Книга: ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 5

Олег Валентинович Ясинский

Надежда Александровна Ясинская

 

ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя

Часть 5

 

 

 

 

 

 

УВЕДОМЛЕНИЕ

Это — СКАЗКА!

ВСЕ совпадения лиц, имен, пространства и времени — СЛУЧАЙНЫ.

События ПРИДУМАНЫ и наяву НИКОГДА не происходили.

Великий Энтомолог — Владимир Владимирович — учил: хороший читатель знает, что искать в книге реальную жизнь, живых людей и прочее — занятие бессмысленное.

 

РАЗЪЯСНЕНИЕ

Во многой мудрости много печали — сказал сами знаете кто. Потому, недозволенно смешивая жанры (о, как смешивает их жизнь!), впадая в мистику, смакуя недозволенное, чувственно воспевая невоспеваемое, сносок, ссылок и разъяснений не даем, отсекая праздношатающихся. Братья-по-разуму и так поймут (в крайнем случае, с помощью «гуглов» и разнообразных «википедий» — благо развелось их на закате Пятой расы).

 

 

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!

Текст книги содержит нецензурные слова, жаргонизмы, натуралистические сцены табакокурения, эротики, употребления алкоголя, насилия и жестокости, прочих неблаговидных поступков, магических ритуалов и оккультных практик. Это вредит вашему здоровью.

 

 

НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ ЧИТАТЬ: детям до 18 лет, беременным, легковнушаемым, зомбированным, одержимым бесами, неуравновешенным особам с психическими отклонениями.

 

 

ВНИМАНИЕ!

Категорически запрещается повторять ритуалы и оккультные практики, описанные в книге. ПОМНИТЕ: занятие магией без необходимой подготовки приведет к обратному.

 

 

ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ!!!

В данном тексте закодирована информация с элементами экзорцизма, которая может крайне вредно повлиять на последователей Сатаны и членов деструктивных сект.

 

 

 

 

 

…необходимо иметь смелость

видеть вещи такими, какие они есть.

Освальд Шпенглер

 

Пиши о том, что знаешь.

Сомерсет Моэм

 

 

Часть пятая

«эвоЛЮЦИя»

 

 

Глава первая

Утро, 22 января 2014 года, среда

(продолжение)

 

***

— Да проснись же!

«…Верин голос».

— Так не честно!

«…тормошит за плечи».

— Гад! Гад…

«…веки прожигает колючий свет».

 

***

Вера трясла мое залежалое тело, зареванно шмыгая носом:

— Да проснись же!

Я разлепил глаза.

— Ну, слава Богу! — выдохнула Вера, заскулила и упала мне на грудь.

Зарыдала:

— Я думала, ты умер…

Ответить было тяжело, почти невозможно.

Я сделал попытку прошептать что-либо утешительное, но лишь замычал.

 

***

Вера долго плакала.

У меня затекло плечо, на котором она примостила голову.

От ее слез промокла футболка.

— Хорошо, что ты не умер, — всхлипнула Вера.

Она поднялась, посмотрела на меня красными глазами, утерлась ладошкой.

— Хорошо, — согласился я. Голос был сиплый, будто чужой.

— Я так испугалась…

Она была запухшей, маленькой и беззащитной. В короткой ночной рубашке.

Я протянул вялую, мало послушную руку. Дотронулся ее колена, скользнул по атласному бедру вверх.

— Не надо, — сказала Вера, убрала мою руку. — Вернее, я так не могу.

Она снова заплакала.

Я приподнялся на локте. Усмиряя желание, обнял ее за плечи, наклонил к себе. Тронул губами мокрую щеку.

— Что у тебя случилось?

Вера шмыгнула носом, поднесла платочек, высморкалась.

— Я очень испугалась, когда увидела тебя без чувств. Я подумала, что ты умер, и мне теперь некуда идти.

Она опять высморкалась. Под сердцем укололо обидой:

«Она не обо мне...».

Будто прочитав мои мысли, Вера поправилась:

— Только не подумай, что я в первую очередь о себе думала. Нет, конечно! Мне тебя жалко было. Но и себя мне было жалко. У меня сейчас все так дурацки сложилось, — Вера заплакано поджала губы, изображая печальную улыбку. — Мне негде жить в Киеве, кроме, как у тебя. С родственниками рассорилась, а теперь и в общежитие пойти не могу.

 

***

Она обиженно шмыгнула носом, отвернула голову. В уголках глаз опять выступили слезы.

Я почувствовал ее боль и обиду.

— Не нужно в общежитие, — сказал я. — Даже если со мною что-то случится… Тем более — если со мною что-то случится — ты должна оставаться здесь. Договорились? Раз и навсегда.

Вера кивнула, но я видел, что беспокойство ее не прошло.

— Рассказывай.

— Мне страшно.

— Тебя кто-то обидел?

— Не успел. Я отказалась. И теперь…

— Давай по порядку. Вчера ты молчала.

— Я не хотела тебя расстраивать. А сегодня, когда ты чуть не умер… — Вера посмотрела в серое окно, будто решая, с чего начать.

 

***

— После того, как мы стали вместе, ну… я стала у тебя ночевать, то чувствовала, что тебе порою нужно оставаться самому. Бывало, пары заканчивались, я была свободна, могла идти домой, но понимала, что к тебе возвращаться не нужно. А порою — что переночевать у тебя не выйдет, потому как тебя нет дома. Ну и… Я говорила, что у подружки оставалась. Но не всегда… — Вера виновато вздохнула, — нет у меня такой подружки, которая бы разрешала постоянно у себя ночевать. Потому я ходила в наше общежитие — там у меня есть закрепленное место. Раньше все было нормально: хоть не квартира, но терпимо — никто меня особо не занимал. А теперь…

Вера затравленно посмотрела на меня, шмыгнула носом, готовясь заплакать.

— К тебе приставали?

— Не то, чтобы… Сейчас в общежитии живет много не местных парней, в основном из западной Украины: и ровесники, и постарше, а есть совсем взрослые мужики. Как на Майдане революция началась, так и живут. Не знаю, какое отношение они имеют к университету, но живут, видимо, с разрешения коменданта, ведут себя дерзко, хоть особо не пьют, и не дерутся. Флаги у них черно-красные, и еще какие-то черные, с непонятными символами. Все в наколках со свастиками. Называют себя «побратимами», между собой здороваются, как фашисты в кино — руку вперед кидают. Ну, ребята наши их боятся, лебезят, а девчонки с ними встречаются, ну, ты понимаешь как…

Вера брезгливо скривила губки.

— Они к тебе приставали?

— Один из них. Симпатичный такой. Сначала вежливо подкатил, о революции говорил, о Майдане, об Украине, которая, скоро станет Европой, и даже лучше, потому что они за это борются. Приглашал на Майдан, затем к себе в комнату. Я, конечно, отказалась. А он, видимо не привык к отказам, в нахальную полез под халат — ну и я в нахальную: залепила пощечину и сказала, что «майдан» и его побратимов видела в гробу, в белых тапочках. Я страшно не люблю нахальных приставал! Зря сказала. Он разозлился, обозвал меня москальской гнидой, и сказал, что хочет попробовать моего комсомольского тела, и…

Вера перевела дыхание, будто готовясь сказать самое неприятное:

— … и если я прямо там, в туалете... ну это... у него, то он меня все равно найдет, поскольку очень скоро настанет их власть, и мне придется, перед тем как меня повесят, делать... не только ему, но и всем его товарищам.

 

* **

Горячая волна ударила мне в голову!

Пекучий клубок ненависти подступил к горлу, забил дыхание!

Я злорадно осклабился, выбирая страшную месть.

«Будет тебе, козаче, комсомольское тело…».

Уже начал подбирать слова, чтобы сформулировать страшное ЖЕЛАНИЕ, ничего не упустить... Но вспомнил.

Я вспомнил, о чем условился с Велиалом; как поменял всемогущество на свободу; как зарекался больше не загадывать.

«А без магической помощи, я ничего тому нацисту не сделаю. Он мне сможет, а я ему нет. Велиал о таких рассказывал — это боевые дружины зомбаков, их в специальных лагерях обучают».

— Не бойся, — сказал Вере притворно-спокойным голосом, хоть у самого в груди клокотало. — Они тебя не тронут. Есть же закон, наконец. Напишем заявление в милицию.

 

Глава вторая

23 – 24 января 2014 года

 

***

От несусветной лжи самому было противно.

Я прекрасно понимал, что обычным человеческим способом, без помощи Велиала и загаданных ЖЕЛАНИЙ, я Веру защитить не смогу.

«Какая, к черту, милиция?! Она себя защитить не может…

В том шабаше запущены ТАКИЕ механизмы, задействованы ТАКИЕ силы, которые, если стать у них на пути, раздавят меня, Веру, пятого, десятого, как песчинку.

И ребята-зомбаки в общежитии — винтики единого механизма; управы на них не найти».

— Теперь, уже, не найти, — прошептал я в голос.

Вера подняла на меня удивленные глаза.

— Зато мы свободные, — я бесшабашно подмигнул, ободряюще улыбнулся.

И в этот миг явственно мне представилось, от ЧЕГО я отказался и ЧТО потерял вместе с расположением Велиала.

 

***

Вера прижималась ко мне, будто искала защиты. Она мне верила.

«Пусть считает меня сильным. Хоть теперь я слабый и беспомощный. Зато, надеюсь, вольный, как птица...».

Я обнял Веру за талию.

— Поехали в деревню? Меня в бессрочный отпуск выперли.

— Поехали, — неожиданно легко согласилась Вера. — Все равно в университете полноценных занятий нет: преподы, кто постарше, больничные оформили, дома сидят, боятся нациков. Студенты же, не местные, на Майдан рынули, ищут приключений и деньги зарабатывают. Хорошо, если одна пара в день у нас, да и то — меньше половины группы в аудитории. Поехали.

 

***

Ни в первую, ни во вторую ночь после убийства на Майдане, Велиал не объявился. Зато над левою ключицею исчез «Крест Беспорядка». Даже следа не осталось.

«А это значит, что наш уговор остается с силе! — щемило в сердце, в каждой клеточке. — Не обманул Демон Лжи. И на том спасибо…

Я больше ни от кого не завишу и могу поступать, как хочу.

У меня сейчас нет работы и денег, но у меня есть Вера!»

 

***

В такой эйфории я жил несколько дней.

Я не хотел знать, что творится в центре обезумевшего города.

Я не смотрел телевизор, не слушал радио, не читал газет и статей в Интернете.

Зная реальные механизмы, которые движут толпой, и больше не обладая иммунитетом полубеса, я избегал влияния кодировочных программ, боясь превратиться в гипнотика. Веру тоже оберегал, как мог.

К тому же, нам было не до новостей — имелись дела важнее. Мы готовились к поездке в деревню.

 

***

Сама поездка была сопряжена с трудностями, которые мы принялись решать.

Первой трудностью было отсутствие денег, вернее достаточного их количества.

Собрав и пересчитав нашу наличность, я понял, что нам с трудом хватит на дорогу в оба конца и на самое скромное питание. Сердце опять уколола отравленная иголочка: правильно ли я поступил, разорвав отношения с Велиалом?

Затем еще одна уколола, еще больнее: за время служения Светлым Силам, я мог бы сделать некоторые денежные запасы, сколотить состояние, как поступают слуги Люцифера — это у них показатель успеха и ума, близости к его трону.

Я денег не скопил, и был этим страшно горд. Но все равно, одной из своих личин, даже не признаваясь себе, жалел. Мне было стыдно за это перед Верой и перед наново обретенным Богом, у которого я мечтал вымолить прощение.

 

***

Второй трудностью было отсутствие у Веры вещей, необходимых для такого путешествия. Кроме нескольких трусов, маек, колгот, да одежды, в которой она пришла, все остальные вещи остались в общежитии.

Отпускать же Веру туда я не решился, а идти с нею тоже не хотел: без магических способностей защитник из меня никудышный.

 

 

Глава третья

24 января 2014 года, пятница

 

***

Чтобы хоть как-то одеть Веру, я принялся копаться в своих вещах, вытаскивая на свет заношенные свитера, рубашки, футболки, спортивки, шорты и прочий хлам.

Вера их примеряла, дефилируя в метровом проходе между диваном и книжной полкой.

При этом она так умудрялась вильнуть попкой, выставить коленце, присесть и засветить под коротеньким подолом белый треугольник, что в животе у меня щемило от желания.

Доведенный до исступления очередной живой эротической картинкой, я срывался с места, валил Веру на пол, грубо срывал одежки и брал ее прямо на куче тряпья.

Отдышавшись, она вытиралась влажной салфеткой, затем снова примеряла одежки, снова дефилировала. Я опять заводился, опять тянул ее к дивану, укладывал на стол, или опускал на колени.

Так прошел день 24 января две тысячи четырнадцатого года.

Вдоволь натешившись подбиранием одежек, мы пошли бродить по магазинам. На тщательно распределенные деньги докупали продукты и необходимые мелочи.

Обитая в своей реальности, мы не обращали внимания на выплеснутое в окружающий мир безумие.

 

***

Центр города мы обходили стороной или проезжали в вагоне метро, но эпидемия помешательства добралась уже до окраин.

Проходя с Верой мимо милицейского общежития, где жили сотрудники с женами и детьми, мы увидели на стене надпись кроваво-красной пожарной краской, метровыми заглавными буквами: «Мы знаем, где живут ваши семьи!» и внизу дорисован крест Беспорядка, стилизованный под свастику.

По улицам, пьяно гогоча и гикая, перемещались группы зомбаков с черно-красными повязками, в масках, скрывающих лица, и от того особенно страшные.

Прохожие шарахались от тех групп, но это хулиганов еще больше заводило. Они в любом месте переходили улицу, показывая «fuck» сигналящим автомобилям, а то и останавливали их, били водителей и лапали пассажирок, пока их побратимы гвоздем на капотах царапали патриотические лозунги и матерные слова.

Из бараков выставочного центра «Экспоплаза» к метро тянулись и тянулись шеренги неопрятных запухших мужиков-гипнотиков, разящих соляркой и перегаром, с автомобильными покрышками и огромными сумками в руках.

Город неотвратимо сходил с ума. За два неполных месяца столица превратилась в психиатрическую лечебницу, в которой буйные вырвались из палат, выгнали врачей, и установили свою власть.

 

***

От ядовитых испарений окружающего мира, мое настроение портилось.

Я чувствовал, что жить в этом городе так, как раньше — находясь в здоровом уме и трезвой памяти; просто жить и хотеть Веру — уже не смогу.

Лишенный бесовского иммунитета, я, или сойду с ума, или помру.

«Уезжать, пока Велиал не опомнился!

Надолго уезжать.

Лучше — навсегда.

Не откладывать.

Завтра же!».

 

Глава четвертая

Ночь с 24 на 25 января 2014 года

 

***

Снилось мне, что я стою перед огромным старинным зеркалом в раме красного дерева.

Стою в костюме от «Brioni», в рубашке от «Eton»; манжеты скреплены бриллиантовыми запонками «Atelier Yozu», на шее галстук «Pietro Baldini» с элегантным идеальным узлом. На руке тикает «Patek Philippe», ноги обуты в туфли от «Berluti». И все это собрание брендов на одном выхоленном теле, окутанном терпким ароматом «Ambre Topkapi».

И я наперечет знаю все эти заветные названия…

— Бренды… Бредни! — лепетал я, просыпаясь.

И понял, что ароматное облако не снится, а благоухает слева от меня.

И что сам я уже не в привычной трехмерной реальности — возле пахнущей после вечерней любви Веры — а в замке Велиала, в тронном зале, перед огромным зеркалом.

 

***

Велиал стоял возле меня.

— Присядем, — он указал на массивную дубовую скамью под стеной.

— Мы в расчете… — неуверенно сказал я.

— Дело срочное, — перебил демон. — Присядем.

Я подошел к скамейке и примостился на краешек. Доска была теплая — совсем не потусторонняя.

Велиал сел возле меня, обволакивая пахучим облаком.

Как назло, это тоже было приятно.

 

***

— Ну… — выдохнул я, борясь с искушением придвинуться ближе.

— Как поживаешь?

— Ты обещал, что больше меня не тронешь… Не побеспокоишь.

— А я, ЛИЧНО, тебя не ТРОГАЮ. — Велиал хмыкнул. — Просто, заглянул по старой дружбе. Хочу оказать последнюю услугу. В знак доброго расположения.

— Лучшее, что ты можешь сделать, это возвратить меня домой. И не появляться.

— Не только. Сейчас поймешь. Обратимся к вашей народной мудрости: вход — копейка, выход — рубль. Так вот, наши кадровики посовещались и решили, что раз ты хочешь покинуть ряды Светлого Воинства — в виде БОЛЬШОГО исключения и по МОЕЙ протекции — то, для окончательного расчета должен принести Откупную Жертву. «Дембельский аккорд» — как у вас служивые говорят.

 

***

Велиал посмотрел на меня — словно наизнанку вывернул.

— Опять? Но я же исполнил! Вел зомбака, который… — просяще затараторил я. — Мы же договаривались!

— Жертва нужна из твоего личного окружения. С кем у тебя ментальная связь.

— Да пошли вы! Сколько можно…

— Ладно. Я предупредил. Потом не серчай.

Велиал поднялся, сокрушенно развел руками.

До меня стало доходить, что не так все просто в Велиаловых словах, что делаю непоправимую ошибку, и потом буду страшно жалеть.

— Погоди! Что ждет ту жертву? Если я…

— Смерть.

— Ну, не знаю… Бабушка Галина с четвертого этажа.

Велиал присел на скамейку, повернул ко мне красивое лицо, сказал доверительно:

— Не подходит. Вы чужие люди. Между вами СВЯЗИ нет. Разве что воспоминание о пикантном приключении… — он хмыкнул, сдерживая смешок.

— Тогда — сосед Эльдар, — пролепетал я. Мне страх как было жалко соседа.

«Другого выхода нет!».

— Это должна быть женщина, которую ты любил или любишь. Они хотят Веру.

— Чего?! — я вскочил со скамейки. — Да я…

Велиал снисходительно покачал головой.

— Сядь на место. В этом случае ты можешь только пукнуть. Но запаха мы не почувствуем, если я не захочу — это моя реальность.

 

***

Я сел на скамейку. Велиал был прав.

— В том и состоит мой дружеский жест, — чуть погодя продолжил он. — Я предлагаю тебе выбор. В знак расположения, и за верную службу.

— Спасибо, конечно… А без моего женского окружения никак нельзя? Возьми кого-нибудь из соседнего дома. В знак расположения.

— Если только загадаешь ЖЕЛАНИЕ.

— Мы же договорились!

— Ну, тогда, никак.

Велиал замолк, принялся изучать перстень на левой руке.

— Кто подходит? — спросил я чуть погодя.

Демон ожил:

— Наконец-то понял. И это хорошо. Перечень невелик, он состоит из четырех имен…

Велиал сделал театральную паузу, скосил на меня глаза.

Я скорбно молчал, будто приговора ожидая перечня несчастных, которых судьба наказала знакомством со мною.

— И так: Вера, Ирина, Светлана и Анна.

 

***

— Сволочь!

— Как знаешь. Если не хочешь, тогда выберу сам.

Велиал помолчал, будто решая.

— Таким образом, я забираю Ирину — твою подружку, — делово сказал он и поднялся со скамейки. — Жалеть, надеюсь, за нею никто не будет?

«Мою Ирку!».

— Не смей! — я вскочил, замахнулся на Велиала.

Конечно же, место оказалось пустым. Его фантом стоял у соседней колонны, сложив руки на груди. Демон улыбнулся.

— Если бы ты знал, чего мне стоило упросить, чтобы тебе разрешили выбирать.

— Не верю! — сказал я, возвращаясь на скамейку. Ловить Велиала в огромном зале было глупо.

— Как хочешь. Так кого ты отдашь на заклание ради будущего спокойствия? Если я понял, то Вера и Ирина исключаются?

— Правильно понял.

— Остается соседка Светлана и твоя желанная Аннушка. Та, которую ты ХОТЕЛ, но НЕ СМОГ.

 

***

Велиал глумливо уставился на меня.

— Ну? Я думаю, что предпочтительнее первая: старая, одинокая, никому не нужная — даже сыну. Тем более, сын — уже совершеннолетний. Светлану?

Я понимал, что не отвертеться, иначе он потянет Веру или Ирку, что было особенно больно.

«Отдать соседку?»

Я вспомнил, как Светлана Ивановна задорно отдавалась всем телом и душой. Затем вспомнил Аню, ее брезгливую гримаску, когда она выходила из кабинета после неудачного свидания.

«Для меня — неудачного, а для нее — очень продуктивного…

Она, бедная, так обрадовалась, что не изменила мужу. Лучше бы изменила, и осталась жива…».

— Так кого отдаешь на заклание? — перебил мои размышления Велиал.

— А ты будто не знаешь?

— Знаю, но я хочу услышать решение от тебя.

— Забирай Анну, — сказал я. — И оставь нас с Верой в покое.

— Таким образом, для тебя — «великого праведника!» — больше не желающего служить мне и Лучезарному…

Велиал ехидно сощурился:

— Правильно излагаю?

Я кивнул.

— Таким образом, для тебя-праведника, пятидесятилетняя одинокая тетка, больная, глупая и вздорная, имеющая сына-оболтуса и даже ему не нужная, но которая тебе ОТДАЛАСЬ, дороже, чем молодая красивая и умная женщина, мать дочери-первоклассницы, верная достойная жена офицера, но которая тебе НЕ ДАЛА? Я правильно понял? При этом, разговор идет не о квартальной премии, а о жизни и смерти! О будущем молодом вдовце и будущей девочке-полусироте!

Я насуплено молчал. Мне хотелось вцепиться в его нахальную рожу, но я молчал. Я его ненавидел!

«Ненавидел за ПРАВДУ…».

— Молчание — знак согласия, — констатировал демон.

— И правильно. Свой член ближе к телу. Какой прок с тех миллионов умниц и красавиц, которых мы не пробовали — пусть хоть завтра у них климакс случится — нам какое дело? Пусть за них переживают те, кому они дают. Правильно рассуждаю?

Я кивнул.

— Но, скажу по секрету: тогда, в кабинете, Анна смирилась, даже самооправдание себе придумала. Вот только ты…

Я молчал. Мне нечего было возразить. Я и сам знал, что тогда с Аней дал маху. Но уже ничего не исправишь.

— Ладно, — сказал Велиал, поднимаясь со скамейки.

— Ты выполнил миссию, я тебя отпускаю. Тем более — ты сделал выбор и определил Откупную жертву... Наслаждайся долгим нищим счастьем в шалаше с любимой.

 

***

Велиал хмыкнул, насмешливо посмотрел на меня:

— Но его не будет — долгого счастья.

— Почему? — я поднял на демона испуганные глаза.

— По кочану. Вспомни Екклесиаста. Потому что рано или поздно Вера тебе надоест. Уже сейчас ты, порой, ЭТО чувствуешь — я знаю. И скоро ты ее совсем разлюбишь, захочешь другую. Я тебя очень хорошо знаю… Ладно.

Велиал поднял руки, чтобы хлопнуть в ладоши:

— Приятно было познакомиться.

— Подожди!

Демон замер, уставился на меня.

— Хоть скажи, что с нею будет?

— С кем?

— С Аней, — выдохнул я. Сердце терзали колючие иголки стыда и сожаления.

— Ты хочешь знать, что будет с молодой красивой женщиной, которая ОДНА ходит вечером по улицам революционного города? Что будет с нею по ТВОЕЙ ПРЯМОЙ УКАЗКЕ? И не страшно тебе знать? А как же аксиома о многой печали во многом знании?

— Скажи.

— Ладно. Она будет идти вечером со школы после родительского собрания. Пятеро зомбаков затащат ее в джип, отвезут в загородный дом и будут с нею разнообразно тешиться до утра. А на рассвете, истерзанную, но еще живую, спустят под лед на Днепре. Хочешь подробный фотоотчет? Или видео?

— Нет!

— Тогда ты удовлетворен?

— Зачем ЭТО вам?!

— Мне совершенно незачем. Это наш отдел воспитательной работы так решил. Должны же мы как-то наказывать отступников, а верных Воинов отмечать и развлекать? Для поднятия боевого духа и желания служить дальше. Они парни заводные, христианской моралью не отягощены. Им особенно хочется клубнички. Вот они и позабавятся... А ты скажи мне спасибо, что главная героиня будущей порно-истории — не Вера.

Демон поднялся со скамейки. Ступил шаг, но потом обернулся. Посмотрел на меня жалкого и оплывшего от недавнего страшного решения:

— Бесплатный совет напоследок: не нужно сейчас миру твое Разумное, Доброе, Вечное. Глупо верить в гуманизм, в Человека. Глупо и наивно! В лучшем случае, успешные и предприимчивые посчитают тебя чудаком, а в худшем… В худшем – тебя объявят экстремистом, который посягает на их образ жизни. Так что, друг мой, притаись, засуньте язык в жопу и не отсвечивай, если хочешь умереть своей смертью.

 

 

 

Глава пятая

25 января 2014 года, суббота

 

***

Мы уехали из Киева двадцать пятого января, в Татьянин день.

Этот праздник издавна назывался студенческим. В прошлые годы молодежь в Татьянины именины выплескивала юную удаль из аудиторий на улицы, пила вино, целовалась и гоготала.

Но теперь, даже поблизости университетов, не наблюдалось веселых и бесшабашных. Редкие встреченные юноши и девушки были раздражены и насуплены. Их тоже не минула судьба, которую приготовил Люцифер населению древнего города.

Нахлебавшись суггестивного бреда, усиленного ретрансляторами, многие из юного поколения заразились политикой, стали гипнотиками, а то и зомбаками, кучковались на Майдане, привлеченные сомнительной романтикой и возможностью безнаказанно крушить и ломать, при этом — называться «героями».

Остальная же молодежь, обладавшая врожденным здравым умом, а так же имеющая адекватных родителей, сидела дома, пережидая смутные времена.

К последней категории относилась моя юная любовница — Маленькая Вера. Она, как жена декабриста, следовала за суженым в далекую ссылку.

 

***

Я смотрел в заледенелое окно маршрутки, провожал глазами мелькавшие за стеклом серо-белые деревни, поля и перелески, а сам думал о Вере, и о том, что при первой же возможности, мы зарегистрируем брак, затем обвенчаемся по православному обряду.

«И она станет моей законной женой».

 

***

А еще я думал о неприступной и неизведанной мною Анне.

«Сегодня, или завтра, ее похитят зомбаки — натешатся и выбросят, как сломанную куклу.

И то место, которое она так не хотела мне отдавать, будет многократно использовано, разодрано и выпотрошено чужими.

Велиал говорил, что она, тогда, в кабинете, вроде как смирилась со своей участью. Может быть...

Но мне проще думать, что «нет!», что она пренебрегла мною.

И ее «Негодяй!» по окончании свидания, и рефлекторное брезгливое содрогание плеч, когда я хотел ее обнять на прощание...».

 

***

Я злорадно ухмыльнулся, вызывая в памяти надменное Анино лицо — обновленную копию лица Авдотьи Панаевой с известного портрета. Я представлял, каким оно будет после экзекуции.

«И поделом! И незачем об этом думать».

Повернул голову к Вере, которая пробовала в дороге читать и безуспешно боролась со сном. Обнял ее за плечи.

Девушка подняла на меня сонливые глаза — там светилась благодарность и любовь.

 

Глава шестая

Вечер, 25 января 2014 года, суббота

 

***

Проехав сотню километров по житомирской трассе, мы вышли на заметенную снегом обочину и поковыляли к селу.

Благо, особого багажа у нас не было, а то пришлось бы нагруженными тащиться около трех километров по нечищеной дороге.

 

***

Нет унылее картины, чем нынешняя украинская деревня зимой, в конце января.

Еще на моей детской памяти, во времена Союза, в любое время года, даже зимой, деревня жила своей колхозной жизнью: по улицам сновали грузовики и трактора с прицепами; румяные, замотанные в нарядные платки доярки спешили на ферму; неспешно, скрипя деревянными большущими колесами, передвигались возы, запряженные парою лошадей, а то и одной лошадкой. На возах сидели невозмутимые ездовые, неспешно посасывая самокрутки да беззлобно похлопывая лошадок по крупу вожжами или батогом.

Зимнее село моего детства жило, суетилось, пахло прелой соломой, мороженным силосом и навозом.

Теперь же оно пахло независимостью, опустошением и смертью.

 

***

По снежной целине мы с Верой добрались к бабушкиному дому, который вот уже семь лет стоял заброшенный. После маминой смерти я туда не наведывался.

Ржавый замок долго держал нас на пороге, но победа над просевшей дверью радости не прибавила: в доме пахло сыростью и мышами. Пол в углах провалился, штукатурка местами обсыпалась, открывая унылые пятна из почерневшей дранки, скрепленной грязно-коричневой глиной.

Освободив частицу пространства, и сделав его условно обитаемым, мы свалили вещи на кровать, принесли из сарая трухлых отсыревших дров и принялись растапливать печку, которая за столько лет бездействия рассохлась и напрочь не хотела отдать нам частицу своего тепла.

Измученные, пропахшие сыростью и гарью, мы только к вечеру немного обустроились и сели перекусить.

 

***

Жуя бутерброд, и украдкой наблюдая за Верой, я понимал, что без денег, без работы, без достаточных запасов продуктов и даже дров, вряд ли мы задержимся здесь надолго.

«А ЖЕЛАНИЕ загадать НЕЛЬЗЯ!»

Я чувствовал Верино недовольство, пробовал шутить. Девушка, не желая меня обидеть, тоже отвечала шутками.

Выходило наигранно и глупо.

У меня дрожали руки от бессилия и обреченности, хотелось заорать или грохнуть об пол чем-либо стеклянным. Благо, посуды под рукой не оказалось.

Я боялся, что в таком настроении наговорю ерунды, ехидно подшучу над Верой, или вспыхну от обиды на весь мир.

И ко всему окружающему кошмару мы еще и поссоримся.

Лучше уж спать.

 

***

Не раздеваясь, мы улеглись на продавленной кровати. Укрылись воняющим плесенью одеялом.

От переживаний, от тоски и отчаянья, от надуманных картинок экзекуции над Аннушкой, на меня нашло дикое извращенное желание.

Ненавязчиво, чтобы не обидеть, я начал приставать к Вере, но та, видимо, почувствовав мой зуд, предупредительно замоталась одеялом и раздраженно оттолкнула мою руку.

Это еще больше меня обидело.

«Лодку любви несет на острые рифы, и она не выдержит...».

Так и заснул — обиженный и злой.

 

 

Глава седьмая

Ночь с 25 на 26 января 2014 года

 

***

Мне снился Рет Батлер. Я знал, что это Велиал, потому не удивился.

— Сгинь! Я ВСЕ сделал и ВСЕ отдал…

Велиал лишь брезгливо скривил красивые губы, глянул снисходительно. Взмахнул рукой.

Перед глазами, словно стеклышки в калейдоскопе, замелькали образы девочек, девушек и женщин, которые мне когда-либо нравились. В которых я, даже мельком, даже походя, влюблялся. Которых я незаслуженно и порочно хотел.

Их были сотни, тысячи.

Замелькали голыми коленками хорошенькие одноклассницы и школьницы из моей школы, девчонки-соседки и подружки из далекого детства. А с ними и учительницы, и мамы одноклассниц.

Затем хороводом закружились сокурсницы моей группы и параллельных групп из студенческой юности.

Затем молоденькие коллеги-учительницы из школы, где я преподавал после института, и даже жена директора, и даже школьница Алинка из общежития.

Затем замельтешили лица, юбки, ноги и попки женщин из серого настоящего: и Настенька, и моя Маленькая Вера, и даже Аня, возможно уже покойная, которую отдал на потеху зомбакам.

И я понимал в этом дивном сне, что стоит мне загадать ЖЕЛАНИЕ, как все они — по моему велению! — придут в любое время, хоть сейчас, и в том обличии, в котором их знал. И будут служить мне, и исполнять сокровенные мои фантазии. Стоит лишь загадать ЖЕЛАНИЕ...

Рет Батлер посмотрел на меня, затем легонечко улыбнулся, будто извиняя. Ободряюще подмигнул.

«Все ошибаются. Но Лучезарный готов простить неразумного оступившегося брата, и тогда...» — прошелестело у меня в голове.

 

***

Рет Батлер опять щелкнул пальцами.

Я увидел себя в дорогом костюме, на престижном литературном форуме.

Я раздаю автографы на своей новой книге, еще пахнущей типографской краской.

Ко мне выстроилась очередь из поклонников и поклонниц. Организаторам форума неудобно передо мною за ТАКУЮ толпу и радостно, что СТОЛЬКО народу привалило, не смотря на недешевые билеты.

А я раздаю автографы и подсчитываю в уме: какой будет выручка от проданных книг. Замечаю, что вся подготовленная партия разлетелась, как горячие пирожки в школьной столовой.

Я раздаю автографы неспешно, по-барски стараясь угодить каждому, указать имя, пожелать заветного.

А они, мои поклонники, особенно поклонницы, наперебой желают сфотографироваться со мною, или хоть бы дотронуться до живой легенды, хоть бы приблизиться и вдохнуть запах.

Я им разрешаю. Особенно поклонницам.

Я соглашаюсь позировать, самодовольно замечая, как их подружки дрожащими руками достают фотоаппараты и телефоны, спешно щелкают, а я обнимаю поклонниц, чувствуя кончиками пальцев сквозь тоненькие кофточки и платьица бретельки их лифчиков и резинки трусиков, порою, вроде случайно, опуская ладонь на упругую ягодицу.

Я бы предложил им встретиться и в более интимной обстановке, но у меня есть Вера.

«Да! у меня есть Вера...».

 

***

Рет Батлер, соглашаясь, качнул головой, опять щелкнул пальцами.

Я увидел себя...

«Нет, не нужно! Об этом она может узнать!..».

Я на палубе СВОЕЙ яхты в теплых волнах Средиземного моря.

Я сижу в шезлонге, подставив ласковым солнечным лучам загорелое лицо, потягивая из трубочки дорогой коктейль, а у моих ног сидят две юные девушки в прозрачных коротких туниках — светленькая и темненькая.

Они нежно поглаживают мои лодыжки, массируют ступни, преданно смотрят снизу вверх.

Я чувствую кожей их нежные ладошки, их пальчики…

«Стоит лишь загадать ЖЕЛАНИЕ!

Нельзя-нельзя-нельзя!..».

 

 

Глава восьмая

Ночь с 25 на 26 января 2014 года

(продолжение)

 

***

Проснулся от холода и пекущего зуда внизу живота. В окнах стояла глухая ночь.

Налитое мое естество болело от упругости. Нестерпимо хотелось в туалет.

Стараясь не разбудить Веру, выскользнул из под нагретого одеяла.

В окружающей зябкой темени, то вонючее одеяло теперь казалось венцом согревающего уюта.

Стараясь ничего не опрокинуть, вспоминая расположение оставленной вчера охапки дров и ведра с водой, я накинул куртку и поковылял из избы.

Душа болела, отравленная контрастом недавнего сна и яви.

 

***

На улице моросил январский дождь со снегом. Я помочился в сырой мрак.

На душе было хуже, чем на улице.

«Умереть бы прямо сейчас, в этой промозглой темени…».

Опять возвратились трусливые мысли, о том, КАК БЫ ХОРОШО БЫЛО, ЕСЛИ БЫ НИЧЕГО ЭТОГО НЕ БЫЛО…

«Если бы не Велиал! Если бы не Вера!..».

В ужасе понимал, что готов ее предать.

«Сейчас бы — не рассуждая, не сомневаясь, с удовольствием — я поменял бы мою сладкую Маленькую Веру — с миниатюрной тесной тайной, с детскими бедрами, с торчащими нарождающимися грудками, с горячим развратным ртом — поменял бы на суконный покой стареющего, никому не нужного, нищего холостяка, каким я был полгода назад…».

Я старался не думать о том, но оно само думалось.

 

***

Возвратился в избу. Там плакала Вера.

Я обнял девушку, поцеловал в макушку. От Вериных волос смердело.

«Когда лежали вместе, то не чувствовал…».

— Слышала, как уходишь, и подумала, что ты меня оставишь в этой… — сказала Вера, утирая слезы. — А еще я очень хочу писать, и не знаю, куда пойти в туалет, и боюсь, что описаюсь в постели.

— Сейчас.

Я наслепо пошарил рукой у печи. Нашел оплывшую свечку, нашел спички. Долго чиркал, кроша отсыревшие головки. Еле зажег.

Осветив мистическое пространство нашей кельи, я осторожно, как драгоценность, взял Веру на руки, побаюкал, поцеловал в шею.

Поставил ее у кровати, сдернул до колен теплые рейтузы вместе с трусами, подал ведро с водой.

— Писай сюда, — сказал я.

 

***

Вера смущенно потупилась, шмыгнула носом — она еще никогда не мочилась передо мною.

— Писай, — повторил я. — Меня не стесняйся. Я тебя люблю, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Это – ПРЕДЛОЖЕНИЕ.

Вера вздохнула и присела на ведро, зажурчала девичьей струйкой. Я принюхался: ее урина пахла полынью.

Закончив, Вера привстала. Оглянулась, в поисках салфетки, чтобы промокнуть оставшуюся на волосках влагу.

Я понял, тоже оглянулся — ничего подходящего под рукой не было.

— Подожди, — остановил Веру, которая принялась натягивать трусы. — Я сделал тебе предложение. Ты согласна?

— Не знаю, — смущенно ответила девушка, прикрывая рукой темнеющий лобок.

— Зато я знаю!

Я опустился перед нею на колени.

— Знаю…

 

Глава девятая

26 января 2014 года, воскресенье

 

***

Я охватил Веру за холодные ягодицы и жадно припал губами к влажной ее промежности. Курчавые волосики еще хранили на себе горячие соленые капли.

Вера ахнула, хотела увернуться, хотела оттолкнуть мою голову, но куда ей — юной нимфе — против уверенного в своем праве сатира.

Я лакал ее складочки и впадинки, слизывал с курчавых волос оставшиеся полынные слезы, а сам думал, что НИКОГДА, НИ С КЕМ, У МЕНЯ ТАКОГО НЕ БЫЛО, И НЕ БУДЕТ.

«И я никогда не поменяю ЕЕ на призрачный покой, потому, что жить без нее в том покое не смогу. Ни с кем…».

Я толкнул Веру на кровать. Содрал со щиколоток рейтузы. Накинул на нее одеяло.

Сняв и отбросив свои брюки, юркнул за нею.

 

***

Я любил Веру под одеялом, потому, что опасался раскрывать ее горячее тело в остывшей зимней хате.

В этой нестерильной любви на несвежих простынях, была какая то обреченная, первобытная сладость.

Я любил ее как первый раз! Я терзал и зло щипал ее маленькое немытое тело, пахнущее девичьим запахом, будто в отместку за то, что никогда не смогу так делать с приснившимися мне девчонками в прозрачных туниках, и с тысячами непознанных мною женщин, водивших хороводы в недавнем сне.

И никогда у меня не будет яхты, раздачи автографов, поклонниц и штабелей напечатанных книг, потому что я НИКОГДА не загадаю ЖЕЛАНИЯ, как бы Велиал меня не искушал.

 

***

Проснулся перед обедом, разбуженный солнечным лучом, пробившимся сквозь грязное окно.

Вера еще спала, свернувшись калачиком, уткнув горячий лоб в мое плечо. Я осторожно высвободился, поцеловал Веру в нос, пахнущий рыбой, шершавый от моего застывшего семени.

Я вспомнил прошлую ночь, облизал губы, хранившие Верин запах. Мы теперь оба носили на себе частицы друг друга, и потому были одним цельным андрогином.

Мы и раньше взаимно развратничали. Но тогда это было забавами. Теперь же между нами СЕРЬЕЗНО, потому как вчера я сделал Вере предложение и она мне почти жена.

 

***

От воспоминаний погорячело под сердцем, но взгляд опустился на пол, на раскиданную охапку дров возле печки, ведро с водой, в которое мочилась Вера, на изломанные спички и опрокинутый огарок свечи.

Романтика дрогнула и растаяла.

«Лучше бы ночь не кончалась и темнота не уходила — в сумраке легче скрыть окружающий хаос, уйти в себя и жить тактильными ощущениями».

 

***

Я выскользнул из-под одеяла, мигом надел куртку — в избе было зябко.

«Нужно к Вериному пробуждению растопить печку и нагреть чаю».

Я собрал дрова, сложил в печной камере.

Поднял с пола спичечный коробок — он оказался пустым. На грязном полу россыпью лежали сгоревшие спички.

Порылся в сложенных в углу вещах — спичек тоже не было.

Как это всегда бывает: готовясь к поездке, мы с Верой купили много чего, но о самом главном забыли. Тем более, после моего отказа от сигарет, зажигалка и спички перестали быть самыми необходимыми аксессуарами. И если в городе это решаемо, то деревня забывчивости не прощает.

 

 

Глава десятая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

Я вышел на улицу. Стоял пасмурный продувной январский день. Ветер трепал голые ветки сирени.

Нужно было добывать огонь.

Вспомнил пионерское детство, оглядел камни под ногами, с помощью которых можно было бы высечь искру. Камни попадались непригодные, грязные и сырые.

«Даже сухим камнем, даже кремнем, я дрова не подожгу, и костер не разведу».

 

***

Потоптался во дворе и решил пойти к соседям. Раньше делать этого категорически не хотел — опасался, чтобы меня в селе, в такую пору, увидели, да еще с девчонкой, которая мне в дочери годится.

Я опасался, что пойдут разговоры и сплетни — здесь это быстро — ненужное внимание привлекут, участкового инспектора милиции натравят. И нарушится мой покой, за которым сбежал из города.

Но другого выхода я не находил. Нужно было кормить Веру.

 

***

Бабушка моя жила на окраине деревни, на хуторе, который вольготно раскинулся между лесом и населенными улицами, где участки жались один к одному.

От нашей хаты до ближайшего дома было метров сто.

Пришлось идти.

Бабкиных соседей я помнил с раннего детства, как только начал приезжать к ней на каникулы. Ближе всего, в добротном кирпичном доме, жил дядька Степан и жена его Марина.

Дядька тогда казался мне старым и толстым. Он был намного старше жены, всегда молчал и к малышне относился строго. Дети его боялись, зато тетю Марину обожали и называли просто Мариной, или Маринкой. Язык не поворачивался назвать ее тетей.

Марина была лет на десять старше нас — ей тогда было, наверное, около двадцати. Но, не высокая и худенькая, она казалась чуть ли не нашей ровесницей.

Озорная хохотушка и певунья, Маринка влюбила в себя всю округу, в том числе и местную ребятню, и меня. Она была одной из первых в том хороводе моих симпатий, который снился прошлую ночь.

 

***

Не раз ми с пацанами пробирались к Маринкиному огороду, и из зарослей наблюдали, как Маринка, нагнувшись, садит картошку, или выпалывает бурьян.

Особенно нас интересовало, как задирается ее короткое платьице, открывая загорелые бедра. И мы часами ждали, чтобы свежий ветер-распутник подхватил подол, задрал повыше, чтобы увидеть Маринкины трусы. А потом, вспоминая эту стыдную картинку, перед сном мы теребили и теребили, добиваясь колючей сладости в третий, в пятый и в десятый раз.

 

***

Старший из нашей ватажки — Витька — научил, как подсластить эротические медитации, наполнить их реальным осязанием.

Заинтригованные этим планом, мы с ребятами выследили, когда Маринка в очередной раз вывесит постиранное белье на веревках в саду.

Выбрав момент, чтобы никто не видел, мы перемахнули через забор. Каждый ухватил заранее оговоренный трофей, и унес с собою. Прибыв в укромное место, мы разглядывали украденные, еще влажные, трусы и лифчики, представляя, как они касались ее тела в самых недоступных местах.

В нашей стыдной охоте особенно повезло моему одногодке Сереже, которому достались Маринкины розовые трусы, плохо отстиранные в промежности. Он очень ими гордился, а потом променял Витьке на перочинный ножик с двумя большими лезвиями и штопором.

Через некоторое время мы опять решили сходить за добычей и обновить трофеи, но Маринка больше мелкого белья на улице не вывешивала.

А еще тот же Витька нам рассказывал, что своими глазами видел, как толстый и старый дядька Степан на сеновале делал ЭТО с нашей обожаемой Маринкой, как она закидывала стройные ноги на его волосатые плечи и стонала, будто ей больно.

Мы страшно ревновали и возмущались такой несправедливостью, мечтая хоть на миг оказаться на месте Маринкиного мужа.

 

***

И вот теперь я шел к этой Марине, которую не видел, без малого, тридцать лет. Сейчас ей должно быть за пятьдесят.

Еще от покойной бабки я знал, что дядька Степан давно умер, что Марина живет с детьми: со старшей дочерью и маленьким сыном.

В ту пору, когда они взрослели, я уже перестал наведываться в деревню, озабоченный своей жизнью, и даже не знал, как их зовут. Сейчас Маринкины дети должно быть взрослые, и вряд ли сидят возле матери.

 

***

Я пошел по грунтовой разбитой дороге к соседскому подворью, которое чернело вдали, в окружении неказистого запущенного огорода.

Дорога была плохая: влажные комья земли перемешались с мусором, стеклом, тряпками. Все это смерзлось в коралловые рифы, по которым я скользил, подворачивая ноги.

С горем пополам добрел до перекошенных Маринкиных ворот.

 

 

Глава одиннадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

Взялся за ручку калитки. Со двора раздался сиплый лай. Он тоже казался древним, как и вся окружающая реальность.

Трижды гавкнув, пес замолк. Я ждал.

Через несколько минут двери веранды приоткрылись, в щелке образовалась старушечья голова, по брови замотанная теплым платком.

— Кто там? — хрипло спросила старуха. Сморщенная и несчастная, возможно Маринкина мать.

— Здравствуйте! Мне нужно тетю Марину, — крикнул я, приветливо улыбаясь.

Старуха насторожено посмотрела на меня.

— Зачем?

— Я внук ее покойной соседки — бабы Матрены — Игорь.

— Что тебе надо?

— А тетя Марина дома? Я хотел спичек одолжить...

Просевшая дверь отворилась, черкнув о порог. Старуха вышла на крыльцо, осторожно переступила две ступени, поковыляла к калитке.

Пока она шла, переваливаясь с ноги на ногу, я вглядывался в ее лицо. Вероятно, она действительно мать Марины, потому что очень…

 

***

— Я — Марина, — сказала старуха и подвела на меня глаза.

Я ошарашено кивнул: ее лицо было морщинистое, опухшее, глаза заплаканные. От сгорбленной фигуры, от размазанных движений веяло вселенским горем.

— Ты откуда? — спросила Марина.

— Из Киева, — сказал я.

Марина дико посмотрела на меня и осела возле калитки. Тихо завыла, как покалеченная собака.

Я испуганно отступил на шаг.

«Она психически больная» — мелькнула догадка.

Хотелось развернуться и уйти.

«Черт с ними, с теми спичками...».

— Ироды! — вопила Марина. — Ослепили, ироды!

— Кого? — Я наклонился над дрожащей фигурой.

 

***

— Ослепили моего Петеньку, кровиночку голубоглазую, — промычала Марина и завыла пуще прежнего.

Я постоял над нею, решая, что делать. Затем осторожно подхватил на руки и понес в дом.

Мог ли я подумать тогда, в солнечном детстве, что вот так, запросто, буду нести героиню моих стыдных фантазий на руках, прижимать к груди, вдыхать ее аромат.

Теперь вдыхать Маринин аромат не хотелось: от нее разило гнилью и застойной мочой.

 

***

Отнес Марину в комнату, положил на кровать. Она уже не выла, лишь тихонечко стонала да подрагивала.

— У вас есть валерьянка? — спросил я, наклоняясь к перекошенному лицу.

Марина отрицательно качнула головой.

— Тогда попейте, — я взял металлическую щербатую кружку, зачерпнул воды из ведра, которое стояло на маленькой скамеечке, подал женщине.

Марина приняла дрожащей рукой, поднесла к губам, судорожно глотнула, проливая на платок, на ватную фуфайку.

Я смотрел и не мог поверить, что «моя Маринка» превратилась в это безобразие.

«Кто в этом виноват? Видимо те, кто ослепил неизвестного мне Петра. А он, видимо, ей — сын. Только зачем мне чужое горе?».

— Вы полежите спокойно, а я через час приду, принесу лекарства и гостинцев киевских.

— Не надо киевских! — взвизгнула Марина.

— Ладно, принесу других. Вы полежите, — сказал я и боком выскользнул из комнаты.

 

 

Глава двенадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

Возвратившись домой, я увидел насупленную Веру. Она сидела на кровати, замотавшись в одеяло, и жевала хлеб, запивая сладкой водой из бутылки.

Когда я зашел, Вера глянула недовольно и уставилась в грязное окно.

— Извини, — сказал я. — Спички закончились, хотел у соседки одолжить.

Вера обернулась: в ее глазах застыли слезы.

— Я так больше не могу… — выдохнула Вера. Некрасиво пискнула и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.

«За сегодня это уже вторая плачущая».

Я присел на кровать, обнял девушку за плечи, поцеловал в висок.

— Не плачь, — прошептал я. — Все наладится. Я пойду к соседке, одолжу спички, мы сварим суп….

— Не нужно спички, — сказала сквозь слезы Вера. — У меня в сумочке есть зажигалка.

— Молодчина, — обрадовался я, чмокнул в косичку. — А зачем тебе зажигалка?

— На всякий случай. У меня и маленький ножик есть, тоже на всякий случай — меня отец так научил.

— Какой мудрый у тебя отец.

 

***

Вера потянулась, взяла сумочку, вынула и подала мне одноразовую пластиковую зажигалку.

— Вот и хорошо, — я вымучено улыбнулся. — Сейчас растопим печку, сварим суп, покушаем. Одевайся, умойся и прошу к столу.

Не ожидая Вериного ответа, и боясь услышать ПРАВДУ о нашем нынешнем положении, я бодро принялся разжигать печку. Затем поставил кастрюлю с водой на огонь, почистил две картофелины из привезенных двух килограммов. Немного погодя высыпал в кастрюлю пакет супного концентрата, перемешал.

На Веру я старался не смотреть, боясь увидеть ее лицо.

Однако моя амазонка не унывала. Она застелила постель, умылась. Прибрала раскиданные вещи.

К тому времени, когда суп доварился, окружающее пространство приняло обитаемый вид и подобие гармонии.

Довольные, мы сели завтракать.

 

***

И тут я вспомнил о тетке Марине, которую обещал навестить, но за Вериными слезами совсем забыл.

— Ты не сердись, но мне нужно пойти к соседке, — сказал я, не поднимая глаз от тарелки.

Вера перестала кушать, уставилась на меня.

— Я обещал.

— Пойдем вместе, — сказала Вера.

— Я бы не хотел, чтобы ты туда шла.

— Почему? — с удивлением спросила Вера.

— Ей плохо. Она плачет. У нее что-то случилось.

— Я пойду с тобой!

— Не надо. Я не хочу…

— Зато я хочу! — сказала Вера и решительно отодвинула ложку.

 

 

Глава тринадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

К Марине мы пошли вместе. По настоянию Веры из своих куцых запасов выделили кое-какие гостинцы: буханку хлеба, горсть карамелек, колечко ливерной колбасы. Положил к гостинцам упаковку «Валидола».

Придя к дому тетки Марины, мы вошли без стука. Я думал, что она все так же лежит в кровати и плачет. Но к нашему приходу Марина уже возилась у плиты — сельская жизнь не предполагает долгих страданий и копания в своем горе. В каждом, даже захудалом, дворе есть живность, которая мычит, хрюкает, кудахчет и хочет кушать вне зависимости от душевного состояния хозяев.

 

***

Мы зашли, Марина оглянулась: глаза все такие же заплаканные, отрешенные.

Ничего не сказала. Молча продолжила размешивать в двух ведрах варево из картошки, досыпая черпаком грубо помолотую муку. Закончив приготовление, Марина подхватила оба ведра и пошла из хаты.

Раньше, по моей детской памяти, у дядьки Степана и Маринки было большое хозяйство, но сейчас, видимо от него остались жалкие крохи, если судить по ухоженности усадьбы.

 

***

Тетка вышла. Я положил на стол принесенные гостинцы, подтолкнул Веру к табурету, сел сам.

— Она страдает, — сказала Вера. — Я чувствую.

— Не нужно было тебе приходить.

Вера вопрошающе посмотрела на меня.

— Проблем нам и так достает, — объяснил я.

Вера ответить не успела — скрипнули двери в веранде, затем в хате, зашла Марина. Стала напротив нас, принялась разглядывать меня — будто впервые видела, затем Веру — взгляд на ней задержала подольше.

— Ты внук Матрены?

— Да…

— Это твоя дочка?

Я отрицательно покачал головой.

— Твое дело, — сказала Марина, села возле нас на соседний табурет.

Глянула на стол, где лежали принесенные гостинцы в целлофановом пакете:

— Заберите назад. Не нужно мне киевских подарков.

— Мы от чистого…

— Я сказала — не нужно! — крикнула Марина, со злостью ударила ладонью по пакету: тот слетел со стола, шмякнулся возле печки.

Мы с Верой молчали, не зная как поступить.

В который раз показалось, что Марина психически не здорова, и долго быть нам здесь не стоит. Особенно Вере.

— Что же у вас, в том Киеве творится?! — неожиданно запричитала-завыла Марина, закачалась на стуле. — Сволочи! Ироды! Проклина-а-ю…

 

***

Вера от неожиданности вздрогнула, оглянулась на меня.

Я обнял ее за плечи, прижал, поворачивая так, чтобы отгородить от воющей женщины.

У Марины начинался очередной приступ, надо было уходить.

— Ослепили, Ироды, моего Петеньку, кровиночку голубоглазую, — причитала Марина, завывая на гласных. — Пусть будут ПРОКЛЯТЫ! Гореть им в аду! Им, и их детям до седьмого колена! Аминь... ПУСТЬ БУДУТ ПРОКЛЯТЫ ВСЕ МАЙДАНЫ! И ТЕ, ЧТО БЫЛИ, И ТЕ, ЧТО ЕСТЬ, И ТЕ, ЧТО БУДУТ… ПУСТЬ БУДУТ ПРОКЛЯТЫ ВСЕ, КТО ИХ ЗАТЕЯЛ!

 

***

Марина на нас не смотрела. Она раскачивалась на табурете, дико щерилась на окно, трясла кулаками и плевалась, грозя неведомым «иродам».

Я поднялся, взял Веру за руку.

Медленно, чтобы не вспугнуть и не привлекать внимания, ми просеменили к дверям, вышли в сени, затем в веранду, затем во двор, подальше от чужого горя.

Я не нашелся, как и чем помочь бедной женщине, но чувствовал энергетику ее проклятий, и ЗНАЛ, что они ОБЯЗАТЕЛЬНО найдут адресатов. Горе им…

 

Глава четырнадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

Выйдя со двора на улицу, я плотно прикрыл калитку. Облегченно вздохнул.

— Опять воет? — зашамкало за спиною.

Мы с Верой испуганно обернулись: на противоположной стороне раскисшей дороги стоял сухонький — метра полтора ростом — сгорбленный мужчина неопределенных лет.

Скорее дедок, в смешной широкополой шляпе, затертой болоньевой куртке, размера на три больше, и таких же огромных кроссовках, залепленных холодной грязью.

Дедок переминался с ноги на ногу, с интересом нас разглядывал. В одной руке он держал матерчатую засаленную сумку, а другой опирался на палку.

 

***

Я смутно помнил его из детства.

За тридцать минувших лет он почти не изменился. Это был сельский сумасшедший — Федор, или Федурка — как его называли.

Покойная моя бабка рассказывала, что он безобидный, от рождения убогий. Бояться его не стоит, но и занимать не надо — божий человек.

Федурка в селе слыл дурачком и богоискателем. В глазах односельчан второе предполагало первое, поскольку Бога никто из добропорядочных обывателей не искал, и не думал заниматься такой ерундой.

Федурка жил с матерью, которую называли ведьмой. После ее смерти он так и остался на окраине села, в материной хате, соседствуя с моей бабкой да теткой Мариной.

 

***

— Воет, бедолага, — продолжил дед, обводя нас неприветливым взглядом.

Это не было вопросом — лишь констатацией факта, и я кивнул. Глаза у деда были колючие.

— Вы кто и откуда?

— Из Киева. Я внук Матрены — вашей соседки. А это… — я кивнул на Веру.

Глаза его сверкнули, как раскаленные угли:

— Антихрист уже пришел в мир; его имя — БУНТ! — прошипел дед, недослушав моего объяснения.

«Везет мне на странников и психов, — подумал я, вспомнив соседа Эльдара. — Подобное притягивает подобное».

— Ты кому служишь? — спросил дед.

— Никому, — ответил я.

«Теперь это правда».

— Так не бывает, — сказал дед и улыбнулся чернозубым ртом. — Если ты не служишь Богу, ты служишь Сатане — середины быть не может.

 

***

Наш диалог меня все больше тяготил. Да и Вера устала.

Она испуганно жалась ко мне плечом. Я обнял девушку и отступил на полшага назад, прикидывая, как бы обойти больного деда. Но тот почувствовал, ухватил меня за рукав костлявыми пальцами.

— Послушайте, раз вы из Киева! Святыня земли русской превратилась в пристанище Дьявола! — застрекотал, забулькал дед. — Горе вам, столичные бесы! Из-за вас на нашей земле прольется много крови в этот год и следующие! В реках покраснеет вода и новая планета появится над землей... Нужно быть к этому готовым. Нужно починить церковь, привести в порядок кладбище — самое главное место после божьего храма, преддверие Ада и Рая. Скоро Страшный суд и нужно уделить оставшееся время спасению души…

— Почему плачет тетка Матрена? — спросил я деда, чтобы остановить его страшные пророчества.

Тот замолк, поднял на меня безумные глаза. Я выдернул рукав из его пальцев.

— Лукавый пришел на святую землю, — медленно, по слогам, будто неразумному ребенку повторил дед, а дальше залепетал, как и прежде, глотая слова. — Приспешники Сатаны грызутся между собой за власть, как шакалы над падалью, натравливают людей, чтобы те убивали друг друга, палили бесовским огнем. Маринкин сын срочную служил во внутренних войсках, а ему на Козьем болоте глаза и выпалили, когда он кордоном перед нечистью стал. Вот Маринка и воет, и проклинает киевский бунт!

Дед отдышался, переводя глаза то на меня, то на Веру.

— Люди, желающие спасти свою душу, должны готовиться к грядущим битвам — час их настанет, когда легионы бесов и сам Сатана, пришедший набирать воинство, обрушатся на монастыри и святые православные храмы. Скоро это, скоро… Много крови прольется!

 

***

Я больше не слушал. Ухватил Веру за руку, отодвинул деда и решительно пошел по раскисшей дороге к бабушкиному дому, таща девушку за собой.

— Покайтесь! — завопил в спину дед. — Для спасения души нужно покончить с собственной волей-отравой, которая внушает человеку нелепую уверенность в том, что он — бог, стоящий выше всех!

Не оборачиваясь, я тянул Веру за собой.

Я и сам знал — намного лучше Федурки — что творится в столице.

 

 

Глава пятнадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

 

***

— Чудной дед, — сказала Вера, когда мы возвратились домой.

Поймал себя на мысли, что уже, про себя, называю старую бабушкину избу домом.

Будто чувствуя такую перемену, убогое жилище поменялось, стало нашим. Возможно потому, что мы немного прибрались, занесли дров, протопили печку.

Но я знал, что дело не в этом. Не единожды раньше замечал: стоит переночевать в незнакомом месте, как оно становится родным, а несколько ночей делают его моим убежищем и местом силы.

 

***

Вера присела за стол, отломила краюшку хлеба от початой буханки. Принялась голодно жевать.

— Не перебивай аппетит, суп подогрею, — я перехватил тонкую руку, развернул ладошку, поцеловал в запястье.

— Чуть-чуть, — увернулась Вера. По-детски стянула плечами.

— Подожди.

Я взял кастрюлю с утренним супом, поставил на плиту.

В городской квартире достаточно было бы поджечь газовую конфорку и через пару минут суп согреется. Но в деревенской избе для этого требовался целый ритуал.

Я нашел несколько поленьев посуше, и без сучков, аккуратно настрогал ножом тонких щепок, сложил из них горку в печурке, зажег. Дав прогореть, сверху наложил три полена.

Огонь разгорелся.

Вера все это время следила за мною, забравшись с ногами на кровать и охватив колени руками.

 

***

— Чудной дед, — повторила Вера. — О нечистой силе говорил... Я в это не верю. А ты веришь?

— Вера не верит, — скаламбурил я, пробуя суп.

— А ты? — спросила Вера.

— А я знаю…

— О нечисти?

— И о нечисти. Обо всем.

— Так уж и знаешь, — недоверчиво хмыкнула Вера. — Наши ребята из университета на Майдан ходили. Рассказывали, что там обычные простые люди отстаивают свои права.

Разве они — нечисть?

— Обычный простой парень ХОТЕЛ тебя прямо в туалете общежития, называя «комсомольским телом»? Обычные мирные люди выжгли глаза сыну тетки Марины?

— Ну, он же мент! Он защищал бандитскую власть.

— И ты… Маринкин сын стоял в оцеплении, куда его поставили его командиры, — сказал я, разливая суп в тарелки.

— А его командиры, и те, кто бросал огонь в молодых парней — зомбаки. Подчиненные бесов.

Я спиной чувствовал Верин недоверчивый взгляд. Обернулся.

— Ты откуда знаешь? — спросила Вера.

 

***

— Я много знаю. Я когда-нибудь сойду с ума от всего, что знаю… Это очень сложно. Я хотел тебе раньше рассказать — ты не слушала. А теперь не хочу. Давай, лучше, кушать.

Мне вовсе не хотелось теребить свои былые сомнения, признаваться Вере в дружбе с Велиалом.

«Тем более, когда сумел выскользнуть из его сетей».

Мне не хотелось говорить о своих подозрениях в отношении самой Веры — уж очень все у нас гладко складывалось.

«Но она теплая, мягкая, нежная — настоящая...».

Вера почувствовала мои мысли, больше не расспрашивала.

Мы доели суп, затем до вечера обустраивали свое скромное жилище.

Старый дом все больше становился нашим.

 

 

Глава шестнадцатая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

 

***

За неделю мы с Верой окончательно прижились в бабушкином доме. С началом февраля жизнь потекла своим чередом за неспешными сельскими заботами.

И все бы ничего, но последние ночи, лишь только засыпал, ко мне приходили гости. Особенно перед рассветом, в беспокойной деревенской тишине. Меня навещали призраки людей, которых я убил ради исполнения ЖЕЛАНИЙ.

Я их боялся. Как в детстве — натягивал одеяло на голову, нырял в уютную Верину «ложечку». Призраки теряли меня из виду, растворялись. Мне хотелось в это верить, а возможно так оно и было.

Во всяком случае, слившись с девичьей спиной, я засыпал без кошмаров.

 

***

На этот раз мое убежище не помогло.

Я уже почти засыпал, как на фоне окна, скорее почувствовал, чем разглядел неоновый силуэт.

«Привиделось», — подумал я. Уже хотел сбежать под одеяло. Но любопытство победило — пригляделся: гость оказался необычным.

Это был не Велиал и не один из его посланников.

«Не бойся… — проявился во мне нежный голосок — суть перезвон колокольчиков или журчание весеннего ручейка — так говорят дети, особенно девочки. — К тебе пришел ангел Хамуил».

Я теснее прижался к Вериной попке. Наученный Велиалом и его компанией, я никому не верил.

«Уходи… Мне обещали, что не тронут».

«Я ангел Хамуил — защитник и хранитель… Я не причиню тебе зла. Мне нужна помощь…».

— Не верю! Сгинь. Велиал отпустил меня… — зашипел я.

Вера вздрогнула, заворочалась. Я теснее прижал ее за плечи.

«Не бойся… Пошли…» — звучал во мне малиновый голос ночного гостя.

 

***

Не дожидаясь моего ответа, тварь, назвавшаяся Хамуилом, дунула теплым земляничным дыханием. Мое астральное тело содрогнулось и вышло из физической оболочки.

Я оказался в прозрачном стеклянном шаре, будто внутри огромной елочной игрушки, по стенкам которой расходились живые змейки миниатюрных сиреневых молний.

Мир вокруг преобразился, заиграл красками и волшебными звуками. И на его фоне особенно ясно проявилось убожество оставшегося внизу деревенского дома, который стал нашим убежищем; и сама Вера, лежащая на продавленном диване; и обнимавшее девушку бездушное тело, почти мертвое, бездыханное, которое мгновение назад было мной.

 

***

Я поднял глаза. Возле меня, в шаре, находился мальчик лет двенадцати, или девочка — нежные черты лица и длинные светлые волосы скрадывали пол.

«Мой ночной гость — ангел Хамуил» — догадался я.

За спиной у ангела крыльев не было.

— Это выдумки, — серьезно сказал мальчик, или девочка.

— Крылья нужны для перемещения по воздуху, а мы перемещаемся в астрале, и…

— Снимай парик — я тебя узнал. Ты — бес! — хамовато пошутил я. Уж очень мне не нравился этот красавчик, или красавица.

— Нет, конечно… — смутился гость.

— На нет — и суда нет. Тогда, чем обязан?

Я продолжал плотоядно его разглядывать — авось испугается, улетит. Ангелы меня еще не посещали, и как общаться с ними — я не знал. Но одно знал наверняка: общение с потусторонним миром к добру не приведет.

«Лучше, как-нибудь сам. Подальше…».

— Мы просим у тебя помощи, — сказал красивый мальчик.

— Кто — мы?

— Ангелы Света…

— Я УЖЕ встречал «ангелов света». Мерзость!

— То были демоны и бесы. Воинство Сатаны. Черная рать!

А истинные Ангелы Света — это мы.

— Они то же самое говорили. Вы, уж, разберитесь между собой.

— Они врали. А мы…

— Те же яйца, только в профиль. И какие вы Ангелы, если сами не можете решить свои проблемы?

— Это проблемы людей. А мы не можем прямо вмешиваться в ход земных событий. Но сегодня случится непоправимое. И ты должен этому помешать.

— Я больше никому ничего не должен! Искупил. Отмотал… И я НЕ ИГРАЮ в ваши игры: ни в демонские, ни в ангельские, ни в человеческие. Мне ПЛЕ-ВАТЬ! На тебя — в том числе.

Я демонстративно плюнул на стенку радужного шара.

Плевок зашипел, как на горячей сковородке, исчез.

— Не спеши отказываться. Я покажу, а ты решишь, сможешь помочь или нет.

 

***

Стеклянный шар легонечко качнулся и сорвался с места.

В миг он прострелил черное пространство, взмыл к беззвездному небу, затем спустился, и мы оказались над светящимся оазисом большого города.

В контрастных переливах я узнал недавно оставленную столицу, пульсирующие артерии ее главных магистралей и затемнения второстепенных улиц и переулков.

По мере приближения к задымленному центру, ощущалось, как в пространство испаряются сгущенные флюиды злобы и агрессии, питаемые бесплотными сущностями — моими недавними коллегами, — которые кружили над людским муравейником И от того астральное тело мое заходилось дрожью, будто я был не энергетическим сгустком, а живой плотью со всеми положенными чувствами.

«Я не хочу…» — пульсировало во мне.

«Скоро станет легче» — отвечал ангел легким шелестом.

«Что я должен делать?».

«Спасти…».

«Кого?».

Ангел не ответил. Описав сложную кривую, наш шар приблизился к Главпочтамту, проник во двор массивного здания и беззвучно лопнул за несколько метров от земли.

Я на мгновение ощутил себя легким перышком, повисшим в воздухе. Потом, будто струей пылесоса, меня подхватило и потянуло вниз.

 

 

Глава семнадцатая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

Сначала я почувствовал холод. Затем ноющую боль в правой ноге.

Повеяло пряным древесным дымом и ядовитым угаром тлеющей ваты.

Я опасливо огляделся. Обнаружил себя сидевшим на ящике возле костра, посреди двора, окруженного серыми громадными домами. В костре горел остов разломанного венского стула, который я определил по фигурным ножкам.

Возле меня, на отломанной спинке, отделанной гобеленом, сидела пухлая курносая девушка лет двадцати — насколько я мог определить в потемках ее возраст. Она была одета в болоньевый затертый пуховик и бесформенную вязанную шапку. Девушка курила.

Соседка кисло улыбнулась, показав кривые зубы:

— Не волнуйся. Сиди и слушай… — Голос у нее был хриплый, прокуренный. — Я — ангел Хамуил.

 

***

Девушка жадно сделала последнюю затяжку, бросила окурок в огонь, туда же плюнула.

Я уставился на нее.

«Это прекрасный фавненок, который прилетел со мною?!».

— Да, — сказала некрасивая девушка. — Нам пришлось на время позаимствовать тела, у... — она запнулась. — У заблудших.

«Подселение в чужое тело своей монады и полное замещение личности, — догадался я. – Валафар об этом рассказывал…».

— А почему заблудших? — притворно удивился я, догадываясь, кто эти двое.

— Они служат Люциферу. Но самое страшное — они делают это сознательно. Это зомби.

— Зомбаки, — поправил я.

— Да, зомбаки…

— А ты, значит, не от Люцифера?

Девушка отрицающе покачала головой:

— Я — ангел Светлого Воинства Хамуил.

— А зомбаки и бесы, значит, не «Светлое»?

— Конечно же, нет! Они «Темное». Нечисть!

— Вы как-то разберитесь... Мы уже это обсуждали.

— Единственно верное «Светлое» — мы!

— Те же яйца… — Я наклонился к огню, поднес озябшие руки.

Это были не мои руки: грязные, мозолистые, с неровно обломанными ногтями.

От моей куртки блевотно смердело козлом, дымом и застоялым никотином.

«Иероним Босх отдыхает!».

— Ты мог бы подыскать что либо поприличнее? — недовольно пробурчал я.

— Я тоже не в восторге. Но эти тела помогут нам исполнить миссию.

— Кстати... — я уставился на молодую особу.

«Бомжиха».

— Ты мысли свои придержи, — зашипела девушка-ангел.

— Рассекретят…

— Не рассекретят, — отмахнулся я.

— Вот потому ты и нужен… — она запнулась. — Мы, ангелы, не можем прямо вмешиваться в людские дела. У нас нет таких полномочий и возможностей. А строить долговременные косвенные цепочки влияния уже некогда. Сегодня могут

погибнуть два человека. Хорошие, ни в чем не повинные. Их ангелы-хранители попросили меня помочь, а я прошу тебя.

 

***

— И что я должен?

— Ты не должен. Мы просим. Ты можешь прямо вмешатся в людские отношения. Спасти. Их будут убивать.

— Когда, кого и от кого спасти?

— Сегодня спасти. Бунтовщики, по команде бесов, взяли в плен двух милиционеров: парня и девушку. Обычных людей, не зомбаков. И теперь хотят казнить их, вроде как в наказание за издевательства над их соратниками. Помнишь, в январе «беркуты» казака на морозе догола раздели?

Я помнил. Это случилось в тот день, когда зомбак Григорий убил чернявого парня. По моей указке. Мы принесли «ритуальную жертву», из-за которой потом начались кровавые игры. Это были звенья одной цепи — убийство и издевательства. Его совершали такие же зомбаки, только в милицейской форме. По науськиванию своих кураторов. Им очень нужно было всколыхнуть толпу и посеять хаос.

 

***

— …пойдем в Дом Профсоюзов. Сегодня ночью, на седьмом этаже, будет казнь. А потом раструбят об этом, чтобы спровоцировать милицию на еще большую жестокость.

— Я похож на Рембо? Или на советского десантника из «Зоны особого внимания»?

— Причем…

— Как ты представляешь освобождение пленных? Не из камеры, а при большом скоплении народа, в ограниченном пространстве… Тут взвод спецназа нужен.

— Мы вдвоем справимся, если будешь меня слушать. Все продумано.

— Кем? — Мне не нравилась эта затея.

— Кем нужно, — отмахнулась девушка, подвинулась ко мне, села совсем близко.

От нее пахло костром и немытостью. Но особо мерзко воняло изо рта.

Я невольно отстранился, девушка не обратила внимания.

— Мы затеряемся в толпе. Дождемся, когда их приведут.

Ты загадаешь ЖЕЛАНИЕ, отведешь глаза…

— Нет! — сказал я и поднялся с ящика. — Я ухожу.

— Куда? — насмешливо спросила девушка-ангел. — Ты не забыл, что твое настоящее тело сейчас находится за сто километров отсюда.

Она была права. Идти мне некуда.

— Или ты хочешь навсегда остаться в ЭТОМ?

Я молча сел обратно. Наклонился к огню. Было холодно.

 

***

— Кстати. Засунь руку в карман и достань, что там находится.

Я сунул и нащупал горбатый металлический полукруг.

Вынул. Это был самодельный кастет. Он привычно лег в руку.

«Дядя сделал под себя».

— Не то! — поправил Ангел. — В левом кармане.

Сунул руку в левый. Там лежала кустарно изготовленная синяя книжечка-удостоверение.

— Читай.

«Самооборона Майдану» — значилось на обложке.

— Фамилию…

— Васыль Кутныця, — прочитал я в голос. — Сотенный.

— Ты хочешь уйти и навсегда остаться Васылем Кутныцей? И спать не с Верой, а с Маричкой Матюшок? — ангел закудахтал прокуренным голосом. — К стати — она, то есть я, — твоя революционная жена. Три дня как перешла из соседней палатки.

 

***

— Я обещал, что больше никогда не буду загадывать ЖЕЛАНИЙ, — зло сказал я, отодвигаясь от вонючей жены.

— Тебе не жаль тех ребят?

Я не ответил.

«Какое мне дело до ментов? Среди них каждый десятый — зомбак».

— Ты знаешь, какая смерть ждет пленных?

— Нет. И знать не хочу. Я не играю в ваши игры! Оставь меня в покое и верни обратно!

Девушка с прищуром зыркнула, презрительно скривила губы.

— Иди за мной!

 

***

Она поднялась.

Не оборачиваясь, пошла в направлении арки, которая вела на Крещатик.

Я понимал, что нахожусь не в том положении, чтобы качать права. Этот решительный и обидчивый ангел оставался единственной ниточкой, связывающей меня с прошлой жизнью и с Верой.

Делать было нечего, и я пошел за ним.

 

 

Глава восемнадцатая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

Мы выбрались на революционный Крещатик.

Я раньше неоднократно наблюдал его людское копошение, но наблюдал сверху, отвлеченно, будто муравьев в террариуме. Теперь же, изнутри, ЭТО оказалось страшным сюром.

Центральная улица столицы напоминала цыганский табор. Она была хаотично утыкана разнообразными палатками, шатрами, фанерными сараями, в которых кудахтали куры и хрюкали свиньи. Меж палаток громоздились дрова и прочий бытовой хлам.

Горели костры. Вокруг живительного тепла располагалась неряшливая молодежь обеих полов, хмурые торгаши с киевских базаров, спитые интеллигенты, городские сумасшедшие и прочая маргинальная братия.

Но большинство населения палаточного городка составляли замурзанные граждане бомжеватой наружности в строительных оранжевых касках. Явно не местные, не городской культуры — вроде разбитной девушки Марички. Да и сам я, полагаю, в нынешнем теле был одним из них, и выглядел соответственно.

В этой бурлящей массе редко, но встречались, и более благообразные особи, видимо, вполне приличные горожане, с печатью интеллекта на закопченных лицах и нездоровым блеском в глазах. Они молодцевато хорохорились перед крестьянами, размахивали руками, вдохновенно проповедовали, на что те презрительно сплевывали и отводили глаза.

«Не любит провинция зажравшуюся столицу, — думал я, протискиваясь за Маричкой тесными тропинками между палаток. — Не любит и завидует. Мечтает выправить такую несправедливость, передушить дармоедов, и занять их места на Печерских Липках».

Отдельную касту среди разношерстного населения городка составляли зомбаки-активисты, командиры и провокаторы. Они находились в каждой стайке, были в курсе творимых дел, и потому не строили романтических иллюзий. Они отличались уверенностью и нахальством, но особенно — превосходством над серым неведающим восторженным быдлом.

 

***

Узкими тропинками между палаток мы пробирались к Дому Профсоюзов, где должна была совершиться казнь.

Я хмуро шел за Маричкой и думал, что ни при каких обстоятельствах не загадаю ЖЕЛАНИЯ, поскольку мой убогий сельский покой меня вполне устраивал.

«И ничего менять не собираюсь… Даже из самых гуманных соображений».

А еще я искал способ выскользнуть из вонючего тела десятника Кутницы, и возвратиться в свое, к Вере. Искал и не находил, поскольку не знал рецепта нашего перемещения.

Он был иным, чем мои вылазки в астрал, и больше походил на путешествие с Велиалом в хрустальном шаре.

 

***

Шли долго, поскольку уступали дорогу разнообразным нагруженным добытчикам.

Кто-то нес доски, ветки и небольшие деревья, посаженные прошлым летом вдоль Крещатика, а теперь спиленные для обогрева. Большинство же тащили в руках, в пластиковых корзинах и тележках из супермаркетов разнообразный скарб, изъятый на нужды революции в магазинах.

Я не раз был свидетелем, как ценное и мелкое, вроде наполнения ювелирок, оседало в карманах членов реквизиционных бригад, состоявших, как правило, из зомбаков, остальное же отдавалось на нужды революции. Все оставались довольны.

Магазинов на Крещатике было много, потому «Остров сокровищ» обещал иссякнуть не скоро.

 

***

По пути меня окликали от костров, уважительно здоровались, обнимали за плечи, жали руку.

«Василь Кутница на Майдане в авторитете…».

Следовавшую же впереди Маричку тоже приветствовали, но не почтительно, а игриво, отпуская липкие шуточки, пробуя обнять и хлопнуть по толстой заднице. При этом, наличие меня, как «мужа», их явно не смущало.

Мы обошли сцену, на которой выступали майданные проповедники.

Из прошлого я знал, что гипнотикам, сочувствующим, и прочей серой массе, на сцену вход заказан. Там выступали чины не ниже зомбаков, но, как правило, полубесы и бесы, а то и обладатели цветных плащей. Однажды, даже сам Люцифер посетил эти подмостки в сопровождении главного кукловода нынешней пьесы — титулованного беса Буткявичюса, ученика самого Джина Шарпа.

 

***

Мы подобрались к Дому Профсоюзов.

Возле входа человеческая масса пребывала в броуновском движении, бурлила, испускала миазмы, смердела дымом, немытостью, перегаром. Запах, который смутил меня при воплощении в тело Василя Кутницы, здесь был привычным явлением.

Тоже самое — и «прекрасная половина» революционной массы: встреченные женщины, а их здесь была добрая четверть, мало отличались от Марички. Наяву проявился естественный отбор.

«Мою маленькую Веру сложно представить в этом бедламе…».

 

***

Присмотревшись к бурлящей толпе, я заметил, что она разделяется на два потока: один вливался в стеклянные двери, второй, пожиже, выплескивался.

Мы с Маричкой пристроились в конец очереди на вход.

 

 

Глава девятнадцатая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

— Нужны большие пластиковые мешки…

Я оглянулся: вертлявый мужичок в запачканной куртке, со злыми колючими глазами, ухватил меня за рукав. По ощущению — зомбак.

— …для трупов.

— Для чего? — Я выдернул руку.

— У тебя голова в порядке? — удивленно спросил вертлявый. — Сам вчера обещал. Сорок мешков для утилизации. Можно большие мусорные, но те протекают…

«Это Иван Бубенчик — их палач» — беззвучно подсказал Ангел.

— Дорогу! — сзади раздался зычный рев. Огромный детина тащил на аркане невысокого паренька в обгоревшей форме внутренних войск. Тот был без шапки, спотыкался, в ужасе вращал заплывшими кровавыми глазами. Руки его были связаны за спиной.

Вестибюль одобрительно загудел. Мы посторонились, давая пройти.

— Еще один! — прорычал верзила и дернул за веревку.

Солдатик не удержался на ногах, упал на колени.

Мужичок, который спрашивал меня про мешки, бросился к пареньку, ухватил за волосы, развернул лицом к себе:

— Я отрежу тебе яйца… И тебе же скормлю.

Он с силой оттолкнул пленного. Тот не удержался на коленях, завалился на бок, тихонько завыл.

Верзила лишь крякнул, незлобиво засадил пареньку сапогом под ребра. Не поднимая, как мешок, потащил на аркане по направлению к подвалу. За ними остался мокрый след.

— Ссыкун! — сказал Бубенчик и сплюнул на пол. — Нужно их уничтожать, как бешеных псов. Они — враги. Их жалеть нельзя. На них держится вся банда.

Я кивнул. Маричка молчала, поглядывая то на меня, то на мужичка.

«И что я здесь делаю?..»

 

***

— Так насчет мешков... — опять напомнил Иван, когда мы прошли вестибюль и стали подниматься по лестнице на второй этаж. — Если потеплеет, то падаль смердеть начнет — на восьмой этаж не зайдешь. А так: засунул «мусора» в мешок, известью засыпал, водой полил, и в канализацию. Одни ошметки остаются — я проверял. Мне нужно минимум сорок. Как раз в пору, если с сегодняшними. Но лучше запастись.

— Угу, — ответил я.

«Быстрее бы закончился этот цирк…».

— Какой-то ты чудной сегодня… — Бубенчик посмотрел с прищуром, будто пытаясь разгадать причину моей необычности. — Пошли, покажу свое хозяйство.

— Нет уж! — я отстранился, чтобы не коснуться этой мрази.

— У меня все аккуратно: мертвяки в подсобке на восьмом этаже штабелями лежат, как минтай мороженный. Ровно тридцать восемь штук. Окна открыты. Пока морозы — и так сойдет, а потеплеет… Нужны мешки.

 

***

Мы поднялись на площадку второго этажа, где располагался «майдановский» пресс-центр, штаб и VIP-зона для вожаков революции и особо уважаемых гостей.

Открылась дверь. На площадку вышел нескладный лысый мужчина, одетый в новый добротный камуфляж. За ним семенила худая маленькая женщина, с крысиным лицом.

Мужчина что-то втолковывал спутнице, но речь его воспринималась, как бессвязное бульканье.

— Вашиль Федоович! — окликнул меня мужчина.

На Маричку даже не взглянул.

Лысый протянул мне руку — я пожал. Затем он кивнул Бубенчику. Видно, в майданной иерархии я стоял выше штатного палача.

Мужчина опять затараторил, обращаясь то ко мне, то кивал на спутницу с бегающими косыми глазами, которые смотрели в разные стороны. Единственное, что я понял в той тарабарщине, что ложь во благо «великой идеи» — ложью не является.

— …ось людына, яка ообить еволюцию. Вин скаже…

Мужчина хлопнул меня по плечу, легонько оттолкнул от себя, и, казалось, утратил всякий интерес. Они со спутницей пошли вниз по лестнице.

«Типажи!..».

Я вспомнил, что видел того шепелявого на собрании у Сатаны, в первых рядах, в зеленом плаще.

«Тот самый!».

«Комендант Майдана и один из его организаторов, — проявились в голове ангельские слова, подтвердившие мою догадку. — Кличка «Логопед». С ним корреспондент одного из интернет-сайтов, которые поддерживают шабаш. Между собой они зовут ее Танькой-Кикиморой.

 

***

— Так тебя, Васька, по отчеству — Федорович? Как того кровососа? — спросил Бубенчик, когда мы поднялись к нему в комнату на седьмом этаже.

Я опять не ответил — вопрос был глупый.

«Нужно выбираться. Все равно, ЖЕЛАНИЯ не загадаю».

Бубенчик предложил нам садиться, нажал кнопку электрочайника, стоявшего на тумбочке.

Я огляделся. Комната небольшая — видимо, бывший кабинет: офисный стол, кресло, панцирная койка в углу — такие стоят в общагах.

Между койкой и тумбочкой был втиснут венский стул с гобеленовой спинкой, на вычурных массивных ножках — брат-близнец страдальца, который тлел в нашем с Маричкой в костре.

На стенах кабинета висели полупустые книжные полки, красно-черный флаг, лозунги, плакаты, прочая революционная муть, которой сейчас завалены улицы.

Вдоль стены стояли убогие фанерные стулья, скрепленные между собой в единый блок, которыми при Союзе оснащались дешевые кинотеатры и актовые залы в школах. Туда мы с Маричкой и присели.

— Сейчас чаю выпьем, а затем пойдем на «площадь», — сказал радушный хозяин. — Площадью мы называем холл на восьмом этаже, где казним мусоров.

 

***

Бубенчик кивнул на книжную полку за нашими спинами.

Мы с Маричкой оглянулись.

Псевдо-девушка даже ахнула от изумления, прикрыла пухлой ладошкой рот.

На полке, между двух штырей был закреплен человеческий череп. На черепе висел краповый берет с эмблемой «Беркута».

— Только выскоблил. Правда, занимательно? И поучительно… Могу тебе сделать. За сто баксов. Внукам будешь рассказывать, как эту мразь давил!

Я брезгливо скривил губы, непроизвольно замотал головой.

— Чудной ты стал. Видно, переработался, — сказал Бубенчик. — Потерпи, вот передушим мусоров, комуняк, жидов, москалей и ляхов — поедем в Монте-Карло. За всю грязь и всю кровь оторвемся. Тех денег, что обещали лабусы, должно хватить на пару месяцев забойного куража.

Закипел чайник. Хозяин выставил из тумбочки три разнокалиберные чашки, картонную коробку с пакетированным чаем, и такую же коробку с рафинадом. Кинул пакетики в чашки, залил кипятком. Придвинул чашки мне и Маричке.

— Сахар берите по вкусу, — сказал Бубенчик.

 

***

Он сел в кресло, звучно постучал в фанерную стенку.

Через минуту приоткрылась дверь, в проем уставилась толстая заспанная рожа.

— Ты, Гришка, не спи, — сказал Бубенчик, — а сбегай в лазарет на третий, принеси несколько инструментов пострашнее. Можешь те, что прошлый раз.

— Угу, — кивнул Гриша.

Взгляд Бубенчика зацепился за венский стул.

— Подожди-ка. Мы сегодня разнообразим гулянку. Бери вон тот стул, — он кивнул на раритет с выгнутыми массивными ножками. — И вот, — полез в ящик стола, достал длинное шило. Воткнул в гобеленовую обивку. — Занеси на «Площадь», и поставь возле виселицы.

 

 

Глава двадцатая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

— Пора, — сказал Бубенчик. Отставил чашку и поднялся из-за стола.

Мы с Маричкой тоже встали со скрипучих стульев.

Настенные часы показывали полночь — время поэтов, воров и любовников. А еще — время мучений и смерти для двоих, неизвестных мне людей. Но живых, из плоти и крови, которым болит.

«А мне — безразлично! Почему я должен их спасать?».

Ведомые Бубенчиком мы прошли путаными коридорами и поднялись на восьмой этаж. Еще по пути к «Площади» я чувствовал в том месте галдеж, топот, грубый прокуренный мужской смех и визгливый женский.

Я не ошибся — народу набралось человек пятьдесят: в большинстве — мужики, но были и женщины, и совсем девчонки, видимо студентки. Они жались у стен и по периметру лобного места — прямоугольной площадки, метров пять в длину, и три в ширину, застеленной рваным брезентом в бурых пятнах.

На брезенте стоял здоровенный деревянный чурбан с вонзенным в него топором — на таких в мясных отделах разделывают туши; рядом — большой металлический стол, опять же — для разделки мяса; за ним тумбочка, накрытая серой грязной тряпкой. К чурбану был прислонен венский стул, в спинке которого торчало огромное шило.

На одной из колонн, у края площадки, была смонтирована металлическая лесенка в человеческий рост, по типу шведской стенки, только в несколько раз шире.

Над площадкой висели три веревочные петли, закрепленные на потолочной балке. Под каждой петлей стояло по маленькому детскому стульчику с нарисованными веселыми зверюшками.

 

***

— Слава нации! — выкрикнул Бубенчик, ступив на середину площадки.

— Смерть ворогам! — откликнулась толпа. — Москаляку — на гилляку!

Собравшиеся заулюлюкали, завизжали.

Бубенчик подошел к металлическому столу, присел.

Мы с Маричкой примостились с краю площадки, за спинами первых рядов, в тени одной из колонн.

Бубенчик нашел меня глазами, кивнул, чтобы подходил ближе. Я отмахнулся. Он недоуменно снизал плечами.

«Не знаю (и знать не хочу!), каким был сотник Кутница раньше, но сейчас его — то есть меня — явно подозревают.

Надеюсь, до разборов не дойдет… Нужно уходить, пока не поздно!».

— Куда? — Маричка-ангел цапнула меня за рукав. — Ты не забыл, что без меня в свое тело вернуться не сможешь?

— Не забыл.

— Тогда жди. Сейчас приведут. Мы им поможем. И домой.

 

***

Толпа зашумела, расступилась. Огромный мужик, недавно встреченный в фойе, втянул на веревке давешнего солдатика внутренних войск. Подвел его к металлической лесенке, пристегнул наручниками.

Бубенчик оживился, плотоядно улыбнулся, радостно потер ладони.

Следующей привели девушку, или женщину — возраст определить было трудно, поскольку лицо ее превратилось в огромный синяк. Глаза потухшие, безразличные, длинные волосы сбиты в грязные колтуны. Одета в растерзанную милицейскую рубашку без погон. И все! От пояса она была голой. Полы рубашки едва прикрывали бедра, до конца не пряча рыжеватую промежность. Ноги в ссадинах и кровавых подтеках. Она едва переставляла ноги за звероподобным дядькой, тащившим ее на аркане.

Под всеобщее ликование и задорный свист, тот подтянул женщину к решетке, закрепил руки над головой; затем пристегнул ноги, каждую по отдельности, предварительно раздвинув на максимальную ширину.

Дядька отошел, полюбовался на распятую, а затем наотмашь шлепнул ее ладонью в промежность. Пленница взвизгнула, попробовала свести колени, но наручники, охватившие тонкие лодыжки, не пускали. Так и повисла на руках, скуля, как побитая собака.

Толпа зашлась в экстазе.

— Что, больно, курва?! — зарычал Бубенчик. — Нашим побратимам тоже больно, когда мусора бьют их резиновыми дубинками, травят газом и раздевают на морозе.

Он перевел дыхание, окинул взглядом зрителей. Затем подошел к решетке, к которой были пришпилены солдатик и полусомлевшая женщина.

— Мы вас будем вешать. Но сначала — представление. Наши герои заслужили небольшой концерт.

 

 

Глава двадцать первая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

— Кто майоршу не ебал? — спросил Бубенчик, обводя глазами толпу, плотно обступившую брезентовую площадку.

«Если майор, то ей за тридцать…».

Народ опять загудел, заулюлюкал: «Я-я-курва – блядво - гыдко маратыся-хай мусора-на палю-а я в дупу…».

— Поздно! — гаркнул Бубенчик, обрывая галдеж. — Эта сука три дня лежала пришпиленной в комнате релаксации, на третьем этаже, у медиков. Кто хотел — тот ходил. И не один раз.

Он довольно ощерился.

— А откуда мы знали… — зашумели в толпе. — Никто не сказал… Штабные, как всегда, первые…

— Нужно следить за новостями! — возразил Бубенчик. — Или ты хочешь, чтобы мы афиши по Майдану расклеили? И так несознательные писаки и каналы много лишнего себе позволяют. Нужно бы им язык укоротить.

 

***

Бубенчик оглядел присутствующих, ища добровольцев для праведной мести.

Затем подошел к распятой женщине. Та, видимо, почувствовала, содрогнулась, ожидая очередной порции унижения и боли. Но палач почти ласково потрепал ее по щеке, погладил растрепанные грязные волосы.

— На передовой бабы — дефицит. Мусора их по штабам прячут. Мы, конечно, закажем, чтобы притянули парочку ментовок. Или киевских босявок. А то разнежились тут при бандитской власти, от нас носы воротят. Интеллигенты опущенные, мать их!

Бубенчик ухватил женщину за волосы, поднял ее опущенное лицо. Смачно в него плюнул.

— Эта курва, — уже отработанный материал. Она свое удовольствие от козакив получила.

Бубенчик размахнулся и хлестко ударил женщину ладонью по груди, затем по второй. Затем коленом в разъятую промежность.

Несчастная завыла, задергалась, пытаясь вырвать лодыжки из тесных оков.

— Молчи, товариСЧ майор. Самое веселое для тебя еще впереди. От козаков ты удовольствие получила. А теперь, напоследок, попробуй эту чудесную мебель.

Бубенчик показал на венский стул.

— Гриша, а ну отломай от него переднюю ножку. Ту, что в загогулинах.

Мордатый парень подошел к стулу, вынул со спинки шило, положил на брезент. Затем левой рукой поднял стул, как игрушку, второй ухватил за перекладину. Поднатужился, с треском разорвал.

Подал Бубенчику массивную резную ножку сантиметров пятидесяти в длину, с острыми деревянными иглами по краям разлома. Остальное бросил в сторону.

Палач покрутил деревяшку в руках, осмотрел со всех сторон, проверяя пальцем остроту шипов, с удовольствием зацокал языком.

— Смотри сюда, курва, — гаркнул Бубенчик женщине, толкая носком ботинка в голую лодыжку.

Та не сопротивлялась, подняла голову, разлепила заплывшие глаза. Видимо боялась, что ее опять начнут бить.

— Умница, — сказал Бубенчик, поднося ножку к лицу женщины. — Это, товариСЧ майор, последняя в твоей жизни гилда. А почему последняя? — спросишь ты. А потому последняя, — скажу я, — что если войдет она в тебя до конца, хоть в предназначенную дырку, хоть в непредназначенную, то ты молить станешь, чтобы тебя повесили вон в той, красивой красной петле. Она для девочек.

Я поднял глаза к балке: одна из петель была связана из красного каната толщиной в палец.

 

***

Горький ком подкатил под горло. От осознания того, что сейчас произойдет, мне стало гадко и страшно. Я почувствовал, как спазмы липким хватом стиснули желудок и меня сейчас вырвет.

«Не могу больше…».

Тело мое напряглось, я непроизвольно повернулся к выходу и встретился глазами с Маричкой.

Она ухватила меня за рукав.

«Спаси ее, — проявилось в моей голове, но не Маричкиным прокуренным голосом, а ангельским, малиновым. — Загадай ЖЕЛАНИЕ, чтобы женщину и солдатика сейчас же отвязали, вывели на улицу, за баррикады, и отпустили. Их ждет страшная смерть! Неужели ты не понимаешь?..».

Я замер в полудвижении, обессилено прислонился спиной к колоне.

А тем временем страшный спектакль продолжался.

 

***

— …бабу оставим на закуску, — орал Бубенчик, доводя толпу до истерики. — Его давай! — указал на солдатика.

Гриша и верзила, который приволок пленницу, кинулись к солдатику, отстегнули его от решетки, и бросил на металлический стол. Растянули на столешнице животом вниз, руки и ноги по отдельности привязали к ножкам заранее притороченными ремнями — не в первый раз происходил такой спектакль.

Паренек не брыкался, лишь тихонько скулил.

— Ты — еще целка? — глумливо спросил у парня Бубенчик, срывая с него брюки до колен.

Тот нечленораздельно замычал, вертя костлявой запачканной задницей.

— Фу, засранец! — брезгливо скривился Бубенчик и с оттяжкой ударил паренька ногой в промежность.

От удара стол со скрежетом отъехал. Паренек заверещал страшным голосом, задрыгал ногами, пытаясь разорвать путы.

— Болит, сволочь! — оскалился Бубенчик. — Моим побратимам тоже болело, когда вы их резиновыми дубинками по ребрам и с водометов в мороз!

— Я не бил… — визгливо простонал парень. — Мама!..

— Сука — твоя мама. А ты — высерок суки!.. Гриша, дай швайку!

Мордатый увалень наклонился, подал Бубенчику огромное шило.

Толпа замерла, онемела в предвкушении. Было слышно, как беспокойно шумит людской муравейник на Майдане за окнами, как на столе хрипит паренек да шепотом молится распятая женщина.

Бубенчик взял шило: глаза его светились, губы тронула блаженная улыбка.

Он примерился и штрикнул паренька между ног, целясь в мошонку. Раз, и второй, и третий вошла стальная игла в живую плоть по рукоять, оставляя за собою темные набухавшие точки.

Толпа зашлась в экстазе! Особенно визжали девочки-студентки в первом ряду, синхронно размахивая шарфами, как на футбольном матче:

— Але-але-але-але… Хто не скаче, той москаль… На гилляку!..

Паренек на столе отчаянно дернулся, захрипел и обмяк, теряя сознание.

— Гриша, воды! — крикнул Бубенчик. — Не дай ему подохнуть раньше времени… И нашатыря!

Подсобник мигом подхватил стоявшее за колонной ведро с водой, вылил ее на сомлевшего солдатика. Затем взял пузырек темного стекла, плеснул на ватку, сунул тому под нос.

Солдатик трепыхнулся, крутанул головой, засучил ногами. И заплакал.

 

 

 

Глава двадцать вторая

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

Больше вынести этого я не мог.

Я не слушал, что орал мне Ангел в обличии шлюхи. Не чувствовал, что он телепортировал мне в сознание.

Я кинулся к выходу, сметая зрителей, стоявших за мной.

Болела правая нога.

— Держи его! — донеслось рычание Бубенчика. — Он…

За мною метнулись две громадные тени и одна поменьше. Третьей, видимо, была Маричка, но я не оглядывался.

Я добежал к лестничной площадке, кинулся вниз через три ступеньки.

Первая тень настигла этажом ниже.

Краем глаза заметил, что это был мордатый Гриша.

Он попытался схватить меня за плечо, но я привычно ухватил кастет в правую руку и, не останавливаясь, с разворота, засадил Грише между глаз. Тот спотыкнулся, кубарем полетел в стену.

«Моторная память… Я бы сам так не смог. Видимо Василь Кутница был хорошим бойцом».

Второй громила догнал меня внизу, в вестибюле. Я проделал с ним тоже самое, что и с Гришей, но для надежности еще саданул ногой под ребра.

Охранники, стоявшие у входа, разинув рты, смотрели, как я расправляюсь с преследователем, но даже не пытались прийти ему на помощь. Также безропотно они выпустили меня на улицу.

В который раз убедился, что Василь Кутница не последний человек в этом дурдоме.

 

***

Оказавшись на улице, я с наслаждением вдохнул ночной февральский воздух, наполненный гарью и прочими ароматами большого скопления людей. По сравнению с запахами пыточной площади на восьмом этаже, этот воздух был альпийским.

Голова щемила от посторонних мыслей. Но на ангельские призывы «остановиться и спасти», которые горячими молоточками стучали в мозгу, я не обращал внимания — Маричка безнадежно отстала.

«Не загадал! Все-таки смог. Выдержал…».

Меня не покидало ощущение, что моя подруга — никакой не ангел Хамуил, а бес-искуситель, посланный Велиалом, чтобы я нарушил обещание.

«Да пошли они все!.. Я и сам смогу возвратиться».

 

***

Петляя по узким улочкам между палаток, я пробрался к пограничной баррикаде на Крещатике. Правая нога болела все больше.

— Кто у вас здесь старший? — спросил у первого встреченного дозорного, пользуясь репутацией своего тела.

«Если меня так легко выпустили из Дома Профсоюзов, то и здесь…».

— У нас немае, — прогундосил дозорный, недоуменно глядя на меня. — Мабуть, пан Мыкола…

«По всему выходило, что я задал глупый вопрос. Да только мне сейчас плевать!».

— Проведи к нему, — скомандовал я.

Тот еще более удивился, развел руками.

— Я тут, — отозвался невидимый Мыкола. Выходя из-за пирамиды автомобильных покрышек. — Вам чого?..

— Мне нужно на ту сторону!

Не было времени объясняться: я не исключал, что Бубенчик послал за мною погоню.

— Шо?! — неподдельно удивился Мыкола. — Комендант, пан Андрий… Володымырович заборонив будь-яки нични вештання. Тым бильшэ, вам, пане Василю, туди не можна. Там «Беркуты». Вони вас на шматки розирвуть…

— Я сказал! Мне нужно на ту сторону! — гаркнул я страшным голосом, не терпящим возражений.

«Умеет Кутныца, когда нужно. Моторная память…».

 

***

Со стороны Дома Профсоюзов послышались окрики и топот. Я не ошибся — меня искали.

Мыкола прислушался, дозорный тоже.

Из нор баррикады выбралось еще несколько человек с красно-черными нарукавными повязками.

Дольше ждать было нельзя. Финал нашей очередной встречи с Бубенчиком был предопределен, и, в целом, меня устраивал.

«Но прелюдия финала… После того, что я увидел на Пыточной площади…».

Я врезал Мыколе кастетом в челюсть, пихнул ближайшего дозорного.

Оттолкнувшись здоровой левой ногой, прыгнул на второй ярус баррикады.

— Тримай його! — заорал Микола, поднимаясь с асфальта.

— Вин зраднык! — орал подоспевший Бубенчик. — Иуда! Я тебе киши намотаю…

Особо оглядываться было некогда. Я перелез через верхний ярус, увернулся от колючки и проволоки-волосянки, сгруппировался и пригнул вниз, на ТУ сторону.

«Хорошее тело у Васьки Кутницы…».

 

***

Упал на асфальт правым боком. К тому же изрядно приложился головой. На правую ногу уже ступить не мог.

Мои преследователи за мною не пошли, опасаясь кордона милиции, стоявшего метрах в пятидесяти от нас. Из-за баррикады слышались проклятия и угрозы страшных кар, которые меня ждут.

В мою сторону полетели палки, брусчатка и пустые бутылки, которые с треском разбивались о мерзлый асфальт.

Лишь по чистой случайности они в меня не попали.

Нужно было уходить, но подняться на ноги я уже не смог.

Кое-как привстал на четвереньки и посеменил в сторону милиции.

 

 

Глава двадцать третья

Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года

(продолжение)

 

***

Весь недолгий путь к милицейскому кордону я чувствовал, как за мною наблюдают десятки глаз.

Я полз по мерзлому асфальту, сбивая ладони, волоча правую ногу, до колючих иголок простуживая непокрытую голову, вдыхая замороженный воздух, обжигавший легкие.

Я не обращал на это внимания, поскольку не было резона беречь нынешнее тело.

«Лишь бы удался мой план…».

 

***

Когда до заграждения оставалось метра полтора, из-за щитов выскочили два огромных «беркутенка» в шлемах и полном облачении, ухватили меня под руки, протащили сквозь строй и бросили у небольшой палатки.

— Ну что, рогуль? — спросил здоровенный детина, присевший возле меня на корточки. — Зачем к нам пожаловал? При том — добровольно.

Сквозь лицевой овал шлема на меня уставились серые недоверчивые глаза. На закамуфлированных погончиках я разглядел четыре маленькие звездочки.

«Капитан… Командир роты, не ниже. Вот с него то и начну».

Я собрал оставшиеся силы, примерился и ударил капитана левой ногой по щиколотке.

Конечно же, не достал — тот с легкостью увернулся.

— Ого! — хмыкнул детина, поднимаясь на ноги. — Так он буйный.

— Психический, — заметил высокий парень в шлеме. — Они все такие. Нормальные не станут по собственной воле за полтыщи километров ехать, и зимой на улице в палатках сидеть.

— Ну да, — согласился капитан. — Сначала к нам перелез, а потом лягается.

— Его свои ловили, — сказал широкоплечий невысокий крепыш. — Он баррикаду перепрыгнул, и к нам. А рогули в него камнями, убить грозились. Так орали, что я слышал.

— Ладно, тащите его в группу документирования. Оформляйте и в райотдел. Пусть там разбираются.

 

***

Мой план трещал по швам.

«Если меня повезут в районное управление, и там начнут мурыжить, цацкаться и гуманно относиться, то быть мне в теле Кутныци еще не один день… А дома Вера, скоро рассвет…».

Я уже жалел, что напридумывал легкую смерть от ментов, и побоялся лютой от Бубенчика. Результат был бы один.

«Видимо, облегченного варианта не получится. И самому себя убить нельзя, результат может быть непредсказуем — меня Велиал предупреждал».

— Козлы позорные!.. Пидарасы!.. Мусора конченые!.. Рыговська подстилка!.. Каты украинского народу! — кричал я, когда двое тех же парней, подхватили меня под руки и поволокли в глубь своего лагеря.

Я выкручивался, лягался, хотел их разозлить, но «беркута» не реагировали.

«За последний месяц наслушались и навиделись — уж я-то знаю…».

И, потому, сидеть мне в этом теле не один день.

Вера с ума сойдет, найдя рядом с собою в кровати полумертвую мумию».

— Суки! Суки! — орал я как недорезанный, понимая, что упускаю последний шанс. — Убейте меня, а то прокляну…

«Если меня не прикончили эти обозленные гориллы с передовой, то следователи точно пальцем не тронут. И тогда…

Страшно подумать, что тогда!».

 

***

— Фамилия, имя, отчество? — спросила меня усталая женщина-следователь с погонами майора на форменном бушлате.

Она была чем-то похожа на ту избитую и полураздетую бедолагу, которую Бубенчик обещал изнасиловать ножкой от венского стула.

«Может я спас ее своим побегом… Или еще большую беду накликал».

— Фамилия, имя, отчество, — монотонно повторила женщина и зевнула.

Я глянул на дешевенькие китайские часы, закрепленные на несущем столбе следовательской палатки: половина шестого утра.

— Убейте меня, ну пожалуйста… — заскулил я. — Убейте!

— Ему не я нужна, и не райотдел — объяснила следователь сержанту, что стоял у меня за спиной. — Ему нужна психиатрическая бригада… В Киеве своих психов хватает, а тут еще со всей Украины понаехали.

На улице затопотало, зашелестело. Полог палатки отскочил, и в шестиметровое брезентовое пространство ворвался высокий парень в «беркутовской» форме, без шлема.

— Где задержанный? Покажите? — залопотал парень, оглядывая палатку. Он вперил в меня воспаленные красные глаза. На его правой щеке алел незаживший ожег.

— Что вы себе позволяете, лейтенант! — возмутилась следователь. — Выйдите, иначе…

— Это он! ОН! — заорал лейтенант, и тычком залепил мне в челюсть.

Мир взорвался мириадами разноцветных искорок, будто одновременно подожгли пучок бенгальских огней. Я припечатался спиною в сержанта, и только поэтому не улетел с табурета, и не унес за собой палатку.

— Прекратить! — визжала женщина. — Сержант, успокойте его! Если с задержанным что-то случится…

— Это он! Их палач. Один из них. У него еще фамилия такая паскудная… Эти суки наших ребят в Доме Профсоюзов пытают. Он лично Довженка из второго взвода паяльной лампой жарил, как свинью…

Второй удар ногой пришелся мне в лоб, затем в живот, затем в грудь.

Сержант его не останавливал. Женщина притихла. Или мне показалось, что притихла, поскольку после удара в грудь и треска собственных ребер, я почувствовал, как выхожу из распластанного на полу, дрожащего в предсмертных конвульсиях тела.

 

***

Спустя мгновение, преодолев вязкий туман, я разлепил глаза.

Я находился в своем старом доме за сто километров от Киева. Рядом сопела Вера, повернувшись ко мне спиной.

«У меня получилось вернуться! Даже без ИХ помощи…

Или кто-то помог?».

 

 

Глава двадцать четвертая

7 – 13 февраля 2014 года

 

***

Сельская жизнь потекла своим чередом: неуютная, зимняя, убогая — с удобствами во дворе и душем из лейки. Конечно же, я Веру жалел, и она ходила на ведро.

Я наблюдал за девушкой, видел, как она от этого страдает, и хотелось выть от тоски.

Следующим горем, которое саднило во мне, было страшное ночное приключения, от которого я не мог отойти, все возвращался и возвращался мыслями в страшный дом, к виселице на восьмом этаже и разделочному столу.

Я терзался вопросом: как сложилась судьба того бедного солдатика и женщины-милиционера?

Последнюю мне было жальче — возможно потому, что она женщина; что ее нужно нежить, ласкать и целовать, а не разворотить ей промежность фигурной ножкой от венского стула.

А еще мне было жалко Аню. Я чувствовал, как она плавает обездвиженным бревном в серой холодной воде, как смотрит сквозь лед мертвыми рыбьими глазами.

Я боялся, что все они станут приходить ночами: и Аня, и безымянный солдатик, и женщина-майор, и десятки тех, неизвестных, которых убил своими ЖЕЛАНИЯМИ.

Я загодя клал под подушку шило, чтобы штрыкнуть себя в бедро и прервать страшное представление, когда они начнут сниться.

 

***

Но прошла одна ночь, затем вторая, третья — никто меня не тревожил. Ангел Хамуил, от которого я сбежал, тоже не появлялся.

Я успокоился и стал медленно жить, настраивая наш убогий быт.

Однако постоянно чувствовал, как за мною наблюдают внимательные невидимые глаза. Я знал, что они не позволят мне отвертеться от предназначенной судьбы, направят и оберегут. Как оберегли, когда я отчаялся на свой страх и риск покинуть тело Василя Кутницы, и возвратиться в свое, что находилось за сто километров.

«Но лучше об этом не думать».

 

***

Потянулись однообразные сельские дни. Мы обустраивались.

Я заготовил дров, навел контакты с дальними соседями.

У них, за копейки — по сравнению с киевскими ценами — накупил картошки, овощей даже круп домашнего производства.

Выбрав погожий солнечный день, мы с Верой пошли на сельское кладбище, я показал ей могилы мамы, бабушки и деда под трухлыми деревянными крестами. Мы даже немного прибрали, стараясь не думать о том, что наша зимняя уборка бессмысленна.

От рефлексии, тронувшей мое сердце, от воспоминаний и раздумий об умерших предках, порою во мне щемило чувство причастности к Маринкиному горю. Я уже представлял, как нарушу клятву, загадаю ЖЕЛАНИЕ и верну ее сыну зрение. Маринка оживет...

«И это будет лучшим свидетельством моей детской стыдной любви к ней. И благодарностью за те неприличные фантазии, которые она дарила».

Конечно же, я понимал, что никогда ТАК не сделаю, НЕ ЗАГАДАЮ, не спасу ее сына, как не спас тех бедолаг в Доме Профсоюзов, как не спас Аню. Потому что...

 

***

«Потому, что Я — СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

Я — НЕ-ЧЕЛОВЕК, я — циничный эгоист.

И если станет выбор между этим миром и Любимой, то я отдам ВЕСЬ МИР и семь миллиардов его живых и мыслящих существ за одну Веру.

Потому, что МИР за стенами — равнодушный и холодный, семь миллиардов — чужие.

Верино же маленькое тело греет ночами мое старое и разочарованное, вдыхает в него жизнь. И я могу сколько угодно кусать ее детские груди и целовать, вылизывая разъятое устьице.

И я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ МЕНЯТЬ в нашем убогом Раю!

А остальной МИР пусть катится в Ад!

Катится вместе со своими идеями, революциями, президентами, солдатиками, аннушками, настеньками, странами, нациями, гербами и флагами, богами и демонами!».

 

***

Мы прожили в деревне две недели и обвыклись.

Приближался День влюбленных — 14 февраля. Я думал о сюрпризе для любимой.

А еще думал, как бы сходить в местную школу, к директору, спросить о вакансии учителя истории. Да хоть бы внеклассную работу предложили, или завхозом, или сторожем.

Наши деньги катастрофически таяли, а без них и в селе не проживешь.

А еще я думал пойти в сельсовет и разузнать о регистрации брака.

Много чего я думал в те февральские дни, но жизнь внесла свои коррективы.

 

 

Глава двадцать пятая

14 февраля 2014 года, пятница

 

***

Вера заболела: тридцать восемь и пять, кашляет, сморкается, говорит страдальческим шепотом.

По привычке не часто болеющих людей, мы таблеток с собою не взяли. Купить тоже было негде.

Когда-то, еще при Союзе, в бабушкиной деревне была больница и аптека. Но теперь нужно ехать в районный центр или побираться у соседей.

К соседям я не пошел, решил лечить Веру сам. Вспомнил, как бабка заваривала чай из стебельков малины.

Наломал из замороженных кустов хворосту, приготовил.

Чай не помог. Вере становилось все хуже.

На третий день болезни, четырнадцатого февраля, в день Святого Валентина, я решил, что мы возвращаемся в Киев.

 

***

Вышли из дому в полдень. Добрых два часа брели по раскисшей грунтовой дороге к асфальтовой киевской трассе.

Вера еле переставляла ноги, ее — то морозило, то бросало в жар. Нам приходилось останавливаться, чтобы я мог ее укутать, или раскутать — в зависимости от состояния.

С остановками и передыхами мы добрались на трассу.

Я усадил Веру в углу будки-ожидалки, где меньше продувало, а сам принялся останавливать попутный транспорт.

 

***

Вечерело. Холодный дождь превратился в мокрый снег. В десяти метрах реальность теряла очертания и превращалась в грязную пелену.

Машины проносились мимо в ореолах слепящих фар, заштрихованных серой моросью. Никто не останавливался, видимо опасаясь одинокого попутчика на неосвещенной обочине.

Я периодически подходил к Вере, трогал ее лоб, поправлял съехавшую шапочку. Она безнадежно смотрела на меня, будто спрашивала, когда, наконец, мы уедем, а я бормотал ей утешения, и мне хотелось выть от бессилия.

 

***

При появлении очередной легковушки, я в отчаянии выскочил на середину трассы, замахал, вознося руки к небу, то складывая их ладонями в милостивой просьбе. Мне было все равно, что подумают неизвестные пассажиры и водитель — нужно было спасать Веру.

Поначалу «Жигуль» хотел отвернуть. Но затем, смилостивившись, притормозил, вильнул к обочине. Остановился. Приоткрылась передняя пассажирская дверь.

Я галопом бросился к машине.

— Ты чего? — из салона показалась мужская голова в кудлатой шапке. — Жить надоело? Прямо под колеса! В такую погоду, бля…

Я не слушал упреков; понимал, что не прав.

— Ребята! — взмолился я. — Со мною девушка. Она заболела. Нам срочно нужно в Киев, в больницу. Я заплачу. Я прошу!

— Нет места, — отозвалась шапка. — На заднем сидении мешки с картошкой.

— Я умоляю! — выкрикнул я. — Все отдам!

— Так уж и все, — раздался из салона гнусавый голос водителя. — Ладно, Петюня, затрамбуй мешки в багажник. А ты веди свою больную, если ВСЕ готов отдать.

 

***

Невидимый водитель недобро хохотнул, но было не до раздумий.

Я бросился к будке, подвел Веру.

С помощью Петюни усадил девушку на заднее сидение.

Она исходила жаром, полуспала-полубредила.

Приноровившись, втиснулся за Верой. Захлопнул двери, и мы поехали.

 

 

Глава двадцать шестая

Вечер, 14 февраля 2014 года, пятница

 

***

Я держал Веру за горячую руку и смотрел между передних сидений — на рой злых мотыльков, которые лепились к ветровому стеклу. Дворники не успевали их разгребать.

Водитель чертыхался и проклинал погоду. Отрезанные от остального мира, словно в батискафе, мы пробирались сквозь таинственный мутный океан.

Вера спала, положив голову мне на плечо, касаясь раскаленной щекой моей — не бритой — и этого не чувствовала. Она постанывала, несвязно бормотала. Из ее рта пахло кислым.

 

***

«За что ей? За что страдает?

Лучше бы я. Знал бы — за что...

За загаданные Желания и загубленные души.

И еще одну, уже явно загубленную, на Европейской площади в Киеве.

И даже за кота Жору, и за гордую Аню — я тоже стал причиной их возможной и неотвратимой смерти.

Потому, должен страдать я! А не она... За что?».

Я беззвучно шевелил губами — повторял и повторял страшный вопрос.

И мне казалось, что я знаю ответ. И от того на душе становилось еще гаже.

«Если у меня осталась душа…

Вера страдает из-за меня, за мои грехи!

Я сойду с ума!

Это Велиал! Хочет, чтобы я не удержался, нарушил…

Я не загадаю! Даже если умру!

Даже если Вера…».

 

***

— Всему есть цена... — пробасил Петюня на переднем сидении. Он перекрикивался с водителем сквозь натужное гудение двигателя, который, пыхтя, тянул наше хрупкое корыто на встречу стихии.

«Всему есть цена…» — повторил над ухом Велиал.

Я трепыхнул головой, освобождаясь от наваждения, повернулся к боковому окну: на залепленном стекле проступала нахальная рожа Ретта Батлера.

«Он, гадина, следит за нами, слышит наши разговоры и знает мысли. Ну и пусть!».

Я зажмурился, прижал Верину горячую голову.

«Все равно НЕ ЗАГАДАЮ! — мысленно крикнул я, представляя его холеную морду. — Оставь нас в покое!».

Поднял голову, посмотрел в боковое стекло: Велиала там не было.

Я облегченно вздохнул.

 

***

Поправил Верину голову, крепче обнял, накрыл полой куртки. Вера вымученно улыбнулась.

Я чмокнул ее в пылающий лоб и стал смотреть в ветровое стекло. По мелькнувшим указателям определил, что мы проехали больше половины.

«Через час будем дома.

Упрошу ребят подвести нас под самый подъезд. Заплачу сколько нужно — хоть все оставшиеся деньги.

Из дома вызову «Скорую». Пусть врач осмотрит. Возможно, обойдемся микстурами, таблетками да горячим чаем».

Я закрыл глаза. От переживаний голова шла кругом.

«Хоть бы самому не заболеть…», — щемила тревожная мысль, но постепенно она растаяла в вязкой сонливой пелене.

 

***

Разбудил толчок в плечо!

Затем ударило под дых, швырнуло в сторону и замотало по кругу.

Мягкий тюк упал мне на грудь, отлетел в сторону, опять придавил.

Мою голову мотнуло, она с хрустом приложилась о ледяное и твердое, загудела.

Не осознавая реальности, я провалился в беспамятство.

 

 

Глава двадцать седьмая

Вечер, 14 февраля 2014 года, пятница

(продолжение)

 

***

— Еще повезло, что не сгорели, — донесся откуда-то сверху участливый голос. — Топливный бак лопнул, как орех.

— Зима. Летом бы точно взорвался, — сказал другой голос. — Жмуры есть?

Первый голос ответил, но слов я не разобрал.

Зато почувствовал свое тело, которое ныло тысячей ссадин и ссадинок. Голова раскалывалась от пульсирующей боли.

Поднатужившись, я поднял веки.

 

***

Окружающая холодная реальность расцвечивалась мириадами красных, синих и желтых сполохов.

Слух рвали жуткие звуки сирен.

Вокруг озабоченно суетились фосфоресцентные люди.

Приходило понимание, что наш автомобиль попал в аварию; от удара я потерял сознание; приехали спасатели, вытащили, и теперь лежу на обочине.

«Живой…».

 

***

«Вера!» — укололо страшной догадкой.

— Где Вера? — прошептал я. Меня, разумеется, никто не слышал.

Я резко вскинулся, завертел головой. Спазмы сжали горло. Меня замутило и вырвало. По всему выходило, что у меня сотрясение дурных мозгов.

«Где Вера?! — страшный вопрос не давал покоя. — Она больная, а на улице мерзко, грязно, холодно…».

Я утер рукавом мокрые вонючие губы, проглотил горький комок.

 

***

Оторвал от асфальта неподъемную голову, насколько смог — огляделся.

Вера лежала в метре от меня: грязная, с некрасиво разинутым ртом. Она тихонько скулила и подрагивала.

«Господи! Что с нею?!».

Я попытался дотянуться к Вере, но надо мной наклонился здоровенный санитар в форменной куртке с красным крестом.

— Не дергайся! — сказал санитар.

К Вере подошли двое с носилками, аккуратно уложили, сунули в распахнутую заднюю дверь «Скорой помощи».

Я зашептал, зашипел: пытался возражать, грозил, матерился, умолял забрать вместе с Верой, но никто даже не пытался меня услышать.

Через несколько вечных секунд меня уложили на носилки и сунули в другой спецавтомобиль. Под завывание сирены мы рванули с места.

Я хватал санитаров за руки, пытался расспросить о Вере, но меня вежливо игнорировали. А затем, закатавши рукав, укололи горячим и вязким.

Меня окутало спасительное забытье.

 

 

Глава двадцать восьмая

Утро, 15 февраля 2014 года, суббота

 

***

Утром в палату зашел доктор. Я уже не спал. Казалось, я вообще не спал остаток этой жуткой ночи.

В голове роились страшные предположения, разрастались, обретали надуманную реальность.

«Если с Верой что-то случилось…

Жить без нее НЕ БУДУ!».

— Как самочувствие? — спросил доктор, щурясь от утреннего солнышка.

За окном, будто оттеняя вчерашний ужас, стояла прекрасная зимняя погода.

— Хорошо. Только мутит, — ответил я.

Его спокойствие раздражало. Я хотел спросить о Вере, но боялся услышать САМОЕ СТРАШНОЕ.

— Вам повезло: отделались сотрясением мозга и ссадинами. Ничего серьезного. Можете лечиться амбулаторно.

Он умолк, разглядывая мою забинтованную голову.

 

***

Сердце замерло от страшного предчувствия. Я глубоко вдохнул, решаясь спросить о Вере, но доктор сам спросил:

— Женщина, с которой вы вместе ехали, кто она?

— Ж-жена… — заикнувшись, ответил я. Это первое, что пришло на ум. Да и что ему объяснять! — Она жива?..

Доктор утвердительно кивнул.

Я откинулся на подушку, задел макушкой поручень кровати: к горлу подступил горький комок, в глазах заплясали разноцветные звездочки.

Но это была ТАКАЯ ерунда!

«Вера ЖИВА!».

 

***

— Только в тяжелом состоянии, — продолжил доктор. — Она в реанимации. Череп раздроблен, поврежден мозг. Ей нужно дорогостоящее лечение и, желательно, за границей. У вас на это есть деньги?

— Как — мозг? — промычал я.

До меня начало доходить, что Верино спасение, еще не означает...

«Но она ЖИВА!».

— Так у вас есть деньги на лечение? — опять спросил доктор, игнорируя мое мычание.

— Зачем вы спрашиваете?

— От этого зависит, как нам поступить с больной. Если вы не можете обеспечить ей необходимое и неотложное лечение, то нам нет смысла ее спасать.

 

***

— Как — НЕТ СМЫСЛА!? — вскинулся я, сжимая кулаки.

В голове опять загудело, но это уже не имело значения.

Хотелось разбить эту холеную рожу, которая так безразлично говорит о страшном.

«Самом СТРАШНОМ, что только может случиться в этом гребанном мире!».

— Нет смысла, потому что в нашей стране, и с нашим уровнем медицины, женщина все равно не выживет…

— Она девушка, — пролепетал я, но доктор не обратил внимания.

— Шансов никаких, — продолжил он. — Тем более, сейчас в Киеве ТАКОЕ…

Доктор многозначительно умолк, отвернулся к залитому солнцем окну.

— У меня будут деньги, — обреченно сказал я. — Сколько нужно?

— Ну… — замялся доктор, недоверчиво посмотрел на меня: мой внешний вид, одежда и автомобиль, на котором мы ехали, явно не внушал доверия.

— Сколько? Я найду любую сумму.

 

***

Глаза доктора плотоядно сверкнули.

«Он живой человек. Прикидывает, сколько можно наварить на моем горе. Однако он мне не верит...».

— Любую сумму, — повторил я с нажимом. — Лишь бы жена стала на ноги… Сколько?

Доктор притворился, что считает в уме.

— Тысяч сто, — сказал он через минуту. — Евро, разумеется. Это если в Берлине делать. У меня есть выход на одну хорошую клинику, и доставку организуем. Так будет быстрее и эффективнее. Но можно в Израиле попробовать, если для вас Германия дорого…

— Не дорого, — перебил я. — Завтра сто тысяч евро будут. Куда занести?

Доктор уставился на меня, затем в окно, затем опять на меня.

— Никуда, — залепетал он. — Вы просто подтвердите, что деньги У ВАС, и я сразу же свяжусь с клиникой.

— Связывайтесь прямо сейчас. Деньги есть. Лучше готовьте перелет в Берлин. Если благополучно уладится и обойдется, ЛИЧНО ВЫ получите десять тысяч. Без договоров и квитанций.

Доктор подобострастно кивнул и вышел из кабинета.

 

 

Глава двадцать девятая

Вечер, 15 февраля 2014 года, суббота

 

***

Меня выписали после обеда того же дня. Сестричка Клава принесла два покрытых каракулями листа — историю болезни, вручила мне, и сказала, чтобы собирался домой.

На мой вопрос о докторе, сестричка лишь снизала плечами да пролепетала что-то невразумительное. Зато, как я не умолял, категорически запретила навещать Веру в реанимации. Даже пригласила санитара, чтобы тот проводил меня к выходу.

«Может и к лучшему, — думал я, топая к ближайшей автобусной остановке, щурясь от снежной белизны. — Страшно видеть ее беспамятную, забинтованную, обвешанную капельницами и трубками. Страшно помнить ее, лежащую на грязной обочине, с раздробленной головой и вывернутыми ногами…

Буду помнить ТУ — недоступную, книжную — четырехмесячной давности, в автобусе.

А еще лучше — сидящую на мне, текущую, дрожащую, шепчущую детские стишки вперемежку с нецензурными словами...

Дорогая моя Отличница!

Я сделаю все, чтобы возвратить это счастье!».

 

***

А что сделать — уже знал.

С того самого мгновения, когда врач сказал о деньгах и лечении за рубежом.

«Я пойду на поклон к Велиалу и загадаю ЖЕЛАНИЕ!

Да хоть сто ЖЕЛАНИЙ. Тысячу!

К черту безымянные загубленные души!

К черту совесть!

Захотелось быть чистеньким после ВСЕГО?

Так не бывает.

За все нужно платить.

Я заплачу!».

 

***

Пребывая в гибельном восторге от своей решимости, взял такси. Плюхнулся на заднее сидение, сунул водителю остаток денег, сказал адрес.

«Зачем экономить? Загадаю достаточно: и Вере на лечение, и доктору, и себе... Один черт».

А еще я думал, проезжая по раздолбанным грязным дорогам, меж толп буйных, обкуренных и обпитых революционеров, что после излечения Веры мы уедем отсюда НАВСЕГДА.

 

***

Прислонившись лбом к холодному стеклу, я страшно жалел, что выпросил тогда у Велиала свободу вместо безбедной жизни с Верой.

«Если бы не распускал сопли, то сейчас бы мы жили в каком-нибудь Люксембурге, и Вера была бы здорова...

Я трусливый слизняк!

Я эгоист, думающий лишь о своем душевном комфорте и спокойствии.

Я ЭТО исправлю!»

Решительным выскользнул из пропахшего дымом салона, оставив на сидении ненужные медицинские справки.

Решительным заскочил в свою убогую квартирку. На полу и на диване были разбросаны мои и Верины вещи, не забранные в деревню.

«Разве мог тогда подумать, что таким печальным и одиноким будет мое возвращение...

К черту!».

 

***

Не снимая верхней одежды и не разуваясь, я плюхнулся в кресло. Кинул шапку на пол.

— Слышишь, Велиал!? — крикнул я. — Отзовись! Ты выиграл... Я сейчас нарушу уговор и загадаю ЖЕЛАНИЕ! Опять стану твоим рабом. Добровольно и навсегда! Ты меня слышишь?

За окном запиликала автомобильная сигнализация. Такое случается каждый день и каждую ночь, по нескольку раз, но я знал, что сработала она не сама собою. Велиал слышал.

— Я хочу, чтобы завтра у меня в квартире, на этом столе, — я демонстративно указал на письменный стол, — лежало сто пятьдесят тысяч Евро. Пусть будет так! Такова моя воля!

Я откинулся на спинку кресла, ожидая подтверждения.

Сначала ничего не произошло, даже двор затих. Но потом привычно зачесалось под ключицею. На улице многоголосо запиликала, завизжала одна сигнализация, вторая, третья... Казалось, весь мир исходит вереском, будто возвещает Люцифера, что дезертир вернулся в ряды Светлого Воинства.

«Это — знак. Иерихонские Трубы. Велиал услышал мое ЖЕЛАНИЕ!».

Под горло подкатил горький комок. Меня стошнило и вырвало.

К унитазу добежать не успел.

 

 

Глава тридцатая

Утро, 16 февраля 2014 года, воскресенье

 

***

Проснулся разбитый, пропахший вчерашней блевотиной, которая засыхала на ковре.

Голова раскалывалась.

«Достойная прелюдия к возвращению блудного сына под крыло Лучезарного. Вернее — блудного брата.

Но мне безразлично, лишь бы Вера поправилась».

Мысли перетекли к Вере, к загаданному вчера ЖЕЛАНИЮ.

«Мне есть для чего жить!

Только бы она поправилась, и стала счастливой.

Даже без меня».

Я не сомневался, что, односторонне нарушив уговор, я перешел в ряд изгоев. И Велиал обязательно найдет способ поставить на место и наказать строптивую амебу.

«А как меня наказать больнее?

Забрать Веру... Что Велиал и сделает.

Но лишь бы ОНА ЖИЛА! Даже без меня».

 

***

Я сел на диване: голова раскалывалась; в темени и в висках ныли горячие иголки. Из нутра поднялся комок, остановился в горле.

Лучшим выходом сейчас было бы умереть, но это — предательство.

«Нужно спасать Веру!».

Я поднялся на ноги. Хватаясь за спинку дивана, за стулья, за дверные косяки, потащился в ванную.

Содрал пропахший кислотой и страхом вонючий свитер. До упора открутил оба вентиля, но вода еле сочилась.

При том, едва теплая.

Чтобы не дрожать под зябкой, отдающей хлоркой влагой, принялся думать о том, каким образом появятся загаданные деньги.

«Сто пятьдесят тысяч ЕВРО!..».

Для меня это была астрономическая, нереальная сумма. Но воспринималась она будто что-то мимолетное, функциональное, предназначенное не для удовольствия, а для восстановления нарушенного Порядка Вещей.

«Лишь бы Вера поправилась.

Лишь бы ЖИЛА…».

 

***

Мои раздумья прервал дверной звонок.

«Принесли деньги… Пускай ждут».

Я неспешно смыл пену. Неспешно выбрался с ванной.

Растерся полотенцем до красноты.

Противное нервное дребезжание в прихожей становилось дольше и настойчивее.

«Подождут!».

Я голым вышел из ванной, подошел к шкафу, обходя присохшую вонючую кучу на ковре.

Нашел и натянул трусы, надел спортивки, футболку.

Оглядел комнату.

«Гостей в квартиру не пущу — приму передачу на пороге: вряд ли нужно пересчитывать. Велиал в деньгах не обманет…».

Я открыл форточки в комнате и на кухне. Лишь затем подошел к двери.

К тому времени звонок трезвонил не переставая.

Не интересуясь личностью визитера, отщелкнул замок.

Рывком открыл дверь.

 

***

На пороге стоял Велиал в образе Ретта Батлера и улыбался киношной улыбкой.

— Заждался? — учтиво спросил Велиал. Тронул шляпу, чуть поднял над головой.

«Пижон!».

Выглядел он, как всегда, добротно, пах дорого. Ни чем не отличался от Велиала виртуального из моих снов. Тем более, наяву мы уже встречались — у Ирки в квартире, потому мое удивление не могло пересилить злости.

— У меня не убрано, — буркнул я, без обязательных в таком случае приветствий. — Не ждал гостей.

Велиал почувствовал мое состояние.

— Случай особый. Можно сказать — решающий. Мы переходим с тобой на новый уровень отношений и доверия. Захотелось лично, так сказать.

— Не стоило. Передал бы деньги курьером. А потом, после ее выздоровления, пришел бы во сне. Я заранее на все согласен. Лишь бы ОНА — как раньше.

Велиал понимающе кивнул.

— А ты, почему зашел в дверь? При полном параде и воплоти? — спросил я.

— Я мог бы в окно, или через щелку. Но как-то неудобно с дамой.

 

 

Глава тридцать первая

Позднее утро, 16 февраля 2014 года, воскресенье

 

***

Велиал отошел от дверей, пропустил гостью.

«Ни фига се!..».

Сердце трепыхнулось и замерло.

Я прислонился плечом к стене.

Ошарашено уставился на… Веру!

 

***

Она переступила порог: живая, румяная. В легчайшей шубке серебристого отлива, явно брендовой; в высоких кожаных ботфортах; благоухающая небесным ароматом.

Казалось, она стала выше, осанистее, головка гордо приподнята, носик вздернут; ни дать ни взять — поп-дива из журнальной обложки или голливудская кинозвезда.

Она едва коснулась меня равнодушным взглядом — будто глянула на пустое место. Даже не кивнула. Гадливо скривила губки, прошла в комнату.

В кресло не села — явно брезговала. Подступила к окну, сложила руки на груди, отвернулась.

Она была высокомерная, холодная и чужая — будто Снежная королева.

Вряд ли бы я захотел познакомиться с такой девушкой, повстречайся мы в автобусе.

«ТАКИЕ в общественном транспорте не ездят и книг не читают».

 

***

— Знакомься, это — Касикандриэра — самая красивая девушка трехмерного пространства, которая играла роль твоей шлюхи.

— Я Веру любил! — огрызнулся я. Меня знобило от ненависти.

— У вас, у людей, все так запутанно. Ты же сам писал в дневниках, что для тебя «любить» — значит «хотеть»… Ладно: твоей любовницы, — поправился Велиал. — Я еле упросил несравненную Касикандриэру прийти к тебе в гости.

— Зачем?

— Потому, что ты бы не поверил.

— Я и сейчас не верю. Эта, гм…. женщина, не может быть МОЕЙ Верой. Я бы почувствовал. Я такое чувствую…

Кулаки сжались в бессильной злобе:

— Ты меня обманываешь! Ты — лживая гадина!

 

***

Уже не соображая от злости, я ступил к Велиалу.

Тот едва заметно, едва слышно щелкнул пальцами: упругая сила швырнула меня на диван. Я стукнулся затылком о стену. В голове замутилось, горький комок подступил к горлу — казалось, вырвет. Я еле сдержался, глотая кислую слюну.

— Что ты можешь чувствовать?! Что ты можешь знать?.. Навозный червь! Букашка. Пылинка, — прошипел Велиал.

От его шепота зачесалось меж лопатками. Он явно злился. — Сиди и не рыпайся!

 

***

Велиал погрозил мне выхоленным пальцем.

— Не рыпайся! Раздавлю, как вошь меж ногтями. Понял?

Я кивнул.

«Толку спорить».

Оглянулся на гостью, которая все так же, безмолвно замерев, стояла лицом к окну, не обращая внимания на наш разговор.

«И это к лучшему…».

Если бы лже-Вера посмотрела на меня Вериными глазами, или хуже того — заговорила ее голосом, мой рассудок бы не выдержал.

 

***

Велиал презрительно хмыкнул, услышав мои мысли.

Он огляделся и сел в кресло напротив.

Когда Велиал приходил во сне, то кресло под ним превращалось в величественный трон, но сейчас — наяву — оно оставалось просто засаленным креслом. Велиала это не смутило.

— Ваша Love Story… Вернее, история твоих траханий с девушкой Верой, имеет давнюю историю. Уж извини за каламбур.

Я плюнул на ковер, но голосу не подал — сдержался.

Злость, бессилие и разочарование уступало место любопытству. Уж очень хотелось разобраться в этом запутанном клубке.

— Какой ты щепетильный! — хмыкнул Велиал, скосив глаза на мой плевок. — Слово «шлюха» тебе не нравится — хоть это ПРАВДА. Слово «траханья» тоже не нравится. Ладно, называй это «любовью».

 

 

Глава тридцать вторая

16 февраля 2014 года, воскресенье

 

***

Я молчал. На душе было гадко — будто из нее вырвали кусок — и теперь там сквозило.

«Вера никогда меня не любила! Даже была не Верой, а какойто мерзкой тварью...».

Я обернулся к окну, посмотрел на хрупкую фигурку, очерченную по контуру серым февральским солнцем. Она так и стояла к нам спиной, не оборачивалась.

— Ты хочешь увидеть ее настоящей? — спросил Велиал.

— Не хочу.

— Правильно. Я тоже не советую. Ты еще занимаешь слишком низкое положение в Светлой Иерархии, чтобы обладать демоницами в их реальном обличии. Но, как бонус, вспомни любую женщину, девушку или девочку из своей жизни, которую ты очень хотел, но, разумеется, не смог.

Велиал плотоядно посмотрел на меня, подмигнул и продолжил:

— Вспомни, и Касикандриэра в нее превратится. На два часа. И можешь делать с нею что угодно. В отместку, так сказать, за несбывшееся.

 

***

— Не хочу, — повторил я и содрогнулся. — Ответь, только правду. Хоть раз скажи мне ПРАВДУ: весь этот цирк и вся твоя возня, и ее возня, — я указал на демоницу — лишь для того, чтобы возле стадиона «Динамо» я помог убить того армянского парня?

— Нет, конечно, — ответил Велиал без тени смущения.

— Впереди нас ждут великие дела. Вот увидишь. Тебе понравится. Кстати…

Велиал хлопнул в ладоши. В комнату беззвучно вошел мужчина в черном длинном плаще и широкополой шляпе — лица не разглядеть. Мужчина держал в руках небольшую матерчатую сумку. Он поставил ее на стол и так же беззвучно удалился.

— Это заказанные тобою сто пятьдесят тысяч евро, — пояснил Велиал.

Я безразлично кивнул.

«Зачем они мне, если… НЕТ Веры?».

 

***

После всего произошедшего, на душе было пусто и темно, как в ночном, затянутом тучами небе. Я уже знал, что после ухода этой парочки наложу на себя руки, и все прикидывал, как это лучше сделать.

— Не дури, — сказал Велиал. — Все равно у тебя ничего не выйдет, даже не стоит пробовать — от Лучезарного не убежишь. А это, — он показал рукой на сумку, — гонорар. За возобновление отношений. Можешь распорядиться на свое усмотрение.

— Он мне не нужен.

— Подари, кому ни будь. За такие деньги любая юная девица будет облизывать твое престарелое тело с ног до головы на протяжении месяца.

 

***

Велиал поднялся с кресла, опять хлопнул в ладоши. Не-Вера обернулась и пошла к выходу.

Я безуспешно пытался поймать ее взгляд. Она очень походила на МОЮ Веру, но это была НЕ-ВЕРА!

Девушка вышла. Велиал не оглядываясь, не говоря ни слова, пошел за нею.

 

***

Я обессилено упал на диван.

Произошедшее не укладывалось в голове — его надо еще переварить.

Мелькнула спасительная догадка, что ЭТО мне примерещилось в посттравматическом бреду.

Но в комнате стоял запах дорогого одеколона, а на столе лежала холщовая сумка.

 

 

Конец пятой части