Книга: Ищи меня за облаками



Наталия Миронина

Ищи меня за облаками

© Миронина Н., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Глава первая

Начало

На следующий день совещание началось с «разноса». Директор упражнялся в административном остроумии.

– У нас же не компания! И нет сотрудников у нас! У нас как в том поле – каждый суслик агроном!

Подчиненные даже не хихикнули, хотя вид зверька, который воображает себя специалистом по сельскому хозяйству, наверняка был потешен.

– Зачем я вас всех держу?! – грохотал директор. – Мне что, некуда деньги девать?! Буду увольнять! Хватит терпеть все это!

Инна слушала директора и старалась чем-то занять руки. Когда она волновалась, руки начинали холодеть, мокнуть и дрожать. Это бросалось в глаза. А привлекать внимание директора не хотелось. Вчера она не выполнила его поручение, не узнала, почему вдруг в филиалах такая «текучка» кадров. Официальные цифры, сводки и отчеты мало что говорили. Только было понятно, что в кадровых вопросах идет игра на приличные суммы.

Пять дней назад директор вызвал Соломатину:

– Хочу понять ситуацию. Все эти бумажки – полная ерунда. Присмотритесь, послоняйтесь день-другой, обратите внимание, кто на каких позициях работает. Как смены отрабатывают. Особенно интересуют два филиала. Полдня в одном проведите, полдня – в другом. Завтра доложите на совещании.

Инна пять дней моталась по пригороду – филиалы находились далеко друг от друга. По дороге она попадала под дождь, потом мерзла на ветру, жалея, что с утра не надела шапку. Апрель пришел, но был суровее ноября. «Хуже нет этих местных командировок. Столько всякой суеты, а проку ноль», – думала Соломатина. На «большом» совещании докладывать ей нечего – она ничего толком не узнала. Директоров филиалов не оказывалось на месте, рядовые сотрудники мастерски уклонялись от расспросов. Инна понимала, что будь на ее месте другой человек, результат мог быть вполне приличным. Можно было перекурить с менеджерами, попить чайку в бухгалтерии, посудачить с девочками из отдела заказов. Глядишь, это необременительное общение дало бы массу информации. Но Инна сходилась с людьми тяжело, любой разговор был для нее мучением. И как она вообще столько времени продержалась в компании, будучи ответственной за подготовку кадров, было для нее самой большой загадкой.

Между тем директор замолчал, порылся на столе и, достав какую-то папку, провозгласил:

– Виноваты все. А некоторые в особенности. И вас, Соломатина, это касается в первую очередь. Вами принято в обучающий сектор двадцать человек, из них только семь работают у нас. А остальные?

– Ну… – Инна хотела сказать, что остальные – это забота отдела кадров. Она свою задачу выполнила – нашла толковых способных людей, которых убедила получить еще одну специальность. Они ее получили, а вот удержать на производстве – это дело кадров, администрации и самого директора. Ее дело – убедить прийти учиться, проследить за учебой и выдать диплом. Это не она, Соломатина, предлагает зарплаты, социальный пакет и карьерный рост. Это не Соломатина урезает премии и посылает в командировки, о которых никто не говорил при приеме на работу. Инна могла возразить, защитить себя, но страх ее сковал. Одновременно в душе поселились лень и апатия. Соломатина знала, что это плохой признак. Это признак того, что она, открещиваясь от всего, бороться не собирается. Ей это уже все неинтересно. И она молча смотрела за спину директора, а ладони сцепила в замок, чтобы не было видно бледных пальцев.

– Вас надо уволить, понимаете?! Предприятие терпит убытки из-за кадров, из-за того, что берем людей с улицы, неучей, вместо того, чтобы цепляться за своих. Неучи гонят брак – у нас претензий до потолка за последний квартал!

Подчиненные молчали, Инна упрямо рассматривала ветку старого тополя, который чудом уцелел в заводском дворе. «Господи, да уже уволь ты меня, только не ори так!» – подумала про себя Соломатина и тут же ужаснулась своим мыслям. Она не могла оказаться на улице без зарплаты – родители, съемная квартира, долг за шубу и… И еще планы на лето, билет в Большой и вообще независимость. Ей нельзя потерять работу – впервые за долгое время в ее жизни наступила стабильность. И впервые она длилась несколько лет.

– Я постараюсь исправить ситуацию, я действительно постараюсь, – заговорила она запинаясь…

– Что значит постараюсь?! Вы обязаны! – проорал директор.

– Да что значит – обязана?! Я отвечаю за подготовку кадров. Так они и готовятся, учатся, а то, что люди стали уходить, – это проблема многих отделов! – сорвалась Соломатина.

Директор прищурился, помолчал, а потом тихо ответил:

– Проблема многих. Согласен. Но чтоб им была наука, уволю я вас!

По дороге домой Инна пыталась убедить себя, что устроиться на фабрику по производству входных и межкомнатных дверей, рам и крупной корпусной мебели – это была ошибка. «Не с моим характером. Здесь нужны люди жесткие, грубые и терпеливые», – думала она, таща за собой сумку с вещами. Каждая женщина обрастает на работе гардеробом, памятными мелочами и кучей разной дребедени, которая непонятно как оседает в ящиках письменного стола.

Дома никого не было. Антон очередной раз «гастролировал» с писательской делегацией. Она его ждала только к субботе. Инна обратила внимание на пустые коробки из-под обуви, брошенные в комнате, и ворох футболок. «Хоть бы в шкаф просто кинул. Нет ведь!» – разозлилась она и вдруг обрадовалась, что Антона дома нет. Она огляделась и вдруг заговорила сама с собой.

– Ладно. Ну, уволили, – бормотала она, раскладывая по местам вещи, – да найду я себе работу. Вот немного отдохну, отосплюсь, сделаю, наконец, генеральную уборку…

Тут Соломатина посмотрела на пыльное зеркало и вспомнила, что квартира чужая, что срок вносить деньги вот-вот наступит. А там быстро пролетит еще месяц, и опять выкладывай сороковник. Инна бросила жакет и улеглась на диван. Так она и лежала, окруженная пакетами, одеждой, блокнотами и мягкими игрушками. Думать ни о чем не хотелось, шевелиться не хотелось. Но страх окуклиться в этом своем несчастном положении заставил ее взяться за дела.

Опомнилась она глубокой ночью. В доме царил уже идеальный порядок, углы блестели, пахло свежестью. Инна, сама того не заметив, сделала все, что планировала долгое время, но до чего так и не доходили руки. Помыла люстру, разобрала стенной шкаф, переставила покосившиеся книги на полке, разложила всю мелочь по местам. Она поменяла еще постельное белье, постирала кое-какие вещи, помыла всю кухню, спрятала зимнюю обувь в коробки, выставила легкие сапожки и туфли.

– Ну, квартира в порядке! Теперь моя очередь, – сказала себе Инна.

Она тщательно очистила лицо, наложила маску, выщипала брови, приняла ванну с розовым маслом, облачилась в новую пижаму и с чувством выполненного долга улеглась в постель. За окном начинался новый день. Но Инне он уже был не страшен – она «не затормозила», не остановилась, не сбилась с ноги.


Куда может устроиться человек с высшим медицинским образованием, несомненными организаторскими способностями и небольшим опытом руководящей работы? Через месяц поисков работы Инне Соломатиной казалось, что никуда. Что нигде она не нужна, никому не интересна, а если работу и предлагают, то за ничтожную плату.

– Я своим продавцам больше «пятихатки» не плачу, – спокойно сказала ей владелица магазинчика одежды и постельного белья.

– Больше чего? – не поняла Инна.

– «Пятихатки», пятисот рублей, – пояснила тетка.

Асю почему-то покоробило не столько ничтожное жалованье, сколько заскорузлое обозначение суммы.

«Нет, у меня образование, и я неплохо справлялась со своими обязанностями на прошлой работе. А директор уволил меня из-за дурного настроения», – подумала Инна.

– Знаешь, ты не привередничай, ты соглашайся. У меня тут хорошо. Иногда я тебе что-нибудь из вещей дарить буду. – Тетка по-своему истолковала молчание Инны.

– Я не привередничаю. Я институт окончила, у меня опыт работы на производстве. Я многое умею.

– И что? Работу ищешь? У меня десять классов, я халатами торгую, а у меня машина, дом, квартира и в банке кое-что, – рассмеялась тетка.

– Я рада за вас, – сухо распрощалась Соломатина.

Но тетка попала в цель – на Инну произвело впечатление не богатство как таковое, а возможность тетки чувствовать себя неуязвимой. Инна зашла в кафе и, несмотря на строгую экономию, попросила принести ей большой кофе и кусок торта. «Как же они все так устраиваются?! Халаты, машины, квартиры… Сидит такая…» Инна мысленно подбирала определение, которое могло подойти тетке с халатами.

– Ваш кофе. И торт, – официантка поставила на стол поднос.

«Торт – это хорошо», – подумала Инна. Вид лакомства и запах кофе подействовали успокаивающе. Вдруг стало уютно. Кафе превратилось в норку, куда можно было спрятаться от проблем. Полумрак, люди, занятые собой и своими делами, приглушенный звон посуды – все это было обособленным миром, и внешние проблемы превратились в обычные, совсем не фатальные вопросы. В этом обманчивом состоянии Соломатина находилась ровно столько, сколько ела торт. С последним кусочком, оставившим шоколадный след на белой тарелке, тревога дала о себе знать. «Странно все это. Как будто меня заколдовали, сглазили, порчу навели, – подумала Инна, но тут же спохватилась. – Нет, порча – это уж слишком. Да и сглаз не имеет к этому никакого отношения. Но ведь с работой не везет. Хоть тресни. И хоть расшибись в лепешку, работай за пятерых, меня все равно увольняют. Причем очень быстро». Соломатина вдруг вспомнила чувство, которое охватило ее на совещании. Она словно бы торопила директора, словно точно знала, что уволят именно ее, а потому душевно даже не сопротивлялась, хотя и не могла себе сейчас позволить безденежье. Соломатина помнила, как она сидела, пыталась унять дрожь ледяных рук и точно знала, что именно на ней директор остановит свой выбор. «Получается, я предсказываю свои собственные неприятности. Или предчувствую. Интересно, как… Надо вспомнить, давно у меня так?»

Инна задумчиво помешала кофейную гущу, потом с сожалением посмотрела на пустую тарелочку из-под торта и неожиданно вслух произнесла:

– Антон. Все началось с Антона. А если так, то нам надо расстаться.

Соломатина испуганно огляделась – никто ее не слышал. И дело было не в том, что она говорила вслух, а в том, что именно она сказала вслух. А сказала она то, о чем еще недавно и подумать боялась. Волновалась она зря – окружающие были заняты собственными проблемами, на нее никто не обратил внимания. Тогда Инна ложечкой соскребла остатки крема с тарелочки, затем потребовала счет и решительно вышла из кафе. Она двигалась в сторону дома, чтобы сейчас же раз и навсегда устранить причину всех своих неприятностей.


Правильно говорят: «Настоящее – зеркало прошлого». Иными словами, хочешь понять человека – расспроси его о детстве. Конечно, случаются вывихи и прочие неприятности. Случается, что добрый и ласковый ребенок вырастает в монстра. Но это – тот самый вывих.

Если говорить о Соломатиной, то все случаи из ее прошлого – это подтверждение ее сегодняшней ситуации.

Когда-то Соломатина обожала униформу. После одиннадцатого класса она собиралась идти в юридический, чтобы потом щеголять в полицейских погонах. Запасным вариантом была Академия лесного хозяйства. Зеленое сукно, из которого шили кители лесникам, безумно подошло бы к ее глазам. Но это все было в будущем, а пока девятому «А» предстояло трудиться в областной больнице. О чем и сообщила классный руководитель.

– Мы с вами вливаемся в набирающее силу волонтерское движение, – сказала Людмила Григорьевна торжественным голосом. – Вы знаете, какими нужными и важными делами занимаются волонтеры. Весь июнь мы будем помогать врачам.

– А нам выдадут белые халаты? – подняла руку Соломатина.

Класс заржал, а Людмила Григорьевна пожала плечами:

– Наверное. Наверное, что-то такое дадут!

«Что-то такое» Соломатиной было не нужно. Ей нужна была форма, которая подчеркивала бы ее статус.


Через три дня класс собрали в вестибюле больницы.

– Мы рады увидеть в вашем лице помощников! Будем надеяться, что волонтерское движение принесет пользу не только нам, но и вам, определяющим сейчас свой дальнейший путь! – директор по хозяйственной части открыл официальную часть.

– Быстро переодевайтесь! Немного не ваши размеры, но без халатов в больнице находиться нельзя. Наш врач Владимир Анатольевич введет вас в курс дела.

Завхоз выдала охапку белых халатов…

Пока одноклассники дергали себя за полы безразмерных одежд, Соломатина достала из пакета накрахмаленное белое платье. Платье было на пуговицах и с пояском, поэтому очень походило на врачебный халат. К тому же нагрудный карман платья был украшен змеей, обнимавшей рюмку на высокой ножке. Змею вышивала сама Соломатина, и была она похожа на ленточного червя из учебника по биологии. Но это если присмотреться. Общий же вид Инны Соломатиной был великолепен – в меру расклешенная юбка, воротничок-стойка, тугой поясок подчеркивает тонкую талию. Если одноклассники в белых халатах с чужого плеча напоминали привидения, то Соломатина вполне могла сойти за медика-практиканта.

– Итак, – сказал усталый доктор Владимир Анатольевич, – вы, наверное, заметили, что у нас в больнице ремонт. Несмотря на это, мы продолжаем лечить наших больных. Задачи на ближайшие дни такие. Мальчики должны перетащить и расставить мебель на этаже, девочки – помыть окна и двери. И еще я отберу несколько человек, которые будут ухаживать за пациентами. Дело в том, что у нас в отделении есть те, чье состояние не является тяжелым, но тем не менее этим людям требуется помощь. Ваша задача – эту помощь оказывать.

Владимир Анатольевич обвел глазами класс и растерялся. Интересно, кого можно выбрать из этой толпы охламонов? И тут он заметил Соломатину.

– А вы кто? – спросил Владимир Анатольевич.

– Это тоже наша ученица. Очень хорошая, очень аккуратная девочка, – скороговоркой пояснила классная руководительница. Она обрадовалась, что хоть кто-то из класса внешне соответствует важным задачам волонтерского движения.

– Я вижу, что аккуратная, – одобрительно кивнул заведующий отделением. – Вот вы, Соломатина, и еще два человека.


– Ваш подопечный лежит в седьмой палате. Задачу знаете – помогать ему в быту, следить за порядком, если что-то заметите – позовете медсестру или врача. То есть вы должны выполнять функции сиделки. Вы меня понимаете? – Владимир Анатольевич посмотрел на Инну.

– Отлично понимаю. Я задам несколько вопросов? – официально спросила Соломатина. Белое форменное платье придавало ей уверенности.

– Конечно, – кивнул доктор.

– Мне будет легче выполнять свою работу, если я буду хоть что-то знать о больном.

– Логично, – согласился доктор.

– Можно в двух словах его историю?

Доктор растерялся на мгновение, но девушка, стоявшая перед ним, была собрана, деловита, в ней не было ни капли смущения или кокетства. А еще это белое, выглаженное «докторское» платье.

– Лыжня, сугроб, ветка, неотстегнувшееся крепление. Вывих, трещина, связки. Лечится с перерывами уже пятый месяц. Беспокоят боли в области стопы. К сожалению, пациент пытался ходить, когда это было строго воспрещено.

– Прогноз? – также лаконично спросила Соломатина.

– Большая вероятность постоянной хромоты. Костыли или палочка. Разумеется, все строго между нами.

– Я понимаю, – важно произнесла Соломатина. – А сейчас какой режим?

– Через две недели обследование. До этого – строго постельный!

– Спасибо, – ответила Соломатина. Она достала из кармана белую отглаженную косынку, повязала на свои пышные волосы и пошла искать седьмую палату.

Доктор Владимир Анатольевич озадаченно посмотрел ей вслед.


Палата номер семь находилась в самом конце коридора. Инна подошла к двери и осторожно постучала.

– Ну? – раздалось в ответ.

Инна вошла.

– Здравствуйте, я – ваша сиделка. Мы, наш класс, – волонтеры. Меня прикрепили к вам. Я буду помогать вам.

– Мне вообще-то ничего не надо, но… Валяй! – улыбнулся парень, лежащий на кровати.

Инна на секунду растерялась. Но потом, ощутив, как строго сжимает талию поясок ее накрахмаленного платья, сурово сказала:

– Давайте познакомимся. Инна Соломатина.

– А я – Федотов, – улыбнулся парень.

– Очень приятно, – кивнула Инна.

– Да? – парень с интересом посмотрел на нее. – Я подумал, что новый врач с обходом.

Соломатина довольно хмыкнула:

– Нет, я буду помогать вам. Ну, убрать, принести, что-то помыть…

– А, понятно… – ответил Федотов и попытался принять непринужденную позу. Ему это плохо удалось – больная нога была схвачена металлической скобкой.

– Вы не беспокойтесь, если что – обращайтесь, – сказала Инна, заметив его движение.

– Вежливая, на «вы», – прищурился Федотов. Он словно не заметил предложение о помощи.



– Научили родители, – парировала Инна, – как вы себя чувствуете сегодня?

– Как и положено.

– Я тут приберу, помою, хорошо?

– Стоит ли? – нахмурился Федотов.

– Похоже, нет, но надо.

Парень хмыкнул, оценив ответ. Но настроение у него явно испортилось.

– Слушай, а ты, что ли, каждый день будешь приходить? С утра до вечера тут торчать будешь? – спросил он как бы между прочим.

– Каждый день. А сколько времени буду это делать – пока не сказали. Я же не буду мешать?

– Не знаю, – ответил парень и уткнулся в свой телефон.

Палата была небольшой, но когда-то здесь стояли еще две кровати. Теперь же на их месте шуршала строительная пленка. Она прикрывала стену с пятнами свежей штукатурки. Из мебели в палате была кровать, на который лежал Федотов, тумбочка и один стул. К стулу прислонились костыли. Небольшой умывальник находился в углу, там же были зеркало и крючки с белыми тряпочками. Инна внимательно оглядела ремонтируемый угол, нашла кучки мусора, загнанного под пленку, обрывки бумажек и жестянку с засохшей краской. Еще она увидела, что раковина грязноватая, а на захламленной тумбочке полно крошек. Инна все это приметила и заодно разглядела Федотова. На вид ему было лет семнадцать. Он был худым, жилистым, с рыжими волосами, забранными на макушке в хвост, лицо в редких веснушках. Одет в тонкий спортивный костюм и белые носки.

Соломатина не выдержала повисшего молчания:

– Может, вам хочется чаю, перекусить?

– А? – не сразу оторвался от телефона Федотов. – Не, ничего не надо.

– Хорошо, я все же наведу порядок на вашей тумбочке. Здесь очень грязно.

– Не трогай ничего! – с досадой сказал Федотов.

– Так нельзя, у вас здесь просто… Просто ужас. И почему уборщица ни разу не вытерла пыль и эти следы еды?!

– Тебе-то что? Не твоя тумбочка. Я не люблю, когда копаются в моих вещах, – неожиданно резко сказал Федотов. В его взгляде появилась злость.

– Должно быть чисто, – упавшим голосом сказала Соломатина.

– Для меня – чисто, – отрезал Федотов.

Инна помолчала, прошлась по палате.

– Хотите, я вам книгу почитаю? Я специально взяла из дома хороший детектив, – наконец сказала она.

– Чего? – изумился Федотов.

– Почитаю, – повторила Инна.

– Я не могу ходить, но знаю буквы. И вообще, мне ничего не надо… Я ведь уже сказал.

Она растерялась. Во-первых, потому что настроение парня резко изменилось – доброжелательный интерес сменился раздражением. А во-вторых, от ее умственных представлений, как она деловито, весело, играючи наведет порядок и уют, как она развлечет, рассмешит, подбодрит больного, – от этих представлений ничего не осталось. В реальности была комната, где нечего делать, некуда было сесть и где она была совершенно не нужна.

– Слушай, иди. Если что, я тебя позову, – сказал Федотов. В его телефоне что-то пискнуло, и он стремительно начал писать ответ. Инна потопталась, потом вышла из палаты.


Волонтеры пришлись больнице как нельзя кстати. Тусклые коридоры, наполненные осторожным шарканьем больных, теперь продувались сквозняками и сотрясались еле сдерживаемым гоготом. Школьников иногда одергивали, но делали это формально – молодая энергия распространялась со скоростью вируса. И вот уже старушки туже подвязали свои байковые халаты, дамы помоложе угощали яблочком, а мужчины тайком посылали за сигаретами, одновременно читая лекции о вреде табака.

Соломатина, по натуре индивидуалистка, сейчас позавидовала одноклассникам – они были все вместе и при деле. Инна нашла свободный стул, поставила его в коридоре рядом с палатой и села, чинно сложив руки. Она прислушивалась к звукам из-за двери и покинула свой пост только раз, привлеченная необычным шумом – мальчишки устроили гонки на креслах-каталках.

Ближе к обеду по коридору пробежал доктор Владимир Анатольевич. Он сначала проскочил мимо Соломатиной, потом тормознул и спросил:

– А что это вы здесь делаете?

– Сижу и жду, когда меня позовут. Пока моя помощь не нужна, – ответила Инна.

– Понятно. И дел там для вас никаких нет?

– Есть, но он… Федотов, говорит, чтобы я не мешала…

– Идите в палату, передайте ему, что сейчас задницу колоть придут. И занимайтесь тем, чем считаете нужным.

– Да?

– Конечно. Федотов – пациент. Если бы мы пациентов во всем слушались – они бы так и оставались пациентами. Вы меня поняли? Как вас – Соломатина?

– Да, я вас поняла, – покраснела Инна.

– Тогда – вперед! – Доктор рысью помчался дальше.

Когда медсестра пришла делать укол, она увидела красного от злости Федотова и Соломатину, тщательно перемывающую посуду. На полу стояли пакеты с мусором, засохшим хлебом, пакетами от чипсов, фантиками. Тумбочка была настежь открыта, и от нее пахло дезинфекцией.

– Поворачивайтесь, колоться будем! – скомандовала сестра и покосилась на Инну.

– Минуточку, я выйду. – Инна стащила резиновые перчатки и, пользуясь моментом, пошла искать уборщицу. Найдя ее, она сказала:

– Спасибо вам за перчатки, губки и порошок. Пожалуйста, помойте у Федотова полы – там под пленкой ужасная грязь.

– Это ремонт…

– Нет, это плохо убрано, – неожиданно твердо сказала Соломатина.

Она вдруг почувствовала свою силу. Они, весь класс, не на птичьих правах, они – волонтеры. И раз уж они бесплатно помогают, имеют право что-то требовать.

– Ты что это? Начальница, тоже мне!

– Пожалуйста, помойте. Все остальное я уже сделала сама.


В четыре часа волонтеров-школьников отпустили домой.

– Я ухожу. Приду завтра рано утром. Вам сейчас ничего не нужно? – обратилась Инна к Федотову. Тот все молчал, сопел, по-прежнему злился.

– Если что-то надо, я могу задержаться.

– Надо, – неожиданно ответил Федотов.

– Да, конечно, слушаю вас, – улыбнулась Инна. Она не ожидала, что Федотов о чем-то попросит.

– Я хочу пи-пи.

– Что? – изумилась Соломатина.

– Пи-пи, – Федотов посмотрел на нее. И она увидела, что глаза у него цвета неба.

– А… Вам нельзя вставать…

– Нельзя, – подтвердил Федотов.

– И как же…

– Ты сиделка, ты и решай проблему! – ответил Федотов и забавно свернул губы трубочкой. – Только учти – долго не вытерплю…


– Вот вам «утка», – подала через десять минут Инна с пунцовыми щеками предмет, накрытый марлей.

– Дольше ходить не могла? Это твое счастье, что не придется менять простыни… Ну, – Федотов поднял на нее глаза, – стоять и смотреть будешь?! Не волнуйся, я тебя потом позову.

– Извините! – Соломатина вылетела из палаты.

– Инка, пошли домой! – окликнула ее подруга, Анечка Нечипоренко.

В коридоре толпились одноклассники.

– Да, сейчас, – растерялась она.

– Пойдем, пойдем… – нетерпеливая Нечипоренко потянула ее за руку. Соломатина замешкалась:

– Понимаешь, там…

– Сиделка! Волонтер! Можешь заходить! – раздался громкий голос Федотова. В коридоре стало тихо.

– Да, иду, – ответила Соломатина хрипло и вернулась в палату.

– Можешь уносить, – Федотов кивнул на «утку», опять накрытую марлей.

– Хорошо. Я все унесу. – Она взяла в руки потяжелевший предмет.

– Не забудь вернуть. По вечерам у нас тут волонтеров нет, – пробурчал Федотов.

– Хорошо.


Инна вышла в коридор, надеясь, что одноклассники уже разошлись. Но она ошиблась. Ее встретили гул и смешки.

– Соломатина, ну ты даешь! Во вляпалась! Нет, чтобы окна мыть, ты какашки выносить теперь целый месяц будешь! – громкий голос Егорова разносился по коридору. Егоров был хамом и отличником. Редкое сочетание способностей и полного отсутствия внутренних тормозов.

– Ты дура, что ли? – преградила ей путь подруга.

– Пусти, я сейчас уроню эту штуку! – цыкнула на нее Соломатина. – Уроню прямо на тебя.

– Больная! Тут же няньки есть! Это их работа… – не могла успокоиться Аня.

– Завтра я им напомню об этом, – парировала Соломатина, направляясь к туалетам.

Там она сделала, что положено было сделать, и вернулась к Федотову.

– Вот, пожалуйста, – она аккуратно поставила чистую «утку» рядом с кроватью.

– Угу, – ответил тот не глядя.

Домой Соломатина возвращалась одна. Одноклассники собрались в кино, подруга непонятно на что обиделась. «Дураки», – думала о них Соломатина. Она так устала, что не стала переодеваться в больнице, и теперь пояс давил, мешая дышать. Дома Инна зашвырнула «форменное» платье подальше в шкаф, приняла душ, засунула за щеку «чупа-чупс» и легла. «Я не собираюсь быть врачом, фельдшером, сиделкой. Поэтому завтра я никуда не пойду». Приняв это решение, она сразу уснула.


В девять утра доктор Владимир Анатольевич совершал обход.

– Ну, как нога? – спросил он Федотова, который пытался очистить футболку от зубной пасты.

– Болит. Не так, как раньше, но болит.

– Это ничего. Болеть должно. Главное сейчас – не ходить.

– Знаю, – огрызнулся Федотов, – но и лежать тоже я больше не могу. Зубы почистить невозможно… Вот, весь перемазался…

– Ну что ж, это временные трудности, – похлопал его по плечу доктор, – потерпи. К тому же вон, у нас волонтеры работают. Помочь могут.

Федотов в ответ заскрипел зубами:

– Кому они нужны? Только шум, днем поспать не дают. Стучат…

– Что это ты? Всегда такой спокойный! – удивился Владимир Анатольевич.

Да, Олег Федотов был спокойным терпеливым пациентом. Доктор мог даже сказать – мужественным. Все, что с ним случилось, он перенес практически в одиночестве. Без поддержки родных и близких. Потому что родных и близких у него не было. В новогоднюю неделю Федотов приехал из соседнего города с другими учениками математического интерната. И вот ведь незадача – лыжная прогулка! В больнице Федотова почти никто не навещал – пару раз приезжал приятель, пару раз педагог интерната. Доктор жалел парня, и именно поэтому он послал к нему Соломатину. Школьница показалась ему аккуратной, ответственной и какой-то… Доктор не мог подобрать точное определение. Короче, Инна Соломатина показалась ему самой подходящей кандидатурой.

Владимир Анатольевич вздохнул и вышел из палаты.


Она пришла в больницу, когда весь класс уже работал.

– О, командир горшков пожаловал, – пошутил Егоров.

Он умел удивлять тупостью шуток. Соломатина не отреагировала, только одернула свое белое платье. Гладить его пришлось впопыхах, утром, сожалея о вечернем опрометчивом решении. «Нельзя не ходить. Однокласснички засмеют. И Соколова обиделась, надо подойти к ней!» – думала Инна. Она выспалась и была готова отомстить Федотову за выходку с «уткой». «Я все понимаю, но мог бы намекнуть, я бы позвала кого-нибудь из персонала, из мужчин».

– Вы опоздали, – встретил ее доктор, – все уже на своих местах. У нас утро – самое тяжелое время. Больные должны умыться, привести себя в порядок, одеться, принять лекарство. Им именно в это время требуется особенная помощь.

– Извините. Я проспала. Вчера устала.

– Понимаю, но вы – волонтер, – напомнил Владимир Анатольевич, – кстати, ваш пациент, Федотов, из другого города. Здесь у него никого нет. Да и там, где он живет, тоже. Поэтому будьте внимательнее.

– Вы хотите сказать, он – детдомовский? – вздернула брови Инна.

– Да, последние годы Федотов живет и учится в специальном интернате для одаренных детей. У него исключительные математические способности.

– А, – протянула Инна, – потому вы его запихнули в самую дальнюю палату с недокрашенной стеной! Нет, чтобы положить к соседям. Чтобы человек не один был. Чтобы поговорить было с кем. Конечно, детдомовского можно задвинуть…

Доктор оторопело посмотрела на Соломатину.

– Что это вы такое говорите?!

– А что, я неправду говорю? Разве не лежит он один? Представляете, как вечерами ему? Знаете, я считаю, что это неправильно. Это наплевательское отношение к…

– Хватит, идите займитесь делом, – оборвал ее доктор.

Наблюдая, как Инна идет по длинному коридору, Владимир Анатольевич думал: «Заноза, а не девчонка. Кстати, да, Федотов лежит один, угол стены «разбомблен». Нехорошо. А эта еще и шум устроит». Доктор вспомнил, как его племянница, подняв на ноги всякие там «контактики» и прочие сети, «уволила» директора местного кафе. «Так то – кафе. А здесь – больница, и парень без родителей. Надо срочно что-то делать», – заключил доктор.

Соломатина же, шедшая по коридору, думала следующее: «В палате, где лежит еще кто-то, всегда найдется ходячий больной, который подаст “утку”».


За первую неделю работы Соломатиной в больнице с Федотовым произошло событий больше, чем за все пять месяцев его лечения. Во всяком случае, так казалось со стороны. Федотова два раза переселяли. Сначала в трехместную палату к говорливым мужичкам, потом, после самовольной попытки Федотова сбежать, обратно в старую палату. Федотову поменяли кровать – поставили ту, которая автоматически меняла положение изголовья. «Если он занимается, ему необходимо удобно сидеть. Может, это будущий нобелевский лауреат? Вы хотите, чтобы он уехал в другую страну?» – сказала Инна доктору. Соломатина умела прикинуться наивной дурой. Больничные поварихи, развозившие еду, научились класть отдельно кашу, омлет и масло. До появления Соломатиной они экономили посуду и норовили сложить все на одну тарелку. «Мы аккуратненько, с краю», – лживо приговаривали тетки, бухая все вместе.

– Это что за свинство? – возмутилась Соломатина однажды. – У вас что, тарелок нет? А если нет, вот же у человека на тумбочке три блюдца!

Удивительно, но тетки подчинились.

– Федотов, кто она тебе? – поинтересовалась шепотом одна из них.

– Двоюродная баба-яга, – отвечал тот.

Похоже, он Соломатину возненавидел. От одной ее тоненькой фигурки, отутюженного белого платья, от косынки на пушистых волосах ему становилось не по себе. Ему, который был на свете одинок, но никогда в своей жизни не жил в отдельной комнате, сам по себе, не под взглядом соседа, казалось, что весь покой, который он нашел в этой палате, улетучивается. Казалось, что земля под ним ходит ходуном, а формулы, которые так его занимали, распадаются на отдельные знаки. А еще он страшно стыдился своей немощи, поэтому неловкости и неаккуратности. На фоне безукоризненной, «отутюженной» девушки он себе казался противно несвежим. Короче, Соломатина внесла в его жизнь сплошное беспокойство. Конечно, если бы он мог ходить… Но ходить пока он не мог, поэтому пытался избавиться от Соломатиной любыми способами.

– Тебя просили?! – орал на нее Федотов, когда узнал, что переселение – ее рук дело. – Не лезь!

– Почему вы кричите?! Я же хотела как лучше! – У Инны дрожали губы.

– А ты не хоти как лучше! – заговаривался от злости Федотов.

Такую же ярость у него вызывала манера Соломатиной систематизировать предметы в тумбочке.

– Книжки должны лежать так, как я их положил, – выговаривал Федотов, – а не так, как тебе хочется.

– Это же неудобно! – пробовала спорить Инна.

– Кому?! Тебе?! – злился Федотов.

Официально школьники работали по четырех. Особого напряжения не было, но Соломатиной удавалось передохнуть только к обеду. До этого времени она была плотно занята. Помогала умыться Федотову, перестилала постель, проветривала палату, меняла ему футболку, убирала посуду после завтрака, ходила за чистыми полотенцами. Вообще-то полотенца больным приносили из дома, но у Федотова дома не было, и ему выдавали половинки простынь, которыми он вытирался. Через три дня Соломатина принесла из дома два полотенца.

– Это вам выдали, – соврала она Федотову. Тот ничего не ответил.

– Завтра вам должны поменять белье, – продолжила она, – я узнала. В душ вам еще нельзя. Надо что-то придумать.

– Хочешь сказать, от меня воняет?

– Я хочу сказать, что приятнее быть чистым.

В этот день по дороге домой Соломатина вдруг представила, что она на свете одна, лежит в больнице, и никто не поможет помыться и сделать маникюр. Стало страшно. Она свернула в аптеку и купила большой баллончик специального средства – в исключительных ситуациях оно заменяло душ.

– Вот эта штука очень удобная. Брызгаете, появляется пена, вы ее губкой вытираете, – сказала она Федотову, подавая баллончик.

– На хрена он мне?

– Чтобы вы стали еще грязнее, – съязвила Инна. – Сменная одежда в тумбочке на верхней полке – так вам удобнее ее доставать. Я пойду передохну, а вы пока займитесь делом.

Когда она вернулась, в палате приятно пахло, на Федотове была чистая футболка, а на пол была свалена грязная одежда.

– Убери. Еще лучше – постирай, – распорядился Федотов.

Соломатина растерялась. Она хотела сказать Федотову что-нибудь приятное, но его хамский тон обидел и сбил с толку.

В другой раз Федотов раскрошил печенье на тумбочке и разлил чай. Инна была уверена, что нарочно.

Ситуация с «уткой» периодически повторялась. Соломатина могла поспорить, что делается это специально (обходился же он как-то раньше!). Инна была уверена, что парень нарочно ее унижает, ставит в дурацкое положение, заставляет уйти. Она старалась не думать, что будет, если Федотов захочет «ка-ка». Видимо, пока эта проблема решалась без ее участия. Несмотря на все, Соломатина держалась. Она упрямо приходила каждое утро и неукоснительно выполняла всю работу. Внутри ее была злость из-за грубости Федотова. «Дурак. Несчастный дурак. Посмотрим, кто кого. Я ему еще покажу», – думала она. Ей ужасно было обидно и за свое щегольское белое платье, и за свое настроение, и за желание быть полезной.




– Федотов, ты зачем доводишь девчонку? – поинтересовался доктор, заметив однажды красные глаза Соломатиной.

– Достала. Она не нужна мне здесь.

– Послушай. – Доктор присел на стул. – Через несколько дней ты попытаешься встать на ноги. Рядом кто-то должен быть.

– Думаете, она меня удержит, если я упаду? – скривился Федотов.

– Тебя никто не удержит. Ты высокий, крепкий, тяжелый. Хоть и худой. Но она… – Доктор запнулся. – Она подстрахует, позовет на помощь. Она внимательна, аккуратна и надежна. Рядом с тобой должен быть именно такой человек. Других у тебя нет. Извини, что напоминаю. Могу, конечно, поискать в больнице кого-нибудь… Но не стоит этого делать, поверь мне.


– Соломатина, отвезите пациента на третий этаж, в кабинет рентгенографии. И подождите его там. Как закончите, возвращайтесь, – распорядился доктор.

– Кто-нибудь в седьмую палату кресло-каталку! – начальственно обратилась Инна к мальчишкам из класса. Каталку привезли быстро – то ли упорство, с каким Соломатина ухаживала за Федотовым, то ли атмосфера больницы так повлияла, но смешков стало меньше, участия и понимания больше.

Действительно, Федотов оказался тяжелым, но каталка устойчивой, пол ровным, пандусы помогали преодолевать трудные участки – до рентген-кабинета они добрались без приключений. Соломатина катила перед собой кресло и, поглядывая сверху на рыжий хвост Федотова, думала: «Интересно, как он остался сиротой? Ну, хоть кто-то же есть из родных? Или был?» В последнее время она все чаще примеряла его ситуацию на себя, и от этого душа холодела.

Перед кабинетом их заставили подождать.

– Через минут пять завозите, – сказала тетка и, оглядев белое платье Соломатиной, спросила: – Вы кто?

– Я – волонтер, – опасливо буркнула Инна. Она побоялась грубой насмешки со стороны Федотова. Но тот промолчал, а тетка сказала:

– Вот и хорошо, посиди с больным, а я хоть кофе глотну – с утра завал. Пять минут, ребята.

«Ребята» в полном молчании погрузились в свои телефоны. Соломатина писала эсэмэс подруге и думала, что телефон – просто счастье. Вот о чем бы сейчас беседовать с этим типом?!

– Интересно, костыли именные сразу выдадут? – вдруг подал голос Федотов.

Соломатина вздрогнула – реагировать надо было немедленно, но как, она не знала. Инна врала с трудом.

– Здесь костыли не выдают. Это рентген, – наконец ответила она.

– Ты – дура, да? – посмотрел на нее Федотов.

– Да, – согласилась Соломатина.


На следующий день доктор Владимир Анатольевич вызвал ее к себе в кабинет.

– Понимаю, вы – не наш сотрудник, вы – волонтер. Но вы отлично справляетесь со своими обязанностями. Вам осталось дней десять у нас проработать?

– Чуть больше, – кивнула Инна.

– Ну, вот, – вздохнул доктор, – будете сопровождать Федотова. Пока он будет учиться ходить.

– Хорошо. А что показал рентген?

– Ну… Я надеялся, что смогу его полностью восстановить. Но увы, – ответил Владимир Анатольевич.

– Все плохо?

– Будет хромать, ходить сначала с костылями, потом, надеюсь, с палочкой. Сейчас главное – ходить и научиться не падать. Опасности никакой нет уже – он может выполнять любые движения. Но за полгода он разучился их делать. Так что ставить больную ногу, уметь обращаться с костылями – вот первые задачи. Начинайте постепенно и старайтесь делать то, что здоровый человек делает даже не задумываясь – ходить по ступенькам, преодолевать бордюры, чувствовать разницу шага по тротуарной плитке, по асфальту, земле.

– Понимаю.

– Конечно, сделаем массаж и физиотерапию, но научиться уверенно себя чувствовать в пространстве – главная задача. И еще у меня к вам две просьбы.

– Конечно, слушаю, – солидно сказала Соломатина.

– Первая – Федотов не должен знать о нашем разговоре. Все, что надо, я сообщу ему сам. Вторая – перестаньте его дергать.

– Что?!

– Перестаньте его доводить. Будьте мягче, понятливее, не давите на человека.

– Я даже и не думала… – задохнулась от возмущения Инна.

– Да? – Доктор посмотрел на Соломатину. – А что тогда с Федотовым происходит? Был спокойный, добродушный парень, занятый только математикой. А теперь… А теперь неврастеник какой-то. А ему, между прочим, еще предстоит свыкнуться с мыслью, что он калека. Учтите это.

– Я не виновата…

– Мое дело вам сказать. Да, тут жена пирожков с мясом напекла. Специально для него, отнесите. Скажите, что это вы, что класс… Придумайте что-нибудь. Мне не очень удобно… – Доктор передал Соломатиной пакет.

– Хорошо.

Пока Инна шла по коридору, она три раза пожалела Федотова, два раза мысленно его убила и один раз горько вздохнула.


– Привязалась! Оставайся здесь, – командовал Федотов, пытаясь сделать шаг.

Костыли он держал по-дурацки, врастопырку. Они больше ему мешали, чем были опорой.

– Врач велел быть рядом, – терпеливо отвечала Соломатина.

– Не надо, только мешаешь. Иди отсюда.

– Нельзя.

– От тебя толку все равно никакого, уходи! – шипел Федотов, пытаясь опираться на больную ногу.

– Да хватит уже! – неожиданно гаркнула Инна. – Кудахчет курицей! Давай, выходи в коридор!

Федотов вскинул на нее глаза, переложил костыли в одну руку, доковылял кое-как до кровати.

– Все. Если ты не свалишь отсюда, я вообще не встану. Ты меня достала.

– Я тебя достала?! Я?! Я стараюсь, прыгаю вокруг тебя, а ты капризничаешь и грубишь! Ты просто хам! Да и откуда тебе быть другим! – Соломатина презрительно выпятила губу.

– Что! – Федотов подскочил, ступил на ногу, ойкнул, подхватил костыли и ринулся в коридор.

Соломатина поспешила за ним.

– Пошла отсюда! – обернулся к ней Федотов и заспешил в сторону ординаторской. На шум обернулись все, кто был неподалеку.


Федотов распахнул дверь и с порога крикнул:

– Где Владимир Анатольевич?!

– Олежка, ходишь уже?! Вот и замечательно, – словно не замечая его гневного вида, воскликнула старшая медсестра.

– Где врач?!

– Он в соседнем отделении, этажом ниже. Но ты не спустишься, лифт занят, новое оборудование поднимают.

Федотов не дослушал – он ковылял к лестнице. Соломатина следовала за ним. Первым препятствием на их пути была закрытая дверь. Федотов потянул ее за ручку, но открыть мешали костыли. Тогда он отступил, взял оба костыля в одну руку, свободной рукой распахнул дверь, сделал шаг и оказался в проеме двери. Еще чуть-чуть – и Федотов был бы на лестнице, но вместо этого он оказался зажатым дверью – сил удержать ее не хватило, скорости сделать шаг – тоже. Федотов машинально оглянулся и увидел спокойное лицо Соломатиной. Она не предпринимала никаких попыток ему помочь. Тогда он собрался с силами и протиснулся в щель. Дверь закрылась, но через мгновение открылась вновь. Это Инна следом вышла на лестницу.

Федотов, стараясь не обращать на нее внимания, стал спускаться вниз.

Ступени были широкими, удобными, поэтому Федотов довольно уверенно двигался, занося вперёд костыли и потом подтягивая больную ногу. Он был на середине пути, когда его рука вдруг сделала неловкое движение, он сам покачнулся, и выпавший костыль с грохотом проехал по ступенькам и упал на площадке, рядом с батареей. Федотов замер. Без опоры остаток лестницы казался пропастью, ступеньки – скользким льдом. Он машинально оглянулся на Соломатину.

– Что ты меня смотришь? – произнесла та. – Это твой костыль. Сам его и поднимай.

Федотов ничего не ответил, он осторожно «подполз» к перилам и, держась за них, стал медленно спускаться.


С этого дня они не разговаривали. Вообще. Они даже не здоровались. Это было удивительно, словно оба одновременно приняли решение не замечать друг друга. Соломатина по-прежнему появлялась в палате Федотова в своем отутюженном белом платье, по-прежнему убирала, мыла, проветривала. Она неизменно сопровождала Федотова на его прогулках. Но была лишь тенью – чтобы ни случилось, она и пальцем не шевелила, чтобы помочь. При этом не смотрела в мобильник, не отвлекалась на окружающих и неотступно следила за движениями Федотова, но никогда не приближалась к нему ближе, чем на три метра.


А потом наступил июль, школьники-волонтеры закончили свою работу и разъехались на каникулы. Соломатина отдохнула с родителями на море, потом пожила у подруги на даче. Она загорела, немного поправилась и накануне первого сентября остригла свои пушистые волосы.

«Соломатиной идет новая прическа», – сошлись во мнении одноклассники, встретившиеся в новом учебном году.

– Инка, после уроков за американскими котлетами пойдешь? – спросил ее хам Егоров.

– За чем? Куда? – не поняла Соломатина.

– В «макдак», дура, – хмыкнул Егоров.

– Козлина. Нет, не пойду, мама марганцовку просила купить, – вежливо ответила Инна.

Выйдя из прохладной школы в ослепительную жару сентября, Соломатина принялась добросовестно обходить аптеки.

– Ты не найдешь марганцовку. Исчезла из продажи. Неожиданно. Было полно, теперь – нет, – иногда отвечали ей провизоры, но она упрямо кружила по улицам, вроде бы и не замечая, что все ближе и ближе подбирается к областной больнице.

– Может, в больнице есть? – спросила сама у себя Инна и вошла в знакомый вестибюль.

– Соломатина?! Тебя не узнать! – воскликнул доктор Владимир Анатольевич, наткнувшись на нее.

– Я, вот… Мама просила марганцовку найти, в аптеках нет… Может, у вас есть немного…

– Что? Марганцовка? Вряд ли, – отвечал врач, – но все равно давай поднимемся к нам в отделение.

– Давайте, – обрадовалась Соломатина. Она вдыхала знакомый воздух и чувствовала, как холодеют ладони.

– Ну, как ваши больные? – вежливо поинтересовалась она, покосившись в сторону палаты, где когда-то лежал Федотов.

– Хорошо, – кивнул тот и спросил: – А ты как? Поступать будешь в этом году? Или на следующий?

– На следующий.

– Куда собралась?

Соломатина замялась – сказать про юридический или про академию лесного хозяйства она не могла. Что-то несмышленое теперь было в этих планах. Как и в ее любви к униформе – кителям, погончикам и гербовым пуговицам.

– Иди в медицинский, – серьезно сказал Владимир Анатольевич, – из тебя врач получится. Я думаю, даже хирург выйдет. Ты способна сделать больно, чтобы потом было хорошо.

– Вы о чем это? – покраснела Соломатина.

– Ладно тебе. Я видел, как ты учила ходить Федотова. Ты поняла главное – он должен уметь рассчитывать только на себя. В его ситуации с его травмой – это жизненная необходимость.

– Наверное, я была слишком…

– Жестокой? Нет. Ты была заботливой. Ты не стала его поводырем, но была ангелом-хранителем. Ты ведь ни на минуту не оставляла его без присмотра. Ты, девочка, умница.

– А он, наверное, подумал, что сволочь. Мстительная сволочь.

– Кстати, тебе пришло письмо. – Владимир Анатольевич достал из стола конверт и передал его Соломатиной. – На адрес больницы, но тебе. Я уже собирался в школу звонить.

Инна взяла конверт и прочитала на нем имя отправителя.

– От Федотова, – сказала она, глупо улыбаясь.

– От него, – кивнул Владимир Анатольевич. – Иди читай, а мне еще карты заполнять надо.

Все еще улыбаясь, Инна выскочила из больницы, в такт бьющемуся сердцу отмерила шагов сто, а когда повернула на другую улицу, распечатала конверт. Письмо было написано от руки, почерк был ровным, четким, и лист бумаги выглядел словно график с множеством линий. Инна облокотилась о какую-то ограду и принялась читать. Еще через пять минут она аккуратно вложила листик в конверт и спрятала письмо в учебник. Она по-деловому посмотрела на часы и спокойным ровным шагом направилась в сторону дома – скоро придут родители, надо приготовить ужин.

Письмо разочаровало ее – в нем не было ничего романтического, ничего такого, о чем пишут в романах и показывают в кино. Федотов сообщал, что он в интернате, что этот год будет тяжелым – надо определиться со специализацией, что его приглашают в один из университетов, но он думает о работе – деньги нужны. Про свою ногу, про самочувствие, про то, как он лежал в больнице, Олег даже не вспомнил. Инна шла, повторяла фразы из письма и тяготилась каким-то раздражением. Она была рада письму и вместе с тем недовольна его тоном. Она и мечтать не могла, что после всего Федотов напишет ей, но досаду вызывали новости, которые ее почти не касались. Она знала, что будет беречь письмо, никому про него не скажет, но огорчалась, что не было упомянуто то маленькое прошлое, которое у них уже случилось. Инна Соломатина томилась всем этим, не понимая, что дело не в Федотове, не в его письме, а в возрасте. Оба они еще не повзрослели настолько, чтобы говорить друг с другом на том языке, который приводит к отношениям. И сейчас им ничего не оставалось делать, как просто ждать и надеяться, что взросление не перечеркнет эту их историю.


Случилось все это лет десять назад. Для истории срок пустяковый, для человеческой жизни – значительный.

То самое письмо от Олега Федотова Инна читала старшеклассницей, а вспоминала сейчас, когда ей было уже двадцать семь. И в эти ее десять лет уместились разные события. Институт, разрыв с родителями. Нет, не надрывный, без особого конфликта, но все же разрыв. То есть те отношения, в которых есть забота и участие по отношению друг к другу, но нет настоящей душевности. «Но хорошо поскандалить – это тоже душевно!» – говаривала Аня Кулько, близкая подруга Инны. Соломатина соглашалась с подругой, но скорее из нежелания спорить. Во-первых, она вообще не любила это делать. (Вот и от родителей уехала спокойно, по-деловому, не желая входить в долгие объяснения.) С подругой Кулько она не спорила, поскольку их взгляды были настолько разными, их привычки порой входили в страшное противоречие, а вкусы вообще находились на параллельных платформах.

– Как? Как ты можешь общаться с этой Аней?! – спрашивали Соломатину общие знакомые.

– Слушай, какая-то она мутная, – по-свойски поделился бывший однокашник Егоров.

С Егоровым Соломатина не потеряла связь, они перезванивались и изредка встречались за кофе. Инициатором всего был он. Во время встреч Инна не могла отделаться от чувства, что Егоров вот-вот объяснится ей в любви, хотя и был женат.

Мать тоже недолюбливала Аню.

– Вы такие разные… – деликатно обронила она после первого визита Кулько к Соломатиным в дом.

Да, они были разными. Очень. И все же дружили уже почти десять лет.

Глава вторая

Аня Кулько

Некоторые философы утверждают, что дружба иногда даже важнее любви. Что существование рядом (или даже вдалеке) верного, способного понять, простить, прилететь по первому зову на помощь человека – это гарантия полноценной жизни и основа душевного здоровья. К тому же наличие друга – это прекрасный повод отвлечься от собственных неурядиц и не погружаться с головой в свои проблемы. Ибо, как известно, долг платежом красен, и как бы неуместно меркантильно в данном случае ни звучала пословица, друзья действительно рассчитывают на симметричный ответ.

Надо сказать, что и здесь Инна Соломатина оказалась несколько в необычной ситуации. Она дружила очевидному наперекор.

А история началась на первом курсе института.

– Простите, а у вас нет лекций по психологии за самое начало семестра? – обратилась к Соломатиной светловолосая девушка из параллельной группы.

– Есть. Нужны? Правда, я хотела еще немного повторить… – ответила Инна.

Дело было в зимнюю сессию. Соломатина решила сдать все на «отлично». И не только из-за повышенной стипендии, но и чтобы доказать родителям, что выбор она сделала правильный. Соломатина все-таки пошла в медицинский. Только выбрала специальность психолога.

– Ну, денег, конечно, заработать можно. Но и с психами возиться стремно, – почесал затылок Егоров, узнав о ее решении.

А решение было принято Соломатиной внезапно, как ответ на давление родителей – те хотели, чтобы дочь занималась чем-то практичным. Например, гостиничным бизнесом. Инну тошнило от такой перспективы, тем более в современном мире можно было легко менять профессии и занятия. А вот получить серьезное образование вроде медицинского – это было по-прежнему нелегко. Особенно, если не было денег на платное отделение. Соломатина вышла из школы почти круглой отличницей, прекрасно сдала вступительные экзамены, но… Но кто-то, кто был ближе ректорату, занял ее место. Инна так расстроилась, что, набравшись наглости, позвонила врачу – тому самому, который советовал ей идти в медицинский и который лечил Федотова. Соломатина до сих пор не знала, что же повлияло на ее совсем беспросветную ситуацию – жалоба врачу и его возможные связи, осторожность институтских чиновников или что-то еще, но ее фамилия значилась в дополнительных списках.

– Не знаю, зачем тебе это надо, но поздравляю, – несколько отстраненно сказала мать.

Инна видела, что родители не ожидали успеха и теперь им даже досадно, что дочери их помощь не понадобилась.

– Мама, я сниму себе квартиру. Как только сдам первую сессию.

– Вот еще! Деньги лишние, что ли? И дома надо жить. В своей постели спать, а не… – вдруг возмутилась мать. А Инна только укрепилась в своем решении.

И вот первая сессия. И все зачеты сданы, и почти по всем экзаменам «отлично». Остался только один, завтра…

– Так я возьму твой конспект и пойду почитаю в библиотеку. – Однокурсница уже протянула руку к тетради.

– А? Да, конечно, – ответила Инна, – я уже все выучила, правда, две последние лекции пропустила… Но…

– Я быстро, – улыбнулась однокурсница, – буквально через пару часов отдам. У вас же сейчас консультации?

– Да, в 405-й аудитории.

– Вот и отлично, я прямо туда подойду.

– Договорились, – обрадовалась Соломатина. Она чувствовала, что эти две последние темы надо еще просмотреть.

Консультация была короткой, Инна освободилась раньше. Она устроилась на одиноком стуле в коридоре и стала ждать свой конспект. Прошел час, полтора, но никто не приходил.

– Слушай, там у вас такая есть белобрысая, с короткой стрижкой. Не видела ее в библиотеке? – спросила она у проходящих мимо знакомых с книжками.

– Кулько, что ли? – сразу отозвались те. Аня Кулько действительно была с совершенно белыми волосами, бровями и ресницами. Впрочем, общее впечатление от лица было приятным.

– Наверное, Кулько. Взяла конспекты, сказала, сюда подойдет вернуть.

– Нашла кого слушать, она давно у себя дома твои конспекты читает.

Соломатина разозлилась. Ее планы на учебу вечером нарушились. Оставался, конечно, учебник, но там было все размыто по главам, и на повторение уйдет больше времени. А экзамен завтра в девять утра.


Когда Инна закончила отвечать, Брыкалова Юлия Петровна тяжело вздохнула:

– Вы, Соломатина, сегодня на себя не похожи. Два вопроса и два плохих ответа. Если бы я вас не видела на лекциях и семинарах, если бы не знала, что у вас в зачетке стоят отличные оценки, я бы вам поставила «неуд». Но я вас знаю. Вы трудились в семестре. Поэтому «хорошо».

– Спасибо. – Соломатина от досады чуть не плакала. Она всю ночь просидела над учебником, повторяла до одури, понимая, что нужны конспекты. Брыкалова особенно внимательно следила за тем, насколько внимательны на ее лекциях и семинарах. «А все из-за этой дуры!» – подумала Инна, выйдя из аудитории.

– Ой, как неприятно! Как нехорошо, – проговорили откуда-то сбоку и взяли ее под руку. Соломатина дернулась, но руку не отпустила. Рядом стояла Аня Кулько.

– Что ж ты конспекты не принесла вчера? Мне как раз эти вопросы достались! – воскликнула Соломатина. Вообще-то она так злилась, что ничего не собиралась говорить.

– И что? Не сдала? – округлила глаза Кулько.

– Сдала. «Хорошо».

– Ух, ты! Здорово как!

– Мне надо было «отлично».

– Счастливая, я об этом даже не мечтаю. Я трояк схлопотала.

– Мне жаль, – сухо ответила Инна и наконец высвободила руку.

– Слушай, извини. Я на лекции почти не ходила, а у тебя так все толково… Ну, и зачиталась.

– Хорошо, давай конспекты, мне идти надо.

– А я забыла их дома, – распахнула глаза Кулько.

– Как забыла?!

– Так, а что, они нужны тебе? Я еще хотела позаниматься.

Соломатина озадаченно хмыкнула – какое-то нахальство, простота, наивность, и за всем этим ощущается напор.

– Слушай, Ань, мне нужны мои конспекты, потрудись их завтра же привезти.

– Так завтра же каникулы начинаются! Зачем они тебе? Да и я не собиралась в институт.

«Офигеть! – подумала Инна. – Не собиралась в институт!»

– И все же… – сказала Соломатина вслух. Уступать не хотелось. И потом что за дела такие?! Взяла, подвела, а теперь еще отказывается привезти.

– Слушай, ну, правда, каникулы же… – так же безмятежно протянула Кулько.

– Я буду во вторник на факультативе. Их не отменили на время каникул. Вот туда принеси, – проговорила Инна и, не слушая ответа, скрылась в туалете. Аня, слава богу, за ней не последовала.

Конспекты Аня не вернула. (Говорила, что потеряла, но кто-то сказал, что видел их у нее.) Соломатина чувствовала себя паршиво – тень Кулько словно преследовала ее теперь. Как-то так получалось, что она была всегда рядом или неподалеку. Соломатину это раздражало – она чувствовала себя одураченной. Кулько вела себя немного виновато, но при этом часто вынуждала Инну поступать так, как удобнее ей. Соломатина ощущала это несоответствие – манеры вкрадчивые, а хватка железная. Это бесило, раздражало, но как только она пыталась осадить назойливую приятельницу, так сразу просыпалась совесть. «Но она же больше ничего не сделала. И если действительно потеряла конспекты? А так, просто манера у нее такая. Может, комплексы. И потом, по-моему, она все время одна, ни с кем не дружит…» – думала Инна. И как-то, скорее из ложного чувства вины, чем искренне, предложила Ане сходить на выставку.

– Да, с удовольствием, – просияла та.

И Соломатина впервые за долгое время почувствовала себя комфортно. «Иногда нас делают созависимыми, – сказала однажды Брыкалова на своей лекции, – например, когда ставят в положение виноватого хозяина. В реальности вы не хозяин и уже тем более не виноватый. Но в вас культивируют это чувство». Соломатина вспоминала эти слова каждый раз, когда общалась с Аней Кулько. И только подавив в себе раздражение и пригласив ее на выставку, Инна почувствовала себя свободной. «А все очень просто – я выполнила свой долг. Я сделала приятно одинокому человеку. И мне от осознания этого хорошо. Ну, сходим в музей. От меня не убудет».

Они сходили в музей, и Соломатина забыла о всех претензиях к Ане. Та оказалась остроумной, начитанной и прекрасно знающей живопись. Вне институтских стен она вела себя свободно, спокойно, перестала заискивать и перестала настаивать на своем. От этого выиграли все.

– Здорово. Я ничего не знала об акварели. Оказывается, есть потрясающие вещи. В следующий раз надо в Третьяковку сходить, – решила Инна и сказала это совершенно искренне.


Аня Кулько тоже снимала квартиру, только в отличие от Соломатиной, это была мера вынужденная. Маленький городок, где проживали родители Ани, находился далеко. Москва для нее была не родным городом, а суровым местом испытаний.

– А я не парюсь. Я не долго буду в съемной хате жить. Я замуж за местного выйду, – сказала как-то Кулько Соломатиной.

– А представь, что его родители будут против тебя? Или квартира будет маленькая у них. И вам придется все равно снимать жилье?

– Так это его проблемы. Мужа, – улыбнулась Аня.

Соломатина еще раз удивилась нахальной беспечности и уверенности в себе.

В институте молодых людей было много, и на Аню внимание обращали. На свидания она ходила часто, только не больше двух-трех раз с одним и тем же парнем.

– Тебе никто из них не нравится? – удивилась Соломатина.

– Без перспективы, – лаконично отвечала Кулько.

– Что такое перспектива?

– Спокойная жизнь без геморроя.

– Выгодное замужество? – съязвила Инна.

– Что-то вроде. А эти все такие же, как и я.

«Отшивать» ненужных молодых людей Аня старалось грамотно. Чтобы никто не обиделся. Парни не обижались, но и в друзьях не задерживались. То ли дело Соломатина, к которой бывшие ухажеры приходили поделиться сердечным проблемами.

– Здорово это у тебя получается. Вроде расплевались, а смотри-ка – закадычный друг, – завидовала Кулько. – Это же очень удобно!

– Чем? – удивилась Инна.

– Если что, ты тоже за помощью обратиться сможешь.

– А, ну да, – протянула Инна и сказала себе, что вряд ли такое случится. Она и сама не понимала, как так получается. Что-то такое было в ее поведении, что людей не злило. Кстати, дружба Инны с Аней Кулько была предметом пересудов и сплетен. По институту ходила молва, что Кулько «выезжает» за счет подруги. Те же конспекты, шпаргалки, подтянуть по предмету, познакомить с нужным человеком – Соломатина без разговоров помогала всем, чем могла. Аня благодарила многословно, а когда наступал нужный момент, произносила фразу:

– Инка, ты не возражаешь, я с Семеновой потусуюсь – она обещала мне дешевый абонемент в бассейн.

Соломатина изумлялась такой постановке вопроса – она помогала подруге по сердечной простоте и благородству, взамен ничего не требуя. Кулько же хорошие дела держала за валюту. А дружбу считала что-то вроде отношений вассала и господина. Причем вассал иногда крутил господином.

– Ань, не глупи, – с досадой отвечала Соломатина.

Кулько исчезала на какое-то время, а потом опять как ни в чем не бывало подруги ходили по выставкам, театрам, гуляли по городу.

Инна привыкла к Анне, снисходительно относилась к ее хитростям, к ее стремлению воспользоваться отношениями и связями. Соломатина была великодушна, к тому же ей не пришлось покидать родной город и приноравливаться к волчьим законам столицы.

Так они и дружили. Даже после окончания института, когда пути их разошлись, Аня Кулько не упустила Соломатину из виду. Впрочем, их диплом и устройство на работу – это отдельная история, которая заслуживает подробного изложения.

К концу обучения в институте Инна Соломатина уже подрабатывала в одном из лечебных учреждений – она иногда вела беседы с пациентами, страдающими дислексией, то есть не способными сконцентрировать свое внимание. С точки зрения многих специалистов, это совсем небольшое отклонение от нормы, и часто люди, подверженные этому, делали успешную карьеру в самых разных областях. Соломатиной нравилась эта работа. Еще она консультировала в детских учреждениях и вела уроки для дошкольников с различными нервными заболеваниями. Все это было в рамках учебной практики, и руководитель курса Брыкалова не могла нарадоваться на любимую студентку.

– Очень хорошо. Я даже уже сомневалась, встречу ли такое рвение и такие способности!

Та же Брыкалова порекомендовала Инну в один из институтов.

– Знаете, там не только можно заниматься научной работой, но и принимать пациентов. А это дополнительный заработок, – прервав поток благодарностей, пояснила она Инне.

Соломатина была на седьмом небе от счастья. Больше всего она боялась остаться без работы – как такового распределения не было, каждый шел, куда мог, где были связи. Из всего курса она оказалась самой везучей.

Однокашник Егоров имел другое мнение на этот счет:

– Ты заработала это место. Головой и задницей. А также нервами своими. Ты же знаешь, как выгорают врачи твоей специальности!

Да, Инна знала. Но сейчас в самом начале пути ей казалось, что чем больше и чем чаще она будет практиковаться, тем лучше.

Подруга Кулько отреагировала иначе:

– О, везет же. Тебе ни о чем думать не надо. Ты и так москвичка, тебе все карты в руки.

Кулько ныла долго, практически беспрестанно. К тому же в доме у нее что-то стряслось, и она ходила в слезах.

– Прекрати волноваться, найдем мы выход из ситуации, – утешала ее Инна.

– Как? Как? Ты, что ль, работу мне дашь? – как-то по-собачьи кидалась Аня.

– Ну, почему же я, – терялась Инна, – ну, ты поищи, походи на собеседования…

– Издеваешься, да кто меня ждет?!

В таких истериках прошли два последних месяца учебы. А на третий месяц Соломатина, полная комплексом вины из-за своей удачливости, предложила:

– Аня, иди ты в этот институт. Я договорюсь, тебя возьмут.

Кулько, как всегда в таких случаях, выкатила глаза:

– Ты что?! Да я, да никогда…

Впрочем, сопротивлялась она вяло.

Брыкалова же в беседе с Инной кричала:

– Да не будьте вы, Соломатина, такой дурой! Эту вашу Кулько к профессии и близко подпускать нельзя. И не буду я за нее просить. Если не хотите туда идти работать – не ходите. Но не смейте пристраивать эту бездельницу!

Инне стало стыдно перед Брыкаловой и по-прежнему было жаль Аню.

Закончилось дело тем, что Инна вышла на работу, а через два месяца упросила руководство взять ассистентом Аню.

Еще через год место Соломатиной заняла Кулько.

– Я даже не понимаю, как это произошло! – оправдывалась она.

Инна ее не слушала, она не винила подругу, понимая, что решение приняли «наверху». А вот поверить, что к этому приложила руку Аня, Соломатина отказывалась.

Профессор Брыкалова позвонила Инне:

– Соломатина, от вас я не ожидала такого!

– Чего вы не ожидали? – возмутилась Инна. – Я не брала денег за консультации. Только за те, которые шли через коммерческий отдел.

– Послушайте, запомните, в психиатрии очень легко стать миллионером. Но и нищим тоже. А еще легко потерять профессию и друзей.

– Так можно сказать про абсолютно любую профессию, про любого специалиста, – возразила возмущенная Инна, – даже про сантехника.

– И все-таки запомните мои слова.

– Хорошо. – Инна поняла, что она ничего не докажет.

Так Соломатина осталась без работы. И без профессии. Без профессии, потому что устроиться по специальности у нее не получалось. Вроде бы встречали ее приветливо, цокали языками, видя диплом, но на работу не брали. Даже в школы и дошкольные учреждения, где всегда требуются детские психологи. Уже заволновались родители, видя, как мыкается дочь, уже Егоров примчался на помощь с деньгами и кучей вакансий от своих друзей, уже Брыкалова позвонила, обеспокоенная. И только Аня Кулько безмятежно ходила на работу и с каким-то удовольствием сообщала Инне все новости.

– Знаешь, мне совсем неинтересно знать, что там происходит, – не выдержала как-то Инна.

Кулько вытаращила глаза:

– Даааа?! А я думала, что интересно… Про тебя, кстати, там спрашивают все время.

Кулько старательно передавала сплетни, но молчала о том, что в разгар того самого разбирательства именно она, Аня, произнесла фразу, которая, похоже, решила судьбу Инны.

– Скажите, доктор Соломатина вела частные приемы? Она брала деньги с пациентов в обход кассы? Вы ее асситент, вы должны были многое видеть, – задали вопрос Ане.

– Ну, я не могу сказать точно, иногда доктор оставалась наедине с больным. А меня куда-нибудь отсылала, – отвечала Кулько.

И в этой лукавой полуправде-полулжи увидели сигнал. Инну уволили, даже не задав никаких вопросов.


Это были трудные времена. Трудные и несправедливые. И горько было от осознания того, что поступили несправедливо.

– Почему ты не хочешь разобраться во всем? – не успокаивался Егоров. Он спокойно перенес отказ Соломатиной от помощи, но сердился из-за ее мягкотелости.

– Ты пойми, это вопрос принципиальный, – отвечала ему Инна, – я не хочу оправдываться.

– Да причем тут оправдываться? Ты должна сказать, что тебя оклеветали.

– Да кто? Кому это надо?

– Кто сидит теперь на твоем месте?

– Глупости не говори! – Инна не возмущалась, она просто начисто отвергала эти домыслы. – А сидит Аня, потому что специалист с высшим образованием. Неплохой специалист. И, кстати, Брыкалова зря о ней так отзывалась.

– Ох, Соломатина, ты уникальный человек, – вздыхал Егоров.

Так время шло: Аня Кулько делала карьеру на чужом месте, Соломатина искала работу. Между собеседованиями она подрабатывала няней. Кто же откажется от няни с высшим образованием, с дипломом психолога, с хорошо поставленной речью и приятными манерами? А если учесть, что Инна всегда соглашалась задержаться, помочь, выйти в неурочное время, то потихоньку она обросла клиентурой и стала зарабатывать очень неплохие деньги. К тому же, верная своей ровной и спокойной доброжелательности, завоевала искреннее расположение родителей. И вот папы ее подвозили до метро или даже до дома. Мамы дарили ей духи, предлагали бесплатно сходить в дружественный салон или, стесняясь, вручали большой пакет:

– Вот, вы только не обижайтесь, это очень хорошее платье. Почти новое. Я пару раз его надела, а потом что-то поправляться стала…

Соломатина краснела и отказывалась. Слово «обноски» она не решалась про себя произнести, но фраза «с чужого плеча» тоже была неприятна.

– Ты странная, сама же ходишь в «секонд-хенды», – как-то сказала ей мать, – а тут люди искренне. Ну, действительно, она поправилась, а платье лежит, его жалко. Продавать – рука не поднимается, лень и все такое. Человек от души предлагает.

Инна задумалась, и вскоре уже Аня Кулько завистливо разглядывала ее платье.

– Да, круто! Это же известный бренд! – проговорила она и тут же добавила: – Правда, вот пуговица на волоске висит. Вообще, эти богатые тетки ни фига не чувствуют момента. Ну, коль жертвуешь, так приведи в порядок.

Соломатина дернулась от слова «жертвуешь», но тут же рассмеялась:

– О, мне кажется, что вскоре вообще перестану покупать одежду.

И увидев досаду на лице подруги, вдруг почувствовала удовлетворение. Такое с Соломатиной случалось редко, но Аня как-то уж очень явно ее подколола, да и о ее работе отзывалась пренебрежительно.

Теперь Аня Кулько, позабыв о том, как помогала ей Инна, вдруг загордилась. Она с апломбом рассуждала о ситуации в институте, делала далеко идущие выводы. И вообще вела себя заносчиво. И встречаться они стали реже, а если встречались, то именно Инна жертвовала своим временем или делами. А Кулько могла запросто сказать:

– Ты с ума сошла?! Я не могу в середине недели куда-то ходить – у меня работа, не забывай, мне рано вставать! Я не могу опаздывать, я все-таки небольшой, но начальник.

И Соломатиной со всеми этими «я» никак не удавалось забыть, каким образом ее подруга превратилась в начальника.

Как-то поздно вечером раздался телефонный звонок. Инна, уже лежавшая в постели, перепугалась. Но звонила совершенно незнакомая женщина.

– Извините, мне ваш телефона дала Людмила, – произнесла она.

– Да, слушаю, – ответила Инна.

Людмила была мамой четырехлетнего Валерика, которого воспитывала Соломатина три раза в неделю. Мальчик был приятный, умненький, но очень нервный. Инна с ним уставала, но не отказывалась от него. Ей было очень интересно применять на практике полученные знания по психологии. Людмила, мать мальчика, да и его отец, молились на Соломатину. Она каким-то образом умела влиять на настроение мальчика и, более того, умела заставить его читать, рисовать и вообще хоть минут двадцать обойтись без суеты и мельтешения, беготни. Людмила предупредила, что Инне будет звонить их знакомая, потому что ей очень нужен совет.

– Людмила дала вам самые лучшие рекомендации. Она такое рассказывала! Она говорит, что Валерик уже знает буквы и может читать сам. Вот и нам сейчас нужна помощь. Но проблема в том, что мы должны уехать с мужем, а с дочкой остается бабушка. Вы не могли бы пожить у нас в доме, присмотреть за нашей дочкой, помочь бабушке в воспитании. И вообще, понаблюдать за Светой.

– Света – это ваша дочь, – сказала Инна, вспоминая недавний разговор с Людмилой.

– Да, а к работе приступать надо с понедельника. Мы улетаем через несколько дней.

– Но я должна с Валериком заниматься…

– Я с Людмилой договорилась. Она вас отпускает. Если вы, конечно, согласитесь. Вы не волнуйтесь, мы хорошо оплатим вашу работу – понимаем, что психологам достается самое тяжелое. Мы вам премию выплатим. И понятно, завтраки, обеды, ужины – все у нас, за наш счет. Вам будет предоставлена отдельная комната. Вы сможете высыпаться, и вам не надо будет никуда ездить.

– А где вы живете? – насторожилась Соломатина.

– Ближнее Подмосковье, – ответила женщина и назвала один из элитных пригородов.

– Я даже не знаю… – засомневалась Инна. Ей не хотелось что-то менять. Потом чужой дом. Но… Но с другой стороны, практика. Хорошая практика. Рано или поздно это пригодится. К тому же платят отлично. Во всяком случае, обещают.

– Я вас очень прошу… – в голосе собеседницы появились умоляющие нотки.

– Ну, ладно, если вы договорились с Людмилой, – сдалась Соломатина.

– Ох, огромное спасибо. Мы просто были в отчаянии – на одну бабушку и на обычную няню Светочку оставить нельзя.

– Я постараюсь сделать все возможное, – осторожно пообещала Инна, – но вот бабушка и няня… Можно ли будет с ними договориться, чтобы они слушались меня? Иначе, боюсь не справиться с задачей.

– Обязательно распоряжусь, – поклялась собеседница и добавила: – За вами заедут.

– Да я сама доберусь.

– Еще чего, не хватало этого… Наш водитель в понедельник с утра будет у вашего подъезда. Давайте адрес.

Так Соломатина оказалась в одном из богатых поселков неподалеку от станции Раздоры.

Первое впечатление было смешанным – огромный дом был красив, охрана в фуражках с блестящими и невнятными кокардами вела себя почтительно, но требовательно. Машину с водителем и Соломатиной не пропускали до тех пор, пока начальник привратницкой не созвонился с кем-то в доме.

И огромный холл, и комнаты, разбегающиеся по обоим крылам дома, умопомрачительная люстра – все это было впечатляющим, но Соломатина отреагировала только на картины. Две, расположившиеся по сторонам от центральной лестницы, были огромными и изображали морские батальные сцены. Картины были старыми, это понимала даже Соломатина, совершенно не разбирающаяся в искусстве.

– Это настоящие? – шепотом спросила она у водителя, который провожал в комнату бабушки.

– А то! На аукционе покупали, так говорят, – тихо ответил он.

Бабушка Светы занимала маленькую комнатку на втором этаже. В этой комнате было точно так, как было в комнатах пожилой соседки по пятиэтажке, где Соломатина снимала квартиру. Шкаф-стенка с собраниями сочинений и остатками древней посуды, никакой значимости не имеющей, ракушка, когда-то привезенная с моря, и посеревший коралл оттуда же. А еще здесь было удобное кресло из советского гарнитура «Олеся». Под ногами, закрывая дорогой пол, лежал ковер ивановской фабрики. Соломатина слегка опешила.

– Да, представьте, все отвоевала с боем, когда переезжала к внучке. Я привыкла к этим вещам, – произнесла полная старуха. – Меня зовут Софья Петровна. А вы психолог Инна. Я все уже знаю, сейчас вам покажут вашу комнату, вы устраивайтесь, переодевайтесь. У нас здесь полно комаров, как ни стараются обрабатывать дом и участок. И мы с вами пойдем пить чай в беседку.

– А как же Света? – улыбнулась Инна.

– А ее привезут вечером. Она сейчас верховой езде учится. Папа ей лошадку подарил.

– Так рано? Она же маленькая еще!

– К спортивной и светской жизни приучают с младых ногтей, – закатила глаза Софья Петровна. – У меня-то свое мнение на сей счет.

– Какое же? – Соломатиной важно было узнать точку зрения домашних на воспитание девочки.

– Нужно учить читать, писать, плавать. Потом занятия рисованием и музыкой.

– Грамотно, – согласилась Инна, – первые три позиции – основа гармоничного развития. Остальное, можно сказать, вторично. Но родители порой считают иначе. Но мы не будем спорить с ними. Мы постараемся смягчить удар родительских амбиций по ребенку.

– Это вы хорошо сказали. Родительские амбиции бьют по детям, – вздохнула Софья Петровна.

Через час они сидели в беседке, пили чай и беседовали. Пожилая женщина нравилась Соломатиной. В рассуждениях отсутствовала возрастная нетерпимость, не было родственных сплетен и явно чувствовалось доверие к тому, что будет делать Инна.

– Знаете, я считаю, что хороший детский психолог не повредит. Дети сейчас впитывают такое количество информации, страшно становится. И совершенно непонятно, что с этим делать, как понять, что повлияет на ребенка.

– Не волнуйтесь, мы справимся. Тем более что, как я понимаю, серьезных проблем у Светланы нет. А ее нелюдимость мы победим. Думаю, что проблема в какой-то мелочи. Мы ее на свет вытащим и обезвредим.

Софья Петровна только вздохнула.

Так, с этого чаепития, началась работа Инны в этом доме. Соломатина порой себе не верила – жила она с комфортом, прекрасно питалась, у нее было свободное время и водитель в ее распоряжении. Но больше всего ей нравилась работа. Девочка, за которой она наблюдала, с которой занималась, была славной. Практически без проблем. За одним исключением: она совершенно не переносила общество других детей и не могла свободно общаться со взрослыми. Соломатина начала с того, что расспросила бабушку Софью Петровну и успела переговорить с уезжавшими родителями. Выводы делать было рано, о чем честно сказала Инна.

– Так, сразу я затрудняюсь ответить. И даже найти способ повлиять на девочку. Мне надо пообщаться с ней, понаблюдать за ней. Надеюсь, на это уйдет не очень много времени.

– Мы согласны на все! – произнес отец.

Соломатина заметила, что в присутствии мужа мать девочки немногословна. Видимо, глава семейства был действительно главой в широком смысле слова. Но диктатором он не был. Не был он и груб и ни разу за эту неделю, которую они все прожили под одной крышей, не вспылил.

– Мой муж много и тяжело работает. Но он очень сдержан.

– А вы? – улыбнулась Инна.

– Я стараюсь.

– Девочка случайно не была свидетелем ваших ссор?

– Да нет у нас ссор, – пожала плечами мать, – правда. У нас нормальная семья. Несмотря на деньги.

– Это хорошо, – вздохнула Инна. Она сталкивалась с людьми, для которых норма была далека от нормы.

– Я в присутствии мужа немного робею, – стесняясь, проговорила мать девочки.

– Почему же?

– Я только школу окончила и сразу замуж вышла. А муж у меня очень образованный. И его мама…

– Софья Петровна?

– Да, она долгое время была против брака. Хотя сама человек нормальный. Не высокомерный.

– Но вы чем-то же занимаетесь? Кроме дочери и дома?

– Да, у меня сеть ателье. Мне это нравится…

«Да нет, дело не в семье. Семья адекватная. Во всяком случае, на первый взгляд. Но надо еще понаблюдать», – подумала Инна и приступила к работе.

Дни летели, и как-то она получила длинное письмо от родителей Светланы. Те просили ее остаться еще на месяц. Дела требовали их присутствия за границей. Соломатина, которая уже добилась небольших результатов, без колебания согласилась, и дело было не только в прекрасных условиях, которые ей здесь обеспечили, но и в проблеме, с которой столкнулась семья. Инна во что бы то ни стало решила добиться стопроцентного успеха – Света была нормальным ребенком, не отставала в развитии, прекрасно вела себя в доме, но полностью менялась в присутствии чужих людей. «Скорее всего, ее чересчур опекали, своего рода изоляция. Такое бывает», – пришла к выводу Инна и разработала свой план занятий с девочкой. Чтобы проверить себя и не совершить непоправимых ошибок, Инна позвонила своему бывшему руководителю Брыкаловой.

– Соломатина, вы – няня?! – Та чуть не упала в обморок.

– Да, и мне пока нравится. Тем более я не просто няня. Я – детский домашний психолог. Ну, что-то вроде того…

– О господи! Ладно, приезжайте, рассказывайте, что там у вас… – согласилась преподавательница.

Брыкалова посмотрела план работы с девочкой Светой и одобрила его.

– Вы всегда были молодчиной. Умеете работать. И может, это ваше… – задумчиво произнесла она, потом внесла незначительные коррективы в план действий, а в завершении разговора добавила: – Кстати, у вашей Кулько в скором времени будут проблемы на работе. Вы знаете об этом?

– Нет, – помотала головой Инна.

Она действительно давно не общалась с подругой. Впрочем, точно сказать, кто из них не общался с другой, было сложно. Соломатина старательно выживала, Кулько делала карьеру, заняв место Инны. Но вся проблема заключалась в том, что Аня Кулько работать не умела. Или не хотела. Там, где требовались терпение, усидчивость, прилежание и просто тщательность, Аня проявляла нетерпение и раздражительность. Она с удовольствием перекладывала решение проблем на плечи своих немногочисленных подчиненных. Те работали как могли, но спрашивали с начальства, то есть с Кулько. И тогда в отделе начались конфликты – Аня устраивала разборы полетов. Но всем было очевидно, что прежде всего виновата сама Аня, что ей стоило вникнуть в поставленную задачу, проследить за выполнением, проверить итоги. А тут еще случилась беда с документацией. Этим Аня тоже предпочитала не заниматься. Там, где у Соломатиной всегда был порядок, теперь царила полная неразбериха. И однажды Аню Кулько вызвали к начальству.

– Анна Александровна, вы единственная не сдали отчеты за прошлое полугодие. Понятно, заниматься вопросами психологии – не дебеторскую задолженность подсчитывать, но и у нас есть свой документооборот. Пожалуйста, решите все эти проблемы в вашем отделе…

Затем начальство намекнуло на возможные жесткие меры. Чем вызван был такой поворот, было не очень понятно, но именно этот случай имела в виду Брыкалова, когда рассказывала Соломатиной о ее подруге.

А подруга вдруг вспомнила об Инне и позвонила ей.

– Давай встретимся, поболтаем.

– Сегодня? – Инна удивилась и обрадовалась, услышав голос подруги.

– Да, у меня тут минутка свободная выкроилась, – небрежно соврала Аня.

– А я не могу отлучиться. Но могу пригласить тебя на час-другой к себе.

– Это куда? Домой?

– Нет, на работу. Но только на час-другой.

Заинтригованная Аня согласилась. А Соломатина спешно согласовывала этот визит с Софьей Петровной.

– Господи, да конечно! Пусть приезжает. Светлана будет вечером. А ты и так безвылазно у нас. И мне развлечение тоже, чуть-чуть вам помешаю, можно?! – выторговала любившая пообщаться дама.

– Конечно!

Лицо Ани Кулько, когда она вошла в дом, можно было назвать опрокинутым. Инна даже рассмеялась – так забавно было наблюдать за эмоциями подруги.

– А что ты здесь делаешь?

– Работаю. Няней. Няней с психологическим образованием.

– А что – здесь подрастают психи? – зло хмыкнула Аня.

– Нет, но подробностей не будет. Я не обсуждаю своих подопечных, – твердо закрыла тему Инна.

– Да ладно, все свои… – хмыкнула Кулько, но расспрашивать больше не стала.

Подруги уединились в комнате Соломатиной и вели ничего не значащую беседу. Инна хотела бы узнать, как дела у подруги, – они не виделись давно. Но Кулько вдруг стала сосредоточенной и отвечала односложно. Казалось, она погружена в свои мысли и строит какие-то планы.

Через какое-то время снизу раздался голос Софьи Петровны:

– Чай готов, прошу к столу.

Соломатина даже опешила, когда они спустились в маленькую столовую. Стол был накрыт по-парадному, с красивейшим сервизом. Кроме конфет и выпечки, на столе были бутерброды и закуски. Софья Петровна с удовольствием играла роль хозяйки.

– Инночка, предлагай угощение, а то вы совсем заговорились.

Инна смущалась – Софья Петровна деликатно подчеркивала, что Соломатина имеет в доме статус почетной гостьи, но никак не обслуживающего персонала.

– Как же интересно беседовать с Инной. У нее такие знания, такой необычный взгляд на обычные вещи. А все потому, что такая профессия! – восхищалась Софья Петровна.

Аня Кулько пила чай, поддакивала и осторожно осматривалась. Она уже поняла, что подруга каким-то образом смогла обернуть неудачу в свою пользу. «Ей просто повезло. Повезло, что не хамят, что хорошо платят. А вот возиться с проблемными отпрысками богатеньких – это, конечно, не сахар», – думала про себя Кулько. Соломатина же оживилась – она соскучилась по подруге и, главное, вдруг прошла эта тщательно скрываемая ею обида. Инна вдруг поняла, что, несмотря на увольнение из института, «на коне» она, а не подруга. Это соображение расправило ей плечи.

– Я очень рада, что меня порекомендовали в эту семью, – улыбаясь, сказала Соломатина Ане.

– А уж как мы рады, что вы, Инночка, согласились у нас побыть, – воскликнула Софья Петровна.

Тут послышался шум, Инна вышла посмотреть, не привезли ли Свету.

– Я тоже очень рада за подругу, – произнесла Аня Кулько, когда они с Софьей Петровной остались вдвоем, – после таких проблем, я думала, она не вернется в профессию.

– А что такое? – удивилась бабушка Светы.

– Ну, ее же уволили из института. Она очень переживала, долго не могла найти работу. Ее нигде не брали.

– Как же так? Такого специалиста?!

– Понимаете, профессиональная деформация. Человек, который сталкивается с отклонениями в психике, сам становится, ээээ… как бы это сказать… Не вполне адекватным… – Тут Кулько тяжело вздохнула. – Я поэтому очень рада, что она наконец нашла хорошую работу и попала к вам в дом. Сами понимаете, большая часть людей даже малейшее отклонение в поведении считает сумасшествием.

Аня потянулась за печеньем. Софья Петровна пыталась осмыслить услышанное.

– Так из института ее уволили? – переспросила она наконец.

– Да, – кивнула головой Кулько, – конечно, по-человечески отнеслись, просто не продлили контракт.

– Понятно. – Софья Петровна растерянно оглянулась на дверь, за которой скрылась Соломатина. – Ой, пойду, посмотрю, Светочку привезли… А вы угощайтесь, угощайтесь…

– Спасибо, – улыбнулась довольная Аня Кулько и отрезала себе большой кусок грушевого пирога.


Соломатину рассчитали через две недели. Так ей и не удалось поработать cо Светочкой два полных месяца. Инна толком не поняла, в чем была причина столь поспешного решения, но, откровенно говоря, уезжала она с некоторым облегчением. Как-то уж очень изменилось поведение Софьи Петровны, усилился контроль за занятиями, теперь обязательно рядом кто-то был – няня, охранник, горничная, которую попросили в момент занятий протереть пыль. Инна хотела было поговорить с родителями Светы, но возможности такой так и не представилось. Соломатина оказалась в странной изоляции.

– И что теперь? – спросил ее Антон, когда она привезла сумку с вещами домой.

– А теперь… Теперь… – растерянно проговорила Соломатина, – теперь я поплачу.

– А я тебя пожалею, – неожиданно ответил Антон и отставил в сторону бокал вина.

Глава третья

Опасные связи

Личная жизнь Соломатиной вызывала беспокойство родителей.

– Одумайся! Сколько можно терпеть это?! – восклицала мать.

– Я этого твоего Антона спущу с лестницы, не посмотрю на то, что у вас отношения, – грозился отец.

Инна отмалчивалась. Сначала она была страшно влюблена в Антона, потом его жалела, потом не могла найти в себе решимость расстаться с ним. Обнаружить эту слабость перед родителями было нельзя – они бы ее застыдили, а Соломатина и так пыталась выглядеть в глазах отца и матери взрослым и трезвомыслящим человеком. К тому же иногда, наблюдая за жизнью знакомых семей, она приходила к выводу, что все не так страшно в ее доме. Вон, у одной подруги муж любовницу завел, у другой – не работает, сидит целыми днями дома, ждет, пока жена покормит, обстирает, денег на карманные расходы выдаст. «И живут ведь, уже не один год!» – успокаивая себя, удивлялась Соломатина. Впрочем, это были короткие эпизоды. В остальное время Инна ела себя поедом. Что она нашла в этом обаятельном, но склонном к загулам поэте, для нее самой оставалось загадкой. Соломатина терпела не только его пьянство и безделье, но его злой язык и безудержную критику, непомерные требования и отсутствие какой-либо поддержки. Но самое интересное, что поэт Антон Пьяных достался Инне от Анны Кулько. Перешел, так сказать, как вымпел, наградной кубок или знамя. Да, это была удивительнейшая история их непростой дружбы.

Где-то на последнем курсе Аня Кулько занялась поисками мужа. Дело шло к диплому, времени на пустые романы терять не хотелось – уже нужна была какая-то стабильность. Аня цепким взором рассмотрела ближний круг и пришла к выводу, что за мужем надо сходить куда-нибудь подальше. И она сходила. Сходила на творческий вечер молодых поэтов. Устроителем была какая-то радиостанция, зрителей и слушателей было много, поэтов и писателей – мало. А те, которые были, показались Ане совсем неинтересными. Ни с какой точки зрения. Только, пожалуй, один нахальный молодой человек, весьма неаккуратный, прочел замечательные стихи. Аня Кулько, абсолютно глухая к поэзии, слушала молодого человека, открыв рот. Впрочем, надо пояснить, что ее удивили не сами стихи, а несоответствие их красоты и безобразно неряшливого вида самого автора.

– Вы знаете, как подать ваше творчество, – заметила Аня после выступления.

– Ага, под хреном, – заметил поэт, глядя на Аню прозрачно-голубыми глазами.

Кулько сомлела, но в голове успела пронестись информация из Гугла: «Пьяных – молодой поэт из Москвы. Вырос в арбатских переулках, впитал в себя дух московских улиц, что безусловно отразилось в его творчестве».

– Я не об этом. Как будто бы два разных человека – вы, стоящий передо мной, и поэт, написавший эту красоту.

– Пойдем пива выпьем лучше, – оборвал ее Антон.

И они пошли пить пиво. Продолжилось это до утра. А утром совершенно пьяная Кулько (пивом, понятно, дело не ограничилось) призналась себе, что влюбилась в поэта Антона Пьяных.

Их отношения походили на «пояс торнадо» в штате Канзас. Эта пара образовала горючую, кипучую, взрывчатую смесь. И никакие холодные воды не могли загасить вспыхивающий пожар. Аня Кулько пыталась перевоспитать поэта. Она, высокомерно убежденная в своей правоте, читала ему проповеди, кричала, вытаскивала из соседнего бара. Антон был настолько ленив, что даже проехать несколько остановок и спрятаться в незнакомом месте не считал нужным. Ане Кулько было тяжело с поэтом Антоном. Но она терпела. И был резон – Антон был москвичом, и Кулько видела в этом свой шанс.

– Понимаешь, он хороший, – как-то поделилась Аня с Соломатиной, – он один сын у матери. Нет конкурентов.

– Ты с ума сошла, – заметила Инна, – разве дело в этом?

– Для вас, москвичей, не в этом. А для нас, приезжих, данное обстоятельство – огромный плюс.

Соломатина уже познакомилась с Антоном. И могла сказать, что главное в нем – красота. Эта неряшливая, вернее, неухоженная красота волнистых волос, тонкое лицо с чуть оливковым отливом. «У него в роду были южане – итальянцы или испанцы. Или греки!» – подумала тогда Соломатина, тайком разглядывая высокие скулы, резко очерченный подбородок с темной щетиной, брови вразлет и неожиданно светлые глаза. Пьяных был безумно красив. И, глядя на него, казалось, что побрейся он тщательно, подстригись и причешись, облачись в аккуратнейший костюм, и пропадут красота, обаяние поэтической бесшабашности. «Да, в такого сложно не влюбиться. Пропала наша Анька!» – подумала про себя Соломатина, даже еще не понимая, что пропала именно она. Теперь Инна все чаще проявляла заинтересованность отношениями подруги. Под видом заботы и участия она жадно выпытывала подробности их жизни и отношений. А потом с болью в душе представляла, как Антон любит Аню.

Примерно через год отношений Кулько познакомилась с матерью Антона. Произошло это совершенно случайно. Они столкнулись в супермаркете.

– Антон, ты обещал мне посмотреть стиральную машину, – без обиняков начала разговор Татьяна Алексеевна, мать Антона.

– А, да, мам! – воскликнул Пьяных, и Аня Кулько услышала в его голосе доселе неизвестные ноты. Ноты были нежные и участливые.

– Так когда ты зайдешь? – уточнила Татьяна Алексеевна. На Аню, стоящую рядом, она, отделавшись вежливым «здравствуйте», не обращала никакого внимания.

– Мамуль, завтра же и зайду, – пообещал Антон, чмокнул мать в щеку и спросил: – Ты как себя чувствуешь? Как твое колено?

– Нормально. А колено побаливает. Ну, мы же сделали только одну серию уколов.

– Да, через неделю я тебе проколю второе лекарство, – сказал Антон.

Так Аня узнала, что Антон любящий и нежный сын, что он умеет делать уколы, ухаживает за матерью, когда это требуется.

– А стиралку я посмотрю завтра же. Я… – Антон вдруг вспомнил про Аню, – мы с Аней, если ты не возражаешь, зайдем завтра.

– С Аней? – Татьяна Алексеевна наконец внимательно посмотрела на Кулько. – Конечно, с Аней.

Все это мать Антона произнесла так, что угадывался смысл: «Ну, приходи с Аней. Аней больше, Аней меньше».

Кулько вежливо улыбнулась и, взяв за руку Антона, произнесла:

– К сожалению, я не смогу завтра вечером. Мы в театр идем.

– Короче, мама, не волнуйся, разберемся…

– Хорошо, но ты все же чаще заглядывай… – Татьяна Алексеевна чмокнула сына в щеку.

Дома Аня затеяла уборку. Антон, вытащив пиво из холодильника, поинтересовался:

– Что это ты такая замороженная была, когда с матерью повстречались?

– Я была обыкновенная. Такая, какой бываю, когда меня за столб принимают. А не за человека.

– Брось, мать нормальная. Она со всеми такая.

«Со всеми твоими бабами!» – подумала Кулько зло. Она действительно разозлилась на это высокомерие Татьяны Алексеевны.

– Антон, я не в претензии. При твоей популярности у любительниц поэзии не приходится выбирать.

– Гы, – ухмыльнулся Антон.

А Кулько ласковым тоном заметила:

– Твою маму не беспокоит количество спиртного, которое ты выпиваешь?

– Если и волнует, она старается быть деликатной.

– Очень интересный взгляд на проблему, – заметила Кулько.

– А у нас есть проблема? – в свою очередь поинтересовался Антон, отпивая из горлышка.

– Ну, я бы за своего сына боролась, по врачам бегала, принимала меры.

– Я не алкоголик. Поэтому моей матери нечего волноваться.

– Ты не алкоголик, но пьешь очень много. И можешь превратиться в алкоголика. Поэтому и надо сейчас уже беспокоиться об этом.

– Но не тебе. Ты-то какое имеешь ко мне отношение? – Антон резко встал с дивана, через мгновение хлопнула входная дверь.

«Я имею отношение – ты живешь в квартире, которую я снимаю. Да, ты платишь за нее, да ты иногда что-то здесь делаешь. Но ты не квартирант, ты пользуешься не только этими стенами. Ты пользуешь мной – моим настроением, временем, вниманием. И кое-чем другим», – сказала про себя Кулько. И в этом она была права.


В гости к Татьяне Алексеевне они все-таки пришли вместе. И принимала она их прекрасно. Куда только делось равнодушие. И обед был вкусным, и хлопотала она без удержу, и добавки Ане предлагала. Все это было удивительно и приятно. Потом Антон пошел смотреть стиральную машину, а Аня и Татьяна Алексеевна остались на кухне.

– Ничего, если кофе мы попьем здесь, а не в гостиной? – ласково спросила мать Антона.

– Конечно, здесь так красиво и уютно, – улыбнулась Аня.

– Да, это мы с сыном ремонт делали. Он сказал, что я не должна жить в плохих условиях. Он – хороший сын.

– Да, он хороший, – согласилась Аня, а сама думала, подходящий ли момент для обсуждения тяги к спиртному. – Татьяна Алексеевна, меня очень волнуют некоторые вопросы. Антон часто и много пьет.

– Это – в отца, – не моргнув глазом отвечала мать Антона, – тот тоже не дурак выпить.

– О, это очень печально. И усложняет задачу.

– Какую?

– Отучить его от алкоголя.

– Вы думаете, это реально? – подняла бровь Татьяна Алексеевна.

– Я думаю, что это надо попытаться сделать, – твердо произнесла Аня, вдруг почувствовав себя уверенно. Все было по-настоящему: она, будущая жена, сидит на кухне с будущей свекровью и обсуждает проблемы семьи.

Татьяна Алексеевна промолчала. А Аня Кулько, расправив плечи, сказала:

– Пока не поздно. По моим наблюдениям, все это может плохо закончиться. Он же может пить целый день. Нет, он не пьянеет, не дерется, не теряет нормальный облик. Но ведь это дело времени. Если такими темпами пойдет, то какие тут дети…

– Дети?

– В семье же нужны дети.

– Полно семей без детей. И вполне счастливы.

– Я не согласна. Этим людям… ну, которые «чайлдфри», им просто не с чем сравнивать свое состояние.

– А остальным? Как они сравнивают?

– Как? Сначала без детей живут. А потом с детьми. Вот вам сравнение.

– А представьте, что с детьми им не понравилось…

– Так не бывает, – решительно произнесла Кулько, – с детьми хорошо. Дети могут повлиять на многие ситуации… В хорошем смысле… И на пристрастие к спиртному… Я же говорю, я волнуюсь…

– Допустим, – вкрадчиво улыбнулась Татьяна Алексеевна. – А почему вы так беспокоитесь?

Аня Кулько вдруг смутилась. Как она должна ответить, чтобы не проиграть этот поединок? А это был именно поединок. Она только сейчас это поняла. Татьяна Алексеевна заманила ее в ловушку.

– Я беспокоюсь, потому что я серьезно отношусь к Антону, – весомо произнесла Аня.

– А… – протянула Татьяна Алексеевна и добавила: – Анечка, не теряйте времени. Антон не будет вам полезен. Прописан он в городе Чехов. К этой арбатской квартире не имеете никакого отношения. Да у него и прописки-то московской нет.

– Зря вы так… – обиделась Кулько. Она отвернулась. Не для того, чтобы скрыть разочарование – Аня всегда владела собой, а для того, чтобы доиграть эту сцену. Впрочем, Аня Кулько понимала, что притворяться теперь смысла не имело.


Собственно после этой истории Аня выгнала Антона. То, что он платил за квартиру, не имело для нее никакого значения – это была сиюминутная выгода. А Аня Кулько имела четкие, ясные цели. И в ее воображаемом «молескине» они были пронумерованы и расставлены по значимости. Антон, судя по всему, не поможет решить ее главную проблему. А Москва с ее возможностями продолжала манить.

Соломатина с каким-то странным интересом наблюдала за разрывом. Вернее, за скорым отъездом Антона.

– Слушай, а где он вообще живет? – поинтересовалась Инна у Кулько.

– Почем я знаю? Ему есть где жить. В Чехове, там, как я узнала, квартира его бабки по отцовской линии.

– Мать живет на Арбате, а где отец? Антон никогда тебе не рассказывал?

– Рассказывал, сначала все уши прожужжал. Он у него художник. Но такой, которого в Третьяковку вашу не возьмут. Он действительность изображает в таком дурацком непонятном стиле.

– Он пишет абстрактные картины? Или экспрессионист?

– Господи, да почем я знаю… Антон показал, мне не понравилось… Чудно все и… противно…

Соломатина недоверчиво улыбнулась. Аня Кулько совершенно не понимала стихов, прозу, не любила читать, но в живописи она разбиралась. В этом Соломатина успела уже убедиться – они часто ходили в музеи.

– Слушай, Аньк, а Антон носит фамилию отца?

– Ну, да… По-моему.

– Если так, то его отец известный неформал от живописи. Он участник многих объединений. Ему много лет сейчас должно быть. Очень много. А мать, наверное, была намного моложе, когда вышла за него и родила Антона.

– Господи, да какая теперь разница!

– В смысле? Ань, Антон хороший парень. Ну, да, тревожно, что он так любит выпить. Но с другой стороны, семья может как-то отвлечь…

– Семья – это отлично, только не со мной.

– Что так?

– Я не хочу проблем. У меня своих собственных выше головы. Ну, ты же знаешь. Родни туча, а за родителями некому ухаживать. Мне не наездиться к ним. А в Москву я их не могу взять – сама снимаю жилье.

– Ань, если Антон будет жить в Чехове, то может спиться. Малюсенький город, работы для него там нет, друзей нет, жизни этой напряженной нет. Сложно круг свой найти, связанный с литературой. Особенно после Москвы. А он человек творческий, ему нерв нужен. Ты же хотела бороться за него?

– Я за мужа могу бороться, но не за постороннего человека, – ответила Аня Кулько.

После короткого разговора Аня дала Антону две недели на поиск жилья в Москве.

– У тебя полно друзей, они пусть помогут, – сказала она и тут же потребовала: – Но вещи ты сейчас собери. Оставь только необходимое.

– Хорошо, – пожал плечами Антон.

Действительно, вещей у него было мало. В основном книги. Как-то Инна зашла к Кулько, но застала там только Антона. Тот небрежно кидал свои вещи в огромный армейский вещмешок.

– Ты же все помнешь и попортишь так, – заметила она.

– Фиг с ним, – ответил Антон.

Соломатина почувствовала себя неудобно – Антон же понимал, что она все знает, а приходилось делать вид, что это обычное дело – разрыв отношений и переезд на другую квартиру. Инна с минуту поразмышляла, а потом вдруг выпалила:

– Если не нашел, куда съезжать, давай ко мне.

– Чего? – не понял Антон.

– У меня хватит места для двух независимых людей разного пола, – краснея, пояснила Соломатина.

– Ты даешь! – рассмеялся Пьяных.

– Господи, а что тут такого?! – пожала плечами Соломатина. Она, казалось, сама себя пыталась убедить в том, что проживание в ее квартире бывшего любовника подруги – это абсолютно нормальная вещь.

– Да, как-то… Даже не знаю. Но мне, правда, пока некуда ехать. Не к матери же. И не в этот долбаный Чехов.

– Город Чехов очень приятный.

– Но мне там плохо.

– Охотно верю, – серьезно сказала Соломатина, а Антон Пьяных впервые внимательно на нее посмотрел.

– Действительно веришь?

– Угу, – мотнула головой Инна и добавила: – Ты давай собирайся и сразу же ко мне. А Кулько ничего не говори. Теперь это уже не ее ума дело.

Впервые за все время их дружбы Соломатина позволила такую публичную нелоялость по отношению к подруге.

Антон записал в телефоне точный адрес Соломатиной.

– Я буду ближе к вечеру.

– Отлично. Поживешь у меня. Пока. Там видно будет.

Антон внимательно посмотрел на нее:

– Ты хорошо подумай. Я же могу найти квартиру.

«Можешь. И тихо сопьешься там. К матери не поедешь. По многим причинам», – мысленно сказала себе Соломатина.

– Нет, нет, ты все-таки подумай. Я же один сплошной геморрой.

– Зато ты поэтический геморрой, – серьезно ответила Инна.

Глава четвертая

Жизнь в розовом цвете

Да, да, именно в розовом. И именно в цвете. Кроме пива, Антон Пьяных любил вино. Розовое. Не белое, не красное, а именно розовое.

– Понимаешь, это как жизнь – полутон, полуцвет. Немного того, немного сего, а еще вдруг мелькнет и что-то третье. Розовое вино и на вкус другое. Оно не обжигает, как красное, не леденит, как белое. Оно ласковое и обещающее. Розовый закат, но и розовый рассвет… – говорил Антон, открывая очередную бутылку. Все-таки Пьяных был поэтом.

Кстати, говорящую в его конкретном случае фамилию посоветовала сменить именно Соломатина.

– Да с какой радости, – пьяно-весело накинулся на нее Антон, – с какой это радости я поменяю нашу славную творческую фамилию?

«Нашу» – это имелся в виду отец. Инна уже знала, что отношения отца и сына были очень непростыми.

– Да смени ты «обложку», – небрежно бросала Соломатина. Она потихоньку изучила нрав Антона и знала, что тупым «наездом» (который, кстати, чаще всего предпочитала Аня Кулько) ничего не добьешься. Поэтому она бросала фразы короткие, но привлекающие внимание.

– Думаешь? – прислушивался к ней Антон. – Типа, папаша сам по себе, а я сам по себе?

– Дело не в твоем отце. Дело в благозвучности, – морщилась Соломатина. Она делала вид, что ей совсем не хочется продолжать этот разговор.

– Зачем она мне?

– У тебя классные, красивые стихи. Возьми псевдоним, не красивый, но звучный. И при этом без выпендрежа. А потом попробуй что-нибудь в новом формате. Чтобы тебя не узнали. А раскрыв секрет, удивились. Сильно удивились.

– Ха, – бросал Антон, но Соломатина видела, что он задумался.


Через полгода в небольшом издательстве вышел сборник его стихов. Антон ничего об этом не сказал, только отдал Инне крупную сумму денег.

– Вот, это за полгода вперед за квартиру. Чтобы голова у тебя не болела.

– У меня и не болит, – пожала плечами Соломатина. Она посчитала деньги и ровно половину вернула Антону.

– Мне не надо, чтобы ты платил всю сумму. Я же тоже здесь живу.

– Ну, ты готовишь, убираешь, и вообще… – замялся Пьяных.

– Вот именно – вообще, – усмехнулась Инна. – Я хочу, чтобы все честно было. А честно – это поровну.

– Хорошо, тогда ты говори, что надо покупать. Ну, чтобы действительно все честно и не как в коммуналке, где у каждого свой примус.

Соломатина рассмеялась:

– Ладно, купи завтра картошку, лук. Ну и огурцов, зелени.

– Заметано, – кивнул Антон и куда-то уехал.

Убирая прихожую, Соломатина наткнулась на большую пачку, брошенную под вешалкой. К оберточной бумаге была пришпилена тоненька книжка. «Облако надежды» – прочитала Соломатина, а наверху стояло имя автора – Антон Трезвых. Соломатина не знала, смеяться или плакать. Все-таки ее сосед был троллем высочайшего уровня.

Вечером она встретила Антона за нарядным, с белой скатертью, столом.

– Я хочу, чтобы мы отпраздновали такое событие. Книга стихов – это же просто невероятно! Я знаю, что у тебя уже были публикации, но то были сборники. Потом была эта небольшая книжечка, а вот теперь – большая книга со стихами разных лет, – сказала Инна, выставляя на стол парадный обед.

Антон, до этого топтавшийся в прихожей, произнес:

– Ага, даже с теми, которые я на горшке сочинял, – и поднял полную сумку, – вот… Зашел в магазин, кое-что купил… Ух, ты! Утка с гречкой! Моя любимая… А тут мясо и сыр. Я на всякий случай… Только не знал, как ты отреагируешь… Может, тебе пофиг… так я мог бы и там…

Соломатина вдруг поняла, что Антон хотел похвастаться, тоже хотел как-то отметить это событие, но не был уверен, уместно ли это здесь. Он сомневался, не знал, как она воспримет это. И вообще, заметит ли пачку с книжками, удивится ли, захочет ли обсуждать. Одним словом, будет ли это для нее это тоже событием и захочет ли она разделить с ним этот праздник. Соломатина порадовалась своей находчивости – обед она сумела приготовить за какой-то час.

Тем временем Антон притащил в кухню пакеты с деликатесами.

Инна быстро разложила все по тарелкам, и они уселись за стол.

– Ну, наше розовое. – Антон разлил по бокалам вино.

– Спасибо, мне немного. – Инна покачала головой. – Я не люблю пить. Бывают вкусные напитки, но по большей части все кислое, терпкое, горьковатое.

– Есть один напиток, который тебе понравится. Он сладкий.

– Какой?

– Лимонад. Он еще и в нос бьет.

Соломатина рассмеялась:

– А, это я люблю. Кстати, я видела новый псевдоним.

– И как?

– Ты издеваешься? Удивляюсь, как издательство на это пошло.

– А что издательство? Им зацепить чем-то. А тут в глаза бросается. Знаешь, мне плевать, как я там буду называться, главное, чтобы деньги платили. Потому что писать я смогу, только если не буду отвлекаться. Ну, и само собой, чтобы печатали. Без этого совсем грустно будет, – Антон залпом выпил вино.

Они уже говорили на эту тему. Инна почти все знала о правилах и нравах издательского бизнеса. Во всяком случае, все о том, как печатают поэтов и как им платят. Антон считался восходящей звездой на поэтическом небосклоне. Это было тем более удивительно, что продавались стихи крайне плохо. Народ читал романы, нон-фикшн и всякую метафизическую лабуду. Еще хорошо шли советы дачникам.

Антон шутил, что поскольку он не сочинять стихи не может, он будет в стихах рассказывать о сорняках и компосте. Соломатина думала про себя, что Пьяных действительно прекрасный поэт, давно таких в литературе не было, но вот… Вот – это было два пункта, которые в беспокоили в судьбе – это потребительское отношение издателей и… И все то же спиртное. Соломатина, следящая теперь за всеми событиями в современной литературе, видела, как расползаются по сети стихи Антона, но без подписи, без указания авторства, а иногда и вовсе под чужими фамилиями. Она понимала, что уследить за этим невозможно, но также она понимала, что издательство должно быть более внимательным к таким авторам. А то, что иногда рассказывал Антон, ее злило. Гонорары ему задерживали, договоры и прочие документы делались месяцами, словно специально, чтобы отложить на как можно далекий срок по выплатам.

И второе. Антон пил. У него не было запоев, дело не доходило до жесткого похмелья, но тяга была. Кстати, когда он только переехал к Соломатиной и они притирались характерами, всеми силами деликатничали, стараясь не напрягать друг друга, Антон почти не пил. Он был жильцом дисциплинированным, чистоплотным и не докучливым. Чуть позже, пообвыкнув, он стал приходить поздно, долго возиться на кухне. Наутро Соломатина находила пустые бутылки в пакете и проветривала дом. Когда Антон пил, тогда он начинал и курить. Соломатина не делала ему замечаний – она знала, на что идет. И теперь дергать человека, который честно ее предупредил о возможных проблемах, было бы нечестно. К тому же она все больше и больше влюблялась в него. А влюбленный человек склонен к великодушию и прощению. Еще склонен к оправданию всех тех проступков, которые совершает объект страсти. Инна была особенно снисходительная в этот момент – она понимала, что Антон помимо всего прочего переживает разрыв с Аней Кулько. И она старалась как-то смягчить эту сложную для него ситуацию.

Впрочем, когда подруга узнала о переезде Антона к Инне, она ехидно заметила:

– Ну, подруга, как мужчина он должен для тебя умереть.

– Это отчего же? – удивилась Соломатина. Впрочем, удивилась она не смыслу сказанного, а сложной для Кулько фразе. Аня предпочитала прямые, короткие и достаточно примитивные высказывания.

– Как может быть привлекателен мужчина, кочующий от подруги к подруге?

– Он не просто мужчина. Он поэт. Поэты живут по-другому. Это во-первых. Во-вторых, он действительно алкогольно зависим. Нет, не так, чтобы назад пути не было. И он, кстати, сам это понимает. Его поведение очень ясно об этом говорит. И я думаю, что согласился он переехать, чтобы удержаться. В нем какой-то внутренний предохранитель в данном случае сработал.

Соломатина хотела еще сказать, что Антон – человек исключительный. Он не только красивый мужчина со скрытым пороком. Он необыкновенно талантлив, а это уже совсем другая история. И женщина, которая рядом, должна понять и принять этот груз. Тем более сам мужчина хорошо осознает все эти проблемы. Соломатина хотела сказать, что готова принять Антона и позаботиться о нем. Но что-то ее остановило. Наверное, она пока не хотела делиться тем, что только недавно поняла. То ли в проверке нуждались эти ее мысли, то ли сглазить она не хотела, то ли ждала какого-то тайного знака от Антона.


В быту Антон оказался покладистым, уступчивым человеком. При условии, что на него не давили и не заставляли поступать вопреки его желаниям. Поначалу Соломатиной удавалось сохранять баланс – она не приставала к нему с мелкими придирками, но твердо стояла на своем, когда речь шла о вещах принципиальных. Таковых было немного – алкоголь, поздние шумные возвращения и беспокойные гости. Если относительно второго и третьего почти сразу удалось договориться, то первое было предметом споров и ссор.

– Нельзя, ты губишь себя! – мелодраматично говорила Инна.

– Да ладно, – весело отмахивался Антон.

Во хмелю он был ласков, разговорчив и, можно сказать, уступчив. Но это была лишь видимость. Как только начинался спор, Антон превращался в язвительного, неприятного человека. Он был отменно вежлив и отменно желчен. Он бы ядовит в своих репликах и насмешках. Соломатина терялась, обнаружив в нем совсем другого человека.

Наутро после подобных стычек Антон опять был мягок, виновато просил прощения. Он соглашался со всеми упреками Инны. Но… Соглашаясь на словах, на деле он придерживался выбранного образа жизни. Позднее утро, неспешный день, работа по вечерам. И обязательное вино. Утром, днем и вечером. Когда однажды Соломатина обнаружила Антона в пижаме и с бокалом вина в двенадцать часов дня, она даже онемела. Причин для ступора было две. Во-первых, пижама. Шикарная, шелковая пижама синего цвета с золотистым орнаментом. Пижама состояла из широких длинных брюк и изумительной куртки. На ногах у Антона были мягкие тапочки из коричневой кожи. Второй причиной был бокал, полный розового вина.

– Приветствую тебя, соседка. – Антон поднял бокал и предложил: – Налью полглотка?

– С ума сошел, – невежливо фыркнула Инна. – Время-то какое!

– Нормальное, – улыбнулся Пьяных, и Соломатина чуть не ахнула, таким красивым он ей показался. Эти тонкие черты, и смуглая кожа, и светлые глаза, и… И эта неуместная на их малюсенькой кухне аристократическая и явно очень дорогая пижама.

– Слушай, я не любитель подобного, – в который раз произнесла Инна, нахмурив брови и стараясь сделать все, чтобы на лице не отразилось восхищение увиденным.

– Давай я тебе красного налью. Я тут сделал запасы, – невозмутимо произнес Антон и распахнул холодильник, две полки которого были превращены им в подобие винного подвала.

– И красного не хочу. И белого, – предвосхищая вопрос, сказала Соломатина, – я не люблю, когда много пьют. Я боюсь пьяных, мне сложно общаться с человеком, у которого сдвинуты оси.

– Какие оси? – сделал удивленные глаза Антон.

– Ты отлично понимаешь, о чем я, – строго произнесла Инна. – Я должна буду тоже пить, чтобы говорить с тобой на твоем языке. Иначе…

– Иначе ты попросишь меня съехать, – продолжил Антон.

– Да нет, живи. Только постарайся меньше пить, – ответила Инна. И чтобы как-то сгладить ситуацию, спросила: – Где ты достал такую классную вещь?

– Отец прислал. Из Вены. И тапочки тоже. Он почему-то решил, что это самая необходимая вещь. Для поэта.

– Гм, – озадаченно проронила Инна, – а может, он и прав. Что-то вдохновенное в ней есть. Свобода, что ли. А без свободы как творить?!

Антон внимательно посмотрел на Соломатину.

День за днем они узнавали друг друга. Рассказывая о себе по чуть-чуть, понемногу, так, чтобы не испугать и не напрягать друг друга, они знакомились, сближались в вещах общих и разумно дистанцировались в вопросах непримиримых. (Исключением был вопрос количества употребляемого Антоном алкоголя.) Оба никак не могли рассудить, что их свело, как понимать это их соседство. Соломатина убеждала себя, что исключительно милосердие, сочувствие и понимание, каким необычным талантом наделен Антон, вынудили ее сделать подобное предложение. Пьяных же свое неожиданное согласие расценивал как собственную растерянность.

– Инна, я съеду. Очень быстро. Вот только найду, куда, – сказал он Соломатиной на третий день после переезда. Сказано это было на абсолютно трезвую голову и после того, как они столкнулись в маленькой прихожей.

– Как хочешь, – пожала плечами Инна, – только ты мне не мешаешь, вдвоем удобней платить за квартиру, не так страшно и вообще веселей. И хозяйство вести проще.

– Ну, это не про меня, – рассмеялся Антон.

– Да? – простодушно удивилась Инна. – А Кулько рассказывала…

– Мало ли что рассказывала Аня. Мы же не будем это обсуждать, – отрезал Антон.

Он был прав. Да и Соломатина сама не хотела ничего обсуждать. Она была рада, что Антон здесь, в соседней комнате. Он ей очень нравился, а все проблемы, которые их могли ждать, ей казались не такими уж страшными.


Их отношения начались как раз с того вечера, когда они отмечали выход его книги. То самое розовое вино, которое так любил Антон, пила и Соломатина.

– Это хорошее вино, сорт винограда такой. С ароматом ягод, – рассказывал ей Пьяных.

Соломатина смеялась – она давно не чувствовала себя так хорошо. И совсем не таким пропащим казался ей Антон, и вся его история с Кулько вроде как уже больше и не существовала. Сейчас, на этой маленькой и аккуратной кухне, были только они и их теперь уже общее событие.

– Я так рада за тебя, ужасно рада, – проговаривала Инна.

– Я почему-то верю тебе, ты искренне говоришь, – серьезно сказал Антон и взял ее за руку, – ты действительно рада.

Соломатина не отняла руку – Антон был близко, а жизнь со всеми передрягами и проблемами осталась где-то там, в прошлом, или просто за стенами дома.

– Понимаешь, мне как-то удивительно не везет. Вроде все делала правильно – училась, опять училась, работала, уволили, опять работала, опять уволили…

– Как так? – удивился Антон, не отпуская ее руку.

– Ну, вот, – пожала плечами Инна и вдруг разрыдалась.

– Да что ж ты так! – перепугался Пьяных, отпустил ее руку, налил воды, заставил выпить, погладил по голове и приказал: – Рассказывай.

– Что? – посмотрела на него Инна.

– А все. С самого начала рассказывай.

– Как? Все-все?

– Все-все.

– Что это? А что, розового этого самого с ягодами нет? – удивилась Инна, когда Антон поставил перед ней чашку.

– Э, матушка, да ты совсем опьянела. Но тем лучше, рассказ живенько пойдет. Но пить мы будем чай или кофе.

– Или то и другое, – как-то глупо рассмеялась Соломатина. И она рассказала все свои истории. Да, за это время они выпили все розовое вино и принялись за чай и кофе.

Утро заглянула в окно, потом захлопали дверцы автомобилей, стоящих во дворе, потом лифт загудел. А они все сидели на кухне.

– Да, однако, тенденция… – задумчиво произнес Пьяных, выслушав рассказа Соломатиной.

– Какая? – доверчиво поинтересовалась Инна. Она сейчас просто растворилась в воспоминаниях.

– Так, потом объясню. Давай спать.

– Сначала в ванную, маску сделать надо. Видишь ли, я стараюсь следить за собой.

Антон расхохотался:

– Эк тебя разобрало. Сразу видно: не пьешь.

– Не пью, – согласилась Инна и добавила: – Я быстро. Ты только у дверей покарауль, а то я в душе грохнусь.

– Покараулю, – согласился Антон.

Последнее, что помнила Инна, это была подушка под щекой и сидящий на краю дивана Антон. Он укрыл Соломатину одеялом, положил свою тяжелую ладонь на ее плечо и сказал:

– Спи, горе ты недогадливое.

– Сплю.

А вечером она проснулась на удивление бодрая. Голова не болела, из кухни аппетитно пахло. «Господи, я была пьяной. И наболтала лишнего. И что вообще потом было? Я ничего не помню». Она вскочила, набросила халат, пробралась в ванную и там минут десять стояла под прохладным душем, а потом еще минут двадцать приводила себя в нормальный вид. Когда она свежая, благоухающая вошла на кухню, Антон сидел за столом и читал книжку в потрепанном переплете. Он любил обычные бумажные книги. На столе были хлеб, салат, печенье. На плите дымился огромный омлет.

– А ты не спал? И что ты читаешь? – задала Инна сразу два вопроса.

– Спал. Читаю книжку. Иди ко мне. – Пьяных встал и обнял Соломатину. – А вот теперь мы пойдем спать. Вдвоем.

– А как же омлет?

– Потом омлет.

– Остынет.

– Я тебе еще приготовлю, – пообещал он и подтолкнул в сторону своей комнаты.


Ане Кулько Инна ничего не рассказала. Она вообще молчала про то, что происходило у нее в доме. Как жильцы-соседи они с Антоном прожили несколько месяцев, любовниками стали, присмотревшись, пообщавшись, привыкнув друг к другу. Они были взрослыми самостоятельными людьми и могли поступать как им заблагорассудится, не должны были оправдываться или отчитываться, но все равно Инна молчала. Не хотелось, чтобы кто-то сеял в ее душе смуту. Она и так не находила себе покоя – Антон был хорошим, но очень сложным человеком. И наверное, не самый лучший выбор для женщины, которая тайком мечтает о прочной семье и детях. О, если бы чужой опыт мог стать твоим достоянием! Но нет. Должно было пройти достаточно времени, чтобы Соломатина узнала, как жизнь приводит на один и тот же путь абсолютно разных людей.

Мать Антона была человеком выдержанным. Другой бы не прожил с отцом Антона целых восемь лет. Родоначальник целого направления в современном искусстве, Егор Пьяных был буйным, не признающим авторитетов скандалистом. Он был красив и в молодости, и в зрелом возрасте. В молодости Татьяна Алексеевна была тоже хороша, но, забыв о массе своих поклонников, родила Егору Пьяных сына.

– А я на тебе не женюсь, – сказал буйный художник, и уже через три дня они подали заявление. Подрастающего сына художник обожал.

– Ну, что Антон Егорыч, в кого пойдешь? В мамашу? Цидули будешь писать бухгалтерские или кисточкой махать, как отец?

Маленький Антон не отвечал, а только таскал папашу за козлиную и уже почти седую бороду. Сына растить Егору Пьяных было интересно лет до семи. А там начались школа, проблемы со сложением, вычитанием и чтением. Пьяных самоустранился, а Татьяна Алексеевна, сжав зубы, потащила все дальше. Она ни разу не пожаловалась, не заплакала, не призвала к совести хорошо загулявшего мужа. Она понимала, что воспитательная работа в данном случае совершенно безнадежна.

Однажды отец пришел домой и положил на стол огромную пачку денег. Татьяна Алексеевна ахнула.

– Это что такое?! Ты получил заказ?! Тот самый?! Неужели! Наконец! – она обрадовалась. Хоть муж и обижал ее своей безалаберной жизнью, она искренне интересовалась его работой, творчеством и переживала из-за его неудач. Татьяна Алексеевна знала, что уже очень давно муж бьется за право оформить один из столичных вокзалов. Грядущая реконструкция подразумевала пространство с фресками. Заказ был не только выгоден, но и престижен. И как бы Егор Пьяных ни рядился в неформала от живописи, деловые отношения с городской властью были выгодны во всех смыслах. Увидев пачку денег, Татьяна Алексеевна подумала, что вопрос решен в пользу мужа, а пачка купюр – это аванс. (В те годы наличные деньги без юридических бумаг были обычным делом.) Она так обрадовалась успеху, что забыла на минуту обо всех их разногласиях, о вольном поведении мужа, о сплетнях про его многочисленных подруг, которые доходили до нее. Она вдруг почувствовала и себя победительницей. Ведь она все это время была рядом, не бросила мужа, не пилила его. Она поддерживала его, как могла, и делом, и словом, и сочувствием. Эта победа – их общая, и на фоне этого даже можно забыть о конфликтах.

Но муж в ответ как-то странно посмотрел на нее:

– Нет, это не то, что ты думаешь. Это вам с Антоном на жизнь.

– На какую жизнь? – не поняла Татьяна Алексеевна.

– Ну, конечно, не на всю, но на несколько лет хватит.

– Ты можешь по-человечески объяснить, что это за деньги?

– Могу. Я продал свою мастерскую.

– Что?!! – Татьяна Алексеевна всплеснула руками. – Что ты наделал?! У нас сын растет! Продать квартиру на Фрунзенской набережной…

– Это не квартира. Это комната…

– Да какое это имеет значение! Денег бы подзаработали, выкупили бы вторую половину. И сдавали бы… Антон вырастет, женится, переехал бы туда. – Хладнокровие и выдержка изменили ей: – Ты вообще думаешь о нас?! О своей семье?! Или тебе на все наплевать?

– Наплевать. Но не в том смысле, который ты вкладываешь в это замечательное слово.

Муж уже справился со смущением и почувствовал в себе силы завести спор о терминологии.

– Послушай, Егор, я устала. Очень устала. Я понимаю, что ты – творец. Прости за высокопарный стиль. Но мы с Антоном живем в реальном мире. И это очень тяжело – совместить тебя и нашу жизнь. Я честно старалась. Но понимаю, что выдохлась. Знаешь, что меня больше всего напрягает? То, что ты не думаешь о будущем. Я согласна принять твой образ жизни сегодня, но я не имею права не думать о сыне. Ты же предлагаешь нам…

– Я предлагаю нам расстаться… – произнес Егор Пьяных. – И, собственно, эти деньги я оставляю на будущее вам. А сам уезжаю.

– Куда? Куда ты уезжаешь?

– В Вену. Я хочу пожить в Европе…

– Замечательно! – Татьяна Алексеевна развела руками. – Ты хочешь пожить в Европе. Поэтому продал единственное, что было в нашей семье ценного и что могло потом достаться сыну. Ты хочешь пожить в Европе, а потому ты делал все тайком. Мы не существуем…

– Таня, мы давно с тобой не существуем. Мы не существуем. Я есть. Ты есть. Антошка есть. Но все по отдельности.

– Ошибаешься, дорогой. Ты – отдельно. А мы с Антоном вместе. Можешь уезжать куда угодно.

– Договорились.

Муж ушел в другую комнату. А Татьяна Алексеевна зачем-то стала пересчитывать деньги.


Художник Егор Пьяных уехал в Вену, сплетники донесли Татьяне Алексеевне, что спутницей его была молодая художница Бэлла и что именно она убедила его уехать, утверждая, что его там ждет настоящая слава.

Забегая вперед, надо признать, что молодая художница была права. И что она оказалась на редкость пробивной, практичной особой. Она, признав полное превосходство Егора Пьяных, бросила свои художественные опыты и взялась за продвижение таланта мужа на европейском рынке. Картины Егора Пьяных она сначала оценила ниже рыночной, потом, видя интерес, стала повышать цену, заодно слагая легенды о его жизни. Егор Пьяных, видя, как растет банковский счет, полностью уверовал в свою гениальность, которую ему вдруг захотелось сохранить во что бы то ни стало. От его московской расхлябанности вдруг ничего не осталось – появились осторожность, аккуратность в отношениях с людьми и хорошо выверенный риск в творчестве. Он теперь писал то, что от него ждали и что хорошо продавалось. С молодой художницей Бэллой они не вступали в официальный брак – статус одинокого мужчины привлекал любительниц живописи и художников. Бэлла создала уют, творческую атмосферу и ощущение прочности. Вообще, художнику Егору Пьяных с женщинами везло. Не повезло ему с сыновьей любовью. Но в этом он был виноват сам. Когда Антон повзрослел, а острота переживаний Татьяны Алексеевны притупилась, было решено отправить Антона в Вену.

– Поживи, присмотрись всего несколько месяцев. Вернешься, решишь, что к чему… – сказала она сыну.

Антон погостил в Вене, подружился с Бэллой и абсолютно рассорился с отцом. На него произвела впечатление огромная квартира, мастерская со стеклянной стеной, маленький садик с розами. Все было картинно красивое и чрезвычайно удобное. И Бэлла, и отец старались как могли – возили, водили на экскурсии, ездили по живописным окрестностям, слушали оперу. Все было замечательно, но менторский и даже высокомерный тон отца, его указания, его предостережения, поучения портили Антону настроение. В душе у него поднималась волна раздражения и обиды – он хорошо помнил их жизнь с матерью после отъезда отца. И то, что они перенесли все эти трудности, было не меньшей заслугой, чем карьера отца в Европе. Отец ощущал себя звездой и считал возможным вести себя покровительственно и даже резко.

Когда Антон вернулся, он сказал Татьяне Алексеевне:

– Мама, я больше к отцу не поеду. Даже не уговаривай. – Потом он добавил: – А вот в Европу мы с тобой обязательно должны съездить. Тебе, думаю, понравится.

Татьяна Алексеевна, безусловно, желавшая сыну только добра и согласная на все ради этого, даже на отъезд за границу, вздохнула с облегчением. Антон, ее любимый сын, друг, остается в Москве, рядом с ней.

После визита сына Егор Пьяных несколько раз звонил, вел строгие дежурные разговоры, но, столкнувшись с вежливой холодностью сына, в дальнейшем ограничивался подарками, безумно дорогими и страшно нелепыми. Вроде той шелковой пижамы с золотистым орнаментом. Так они потеряли связь и так отец не узнал, как сын начал писать стихи, как бросил институт, принял решение стать поэтом, как прописался в городе Чехове и как вдруг пристрастился к вину. Все эти события не коснулись Егора Пьяных, поэтому он не смог на них повлиять.

Все это досталось на долю Татьяны Алексеевны, и чего стоило ей это, Инна Соломатина догадалась, лишь встретившись с ней. И, будучи человеком добрым, а потому внимательным к вещам вроде бы незаметным, выводы она сделала совершенно иные, нежели Аня Кулько в аналогичной ситуации.


К моменту этой встречи Инна и Антон, как принято иногда говорить, были парой уже больше года. Их отношения начинались необычно – не каждая предложит погостить бывшему любовнику лучшей подруги, получили развитие не совсем ординарно и проистекали весьма бравурно.

Как только они стали любовниками, Антон почти перестал пить. У Соломатиной закружилась голова: «Это любовь. Когда он встречался с Кулько, такого не было. Он любит меня, а потому делает все, чтобы не огорчить меня и не испортить отношения со мной!» Она не могла наглядеться на Антона – такой красивый, талантливый, так любит ее! Радуясь, Соломатина не переставала ревновать Антона. Ей казалось, что все вокруг хотят его увести от нее, соблазнить или женить на себе. Она устраивала сцены ревности на пустом месте, изводя и себя, и его.

– Слушай, что это тебе в голову такое взбрело?! – удивился как-то Пьяных. – Не нужен мне никто. Мне хорошо и так.

– Ах, и так хорошо?! – взъелась вдруг Соломатина. – «И так хорошо» – это что-то вроде «средней паршивости» или «и так сойдет».

– Да нет же, я просто хотел сказать, что мне с тобой хорошо. Мне не надо ничего менять! – оправдывался Антон и старался как-то угодить Соломатиной.

Розовое вино было забыто. И пиво в доме не появлялось. И стихи писались, судя по всему, хорошо. Соломатина, ревнуя, купалась в счастье, Аня Кулько страшно ей завидовала и старалась подпортить настроение.

– Ну, алкоголизм не лечится. Ты это имей в виду, – любила приговаривать она.

– Я знаю, – отвечала Инна, тайком скрестив пальцы. Она очень не хотела, чтобы кто-то сглазил ее счастье.

Когда Антон сказал, что они поедут к Татьяне Алексеевне в гости, Соломатина не удивилась. Антон был прекрасным сыном. Он звонил матери почти каждый день, разговаривал заботливым тоном. И всегда помнил, что ей надо купить. Соломатина так впечатлялась этим, что сама, будучи в супермаркете, обязательно прихватывала нужные Татьяне Алексеевне продукты.

– Я испеку пирог? Неудобно с пустыми руками, – спросила Инна накануне визита.

– Испеки, мама рада будет, – просто отозвался Антон.

На следующий день они обедали в огромной столовой. И была парадная посуда, Татьяна Алексеевна уговаривала их попробовать фирменные голубцы и нахваливала пирог с рыбой. Инна провозилась с ним полночи, но результат действительно превзошёл все ожидания.

Все, что приготовила Татьяна Алексеевна, было отменно вкусным.

– Вы просто профессионально готовите! – покачала головой Соломатина. Она ела с аппетитом и радовалась похвалам. В поведении Татьяны Алексеевны не было ничего, чем так была возмущена в свое время Аня Кулько.

– Если ты наелся, – обратилась к сыну Татьяна Алексеевна, – пойди достань с антресолей старые чемоданы. Они забиты всяким барахлом, которое наконец надо выкинуть.

– Хорошо, – Антон послушно поднялся и отправился в дальний конец квартиры.

Татьяна Алексеевна и Инна с минуту помолчали. Потом Татьяна Алексеевна произнесла:

– Инна, я не должна говорить вам и советовать подобных вещей. Потому что я должна желать добра своему сыну. Я ведь безумно его люблю. Вы даже не представляете, что такое для меня Антон. Это и сын, и друг, и опора, и советчик. Это вся моя жизнь. И я вижу, что ему с вами хорошо. И вы, похоже, тот человек, который способен на жертвы ради другого.

– Вы меня мало знаете. У меня полно недостатков. Иногда мне кажется, что я его слишком часто дергаю. Терпения у меня не хватает.

– Может, я и ошибаюсь. Но все же… Послушайтесь меня.

– Что я должна сделать?

– Расстаньтесь с Антоном. Посмотрите на меня и сделайте все, чтобы уйти от него.

– Вы очень странная, – не выдержала Соломатина.

Она вдруг вспомнила рассказ Ани Кулько о встрече с Татьяной Алексеевной. «А может быть, она просто очень хитрая. И не хочет, чтобы у сына была своя жизнь. Вот и отваживает всех разными способами!» – подумала Инна. А Татьяна Алексеевна тем временем продолжала:

– У вас не будет ничего, о чем вы сейчас мечтаете. А когда вы поймете это – будет поздно.

– Алкоголь? – тихо спросила Инна.

– Нет. Это пройдет. – Татьяна Алексеевна сделала паузу. – Да, я знаю. Иногда это пугает… вы не представляете, как я сама боюсь этого. Но… Мне иногда кажется, что это временное. Знаете, такая поза… такой стиль… Сибаритство, что ли. Он не пьет что попало. И откажется от напитка, если тот, по его мнению, недостаточно хорош.

Соломатина задумалась. Да, Антон не пил что попало. Он хорошо разбирался в напитках… Но…

– Увы, он иногда слишком много пьет, чтобы считать это позой. Или гедонизмом.

– Допустим. Хорошо, соглашусь, тем более в глубине души тоже опасаюсь. Но когда я говорю о ваших отношениях, то я имею в виду совсем другое.

– Что же?

– Он не создан для семьи. И очень скоро вы будете плакать в этой комнате, жаловаться на него. Вы разобьете сердце себе, мне. Вы сделаете несчастным его, себя, меня.

– Что вы такое говорите? О чем вы?

– То, что понимаю. И знаю. Он пошел в отца. Для него главное – заниматься тем, что он любит и умеет. Всё остальное – так, дополнение. Все остальные – попутчики.

– Да, я хочу нормальную семью, ребенка. Понимаю, мы вместе совсем немного времени…

– Знаете, иногда год – это огромный отрезок времени. А вы знаете друг друга дольше.

Соломатина помолчала, прислушалась к шуму из прихожей – там Антон доставал чемоданы с антресолей. Татьяна Алексеевна отпила уже остывший чай.

– Вы родите ребенка, но останетесь с ним одна. Поверьте. Я читаю ваше будущее, потому что это – мое прошлое.

– Знаете, мне странно вести этот разговор здесь, в вашем доме, и в нашу первую с вами встречу. Вы же меня не знаете. И не знаете, какие отношения у нас с Антоном.

– Это не имеет значения. Антон абсолютно не приспособлен к семейной жизни. Я знаю это, я вижу это. Я повторяю вам, он копия отца.

Соломатина в замешательстве уставилась на Татьяну Алексеевну. Возразить был нечего, потому что разговор шел о каких-то абстрактных вещах – ощущениях, предположениях, предчувствиях и воспоминаниях. Соломатина была человеком конкретным, она опиралась на факты. А факты были таковыми. Они с Антоном любили друг друга. Их жизнь была сложной – их занятия, образ жизни, пристрастия и манеры себя вести очень разнились. Из-за этого их будущее было неопределенным. Впрочем, а у кого оно четкое и ясное?! Соломатина не знала, как отвечать Татьяне Алексеевне. И, помолчав, решилась только на одну фразу:

– Я вас поняла. Но мне кажется, что сейчас рано о чем-то говорить. И расставаться с Антом я не собираюсь.


В этот вечер у нее было плохое настроение. Антон это почувствовал и, не задавая вопросов, ушел в свою комнату. Остаток дня они провели как жильцы-соседи.

А наутро Антон встал рано и встретил Инну завтраком.

– Вот давай ешь. Иначе на работу не отпущу.

Соломатина поцеловала его в щеку.

– Спасибо. Я что-то расстроилась вчера.

– Я видел. И даже знаю почему.

– Знаешь?

– Догадываюсь. Мама. Она что-то такое сказала.

– Слушай. – Инна отложила вилку. – Обещай мне не пить. Вот я больше ничего не прошу. И ничего не хочу. Занимайся, чем хочешь. Или вообще ничем не занимайся. Только не пей.

– Понимаешь, я могу пообещать. И могу не пить. Хотя мне нравится это занятие. Вкус вина, эта терпкость, кислота, пряность… ну, понимаешь… Есть люди, которые любят мороженое и разбираются в нем – фисташковое нежное, маракуйя с тропическим вкусом, еще какое-нибудь там… Вот для меня вино точно такое же лакомство.

– Мороженое не вызывает зависимость и не действует так на организм.

– Диабет? – улыбнулся Антон.

– Ах, я не хочу больше спорить! – вдруг рассердилась Инна. – Нельзя ли просто ответить мне, да или нет. Или – постараюсь. Или – извини, это выше моих сил. Можно не разводить дискуссию по каждому поводу?!

– О, ты как мама. Она всегда отца обвиняла в том, что он занимается болтологией.

Соломатина помрачнела. Она вдруг вспомнила вчерашний разговор с Татьяной Алексеевной, и какой-то беспросветностью повеяло от этой жизни. Оказывается, нельзя вот просто так любить, так просто жить. Надо обязательно чего-то ждать, бояться, опасаться. Надо обязательно о чем-то помнить, держать в уме и на всякий случай готовиться к худшему.

– Ну, почему… – вслух протянула Инна.

Антон посмотрел на нее и ответил:

– Так устроены люди. Им мало счастья. Им несчастья подавай. А если их нет, этих несчастий, так обязательно выдумают их. Ешь, все остыло. – Он встал из-за стола и вышел из кухни.


Несмотря на предостережения Татьяны Алексеевны, Соломатина с Антоном не рассталась. Она зорко следила за количеством спиртного, устраивала скандалы, если обнаруживала нарушение договоренностей с его стороны. Подгоняла его в работе, везла на своих плечах дом и работу. Она выматывалась, уставала, иногда плакала. Но была счастлива. Соломатина любила Антона. А он любил ее. И жизнь в доме продолжалась, несмотря ни на какие пророчества.


Так прошло три года. А потом Антон получил литературную премию, стал известен, был приглашен в какие-то комитеты и в довершение ко всему поехал с писательской делегацией по стране. Какие-то там чтения должны были пройти в больших и маленьких городах Урала и Сибири. Расставались они надолго. Почти на месяц. Соломатина страшно беспокоилась:

– Ты же не пей там. Я же понимаю – вас будут встречать, угощать… И еще постарайся не изменить мне.

– Ты с ума сошла! – восклицал Антон.

Несмотря на всю самоуверенность и самонадеянность, он как-то растерялся от случившегося. Теперь ему часто звонили с телевидения, приглашали на радиостанции. Он выступал в библиотеках, неожиданное внимание сначала было приятно. Потом стало его раздражать, а потом он уже не мог без него. В его голосе и повадках появились самодовольство и превосходство. Соломатина с какой-то материнской нежностью, гордостью и снисходительностью наблюдала за происходящим. Ее забавляли метаморфозы, происходящие с Антоном. Она легко ему уступала в спорах – не уступить означало порой поссориться. Инна сопровождала его на различных мероприятиях, но держалась в тени, незаметно. Она только улыбалась, видя, как популярность дарит ему знакомства с милыми девушками, известными актрисами, просто приятными и легкими людьми. Сама же она не претендовала ни на что, она просто пережидала, когда эта полоса сменится другой, более спокойной, но не менее плодотворной.

– Знаешь, Инка, ты умная, но не спорь о том, в чем плохо разбираешься! – как-то сказал Антон.

Соломатина это уже слышала от него. Но тогда были другие интонации. И говорилось это в шутку. И на трезвую голову. Сейчас они вернулись с ужина, где опять все поздравляли Антона, а она сидела в уголочке, почти не разговаривая, но зорко следила, чтобы Антон не выпил лишнего.

– А откуда ты знаешь, что я в этом плохо разбираюсь?! – зло спросила она. – Ты об этом со мной никогда не разговаривал.

– Ну… – растерялся Антон, а потом опомнился: – Если бы ты разбиралась, то не говорила бы сегодня глупости за столом.

– Я? Глупости? – изумилась Инна. Она вообще ничего не говорила, она молчала. Ну, кроме каких-то двух или трех слов о поэзии Маяковского она ничего не сказала. И это были не глупости, а ее собственное отношение к поэзии тех лет. Она ее знала, много читала и имеет право на свое мнение.

– Да, что-то там про футуристов, эти все хрестоматийные банальности…

– Я так думаю. Как в хрестоматиях писали, так и я думаю. И не тебе судить о чужом мнении, – накинулась Инна на Антона, – кто ты такой, чтобы делать мне замечания?

– Я? – изумился Пьяных и смешно вытянул шею. – Я – лауреат премии. Я победитель…

От этой какой-то гусиной глупой позы Соломатиной стало смешно. Она расхохоталась от души на весь дом.

– Иди спать, победитель. Завтра поговорим.

– Нет! Я не пойду спать. Я не хочу спать. Я хочу поговорить с умным человеком… – Антон огляделся, подхватил свой плащ и направился в прихожую. Не успела Инна опомниться, как за ним захлопнулась входная дверь.

«Господи, да куда он?!» – беспокойство за хорошо выпившего Антона и ревность к многочисленным знакомым женского пола охватили Соломатину. Она не сомкнула глаз до утра. Но утром Антон не пришел. Он и вечером не пришел. И на следующий день он тоже не пришел. Он появился только через три дня и чуть ли не упал в ноги Соломатиной.

– Инн, прости. Но я не могу без тебя. Понимаешь, совсем не могу.

Соломатина смотрела на Антона и еле сдерживала себя. Ей хотелось и поколотить его, и обнять и поцеловать. И хотелось тут же помочь раздеться, накормить, уложить спать, подоткнув одеяло. «Инна, ты сходишь с ума. И не вздумай расспрашивать, где он был!» – сказала она сама себе. А вслух произнесла:

– Антон, иди в ванную, прими душ, переоденься, будем обедать.

Она так и не узнала, куда исчезал Антон. В Чехов он поехать не мог – ту квартиру Антон давно сдал. Эти деньги они тратили на хозяйство. Инна надеялась, что эти три дня Антон провел на Арбате, в доме Татьяны Алексеевны. «Но почему же она мне не позвонила, не предупредила. Понимает, что волнуюсь, – рассуждала про себя Инна, но тут же одергивала себя, – она могла думать, что я все знаю».

До ревности Соломатина не опустилась, постаралась эту историю превратить в случайность. Но история оказалась воротами плотины, которая то и дело прорывалась. Уходы, приходы, покаяния и разговоры про «последний раз» – это стало обычным делом в их жизни.

Глава пятая

Накануне

Банальная фраза «Жизнь – странная штука» у каждого имеет свою иллюстрацию. У Соломатиной картинка того времени имела вид калейдоскопа. Люди, события, телефонные звонки, встречи – все это менялось, прыгало, порой составляло вполне гармоничную картинку, а порой превращалось в какую-то горячечную череду кадров. Инна иногда не поспевала за временем, не запоминала лица, забывала сделать телефонные звонки, дико уставала и в результате страшно злилась на Антона. Злилась, потому что Антон среди этого безумства сохранял благодушие, улыбчивость и почти безмятежность. Соломатина долго не могла понять, как это у него получается. Пока до нее не дошла простая мысль – это она должна все успеть. Работать, содержать в чистоте дом, следить за собой и теперь почти знаменитым Антоном, отвечать на звонки и вести переговоры с теми, с кем он не желал общаться, помнить о платежах, покупать продукты, навещать родителей и не забывать о Татьяне Алексеевне – это все она. Антон же, поздно поужинав, поздно ложился, поздно вставал. Затем работал, если было настроение. Вечерами Пьяных уезжал, как он говорил, «понюхать жизнь». Нельзя сказать, что его жизнь протекала совершенно независимо. Наоборот. Он всеми силами вовлекал в свою орбиту Соломатину. Он пытался с ней обсуждать стихи, предложения, интервью, новые знакомства. Он спрашивал ее совета, искал поддержки, зачитывал стихотворные отрывки, репетировал выступления и шага не делал без ее одобрения. Соломатиной льстило это стремление взять ее в союзники и помощники, но… Но ей не хватало на все сил. Антон же теперь жил своей литературной славой и карьерой. Он стал меньше пить. Вернее, он вообще не пил – просто не было времени. Но уж если случался перерыв в этой теперешней круговерти, он не спешил на помощь Соломатиной, он закупал любимое розовое и «отдыхал».

Инна выбивалась из сил и пыталась объяснить ему положение дел.

– Слушай, надо сделать… – тут шло перечисление забот, которые требовали внимания и на которые у нее не оставалось времени. Но Антон не слушал, а если она начинала давить и обижаться, он исчезал.

Соломатина в сердцах пожаловалась своей матери. Та была равнодушна к поэтической известности Антона и посоветовала дочери выгнать его. Отец, прознавший про жалобу, грозился выгнать лично. Жаловаться Татьяне Алексеевне было нельзя. Ибо наступил тот самый момент, о котором она когда-то предупреждала Инну. Нет, Антон не спился, не превратился в алкоголика, он полностью отдался тому, что называется творческая жизнь во всех ее ипостасях. Семья, дети, обычные хлопоты – все это как-то не вязалось с теперешней жизнью. Инна пыталась его образумить. Пыталась сказать ему, что вечно это продолжаться не будет, что надо работать. Как работал он раньше. Надо научиться не зависеть от журналистов, телевидения и разговоров. Она пыталась ему объяснить, что жизнь все равно потребует своего – упорядоченности и размеренности. Иначе не хватит сил на то, что считается нужным и необходимым – на детей. Время шло, оно их не подгоняло, но Соломатина не видела конца этого забега.

Инна осунулась, похудела и стала плохо спать. На работе ее задергали, загрузили поручениями, а она с ними не справлялась.


Всю ту неделю Соломатина ездила по филиалам. Ездила и пыталась понять, отчего же вдруг так упали продажи, появилась куча претензий к качеству и возник такой отток кадров. Она ездила, уныло мешала людям работать, толком ничего не понимала. Понимала только, что занимается совершенно не своим делом. Ее дело – беседовать с желающими получить профессию, ее дело уговаривать, убеждать, выяснять склонности людей и определять их в учебные группы. Это у нее получалось хорошо. А вот шпионить, следить, копаться в деталях – с этим она не справилась.

На том самом совещании ее уволили. И спустя месяц она еще не нашла работы. И теперь, в кафе, съев огромный кусок торта, она решила, что жить с Антоном Пьяных больше не желает. Что ей больше не выдержать такого напряжения. И самое главное счастье она представляла несколько иначе. Пока она, решительная, ехала домой, внутренний голос пытался ее образумить: «Подожди, не горячись. Может, что-то еще переменится. Ты же любишь его. Любишь? Он-то тебя точно любит. И без тебя ему будет плохо. Просто он так устроен. Поэт он. Ты же понимаешь. И без тебя ему будет плохо». Хоть Соломатина и была практичной дамой, ее внутренний голос был натурой романтической и мягкой. Вон как ее уговаривал. До дома оставалось две остановки, когда Соломатина выскочила из трамвая и позвонила Ане Кулько.

– Анька, надо срочно посоветоваться. Подскочи на «Новослободскую»? – попросила Соломатина. Она должна была хоть кому-то сказать о своем решении.

Аня Кулько отвечала медленно, лениво:

– Даже не знаю. У меня тут дел полно…

Кулько внимательно наблюдала за Антоном и Инной. И кусала локти – похоже, она ошиблась. Надо было держаться за Антона – вон каким известным стал. В силу характера она виноватой теперь считала Соломатину. Будто бы Инна увела у нее Пьяных, а не сама Кулько выгнала его из дома.

– Я понимаю, но… очень надо поговорить – замялась Соломатина, расстроенная из-за всего сразу. Из-за поведения Антона, вредности Ани, невозможности пожаловаться понимающему человеку.


К кафе на «Новослободской» Инна подъехала первой. Это было неудивительно – Аня Кулько любила, чтобы ее ждали. И еще любила подчеркнуть свою занятость и важность. Она не понимала, что опоздание – это дурной тон. Соломатина все это знала, но не осуждала подругу. Она вообще относилась к Ане очень снисходительно. «Мало ли у кого какие причуды. Анька человек не злой. Да и знаем мы другу друга лет двести. Что тут дуться друг на друга!» – думала Соломатина и медленно пила какой-то сладкий коктейль. Противница алкоголя, она вдруг почувствовала необходимость «подстегнуть» себя.

– Что это ты? – фыркнула Кулько из-за спины. – Наш поэт тебя заразил?

Аня появилась внезапно. Вид у нее был озабоченный, деловой. Соломатина про себя называла его «министерский», несмотря на то что Инне очень надо было переговорить с подругой, поза Ани, ее высокомерие и злая насмешливость были неприятны. А еще резануло слух словосочетание «наш поэт». Антон был исключительно ее, личный, выстраданный и еще пока любимый.

– Тебе не грозит, он уже не твой. Ты от него избавилась, – ответила Соломатина подруге.

– Что же, я идиотка терпеть такое?! – фыркнула Кулько.

Но Соломатина уловила неискренность. И действительно, когда имя Антона упоминалось часто, когда его лицо можно было увидеть в различных программах, когда гонорары выросли и слава приобрела гламурный лоск, Аня все чаще и чаще думала о том, что поторопилась тогда, что стоило потерпеть. И это сожаление теперь выражалось в расспросах, просто разговорах об Антоне. Соломатина все это давно отметила, но особого значения не придавала. А Кулько тем временем ужасно завидовала и совершенно серьезно стала обдумывать варианты возобновления отношений с Антоном. «В конце концов, необязательно было так примитивно идти к цели, – думала про себя Аня. – Можно было потерпеть. Соломатина малахольная, но ведь как подсуетилась! Взяла почти алкаша, а получила известную личность», – подумала Кулько, глядя на озабоченное лицо подруги.

– Слушай, я хочу разъехаться с Антоном. Ну, в смысле, расстаться. Понимаешь, так не может дальше продолжаться!

«Оп! Жаль, что Антона нельзя назад принять, – подумала Аня, – он не из таких, не согласится…»

– А, я тебе говорила…

– Наверное, ты права была. Как он в доме появился, так все наперекосяк пошло.

Аня Кулько почувствовала удовлетворение – Соломатина жаловалась, а это тут же сделало жизнь самой Ани привлекательнее. А вслух сказала:

– Советом не помогу. Я слишком хорошо знаю Антона. И тебя.

– А что такого?

– Видишь ли, выгонишь – мучиться будешь. Оставишь – изведешься.

– Ты права, – вздохнула Соломатина.

Ей было так важно услышать сейчас эти слова. Стало приятно, что есть подруга, которая понимает с полуслова. Это не мама, которая только машет руками. Мол, выгони ты его к черту.

– Анька, мы так давно знакомы, – неожиданно растрогалась Инна, – столько всего пережили!

Кулько терпеть не могла сантиментов, поэтому закатила глаза, фыркнула и подумала: «Я посоветую ей не выгонять его. Вот когда до белого каления дойдут они, тогда можно будет и пожалеть Антона. Кто знает, что из этого выйдет!»

– Знаешь, не спеши. Может, ему сейчас поддержка нужна. Потерпи еще…

– Анька, спасибо тебе за то, что смогла встретится со мной, – словно не слыша слов подруги, говорила Инна, – что-то совсем я растерялась и раскисла. И еще это увольнение…

– Как?! Опять?! – воскликнула в притворном ужасе Кулько. – Из института, из семьи, теперь с завода…

– С фабрики, – машинально поправила ее Соломатина.

– Да какая разница?! Да что с тобой не так?! – всплеснула руками Кулько, словно позабыв, что именно с ее подачи Инну уволили из института и из дома, где она работала няней-психологом.

– Вот я и думаю, что со мной все так. Это с Антоном что-то не так. А потому не хочу, чтобы он рядом был.

– Знаешь, ты не торопись. – Аня Кулько тянула слова и старалась, чтобы совет выглядел продуманным. – Ты попробуй с ним поговорить. Объяснить. Достучаться. Знаю, что ты раз двадцать обо всем ему говорила. Ну и что?! Повторенье – мать ученья. Еще раз, еще раз. Путь знает, что не отступишь. Будь упорнее…

«…и занудливее! – добавила Аня про себя. – Антон и взбеленится!»

– Думаешь?! – спросила Соломатина, переполняясь благодарностью. Ей казалось, что Кулько очень сложно вести такой разговор – как бы они с Антоном ни расстались, но все же были вместе и нравились друг другу.

– Думаю! Не опускай руки!

– Я поняла. Я попробую, – кивнула головой Инна.

– Вот и здорово! – ответила Аня Кулько и заключила сама с собой пари, что уже через пару недель можно будет спокойно звонить и сочувствовать Антону.

Они пробыли в кафе совсем недолго – Аня неожиданно засобиралась домой.

– Давай еще посидим, – попросила Соломатина, – я хоть отошла от всех своих проблем.

– Некогда, у меня же полно дел…

– Ах, да, извини… – Инна вздохнула. У всех были дела, и только она свободна – ни работы тебе, ни семьи нормальной.


Дома она была позднее обычного и застала Антона, который пытался погладить галстук.

– Зачем ты его гладишь? – машинально спросила Соломатина.

Ей было совсем неинтересно, просто в доме был непорядок. Она никогда не гладила в комнате на столе, она не ленилась поставить гладильную доску. Антон пристроился на углу обеденного стола, подстелив только тонкое полотенчико.

– Мятый. Ужасно мятый. Я хочу надеть костюм с галстуком. Туфли черные. Которые отец прислал.

– Ааа, – протянула Соломатина.

Те самые туфли прислал Пьяных-отец, но Антон ни разу их не надел – настолько они дорого выглядели. К ним, видимо, полагался такой костюм, который Антону был не по карману. А тот, недорогой, который был, на их фоне становился просто дешевой тряпкой.

– Ты же знаешь, смешно будет, – сказала Соломатина, немного сбитая с толку. Она ехала домой полная решимости. Хоть и посоветовала подруга потерпеть, терпеть не хотелось. Хотелось свободы и ясности. А еще хотелось порядка. С Антоном порядка не предвиделось. Но этот галстук, вид Пьяных с утюгом и разговор про туфли сбили кураж.

– Нормально будет, – улыбнулся Антон. – Во всяком случае, солидно. Путь костюм дешевый, но ботинки крутые, а все вместе прилично.

– Да нет же. Это – не круто, это выпендреж. И убого.

– Ты очень строга, – улыбнулся Антон.

Улыбка у него была замечательная, но Соломатина специально отвернулась. А отвернувшись, произнесла:

– Антон, я хочу, чтобы мы разъехались. Ты найди себе другое жилье.

Антон все услышал, но продолжал утюжить узкую полоску шелка. Соломатина почувствовала запах теплой и влажной ткани.

– Ты меня слышишь? – переспросила она.

– Слышу, – сказал Антон и с преувеличенным интересом стал изучать рисунок на галстуке.

– Если слышишь, почему молчишь?

– Ты что хочешь услышать? Мой радостный возглас? И вообще, что здесь можно сказать? Здесь можно только выслушать и промолчать. Типа в знак согласия.

– Я понимаю, – согласилась Инна, – конечно, тут ничего не скажешь… И наверное, мне надо объяснить мое решение.

– Зачем? Я догадываюсь, – пожал плечами Антон.

– О чем догадываешься?

– Обо всем. Я догадываюсь, почему ты так поступаешь.

– И почему? – Соломатина забеспокоилась, она не хотела, чтобы Антон понял ее превратно.

Пьяных оставил наконец в покое утюг. Он повесил галстук себе на плечо, нарочито тщательно свернул полотенчико и аккуратно свернул колечком провод. Еще горячий утюг он поставил на подставку.

– Инна, пожалуйста, не надо вот этих вот разговоров. Ты сказала. Я понял. Принял к сведению. Начинаю действовать.

– Антон, я не знаю, что ты понял, но я не могу так больше. У меня просто не осталось физических сил! Ты не понимаешь…

– Понимаю, – тихо перебил ее Пьяных.

– Нет, ты не понимаешь! – сладострастно выдохнула Соломатина. Вот это был ее час! Сейчас она скажет ему все, что накопилось! Она не будет выбирать слова, она не будет его жалеть. Она будет обижать его, грубить ему. И пусть. Поэтам это тоже полезно – сильные ощущения и переживания способствуют вдохновению. Соломатина пробежалась по квартире и притащила ворох мужских вещей: – Вот! Это что? Это твоя одежда. Ты ее никогда не кладешь на место. Грязные вещи оставляешь у кровати или на полу в ванной. Хотя отлично знаешь, что надо положить в стиральную машину. – Бросив все под ноги Антону, Инна сбегала на кухню и приволокла пару тарелок и чашек. – А это посуда, которую ты не моешь. Вообще. Никогда. – Поставив посуду на стол, она раскрыла шкаф и показала на кое-как развешенные куртки: – А здесь ты искал, что бы такое надеть. И поправить после себя ты не счел возможным. – Тут Соломатина сделала паузу и затем громко спросила: – Ответь хоть на один вопрос. Сколько мы платим за свет? Какого числа мы платим за квартиру? И почему у нас в этом месяце не работает домофон?

Антон молчал. Соломатина вскипела с новой силой:

– Я-то знаю ответы. А ты, думаю, даже не даешь себе труда задуматься об этом. Понимаешь, деньги решают многое, но не все! И они не могут решить вопрос времени. А у меня его нет! Вообще. Все дела, которые я теперь делаю, сжирают мое время! Только не думай, что так все банально – мужчина не помогает женщине. Ты не просто не помогаешь, ты даже не думаешь о доме! О жизни в доме. Ты поэт, у тебя специфическое занятие. Господи, я же не дура! Я всегда тебя жалела, но сейчас я просто не могу так больше. Я не успеваю. Я устаю. Я запустила себя, реже навещаю родителей, я перестала читать книги, я сплю в транспорте. Я… Я… очень устала. – Соломатина перевела дух. – Я не понимаю, как быть дальше. Я не могу жить в таком темпе, и я не могу рассчитывать на твою славу, на твою известность. Понимаешь, есть еще многое другое, что меня волнует. Семья, дети, собственный дом, стареющие родители. Ты же сам понимаешь все. Но почему ты живешь, словно завтра не наступит никогда. Ты умеешь наслаждаться моментом, но никогда не строишь планов. Это страшно, понимаешь? У человека должны быть планы. Самые банальные. Самые простые. Но они нужны, как нужен скелет!

Соломатина замолчала. Она неожиданно подумала, о том, что говорила Аня Кулько, когда так же выставляла Антона из своей квартиры. «Господи, да что же это такое?! Здоровый, умный, очень красивый, уже известный и совсем не бедный мужик, а словно мячик, словно шарик от пинг-понга скачет из дома в дом, – подумала Инна, – от бабы к бабе. Вернее, они тянут к себе, он не сопротивляется…»

Тем временем Антон сдвинулся с места, снял с плеча отутюженный галстук, свернул его кольцом, затем достал из шкафа большую сумку и стал туда складывать свои вещи. Все это он делал молча.

Соломатина тоже молчала. Она наблюдала за спокойными размеренными движениями Пьяных и гадала, надо ли предложить ужин Антону. Женская сердобольность на мгновение победила гнев. Но ее взгляд упал на грязную посуду, и она опять рассердилась.

– Правильно. Тебе же есть где жить. В Чехове. Решай, наконец, проблемы сам. Не сваливай их на других. Ты же посуди сам – то надо было волноваться из-за того, что ты пьешь, то убирать за тобой, то утешать, когда не печатали стихи… Сколько можно… Сколько?! – зло закричала Соломатина.

Антон уложил в сумку еще одну футболку, потом поднял глаза на Инну и попросил:

– Поехали со мной. Трудная поездка. И без тебя мне будет плохо.

Соломатина поперхнулась:

– Куда? Куда поехали?

– В Озерск. Это не очень далеко. И всего три дня. Несколько часов на скором поезде. Там важная встреча, мероприятие. Там буду издатели и спонсоры. Там будут из министерства культуры и представители самых крупных фондов. Это важная встреча. Для меня – очень важная.

Соломатина опустила руки. Что-то жалкое было в этом красивом мужчине. И даже талант, безусловный поэтический талант, не спасал ситуацию. Инна вдруг представила, как он будет один ехать в поезде и как он будет смотреть в окно. Как будет один жить в гостинице, завтракать в одиночестве. И вечера поздние – они тоже будут одинокими. Соломатина почему-то знала, что Антон не заведет эти легкие командировочные отношения, после которых расставаться приятно, а вспоминать или весело, или неудобно. Она понимала, что, несмотря на размах и множество гостей, на этом мероприятии, как, впрочем, на любом другом, Антон будет одинок. Ведь Антон и люди – это слабо сочетающиеся вещи. «А еще он будет пить. Свое любимое розовое. Если найдет там, в этом городе. Найдет наверняка», – думала Инна, глядя в окно. Там бегали дети, что-то кричали мамаши, стучали вездесущие строители-дорожники. Там были зелень, солнце, ветер.

– Прошу, поехали, – Антон был серьезен. Его смуглое лицо посерело от напряжения.

«Уходи, иначе ты будешь нянькой ему!» – вспомнила Инна слова Татьяны Алексеевны. Соломатина вздохнула, молча сгребла грязную посуду, которую сама же приволокла в качестве доказательства, и пошла на кухню.

– Я все уже узнал. «Ласточка» уходит в девять утра, – проговорил ей вслед Антон и добавил: – Я там картошку на ужин нам сварил. И курицу тоже.


Соломатина молчала весь вечер. Спорить больше не хотелось, разговаривать тоже. Она быстро собиралась в поездку, удивляясь своей бесхребетности. Антон чувствовал ее настроение, под руку не лез, на глаза не попадался. «Интересно, он какое домашнее животное? Кот или собака?» – неожиданно подумала Соломатина, глядя, как Антон, стараясь не шуметь, прошел на кухню и там тихо налил себе чай.

Глава шестая

Маленький город

А город был действительно маленьким. Они проехали новые «высотные» районы, которые носили имена бывших деревень, и внешне они все еще напоминали деревни. А еще они были тусклыми, несмотря на солнце. На окраинах города когда-то были предприятия, теперь большая часть не работала. Картина настолько привычная, насколько и грустная. Соломатина поездила по этим ближним подмосковным городам вдоволь и точно знала, что она увидит у вокзала, в центре, в парке. У вокзала будет множество будок с пирожками и шаурмой, грязный неровный асфальт под ногами. В центре будут дорожки из разноцветной плитки, «Макдоналдс» и торговый центр. В парке будет покрытый серебрянкой памятник героям войны, велосипедные дорожки и тир. Соломатина не любила эти города. Она начинала страшно нервничать из-за собственного бессилия. Ей казалось, что даже небольшой бюджет способен развить фантазию местного начальства. На деле получалось, что небольшой бюджет способствовал убогим стандартам. Сейчас она почти не смотрела в окно – она вспоминала вчерашний вечер, разговор с Антоном, их ночь в разных комнатах, натужный завтрак почти чужих людей. «Тогда зачем ты поехала?!» – спросила сама себя Соломатина, но ответить на этот вопрос не успела. Антон тронул ее за руку.

– Мы приехали. Говорят, гостиница приличная. Недалеко от какого-то озера. Или пруда. Я не помню. Только, – Антон посмотрел на нее виновато, – только…

– Что еще? – вздохнула Инна.

– Только номер один. Я же не знал, что мы… Что ты…

– Что я выгоню тебя? – неожиданно грубо спросила Инна. Ей хотелось разозлить Антона, чтобы тот огрызнулся, ответил ей так же.

– Приблизительно это я хотел сказать, – виновато улыбнулся Пьяных, и Соломатина про себя чертыхнулась.

– Значит, придется пожить в одном номере.

– И поспать в одной постели, – сказал Антон и ласково добавил: – Но если хочешь, я лягу на коврике.

Соломатина задохнулась – это была издевка. Издевка в том самом стиле, которого придерживался Антон, будучи в алкогольном опьянении.

– У тебя хорошо получается по-собачьи сворачиваться калачиком. Особенно, когда тебя пинают.

А вот это было даже не ядовито. А мерзко. И тупо.

Но Антон только рассмеялся. Он был трезв. А еще в нем появился кураж. Вот поезд замедлил ход, проплыл вокзал, и стало казаться, что вокзал – это фасад города. Что та, другая сторона – это ничто, пустота, там нет домов, дорог и людей. Что вся жизнь этого места именно на стороне вокзала. И когда они вышли на перрон, Антон распрямился, шаг его стал пружинистым. И от нерешительности и вялости не осталось следа. Он улыбался своим мыслям, а проходящие женщины принимали улыбку на свой счет и краснели. А еще они оглядывались. Соломатина это все видела и про себя думала, что Антон инкогнито, аноним, что он – некто, чьи повадки, характер и нрав никому не известен. А потому все обманываются, глядя на его красивое лицо. А еще она понимала, что этот кураж – это она. Ее присутствие, ее поддержка. Даже в этом злом состоянии, даже во вражде она – опора. Одно ее присутствие – уже помощь ему. «А он пользуется этим, он даже не понимает этого!» – подумала Соломатина и произнесла вот эту мерзкую фразу про пинок. Антон так жалостливо посмотрел на нее и ничего не сказал. Соломатину и это разозлило – потому что ее выпады не достигали цели. Все удары шли мимо, ибо Антон был сейчас неуязвим – рядом была она, а он уже был готов к стихам.

Город был маленьким, но не таким обреченно тусклым, как показалось из окна вагона. Была зелень, тихие улочки, какая-то большая вода виднелась вдалеке. Казалось, город стекает туда, к берегу. Соломатина и Антон проехали совсем немного и оказались у этой воды. Это было круглое озеро с сосновыми берегами.

– Здорово! – воскликнул Антон.

Соломатина не ответила, она, настроенная враждебно, вошла в гостиницу.

– Мы вас ждем, все готово, пожалуйста, распишитесь здесь и здесь. – Милая девушка ловко все оформила, дала ключи, поинтересовалась, будут ли они ужинать, нужно ли еще что-то, заказать ли на утро машину и хотят ли они покататься на лодке по озеру.

– У нас прекрасные места, и с погодой вам очень повезло, – местной скороговоркой произнесла она.

Соломатина вежливо ответила «нет», но понимала, что все относилось скорее к Антону, который маячил позади и с которого девушка-администратор не сводила глаз.

Номер был большим, большое окно смотрело на озеро. Кровать, из-за которой была последняя стычка, была огромной. И да, под ногами был коврик.

– Пожалуй, нет, я не буду спать на коврике. Завтра трудный день. Ты ложись, я в ванной поработаю…

– Не глупи, работай здесь. Вон какой письменный стол огромный. Просто так его поставили, что ли! – буркнула Инна.

– Да ладно! Ванная комната больше нашей кухни, – рассмеялся Антон, а потом поправил сам себя: – Больше твоей кухни.

Соломатина ничего не ответила, она посмотрела на часы: спать ложиться было рано. Оставаться в номере не хотелось – наедине с Антоном ей было неуютно.

– Ты знаешь, где будет проходить это ваше мероприятие?

– Знаю, здесь и еще в одном здании в центре города. Там когда-то была публичная библиотека. Еще до революции. Этот городок был образованным, начитанным и в нем были четыре гимназии. Почти рекорд того времени для таких населенных пунктов.

– Откуда знаешь? – поинтересовалась Инна, развешивая одежду в стенной шкаф.

– Википедия и БСЭ. Второе даже подробнее, чем вики.

– Я-то думала, что именно из БСЭ прут все, чтобы в вики написать, – хмыкнула Инна.

– Думаю, так оно и есть.

– Кстати, – Инна сделала строгое лицо, – у меня почти нет денег. И с работой все никак. Думаю, при твоей занятости ты не в курсе.

– Не волнуйся, у нас деньги есть. За книжку дали, а еще на карте за публикации. Я хотел тебе сказать еще вчера, да не успел. – Антон положил на тумбочку деньги.

– Это хорошо. Но если куплю что-то, я тебе отдам.

– Хорошо, отдашь, – покорно ответил Антон, – но мы обо всем поговорим в Москве, когда вернемся. А сейчас пойдем пройдемся, надо же оценить здешние красоты.


Странное это состояние – состояние вражды с человеком, к которому ты привык и которого еще не считаешь своим врагом. Вроде бы злишься, кипишь от гнева, а внутри еще нет выжженной земли. Есть усталость, обида, но нет еще обречённости и апатии. Соломатина шла рядом с Антоном, даже держала его под руку, что-то говорила. На душе у нее было смутно, нехорошо, она была готова разозлиться из-за пустяка, напомнить, что между ними все уже решено. Что Антон должен уехать, и обсуждать здесь больше нечего! Но они оказались в незнакомом месте, и новые впечатления как бы растворили ссору, немного смягчив ее гнев и его обиду. А обида была – Соломатина это видела – она знала, как каменеет его лицо, как он может улыбаться и оставаться при этом серьезным. Сбивал с толку только этот кураж. Антон уже готов к завтрашнему дню. Соломатина видела, как он настроен, и на мгновение пожалела, что была груба.

– Какая будет программа? – спросила она, чтобы о чем-то спросить.

– Сначала в отеле, в зале, открытие чтений, торжественная часть, всякие официальные лица. Потом выступают поэты. Потом что-то вроде обеда. Говорят, что тоже в меру торжественное. На второй день занятия в секциях. А на третий день общие мероприятия, прогулки по озеру… Что-то еще, я не помню…

– Ясно. Хорошая программа, – кивнула Инна, – ты только не волнуйся, когда выступать будешь.

– Я вообще никогда не волнуюсь, – заносчиво улыбнулся Антон, и, глядя на красивое, смеющееся лицо, Соломатина сорвалась:

– Какой ты самоуверенный! Какой ты мерзкий! Ты перед кем выпендриваешься?! Перед ними всеми?! Они тебя просто не знают. Они не понимают, как с тобой тяжело. Они не понимают, что жить с эгоистом невозможно… ты же бревно! Тебя можно перекатить с места на место, ты не заметишь!

Соломатина кричала, не обращая внимания на людей, которые шли к озеру. Антон устало вздохнул:

– Я понимаю, что это была ошибка. Большая ошибка. Извини. Мы не должны были вместе ехать. Я – козел. И дурак. Не беспокойся, мы вернемся, я ни минуты не останусь у тебя. Только вещи возьму. Хотя все, что мне надо, – со мной. Могу даже не заезжать. Это дело решенное. А теперь возьми себя в руки и прекрати кричать, на нас обращают внимания.

Сказав все это, Антон развернулся и пошёл в сторону отеля. Инна осталась стоять. Мимо шли люди, которые стали свидетелями этой сцены. «Я – идиотка! – подумала Соломатина. – Но вот теперь все кончено».


Утро было мокрым. Озеро из голубого превратилось в зеленое – в дождливой ряби отражалось не небо, а зелень берегов. Соломатина утром наспех привела себя в порядок, совсем немного подкрасила лицо и оделась просто, словно была в отпуске, – джинсы, белая блузка, платок на шее. «Никаких каблуков! Обойдутся!» – неизвестно о ком подумала она и сунула ноги в мокасины. Антон был уже готов. Он все же надел свой недорогой костюм и безумный подарок отца – ботинки. Галстук, который он так тщательно готовил, даже не достал из сумки. Вместо рубашки он под пиджак надел футболку. Соломатина мельком взглянула на него и обомлела – выглядел Антон потрясающе. Именно футболка превратила все в стильный наряд. Соломатина хотела похвалить, но не решилась. Они с Антоном не разговаривали со вчерашнего вечера, с той самой сцены по дороге на озеро. Антон был спокоен, вежлив, но молчалив. Инна поняла, что он теперь уже не думает о ней. Он думает о своем выступлении и о том, чего сможет добиться здесь.

В зале уже было полно людей. Когда они вошли, многие оглянулись, некоторые встали со своих мест, поздоровались за руку с Антоном. Литературные дамы с сомнением оглядели Соломатину. Но та уже привыкла, что ее считают досадной помехой на пути к красивому поэту. «А ведь мы не женаты. Что же будет чувствовать законная супруга Пьяных!» – подумала Инна. Соломатина держалась просто, но так, чтобы было ясно, что хозяйка этого сокровища – она, хотя самое смешное сейчас было то, что они не разговаривали друг с другом и практически расстались. Пока ждали начала, вели разговоры о знакомых, об издательствах, тиражах и продажах. Передавали последние сплетни, суеверно умалчивали о собственных планах и успехах. Только домашние новости подавались со смаком и в подробностях. О том, что пишут, где ждут выхода книги, на какой конкурс послали рукопись – об этом молчали, словно о военной тайне. Антон в этом смысле не отставал от других. Он разговаривал обо всем, только не о том, что готовит сборник в одном из питерских издательств, о том, что предложил свои стихотворные переводы и что его гонорары неплохо подросли по сравнению с прошлым годом. Соломатина вежливо улыбалась. Вместо нее очень активно болтали ближайшие соседки. Все, как одна, они повернулись к Антону и в один голос поинтересовались творческими успехами. Соломатина даже почувствовала, как напрягся Пьяных – он не любил близость людей и не любил активного общения. Вот и сейчас он ограничился междометиями и короткими фразами. На его счастье, на сцене появились почетные гости и мероприятие началось.

Соломатина почти не слушала. Сначала она незаметно разглядывала окружающих, потом стала думать о том, где найти работу, и о том, что тяжелая полоса затянулась. «Ну, не то чтобы затянулась, – поправила она себя мысленно, – с работами мне по жизни не везет. Анька была права – со мной что-то не то. Ведь не сама ухожу – увольняют!» Мысли о работе расстроили ее, и она постаралась отвлечься – на сцене выступала какая-то дама из «культурного» фонда. Она так проникновенно рассказывала про помощь начинающим литераторам, что Соломатиной стало смешно. Инна считала, что помочь таланту можно только одним способом – деньгами. И еще – особенно не докучать ему. Все эти многочисленные мероприятия, о которых рассказывала дама, показались сущей ерундой и бессмысленностью. Инна заерзала, Антон искоса взглянул на нее, но ничего не сказал. Этого было достаточно, чтобы она спросила себя: «Неужели я не права? Ну, ведь нет у нас жизни. Вернее, у него есть, а у меня – нет. И видимо, я не люблю его достаточно, чтобы смириться с положением дел».

Первая часть прошла быстро – после многословной тетеньки больше никто не выступал, и председательствующий объявил:

– А сейчас самая интересная часть нашего мероприятия – выступления наших уважаемых коллег. Сегодня буду прочитаны новые стихи. Стихи, которые особенно дороги авторам, стихи, которые были отмечены премиями и наградами.

Все захлопали, а председательствующий пригласил на сцену поэтов. Антон, извинившись, протиснулся мимо не успевшей привстать Инны, наступил ей на ногу, ничего не заметил и быстрым шагом направился к сцене. Соломатина наблюдала за его худощавой фигурой. Вот все приглашенные расселись, было сказано еще несколько общих фраз, и чтения начались. Первым выступил «поэт от авиации», как зло и остроумно когда-то сказала Соломатина. Стихи этого человека изобиловали техническими терминами – фюзеляж, закрылки, тяга, реверс и прочее. За всем этим терялись чувство и смысл. Соломатина не любила такие стихи. Затем пошла любовная лирика. Маленькая женщина с писклявым голосом прочитала что-то полуприличное не из-за натурализма, а из-за личных интонаций. Соломатина давно заметила, что как только кто-то начинает личное смешивать с творчеством, так сразу становится неловко. Будто бы ты читаешь чужую медицинскую карту про анализы и осмотры. К счастью, писклявая авторша пробыла недолго. Когда она, шатаясь на высоченных каблуках, спускалась со сцены, кто-то в зале уронил что-то тяжелое. Поэтесса вскрикнула жеманно и картинно вскинула руки, обращаясь к сидящим в первом ряду. Соломатина вдруг поняла, что любовь, о которой в стихах рассказала поэтесса, не более чем фантазия. В жизни этой женщины вряд ли было то сильное чувство, настолько сильна была жажда и готовность к отношениям. Сделав такой вывод, Соломатина обругала себя – желчность и предвзятость не самые хорошие качества. И в этот момент к микрофону подошел Антон. Он стоял на сцене безумно красивый. Инна только сейчас обратила внимание на то, как отросли его волнистые волосы, как идет ему черное и как уверенно он держится.

– Я начну с новых стихов. Я написал их вчера, – сказал Антон и сделал шаг в сторону от микрофона. «Красавец. Романтический красавец. Просто принц!» – произнес чей-то женский голос тихо с придыханием. Соломатина поняла, что про Антона. Про ее Антона. Пьяных тем временем мгновение молчал, он дождался, когда в зале станет тихо, а затем начал читать. И Соломатина, которая уже много раз слышала его, поразилась этому умению. Он не завывал, как это делают почти все поэты, читающие свои стихи. Он читал спокойно, с выражением, но без мелодраматизма. Так читают актеры, умеющие обуздать стремление «показать искусство». Так читают для себя, для близких. Соломатина, каждый раз замирающая от страха, что ей будет стыдно или неловко за Антона, улыбнулась и стала слушать внимательнее. То, что она услышала, потрясло ее. Антон читал про любовь, но любовь, в которой нет счастливых. И оба об этом знают, но поделать ничего не могут. Они не могут разойтись, они не могут остаться вместе. Они могут только умереть. Соломатина не верила своим ушам – про любовь, которая ведет к смерти, Антон написал так просто и так обыденно, словно он писал про что-то каждодневное. Не было в его стихах слезливости, не было грубости, не было личного надрыва. Антон рассказывал о том, что случается на свете. Но Соломатина-то знала, что он говорит о них. Инна почувствовала, что сейчас разревется, притворилась, что должна ответить на телефонный звонок, выползла из своего кресла и тихо покинула зал. Там, за дверями, она перевела дух и разрыдалась. Вовремя выхватив бумажный платок, она закрыла лицо.

– Вам плохо?! – спросил женский голос, кто-то взял ее под руку. – Давайте пройдем в наш ресторан. Там вы сможете сесть и воды выпьете. Или чаю.

Соломатина поняла, что о ней позаботилась девушка-администратор.

– Простите, мне так неудобно, но там так душно, и что-то я совсем раскисла, – произнесла Соломатина.

– Ничего страшного. Может, врач нужен?

– Что вы? Все хорошо. А вот воды… или чаю, действительно…

– Отлично, пойдемте.

Через минуту они уже были в ресторане. Соломатина выбрала самый укромный столик, вокруг нее захлопотали официанты.

– Вот чай, вода, комплимент от отеля, – улыбнулась администратор и, довольная, оставила Соломатину одну.

«А ты, голубушка, психопатка. То злость, то истерика…» – подумала о себе Соломатина. Она отпила воды, потом заглянула в маленький пузатый чайничек – там аппетитно пах «Эрл Грей». На тарелочке лежало разное печенье. Инна, горько вздохнув, надкусило одно. Сейчас после стихов, которые написал Антон, ей все предстало в ином свете. И она опять вспомнила Татьяну Алексеевну. Получалось, что вместе с Антоном им не быть. Не получится у них, не смогут они, не вытянут. Она сама все это вчера поняла и сама об этом сказала Антону. Но что же делать, если сейчас она и подумать не может, что расстанется с ним. Она же его любила. И он ласковый любовник, и вообще с ним хорошо, он же не виноват, что вот такой – не от мира сего, немного странный, красивый, нервный, рассеянный, иногда почти ребенок. Господи, а она его выгнала! А до этого его Кулько выгнала! Что же делать – он любит ее. Она точно знает. Боже, как поступить, если твоя жизнь вдруг зашла в тупик? Вместо ясных целей, безоблачных дней, любви сплошное хмурое утро, неудачи и ссоры. Что делать в таком случае? Соломатина шмыгнула носом и сделала то, что на ее месте сделала бы любая женщина – она тихонько заплакала. Почти заскулила, жалея себя, Антона, зачем-то жалея подлую подругу Аню Кулько и заодно всех остальных.


К счастью, ее усадили в укромный уголок, да и в ресторане было малолюдно. Плача, Соломатина заметила пожилую пару, сотрудницу отеля, устроившуюся вблизи бара с гроссбухами, да группу каких-то мужчин. Все были заняты своими делами. Пенсионеры пили кофе, сотрудница что-то подсчитывала на калькуляторе, мужчины о чем-то негромко спорили.

– Если ты поставишь здесь колонну, будет п…ц! – донеслось до Соломатиной.

Она улыбнулась сквозь слезы – сказавший сидел к ней спиной, Инна видела, как он непроизвольно посмотрел по сторонам – не слышал его кто? Мат и вообще грубость Инна не любила, но в данном конкретном случае слово прозвучало не грубо, а лихо и весело. В ответ на это собеседники говорившего загалдели – послышались одновременно и возражения, и одобрения. Что характерно, и та и другая оценка сопровождалась тем же самым словом. Соломатина забыла про слезы – сцена была смешная. И мужики были смешные. Они сидели за круглым столом, повесив пиджаки на спинки стульев, перед ними были разложены чертежи, по нему таинственными фигурами передвигались солонка, перечница, кофейные ложки. «Этот модуль должен располагаться слева!» – твердил один из них и перевозил солонку на левый край чертежа. Одновременно другой тянулся за той же солонкой:

– Б…, Шур, тебе же говорят, нельзя. Опора не выдержит!

Гвалт усиливался, все одновременно передвигали предметы по чертежу.

– Мужики! Да в расчетах все есть, нельзя взять и просто так поменять местами эти части! – повышал голос тот, который сидел спиной к Соломатиной.

– Может, пересчитать и переделать чертеж? – подал кто-то голос.

– А сроки? – возразил сидевший спиной. Соломатина про себя назвала его начальником, скорее за твердый тон, но не за грубость или высокомерие по отношению к другим участникам обсуждения.

– Сроки… – эхом откликнулись остальные.

Повисло молчание, кто-то допил кофе, кто-то игрался с перечницей…

– Ладно, думайте, а я – к строителям. Даже если изменения не внесем, строить-то надо.

– Тебя подвезти? – спросил кто-то.

Начальник махнул рукой:

– Я уже вызвал Юрку!

Соломатина видела, как начальник встал, повернулся вполоборота, надел пиджак, попрощался со всеми и направился к выходу. Он неторопливо, как-то боком обходил столы, неловко держал кожаную папку, и только когда он подошел к стеклянным дверям ресторана, Инна увидела в руках у него трость. Обычную трость, на которую опираются люди, имеющие проблемы с ногами. Соломатина смотрела, как мужчина что-то говорит провожающему его официанту, и тихо вскрикнула:

– Федотов! Федотов!

Мужчина остановился и обвел глазами почти пустой ресторан. Соломатину было трудно заметить ее в углу, но он прищурился и пристально посмотрел в ее сторону.

– Федотов, подожди! – Соломатина вскочила из-за стола и подбежала к мужчине. – Ты узнаешь меня?

Мужчина молчал. Соломатина готова была провалиться сквозь землю – как же он ее может узнать?! Столько лет прошло. Но она его узнала. Она узнала бы его и через сто лет.

– Инна. Соломатина. Больница.

– Да, – рассмеялась она, – больница. А я забыла, что ты из Озерска. Вернее, помнила, но думала, что ты уже уехал отсюда!

– Ты как здесь оказалась?

Федотов улыбался. От мальчишеской резкости ничего не осталась. На смену ей пришла грубость мужского лица, обветренность кожи, светлые морщинки у глаз. А еще у него были натруженные большие руки. Свою трость он держал просто и естественно. Было заметно, что она давно стала частью его тела. Соломатина узнавала того самого мальчишку, но узнавала больше памятью, чем глазами. Перед ней стоял Федотов, тот самый, но другой. Не парень, упрямый, с норовом и характером. Перед ней стоял мужчина, прошедший очень сложную дорогу. Это Соломатина почувствовала сразу.

– Я? Как оказалась! – Инна взмахнула рукой. – Да какая разница! Вот оказалась. Понимаешь, тут проходит одно мероприятие… И я тоже участвую… Можно сказать, что участвую.

– Здорово. А ты остановилась в этой гостинице?

– Да, – радостно подтвердила Инна.

– Как долго ты будешь здесь?

– Дня три! – Соломатина говорила совершенную правду, только не всю. Впрочем, сейчас она совершенно забыла про Антона. Федотов – вот что ее занимало. Это была ее давняя история и в ее представлении незаконченная. Она хорошо помнила то ощущение потери еще не приобретенного. Она помнила письмо Федотова – оно было о любви, которая была им недоступна. И потом она представляла их встречу. «Мы обязательно поцелуемся!» – думала она тогда, а сейчас фыркнула – вот перед ней стоял Федотов, запросто можно было его поцеловать, а она стояла смущенная.

– Знаешь, я тут не одна. Мой… мой..

– Твой муж, – рассмеялся Федотов.

– Друг, – уклончиво ответила Инна, – мой друг принимает участие в поэтических чтениях. Я приехала с ним.

– Отлично, – улыбнулся Федотов и деловито произнес: – Давай телефонами обменяемся. Я сейчас буду занят, а к вечеру наберу тебя, и можно будет встретиться.

Федотов не уточнил, в каком составе. На это Инна сразу обратила внимание. Вслух же она сказала:

– Это было бы замечательно, записывай телефон.

Потом Федотов диктовал свой, потом попытался рассказать, где лучше всего поужинать и что стоит посмотреть в городе. Но Инна его почти не слушала. Она пыталась в новых чертах отыскать прежнего Федотова. «Глаза прежние. Нет, взгляд другой. И брови так больше не поднимает. А раньше чуть что – сразу этот взгляд удивленно-высокомерный. И при этом немного смущающийся».

– Ты слышишь меня? – окликнул ее Федотов.

– А? Что? – очнулась Соломатина.

– Тебя твой друг отпустит поужинать? Я могу ему пообещать, что верну тебя не поздно и в полной сохранности.

– Я разберусь с этим вопросом, – улыбнулась Инна. – Ты, главное, позвони.

Федотов развел руками – мол, как можно иначе, и вышел из ресторана. Соломатина поднялась в номер. Там она, не раздеваясь, плюхнулась на кровать и закрыла глаза. В голове было шумно, словно она выпила шампанского. «Это же Федотов! – сказала она себе. – Это же Федотов!»


Удивительно, как люди умеют обожествлять прошлое. Как они, ловко подтасовывая даже не факты, а чувства, убеждают себя в значительности и важности давно забытых событий. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что чаще всего это случается тогда, когда настоящее терпит бедствие. И спасаясь, человек цепляется за последнюю соломинку – воспоминания. Федотов появился не просто так – в этом Соломатина была уверена. «Это знак! В моей жизни должны наступить перемены!» – думала она, и в голову ей не приходило, что на месте Федотова мог быть любой другой человек. Что это обычное совпадение и что, скорее всего, сам Федотов ту их школьную историю вообще не вспоминает. И он тогда не был по-мальчишески влюблен, а просто обратил внимание на занозистую девчонку.

С той поры так много воды утекло, и так они изменились, и такими смешными они должны были казаться друг другу, что нелепо было бы строить планы и вообще серьезно относиться к их встрече. Но Соломатина находилась в полном расстройстве, ее жизнь, по ее же собственному разумению, «пришла в негодность», сил на возрождение не было, и поэтому старая история со старым героем вдруг предстала тем самым лекарством, которое вылечит ее. Сейчас ей казалось, что все эти годы она помнила Федотова, что тогда только роковые случайности развели их и что Федотов, скорее всего, чувствует то же самое.


Инна Соломатина зря ругала свою жизнь, обстоятельства, а главное, себя. С той самой поры, когда она сражалась за будущее Олега Федотова, она изменилась мало. И с той поры она не потеряла свои главные качества – честность и умение быть преданной – дружба с Аней Кулько тому пример. Она, скорее всего, понимая характер подруги, оставалась с ней рядом, полагая, что нужна ей. Соломатина умела работать – точно так же, как когда-то она собственноручно мыла и убирала палату Федотова, теперь она выполняла свои обязанности на работе. То, что ее уволили, не в счет. По меткому замечанию Антона, увольнение в современных условиях может быть признаком чего угодно, только не халатности или разгильдяйства. Соломатина, поразмыслив, согласилась с ним. Ведь ее увольнение было результатом кадровой ошибки руководства. Нельзя было Соломатиной поручать это дело, и руководство должно было это понимать.

С того времени, когда Инна Соломатина пришла волонтером в больницу и, затянутая в свой белый халатик, предстала перед Федотовым, в жизни изменилось очень многое. Но Инна осталась прежней. Разве что прибавилось опыта, который дополнил присущие ей качества – преданность, честность, работоспособность. Все это не позволяло ей расстаться с Антоном Пьяных. Не позволяло, поскольку она чувствовала себя ответственной за него. И… И любила.

– Любила… – произнесла Соломатина вслух.

Она по-прежнему лежала одетой на постели. Вроде бы надо было привести себя в порядок, подкраситься, переодеться, но Инна не двигалась с места. Она боялась суетой спугнуть новую жизнь. А именно ее олицетворяла встреча с Олегом Федотовым. И про Антона она подумала в прошедшем времени – любила. Но самое главное и удивительное для нее было то, что ее решение расстаться с Пьяных и встреча с Федотовым удивительно совпали. «Это ли не знак!» – мелькала мысль, но суеверный страх не давал воли фантазии.

Первым позвонил Антон.

– Ты где? – В его голосе была тревога.

– Я в номере, решила отдохнуть, – сухо ответила Инна.

Странное это было ощущение – разговаривать с Антоном и думать о Федотове. Странное это было чувство – обманывать Антона. Она понимала, что в данном случае умолчание равно обману. И испугавшись этой мысли, она сказала:

– Я еще немного побуду здесь. А потом уйду. Тут оказались мои старые знакомые. Хочу с ними встретиться.

Последнее предложение прозвучало жалко – в интонации слышались оправдания.

– Конечно, пожалуйста, – спокойно ответил Антон, – я позвонил тебе, чтобы напомнить про ужин. У нас же сегодня торжественный ужин, в семь часов вечера. Ты успеешь к семи часам?

Соломатина смешалась. В ее представлении с Федотовым она должна провести остаток дня и вечер, поздний вечер. Им есть что вспомнить, о чем поговорить.

– Я не знаю… Постараюсь… – Инна совсем растерялась, а потом вдруг вспомнила, что они уже решили расстаться. Она откашлялась и твердо произнесла:

– Думаю, тебе надо пойти одному на ужин. У меня свои дела.

– Хорошо, – односложно ответил Антон, и послышались гудки.

Соломатина перевернулась со спины на живот, уткнулась носом в подушку. Она закрыла глаза – меньше всего ей хотелось сейчас терзаться угрызениями совести и копаться в сомнениях. Еще в Москве она все решила и теперь не отступит от своего решения. С Антоном жизни нет – законы его жизни несовместимы с ее жизнью. С ним она потеряет себя. И вообще, права была Татьяна Алексеевна, когда советовала им расстаться. Соломатина вдруг вспомнила тот день, подробности этого разговора и свое возмущение. «Ох, какая же я дура была!» – подумала она и провалилась в сон.


Звонок звенел тихо, но неотступно. Инна, не открывая глаза, потянулась за ним.

– Да, – прошептала она.

– Инна, не получится встретиться. Я очень занят. Извини, – голос Федотова был ясным и близким.

– Поняла, – четко ответила Инна.

От услышанного она сразу же проснулась. Еще не дослушав объяснений Олега, она обругала себя блаженной идиоткой. На большее сил не было – внутри была пустота. Не то чтобы она помнила ту влюбленность в Федотова и на что-то такое надеялась сейчас. Ей нужен был собеседник, компаньон, друг, «свежий» человек, который вытащил бы ее из замкнутого круга привычных проблем и который помог бы поверить в себя. Для этих целей как нельзя лучше подходил тот, которому ты когда-то нравилась и который нравился тебе.

– Я все понимаю. Конечно. Работа… – пробормотала Соломатина.

Федотов помолчал, а потом произнес:

– Слушай, мне неудобно, мы давно не виделись.

– Мы вообще не виделись, – поправила его Соломатина. Плевать, пусть он думает, что хочет о ней.

– Да, ты права. Мы вообще не виделись. Только один раз, когда ты пыталась меня угробить на той самой больничной лестнице.

Соломатина охнула:

– Да как не стыдно тебе. Я же… Я же специально… даже врач тогда…

– Я все знаю. Он мне сказал. Да и я все понял. Не бесись. Инка, а поехали со мной? Понимаю, по нашим буграм на машине передвигаться не самое приятное занятие. Но зато посмотришь окрестности. Я хотел тебе предложить, да неудобно как-то.

– Удобно, удобно. Заезжай за мной! – приказала Соломатина.

– Ты не изменилась, – хмыкнул Федотов.

«Мне показалось, что он обрадовался, что я согласилась ехать с ним? – спросила себя Соломатина, щедро рисуя себе тени. – Или я опять дура?»

Озерск был неизбалованным событиями городом. Ежегодные литературные чтения, местный музыкальный фестиваль и чемпионат рыбной ловли – вот самые крупные мероприятия, которые проходили здесь в течение года. Жителей в городе становилось все меньше и меньше, а потому энтузиазм местных властей в смысле устройства культурной и общественной жизни потихоньку угасал. И угас бы совсем, если бы не федеральные власти, которые выбрали Озерск местом проведения международных встреч по проблемам окружающей среды.

Обо все этом рассказал Соломатиной Федотов. Он заехал за Инной в отель, помог разместиться на заднем сиденье какой-то огромной машины, похожей больше на вездеход, чем на автомобиль.

– Стройка в местах труднопроходимых, – пояснил он, заметив взгляд Соломатиной, – мы сейчас прямо туда едем. Надо кое-что проверить. А потом поедем окружным путем – окрестности покажу.

– Ой, не надо, – запротестовала Инна, – я видела окрестности. Из окна поезда. Так себе зрелище, только не обижайтесь.

– Юр, ты понимаешь, что это за характер? – обратился Федотов к водителю. – Нет, чтобы вежливо похвалить родной город хозяев.

Водитель Юра пожал плечами:

– Олег, так она же правду говорит! Я не представляю, как эти самые иностранные гости будут на поезде к нам ехать – позорище ведь!

– Будем надеяться, что к открытию комплекса все приведут в порядок.

– Наивный! – усмехнулась Инна.

Ей сейчас нравилось выглядеть резкой. Этакая деловая и решительная столичная штучка. Она заметила, что водитель одобрительно поглядывает на нее в зеркало и, наверно, гадает, кем она приходится Федотову.

– Почему наивный? Я просто оптимист. И потом, думаю, ничего страшного, если они наши деревни увидят такими, какие они есть на самом деле.

– А как же гордость за отечество?

– А я и так горжусь.

Инна помолчала – тем для разговора было мало. Самым интересным и сладким были бы воспоминания, но при водителе подобный разговор был неуместен. Поэтому Инна спросила:

– Расскажи, а мы куда едем? Что там строится, и что ты на этой стройке делаешь?

– Мы едем на ту сторону озера. Там лесные угодья и небольшой участок старых полей. Поля заболачиваются, мы их осушили и строим огромный комплекс. Почти город. Там будет все – отель, концертный зал, зал для мероприятий различных, спортивная арена, бассейн и куча всего еще, включая магазины.

– Масштабно, – покачала головой Инна.

– Невероятно. И очень красивый проект. Строительство уже идет, но поскольку это такая махина будет, все учесть сложно и состыковать «узлы» тоже тяжело, а потому случаются проблемы.

– А ты кто? Почему ты этим занимаешь?

– Я прораб.

– Кто?! – Соломатина даже подпрыгнула, таким невероятным был ответ.

– Про-раб, – по слогам ответил Федотов, – это человек, который…

– Я знаю, кто такой прораб, – отмахнулась Инна и спросила: – Олег, а как же математика? Как же талант? Ты собирался учиться, заниматься наукой?

Соломатина на мгновение уподобилась Ане Кулько. Та отличалась подобной бесцеремонностью. Но если Федотов и был неприятно удивлен вопросом, вида он не подал.

– Я и занимаюсь наукой. И именно математикой. Сочетая это с практической деятельностью.

– Это здорово! – совершенно неискренне воскликнула Инна.

– Да, – протяжно ответил Федотов, совершенно не скрывая иронии.

Соломатина немного обиделась – она помнила Олега тем самым талантливым, подающим надежды математиком. Сколько ждали от него, какое будущее пророчили – тогда в больнице об этом много говорили. Соломатина, конечно, не думала неотступно все эти годы о Федотове, она скорее лелеяла сладкие воспоминания о юношеской влюбленности и, конечно, желала добра Олегу. И сейчас эта его ирония ее задела.

– Знаешь, я не удивляюсь, когда люди круто меняют жизнь. Это даже здорово.

– А я не менял свою жизнь, – уже добродушно ответил Федотов, – Инна, поверь, я занимаюсь тем, что мне нравится.

«Так говорят все, кто не может изменить то, к чему не лежит душа», – вздохнула про себя Инна.

Тем временем они обогнули озеро и очутились на огромной стройке.

– Дальше лучше пешком, – сказал Федотов, выглянув в окно.

– Олег, давай поближе подъеду, – сказал было водитель и тут же осекся. Инна поняла: водитель помнил о хромоте Федотова, но забыл о ее присутствии.

– Брось, так быстрее будет, – отмахнулся Олег, – если можешь, забери нас через час. А пока сгоняй к Акулине, может, покормит нас после?

– Да вопросов нет! Все сделаю.

Выйдя из машины, они тут же увязли в рыхлом песке. Берег озера был пологим, Инна с удовольствием вдохнула запах воды и мокрого дерева.

– Берег у вас там не чистят. – Она указала на груду валежника.

– Здесь дикий край. Мало кто сюда приплывает. Только если рыбаки.

– А там мой отель? – Соломатина указала на белое здание, оказавшееся на противоположном берегу.

– Именно, – кивнул Федотов, разворачивая огромный чертеж и одновременно что-то ища в телефоне.

– Я не буду тебе мешать, занимайся своими делами, – сказала Инна и присела на упавшую сосну. Огромный корень был уже омыт дождями, а ветер обмахнул песок. Теперь можно было спокойно сидеть на разлапистом корневище.

– Хорошо, не скучай и никуда не уходи, я постараюсь быстро все сделать!

– Да куда же я уйду отсюда, – рассмеялась Инна.

Федотов двинулся в сторону строительной площадки. Навстречу ему уже торопились люди. Соломатина украдкой посмотрела ему вслед – хромота и трость, казалось, ему совершенно не мешали. «Интересно, он женат?» – подумала Соломатина, и страх охватил ее. То, что Федотов окажется связанным по рукам и ногам брачными узами, будет для нее еще одним ужасным огорчением. «Никто о нем не будет заботиться так, как я!» – подумала она. И эта мысль ее ужаснула – ведь точно так же она когда-то думала об Антоне. Но еще страшнее было то, что она вообще подумала об этом. Как же ей сейчас плохо и одиноко, если она спасается воспоминаниями и надеждами, ни на чем не основанными. Как можно вообразить и надеяться, что через десять лет между ними, которые не виделись с тех пор, не созванивались, вообще ничего не знали друг о друге, может что-то быть. Соломатина смотрела на воду, на белый отель на другом берегу и пыталась понять, насколько она запуталась в этой жизни. Она понимала, что вот уже долгое время, пытаясь навести порядок в жизни, только больше запутывается, страдает, пытается подогнать под себя Антона, ситуацию, обстоятельства, но из этого ничего не выходит. «И тут еще Федотов. Почему я решила, что он – спасательный круг?» – спрашивала она себя.


Судьба бывает жестокой, своенравной, бывает очень мудрой. Сейчас судьба дала Соломатиной время. Время подумать, время понаблюдать, время на что-то решиться. И не находись Соломатина в таком расстройстве, она бы все эти намеки судьбы приняла во внимание. Но…

Федотов вернулся, когда уже стало смеркаться, а Соломатина испугалась, что ее бросили здесь на произвол судьбы.

«А я идиотка, меня завезли невесть куда, сказали ждать, и я, как дура, жду!» – отругала она себя, но в этот момент раздался голос Федотова:

– Заждалась?

– И заждалась, и замерзла, – кивнула Инна, – вообще, оставил меня тут…

– Во-первых, надевай мою куртку. Во-вторых, поверь, там бы ты испачкалась, и устала, и наслушалась дурных слов.

– Можно подумать, я их не знаю.

– Знаешь? – Федотов сделал круглые глаза. – Помнится, ты была такой воспитанной, вежливой.

– Это когда было.

– Да не так давно, – пожал плечами Олег, – я бы сказал, совсем недавно.

– Знаешь, а мне кажется, что давно. Наверное, потому что много всяких событий произошло за это время.

– Ты счастливый человек, наверное, – ухмыльнулся Федотов, а Соломатина опять узнала в нем того мальчика из прошлого.

– Отчего же ты так думаешь?

– Заметил, что счастливыми считают себя те, у кого что-то в жизни происходит. Ну, понятно, трагические случаи не в счет.

– Да? – задумалась Инна. Она вдруг вспомнила, что Аня Кулько всегда нервничала, когда в жизни Инны что-то происходило. Аня так переживала, словно жизнь как-то обходила ее стороной.

– Мне так кажется.

– А ты сам счастливый человек?

– Да, безусловно, – рассмеялся Федотов, а у Соломатиной защемило сердце. Зачем она здесь тогда со своими переживаниями, если Федотов и без нее счастлив.

А Федотов тем временем продолжил:

– У меня каждую минуту что-то происходит. Вот, например, чуть стена не обвалилась. Но вовремя спохватились.

– Это работа, но работа – это же не жизнь.

– Как сказать. Для меня это большая часть жизни, – серьезно ответил Федотов.

Он сидел рядом с Инной, больная нога его была вытянута и выглядела неживой. Соломатина, задержав взгляд, вспомнила слова врача: «Это у парня на всю жизнь. В лучшем случае трость, в худшем – костыли». «Интересно, этот лучший случай – это здоровый организм или его, Олега, заслуга? Он же упрямый, упертый», – сейчас подумала она.

– Не болит. Даже к дождю. Иногда забываю про нее. Как будто так и надо. А трость… Трость – это круто. Есть такие красивые… У меня же целая коллекция. Как галстуков. Я галстуки люблю. Хорошие, дорогие.

Соломатина задохнулась:

– Олег, я же не… Я же… не потому посмотрела!

Инна прикоснулась к его плечу, а он обнял ее.

– Да все нормально. Я серьезно. Я живу, словно бы ничего не произошло. Тяжело только, что все пытаются помочь, подсобить. А я сам кому угодно помогу.

– Ты – молодец!

Соломатину затопила нежность. Он такой сильный, такой мужественный, такой… Вот такого надо любить и жалеть. Но жалеть не как сиделка, а жалеть, как любящий человек. Потому что жалеть нужно тех, кто сам борется. А не тех, кто живет за счет жалости. Соломатина вспомнила Антона, характер которого тоже требовал освоенного подхода.

– Ладно, вставай, а то простудишься, – скомандовал Федотов, сам быстро поднялся и дал Инне руку. – Вон уже за нами едут.

В машине-вездеходе было тепло, водитель оживленно доложил:

– А стол ваш ждет. Все готово.

– Акулина молодец.

– Накроют на несколько человек. – Водитель осторожно покосился на Инну.

– Ну да, это нормально. Я со стройки дозвонился, хотя плохо слышно было. Кое-что обсудить надо.

Соломатина молчала, смотрела на уже темные окрестности и думала о только что случившемся разговоре.

Ехали они недолго, остановились перед большим домом с вывеской «Бар Акула».

– Так вот, какая это Акулина, – улыбнулась Инна.

– Это старое название. Еще из девяностых. Когда открыли здесь заведение, назвали так по-дурацки. У нас, конечно, Озерск, но откуда у нас акулы?! Вот потихоньку Акула стала Акулиной. Потом хозяин уехал из города, бар купил наш приятель, вывеску оставили, называют по-прежнему. Мы часто тут обедаем. Бар находится на полпути от города к стройке.

В помещении было светло. Столы, стулья, барная стойка были из прошлого – так на заре отечественного капитализма обустраивали точки общепита. Но никакого запустения – все чистое и целое. Людей в баре было мало. В углу сидели двое и молча торопливо ели, ближе к центру был накрыт большой стол. За ним сидели мужчины и точно так же, как и в ресторане отеля, перед ними лежали чертежи и карта. И точно так же они вслух беззлобно матерились, доказывая что-то друг другу. При виде Инны, Федотова и водителя все притихли.

– Здорово! – Федотов ловко подвинул тяжелый стул, приглашая Соломатину сесть. – Вот, это моя знакомая Инна. Мы не виделись очень давно, она в городе пару дней, потому мы попугаи-неразлучники.

Мужская компания на это вежливо загудела.

– Вы не стесняйтесь, обсуждайте, разговаривайте… ругайтесь… – смущаясь, произнесла Соломатина.

– Да это пожалуйста! Мы не будем стесняться, – рассмеялся кто-то.

Федотов, словно ничего этого не слыша, обратился к одному из сидящих за столом:

– Так, что там по смете выходит? Давай не на пальцах, а точно. Если мы сейчас все это сломаем и заново сделаем, надо понимать, чем рискуем.

Все тут же забыли о Соломатиной, что ее очень устроило. Во-первых, рядом был Федотов и за ним можно было наблюдать. Во-вторых, было интересно, как эти мужики, просто и незамысловато одетые, без дорогущих часов и галстуков, оперируют огромными суммами. Да, такие деньги были не их, но у них были деловитость, смекалка, знания и предприимчивость. Соломатина сразу определила это одним словом – это были профессионалы. И что-то было очень притягательное в этой картинке – нормальные деловые люди обсуждают реальные дела.

Соломатина была настолько голодной, что опустошила всю свою тарелку, положила добавки винегрета и попросила принести горячего чая.

– Ты нормально? – отвлекся от разговора Федотов. – Не устала? Не спешишь?

– Нормально, – ответила разомлевшая Соломатина. – Мне хорошо.

– Вот и отлично. Надо еще кое-что обсудить, и я тебя отвезу. И по дороге поговорим.

– Не спеши, мне интересно здесь, – улыбнулась Соломатина.

Да, ей было интересно, новые впечатления помогли забыть свои проблемы, а разрыв с Антоном не казался роковым.

Возвращались они поздно. Уезжая, Федотов спорил с мужиками, рисуя что-то тростью на деревянном крыльце.

– И так каждый день? – Соломатина чуть не зевала. – Ты каждый день так поздно возвращаешься?

– Да, почти каждый день. Тяжело, но сейчас такой период. Сейчас еще можно исправить ошибки.

– А ты ведь врешь, ты не прораб. Ты инженер.

– Я работаю прорабом, но строительным инженером тоже могу. Я многое могу. Если понадобится.

Федотов сказал это так просто, что его совершенно нельзя было заподозрить в хвастовстве. Кода машина притормозила у отеля, Соломатина повернулась к Олегу. Она, не обращая внимания на водителя, сказала:

– Давай завтра встретимся. Послезавтра я буду уже в Москве.

– Давай, – улыбнулся Федотов, – но с утра я буду на стройке. И в обед. Может, к вечеру поближе? Я позвоню тебе.

– Только обязательно, – вздохнула Инна.

– Я обещаю.

Соломатина знала, что он не обманет.

В холле отеля было шумно. Инна пригляделась – в уютном полумраке «гуляли» поэты. На столах стаканы, бокалы, рюмки, из бара подносили напитки. Закуски видно не было, и Соломатина по привычке забеспокоилась – Антон после подобных возлияний страдал от гастрита. «Я ему не нянька, в конце концов! Взрослый человек», – решила она и поднялась в номер. Каково же было ее удивление, когда там она обнаружила Пьяных.

– Как? Ты не с коллективом? – насмешливо спросила она.

– Нет, я без коллектива. Кое-что тут делаю. – Антон сделал шаг назад, давая ей войти в комнату.

– Это хорошо.

Соломатина немного растерялась. Она не знала, как себя вести. К тому же трезвый, не принимающий участия в возлияниях Антон сбил ее с толку. Ей легче было бы, если бы он остался там, со всеми. Она бы, как на счетах, бросила еще одну костяшку в сторону недостатков. И тогда завтра с легким сердцем отправилась бы на встречу с Федотовым. И если бы Антон не встретил ее, не надо было бы ничего рассказывать и пояснять.

– Как день прошел? – Антон вернулся за ноутбук.

– Хорошо. Познавательно. Посетила крупную стройку региона.

– Что строят?

Соломатина пожала плечами:

– То ли город, то ли дом… сама не поняла толком.

– А тебе не объяснили? Не одна же ездила.

Соломатина насторожилась. Такие интонации она слышала, когда Антон много пил.

– Объяснили, конечно. Но я больше смотрела на природу, чем слушала технические подробности.

– А… – Антон что-то быстро печатал.

– Почему ты в номере? Ваши там отрываются вовсю.

– Мне некогда. Мне к завтрашнему дню надо приблизительный список стихотворений дать.

– Что-то интересное предложили? – раздеваясь, спросила Соломатина.

– Да, книжку. Просят большое количество. Я вот ищу старое что-нибудь.

– И кто же денег даст? – как всегда, Инна смотрела в корень.

– Вот, да, – вдруг смущенно произнес Антон, – как ты думаешь… Там условия такие…

– Антон, а ты сам решить не можешь эту проблему? Если она вообще есть. Во всяком случае, сейчас я иду в душ. Потом поговорим.

Соломатина захлопнула дверь. Стоя под водой, она старалась не думать о Федотове, об Антоне, она убеждала себя, что эта трехдневная поездка – просто случайность, совпадение. Согласилась она ехать не ради Антона, а потому что она знала – в Озерске жил Федотов. И потому что она надеялась таким образом хоть как-то приблизить ту историю. Она догадывалась, она знала, наконец, она читала в книгах, что у каждого человека всегда есть такое прошлое, которое, каким бы незначительным оно ни казалось на первый взгляд, оставляет след навсегда. Вот Федотов и был таким прошлым. Он, сам того не подозревая (да и она тогда не догадывалась), заставил ее проявить характер. Именно тогда она обрела ту силу, которая выражалась в двух определениях – преданность и честность. И тогда впервые она влюбилась. Все это и стало тем «узлом», который завязался навсегда. Сейчас Инна не думала об Антоне. Она порадовалась его успеху, но не хотела вникать в его проблемы. Достаточно было того, что все это время она тянула его.

Она не спешила выходить из душа – знала, Антон опять заведет разговор о книге. И если она поддержит его, она не разорвет эту нить – одно дело помочь советом, другое – участвовать в жизни человека. Антон с его нерешительностью, вялостью, сомнениями и мягкостью не повез бы этот воз один. Он будет смотреть на нее своими голубыми глазами, точно вымаливая поддержку. Соломатина вышла из душа и, вытирая голову, произнесла:

– Антон, реши вопрос с книжкой сам. Не думаю, что это очень сложно для тебя. Дай только себе труд вникнуть в суть проблемы. И помни, что я на помощь не приду. Понимаешь, ты сам все сделаешь.

Инна говорила это, а внутри плясали черти! Она же помнила, как тогда в больнице не подняла костыль Федотова. Она помнила, как стояла, не двигаясь, не делая попытки помочь ему, но готовая, если что, броситься спасать его. Она учила его жить в одиночку. Так, как положено жить человеку, надеясь только на себя. Сейчас с Антоном повторялась почти та же история.

– Давай я хотя бы тебе расскажу… – нерешительно обратился Антон к Инне, – там такая схема запутанная. Понимаешь, деньги они не платят…

– Антон, – Соломатина резко повернулась к нему, – отстань. Я не буду даже вникать. И еще я хочу спать. Завтра я тоже буду занята. Послезавтра мы уезжаем. Ты помнишь, что обещал мне?

– Помню, – Антон ответил тихо, – я уеду. Не волнуйся.

– Вот что я не буду делать, так это волноваться! – заверила его Соломатина, готовясь ко сну. – Только, пожалуйста, давай погасим верхний свет. Я уже сплю.


Утром Инна проснулась первой. Она приняла душ, оделась и вышла из отеля. Она никуда не спешила, просто не хотела оставаться наедине с Антоном. Она уже все решила. Она думала о Федотове. Понимая, что все затеянное невероятно, она все равно мечтала. «Федотов поможет мне избавиться от Антона. Иначе никогда не расстанемся. Мне его жаль, но и так тоже нельзя. Это же камень на ноге. Это полная моя зависимость от его жизни». Инна наблюдала за тихой утренней водой, вспоминала их с Антоном жизнь, и так получалось в воспоминаниях, что всегда она, Соломатина, подстраивалась и меняла свои планы. Инна знала, что немного лукавит – она по своей воле, из-за любви шла на все это. Теперь настал ее черед, пора подумать о себе. Ни работы, ни карьеры, ни нормальной семейной жизни. А у нее прекрасное образование, многосторонний опыт. В конце концов, она хорошо образованный, воспитанный человек, который любит и умеет трудиться. И должна все преодолеть, а поможет ей в этом Олег Федотов.

Хоть и завтракали Инна и Антон вместе и даже что-то обсуждали, но уже было понятно, что они расстались. Антон еще раз попытался заговорить о делах, но как только Инна увидела просительное выражение лица, она отрезала:

– Даже не начинай. Я не знаю и знать не хочу. Давай спокойно позавтракаем.

Пьяных замолчал, потом машинально бросил в чашку пакетиков пять сахара и затем поинтересовался:

– У тебя здесь любовник появился?

Соломатина выронила вилку. Она покраснела, поперхнулась и ничего не ответила. Федотов не любовник, но она хотела, чтобы он им стал. Федотов сейчас только друг, но она уже готова к другим отношениям. Таким, каким он стал, он нравился ей еще больше. И казалось, не было этих десяти лет, не было разрыва во времени, настолько органичны и уместны были эти перемены в нем. Но вслух, тем более Антону, она ничего не хотела говорить.

– У меня здесь неожиданные дела. Так будет точнее, – вежливо ответила она Антону.

После завтрака Антон был занят своими делами, Инна добросовестно изучала разделы вакансий, составляла и публиковала свои объявления. Она еще раз пересмотрела резюме, кое-что подправила – теперь она не стеснялась себя похвалить и подчеркнуть свои сильные стороны. Потом разместила резюме на нескольких сайтах. Все это она проделала неторопливо, тщательно, вникая в каждую мелочь. Ей нужно было убедить себя, что сейчас она не бездействует в другом городе, а продолжает жить деятельно и решает свои проблемы. Ощущение бездействия было сейчас особенно противно – она знала, что и Антон, и Федотов сейчас заняты, они «при деле».

Кое-как она дотянула до пяти часов вечера. А ровно в пять позвонил Федотов.

– Инна, я заеду за тобой! Ты готова?

– Мы опять на стройку поедем? – спросила она. Сердце колотилось, она, конечно, истомилась ожиданием и ничегонеделанием в чужом городе, но вникать в чужие дела ей тоже не хотелось. Соломатина вдруг сделалась упрямой и, не дожидаясь ответа, сказала: – Олег, я бы хотела просто спокойно поговорить с тобой. Тебя послушать, о себе рассказать. Странно это как-то увидеться после стольких лет и не поговорить.

– Ты права, – после секундной паузы ответил Федотов, – мы просто погуляем.

– Идет, – согласилась Инна.

Озерск был вытянут всеми улицами в сторону берега. Федотов и Соломатина шли, разглядывая дома. Центр города был старым и симпатичным.

– Вот так бы уметь строить, как раньше строили. Обычное жилье, а стоит больше ста лет, – заметил Федотов, указывая на старинный лабаз.

– Да, – односложно ответила Инна. Она не поддержала тему, поскольку ей хотелось поговорить о них самих.

– Я как-то почитал книжки про технологии. Знаешь, впечатляет. Но это ведь штучный товар. Нам такое не по плечу. Нам надо много, массово. Вот тот, кто придумает технологии, обеспечивающие качество для массового строительства, тот завоюет будущее.

– Думаю, да, – так же лаконично отреагировала Соломатина.

– И потом, еще проблема в том, что по дороге все новые отличные идеи превращаются в средненькие и старенькие. Рисковать никто не желает, деньги тратить на исследование тоже никто не хочет.

– Согласна, – рявкнула уже Соломатина и остановилась. – Федотов! Как ты думаешь, мне интересно слушать про проблемы строительства?

– Думаю, нет, – честно ответил Олег.

– Так чего же ты изводишь меня? Ты лучше о себе расскажи. Про свою жизнь. Понимаешь, мне это намного интересней…

– Инна. – Федотов повернулся к ней и как-то щегольски оперся на свою трость. – Я не знаю, что тебе рассказывать. Ты же ждешь подвигов, героизма и прочих таких вещей. А я из того, что мне пророчили, ничего не сделал. Не добился. Я пошел по другому пути. Более простому, ясному для меня.

– Это какому? – спросила Соломатина.

– Понимаешь, я не стал заниматься наукой. Это было интересно, но требовало усилий. А я был раздавлен тем, что тогда случилось. Видишь ли, понять, что ты хромой на всю жизнь, калека – в том возрасте это сложно принять. И отринуть это сложно. Заметь, наукой надо заниматься, как бы это сказать точнее, абстрагируясь. Да, дурацкое слово. А какая наука, если только и думал, как это я буду жить – как переходить через дорогу, как по лестнице подниматься, в автобус и трамвай входить. Это сейчас другой транспорт стал появляться. А ты помнишь, как это было десять лет назад. И живу я доме без лифта. Так что отдельное тебе спасибо за ту лестницу в больнице. Я тебя помнил все эти годы. Поверишь ли, ни на минуту не забывал. Уж не знаю, как это сейчас звучит, но тебя я помнил всегда. Иногда думаю, а не войди ты в мою палату, как бы сложилась моя жизнь?

– Да так бы и сложилась, дело в тебе, а не во мне.

– Ты не можешь этого понять. Да и много не помнишь. А я помню.

– Что же ты помнишь? – улыбнулась Соломатина.

Разговор наконец принял ту форму, о которой она мечтала, – форму воспоминаний. И еще ее обрадовало, что Федотов, оказывается, помнил те дни. Он, как выяснилась, даже не забывал ее.

– Хреново тогда мне было. Больница – штука так себе. Мне только нравилось, что я один в палате был. В интернате нас же до кучи в одной комнате спало. Кто храпит, кто сопит, кто книжки по ночам читает. Знаешь, это просто ужас, когда в комнате спит еще кто-то. Я понял это как раз после больницы – там же у меня царские условия были. Да, нога болела, но не верилось, что это навсегда.

– Врач просил меня не говорить это тебе. Они тогда уже все понимали.

– Да, знаю. Догадался потом. А когда появилась ты, все кувырком пошло. Раньше как – сон, процедуры, учебники почитать, завтрак, процедуры, опять книжки, опять занятия. Я столько прочитал тогда! Так учиться было хорошо! Я уже тогда понимал, знал, чем займусь. Ведь в голове только наука была. Столько всего хотелось открыть, доказать… Я очень любил математику.

– Я помешала?

– А ты вдруг заставила задуматься, а что будет со мной, если останусь калекой. Девушки, работа, да и вообще жизнь – как это все будет? Понимаешь, ты была из другого, здорового, мира, из которого и я сам был до этой всей истории с лыжами. Вот ты появляешься. И я сравниваю и вдруг понимаю: хеппи-энда может и не быть. И жизнь может резко поменяться. А ты еще такая вредная была. И красивая. Меня злость просто душила. Нет бы тебя встретить раньше, до всего этого.

– А представь, встретились бы? И что? И ничего бы не было – потому что условие было поставлено заранее.

– Какое условие?

– Что это будет больница. Понимаешь?

– Понимаю, но так не бывает. Все равно бы встретились и без больницы. И я бы все равно в тебя влюбился.

– Господи, какой дурацкий у нас разговор. А еще взрослые люди, – рассмеялась Инна. – А ты влюбился?

– Можно подумать, ты не поняла этого из письма.

– Ты сам-то помнишь письмо свое?

– Ну, вроде да, – рассмеялся Федотов.

– То-то, – улыбнулась Инна, – письмо хорошее было. Только не про любовь.

– Про любовь, только другими словами. Но знаешь, мы тогда ничего не могли решить, а потому все должно было закончиться.

– Ну, а потом? Потом? Почему ты не разыскал меня? Просто чтобы поговорить. Узнать, как дела?

– Мне не до встреч было. Я учился всему. И я пытался зарабатывать деньги. С наукой я расстался.

– Почему же? В твоей ситуации, наоборот…

– Ну да, можно работать, и зарабатывать, и чего-то добиться. Но я не смог. Я уже говорил – наука требует внимания. Полного, абсолютного. Я же думал только о себе. Мне надо было понимать, на что я еще могу рассчитывать. Мне нужно было быть активным. Соломатина, ты все поняла.

– Поняла, – кивнула Инна и спросила: – Так ты занялся строительством?

– Да, делом, в котором немного разбирался и которое требовало физических усилий.

– Логика, – усмехнулась Инна, – можно было пойти в сталевары или…

– Нельзя, по мартену с тросточкой не будешь передвигаться.

– Извини. Мне обидно, что ты не стал ученым.

– А мне – нет. Но и это я уже говорил. А ты как? Чем ты занимаешься? Врач, точно?

– Нет. У меня все очень плохо, – честно ответила Соломатина. И она коротко рассказала свою жизнь.

– Жаль, – задумчиво произнес Олег. – Жаль. Из тебя вышел бы отличный врач.

– Я и есть врач. Только не работаю врачом.

– Знаешь, я неграмотный, темный человек. Но все эти психотерапевты и прочее – это от лукавого.

– Если бы на твоем пути попался грамотный психотерапевт, в нашей стране на одного талантливого ученого-математика было бы больше. Поверь мне, – сказала Инна.

– Может быть. Я понимаю, утверждать, что я доволен работой, – бессмысленно.

– Знаешь, я понимаю, чем ты не доволен. Ты доказал свою мужественность. Ты преодолел недуг, преодолел травму. Ты выбрал не щадящее в физическом смысле занятие, а наоборот, занятие, требующее физической активности. И это для тебя победа. Я могла бы как психолог разъяснить тонкости твоих побуждений. Но думаю, не стоит. Ты и сам все понимаешь. И еще я не сомневаюсь, что ты жалеешь, что не использовал свои способности. Я, конечно, должна была промолчать – ты и так совершил невероятное. Но не промолчу, поскольку понимаю, что ты способен и на другое – ты способен вернуться в науку.

– Не смеши меня, я выбыл из игры так давно, что уже поздно. Настолько все поменялось в этой области, уже столько всего случилось, что мне не догнать!

– Раз ты это утверждаешь, значит, ты следишь за наукой. А раз следишь – значит, интересуешься. А раз интересуешься – значит, тебя что-то гложет. А раз гложет – значит, ты должен попробовать. Зная тебя, могу утверждать, что попробуешь и добьешься успеха. Это я тебе как психолог объяснила.

Федотов какое-то время шел молча. Потом предложил:

– Давай перекусим? Или хотя бы кофе выпьем.

– Давай. У вас тут климат, располагающий к еде.

– Да? Не замечал, мне вечно не хватает времени на еду. А с тобой я с удовольствием поем.

Они расположились на улице, в ожидании еды наблюдая за прохожими.

– У вас тут совсем другая жизнь. Тихая. По сравнению с Москвой. Кстати, почему ты не уехал? Почему остался здесь? – спросила Инна.

Федотов пожал плечами.

– Для меня здесь всегда была работа. И мне всегда платили хорошо. И я люблю наше озеро. Но ты как психолог должна сказать, что я вру. И добавить, что не уехал я, поскольку боялся большого города и конкуренции. В моем положении это было бы особенно болезненно. Уехать и вернуться. Или уехать и ничего не добиться, – как-то криво улыбаясь, сказал он.

– Не обижайся на меня. Я просто сказала, как думаю. И как бы сказала любому другому человеку. То есть я не сделала для тебя скидок. А это ведь очень важно, – улыбнулась Инна.

Федотов покраснел.

– Я не хотел тебя обидеть. И ужасно рад, что мы встретились.

– Если рад, если помнил нашу историю, почему же больше не написал, не позвонил, не разыскал? Я упрямая, я хочу получить ответы на свои вопросы.

– Соломатина, ты дура. Хоть и психолог, – ровным голосом сказал Федотов. – Как я мог? Я же калека. Рассчитывать на твое милосердие? Зачем и тебя, и себя ставить в идиотское положение.

– О боже! – Инна действительно не воспринимала Федотова как человека с ограниченными возможностями. И ей в голову не пришло влезть в его шкуру.

– Слушай, давай есть, а то остынет. Свежо, и с озера холодком тянет, – предложил Олег.

– Давай, – согласилась Соломатина. – Озеро – это ваш градообразующий элемент.

– Не без этого. – Федотов аппетитно хрустел салатом из огурцов, который принес официант.

– Зимой у вас красиво, наверное.

– Красиво. Но жизнь совсем замирает. Темнеет рано. Это сейчас вон как поздно… – Тут Федотов спохватился и глянул на часы: – Ах, черт! Позвонить забыл!

– На работу?

– Нет, домой, обещал и забыл.

– Домой? – Инна помнила, что у Федотова никого из родных не было.

– Да, домой. У меня есть дом. Тебя это удивляет?

– Нет, почему же? Ты… Ты женат?

– Не женат. Но я живу с хорошим человеком.

Соломатина почувствовала, что земля уходит под ногами. «Дура! А на что ты рассчитывала, – что этот мужчина будет холост, одинок, несчастен и будет ждать твоего случайного приезда в Озерск?» – мысленно спросила она себя.

– Это хорошо.

– Наверное. Я не знаю.

– Что – не знаешь?

– Хорошо или нет. Мне иногда кажется, что я, как блатной студент, занимаю чужое место.

– Не поняла?

– Неважно… – Федотов махнул рукой.

– А кто она?

– Э-э, работник культуры.

– Это как?

– Ну, она работает в администрации нашей. Заведует культурной жизнью города.

– О, начальница, – не удержалась Инна.

– Да, небольшая такая начальница. Мне жаль ее – работы у нее много, и работа нервная.

– Почему? Культура все-таки.

– Организовывать всегда тяжело. Потому что зависишь от многих людей. Они часто подводят. Вот я сейчас тоже подвел ее. Должен был позвонить и узнать, нужна ли ей завтра машина. В городе завтра мероприятие. Она отвечает за него.

– А она сама не могла позвонить? Это же ей надо.

– Она редко звонит. Понимает, что я занят, порой вообще не могу ответить. А когда на стройке, там только по рабочей связи можно переговариваться. Там еще вышки с усилителями нет. Телефонные операторы только прицеливаются на это место.

– Ладно, тогда давай быстро допьем кофе, и валяй домой, – весело сказала Соломатина, а сама чуть не плакала. Вот Федотов сейчас уйдет к этому своему «хорошему человеку», и будут они в уюте вдвоем сидеть, а она останется одна в этом городе, среди незнакомых людей и с Антоном, который тянет ее за юбку, словно она нянька. А как бы хотелось почувствовать плечо сильного, спокойного и уверенного в себе мужчины. Такого, как Федотов.

– Не волнуйся, успею. Давай спокойно посидим еще. Нечасто у меня выпадают свободные дни.

– Завтра воскресенье, завтра отоспишься.

– Нет, завтра как раз не получится. Я завтра тоже буду на этом мероприятии.

– А ты что там забыл?

– Я помогать буду. Я же говорил, машина нужна будет, может, кого-то встретить понадобится.

– Ты-то причем здесь? – настаивала Инна.

– Ну, не знаю, так сложилось. Когда она, – Федотов запнулся, – когда Татьяна работает, я тоже в городе. Живем же мы на окраине совсем.

– В этих новых домах?

– Откуда ты знаешь?

– Догадалась. Когда подъезжаешь к городу – они видны. Обращают на себя внимание новизной, высотой.

– Да, верно. Это отсутствие нормального градостроительного плана.

Федотов неожиданно нахмурился. Помолчав, он произнес:

– Я почему-то чувствую себя виноватым.

– Перед кем? – уточнила Инна.

– Перед всеми. Понимаешь, как это принято говорить теперь – закрыть гештальт. Ты – мой незакрытый гештальт. Я думал, что встречу тебя, и все…

– Закроешь…

– Да, вроде того. А оказалось, что только сложнее все стало.

– А ты не усложняй. Десять лет прошло. Это много. Это очень много. И между нами ничего не было. Это как с одноклассниками. Ты же не женишься на девочке, в которую был влюблен в пятом классе.

– Как знать. Всякое в жизни может быть. – Федотов стал совсем угрюмым.

Расстались они у отеля. Олег так же быстро без всякой усталости прошел обратный путь. Соломатина не знала, как себя вести – то ли побеспокоиться вслух о продолжительности прогулки, то ли промолчать. Еще она пыталась понять, что же стоит за всеми этими разговорами. Вчерашний день и сегодняшний показали ей Федотова как человека жесткого и прямого. Только вот когда речь шла о личном, сквозила неуверенность.

– Ладно. Прощай, Федотов. Это действительно необыкновенная удача, что я оказалась здесь и что мы встретились. Очень рада, что у тебя все хорошо.

– А у тебя? У тебя как? – вдруг спохватился Федотов. – Мы все время обо мне или о прошлом. Ты же толком ничего не рассказала о себе. Как-то все иносказательно, я даже не понял, почему.

– Ну, как же, рассказала про работу.

– Это другое. Я о…

– Я не замужем. И я тоже живу с хорошим человеком. Вот только мы решили расстаться. Оба от этого выиграем.

– Так ты приехала сюда, чтобы расстаться? – Федотов даже рот открыл.

– Если следовать хронологии, то надо сказать, что сначала решили расстаться, потом приехали сюда, а здесь уже укрепились в своем решении.

– Ага, – протянул Федотов, – ну, хоть не очень далеко вам ехать пришлось. Чтобы укрепиться…

– Не язви, – улыбнулась Инна, – в жизни иногда надо проявлять выдержку.

– И терпение. И чтобы разругаться в дым, надо приехать вместе, поселиться в отеле в одном номере…

– Откуда ты знаешь, что мы в одном номере? – нахмурилась Соломатина.

– Я звонил тебе, хотел предупредить, что могу задержаться. Но никто из вас не ответил.

«Здорово было бы, если бы Антон оказался на месте и ответил Федотову. И счел бы это дешевым спектаклем. Кошмар!» – подумала Инна. Она не любила подобные трюки. Зато их любила Аня Кулько, за что всегда получала от Соломатиной замечания.

– Олег, никогда не делай поспешных выводов. Особенно, если не знаешь всех обстоятельств.

– Так я об этом и толкую. Рассказала бы о них, об этих обстоятельствах. Может, я бы посоветовал, помог бы. Вдруг бы легче стало. Ну, если тяжело, конечно.

Соломатина только улыбнулась. Она-то отлично знала, что если нравится мужчина и есть надежда на отношения с ним, никогда не делись с ним личными переживаниями. Он не должен знать о том, с кем ты сейчас и что у тебя происходит. Эту науку Соломатина вынесла не из глянцевых журналов, а еще из курса психологии. Поэтому сейчас она только ответила:

– Да, собственно, нечего рассказывать. Все это было достаточно давно.

– А приехали сейчас? И укрепились сейчас? – недоумевал Федотов.

«Вот же черт настырный!» – с досадой подумала Инна.

– Олег, пойду, холодно. Да и ты совсем припозднишься! – Она встала на цыпочки и поцеловала Федотова в щеку. Он приобнял ее.

– Соломатина, не уезжай, а? Побудь здесь, – вдруг попросил он тихо.

– Я не могу. У меня дела. Пока.

Инна испугалась, что их может увидеть Антон, и толкнула стеклянные двери отеля.


С утра их разбудили литавры и громкие звуки других инструментов. Антон накрылся с головой одеялом и глубже зарылся в постели. В номер он вернулся уже под утро и совершенно пьяным. Инна, ожидая его, понервничала, а потом поняла, что это своего рода шантаж. Мол, смотри, ты бросаешь меня, а я, такой талантливый и хороший, сопьюсь.

– Ложись спать и не шуми, – сухо сказала Соломатина в ответ на попытку Антона поговорить «по душам». Инна знала, что утром тот будет разбит и уже никаких разговоров не предвидится.

Тем временем шум нарастал, музыка становилась все громче и громче. Соломатина вышла на балкон и ничего, кроме леса, озера и кусочка дороги не увидела. Шум переместился куда-то вдаль, за отель. «О, так это же тот самый праздник, который устраивает подруга Федотова!» – сообразила Соломатина. Она вдруг вспомнила, как, прощаясь, поцеловала Олега и как тот обнял ее. А еще он попросил не уезжать. Соломатина вернулась в комнату, завернулась в одеяло и опять устроилась на балконе. Фантазии одна ярче другой будоражили ее мозг, и она даже не чувствовала ветра, который дул с озера. «Что значит – не уезжай?! Вот как он представляет!» – думала Инна. Она поняла, что в конце концов и Федотов попал под влияние прошлого, воспоминаний. Конечно, он не врал, он помнил ее, ту историю, но это было отвлеченно. А вот они встретились, и прошлое обрело лица и звуки. Соломатина перебирала вчерашний разговор слово за словом, словно пересыпала из руки в руку кофейные зерна. Аромат воспоминаний был восхитителен, но что с ним можно было сделать – не ясно. Инна посмотрела на часы – через пять часов они с Антоном сядут в поезд и уедут. Озерск – не самый далекий от Москвы город, но вряд ли она сюда вернется. Можно мечтать о том, что Федотов когда-нибудь приедет по делам в Москву, позвонит ей, и они встретятся. Но это только мечты, и даже если он приедет, он может не позвонить. Так может, отпустить это прошлое навсегда? От этой мысли Соломатиной совсем становилось худо. У нее ничего не оставалось. Одни только проблемы и трудности. И не останется человека, который был бы рядом и в тяжелый момент обнял ее, поцеловал и сказал: «Брось, это не стоит твоих нервов!» Она бы, конечно, не бросила и двигалась вперед, но так бы ей стало хорошо от этих слов. «Как же в Москву хочется!» – вдруг неожиданно подумала Инна и вдруг просто физически ощутила потребность в каком-то действии. Она не могла сидеть в этом тихом отеле рядом со спящим Антоном, она не могла ничего не делать, а только перемалывать в мозгу то, о чем она сто раз успела подумать. Она понимала, что проку от этих всех мыслей никакого, что прок будет только от действий.

– Антон! Я уезжаю! Мне срочно надо в Москву. Я не буду ждать вечера!

– Не жди. Только поездов нет. Я вчера уже узнавал. Я тоже не хочу дальше сидеть в этой дыре. Первый и единственный поезд до Москвы – наш.

– Как? А электрички?

– Хочешь добираться на перекладных – пожалуйста. Но приедешь в Москву во столько же, во сколько приходит этот скорый. Только измучаешься в дороге.

– Откуда ты это знаешь? – подозрительно спросила Инна.

– Интернет – наше все, – ответил Антон и перевернулся на другой бок. Через мгновение он подал голос: – Я на завтрак не пойду. Иди одна.

– Разберусь, – грубо ответила Инна. Она была ужасно злой.

Позавтракала она чашкой кофе. После раздумий съела яблоко и пошла гулять по городу. К ее изумлению, все улицы были заполнены людьми. Везде продавались флажки с гербом Озерска и местные лакомства. Инна поддалась общему возбуждению – она купила флажок, большой пряник с яблочной начинкой и бутылочку местного белого кваса. Пытаясь все это удержать в руке, она дошла до главной площади.

Городские праздники похожи один на другой – убранство, музыка, концертная программа… Озерск и тут тоже не был исключением. Колонна почетных жителей прошла по главной улице, затем шли девушки-барабанщицы, затем сводный оркестр школьников, затем ехали ряженые, изображавшие ремесла и профессии. Когда центральная площадь оказалась заполненной людьми, на большую, специально установленную сцену вышли нарядные официальные люди. Мэр города рассказал об успехах, представитель какого-то предприятия поведал о помощи, которую администрация оказывает трудящимся. Потом вышла дама в белом халате и рассказала о новом детском садике. Соломатина удивилась – зачем на праздник надо было приходить в форме. Наконец, у микрофона появилась невысокая дама (положение спасали каблуки), она профессионально взяла минутную паузу, затем улыбнулась и громко, сбиваясь на фальцет, прокричала в микрофон:

– А теперь, дорогие наши, концерт! Мы старались для вас. Поэтому у нас в гостях известные актёры и певцы!

Соломатина немного удивилась двум вещам – странной, не очень корректной формулировке и профессиональному поведению у микрофона. А еще ее удивил голос – красивый, грудной, высокие ноты не портили его, а придавали задора. Одета дама была просто – в черное. Впрочем, цвет не скрывал полноватую нижнюю часть.

В ответ на это объявление толпа на площади загудела, но дама не спешила уступать место артистам. Она опять выждала, а затем, повернувшись вполоборота и глядя куда-то назад, сказала:

– Но у нас есть еще один желающий выступить. Дадим ему слово? – Тут в даме явственно прорезались нотки массовика-затейника. А Соломатина тут же представила ее в роли Снегурочки на новогоднем утреннике. Тем временем послышались отдельные крики: «Да, путь выступает», «Да, дадим слово!» Толпа слегка заволновалась, и Соломатина быстренько пробралась к первым рядам, оттуда можно было легко попасть на соседнюю улицу. Смотреть концерт она не собиралась. Пока она лавировала между людьми, у микрофона появилась новая фигура, и раздался мужской голос:

– Я, собственно, не собирался выступать. Но с утра появились новости, которые могут порадовать многих, собравшихся здесь. Теперь заводской и прибрежные районы со связью! На вышках закончен монтаж оборудования. Поверки все пройдены, так что как обещали, так и сделали!

Соломатина, которая была уже в первых рядах, подняла голову и не поверила своим глазам – у микрофона стоял Федотов. Он, сделав сообщение, пожелал хорошего праздника, обвел глазами первые ряды и уже хотел попрощаться, как увидел Соломатину. Та стояла, прижав к груди флажок, огромный пряник и бутылку с квасом. Федотов с каким-то умилением посмотрел на нее и улыбнулся. Инна же от неожиданности окаменела. Или ей показалось, или она совсем с ума сошла, или это было на самом деле – Федотов смотрел на нее совершенно влюбленными глазами.

– Мужик-то какой, загляденье! – сказал бабий голос с бабской интонацией. – А вот с ногой не повезло. Красивый, умный, хороший мужик.

– Танька не дура. Недаром танцам обучена, небось потанцевала перед ним. Соблазнила.

– Тебе бы все про это! – Первый голос стал строгим. – Любовь у них. Смотри, как она за ним смотрит.

– Так это она. А он? – сомневался второй.

Соломатина не стала дожидаться ответа. Она выбралась из толпы. Ей ужасно хотелось проследить за Олегом. И теперь, когда она увидела его жену, она совершенно растерялась. Так он счастлив. Она красивая, деловая, любит его. Но смотрел он сейчас на Соломатину. И каждая женщина знает, что такое влюбленный взгляд!

Соломатина никогда не прибегала к сомнительным приемам. Но сегодня ею было сделано исключение. Инна спряталась на боковой улице. Она долго выбирала место, с которого было бы видно, как Федотов и Татьяна покинут площадь. Соломатина пожалела, что не прихватила очки. Зрение у нее было неплохим, но уж очень хотелось подробностей. Ей хотелось прочитать ту информацию, которая не лежит на поверхности. Ведь только по еле заметным жестам, взглядам без свидетелей, по словечкам, принятым среди «своих», можно понять суть отношений. Вот Соломатина и хотела все про это узнать. Пока она стояла у сцены, она раз двадцать повторила про себя: «Он занят, он почти женат, я не имею права!» Но как только она превратилась в тайного наблюдателя, она позволила себе усомниться в прочности отношений Федотова и Татьяны. Прошло достаточно много времени, пока Олег и какой-то человек из администрации показались на дороге. Видимо, чиновник ждал машину, а пока ее не было, беседовал с Федотовым. Соломатина с интересом наблюдала за лицом и жестами Олега. Но никаких неприятных эмоций они не вызывали. Федотов держался спокойно, уверенно, изредка кивал в ответ на слова собеседника. Потом чиновник уехал, Федотов остался стоять на дороге, и уже вскоре к нему подошла Татьяна. Соломатина ревностно рассматривала женщину и с радостью находила недостатки. Ноги коротковаты, попа – большая и низкая. А еще Соломатина заметила мелкие, остренькие зубки. Женщина, пока шла к Федотову, улыбалась, и потом, подойдя, она подняла голову, и улыбка ее стала вопросительной. Федотов опирался на трость, смотрел на нее и как-то смущенно коснулся губами ее волос. Она что-то спросила, он махнул рукой. И на мгновение ее лицо стало тревожным. Но Федотов улыбнулся, как бы успокаивая ее, потом взял под руку. Они пошли вдоль улицы, а Соломатина сломя голову помчалась в отель.

На вокзал они с Антоном прибыли за час до отхода поезда. Казалось, обоим не терпелось покинуть тихий город, где время текло неторопливо и оставляло уйму места для раздумий. Они спешили в Москву. И Антон и Соломатина почти не разговаривали друг с другом. Только когда они уже сидели в вагоне и поезд плавно миновал пригород, Антон произнес:

– Поездка была дурацкой, а город хорошим.

– Да, – рассеянно отвечала Инна.

Она смотрела на новостройки и думала, что в одном из этих домов сейчас садится ужинать Федотов. И в доме, где хозяйничает эта его Татьяна, наверняка уютно. «А у меня даже дома своего нет! Я снимаю квартиру», – вздохнула про себя Инна. Ей захотелось, чтобы Антон уехал как можно быстрей, а после его отъезда она сделает генеральную уборку, переставит мебель, поменяет занавески и начнет жизнь с чистого листа. Озерск она покидала в еще большем смятении, чем когда приехала сюда.

Глава седьмая

На повороте

Антон выехал из квартиры на следующий день после их возвращения в Москву.

– Знаешь, думаю, тебе лучше уехать, когда меня не будет дома, – накануне вечером сказала Инна и пояснила: – Я не хочу лишних разговоров. Мы уже с тобой все выяснили.

– А кто тебе сказал, что я что-то хочу выяснять? – резко парировал Антон, но тут же уже с другой интонацией спросил: – Я могу тебе иногда звонить?

– Можешь, – терпеливо ответила Инна, – только личные вопросы я обсуждать не буду.

– А если о стихах… Совета спросить…

– Господи, можно. Но твои проблемы я решать не буду!

– Понял, не дурак, – кивнул Антон.

Он покинул ее квартиру, пока Соломатина выбирала новые шторы на кухню и новые бокалы для вина.

Женские поступки подчас наивны, но это не отменяет их результативность. Перестановка мебели, новые занавески и новый коврик у входной двери – вполне себе серьезная заявка на смену жизненных ориентиров. Соломатина, старательно украшая дом, дала себе слово не зависеть от чувств. «Хватит! Жить надо спокойно, уравновешенно. Думать о себе. А счастье либо само придет, либо не придет вовсе. Но здоровье в любом случае будет при мне», – решила она. Федотов, оставшийся в Озерске, казалось, больше ее не волновал. Она полностью окунулась в свои дела.

Через месяц она вновь работала. Инна, походив по различным учреждениям и компаниям и столкнувшись с откровенным бесстыдством работодателей, решилась позвонить своему бывшему педагогу – Брыкаловой.

Та ее выслушала, задала пару вопросов, а потом сказала:

– Я постараюсь вам, Соломатина, помочь, но вы должны мне дать обещание…

– Какое?

– Никогда не помогать Анне Кулько.

– А почему вы мне об этом говорите? – растерялась Инна. – Да я вроде бы и не помогала…

– Соломатина, не морочьте мне голову. Вы забыли, что я отлично знаю вашу историю с распределением. На правах старшей я бы вообще посоветовала не общаться с ней, но боюсь, вы сочтете это вмешательством в вашу частную жизнь.

– Не сочту, но и не послушаюсь, – ответила Инна.

Брыкалова вздохнула и произнесла короткую речь:

– Соломатина, у меня было много студентов. Среди них были способные, талантливые, пробивные, усидчивые. Их было много, они были разными. Но… – тут Брыкалова сделала паузу, – ни одного не было с такими данными, как у вас.

– А какие у меня данные? – округлила глаза Соломатина.

– Идеальные для медика и особенно для медика вашей специализации. Понимаете, психика – это настолько опасная зона, что пускать туда надо людей с кристальной душой, честных и ответственных.

– Мне кажется, что это верно для всех врачебных специальностей, – заметила Инна.

– Да, конечно, но поверьте, что убедить лечь на операцию, когда она не нужна, практически невозможно. А внушить человеку, что он нуждается в психиатре, очень легко. И это может привести к зависимости пациента и другим ужасным последствиям.

– Я вас поняла. Спасибо, что так думаете обо мне.

– Я вам пророчила блестящее будущее врача-практика. Ведь у вас еще есть чутье. Вы чувствуете людей. Исключение составляет ваша Аня Кулько. Я бы ее на пушечный выстрел к профессии не допустила.

– Может, вы ошибаетесь? Она иногда эгоистична, но в целом…

– В целом, вы хороший человек. И не желаете говорить плохо о людях. Соломатина, я очень хочу, чтобы вы сделали карьеру.

– Спасибо вам. – Соломатина покинула кабинет Брыкаловой воодушевленная. Так приятно, когда в тебя верят.

А через неделю Соломатину вызвали на собеседование в один из тренировочных центров Аэрофлота.

– Нам нужны психологи. Совместимость, допуски к полетам, реакция на чрезвычайные обстоятельства. У нас работы много. Вам дали отличную характеристику.

Собеседование и тесты Соломатина прошла с легкостью. Потом была встреча с руководителем отдела, и после короткого разговора она услышала:

– Ну, что же… Брыкалова еще ни разу не рекомендовала плохого специалиста.

– Психологом я была давно, – сказала Соломатина честно, – в последнее время я была занята, так сказать, в смежных областях.

– Отлично. Это называется широкий профиль, – ответили ей и добавили: – На работу надо выйти через неделю. Сможете?

Она радостно кивнула головой. Будь ее воля, она бы вышла завтра. Деньги заканчивались, последние были потрачены на домашние новшества. А бодрость духа и запал, при помощи которых надо было въезжать в новую жизнь, почти иссякли. «Ладно, я пока свой гардеробчик приведу в порядок!» – утешила себя Инна.

А за два дня до выхода на работу позвонила Аня Кулько. Впервые за все время Соломатина подумала о подруге недобро: «Как чувствует. Обязательно настроение испортит своими пророчествами!» Но Аня была сама доброта и участие:

– Как ты съездила в Озерск? Антон съехал? Может, помощь нужна? – Соломатина на мгновение устыдилась своих мыслей.

– Все хорошо. Вот, на работу выхожу.

Кулько обрушилась на Инну с расспросами. Но Соломатина, словно боясь сглазить, перевела разговор на другую тему. Она, не найдя ничего лучшего, выпалила:

– А ты знаешь, кого я встретила в Озерске?

– Кого?

– Федотова.

– Того самого?

Аня знала ту их давнюю историю.

– Того самого.

– А он тебя видел?

– Видел. Мы провели с ним почти три дня.

– Фью! – присвистнула Кулько. – И как?

– Ох, – выдохнула Инна и поняла, что срочно требуется поделиться новостями и переживаниями с подругой. – Это удивительно, но сейчас даже не понимаю, почему согласилась поехать с Антоном! Я же уже все для себя решила. И когда он предложил поехать с ним, я только разозлилась. Понимаешь, Антон так себя вел, словно бы не верил, что мы расстаемся. Знаешь, так с детьми обращаются – не замечают их. Вот так и он не обращал внимания на мои слова, для него важна была поездка.

– Погоди, когда он сказал про Озерск, ты вспомнила о Федотове?

– Да нет, конечно! То есть я о Федотове иногда вспоминала, но в голове не было названия города. Хотя и он говорил, и врач его, и письмо я получала, адрес видела. Но со временем осталось главное, что ли. И еще, мне всегда казалось, что Федотов не останется в своем городе. Что он уедет в Москву, в Питер или даже за границу.

– То есть ты пожалела Антона? Не вспомнила о Федотове? – прищурилась Кулько.

Соломатина взмахнула руками.

– Анька, понимаешь, мне так важно было решить вопрос с отъездом Антона, что я не обращала внимание ни на что.

– Не понимаю. Зачем ты поехала с ним?

– Как тебе объяснить… Я не могла вот так взять и бросить его. С одной стороны, я решила, что нам надо расстаться, с другой – поездка была важна для него. А я всегда его поддерживала.

– Неубедительно, – усмехнулась Аня.

Соломатина растерянно развела руками.

– Тогда я не знаю.

– Я знаю. Тебе не хватило духа. Комплекс вины – ты его бросаешь. Но едешь с ним, чтобы совсем уж не добивать. Ну, уступка такая. И чтобы самой не чувствовать угрызения совести.

– Беда, когда подруга тоже психолог, – покачала головой Инна, – но я не могу сказать, права ли ты. Видимо, люди иногда совершают поступки, но не могут их потом классифицировать.

– Ничего сложного. Все банально. Заметь, я Пьяных выгнала в два счета!

Соломатина серьезно посмотрела на подругу:

– Знаешь, нам тут нечем гордиться. Мы что-то тоже не так делали. Ведь Антон талантливый, он порядочный, он не сволочь.

– Ага, только толку от этого всего мало, – презрительно махнула рукой Кулько.

– Видишь ли, от отношений не толк нужен.

– А что же?

– Не знаю, но «толк» слово неподходящее. Я думаю, что неправильно себя вела с ним. Просто сейчас поздно что-либо менять.

– Ну, не знаю…

– Ань, он же известный поэт. Понимаешь, он пробился сам, с помощью таланта.

– Он пробился, потому что рядом с ним были мы. Сначала я, потом ты. Понимаешь, без нас он бы не состоялся. Это же обычная история – талант, весь такой к жизни не приспособленный, стебельком тонким обвивает куст.

– Крапиву, – хмыкнула Инна.

– Я согласна быть крапивой. Она живуча. И если надо – ужалит. Иначе в этой жизни никак. Так вот обвивает и соки выпивает.

– Анька, ты хотела, чтобы было иначе. Я же тоже все понимаю. – Соломатина на мгновение замолчала, словно боролась с искушением. Искушение победило, и она продолжила: – Аня, ты же была с Антоном только из-за московской квартиры. Ты думала, что он «арбатский мальчик». Это вечная проблема девушек из провинции – хочется сразу всего и чтобы принц был прекрасен душой и телом.

– Что это ты вдруг? – Кулько посмотрела на Инну.

– Ничего. Правду говорю.

– Хорошее дело. Тогда я тоже тебе скажу правду. Подбирать бывшего своей подруги – дело не очень хорошее. Помочь можно было и как-то иначе. Но приглашать пожить у себя – это как-то…

– Как? Что в этом такого? Я действительно только помочь хотела. А что из этого получилось… Ну, кто же знал… – Соломатина улыбнулась.

Впервые она поняла, что Аня задета. Соломатина с каким-то удовлетворением наблюдала за рассерженной подругой. После разговора с Брыкаловой появилось желание рассматривать Аню Кулько «под лупой».

– Ладно, – великодушно согласилась Кулько, – что произошло, то произошло. Только могу сказать, что мы помогли Антону. Хотя, интересно, насколько прочно это его новое положение.

Соломатина рассмеялась:

– Успех и слава – они непостоянны. Но пока он «на коне». Ты посмотри, его же приглашают везде, издательства с ним хотят работать… На телевидении он постоянный гость. А его гонорары?! Такие гонорары – это коммерческий успех.

– Тогда зачем выгнала его? – улыбнулась Кулько.

– Ох, Анька, ты неисправима! Я с ним не из-за славы, я уже сто раз говорила тебе, влюбилась в него. Но не смогла найти подхода. И в этом чувствую свою вину.

– Ты – дура! Нельзя себя винить постоянно. Мужик здоровый, сам должен многие вещи понимать.

Соломатина слушала Аню и понимала, что что-то новое появилось в их отношениях. Их дружба, такая странная, такая односторонняя, на глазах превращалась в дружбу-вражду. Они очень хорошо знали друг друга, чтобы окончательно рассориться, но обе поняли, что не могут закрыть глаза на некоторые расхождения.

Споря с каждым словом подруги, Аня Кулько отлично знала, что Инна права. Что иногда надо оглянуться на характер человека, его особенности. Что порой стоит пойти на жертвы. Аня все это знала, но выгодно ей было другое.

– Нет, он должен быть более ответственным, а ты не должна считать себя виноватой.

– Может быть, ты права. Я вот сейчас думаю о Федотове. А у меня комплекс «неправильной» женщины. Может, я вообще не смогу выстроить отношения. Антон – он же такой мягкий, понятливый. В принципе, с ним же, наверное, можно было бы договориться. А я вот не смогла.

– Но я тоже не смогла, – заметила Аня.

– Тебе от него другое нужно было! – упрямо уже второй раз заметила Соломатина.

– Я поступала так, как считала нужным. Мне не приходится выбирать, дорогая. Я не жила в Москве, и вечером меня ждала съемная комнатенка или общага. Ладно, мы сейчас с тобой разругаемся, давай, рассказывай про Федотова.

– Федотов? – очнулась Инна. – Да, представь себе, Федотов! Через столько лет…

Надо сказать, впечатления Соломатиной об Озерске были яркими. То ли природа – огромное озеро, леса вокруг, небо, занимающее все остальное пространство, – произвела такое впечатление. То ли встреча с человеком, о котором она не думала, но тем не менее помнила. Помнила той самой памятью, которая позволяет держать в душе людей и события далеко запрятанными, но при этом легкодоступными. И сама поездка теперь ею воспринималась не как эпилог жизни с Антоном, приключение или случайность. Она увидела в нем своеобразное предупреждение Судьбы. Мол, смотри, в твоей жизни был человек, и он никуда не исчез. Вот он рядом. Инне очень нравился этот налет судьбоносности. Но сейчас она не стала вдаваться в подробности и детали. Например, не рассказала о Татьяне, с которой жил Олег. Не стала рассказывать, как следила за ними. И конечно же, не поделилась своими переживаниями. В последний момент Соломатина прикусила язык. Она почему-то сочла невозможным рассказать о своей даже зависти к тому, что у Федотова были дом, заботливый человек рядом и жизнь, наполненная простым смыслом.

– Знаешь, он очень интересный. Держится отлично, и эта трость и хромая нога совершенно не портят его. В нем чувствуется верность собственным целям.

– А в Антоне?

Соломатина задумалась, а потом сказала:

– Антон предпочитает более сложный путь. Извилистый.

– Ему так интересней. Развлечение такое, – усмехнулась Кулько.

– Не думаю, он так устроен. Сложнее.

– Поэтому окружающим с ним непросто. И вообще, наверное, мы слишком много уделяем внимания всем этим мужским особенностям, – подытожила Аня, как бы ставя точку в разговоре.

– У женщин точно такие особенности. И даже хуже, – выдохнула Инна.

Аня Кулько молчала. Она чувствовала недосказанность, но расспрашивать не стала. Вместо этого она подчеркнуто внимательно посмотрела на Инну и воскликнула:

– А ты здорово выглядишь! – И тут же добавила: – Конечно, со стюардессами вашими тебе равняться-то поздно. Но для наших лет ты выглядишь вполне пристойно.

Соломатина хотела было поинтересоваться, какие такие года имеет в виду Аня, но не успела. Кулько небрежно обронила:

– Кстати, встречалась тут с Антоном… Выглядит так себе. Пришлось даже покормить его. Ну, понятное дело, он поупрямился, артачился… Пришлось поуговаривать…

Аня Кулько и здесь была верна себе. Да, Антона она видела. Да, они поужинали вместе, но вот деталь – предложил зайти в кафе именно Антон, платил за ужин Антон, а Аня только посоветовала ему съесть что-нибудь калорийное, поскольку он-де похудел. Соломатина обо всем этом не догадывалась, она только поморщилась – Антон выглядел нахлебником.

– Как? Ты видела Антона?! – воскликнула она.

– Ну да, – кивнула Аня.

– А как? Где повстречались? – продолжала удивляться Соломатина.

– Так, случайно… Я была в книжном, и он там был.

– В книжном? Ты? – рассмеялась Инна.

– Нет, конечно, мы же не читаем, – насмешливо протянула Аня.

– Не обижайся, но ты же действительно не любишь читать. И новинки тоже тебя не интересуют.

– А я не за новинками туда ходила. Я на выступление Антона пошла. Он там с еще одним писателем был. Кстати, мне понравилось. И он все-таки очень красивый.

Соломатина даже не нашлась, что ответить. Нет, она не ревновала, она просто изумилась тому, что после истории с расставанием и после нескольких лет тихой вражды Аня Кулько решилась на этот шаг.

– Ну, и как он читал стихи? – наконец нашлась Инна.

– Мне понравилось. Остальным тоже, – хмыкнула Аня. – Сначала он читал новые. А потом по заявкам зрителей. Но уже из старых стихов.

– А много зрителей было?

– До черта! Все стулья заняты, и стояло полно народу. Там же тематический вечер был. Афиши, микрофоны, фотографы и даже телевидение. Какой канал – не поняла. Все очень солидно, никакой самодеятельности. Понимаешь, все было, как у взрослых.

Соломатина рассмеялась.

– Отличное определение! Ну, по заявкам зрителей он любит читать. Может без отдыха несколько часов кряду.

– А что плохого? Люди просили, людям нравится. И ему приятно, – удивилась Аня.

Соломатина посмотрела на нее с сожалением. Все-таки ее подруга бывает «глухой» – не слышит нюансов, подтекста не понимает. Инна, иронизируя над этой особенностью Антона, имела в виду его способность забывать про время и думать только о стихах.

– Знаешь, наверное, я плохо разбираюсь в поэзии, но Антон мне понравился. Он другой какой-то стал. Понимаешь, вроде как старше.

– Так слава богу, лет сколько! – зло заметила Инна.

Вдруг что-то стало ее раздражать в этом разговоре. «А я ревную, – ответила она сама себе, – я ревную. Я не хочу, чтобы Антон опять общался с Анькой. Пусть кто угодно будет, только не она. Аня его выгнала, когда ему было совсем плохо. Когда вообще было непонятно, что с ним будет. Со мной он стал тем, кем стал. И не для Кулько я старалась!» Соломатина даже не заметила, как была смешна и нелепа в этих своих размышлениях.

С Аней Кулько они расстались холодно. Инна так хотела поделиться впечатлениями о встрече с Федотовым, ей хотелось посоветоваться, но вместо этого они обменялись колкостями, а Кулько своим рассказом об Антоне совершенно испортила ей настроение. Соломатина весь вечер не находила себе места и даже хотела позвонить Пьяных, узнать, как дела. И только чувство такта помешало это сделать. «Вдруг он опять с Анькой встречается. Я же не знаю, что теперь между ними…» – подумала она, засыпая.

Так часто бывает, совершив решительный шаг, вдруг начинаешь сомневаться в правильности и справедливости этого шага.


Спасение было в работе. Соломатина даже не представляла, что есть этот мир – мир отважных и красивых людей. Все, что касается авиаперелетов, для нее объединилось в устойчивое словосочетание – «турбулентность, красное сухое, ура, приземляемся». Все остальное было за гранью понимания, особенно сам принцип действия летательного аппарата. Соломатина «заболевала нервами» уже за трое суток до вылета. На лице ее поселялась мина «вам хорошо, а мне еще лететь». Она переставала спать и начинала много есть. Последнее проходило у нее под девизом «а, терять нечего!». Окружение смеялось над ней, хотя вряд ли нашелся бы хоть один, кто бы совсем не боялся перелетов.

А здесь такие были. Здесь были люди, которые не только в силу профессии спокойно относились к перемещениям по воздуху, но которые очень уважали чужие страхи. Соломатина, немного освоившись, возвела этих людей в богов – таким невероятным казалось то, что они умели и могли.


Да, новая работа Соломатиной нравилась. Как известно, среда «делает» человека. Вот и здесь, в учебно-тренировочном центре, Инна вдруг перестала быть похожей на себя. Изменилось в ней многое, даже походка. Соломатина, сама того не подозревая, вдруг стала ходить пружинистым шагом, выпрямив спину, а на небо теперь посматривала, как на далекого друга. Мол, привет, я же знаю, что ты доброе!

Работы у нее было много – все, кто попадал сюда на подготовку или переподготовку, делились на группы.


Психологические тренинги, индивидуальная работа, консультации – все это входило в ее задачи, и все это она выполняла с энтузиазмом. Тем более теперь ее окружали люди совершенно героические. И Соломатиной, абсолютному аэрофобу, их способность проводить полжизни в самолете казалась невероятной. Она учила их сохранять самообладание, беречь нервы и психическое здоровье, но тайком смотрела на них, как на сверхлюдей. Безусловный героический ореол, который витал вокруг этих людей, отбрасывал свет и на нее.

– У вас, наверное, железная нервная система, коль вы даже пилотов консультируете? – говорили знакомые ей.

Соломатина отмалчивалась – она восхищалась своими подопечными, но ей было лестно слышать такие слова. Сама же она считала, что все эти люди гораздо больше делают для нее, чем она для них. Они давали возможность проникнуть в совершенно другой мир, где были свои правила, законы и уставы. Они, отмеченные особой печатью, позволили ей приблизиться к тому, что по-прежнему считается чем-то загадочным. И Соломатина очень была благодарна за это.

А еще ей хорошо платили. Соломатина даже растерялась, когда увидела на счету первую зарплату.

– Здесь нет ошибки, – сказали ей в бухгалтерии, куда она зашла на всякий случай.

– Нет, – бухгалтер ответила сурово, – у вас надбавки, вредная работа. А еще вам положены бесплатные билеты. На любое направление, но один раз в год.

Соломатина пока никуда не собиралась, но сам факт таких бонусов заставил ее гордиться. Она в этом увидела признание сложности ее работы.

Первые деньги она потратила на одежду – в последнее время жизни с Антоном Соломатина несколько запустила себя. Первым делом она купила себе офисный костюм и пару туфель. Потом появились узкие брюки и, как дань воспоминаниям, курточка, похожая на форменную одежду – погончики, блестящие пуговицы, узор из канта на рукавах. Соломатина понимала, что вещь с претензией, что далеко не везде в ней появишься, но удержаться не могла. Та давняя страсть к униформе вдруг проявилась сейчас, много лет спустя. «Удивительно, но я работаю в компании, где большинство носит китель!» Обнаружив совпадение с прошлой мечтой, Инна увидела в этом знак. Она какой раз мысленно поблагодарила Брыкалову за протекцию. (Огромную коробку конфет, букет цветов и красивую старинную брошку Соломатина подарила Брыкаловой сразу после поступления на работу. Брыкалова отказывалась от даров, но вид чешской брошки сломил ее. Она поблагодарила Инну и сразу же нацепила брошку на платье.)

Пилотов и стюардесс Соломатина уважала и восхищалась ими. Со вторых она еще брала пример – девушки все были стройными, подтянутыми и ухоженными. Даже спасательные операции на тренажерах они отрабатывали с накрашенными глазами и губами. Соломатина пригляделась и взялась за себя. В первые же два-три месяца работы Инна похудела на четыре килограмма. Тут обнаружилось, что у нее подбородок острым сердечком, высокие скулы и довольно тонкая талия. Соломатина, всегда пребывавшая в образе «девицы флоры», то есть румяной, с пышными длинными волосами и плотненькой дамы, вдруг превратилась в худощавую стильную особу. И если раньше косметика для нее существовала только в виде помады и туши для глаз, то сейчас она использовала весь арсенал – пудра, тональный крем, тени и прочее. Инна быстро нашла свои цвета – теплые, осенние. Это смягчило облик. И когда Аня Кулько после длительного перерыва повстречала Соломатину, сердце ее забилось чаще. Причиной этой тахикардии была зависть. Инна Соломатина расцвела, и это нельзя было не заметить. Кроме изменений во внешности появилась новая манера говорить, жестикулировать. Инна не перестала быть собой, но вот уверенности, силы и твердости в ней прибавилось. А еще прибавилась та особенность, та печать, которая отличает людей избранных профессий. Инна не была пилотом или стюардессой, но она уже вошла в их мир.


В тот день заканчивала переподготовку очередная группа кабинных экипажей. Во всех авиакомпаниях раз в год экипажи должны пройти обучение. Повышение квалификации было связано не только с закреплением навыков пилотирования, обслуживания и спасения пассажиров, это было связано и с теми видами машин, то есть самолетов, которые использовались в компаниях. При всей внешней похожести гражданская авиация очень разная. «Несколько миллионов деталей, из которых состоит самолет, могут составить самые разные конструкции», – так пошутил однажды старый пилот Сергей Петрович. Старым, впрочем, он был условно, просто пилоты рано выходят на пенсию. Жить без профессии Сергей Петрович не мог и работал теперь в центре. Человеком он был общительным и добрым, над Инной взял негласное шефство.

– Вы особенно не переживайте, стюардессы – те еще штучки. Языкастые, заносчивые. Но ведь девчонки героические.

– Да, но совершенно невозможно иногда с ними разговаривать. Такие… такие… фифы! – как-то по-детски пожаловалась расстроенная Инна.

Она пыталась разговорить одну из девушек, но ничего не получилось. Формально та ответила на все вопросы, но на разговор по душам не пошла. Инна сама придумала эту форму занятий. Ей казалось, что просто тесты, просто дежурные анкеты или психологические задачи – это недостаточно для выявления каких-либо психологических проблем и уж тем более недостаточно для восстановления психологического здоровья. А вот простая задушевная беседа – это то, что надо. Получив добро от начальства, Инна внедряла свой метод. И сейчас впервые столкнулась с противодействием.

– Понимаете, я же не могу ей дать плохую характеристику. И поставить плохую оценку. Она все сделала отлично. Кроме… Кроме разговора. И знаете, такое высокомерие… Я хочу понять, откуда оно…

Сергей Петрович посмотрел на Инну:

– Она летает. Вы – нет. Поэтому она смотрит на вас свысока. Мол, окажись на моем месте, да еще в экстремальной ситуации, посмотрим, как тебе поможет эта психология.

– Но ведь она помогает! – воскликнула Инна.

– Я знаю. Мы знаем. Но у некоторых характер.

– Неужели она не видит во мне специалиста, только потому что я не летаю?!

– Мне так кажется. – Сергей Петрович посмотрел на небо. – Знаете, это надо почувствовать…

– Что? Что надо почувствовать?

– Небо, полет.

– Да, понимаю. Но некоторые не переносят морскую качку. Это не значит, что они не могут строить корабли. А что касается полетов – я же летала, – расстроенно сказал Инна.

– Ну вы же пассажиром летали. А вот когда вы пилот или даже стюардесса – это совсем другое дело!

– Нет уж!

Соломатина стала собирать свои книжки и бумаги. Она не понимала, почему эта симпатичная девушка так высокомерна, так молчалива. Почему она не идет на контакт. Что это – личное отношение к ней? Или это такой характер? Или это усталость перфекционистки – девушка в этой группе была первой и лучшей. Если это последнее – надо предупредить комиссию. В условиях чрезвычайных это может обернуться проблемами. Такие люди иногда берут на себя роль командира, но недотягивают, не справляются. И это может быть роковым обстоятельством. Инна стояла перед проблемой, которую надо было решить не позднее завтрашнего дня.

Тренировочная база находилась в ближнем пригороде, там было метро. Но Соломатина не пользовалась им. Она предпочитала автобус. Тот телепался от остановки до остановки, долго стоял на светофорах и перекрестках. Инна любила эту неспешность – за окном был пейзаж, который помогал вспоминать прошедший день. Сегодня ничего не лезло в голову, кроме истории с этой стюардессой. «Господи, как же поступить?!» Инна вздохнула и посмотрела на заходящее солнце. Оно окрасило небо в розовое, и теперь легкие облака имели вид розовых лепестков. «А ведь они там летают. Каждый день. Точно так, как я езжу на этом автобусе!» – подумала Инна.

Утром она встала с плохим настроением. Соломатина была очень ответственным человеком, о чем не раз упоминала Брыкалова. И теперь сомнения мучили еще больше. «Конечно, этот мой метод выяснять психологические проблемы при помощи бесед, конечно, не новый, да и результативность у него средняя. Многие специалисты говорят об этом. Но ведь она, результативность, есть. И последняя группа, с которой я работала, подтвердила это. Допустим, один человек не любит разговаривать. Что ж, я вправе не заметить этого. Тем более она прекрасно отзанималась, по моей части все тесты написаны отлично. Должна ли я обратить на эту девушку внимание? Или можно с чистой совестью отправлять ее в полеты?» – думала Инна, пока собиралась на работу. И в дороге она тоже об этом думала. Правильное решение не находилось.

– Извините, вы мне подпишете документы? – окликнули ее. На пороге стояла та самая стюардесса.

– Да, конечно, – вздохнула Инна, – вы у меня отлично написали тесты. Давайте сюда бумаги.

Девушка подошла к столу.

– Вот, пожалуйста.

Инна полезла за ручкой и вдруг спросила:

– Скажите, Елена, а я могу пойти в стюардессы?

Девушка неожиданно рассмеялась, но потом ее лицо стало серьезным.

– Можете. Наверное. Вы подходите по росту, весу. Вы приятной внешности.

– А что, рост, вес – это важно?

– Очень. Стюардесса не должна быть грузной – приходится много двигаться в тесных пространствах. К тому же лишний вес – это нездоровье. А здоровье у вас должно быть идеальным.

– Да, я знаю это, – кивнула Инна и добавила: – Вы садитесь, пожалуйста. Я еще хотела спросить, а это очень тяжело – смена часовых поясов?

– Тяжело? – девушка пожала плечами. – Я привыкла. Не замечаю даже. Потом, мы же отдыхаем. Иногда.

– Иногда – очень верно подмечено. Я смотрела ваш график за последние месяцы.

– Знаете, мне кажется, что если я во сне и разговариваю, то произношу только одну фразу: «Мы готовы предложить вам легкий завтрак». А еще мне иногда кажется, что я могу собрать и разобрать самолет по винтикам.

– Получается, что вы не отдыхаете от профессии. Отключиться невозможно.

– Невозможно.

– Плохо, – покачала головой Инна, – кстати, у вас не появился страх?

– Страх? – удивилась девушка.

– Да, так бывает. На фоне переутомления появляются признаки фобий. То есть это не сами страхи. Только их признаки. Ну, как головная боль, которая возникает не в результате какого-то заболевания, а как психосоматическое расстройство.

– Нет, я не боюсь летать. Я только очень устала. Вернее, я боюсь, но не в том смысле.

– А в каком же?

Соломатина была осторожна, она поняла, что подвела девушку к тому самому разговору по душам, и очень не хотелось все испортить случайным жестом или интонацией.

– Я… Понимаете, у меня ребенок. Он с бабушкой, моей мамой, живет. А мужа нет. Был, но ушел от нас. Стюардессой я работаю из-за денег. Где еще на земле мне столько платить будут?

– Но и работа у вас исключительной сложности, – заметила Инна.

– Да, люди иногда себя не умеют вести. И все из-за страха перед полетами. Конечно, хамы бывают, тетки капризные, дети неуправляемые. Но я отношусь к этому спокойно. Это же работа. Но страх появился. Если что-то со мной случится, кто о сыне позаботится? Мама плохо себя чувствует. Устает.

– И вы переживаете из-за этого?

– Да.

– Вы же знаете, по статистике, самолеты – самый безопасный вид транспорта.

Елена посмотрела на Инну с укоризной:

– Я знаю это как никто другой. Только от этого не легче. Я все равно волнуюсь. Понимаете, я стала бояться летать из-за этого.

– Так вот в чем дело? – Соломатина посмотрела девушке в глаза.

– Да. Именно в этом. И эти ваши разговоры; они меня только раздражают. У меня безвыходное положение. Мне надо работать, но я сама устала от этого страха.

– А что, если сменить профессию?

– Деньги. Я одна кормлю семью.

– Прокормить можно и за меньшие деньги.

– А садик, учеба, ребенок растет…

Соломатина не знала, что ответить. Она только знала, что страх в этой профессии недопустим. Уничтожение профессиональных навыков и способности решать проблемы начинается именно с этого чувства. Конечно, пилоты и стюардессы – люди. И страха не избежать. Но когда он превращается в постоянное непреходящее ощущение, это говорит о том, что с психикой у человека проблемы.

– Знаете, дайте мне всего один день. Я постараюсь помочь вам. Ну, хоть как-то. Документы я вам подпишу. Формально я не могу вам отказать. Но вы же понимаете, в таком состоянии летать нельзя. Дело не в пассажирах, хотя их это тоже может коснуться. Все дело в вас. Вы так потеряете здоровье. А как вы сами сказали, растет ребенок.

В обед Инна заглянула к Сергею Петровичу и рассказала про Елену.

– Это такая темненькая. Она же просто супер – все делает лучше всех.

– Перфекционистка, повышенная ответственность. Комплекс отличницы. Но на грани невроза. Страх такого толка – это одно из невротических состояний.

– А как вы узнали про этот страх?

– Она сама рассказала. Что же делать? Мы можем ей помочь?

– Вы ей подписали документы?

– Да. Формально я не имела права ей отказать.

– Ситуация…

– Можно что-нибудь сделать. Проблема же.

– С работой у нас, сами знаете, как. Но постараюсь…

– Спасибо.

Когда Соломатина закрывала дверь, Сергей Петрович окликнул ее:

– Как вы ее разговорили?

Инна обернулась.

– Сама даже не поняла. Во всяком случае, не специально.

– Вот как! Профессионализм высшего уровня, – рассмеялся Сергей Петрович.

Соломатина рассмеялась.

– Кстати, – серьезно ответил Сергей Петрович, – если не будет возражать ваш муж, я назначаю свидание. В воскресенье, в девять утра, давайте у метро «Парк Победы».

– Во-первых, мужа у меня нет. Во-вторых, я в воскресенье хочу выспаться.

– Успеете. Я вас должен отвезти к одним отличным людям. И к ним лучше ехать именно в воскресенье.

– Я не обещаю. Но постараюсь, – улыбнулась Инна.

Она вышла и набрала номер Елены.

– Лена, я поговорила с одним из наших сотрудников. Он обещал помочь. Как только станет все известно, я вам позвоню.

Глава восьмая

Траектория полета

С Сергеем Петровичем Инна должна была встретиться в воскресенье утром, а в субботу вечером она позвонила Ане Кулько. Мобильный подруги не отвечал. Сделав еще несколько попыток, Инна набрала городской. Десять длинных гудков, и наконец ответили:

– Да, я слушаю.

Голос был мужской и принадлежал Антону Пьяных. Соломатина автоматически посмотрела на часы – без пятнадцати двенадцать. Почти ночь.

– Я вас слушаю, – повторил Антон.

Соломатина хотела положить трубку, но в это момент она услышала голос Ани. Та, находясь, видимо, недалеко от телефона, проговорила: «Это, наверное, Инка. Проверяет». Соломатина вспыхнула и произнесла:

– Антон, да, это Инка, но не проверяет. А звонит. Уже не первый раз.

– Привет, Инна, – сказал вежливо Антон. – Как твои дела? А у меня будет вечер в ЦДЛ. Завтра, придешь?

Соломатина растерялась.

– В ЦДЛ? Это же круто! Поздравляю.

– Спасибо. Ты только приходи обязательно. Я тебе билет оставлю на входе.

– Хорошо, я постараюсь.

Инна хотела спросить, что он делает у Кулько, а потом спохватилась и сказала:

– Антон, передай Ане, что я завтра позвоню. Вечером. Я утром уезжаю за город.

– С кем ты уезжаешь? – спросил Антон громко.

«Он рехнулся. Сидит у Кулько и спрашивает, с кем уезжаю», – подумала Инна, но вслух сказала:

– Ты его не знаешь. Это один летчик.

– А, понятно. Но ты приходи. Я бы второй билет оставил, для летчика. Но у меня больше нет билетов. Остальные мы… я решил в продажу пустить.

«Так, понятно. Ох уж эта Кулько!» Соломатина представила, как подруга составляет бизнес-план по продаже творчества Пьяных.

– Антон, летчик не любит поэзию. Я постараюсь успеть. И желаю тебе коммерческого успеха.

– Да ты не так поняла, – начал было Антон, но тут трубка оказалась у Ани.

– Соломатина, все нормально… И поэзия должна быть, и деньги не помешают. Мы решили, что в ЦДЛ должны прийти действительно любители творчества, а не просто знакомые.

«Со знакомых втридорога не сдерешь за билеты!» – продолжила про себя Инна.

– Я поняла, удачи вам. Может, завтра увидимся.

Когда Соломатина положила трубку, ее трясло. Она рассталась с Антоном, она не смогла бы с ним жить дальше. Но то, что он так легко перекочевал к Ане Кулько, ее оскорбило. Она даже не думала о нем самом, о том, как он выглядит со стороны – Инна привыкла к тому, что Антон часто пренебрегал условностями. Но она оскорбилась за их отношения. Они же были и были неплохими. Соломатина сварила себе кофе и полезла за фотографиями. Она упрямо любила обычные, отпечатанные на бумаге фотографии. И весь их с Антоном роман был запечатлен и хранился в одном из альбомов.

Рассматривая глянцевые картинки, Соломатина не пыталась анализировать. Она, как и многие женщины, предпочла простую констатацию – «вот мы только что познакомились», «мы – дома», «мы на концерте» и неизбежно «ах, мы же были счастливы!». Время анализа должно было прийти позже. Когда проблемы выбора и, следовательно, сравнения, будут неизбежны. Но это время не пришло. Соломатина пока сокрушалась о прошлом, хотя сама это прошлое и организовала. Если бы рядом с ней был сторонний и объективный наблюдатель, то он бы рассказал ей примерно то же, что рассказала когда-то Татьяна Алексеевна, мать Антона. Только объективный наблюдатель поднялся бы до обобщений и сказал, что есть такой тип мужчин – вечные дети. Они порой амбициозны, талантливы, они могут быть гениальны, но чувство ответственности у них абсолютно детское. И отношение к жизни, к окружающим тоже несмышленое. Эти люди, хорошие и добрые, не способны отвечать за себя и уж точно не способны отвечать за других. Жить с такими людьми означает быть вечной сиделкой, кормилицей и наставником. Злиться на этих людей или обижаться – занятие глупое. Они не понимают, чем вызваны такие чувства. Этих людей можно только беззаветно любить, забывая ради них обо всем, даже о себе. Начитанный объективный наблюдатель с воображением еще рассказал бы, что брак для этих людей не что иное, как пчелиная сота, уютная, сладкая, но которую можно покинуть в любой момент и так же вернуться, не заботясь о последствиях. И что немало женщин и мужчин попадало под очарование подобных людей, ставя крест на собственном счастье.

Наблюдателя рядом не было, а Соломатина все еще находилась в плену недавнего прошлого, и хотя она была инициатором разрыва, дальнейшие шаги Антона восприняла как предательство.

Этот ее день закончился вздохом, небольшими слезами, тридцатью каплями корвалола и сном. А утром прозвенел звонок, и Соломатина с тяжелой головой поехала на станцию метро «Парк Победы».

Очень важно вовремя выйти из дома. Замечено, если в самый разгар своих переживаний вы выйдете на улицу и окунетесь в городской водоворот, ваши проблемы исчезнут под напором городских страстей. Солнце, дождь, шум, толпа, громкий разговор, стук вагонов метро – все это моментально отвлечет вас. Глядя на себя в зеркало во время чистки зубов, Соломатина и предположить не могла, что через час-другой от пасмурного лица ничего не останется. Она даже не подозревала, что уже на соседнем перекрестке она рассмеется, глядя на забавного фрика четырнадцати годов от роду. Что в метро будет прохладно, немноголюдно и она с интересом прочтет «бегущую строку». Она с удивлением обнаружит, что станция метро «Парк Победы» очень красивая в своем лаконизме. А гуляющих в ранний час полным-полно, и фонтаны дарят прохладу уже теплому утру.

– Вот и отлично! В воскресенье у вас не такой сосредоточенный и серьезный вид. Вы улыбаетесь! – Сергей Петрович появился откуда-то сзади.

– Доброе утро, – вздрогнула Соломатина от неожиданности.

– Да, замечательное утро! Я все ждал, что раздастся звонок и вы скажете: «Не приеду».

– Хотела, – честно призналась Инна, – но вот приехала.

– Вы – ответственный человек.

– Только куда мы едем? В воскресенье, в такую рань? В детстве в воскресенье утром меня возили в зоопарк. Ну, чтобы по холодку и пока людей нет.

Сергей Петрович рассмеялся.

– Нет, мы едем за город, к моим друзьям. И на мою работу.

– Работу?!

– Ну, если хотите знать – работу, которая и хобби тоже. Такое взаимопроникновение.

– Интересно. – Соломатина улыбнулась и взяла Сергея Петровича под руку. Тот галантно изогнулся, и так они проследовали к машине.

С тех пор как Соломатина пошла работать в учебно-тренировочный центр, она ни разу никуда не ездила. Неделя была рабочей, в выходные она навещала родителей, убирала свою квартиру и готовилась к работе. Она составляла все новые и новые таблицы для тестов, анкеты, списки вопросов. Иногда ей хотелось куда-то сходить и съездить, но сил уже не оставалось. Сейчас, сидя рядом с Петровичем, как разрешил ей называться Колесник, она наслаждалась. Это было настоящее путешествие – с видами в окне, с покупкой воды и мороженого в сельском ларьке, с остановкой у переезда. Скорый поезд проследовал быстро, окна мелькали кадрами киноленты, Инна страшно позавидовала тем, кто куда-то мчался.

– У вас щека в шоколаде. И нос в желтой пыльце. Это вы сурепку нюхали. Вытирайтесь, – Колесник подал ей бумажную салфетку, – мы приехали.

Инна вылезла из машина, осторожно размяла затекшую спину, вдохнула запах скошенной травы и только потом огляделась. Перед ней было поле. Летное поле, окруженное сосновым лесом. Ряд маленьких самолетиков сверкал крыльями, между ангарами сновали люди, большой пес, расположившийся рядом неподалеку, чесал пузо. Соломатина оценила простую красоту места.

– Я правильно понимаю, мы приехали на аэродром?

– Правильно. Это учебный аэродром. Здесь учат летать «чайников».

– А кто учит летать?

– Мои друзья. Они такие же асы, как и я. – Колесник шутливо подкрутил несуществующие усы. – Пойдемте, я вас познакомлю.

Они пошли по полю к одному из ангаров, где оказался огромный холл с диванами, обеденные столы и стулья, стойка бара и кухонька, скрытая за салонными дверями. Их появление было встречено гулом. Колесник пожимал руки, отвечал на приветствия, когда все немного успокоились, он представил Инну:

– Вот, прошу любить и жаловать – Инна Соломатина, психолог нашего центра.

Все опять загудели и наперебой стали предлагать Инне чай, воду, кофе.

– Так, отстаньте от человека. Я – Клара. Кормлю эту всю ораву. Думаю, и вам надо начать с обеда! – раздался высокий женский голос, и на передний план вышла маленькая щупленькая женщина.

– Спасибо, но я всю дорогу ела. То мороженое, то печенье, то вода сладкая. Я совсем не хочу есть! – поблагодарила Соломатина.

– Хорошо, тогда я тебе пирожков нажарю. С чем любишь – с картошкой, мясом, зеленью и яйцом или сладкие?

– Я все пирожки люблю! – улыбнулась Инна.

– Отлично, когда приземлишься, они будут готовы.

– Что сделаю? – не поняла Соломатина.

– Приземлишься, – ответил Колесник, поскольку женщина уже скрылась на кухне.

– Я не собираюсь летать! – Инна покосилась на огромное окно, за которым было поле и самолеты.

– И не надо собираться. Надо просто попробовать. С инструктором. Самым надежным.

– Да что вы! Сергей Петрович, да ни за что! Я боюсь самолетов, высоты, запаха горючего. Вы только не рассказывайте на работе об этом, но я до ужаса, до обморока боюсь этого всего! – зашептала Инна на ухо Колеснику.

Окружающие сделали вид, что заняты своими делами. Колесник взял Инну под руку и потащил на улицу.

– Вот, смотрите! Это – самолеты «Цесна», – прокричал он, потому что в этот момент садился один из самолетов. – Самые распространенные учебные самолеты в мире. Понимаете, на них в США домохозяйки учатся. А потом на них же за продуктами в другой штат летают! А вот это – колдун.

– Господи, что это? – изумилась Инна.

– Так называется вот этот полосатый флажок, ветроуказатель. По нему приблизительно определяют направление и силу ветра.

– И какой сейчас ветер? – спросила растерянно Инна.

– Никакого. Видите, он тряпкой висит. Никакого ветра, полный штиль, самолет не снесет, управлять им будет легко. И никакой вам турбулентности.

– О господи, – прошептала Соломатина и почувствовала, какими холодными стали ладошки. Такими ледяными руки у нее были в момент увольнения с фабрики.

– Значит, так. Я – пилот. Бывших же пилотов не бывает. Я отвечаю за свои слова. И если я вам советую подняться сегодня в воздух, значит, это нужно сделать.

– Я не могу. Я в следующий раз, мне нужно морально подготовиться, – залепетала Инна. Она прямо физически почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

– Инночка, я вас прошу… – ласково начал Колесник, но в это время его окликнули люди, которые шли от приземлившегося самолета.

– Здорово, Серега! Погода сегодня – во! – говоривший поднял большой палец.

«Словно о температуре воды в море!» – подумала Инна.

– Да, ветра нет, солнце, небо голубое, – в тон ему отозвался Колесник.

– А как красиво, если смотреть сверху, – заговорил второй человек. Инна с изумлением обнаружила, что под шлемом длинные волосы и красивое женское лицо.

– А шлем обязательно? – вдруг спросила Соломатина, прикинув, что такой вид головного убора ей категорические не пойдет.

– Да нет же, только наушники для переговоров с землей, – добродушно отвечал Колесник.

– Ой, с землей… – пискнула Инна.

– Так, пошли подпишем бумаги, получим инструкции, и полетели! – Колесник подтолкнул Инну к ангару.

– Не пожалеете, – авторитетно поддакнула только что прилетевшая дама.

Все дальнейшее, ровно до набора высоты, Инна вспоминала потом с трудом. Сама она, включая собственный мозг, разделилась на две части. Одна часть была в полуобмороке и твердила, что это безумие, вторая часть сгорала от любопытства, радостного возбуждения и токовала, словно глухарь: «Вот все удивятся, вот все не поверят!» Соломатина ознакомилась с инструкцией, подписала договор на оказание услуг и еще какие-то формальные бумаги. Колесник тем временем где-то переоделся и предстал в легком комбинезоне. В руках у него были наушники.

– Ну, полетели? – спросил он у ничего не соображающей Соломатиной.

– Как? Уже?! Прямо сейчас? Вот даже без пирожков?

Кто-то хихикнул. А Клара громко крикнула:

– Да лети, голубушка, лети, я только тесто поставила!

Соломатина встала и побрела к выходу. «Господи, вот влипла! Страшно же как! – думала она и тут же спохватилась: – Фотку сделать! Надо сделать фотку!»

Они были уже на летном поле, когда Соломатина выхватила из сумочки телефон, заняла выгодную позицию, так, чтобы был виден самолет, и уже приготовилась нажать кнопку, как Колесник выбил телефон из рук.

– С ума сошли?! – возмутилась Инна, гадая, жив ли телефон.

– Вот, возьмите, – Колесник достал целый телефон из травы, – и спрячьте подальше. Вот вам первое правило пилота – перед полетом не фотографируют и не фотографируются.

– Ох, извините. – В данном случае Соломатиной и в голову не пришло смеяться над суеверием.

Самолетик был маленьким и тесным. Так показалось Инне. Она, повторяя движения Колесника, влезла сначала на крыло, потом на сиденье. Там вертелась, как ворона в гнезде, сначала пристегиваясь, потом прилаживая наушники, чтобы не помять прическу, потом она вытянула ноги, задела какие-то педали, испугалась и поджала ноги под себя. Колесник, давно сидевший на месте пилота, терпеливо ждал.

– Ну, вы готовы? – спросил он.

– Ой, да, – выдохнула Инна.

– Тогда полетели.

Колесник огляделся и, убедившись, что техник отошел, громко рявкнул: «От винта!»

– Запомните, это самое первое слово, которое должен сказать пилот, начиная движение. Иначе, не дай бог, снесете голову кому-нибудь! – пояснил Колесник.

Колесник же потом еще выждал некоторое время, включил зажигание, потянул какую-то ручку, и самолетик поехал по полю. Выехав в дальний край, Колесник попросил разрешения на взлет. Из наушников донеслось: «Разрешаю. Хорошего полета!»

Колесник поколдовал над приборами, и самолетик поехал быстрее, быстрее, еще быстрее и в какой-то момент (Соломатина даже не поняла, в какой) оторвался от земли. Инна посмотрела по сторонам и ничего страшного не увидела. Внизу оставались поле, лес, собака, лениво помахивающая хвостом, внизу оставалась земля. Наверху их ждали облака, солнце и еще неизведанное Инной чувство простора.

– А на земле «Цесна» казалась больше, – неожиданно сказала Инна, когда они делали круг над полем.

– А так мы не на «Цесне», – радостно сообщил ей Колесник. – «Цесну» надо было ждать, а этот был готов. Но ждать я не мог – вы бы успели сбежать от меня.

– Значит, мы не на самом надежном самолете? – Инна вцепилась в кресло.

– Что вы! «Пионер» еще лучше. На нем не домохозяйки летают, а летчики тренируются! – заверил ее Колесник.

А страх понемногу отступал. Чем выше они поднимались, чем меньше становились дома, деревья и дороги, тем свободнее чувствовала себя Инна.

– Смотрите, а это Можайское водохранилище. – Колесник указал на водную гладь без края.

Только на одном берегу были миленькие домики и аккуратно подстриженные деревья, а дальше шел песок и густой лес. Внизу прополз игрушечный поезд, бегали машины, шоссе было не змеей, как принято описывать, а тонким шнурком, забытым растяпой. Инна вертела головой, совсем не прислушивалась к переговорам. Она с удивлением поняла, что нет никакой турбулентности, что почти не трясет. В кабине немного пахло чем-то техническим, а в остальном было довольно комфортно.

– Какой удобный иллюминатор! – прокричала Инна, указывая на стеклянную крышку кабины.

– Фонарь! Это называется – фонарь! – поправил Колесник.

– Хорошо, – кивнула Соломатина. Она вдруг увидала золотые купола и кучку крыш.

– Что это?

– Верея, город Верея. Старый русский город. Видите, восстанавливают потихоньку церковь.

Они сделали круг над Вереей. Инна, позабыв о высоте, свесила голову и внимательно разглядывала землю.

– Сейчас мы поднимемся и войдем в облако, – предупредил Колесник.

– Зачем? – Инна вспомнила о своих страхах.

– Вы удивитесь, как красиво в этих коридорах. Облако, оно же имеет ширину и высоту, оно объемное, – пояснил Сергей Петрович.

– А мы наберем большую высоту?

– Вообще учим летать на ста восьмидесяти – двухстах. Сейчас чуть повыше будем.

– Ой, – сказала Инна.

А Колесник предложил:

– Давайте, вы попробуете управлять самолетом?

– Ни за что! – Инна чуть не выпрыгнула из самолета.

– Я вас не прошу все взять в свои руки, я предлагаю, например, повернуть направо или налево. Вот, давайте свою руку, я вам покажу.

Инна покорно положила ладонь на рычаг, Колесник накрыл ее руку своей рукой, и они тихонько повернули самолет. Инна рассмеялась – самолет слушался. Он был легким, уступчивым, покорным.

– Ну, а теперь мы вынырнем из облаков. – Колесник сделал маневр, Инна взвизгнула, а самолет уже летел под облаками. Инна увидела его тень.

– Мы снижаемся, сейчас будет посадка, – предупредил Колесник. Они сделали круг над полем и подлетели к полосе. Самолет, слушаясь Колесника, покачивая крыльями, шел к зеленой траве.

Инна зажмурилась, но посадка была мягкой – шасси коснулись земли, и самолет покатился вперед.

Колесник переговаривался с диспетчером, Инна поглядывала по сторонам. Затем она сняла наушники, поправила волосы. Самолет подкатился к краю поля и остановился. Колесник выключил двигатель. К ним подбежал техник и помог открыть «фонарь».

– Ну как, Сергей Петрович? Все нормально было?

– Отлично!

– А вам понравилось? – обратился техник к Соломатиной.

Понравилось ли ей?! Инна не могла ответить одним словом и не могла точно сформулировать свои ощущения. Было ясно одно – из маленького самолета «Пионер» вышла другая женщина. Инна спрыгнула с крыла, аккуратно свернула наушники и провода, она расправила плечи, посмотрела на Колесника и рассмеялась.

– Что это с вами, дорогой психиатр? – тихо спросил Сергей Петрович.

Соломатина не ответила. Она шла по полю и понимала, что даже походка у нее сейчас другая. Что смотрит она по сторонам так, как смотрят вот эти девочки, которые приходят к ним в центр на переподготовку. Инна чувствовала легкость и головокружение. Сейчас все было прекрасно – день, место, люди, что были рядом, и даже этот блохастый пес, бежавший им навстречу.

– Инна, с вами все хорошо? – на всякий случай строго спросил Колесник.

– Со мной все замечательно! И огромное спасибо вам.

– А, – отмахнулся Сергей Петрович, – я просто знал, что вам понравится.

– Я не могу сказать, что мне понравилось. Я просто поняла, что есть другая жизнь. И она здесь, на небе.

– Ну, голубушка, вы пьяны от адреналина! – рассмеялся Колесник.

– Ничего не пьяна, мне понравилось, мне очень понравилось! И надо было попробовать порулить…

– Ээээ, нет! – Колесник даже остановился. – Вы запомните, все проблемы в воздухе начинаются со слов: «Смотри, как я умею!» Так что если хотите летать, а не быть пассажиром, – учитесь. Только так.

– Я согласна! – выпалила Соломатина. И она была сейчас искренней.

Когда они вошли в ангар, там грянуло «ура!». Соломатина смутилась, а окружающие, друзья Колесника, наперебой ее поздравляли. Эти люди понимали, какой шаг она совершила. Эти люди, профессионалы с огромными часами налета, умели оценить храбрость новичка. И пусть Инна сегодня была только пассажиром, для нее это был важный день.

Потом кто-то открыл шампанское, Клара принесла пирожков, все рассказывали свои истории, а Инна Соломатина, пожалуй, впервые в жизни почувствовала себя членом сообщества. Она уже любила всех этих людей, умилялась их простоте – они же герои-небожители, она слушала и старалась запомнить советы. И все это время ее не покидало ощущение своей исключительности. «А как иначе, я же смогла!» – сказала она сама себе уже дома перед сном. Ее проводил Колесник, подождал, пока она поднимется к себе, потом набрал мобильный и сказал:

– Вы – молодец! И сейчас я это говорю вам совершенно ответственно. Если хотите, будем заниматься вместе.

– Хочу! – ответила Инна.

В понедельник к Инне пришла та самая стюардесса Лена.

– Вот ваши документы. Думаю, вы сами решите, как вам поступить. На всякий случай я поговорила с одним из наших сотрудников, если будут вакансии, мы вам сообщим, – сказала Инна и добавила: – Я вот вчера впервые поднялась в воздух на маленьком самолете. И даже смогла развернуться в воздухе. Должна сказать, это дорогого стоит.

Лена улыбнулась:

– Ну, все. Добро пожаловать в наш клуб. Ведь с полетам как? Либо сразу «нет», либо «да» на всю жизнь.


И Соломатина действительно попала в клуб. Теперь ее жизнь была поделена на две части – работу и полеты. В свои выходные Инна просыпалась очень рано и уже к восьми была на аэродроме. Что характерно, само пробуждение и дорога были сопряжены с дурным настроением. Соломатина искала тысячу причин, чтобы не вылезти из постели и не выехать из дома. За этим стоял страх. Самый обычный страх нового. Через силу, ругаясь на себя страшными словами, Инна ехала навстречу небу. Настроение менялось, когда она входила в ангар. Обычно там уже были пилоты. Они пили кофе, трепались и составляли маршрут для учеников продвинутых. Инна шла вдоль кромки поля, мимо самолетиков, мимо неизменной собаки. (Инна даже удивлялась, что пес не бегает по округе, а дежурит у рычащих и пахнущих соляркой самолетов.) Когда Инна входила, она уже не помнила о страхе, на смену ему приходило радостное возбуждение. Когда же Соломатина садилась в самолет, у нее привычно холодели руки, но сердце радостно екало. Как она себя чувствовала в воздухе, она бы не смогла описать – столько разных и не похожих друг на друга настроений сменяли друг друга. Это была радость нового навыка. Это было веселье – она чувствовала себя совершенной девчонкой. Иногда она успевала удивиться необъятности неба, его высоте и чистому цвету. Облака были связаны с грустью – их дымчатые ходы и тоннели напоминали лабиринты жизни, кто знает, что там за следующим поворотом. Учебный полет длится недолго, но за это время Инна успевала прожить всю эту гамму чувств. И наверное, поэтому приземлялась она и выходила из самолета иным человеком – впечатления и переживания, помноженные на стресс, способствовали внутренним переменам. «Но если это станет привычкой, как бывает в любом занятии и в любой профессии? Что происходит с людьми, и как не уронить эту внутреннюю планку самоощущений?» Эти и другие, похожие, вопросы задавала себе Соломатина.

На работе узнали про ее новое хобби, и рейтинг Соломатиной взлетел. Удивительное дело, в организации, где вообще никого нельзя удивить полетами, новичок из «наземных», вызывал справедливое чувство уважения.

– Получать лицензию пилота будете? Или так, просто… – через несколько месяцев поинтересовался ее начальник.

Соломатина хотела ответить, что так, просто. Что летать ей нравится, потому что очень важно уважать себя. А уважение приходит, если ты справишься со своими сомнениями и капризами.

– Я пока не знаю. У меня посадка плохо получается. Я летаю для себя, для собственного удовольствия.

– А, – протянул начальник, а Соломатина вдруг задумалась.

Она вдруг вспомнила, что еще совсем недавно злилась, истерила и ругалась с Антоном. Это было совсем недавно, а теперь ее не трогают его звонки, попытки объясниться, рассказать, почему он опять встречается с Аней Кулько. Соломатина обнаружила, что то истеричное состояние, в котором она прибыла в Озерск, прошло без следа. Ей некогда было анализировать чужие поступки, а чужие капризы стали ей совершенно неинтересны. Соломатина еще вспомнила, что неизбежные конфликты с родителями не вызывают у нее больше гнева. Все недоразумения она терпеливо и спокойно разруливала. Но самое главное, личная жизнь больше не является чем-то, что вызывает беспокойство, чем-то, о чем надо беспокоиться и сокрушаться. Соломатина задумалась над тем, что ее жизнь за достаточно короткое время стала качественно иной. «Неужели только из-за того, что я научилась летать? Видимо, дело не в том, ЧТО ты делаешь, а в том, для ЧЕГО и КАК», – размышляла она.

Соломатина уже сама взлетала и сама могла посадить самолет, она уже не боялась крутых виражей и могла сказать, что зимний пейзаж и зимнее небо ей нравятся больше летних. Когда маленький самолетик взлетал, снег, облака, серый лес, казалось, были покрыты золотой пыльцой, и только синее небо было почти прозрачным. Именно зимой это пространство становилось невозможно громадным и при этом очень близким. То, что было скрыто летней зеленью, зимой обнажалось, становилось явным. Эта сочетаемость несочетаемого, близкое – далекое, приводила Соломатину в восторг. К тому же она чувствовала, что она сама творит это чудо – не окажись она здесь, на высоте, не увидала бы дальних деревень, куполов, строений, скрытых летом, и вообще просто земли, которая куда-то «сворачивает» у самого горизонта.

Когда только Соломатина начала учиться на летных курсах, домашние с ней разругались. Отец стукнул кулаком по столу и назвал дурой. Мать как-то издевательски посмотрела на нее и произнесла что-то вроде: «Полная безответственность!» Соломатина поняла, о чем речь, – занятия рискованные, надо думать не только об удовольствиях. «Мало ли чего хочется! Надо понимать, к чему это может привести!» – это была любимая фраза домашнего обихода. Соломатина все это выдержала спокойно. Для себя она все решила. Даже если она и понимала, что риск есть, она не дала себе на эту тему долго думать.

Реакция Ани Кулько была тоже ожидаемой. Аня позавидовала – она завидовала и новой работе, где главным, по ее мнению, было присутствие красивых состоявшихся мужчин. Она позавидовала и смелому шагу подруги, а потому сказала:

– Ну, как замещение личной жизни вполне подходит.

Соломатина рассеянно отреагировала на замечание. Тогда Аня добавила:

– Знаешь, я еле-еле вытащила Антона из депрессии. Как ты умудрилась довести человека до такого состояния? Знаешь, мне кажется, что он тебя ненавидит. Он так иногда о тебе отзывается…

– А вы обсуждаете меня? – спросила Инна невинно.

Кулько попалась в ловушку:

– Каждый вечер. Ты даже не представляешь, как он…

– Значит, не разлюбил, если обо мне каждый вечер вспоминает, – улыбнулась Соломатина.

Кулько прикусила губу. А Соломатина спокойно продолжила:

– Знаешь, Анька, я не понимаю, почему мы дружим с тобой так долго. По всем законам, приметам, правилам, да просто по жизни мы должны были давно поссориться с тобой. Ты же по простоте душевной ни одного слова не скажешь!

– Ты сдурела, – ответила Кулько, словно ожидала нечто подобное.

– Да, нет, не сдурела. Я искренне не понимаю, почему до сих пор не поссорились.

– Ты просто в плохом настроении.

– Я не помню, когда в последний раз была в плохом настроении, – рассмеялась Соломатина, – у меня сейчас настолько все отлично, что даже сглазить не боюсь.

Женская дружба похожа на варенье – что-то кисло-сладкое, всегда вовремя, можно со всем употребить – хоть с хлебом черным, хоть с пломбиром и вполне пригодное для выживания в экстремальных условиях. Но как и варенье, дружба может покрыться плесенью, сделаться непригодной. Тогда или эту пенку ложкой снимать и переварить, или просто выбросить банку в мусорное ведро. Соломатина, высказав Ане Кулько неприятную правду, тут же поинтересовалась:

– Что ты думаешь про выставку старых акварелей? Давно мы с тобой в музей не ходили.

Эта фраза означала, что банку с вареньем решили еще оставить на полке.

На всякий случай Аня решила не оправдываться и поддержала разговор про музей.

– Да, давай, акварели – это прекрасно, – сказала она и, не удержавшись, добавила: – Может, Антона с собой возьмем?

– Возьми, если не боишься, что я его уведу у тебя. Просто так, ради смеха, – молниеносно ответила Инна. Она не стала добавлять, что Антон ей не нужен и что это почти забытая история.


Лицензию Соломатина получила. И самым сложным в этом деле было прохождение медкомиссии – Инна из-за своей общительности не один раз попадала впросак. Так уж получилось, что почти все врачи Соломатину знали. Правда, строгости в подходе это не убавило. И к тому же сама Инна как-то легкомысленно отнеслась к мероприятию. На осмотре, увидев знакомое лицо терапевта, Соломатина, забывшись, стала по-женски жаловаться на усталость.

– Понимаешь, вот вечером прихожу, сил нет, давление померила, что-то низкое…

Знакомая срочно ее перебила.

– Инночка, я сейчас официальное лицо, – сказала врач, – вы жалуетесь на давление как врачу или подруге?

Инна опомнилась – давление вообще не беспокоило ее, все она сказала в порядке светской беседы. Впрочем, на ее слова можно было не обращать внимания – все исследования показали отличный результат.

– Я вам не буду говорить, что с таким с здоровьем вас можно посылать в космос. Я просто вам тихо позавидую, – сказал ей врач, подписывающий медицинское заключение.


После получения лицензии Соломатина попыталась сделать перерыв. Она почти не ездила на аэродром – занималась домашними делами, читала, слушала музыку. Ее распирала гордость – она достигла цели. Инна понимала, что теперь не будет такого ученического азарта, но будет удовольствие от процесса.

– Это все ерунда, – заметил Колесник, который был невероятно горд ученицей. – Это я про лицензию. Тебе еще учиться и учиться. Только практика сделает из тебя профессионала.

– Но я не хочу быть профессионалом. Мне просто нравится летать.

– Почему? Почему тебе нравится летать? – поинтересовался Колесник. Он вообще любил поговорить с Соломатиной на самые неожиданные темы. Особенно его интересовала психология.

– Кто его знает! – воскликнула Соломатина. – Я сама хочу понять. Я же не профессиональный летчик, чтобы настолько «болеть небом». Мне процесс полета, конечно, нравится, но состояние после мне нравится еще больше. Вообще, ты заметил, что когда говорят о профессиональной деформации, всегда упоминают ее со знаком «минус». Сдается мне, что она есть и со знаком плюс.

– Конечно, есть. Глядя на наших стюардесс, это можно утверждать точно. Вообще, интересно…

– Очень, – перебила его Соломатина, – это очень интересно. Скажи, меня в стюардессы возьмут?

– Тебя могут и в пилоты взять. Но только, если еще немножко потренируешься и я за тебя словечко замолвлю, – расхохотался Колесник.

Соломатина даже не рассмеялась.

– Сергей Петрович, ты не шути так. Пилотом быть мне не светит. Сам же понимаешь. Но вот стюардессой поработать…

– Зачем тебе это надо? С твоей профессией, с твоими знаниями? Ты отличный врач, народ же к тебе идет. И только к тебе. Я видел расписание приемов. А ты – «поработать стюардессой». Пойми, это уважаемая и даже в чем-то рисковая профессия. Но не для тебя она. Ты можешь другое и очень важное! – Колесник даже остановился.

– Не горячись, – остановила его Инна, – мне надо попробовать. Понимаешь, это то, о чем мы говорили – профессиональная деформация со знаком «плюс». Отличная же тема для диссертации.

– Соломатина, ты – крутая тетка! – Колесник даже присвистнул.

– Я – не крутая. Я беру реванш за свои поражения.

– Неужели они у тебя были?

– Еще сколько! – теперь уже присвистнула Инна.

– Ничего. Все поправишь. – Колесник взял ее под руку. – Знаешь, будь я холост, я бы за тобой хорошенько поволочился бы, а потом сделал тебе предложение.

– Будь я не такая сумасшедшая, я бы согласилась выйти за тебя. А так только бы намучился!

Сергей Петрович расхохотался.

– Не думаю. Ты действительно крутая тетка! Ты даже сама не понимаешь, насколько ты крута.

– Да что ж во мне такого крутого?! – Соломатина посмотрела на Колесника.

– Ты стала пилотом. Хорошо, пилотом-любителем, – поправился Колесник, увидев мину на лице Соломатиной, – при этом ты отличный врач, ты отличный специалист. Это стало возможно только потому, что у тебя есть характер. Почти мужской. И сила воли. И ты смелая. Не смейся – самому подняться в воздух не так просто. С инструктором летать не решаются. А еще ты симпатичная.

– Да, – проговорила Инна, – ну, ладно. Уговорил. Я крутая.

Через две недели Инна Соломатина поступила на курсы бортпроводников. И в этом случае она опять пошла против течения. Ей ничего не стоило поступить на курсы, где работала. Там ее отлично знали, и ее учебная жизнь была бы комфортной, и дальнейшее распределение было бы наверняка удачным. Но Инна пошла заниматься в небольшую, новую и совсем неизвестную авиакомпанию.

Все, кто знал Инну Соломатину, не удивились этому шагу. Те, кто ее знал, понимали, что Соломатина случайных шагов не делает. Те, кто знал ее плохо, недоуменно пожимали плечами. Какой смысл был менять хорошую, спокойную и вполне прилично оплачиваемую работу на беспокойную, тяжелую в физическом и моральном смысле профессию. Соломатина непонимающим ничего не объясняла и не доказывала – она окончательно исцелилась от душевных переживаний, и внутри ее не было сомнений в правильности собственных поступков. Как это ни удивительно, сейчас она напоминала ту самую Инну, которая, затянутая в накрахмаленный белый халатик, пришла волонтером в палату к Олегу Федотову. Сейчас в ней обнаружились та стойкость, упрямство, уверенность в правильности собственных действий. Единственное различие было в том, что теперешняя Инна была старше почти на пятнадцать лет.

Глава девятая

Пристегните ремни!

Как известно, профессия стюардессы – профессия публичная. Огромное число людей имеет возможность рассмотреть тебя с ног до головы и поговорить с тобой. Выводы, которые они делают, должны быть исключительно положительными.

– Скажите, у вас есть татуировки, пирсинг? – Это был один из первых вопросов, который задали ей.

– Вроде бы нет, – ответила Соломатина и добавила: – На видных местах точно нет.

– А на невидных их не делают, – резонно ответили ей.

Страх перед высотой, страх турбулентности – все это были дежурные вопросы. Приемная комиссия понимала, что поступающий наперекор своим страхам не пойдет. К тому же в личном деле Соломатиной лежала копия лицензии летной школы. Зато обращали внимание на образование, навыки, знание языков и возраст.

К возрасту разные компании подходили по-разному. Кто-то предпочитал совсем молодых, кто-то обучал и брал на работу и после тридцати. Соломатина, перешагнувшая этот рубеж, оказалась в выгодном положении. Английский она знала, врачом со специализацией психолог была. А еще был опыт работы, и настолько разнообразный, что комиссия единогласно утвердила ее кандидатуру.

– У вас высшее медицинское, вы занимались наукой, работали няней, занимались кадровыми вопросами на производстве, вы знакомы с нашей спецификой. Вы, наконец, пилот-любитель. Готовая стюардесса, можно сказать, – сказали ей в приемной комиссии.

Соломатина радостно кивала. Она собиралась получить еще одну профессию, в которой ей многое нравилось, многому предстояло научиться. Она помнила чью-то фразу о том, что стюардесса – это сто профессий. «Сто не сто, но все равно много», – подумала Соломатина, которая на одном из занятий училась пеленать грудных младенцев и принимать роды. Конечно, навыки давались простейшие, но такие, которые могли помочь в экстремальной ситуации. Еще она научилась грамотно сервировать стол и правильно поднимать тяжести. Не секрет, что многие пассажиры свой багаж размещают так, что соседям места уже не остается. Стюардессы, отвечающие за безопасность пассажиров, вынуждены перекладывать сумки и чемоданы.

Легче всего ей давались спасательные операции – на отработку всех этих действий Соломатина насмотрелась уже на работе. Поэтому что в бассейне, что на «суше» она была первой. Да, в группе она была самой старшей по возрасту, но ее сноровка и настойчивость вывели ее в лидеры. И если поначалу все эти красивые юные девушки «на шпильках» и «с ресницами» смотрели на нее с оттенком превосходства, уже через месяц она была для них примером. Соломатина никогда не зазнавалась, она просто обожала, когда у нее все получается на «отлично».

С Аней Кулько она встретилась после одной из тренировок.

– Господи, да что с тобой?! Где твои волосы?! – удивилась подруга, обнаружив, что Инна носит тугой низкий пучок.

– Нельзя, чтобы случайный волос упал на столик пассажира и вообще куда-либо упал.

– Какого пассажира? – не поняла Кулько.

– Авиапассажира, – рассмеялась Инна и продолжила: – Ты знаешь, какой отпуск у стюардесс?

– Понятия не имею.

– До семидесяти дней. А еще зарплата у них от тридцати до ста тысяч.

– У тебя, конечно же, будет именно сто тысяч? – съязвила Аня.

Она уже разобралась во всем и опять позавидовала. «Вот почему же этой Соломатиной везет?! Почему она все время попадает туда, где хорошо?!» – подумала Аня. Хорошо – это много денег, богатых женихов или какие-нибудь бонусы. Кулько измеряла успех своим аршином. Сейчас она позавидовала той легкости, с которой Соломатина переместилась в пространстве, и в голову Ане не пришло, сколько усилий для этого приложила Инна и какая работа предшествовала этому «перемещению».

– Знаешь, думаю, что не сразу, но будет, – уверенно ответила Инна, – понимаешь, зарплата стюардессы зависит от многих обстоятельств – образование, налет часов, где, на каких рейсах летаешь. Потом язык, другие навыки. У меня же есть летная лицензия. Ну, да, я должна буду сначала хорошо работать. Почти без выходных. Но зато отпуск у меня будет семьдесят дней.

Аня Кулько опять услышала свое. Она не услышала про налет, тяжелую работу, про обучение и багаж, с которым Соломатина уже пришла на курсы. Она услышала, что отпуск будет семьдесят дней.

– Везет же. Полетаешь по миру, а тебе еще и отпуск огромный. Но ладно, я уже привыкла, что ты умеешь устраиваться!

В устах Ани это звучало уже совершеннейшей издевкой. Сказав это, Аня тут же перешла к делу, ради которого приехала на встречу с Инной.

– Ты же знаешь, у Антона дела идут в гору. Еще два сборника в планах. Но планы кушать нельзя. Может, ты поговоришь там со своими, Антон к вам приедет, выступит. Стихи почитает. Я вот тут и календарик посмотрела, седьмое декабря – Международный день гражданской авиации. Все отлично совпадает. У него же много лирики всякой про небо и все такое…

Соломатина устало вздохнула – Аня совершенно не менялась, она по-прежнему говорила слово «кушать» и по-прежнему думала только о своей выгоде. Инне стало грустно, хотелось, чтобы кто-то, кто знал ее жизнь, интересовался ее новостями, разделял ее успехи. Так странно распоряжалась жизнь – близкие к ней люди не могли оценить то, чего она добивалась. Родители из-за опасности выбранной ею профессии, подруга неразборчиво завидовала. Инна вспомнила Антона. Тот слушал ее и слышал, но был занят своими переживаниями и проблемами. Вообще, та часть жизни была не ее, не Соломатиной, а Антона Пьяных. И поэтому тогда она как бы потеряла себя. Испытывая любовь к Антону и искренне переживая за него, она отодвинула на второй план собственную жизнь. «Не у всех это получится – проживать две жизни сразу. Свою и любимого человека. Вот и я не нашла золотой середины!» – думала про этот период Инна.

Аня Кулько завидовала – вся ее жизнь рядом с Инной Соломатиной была дорогой зависти и мелких предательств. Что хотела получить взамен дружбы Аня, никто уже не знал, не знала она сама. Вернее, в разное время это были разные желания – конспекты, помощь, протекцию, деньги, мужчину, опять протекцию. И все время, пока они общались, Аня ждала, что Инна ее разоблачит, а разоблачив, поссорится навсегда. Но Инна оказалась сильнее интриг – на что-то она закрывала глаза, на что-то обижалась и говорила об этом вслух, чему-то удивлялась. Но ссориться – не ссорилась. Соломатина считала, что Аня Кулько, такая какая есть, дана была судьбой в подруги. И ответственность за нее лежит на ней, на Соломатиной. Точно так же она без всяких скидок в семнадцать лет отвечала за подопечного Олега Федотова. Поэтому, все понимая, она не ссорилась.

Но сейчас, на пороге еще одной перемены, Инна вдруг посмотрела на дружбу с другой стороны. «А дружба ли это? – спросила она себя. – Может, я ошибаюсь? Все эти годы я ошибаюсь. И вовсе не друг рядом со мной. И если я сейчас засомневалась, значит, этому есть причины. Я малодушничала, я уходила от разрыва, прикрываясь соображениями обязательств и верности».

– Знаешь, Анька, мне кажется, что нам не стоит продолжать дружить. Или поддерживать отношения. Потому что дружбой это не назовешь. Понимаю, это выглядит и звучит комично. Совсем недавно я что-то такое говорила, удивлялась, как это мы дружим. И наверное, тогда надо было все сказать. Но я не смогла. Пожалела нас, время, которое мы потратили на странную дружбу. Видишь, даже сейчас я деликатная, я не говорю, что ты это время использовала с выгодой для себя. Одним словом, Анюта, пока.

Соломатина встала. Она хотела что-то еще сказать, но передумала. И так все выглядело мелодраматично. Другая бы на ее месте промолчала и просто вычеркнула телефон подруги. Но Соломатина была правильной – она все делала тщательно и до конца.

В этот день у нее было плохое настроение. Так бывает, когда обнаруживаешь, что совершил оплошность и все ее заметили. И вот ты мучаешься от неловкости. Этим вечером Соломатина честно припомнила все проступки подруги, и ей было стыдно. Вот так была Инна устроена – она стыдилась чужой нечестности и подлости, а еще стыдилась собственной беззубости и бесхребетности. Инна давно обо все догадывалась, просто не хотела себе в этом признаваться.

Это было время решительных действий. Соломатина еще раз начинала новую жизнь, но на этот раз она полностью обрубала старые связи. Она уже знала, что недоговоренности, незаконченные отношения, старые утомительные связи разного толка осложняют ей жизнь. То, что человек с другим характером спокойно терпит или игнорирует, Соломатина держала близко у сердца, пытаясь контролировать, участвовать, сопереживать. И как показала жизнь, делала это в ущерб себе.

Тридцатилетие – возраст определений. Так, во всяком случае, принято считать. Тридцать лет – это веха, когда впервые подводятся серьезные итоги. Соломатина скорее почувствовала это, очистив пространство вокруг себя и дав себе слово больше не терпеть «токсичных» отношений. Модное слово «токсичный» Инна не терпела, но вынуждена была согласиться, что дружба с Аней Кулько отлично подходила под это определение.


Четыре месяца учебы пролетели незаметно. Наступило лето, когда Инна вылетела в свой первый рейс. Когда она, в своем форменном кителе прошла по салону, поправляя багаж пассажиров, она вдруг вспомнила свои детские мечты. «Господи, да вот же оно! Униформа! Моя давняя мечта – работа в погончиках, обшлагах и с форменными пуговицами. Ах, судьба, играешь нами! Это же просто смешно!» – думала она. Первый полет прошел в страхе. Но этот страх был иной – Инна боялась обидеть пассажира, не заметить просьбу, пролить воду, чай, кофе. У нее дрожали руки и колотилось сердце.

– Слушай, успокойся, – сказал ей старший бортпроводник, – у тебя отлично получается. Не робей только. Не показывай свой страх. А то пассажиры – народ такой, палец в рот не клади.

К счастью, первый полет прошел нормально. Этот короткий перелет из Москвы в Питер был ее профессиональным крещением. Еще год она летала на внутренних рейсах, набираясь опыта, знаний, а главное, полная энтузиазма собирать материал для будущей диссертации. Она знакомилась с экипажем, подружилась с девочками-бортпроводницами. Тем более что никто ничего не скрывал друг от друга, все знали, кто чем живет, с кем встречается. Этой близости и откровенности Инна не удивилась – при всей безопасности перелетов, профессия считалась сложной. И каждый здесь зависел от другого, а потому невольно люди доверяли друг другу самое сокровенное.


Наиболее тяжелым в этот период было привыкание к режиму. В ночных перелетах спать запрещалось. Эта практика, принятая во всех авиакомпаниях, не нарушается ни при каких обстоятельствах. Инна, уже знакомая со всеми нюансами, очередной раз удивилась этому. Казалось, бортпроводниц несколько, посменно можно отдохнуть. Соломатина помнила, как, работая психологом, она отмечала жалобы бортпроводниц на расстройство сна. Еще одной трудностью оказалась смена часовых поясов. Первый более чем шестичасовой перелет случился у Соломатиной, как и положено, через год после начала работы. Ее первая «эстафета» (то есть несколько свободных дней между рейсами) пришлась на перелет Москва – Пекин. Сгорая от любопытства, Инна уже планировала прогулки и экскурсию, но вместо этого почти все время проспала в отеле. Ее более опытные напарницы смеялись, они-то ничего не планировали. Во-первых, некоторые уже побывали здесь, а во-вторых, сон был дороже. Ведь обратно предстоял такой же длительный перелет. Инна приноравливалась к новой жизни, только расстраивало ее одно – времени и сил на подготовку к диссертации катастрофически не хватало.

– Подожди, втянешься, – сказал по этому поводу Колесник, – самое тяжелое – это привыкнуть к нашему графику.

– Втянусь, – отвечала Инна.

А про себя подумала, что ради диссертации она еще и не то может. Соломатина не обманывала себя – романтика неба и работа, которую выполняли девушки-бортпроводницы, ничего общего не имели. Только очень молодые, неискушенные пребывали в профессиональной эйфории. Для Соломатиной это была лишь ступень на пути к научной карьере.


У нее было всего несколько часов до отлета, но к родителям она все же заскочила. Было совсем раннее утро, почти еще ночь. Но Соломатина решила визит не откладывать. Приближались праздники, и выходные не предвиделись.

Родители, несмотря на ранний час, уже не спали, словно чувствовали, что она заедет.

– Ты похудела, – покачала головой мать, – совсем тощая. Почему ты не ешь? Вас там не кормят?

– Кормят, – рассмеялась Инна и стала вынимать из сумки множество пакетов.

– Что это? – на кухне появился отец. – То, что пассажиры не доели?

Инна почти не отреагировала на это замечание. Отец становился все сумрачнее и сварливее. Соломатина жалела мать, которая бок о бок жила с тяжелым человеком.

– Папа, вот это вино я купила в Париже. А сыр в Берлине. Чай из Китая. Шоколадки, они все разные – это из Мехико. Знаешь, самый тяжелый перелет был. И там ужасно влажно и жарко.

Соломатина повернулась к матери:

– Мам, я тебе какао привезла. Настоящее, я его на шоколадной фабрике купила, мы туда на экскурсию ездили. Ты же любишь торты делать с глазурью.

– Спасибо. – Мать смотрела, как Инна достает и достает из пакета вкусности.

Соломатина взяла за правило покупать в каждом городе, где бывала, что-то особенное. Или то, чем славились края, или то, что самой понравилось. В гости к родителям она теперь заезжала редко, но уж когда бывала, то старалась удивить сюрпризами. Она знала, что мать обожает готовить, и всегда ей привозила специи, добавки, сиропы. Вкусный сыр, колбасу или удивительные консервы она привозила отцу. Тот благодарил сквозь зубы, но мать потом тайком сообщала, что «папе очень понравилась колбаска». Многие стюардессы из рейсов привозили то, что не понадобилось пассажирам. Мелкие вещицы типа влажных салфеток, маленького шампуня и прочей парфюмерии и гигиены для бизнес-класса – порой оставалось очень много. Инна тоже этим пользовалась, пока не обнаружила, что весь ящичек в ванной набит маленькой зубной пастой. «Хорош, я просто как хомяк!» – рассмеялась она.

В этот раз Инна привезла немного консервов.

– Мам, это копченые устрицы, это артишоки, а это фуа-гра. Баночки маленькие, я вам попробовать взяла.

– Ты представляешь своего отца, который ест устрицы или фуа-гра? – Мать посмотрела на Инну. – Ему бы колбасы да картошки.

– Мам, тогда пригласи тетю Нину, и перекусите. А папе вот, ветчина.

Конечно, родители Соломатиной не голодали, но и позволить себе такие деликатесы не могли. Инне было приятно их баловать.

Кроме вкусностей Соломатина привозила им что-нибудь из одежды. Матери теплый жакет, отцу кепку, перчатки. Родители, которые по-прежнему сердились на дочь за «крутые виражи», радовались обновкам, словно их гардероб был пуст.

– Правильно делаешь, что балуешь, – сказала как-то старшая бортпроводница, глядя, как Соломатина укладывает пакеты перед рейсом, – я тоже своим возила все отовсюду. И дело не в том, что им еды не хватало. Для них все баночки и пакетитки – это как мир посмотреть. Путешествовать-то не могут – годы уже не те. Глаза не видят, ноги не ходят.

Сегодня перед рейсом Соломатина должна была снять мерку с материнского плаща.

– Мама, у меня мало времени. Если я увижу такой плащ, я тебе обязательно куплю. Только мне бы размер точнее знать.

– Ладно, дочка, тебе только с плащами там возиться… – Мать замахала руками, но плащ, приготовленный заранее, Инне подала.

– Все нормально, у нас там три дня будет. Вот и займусь твоим плащом. Все поняла – нужен легкий, на отстегивающейся подкладке.

– Да, да, ну, если… Сама смотри по времени и делам, – смутилась мать.

Соломатина пробыла еще минут двадцать, поцеловала родителей и уже вскоре ехала в Шереметьево.

Инна уже любила эту дорогу. Аэроэкспресс быстро заполнялся людьми. Одни были веселы – в них угадывались отпускники. Другие были почти без багажа и сосредоточенны – это были командировочные. Летели студенты с рюкзаками, чисто, но небрежно одетые. Инна с особенным удовольствием и интересом наблюдала за девушками – симпатичные, но без макияжа, в чем-то унылом, кое-как причесанные, они сосредоточенно листали конспекты, учебники, копались в ноутбуках. «Какое пренебрежение к внешнему виду. И какая сосредоточенность на деле!» – думала Инна с умилением. В ее глазах эти самостоятельные девицы, переезжавшие в другую страну учиться, были чуть ли не символом времени. Соломатина, придававшая работе огромное значение, не могла не уважать этот путь – путь рабочих лошадок, не считавших внешность чем-то вроде путевки в жизнь.

Пока Инна рассматривала пассажиров, пассажиры рассматривали ее. Подтянутая, спокойная, в идеально сидящей униформе, Соломатина являла собой образец надежного проводника. Соломатина и видела, и понимала, что как бы ни веселился народ перед посадкой, как бы ни напускал на себя равнодушный или бывалый вид, страх оторваться от земли был знаком каждому. «Зря они смотрят все эти фильмы-катастрофы. Только пугают себя. В небе все проще и обыкновеннее. Во всяком случае, для пассажиров».

Когда Инна добралась до аэропорта, экипаж был в сборе. Сегодня они летели в Осло на «Airbus 320». Инна, уже имевшая допуск к полетам на различных самолетах, этот самолет любила. В нем было все удобно и практично устроено.

– Вот и Соломатина! – встретили ее коллеги. В этот раз их должно было быть четверо, включая старшего бортпроводника.

– Привет всем! Рассвет какой! – улыбнулась Инна.

– Да, надеюсь, вылет не задержат. – Мимо них прошли КВС и второй пилот. Они направлялись на медицинскую комиссию, только после этого они смогут получить полетное задание.

– Ну что, и нам пора, – дал команду старший бортпроводник Матвей.

Девушки – Инна, Варя и Оксана – подхватили свои вещи и пошли к медикам.

– Зачем, я не понимаю. И рано так. Еще до вылета уйма времени. – Варя, новенькая в их экипаже, пожала плечами.

– Чтобы неожиданностей не было, – улыбнулась Соломатина, – тут все рассчитано. Медкомиссию проходят за два часа до вылета. Мало ли что.

Варя что-то недовольно хмыкнула, а Инна рассмеялась:

– Ты просто не выспалась. Иди получи аптечку. Сейчас брифинг начнется.


В привычных предполетных хлопотах время бежало быстро. Вот уже командир получил самолетную документацию, которую по обычаю в самолет понесет второй пилот. Вот экипаж сел готовиться к полету – изучались схемы, карты, таблицы, сводки погоды. Информации было предостаточно, и всю ее надо было проанализировать.

Соломатина, наблюдая за Варей, решила ее поддержать:

– Как ты думаешь, чем наш командир занят?

– Как чем? Маршрут изучает.

– Представь, что он уже сейчас знает, где нас будет трясти. Так что не бойся. Все под контролем.

Варя вздохнула. А тем временем помощник командира уже сдал лист с информацией о полете, а командир вызвал старшего бортпроводника для инструктажа.

Соломатина слушала привычные фразы и думала о родителях. Она была рада, что не поленилась заскочить к ним. «Они, конечно, не всегда справедливы ко мне, но я их люблю», – думала она и на минуту растрогалась. Она вдруг представила, как сейчас переживает мама. Инна знала, что пока она не позвонит, что долетела, мать не будет спать, не будет смотреть телевизор, не будет читать. Она будет сидеть сложа руки и ждать звонка.

– Инна, все, можем ехать! – окликнули ее.

И она вместе со всеми спустилась к микроавтобусу. Сегодня самолет стоял на дальней стоянке, и пассажиров подвезут на автобусе.

Инна знала, что у них есть еще в запасе время. Наземные службы вместе со вторым пилотом осмотрят самолет, а потом командир проверит работу всех систем. А бортпроводники тем временем проверят каждый ремень безопасности, каждое кресло, спасательные жилеты и питьевую воду. Без внушительного запаса питьевой воды вылет не разрешат.

И вот самолет уже приготовили к рейсу. Слышался стук – это грузили багаж, опломбированные контейнеры с едой уже были на борту.

– Варя, ты чего такая грустная? Осло же. Ты ведь не была в Осло! – легонько подтолкнула Инна приятельницу.

Варя не ответила. Она летала недавно и ужасно боялась турбулентности. Как Инна ни объясняла природу и возможные последствия для самолета этого явления, Варя при первой же «воздушной яме» бледнела.

– И перестань бояться, – уже шепотом проговорила Инна, – во-первых, нервы береги свои. А во-вторых, если заметят, разговоры пойдут. Ты сюда пришла по собственному желанию. А придется землю топтать потом.

– Я не боюсь, – сказала Варя и прошла в хвост. Все действия, которые бортпроводник делает перед вылетом, Инна делала уже автоматически. Она еще раз прошла по салонам. А когда раздался сигнал проверить надувные трапы, она уже сидела на своем месте.

Взлетели они без задержки. Бортпроводники дождались, когда погаснут табло, и стали разогревать завтрак.

– Варя, хочешь, когда прилетим, в город погулять вместе пойдем? – спросила Инна Варю, когда они разносили напитки.

– Хорошо, – ответила напряженная Варя, ожидая турбулентности.

«Бедная девочка. Она летать не будет, – подумала Соломатина. – Надо будет расспросить, как ее сюда занесло».


Осло встретил их свежим ветром. Экипаж разместился в отеле. Им предстояло прожить здесь пару дней.

– Девочки, кто погулять? – Оксана уже приняла душ и переоделась.

– Мы – погулять, только чуть позже, – ответила Инна, заметив, что Варя промолчала.

– Как знаете, время терять не хочу. – Оксана ушла.

Варя молча раскладывала свои вещи.

– Слушай, что с тобой? Только не рассказывай про турбулентность. Здесь ее нет и не будет. – Соломатина подошла к девушке.

– Ничего.

– Я же вижу. И думаю, другие видят. Только ничего не говорят. Но шептаться могут. Конечно, ты можешь молчать, но если нужна помощь…

– Не нужна, спасибо. – Варя как-то уж совсем забилась в шкаф.

– Эй, ты что? – Инна вдруг поняла, что девушка плачет.

– Ничего, ничего… – Варя поднесла руки к лицу.

Соломатина подошла к ней, решительно усадила в кресло.

– Так, рассказывай. Иначе наябедничаю, и тебя не допустят к рейсу. Ты не имеешь права быть в таком состоянии.

Варя всхлипнула, потом нащупала рукой бумажные салфетки, вытерла глаза и сказала:

– Я люблю его. А он совершенно не обращает на меня внимания.

– Кого любишь? – Соломатина опешила.

– Игоря… Игоря Владимировича…

– КВС нашего? – совсем изумилась Инна.

– Да.

– А вы были знакомы до того, как ты пришла к нам?

– Да, мы… встречались…

– Вот это да. А никто и не догадывался, между прочим, – хмыкнула Соломатина.

– Никто? – сквозь слезы спросила Варя.

– Никто. Поверь мне. Я – человек наблюдательный.

– И хорошо. Потому что у нас нет никакого будущего.

– Он женат. И у него дети, – заметила Инна.

– А то я не знаю. Он говорил, что разведется. – Варя опять всхлипнула.

– А ты веришь влюбленным мужчинам?

– А кому же еще верить? Рекламе йогурта, что ли?! – фыркнула Варя. Вслед за ней фыркнула Инна. Потом они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Я – дура. Но я так его люблю. Так, что…

– Что ради него пришла сюда. Хотя страшно боишься летать.

– Да, боюсь. Но здесь я рядом с ним.

– Варя, – жестко сказала Соломатина, – рядом с ним его жена и дети. А ты иногда, в рейсе. Понимаешь разницу?

– Понимаю. И все равно буду летать с ним. Я буду беречь его. Заботиться о нем. У меня же другого шанса нет. Он не разведется.

– Не разведется, – эхом повторила Соломатина.

– Вот. А так он будет у меня на глазах.

– А если рейсы поменяют, экипажи… Он перейдет. Ты же знаешь, как тасуют нас.

– Я буду стараться. И потом, в одном порту работаем. Все равно увидимся.

– Ты даже не представляешь, как это маловероятно при нашей профессии.

– Я взятку дам, я что-нибудь придумаю. Но я буду рядом.

– Хочешь, я тебя огорчу? – спросила Инна.

– Не хочу, но ты все равно это сделаешь.

– Да. Ты его разлюбишь быстрее, чем добьешься всего этого.

– Может быть, – вдруг совершенно спокойно сказала Варя, – может быть, и разлюблю. Но для начала я сделаю все, чтобы быть рядом. Пока не разлюбила.

«Это удивительное упорство влюбленной женщины. Ведь так и будет. Она же просто непробиваемая! Я такая же когда-то была. Давно. Когда ухаживала за Федотовым. И лет мне было чуть меньше, чем этой Варе».

– Знаешь, у меня тоже есть такой человек. Вернее, у меня его нет.

– Как это? – не поняла Варя.

– Он был. Давно. Он есть сейчас. В другом городе. Мы виделись с ним. Он потом даже звонил.

– И что?

– А я не перезвонила. Понимаешь, у него женщина. Нет, не жена. Но там отношения. Я подумала, что нехорошо…

– Врете вы все, Инна. – Голос Вари прозвучал резко. – Врете. Вам было наплевать на эту женщину. Вы просто побоялись, что надо будет бороться. Понимаете, бороться. Вам хотелось, чтобы он сам все сделал. А мужчины иногда не знают, как поступить. Вот скажите, он вам нравится, этот мужчина?

Инна задумалась. Как она относилась к Федотову. Он нравился? Да. Она хотела бы с ним встречаться? Да. Она ждет, что он опять позвонит? Да. Почему же она не делает первый шаг? Потому что боится отказа. Это же так просто. Она боится быть дурой. Той, которая наивно думает, что прошлое может стать их настоящим. Она боится, что покажется смешной и самонадеянной. А вот эта девочка Варя не побоялась. Ничего не побоялась. Даже турбулентности, если уж на то пошло.

– Варя, мне надо позвонить!

– Хорошо, я выйду.

– Спасибо. – Соломатина схватилась за мобильник, отыскала нужный номер. Время, пока шел гудок, показалось ей вечностью. Наконец, мужской голос ответил:

– Да, Инна, я тебя слушаю.

Соломатина онемела на секунду, а потом сказала:

– Федотов, я звоню из Осло. Через два дня буду в Москве. Ты можешь меня встретить в Шереметьево?

– Конечно, я обязательно тебя встречу.

– Спасибо, родной.


Через два дня Инна Соломатина в щегольской лётной форме вышла из служебного входа аэропорта Шереметьево. Она шла, постукивая каблучками. Чуть позади шла Варя. От толпы встречающих отделился высокий крупный мужчина. Он шел быстро, помогая себе тростью.

– Это он? – шепотом спросила Варя. – Тот, которого вы любили, и тот, чьего звонка вы прождали всю жизнь?

– Да, это он, – тихо ответила Соломатина.

– Ну и дура вы, Инночка, – непочтительно сказала Варя. – Вы бы всю жизнь могли прождать. И не дождаться. Понимать же надо…

А Соломатина, улыбаясь, смотрела на приближающегося Федотова.

– Привет, – сказал он и обнял Инну.

– Знаешь, я никуда тебя не отпущу. Вот хоть тресни ты на этом месте, – ответила Соломатина.

Эпилог

А эпилога не будет. Потому что история Инны Соломатиной не закончилась. Что произошло с ней и Олегом Федотовым, я расскажу в следующей книге.


на главную | моя полка | | Ищи меня за облаками |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу