из которого через неделю я должен был вылетать в Питер. Кроме её имени в конце письма, в нём вообще трудно найти правильно написанные слова и пунктуацию. И это после пяти семестров изучения русского языка в Стэнфорде и почти двухмесячного семестра, целиком ему посвящённого в Санкт-Петербургском университете! Итак, вот этот шедевр русской словесности:

https://www.dropbox.com/s/sa1e509dnd135va/%D0%9F%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE%20%D0%BE%D1%82%20%D0%9A%D1%80%D0%B8%D1%81.pdf?dl=0

После 3-го курса у неё была 3-месячная практика в одной из компаний Силиконовой долины, совсем недалеко от Стэндфордского кампуса. Несмотря на то, что эта компания находилась всего в 30 км от моего дома, Кристина отказалась жить у меня, а стала арендовать с другими студентами дом недалеко от работы. Эта компания даже заплатила им совсем неплохие деньги за время их стажировки – что-то около $10,000.

4-й курс был примечателен лишь тем, что Кристину выбрали капитаном Стэндфордской лакроссовой команды и она заслужила звание почётной спортсменки университета и какое-то время её фото даже висело в Stanford’s Hall of Fame (Зал спортивной славы ун-та), а в остальном всё было как и прежде вплоть до церемонии окончания университета, о которой хочется рассказать подробнее. Дело в том, что Стэнфорд всегда придерживался традиции приглашать на выпускные церемонии в качестве спикера очень знаменитых людей, часто своих выпускников. Так, на 109-й выпуск в 2000 году был приглашён Кофи Аннан, в то время генеральный секретарь ООН. А за два года до этого эту роль исполнял Тед Капелл, очень известный многолетний ведущий политической передачи «Ночная линия» (“Nightline”) на одной из трёх главных американских радиостанций - ABC. Эта передача ассоциировалась с его именем на протяжении 25 лет (с 1980 по 2005 г. г.) и я сам хорошо помню, как в 80-х годах не ложился спать, пока не прослушал его новостную политическую программу, которая транслировалась каждый день с понедельника по четверг с 11:30 до 12-ти ночи. А в 2002 году эту роль приглашённого спикера исполняла любимица Кристины со времени двухнедельного семинара 1997 года Кондолиза Райс, которая в то время была советником по национальной безопасности у президента Джорджа Буша младшего. Теперь вы можете представить, какие люди напутствовали молодых специалистов в их взрослую жизнь и как же они должны были гордиться тем фактом, что учились в университете, в котором также учились и эти совсем неординарные люди.

Стэнфорд окончен, что же дальше?

 

В конце 4-го курса на кампусе Стэнфорда была организована конференция по поиску работы для будущих бакалавров. Теперь, вкусивши Калифорнийской жизни, Кристина не желает возвращаться в Нью-Йорк, и также не хочет переезжать и в мой город Сан-Хосе, который, между прочим, является официальной столицей Силиконовой долины. Она называет его деревней по сравнению с Сан-Франциско. Короче, она хочет жить только в Сан-Франциско и потому выбрала себе работу в CELERITY CONSULTING GROUP. Эта компания занимается подготовкой документации к судебным процессам между бизнесами и корпорациями. В ней работают в основном адвокаты, которые готовят для суда коллективные иски к корпорациям или банкротства бизнесов. В обязанности Кристины входило поддерживать их компьютеры в рабочем состоянии и помогать адвокатам, когда у них возникали проблемы с компьютерами или их программами.

В августе 2000 года Кристина начинает там работать в должности штатного консультанта с зарплатой $65,000 в год. Мне до сих пор не очень понятно, насколько ценным она была там работником. Я только знаю с её слов, что эта компания выбирала себе молодых сотрудников из лучших университетов страны. Так, у Кристины была там закадычная подружка её возраста из Гарвардского университета. По роду деятельности этой компании было понятно, что денег у них много и, мне кажется, они их не привыкли считать. На мой взгляд профессионального программиста они вполне могли обойтись и бакалаврами из местных колледжей, которым можно было платить в 1.5–2 раза меньшую зарплату. Однако, когда денег много, их можно не считать.

Через год с небольшим её повысили в звании до старшего консультанта, соответственно повысили и зарплату. В таком звании она работает ещё полтора года, а в сентябре 2002 года у меня состоялся с ней вот такой телефонный разговор:

- Ты знаешь, - говорит она мне, - наскучила мне эта работа. Во-первых, самой работы не так много, а, во-вторых, от меня мало что зависит, т. е. я мало на что могу влиять, а хочется видеть реальные результаты своей работы.

- Ну а что в таком случае ты собираешься делать? – спрашиваю я.

- Ты знаешь, я решила провести ближайший зимний сезон в горах – работать и кататься на доске и лыжах.

В этот момент я подумал и даже позавидовал: ну и характер у неё – ей всегда мало того, что она уже имеет. Так было и в детстве, а теперь, пройдя школу Стэнфорда, амбиции её ещё увеличились. Я называю это так: испортили человека в хорошем смысле. В общем, ясно, что Кристина звонит мне вовсе не за советом, а просто ставит меня в известность о новом повороте в её судьбе. Тогда я спрашиваю:

- А что ты собираешься там делать, чтобы зарабатывать себе на жизнь?

- А всё, что предложат.

- Я так понимаю, что другой работы, кроме как дежурить у подъёмника и подавать кресла для лыжников, там нет. Ты готова на такую работу?

- Да, я готова и на такую работу - отвечает Кристина.

- Но понимаешь ли ты, что за такую работу платят $8 в час, т. е. в четыре раза меньше того, что ты получаешь сегодня? А разве можно будет при таком заработке там жить? Я сразу хочу тебя предупредить, чтобы в материальном плане ты на меня не рассчитывала. Я считаю, что мы дали тебе прекрасное образование, у тебя сейчас хорошая работа, а то, что ты собираешься сделать – это уже из разряда «бесишься от хорошей жизни». Ты, конечно, имеешь полное право поступать так, как тебе хочется, но в твои 24 года и при том образовании, которое ты имеешь, ты должна сама себя обеспечивать. А в остальном твоя идея мне нравится, я в твоём возрасте, да и в моём сегодняшнем, тоже хотел бы себе такое позволить, но не могу.

- Да, всё, что ты говоришь, я понимаю и к этому готова.

- Тогда я попробую тебе помочь найти протекцию на одном из лыжных курортов в Колорадо. Один мой сокурсник по университету по имени Игорь Гессе уже несколько лет работает там инструктором по горным лыжам.

На этом наш разговор закончился. Я тут же позвонил Игорю, который пообещал, что поможет ей с работой на своём курорте, после чего я сообщил Кристине номер его телефона и моя миссия на этом была закончена. Ещё через две недели Кристина говорит мне, что она не стала звонить Игорю, а решила, что если уж ехать, так в самый крутой (в прямом и переносном смысле) лыжный курорт в США - JACKSON HOLE MOUNTAIN RESORT, который находится в знаменитом на весь мир Grand Teton National Park в штате Вайоминг. К слову сказать, там за год выпадает больше 11,5 метров снега.

Итак, после двух с половиной лет работы в CELERITY CONSULTING GROUP, её коллеги во главе с менеджером устраивают ей пышные проводы в ресторане, желают ей всего наилучшего на новом месте и одновременно совершенно искренне «оплакивают» потерю такого «ценного» сотрудника. Мне было очень смешно слышать, когда Кристина мне об этом рассказывала.

Теперь возникает новая проблема: 1,500 км до Вайоминга Кристина собирается ехать на автомобиле – там ведь тоже нельзя жить без него. Понимая, что на её старом автомобиле ехать такое расстояние рискованно, да ещё в зимний сезон, она решает, что теперь настало время купить новую машину, тем более, что за последние два года она накопила достаточные для этого деньги, и просит меня помочь ей в этом. Меня уже совсем не удивляет, что выбрала она машину не простую, а японскую спортивную Subaru Impreza WRX с турбо наддувом и спойлером (антикрыло на крышке багажника). Используя современный жаргон, выбор такого автомобиля был уже Понтом, но я промолчал, поскольку воспитывать уже поздно. Однако такой машины нет ни в одном из городов западного побережья Сан Францисского залива и нам приходится ехать в город Окленд, который находится в 80 километрах на восточном берегу залива. Там мы и приобретаем Кристинину мечту, на которой она через неделю уезжает на новое место жительства и работы.

А в Jackson Hole уже лежит снег, так что новая машина пришлась очень даже кстати. Уехала она туда, не имея вообще никакой договорённости о предстоящей там работе. Но она знала о том, что перед началом зимнего сезона там проводится ярмарка рабочих вакансий. Вот она и прибыла туда как раз перед началом этой ярмарки и на ней сразу же получила свою новую работу в качестве менеджера школы частных уроков с оплатой $12 в час. У неё в подчинении 15 инструкторов горнолыжной подготовки и ей там абсолютно всё нравится и особенно люди вокруг. Это и неудивительно – ведь 90% сотрудников компании – это спортивная молодёжь, многие из которых приехали туда поработать только на зимний сезон сразу после окончания колледжа. Уже в первый день её пребывания женщина-менеджер, которая интервьюировала её, подсказала ей, где лучше остановиться для проживания. Пять дней в неделю она работает, а два дня она имеет возможность кататься на лыжах и снежной доске, естественно, бесплатно. Вот так потекли её будни - на этот раз никакой скуки, как на прежней работе, не было и в помине. Каждый её телефонный звонок сопровождался уймой восторгов о тамошней сказочной жизни. В феврале 2003 года к ней на четыре дня прилетает наш Женя, чтобы повидаться с сестрой и вдоволь укататься на лыжах.

Зимний сезон в Jackson Hole длится с декабря по апрель. 1 мая получаю очередной звонок от Кристины, уверенный, что она возвращается в Калифорнию. Но не тут-то было: она звонит для того только, чтобы сказать, что зимний сезон закончился, но ей так понравилось, что она хочет остаться там до следующего зимнего сезона и повторить свою работу ещё раз – её место менеджера ей гарантировано. Ну что тут скажешь: к хорошему человек привыкает очень быстро! Теперь уже я спрашиваю её:

- Ты, наверное, уже знаешь, какие там существуют для тебя варианты с работой на следующие шесть месяцев?

- Да, - отвечает Кристина – существует только два варианта: либо экскурсоводом на автобусе по Grand Teton National Park, либо администратором в бассейне и джакузи самого дорогого здесь отеля (стоимость номера на одни сутки $800). Я уже хожу на курсы экскурсоводов, но больше хочу получить работу в бассейне – там больше платят ($15 в час), спокойнее и мне это как-то ближе, но получить эту работу пока не представляется возможным по двум причинам: во-первых, они уже нашли человека на эту работу а, во-вторых, менеджер по найму, с которой я общалась по телефону, боится, что при моём образовании эта работа меня не удовлетворит и, значит, я долго на ней не продержусь. Одна надежда на очное интервью – она согласилась встретиться со мной на следующий день.

Через день я опять получаю от неё звонок, во время которого она радостно сообщает, что после очного интервью она-таки получила работу в бассейне и джакузи. На следующий день она рассказала о своих обязанностях: надо встречать гостей на входе в бассейн, регистрировать их посещение в компьютере и помогать им, если у них возникают какие-то вопросы или проблемы. Одним словом, чтобы они чувствовали себя также комфортно, как и в остальных местах отеля. Уже показалось, что Кристина успокоилась – всё, что она хотела, произошло и теперь она останется в Вайоминге ещё на год. Однако надо знать Кристину. Не прошло и двух недель, как я опять получаю от неё звонок. На этот раз большой радости в её голосе нет, а скорее досада:

- Ты знаешь, - говорит она – работа моя оказалась очень скучной, здесь почти нечего делать: поплавать в бассейне за целый день заходит несколько человек, а иногда и того меньше - и я поняла, что эта работа не для меня. Но есть ещё и другая, более важная причина: снова даёт себя знать моя давняя проблема со спиной (имеется в виду повреждённый диск спины во время занятий гимнастикой ещё в школьные годы – И. Г.). Ясно, что мне нужно серьёзно заняться реабилитацией спины, а для этого нужна хорошая медицинская страховка, здесь она у меня плохая. Таким образом, мне необходимо вернуться в Сан-Франциско и заняться спиной. Оставаться здесь, не будучи полностью здоровой, – не имеет никакого смысла, т. к. в таком положении не возможно наслаждаться местной жизнью. Если бы не эта проблема, я бы осталась.

Вот что я ответил ей на это:

- По-моему ты драматизируешь ситуацию – деньги тебе платят аккуратно, телефон стоит у тебя на столе, компьютер в твоём распоряжении есть, выход в Интернет есть, возьми какие-нибудь онлайн курсы или просто читай книги – ведь тебе же этого никто не запрещает. Многие были бы счастливы иметь такую работу. Если же ты твёрдо решила уходить, то кто тебе мешает рассылать резюме в Интернете на всю Америку в поисках новой работы? Вот когда найдёшь новую работу, тогда и покинешь эту.

Возразить на это ей было нечего. Но через несколько дней она звонит мне и уже значительно повеселевшим голосом сообщает:

- Ты знаешь, всё образумилось как нельзя лучше: я позвонила своему бывшему менеджеру в CELERITY CONSULTING GROUP и сказала ему, что уже неделю ищу себе работу в Сан-Франциско и спросила, не знает ли он где-нибудь вакансий? И вот что он мне на это сказал: «Кристина, как тебе не стыдно - ты неделю ищешь себе работу, а я узнаю об этом только сейчас? В общем так: дай мне один день, я завтра же переговорю со своим менеджером и тебе перезвоню.» На следующий день он мне перезвонил и сказал, что всё улажено и я могу выходить на работу, когда хочу, и даже с повышением в зарплате.

Бывает же такое – хоть стой, хоть падай. До этого случая я никак не мог себе представить, что Кристина такой «ценный» работник, а теперь и в самом деле пришлось в это поверить. После этого она дорабатывает в отеле ещё две недели и затем не торопясь возвращается в Сан-Франциско и в июле 2003 года приступает к работе на прежнем месте. Она работает там чуть больше года, а в ноябре 2004 года внезапно прекращается финансирование проекта, над которым работает их группа, и всю их группу во главе с менеджером увольняют. Но ещё до увольнения Кристина вспомнила, как хорошо было учиться в Стэнфорде, и решает, что хочет устроить себе опять нечто подобное. Она снова хочет пойти учиться и получить степень магистра в бизнесе (MВА). Поэтому её совсем не огорчает это увольнение – к этому времени она уже отослала свои документы в приёмную комиссию университета и не какого-нибудь, а одного из лучших и, кстати сказать, самых дорогих университетов страны - UNIVERSITY OF MICHIGAN, STEPHEN M. ROSS SCHOOL OF BUSINESS в городе Ann Arbor. К этому моменту я уже перестал удивляться поворотам Кристининой судьбы. Единственное, что я ей сказал, — это, чтобы она не надеялась на меня в смысле оплаты её нового обучения, т. к. не считаю его необходимым в её положении. А, между прочим, тогда её образование не жителя штата Мичиган стоило $52,000 в год (сегодня, в 2021 году, эта сумма составляет уже $72,000 в год) и учиться там надо будет два года. Кристина ответила, что понимает это и намерена брать образовательные кредиты.

Она даже не стала искать себе новую работу в ожидании начала следующего учебного года, а обходилась случайными приработками. А затем она без видимых проблем поступает в эту школу и в сентябре 2005 года вновь становится студенткой дневного обучения (full time student) университета такого же высокого класса, каким был и Стэндфордский ун-т. Очевидно, что Стэнфорд её «испортил» в хорошем смысле – он привил ей вкус к самому лучшему и теперь, похоже, она не согласна на меньшее. Ну что ж – это можно только приветствовать.

Надо отметить, что, поскольку теперь она совсем не берёт курсы из области естественных наук, а только из области социальных наук, то таких проблем, которые имели место на первом курсе Стэнфорда, у неё не возникает и её учёба здесь проходит довольно гладко. Специальность, которую она выбрала, называется «Организационное развитие» (Organizational Development). Вообще, мне мало что известно из её жизни в г. Ann Arbor, штат Мичиган, по вполне понятным причинам: во-первых, теперь она территориально находится далеко от меня, а, во-вторых, и, это главное, ей теперь уже 27 лет и она больше не нуждается в моей опеке, как это было во времена её пребывания в Стэнфорде. Знаю только, что здесь, помимо академических занятий, она ещё играла в женской хоккейной команде. Почему в хоккейной, а не в лакроссовой? Предполагаю, что лакроссовой команды там просто на было.

Практика

в

CISCO SYSTEMS, INC.

 

После первого года обучения университет направляет её на практику (MBA internship) в Cisco Systems, Inc., американский транснациональный технологический конгломерат со штаб-квартирой в Сан-Хосе, Калифорния, в центре Кремниевой долины, т. е. прямо в моём городе. Cisco разрабатывает и производит сетевое оборудование, программное обеспечение, телекоммуникационное оборудование и другие высокотехнологичные услуги и продукты для пользователей Интернета. В нём работает более 35,000 человек в 115 странах мира. Я надеялся, что она будет жить у меня, но не тут-то было: всем прибывшим на стажировку предоставили жильё (естественно, бесплатное) в только что построенных двухэтажных зданиях совсем рядом со штаб-квартирой компании. В первые же дни её пребывания я напросился к ней в гости – хотелось самому увидеть это бесплатное жильё, при том не в гостинице, а именно в квартире. Оказалось, что она делила с другой девочкой, тоже практиканткой, но из другого университета, довольно просторную полностью меблированную квартиру на втором этаже. Как только входишь в квартиру, попадаешь в просторную (30 м2) гостиную, часть которой занимает кухня со всеми бытовыми приборами. По центру гостиной есть выход на балкон, а с него вид на тихий ухоженный дворик. Справа и слева гостиной находятся двери, которые ведут в личные спальни каждой девочки и там же ванные комнаты, в которых есть всё, что положено в гостиничных номерах. Я бы назвал это раем для несемейных людей. Кристина рассказала, что строительство дома закончилось только неделю назад и что они одни из первых его жителей.

 

Мне показалось, что такой метод обеспечения жильём студентов-практикантов или командировочных сотрудников компании является оптимальным по сравнению с обычными отелями потому что: во-первых, это наверняка дешевле, чем оплачивать им гостиницу в течение трёх месяцев их практики; во-вторых, такое жильё значительно комфортнее, чем даже дорогой отель и, наконец, в-третьих, дома эти расположены в шаговой доступности от места их практической работы, что, несомненно, сэкономит им много времени для личной жизни. А в добавлении ко всем этим прелестям им ещё и прилично заплатили за эту практику – за три летних месяца Кристина заработала чуть больше $20,000. Как видите, хорошо попадать на практику в большую и преуспевающую компанию.

 

И всё-таки не из-за этого я решил включить эту главу, а из-за одного довольно смешного эпизода, который произошёл там с Кристиной. Здесь следует заметить, что после Стэнфорда Кристина стала активным борцом за экологию как на местном уровне, так и на глобальном. От части это было следствием университетского воспитания, а от части потому, что её закадычная подружка по Стэнфорду Dana Gunders занималась вопросами экологии на профессиональном уровне. Она, кстати сказать, опубликовала книгу «Справочник по безотходной кухне», которая в США была принята на «ура». Здесь же, на практике, Кристина готовит себя к будущей профессии менеджера по работе с кадрами (что-то вроде начальника отдела кадров) и внимательно присматривается ко всему, что происходит вокруг. Так, она заметила «страшную» (по её мнению) экологическую проблему внутри компании: там, видите ли, во множестве мест всех зданий, в которых ей пришлось бывать, были расставлены коробки с полулитровыми пластиковыми бутылками с питьевой водой. Она «прикинула», что в конце каждого рабочего дня они отправляли в мусор, хотя и подлежащий переработке, несколько сотен, а то и тысяч пластиковых бутылок. А, если взять в расчёт все их здания и за годовой период, то цифра эта будет выражаться в миллионах бутылок. Кристина не могла пройти мимо такой финансовой и одновременно экологической расточительности и обратилась в департамент по экологической защите, который имеется в каждой крупной компании. Она подала туда как бы рацпредложение: заменить маленькие пластиковые бутылки большими стеклянными на 20 литров и с краником.

 

Я предполагаю, что Кристина не сообразила приложить к своему предложению его экономическое обоснование – ей казалось, что экономическая и экологическая выгода от такой замены совершенно очевидна. Однако это не было так очевидно для департамента по экологической защите, но, может быть, им были известны и другие причины, по которым Кристинино предложение не имело смысла. Как бы там ни было, от этого департамента она вообще не получила никакого ответа. Но надо знать Кристину – она упряма, как 100 ослов. Через два месяца после начала практики всех практикантов, а было их около 200, собрали в актовом зале для встречи с президентом компании – это такая традиция – ведь из этих практикантов они отбирают лучших, которые через год с получением степени магистра вернутся сюда уже на постоянную работу. Когда президент закончил свою вступительную речь, он предложил аудитории задавать вопросы. Вот тут Кристина в присутствии всех пожаловалась ему на департамент по экологической защите, который, видите ли, даже не ответил на её такое «ценное» предложение. По словам самой Кристины, президент заметно разволновался – ещё бы, он такой наглости от обычной практикантки никак не ожидал, да ещё в присутствии большого количества людей. Так что, совсем не удивительно, что предложения на работу в эту компанию ей не последовало. Зато этот эпизод хорошо характеризует саму Кристину.

Странное воссоединение одноклассников

 

Имя Берта, о котором пойдёт здесь речь, конечно, не настоящее и читатель поймёт почему так, когда прочитает эту главу. В начале второго года обучения в Мичиганском университете (сент. 2006 года) Кристина стала одним из послов для их бизнес-школы (Ambassador for the business school) – обычно ими становятся наиболее активные и коммуникабельные студенты. Однажды в этой роли она совершенно неожиданно получает Е-мэйл от своего школьного одноклассника Берта, с которым на протяжении всех четырёх последних школьных лет была в приятельских отношениях, как и со многими другими студентами, хотя общих точек соприкосновения у них почти не было – он ни спортом, ни общественной работой не увлекался. Зато в их классе из 400 студентов он был Valedictorian (лучшим в академическом смысле студентом, за что официально получил это звание). Он обнаружил её фото и имя на официальном веб сайте университета в списке послов бизнес школы. Вот тогда и завязалась их переписка, из которой Кристине стало известна его после школьная судьба. Он рассказал ей, что после школы он закончил один из самых маленьких (по количеству студентов) колледжей из лиги плюща (Ivy League), после чего его пригласили на работу в одну из самых известных и крупных финансовых инвестиционных компаний США, которая находится в Нью-Йоркском Манхеттене, где он продолжает работать до сих пор. Недавно его повысили до директора и первым его заданием в новой должности стало подыскивание новых людей для своего департамента. С этой целью он просматривает списки будущих магистров в лучших университетах страны. Таким образом, просматривая списки Бизнес школы Мичиганского университета, ему попалась Кристинина фамилия вместе с её фото. Вот так завязалась их переписка.

Спустя месяц такой переписки Берт предлагает:

- Кристина, а давай встретимся?

- Ну давай – отвечает Кристина, - я как раз в конце недели лечу в Нью-Йорк к брату на семейную встречу, тогда можем и увидеться.

Пробыв субботу с семьёй, в воскресенье утром она уехала в Манхэттен, где встретилась с Бертом, и тем же вечером улетела в свой университет.

После этого у них завязались отношения – Берт звонил ей в Мичиган почти каждый день. В один из таких дней Кристина вскользь упомянула, что на следующей неделе она записалась на приём к зубному врачу. Услышав это, Берт говорит ей:

- Кристина, я тебя умоляю отменить посещение зубного. Вместо этого я сейчас же куплю тебе билет на самолёт на утренний субботний рейс в Нью-Йорк, я тебя встречу в аэропорту и отвезу в офис моего отца – он ведь дантист и будет очень рад вылечить твой зуб, а заодно и познакомиться с тобой.

Кристина тут же позвонила мне и, давясь от смеха, озвучила мне эту новость. А в понедельник, когда она вернулась на свой кампус в Мичигане, она позвонила мне и рассказала о своих приключениях в прошедшие выходные. И вот её рассказ вперемешку со смехом:

- Прямо из аэропорта Берт привёз меня в офис его отца, который находился в соседнем с Нью-Йорком штате Нью-Джерси. Он, конечно, по субботам не работает, но в этот день приехал туда из-за меня. Больше того, там же оказалась и его мама с маленькой собачкой на руках. Потом мы все вместе поехали обедать в ресторан и только после этого мы с Бертом поехали к нему домой в Манхэттен. Теперь могу тебе рассказать кое-какие подробности о его семье. Его родители принадлежат к потомкам европейских евреев-ашкенази, т. е. к тем, которые ещё до Второй Мировой войны покинули Европу и переселились в США. Его отец, как ты уже знаешь, дантист, а мать уже давно не работает, воспитывая двоих сыновей. Профессия самого Берта – инвестиционный финансист, а его младший брат ещё учится в университете на юридическом факультете. У них в семье ну прямо всё как в анекдоте про евреев – покрыты все самые важные профессии для жизни – дантист, юрист и финансист.

С этого дня стало ясно, что Кристина получила положительную оценку на смотринах, т. к. их роман резко «пошёл в гору». Теперь Берт настаивал, чтобы Кристина приезжала к нему как можно чаще, но чаще, чем раз в два месяца, она не могла себе позволить из-за большой нагрузки в школе. Я же про себя недоумевал: что же у этих двух молодых людей может быть общего? По словам Кристины, Берт в школе был натуральным «ботаном» (английское слово nerd – умник), довольно замкнутым и помешанным в основном на учёбе. В свои школьные годы он делал всё возможное и невозможное, чтобы стать лучшим студентом их класса, состоящего из 400 студентов, и, в конце концов, стал им. Я почти уверен, что и в колледже он тоже был лучшим студентом. Что же касается Кристины, то про неё читатель и так уже всё знает. В отличие от Тани, Кристининой мамы, я не могу сказать, что был очень рад их роману, т. к. понимал, что, поскольку у них мало общих точек соприкосновения, то считал, что этот роман не может продлиться долго. Я давал ему максимум полгода сроку. Но вот прошёл этот срок, а роман не прекратился, скорее даже усилился.

Тогда я задумался, почему так происходит? Тут следует заметить, что Берт, являясь одним из директоров крупнейшей финансовой компании США, зарабатывал в районе $1,000,000 в год. Теперь, надеюсь, читателю будет легче понять трудности, с которыми сталкиваются такие молодые люди, как Берт, в нелёгком вопросе поиска своей спутницы жизни. Однажды сама Кристина высказалась на эту тему так: «я же понимаю, что стоит только Берту махнуть рукой и 200 женщин выстроится в очередь к нему на смотрины». И я вдруг понял, что для таких, как Берт, это и в самом деле большая проблема: как понять, что женщина любит его самого, а вовсе не его деньги? Кристина же никогда не была зациклена на деньгах и он, очевидно, это сразу понял. Кроме того, он ведь знал её ещё со школьной скамьи, когда она при свойственной ей коммуникабельности была на виду всей школы.

Но был же и ещё один вопрос, на который мне следовало ответить: Кристина с малых лет была вовлечена и влюблена в спорт и ясно, что эта любовь к спорту и связанные с ним многочисленные её друзья будут с ней на всю жизнь. А это так контрастирует с образом жизни Берта! И я пришёл ещё к одному довольно неожиданному выводу: в свои 28 лет он, как человек умный, почувствовал, что при его довольно скучном образе жизни – работа, работа и почти ничего, кроме неё – он лишает себя многих земных радостей. В образе жизни Кристины он, возможно, увидел то, к чему ему самому захотелось прикоснуться, хотя бы опосредовано. Других объяснений, почему он так «зацепился» за Кристину, я не нахожу. Дальнейшие события, которые происходили в следующие два года, подтвердили эти мои догадки.

Однажды Кристина прилетела к нему и обнаружила, что забыла дома свои часы. Ну Берт и говорит: пойдём купим тебе часы. Подходят они к прилавку с часами, Берт показывает на часы за $3,500 и хочет их купить. Кристина его останавливает и говорит:

- Не вижу смысла покупать часы за $3,500, ведь часы за $100 будут показывать абсолютно тоже время, а я всё равно их когда-нибудь потеряю.

Похожая история была с велосипедом: тот, который у неё был, сломался. Она решила купить себе новый за $1,000, Берт предложил за него заплатить, а Кристина не стала отказываться.

Интересно, что наступило время, когда Берт настаивал, чтобы Кристина сопровождала его на все важные события его жизни – то ли связанные с его семьёй, то ли - с его работой, то ли - с его друзьями. Она, конечно, ездила с ним на все эти события, но для неё это было совсем нелегко – учёба отнимала много времени и могла пострадать от её многочисленных отлучек. Приведу здесь только несколько примеров, которые мне запомнились.

Однажды зимой компания, в которой он работал, организовала выезд высшего руководства с их семьями на целую неделю в крутой лыжный курорт штата Колорадо, кажется, это был Aspen. Берт докладывает об этом Кристине, она говорит ему, чтобы он ехал, а ей надо заниматься. Но он говорит, что, если она с ним не поедет, то он один тоже не поедет – оказывается, что он даже и на лыжах не катается!? «Пришлось» Кристине бросить все дела в университете и ехать с ним. Я специально слово «пришлось» взял в кавычки, потому что это ведь было одно из любимых Кристининых развлечений, к тому же на полном обеспечении крутой фирмы. И ясно, что их номера в отеле были совсем не за $200 в день, а в разы дороже. В тот раз Кристина сполна накаталась на сноуборде. В общем, она там все дни каталась, а он просто гулял, ожидая пока она вдоволь накатается.

Другой эпизод был связан с семьёй Берта. В их семье было заведено раз в году встречаться со всеми родственниками в разных курортных местах США (в Америке это называется family reunion). На этот раз встреча происходила в штате Орегон на западном берегу. Всего гостей было человек 15. Когда все собрались за столом в ресторане, Кристина сразу почувствовала какую-то напряжённость между родственниками – ей стало очевидно, что кто-то на кого-то не на шутку обижен и потому разговор за столом не клеится. В таких случаях Кристина всегда берёт инициативу на себя. И в этот раз она сделала то же самое. Она говорит, что ей удалось разговорить собравшуюся компанию и вечер всё-таки прошёл нормально. Следующий день был днём расставания и вот что Кристине пришлось не один раз выслушать от Бертовых родственников:

- Кристина, как хорошо, что ты приехала, с тобой было значительно веселее, чем это бывало раньше без тебя.

Но в тот раз Кристина рассказала мне о ещё одном эпизоде, который её тогда неприятно поразил: во время торжественного обеда Берт наклонился к ней и шёпотом что-то сказал ей на ухо. Его мама, сидевшая напротив, заметила это и тут же спросила его:

- Что ты ей сказал?

Кристине стало ясно, что, к сожалению, мама его не очень хорошо воспитана и, конечно, сама об этом не догадывается. В тот раз она понадеялась, что сам Берт это тоже понимает.

А вот ещё один эпизод: на этот раз Берт должен ехать в штат Аризона, который находится на западном берегу, на свадьбу своего друга по университету. Помимо них там присутствуют ещё два друга Берта со своими жёнами. Заодно он решает провести там с Кристиной свой редкий отпуск – целую неделю. Все остальные приехали туда только на уикенд. В понедельник утром все они разъехались по домам. А, между прочим, номер в этом крутом отеле стоил $500 в день. Кристина и говорит Берту:

- Я понимаю, почему мы жили в этом отеле до сих пор – его вы выбрали для встречи, но теперь, когда мы остались одни, нет смысла жить здесь ещё пять дней; давай переедем в отель с более дешёвым номером, здесь много других отелей, тем более, что впереди будние дни недели.

Берт подумал над предложением Кристины, а затем ответил:

- Ты, знаешь, что-то лень переезжать, давай останемся здесь.

А между тем, в своей университетской бизнес школе Кристине так понравилось учиться, что она принимает решение остаться там ещё на один, третий, год, чтобы в добавление к первой степени магистра получить вторую, на этот раз в области человеческого поведения, образования и общения (MS in Behavior, Education & Communication). Как видите, её совсем не смущает стоимость каждого года обучения там $52,000, которые ведь в скором времени придётся выплачивать! Но это лишь одна сторона проблемы. Другая её сторона, на мой взгляд, даже более важная – это позиция Берта: он уже не раз говорил ей, что не может дождаться, когда её двухгодичная учёба закончится и она переедет жить к нему насовсем. А тут она решила остаться в университете ещё на целый год и совсем не согласовала своё решение с ним!? С формальной точки зрения она свободный человек и имеет право принимать самостоятельные решения, ни с кем их не согласовывая. Но, как ни крути, а она состоит в отношениях с Бертом, который строит серьёзные планы на их совместное будущее. Он, когда узнал об этом, очень разозлился и, конечно, высказал ей своё отрицательное к этому отношение. Но, надо знать Кристину – она, как я уже однажды заметил, «упрямее ста ослов».

Уж и не знаю, чего стоило Берту «проглотить» эту пилюлю, но он вынужден был смириться и принять. Теперь у Кристины заканчивается второй год обучения и университет направляет её на стажировку (MBA internship) в компанию, которая занимается обучением предпринимательству (NETWORK FOR TEACHING ENTREPRENEURSHIP) и которая находится в Нью-Йоркском Нижнем Манхэттене. Наверное, она сама попросилась направить её туда, чтобы она могла жить у Берта. Стажировка эта продлилась с мая по август 2007 года, за которую ей тоже неплохо заплатили.

Так получилось, что ко времени Кристининого прибытия Берт купил себе квартиру в только что выстроенном доме в среднем Манхэттене. В первые две недели Кристине пришлось участвовать в покупке мебели для новой квартиры, а потом потянулись будни. В июне, когда они уже обжились в новой квартире, я получаю звонок от Кристины:

- Ты знаешь, пап, Берт уже давно познакомился с мамой и Женей и также познакомил маму со своими родителями, а вот знакомство с тобой, как ты знаешь, уже много раз откладывалось – он даже покупал билеты, а потом вынужден был сдавать их обратно – каждый раз у него случались неотложные дела на работе даже в уикенд. Он просит меня передать тебе свои извинения, что до сих пор так и не прилетел к тебе в Калифорнию для знакомства. Но я недавно вспомнила, что ты мечтал приехать в Нью-Йорк и пожить несколько дней в Манхэттене, но не в отеле, а в частной квартире, с тем, чтобы пешком погулять по Манхэттену, не пользуясь метро. Я рассказала об этом твоём желании Берту и он с радостью предложил, чтобы ты приехал и остановился в его квартире. Он даже обрадовался, что в таком случае ему не придётся лететь в Калифорнию, потратив на поездку туда и обратно целый уикенд. На радостях, что всё так хорошо устраивается с тобой, он уже послал тебе чек на $400 на самолётный билет, так что прилетай, когда тебе удобно.

Я совсем не нуждался в его деньгах, но раз уж так всё устроилось ко всеобщему удовлетворению, меня это тоже вполне устраивало, однако я спросил Кристину:

- А ты уверена, что это будет удобно во всех отношениях?

- Вполне, - ответила она и добавила – здесь две спальни с двумя ванными, так что всё очень легко.

В таком случае меня не пришлось долго уговаривать и уже в середине следующей недели я полетел в Нью-Йорк. Поскольку я прилетел в будний день, то оба они были на работе. При входе в парадной сидела консьержка, которой я назвал номер квартиры Берта и она, сказав, что Берт известил её о моём приезде, дала мне ключи от его квартиры. Это оказалась небольшая квартира (~ 60 м2), состоящая из двух просторных спален и гостиной, часть которой занимала кухня. В гостиной была дверь ведущая на балкон. Через пару часов с работы вернулись оба – Берт и Кристина. Теперь приближалось время обеда и Берт позвонил в ресторан заказать столик и одновременно вызвал такси. Его машина находилась в подземном гараже, но нормальные жители Манхэттена никогда не ездят в ресторан на своей машине из-за проблем с парковкой.

И вот, наконец, мы сидим в ресторане, я пытаюсь уловить момент, чтобы задать Берту пару вопросов о его работе – мне жутко интересно знать, хотя бы поверхностно, как работают крупные финансовые компании. Наконец, он отрывается от своего телефона и я успеваю задать один из своих заранее заготовленных вопросов. Он начинает отвечать, но глаз от телефона не отводит. Не успев сказать мне и нескольких фраз, он извиняется и начинает быстро печатать ответ своему телефонному собеседнику. Отправив ответ, он продолжает отвечать на мой вопрос, не отрывая взгляда от телефона – он ждёт ответа. Как только приходит ответ, он опять извиняется передо мной и отвечает телефонному собеседнику. Приблизительно в таком духе продолжался весь наш обед, даже и тогда, когда нам принесли еду. Правда, тогда я пожалел его и стал разговаривать с Кристиной, чтобы он в промежутках между печатанием ответов своему телефонному собеседнику, хотя бы успевал положить себе в рот порцию еды. Кристина сказала мне, что приблизительно так же происходит большая часть времени, которую он находится дома. Вот тогда я понял, что работа серьёзного финансиста-инвестора – это поглощение и анализ большого количества информации, которая постоянно и довольно быстро меняется. А с изменением информации им приходится также быстро менять свои предыдущие решения. В общем, их работа насколько интересна, настолько и изматывающая.

Таким образом, я прожил у них три дня, получая большое удовольствие от простого гуляния по Манхэттену только на своих ногах, и, кстати сказать, тогда я впервые за свои годы в Америке посетил известную на весь мир статую Свободы, которая находится на одноимённом острове недалеко от Манхеттена.

Приблизительно так проходит год и однажды Кристина по телефону сообщает мне, что её не всё устраивает в Берте. Существует такое клише как «сын еврейской мамы», которое означает, что такая мама не выпускает из-под своей опеки уже давно повзрослевшего сына, а сын этому совсем не противится. Теперь, после того, как Кристина пожила с Бертом довольно длительное время, она увидела, что Берт и его мама в точности соответствуют этому клише. Она рассказала мне, что Берт каждый день звонит своей маме два-три раза в течение рабочего дня, а вечером перед сном у них состоится ещё один длинный разговор, в течение которого он докладывает ей всё, что с ним произошло за день. Кристина совсем не скрывает, что её этот факт сильно напрягает. Я легко представил себе Кристину в этих обстоятельствах – мало того, что он даже по вечерам в своём доме не отрывается от работы, так ещё тратит целый час на разговор с мамой. Но Кристина ведь живой человек, к тому же очень коммуникабельный, она привыкла к живому общению даже и с незнакомыми людьми, а тут такое к ней отношение близкого человека. Я понимаю так, что проблема состоит в том, что Берт продолжает жить своей холостяцкой жизнью и ему невдомёк, что так нельзя делать в отношении Кристины.

Так они живут ещё несколько месяцев, но вот однажды, когда её практика уже закончилась, но она всё ещё живёт у Берта, между ними произошёл серьёзный разговор на эту тему. В тот день его мама позвонила Берту на работу и прямым текстом пожаловалась на Кристину. Он, придя поздно с работы домой, передаёт Кристине содержание своего разговора с мамой:

- Ты знаешь, мама на тебя очень обижена – она надеялась, что ты будешь ей подружкой и вы вместе будете ходить по магазинам и пр., а ты совсем не уделяешь ей внимания. Она даже привела в пример невесту моего младшего брата (он в то время был ещё студентом юридического университета – И. Г.), которая как раз часто с ней общается и, в том числе, ходит с ней по магазинам.

Такого обвинения Кристина уже не смогла выдержать: она бросает свои вещи в чемодан и просит его, чтобы он немедленно отвёз её к Тане. А всё это происходит в 11:30 вечера. Он совсем не ожидал такой её реакции, но, поскольку она неумолима, он просит её остаться хотя бы до утра и тогда он её отвезёт. Тогда ей казалось, что на этот раз она покидает его навсегда. Однако он уговаривает её в течение целой недели вернуться и утверждает, что их отношения ещё можно «починить». Она не устояла и в первых числах сентября вернулась к нему. Он знал, что как раз в эти дни она должна была заплатить за учёбу в университете очередные $9,000 и сам заплатил их, якобы, в благодарность за её возвращение, чтобы показать ей, как он в ней нуждается. Я думаю, что читатель уже и сам догадался, что и на этот раз всё опять повторилось сначала. Как учил нас Максим Горький: «рождённый ползать, летать не может!». Несмотря на то, что Берт был умнейшим человеком в работе (мне Кристина неоднократно говорила, какой он умный и как его уважают на работе), он оказался не способным менять свои привычки, совсем не подходящие для семейной жизни. К сожалению, и мама его не понимала, что сын её уже давно вырос и совсем не нуждается в её опеке, что у него должна быть своя жизнь и мешать ему в этом, по меньшей мере, не разумно.

Между прочим, я своим детям практически никогда не звоню – жду, когда у них самих появится время и желание со мной пообщаться. Только так можно быть уверенным, что им и в самом деле захотелось или же они почувствовали внутреннюю необходимость общения со мной. Мне очень важно знать, что их общение со мной происходит не по обязанности, а по их собственному желанию и в удобное для них время. Я чувствую себя очень неуютно, если вижу, что напрягаю их. Совсем недавно был такой случай: я возвращался домой поздно вечером после визита к Кристине и её мужу Гейбу. В полной темноте на хайвэе я решил перейти на правую от меня полосу движения и не заметил там машину, которая оказалась в моей «слепой» зоне. Я задел эту машину, но услышав скрежет металла, мгновенно вернул машину на прежнюю линию. Понятное дело, я совершил дорожное происшествие и моя вина очевидна, о чём я и сообщил мальчику лет 22-х – водителю другой, почти новой машины. Мы обменялись фотографиями наших документов и разъехались. Через три недели я вновь посетил Кристину и Гейба и рассказал им о моём дорожном происшествии 3-недельной давности. Услышав эту историю, Кристина совершенно резонно спрашивает меня:

- А почему ты не позвонил нам, когда это произошло?

- А какой был смысл в таком звонке? Вы всё равно мне ничем не могли помочь, это была моя ошибка и я сам должен был разбираться. От того, что вы будете знать и переживать, мне ведь легче не станет. А вот теперь, я считаю, наступило время рассказать вам, что я и делаю.

Мне хорошо понятно, насколько их сегодняшняя жизнь насыщеннее той, которая была у моего поколения в их возрасте. Поэтому я считаю, что нельзя их напрягать нашими несущественными проблемами. А возвращаясь к Кристине и Берту, скажу только, что вот так бесславно закончилась эта почти двухгодовая история их взаимоотношений.

Чем же занялась Кристина после получения двух степеней магистра?

 

Этот абзац я поместил в основном для моего российского читателя, т. к. американский читатель хорошо осведомлён об этой части жизни. Дело в том, что по окончанию Мичиганского университета, Кристина получила там не только две новых степени магистра, но также ещё и долг в размере $125,000 за своё образование. Надо сразу сказать, что с тремя красивыми бумажками (я имею в виду три диплома, и все они из самых престижных университетов Америки), проблем с работой у неё никогда не было. Совсем другой вопрос - достаточная ли была зарплата на этих работах, чтобы можно было быстро расплатиться за унесённый из университета долг. Упомяну только, что, как правило, все её работы были связаны с консультированием людей, которые занимались либо поиском учебного заведения для поступления на учёбу, либо поиском работы. Учитывая тот факт, что все эти организации были некоммерческими, за такую работу много денег не платят. Не удивительно, что Кристина ещё и сегодня, спустя 13 лет после окончания университета продолжает выплачивать этот свой долг. В связи с этим раскрою читателю ещё один секрет про Кристину. Эти $125,000 представляли собой восемь разных кредитов (они набирались по семестрам), причём процентные ставки по ним разнились в широком диапазоне – от 6,8% до 2.5% - в течение трёх лет её обучения эти ставки падали и продолжали падать и дальше уже после окончания университета. В следующие пять лет я неоднократно говорил ей, что надо переоформить все её кредиты под самую маленькую кредитную ставку (тогда это было уже в районе 2%). Каждый раз Кристина отвечала, что ей лень и совсем не хочется этим заниматься. Тут самое время вспомнить, как она пыталась экономить деньги Берта, а вот свои деньги экономить ей, видите ли, лень! Кончилось тем, что в конце 2013 года я не мог больше терпеть её такое безалаберное отношение к деньгам и предложил ей свой личный заём на оставшиеся к тому времени $86,000 под минимально возможную по закону процентную ставку в 1% (под 0% давать деньги в США нельзя – тогда это будет считаться подарком и она должна будет заплатит на эту сумму большие налоги). В 2022 году она, наконец, расплатится за свой долг, но, если бы я не выступил со своей инициативой, то ей пришлось бы выплачивать эти долги ещё до 2024 года.

Последние 10 лет Кристина работает в одной и той же организации под названием REDF (ROBERTS ENTERRPRISE DEVELOPMENT FUND). REDF поддерживает социальные предприятия, которые нанимают на работу людей, которым труднее всего её получить. Это в основном отбывшие свой срок заключённые тюрем, а также всякого рода заблудившиеся и невезучие по жизни люди, которые, наконец, сами возжелали вернуться в активное американское общество. Используя средства венчурной филантропии, эта организация предоставляет финансирование, ресурсы и операционный опыт социальным предприятиям, которые берут таких людей на работу. REDF, с одной стороны, работает с этими предприятиями через различные программы, помогая им совершенствовать свою бизнес-модель, повышать операционную эффективность и, самое главное, растить и поддерживать своих работников. С другой стороны, они помогают этим невезучим людям получить рабочую специальность через сеть государственных и частных школ и курсов, подготовить их резюме, а также их самих к рабочему интервью и пр.

Кристина очень успешно там работает и за 10 лет «выросла» от менеджера по развитию лидерства до директора, отвечающего за программы лидерства. По моим наблюдениям, она вполне довольна своей работой и, как я понимаю, главным образом, потому, что она, всегда являясь активным членом общества, понимает важность своей работы как для отдельных его членов, так и для всего общества в целом. Ей, с одной стороны, приходится иметь дело с инвесторами-филантропами, добывая деньги для финансирования деятельности REDF, с другой стороны, - с руководителями организаций, уговаривая их и доказывая им, как важно обеспечить работой «оступившихся» членов общества. Надеюсь, читателю понятно, что REDF, как и прочие организации, в которых работала Кристина, тоже некоммерческая. Здесь очень кстати упомянуть, что Кристина всегда не любила капиталистов и никогда не хотела на них работать. И это несмотря на то что её отец, т. е. я, 20 лет в Калифорнии занимался вполне серьёзным бизнесом. В 2016 году в американском бизнес журнале «Forbes» даже появилась статья про Кристину. Кому интересно, могут с ней ознакомиться здесь:

https://www.forbes.com/sites/annefield/2016/08/22/this-startup-accelerator-targets-social-entrepreneurs-tackling-employment-barriers/?sh=291c5e3e1155

В заключение этой главы мне хочется отметить тот факт, что две закадычные подружки - Дейна (Dana Gunders) и Кристина – обе после окончания всемирно известного Стэндфордского университета сделали своей профессией моральное улучшение общества – первая, занимаясь вопросами экологии, опубликовала книгу «Справочник по безотходной кухне», а вторая – возвращением в него оступившихся его членов.

 

Как же сложилась её личная жизнь?

 

После неприятного расставания с Бертом в конце 2007 года, Кристина находится в «свободном плавании» и я почти ничего об её личной жизни не знаю – очевидно, что ничего серьёзного не было, в противном случае мне бы об этом сообщили тем или иным путём. Сам я такие вопросы никогда не задаю – сама расскажет, когда будет что рассказывать. Но вот в конце 2012 года вся наша семья опять собирается в Нью-Йорке на вторую Женину свадьбу, которая имела место 2 ноября. Мы с Кристиной возвращаемся в Сан-Франциско одним и тем же рейсом. Когда самолёт подруливает к аэровокзалу, я говорю Кристине, что у меня в аэропорту оставлена машина и я могу сначала подбросить её домой в Сан-Франциско, а затем ехать к себе в Сан-Хосе. На моё предложение она отвечает:

- В этом нет нужды, меня встречают.

Больше мне ничего не говорят – я так понимаю, что это не тот случай, о котором мне надо знать или, по крайней мере ещё не время и удовлетворяюсь её ответом. Но через минуту звонит Кристинин телефон и, очевидно, что голос в телефоне спрашивает в каком ряду находится её кресло, т. к. она отвечает, что у неё 38-й ряд. Тут я не выдержал и спрашиваю её:

- А зачем твоему встречающему знать в каком ряду находится твоё кресло, разве недостаточно знать, что наш самолёт подрулил к выходу в аэровокзал?

Кристина рассмеялась и сказала:

- Надо знать моего встречающего – теперь он вычислит точное время, когда я выйду на улицу и только тогда он и подъедет к выходу.

Из этого я заключил, что её встречающий несомненно человек технический, скорее всего, из хайтека, и также понял, что на данном этапе мне больше ничего не положено знать. Поэтому я с ней попрощался и ушёл искать свою машину.

Наконец, месяца через четыре Кристина посвятила меня в свои отношения с Гейбом (Gabriel Desjardins). Она рассказала, что вообще-то он не американец: он родился и вырос в Канаде, папа у него канадец, а мама – американка. Его родители уже давно разведены, папа продолжает жить в Канаде, а мама вернулась в США.

С её слов я понял, что Гейб оказался в Сан-Франциско довольно стандартным образом: он после средней школы, которую окончил с отличием, поступил в лучший технический университет Канады – Королевский ун-т (Queen's University), по окончании которого получил степень бакалавра с отличием (Top Graduating student) по специальности Electrical Engineering. К слову сказать, в этом же университете с 1990 по 1992 год учился и известный сегодня всему миру Илон Маск. Сразу после этого университета Гейб подал документы для продолжения образования одновременно в Стэндфордский ун-т и в ун-т Беркли (UC at Berkley). Так получилось, что оба эти ун-та пригласили его на бесплатное обучение, он выбрал ун-т Беркли, потому что посчитал, что в Беркли специальность Electrical Engineering сильнее, чем в Стэнфорде. А получив там степень магистра (MS) в 2001 году, он без труда нашёл хорошую работу в Силиконовой долине и через несколько лет купил себе дом в Сан-Франциско. Он на год старше Кристины. Я поинтересовался у неё:

- Кристина, мне интересно, а как вы встретились?

- Ох, это длинная история. После трёх лет «свободного плавания» я решила воспользоваться Вебсайтом знакомств. Должна сказать, что такой способ знакомства представляется мало приятным делом. И скажу тебе совершенно честно, что я дала себе слово, что Гейб будет последним, с кем я буду знакомиться таким вот способом. И вот надо же – он действительно оказался этим последним.

Всё это она рассказала мне тогда в 2013 году.

А вот следующую информацию я сам «раскопал» только сегодня (2021 год) во время написания этой главы, когда заглянул в Linkedin (Linkedin — это американский Вебсайт для профессионалов, где каждый член этого сообщества выкладывает своё профессиональное резюме для всеобщего обозрения и возможного поиска работы). Оказалось, что ун-т Беркли при зачислении взял Гейба на программу Microelectronics Fellowship, а заглянув в Интернет, я нашёл объяснение этому званию: «Fellows получают ежегодную стипендию в размере от $80,000 до $110,000 (пояснение: это суммы на 2021 год, а он поступил туда в 1999 году – И. Г.), а также бесплатное медицинское страхование и пособие на поездку (!? – И. Г.). Это позволяет им сосредоточиться на своём проекте в течение всего рабочего дня (и совсем не думать о хлебе насущном – И. Г.). Ещё они получают $100,000 для расходов на исследовательскую работу по своему проекту в соответствующей лаборатории ун-та». Представляю, с какой завистью молодые российские учёные прочтут эту информацию о том, как получают степень магистра отличные студенты в ун-те Беркли. Там же в Linkedin я совсем неожиданно для себя узнал сегодня, что Гейб обладатель пяти патентов в области беспроводной связи.

Читатель, возможно, заметил, что у Гейба и Берта оказалось много общего в части академической успеваемости и последующей работы - где бы они ни учились, они всегда были первыми студентами класса, а также получали большие зарплаты за их труд. Однако на этом их общее заканчивается, зато имеется большая разница в пользу Гейба – он, в отличии от Берта, серьёзно занимался спортом – был активным членом клубной хоккейной команды ун-та Беркли. Я сам имел возможность убедиться в том, как хорошо он катается на коньках, когда три года назад я встречал Новый год у них в доме и в первый день Нового года они пригласили меня поехать кататься на коньках вместе с ними на центральную площадь Сан-Франциско, где был залит каток. Было у него и ещё одно важное преимущество по сравнению с Бертом: он, начиная ещё со школы, всегда занимался разного рода волонтёрством. Как видите, он не замыкался только на учёбе, как это делал Берт. Поэтому у него было куда больше взаимных интересов с Кристиной, чем это было у Берта.

Через полгода они едут на несколько дней в Нью-Йорк, чтобы познакомить Гейба с Таней и Женей. Ещё через пару месяцев доходит очередь и до меня. Так они живут ещё два года и ни разу во время звонков Кристина не упоминает про их планы на свадьбу. Ну, мы же живём в свободном мире и нравы здесь тоже свободные, в том числе и на брак. Сам же я такие вопросы Кристине не задаю – придёт время сама расскажет. И всё-таки я бы не стал здесь писать об этом так подробно, если бы у Кристины всё происходило как у всех.

В начале ноября 2015-го года Кристина говорит, что в следующий уикенд они собираются провести на озере Тахо — это место расположения многочисленных зимних курортов. Я немного удивился, что же там делать в такое время года – уже не лето, но ещё и не зима. Однако этот глупый вопрос я, конечно, не задаю – раз решили ехать, значит знают зачем. Но в понедельник звонит Кристина и говорит, что они съездили туда не просто так, а сыграть там свадьбу. Я, конечно, поздравляю её с этим событием, а затем спрашиваю, кто присутствовал там на их свадьбе, уже подразумевая, что они были в кругу только своих ближайших друзей. Поэтому-то я и не был приглашён. У меня самого была именно такая свадьба в 1972 году в кругу моих самых близких друзей.

Оказалось, что в этом вопросе они перещеголяли даже меня – они там были только вдвоём, не считая приглашённой женщины-агента, которая обладает правом выдачи свидетельства о браке. Она же была и их фотографом. И даже дождливый день не омрачил их торжества. Вот тройка фотографий с этого торжества:

https://lh3.googleusercontent.com/pw/AM-JKLULiOXGsW2-0jyPfOYObkz4ieyJONAzy1Xnc9Z-ZRtC4OEETcKXxfFzRh3kEwjyjd5_CYBYjjc9fHroZpIWTocYgpDp7rsIV1t0iyBCVHVZ8WKD5lDkjxmQsSFcCDBseS-PY0MWjCbT7AkFRZZ2V1eS=w1335-h890-no?authuser=0

https://lh3.googleusercontent.com/pw/AM-JKLV6LmTVD6_p1-gXsp9iDA3628jGL5mVgUzoeA6kZAnmvq-ni8y0gxt5Hxn0aUoq3yQCXtxTzRGq3bDiB3JCxP1DjqEaVR-lILAj0o_60oaDlSwaeEe4JUV954IdU9kou0Ewj7rzNDxPMd86UFDqG1rC=w1335-h890-no?authuser=0

https://lh3.googleusercontent.com/pw/AM-JKLX_3NLjZ-38o_VRuR_ERDXrPB5WYp-byxPrt7B47mu90JEv6hxirTqON0KWXm5KAPgQCei8Xq_P6G98qLLaPuRQuBresya-KupLy2cXs9jSIxCaXbOJNY8FjU0z6CQjkbchSYnmQeDxecSf3iFYAK-x=w1335-h890-no?authuser=0

Я никогда их не спрашивал, кому именно из них пришла идея вот таким образом отпраздновать их свадьбу, думаю, что это была Кристина, но тогда я был просто восхищён этим их поступком и сам пригласил их в ближайший уикенд в один из крутых ресторанов Сан-Франциско отпраздновать это событие.

С тех пор у них всё хорошо: они родили дочку, которую по инициативе Кристины назвали Сашенькой (Alex на американский манер), которая по коммуникабельности не уступает самой Кристине. Вот здесь ей 4,5 года:

https://www.dropbox.com/s/l9s4eipqqjhq4u3/%D0%A1%D0%B0%D1%88%D0%BA%D0%B0%204.5%20%D0%BB%D0%B5%D1%82.jpg?dl=0

Она в этом нежном возрасте уже более спортивная, чем я был в свои 15 лет. Впрочем, у таких родителей, да ещё в Америке, не могло быть иначе. Я наблюдаю за тем, как они её воспитывают и просто не перестаю восхищаться от того, что ей разрешается делать всё, что она только пожелает, за исключением только того, что может быть опасно для жизни и здоровья. Психика такого ребёнка, а в последствии и взрослого человека, должна быть ну очень здоровой!

Подытоживая, можно сказать, что Кристина не имея ярко выраженных талантов в науках, тем не менее, много трудилась и не боялась круто менять свою судьбу, когда ей этого очень хотелось. Очевидно, за это и была вознаграждена.

Конец книги

 


на главную | моя полка | | Жизнь и Страх в «Крестах» и льдах |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу