Расскажи мне свою историю, Джим

Джим Джарвис. Хотите узнать, кто это? Это я! Это мое имя. Единственное, что у меня есть, – это мое имя. И я отдал его этому человеку. Его зовут Барни или что-то в таком духе. Он мне как-то сказал, да я позабыл его, а спрашивать снова мне не хочется. «Мистер» – так я зову его в лицо, именно так. Но есть у меня в голове небольшой уголок, где его зовут Барни.

Он меня постоянно о чем-то спрашивает. Хочет узнать мою историю и постоянно мне об этом напоминает. Мою историю, мистер? Зачем вам понадобилось ее знать? Да там и рассказывать не о чем. А он смотрит на меня и молчит.

– Есть о чем, Джим, – говорит он. – Это совершенно особенная история. Встреча с тобой изменила мою жизнь, мальчик.

Забавно, правда? Потому что это ведь он, Барни, изменил мою жизнь.

Даже не верится, что мне так повезло, и это правда. Вот он я, с сытой и горячей едой в животе и еще с кучей всего, а он говорит такое. Я ношу одежду, которая приятно пахнет, и она, ко всему прочему, не дырявая, вот ни настолечко. И сижу я в этой комнате, где горит большой камин, и куча поленьев, которые можно подложить в него, чтобы он не потух. Остальные мальчики наверху, в большой комнате, где мы все спим, уютно устроились в своих подвесных койках. А на первом этаже сейчас только я да он, и больше никого.

Мне хочется рассмеяться, и я засовываю себе в рот кулак, чтобы не расхохотаться.

Барни бросает на меня укоризненный взгляд:

– Просто расскажи мне свою историю.

Мою историю! Что ж, ради такого дела я даже подбираюсь поближе к огню. Сажусь, обнимаю колени, закрываю глаза, чтобы не думать о том, как пляшут огоньки пламени и как тень от огня и моя тень ползут по стенам. Я отрешаюсь от звуков огня, который сопит, словно собака в крысиной норе. И мне даже кажется, что я слышу чей-то голос, очень нежный голос. Это голос женщины, разговаривающей с ребенком. Мне кажется, что она говорит со мной.

– Мистер, – шепчу я, чтобы не спугнуть голос. – Можно, я расскажу вам про маму?

1

Пирог за шиллинг

Джим Джарвис вприпрыжку шел вдоль дороги, ноги у него уже посинели от холода. Проезжавшие мимо повозки швыряли ему в лицо грязный талый снег, а несущиеся вперед кони поскальзывались и тормозили, когда возницы погоняли их кнутами. Наконец Джим понял, что пора, и бросился между повозок через дорогу. Небольшие лавки на темной улочке освещались желтым светом подвесных фонарей, и Джим перебегал от одного фонаря к другому, пока не оказался перед магазинчиком, который, собственно, и искал. В этой лавке продавали мясной пирог. На пороге ее топтались голодные мальчишки и тощие собаки, высматривая объедки. Джим проскочил мимо них, зажав в кулачке горячую, словно кусок угля, монетку. Он услышал, как в животе заурчало, когда в лицо ему ударил насыщенный запах горячей подливки.

Когда Джим вбежал в лавку, миссис Ходдер как раз пыталась подмести мокрый пол и раскладывала свежую солому.

– Можешь бежать обратно, – закричала она на него. – Сегодня я не стану жалеть маленьких мальчиков!

– Но я пришел купить пирог! – возразил ей Джим. И он заплясал на месте, разжимая и сжимая кулачок, отчего монета на его ладошке словно бы подмигивала торговке.

Выудив монетку из кулачка мальчишки, она надкусила ее.

– Где ты взял ее, козявка? – поинтересовалась она. – И прекрати приплясывать. У меня голова от тебя кружится, словно при качке на море!

Джим перепрыгнул на сухой клок соломы.

– В мамином кошельке. Она сказала, что это наш последний шиллинг, и я знаю, что это правда, потому что полез в кошелек и проверил. Так что дайте мне хороший пирог, миссис Ходдер, большой, и подливки побольше!

Он бежал домой, прижимая пирог к груди и согревая его сквозь тряпичную обертку. Кое-кто из стоявших снаружи мальчишек попытался поймать его, но вскоре они отстали в темных аллеях. Сердце Джима еще долго гулко стучало о ребра при мысли о том, что его могли поймать и отобрать пирог.

Наконец он пришел домой. В доме жило столько семей, что Джим удивлялся, как это пол и стены не обрушились под весом его обитателей и от всего того шума, что был внутри. Он взбежал по лестнице и ворвался в комнату, где жила его семья. Мальчик с трудом переводил дух от гордости и воодушевления.

– У меня пирог! У меня пирог! – запел он.

– Ш-ш-ш! – Его сестра Эмили сидела на корточках на полу, она резко повернулась к нему. – Мама уснула, Джим.

Лиззи вскочила и подбежала к нему, подталкивая его к огню, чтобы можно было расстелить на каменной плите тряпку с пирогом. Отламывая куски пирога, они макали их в густую подливку.

– А как же мама? – поинтересовалась Лиззи.

– Она не захочет, – заявила Эмили. – Она никогда не ест.

Лиззи оттолкнула руку Джима, когда он потянулся за новым куском.

– Но подливка может пойти ей на пользу, – предположила она. – Хоть чуть-чуть. Хватит лопать так быстро, Джим. Пусть мама возьмет кусочек.

Она повернулась к постели, на которой лежала их мать, и потянула на себя потрепанное одеяло.

– Мам, – прошептала она. – Попробуй кусочек. Пирог просто чудесный!

Лиззи поднесла к губам матери смоченный в подливе пирог, но та лишь покачала головой и отвернулась, закутываясь в плед.

– Я возьму! – сказал Джим, но Лиззи положила пирог на угол маминой постели.

– Возможно, она захочет позже, – предположила она. – Может быть, запах подбодрит ее.

– Я же вам говорила, – напомнила Эмили. – Она больше не хочет есть. Она так и сказала.

Джим на миг перестал есть, рука его замерла над новой порцией пирога на случай, если сестры решат отобрать его.

– А что с мамой? – спросил он.

– Ничего такого, – ответила Эмили. Она подбросила полено в огонь и наблюдала, как закручиваются вокруг него язычки пламени.

– Она устала, вот и все, – подсказала ей Лиззи. – Она просто хочет поспать, правда?

– Но она спала целый день, – удивился Джим. – И вчера. И позавчера.

– Просто ешь свой пирог, – заявила Эмили. – Ты слышал, что она сказала. Больше шиллингов в том кошельке нет, так что не думай, что после этого пирога будут другие.

– Она скоро поправится, – сказала Лиззи. – А потом сможет вернуться на работу. Для кухарок работы много. И мы выберемся отсюда. Вот что она мне сказала, Джим.

– Мы вернемся обратно в наш дом? – спросил Джим.

Лиззи отрицательно покачала головой:

– Ты же знаешь, что мы не можем вернуться туда, Джим. Нам пришлось переехать, когда умер отец.

– Ешьте свой пирог, – вмешалась Эмили. – Она хочет, чтобы нам было хорошо.

Но пирог остыл задолго до того, как дети расправились с ним. Они подтянули свою кучу тряпок поближе к огню и закутались в них вместе, Джим – между Эмили и Лиззи. Они слышали, как во всех комнатах дома бормотали и зевали люди. На улице выли бродячие собаки, по грязным от талого снега дорогам катились колеса повозок.

Джим лежал и не мог уснуть. Он слышал, как клокочет дыхание в горле матери, и по тому, как она крутилась с боку на бок, мальчик понимал, что она не спит. По тому, как лежали его сестры – напряженно и тихо, – он понимал, что они тоже не спят, прислушиваясь к ночным шорохам и дожидаясь, когда наступит новый день.

2

Человек с тростью

Должно быть, в конце концов они все же уснули, и следующее, что услышал Джим, это был звук тяжелых шагов, поднимающихся по лестнице, и постукивание трости по полу за дверью комнаты.

– Человек с тростью! – прошептала Эмили.

Прежде чем дети успели сесть, дверь распахнулась, впуская хозяина дома, стряхивающего с ботинок снег. Он сбросил с плеч плащ, разбрасывая по комнате снежинки, стряхнул его над очагом, и в воздух поднялись белые хлопья.

– Я стучал, – рявкнул мистер Спинк. – Но если лежебоки не отвечают, лежебок нужно поднять с постели.

Эмили и Лиззи тут же вскочили. Джим хотел было забраться под покрывало, но сестры схватили его и поставили на ноги. Теперь дети выстроились в ряд, закрывая собой мать.

Мистер Спинк убрал за уши пряди влажных от снега желтоватых волос и заглянул через их головы, пытаясь рассмотреть женщину. Дышал он хрипло.

– Померла она?

– Нет, сэр, не померла, – произнесла Эмили, и горло ей сдавил страх.

– Значит, заболела?

– Нет, сэр, и не заболела она, вовсе нет, – ответила девочка.

Джим удивленно поглядел на нее. Ему-то казалось, что мать очень больна, причем не первый день.

– Если она не мертва и не больна, то чего она разлеглась тут? Лежит под одеялами, словно леди какая, которой делать нечего! Прячется, может быть? Денежки пересчитывает? – Мистер Спинк оттолкнул детей с дороги, взметая плащом тряпки.

Мать детей лежала с закрытыми глазами, правда, веки у нее подрагивали. При свете дня Джим увидел, насколько она бледна, и сжал руку Лиззи.

– Не трогайте ее, сэр. Она очень устала, столько работала, – взмолилась Эмили. – Она скоро опять пойдет на работу.

По тому, как дрожал голос сестры, Джим понял, что она страшно напугана и ужасно храбра, раз разговаривает так с мистером Спинком.

– Что ж, если она работала, значит, может заплатить за комнату, и все мы будем счастливы! Поднимайся, женщина! – И он отодвинул тряпки в сторону серебряным набалдашником трости.

Лиззи опустилась на колени и помогла матери сесть.

– Где ваши деньги, миссис Джарвис?

Мистер Спинк зажал свой плащ под мышкой и теперь стоял, засунув обе руки в карманы и позвякивая лежавшими в них монетами, словно колокольчиками, – это была самая приятная на свете музыка для его ушей. Мужчина заметил валяющийся на полу кошель и пристально поглядел на него, затем наклонился к Джиму, который испуганно отпрянул от его хриплого дыхания.

– Я старый человек и наклоняться не буду. Подними этот кошель, сынок.

Джим нагнулся, поднял кошель и протянул его мистеру Спинку, но мужчина лишь грозно сверкнул глазами.

– Он пуст, сынок? Пуст? – Он произнес это таким тоном, будто не верил своим словам. Затем мужчина обвел взглядом комнату и увидел у очага тряпку, в которой вчера Джим принес пирог, – на ней виднелись крошки и пятна от подливы. Он отшатнулся, словно увиденное поразило его, а затем перевел взгляд на детей и их мать.

– Вы ели пирог вчера вечером?

Девочки молчали.

– Ели, сынок?

– Да, – прошептал Джим.

– И что, это был чудесный мясной пирог, такой горячий, да с подливой?

– Я не знаю.

Горло Джима сдавило, словно в нем застрял кусок пирога, который никак не удавалось проглотить. Мальчик поглядел на Эмили, которая стояла, сжав губы с такой силой, что они превратились в узкую полоску, на Лиззи, которая сидела, качая головой, так что волосы падали на лицо девочки, пряча его ото всех. Посмотрел на мать, бледную и молчаливую.

– Я купил его, – выкрикнул он. – Это был последний мамин шиллинг, но я купил пирог.

Он услышал, как Эмили негромко вздохнула у него за спиной.

Мистер Спинк кивнул.

– Денег нет. – Он снова кивнул, и на миг Джиму показалось, что он поступил правильно, сказав о том, что пирог был куплен на последний мамин шиллинг.

Мистер Спинк вынул из кармана свою потную руку и взял у Джима кошель, засунул в него пальцы, а когда ничего не обнаружил, уронил его на пол и отпихнул в сторону тростью. Затем достал из кармана шелковый платок, развернул его, вытер волосы и лицо, потом как следует высморкался.

– Вот так-так! – произнес он, снова сильно высморкавшись. Джим украдкой бросил взгляд на Эмили, но та не смотрела на брата. – Нет денег – нет арендной платы. – Мистер Спинк снова прочистил нос. – Нет арендной платы – нет комнаты, миссис Джарвис.

– Но нам больше некуда идти, – сказала мать Джима так тихо, что мистеру Спинку пришлось перестать прочищать нос и наклониться, чтобы услышать ее слова.

– Мам, – произнес Джим, – а разве мы не можем вернуться в наш дом? Мне там нравилось больше.

Мистер Спинк расхохотался, и Джиму снова на миг показалось, что он все сказал правильно.

– Когда вы приползли ко мне год назад, вам это место очень нравилось, если я не ошибаюсь. Но если ваш дом подходит вам больше, то ищите своего отца, и пусть он за него платит. Вы можете это сделать?

Джим покачал головой, судорожно сглотнув. Горло снова сдавило.

– Мы здесь вполне счастливы, – сказала мать Джима. – Дайте нам еще немного времени, и мы заплатим за аренду комнаты. Девочки мне помогут.

Мистер Спинк сложил платок и засунул его в карман.

– Я уже все решил, миссис Джарвис. Есть семья, которая хочет въехать сюда сегодня же вечером. Их восьмеро – разве они не заслуживают того, чтобы иметь дом прямо сейчас? И самое главное – они могут мне за него заплатить!

Он набросил на плечи плащ и вышел из комнаты, а семейство осталось в тишине, слушая, как шуршит его плащ и стучит трость по полу, приближаясь к следующей двери.

Холодея от ужаса, Джим наблюдал, как его сестры медленно ходили по комнате, собирая вещи. У них не было мебели, хотя, когда они грузили вещи на повозку, покидая свой дом, казалось, что их очень много. Но постепенно все, что можно было продать, продали, а остальное пошло на дрова.

– Бери свою лошадку, Джим, – сказала Эмили, показывая на деревянную игрушку, которую отец вырезал Джиму на Рождество два года тому назад. – И можешь взять ботинки Лиззи. Они на нее уже маленькие.

Мальчик послушался. Пока еще ботинки были ему велики, чтобы носить, но он сгреб их в охапку, а лошадку положил между ними. Дети стояли в дверях, сжимая в руках узелки, пока миссис Джарвис завязывала чепец и закутывалась в шаль. Она двигалась медленно и бесшумно, словно спрятала все свои мысли глубоко внутри и теперь опасалась их разбить. Наконец она собралась. Окинула взглядом пустую комнату. Снег перестал идти, и в окно светило бледное солнце.

– Мам… – позвала Эмили.

Миссис Джарвис внимательно поглядела на дочь.

– Уже иду.

– Но куда мы пойдем?

– Я найду для нас дом, – отозвалась мать. – Не волнуйся.

3

Рози и Джудд

В это утро миссис Джарвис использовала почти все оставшиеся у нее силы. Она повела детей прочь из трущоб, где они прожили последний год. Они шли по улицам, пока наконец не оказались в гораздо более тихой части города, где дома были большие и красивые. Миссис Джарвис прислонилась к каким-то перилам, чтобы отдохнуть. Эмили присела рядом, с любопытством глядя на мать.

– Теперь, мои дорогие, все зависит от вас, – сказала детям миссис Джарвис. – Я собираюсь отвести вас в дом, где когда-то работала, только вы должны вести себя хорошо. Обещаете мне это?

– Мам! Конечно, обещаем, – ответила за всех Эмили.

Миссис Джарвис кивнула.

– Да. Вы у меня всегда ведете себя хорошо, – сказала она. – Хоть что-то в этой жизни я сделала правильно.

В окне у них за спиной запел зяблик. Он сидел в небольшой клетке и мог лишь запрыгнуть с пола на тоненькую жердочку, а затем снова соскочить на пол – прыг-прыг, скок, вверх и снова вниз.

– Послушайте эту птицу, – сказал Джим.

– Они поют, когда находятся в одиночестве, – сказала ему Эмили. – Он поет, потому что зовет подругу.

– Бедняжка! – сказала Лиззи. – Поймали тебя в клетку.

– Нам пора идти, – сказала мать. – Я хочу познакомить вас с единственной подругой, которая есть у меня на свете. Ее зовут Рози. Вы слышали, как я говорила о Рози из Большого дома?

Дети согласно закивали. Когда-то давно их мать работала на кухне его светлости, но до сих пор продолжала рассказывать истории о тех временах.

– И если Рози нам не поможет, – вздохнула она, – то не поможет никто.

Эмили помогла матери подняться, и они медленно пошли дальше, останавливаясь, когда мимо проносились кареты.

Когда они наконец дошли до Большого дома, миссис Джарвис настолько устала, что присела отдохнуть на ступенях. Дети глазели на высокое здание.

– Мы будем здесь жить? – спросила Лиззи.

– Он слишком величественный для нас, Лиззи! – одернула сестру Эмили. Несмотря на то что ей было всего десять лет, она знала, что такая семья, как их, не может жить в столь роскошном доме.

Джим тем временем не сводил глаз с того, что увидел наверху лестницы, у самой входной двери. Это была скребница в форме головы пса. Огромная пасть собаки была разинута, чтобы люди могли счищать грязь с ботинок о зубы животного.

– Я никогда не поставлю туда ногу, – заявил он. – Даже в ботинках Лиззи, ни за что. Она схватит меня за ногу и откусит пальцы.

Отдохнув, их мать снова подхватила узелок и повела детей по ступенькам, ведущим к цокольному этажу здания. Она прислонилась к двери – силы оставили ее.

– Будьте хорошими детками, – пробормотала она, обращаясь к ним, и подняла молоточек.

Они услышали приближение быстрых шагов. Миссис Джарвис наклонилась и поцеловала дочек в макушки.

– Да благословит Господь вас обеих, – прошептала она.

Эмили подняла на нее голову, внезапно испугавшись. Она как раз собиралась спросить мать, что происходит, когда дверь открылась и на пороге показалась высокая, обсыпанная мукой женщина в белом переднике. Закатанные рукава платья обнажали полные руки. Запястья ее были перепачканы тестом, а когда она развела руки, здороваясь, Джим увидел, что локти у нее красные и обсыпаны мукой.

– Энни Джарвис! – воскликнула женщина. – Никогда не думала, что увижу тебя снова! – Она обняла ее, обсыпая кусочками теста. – Ты ведь пришла не работу искать после стольких лет? Джудд была вне себя из-за поисков новой кухарки. Конечно, есть я, но мое тесто, как камень, из него можно соборы строить, и они не развалятся! Ох, отправит она меня обратно прислуживать наверху!

Говоря все это, Рози затащила миссис Джарвис и детей в кухню, поставила для них табуреты вокруг печи, а сама уселась на высокий стул, рассыпая еще больше муки. Она отодвинула в сторону большую миску для теста, поставила локти на стол, лучась смехом, но тут улыбка исчезла с ее лица. Рози протянула руку и коснулась лба подруги.

– Горячий! – Голос ее был мягким и встревоженным. – Ты такая горячая, Энни, да еще и белее снега. – Она поглядела на притихших детей. – Тебя выставили, верно?

Миссис Джарвис утвердительно кивнула.

– Есть куда идти?

– Нет.

– И работать ты тоже не можешь, ты понимаешь это? В тебе не осталось сил на то, чтобы работать, Энни Джарвис.

У дверей звякнул колокольчик, и Рози вскочила и бросилась к плите.

– Боже, это за кофе, а я не сделала. Сейчас кто-то спустится, а вы быстренько прячьтесь под стол, понятно? – обернулась она к детям.

Колокольчик снова зазвонил.

– Слышу, слышу! – закричала она. – Его светлость и пяти минут подождать не может, пока я тут с подругой разговариваю?

Она снова бросила взгляд на миссис Джарвис, и лицо ее покрылось морщинками.

– Ну точь-в-точь моя сестра. Нет, он не может подождать. Его светлость никогда ничего не ждет.

Говоря это, Рози разливала кофе и молоко по кувшинчикам и расставляла их на подносе. Она вытерла обсыпанные мукой руки о передник, сняла его, надела чистый, а затем, спохватившись, налила немного кофе в чашку и пододвинула его к миссис Джарвис.

– Давай, – велела Рози. – Пей за весь тот хороший хлеб, который ты для него пекла. – И она побежала к двери, в руках у нее дребезжал поднос; женщина остановилась, чтобы открыть, когда колокольчик зазвонил снова. – Тебе остался только один дом, Энни. Работный дом! И да поможет тебе Господь!

Стоило Рози выйти из комнаты, чтобы отнести кофе наверх, как Джим соскользнул со своего табурета и подбежал к матери. Та пила кофе мелкими глотками, держа чашку обеими руками.

– Мы ведь не пойдем в работный дом, мам? – спросила у нее Эмили.

Детям уже доводилось слышать ужасающие истории о работных домах. Старики говорили о них со страхом и ненавидели их так, словно они были хуже любого ада на земле. Им доводилось слышать о людях, которые когда-то пошли туда и которым пришлось остаться там до конца жизни. Люди умирали там. Многие предпочитали спать на улицах и в полях, нежели пойти в работный дом. Девочки в немом ужасе застыли рядом с матерью.

– Помоги Рози с хлебом, Эмили, – предложила миссис Джарвис, теперь голос ее звучал более уверенно и твердо. – Это будет правильно: Рози будет рада, и его светлость тоже оценит твой труд!

Эмили сделала то, что ей велели. Вымыла руки в кружке с водой, стоявшей рядом, влила опару в миску с мукой. Спустя несколько минут вернулась Рози. Женщина поднесла палец к губам и кивнула головой в сторону лестницы.

– Я попросила Джудд спуститься! – произнесла она.

На лестнице послышалось шуршание длинной юбки, и в кухню вошла строгая экономка. Джим попытался было скользнуть под стол, но она остановила его обутой ногой.

Она направилась прямо к миссис Джарвис и остановилась, уперев руки в бока и глядя на нее сверху вниз.

– Рози сказала мне, что тебе худо, Энни Джарвис, – заявила она. – И вынуждена признать, что так оно и есть.

– Я пришла не затем, чтобы доставить вам неприятности, Джудд, – ответила миссис Джарвис. – И прошу прощения, что оторвала вас от работы. Я просто пришла попрощаться с вами и Рози, потому что вы всегда были добры ко мне.

– Я всегда была добра к тебе, потому что ты делала свою работу хорошо, а это самое главное, – фыркнула Джудд. Она заглянула через плечо Эмили, когда девочка бросила большой кусок теста на стол и принялась мять его руками. Рози встала за ней и хлопнула в ладоши, на лице читалось восхищение, словно Эмили творила какое-то волшебство и она опасалась прервать заклинание. Все три женщины молча смотрели на Эмили.

– А ты умеешь готовить, верно? – наконец спросила Джудд у Эмили.

– Она готовит так же хорошо, как и я, – ответила мать Джима. – Еще она может скоблить пол, бегать с поручениями. Может спать на полу в кухне и не занимать комнату.

– Ей не нужно будет платить, – вставила Рози. – Она станет настоящим спасением, Джудд.

Эмили разровняла, а затем скатала тесто руками, она растягивала его и снова складывала, каждой клеточкой своего тела прислушиваясь к тому, что говорили женщины у нее за спиной.

– Но я ничего не могу сделать для другой девочки, – вздохнула Джудд.

– Джудд, у меня есть сестра, она кухарка в Санбери. Может быть, она даст ей шанс, – предложила Рози. Она стояла на цыпочках, как маленькая девочка, сложив руки за спиной, во взгляде читалась мольба. – Если бы вы только разрешили Лиззи поночевать здесь с Эмили до воскресенья, я отвела бы ее к Молл.

– Я знать не знаю, что они здесь, Рози. Если его светлость узнает, все мы очутимся в работном доме. Ты ведь понимаешь это, не так ли? Я не знаю, что они здесь, эти девочки.

Джудд выплыла из комнаты, а ее прямая спина и чеканный шаг напоминали им о том, что она никогда не видела этих девочек в кухне. Они услышали, как открылась дверь, как ее шаги застучали по лестнице, а затем стихли в отдалении.

– К сожалению, это все, что я могу сделать для тебя, Энни, – произнесла Рози.

– Это даже больше, чем я ожидала, – вздохнула миссис Джарвис. – Ты хотя бы спасла от работного дома моих девочек.

Пошатываясь, женщина встала.

– Нам пора идти, – обратилась она к Джиму. – Чтобы не подвести Розу, нам нельзя оставаться здесь дольше.

– Что ж, я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться, – сказала Рози, быстро коснулась плеча подруги и пошла в судомойню, на лице ее появились глубокие суровые морщины. Слышно было, как она гремит там кастрюлями, словно рассаживая целый оркестр.

Эмили вообще ничего не сказала – просто не смогла. Горло сдавило от боли. Она даже не могла посмотреть на мать и на Джима, лишь быстро обняла обоих и отошла к столу, села на табурет и обхватила голову руками. Лиззи попыталась повторить ее действия, но стоило миссис Джарвис коснуться рукой двери, которая вела на улицу, как она воскликнула:

– Забери нас с собой, мам! Не оставляй нас здесь!

– Не могу, – ответила ей мать, даже не обернувшись к дочери. – Благослови вас Господь. Это лучшее, что я могу для вас сделать. Да пребудет Господь с вами обеими.

Она взяла Джима за руку и быстро вывела за дверь. Джим не осмеливался даже взглянуть на нее. Невозможно было слушать звуки, которые она издавала сейчас, когда они вышли на улицу. Он поднял голову к небу, подставляя щеки снежинкам, чтобы их остудить. Мальчик не представлял себе, что будет с ним и с матерью, увидят ли они когда-нибудь снова Эмили и Лиззи. Он был напуган сильнее, чем когда бы то ни было в жизни.

4

Работный дом

Джим с матерью шли большую часть дня, но продвигались вперед очень медленно. Немного отдохнули у большой статуи человека на коне, но вскоре им вновь пришлось остановиться, чтобы миссис Джарвис зачерпнула воды из фонтана. И снова они шли вперед, то бредя, то останавливаясь, то бредя, то останавливаясь, – пока мать Джима не поняла, что больше не может сделать ни шагу. Она обняла Джима и прижала его голову к своему плечу.

– Да поможет тебе Господь, Джим, – сказала она.

Джим подумал, что она просто устала от долгой дороги и решила прилечь прямо на мостовой. Он устроился рядом с ней, радуясь возможности отдохнуть, – его одолевала усталость. Сквозь сон он слышал встревоженные голоса вокруг, напоминавшие назойливых мух. Кто-то встряхнул его, и мальчик открыл глаза.

– Где ты живешь? – произнес чей-то голос.

Джим сел. Уже темнело. Вокруг толпились люди, некоторые стояли на коленях рядом с его матерью, пытаясь помочь ей подняться.

– Мы когда-то жили в отдельном доме, – сказал Джим. – У нас была корова и несколько кур.

– А где ты живешь сейчас? – Голос был другим, более резким, чем первый.

Джим попытался вспомнить название улицы, где они снимали комнату в большом доме мистера Спинка, но не смог. Он не мог понять, почему не просыпается мама. Огляделся по сторонам в поисках узелка и обнаружил, что деревянная лошадка пропала. В руках он сжимал только старые ботинки Лиззи.

– Тебе некуда идти? – спросил тот же самый голос.

Джим кивнул. Кто-то пытался привести в чувство его мать, тер ей руки, кажется, пытался растереть лицо шалью.

– Отведите их в работный дом, – посоветовал кто-то. – Мы ничего не можем для них сделать.

– Я не поведу их туда, – отозвался другой голос. – Даже в тюрьме лучше, чем там. Скажи им, что мы поймали мальчишку на краже, и пусть они оба сидят в тюрьме.

– Кто-то украл мою лошадь, – услышал Джим собственный голос. Никак не удавалось заставить его перестать дрожать. – Я ничего не крал.

– Верните ему лошадь, – сказал кто-то еще. – Это все, что у него есть, верно? Пара слишком больших ботинок и деревянная лошадка. Верните ее.

Послышался взрыв хохота, из толпы выбрались какие-то дети и бросились прочь.

В следующую минуту с другого конца улицы раздался крик, и люди, которые ползали вокруг Джима и его матери, встали и отошли в сторону. Он услышал другие голоса, поднял голову и увидел двух полицейских.

– Поднимайся! – приказал один из них. Джим поднялся на ноги.

– И ты тоже! Вставай! – сказал другой, обращаясь к его матери. Та продолжала лежать неподвижно.

Первый полицейский махнул рукой, и к нему подбежал мальчик с повозкой. Вместе они подняли мать Джима и уложили в нее. Джим испуганно наблюдал.

– Отвези их в работный дом, – сказал полицейский. – Пусть они умрут там, если так суждено.

И мальчик побежал, поскальзываясь на заснеженной дороге, поворачивая свою тележку и уклоняясь от карет, недоумевающий Джим бежал следом. Наконец они оказались у массивного каменного здания с железной оградой вокруг. Здесь толпились, выпрашивая еду, изможденные люди. Мальчик остановил повозку у огромных железных ворот и потянул за колокольчик. Джим услышал, как вдалеке раздался звон. Наконец ворота открыл привратник с фонарем.

– Еще двое к вам, – сказал мальчик. – Одна в больницу, другой – в школу.

Привратник пропустил их во двор. Там, на ступенях с каждой стороны входной двери, стояли мужчина и женщина, прямые и худые, и лица у них были восковые, словно церковные свечи; оба они смотрели на них. Мальчик протянул руку и получил маленькую монетку, а мужчина и женщина подняли мать Джима с повозки и понесли ее в дом. Надзиратель выкатил тележку со двора, и привратник опустил засов на воротах. Экономка резко кивнула головой, указывая на дверь.

– Заходи! – сказала она Джиму и втолкнула его внутрь. – Иди, пусть тебя помоют и постригут.

Дверь захлопнулась. Они оказались в длинном коридоре, по стенам которого плясали мрачные тени от свечей. Впереди шел мужчина, неся мать Джима на плече.

– А маму куда? – спросил Джим, и голос его, эхом отозвавшийся от плиток, был похож на хныканье маленького напуганного зверька.

– Куда маму? В больницу, куда ж еще. Она наверняка хочет, чтоб ей дали еды и лекарств, купить-то все это не на что.

– Можно мне пойти с ней?

– Пойти с ней? Такому большому и сильному мальчику, как ты? Нельзя! Если будешь вести себя хорошо, возможно, мистер Сиссонс позволит тебе навестить ее завтра. Хорошо, понимаешь? Ты знаешь, что значит «хорошо»? – Экономка сжала его ладонь своей ледяной рукой и склонилась над ним. Зубы у нее были черные и кривые, как ограда во дворе.

Она потащила Джима дальше по коридору и втолкнула в большую комнату, где тихо сидели мальчики, глядя друг на друга и на голые стены. Все они наблюдали, как Джима провели через комнату и вывели в другой двор.

– Джозеф! – позвала экономка, и к ней, шаркая, приблизился человек со сгорбленной спиной.

Он помог Джиму стянуть одежду и помыться ледяной водой из насоса. Затем Джима засунули в грубую и колючую одежду, после чего принялись кромсать его волосы тупыми ножницами, пока мальчику не стало казаться, что его голову разорвали на кусочки. Он все это стерпел – был слишком напуган, чтобы сопротивляться. Все, чего он хотел, – это быть с матерью.

Его привели обратно в огромный зал и велели присоединиться к находившимся там мальчикам. Все они понуро стояли, держа в руках миски. В зале находилась не одна сотня людей, часть из них уже сидела за длинными столами и молча ела. Был слышен лишь стук ложек по мискам. Мистер Сиссонс стоял на возвышении в конце комнаты, наблюдая за ожидавшими еды людьми.

Джиму дали черпак похлебки и краюху хлеба.

– Я ничего не хочу, – начал он, но тут его подтолкнули дальше по очереди.

Он сел на одну из скамеек. Огляделся по сторонам, пытаясь встретиться с кем-нибудь взглядом, но никто из мальчиков на него не смотрел. Все они сидели, опустив голову, глядя в стоявшие на столах миски. Сидевший рядом с ним мальчик быстро протянул руку и выхватил у Джима хлеб. Джим молча съел свою похлебку.

После еды мужчина с опущенной головой дал Джиму одеяло и показал ему комнату, где было много полок и длинных ящиков, где спали мальчики. Он указал на ящик, в котором предстояло спать Джиму. Мальчик заполз в него и понял, что лежать в нем можно, только свернувшись калачиком, – настолько он был маленьким. Он привязал ботинки Лиззи к запястьям – на случай, если кто-то решит украсть их у него. Дверь спальни закрылась, и все оказались в темноте.

Ночью в комнату осторожно вошла старуха со свечой в руке, которую она подносила к лицу каждого мальчика. Он лежал с закрытыми глазами; огонек свечи выжигал на веках красные пятна, когда она подошла и остановилась рядом с ним. Он слышал ее хриплое дыхание, скрип ее ботинок и не осмеливался даже вздохнуть. Всю ночь мальчик пролежал без сна, думая об Эмили и Лиззи, волнуясь за мать. Как же сильно ему хотелось снова увидеть ее! Возможно, если она будет чувствовать себя лучше, она сможет упросить мистера Сиссонса отпустить их.

Как только наступило утро, дверь отперли. Место старой Марион занял горбатый мужчина. Он велел мальчикам выстроиться во дворе на помывку.

– Я уже разбил для вас лед, – сказал он. – Так что не думайте, что вам удастся отвертеться.

Джим побежал за мужчиной. Тот был настолько сутулым, что верхняя половина его туловища казалась загнутой, как трость, а когда Джим заговорил с ним, он повернул голову, чтобы посмотреть на ноги мальчика.

– Прошу, сэр… – начал Джим.

– Я не сэр, – ответил мужчина. – Я просто выполняю свою работу, как и все остальные. Я просто Джозеф, никакой не сэр. – Он отвернул голову от ног Джима и сплюнул на пол. – Ненавижу сэров, как и ты.

– Пожалуйста, Джозеф, скажите мне, где лазарет.

– Зачем тебе это? – поинтересовался Джозеф, снова глядя на ноги Джима.

– Потому что там моя мама и я вел себя хорошо, – ответил Джим. – Миссис Сиссонс сказала, что если я буду вести себя хорошо, то смогу сегодня пойти к маме в лазарет.

– Значит, ты и есть мальчик, которого привели вчера вечером, а маму твою привезли на тележке?

– Да, – ответил Джим. – Пожалуйста, скажите мне, где лазарет.

Джозеф пожевал губами.

– Что ж, он наверху, – наконец произнес он. Потер нос тыльной стороной ладони и наклонил голову в сторону, косясь на Джима. – Вот только миссис Сиссонс сказала мне, чтоб я не трудился водить мальчика наверх, потому что его мама… – Он остановился и покачал головой, снова пожевал губами. – Твоя мать умерла, сынок.

5

За решеткой

Джим засунул кулаки глубоко в карманы и отвернулся. Вокруг него были мальчики, шаркающей походкой выходившие на холодный двор, все они были похожи на серые пятна. Мальчик прищурился, глядя на ослепительно белое небо. Нет, он не станет плакать. Легкие его разрывались, ему казалось, что он никогда больше не сможет вдохнуть воздух, но плакать здесь он не собирался. Единственным человеком, с которым ему хотелось быть, была Рози. Она бы придумала, что делать. Но оказаться рядом с Рози у него не было ни малейшего шанса.

– Я хочу домой, – сказал он.

Джозеф повернул к нему голову и сплюнул на землю.

– Домой? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду под словом «домой»? А это что тогда такое, если не дом?

«Вот как, – подумал Джим. – Значит, теперь это мой дом – огромное здание с решетками на окнах и железной оградой снаружи. А родители, судя по всему, – мистер и миссис Сиссонс, тощие, с восковыми лицами, словно свечи. И если они – мои родители, значит, мои братья и сестры – это едва волочащие ноги тощие мальчики, которые спят со мной в одной комнате, и те щуплые девочки, которые, кажется, совсем забыли, как люди улыбаются».

– Можно мне все равно увидеть ее?

Джозеф отрицательно покачал головой:

– Ее унесли в мертвецкую еще ночью и положили на бедняцкую повозку. Нет денег на колокола и все такое прочее, понимаешь?

Джим молча ходил из комнаты в комнату, как ему было велено, из спального ящика – во двор, со двора – в столовую и опять в свой ящик… Это было похоже на медленный танец, и шаги всегда были одни и те же, повторяясь изо дня в день.

Утро начиналось со звонка в шесть часов, когда всем мальчикам нужно было помыться у насоса во дворе. Джозеф наблюдал за ними, поворачивая голову из стороны в сторону, словно сгорбленная над пищей птица. Он постоянно похлопывал руками по своей сутулой груди, спасаясь от холода.

– Мойтесь быстрее, мальчики, – говорил он. – Пока эта дурацкая погода не проела мне кости.

Напротив места, где располагался насос, находился сумасшедший дом. Там запирали тех, кто сошел с ума. Они кричали и завывали часами, протягивая руки сквозь решетку своей тюрьмы.

– Дай нам немного хлеба, мальчик! – просили они. – Выпустите меня! Выпустите меня!

– Не обращай на них внимания, – однажды прошептал ему на ухо курчавый мальчик. – Они безумные. Они животные.

Джим был потрясен. Он снова уставился на мужчин, женщин и детей, теснившихся там. Клетка, в которой они содержались, была слишком маленькой. Их завывания эхом прокатывались по двору.

– Животные, животные, – произнес себе под нос Джим, пытаясь прогнать издаваемые ими звуки из своей головы. Он отвернулся от них, пытаясь сделать вид, что сумасшедших просто не существует.

– Нет, они не животные, Джим, – сказал ему Джозеф. – Они люди. Да, люди, Джим. Там моя мать.

В другом конце двора был сарай. Через маленькое зарешеченное окошко на них смотрели мальчики. Их белые лица были еще более пугающими, чем завывание безумных. В первый день пребывания Джима в работном доме Джозеф подошел к нему боком, обхватил за плечи рукой, приблизил к нему голову и забормотал на ухо:

– Смотри, это мальчики, которые пытались убежать. Их ловят, бьют и запирают там, пока они не станут хорошими. Помни об этом.

После мытья во дворе Джиму приходилось подметать его метлой, которая была в два раза больше, чем он сам. Мести нужно было до тех пор, пока земля не становилась чистой, даже если за ночь нападали сотни листьев и через высокие стены прилетали новые. За завтраком мальчики выстраивались в очередь в ожидании хлеба и чая. Хлеб выдавали в каждый прием пищи, но, если Джим пытался припрятать немного, мальчики постарше его крали. Он научился проглатывать еду так же быстро, как и они: вареное мясо в обед, сыр на ночь – все съедалось мгновенно и в полном молчании.

Иногда мистер Сиссонс читал им во время еды. Это всегда были истории из Библии, и его тихий голос скользил по комнате, эхом отражаясь от стен, заглушая стук ложек. Джим его никогда не слушал. Ему хотелось думать только о матери, Эмили и Лиззи.

Но мистер Сиссонс то и дело переставал читать и опускал книгу. Он обводил взглядом комнату, и глаза его были похожи на круглые стеклянные шары. Он складывал пальцы, и они громко хрустели. Джим переставал есть, пугаясь, что сделал что-то не так. Он сидел с ложкой, замершей где-то на полдороге между ртом и миской, пока сидевший рядом мальчик не толкал его, заставляя вернуться к прерванному занятию. Мистер Сиссонс откладывал книгу и соскакивал со своего помоста. Он скользил между рядами длинных столов, похожий на тощую черную тень. Джим видел его только краем глаза, не осмеливаясь поднять взгляд.

Надзиратель кидался к одному из мальчиков и стаскивал его со скамьи за шиворот, переворачивая миску, содержимое которой разбрызгивалось на лица и одежду окружающих.

– Плохо ведем себя, да? – говорил он, шипя, словно гусь. – Едим, как свинья? Иди к корыту, животное! – И мальчик полз на четвереньках к свиному корыту, которое всегда стояло в зале, и был вынужден есть оттуда без столовых приборов. Иногда там оказывалось с полдюжины людей – исключительно для развлечения мистера Сиссонса.

– Пожалуйста, пусть это буду не я. Пожалуйста, пусть это буду не я, – молил Джим про себя, когда мистер Сиссонс скользил мимо него. И воздух вокруг стал в два раза холоднее.

Джим понятия не имел, сколько времени он уже провел в работном доме, когда впервые задумался о том, чтобы попытаться сбежать. Поначалу эта идея показалась ему невозможной, все равно что попытка превратить насос во дворе в дерево и заставить его зазеленеть. Он вспомнил пытавшихся убежать мальчиков, запертых в сарае во дворе – чтобы все их видели. Но все равно Джим чувствовал, что должен попытаться. «Однажды, – пообещал он себе, – я уйду. Я буду постоянно начеку, чтобы не пропустить шанса сбежать. И если я сделаю это, меня никогда не поймают».

Он был так напуган, что даже не позволял себе думать об этом, на случай, если мистер Сиссонс заглянет в его мысли и привяжет его ремнем к стулу, а потом будет бить, как бил других мальчиков, которые пренебрегали правилами.

И только ночью он позволял себе представлять, как сбегает отсюда, и это было похоже на открытый сундук с сокровищами в темноте. Старая Марион брела своей дорогой по комнате и сопела, мальчики лежали в своих ящиках, притворяясь спящими, а Джим тем временем размышлял. Он убежит. Он будет бежать и бежать по улицам Лондона, пока не окажется очень-очень далеко от работного дома. Он найдет безопасное место. И назовет его домом.

6

Кончик

Поначалу Джим не умел отличать мальчиков друг от друга. У всех были одинаковые худые лица землистого цвета и темные ввалившиеся глаза, и все они были одеты в одинаковые серые колючие одежды и кепки. Все были пострижены и причесаны на один манер, за исключением того мальчика, который заговорил с ним во дворе. Его волосы были дикими и жили своей жизнью. Он обнаружил, что наблюдает за этим мальчиком, поскольку тот был единственным, кого Джим мог отличить, но это было задолго до того, как он заговорил с ним. Это было задолго до того, как Джим почувствовал желание поговорить с кем-нибудь. Он словно оцепенел и замкнулся в себе, но однажды утром в классной комнате Кончик заговорил с ним и стал для Джима другом, которого тот уже и не надеялся тут завести.

Классная комната, в которой мальчики проводили каждое утро, представляла собой длинное и мрачное помещение, на каждой парте стояли свечи. Маленькое окно было закрашено, чтобы мальчики не выглядывали наружу. В одном конце комнаты был очаг с висевшими вокруг простынями, от которых шел пар. Несколько старух время от времени подходили проверить их, вешали мокрые и забирали сухие. Это были прачки, которые стирали белье для богатых людей. Время от времени женщины сидели у огня, вполголоса переговариваясь, несмотря на то что шли уроки, иногда они отпускали замечания мальчикам или выкрикивали неправильные ответы на вопросы глухого школьного учителя.

Под потолком было четыре большие арки с написанными на них буквами, и мистер Бэррек начинал каждый день, указывая на арки и прося одного из мальчиков прочитать написанные на них слова.

– Бог добр, Бог свят, Бог справедлив, Бог есть любовь, – нараспев выкрикивали женщины, прежде чем мальчики успевали ответить, – иногда в неправильном порядке, просто для развлечения, толкая друг друга локтями и покатываясь со смеху.

Однажды утром настал черед Кончика отвечать на вопрос, он повернулся к женщинам и протянул руку, предлагая им ему помочь, но те лишь отрицательно покачали головами и надули губы, сотрясаясь от еле сдерживаемого смеха, и Кончик, застигнутый врасплох, громко расхохотался. Мистер Бэррек схватил его за отворот курточки, приподнимая над полом.

– Не над чем здесь смеяться, – закричал он.

– Да, сэр, не над чем, – согласился Кончик, и тут же получил новую встряску.

Женщинам понравилось.

Оставшуюся большую часть утра мистер Бэррек читал мальчикам вслух, расхаживая взад-вперед между рядами, из-за чего пламя свечей трепетало, а его черная тень плясала на стенах. В руке у него был скомканный конец узловатой веревки, которой он размахивал, прохаживаясь между рядами, и время от времени ударял ею по партам, чем заставлял мальчиков вскакивать от испуга. Иногда он останавливался и указывал на мальчика, который должен был встать и повторить только что услышанное предложение. Если он ошибался, мистер Бэррек взмахивал узловатым концом веревки и наносил удар по рукам мальчика.

Отвлекаясь от чтения вслух, мистер Бэррек кричал одному из мальчиков принести ему старый потрепанный «Учебник правописания» авторства доктора Мейвора, а затем тыкал пальцем в первого попавшегося мальчика.

– Назови по буквам слово «дымоход»! – кричал он, загодя начиная замахиваться веревкой.

Однажды утром мальчикам дали мел и грифельные дощечки. Их принес в подарок один из посетителей. Они сидели за партами и хотели побыстрее их опробовать.

– Теперь можете писать! – сказал им наконец мистер Бэррек, устраиваясь на высоком табурете за своим столом и похрюкивая от усердия.

Кончик поднял руку:

– Пожалуйста, сэр, скажите, что нам писать?

– Говори громче!

– Что нам писать? – проорал Кончик.

Мистер Бэррек заорал в ответ:

– Что вам писать? Отче наш, уж будьте так любезны!

Джим рискнул бросить взгляд на мальчиков, когда они склонились над своими заданиями, а дыхание курилось над ними из-за холодного утреннего воздуха. На душе было холодно и одиноко, он чувствовал себя смущенным и испуганным. Рядом с ним сидел Кончик и скрипел мелом, водя им по грифельной доске и растягивая неаккуратные буквы. Работая, он высунул кончик языка между зубами. Мальчик скосил взгляд на Джима.

– Чего ты не пишешь? – прошептал он.

– Не умею, – прошептал в ответ Джим. – Я никогда не умел писать.

– Да ладно, это просто! – Брови Кончика взметнулись вверх и исчезли в копне волос. – Просто води мелом по доске, вот так. – Он принялся за дело, и мел заскрипел. – Вот! – Он откинулся на спинку парты, ликуя, сдул с дощечки оставшиеся от мела крошки, а затем показал Джиму.

– Здорово, – согласился Джим. – И что это значит, а?

Удивленные брови Кончика снова метнулись под копну волос.

– Не знаю! Я не умею читать!

Джим прыснул в ладошку, и мистер Бэррек вздрогнул и проснулся, а затем похромал по проходу прямо к Джиму.

– Смешно тебе, значит?

Джиму показалось, что он примерз к сиденью. Губы его слиплись, словно между ними образовался лед.

– Нет, он не смеялся. Это все я. – Кончик вскочил, когда учитель уже взмахнул веревкой, готовясь опустить ее на вытянутые руки мальчика.

Женщины, складывавшие у огня простыни, закудахтали. Мальчики, пока все это происходило, сидели в полной тишине, глядя прямо перед собой и сложив руки на партах.

Мистер Бэррек возвышался над Джимом, словно башня.

– Что он тебе сказал?

Джим заставил себя подняться, ноги его дрожали, будто тростник на ветру.

– Он сказал, что не умеет читать, сэр, – прошептал он, а потом был вынужден крикнуть это несколько раз, пока мистер Бэррек его наконец не услышал.

– Не умеет читать! – пролаял учитель. – Не умеет читать! Конечно, он не умеет читать! Какой смысл учить таких мальчиков, как он, читать? Зачем любому из вас чтение или письмо, вы, жалкие грешники? – Он снова схватил Кончика за руку и хлестнул по ней веревкой.

Джим покосился на Кончика, боясь сказать хоть слово. Он видел, что мальчик вот-вот расплачется, что он прячет ладонь под мышкой.

– Пиши! – пролаял мистер Бэррек, и Джим схватил мел и начал яростно карябать им по дощечке – точно так же, как делал Кончик.

Когда то утро закончилось, мистер Бэррек велел мальчикам принести инструменты. Громко хлопая партами и топая ботинками, они побежали к большим шкафам в конце комнаты, только для того чтобы на них накричали и заставили проделать то же самое в тишине.

– Мне бы все равно досталось, – пробормотал Кончик, обращаясь к Джиму, когда поднялся шум. Глаза у него все еще были влажными.

– Больно было? – спросил у него Джим.

Мальчик в ответ кивнул.

– Если Бэррек один раз ударит, то будет бить всегда, – сказал он, подул на руку и снова спрятал ее под мышку. – Каждый день, если сможет. Главное, не позволить ему начать. Скажи Бэрреку, что это сделал Кончик, если он будет тебя за что-то ругать. Кончику все равно достанется, так что не стесняйся.

На парту перед ними поставили барабан, один на двоих, и Кончик приподнялся, потянувшись за палочкой. По взмаху руки учителя зазвучала мелодия гимна, настолько громкая и заунывная, что прачки выбежали из комнаты, зажимая уши. Ничего подобного Джим никогда прежде не слышал. Кончик легонько стукнул его палочкой и прошептал, что нужно бить с другой стороны барабана. Сначала Джим ударил легонько. Он наблюдал за Кончиком, пытаясь определить ритм в этой какофонии звуков, видел, что все мальчики пытаются что-то напевать – маленькие черные дыры их ртов открывались и закрывались в грохоте барабанов, а пламя свечей трепетало и плясало, словно маленькие белые дьяволята.

– Что ты говоришь? – прокричал Джим, приблизившись как можно ближе к Кончику.

– Ненавижу это место! – услышал Джим голос мальчика, слабый и жалобный в этом грохоте. Он закрыл глаза и колотил по барабану в такт каждому слову: – Я ненавижу это место! Бом, бом , бом, бом.

– Я тоже, – согласился Джим. – Бом, бом, бом. – Он закрыл глаза и запрокинул голову. Он кричал во тьму, открывая рот, выпуская на волю сдавливавшие горло слова. – Хочу к папе. Хочу к маме. Бом, бом, бом. Хочу к Эмили. Бом, бом, бом. Хочу к Лиззи. Бом, бом, бом-бом, бом ! Я хочу вернуться домой .

Мистер Бэррек поднял руку, и звук прекратился, словно его разорвали на клочки. Повисла тишина – вязкая, плотная тишина. Джиму показалось, что все его мысли рухнули в нее, а затем успокоились. Ему стало легче.

7

Дикая птица

– Джозеф, сколько вы здесь находитесь? – спросил как-то Джим сутулого человека во дворе.

– Нахожусь здесь? – Джозеф повернул голову и покосился на Джима. – Иногда мне кажется, что я здесь родился. Другого места я не знаю, сынок. Да и это место не знаю тоже. – Он пододвинулся к Джиму поближе, чтобы повернуть голову и посмотреть на длинное высокое здание с рядами зарешеченных окон. – Я не был в комнате для женщин, хотя давным-давно я, вероятно, бывал в детской, я так думаю, вместе с матерью. Я был среди тех, кто находится в лазарете. Но здесь столько извилистых коридоров, мансард и вообще мест, где я никогда не был, Джим. И не хочу туда попадать. Это место – словно целый мир. – Он развел руками. – Целый мир.

– Нет, Джозеф, – возразил ему Джим. – Здесь нет лавок и нет карет. И деревьев тоже нет. – Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя вспомнить, как было там, вне работного дома. – И реки нет. А снаружи есть большая, просто огромная река.

– Правда есть? – переспросил Джозеф. – Мне было бы интересно посмотреть на ту реку. Хотя, сказать честно, Джим, не знаю я, что такое река. Я тебе кое-что скажу. – Он положил руку на плечо Джима и прижал свой рот к его уху: – Я не хочу умирать здесь. Если бы мне кто-нибудь сказал, когда я умру, я был бы благодарен. Потому что для начала я взобрался бы на ту стену. – Он снова опустил голову и уставился на свои ботинки, негромко насвистывая. – Да, именно так бы я и поступил.

Кончик что-то бормотал и толкал Джима в бок, но Джим смотрел на высокие стены, окружавшие работный дом, и бледное небо над ними.

– Сколько я уже здесь, Кончик? – спросил он.

– А мне откуда знать? – Кончик обхватил себя руками. – Двигайся, Джим. Холодно.

Отличить один день от другого было невозможно, все они были одинаковы. Школа, изготовление мешков, сон. Единственное, что менялось, – это небо. Джим видел, как серые от снега тучи превращались в нежные весенние, дождевые. Он чувствовал, как лето обжигало его в тяжелой и колючей одежде. А теперь небо снова стало стального серого цвета. С рукояти насоса свисали длинные сосульки.

– Я провел здесь год, – заключил Джим.

Именно в тот момент крохотная искорка надежды, тлевшая у него в душе, начала пробиваться наружу, словно дикая птица.

– Я должен бежать. – Он позволил этой безумной мысли прорасти в душе. – Если я не сбегу, то стану как Джозеф. Однажды я не вспомню, родился ли я здесь или где-то еще. И ничего, кроме этого места, знать не буду.

В тот день в темной классной комнате грохотал голос старого учителя. Мальчики кашляли и толкались за партами, жались друг к другу, пытаясь так защититься от холода. А безумные мысли Джима грохотали у него в душе настолько громко, что ему казалось, что их могут слышать все. Он наклонился к Кончику и прошептал ему на ухо:

– Кончик, я собираюсь сегодня сбежать. Пойдешь со мной?

Кончик огляделся по сторонам и закрыл рот руками. Мистер Бэррек соскочил со своего стула, глаза его сверкали от злобы и радости.

– Ты разговаривал! – заявил он Джиму ликующим тоном. – Это был ты.

Кончик закрыл глаза и поднял руку, но Джим уже поднялся. Ему было все равно. Учитель встал со стула и взмахнул веревкой, со свистом рассекая воздух.

– Мне все равно, – попытался объяснить Джим, но только еще больше разозлил мистера Бэррека. Наконец-то он поймал Джима и теперь бил его за все разы, когда он пытался, но у него не получалось найти повода. Он достал из кармана засаленный платок и обмотал его вокруг головы Джима, затянув покрепче под подбородком.

– Просто на всякий случай, если тебе захочется закричать, – сказал он.

Все мальчики смотрели на них. Веревка хлестала Джима снова и снова, и теперь порка билась у него внутри, словно дикая птица, стучась о руки, ноги, живот, грудь, голову – настолько сильно, что ему казалось, будто она поднимет его и унесет прочь.

Когда учитель покончил с Джимом, мальчик упал на парту, словно груда тряпок. Ему хотелось спать. Прозвенел звонок, и мальчишки бросились из класса. Джим почувствовал у себя на плече руку Кончика.

– Так они поступают с мальчиками, которые сбегают, Джим, – прошептал Кончик. – Они колотят их вот так каждый день, пока те не начнут вести себя хорошо.

Джим снова почувствовал, как трепещет в душе дикая птица.

– Только если поймают.

– Их всегда ловят. Бобби^[1] всегда их ловят и приводят обратно, а потом их колотят и колотят.

Джим заставил себя сесть. По телу прокатилась волна жжения.

– Ты не пойдешь со мной?

– Я боюсь. Честно, я боюсь. Не ходи и ты, Джим.

Джим поднял голову и поглядел на большие арки над проходами классной комнаты. Он знал слова наизусть. Бог добр. Бог свят. Бог справедлив. Бог есть любовь.

– Я должен, – возразил он. – И я ухожу сегодня, Кончик.

8

Выбивалки для ковров

Джим знал, что бежать нужно до того, как старая Марион пойдет на обход. Он понятия не имел, как будет делать это. За ужином он положил сыр в карман, а Кончик передал ему свою порцию. В конце ужина мистер Сиссонс поднялся на помост, и ерзанье и перешептывания тут же прекратились. Он двигался очень медленно, глядя на каждого.

– Мне нужны несколько крепких мальчиков, – произнес он. – Помочь выбивальщикам ковров. – Он подождал, но никто не шелохнулся. – Так я и думал. Желающих – просто тьма, а ведь в доме много больных. – Казалось, по комнате пробежал холодок. Мистер Сиссонс рассмеялся своим сухим свистящим смехом. – Это может быть холера, дорогие мои. Так я слышал. Мне нужно кормить две тысячи ртов, и кто-то должен зарабатывать деньги, холера там или не холера. Кто-то должен покупать лекарства. Кто-то должен платить за похороны.

И он снова стал медленно двигаться, внимательно присматриваясь к мальчикам.

– Тьма больших крепких мальчиков, съедающих каждую крошку, которую я им даю, и ни слова благодарности. – Он сошел с помоста и пошел между рядами, похлопывая по головам мальчиков, мимо которых проходил. – Я хочу, чтобы вы пошли в женское крыло сразу после ужина и не спускались, пока не переколотите все ковры.

– Какие такие ковры? – поинтересовался Джим.

– Понятия не имею, – шепотом отозвался Кончик. – Их приносят из богатых домов, женщины выбивают их и отправляют обратно.

– Я пойду с ними, – внезапно произнес Джим, поднимаясь вместе с мальчиками постарше.

– Ты глупый, – заявил Кончик. – Он обращался к большим мальчикам.

– Ты идешь или нет? – Джим метнулся за старшими ребятами, и Кончик побежал следом.

Их привели в одну из больничных палат. Увидев лежащих на постелях людей, Джим снова подумал о матери. Не в эту ли комнату ее принесли в ту ночь, когда они оказались здесь? Интересно, вспомнит ли кто-то, как ее принесли? Говорил ли с ней кто-нибудь?

В воздухе было душно от пыли. Слышались тяжелые ритмичные удары. Из одного конца палаты в другой были натянуты веревки, на которых развесили ковры. Женщины и мальчики, закатав рукава, колотили по коврам плоскими палками, и каждый их удар взметал в воздух тучи пыли, похожие на тучи мух. Лежавшие в постелях больные задыхались, кашляли и просили воды, и старая медсестра, шаркая и кряхтя, переходила от одного пациента к другому, по очереди их ругая.

Надзиравшая за выбивальщиками женщина прошлась вдоль ряда и остановилась, уперев руки в бока, перед Кончиком и Джимом. Мальчики стояли на цыпочках, пытаясь дотянуться до середины ковра палками. Джим все еще чувствовал себя настолько нехорошо после порки, что с трудом расправлял плечи.

– Кто это вас прислал? – рассмеялась женщина. – Могли с тем же успехом прислать поработать пару пауков!

Измученный и усталый Джим отступил на шаг, уронил свою выбивалку.

– Тем не менее мы очень сильные, – заявил он. – Посмотрите! – Он согнул руку, сжимая кулак и пытаясь показать, какие у него большие мышцы. – И мы готовы на все, чтобы помочь мистеру Сиссонсу, правда, Кончик?

– Вы должны колотить ковры, а не щекотать их. – Внезапно женщина наклонилась и подхватила Джима на руки. – О да, ты большой мальчик! – Она прижала его к себе.

Джим напрягся, пытаясь высвободиться, женщина рассмеялась и опустила его на пол.

– Тебе нужна мама, – сказала она, разглаживая передник. – Так же, как мне нужен маленький мальчик. Я своего потеряла. Вскоре после того, как пришла сюда, – потеряла своего маленького мальчика. Но кому же захочется растить здесь ребенка, а?

– Ладно, Джим, – произнес удивленный Кончик. – Мы можем вернуться в швейную комнату и шить свои мешки.

– Но мы же хотим помочь, – возразил Джим. – Мы хорошо умеем носить, правда, Кончик?

– Вот как? – удивилась женщина. – Что ж, прежде чем уйдете, помогите мне вынести этот ковер во двор. Там стоит человек с повозкой и ждет.

Она подняла длинный скатанный ковер за середину и кивнула Джиму и Кончику, чтобы они взялись каждый за свой конец. Таким образом они пронесли его мимо кроватей и выбивальщиков, а затем спустились вниз по винтовой лестнице. В конце коридора в проходе сидела экономка и вязала черную шаль. Не глядя, она отперла дверь, а затем опустилась на стул и продолжила вязать в слабом кружке света от свечи.

За дверью оказались ограда и ворота. Джим знал, что это – те самые ворота, через которые он вошел сюда много месяцев тому назад. Он чувствовал воздух, целые мили воздуха, слышал голоса обыкновенных людей на улице за воротами. Слышал шум города.

В воротах стоял мужчина с тележкой, и, когда женщина позвала его подойти к ним помочь, он выкрикнул что-то, что заставило ее рассмеяться.

– Теперь можете идти обратно, мальчики, – сказала женщина, пряча волосы под чепец. – И помните: сразу же возвращайтесь к своим мешкам. И никаких выбиваний ковров, маленькие паучки, пока не станете вдвое больше. Тебе так не кажется, Томас?

Ее голос был звонким и смешливым, но по тому, как она повернула улыбающееся лицо к мужчине, мальчики поняли, что тот был ее другом и что ее больше интересует он, чем они. Когда женщина пошла за ним в тень от стены, мальчики поняли, что про них она уже забыла.

А в груди у Джима билась дикая птица.

– Кончик… – прошептал он. – Вот они – широко открытые ворота, и между ними стоит тележка. Вот она – дорога и вот они – блеск фонарей и стук лошадиных подков. – Джим почувствовал, как внутри зашевелились страх и восторг. Он нащупал руку друга и крепко сжал ее.

– Я боюсь, боюсь, – прошептал Кончик в ответ. – Не забывай обо мне, Джим.

Его рука выскользнула из Джимовой ладони. Джим услышал шарканье ботинок по снегу и понял, что Кончик побежал обратно в дом.

Мальчик стал осторожно пробираться вперед, невидимый в густой тени, и остановился между створками ворот, тяжело дыша. Он слышал, как негромко смеется женщина, и в этот миг использовал свой шанс. Он скользнул, словно кошка, в щель и оказался за воротами. Прошел на цыпочках с другой стороны ограды и остановился, переводя дух. Мимо проезжала повозка. Он шмыгнул за ней и бежал рядом, пока работный дом не остался за спиной. Дыхания не хватало. Наконец Джим рухнул, совершенно обессилев, в темный колодец боковой улицы.

Он был свободен.

9

Челюсть железной собаки

Одно Джим знал наверняка: нужно держаться подальше от полицейских. «Если они увидят меня, то отправят обратно, – думал он. Он помнил мальчиков с белыми лицами во дворе. – Но я снова сбегу, как только представится возможность».

В голове у него засела мысль найти Рози. Она была подругой матери. Может быть, если он найдет ее, то найдет и Эмили, и Лиззи. Но Лондон – огромный город. Мальчик понятия не имел, куда идти. Лавки все еще были открыты, там шла оживленная торговля, а на улицах было полно торговцев – они толкали перед собой тележки с рыбой и фруктами и наперебой расхваливали свой товар. Какая-то женщина продавала с подноса кофе. Его запах напомнил ему то утро в кухне Большого дома, когда Рози дала его матери немного кофе, предназначавшегося его светлости.

Ночные звуки улиц озадачили Джима: он привык к давящей тишине работного дома и к завываниям сумасшедших вдалеке. Здесь же, казалось, никто не спал. Он подумал, что, возможно, безопаснее будет там, где многолюдно. Множество мальчиков его возраста сновали с одной стороны улицы на другую, прячась от света фонарей. Легко было притвориться одним из них. Вскоре Джим остановился отдохнуть, прислонившись к стене лавки, рядом с другим мальчиком. Он опустил руку в карман, чтобы достать кусок полученного на ужин сыра. Мальчик посмотрел на него, но Джим запихнул сыр в рот прежде, чем тот успел выхватить его.

– Ты из работного дома? – спросил его мальчик.

Джим отрицательно покачал головой.

– Точно. На тебе одежда работного дома.

На мальчишке были потрепанные штаны и порванная тонкая курточка, но кепка у него на голове была такая же, как у Джима. Прежде чем Джим успел что-либо ответить, мальчик схватил метлу, стоявшую у стены у него за спиной, шмыгнул на улицу и через секунду оказался за спиной у мужчины в высокой шляпе и длинном пальто.

– Подмести вам дорогу, сэр? – поинтересовался он.

Когда тот кивнул, мальчик вышел вперед и стал орудовать метлой, разгоняя в стороны талый снег. Мужчина, не глядя, швырнул ему монету. Джим побежал за мальчиком.

– Дай мне свою одежду, а взамен возьми мою, – предложил он.

Мальчик только рассмеялся в ответ:

– Ну уж дудки! – и взвалил метлу на плечи.

За спиной у Джима вдруг раздались голоса. На женщину, продававшую соленого лосося, кричала другая женщина, с подносом угрей. Вокруг них стали собираться зеваки, были здесь и двое полицейских, чьи высокие фуражки виднелись издалека. Джим опустил голову и побежал.

Вскоре он понял, что оживленная часть города осталась позади и он бежит по тихим улочкам, где нет лавок. Дороги здесь были шире, а дома – больше. Они казались знакомыми, но тем не менее отличить один от другого было невозможно. Джим оказался на темной площади, где росло много деревьев. В центре ее стоял фонтан. И тут, словно заглянув в окошко воспоминаний, мальчик понял, что уже бывал в этом месте.

Он присел на ступеньки фонтана. Точно: он сидел здесь во время их последнего путешествия, когда мать остановилась, чтобы попить воды. Джим опустил руки в воду, и ему подумалось, что немного дальше должна быть статуя человека на коне. Мальчик заставил себя подняться и проверить свою догадку. Она была там. Та самая статуя. Там они тоже останавливались. Мать прислонилась к статуе, а он увидел фонтан и помог ей дойти до него. Она была так слаба, словно маленький ребенок. Джим помнил, насколько беспомощным и напуганным он себя тогда чувствовал. И это было больше года тому назад. Даже не верится, что прошел целый год с тех пор, как умерла мама. А Эмили и Лиззи даже не знают об этом. Все предметы вокруг такие же, как и тогда, – и человек на лошади, и фонтан, и большие дома. Вот только тогда его мать была жива.

Он медленно подошел к статуе. От нее расходились в стороны три улицы – три длинные прямые улицы, и на одной из них находится дом, где работает Рози. Если он найдет Рози, то сумеет найти Эмили и Лиззи.

Джим побежал.

Дома были одинаковыми. У всех были черные ограды, невысокие лестницы, ведущие к парадной двери, и совсем маленькие лестницы, ведущие в помещения для слуг. Неужели ему придется стучать во все двери на каждой улице? Он побежал по первой улице, затем вернулся, повернул во вторую. Его внимание привлек какой-то звук, и мальчик обернулся. В окне одной из кухонь висела маленькая клетка. А в ней – певчая птичка, места у которой было ровно столько, чтобы спрыгнуть с жердочки на пол и снова запрыгнуть на жердочку, громко свистя и зовя друга. Джим уже слышал это пение раньше. Улица была та, что нужно, и где-то на ней стоит дом, который он ищет.

К тому моменту, как он остановился снова, Джим уже точно знал, что ищет. Он вспомнил: когда мама опустилась на ступени, а Лиззи смотрела на дом и спрашивала, не здесь ли они будут жить, он увидел то, что заставило его надеяться, что тут они жить не будут. Рядом со ступенями там была скребница в форме собачьей головы с раскрытой злобной пастью. Он вспомнил, что думал тогда: если поставить ногу в пасть, металлические зубы со звоном сомкнутся и прости-прощай нога. Он бегал взад-вперед по улице в поисках этой скребницы и наконец нашел. Он нашел этот дом!

В доме было темно, но внизу, в окошке цокольного этажа, горел мягкий огонек свечи.

Мальчик скатился по ступенькам, путаясь в больших ботинках, и навалился на дверь.

– Эмили! Эмили! – закричал он.

Но не успел Джим даже поднять руку, чтобы постучать в двери, как она распахнулась и он налетел на незнакомую девушку.

10

Хромая Бетси

– Мы не подаем нищим, – произнесла девушка, пытаясь вытолкать его из дверей коленом.

– Я ищу Эмили.

– Эмили? Нет здесь никакой Эмили.

– Эмили Джарвис. Она помогает Рози на кухне.

– Рози? Кто это такая? – Девушка улыбалась ему из-под растрепанных волос.

– Ну, Рози, – произнес Джим. – Ты должна знать Рози. У нее большие руки. И она не любит печь хлеб.

Девушка прыснула от смеха и оглянулась через плечо на женщину, которая шила за большим столом.

– Слышала? – спросила она. – Здесь нет никого, кто не любит печь хлеб, правда? – Она снова рассмеялась, и женщина отозвалась каким-то блеющим смехом.

Джим заглянул за спину девочки. Это точно была та самая кухня. Это просто должна была быть та самая кухня.

– Тебе пора уходить, сынок, – произнесла девушка. – Мне кажется, ты достаточно долго заглядывал в дом.

– Здесь была леди в черном хрустящем платье, – произнес Джим. – Ее звали Джудд. Она вспомнит.

– Джудд! – произнесла другая женщина и отложила в сторону шитье. – Она была экономкой. Ее отослали. Была здесь и еще одна женщина, кухарка. Я получила ее место. Обнаружилось, что они прячут в кухне каких-то бездомных детей, и его светлость их уволил.

– Это были мои сестры, – произнес Джим. Стук у него в голове стал настолько громким, что он с трудом слышал собственный голос. – Эмили и Лиззи. Прошу, мисс, скажите, где они? Где Рози?

Кухарка поднялась и подошла к двери, стала, скрестив руки на груди, и хмуро посмотрела на Джима. Разглядев его в свете свечи, она смягчилась.

– Это одежда работного дома? – поинтересовалась она.

– Прошу, не отсылайте меня туда снова, – взмолился Джим.

– Я бы даже своего злейшего врага туда не отправила, – отозвалась кухарка. – А ты отправляйся в постель, – велела она девушке. – Я с ним разберусь.

Девушка, судя по всему, думавшая, что все это шутка, натянула на глаза Джиму кепку, забрала свечу и стала подниматься по боковой лестнице, ведущей в комнаты слуг. Кухарка провела Джима внутрь и велела ему сесть к очагу.

– Тебе повезло, – сказала она, – что его светлости сегодня нет дома. Если бы он был у себя, тебя спустили бы с лестницы или мы все оказались бы в работном доме. И тебе повезло, что я решила не ложиться, а закончить с шитьем. И не думай, что можешь что-то стащить.

Джим только головой покачал, боясь произнести хоть слово.

– И не смей двинуться с места. – Она нацепила на кончик носа очки и поглядела на Джима, поежившегося на стуле.

В кухне было тепло, и на мальчика накатила сонливость. Он сунул руку в карман в поисках своего последнего куска сыра. Его не было, и Джим понял, что его стащил тот мальчик, подметавший дорогу. Вытряхнул на ладонь последние крошки хлеба. Не говоря ни слова, женщина отложила в сторону шитье и зачерпнула из большого котла рагу. Она поставила перед ним полную миску и, не улыбнувшись, подмигнула, а Джим изо всех сил постарался подмигнуть ей в ответ. Он ел молча, она молча шила, хмуро поглядывая на свою иголку, заправляя в нее новую нитку и время от времени косясь на Джима поверх очков.

В конце концов мальчик уснул. Время от времени он просыпался и слышал негромкое мурлыканье, понимая, что это кухарка дремлет над своим шитьем, но затем она просыпалась, всхрапнув, а Джим снова проваливался в сон. Наконец они оба проснулись от резкого стука в стекло и громкого голоса:

– Половина шестого! Пора просыпаться! – Мимо окна, прихрамывая, прошел будильщик, делавший свой утренний обход, и Джим с кухаркой пробудились окончательно.

Она послала его на задний двор принести воды и дров, разожгла огонь и поставила кипятиться воду. Вниз спустилась девушка, зевая, как кошка; проходя мимо Джима, царапнула его по руке.

– Ты все еще здесь?

– Уже уходит, – ответила кухарка. – Придет молочница, он сядет в ее тележку и никогда больше не вернется. Верно?

Джим кивнул, жалея, что они не просят его остаться. Ему нравилась эта теплая кухня, и подмигивающая кухарка, а больше всего ему нравился горячий и пахнущий сладостью хлеб. Если бы только здесь были Эмили и Лиззи, это было бы просто отличное место.

Они услышали, как на улице зазвенел колокольчик, и кухарка подхватила несколько бутылей:

– А вот и Хромая Бетси.

Джим пошел за ней к дорожке, поднялся по ступенькам. Хромая Бетси вела от дома к дому хромую же лошадь, продавая молоко.

– Этот мальчик, – сказала кухарка, подталкивая Джима вперед, – ищет Рози, а, если я ничего не путаю, она твоя подруга, Бетси.

Молочница хмыкнула, убрала волосы под чепец. Тяжело дыша, она налила молоко в принесенные кухаркой бутыли.

– Опустилась она, Рози Триллинг, – произнесла Бетси. – Хорошая у нее была здесь работа, а теперь она торгует моллюсками, работает на своего деда. И все из-за нескольких бездомных детей.

– Это сестры мальчика, слышишь? – вставила кухарка, и Бетси поставила бутыли на землю, снова поправив волосы.

– Серьезно? Неправильно это, правда? – продолжала она. – Просто за то, что ты помог людям, вот так. Так это были твои сестры, да? Мне они не показались похожими на беспризорных. – Ее волосы снова высвободились, когда она покачала головой, толстые седые пряди упали в молоко, и она вытащила их из мешалки. – Твоя мать была хорошей женщиной, по крайней мере, так говорила Рози.

Джим не мог смотреть на нее. Он привстал на цыпочки, чтобы погладить лошадь по костлявой голове, и та зафыркала, пугая его.

– Что стало с Эмили и Лиззи? – Он не мог заставить себя посмотреть на Хромую Бетси, с опаской ожидая ее ответа.

Та переступила с ноги на ногу.

– Не спрашивай меня об этом, я не знаю ответа, – заявила она. – Хочешь – залезай на повозку, и я отвезу тебя к Рози. Но где девочки, я не знаю, и это правда.

Джим забрался на повозку, скользкую и пахнущую кислым молоком. Кухарка что-то сказала помощнице, улыбавшейся из-за ограды, и та побежала вниз по ступеням, ведущим в кухню. Вернулась она с небольшой булкой в руках и отдала ее Джиму, удивление на лице которого развеселило ее. Хлеб был еще теплым. Он попытался поблагодарить кухарку, подмигнув ей, но та отвернулась.

– Даже не смей возвращаться, – заявила она. – Мы ничего не можем для тебя сделать. – Голос ее стал хриплым. – Да благословит тебя Господь, мальчик. Надеюсь, он позаботится о тебе. – И она поспешно, не оборачиваясь, вернулась в дом.

Все утро Джим провел, раскачиваясь из стороны в сторону на повозке; время от времени он спрыгивал с нее, чтобы помочь Бетси провести лошадь через вязкие кучи снега.

– Вот мой двор, – в какой-то момент заявила Бетси. – И вот мои коровы. Слышишь, как они переговариваются? Как старики в пабе – все знают и обо всем имеют свое суждение. Так, на этом мой обход закончился, но, если Альберт позволит, мы спустимся к реке.

Джим снова соскочил с повозки, они ухватились за вожжи и потащили Альберта, уговаривая его пройти мимо двора Бетси и бормочущих коров.

– Дай понюхать свой хлеб, Джим, – сказала Бетси.

Он уже надкусил кусочек, и ему хотелось растянуть остатки на следующие несколько приемов пищи. Бетси протянула руку и отломила большой кусок, и, когда она принялась жевать его, стали видны шатающиеся зубы.

– Бедная Рози Триллинг, – вздыхала она, продолжая говорить своим грудным голосом. – Бедная старая Рози.

Они приближались к реке. Джим чувствовал ее запах, слышал крики чаек. Улица, по которой они ехали теперь, была завалена рыбьими головами и костями, а на деревянных ящиках сидели женщины, разделывавшие рыбу. Руки у них были липкими и красными от рыбьих внутренностей. Вокруг них крутились коты и дети. Мимо прошла молочница с ведрами на коромысле, что-то крикнула, обращаясь к Бетси. Та щелкнула Альберта, веля ему остановиться.

– Говорит, что выпотрошит меня, – фыркнула женщина, – если ей покажется, что я продаю молоко на ее маршруте. Спрыгивай, Джимми, и спроси кого-нибудь, где живет Рози Триллинг. Кто-нибудь точно знает.

Джим соскользнул на землю с повозки, наблюдая за тем, как Хромая Бетси разворачивает свою клячу и та везет ее назад по улице.

«Я мог бы остаться с ней, – подумал он, – если не найду Рози. Я мог бы доить для нее коров и носить ведра. Наверняка она могла бы дать мне кров».

Мальчик поглядел женщине вслед.

– Бетси… – позвал он, но та его уже не слышала. Они с молочницей помоложе орали друг на друга, пока хромая кляча ковырялась носом в грязном снегу и обнюхивала рыбьи головы.

Джим побежал дальше по улице. Дома стояли вдоль реки, и во дворах у них стояли лодки. Мачты и рангоуты мягко покачивались на волнах, поднятых ранним ветерком. Мужчины выводили баржи, кричали что-то друг другу, голоса их отскакивали от домов и эхом разносились далеко над водой. Женщины стояли, уперев руки в бока, и наблюдали за ними.

Джим уже не помнил, как выглядит Рози. Ему представлялась крупная женщина с обсыпанными мукой руками и аккуратно спрятанными под белый чепец волосами, в накрахмаленном переднике, повязанном поверх ее длинного черного платья. Здесь никого похожего не было. У женщин, которых он видел, голова и плечи были укутаны в грязно-коричневые шали, они носили простые платья с обтрепанными подолами. Он слушал их голоса, пытаясь уловить тот, который сможет узнать, но все они звучали похоже, переходили на крик, заглушая низкие звуки идущих по реке барж и крики чаек.

Наконец он набрался духу, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь, где живет Рози Триллинг.

– Если она дома, – сказали ему, – то ищи ее в белом доме на нижнем конце улицы.

Он постучал в двери, и женский голос велел ему войти. Мальчик узнал голос Рози.

Она действительно была дома. Согнувшись над жаровней, в которой мерцали горячие угли, Рози пыталась заставить их разгореться ярче. В руках она держала перекрученную проволоку, на которой жарилась, поблескивая, селедка. Рядом с ней, закутанная в коричнево-серую шаль, на стуле, сколоченном из ящиков, сидела бабка. Рози отламывала от селедки куски и кормила ими старуху. Она повернула голову и с удивлением поглядела на Джима.

– Мужчины уже ушли, сынок, – сказала она ему.

– Рози… – произнес Джим. Глаза его разъедало от дыма, и он потер их тыльной стороной ладони.

– Да, я Рози, – ответила та, – и я сказала тебе…

– Я пришел спросить про Лиззи и Эмили, – произнес он. Казалось, дым заполнял его горло, скручиваясь внутри. Дышать было тяжело. – Я Джим Джарвис.

– Господи, спаси и сохрани. – Рози уронила селедку в огонь, и она брызнула во все стороны. Старуха принялась ругаться.

– Малыш Энни? – Рози глядела на него, закрыв рот ладонью.

Джим кивнул. Он прикусил руку, чтобы немного облегчить жжение в глазах. Он почти не видел Рози – она превратилась в коричневую размытую фигуру, обходящую жаровню и направляющуюся к нему. От нее пахло теплом и рыбой. Она присела, чтобы глаза их оказались на одном уровне, положила руки ему на плечи.

– Мама умерла. Уже давно, – начал Джим.

Рози прижала его к себе, обняла, словно он был маленьким ребенком, и впервые с тех пор, как Джозеф сообщил ему ужасную новость о смерти матери, Джим выпустил на волю ту боль, которая была заперта внутри, и заплакал.

11

Плюющаяся ворона

Рози сидела на полу и укачивала Джима, пока он не перестал плакать и не провалился в сон, затем она положила его на пол и вышла на улицу. Старуха вытянула ногу и попыталась пнуть Джима, чтобы разбудить его, но мальчик был слишком далеко, и достать его она не смогла. Вместо этого она плюнула в пламя.

Рози вышла во двор и пошла к сараю, построенному на реке. Вокруг него плескалась вонючая вода. Внутри он был завален ветошью и кусками просмоленных веревок, но она сумела связать их воедино, чтобы сделать кровать из чего-то вроде старых мешков. Рози вернулась в дом и наполнила поднос моллюсками и угрями, которые она собиралась продать неподалеку у магазинов, и поспешила на улицу. Она знала, что если Джим проснется, то далеко не уйдет, знала она и то, что не может позволить себе пропустить утренних покупателей.

Старуха наконец сумела пододвинуть свое сколоченное из ящиков кресло ближе и растолкала Джима. Тот медленно сел, удивляясь, что оказался в странной, задымленной комнате с беззубой старухой, таращащейся на него сверху вниз. А потом вспомнил, где он. Он был в доме Рози, в безопасности.

Старуха снова пнула его ботинком и кивнула в сторону наполовину съеденной краюхи хлеба, торчавшей у него из кармана. Она протянула костлявую руку, и Джим отломил кусок хлеба и подал ей, опасаясь ее блестящих глаз и неустанно жующего рта. Она сердито взглянула, ткнула его в руку, а затем открыла рот шире. Джим отломил кусок хлеба и поднес ей. Словно жадная птица, она клевала и ждала, и он скормил ей хлеб полностью, кусок за куском. Иногда, когда она жевала слишком медленно, он откусывал кусок сам.

Когда она задремала, мальчик вышел из дома и сел на берегу реки. На ней царило такое же оживление, как на рынке, в тумане искали путь парусные суда, туда-сюда сновали баржи. Вдалеке он разглядел несколько колесных пароходов, огромных и шумных. Ему было интересно, насколько далеко простирается река и каково было бы оказаться на одной из тех лодок, которые покачивались на волнах, оставляемых пароходами.

Когда Рози вернулась домой, уже почти стемнело. Джим все это время был на улице, немного опасаясь плюющейся бабки и ее жадного рта. Несколько людей входили в дом, в основном мужчины и мальчики, временами слышались крики и ругань. Там был старик, который входил и выходил чаще других и кричал больше всех, независимо от того, был с ним кто-то или нет. Когда он не кричал, он разражался себе под нос сухим, кашляющим смехом, совершенно не похожим на смех. Джим задумался: не он ли – дед Рози?

На берегу было прохладно, но Джиму не хотелось идти в дом. Он увидел мальчиков, которые играли в снегу, и попытался к ним присоединиться, но те, завидев его, сбежали. Когда наконец появилась Рози, Джим бросился к ней. Поднос, который она привязала к плечам, был наполовину пустым. Женщина шла, приволакивая ноги.

– Слушай, Джим, – сказала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Нужно готовить еду деду и дядьям, поскольку они были добры ко мне и приютили. – Она остановилась на пороге. – И я не могу пригласить тебя войти. Дед выбросит тебя к чайкам и меня вместе с тобой, если подумает, что ты собираешься остаться. Нас слишком много. Ты понимаешь?

Джим уставился на нее.

– Не смотри на меня так, Джим, – сказала она. – Ты не знаешь моего деда, иначе не смотрел бы так. Но я покажу тебе, где ты можешь спать сегодня ночью, если пообещаешь быть осторожным.

Женщина отвела его к сараю.

– Тебе здесь будет удобно? – спросила она. – Конечно, здесь холодно и воняет всей этой речной грязью, но достаточно сухо.

– Мне нравится, – заявил Джим. – Я могу представлять себе, что плыву на лодке, Рози.

– Конечно. – Она стояла в дверях, глядя на темную воду, словно никогда не видела ее прежде, и глаза ее сузились. – Тебе хотелось бы уплыть отсюда, а, Джим? Я точно знаю, что мне хотелось бы. Везде будет лучше, чем здесь. Даже утонуть будет лучше. – Она вдруг повернулась. – Ты ложись, а я принесу тебе потом немного рыбы.

Джим услышал, как в доме закричали, когда Рози вошла туда. Он слышал, как щербатая старуха просила еды, как кашлял дед. Все они разговаривали очень громко. Изо всех дверей и окон домов вдоль причалов доносились крики и брань. Джим вспомнил тишину в работном доме и подумал, спит ли сейчас Кончик и скучает ли по нему.

Позже Рози принесла для него горячей рыбы и чаю с хлебом, а еще свечу в подсвечнике. Джим лежал на животе, наблюдая, как горят над водой похожие на глаза фонари на лодках, словно это были существа, переворачивающиеся вверх тормашками в темноте. Рози присела рядом и подоткнула ему мешок.

– Смотри, чтобы дедушка не заметил, что ты здесь. Понял?

– Конечно.

– Хороший мальчик. Я скоро пойду, посмотрю, как там бабушка.

– Она похожа на воробья, – сказал Джим.

Рози рассмеялась:

– Я бы сказала – на ворону. Видел ворон, Джим? Такие хитрые и жадные птицы! Так и бабушка, когда разойдется. Плюющаяся ворона. Иногда мне кажется, что она вот-вот ударит меня клювом – если будет достаточно голодна.

– Рози, – произнес Джим, – можно мне остаться здесь?

Она подняла свечу, чтобы посмотреть на него.

– Остаться здесь? Я не знаю, сколько сама смогу оставаться здесь.

– А ты не можешь вернуться в дом его светлости?

– Мне бы этого хотелось! Там было хорошо. Мне очень повезло, что удалось найти ту работу. Это получилось, потому что Хромая Бетси замолвила за меня словечко. Ну да ладно. Я потеряла ее, вот и весь сказ.

– Ты потеряла ее из-за Лиззи и Эмили?

Рози на миг умолкла. А затем сказала:

– Боже мой, нет. Почему ты так решил, Джим? Это случилось потому, что я ужасно готовила! Я никогда в жизни не готовила ничего, кроме рыбы! А они думали, что я буду печь хлеб. Хлеб! Моим хлебом, если его уронить, можно было сломать каменную плиту.

Джим улыбнулся в темноте. Он только что попробовал хлеб Рози и знал, что она права.

– Но что насчет Эмили и Лиззи? Их ведь не отправили в работный дом, правда?

Рози высморкалась в пропахший рыбой передник.

– В работный дом? Эмили и Лиззи? Я бы перебила всех, включая его светлость, если бы они так поступили. Нет, я расскажу тебе, что стало с Эмили и Лиззи. Закрой глаза, и я расскажу тебе, что случилось.

И Джим сидел тихо, внимательно слушая рассказ Рози о сероглазой леди, которая пришла в Большой дом. Она спустилась в кухню и увидела девочек.

– Она забрала их наверх, Джим, велела вымыть их в своей ванной. Послала за платьями для них, голубое было для Эмили, белое – для Лиззи. А затем она посадила их в карету – красивую карету, запряженную четверкой белых лошадей. Жаль, что ты не видел, как они уезжали – гордые, как маленькие королевны! Они уехали за город, в ее летний дом, чтобы там за ними присматривали.

Она собрала вокруг него мешки и, выйдя из сарая, вернулась в шумный дом, а Джим долго лежал, прислушиваясь к мягкому шуму прибоя и размышляя о рассказанной ему Рози истории. Он надеялся, что это правда.

12

Креветка

На следующее утро Рози сказала Джиму, что ему придется помогать ей, если уж она будет кормить его. Она накинула ему на плечи старый мешок, чтобы прикрыть одежду, выданную в работном доме, на случай, если его увидит полиция.

– Ты должен быстро двигаться, Джим, так же, как я, – предупредила она его. – Если бобби увидят меня стоящей на месте, меня схватят. Нам придется бегать весь день.

Джиму понравилось работать на нее. Когда она уставала кричать, он кричал вместо нее.

– Моллюски! Покупайте лосося! Маринованная рыба и креветки! – Он приплясывал, выкрикивая эти слова, отчасти – чтобы не замерзнуть, отчасти – чтобы смотреть во все стороны, проверяя, не идут ли полицейские. Он приплясывал и подпрыгивал так забавно, что люди, направлявшиеся в магазины, останавливались, чтобы посмотреть на него. Вскоре они начали узнавать его.

– Попрыгай для нас, Джимми! – говорили они, особенно если видели, что он стоит один.

– Купите немного креветок, и станцую! – говорил Джим, и тут появлялась Рози со своим подносом с морепродуктами, убеждая их купить что-нибудь.

Пока они ели, Джим танцевал для них – он закрывал глаза, чтобы не видеть улицы, не видеть лиц всех этих незнакомцев… Давным-давно отец танцевал для него в их доме. Джим помнил только смеющиеся лица Эмили и Лиззи, когда они сидели у огня на длинной скамье. Тогда он был совсем маленьким. Джим помнил, что хлопал в ладоши, кричал что-то, когда отец танцевал, и чем быстрее прыгал отец, тем больше приплясывало пламя в очаге, словно дикие желтые духи.

– Быстрее, пап! Быстрее! – кричали дети, и черные тени, подпрыгивавшие под ногами у отца, обретали причудливо-вытянутые формы, переходили на стены и потолок; Джим соскакивал со скамьи, бежал прыгать и танцевать вместе с отцом, и тот подбрасывал его вверх.

Мальчик снова возвращался в ту комнату, пока на него смотрели незнакомцы, поедавшие морепродукты Рози на холодной улице.

– Я очень довольна тобой, Попрыгунчик Джим, – говорила ему Рози, разрушая грезы. – Я продаю больше лосося, чем могу засолить. Им придется отваривать его, если они хотят больше. И мне это нравится!

Он провел с Рози уже несколько дней, когда впервые увидел доктора. Однажды днем они с Рози возвращались к ее дому, когда услышали сзади голос:

– Рози! Рози Триллинг!

Они обернулись и увидели пытающуюся догнать их Хромую Бетси. Подняв юбки, она торопилась перебраться через грязь.

– Я переживала за мальчика, – с трудом переводя дух, произнесла Бетси. – Нашел ли он тебя, смогла ли ты его приютить и как он вообще?

– Он в порядке, – рассмеялась Рози. – Он настоящий танцор, правда, Джим? Но он не может оставаться со мной долго. Я смертельно боюсь, что дед найдет его и вышвырнет нас обоих. Ты же его знаешь, Бетси.

Бетси убрала свои растрепавшиеся черные волосы под чепец.

– Что ж, у меня есть отличный план! – Она протянула руку, пухлую и розовую от холода. – Пойдем со мной, Джим. Я отведу тебя в школу!

В животе у Джима все сжалось от ужаса.

– Я ненавижу школу! – закричал он. – Я ненавижу учителей!

Мальчик попытался вырваться из рук Бетси.

– Он не учитель, Джим. Говорят, он доктор. А школа как раз для таких, как ты, Джим. Он чудак: стоит на ящике посреди улицы, просит людей приводить к нему в школу детей и не берет с них никакой оплаты! – Она умолкла, стукнула себя кулаком по груди, а затем снова протянула руку: – Ну же, Джим! Это шанс для тебя!

Джим почувствовал, что по щекам текут горячие, обжигающие слезы.

– Пожалуйста, не заставляйте меня! Не заставляйте меня идти в школу!

Но Рози нежно подтолкнула его к Бетси.

– Иди с ней, Джим, – сказала она. – Иди туда, где тебе будет тепло и сухо. И это бесплатно! Жаль, что у меня не было возможности ходить в школу!

– Но я хочу помогать тебе, Рози! – воскликнул Джим, но та уже спешила прочь.

Бетси потащила его за собой, бормоча между хриплыми вздохами успокаивающие слова.

– Ты услышишь истории из Библии, думаю, споешь много красивых гимнов. Я не хочу, чтобы ты пошел по дурной дорожке, Джим, из-за того что у тебя нет ни отца, ни матери. Ты посмотри на ту толпу! Сейчас он будет говорить.

Бетси подтолкнула Джима к толпе зевак. Худощавый мужчина в очках и с густыми бакенбардами стоял на ящике, поворачиваясь из стороны в сторону. Он говорил высоким мягким голосом с ирландским акцентом, который Джим почти не мог разобрать. Некоторые из наблюдавших за ним людей смеялись, а группа мальчишек-оборванцев насмехалась над ним. Но мужчина, казалось, не слышал их и продолжал говорить. Джим попытался разобрать, что он говорит, и услышанное привело его в ужас. Это было почти то же самое, как если бы его схватили за шиворот и швырнули в длинную мрачную классную комнату в работном доме, где мистер Бэррек полосовал воздух своей жуткой веревкой.

– Бог есть любовь, – говорил доктор. – Бог добр.

– Нет, все не так! – закричал Джим. – Он не добр ко мне!

Все одобрительно засмеялись, закричали. Один из мальчишек на углу поднял комок грязи и метнул им в доктора. Грязь звонко плюхнулась ему прямо в лицо, заткнув рот, который он открыл, чтобы снова что-то сказать. Доктор закашлялся, вытер рот рукавом. Он проталкивался сквозь толпу, пытаясь удержать на голове шляпу. Проходя мимо Джима, он взглянул на него, всего на миг, и Джим не увидел в его глазах ни злобы, ни упрека, а одну лишь грусть.

Джим отвернулся. Бетси промокнула глаза рукавом.

– Иди! – рассмеялась она. – Возвращайся к своей Рози, бродяга! Не так уж много осталось того, чего ты не знаешь!

Джим помчался по улицам в поисках Рози. За ним бежали некоторые мальчишки из той толпы.

– Эй, Попрыгунчик Джим! – кричали они. – Подожди нас!

Но Джим не останавливался, пока не нашел Рози. Мальчики, тяжело дыша, догнали его и слегка стукнули кулаками в знак того, что хотели подружиться.

– Да ладно тебе, Попрыгунчик Джим. Станцуй нам! – кричали они.

Мальчишки стояли в порванной одежде, прижимаясь друг к другу, чтобы не замерзнуть, а Джим запрыгал, чтобы их рассмешить.

– Ты так ботинки сотрешь, – предупредила его Рози. – Прибереги свои танцы для приличной публики.

Но Джиму хотелось станцевать для мальчиков. Они нечасто смеялись. Им не над чем было особенно смеяться. Джим всегда стеснялся заговорить с ними, но после того дня, когда он рассмешил их, они часто приходили, чтобы посмотреть, как он танцует.

Один из мальчиков был неряшливым и рыжеволосым. Он напомнил Джиму Кончика, совсем чуть-чуть. Волосы у него были яркими, да еще торчали во все стороны из-под шапки, которую он носил на боку. Его пальцы вылезали из носков ботинок, похожие на холодных розовых креветок, а рубашка висела на тощих руках, как изорванный в клочья парус, свисающий с рангоутов. Он зарабатывал на это свое подобие жизни, продавая шнурки.

– Шнурки, мистер! – кричал он прохожим, размахивая шнурками над головой подобно торговцу лентами на ярмарке. – Три по цене двух! Не хотите три, сэр? Что ж, тогда два по цене трех, ничего лучше предложить вам не могу, понимаете?

Пока Джим прыгал, мальчик сидел с широко открытым ртом, словно опасался рассмеяться вслух. Рыская вороватым взглядом из стороны в сторону, он высматривал возможных покупателей, или полицию, или что-нибудь, чем можно было бы поживиться. Временами он вскакивал, вихрем проносился мимо ларька, когда хозяин его отвлекался, и хватал кусок сыра, или кусок пирога, или горячую булочку. Забившись в темный угол, он набивал еду за щеки. Джим полагал, что, судя по всему, он глотал все эти вкусности целиком – настолько быстро они исчезали.

Если владельцы ларьков заставали его на горячем, то обычно начинали ругаться или пытались догнать, но иногда, когда видели, что он приближается, просто отворачивались. Джиму, наблюдавшему за ним, никогда не приходило в голову, что однажды он будет заниматься тем же и будет рад возможности украсть достаточно крошек, чтобы выжить.

Джиму нравилось смотреть на этого мальчика. Несколько раз он подходил к нему, чтобы заговорить, но, как только Джим приближался, мальчик убегал, словно вспоминал, что ему нужно кое-что сделать. В такие моменты Джим терялся и притворялся, что ищет что-то на земле, где только что сидел на корточках мальчик. Но всякий раз он думал: «Я поговорю с ним сегодня. Я узнаю, как его зовут».

Однажды вечером – уже темнело – мальчик сидел и наблюдал за Джимом в своей настороженной, в чем-то лисьей манере, когда к нему сзади подкралась одетая в поношенную одежду женщина, положила руки ему на плечи и встряхнула его.

– Попался! – заявила она. – Ты вроде как прятался, да?

Он подскочил, пытаясь вывернуться, но женщина прижала его к земле и поставила ему на грудь колено. Волосы у нее были растрепанные и такие же рыжие, как у него; слова она произносила неразборчиво, хриплым голосом.

– Где деньги-то твои, а? – строго поинтересовалась она.

– Нету их у меня, – ответил мальчик.

Она перевернула его, как деревянную куклу, порылась в задних карманах и выудила оттуда несколько монет.

– Вот теперь нет, – рассмеялась она и исчезла, прежде чем он успел снова сесть.

Джим, наблюдая, затаился на другой стороне улицы. Мальчик увидел, что он смотрит, и отвернулся, закрыв лицо руками. Он так и сидел, скрючившись. Джим подошел и щелкнул пальцами, чтобы заставить мальчика посмотреть на него, а затем принялся танцевать – сделал всего несколько прыжков.

«Смейся, – хотелось сказать ему, но он боялся. – Все в порядке. Смейся».

Кажется, именно тогда мальчик принял решение. Он вскочил и присоединился к Джиму – подбрасывал ноги, пытаясь повторить движения Джима, поднимал руки высоко над головой, так что его шнурки разлетались, словно ленты вокруг майского дерева. Его розовые, похожие на креветок пальцы извивались над подошвами ботинок, и при каждом шаге он так сильно шлепал ногой, что вокруг него разлеталась грязь, словно тучи мух вокруг коровы. Он танцевал с закрытыми глазами и широко открытым ртом, войдя в состояние транса, и чем больше хлопали зрители, тем более разудалым становился танец. Джим едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, и заулыбалась даже Рози. Она продала большую часть содержимого своего подноса одной семье.

– Слушай, – сказала она. – Креветка, или как там тебя зовут. И ты, Попрыгунчик Джим. Можете закончить за меня? Я пойду принесу еще. Я никогда не продавала два полных подноса, как сегодня. Вам нужно выступать, вам обоим! Вам надо податься в бродячий цирк!

Мальчики сидели у костра ночного сторожа, чистя зубами креветок и сплевывая панцири на землю.

– Я люблю креветки, точно вам говорю, – сказал мальчик. – Но я никогда не таскал их с ларька Рози, никогда.

– Ты бы не посмел, – сказал Джим. – Она бы тебя замариновала за это.

– Я посмею все, что угодно, – заявил мальчик. – Но Рози… Она как я. У нее денег не больше, чем у меня, вот так.

– Тебя и вправду зовут Креветка? – спросил его Джим.

Мальчик пожал плечами:

– Меня все так называют. Что ж, и Креветка вполне сгодится.

– Забавное имя, – сказал Джим. – А кто была та женщина?

Глаза мальчика сузились.

– Моя мать, – ответил он. – Она выперла меня много лет назад, правду тебе говорю. Начинает искать меня только тогда, когда ей нужны деньги на джин. Так что не очень-то она хорошая мать, скажу я тебе.

– А где же ты живешь?

– Когда как. Если заработаю медяк-другой, продавая шнурки, провожу ночь в меблированных комнатах, вот так.

– Ого! Совсем один?

– Однее не бывает, да еще с пятью десятками других мужиков, которые храпят так, что башка отваливается! Иногда похоже на самую настоящую бурю. А если денег нет, – он пожал плечами, – сплю где придется, вот так вот! Где бобби не найдут, там и сплю.

Он ткнул пальцем ноги в куртку Джима, и накидка из мешка сползла на землю.

– Провел я недельку в том месте, скажу я тебе. Работный дом – хуже всего, что я знаю. Хуже, чем спать в хлеву с крысами, а мне пару раз доводилось.

– Да уж, – согласился Джим. – Хуже, чем спать в мешке с угрями.

И оба мальчика захихикали.

– Угри! – фыркнул Креветка. – Угри – милая компания. Я как-то ел угря, когда он был еще живой. Он спустился по моему горлу, облазил мой живот, а потом вернулся к горлу, в рот! «Животы! – сказал угорь. – Животы мальчиков почти так же ужасны, как работный дом!» И уполз домой. Он был нормальный, тот угорь. – Мальчик вытер рот тыльной стороной кисти и покосился на Джима. – У тебя есть брат, а, Попрыгунчик Джим?

– Нет, – ответил тот. – А у тебя?

– Был. Но больше нет. – Креветка зарылся носками своих ботинок в грязь. – А я хотел бы иметь брата, с которым можно слоняться по округе и все такое.

– Я тоже, – ответил Джим.

И мальчики уставились прямо перед собой, не говоря ни слова. Сторож помешал угли, и пламя зашипело. Он медленно поднялся на ноги.

– Пять часов! – закричал он, направляясь зажигать фонари между домами. – Пять часов, милые мои!

– Мне пора, – сказал Креветка. – Нужно поискать очередь. Люди часто рвут шнурки, стоя в очередях. Я ползаю между ногами и связываю шнурки от разных ботинок, когда никто не смотрит.

– Ты будешь здесь завтра?

Креветка поглядел на Джима сверху вниз. Вынул из кармана связку шнурков, взмахнул ими в воздухе над головой, затем пожал плечами и бросился прочь.

В ту ночь, когда Джим бежал домой, в свой сарай, голова его была забита новыми мыслями. В сарае достаточно легко найти место для еще одного мальчика. И вдвоем будет теплее. Рози не станет возражать, особенно если Креветка будет добывать себе еду своим обычным способом.

«Было бы здорово иметь брата, – подумал он на бегу. – Такого брата, как Креветка. Было бы очень здорово».

Прошло достаточно много времени, прежде чем он смог заснуть. Но его сон в ту ночь был нарушен топотом ботинок и криком. Дверь распахнулась. К нему поднесли свечу, и Джим открыл глаза. Над ним стояли двое мужчин, в свете свечи их глаза были похожи на черные дыры. В одном из них Джим узнал деда Рози. Второй мужчина был каким-то квадратным, с лицом, похожим на ящик, и волосы падали ему на лицо, напоминая камышовую крышу.

– Ты этого мальчика имел в виду? – Мужчина пнул Джима.

Джим сел, подбирая под себя мешок.

– Все-таки мне не показалось, что здесь бегает мальчик, – засопел дед Рози. – Маленький крысеныш, забравшийся в мой сарай. Я еще подумал, что выкурю его, когда придет время.

– Прошу, мистер, – взмолился Джим. – Я ничего не сделал.

– Вставай, – сказал квадратный мужчина. Глаза его выпячивались над жирными щеками.

Джим поднялся на ноги.

– Просто щепка, – сказал квадратный человек. – В нем и костей-то почти нет.

– Он подрастет, – заявил дед. – Знаю я эту породу. Вырастет большим и сильным. А пока потренируется. Ник, он не доставит тебе хлопот, с таким-то ростом. Самое то. И есть будет мало, пока учится.

Ник засопел.

– Что ж, мне нужен мальчик, так что я возьму его.

Довольный дед вздохнул. Ник пошарил в карманах и дал ему монету, которую старик, хихикая, поднес к свече.

– Пойдем, мальчик, – произнес Ник. – Бери постель, она тебе понадобится.

Джим поплелся за ним, набросив мешок на плечи, чтобы было теплее. Дверь скрипнула, когда старик прикрыл ее.

– Скажите Рози… – начал Джим, и дед развернулся и уставился на него.

– Не собираюсь я ей ничего говорить. Я так думаю, мне нужно поблагодарить ее за то, что она крала еду у своей бабушки и отдавала ее тебе? Иди. Уходи с Грязным Ником. Теперь у тебя будет дом и работа. В жизни и желать больше нечего.

И он медленно побрел к дому, смеясь своим кашляющим смехом и подбрасывая монетку, которую дал ему Грязный Ник; та поблескивала в воздухе, словно маленькое солнышко.

13

«Лили»

Джим не осмеливался спросить, куда они направляются, вернется ли он обратно и можно ли ему сбегать к дому и попрощаться с Рози. Он был уверен, что дедушка ничего ей не скажет. Представил себе, как она спешит утром к нему с кружкой чаю и краюхой своего черствого хлеба, пытается открыть запертую дверь и зовет его. Представил себе, как размахивает шнурками над головой Креветка, танцуя на улицах один, дожидаясь его. Он попытался юркнуть в тень и сбежать, но Грязный Ник словно умел читать мысли – он взмахнул рукой и схватил его за шиворот.

Джим торопливо побежал за Ником, украдкой поглядывая на него. Они шли по узким темным улочкам, которые вели то в одну, то в другую сторону между пристанями. Крысы разбегались у них из-под ног. Тощие собаки вскидывались ото сна и опять укладывались.

Наконец они пришли к большому складу с целым рядом тележек, выставленных снаружи, и надписью: «Лучший уголь от Кокерилла и Компании» – буквы словно источали свет во мраке. Какой-то мужчина вывел из амбара ломовую лошадь и мрачно произнес, обращаясь к Нику:

– Я думал, ты уже не придешь.

– Черт тебя подери, – фыркнул Грязный Ник. – Ты бы лучше подумал плохо об архангеле Гаврииле, точно тебе говорю.

Он провел Джима к фасаду склада, нависавшему над водой, и спрыгнул на палубу пришвартованной там баржи. Это было плоскодонное судно около восьмидесяти футов длиной. Джим видел много таких, которые сновали взад-вперед вместе с приливом и отливом к нагруженным тоннами грузов большим судам. На борту баржи было написано «Лили». Она лежала в иле, в вонючих сточных водах, плескавшихся о борта во время отлива.

– Забирайся, – рявкнул Ник.

Джим запрыгнул на узкие доски, окаймлявшие борта баржи, и заглянул вниз. На палубе находились доски, используемые для люка, а поперек лежало длинное весло. С него свисал фонарь, освещая слабым светом огромный трюм, доверху наполненный углем. Едва Джим спрыгнул на палубу, огромная собака с желтыми глазами приподнялась на задних лапах, явно собираясь прыгнуть, издала утробный рев и сверкнула зубами. Джим попятился. Ник схватил его за плечи и развернул лицом к собаке. Мальчик чувствовал ее кислое дыхание. Собака прижала уши и жалобно взвизгнула.

Ник отпустил Джима.

– Теперь он тебя обнюхал и не забудет, – заявил он. – Никогда. Он будет знать, что ты здешний, понял?

– Да, – прошептал Джим.

– Это означает, – продолжал Ник, – что, если ты попробуешь сбежать, он погонится за тобой и, возможно, сожрет заживо. Чем быстрее будешь бежать, тем быстрее будет бежать он. Понял?

Джим снова кивнул.

– Так что лучше даже не пытайся. Дай ему попробовать себя, чтобы закрепить запах. – И он рванул Джима за руку, подтаскивая к собаке. – Куси!

Собака щелкнула челюстями, и ее зубы сомкнулись на Джимовом запястье. Она вцепилась бы в него зубами, если бы Джим не стоял спокойно, хотя каждый нерв в нем кричал от страха.

– Отпусти! – сказал Ник, и собака снова опустилась на задние лапы, недовольно ворча.

Джим прижал к себе руку. Зубы отпечатались на коже, выступили капельки крови.

– Вообще он довольно дружелюбный, – заявил Ник. – Пока ты дружелюбен по отношению ко мне. Понял?

Джим кивнул. Ему было слишком страшно, чтобы он мог говорить.

– Что ж, в таком случае мы отлично поладим, – сказал Ник.

Он поднялся, взял свой фонарь и поднял его вверх, медленно покачивая им из стороны в сторону. Далеко наверху, на складе Кокерилла, открылся ставень, и оттуда выглянуло белое лицо.

– Только не говори мне, что ты не готов! – закричало белое лицо. – Если мы не вывезем этот груз, мы пропустим завтрашний прилив так же, как и сегодняшний.

– Я знаю, – заорал в ответ Ник. – Я обучал своего нового мальчика.

Белое лицо скрылось, рядом с окном открылась дверь. Оттуда медленно спустили большую поскрипывавшую плетеную корзину. Ник спрыгнул в люк, на уголь.

– Фонарь! – рявкнул он, и Джим передал ему фонарь. – Отлично, забирайся.

Джим прыгнул вниз у него за спиной, ноги мальчика поскользнулись на кусках угля, когда он приземлился.

Внутри баржи было темно, как в глубокой пещере, лишь слабо поблескивали куски угля. Пахло сыростью и серой. Ник бросил Джиму лопату. В проеме люка показалась корзина, Ник опустил ее вниз, закрепил и начал бросать в нее уголь, тело его ритмично раскачивалось. Джим ударил по углю своей лопатой. Ему приходилось поднимать ее почти на высоту своего роста, прежде чем можно было перевернуть ее над корзиной, кроме того, несколько кусков угля, которые ему удалось поднять, скатились обратно и ударили его. Мальчик негромко вскрикнул, Ник на миг перестал бросать и презрительно фыркнул.

– Привыкай! – крикнул он.

Джим с трудом перевел дух, пытаясь снова засунуть лопату под куски угля, а Ник отложил свою и принялся ругаться. Отвесив Джиму подзатыльник, он встал у него за спиной, взяв лопату из-за спины у Джима так, что руки мальчика оказались под руками мужчины, и заставил его набирать уголь, поднимать его, снова набирать и снова поднимать в своем ритме. Когда он отпустил мальчишку, руки у Джима горели.

Мальчик старался изо всех сил, поднимая всего по два-три куска угля за то же время, что Ник отправлял в корзину полную лопату. Наклонялся, поднимал, снова наклонялся и снова поднимал, словно это было единственное, что имело значение в этом мире. Наконец корзина была наполнена. Ник что-то крикнул Белолицему, и корзина, заскрипев, стала подниматься на лебедке на самый верх здания.

Ник одним прыжком выскочил из люка, Джим кое-как выбрался вслед за ним, стараясь держаться подальше от собаки. Настал день, серый, как перья голубя.

Мужчина взял ведро и вылил из него воду в кастрюлю, стоявшую на небольшой железной печке.

– Принеси еще, – сказал он Джиму. – Во дворе есть насос.

Когда Джим прыгнул на доски пристани, он услышал, как Ник сказал, обращаясь к псу:

– Присматривай за ним, Снайп, – и собака прыгнула и побежала следом.

Мальчик слышал, как на заднем дворе склада уголь скатывается по желобу в стоявшую под ним тачку. Пустая корзина снова заскрипела, опускаясь к «Лили».

Джим накачал воды в ведро и побежал, стараясь двигаться как можно осторожнее, обратно к барже, а вода расплескивалась ему на ноги, когда Снайп обнюхивал его. Ник разжег огонь в печи и налил немного воды в остававшуюся в кастрюле кашу.

– Помешивай это, – сказал он Джиму.

Джим наблюдал за кашей, пока она не начала густеть, затем спустился обратно в трюм и снова стал с трудом подстраиваться под ритм Ника. В животе начинало урчать от голода. Когда следующая корзина была полна, они вылезли наверх и Ник разложил кашу в две миски. Ели они быстро, сидя на корточках у теплой печи, а когда корзину опять спустили вниз, они отставили миски и принялись за работу.

Таким образом, бросая уголь, они провели весь день. Угля были целые тонны. Время от времени в окне появлялся Белолицый и кричал им, что тачка наполнена и нужно ждать следующую. Когда это происходило, они оба вытягивались во весь рост на досках причала, где стояла «Лили», несмотря на холод. Джим немедленно засыпал, и Ник будил его пинками, или же он просыпался от крика Белолицего, сообщавшего, что снова спускает корзину. Казалось, во сне кости застывали, Джим с трудом мог встать на колени, но настолько сильно боялся Ника и желтоглазого пса, что поднимался, кряхтя, как старик, и плелся выполнять свою работу.

Прошло уже довольно много времени после того, как стемнело, когда Белолицый наконец крикнул, что он уходит домой и на сегодня они могут заканчивать. К этому моменту Джим едва мог ползать. Плечи болели так, как будто в них угнездились комки боли, казалось, что эта боль не пройдет никогда. Ник положил в котелок несколько картофелин, дал Джиму попить немного воды. Мальчик проглотил ее – горло пересохло и саднило от угольной пыли, а затем снова задремал, пока не сварился картофель. Он ел его прямо с ладони, обжигая кожу, чистя зубами – точно так же, как делал Ник, радуясь еде и теплу от огня. Он видел, что Ник ест с картошкой мясо, а то, что ему не нравилось, бросает Снайпу. За весь день он не сказал Джиму и дюжины слов.

Закончив есть, Ник громко отрыгнул и выбрался с баржи на причал. Джим слышал, что он идет мимо склада вверх по улице, и решил, что тот направляется в одну из пивных, расположенных за верфью. Это радовало. Все, чего мальчику сейчас хотелось, – это уснуть. Здесь был деревянный стеллаж с двумя полками, и Джим решил, что на них можно лечь, свернувшись калачиком на мешковине. Он настолько устал, что уснул моментально. Каким-то образом сквозь сон он слышал, как вернулся Ник, напившись эля, в отличном настроении, увидел, как он потрепал по голове Снайпа и бросил ему еще немного мяса из кармана. Он не стал ложиться на лавку рядом с Джимом, а спустился в трюм баржи, и это Джима тоже обрадовало.

Далеко на реке загудели буксирные катера. Желтоглазая собака, лежавшая рядом с Джимом, засопела, уткнувшись в лапы, зевнула.

Когда Джим снова уснул, ему приснился дом, в котором они жили еще с отцом. Только он был сделан из угля; его стены, пол и потолок были черными и блестящими, отражая оранжевый свет от жаровни. По обе стороны от нее сидели отец и мать, вытянув руки над огнем и грея их. Мать была такой, какой он помнил ее, бледной и тихой, с зачесанными назад черными волосами. Но отец, лица которого он во сне никогда не видел, выглядел точно как Грязный Ник. У него была щель между зубами, косматая борода и седые, похожие на тростник волосы, а лицо – черным от угольной пыли, и только глаза были белыми, как огоньки. А еще у дома было имя, в этом мальчик был уверен. Его звали «Лили».

14

«Знак лодочника»

Джим проснулся раньше Грязного Ника. Река была залита туманом и словно дышала тайнами и мрачными смутными силуэтами. Когда туман начал рассеиваться, силуэты ожили. Это было похоже на город – множество улиц из лодок. Он видел, как ниже река блестит длинной серебристой нитью под темными арками моста, и вспомнил, что где-то далеко отсюда она впадает в море. Он представил себе, что отвязывает «Лили» и плывет по течению мимо всех этих плавучих замков – высоких парусных судов – и затем попадает в огромный океан.

Когда Грязный Ник выбрался из трюма, он принялся ругать Джима за то, что тот позволил потухнуть огню в жаровне.

– Небось, думал, что у нас на борту угля нет, дурак. – Он рассмеялся собственной шутке громким раскатистым смехом, от которого Снайп подпрыгнул и проснулся. Джим попытался тоже засмеяться.

– Принеси воды со двора, – рассердился Ник. – Начни день правильно.

Когда Джим вернулся, расплескивая набранную в ведро воду, он обнаружил, что Ник жарит рыбу. Он бросил кусочек Джиму в одну сторону, а несколько голов – в другую, собаке. Затем вытер рот тыльной стороной кисти и рыгнул.

– Работать! – приказал он, обращаясь к Джиму. – Значит, закончим эту партию, пойдем дальше, на одну из тех больших лодок. Так что не думай, что твоя работа сделана. Твоя работа не закончится никогда. По крайней мере, пока в земле есть уголь.

На то, чтобы выгрести все из трюма, у них ушел целый день. Джиму казалось, что у него вот-вот поломаются все кости, но Ник мрачно продолжал работать, набирая, поднимая и высыпая уголь и снова набирая, поднимая и высыпая, – был виден лишь его темный силуэт в слабом свете фонаря.

– Работай! – кричал на него Ник всякий раз, когда Джим останавливался, чтобы передохнуть, взмахивал лопатой и бил мальчика по спине.

Джим старался держаться. По спине градом катился пот, впитываясь в одежду, а когда он тер глаза, в них попадала мелкая угольная пыль, вызывая боль и жжение. К концу дня он уже не видел, что поднимает и высыпает ли уголь, а когда корзину поднимали, он бросал уголь в пустоту. Ник кричал и ругал его за тупость.

Но в конце концов трюм все же опустел. Ник поднялся в контору склада, чтобы получить оплату, затем вернулся на борт, поигрывая монетами в кармане.

– Толку от тебя было мало, – сказал он Джиму, – но ты работал. Если хочешь миску рагу из баранины, идем со мной в пивную.

Джим настолько устал, что предпочел бы поспать, но подумал, что приглашение Ника можно расценивать как в некотором роде похвалу. Нельзя отказываться от подобного. И он побрел за Ником, а собака бежала между ними, переводя взгляд своих желтых глаз то на одного, то на другого.

В «Знаке лодочника» было темно и шумно, с балок на низком закопченном потолке свисали фонари. Воздух был душным от дымившего в очаге огня и оттого, что мужчины и женщины курили трубки. Грязный Ник протолкался сквозь толпу мужчин, у которых на рукавах были большие металлические эмблемы, свидетельствовавшие о том, что они лодочники. Мужчины презрительно засвистели, завидев Ника, но тот лишь рассмеялся в своей громкой и резкой манере.

– Познакомьтесь, это мой карлик, маленький Джим. Покажи им свои мускулы, маленький Джим! Ты и не знал, что они у тебя есть, пока не пришел работать ко мне. – Он отечески потрепал Джима по затылку, велел сесть на табурет у очага и вести себя тихо.

Официантка поставила перед Джимом миску горячего рагу и маленький стаканчик эля. К этому моменту мальчику с трудом удавалось держать глаза открытыми. Не успел он разделаться и с половиной порции, как звуки вокруг слились в одно сплошное бормотание – оно разливалось вокруг, словно огромное темное море, и тихо плескалось у ног, как когда-то давно. Джим соскользнул в это море, которое не было морем, а было колыбелью с теплым и мягким бельем, и она покачивалась вместе с ним, как если бы он был младенцем.

Послышался грохот, и он резко проснулся, обнаружив себя лежащим лицом на древесных опилках, его миска с рагу разбилась и выплеснулась в очаг. Ник взвалил его на плечи и вынес из пивной под всеобщий смех. Он усадил мальчика на лавку в темноте, Снайп рычал у ног.

– Жди здесь, – рыкнул Ник и вернулся в пивную.

Джим был рад оказаться на улице, где прохладный воздух ласкал его щеки. Он слышал, как Грязный Ник что-то рассказывает громким и хвастливым голосом, а затем смеется резким, лающим смехом. К Джиму присоединились другие дети, они сидели на корточках или тихо стояли и ждали, когда из пивной выйдут хозяева и принесут еды или денег. Джим немного приободрился. Он был единственным ребенком, в руке у которого был стакан с пивом. Он жалел, что не может получить обратно свое рагу из баранины.

– Ты с Грязным Ником? – спросил один парень.

Джим кивнул и сделал глоток пива из стакана, скривившись от горечи.

– Его предыдущего помощника забрали в госпиталь, – проворчал мальчик. – Ужасно избил он его.

– Он не будет бить меня, – заявил Джим, в котором говорила пивная бравада. – Я сам его поколочу.

Дети захихикали, закрывая рты ладошками и бросая друг на друга понимающие взгляды. Джим размышлял, продолжая потягивать свой эль. Некоторые дети спали прямо тут, прислонившись друг к другу. Одна группа детей сообщила ему, что они – полевая банда и собираются идти со своим предводителем копать репу на фермах. Наконец из пивной стали выходить хозяева, и дети по одному разбежались, зажав в кулаках монетки. В конце концов вышел и Ник, излучая дурное настроение и заполняя им холодную ночь.

– Джим, растяпа, тебе пора вести меня домой, – рявкнул он так, словно Джим был где-то далеко, на расстоянии пары миль, а не стоял рядом, и всем весом привалился к плечу мальчика.

Они направились туда, где была пришвартована «Лили». Ник, спотыкаясь, побрел к своей грязной постели в трюме и прохрапел всю ночь, и храп его был похож на звуки горна.

Джиму показалось, что он только что уснул, когда его разбудил грубый пинок. Ник, зевая и кашля, заставил его подняться на ноги.

– Шевелись! – закричал он. – Волна разворачивается!

Джим, пошатываясь, поднялся. Внутри у него все трепетало от восторга, словно зажженная в душе маленькая свечка. Настало время им идти вниз по течению. Под ногами у него негромко рокотала «Лили». Джим сбегал на верфь и принес воды, а Ник постучал в двери ближайшего дома и вернулся обратно с горячим хлебом, замотанным в тряпку. К этому моменту вода уже плескалась под днищем лодки. Она чуть сдвинулась вниз по течению, Ник швырнул на палубу веревку и прыгнул на борт. Мечта Джима воплощалась в жизнь. Они направлялись к морю.

15

Джош

Грязный Ник стоял с длинным веслом, опуская его в воду и направляя «Лили», вместе с ней шли другие баржи и парусные суда. Лодочники ругались и оскорбляли друг другу – все пытались найти работу первыми. Джиму «Лили» казалась похожей на морскую птицу, неспешно плывущую по бурой реке. Даже свист и ругань Ника не мешали ему испытывать восторг. Он оглянулся назад и увидел город с висящей над ним черной пеленой дыма, увидел руки перекинувшихся через реку мостов, медленное движение парусных судов, похожих на черных лебедей. Он слышал шум воды, ударявшейся о борта «Лили», постоянные всплески длинного весла Ника – и все эти звуки заглушали крики чаек. Ничего, даже все ужасы прошлого года, даже испытанная в последние два дня боль, даже страх перед Грязным Ником и Снайпом не могли заставить его перестать наслаждаться путешествием. Казалось, начинается новая жизнь.

Наконец они подошли туда, где на якоре стояли большие корабли. Прошли вдоль борта огромного угольщика «Королева Севера», там Ник опустил весло и громко свистнул. В ответ на это ему сбросили веревочную лестницу. «Лили» болталась на воде, а Грязный Ник вскарабкался по веревочной лестнице и оказался на борту угольщика. Джим глядел ему вслед, мальчику очень хотелось пойти вместе с хозяином. Ник крикнул ему сверху, чтобы он открыл люк трюма. С помощью грузового крана с борта «Королевы Севера» начали медленно опускать корзину, полную угля. Ник спустился по веревочной лестнице и свистнул.

– Бросай! – закричал он, и корзина со скрипом опустилась ниже.

Когда она поравнялась с Ником, они с Джимом перевернули ее и высыпали содержимое в трюм «Лили». Джим едва не задохнулся в тучах черной пыли.

– Это твоя работа на сегодняшний и завтрашний день, пока мы не наполним трюм, – сказал Джиму Ник. – Нам нужно загрузить восемьдесят тонн, и чем быстрее мы сделаем это, тем быстрее поплывем назад. Смотри, чтобы мы ничего не уронили за борт, и не давай собаке путаться под ногами. Да пошевеливайся.

Они работали до самой ночи. На заре снова принялись за работу, и наконец трюм заполнился настолько, что Нику пришлось выбираться оттуда, кашляя и отплевываясь угольной пылью, которую он проглотил. Лицо у него было черным, а под почерневшей копной волос глядели покрасневшие глаза. Губы поблескивали розовым от влаги, когда он открыл рот, а немногие оставшиеся у него зубы ослепительно сверкали, как отшлифованные жемчужины.

– Положи сверху несколько досок, – приказал он. – А я пойду принесу немного еды. – И он снова взобрался по лестнице, сплевывая черную слюну.

Джим положил доски и разжег жаровню, присев рядом и греясь от ее тепла. День клонился к вечеру, небо заливала серая мгла. Вода поблескивала от отражавшегося в ней заходящего солнца, а затем погрузилась во тьму. На лодках постепенно загорались висевшие на бортах фонари. Казалось, будто на воде пляшут сотни маленьких огоньков. Джим предположил, что до следующей приливной волны ничего не произойдет.

С «Королевы Севера» временами доносились хохот и пение. Джим чувствовал запах табака. Сейчас, когда работа была приостановлена, он чувствовал себя вполне довольным, поскольку мог отдохнуть. Он знал, что скоро вернется, ругаясь, Грязный Ник, накричит на него за что-нибудь, но, по крайней мере, принесет ему еду. Джим прополоскал рот остатками воды. Снайп наблюдал за ним, навострив уши – главный признак недоброжелательности, глаза его были похожи на желтые светящиеся бездны. Джим поглядел на черную воду, слыша, как она дышит, словно огромное затаившееся чудовище.

– Эй, там, внизу! – крикнул ему чей-то голос.

Джим вскочил:

– Кто это?

Он поднял фонарь и увидел незнакомую пару ботинок, спускавшуюся к нему по веревочной лестнице. Снайп зарычал, а затем улегся, когда хозяин ботинок спрыгнул на баржу и погладил собаку по голове.

– Я пришел посмотреть, как тут Бенджамин, – произнес мужчина с незнакомым мальчику акцентом.

– Я его не знаю, – ответил Джим.

– Это другой парень, который ходит с Ником. Большой, неуклюжий парень, – произнес мужчина.

Джим вспомнил, что сказали ему мальчики, стоявшие у «Знака лодочника».

– Думаю, что он в больнице.

Мужчина присвистнул.

– Что ж, я не удивлен. В последний раз, когда я видел его, выглядел он неважно. И думается мне, что это Ник постарался отправить его туда.

– Я не знаю. – Джим боялся сказать что-нибудь, а вдруг это уловка. Может быть, по лестнице уже спускается Ник, но сейчас замер в темноте и ждет, когда мальчик пожалуется на него.

– Он тебя тоже бьет, да? – спросил его мужчина.

Джим ничего не ответил.

– Некоторые хозяева думают, что владеют вами полностью – и душой, и телом. Но это не так. Только не душой. Знаешь, что такое твоя душа?

– Нет, мистер, – произнес Джим, хотя мысленно представлял себе что-то белое и пушистое, похожее на маленькое облачко, обтекающее его тело.

– Что ж, это вроде твоего имени. Она приходит вместе с тобой, когда ты появляешься на свет, и остается с тобой всегда. – Мужчина выпятил губы, словно додуматься до этого было невесть как тяжело. – А меня зовут Джош, и я не против рассказать тебе об этом.

Джим молчал. Ему хотелось рассказать этому человеку про Рози и Креветку и о том, что его когда-то называли Попрыгунчик Джим, но он решил оставить это при себе. Сейчас ему совсем не хотелось прыгать. Мальчик думал, что вряд ли ему когда-нибудь захочется сделать это снова. Джош уселся на палубу рядом с жаровней, в которой тлели угли, и протянул к ней руки, словно не прочь был остаться здесь на ночь. Он сказал Джиму, что Ник крепко спит на «Королеве Севера».

– Он так крепко набил себе брюхо, что ничего уже не мог в себя впихнуть, – сказал Джош. – Так что не жди его назад скоро. По крайней мере до прилива, я так полагаю.

– А куда ходит прилив? – с некоторой робостью поинтересовался Джим.

Он все еще настороженно относился к Джошу, но чувствовал, что ему нравится этот человек. Раньше он никогда не встречал людей, которые так по-доброму говорили бы с маленькими мальчиками.

– Ходит? – Джош снова надул губы. – Он просто есть – и все, понимаешь? Сначала волна идет в одну сторону, потом в другую, прилив приходит и уходит день за днем, и так будет всегда. В местах, где нет земли, там вода, очень много воды. Мы видим только поверхность. Внизу ее гораздо больше. Целые мили. Представляешь?!

Джим попытался представить себе это, но так устал и был настолько голоден, что думать было тяжело.

– Ты живешь на угольщике? – спросил он у Джоша.

– Когда нужно. У меня есть нормальный дом. Как только ваша баржа заберет наш уголь, мы пойдем домой. Мы поплывем отсюда вдоль побережья Англии, прямо на север. И это не конец моря, представляешь? Если все время оставаться на воде, то можно обойти весь мир.

– Жаль, что я так не могу, – произнес Джим.

Джош рассмеялся:

– А ты забавный. И зачем тебе это? Море-то, оно большое и пустое. Одинокое.

– Может быть, я найду где-нибудь приятное место, чтобы жить там.

Джош снова рассмеялся и покачал головой.

– Тебе, что же, не нравится жить здесь?

– Нет, мистер, не нравится. Здесь холодно и тяжело, и еды мало. – Джим понизил голос до шепота: – А еще он кричит и так ругается…

– Не самая подходящая жизнь для мальчика, – согласился Джош. – У меня есть маленький мальчик, вроде тебя. Я рад, что он лежит в постели дома, со своими сестрами и матерью, а не торчит где-нибудь здесь.

Джим поворошил угли в жаровне. Он чувствовал, что у него горят щеки и слезятся глаза. У него появилась новая задумка. Мальчик снова поворошил угли, чтобы пепел опустился на дно.

Джош встал и потянулся.

– Что ж, пойду я на палубу, посплю немного. Мы уйдем с завтрашним приливом, – и он поставил ногу на лестницу.

– Джош, а можно мне пойти с вами? – Идея Джима вырвалась из него, застигнув врасплох.

Джош поглядел на него. Лицо мужчины было скрыто в густой тени.

– Пойти со мной? – голос его звучал мягко. – А зачем?

Джим опустил голову, пожал плечами. Щеки снова горели. Ему с трудом удалось совладать с собственным голосом.

– Я думаю, что так будет лучше, вот и все, – прошептал он.

– Намного лучше не будет никогда, – произнес Джош. – Пока ты не умрешь.

И он быстро взобрался по веревке, что-то насвистывая сквозь зубы. Джим долго сидел, скрестив ноги и обхватив колени руками. Вышла луна, яркая и круглая, как насмешливое лицо, а река катилась к ней, и за ней была чернота. Не было никакого другого мира, кроме черного нутра баржи и его узенькой полки. Вот его дом. И с этим нужно смириться.

16

Мальчик, которому больно

Джим лежал без сна, слушая доносившийся с «Королевы Севера» смех. Он чувствовал себя очень одиноким. Тучи сгустились, небо еще больше потемнело. Казалось, ночь будет длиться вечно.

«Хотелось бы мне иметь брата», – подумал он и произнес это вслух.

– Хотелось бы мне иметь брата, – его голос был тонким и жалким. Он встал на ноги и закричал: – Как мне хочется иметь брата!

Мальчик подумал о Кончике, который спит в работном доме, в сопящей темноте. Подумал о Креветке в меблированных комнатах, забитых храпящими стариками. Подумал о сыне Джоша, лежащем, укутавшись, в нормальной кровати, рядом с матерью и сестрами.

– У тебя полно братьев, Джим, – сказал он сам себе, подражая говору Креветки. – Их только сейчас нет рядом, вот и все.

Закутавшись в мешок, он уснул.

Грязный Ник негромко смеялся себе под нос, спускаясь по веревочной лестнице. Небо было цвета молока. Джим очнулся от дремы, и первой мыслью его была мысль об огне в жаровне: не погас ли он? Проходя мимо собаки, Ник швырнул ей кость, Снайп прыгнул на нее и зарычал. Джим протянул руки, чтобы получить еду. Ничего.

– Скоро придется делать работу, какой ты прежде не видывал, – сказал ему Ник.

Он уже наполовину спустился в трюм, разбрасывая загруженный уголь. Снайп рычал и терзал свою кость, прикрывая ее лапами. Джим чувствовал запах мяса на ней.

«Скажи ему, братишка, – произнес голос в голове у Джима. – Он забыл про тебя. Скажи ему!»

– Ник, – прошептал Джим.

Ник фыркнул и обернулся. Голод придал Джиму мужества.

– Ты забыл про еду для меня?

Ник вылез из люка и оказался на палубе.

– Я забыл, что ли?

– Думаю, да, Ник.

– Вот тебе еда. – Ник наклонился и вырвал кость из лап собаки.

Челюсти Снайпа щелкнули. Ник отпихнул его в сторону, затем схватил Джима за руку и ткнул лицом в кость, так что губы его оказались прижаты к ней. От кости пахло собакой. Джим извивался, пытаясь вырваться. Собака прыгнула и сомкнула зубы на руке Джима, а когда тот вырвался, Снайп укусил снова, рыча и нервничая, пока Ник, захохотав, не швырнул кость на палубу. Собака бросилась за ней и легла, охраняя, не сводя желтых глаз с Джима.

– Вот тебе еда, если хочешь, – сказал Ник.

Он стоял, уперев руки в бока, наблюдая за мальчиком. Джим снова опустился на корточки.

– Некогда сейчас ни есть, ни спать. – Ник поднял голову, прислушиваясь. – Кажется, идет волна.

С полным трюмом угля баржа шла вверх по течению очень медленно. Ник работал веслом, глядя прямо перед собой, и кричал что-то другим шкиперам, когда они подходили ближе. Целый поток речных судов возвращался домой одновременно, и это напоминало рой мух.

И только когда впереди снова показались верфи, мосты, соборы и башни города, Ник повернулся и поглядел на Джима.

– Ты справился, – заявил он ему и, вынув из кармана пригоршню кусков мяса, бросил ее Джиму, радостно рассмеявшись при виде удивления у него на лице.

Но Джим не бросился подбирать их, как предполагал Ник. Ничто не заставило бы его поднять мясо. Ему хотелось бросить его за борт, в реку, но мальчик не мог заставить себя признать, что видел еду. Лучше притвориться, что он ничего не видел. Он отвернулся, сжав кулаки, думая о большой миске мяса с подливой и картошкой, которую Ник съел на «Королеве Севера». Он мог бы позвать Джима пойти с ним, поделиться с ним. А вместо этого он положил остатки со своей тарелки в грязный карман, где все превратилось в кашу. И за это Джим ненавидел его. Когда мальчик снова обернулся, то увидел, что собака съела большую часть.

«Ты бы все равно не ел это, братишка, – пробормотал голос у него в голове. – Оно застряло бы у тебя в животе».

Ник стоял, опустив руки в карманы, негромко насвистывая и наблюдая за собакой.

– А ты странный, – сказал он Джиму. – Думается мне, я тебя не понимаю.

«Не отвечай ему, братишка, – подумал Джим. – Если он не позаботился о том, чтобы дать тебе нормальной еды, то и не думай разговаривать с ним, ясно? Просто притворись, что его здесь нет, вот и все».

Когда «Лили» ткнулась носом в причал на заднем дворе угольного склада Кокерилла, Джим и Ник принялись за работу. Белолицый спускал корзину, они наполняли ее, потом наблюдали за тем, как она, покачиваясь, поднимается вверх, и ждали, пока ее спустят снова, уже пустой. Теперь Джим знал свой жизненный распорядок: наполнять трюм «Лили» с больших судов, перевозящих уголь, которые ждут за пределами порта, везти его вверх по реке к складу, опустошать трюм, чтобы уголь могли увезти на лошадях и продать лондонцам. Взад-вперед, наполнять и опустошать, копать и высыпать – и так день за днем. И никогда не говорить ни слова Нику. Он всегда будет спать на жесткой лавке. Будет есть, когда Нику вздумается покормить его. Он – раб Ника, и к нему относятся хуже, чем к животному.

«Жаль, что я не Снайп», – думал он иногда, когда Ник гладил собаку по голове и скармливал ей из карманов лакомые кусочки.

Раз или два, когда они приставали к «Королеве Севера», Ник кивком головы велел Джиму следовать за ним на борт. Джим с любопытством оглядывался по сторонам в поисках Джоша, но так его больше и не увидел.

– Он нашел работу на берегу, – сказал ему один из моряков. – Хотел почаще видеть семью. Сказал, что встретил маленького мальчика, который заставил его затосковать по дому.

Джиму не нравилась компания грубых мужчин, Джош был лучше. Голоса у них были громкими и хвастливыми, но это было хоть какое-то разнообразие по сравнению с угрюмой и молчаливой компанией в лице Грязного Ника. Да и, поднимаясь на борт, он был уверен, что его покормят. Но больше он не думал о том, чтобы спрятаться на палубе и уплыть с ними. Если бы он поступил так, моряки нашли бы его и вернули Нику, в этом мальчик был уверен. Бежать было некуда.

Но однажды ночью Джим попытался сбежать. Он прожил с Ником почти год, прежде чем представился такой шанс.

Внезапно поднялся шторм, настолько сильный, что они направились прямо к берегу, вместо того чтобы вернуться обратно на верфь. Река грохотала, словно чудовище без костей, швыряя «Лили» так, как будто она была сделана из спичек. Джим отполз в сторону, напуганный и обессилевший, но как только они пришвартовались к берегу, он сразу же почувствовал себя лучше. Ник и Снайп снова улеглись и уснули.

Джим услышал звуки колоколов. Несмотря на пелену дождя, он видел вдалеке деревню и церковную колокольню. Мальчик решил, что можно побежать туда в поисках убежища. Шторм шумит так, что Ник и Снайп, скорее всего, даже не услышат, что он ушел.

«Давай, братишка! – потребовал голос у него в голове. – Ты можешь сделать это! Ты можешь!»

Джим соскользнул на комингс. Тот был мокрым от дождя. Мальчик перенес одну ногу через край, затем другую, и в тот самый миг, когда он собрался перенести всего себя на другую сторону и прыгнуть, он зацепился рукой за весло, которое было прикреплено поперек лодки. Оно соскользнуло с грохотом. Снайп тут же навострил уши. И шторм тут же взорвался непривычными звуками: лаем собаки, криками мужчины и плачем мальчика, которому было больно.

– Ты подумал, что можно попытаться сбежать, да? – рявкал Ник. Он схватил Джима за шиворот и швырнул его в трюм «Лили», прямо на угли. – В следующий раз будешь знать! – И он закрыл люк досками.

Джим лежал в темноте, баюкая ногу в том месте, где в него вцепился зубами Снайп. Она была горячей и мокрой от крови. Такой боли он никогда прежде не испытывал.

17

Чудовище плачет

Несколько дней Джим пролежал в трюме, чувствуя себя слишком слабым, чтобы хотя бы пошевельнуться. Нога болела так сильно, что мальчик думал, что никогда больше не сможет ходить. Ник работал рядом с ним, наблюдая и хмурясь.

– Вставай, чего лежишь! Вставай! – закричал он на него однажды. – У меня для тебя кое-что есть, но только если встанешь.

Джим заставил себя подняться, слишком опасаясь того, что может случиться, если он не проявит желания работать. Ник наблюдал за ним, посвистывая.

– А теперь иди сюда.

Джим, прихрамывая, подошел к нему, довольный собой, что смог сделать это, не показав Нику, насколько болезненно для него каждое движение. Но только он подошел, как Ник наклонил голову Джима и обвязал шею веревкой. Другой ее конец он закрепил к крюку на палубе.

– Ну вот ты и попался, птенчик мой! – захихикал он. – Теперь не улетишь!

Джим отвернулся и ничего не сказал.

«Я тебе отомщу, – подумал он. – Когда-нибудь, Ник, ты пожалеешь, что сделал это со мной».

Однажды летним утром Джим, прихрамывая, шел со двора склада Кокерилла с полным до краев ведром воды. В те дни Снайпу не было нужды даже ходить за ним к насосу во дворе и обратно. Он просто сидел у ворот, наблюдая за мальчиком, высунув язык и навострив уши. Даже если бы Джим сумел развязать веревку, он все равно не убежал бы от Снайпа. Прошел не один месяц, прежде чем зажили шрамы на ноге, и тем не менее он не мог ее слишком нагружать.

Подняв ведро на борт, он принялся варить кашу, как обычно бывало по утрам, когда они стояли пришвартованные у склада Кокерилла. Ник в это время забрасывал уголь в корзину. Когда каша была готова, Джим постучал по кастрюле деревянной ложкой. С Ником он не разговаривал. Ник крикнул Белолицему, чтобы он поднимал корзину. Та со скрипом проехала мимо Джима, и тут он заметил, насколько перетерлась веревка. Пряди были туго натянуты и распрямились, они уже не были скручены в косу; и как раз в тот момент, когда он обратил на это внимание, несколько нитей начали рваться. Джим встал, наблюдая за происходящим. Волосы на голове зашевелились, а сердце быстро заколотилось, исполняя танец предупреждения об опасности.

Ник медленно выбирался из трюма. Высоко над его согнутой спиной начала крениться корзина.

И тут Джим крикнул:

– Ник!

Ник резко поднял голову, увидел смятение на лице Джима и метнулся в сторону. В этот самый миг веревка порвалась, и весь угол посыпался вниз.

В воздухе повисла давящая тишина. Снайп выл, обнюхивая рассыпавшиеся угли. Белолицый что-то крикнул из своего высокого окна и поспешно побежал вниз по железным ступеням склада, его ботинки грохотали на каждой ступеньке. Джим не двигался с места.

Белолицый пробежал мимо него и остановился, уставившись на груду угля. Побежал назад, встряхнул Джима, возвращая его к жизни.

– Не стой столбом, мальчик. Помоги мне.

Белолицый принялся копать голыми руками, громко стеная. Похолодевший, молчаливый Джим стоял на коленях рядом с ним. Он медленно откладывал в сторону куски угля, выбирая их по одному и складывая у себя за спиной. Он был напуган до глубины души.

– Смотрите! – наконец прошептал он, и Белолицый перестал копать.

Казалось, угли шевелятся в собственном ритме, словно бы начали дышать. Снизу показалась пара почерневших рук, затем лицо человека, часто моргающего от яркого света, и, подобно чудовищу, возникающему из бездны, наружу выбрался Грязный Ник. Он поднялся, отряхиваясь от черной угольной пыли. Снайп бросился к нему. Ник улегся на доски палубы, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам, словно не веря своим глазам.

– Я позову врача, – сказал Белолицый. Его трясло.

– Нет, не позовешь, – проворчал Ник. – Я не могу себе позволить доктора. Жить буду.

– И благодарить тебе за это нужно мальчика, – заявил ему Белолицый. Он выбрался обратно на причал и сверил время по карманным часам. – Джим спас тебе жизнь. – И мужчина, стуча ботинками, стал подниматься по ступенькам, громко считая их.

Джим не мог смотреть на Ника. Не потому, что он его боялся. Мальчик понимал, что никогда больше не будет его бояться. Но он не мог выносить звуков, которые тот издавал: негромкое хныканье, какое-то бульканье и рыдания, а когда мальчик все же взглянул на мужчину, то увидел белые следы от слез, бегущих по щекам Ника; они прокладывали путь сквозь угольную пыль и, казалось, были бесконечны.

18

Ты сможешь сделать это, братишка

Наступила осень. Процессию на реке возглавляло корыто, которое тянули шесть гусей. Люди плыли за ним. Все баржи и лихтеры были украшены флагами, цветами и белыми тряпками, трепетавшими, словно перья гуся. Некоторых людей сплавляли по реке в бочках, под громкий смех зрителей. На берегу было полно зрителей, одетых в яркие одежды и светлые плащи, они дули в охотничьи рога и били в барабаны. Семья попрошаек пела гимны, и тонкие голоса детей были похожи на птичьи.

В этой процессии шахтеров шла и «Лили», освобожденная от работы на один день. Ник и его приятели что-то кричали друг другу и пели песни.

Среди наблюдавших за зрелищем людей стояло несколько раскрашенных повозок. На них стояли два клоуна с грустными лицами, они держали в руках знамена – зеленое и малиновое.

– «Лучший цирк Джаглини», – прочел вслух Ник.

«Что такое цирк?» – хотелось спросить Джиму, но он промолчал.

Из повозки вышла семья хозяина цирка, чтобы понаблюдать за происходящим. У мужчины и женщины на руках было по ребенку, а старшие дети танцевали вокруг. Мальчик возраста Джима сделал стойку на руках и помахал ногами проплывающим мимо баржам. Джим помахал рукой в ответ, мальчик встал на ноги, помахал рукой и снова перевернулся с ног на голову.

«Видишь, Джим, – произнес голос у него в голове. – еще один братишка. Их полно, верно?»

Некоторое время, пока процессия проплывала мимо, цирковой мальчик бежал вдоль борта «Лили», размахивая руками.

– Приходите в цирк! Приходите в цирк! – кричал он.

Джим сложил ладони рупором и поднес их ко рту:

– Обязательно! Я обязательно приду!

Они приближались к другой деревне. Джим поднялся на цыпочки, пытаясь не терять мальчика из виду. Он слышал, как играет цирковой оркестр, как грохочут барабаны, гудят трубы и тромбоны; ему казалось, что он все еще слышит голос мальчика.

Складывалось впечатление, что самое главное в этой процессии для всех угольщиков и шкиперов барж было пристать у каждой деревни, побывать в местном пабе и как можно сильнее напиться. Грязный Ник, уже пошатываясь, ходил вместе с остальными, и пение его становилось все громче и неразборчивее. Он опустил длинное весло в трюм и рассмеялся, глядя на развеселившегося Джима.

– Хочешь пойти со всеми, да?

– Пожалуйста, Ник… Можно?

Тот свистнул в своей обычной пренебрежительной манере и потопал прочь. Джим смотрел, как он уходит, и ненавидел хозяина всей душой. Он подполз к Снайпу, ощупывая завязанную на шее веревку. На реку опускалась ночь, хотя было все еще тепло. На берегах собирались семьи, матери подзывали к себе детей. Проходя мимо, они с любопытством поглядывали на него и перешептывались, прикрыв рот рукой. Джим знал, что они смеются над ним.

«Что ты здесь делаешь, – поинтересовался у него внутренний голос, – привязанный, словно зверь, ешь и спишь, как зверь, и поговорить не с кем? Пора тебе уходить. Пора сбегать, братишка, и смотри, не ошибись».

Мальчик поднялся, и Снайп зарычал на него. Джиму вспомнилось, как в работном доме ему представился шанс бежать, как он воспользовался им и как все отлично получилось. Если сработало тогда, сработает и сейчас. Последняя его попытка была опрометчивой, он решился на нее, не думая. Тогда он едва не сошел с ума, размышляя о том, не подвернется ли возможность сбежать. На этот раз его мысли были спокойными и уверенными. Мальчик твердо решил бежать и был преисполнен решимости.

К тому моменту, как ночь подошла к концу, Джим понял, что Грязный Ник будет пьянее обычного. Прекрасный шанс. Джим отлично знал, что нужно делать. Он спустился в трюм, нашел несколько тяжелых кусков угля, вытащил их на палубу и спрятал, затем нашел маленький острый кусочек. Провел по нему рукой. В самый раз.

Он положил несколько досок поперек комингса – так, чтобы они почти полностью закрыли собой люк, оставив только небольшой промежуток. Затем взял кусок острого угля и принялся тереть им веревку, которой была обвязана его шея. Мальчику показалось, что прошло много часов, он уже думал, что веревка никогда не порвется, но вдруг почувствовал, что пряди начинают распушиваться и слабеть. Запястье болело. «Если Ник придет, пока я этим занимаюсь, – подумалось ему, – я просто опущу голову и притворюсь, что сплю». Сейчас все дело было во времени. Веревка должна была поддаться. Над рекой со стороны деревни слышались звуки. Джим продолжал пилить веревку. Она должна поддаться.

И наконец это случилось. Уголь, когда порвалась последняя нитка, порезал ему шею, но ему было все равно. Он поднес оборванный конец веревки к Снайпу, стараясь не напугать собаку. Собака открыла желтые глаза и зарычала.

– Все хорошо, Снайп, все хорошо.

Он заставил себя погладить собаку по спутанной шерсти. Снайп снова зарычал. Джим продолжал гладить и разговаривать с псом успокаивающим тоном, все время прислушиваясь, не идет ли Грязный Ник. Наконец он решил, что собака достаточно успокоилась. Он обвил веревку вокруг шеи Снайпа и закрепил ее. Отлично!

Затем мальчик услышал, что Ник возвращается – идет пошатывающейся походкой по берегу, что-то напевая. Неважно. И на этот случай у Джима был план. Когда Ник взобрался на палубу и поднял фонарь, то увидел мальчика и собаку, спящих рядом. Джим обнимал Снайпа за шею. Эта умиротворенная картина тронула Ника, он попытался пройти мимо них, не удержался на ногах и скатился в трюм. Джим и Снайп навострили уши, прислушиваясь. Но дыхание Ника почти сразу же перешло в раскатистый храп.

Джим ждал долго. Голоса на берегу стихли. Куры, собаки, коровы и свиньи на задних дворах по всей деревне устроились на ночлег.

Джим медленно шевельнулся, едва не разбудив Снайпа. Джим посидел немного тихо, а затем боком пошел к трюму, наблюдая за псом, пока тот снова не уронил голову на лапы.

«Давай. Ты сможешь сделать это, братишка. Ты сможешь!»

И он точно знал, что сможет.

Очень медленно он встал и опустил крышку на люк. Собака все еще спала. По очереди, тратя на каждый кусок почти целую вечность, он поднял большие куски угля, которые принес на палубу раньше, и беззвучно уложил их на крышку. Он работал тихо и спокойно. Затем мальчик выпрямился. Ни шевеления. Ни звука. Он подполз к другой стороне палубы, бросил быстрый взгляд на собаку, всего одним ловким движением перекатился с баржи на берег, выпрямился и побежал.

19

Ушел

Внезапно Снайп проснулся, и его вой потряс ночь. Он рванулся, потянул веревку, яростно пытаясь освободиться. Грязный Ник вскрикнул, проснувшись, и принялся колотить кулаками по крышке люка. Через поля на задних дворах забеспокоились животные. Над водой стали загораться огни.

Джим бежал вперед, опустив голову, обегая кусты и деревья. Он слышал собственное дыхание и топот своих ног. Колючие кусты рвали штаны и курточку. Ветка сверху подцепила его кепку и захватила ее в плен, и Джиму пришлось бежать обратно и освобождать ее. Он продолжал бежать прыжками, грудь стискивало, разрывало, ноги были тяжелыми, словно свинцовыми. Мальчик понятия не имел, куда бежит.

Он услышал шелест в подлеске за спиной и понял, что его преследуют. Шелест превратился в сопение и тяжелое дыхание. Собака. Нога у Джима болела так сильно, что он больше не мог бежать. Прекрасно понимая, что делает, он бросился навзничь, головой вперед, закрыл лицо руками и стал ждать, когда Снайп прыгнет.

Однако все стихло, как если бы мир снова уснул. Наконец он заставил себя повернуть голову. Собака оказалась вовсе не Снайпом, а маленьким терьером. Он лизнул вытянутую руку Джима и снова убежал в заросли. Не было слышно ни звука. Если Снайп все еще и выл, здесь этого не было слышно. Возможно, и Ник продолжал стучать и ругаться, но издаваемые им звуки растворились в ночи.

«Что, если они умерли, братишка? – закрался в мысли голос. – Что, если старик Ник задохнулся в трюме, а Снайп задушил себя веревкой?»

Джим сел, обливаясь холодным потом.

«Что, если ты убил их?»

Он заставил себя подняться. Ни звука. Он негромко свистнул, подзывая собаку, которая бросилась к нему сквозь заросли, подбежала, но затем вновь убежала прочь. Мальчик остался один, и на этот раз тишина пугала его. Он забрался в заросли, надеясь уснуть, но тишина гудела вокруг.

«Ну вот ты и сделал это, – прошептал тихий голосок. – Ты оставил своего хозяина задыхаться, повесил собаку на веревке. Ты убил их обоих, вот что. Теперь ты за это ответишь, Джим».

20

Зеленый фургон

Джим проснулся от храпа лошадей и глухого топота копыт, от которого дрожала земля. Он подбежал к краю поляны, пробрался сквозь густые деревья и выбрался на большое поле. Там было лошадей двадцать, а может быть, и больше, их тренировали – все они бегали по кругу. В центре круга стоял мужчина с кнутом, он щелкал им по земле и выкрикивал команды, которые заставляли лошадей останавливаться, вставать на дыбы, поворачиваться и бежать в другую сторону. Они были совсем не такими, как те рабочие лошадки, которых Джим видел запряженными в повозки, и та тощая хромая кляча, которой управляла Хромая Бетси, продавая молоко. Эти лошади были сильными и красивыми, ноги поднимали высоко, словно танцоры.

На другом конце поля стояла огромная палатка. Мужчины и дети кричали и громко смеялись, дергая за веревки, пытаясь натянуть их правильно. Палатка была похожа на большую зеленую птицу, которая не хочет сидеть на месте. А вокруг палатки стояли фургоны, раскрашенные яркими красками.

На самом большом из них были написаны слова, и Джим точно знал, что они означают: «Лучший цирк Джаглини». В фургончике была зеленая дверь с медным дверным молоточком, окна закрывали муслиновые занавески, а из дымохода сзади вился дым. Из окна на него широко открытыми глазами глядела женщина, но казалось, что она так задумалась, что не обращает на него внимания. Джим предположил, что это сама мадам Джаглини. Он помнил, как ее дети танцевали и махали ему руками с берега реки, и инстинктивно поднял руки, пытаясь нащупать веревку, которая привязывала его к палубе. Но он освободился от нее, как он надеялся, навсегда.

От фургона исходил чудесный запах еды. Джим не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Когда бы это ни было, это были всего лишь крошки из карманов Ника. Пока Джим смотрел, женщина исчезла, а на ее месте появились двое маленьких детей. Джим узнал в них тех двух малышей, которые вчера сидели на руках у родителей. Они увидели мальчика, стали тыкать в него пальцами и смеяться.

Женщина открыла дверь фургона. Дети высыпали на ступеньки, хихикая и глядя на Джима.

– Пожалуйста, мэм… – начал Джим.

Если бы он не был настолько голоден, то побежал бы обратно и спрятался среди деревьев, но он чувствовал запах еды, который был сильнее и слаще всего, что он когда-либо ел.

– Я ищу работу. Нет ли у вас какой-нибудь работы для меня? – нерешительно произнес он. Тут на него нахлынули воспоминания о Нике.

«Что я наделал? – подумал он. – Что случилось с Ником?»

Но голод тут же прогнал мысли. Сначала поесть, потом думать. Так лучше.

– Я могу помочь поставить палатку. Могу чистить конюшни – будут блестеть как новенькие. И мне не нужны деньги, миссис.

– Не хочешь денег? – усмехнулась мадам Джаглини. – Никогда такого не слышала.

– Если вы будете кормить меня, миссис, – сказал Джим, и всю его уверенность как ветром сдуло, – я буду делать все.

Он поглядел на маленький фургон, и старое желание снова взыграло в душе. Как же здорово, должно быть, жить в этом зеленом фургоне с блестящим медным дверным молоточком и курящимся камином? Мальчик спрятал руки в карманы. Больше он ничего сказать не мог. С поля к фургону прибежал мальчик и замер на миг, глядя на Джима.

Мадам Джаглини поднялась на ступеньки.

– Антонио, проводи мальчика в дом.

Джим пошел за мальчиком Антонио в фургон, глазея по сторонам на яркие подушки и занавески, на маленький огонь, потрескивающий в горелке, и на другие милые и красивые вещи. Он никогда не видел ничего, что было бы так похоже на дом, о котором он мечтал. Сейчас он понимал, какие у него грязные руки, какие поломанные и черные ногти, насколько оборвана его одежда.

Мадам Джаглини дала ему немного еды и наблюдала, как он ест. По белым кругам вокруг глаз она поняла, откуда пришел мальчик, и вздохнула.

– У нас очень напряженный день. Нам нужно сделать костюм для Самого Сильного Человека в Мире. Прошлый Самый Сильный Человек в Мире сбежал с Летающей Леди и забрал с собой костюм из ткани для кушаков. – Дети захихикали. – Ты не умеешь шить, верно? – спросила она у Джима.

Джим мог бы сказать ей о том, что провел не одну неделю за пошивом мешков в работном доме, но не осмелился, опасаясь, что это вопрос с подвохом.

– Я мог бы попытаться, – сказал он.

Маленькие дети захохотали над ним. Вошел мистер Джаглини, потер ему руки, взъерошил волосы, словно уже привык к тому, что он сидит с ними за столом. Над головой Джима взлетела туча черной пыли, и Антонио нарочито отодвинулся от него, закашлявшись.

– Мальчик говорит, что хочет работать, – сказала мистеру Джаглини жена.

Мистер Джаглини сел напротив Джима и уставился на него. Затем наклонился вперед.

– А теперь скажи мне правду, – попросил он. – Ты сбежал из дому? – Его черные глаза словно сверлили Джима насквозь. Джим почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и попытался вытереть их.

– Я жил на угольной барже, – произнес он. – Думаю, шкипер умер, сэр. Думаю, он попал в ловушку. Это… я… сделал…

Мадам Джаглини и ее муж переглянулись.

– Он может чистить инвентарь вместе с Антонио. Давай посмотрим, как он справится. – Джаглини пригладил усы и быстро вышел из фургона.

Джим поглядел ему вслед, в голове бурлили слова, из которых он не мог подобрать и произнести ни одного.

21

Цирковой

К полудню большая палатка уже стояла, и на арене насыпали опилки. Мадам Джаглини не было почти целый день, она вернулась на закате, как раз когда вокруг поля зажглись фонари, висевшие на деревьях. Палатку освещал желтый свет от газовой горелки. В сумерках Джим и Антонио стояли у ворот на поле, колотя в барабаны, а цирковая труппа шла вокруг палатки, дудя в охотничьи рога и трубы. Над головами у них сновали летучие мыши, похожие на большие черные тряпки.

На дороге послышался скрип колес. Дети обрадовались.

– Люди идут, люди идут!

У откинутого полога палатки стояла мадам Джаглини и собирала деньги, выкрикивая:

– Заходите! Заходите, и вы увидите величайшее представление на земле! Увидите летающих лошадей Аравии! Увидите мадам Бомбардини, летящую по воздуху! Увидите Самого Сильного Человека в Мире!

Джим и Антонио вбежали в палатку, пробрались под ряды скамеек и сидели там на корточках, под ногами топочущей от нетерпения публики. На них сыпались кусочки апельсиновой кожуры и ореховые скорлупки. Антонио улыбался Джиму.

Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо. Сегодня Джим будет спать в зеленом фургоне, где на двери есть медный молоточек, а завтра будет помогать разбирать большую палатку. Будет маршировать в процессии вместе со всеми, со своим барабаном. Собирайтесь! Собирайтесь! Он закрыл глаза, позволяя музыке и голосам окутать его, как коконом.

Антонио слегка толкнул его локтем в бок. Зарокотали барабаны. Заволновалась толпа. Мистер Джаглини вышел на арену и щелкнул кнутом, призывая всех замолчать. Оркестр затрубил, и на арену выбежали красивые лошади, сильные и стремительные, грохочущие копытами и встающие на дыбы. Джаглини снова щелкнул кнутом, и все лошади встали на задние ноги, и в круг галопом влетела еще одна лошадь, на спине у нее стояла женщина в короткой муслиновой юбочке. Толпа возликовала, и она сделала эффектное сальто.

– Раз, два, три! – крикнул Джаглини.

– Четыре! Пять! Шесть! – ревела толпа.

Женщина переворачивалась снова и снова, и каждый раз становилась на ноги, улыбаясь и гордясь собой. Джим кричал от восторга и хлопал в ладоши. Ему хотелось встать и закричать:

– Ура цирку Джаглини!

Именно в тот момент, когда лошади развернулись, взмахнув хвостами и встав на дыбы, демонстрируя красивые длинные ноги, Джим увидел то, что не думал увидеть больше никогда в жизни. Полог шатра вдруг приподнялся. Со своего места мальчик мог разглядеть только лицо мадам Джаглини, на котором читались любопытство и нетерпение. Увидел ее руку, протянутую за монетой. А рядом с ней было другое лицо, похожее на призрак, едва различимое в свете фонаря, – почерневшее квадратное лицо, с волосами, похожими на растрепанный тростник, и выпуклыми, похожими на лампы, глазами.

22

Снова в бегах

Далеко за спиной Джим слышал бой барабанов, звук труб и тромбонов, рев толпы. Мальчик остановился, чтобы оглянуться, и увидел свечение огромной палатки и темные силуэты фургонов, расставленных по краям поля. Но с такого расстояния он уже не мог разглядеть, который из них принадлежит Джаглини.

Он снова повернулся и побежал, пока не понял, что больше у него нет сил. Он добежал до амбара, стоявшего неподалеку от дома фермера. Дверь была открыта. Он заполз внутрь и спрятался в кучу соломы. Последней мыслью, прежде чем сон одолел его, было воспоминание о том, что сказал ему давным-давно Креветка.

«Я лучше буду спать в сарае, полном крыс, как пару раз мне уже доводилось это делать».

Джим прислушался к шорохам, звучавшим вокруг него.

«Что ж, – подумал он, – крысы – очень даже милая компания, братишка. По крайней мере, они знают, где тепло и сухо, вот так-то».

Его разбудил крик жившего на ферме петуха и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь крышу сарая. Джим лежал тихо, напряженно прислушиваясь, как фермеры выходят в поля. Когда их голоса стихли вдали, он вышел из амбара. Вокруг него закудахтали куры, а затем разбежались. Пошатывающаяся на ходу старуха вышла из дома, неся два больших ведра. Она прошла мимо сарая, где затаился испуганный Джим, юбками подметая помет столпившихся вокруг нее кур. Направлялась она в коровник. Джим слышал, как она разговаривает с коровами, слышал негромкое мычание животных.

Он снова осмелился вылезти из амбара. Старуха оставила открытой кухонную дверь. Джим заглянул внутрь. Увидел на столе хлеб, оставшийся после того, как позавтракали мужчины, пироги, сыр и большой кувшин молока. Возможно, если бы он попросил женщину, она дала бы ему еды. А может, заперла бы его в дальней комнате и позвала бы Грязного Ника. Джиму казалось, что он больше никогда никому не сможет доверять. Мальчик окинул взглядом двор и, прошмыгнув в кухню, стал запихивать в рот как можно больше еды и набивать ею карманы. Услышав скрип на лестнице, он сделал большой глоток из кувшина и отчаянно схватил последнюю пригоршню сыра. Повернувшись, Джим увидел девочку на ступеньках, прикрывавшую ладошкой рот. Он уронил кувшин и побежал. Девочка с криком бросилась за ним, кувшин покатился по выложенному плиткой полу. Старуха вышла из коровника, залаяли собаки на ферме. Джим бежал, как заяц, за которым гонятся гончие, пытаясь выбраться на дорогу.

Мальчик понятия не имел, где находится. Река была далеко, и он уже не видел никаких признаков деревень. Мимо прогрохотал дилижанс, и он юркнул к росшим вдоль дороги деревьям, отворачивая лицо от пыли и любопытных взглядов пассажиров. Что, если одним из них окажется Грязный Ник, которого раздирает жажда мести?

Мальчик продолжал идти вперед. Поврежденная нога очень сильно болела. Он прошел мимо семьи нищих, которые брели босиком и несли на спинах узелки.

«Что ж, по крайней мере тебе не нужно ничего нести, – сказал он сам себе. – Можешь считать, что тебе повезло, братишка».

Он шлепал по дороге разваливающимися ботинками. Гвозди вывалились, и подошвы теперь походили на высунутые языки.

«Выброси их в канаву», – сказал он сам себе, зная, что не сможет сделать этого. Это были ботинки Лиззи, оставшиеся с давних времен. Они были единственной вещью, которую он мог назвать своей, не считая собственного имени. Мальчик снял их и положил по одному в карман. Теперь он не слышал даже своих шагов. Время от времени во вспаханных полях раздавался крик чибиса. Джиму казалось, что он идет уже целую вечность вдоль тихих дорог, над которыми раскинулось огромное серое небо. Он постоянно прислушивался, поскольку ему казалось, что Грязный Ник выглядывает из-за каждого дерева, а его насмешливый свист чудился ему в пении каждой птицы.

– Иди вперед, братишка, – напомнил он себе. – Дорога обязательно куда-нибудь приведет.

Наконец он подошел к указателю. Это была магическая штука, и мальчик это почувствовал. Он провел пальцем по буквам, читая их одну за другой.

– ГОРОД ЛОНДОН, – произнес он. – Ты возвращаешься домой! – прошептал он. – Рози живет в городе Лондоне, Джим!

Он съел немного еды под этим магическим указателем и снова пустился в путь, на этот раз стараясь идти быстрее. Солнце садилось, заливая окрестные поля красным светом, но воздух становился все более туманным и грязным. Лондон был близко, и мальчик знал об этом.

23

И снова Креветка

Все было вроде как знакомым, но в то же время не таким. Джим шел рядом с рекой, верфью и складами, но домов не было. Повсюду, куда бы он ни взглянул, люди работали молотками или лопатами, взваливали на тележки огромные камни, подносили к воде большие деревянные доски. Остовы домов распадались, превращаясь в горы пыли. А дом Рози и лодочный сарай, где он впервые смотрел на реку, исчезли.

Джим смотрел, не веря своим глазам, на окружавшие его развалины. Ему казалось, что весь город разрушили, чтобы построить новый.

– Что происходит? – спросил он у одной женщины, которая напомнила ему Рози: у нее были полные руки, а голова и плечи были замотаны коричневым платком.

– Строят новый док для всех тех лодок, – ответила она, не отводя взгляда от рабочих. – Чудесно! Говорят, здесь работает более двух тысяч человек. Ты представляешь! Я и не знала, что в целом мире наберется две тысячи человек! – И она рассмеялась хриплым, похожим на скрежет, смехом.

– А что стало со всеми домами? – спросил у нее Джим. – И с людьми, которые здесь жили? И где Рози?

Женщина снова рассмеялась, потирая руки.

– Рози? Я знаю дюжину Рози, и все они потеряли свои дома. Понятия не имею, куда подевалась хотя бы одна из них.

Джим пошел прочь от нее. Она была в таком восторге от строителей, что могла стоять и смотреть на них целый день, мальчик в этом не сомневался.

«Ты сам по себе, братишка, и не ошибись. У тебя никого нет».

Джим, не узнавая ничего вокруг, совершенно растерялся. Он так привык к путешествиям на «Лили» в молчаливой компании Грязного Ника, что забыл, каково это – находиться в городе, с его грязными улицами, постоянной толчеей и зловонием толпы. Он шел вперед в безумной надежде увидеть Рози. Он увидел женщину, продающую морепродукты, подбежал к ней, спросил, не может ли чем помочь.

– Помочь мне? – рассмеялась та. – Чем ты можешь мне помочь, мальчишка?

– Я могу танцевать и кричать: «Креветки! Моллюски!» – сказал он ей. – К тебе придет больше людей, они будут покупать у тебя. Я так делал для Рози.

– А когда они придут, ты обчистишь их карманы, и нам обоим достанется, – сказала женщина. – Нет уж, спасибо. Убирайся.

Джим отошел от нее. Затем начал подпрыгивать, поглядывая на женщину, чтобы удостовериться, что она смотрит на его беспомощный танец. Он был так расстроен, так устал и так голоден… Ему совсем не хотелось плясать. Нога болела. В глубине души он чувствовал себя очень несчастным, и ему казалось, что душа у него почернела от грусти. Женщина покачала головой и пошла прочь.

– Дайте нам немного креветок, леди! – плаксиво кричали ей вслед уличные мальчишки. Она не обращала на них внимания.

Джим сел на корточки, а рядом с ним присел один из мальчишек.

– Ты напоминаешь мне Попрыгунчика Джима, – сказал он. – Он приходил сюда раньше.

Джим поглядел на него.

– Ты, случайно, не знаешь мальчика по имени Креветка, а?

– Конечно, знаю! – рассмеялся мальчик. – Креветку все знают.

Мальчик вскочил и побежал прочь, а Джим изо всех сил пытался поспеть за ним, проскакивая между тележками и ларьками, стоявшими на рыночной площади. Темнело, и на ларьках зажигали красные восковые свечи, освещавшие фрукты и рыбу. Мальчишка схватил несколько яблок, пробегая мимо одного из ларьков, Джим поступил так же. Они похватали еще сыр и пироги, мальчик снял кепку и сложил в нее весь улов. Джим приободрился. Ему даже не верилось, что он снова увидит Креветку, спустя столько времени. И продолжал бежать, понимая, что все это время в голове у него звучал голос Креветки.

«Подожди, я тебе еще расскажу обо всем, что делал, братишка! – думал он на бегу. – Устанешь слушать, точно говорю тебе».

С тыльной стороны рынка было несколько сложенных в кучу деревянных ящиков, в которых раньше лежал индийский чай и пряности из Занзибара, и маленький мальчик стал пробираться между ними. Он остановился рядом с перевернутым ящиком, набитым соломой. На соломе в густой тени лежал тощий, бледный, похожий на призрака мальчик – груда костей, одетая в грязные лохмотья.

– Вот Креветка, – сказал Джиму мальчик. – Только ему плохо сейчас. Очень плохо.

Он высыпал из кепки украденную еду.

– Креветка, – сказал он, – я принес тебе поесть и все такое, как и обещал. Только я не могу остаться, мне нужно еще кое-что сделать. Но тут кое-кто пришел повидаться с тобой. – Он пригласил Джима занять его место, а сам убежал прочь.

Джим с трудом пробрался между ящиками.

– Креветка! – произнес Джим. Он чувствовал себя ужасно неловко. – Это я, Попрыгунчик Джим. Помнишь?

Мальчик не ответил. Джим слышал только его хриплое дыхание.

– Ты в порядке? – Он почти не видел его, только рыжие космы торчали над бледным лбом. Его пальцы затрепетали, словно бледные моли, когда он потянул на себя мешок.

Джим опустился на колени и, разломив апельсин, выдавил сок в рот Креветке.

– Когда тебе станет лучше, – сказал он, – мы будем ходить всюду вместе, как ты и хотел.

Он старался говорить бодро, но в глубине души был ужасно напуган. Мальчик долго сидел, прислушиваясь к тому, как хрипит и булькает в горле у Креветки. Рынок продолжал шуметь до позднего вечера, и задолго до того, как он затих, Джим забрался в ящик из-под чая рядом с Креветкой, чтобы попытаться его согреть.

24

В поисках доктора

На следующее утро Джим начал искать мешки и солому, надеясь устроить Креветку поудобнее. Ему удалось приподнять приятеля, чтобы тому было легче есть. Но мальчик почти не притронулся к еде.

– Креветка, – испытывая некоторую неловкость, произнес Джим, – что с тобой?

– Старость, братишка.

В глубине души Джим опасался, что это может быть холера. Он знал, что от нее многие умирают.

– Что случилось, Креветка?

– Отметелили меня, вот что. Тот старый джентльмен дал мне гинею, честное слово. Наверное, думал, что это фартинг, но дал мне гинею, вот те крест. Думаю, ему понравилось мое милое лицо.

– Я тебе верю.

– И я побежал по улице. Какой-то гаврик сказал, что я обманул старого джентльмена и должен вернуть деньги. Когда я отказался это сделать, они начали пинать меня и бить, словно тряпичную куклу. Но я не собирался отдавать свою гинею, понятно? Мне ее подарили. Я скорее отдал бы ее матери, чем тем гаврикам. Поэтому я сунул ее под мышку. Ну да все равно, побили меня как следует. Когда я пришел в себя, куртки у меня не было, и гинеи вместе с ней. И шнурков тоже. Потом парни притащили меня сюда.

– Тебе надо в госпиталь.

Креветка испугался:

– Не хочу я в госпиталь. Не хочу.

Он был настолько напуган, что попытался выбраться из ящика, перевернув котелок с водой, которую принес ему Джим.

– Я не поведу тебя туда, – пообещал Джим. – Только если ты попросишь.

Вскоре Креветка задремал. Джиму было страшно смотреть на него, все напоминало о тех днях, когда болела мать. Он боялся оставить его одного и боялся остаться с ним. Когда Креветка проснулся, то закашлялся так, что едва не переломился пополам. После приступа он откинулся назад, измотанный и уставший.

– Думаю, я муху проглотил, Джим, – сказал он. – Наверное, спал с открытым ртом, – и он снова начал проваливаться в сон.

Джим рассказал ему о дедушке Рози и Грязном Нике, и о Снайпе тоже. Рассказал ему о той страшной ночи, когда он думал, что убил Грязного Ника, о цирке и о том, как Грязный Ник появился в большой палатке.

– Духи обычно белые и тощие, а не черные, как уголь, с горящими глазами, – фыркнул Креветка.

Когда Креветка снова уснул, Джим отправился на поиски еды и помощи. Один лоточник бросил в него головкой капусты, и мальчик поймал ее прежде, чем она попала в него.

– Спасибо, мистер! – крикнул он.

Джим побежал обратно к ящикам, сломал несколько из них, чтобы использовать их как дрова. Затем он выпросил огня у ночного сторожа и сварил в кастрюле капусту. В ту ночь он поел хорошо, и даже Креветка сумел проглотить немного похожей на суп жидкости.

– Это был настоящий пир, Джим, – произнес он, слегка отрыгнул и откинулся на солому. В отблесках огня по лицу его сновали густые тени. – Я скоро поправлюсь.

Но Креветка не поправился. Он слишком долго голодал. Джим не знал, как ему помочь. Принес свежей соломы, перестелил ему ящик, но все, что он мог сделать, это устроить друга поудобнее. Креветка опасался, что их тайник найдет полиция. Он заставил Джима сложить вокруг еще больше ящиков. Ночью было очень холодно, да и солнце было настолько слабым, что днем было ненамного теплее. Надвигалась зима.

Джим просил помощи у всех уличных торговцев. Некоторые женщины приходили поглазеть на Креветку, лежащего в ящике, но им не приходилось прежде видеть мальчиков в таком состоянии, и они просто пожимали плечами и уходили прочь. Уличные мальчишки приносили еду, но он был слишком болен, чтобы есть.

– Ему нужен доктор, точно, – сказала одна из женщин.

– Он не хочет в больницу, я ему обещал, – ответил Джим. Он был в отчаянии и не знал, что делать. Неужели всем все равно? – Он боится, что его отправят в работный дом.

Женщина кивнула.

– А куда еще его девать? – сказала она, поворачиваясь к ящику спиной и потирая замерзшие руки. – Разве что в общую могилу. И это будет счастье, – добавила она, уже уходя.

Джим пытался просить денег. Он ждал у дверей театров, где Креветка когда-то продавал шнурки богатым людям.

– Пожалуйста, – говорил он леди и джентльменам, выходившим из карет, – мой брат ужасно болен. Прошу, дайте немного денег, чтобы я мог позвать доктора… – Но они отворачивались, словно даже не видели его. Вернувшись к Креветке, он даже не попытался дать ему еды. Он просто смочил ему губы водой. Глаза Креветки распахнулись.

– Отличное пиво, вот что я тебе скажу, – прошептал он и снова уснул.

Однажды вечером Джим снова пошел к очереди, стоявшей перед театром, но на этот раз он не стал просить денег. Вместо этого он стал прыгать перед ними, и когда они увидели, что он не протягивает кепку, выпрашивая монетки, и как легко он танцует, они начали обращать на него внимание. Сквозь рваную штанину брюк у него на ноге виднелся глубокий шрам, но он танцевал так же хорошо, как и раньше. Когда вокруг него собралось достаточно много людей, он остановился и хлопнул в ладоши.

– Пожалуйста, может ли кто-нибудь назвать мне имя доктора? – крикнул он. – Такого, который не попросит денег?

Ему никто не ответил. Двери театра открылись, и люди устремились внутрь, забыв о нем. Женщина с подносом с кофе подозвала его к себе. Она дала Джиму кружку кофе, чтобы он мог согреться.

– Видела, как ты прыгал, – сказала она. – Как там твой друг? Ему все еще плохо?

Джим кивнул. Он жалел, что не может отнести кружку кофе Креветке, но знал, что это все равно не поможет. Джим проглотил кофе.

– Я ищу для него доктора. Вы не знаете доктора, а? Такого, чтобы денег не просил. Я мог бы выполнять для него какую-нибудь работу.

Та пожала плечами:

– Есть некто вроде доктора, неподалеку отсюда. Барни – так его называют. Маленькие дети, которые живут в соседнем доме, ходят в его школу.

– Школу? Не хочу иметь ничего общего со школой. – Джим вспомнил школу в работном доме: комната с высокими потолками, молчаливые и напуганные мальчики, сидящие за партами, расхаживающий взад-вперед по классу учитель.

– Школа оборванцев. Разве ты не слышал о ней? – продолжала женщина. Она остановилась, чтобы продать кому-то вареные яйца и кофе. – Все, что я знаю, – это то, что туда ходят дети, у которых нет денег, чтобы платить за школу. Они много молятся.

Джим снова вспомнил классную комнату с разрисованными арками: Бог добр, Бог свят, Бог справедлив, Бог есть любовь. Он снова услышал тоненькие мальчишечьи голоса, повторяющие это каждый день.

– Нет, – сказал он, отрицательно покачав головой. – Я туда не пойду, миссис. Никогда.

– Поступай, как считаешь нужным, – ответила она. – Это единственный доктор, которого я знаю.

Но в ту ночь Креветке стало хуже. Он был весь горячий, бредил и постоянно кашлял. Джим подложил ладонь под голову другу, чтобы поддержать его, убрал солому, чтобы заменить ее свежей, и увидел, что она забрызгана кровью.

25

Школа оборванцев

На следующее утро, очень рано, он уже ждал, когда придет та женщина, которая продавала кофе. Увидев ее, с трудом бредущую по грязи, он бросился к ней навстречу.

– Ему хуже, – пожаловался он. – Вы можете пойти к нему?

– Я не могу, – ответила женщина. – Если я не продам завтрак идущим на завод рабочим, я потеряю большую часть заработка.

– Если вы скажете мне, где эта школа, я пойду туда.

– Это неподалеку. Где-то на Эрнест-стрит. – Женщина неопределенно махнула рукой. Ей было жаль мальчика, но там, откуда он пришел, было еще много таких. Тощих, беспомощных воробышков. Улицы были полны ими. Если она поможет одному, сбегутся все, а ей нужно было кормить собственных детей. Если она не будет зарабатывать достаточно, чтобы оплачивать аренду, все они окажутся на улице. И окажутся в том же положении, что и Джим. Думать об этом было невыносимо. Нужно было работать.

Джим побежал. Кто-то из мальчишек кричал ему вслед:

– Как там Креветка?

Но Джим не собирался им отвечать. Сейчас Креветке не мог помочь никто из детей.

– Знаешь, где Школа оборванцев? – спросил он одного из них, мальчика-калеку по имени Дейви, который был старше большинства из них.

– Слыхал про нее, – ответил Дейви. – Был тут какой-то человек с ослом, хотел, чтобы мальчики ходили в его школу. Мы в него швырялись помидорами, вот что. Школа! – И он сплюнул, приподняв уголок рта. – Не верю я этим заведениям, вот что я тебе скажу.

Джим ухитрился выпросить немного молока у молочницы и побежал обратно к Креветке, смочил мальчику губы. Волосы у того потемнели от пота, но лоб был холодный.

– Прошу, разреши забрать тебя в госпиталь, Креветка, – сказал он, но Креветка только головой покачал:

– Я в порядке. Этот ящик – отличный маленький дворец, вот что я тебе скажу.

Дейви и несколько мальчишек помладше пришли проведать Креветку, и Джим оставил его с ними, а сам снова побежал на поиски. Наконец, когда было уже почти совсем темно, он наткнулся на группу детей; скорее всего, они были братьями и сестрами – до того были похожи. Они шли по улице, и некоторые из них держали в руках грифельные доски. На них были лохмотья, но, судя по всему, у них был дом, куда можно было вернуться.

– Вы были в Школе оборванцев? – спросил у них Джим.

Один из детей кивнул.

– Там есть доктор?

Дети переглянулись.

– Тот тип, Барни, говорит, что он доктор, верно?

– Точно. Только он дает нам не лекарства, а одни только гимны, да!

Один из детей запел, остальные захихикали.

– Где это?

Мальчик постарше побежал с Джимом и показал ему длинное здание, похожее на сарай.

– Вот здесь, – сказал он. – И вон этот гаврик, Барни, он как раз выходит.

Джим помчался вниз по улице. Мужчина запер дверь сарая и быстро пошел в другую сторону.

– Доктор Барни! – закричал Джим, но его голос потонул в грохоте колес кареты.

Мальчик прижался спиной к стене, пропуская карету. Доктор поднял руку, когда карета приблизилась, и кучер придержал коня. Джим снова побежал.

– Доктор! – кричал он.

Но мужчина не услышал его. Он забрался в карету и уехал прежде, чем Джим успел его догнать. В лицо мальчику брызнула грязь.

Когда он вернулся к ящикам, сложенным позади рынка, оказалось, что мальчики уже ушли. Кто-то поставил в миску маленькую свечу, и ее маленький огонек давал ощущение некоторого уюта в окружающей темноте. Джим забрался в ящик рядом с Креветкой.

– Теперь все будет хорошо, – прошептал он. – Я нашел доктора, и он придет к тебе завтра.

Однако говоря это, он почувствовал, что слова камнем застряли в горле. Джим протянул руку и коснулся друга. Его рука была холодна.

26

Прощай, братишка

Старый Сэмюэль, ночной сторож, взял тело Креветки в свою хибарку и поставил вокруг него свечи. Когда уличные мальчики услышали о смерти Креветки, они пришли посмотреть на него. Они приходили группами, толпились в дверном проеме, не осмеливаясь войти, и вскоре убегали.

Джим просидел у тела Креветки весь день, уронив голову на руки. Сэмюэль встряхнул его за плечо.

– Думаю, тебе пора идти, Попрыгунчик Джим, – сказал он ему. – За ним приедет телега, и если они увидят тебя, то заберут с собой.

Джиму было все равно. Ему даже казалось, что он не против вернуться в работный дом. Снова увидит Джозефа, да и Кончика тоже. Его жизнь будет упорядоченной и размеренной, будет еда вовремя, сон вовремя. Не нужно будет ни от кого бегать, прятаться, воровать еду. Но тут он вспомнил, как выли сумасшедшие, как сбегавших мальчиков сажали в клетку, как дети плакали по ночам, вспомнил длинные темные коридоры, в которых гулко звучит эхо, звук ключей, поворачивающихся в замке… Креветка предпочел умереть, нежели вернуться туда. Так же поступит и он.

Сэмюэль ушел, чтобы кричать на углах улиц о том, что уже шесть часов. Джим последний раз оглядел лачугу с горящими свечами, бросил взгляд на фигуру, завернутую в мешок. Вынул из карманов ботинки. Они были изорваны в клочья.

– Прощай, братишка, – сказал он.

Джим положил ботинки рядом с мешком и украдкой выскользнул наружу. Он понятия не имел, куда идти. Мальчик понимал, что не сможет больше жить в ящиках без Креветки. Он, дрожа, стоял в дверном проеме магазина, пока не увидел приближающегося полицейского, а затем быстро перебежал через дорогу. Было легко прятаться в темноте между фонарями, но он не мог оставаться здесь всю ночь. Было слишком холодно, чтобы стоять на месте, и слишком грязно, чтобы присесть. Впервые он задумался о том, где живут остальные уличные мальчишки. Вспомнил, что сказал один из мальчиков:

– У него не было сил залезть вместе с нами, поэтому мы принесли его сюда.

Залезть? Джим задумался. Залезть куда?

Он вернулся к ящикам, обходя рыночные ларьки. Ничего. Ничего не видно. Однако ему показалось, что он слышит негромкое бормотание, похожее на воробьиный щебет. Звук раздавался где-то у него над головой. Потом раздались звуки небольшой потасовки. Мальчик огляделся по сторонам. Никого не было видно. Он побежал к ограждению рынка, очень медленно взобрался по нему и наконец выбрался на крышу. Осторожно встал, оглядывая разложенный там брезент. Повсюду, куда ни глянь, виднелись груды тряпок, но, когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что это мальчики, устроившиеся здесь на ночлег.

27

Барни

Там было неуютно. Ночью ветер как будто колотил мальчиков хлыстом. Когда начинался дождь, они просыпались, промокшие до нитки. Иногда проходил не один день, прежде чем удавалось высохнуть. Джим обычно лежал съежившись, глядя на звезды и прислушиваясь к дыханию других мальчиков.

«Это не дом», – говорил он сам себе.

Когда наступало утро с его грязными туманами, мальчики скатывались вниз в полной боевой готовности, прежде чем их могла отыскать полиция, и пытались заработать пару пенни, чтобы купить место на ночевку в меблированных комнатах. Ели они что придется, выхватив кусок сыра здесь или корочку от пирога там. Если их ловили, то мальчишки сбегали еще до прихода полицейского, чтобы их не отправили в работный дом. Джим был не настолько быстр, как остальные, из-за своей ноги, а единственная работа, которую он выполнял, были прыжки перед дожидающейся открытия театра публики, и, как бы там ни было, у него получалось заставить некоторых улыбнуться. Остальные мальчики, сбившись в банду, крали, передавая от одного другому шейный платок или кошель настолько быстро, что невозможно было разобраться, что происходит. Джиму они представлялись большой семьей, все члены которой помогали друг другу. Но он не был одним из них. Они предоставляли ему возможность жить самостоятельно.

Однажды, снова проснувшись промокшим до нитки, кашляя и дрожа от холода, он понял, что с него довольно.

«Если ты будешь продолжать в том же духе, Джим, то окажешься там же, где Креветка, – сказал он сам себе. – Должно быть что-то другое, братишка».

Именно в этот момент он вспомнил о Школе оборванцев, которая помещалась в длинном сарае.

«Вот место, где можно согреться, – подумал он. – Да и тот тип, Барни, выглядит нормально. Он не станет бить, это точно».

И он решил попробовать, хотя бы один день. Долго бродил по округе, пока снова не нашел тот сарай. Когда он пришел, у дверей сарая толпились дети, дожидаясь, когда их пустят внутрь. Как оказалось, там была большая комната, пол которой был устлан досками. Стены и стропила были покрашены неярким белым цветом, а на окнах были решетки. В очаге пылал огонь. Джим бочком подобрался к нему. Здесь было около сотни детей. Они сидели за партами, но было много и таких, которые расположились просто на полу.

Джим огляделся по сторонам, прислушиваясь к болтовне детей и к тому, как она стихла, когда учитель поднялся и заговорил с ними мягким мелодичным голосом. Учитель был высоким худощавым мужчиной в очках, с прямыми каштановыми волосами и пушистыми бакенбардами. Джим узнал в нем человека, послушать которого его когда-то приводила Хромая Бетси. Мальчик вспомнил, как накричал на него и как некоторые мальчики стали бросать в него грязью. И вспомнил грустные глаза того мужчины. Он опустил голову, опасаясь, что тот узнает его и вышвырнет на мороз.

Однако вскоре Джим заметил, что дети не боятся учителя. Они не пытались увернуться от него, поскольку не опасались, что он ударит их. Казалось, они были счастливы делать все, что он им скажет, хотя и бормотали себе под нос и хихикали, словно бы не умели сосредоточиться на чем-то долгое время. И учитель не возражал. Время от времени он поглядывал на Джима, но тот всякий раз опускал голову и быстро отводил взгляд.

Когда уроки закончились, мужчина попросил детей встать и помолиться вместе с ним, и Джим снова отвел глаза. Он был единственным из детей, кто остался сидеть, но учитель не рассердился. Они закончили день гимном, который все дети прокричали очень радостно, а затем учитель отпустил их домой.

Джим тихо сидел у огня, надеясь, что его не заметят. Барни закончил расставлять ровно парты, вытер доску и наконец подошел к Джиму. Мальчик сцепил руки и неотрывно смотрел на них, готовый бежать, если мужчина ударит его. Но он не ударил. Вместо этого сел рядом с Джимом и стал греть руки над огнем.

– Мне пора тушить огонь, – мягко произнес он.

Джим не шелохнулся.

– Пойдем, парень, – сказал Барни. – Пора идти домой.

Джим сжимал и разжимал кулаки. От мягкости, звучавшей в голосе этого человека, у него заболело горло.

Мужчина поднялся.

– Пойдем. Лучше сразу идти домой.

Джим напрягся изо всех сил, пытаясь вернуть себе голос.

– Пожалуйста, сэр… Позвольте мне остаться.

– Остаться? – удивился мужчина. – Но я собираюсь потушить огни и запереть дверь. Самое время такому маленькому мальчику, как ты, идти домой и ложиться спать. Зачем ты хочешь остаться?

– Прошу, сэр… – произнес Джим, стараясь глядеть не на мужчину, а на пламя в очаге, от которого перед глазами плыли круги.

– Тебе нужно идти домой, – настаивал Барни. – Твоя мать увидит, что другие мальчики уже вернулись, и будет волноваться.

– У меня нет матери.

– Значит, отец.

– У меня нет отца.

Джим видел, что Барни начинает терять терпение. Казалось, он не поверил ему.

– Ну а друзья? У тебя есть друзья? Где ты живешь?

– У меня нет друзей. И я нигде не живу.

Барни уставился на него. Потом он отошел от огня, затем вернулся и подошел к столу. Сел на свой стул, забарабанил пальцами по столешнице, словно дождь по крыше. Джим задумался, не рассердил ли он этого человека.

– Это правда, сэр, – с тревогой в голосе произнес он. – Я вас не обманываю. – Он сказал это плаксивым голосом, каким обычно говорили со взрослыми другие уличные мальчишки.

– Скажи-ка мне, – наконец произнес учитель, – сколько таких мальчишек, как ты? Которые спят на улице?

– Уйма, – ответил Джим. – Больше, чем я могу сосчитать.

Теперь настал черед Барни смотреть на огонь, как будто в язычках его были какие-то тайны или разгадки великих загадок. Он сидел тихо, словно уснул, и Джим тоже сидел тихо, опасаясь нарушить размышления мужчины. Лишь потрескивали поленья в очаге, да снаружи слабо завывал ветер.

– Что ж, – произнес мужчина, очень медленно, словно подкрадываясь к птице и опасаясь, что она улетит. – Если я дам тебе немного горячего кофе и место для ночлега, ты отведешь меня туда, где есть другие такие мальчики?

Джим покосился на него:

– Вы не расскажете полиции?

– Нет, – ответил Барни. – Я не расскажу полиции.

– Хорошо, – согласился Джим. – Я отведу вас.

Через некоторое время они пришли к высокой стене, окружавшей рынок. Джим остановился, почувствовав страх. Что, если Барни расскажет про них полиции, и всех мальчиков отправят в работный дом? Но если он не покажет их Барни, то не получит горячей еды и убежища, где можно будет спать. Мальчик не знал, что делать. Казалось, Барни понимал, что происходит с Джимом. Он просто стоял и ждал, наблюдая, как Джим глядит то в одну сторону, то в другую, опасаясь, что его увидят в компании взрослого. Он едва не передумал и не убежал, когда мужчина спросил:

– Как тебя зовут?

– Джим, сэр. – Слова вырвались сами и прозвучали как-то необычно. «Ну вот и все, – подумал про себя Джим. – Это была последняя вещь, принадлежавшая мне, и я только что отдал ее».

– Где же они, Джим?

– Наверху, сэр. – Джим показал на крышу рынка.

– Там? А как же мне туда забраться?

– Я покажу вам.

На кирпичах были хорошо видны места, где известь вывалилась или ее просто вынули. Джим быстро взобрался наверх, а затем свесился сверху и протянул вниз палку. Барни ухватился за нее и тоже забрался наверх, встал, пошатываясь, отряхивая одежду и свои холеные руки. Поднял вверх фонарь.

Повсюду вокруг него лежали мальчишки, закутавшись в оборванную одежду, – спали, словно собаки.

Конец истории

И этот человек, Барни… Скажу честно, я никогда не видел, чтобы взрослый выглядел настолько грустным. Он все смотрел и смотрел, как будто не верил своим глазам. Я стоял и дрожал рядом с ним и думал, что он никогда уже не сдвинется с места и не перестанет смотреть. Я думал, что он простоит так всю ночь.

– Значит, здесь ты и живешь, Джим? – наконец спросил он.

– Да, – ответил я, и мне стало его очень жаль, потому что выглядел он так, словно это была его вина. Понимаете, что я имею в виду?

А затем мужчина произнес:

– Ну как насчет еды, что я тебе обещал?

И это подбодрило меня, поскольку я-то думал, что он уже забыл о своем обещании. Он начал спускаться по стене, немного поскальзываясь, потому что у него на ногах были ботинки, а это не так-то просто сделать, если ты не босой. Он отвел меня в какой-то дом и дал поесть, а затем позволил искупаться в горячей ванной. И знаете, что он сказал мне? Он сказал: «Я дам тебе дом, Джим».

Я вернулся к мальчикам на крышу на следующий день и рассказал им про Барни. Прошло совсем немного времени, и они решили пойти со мной. Увидев, как много мальчиков, которым хочется иметь дом, он стал просить денег у богатых людей, чтобы открыть еще один дом для таких детей. Поэтому ему нужна была моя история, понимаете?

Жить здесь – это все равно что иметь много братьев. Мы все спим в большой комнате наверху, где горит огонь, а с потолка свисают раскачивающиеся гамаки. Нам дают много еды. Барни рассказывает нам о Боге, и он добр к нам. Находит нам работу, которую мы можем делать, например рубить дрова. И нам платят деньги – все честно и справедливо, а потом мы платим ему за еду.

И нас здесь ничто не держит. Никаких решеток на окнах, никаких замков на дверях. Никаких побоев. Я мог бы уйти хоть завтра, если бы захотел.

Но я не хочу, понимаете? Это говорю вам я, Джим Джарвис. Здесь мой дом.

Больше, чем просто история. Примечания автора

Джим Джарвис действительно существовал, но о нем известно очень немного. Я попыталась представить себе, какой была его жизнь до того момента, как он встретил доктора Бернардо примерно в 1866 году.

Доктор Бернардо учился на врача, но квалификацию так и не получил. Он отказался от карьеры и поездки миссионером в Китай, чтобы помогать бедным детям в Лондоне. Сначала он открыл для них Школу оборванцев, а затем собрал деньги у зажиточных людей, чтобы обустроить дом для сирот. Он часто говорил, что именно после встречи с Джимом понял, как в действительности обстоят дела с детьми-бедняками в Лондоне.

Джим убежал из работного дома после того, как умерла его мать. Ему помогала женщина, продававшая моллюсков и креветок. Он некоторое время жил на угольщике вместе с мужчиной и собакой, где с ним обращались очень жестоко. Сбежав оттуда, он жил на улицах, спал на крышах – до тех пор, пока не пришел в Школу оборванцев доктора Бернардо и не попросил помощи.

Прообразом Креветки был Джек Сомерс, также известный под прозвищем Морковка, который попал в поле зрения доктора Бернардо немного позднее. Морковка умер от голода в ящике прежде, чем Бернардо смог дать ему дом. Его трагическая история стала знаковым событием в истории домов Бернардо, с тех пор на дверях «Дома» всегда висела табличка «Нуждающемуся мальчику здесь никогда не будет отказано». Вскоре Бернардо начал открывать дома и для девочек. Миссия доктора Бернардо стала известна во всем мире, и благотворительная организация «Бернардо» существует до наших дней, занимаясь различного вида помощью молодым людям.

В работном доме

Работные дома являлись попыткой Англии решить проблему бедности в девятнадцатом веке. В то время Англия представляла собой процветающий промышленный центр, но огромный рост городского населения привел к тому, что тысячи людей жили в бедности. Голод, болезни и запустение были реальной жизнью многих людей.

Правительство Англии решило попытаться сделать так, чтобы беднякам жилось легче. В 1834 году был принят Закон о бедных, обязывавший в каждом союзе для бедных построить дома, где они могли бы жить.

Считалось, что жизнь в работном доме должна быть сложнее, чем обычная. Сам работный дом строился так, чтобы выглядеть мрачно, зловеще и пугающе: спроектированный, как тюрьма, он и был ею на самом деле. Предполагалось, что подобная атмосфера будет действовать как средство устрашения, чтобы туда отправлялись только те, кто был действительно беден.

Попадание в работный дом было признаком деградации. Первоначально обитателей распределяли по специфическим группам, что означало разделение семей, зачастую не воссоединявшихся уже никогда и утрачивавших связь друг с другом. Обитателей работного дома немедленно раздевали, мыли и коротко подстригали. Все их личные вещи отбирали и вместо них выдавали униформу.

До 1842 года приемы пищи проходили в молчании, без столовых приборов. Еда была самой простой, чередуясь в соответствии с еженедельными меню. Эти меню были установлены в Законе о бедных от 1834 года, чтобы обеспечить выполнение самых минимальных норм питания. Ниже приведена выдержка из правил Трентемского работного дома от 1810 года.

Начальник и экономка должны распределять продовольствие для потребления каждый день в соответствии с нижеприведенным меню, следить за тем, чтобы все было взвешено, положенным образом обработано и распределено.

Воскресенье: похлебка – мясо с картофелем – бобы, суп.

Понедельник: молочный рис – суп и хлеб с сыром – картофельное пюре.

Вторник: похлебка – свинина и гороховый пудинг или похлебка с салом.

Среда: молочная овсяная каша – мясо и картофель или сало и овощная похлебка.

Четверг: похлебка – мясо с картофелем – бобы, суп.

Пятница: молочный рис – говяжья щековина или говяжьи ноги с картофелем – похлебка.

Суббота: молочная овсяная каша – хлеб с сыром – молочный рис .

Доктор Томас Бернардо чувствовал, что работный дом – неподходящее место для детей, поэтому с 1867 года он пошел своим путем в попытках устроить настоящий дом для детей.

История домов Бернардо

Когда Томас Джон Бернардо родился в 1845 году в Дублине, никто не мог предугадать, что он станет одним из знаменитейших людей в истории викторианской Англии. В возрасте 16 лет он решил стать медиком-миссионером и отправиться в Китай, для чего поехал в Лондон обучаться профессии врача.

В 1866 году Лондон был городом, пытавшимся справиться с последствиями промышленной революции. Население сильно возросло, и большая его часть была сосредоточена в лондонском Ист-Энде, где из-за перенаселения процветали скверные жилищные условия, безработица, бедность и различные болезни.

Вскоре после того как Бернардо приехал в Лондон, по Ист-Энду прокатилась холера, унеся жизни более 3000 человек. Многие семьи обеднели. Тысячи детей спали на улицах, многие были вынуждены просить милостыню после того, как получили травмы на заводах.

В 1867 году Бернардо открыл Школу оборванцев в лондонском Ист-Энде, где дети из бедных семей могли научиться читать и писать. Один из мальчиков, посещавших в школу, провел доктора Бернардо по ночному Ист-Энду и показал детей, спящих прямо на улицах Лондона. Доктор Бернардо был настолько потрясен, что решил посвятить свою жизнь тому, чтобы помочь бедным детям.

Мальчиком, который показал ему, где спят бездомные дети, был Джим Джарвис.

Доктор Бернардо полагал, что каждый ребенок заслуживает права начать жизнь как можно лучше, вне зависимости от происхождения, и в 1870 году открыл первый дом для мальчиков в рабочем районе Степни.

Позднее Бернардо открыл деревенский дом для девочек в Баркинсайде, представлявший собой несколько коттеджей, где жили 1500 девочек. Все дети, жившие в домах Бернардо, уходили оттуда, уже зная, как пробить себе дорогу в жизни: девочек учили домоводству, а мальчики обучались ремеслам или торговле.

В 1905 году, когда закончился жизненный путь Томаса Бернардо, благотворительная организация, которую он основал, управляла 96 домами, заботясь о более чем 8500 детей.

Сегодня «Бернардо» – это ведущая детская благотворительная организация, работающая с более чем 110 000 детей и семей в год.

Для получения дальнейшей информации посетите веб-сайт благотворительной организации по адресу www.Barnardos.org.uk

Расскажите мне свою историю, Эмили и Лиззи

Нас зовут Эмили и Лиззи Джарвис. Мы сидим у окна в своей комнате. Снаружи слышны негромкие вздохи, словно ветер шумит в кронах деревьев, хотя мы точно знаем, что на самом деле это не так. Этот звук успокаивает и убаюкивает. Но пока мы не можем спать. Ведь нужно подумать о стольких вещах, о стольких вещах поговорить. Столько всего вспомнить.

Хотите услышать нашу историю?

Наша семья состояла из пяти человек, а теперь нас осталось только двое. После смерти папы мы с мамой и нашим младшим братом Джимом переехали в комнату в перенаселенном многоквартирном доме. Нам удавалось держаться на плаву только благодаря тому, что мама получила место кухарки в Большом доме. А потом она заболела и не могла больше работать. Денег на жизнь не осталось, нечем было платить за комнату. Мама отдала последнюю монетку Джиму и велела купить нам всем кусок пирога с мясом и подливой. Он был в таком восторге. Братишка был мал и не понимал, что мама подумала: кто знает, может, это будет последний нормальный ужин в нашей жизни. Сама она есть не могла – чувствовала себя слишком плохо.

А затем пришел за оплатой владелец комнаты и, когда увидел, что мамин кошелек пуст, а сама она больна и не может заработать хоть что-то, вышвырнул нас на улицу. Куда нам было идти? Мама отвела нас в Большой дом, спустилась по ступенькам, ведущим в кухню, и упросила свою подругу Рози присмотреть за нами. А потом сказала нам, что мы должны остаться здесь, без нее. Джима ей пришлось забрать с собой. От необходимости сказать нам об этом у нее разрывалось сердце, и мы это знали. Сердце разрывается при воспоминании об этом. Но вспоминать приходится. Нужно рассказать нашу историю со всеми подробностями, чтобы никогда не забыть о том, что было с нами, прежде чем мы попали сюда.

Вот она, наша история.

1

Забери нас с собой, мам

– Забери нас с собой, мам! Не оставляй нас здесь! – умоляла Лиззи.

– Я не могу, – ответила мама, не оборачиваясь. – Поверьте мне, так будет лучше для вас. Благослови Господь вас обеих.

И миссис Джарвис взяла Джима за руку и быстро потащила его за порог. Дверь с грохотом захлопнулась за ними.

Лиззи тут же расплакалась от отчаяния.

– Мама! Мама! Не бросай нас! – всхлипывала она. – Не уходи без нас!

Она попыталась броситься к двери и открыть ее, но сестра крепко обняла ее и никуда не пустила.

– Все в порядке. Все в порядке, Лиззи, – шептала она.

– Мы ведь можем больше никогда не увидеть их! – Лиззи отпихнула ее в сторону, закрыла лицо руками. Ей ничего не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать.

– Я знаю. Мне тоже плохо, – сказала Эмили. – Я не хотела, чтобы она уходила. Я не хотела, чтобы уходил Джим. – Голос у нее срывался; лишь время от времени прорезывались негромкие звуки, словно голос ее трепетал, как храбрые флажки на ветру. – Но у мамы не было выбора, понимаешь? Она хочет спасти нас и привела сюда, чтобы Рози могла о нас позаботиться.

Рози, единственная подруга их матери в этом мире, подошла к девочкам и оттащила их от двери.

– Я сделаю все возможное, – сказала она.

Рози присела за кухонный стол, где делала хлеб для хозяина дома, и принялась сметать муку ребром ладони, а потом стала рисовать на ней круги своими пухлыми пальцами. Казалось, она пытается подыскать слова, которые помогли бы ей выразить свои мысли. Слышны были только негромкие рыдания Лиззи.

– Послушайте, девочки, – наконец произнесла Рози. – Ваша мама больна. Вы ведь знаете это, не так ли? Она не поправится.

Лиззи снова всхлипнула. На этот раз она позволила Эмили взять ее руку и принялась сжимать руку сестры все сильнее и сильнее, чтобы прогнать прочь невообразимую боль от услышанных слов.

– А еще вы слышали, что сказала Джудд? Она у нас экономка, и все должно быть так, как она говорит. Она – здешний закон. Джудд сказала, что позволит вам остаться ненадолго, если вы будете вести себя тихо и не будете высовываться, но не навсегда. Она не может кормить двух взрослых девочек на деньги его сиятельства, понимаете? Если он узнает, что вы здесь, она потеряет работу, так же как и я. Обещаю: я сделаю для вас все, что смогу, но я действительно не знаю, что именно я смогу сделать. Но, по крайней мере, я уберегу вас от улицы или, того хуже, от жизни в работном доме. – Она содрогнулась и стала ожесточенно потирать свои полные плечи, словно от мысли о работном доме продрогла до костей. – Никогда, никогда. Я ни за что не позволю забрать вас туда, девочки.

Она похлопала руками по рукавам, пытаясь выбить из них муку.

– Давайте работать! Эмили, ты будешь делать хлеб. Посмотрим, настолько ли он хорош, как тот, что делала твоя мать. Лиззи, а ты будешь подметать пол, потому что стоит мне прикоснуться к муке, как она оказывается повсюду! А мне нужно подбросить дров в огонь. Ради всего святого, вы только посмотрите! Он пытается спрятаться от нас, словно крыса в свою нору.

Она взяла стоявшие рядом с плитой мехи, опустилась на колени перед очагом и направила их на угасающие янтарные огоньки в углях, чтобы вернуть огонь, затем подбросила несколько щепок в тлеющие угли. Рози села, наблюдая за пляшущими огоньками пламени и прислушиваясь к тому, что делают девочки у нее за спиной. Она услышала, что Эмили встала и начала месить тесто на столе, выбивая из него воздух уверенными и точными движениями, и в конце концов вошла в ритм, дыша ровно, удовлетворенная своей работой. Рози улыбнулась про себя. «Дышит в точности как ее мать, – подумала она. – Ничто и никогда не успокаивало Энни Джарвис так, как замешивание хлеба. Я была бы не против работать с Эмили на кухне, если бы только Джудд придумала, как ее можно оставить. Дочь Энни, работающая рядом со мной… Как это было бы здорово».

Рози стала подкладывать в огонь уголь, кусок за куском, делала она это неторопливо, не желая мешать девочкам. Наконец она услышала, что Лиззи отодвигает скамью и встает, услышала, как она осторожно подметает пол, брызгая на него водой, чтобы не летела пыль. Рози повернулась и увидела, что по щекам Лиззи все еще бегут слезы.

– Мама, мама, – шептала она за работой. – Я хочу к тебе, мама.

Как только девочка выполнила это поручение, Рози попросила помочь ей расставить все на подносе, который нужно было отнести наверх, отсортировать чистые ножи, вилки и ложки, которые Джудд должна была запереть в шкафчике для серебра. Приборы дрожали в руках у Лиззи – так сильно она боялась ошибиться, но в конце концов работа была сделана, и Рози удовлетворенно улыбнулась.

– А мы отлично справляемся с работой, правда, девочки? – сказала она. – Думаю, мы можем даже присесть на минутку.

Она устроилась на скамье, стянула ботинки и пошевелила пальцами. Внезапно по лестнице застучали ботинки, дверь в кухню распахнулась, и в проеме показалась экономка с поджатыми губами, серые глаза смотрели строго и холодно, напоминая кусочки льда. Рози подскочила, словно нечаянно села на кота.

– Его светлость рано вернулся с дневной прогулки, – объявила Джудд, поигрывая связкой ключей, висевшей у нее на поясе. – Убери девчонок с глаз долой.

– Но он никогда не спускается сюда, Джудд, – удивилась Рози. – И миссис нет дома.

– Я сказала, с глаз долой. – Экономка окинула взглядом горящий огонь, чисто выметенный пол, пышно поднимающееся тесто в форме, похожее на наседку, и фыркнула: – Немедленно! Я их никогда в жизни не видела.

Она повернулась к ним спиной, уперев руки в бока, так что локти, спрятанные в плотные черные рукава, образовали острые углы. Рози взяла девочек за руки и втолкнула в кладовую.

– Он никогда не спускается в кухню, – проворчала она. – Джудд ведет себя, словно матушка гусыня, высматривающая лису. Выпущу вас, как только смогу.

И Рози осторожно прикрыла дверь кладовой. Сестры оказались в кромешной темноте. Лиззи пошевелилась, и на нее что-то упало. Девочка испуганно вскрикнула и нервно подняла руку, чтобы понять, что это было.

– Утки! – прошептала она, нащупывая связку птиц, висевшую у них над головами. – Мертвые утки! – И почему-то все эмоции, пережитые в этот день, необходимость вести себя тихо, незнакомая обстановка, осознание того, что Эмили стоит рядом и дышит тем же утиным воздухом и что Джудд высматривает его светлость, – все, пережитое за день, поднялось в душе, и сдерживаемые эмоции вылились в звук, сорвавшийся с ее губ.

– Ты плачешь? – прошептала Эмили.

– Нет, – так же шепотом ответила Лиззи. Голос ее дрожал. Девочку трясло. Щеки обжигали слезы – от боли и смеха. – Ну, чуточку. Но я никак не могу перестать хихикать, Эмили. Не могу.

2

В безопасности до утра

Казалось, прошло много часов, а Эмили и Лиззи все еще находились в темной кладовой, прислушиваясь к царящей в кухне суматохе: с тарелок соскребали еду, мыли сковородки, ворошили угли в очаге. Все это время они не могли шевелиться – сидели на корточках на холодном каменном полу; если бы они привстали, то уткнулись бы головой в свисающих с потолка уток. Наконец дверь со скрипом приоткрылась, свет свечи осветил лицо Рози.

– Мы с Джудд закончили, – прошептала она. – Я оставила вам немного холодного мяса, съешьте его сразу, а то тут мыши. Туалет, сходить по нужде, на заднем дворе, у огня есть небольшая циновка, можете там свернуться калачиком. Выходите.

Она помогла им подняться, и девочки, пошатываясь, вышли из кладовой на негнущихся, замерзших ногах и оказались в уютной, освещенной камином кухне. Рози растерла их заледеневшие руки, помогая согреться. Лицо ее было сосредоточенным и усталым.

– Его светлость поужинал и теперь сидит у очага, дремлет, как обычно, когда леди нет дома. Он скоро пойдет спать, так что вы в безопасности до утра.

– Его светлость – действительно лорд? – спросила Лиззи.

– Бог мой, конечно, нет! – рассмеялась Рози. – Мы бы жили в доме побольше, если бы он был лордом, и повсюду были бы слуги. Нет, он адвокат, и бывает ужасно сварливым, как я не знаю кто, если случайно допустишь ошибку.

Она провела девочек к столу, поставила перед ними тарелки с мясом и картошкой.

– Иногда он ведет себя так, будто мы преступники, – если кофе недостаточно горячий или мясо пересолено. Он терпеть не может, когда хозяйки уезжают и в доме остается только он да две милочки. Иногда может наброситься на тебя, словно медведь, – когда у него болит голова. – Она присела на лавку рядом с Лиззи, расшнуровала свои домашние ботинки, с удовольствием шевеля пальцами. – О-о-о, так-то лучше. Джудд права, он вышвырнет всех нас на улицу, если решит, что мы делаем что-то у него за спиной, кормим бродяг и бездомных.

– Мы не бродяги и не бездомные! – возмутилась Лиззи.

– Теперь мы именно такие, – напомнила ей Эмили. – Где наш дом, после того как мистер Спинк выставил нас на улицу?

Рози развязала чепец, распустив длинные черные волосы. Потрепала Эмили по руке, поднялась.

– Тем не менее он съел весь хлеб, который ты приготовила, Эмили, а потом попросил еще! Это случилось впервые с тех пор, как Энни перестала работать здесь. Так что мы на тебя очень надеемся. Но что, если ты отберешь у меня работу, что тогда? Научишь меня печь так же, как твоя мама научила тебя. Это займет какое-то время, так что ты мне нужна! – Она наклонилась, подобрала ботинки, быстро поцеловала девочек в макушки. – Доброй ночи, девочки. Благослови вас Господь.

– Я слишком устала, чтобы есть, – сказала Лиззи, когда Рози ушла, заперев за собой дверь. – Я просто хочу спать, Эмили.

– Ты слышала, что сказала Рози. Ешь, пока этого не сделали мыши. И представь себе, если нас прогонят среди ночи? Тогда пожалеешь, что в животе нет еды, поняла?

Лиззи с трудом проглотила холодное мясо, так же поступила и Эмили. Мясо было хорошим, мягким и вкусным, но казалось, что каждый кусок застревает в горле и душит девочку. Она убрала тарелки, а затем свернулась калачиком у огня рядом с Лиззи.

– Ты не останешься здесь без меня, Эмили? – пробормотала Лиззи.

– Конечно, нет. Я тебя никогда не оставлю, Лиззи. – Она смотрела на слабые огоньки угасающего пламени. – Интересно, где сейчас мама и Джим? – спросила она, но Лиззи уже уснула. В темноте перед глазами девочки предстало лицо матери. Казалось, что она снова с ними, а затем комната погрузилась во тьму. – Пожалуйста, Господи, пусть с ними все будет хорошо, – прошептала Эмили. – Пожалуйста, пусть о них позаботится кто-то такой же добрый, как Рози.

Серый рассвет сочился сквозь окно цокольного этажа, когда Рози разбудила девочек.

– Вынуждена потревожить вас, чтобы зажечь огонь, – произнесла она. – Будем надеяться, что еще одна хорошая сделанная тобой буханка испеклась прежде, чем он потух, потому что я про него совсем забыла от волнения. В этом моя беда.

– Все в порядке, Рози. Я приглядывала за ним. – Эмили зевнула, открыла дверцу печи и достала буханку хлеба, уже остывшую. Пахло чудесно.

– В точности, как он любит! – восхитилась Рози. – Сегодня утром он будет счастлив. Не будет жаловаться, что сломает себе зубы о мой хлеб.

Лиззи села, набросив на плечи циновку. Невидящим взглядом обвела незнакомую кухню, ошеломленная воспоминаниями о вчерашнем дне: мама с серым от боли и слабости лицом; брат, побледневший от потрясения, когда мать тащила его на улицу; захлопнувшаяся дверь; звук ее собственных кулачков, барабанящих по ней. «Не бросай нас! Не уходи без нас!» – Лиззи едва слышала болтовню Рози, делавшую вид, что сегодняшний день ничем не отличается от других.

– На заднем дворе есть насос, там можете умыть свои сонные лица, – говорила она. – А пока вы будете там возиться, можешь накачать немного воды, чтобы я могла вскипятить ему чай, Эмили. Лиззи, вот миска со скорлупой; отнеси это курам во двор и собери у них яйца. Я тем временем схожу за углем и снова разожгу огонь. А потом мы сможем как следует начать день.

Во дворе было холодно и туманно, в воздухе летали редкие снежинки. Эмили накачала воды в ладони и вылила себе на лицо, затем кивнула Лиззи. Лиззи окунула в воду лицо и тут же подняла голову. Вода была настолько холодной, что девочка едва дышала, от слипшихся волос шел пар.

– Теперь ты почувствуешь себя немного лучше, – заявила Эмили. – И ты любишь собирать яйца, так что следующее твое поручение просто отличное. Мне кажется, Джиму моя работа понравилась бы, наш малыш очень крепкий! Он бы обязательно сделал вид, что у него есть мускулы! – Девочка остановилась, потрясенная нахлынувшими воспоминаниями. «Я даже не представляю, увижу ли я его когда-нибудь снова», – подумала она.

Словно в ответ на ее мысли, Лиззи воскликнула:

– Почему мама забрала его с собой, а нас оставила?

– А как она могла оставить его здесь? Как она могла просить Рози помочь всем троим? – зло поинтересовалась Эмили. На глаза навернулись слезы, коловшие похлеще иголок. Она слабо улыбнулась сестре. – Делай свою работу, вот и все. Давай не будем огорчать Рози.

Когда они вернулись, в кухне уже было тепло. Рози как раз с трудом выбиралась из подвала, неся в каждой руке по тяжелой корзинке с углем.

– Я пойду наверх, зажгу камины в доме, – сказала она им. – К счастью, сегодня их только четыре, поскольку миссис нет дома.

– А что делать нам? – поинтересовалась Эмили.

– Можешь выложить все на поднос для его завтрака, – предложила Рози. – Обычно он предпочитает чай, вареные яйца, хлеб с маслом и повидлом. Я отложила нам несколько яиц, но мы их съедим, когда он закончит завтракать. Если услышите, что спускается Джудд, спрячьтесь на десять минут, пока она позавтракает. Приходится притворяться, что вас здесь нет, чтобы она могла сказать, что знать о вас ничего не знает. Странная женщина. Мне кажется, она немного расслабляется только тогда, когда его светлость уходит на работу.

Лиззи осторожно выложила яйца из кармана передника на стол, затем нашла то, что необходимо было положить на поднос. Эмили поставила на каминную полку чайник, аккуратно нарезала и намазала маслом хлеб. Услышав шаги на лестнице, они спрятались в кладовую и стали ждать, затаив дыхание; они слышали, как Джудд отскребает от сковороды кашу, отрезает себе немного хлеба. Вскоре вернулась Рози, и Джудд выдала ей поручения на день, а затем дверь кладовки открылась и они очутились снова в светлой кухне.

– Скоро будет завтрак, – сказала Рози. – Я варю несколько яиц. Не знаю, как вы, а я умираю от голода. Это все разжигание каминов, выметание золы и подъем наверх угля. А когда приезжают миссис, работы становится еще больше.

– А какие они, миссис-то? – поинтересовалась Лиззи.

– Его жена кислая, словно дикое яблоко, а его сестра злая, как крокодил! Слыхала про крокодилов? Они ужасно зубастые и кусачие. Вот такая и она. В это время года они всегда навещают родственников за городом, поэтому сейчас немного проще. Но когда они возвращаются, я с ног сбиваюсь. И еще есть две милочки.

– И за всем этим присматриваете только вы с Джудд?

– Боже мой, неужели ты все время задаешь вопросы? – с трудом переводя дух, поинтересовалась Рози. – Кислятина и Крокодилица забрали с собой своих служанок. Они не позволяют мне и Джудд прикасаться к их платьям или волосам. Служанки – та еще надменная парочка, и я всякий раз очень радуюсь, когда они уезжают. Есть еще девушка, которая приходит среди недели помогать Джудд справляться с постелями, выбивать и полировать мебель наверху. Джудд учит ее, но от нее проку будет мало. Ленива, как кошка.

– Я могла бы делать ее работу! – сказала Лиззи, но Рози только головой покачала.

– Она племянница Джудд, – прошептала она, косясь на дверь. – Так в прислуги и попадают. Если кто-то замолвит за тебя словечко, будет учить тебя и отвечать за тебя. Мне повезло. За меня поручилась твоя мать. Она покупала у меня лосося и креветок на ужин его светлости, и мы подружились. Стали как сестры. Ох… – Она закрыла лицо передником и, с трудом сдержавшись, вытерла покрасневшие глаза. – Откуда ей было знать, что я никогда в жизни не смогу испечь приличный хлеб!

Один из висевших над кухонной дверью колокольчиков так резко звякнул, что Лиззи подскочила.

– Ну вот, – произнесла Рози. – Пора подавать завтрак его светлости. Так… Яйцо готово. Хлеб готов. Чай готов. Грелка на чайник, повидло, хлеб, масло, чашка, блюдце, ложка, молоко, тарелка, подставка для яйца, грелка для яйца, нож, сахар. Отлично, Эмили! Тра-ля-ля! Лиззи, открой мне дверь. – Она выплыла из кухни и отправилась наверх с подносом, что-то напевая себе под нос.

Эмили обняла сестру.

– Здесь хорошо, – сказала она. – Пока что мы в порядке, верно?

– Может быть, мама вернется и заберет нас, когда поправится, – прошептала Лиззи. – Только этого я и хочу.

Но Эмили только отрицательно покачала головой, поскольку была слишком расстроена, чтобы ответить. Она отвела взгляд, загоняя обратно жгучие слезы, прежде чем сумела снова заговорить.

– Просто попытайся быть счастлива здесь, Лиззи. Именно этого мама и хотела. Мне нравится эта большая теплая кухня, все эти сверкающие горшки и сковородки. Мне нравится быть там, где работала мама, пока чувствовала себя хорошо, делать то, что делала она, – вкусно готовить. Надеюсь, Рози замолвит за меня словечко. Если я не могу быть с мамой – а я знаю, что это невозможно, – то надеюсь, что смогу остаться здесь.

3

Две милочки

Лиззи отвернулась от сестры и опустилась на лавку. Она знала, что мама любила этот дом. Иногда она приносила домой куски пирога и рагу, когда ей позволяла Джудд, и подробно рассказывала девочкам, как именно она готовила эти блюда.

– Это так хорошо, когда имеешь возможность готовить еду из качественных продуктов, – говорила она им. – Для нас я могу позволить себе купить только баранью шею, потроха и муку низкого сорта, чтобы испечь хлеб. Я стараюсь изо всех сил, чтобы было вкусно… Но боже мой, это же просто другой мир – то, как люди живут в Большом доме. Я хочу, чтобы вы, девочки, работали в красивом большом доме!

– Я бы предпочла в таком жить! – сказала Лиззи, и все они рассмеялись, прекрасно понимая, что это желание не осуществимо.

Но вот они оказались в Большом доме, и Эмили старалась изо всех сил, пытаясь быть такой же хорошей кухаркой, какой была мама. Рози хотела, чтобы она осталась, это было ясно. Лиззи закусила губу. «А как насчет меня?» – хотела спросить она, но не осмелилась. Что, если Рози замолвит за Эмили словечко, и она получит здесь работу? Что, если Эмили сможет остаться, а Лиззи – нет? Что, если Рози не сможет найти для нее другой работы? Девочка боялась даже думать об этом. Что будет, если ей придется ходить по улицам совсем одной? Уж лучше она пойдет в работный дом.

Она с несчастным видом наблюдала за тем, как Эмили занималась работой: чистила сковородки, мыла тарелки, оставшиеся после завтрака Джудд, ставила вскипятить свежую воду. Казалось, она точно знает, что нужно делать, как все работает, как нужно содержать кухню в порядке и чистоте. Работая, она напевала что-то себе под нос. «Все верно, – подумала Лиззи. – Ей здесь нравится. Даже если в глубине души она плачет, как и я, теперь она поняла, как можно быть хоть чуточку счастливее».

Наконец вернулась Рози, неся в руках поднос.

– Вы только посмотрите на это! Ничего не осталось! – сказала она. – Джудд заявила, что он промолчал, но глаз не мог отвести от твоего хлеба! Его ноздри раздувались так, словно он нюхал розы!

Она поставила поднос, и Эмили тут же отнесла тарелки в раковину, чтобы помыть их. «Почему я об этом не подумала?» – удивилась Лиззи.

– Он скоро уйдет на целый день, так что мы можем передохнуть, но Джудд сказала, что вечером он придет с коллегой. Ей нужно показать Ленивой Кошке, как готовить для него комнату, поэтому покупки сегодня буду делать я. Он хочет на ужин стейк и почечный пирог. Я приготовлю мясо, потому что я это люблю, а ты, Эмили, можешь заняться тестом, потому что у твоей мамы оно всегда получалось чудное. О, хорошая девочка, ты налила еще воды. Давайте позавтракаем, а потом мы с тобой, Эмили, пойдем за мясом. Ты бы хотела этого?

– О, конечно! – воскликнула девочка.

Лиззи заставила себя встать перед Рози.

– А что могу сделать я? – робко спросила она.

– Что ты можешь сделать, милая моя? Что ты можешь , вот в чем загвоздка. О, я знаю. Ты можешь отнести завтрак милочкам. Они скоро проснутся. Я эту работу ненавижу, а Ленивая Кошка терпеть их не может, но, возможно, тебе понравится. Им будет приятно увидеть такую хорошенькую девочку, как ты. Можешь взять поднос. Чай, хлеб, масло. И немного повидла. Больше они ничего не едят.

– А сколько всего милочек? – спросила Лиззи. Она осторожно вытерла поднос его светлости и аккуратно достала с полки чистые тарелки.

– Две. Его мать и ее.

– А что, если они скажут про меня его светлости?

– Не скажут, – хихикнула Рози. – Они обо всем через пять минут забывают, благослови их Господь. И даже если они ему скажут, он подумает, что они все это выдумали.

«Я сделаю это так хорошо, – сказала себе Лиззи, – что Рози решит, что хочет, чтобы я делала это каждый день, и замолвит за меня словечко». Она осторожно поставила на поднос фарфоровые чашки и блюдца, тарелки, чайник.

– Помочь тебе намазать хлеб маслом? – спросила Эмили.

– Нет, я хочу сделать это сама, – возразила Лиззи, а Рози с любопытством наблюдала, как она пилит хлеб, отрезая огромный кусок.

– Они в жизни не смогут проглотить столько. Давай я аккуратно нарежу, тоненько, специально для них, а ты съешь этот кусок в качестве дополнительной награды.

Эмили принялась собирать крошки, оставленные Лиззи, а Лиззи отняла у нее метлу.

– Я умею мести пол, я вчера это делала, помнишь?

Эмили вздрогнула и перевела взгляд на Рози.

– Она всегда так. Мама называет ее Маленькой Независимой Мисс.

– В этом нет ничего плохого, – сказала Рози. – Сестры должны помогать друг другу. Дерутся пусть братья. – Она услышала, как наверху закрылась дверь, и увидела, как мимо окна прошла пара ботинок. – Ну, вот он и ушел. День ненастный, на улицах грязно, так что ботинки его по возвращении придется как следует чистить.

– Я сделаю это, – вызвалась Лиззи.

– А они огромные. Ноги у него, как баржи. У Крокодилицы такие же. Вечно приходится чистить огромные грязные ботинки или полировать до блеска пыльные, каждый божий вечер. Не понимаю, почему они не могут провести день дома и дать отдых ногам. Нет, им обязательно нужно выйти, какая бы ни была погода. – Она налила в чайник кипящую воду и позволила Лиззи поставить рядом молоко и сахар. – Ну, иди, Лиззи. Вот и их колокольчик, как раз вовремя! Милочки готовы завтракать, и завтрак для них как раз готов. Вверх по лестнице, затем поверни направо, еще вверх по лестнице, и первая дверь слева. И не нужно купать их, Лиззи. Это работа Ленивой Кошки, не твоя. Давай, Эмили. Если поторопимся, то сумеем попасть к мяснику пораньше, чтобы купить самые лучшие кусочки.

– Ты не нервничаешь, а? – Эмили остановилась, набрасывая теплый плащ и пристально глядя на Лиззи.

Она знала, что чувствует ее сестра, бледная, с плотно-плотно сжатыми губами. Лиззи была исполнена решимости сделать свою работу как можно лучше, ради мамы, и ничто, даже страх перед его светлостью, ее не остановит.

– Удачи, Лиззи, – сказала Эмили и пошла к двери вслед за Рози.

Лиззи подождала, пока звук их шагов не стихнет вдали, и только после этого осмелилась поднять поднос.

– Вверх по лестнице, повернуть направо, вверх по второй лестнице, первая дверь слева. Нет, справа. Нет, слева. Я уверена, что слева. И я сделаю это так хорошо, что Рози замолвит за меня словечко. – Она глубоко вздохнула, вышла из кухни и принялась подниматься по темной лестнице.

Лиззи нервничала так, что чашке дребезжали на подносе, словно старые кости. Дверь наверху лестницы для слуг была закрыта. Девочка поставила поднос на верхнюю ступеньку, и все тут же опасно наклонилось; чашки и столовые приборы сдвинулись, чай выплеснулся из носика чайника. Она придержала поднос ботинком, поскольку ступеньки были слишком узкими. Не хватало, чтобы все покатилось по лестнице. Повернув ручку, девочка толкнула дверь, но, как только она наклонилась, чтобы поднять поднос, дверь снова захлопнулась. Она предприняла еще одну попытку, и произошло то же самое. Лиззи уже готова была расплакаться.

– Можно было бы попытаться держать поднос одной рукой, как поступает Рози, – подумала она. – Но я ведь могу уронить его, и что тогда?

Затем ей пришло в голову, что единственное, что можно сделать, это войти в дверь первой. Девочка открыла дверь, переступила через поднос, едва не столкнув его, а затем опустилась на корточки, удерживая дверь открытой своим телом. Осторожно стала поднимать поднос и едва не потеряла равновесие. Наконец она поднялась, довольная собой, повернулась и увидела Джудд, стоявшую, уперев руки в бока, и с любопытством глядевшую на нее.

– Ради всего святого, что здесь происходит? – поинтересовалась она.

Содержимое подноса затряслось, словно готовые вот-вот выпасть зубы.

– Несу милочкам завтрак.

– Не смей называть их милочками! Их зовут миссис Риккетт и миссис Уиттл. И ты опаздываешь. Вперед, не шуми и не входи ни в какую комнату, кроме их. Быстро!

Из двери за спиной у Джудд показалось рыхлое круглое лицо. «Ленивая Кошка! – подумала Лиззи. – Что ж, я покажу ей, как нужно делать свою работу». Джудд отошла в сторону, и теперь Лиззи увидела, что коридор играет яркими красками: цветастые обои и ковры, стулья в красной бархатной обивке, шторы, хрустальная люстра со сверкающими слезинками, переливающимися всеми цветами радуги. Это было совсем не похоже на тусклую кухню внизу.

– Чего ты ждешь? – поинтересовалась Джудд. – Они не станут пить холодный чай, понимаешь?

Ковер под ногами у Лиззи был мягким, как трава. Наверху лестницы она снова остановилась, понимая, что совершенно забыла, куда идти. Первая дверь, но слева или справа? На этаже было шесть дверей, и все они были закрыты. Нет, нельзя возвращаться назад, чтобы не видеть гнева Джудд и самодовольной ухмылки Ленивой Кошки. Девочка поставила поднос на полированный столик и встала напротив первой двери справа. «Я уверена, что это та самая», – подумала она. Изнутри не доносилось ни звука. Лиззи постучала – сначала робко, затем упорнее. Никакого ответа. Она медленно повернула дверную ручку и заглянула внутрь. Перед ней была кровать с красивым стеганым одеялом с бахромой. Вдоль стен стояли огромные предметы мебели из темного дерева. Были здесь и торшер с бахромой на абажуре, и длинные зеленые шторы на окнах. Никаких милочек. Девочка осторожно закрыла дверь. Сердце гулко стучало.

Она подошла к двери с другой стороны, прислушалась и теперь разобрала негромкое бормотание. Лиззи осторожно постучала.

– Тук, тук! – раздался голос изнутри.

– Чай, чудесный чай!

Лиззи открыла дверь, вернулась за подносом и осторожно вошла в комнату. Прямо напротив нее оказалась огромная железная кровать, на которой сидели две пожилые леди. Одна потеряла свой ночной чепец, и жидкие пряди седых волос обрамляли ее лицо, словно нити паутины. От удовольствия она захлопала в ладоши.

– Чай, миссис Риккетт! Чай!

Миссис Риккетт уставилась на Лиззи круглыми выпученными глазами.

– Кто это, миссис Уиттл?

– Прошу, мисс. Прошу, мисс, – произнесла Лиззи, переводя взгляд с одной на другую, пытаясь сделать книксен и при этом ничего не уронить. – Я принесла вам завтрак.

– Подвиньтесь, миссис Риккетт, – произнесла та, что была словно в паутине. Освободила место на стеганом покрывале, которым была застлана кровать. – Поставь поднос. У меня во рту сухо, как в пустыне. Смотри! – И она высунула желтый язык.

– Кто это? – снова спросила миссис Риккетт.

– Девочка с чаем. Наливай, давай! Я засыхаю.

Дрожащими руками Лиззи сделала, что ей велели. Протянула каждой милочке блюдце с чашкой, затем отошла, наблюдая за тем, как они попивают чай, не зная, должна ли она уйти или остаться. Наконец миссис Уиттл выхлебала свой чай до дна и протянула чашку обратно Лиззи.

– Налей мне еще. На этот раз сахару побольше. Положи на хлеб немного повидла. Пошевели угли в камине. Открой шторы. Налей мне еще чаю. – Приказания поступали одно за одним, пока милочки пили чай и ели хлеб с повидлом. Но хуже всего стало, когда та, что была словно в паутине, подняла покрывало и высунула из-под него свои худые ноги.

– Помой нас.

– Расчеши нам волосы, – захихикала миссис Риккетт.

– Посади нас на горшок.

«Я сделаю это, – мрачно решила Лиззи, несмотря на то что знала: это не ее работа. – Я сделаю это настолько хорошо, что Джудд подумает, что я лучше Ленивой Кошки».

Наконец милочки были отправлены обратно в постель, волосы их причесаны и уложены (делать это Лиззи очень понравилось), подушки взбиты, огонь горел, чайник был окончательно опустошен, весь хлеб и повидло съедены. Лиззи провела с ними все утро, а Ленивая Кошка так и не появилась. Девочка услышала, как урчит у нее в животе, и вспомнила, что сама до сих пор еще не ела.

– Что-нибудь еще? – спросила она.

– Ты принесла чай? – весело поинтересовалась миссис Уиттл.

– Кто это? – спросила миссис Риккетт. Но глаза у нее уже закрывались, а голова утопала в подушке.

Миссис Уиттл поглядела на нее, попыталась пихнуть локтем в бок и разбудить, но зевнула. Сонно улыбнулась Лиззи. Девочка подоткнула им одеяло, взяла поднос и на цыпочках вышла из комнаты.

– Пожалуйста, не просыпайтесь! – прошептала она. – Я умираю от голода!

Она быстро спустилась по ступенькам. Ни Джудд, ни Ленивой Кошки. Она открыла дверь в комнаты для слуг и сделала шаг вниз, вздохнув с облегчением. Дверь захлопнулась у нее за спиной, толкнув ее настолько сильно, что девочка уронила поднос, и все, что было на нем, со звоном покатилось по каменной лестнице. Вся посуда разбилась.

4

Хромая Бетси

Ходить к мяснику вместе с Рози Эмили понравилось. Утренняя морось прекратилась; день был ясным, видно было далеко. Уличные торговцы уже вовсю расхваливали свой товар:

– Свежая жеруха!

– Терки для мускатных орехов!

– Пироги, самые разные пироги!

– Кексы и кофе!

Беспризорники протягивали руки:

– Дайте пенни бедному мальчику! Ни мамы, ни папы! Ни кексов!

Рози торопливо бежала мимо всех, твердо намеренная добраться до своей любимой мясной лавки прежде, чем все хорошие куски расхватают. По мере приближения к магазинам улицы становились грязнее, разбитые колесами карет и повозок, запряженных ослами. Маленькие подметальщики бегали перед покупателями побогаче, чтобы расчистить им дорогу. На Рози и Эмили они не обратили внимания, понимая, что не получат от них ни монетки. Теперь Эмили видела, что в сточных канавах было красно от крови. Мимо них прошла женщина, согнувшись почти вдвое под весом целой овцы, взваленной на плечи. Она направлялась к ряду мясных лавок. С балок под навесами свисали мясные туши. Владельцы, одетые в синие костюмы мясников, стояли на улице, зазывая к себе покупателей:

– Я, я лучший мясник во всем Лондоне!

Рози прошла к последней мясной лавке в ряду, стены которой были покрыты блестящими белыми и голубыми плитками. Внутри какой-то мальчик, насвистывая, подметал с пола капельки крови, упавшие куски жира и кости. Перед магазином возились голодные собаки; мясник прогонял их прочь, пиная своими массивными ботинками.

Мясник хорошо знал Рози, он шутил и торговался с ней, пока она показывала Эмили лучшие куски мяса. Он завернул их покупки в бумагу и сложил в корзину.

– Вот такие люди, как вы, меня и разоряют! – ворчал он, пока Рози отсчитывала монетки. – Никому не говорите, что я продаю вам по такой цене!

Она отвернулась, порозовев и заулыбавшись.

– Он знает, что я сама когда-то торговала, – сказала Рози, обращаясь к Эмили. – Моллюсками и другими морепродуктами, для моего деда. Он был так рад, когда узнал, что я получила работу у его светлости, что дал мне сумку тушеного мяса просто так! А теперь мы купим немного свежих овощей, и можно считать, что с покупками на сегодня покончено. Вернемся к печке, Эмили!

И они поспешили к другому ларьку, выбрали овощи, которые сочетались бы с ужином для его светлости. Эмили с тоской глядела на поднос стоявшего рядом уличного торговца, который продавал развевающиеся разноцветные ленты. «Жаль, что я не могу купить красную для Лиззи, – подумала девочка. – Когда я буду получать хоть какую-то зарплату, я обязательно ей такую куплю». И она пропустила ленту между пальцами, наслаждаясь ее шелковистостью и ярким, насыщенным цветом летних маков.

– Не спи на ходу, Эмили, – сказала Рози. – Времени на это нет. Джудд ждет меня, чтобы я вернула ей кошелек и она могла посчитать сдачу. Я обязана отчитаться за каждый потраченный фартинг, так что не начинай ныть из-за каких-то ленточек.

– Это не для меня, – возразила Эмили. – Для Лиззи. Или для мамы. – Голос ее дрогнул. Ей стало больно при мысли о матери, лишившейся всей своей миловидности, исхудавшей, как птица, забывшая, что значит летать. «Пусть у тебя все будет хорошо, мама!»

Как только они вернулись и повесили за дверью свои плащи, вниз по лестнице быстро спустилась Джудд вместе с Ленивой Кошкой, с намерением проверить мясо. Женщина довольно кивнула, затем вытряхнула содержимое кошелька и пересчитала монеты.

– Ты отлично сторговалась, – пробормотала она. – Покупки ты делаешь лучше, чем готовишь, этого у тебя не отнять. А теперь, пока ты не начала разделывать мясо, я хочу, чтобы ты нарубила дров и принесла еще угля для каминов наверху. Сегодня дымоходы тянут хорошо. Нам не нужна девочка на кухню, Рози Триллинг, нам нужен хороший крепкий мальчик. Я постоянно твержу об этом мистеру Уиттлу, но он не хочет, чтобы ему указывали, на что тратить деньги.

Надежды Эмили рассеялись.

– Я могу нарубить дрова, – предложила она, но Джудд только фыркнула.

– Да ты еще крохотная. Рози сильная. Она будет рубить, а ты можешь носить, и я хочу, чтобы это было сделано сейчас. А что со вторым ребенком?

Именно в этот момент Лиззи уронила поднос, и он покатился вниз по лестнице. Звон бьющегося фарфора, перепрыгивающего со ступеньки на ступеньку, заставил всех троих подскочить, словно испуганных кроликов. Джудд распахнула дверь кухни и обнаружила на пороге груду битого фарфора, кусочки масла и столовые приборы, рассыпанные по полу, да еще плачущего ребенка на верхней ступеньке. Ленивая Кошка стояла у нее за спиной, улыбаясь от удовольствия.

– Рози Триллинг, ты заплатишь за разбитое из своей зарплаты, – очень тихо произнесла Джудд. – И помни, эти девочки Джарвис должны будут уйти.

Она приподняла свою черную юбку, чтобы не испачкаться об остатки разбитого завтрака, и вспорхнула по ступенькам, а за ней ушла ее самодовольно ухмыляющаяся племянница. Они переступили через Лиззи, даже не взглянув на нее.

– Спускайся вниз, – позвала Эмили сестру. – Я подмету осколки. Спускайся, Лиззи.

Лиззи ползком спустилась по лестнице, всхлипывая на ходу. На Рози она не смотрела. На Эмили, которая еще выглядела веселой и раскрасневшейся после визита к мяснику, тоже. Она подвела их обоих. Она подвела маму. Девочка пробежала мимо них, открыла кухонную дверь и выбежала к курам, которые в суматохе бегали по двору. Задняя калитка была открыта, должны были привезти молоко. Девочка взбежала по ступенькам, выбежала на дорогу, ничего не видя из-за слез, и едва не угодила прямо под телегу молочницы. Лошадь испугалась и встала на дыбы, а женщина, управлявшая повозкой, едва не завалилась на бок, прямо на грязную улицу.

– Глупая девочка! Глупый ребенок! – закричала женщина. – Ты же чуть не убила Хромую Бетси! И мою лошадь! Ты чуть не лишила меня всего молока!

Лиззи бежала, пока не уткнулась в ряд черных прутьев ограды и не ухватилась за нее, едва переводя дух. И тут она услышала, как за спиной у нее в клетке поет птица. Теперь она вспомнила, как на этом самом месте они отдыхали с Эмили, мамой и Джимом по пути в Большой дом. Неужели все это было только вчера? Мама сказала им, что отведет их к своей единственной подруге и попросит ее о помощи. Она просила их вести себя хорошо, и они обещали. А что наделала Лиззи? Она разбила фарфор, за который придется платить Рози, и чуть не убила молочницу.

Она села, обхватив себя руками за колени, не зная, что же делать дальше. Может быть, стоит пойти в работный дом и попросить, чтобы ее приняли туда? Все говорили, что это просто ужасное место и что для всякого, кто уходит туда, надежды больше нет. Но что, если туда забрали маму вместе с Джимом? Может быть, она найдет их там, сможет остаться с ними. Наверняка жизнь будет терпимее, если они будут рядом. И если ее не будет в Большом доме и она не будет создавать неприятностей, возможно, Джудд сжалится над Эмили и позволит ей остаться помогать Рози, и все будут счастливы. Как же туда попасть? И что, если он такой не один? Девочка не представляла себе, что делать. Если она проведет здесь достаточно много времени, кто-то может подобрать ее и отвести в работный дом. А если не отведут, можно будет просить милостыню. Она увидела, как немытый, оборванный мальчишка подошел к женщине, протянул руку, а затем показал на рот, объясняя, что умирает от голода. Женщина прошла мимо, словно не видя его.

«Я все еще не завтракала, – подумала Лиззи. – Но я не умираю от голода, в отличие от него. Пока что. Интересно, каково это – быть, как он, когда за тобой некому присмотреть, когда нет ни отца, ни матери, никого? И когда негде жить? И ведь на улицах полно детей, которые умирают от голода. По крайней мере, так говорят. Они словно паразиты. Словно крысы».

Девочка уронила голову на руки. Она слышала ржание лошадей, цокот и стук их подков. Вокруг суетился Лондон, все куда-то торопились, а ей идти было некуда. И вдруг она услышала женский голос, кричавший:

– Девочка! Девочка! Да, ты!

Она подняла голову и увидела Хромую Бетси, молочницу, которая, прихрамывая, шла через дорогу, размахивая на ходу руками, чтобы заставить кареты пропустить ее. На одной ноге у нее был большой черный башмак, а на второй – поменьше, и своей хромой ногой она разбрызгивала на ходу грязь. Лиззи поднялась, собираясь сбежать, но Хромая Бетси схватила ее за плечи и заставила сесть на невысокий бордюр у ограды. А затем, с видимым усилием фыркнув, села рядом с ней.

Она сидела, пытаясь отдышаться и продолжая крепко сжимать руку Лиззи, чтобы та не убежала.

– Я хочу знать, – сказала она, – почему такая маленькая девочка, как ты, бежала через дорогу так, словно у нее нечем смотреть и нечем слушать? – Она пристально взглянула на Лиззи. – Сдается мне, что ты в беде. Верно? В очень большой беде.

– Да. Я разбила две чашки и блюдца, а еще две чайные тарелки и чайник.

Молочница вздохнула, фыркнув при этом, как фыркают лошади – ноздрями.

– И разве этого достаточно, чтобы ты едва не убила Хромую Бетси? И ее лошадь, и себя?

Лиззи пожала плечами, подумав, что, наверное, нет.

– Так ты убежала, потому что испугалась?

Лиззи закусила губу. Да, она испугалась двух милочек. Она боялась Джудд. Она ужасно испугалась, когда уронила поднос и он покатился по ступенькам; она все еще слышала громкий звон разбивающейся посуды, когда он летел вниз, весь этот ужасный и постыдный шум. Впрочем, она испугалась не только этого, но девочка не могла подобрать слов, чтобы рассказать Хромой Бетси хотя бы о чем-то одном, поэтому просто кивнула головой.

– Дай-ка я тебе кое-что скажу. Убегают только тогда, когда все настолько плохо, что в том месте жить больше невозможно. Уж я-то знаю. Когда я была в твоем возрасте, я сбежала от отца, который бил меня, а мама напивалась до беспамятства. Неужели у тебя все настолько плохо?

Лиззи покачала головой.

– И если ты вернешься, разве не будет никого, кто был бы рад видеть тебя? Потому что если ты посмотришь на ту сторону улицы, то увидишь двух людей, которые, кажется, кого-то ищут. Это кухарка из Большого дома, которую я, так уж вышло, знаю и которую могу назвать добрейшим существом на земле, а с ней человечек, настолько миловидный, что сдается мне, это твоя сестра. – Хромая Бетси отпустила руку Лиззи. – У тебя есть выбор, девочка. Можешь продолжать бежать, а можешь пойти и сказать им, что тебе стыдно за свой поступок. – Женщина ухватилась за ограду и поднялась. – А мне пора пойти поискать Альберта, пока он не побрел домой вместе со всем недоставленным молоком.

5

Куда ты, туда и я

Стоило Лиззи встать, как Эмили увидела ее, несмотря на оживленное движение на дороге.

– Вон она, Рози! С ней все в порядке!

Они перешли дорогу, и Эмили обняла сестру, словно не видела ее целую неделю: крепко-крепко, точно так, как обнимала мама.

– Никогда больше так не делай, – прошептала она. – Никогда не убегай без меня, Лиззи.

– Ну и напугала же ты нас. Мы подумали, что ты уже совсем потерялась. Лондон – это сущий лабиринт, девочка. Мы могли искать тебя не один час, – произнесла Рози. – Если Джудд узнает, что я вышла из кухни без ее разрешения, она меня повесит, выпотрошит и четвертует. Я ведь тоже виновата. Нельзя было отправлять тебя наверх к милочкам. Они тебя напугали, я в этом уверена. А еще я должна была предупредить тебя насчет той двери. Сейчас я к ней приноровилась, и Джудд тоже, но дверь может ударить так, что пулей полетишь вниз, если не начнешь спускаться достаточно быстро.

– Но я же разбила весь фарфор, а Джудд сказала, что ты будешь за это платить.

– П-ф-ф! Им никогда не дают хороший фарфор, и Джудд это прекрасно знает, потому что у них есть милая привычка разбивать его об стену, если чай слишком горячий или слишком холодный, слишком крепкий или недостаточно крепкий. Им нужна определенная температура, иначе все просто летит через всю комнату! Мы специально для них покупаем самый дешевый фарфор на рынке, какой только попадается. Пойдемте, девочки. Нам пора возвращаться, верно?

И она быстро пошла обратно, а Эмили и Лиззи поторопились за ней.

– А какие милочки на самом деле? – спросила Эмили. – Грустные милочки!

– Призраки и скелеты! – хихикнула Лиззи, подражая дрожащему голосу. – Кто это? Дай мне еще чаю. Кто это? – И она запрыгала, довольная. Она снова была с Эмили, и никто ни за что ее не отчитал. – Еще чаю!

Внезапно Рози обернулась, на лице ее читалась злость.

– Не смейся над милочками. Они стары – вот и все, парочка старых прекрасных людей, с этим ничего не поделаешь. И мы все однажды станем такими, даже ты, если, конечно, перестанешь бросаться под копыта лошадей.

Эмили взяла Лиззи за руку.

– Не волнуйся насчет Рози. Она расстроена, – прошептала она. – Сейчас она должна была возиться в кухне.

Они уже почти дошли до Большого дома, когда неподалеку от главного входа остановилась красивая карета, черная с золотым. С козел соскочил одетый в ливрею кучер, открыл дверь, и оттуда выбрались две очень высокие женщины, громко сетуя на то, что он вез их, словно мешки с репой. Вслед за ними из кареты вышли еще две женщины и подхватили саквояжи, которые им вручил кучер.

Рози резко повернулась и раскинула руки, пытаясь помешать девочкам идти дальше.

– Боже мой, боже, это же хозяйки. Они не должны были вернуться вплоть до следующей недели. Не смотрите на них, делайте, что хотите, только не дайте им заметить вас, – прошептала она. – Разворачивайтесь и идите обратно. Они уже зашли в дом?

Эмили рискнула обернуться через плечо.

– Они смотрят на нас, – прошептала она.

– О господи, я сейчас упаду в обморок. Сейчас отключусь. Они увидели меня, так что мне нужно идти, как будто Джудд посылала меня с поручением. Вот так. А вы идите, как будто меня не знаете, а когда миссис войдут и за ними закроется дверь, быстро поворачивайтесь и возвращайтесь через нашу дверь. А теперь сматывайтесь!

Эмили и Лиззи быстро пошли прочь, не оборачиваясь, пока не дошли до угла. Остановились, словно дожидаясь кого-то, и Эмили быстро повернула голову посмотреть на дом. Она увидела, что Рози неспешно приближается к женщинам, кивая им и проходя мимо, а затем спускается вниз, в комнаты для слуг.

– Почему она так испугалась? – спросила Лиззи.

– Думаю, она боится потерять работу.

– Из-за нас?

Эмили ничего не сказала, глядя на катящиеся мимо повозки и суетящихся прохожих. Главная входная дверь закрылась, кучер сел на свое место и стегнул лошадей, отправляя их шагом прочь.

– Я еще ничего не ела, – сказала Лиззи.

Эмили кивнула:

– Хорошо. Пойдем в дом. Сейчас уже должно быть безопасно. – И она пошла по направлению к дому. – Бедная Рози. Что мы с ней сделали? Как ты могла убежать, Лиззи? О чем ты думала?

– Это из-за вчерашнего. Когда мама нас оставила…

– Так было нужно. Ты же знаешь. У нее не было выбора.

– Рози сказала, что замолвит за тебя словечко.

– Я знаю.

– А еще она сказала, что отведет меня к своей сестре в Санбери.

– Я знаю.

Они дошли до ограды дома. Шесть ступеней вниз – и они спустятся в комнаты для слуг. Откроют дверь и окажутся в кухне, и там будет Рози, будет работа, которую нужно делать. Поговорить с глазу на глаз будет невозможно. Лиззи схватила Эмили за руку.

– Ты не позволишь ей, правда? – выпалила она. – Ты не позволишь ей забрать меня от тебя?

– Конечно, не позволю.

– Даже если она найдет тебе работу здесь, а ведь тебе нравится, потому что это мамина кухня, правда? Даже если Джудд скажет, что именно такая девочка им и нужна?

– Никогда, – твердо произнесла Эмили. Она взяла руки Лиззи в свои. – Мы ведь сестры, верно? Куда ты, туда и я. Я обещаю.

6

Похищение в ночи

В кухне витала тревога. Огонь в очаге сник, в окно не бил солнечный свет; даже сковородки растеряли весь свой блеск. Рози ползала на четвереньках, подбирая последние осколки разбитого сервиза. Выпрямившись, она вручила Лиззи маленькую метлу:

– Вот, можешь закончить свою работу. А потом помоешь ступеньки.

– Я еще ничего не ела, – мягко напомнила Лиззи.

– Я тоже, и твоя сестра не ела. Сначала нужно закончить эту работу. Эмили, а ты можешь нарезать хлеб и ветчину для нас. Забудь про яйца. Куда уже завтракать? Все равно я не смогла бы их съесть. А затем займемся ужином. Теперь нужно готовить на четыре порции больше: для Кислятины, Крокодилицы и их надменных служанок. Хорошо, что мы купили много мяса, Эмили. Лиззи, когда закончишь с лестницей, возьмешь хлеб и ветчину и отправишься в кладовку. Извини, но завтракать тебе придется в темноте. Надеюсь, твоя рука найдет рот? Если миссис спустятся, а это вполне возможно, я расскажу им историю, которую придумала. Но для тебя в ней места пока нет.

Час спустя кухня пропиталась запахом сочного мяса, поблескивавшего в кастрюле на огне. Эмили проворно раскатывала тесто. Для этого она пользовалась деревянной скалкой, которой работала ее мать. Рози нарезала морковь и лук. Обе они молчали, прислушиваясь, не спускается ли по лестнице для слуг Джудд; и наконец послышались ее шаги. Дверь распахнулась, и ее черные юбки лизнули обсыпанные мукой плитки пола, словно тряпка для вытирания пыли.

– Рози, иди наверх, сейчас же. Мистер и миссис Уиттл хотят поговорить с тобой.

– Да, Джудд, – Рози отложила нож для овощей и вытерла руки о передник. – Мне взять с собой Эмили? – Она тяжело дышала, голос дрожал.

– Конечно, нет. Они хотят видеть тебя одну. Хотят, чтобы ты объяснила, зачем привела в дом беспризорных детей.

– Это не беспризорные дети, Джудд. Разве ты не сказала им, что это дети Энни?

– Меня не спрашивали. Они хотят поговорить с тобой.

Джудд выплыла из комнаты, мука улеглась обратно в трещины между камнями. Рози заправила волосы под чепец, сняла рабочий передник, надела новый, накрахмаленный, и, не сказав Эмили ни слова, последовала за Джудд.

Эмили не осмеливалась открыть дверь в кладовую, чтобы посмотреть, как там Лиззи. Она закончила раскатывать тесто, пытаясь держать руки ровно и не позволять слезам закапать из глаз. Она выложила половину теста на противень для пирога, поставила его на подоконник охладиться, помешала мясо деревянной ложкой, а затем продолжила нарезать овощи и травы, оставленные Рози. Теперь слезы текли у нее по лицу, сколько бы она их ни вытирала.

Наконец вернулась Рози. Глаза у нее покраснели. Женщина снова надела рабочий передник и молча стала работать. В тишине она переложила приготовленное мясо из кастрюли, где оно булькало в горячей подливе, на первый слой теста. Добавила овощи и травы, кивнула Эмили, веля раскатать остальное тесто. Плотно накрыла им мясо и поставила пирог в духовку. Поворошила угли.

Когда она наконец заговорила, голос ее был глухим и унылым, и сказала она только, что миссис хотели бы получить на десерт яблоки, запеченные в тесте, и не покажет ли Эмили, как сделать их так, чтобы они получились такими же вкусными, как у ее мамы.

Все это время Лиззи дрожала в темной холодной кладовке, но ее не выпустили, пока Рози не сходила несколько раз наверх с приготовленной едой и не убедилась в том, что мистер и его коллега, а также его жена и сестра, их надменные служанки в мансарде, а милочки в своей скрипучей кровати заняты поеданием лучшего за последние несколько месяцев ужина. На огонь поставили котелок с водой, чтобы помыть посуду, и Джудд, Ленивая Кошка, Рози, Лиззи и Эмили сели за кухонный стол, чтобы поесть то, что осталось. Ни Джудд, ни Рози не произнесли ни слова.

– О-ля-ля! – воскликнула Ленивая Кошка. – Неприятности! – Но строгий взгляд тетки заставил ее умолкнуть.

Рози почти ничего не ела, а все вздыхала и шмыгала носом. Эмили бросила взгляд на Лиззи, пытаясь показать ей, что ничего не понимает. Девочки знали, что у Рози неприятности, и думали, что, наверное, и Джудд тоже досталось. Обе понимали, что это из-за них.

Позже, когда Рози принесла вниз всю посуду из разных комнат Большого дома, она просто и буднично сказала:

– Они много съели.

Джудд с племянницей пошли наверх, чтобы проверить камины и нагреть постели. Рози посмотрела на девочек, сидевших на кухонной скамье, затем быстро обняла каждую из них.

– Что будет, Рози? – спросила Эмили.

– Я хочу, чтобы вы сейчас легли спать. Вот что будет в ближайшее время. – Она протяжно вздохнула, что выдавало глубокое внутреннее переживание. – Как и просила ваша мать, я пытаюсь сделать для вас все возможное. Я пошла к себе. Спокойной ночи, девочки.

Эмили и Лиззи лежали, завернувшись в циновки, у огня, наблюдая, как мерцающее пламя лижет дымящиеся угли.

– Будет что-то плохое, верно? – спросила Лиззи.

– Я не знаю. А теперь ш-ш-ш, спи, как и велела Рози. Все будет в порядке.

И вскоре, несмотря на все тревоги, девочки уснули.

А затем, посреди ночи, Лиззи почувствовала, что ее поднимают и несут через всю комнату. Сначала она подумала, что это сон, пока не открылась дверь на улицу и пронизывающий холодный воздух не разбудил ее окончательно. Ее посадили, набросили на плечи плащ, зашнуровали ботинки, в руки вложили небольшой узелок. Все это происходило в кромешной тьме и полной тишине. Затем ее крепко взяли за руку.

– Эмили? – Но девочка знала, что это не рука Эмили, она была слишком большой, слишком холодной и слишком твердой. – Эмили!

Она подбежала к двери дома как раз в тот самый миг, как она захлопнулась у нее перед носом. В замке повернулся ключ.

– Эмили! Эмили! – кричала она, а затем чья-то рука зажала ей рот, и девочку потащили куда-то вверх по ступенькам, на улицу.

7

Никакой благотворительности для детей

Эмили открыла глаза и резко села. Ей показалось, или она действительно слышала голос Лиззи? Она провела рукой по коврику перед камином в поисках сестры, затем поднялась на ноги. Лиззи не было! Девочка снова услышала ее голос, шаги на улице, кто-то бежал, кто-то брыкался, словно его куда-то тащили. Она ощупала дверь и беспомощно подергала щеколду, но все было крепко заперто.

– Лиззи! Лиззи! – Она забарабанила кулаками по двери. – Подожди меня!

У нее за спиной загорелся свет. Девочка обернулась и увидела женщину, держащую в руках свечу. Ее ночная рубашка была белой, как у призрака, на бледном лице выделялись темные глубоко посаженные глаза, высокие и худые скулы. Пряди седых волос свисали на плечи.

Эмили вскрикнула, и призрак шагнул вперед и схватил ее костлявой рукой за плечо.

– Тихо, девочка! Ты хочешь, чтобы сюда весь дом сбежался?

Голос принадлежал Джудд. Эмили вздрогнула и вздохнула от облегчения.

– Пожалуйста, выпустите меня, Джудд. С Лиззи что-то случилось. Кажется, ее кто-то украл.

– Ничего с Лиззи не случилось, – прошипела Джудд. – Она с Рози Триллинг.

– Она не могла! А как же я?!

– Тихо, ты! Если тебе так нужно знать, Рози отказалась от места. Ради тебя! Так что прекрати шуметь. Живущим наверху не понравится, если ты разбудишь их среди ночи своими воплями.

– Я не понимаю! Рози не бросила бы меня здесь. Я не останусь без Лиззи. Выпустите меня! – Но Эмили увидела, что на поясе ночной сорочки Джудд не было ключей. Куда же она их спрятала? Девочка снова подергала щеколду – беспомощно, безнадежно.

– Прекрати! Думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Иными словами, Рози уволили. Она ушла и забрала девочку с собой.

– Но куда они пошли?

– Она взяла Лиззи с собой, чтобы попытаться устроить ее на работу в Санбери, у своей родной сестры, и, доложу я тебе, идти туда довольно далеко. Затем Рози вернется к себе домой, к своему злому деду и тяжелой жизни уличной торговки рыбой.

Джудд повернулась, намереваясь отправиться обратно в постель. Она подняла свечу, чтобы осветить себе путь до второй двери, и Эмили увидела, как в руке у нее что-то сверкнуло, и поняла, что это ключи от двери. Она бросилась наперерез экономке и попыталась выхватить ключи у нее из руки. Джудд сердито вскрикнула и хотела оттолкнуть девочку, но во всей этой суматохе уронила свечу. На ступеньках послышались торопливые шаги, показался огонек еще одной свечи, и в кухню спустилась высокая женщина. Волосы свисали на плечи длинной косой, одной рукой она кутала горло в черную бархатную шаль, наброшенную поверх ночной сорочки. Другой рукой она высоко держала свечу.

– Что, ради всего святого, здесь происходит?

От ее голоса задрожали тарелки на полках, зазвенели стаканы в запертом серванте, задребезжали столовые приборы в ящичках. Эмили узнала в ней старшую из двух женщин, которые вышли из кареты сегодня утром: Кислятина, хозяйка дома. За спиной у нее дрожали две старые леди, кудахтая и подвывая от восторга, а еще – Ленивая Кошка. В глазах ее сверкало пренебрежение.

– Ушла! – вздохнула она.

Кислятина обернулась к ней:

– Ты имеешь к этому какое-то отношение?

– Никакого, мэм. Я ничего не знаю. Это как-то связано с двумя девочками, которых притащили в дом с улицы. Подружки Рози Триллинг. Не знаю, что они делают в вашем доме, мэм.

Кислятина сделала шаг вперед, ближе к Эмили, поднесла свечу к ее лицу.

– Кто ты?

– Это Эмили Джарвис. Наша новая кухарка, – ответила Джудд, поднимая с пола свечу.

– Новая кухарка?

– Я умею готовить, – проворчала Ленивая Кошка.

Ее тетка Джудд бросила на нее многозначительный взгляд, веля вернуться в свою комнату.

– Рози Триллинг ушла, как вы и приказывали, мэм.

– Пожалуйста, не вините Рози, – взмолилась Эмили. – Она пыталась помочь мне.

– Поэтому нам понадобилась новая кухарка, – продолжала Джудд. – И вот она, перед вами.

– Новая кухарка? – снова повторила Кислятина. – Этот ребенок?

– Пожалуйста, мисс, я хочу уйти, – храбро произнесла Эмили.

– Ты хочешь уйти?

– Она хочет последовать за сестрой, – фыркнула Джудд, словно это была самая смешная затея в мире.

– Так иди! – заявила Кислятина. – Мне не нужны в доме беспризорники. Уходи.

Старые леди издали радостные возгласы. Ленивая Кошка, еще стоявшая в дверях, довольно улыбнулась.

– Отопри дверь, и пусть идет, – приказала Кислятина Джудд. – Выметайся, девочка. Выметайся. У меня здесь не детский приют. Никакой благотворительности.

Не говоря ни слова, Джудд прошла к задней двери и отперла замок. Эмили связала в узел коврик, на котором спала, подхватила ботинки и быстро выскочила за дверь, пробежала через двор, вверх по лестнице и наконец оказалась на улице.

За ее спиной захлопнулась дверь для слуг. В замке повернулся ключ.

8

В одиночестве

Стальным серым светом занималась заря. Улицы были пустынны, не считая фонарщика, который неторопливо брел по направлению к главной улице, поднимая длинный шест и гася фонари. Эмили подбежала к нему, босые ноги шлепали по холодным камням.

– Подождите, пожалуйста, подождите! Пожалуйста, мистер, скажите, вы не видели женщину с ребенком? Они не проходили здесь? – тяжело переводя дух, выпалила она.

Не сказав ни слова, фонарщик просто махнул рукой в ту сторону, где от реки густыми гирляндами поднимался утренний туман. Эмили побежала к Темзе, потом вдоль берега, крича:

– Лиззи! Лиззи! Лиззи! – Она была просто обязана найти ее. Куда же они пошли, в эту сторону или в ту? – Лиззи! Рози! – Ее голос эхом отражался от старых лодочных сараев.

Начинали появляться люди, запрягали лошадей в телеги. Из своих нор выползали на свет попрошайки. Брели от своих домов уличные торговцы, их подносы были завалены креветками, которых они будут продавать на завтрак рабочим. Из-под темных арок мостов вылезали беспризорные дети, принимаясь копаться в мусоре в поисках, чем бы поживиться.

– Куда же? Ну куда же идти? – Эмили в отчаянии огляделась по сторонам.

– Эй. Ты потерялась, ага?

В сточной канаве сидела мальчик, держа в руках связку шнурков. Он был в потрепанной одежде, как все беспризорники, босой и грязный, волосы совсем спутались.

– Не знаешь, как вернуться домой? Если так, то я знаю эти улицы вдоль и поперек, точно тебе говорю, и, может быть, твои мама с папой дадут мне пенни или фартинг за то, что я нашел тебя, а может быть, и нет, мне-то все равно. – И он улыбнулся ей. – Может, присядешь на минутку и переведешь дух, подумаешь немного, а?

Она покачала головой, несмотря на то что уже устала бежать. У нее не было времени отдыхать. Рози ходит быстро.

– Я ищу сестру, – сказала она. – И мою подругу Рози. Ты не видел их, а?

Мальчик пожал плечами:

– Сегодня утром я не видал никого из женщин, ну разве только Потрепанную Энни. Видел кучу собак. Был еще старик, который не стал покупать у меня шнурки, хотя его собственные истрепались, словно старая солома. Пойдет он дальше и вспомнит обо мне, подумает: «Эх, почему я не помог тому мальчику?» Но больше никого я сегодня утром не видал. Почему бы тебе не вернуться домой? Может быть, они уже там и ждут тебя.

Эмили покачала головой, она была слишком расстроена, чтобы сказать хоть что-нибудь. Она отвернулась от мальчика и побрела обратно по той дороге, по которой только что пришла сюда. У нее уже не было дома. Даже если бы она сумела найти дорогу обратно к Большому дому, все равно войти было бы нельзя. Теперь ей нет там места. Ей нигде нет места. Внезапно девочку захлестнула волна паники. Что, если она не найдет их? Что ей делать тогда, ради всего святого-то?

– Ты хоть знаешь, куда они шли? – крикнул ей вслед мальчик.

Эмили остановилась. Как она раньше об этом не подумала?

– Да! – Она попыталась вызвать в памяти нужное слово. Что-то заставило ее подумать о солнечном свете^[2]. – Санбери! Они направлялись в Санбери!

Мальчик негромко присвистнул:

– Туда я не хожу. Потому что туда идти много миль! Вот что я тебе скажу. Тебе нужно пойти на одну из главных улиц и спросить там у кучера. Иди до той большой церкви, там найдешь несколько карет. Может быть, они сели в одну из них, потому что не пойдут же они пешком.

– Они не сядут в карету, – тихим голосом ответила Эмили.

Мальчик снова присвистнул:

– Нет денег, да? У людей, у которых нет денег, есть только два варианта – улица или работный дом, он находится выше по той улице. И я знаю, что выбрал бы я. Я был там, точно тебе говорю, и выбрался оттуда быстро, словно кот какой. Никогда больше туда не пойду.

Эмили снова побежала. Голова гудела. Она потратила слишком много времени, не нужно было останавливаться. Теперь она точно их потеряла. Впереди она увидела церковь. Можно просто оббежать все кареты и спросить у кучеров, возможно, кто-то подскажет ей, как пройти в Санбери. В Санбери идти долго, очень долго. Сможет ли Лиззи столько пройти? Но разве есть другой выход? Улица – жизнь попрошайки или воровки, ночующей под мостами. Разве Рози допустила бы это? Работный дом… Нет, нет, никакого работного дома. Они точно не пойдут в работный дом. Но мама может быть там. Там может быть Джим. Она стояла на улице, на которую показывал мальчик. В дальнем конце ее она увидела высокое здание с черными воротами. Нет, она туда не пойдет. Никогда.

9

Миссис Клеггинс

Рози и Лиззи уже не бежали. Они ушли достаточно далеко от Большого дома, и Рози знала, что Лиззи сама никогда не найдет дорогу обратно. Она завела девочку под мост – отдохнуть немного и перевести дух. Недовольно кричали чайки, прилив закончился, берега реки представляли собой вонючую смесь грязи, рыбных костей и мусора. Ниже по течению виднелись рыбацкие домики, покосившиеся и сбившиеся в кучку, словно гнилые зубы.

– Вот оттуда я родом, – сказала Рози. – Там я родилась. А потом выбралась оттуда благодаря твоей матери. «А теперь, кажется, я провалилась обратно. Так оно и есть», – подумала она про себя.

Лиззи подумала, что эти дома выглядят даже хуже, чем многоквартирный дом мистера Спинка, где она жила с мамой, Эмили и Джимом. Когда это было? Неужели всего три дня назад? И где теперь мама? Где Джим?

– Ты ведешь меня туда?

– О нет. Мой дедушка съел бы тебя. Он как кусачая собака. Очень злой. Ни за что не повела бы тебя туда. Нет, Лиззи, мы идем в Санбери.

– Я хочу вернуться к Эмили. Обратно в Большой дом.

– Это невозможно, – строго сказала Рози. – Нас вышвырнули. Вот, теперь ты знаешь, а ведь я не собиралась говорить тебе. Теперь нам с тобой либо отправляться в Санбери, либо помирать с голоду. Санбери – наша единственная надежда. Может быть, моя сестра замолвит за нас словечко. Но нам придется идти, пока у нас не отвалятся ноги, так что лучше давай двигаться. Идем вверх вон по той улице.

Начинал моросить дождь со снегом. Рози остановилась, набросила на голову шаль. «Жаль, что я не могу вернуться в большую и теплую кухню, – подумала она. – Да, это была работа моей мечты. Больше у тебя, Рози, никогда такой не будет. Только не для тебя».

– А что это за большое здание с черной оградой? – поинтересовалась Лиззи. Ей казалось, что она отлично знает, что это; ей говорили о нем раньше как о месте, которого нужно бояться, «последнее место в мире», более страшное, чем кладбище.

– Это работный дом, – ответила Рози. Она потянула Лиззи за руку, торопясь как можно скорее пройти мимо этого места, но девочка вырвалась.

– Я хочу пойти туда. Если я не могу вернуться в Большой дом, то хочу пойти туда.

– Ни за что! Я тебя не пущу.

– Но там может быть мама. И Джим. Я хочу быть с ними.

Лиззи уже выскочила на середину скользкой дороги, и все, что Рози могла сделать, – это подобрать юбки, чтобы не запачкаться, и побежать за ней. «Может быть, – мельком подумала она, – так будет даже лучше». В глубине души она знала, что ее сестра не сможет найти работу для них обеих, а возможно, даже для одной. Что ж, если Лиззи окажется в работном доме, у нее будет хотя бы какая-то еда и крыша над головой. Она не будет спать на улице, как другие бездомные дети. Но чем ближе она подходила к огромным железным воротам, отделявших жителей работного дома от остального мира, тем больше возрастал ее страх и ужас перед этим местом.

«Никогда, – подумала она, – я не позволю ребенку Энни пойти туда».

Лиззи уже почти добежала до ограды, когда увидела группу детей, которых из дверей работного дома вывели во двор. Впереди всех бежал мальчик, он остановился и, обхватив прутья ограды обеими руками, высунул между ними бледное лицо.

– Джим! Это Джим! – закричала Лиззи, поскальзываясь на мостовой, – так торопилась прикоснуться к нему. Однако, когда мальчик повернул голову, девочка увидела, что это совершенно не ее брат. Он протянул руки через решетку:

– У вас есть хлеб, мисс? Или немного сыра?

– Ты знаешь Джима Джарвиса? – спросила у него Лиззи. – Приходил мальчик с мамой? Мама у него больна, возможно, он помогал ей идти… Ты их не видел?

Мальчик удивился:

– Мальчик с мамой?

– Ты видел их? Ее зовут миссис Джарвис. Энни. – Лиззи нетерпеливо обернулась через плечо. – Его зовут Джим. Он мой брат.

– Джим Джарвис? Джим Джарвис и его мама? – повторял мальчик, словно пытался запомнить детский стишок.

Догнав Лиззи, Рози покопалась в сумке и вытащила кусок холодного пирога, оставшегося от вчерашнего ужина. Предполагалось, что он подкрепит их силы во время долгой дороги в Санбери. Она протянула его мальчику и едва заметно покачала головой, сузила глаза и беззвучно произнесла:

– Нет.

– Нет, – быстро ответил мальчик. – Нет здесь Джима Джарвиса.

Он схватил пирог и бросился бежать к детям, которых подгонял к воротам старый привратник работного дома.

– Встаньте там и ждите, пока не пройдет карета, – сказал им старик. – И поблагодарите Господа за то, что ваша жизнь станет лучше. Эй, Кончик, – крикнул он мальчику, – что ты ешь? Попрошайничал, да?

Он схватил мальчика за шиворот и потащил прочь.

– Ты же слышал, что сказала миссис Сиссонс! Спокойно ждать и вести себя хорошо, пока не придет миссис Клеггинс. Не попрошайничать, не ныть, вести себя, как джентльмены! А теперь ты упустил свой шанс, дурак! – И он втолкнул Кончика в работный дом.

Другие мальчики сбились в кучу, нервно хихикая. Высокий красивый мальчик усмехнулся и поднял руку, приветствуя красивую карету, подъезжавшую к воротам. Стоявшие в ожидании дети радостно закричали и побежали вперед.

– Ну вот, – сказала Рози. – Их здесь нет, и ты тоже туда не пойдешь. Это не то место, где стоит жить или умирать, это я тебе точно говорю.

– Нет, все верно, – согласилась Лиззи. Она посмотрела на мрачное закопченное здание и вздрогнула, затем снова повернулась к ней: – Не хочу туда, если Джима и мамы там нет. Никогда.

– Лиззи! – закричал знакомый голос. – Я здесь! Я здесь!

Но этот голос не принадлежал ни Джиму, ни маме. Эмили бежала вверх по улице от реки.

– Не уходи без меня!

– О господи! – вздохнула Рози. – Теперь их двое!

– Я же сказала тебе, что не отпущу тебя одну, – произнесла Эмили, подбегая к ним и с трудом переводя дух. – Я бежала, бежала, не зная, где вас искать, а потом подумала, что вы пошли в работный дом, и оказалась права.

– Только не говори мне, что ты ушла с той хорошей работы, – вздохнула Рози. – И что теперь?

– Мне все равно, что будет, – ответила Эмили. – Пока я вместе с Лиззи.

– Это девочки для меня? – поинтересовался резкий голос.

Рози обернулась и увидела крупную женщину с красным лицом, выглядывавшую из окна кареты.

– Бездомные девочки?

– Думаю, да, – вздохнула Рози. – А почему вы спрашиваете?

– Потому что мне нужна пара крепких и здоровых девочек, как раз вроде этих. – У женщины был странный акцент, понять который было довольно сложно.

Лиззи с восхищением наблюдала за ней, и женщина поймала ее взгляд. Рот ее искривился в мрачной улыбке, обнажившей потемневшие зубы.

– Есть их бумаги? Документы?

За каретой ехал фургон.

– Садитесь, дети, – крикнула женщина куче ожидавших детей, и дети из работного дома с восторгом стали забираться внутрь.

– И вы двое тоже, – кивнула женщина Эмили и Лиззи. – А ты пришлешь потом их бумаги. Я спешу.

– Подождите минутку, – сказала Рози. – Кто вы? Куда вы везете детей?

– Меня зовут миссис Клеггинс, – щелкнули зубы. – С Бликдейлской фабрики. Я приехала забрать бездомных детей, хороших бездомных детей, из работного дома и с улиц. Я присматриваю за ними, бедными маленькими крошками. Даю им будущее! У меня для них куча работы!

– Какого рода работы? – подозрительно поинтересовалась Рози. Но сердце ее уже радостно билось.

– Они станут подмастерьями. По доброте душевной мистер Блэкторн берет в обучение детей бедных и нуждающихся. Они научатся работать в текстильной промышленности. Это даст им новую жизнь! Вам очень повезло, сегодня у меня есть место для этих двоих. Думаю, в данных обстоятельствах и по доброте своей мистер Блэкторн простит отсутствие надлежащих документов. Мне обещали десять парней и десять девочек из этого работного дома. Но кажется, их только восемь. – Она нетерпеливо щелкнула зубами, а затем, подумав, добавила: – Наверное, слишком больны или вообще померли, бедняжки. Возможно, жизнь за городом стала бы для них спасением. Так что не говори мне, что не хочешь, чтобы девочки поехали со мной!

– Не знаю… – с сомнением протянула Рози. – Я обещала их матери присмотреть за ними.

– Что ж, со мной у них будет отличная жизнь. Свежий деревенский воздух, здоровая деревенская еда и работа на всю жизнь. Решайся, я не могу ждать целый день.

– Они будут получать зарплату?

– Конечно. И чистую одежду. О, посади их в фургон. Они слишком плохо одеты для дождя. Не могу смотреть, как они дрожат от холода.

– Даже не знаю, что и сказать. – Рози отвернулась от женщины. – Что думаете, девочки?

Эмили услышала в голосе Рози отчаяние.

– Может быть, мы поедем туда ненадолго, Лиззи, пока Рози не найдет нам место, где жить?

– Это будет похоже на то, как мы жили в доме, пока не умер папа? – спросила Лиззи. – У нас будет корова и свинья?

– Мне кажется, девочки хотят поехать, – сказала миссис Клеггинс.

– Точно? – переспросила у девочек Рози. Сердце бешено колотилось. «У меня нет работы, у меня нет дома, мне нечего им дать, – подумала она. – Какое я имею право лишать их такого многообещающего будущего?»

– Несправедливо ждать, что Рози будет заботиться о нас обеих, – прошептала Эмили, обращаясь к Лиззи, и сжала руку сестры. – Мы попробуем, – сказала она вслух.

Рози издала звук, словно задыхаясь, закашлялась. Она покопалась в узелке, который несла в руках, и что-то вручила Лиззи.

– Вот, я сделала эту тряпичную куклу для ребенка своей сестры. Возьми на память. Да благословит Господь вас обеих.

Она быстро обняла их и поспешила прочь, чтобы не видеть, как они забираются в фургон. Рози слышала, как захлопнулись двери у них за спиной, как кучер хрипло крикнул лошадям:

– Пошевеливайтесь, ну!

По камням застучали колеса, когда карета и фургон тронулись с места. Женщина обернулась, подняла одну руку, чтобы помахать на прощание, другой прикрыла рот.

– Ну вот, Энни. Я сделала для твоих девочек все возможное. Как и обещала.

10

Мы отправляемся в особняк, помните?

Когда двери закрылись, в фургоне стало темно, и только сквозь холст, натянутый вместо крыши, проникали лучики света – в тех местах, где он был стянут веревками. На полу была постелена солома, и дети из работного дома тут же принялись весело ею кидаться.

– У нас будут свои лошади, на которых мы будем ездить! – Девочка примерно одного возраста с Лиззи соорудила поверх своих буйных кудрей гриву из соломы. – И-го-го! И-го-го!

– Не глупи, Бесс, – сказал ей мальчик постарше. – Больше, чем на осла, не рассчитывай! – Он самодовольно ухмыльнулся, а все остальные дети расхохотались. – А мне дадут большого вороного жеребца!

– А еще каждый вечер нам будут давать ростбиф и пудинг, – хихикнул другой мальчик, улыбнувшись Эмили. – Ты ела раньше каждый вечер ростбиф? Я – нет!

– Ростбиф и пудинг – если очень хорошими будем! – хором подхватили другие дети.

– Так сказал нам мистер Сиссонс, – пояснила Лиззи Бесс. – Он был церковным служителем в работном доме, и нам никогда больше не придется смотреть на его старый колючий подбородок!

– Я так счастлив, что вот-вот лопну! – произнес смешливый мальчик. – Это самый лучший день в моей жизни, точно вам говорю. До сегодняшнего дня я и не знал, что значит быть счастливым.

– Веселый Сэм! – захихикала Бесс. – Теперь тебя будут звать так, да? Мы все теперь улыбаемся, смотрите! Даже Робин! – И она показала на красивого мальчика, который хотел получить вороного коня. – Робин Смолл, он очень умен, он знает все! Робин Смолл выше лесов! – Девочка засмеялась. – Робин Смолл командует всеми нами! – И она бросила в него пучком соломы, и та рассыпалась по лицу мальчика золотыми нитями.

Эмили и Лиззи сидели спина к спине, поддерживая друг друга, когда фургон несся по улицам. Вскоре возбуждение освобожденных из работного дома детей угасло, и они стали садиться ближе друг к другу, пытаясь устроиться поудобнее. Когда Лондон остался позади, дороги стали более каменистыми и неровными, детей подкидывало и бросало друг на друга, словно мешки с картошкой. Сначала это было смешно, но потом худощавой девочке по имени Люси стало дурно. Эмили подумала, что ей тоже скоро станет плохо, и она принялась бить себя по щекам и стонать. Когда Бесс и другие дети стали кричать кучеру, чтобы он ненадолго остановился, на них никто не обратил внимания. Поэтому большинство из них провели остаток дня, скрючившись на полу фургона, мучаясь от тошноты. И только Бесс сохраняла радостное настроение и напоминала всем о красивом загородном доме, где все они скоро будут жить.

Наконец фургон остановился на ночь. К тому моменту было уже темно, хоть глаз выколи. Детям позволили выйти по одному, чтобы облегчиться на заднем дворе пригородного постоялого двора. Эмили с наслаждением вдыхала холодный ночной воздух и стояла, с восхищением глядя на мерцание звезд и луну, похожую на фонарь, висящий на карете.

– Ну как, чувствуешь себя лучше? – спросил ее Сэм. – Разве это не чудесно! Потрясающе!

Лиззи и Бесс спали, когда их растолкал мальчик-конюх, веля подниматься и выходить, потому что ему было приказано убрать из фургона солому и постелить новую.

– Я хотел иметь такую работу, когда был маленьким, – с легкой завистью прошептал Сэм. – Мой отец был конюхом, и я ему помогал. Люблю лошадей, честное слово. Но теперь я стану подмастерьем, так-то! Это даже лучше! Просто потрясающе! – И он принялся размахивать руками, пытаясь согреться.

Эмили плотнее закуталась в плащ, пытаясь защититься от пронизывающего ветра.

– Кто-нибудь хочет есть? – крикнул хозяин постоялого двора. Он, прихрамывая, подошел к фургону и поставил на землю большой котелок. – Вот вам немного рагу из баранины, от моих собственных щедрот. Жаль мне вас, скажу я вам. Впереди у вас еще не менее четырех дней такого пути. Проселочные дороги превратятся в тропы, а лошади охромеют прежде, чем вы доберетесь до места назначения. А когда попадете туда, начнется у вас суровая жизнь. По крайней мере, пока вы маленькие.

И он, прихрамывая, удалился, оставив детей жаться друг к другу – замерзших, молчаливых и уже напуганных. Все утреннее возбуждение испарилось. Из дверей постоялого двора выбежал мальчик, неся в руках деревянные миски, которые он высыпал прямо на землю. Одна из девочек постарше, Мириам, взяла одну себе сама, чтобы положить в нее рагу. Лиззи подползла ближе к Эмили, грея руки об миску.

– Я уже жалею, что мы поехали, – пробормотала она.

– Я тоже. Жаль, что Рози не оставила нас прямо там, у ворот работного дома, и мы не вошли туда, чтобы жить там.

– Никогда не говори так! – произнесла Мириам. – Никогда-никогда не говори, что ты хотела бы жить в работном доме. Уж лучше я буду ехать так целый месяц, пусть меня постоянно тошнит, чем я соглашусь провести еще хоть ночь в том месте.

– Все будет хорошо, вот увидишь! – присоединилась к разговору Бесс. – Тот старик ничего не знает! Мы же едем в большой особняк, помните?

Но в конечном итоге трактирщик оказался прав. Дети потеряли счет дням и ночам; они все время жили в темноте, лежали на колючей соломе, толкая друг друга, пока все не покрылись синяками. На последнем отрезке пути им казалось, что фургон едет по длинному крутому склону, накреняясь и постоянно угрожая перевернуться. Они слышали, как кучер стегает лошадей и ругает их на чем свет стоит за то, что у каждой из них всего по четыре ноги. И только когда все они, даже Сэм и Бесс, думали уже, что сейчас наступит конец, фургон затрясся и остановился.

– Приехали! Мы наконец-то приехали, и больше я подобное путешествие повторять не намерен! – рявкнул кучер. – Вылезайте и радуйтесь, что не упали в воду!

Когда двери фургона распахнулись, внутрь ворвался ледяной ветер и дети стали выбираться наружу. Лиззи цеплялась за руку Эмили, напуганная звуками бушующей воды. Рядом протекала стремительная и бурная река, заглушая все звуки, кроме тонкого завывания ветра. Сквозь быстро проносившиеся по небу облака проглядывала луна, похожая на огромный моргающий глаз, освещая и наделяя тенями огромные склоны окружавших их холмов, словно придавливая их со всех сторон. Вдалеке они увидели массивный дом с сотнями незрячих глаз.

К ним подошла женщина с опущенной головой, чтобы ветер не дул в лицо, в руке она держала фонарь, которым освещала себе путь по ухабистой земле. Свободной рукой она придерживала черные юбки, трепетавшие вокруг ее ног, как крылья растрепанной вороны. Подойдя к ним, она подняла голову, и дети узнали в ней миссис Клеггинс, которая, судя по всему, путешествовала гораздо быстрее, чем они, – в своей удобной карете. Не сказав ни слова, она жестом велела детям следовать за ней. Они подняли с земли свои маленькие узелки, обхватили их руками, потому что это было единственное, что было у них в этом мире. У Лиззи была тряпичная кукла Рози и серое платье, завернутое в одеяло, у Эмили – шерстяная циновка. Все остальное, что у них было, осталось в Большом доме и, скорее всего, к этому моменту уже оказалось выброшено.

Дети молча шли за миссис Клеггинс. Та открыла дверь большого белого здания и встала в проеме, пересчитывая входящих. Когда она закрыла дверь, завывание ветра и шум реки стали тише, хотя ставни хлопали, а пламя свечей трепетало, словно сухие листья на ветру; в очаге шипел, потрескивал и плевался искрами огонь. У длинного стола стояла массивная женщина, раскладывавшая горы одежды. Еще в комнате стояли ряды деревянных столов и скамеек, и миссис Клеггинс велела детям сесть. Сама она встала спиной к огню.

– Это дом для учащихся, – сказала она со своим странным тягучим акцентом. – А я здесь экономка. Вы будете делать все, что я вам скажу. И не будете делать ничего, не спросив меня. Спальня девочек на втором этаже, спальня мальчиков – выше. Подниматься туда вы можете только на время сна. Все остальное время вы будете проводить в классной комнате или работать на фабрике.

– Скажите, мисс… – перебила ее Бесс.

Миссис Клеггинс замерла с открытым ртом и простояла так довольно долго, прежде чем закрыла его. На Бесс она внимания не обратила.

– Работать вы начинаете в шесть. В восемь часов у вас будет завтрак. Домработница отведет вас к станкам. Обед в час. У вас будет полчаса, чтобы поесть за станком или во дворе, если будет позволять погода.

– Это будет ростбиф? – спросила Бесс.

– Ростбиф? Кто, ради всего святого, обещал вам ростбиф? – Глаза миссис Клеггинс сузились и превратились в щелочки.

– Большие мальчики в работном доме. – Бесс повернулась к остальным в поисках поддержки, но никто не произнес ни слова. – Правда же? Сэм, ты же помнишь! Они сказали, что на обед у нас будет ростбиф!

Миссис Клеггинс стояла, уперев руки в бока. По лицу ее промелькнуло подобие улыбки и тут же исчезло.

– Ты когда-нибудь ела ростбифы, девочка?

Бесс отрицательно покачала головой.

– Что ж, тогда у вас будет ростбиф. Только здесь, у нас, его называют кашей. – Плечи ее вздрогнули от с трудом сдерживаемого смеха. – После обеда вы возвращаетесь к работе. В шесть часов работа заканчивается, и вы возвращаетесь сюда пить чай. У вас будет один час для того, чтобы разучивать гимны и читать Библию. После этого вы идете спать.

– Но, мисс, – снова перебила ее Бесс, – когда же мы будем кататься на лошадях?

Красивый мальчик, Робин Смолл, захихикал.

– На лошадях ?! – с изумлением повторила миссис Клеггинс. – Лошадях ?

В комнате воцарилась полнейшая тишина. И тогда дети окончательно поняли, что трактирщик был прав. Жизнь будет тяжелой. Здесь не было ни лошадей для них, ни ростбифов, ни хорошей одежды. А особняком, по-видимому, был этот дом для учеников, холодный, с голыми стенами.

– Откройте свои узелки для осмотра. Я соберу одежду, в которой вас прислали, – продолжала она. – До воскресенья она вам не понадобится. Через минуту домработница выдаст вам рабочую одежду. – Массивная женщина улыбнулась тягучей улыбкой и оглядела детей. – Синие платья, белые чепцы и передники для девочек; шерстяные брюки, синие рубашки и кепки для мальчиков. Одежда, которая на вас, останется на воскресенье. Дайте мне свои ботинки. С этого момента вы будете носить деревянные башмаки. – Миссис Клеггинс прошелестела юбками, расхаживая между рядами и собирая одежду и ботинки в корзины. Кивнула, когда Лиззи бросила туда свою куклу. – В куклах нет нужды. Теперь ты рабочая девушка. Ученица. Конечно, у вас нет договоров ученичества, у вас обоих. Я вас запомнила. Мне еще нужно объясниться с мистером Блэкторном. Сколько тебе лет?

– Девять, – прошептала Лиззи.

– А по тебе не скажешь, но какая разница – либо так и есть, либо мне придется солгать. Теперь не разрешается брать на работу детей младше девяти лет. И не похоже, чтобы сестра твоя была намного старше.

– Пожалуйста, мисс, скажите, что такое договор ученичества? – спросила Эмили.

– Документ, в котором сказано, что вы поступили сюда в обучение на следующие семь лет, – вот что такое договор ученичества. – Миссис Клеггинс щелкнула зубами и пошла дальше.

Лиззи в панике глядела на Эмили. Затем посчитала на пальцах. Семь лет! До тех пор, пока ей не исполнится шестнадцать!

Наполнив корзины, миссис Клеггинс снова встала перед всеми, спиной к огню.

– Теперь можете помыться во дворе. Насос за домом. Затем наденьте свою рабочую одежду, а старую отдайте домработнице.

– Но ведь темно же, – прошептала Лиззи на ухо Эмили.

Миссис Клеггинс вдруг оказалась рядом – оперлась руками на стол перед ней, сверля девочку строгим взглядом.

– Да, сейчас темно, но это утренняя темнота, а не ночная. Идите мойтесь, переодевайтесь и не приставайте ко мне. Только сегодня утром домработница даст вам завтрак, кашу, перед работой. Мойтесь побыстрее или ничего не получите.

Дети вымылись, сменили старую одежду на жесткие и тяжелые платья и рубашки рабочих фабрики. Девочкам показали, как нужно убирать волосы под белые чепцы, выдали длинные передники и нарукавники.

– Вы будете спать и работать в них, – сказала им служанка. – Так что не мочите их, не то заболеете и умрете. Плащи для холодной погоды наверху, но сегодня вы их не получите. Только когда начнутся заморозки да еще для выходов в церковь.

Когда все оделись, она принесла котелок с кашей. Помешивая содержимое котла деревянной ложкой, она улыбалась, обнажая розовые челюсти.

– Хорошая, проваренная, – монотонно прогудела она. – Подставляйте руки. Правую! – И на каждую протянутую ладонь она ляпала ложку холодной каши. – Именно так вы будете получать еду за станками, так что привыкайте. Когда поедите, вытрите руки об одежду. Вот и все.

Они услышали стук и грохот, когда из комнат стали спускаться другие дети; зевая и потягиваясь, те удивленно смотрели на новых учеников. Миссис Клеггинс дала одному из них фонарь и выгнала их на улицу. Затем вернулась к вновь прибывшим.

– Закончили? Теперь идите за мной на фабрику, получите работу. Постройтесь. Маленькие вперед. – Она схватила Бесс и Лиззи за плечи, хмуро взглянула на Эмили и потянула ее за собой. Затем подвела детей к двери, кивком головы велела остальным выстроиться за ними. – Вы будете под началом у Крикка, и будьте осторожны, у него довольно злой нрав. Обувайте деревянные башмаки. Дети постарше, становитесь сзади.

Мириам схватила Эмили за руку и потащила ее за собой, становясь в очередь за башмаками, которые были свалены в кучу у двери.

Внезапно дверь открылась, и на пороге появился высокий мужчина, закрывший своим телом проход. Окинул суровым взглядом дрожащих и сонных детей.

– Вы это привезли мне, миссис Клеггинс? Эту кучку дохляков? Неужели вы ни на что большее не способны?

– Они трудолюбивы, мастер Криспин. Это я вам гарантирую, – заявила женщина.

– Я буду наблюдать за всеми вами, – рявкнул он. – Вы получили лучший шанс в жизни, вам повезло попасть в обучение на фабрику отца. Он – владелец, я – начальник. Запомните это!

– Да, мистер, – пробормотали дети.

Высокий мужчина нахмурился, развернулся и вышел в холодное и темное утро, оставляя позади дрожащих и напуганных детей.

– Это тот самый Крикк? – прошептала Бесс. – У него громкий голос, верно? Как у коровы.

– Это был мастер Криспин, сын владельца фабрики, – пояснила миссис Клеггинс. – Никогда не сердите его, не то вам не поздоровится. Никогда не давайте злых прозвищ моим ученикам. А теперь вы, большие мальчики, – она кивнула Робину и нескольким другим высоким мальчикам, – становитесь позади всех. Вот так. Вы будете в прядильном цехе. Маленькие будут собирать пух, остальные будут присучивать нитки. Поймете на месте. Надсмотрщики будут говорить вам, что делать, и лучше слушайтесь, не то получите взбучку. А теперь выходим, быстро. Идите за остальными. Быстро, быстро, быстро. Копуши получат ремня, у опоздавших вычтут из зарплаты. Вперед!

11

Бликдейлская фабрика

Бесс схватила Лиззи за руку:

– Мне не терпится начать работать, а тебе тоже? У нас каждую неделю будет зарплата, которую мы сможем тратить! Я никогда не думала, что со мной произойдет что-то подобное. Тебе тоже не терпится?

– Немного. – Лиззи поглядела на густую черноту, представлявшую собой склон холма, и увидела золотые огоньки, выстроившиеся в цепочку, ходившие вверх-вниз по пути. Их сопровождало странное хлопанье. Затем огоньки превратились в фонари, а хлопанье объяснялось деревянными башмаками: это работники фабрики из деревни шли через холм на работу, ведя за собой утреннюю зарю.

– Звук, как у лошадей! – захихикала Бесс. – Так что здесь все же есть лошади!

Мимо быстро шли люди, учеников подхватил поток ворчащих и тяжело дышащих работников фабрики. Лиззи огляделась по сторонам в поисках Эмили, но сестра затерялась в толпе. Впереди неясно вырисовывались очертания большого здания фабрики, в каждом окне горел свет от свечей. Огромное деревянное колесо, прислоненное к одной из стен, зачерпывало воду в ведра. Изнутри здания слышался страшный грохот; когда двери распахнулись и рабочие и ученики устремились внутрь, шум стал просто оглушительным. Первый этаж представлял собой водоворот громадных движущихся механизмов, огромных тюков хлопка и мужчин, которые снимали рубашки, поскольку работали они в удушающей жаре. Лиззи и Бесс вместе с другими учениками торопливо прошли мимо них и стали подниматься по винтовой лестнице, которая загрохотала под их башмаками, и снова через гулкий коридор, а затем на этаж ткацкого цеха. Лиззи все еще держала Бесс за руку. Где сейчас Эмили, она себе даже не представляла.

В помещении стояли длинные ряды станков, которые стучали, грохотали, гремели; казалось, все это живое, у всего есть руки, пальцы, локти, беспрестанно снующие взад-вперед. Рабочие устремились к станкам, заменяя людей, которые работали в ночную смену, и делали это так проворно, что работа не останавливалась ни на секунду. Рабочие постоянно следили за хлопковыми нитями, которые крутились и вытягивались на пляшущих веретенах. А посреди всех этих страшных звуков и движений повсюду летал пух от хлопка, похожий на снежинки, нежный и красивый. В воздухе витал прогорклый маслянистых запах, который Лиззи почувствовала на языке. Она закрыла руками рот и нос. Бесс заткнула уши пальцами и улыбнулась ей, крича что-то, но ее совсем не было слышно.

К ним подошел мужчина в высокой черной шляпе и схватил девочек за плечи. Резко кивнул головой в ту сторону, где рабочие снимали у двери свои башмаки, и Лиззи с Бесс поступили так же. Тогда же Лиззи мельком увидела Эмили, ее с другими девочками повели в конец комнаты. Все они испуганно переглядывались. Мужчина склонился над Лиззи и схватил ее за лицо. На одной руке у него не хватало двух пальцев.

– Не лодырничать. Шевелитесь, – казалось, говорили его губы, хотя голоса совершенно не было слышно.

Рот его был похож на огромную пещеру, открывавшуюся и закрывавшуюся, словно моргающий глаз. Девочка увидела его желтый язык, а от зубов остались только черные скрюченные пеньки. «Наверное, это и есть Крикк, – подумала Лиззи. – Тот самый, с ужасным характером». Тут она увидела, что вокруг его руки обмотана плетка. Он погнал Лиззи и Бесс между рядами станков. Казалось, прядильные машины просто нескончаемы; за ними работали мужчины, женщины и дети, все они словно находились в трансе, глубоко сосредоточенные на работе.

Крикк остановился рядом с одним из станков, на котором работала женщина, напомнившая Лиззи Рози, – высокая и неопрятная, с волосами песочного цвета, выглядывавшими из-под ее чепца над широким и улыбчивым лицом. Надсмотрщик указал на маленького мальчика, который ползал на четвереньках под прядильной машиной. Лиззи в ужасе наблюдала за тем, как грохочущая каретка ходит над головой мальчика. Когда она была прямо над ним, он ложился плашмя на пол, а когда возвращалась назад, выползал из-под нее, сжимая в кулаке хлопковый пух, который складывал в мешок. Затем все повторялось снова: он нырял под каретку прядильной машины в то самое время, когда она не могла ударить его по голове, и снова двигался вперед. Мальчик полз к задней стороне машины, и казалось, что он находится внутри всех этих нитей и перекладин, а все это дрожало и громыхало. Выбравшись обратно, он прополз немного дальше вдоль прядильной машины и снова нырнул под нее. Крикк показал на Лиззи, показал на мальчика и рассмеялся.

– Я? Нет, я не смогу делать это! Пожалуйста, не заставляйте меня! – взмолилась, вырываясь, Лиззи, но Крикк сжал руками ее плечи и заставил опускаться ниже и ниже, пока она не оказалась на четвереньках на полу. Затем он опустил ее голову и пнул под машину тяжелым ботинком.

Станок грохотал и шипел у нее над головой, словно несущееся на нее чудовище. Испугавшись, она попыталась выбраться назад, но Крикк поставил на нее ногу и не отпускал. Вдруг, резко рванув девочку, он поднял ее, держа за шиворот платья.

– Будешь двигаться медленно, останешься без головы, – торжественно объявил он. А затем потащил Бесс прочь, чтобы она собирала пух под другим рядом прядильных машин.

Работавшая за прядильной машиной женщина ткнула ее кулаком в спину.

– Опускайся сейчас же! – рявкнула она, и Лиззи опустилась на четвереньки, дрожа от страха. Почувствовала легкое прикосновение к спине и быстро бросилась под станок, крепко зажмурив глаза и прижав голову как можно ниже, затем почувствовала, что ее ноги коснулась нога, и поползла обратно. Женщина кивнула ей, веля повторить действие, а затем еще раз.

– А теперь иди дальше, гораздо дальше, – объявила женщина. – Слушай машину. Ты поймешь, когда нужно будет возвращаться.

Лиззи снова пригнулась. Быстро нырнула под прядильную машину, насколько осмелилась, затем распласталась на полу, чтобы дотянуться до самого края. Она слышала и чувствовала сильную вибрацию станка, когда каретка покатилась назад. Дрожа и теряя сознание от страха, она поползла обратно в проход. Женщина улыбнулась ей и показала на кулак Лиззи. Он был пуст. Она совершенно забыла о том, что нужно собирать пух. «Что ж, зато у меня голова все еще на месте, и волосы тоже, – подумала она. – У меня получилось!»

Она рискнула оглядеться по сторонам в поисках Бесс, но вокруг было слишком много станков, слишком много суматохи и движения. Она увидела черную шляпу Крикка, а затем и самого мужчину, прохаживавшегося между рядами. Он не отводил взгляда от работавших за станками людей; время от времени он шлепал одного из них по щеке. Лиззи увидела, как он вытащил одного из мальчиков-собиральщиков из-под станка в дальнем конце прохода и принялся трясти его, словно тот был сделан из тряпок, а затем уронил на пол. Рот его открывался и закрывался, словно у лающей собаки. На лице его, в его глазах читалась жестокость, она же сквозила в изгибе губ, в том, как он ходил, в нем всем. Он повернулся и пошел по проходу Лиззи, и девочка быстро нырнула под машину. Ей хотелось остаться там, спрятаться от него, но она понимала, насколько это опасно. Выбравшись обратно, она увидела черные шипованные ботинки, ожидавшие ее. Она встала и раскрыла кулак, показывая ему собранный пух. Он кивнул ей, веля бросить его в мешок, и пошел дальше, размахивая плеткой.

К тому времени как пришла прислуга и принесла котел с кашей для завтрака, Лиззи казалось, что она собирает пух уже не один день. Спина болела от наклонов и ползания, но она знала, что останавливаться нельзя. Девочка слишком боялась Крикка, чтобы осмелиться так поступить, поэтому она двигалась взад-вперед под огромной машиной. Ноги устали так же, как и спина. Голова гудела, от запаха смазки и от стоявшей в помещении жары ее мутило. Рабочие не отходили от станков, не остановились, чтобы поесть. Они ели кашу с руки, продолжая работать, и вытирали грязные руки об одежду, когда заканчивали, – как и показывала им утром домработница.

Фло, прядильщица, работавшая за станком Лиззи, весело улыбнулась ей.

– Ты в порядке? – крикнула она.

– Я не вижу сестру, – ответила Лиззи.

Фло пожала плечами и махнула рукой. Здесь были дюжины рабочих, дюжины рядов, дюжины гудящих машин. Эмили могла быть где угодно.

12

Какой будет эта жизнь?

Сегодня утром, когда Эмили поднялась вверх по лестнице, стоявшая рядом с ней полная женщина сложила руки рупором и крикнула:

– Ты новая ученица?

Эмили кивнула.

– Тогда не отходи от меня, мне нужен присучальщик на станок. Был у меня паренек, но на прошлой неделе лишился руки. Это было ужасно. Ни на секунду нельзя отводить взгляд от машины, постоянно смотри на нее, иначе будет плохо. Меня зовут Молл. Я все улажу. – Она кивнула надсмотрщику и указала на Эмили. – Она со мной, – изрекла она, и мужчина махнул ей рукой, веля идти на свое место.

Эмили заметила, что все читают по губам то, что говорят другие, и сами делают странные гримасы и широко открывают рот, чтобы можно было разговаривать, даже если их никто не слышит. Некоторые женщины, судя по всему, шутили, корча смешные рожи и делая забавные движения руками, нарочито открывая глаза и гримасничая, а затем скрючиваясь от беззвучного смеха. Если надсмотрщик замечал это, он несильно хлопал их по плечу, веля возвращаться к работе, а они кривлялись ему вслед, когда он проходил дальше.

Эмили казалось, что она может наблюдать за ними целый день, восхищаясь и пытаясь понять, что они говорят друг другу, но Молл дернула ее за руку и повела к одной из прядильных машин.

– Моя малышка, – сказала она одними губами и махнула рукой, и Эмили улыбнулась ей, еще слишком робея, чтобы так же беззвучно произнести что-то в ответ.

Работавшая за станком женщина подняла взгляд, устало улыбнулась и скользнула в сторону, развязывая ремни на переднике и зевая; ее долгая рабочая ночь завершилась. Молл резко махнула рукой, веля Эмили следить за ее руками. Прислонившись к подвижной каретке станка, она стала присучивать нити, которые порвались или запутались в веретенах.

– Ты должна наблюдать за всеми веретенами. – Молл поднесла сложенную рупором руку к уху Эмили и начала громко объяснять, что нужно делать. – Их сотни! Поэтому работать нужно быстро! Нити постоянно рвутся, и ты должна соединять их быстро, как молния, иначе они запутаются, и я потеряю деньги.

Она двигалась вверх-вниз, скользя взглядом по нитям, соединяя, растягивая, подхватывая их, поскольку веретена постоянно двигались то взад, то вперед, то взад, то вперед. Временами Молл кивала и продвигалась дальше, оставляя Эмили заниматься новой работой. Теперь Эмили нужно было самостоятельно следить за нитями по всей длине машины. Стиснув зубы, девочка отчаянно пыталась сосредоточиться на жужжащих веретенах, приближавшихся к ней и отдалявшихся от нее с совершенно потрясающей скоростью. Она была слишком мала для этой работы; ей приходится вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до некоторых нитей, поэтому она оказывалась в слишком опасной близости к станку. Эмили чувствовала усталость из-за того, что не выспалась, тело болело: несколько дней ее швыряло от одного края фургона к другому. Кроме того, она была голодна; та горсть каши, которую дала ей служанка, выскользнула из ее рук на пол, а другой ей не дали. Но больше всего она нервничала. В какую жизнь она притащила Лиззи? Это ее вина; она могла принять решение и остаться в Лондоне, пусть даже в работном доме.

И в этом неистовом грохоте, в этой жаркой комнате ее захлестнули усталость и тревога. Она была уже не в силах держать глаза открытыми, не могла стоять на ногах; ей было жарко, ее тошнило, кружилась голова. Она внезапно завалилась вперед, услышала перекрывший стрекот машины крик женщины и почувствовала, как ее потащили назад две сильные руки, обхватившие ее за талию. Станок остановился. Над ней стоял надсмотрщик, лицо его было багровым от ярости. Он кричал на Молл за то, что она остановила машину, а Молл кричала на него:

– Мне пришлось остановить ее, иначе девочка погибла бы.

– За это я вычту из твоей зарплаты час, Молл, – рявкнул он. – И из твоей тоже!

Он снова запустил станок и не сводил с них взгляда, пока они не приступили к работе.

В час учеников отправили во двор обедать. На обед опять была каша. На улице было ужасно холодно, особенно после стоявшей в прядильном цехе жары. Эмили слишком устала, чтобы разговаривать, даже ходила с трудом. На одежде у всех детей были кусочки пуха, словно они попали под дождь со снегом. Все жались друг к другу в поисках тепла, а когда принесли еду, большинство ело в полнейшей тишине – слишком устали. Слышен был только голос Бесс, которая болтала с Лиззи. Младшая сестра Эмили выглядела бледно и почти не отвечала, только кивала головой и улыбалась. Она постоянно оглядывалась по сторонам, увидев сестру, облегченно вздохнула и помахала ей рукой. Эмили с трудом заставила себя помахать в ответ.

Сэм подполз к ней поближе, каша, лежавшая у него в руке, походила на комок серого талого снега.

– Такие злые эти надсмотрщики, правда? Мне достался Крикк. Боже мой, у него кулаки твердые, как кокосы! Я получил от него по уху, еще не начав работать! И воняет там, внутри. Хуже, чем эта одежда, верно? Ты в порядке, Эмили? Ты белая, как призрак.

Девочка слабо улыбнулась. Сэм изо всех сил старался быть приветливым, она понимала это, но ей очень хотелось сбежать ото всех в свой мир мрачных и одиноких мыслей.

– Эй, ешь! – сказал он ей. – Этот ростбиф очень вкусный!

Прошло совсем мало времени, когда колокол на крыше фабрики зазвонил снова, веля возвращаться к работе. Эмили увидела, что другие ученики вытирают рты тыльной стороной ладони, а затем вытирают руки об одежду и торопливо возвращаются к работе. Они мгновенно приспособились к этому распорядку.

– Пойдем, – сказал Сэм. – Еще всего пять часов работы, и, может быть, нам дадут к чаю парочку яблочных клецек.

Свежий воздух немного подбодрил Эмили. Она чувствовала себя лучше и веселее, была больше способна сосредоточиться, и поначалу работа пошла живее, чем утром. Но к концу рабочего дня пальцы у нее все были изрезаны нитками, спина болела. Она прошла много миль взад-вперед по проходу, ни разу не осмелившись отвести взгляд от нитей, а когда зазвонил шестичасовой колокол, подскочила на месте, выходя из транса. Молл только рукой махнула. Ученики могли идти домой, а ей нужно было проработать еще три часа. Эмили задумалась: живет ли она за тем крутым черным холмом, есть ли у нее дома дети, которых нужно кормить?

На улице стало совершенно темно. Девочка выудила пару деревянных башмаков из кучи у двери и устало побрела домой вместе с другими учениками. Первому из тех, кто оказался у двери, дали фонарь, и теперь они шли за покачивающимся огоньком в полнейшей тишине. Лиззи и Эмили крепко сжали руки друг друга, будучи слишком уставшими, чтобы разговаривать.

«Семь лет, – думала Эмили. – Еще целых семь лет до свободы».

К чаю не было яблочных клецек, а снова была каша, на этот раз овсяная, и в ней плавало несколько кусочков овощей. Выдали также деревянные миски, которыми и нужно было зачерпнуть кашу из бочонка. Они сидели с другими учениками, которые работали на фабрике уже не первую неделю и даже не первый месяц. Эмили заметила, что все они ели так, словно это был настоящий пир. У большинства из них был сильный кашель, и они пили водянистый эль, кружку за кружкой. В горле у нее пересохло от пыли в прядильном цехе, и было больно, когда она попыталась что-то крикнуть в ответ Молл, обращавшейся к ней. Девочка заметила, что ученики постарше читали по губам – разговаривали друг с другом, бормоча себе под нос, почти беззвучно, а показывая гласные звуки, широко и смешно растягивали губы. Она увидела, что Бесс и Лиззи строят рожи друг другу и хихикают, словно пытаются вести разговор таким же образом, но тут миссис Клеггинс подняла Бесс со скамьи и поставила впереди перед всей комнатой.

– Эта девочка всегда так много говорит, – заявила она. – Интересно, а алфавит она знает?

Нет, алфавита Бесс не знала.

– Тогда отставляйте плошки в сторону. Служанка все соберет. Раздайте грифельные доски и песок. А теперь каждый из вас должен написать алфавит. Если не умеете, сядьте к тем, кто умеет, и учитесь. Не разговаривайте. Заниматься будете час, пока я пойду к себе и выпью чаю. Затем спать.

Этот час они, конечно, ничего не делали, только зевали и рисовали пальцами палочки и паутинки. Затем вернулась миссис Клеггинс, вытирая рот тыльной стороной кисти и выковыривая из зубов остатки еды, и в комнате стало тихо. Женщина даже не пыталась проверить их работу. С грифельных досок стряхнули песок, доски собрали, мальчикам велели идти в самую верхнюю комнату, а девочкам – за экономкой в свою спальню.

– Постель! – вздохнула Эмили, обращаясь к Лиззи. – Жду не дождусь. Мне кажется, я могла бы уснуть стоя.

– Как лошадь! – прошептала Бесс, и они с Лиззи снова захихикали.

Спальня представляла собой длинную комнату с голыми стенами, в ней стояли кровати и ночные горшки под ними, да еще на крючках висели плащи. В комнате не было камина, стекла дрожали под порывами ветра, швырявшего в окна струи дождя. Миссис Клеггинс велела всем встать на колени и прочитать молитву, а затем забираться в постель, прямо в рабочей одежде, которая пропахла густой смазкой. В волосах у всех застряли комочки хлопкового пуха. Эмили и Лиззи забрались в одну постель, но, когда миссис Клеггинс прохаживалась между рядами постелей, она отбросила одеяло в сторону, вырвала Лиззи из объятий Эмили и вытащила ее из постели.

– Нет, ты не будешь спать с сестрой! – проворчала она. – От сестер одни проблемы, так всегда было. – Миссис Клеггинс подвела Лиззи к другой постели, вытащила оттуда незнакомую девочку и заставила их поменяться местами. – Ты будешь спать с ее сестрой, – приказала она.

В узкую постель к Эмили забралась кашляющая долговязая девочка с холодными как лед ногами. Затем, даже не пожелав доброй ночи, миссис Клеггинс вышла из спальни, забрав с собой свечу и свою огромную тень. Дверь за собой она заперла.

13

Как проходят воскресенья

Эмили показалось, что она только закрыла глаза, когда ее разбудил неистово трезвонящий колокол.

– Что происходит? – испуганно спросила она, на миг растерявшись и не в силах вспомнить, где оказалась.

– Это пятичасовой колокол, – сказала ей девочка, с которой она спала в одной постели. – Поднимайся скорее, не то миссис Клеггинс побьет тебя.

Так начался второй день их жизни на фабрике, и он почти ничем не отличался от первого, за исключением того, что надсмотрщик, понаблюдав за тем, как Эмили встает на цыпочки, пытаясь дотянуться до нитей, резко схватил ее за руку и оттащил от станка. Не говоря ни слова, он толкнул ее на пол и показал, что нужно лезть под машину. Девочка поняла, что потеряла работу присучальщицы и стала собирателем, как и сестра. Тянулись минуты, часы, дни, и казалось, это будет продолжаться вечно, а единственным утешением была твердая постель каждую ночь.

Но по воскресеньям работы не было. После завтрака принесли корзины с одеждой и ботинками. Лиззи запрыгала от восторга при мысли о том, что получит на день свое платье, с мамиными заплатками на локтях и кусочком ленты. Его она пришила к платью сама, чтобы быть похожей на бабочку. Это было частью ее прошлого, больше всего напоминало о доме. Но ей дали потрепанное платье с большими черными пуговицами, нашитыми на спине, и швом, торчавшим так, словно в него зашили деревянные башмаки. Ужасно расстроившись, девочка показала его Эмили.

– Это не мое платье! – сказала она. – Миссис Клеггинс, вы дали мне не то платье.

– Мне надоело ваше нытье! – рявкнула миссис Клеггинс. Она ударила Лиззи по щеке так сильно, что на лице у девочки остался красный отпечаток в форме ладони. – Ты собираешься надеть в церковь свою рабочую одежду? Хочешь быть, как гусеница? Радуйся, что тебе есть во что переодеться.

– Это платье мне слишком узко, – проворчала Мириам, когда миссис Клеггинс прошла дальше. – Я в нем едва дышу!

Робин улыбнулся ей своей ослепительной улыбкой.

– Ты выглядишь очень изящно, – сказал он ей, и она присела в реверансе, улыбнувшись в ответ, ее бледные щеки порозовели.

Миссис Клеггинс фыркнула:

– Я все вижу! Берите свои плащи и бегом в церковь.

До церкви было идти больше часа вверх по крутому холму, а затем вниз, на другую сторону, в деревню Олдкасл, где жили в основном рабочие фабрики. Местами ступеньки заменили валунами, чтобы рабочим было легче подниматься и спускаться каждый день. После ночного дождя они были скользкими, и Лиззи с Эмили временами хватались друг за друга, смеясь оттого, что с трудом удается устоять на ногах. У них кружилась голова от счастья. Как же чудесно быть на свежем воздухе, в одежде, которая не воняет работой. Впереди их ждал целый день свободы. Когда они, тяжело дыша, взобрались на вершину холма, расположенного между Бликдейлской фабрикой и Олдкаслом, приветствуя их, зазвенели колокола деревенской церкви, их звук походил на птичье пение. Бесс раскинула руки, так что плащ ее взлетел, похожий на крылья пустельги.

– Смотрите, как я лечу! – крикнула она. – Я на вершине мира, да-да!

Лиззи схватила ее за руки, и они закружились вместе, громко смеясь. Эмили наблюдала за ними, закусив губу. В животе съежился комочек одиночества. Мама была бы рада, что Лиззи нашла себе подругу, поэтому ей тоже следует радоваться. Девочка повернулась к ним спиной, глядя в другую сторону от тенистых склонов Бликдейла, на зеленую долину Олдкасла.

«Что ж, все не так и плохо, в конце концов, – сказала она себе. – Я могу быть счастлива хотя бы по воскресеньям. Сколько воскресений будет за семь лет? В месяц – четыре, иногда пять… а в году двенадцать месяцев…» Остаток дороги вниз, к церкви, она провела в попытках подсчитать, сколько пройдет воскресений, пока она не станет свободной.

К тому моменту, как они дошли до церкви, прибыла семья владельца фабрики. Они приехали в карете, воспользовавшись ухабистой колеей от повозок, по которой пришлось бы пройти семь миль. Дульсия, девочка с холодными ногами, делившая постель с Эмили, рассказала ей обо всех членах семейства Блэкторн, когда они по одному выбирались из кареты. Девочки увидели седоволосого мужчину, которого практически вынесли оттуда и посадили в кресло-каталку. Эмили разглядела, что глаза у него были яркими, как у птицы, пристально оглядывавшей все вокруг. Из ноздрей у него торчали пучки седых волос, словно он нюхал хлопковый пух.

– Это мастер Блэкторн, в коляске, – произнесла Дульсия, отворачиваясь. – Не смотри так. Он калека. Много лет назад он сломал спину, когда на фабрику поставили станки. Говорят, тогда были мятежи и рабочие едва не убили его. Поэтому он всегда так сердит на нас, потому что всех нас ненавидит. Женщины постарше говорят, что он был добрым человеком до того случая, – и она вздрогнула. – Что ж, теперь уже нет.

– Я видела другого человека, – сказала Эмили. – Того, в желтой жилетке. Он пришел посмотреть на нас в то утро, когда мы прибыли сюда.

– Это сын мастера Блэкторна, мастер Криспин. Может быть, он и похож на нарцисс, но будет лаять на тебя, как собака, если ему вздумается. Его интересует только прибыль, которую фабрика приносит за день. Есть еще дочь, мисс Сара, мы все любим ее. Когда они будут петь гимны, послушай ее голос, потому что он сладок, как мед. И еще миссис Блэкторн, ее мать, она вся колючая, словно шипы. Она никогда не приходит на фабрику, никогда. Даже не смотрит на нас никогда. Не думаю, что она вообще знает о нашем существовании! Нужно поскорее пробраться на наши лавки, потому что они любят устраивать пышный выход, словно настоящие дворяне. И помни: нельзя смотреть на мастера Блэкторна.

– Я ничего не могу с собой поделать, – прошептала Эмили. – Мне его жаль. Мне кажется, что он просто грустный, а не сердитый.

– Если он и грустит, то только потому, что не может управлять фабрикой так, как ему хочется. Ему пришлось предоставить управление мастеру Криспину, а тот ведет себя так, словно фабрика уже принадлежит ему!

После церкви предстояла долгая дорога обратно в дом для учеников. Эмили все еще пребывала в приподнятом настроении, а в душе звучали гимны и сладкий голос мисс Сары. Девочка так и не посчитала, сколько воскресений будет за семь лет; все они были так далеко, словно звезды Млечного Пути. Они были даны для того, чтобы наслаждаться, а не для того, чтобы считать.

В тот день у них был воскресный обед, состоявший из каши с несколькими кусочками серого мяса и несколькими еще более серыми кусочками овощей. Сэм надул щеки от удовольствия при виде обеда.

– Мясо! Не верю своим глазам! – вздохнул он.

– Боже мой! – проворчала Мириам. – Мясо настолько жесткое, что я не могу прожевать его.

– Тогда давай его сюда, – предложил Сэм. – Я прожую его вместо тебя!

– Пошевеливайтесь! – крикнула миссис Клеггинс. – Ешьте быстро, вытрите столы. Потом поболтаете. Сейчас пора заниматься.

Эмили улыбнулась Лиззи, предвкушая, что теперь она наконец– то научится читать и писать. Сможет считать, узнает о вещах, которых никогда не видела. Но, несмотря на то что им выдали доски, как писать буквы и цифры, не показали. Миссис Клеггинс ходила по комнате, рассказывая наизусть истории из Библии.

– Слушайте и учитесь, – говорила она им в конце каждой истории. – Они останутся у вас в голове, и вы никогда их не забудете.

Робин громко зевнул от скуки и получил по рукам хворостиной. Внезапно у миссис Клеггинс закончились истории. Она велела каждому взять горсть песка и рассыпать его на грифельные дощечки.

– Теперь можете нарисовать картинку про свою любимую историю из Библии, – сказала она. – Это ваш воскресный подарок.

Пока они рисовали пальцами на песке, женщина продолжала расхаживать по комнате, хлопая в ладоши и дергая себя за волосы, словно ей не нравилось то, что она видела. Она ударяла лозой всякого, кто хихикал или заговаривал, когда его не спрашивали. Время от времени миссис Клеггинс глядела в одно из высоких окон, словно желая поскорее стать свободной, как те черные вороны, что сидели на деревьях. Затем она снова окидывала взглядом комнату в поисках руки, по которой можно было бы ударить. А потом вдруг, словно ей стало так же скучно, как и Робину, она велела им стряхнуть с дощечек песок в корзину. Уроки закончились.

– Теперь свободное время, – объявила она. – Это единственное время за всю неделю, которое у вас есть для себя. Потратьте его с пользой.

– Надеюсь, там не будет Крикка, который бы наблюдал за нами, – проворчал Сэм. – Не могу не думать о нем, Эмили. Даже во сне он приходит ко мне и бьет плетью. – Мальчик встал в проеме двери, выглядывая за угол здания, и только потом вышел на улицу.

Эмили огляделась по сторонам в поисках Лиззи, но они с Бесс уже выбежали из темной классной комнаты на улицу, под неяркий солнечный свет воскресного дня.

Так воскресенья вплелись в общую канву жизни. Постепенно света в конце дня становилось все меньше. Вскоре к тому моменту, как заканчивалась школа, было уже совсем темно, но никто не хотел сидеть в мрачной классной комнате весь остаток драгоценного свободного дня. Мальчики придумали делать запруды и перекрывать реку, лазить по деревьям, прыгать по камням. Робин устраивал соревнования: кто быстрее, кто сильнее, кто храбрее. С ним всегда было двое-трое мальчиков из работного дома, готовых делать все, что он им скажет. Мириам называла их бандой головорезов, хотя о Роберте и слова худого не сказала. Он всегда был победителем. Мальчики помладше изо всех сил пытались соревноваться с ним. Робин всегда заставлял их присоединиться к ним и насмехался больше всех, когда они самым жалким образом проигрывали и падали с деревьев в реку. Эмили ненавидела Роберта за это, особенно, когда он ядовито насмехался над Сэмом, который вообще боялся высоты.

– Ты хуже девочки, Сэм Дженкинс! – ухмылялся Робин. – Давай, Мириам, покажи ему, как это делается! Перепрыгни через ручей!

– Нет, я справлюсь! Только так и можно чему-то научиться! Нужно просто делать это снова и снова. Вот так!

– Давай, Сэм! Давай! – Эмили обнаружила, что кричит, а Робин тем временем подзывал мальчиков, решив устроить соревнования, кто пропрыгает дальше всех. Ко всеобщему удивлению, победил Сэм. Он улыбался так, словно был властителем всего мира.

– Я бы тоже сделала это! – крикнула Мириам. – Позови меня в следующий раз!

Робин улыбнулся Мириам, а та хихикнула, закрыв рот ладошкой.

– Он напоминает мне брата, – сказала она Эмили. – Такой забавный, правда?

– Я не знала, что у тебя есть брат, – удивилась Эмили.

– Ну… уже нет, – отозвалась Мириам. – Пропал он, так-то.

Эмили закусила губу, вспомнив Джима – веселого, подпрыгивающего Джима. «Где он теперь? – подумала девочка. – О Джим, пусть у тебя все будет в порядке. Слышишь? Где бы ты ни был».

Однажды в воскресный день Сэм нашел длинную веревку, и Робин разделил всех на две команды, чтобы сыграть в перетягивание каната. Казалось, все хотели попасть в команду Робина, кроме Эмили. Но Мириам потащила ее за собой.

– Будем играть мальчики против девочек, – сказала она. – Думаю, я не слабее вон того парня.

Все стали играть, крича и смеясь, пока из окна не высунулась миссис Клеггинс и не крикнула, что у нее от них болит голова. Команды распались, превратившись в две кучки повизгивающих детей.

– У меня горят ладони! – рассмеялась Лиззи. И она заплясала, показывая Эмили багровые ладони, уже покрывшиеся волдырями. – Я так никогда не веселилась!

В один из таких чудесных дней миссис Клеггинс вынесла на улицу стул и уселась на него, погрузившись в полудрему, однако вскидывалась всякий раз, стоило кому-то выйти из ее поля зрения. Мальчики собрались в группы, смеялись и шутили. Девочки, взяв друг друга под руку, прогуливались взад-вперед по дороге, перешептываясь и обмениваясь секретами. К тому времени Лиззи и Бесс стали совсем неразлучны. Иногда Эмили становилось больно, когда она думала, насколько сильно сблизились девочки.

Однажды в воскресенье она заметила, что они собирают веточки и цветы и бегают с ними к реке.

– Что вы делаете? – крикнула она им вслед.

– Строим убежище, – отозвалась Лиззи.

– Можно, я помогу вам? – спросила девочка, но ее словно не услышали.

Эмили отвернулась и увидела, что чуть поодаль стоят Дульсия и Мириам, наблюдая за ней и ожидая, что она присоединится к ним. Ей не очень хотелось слушать их пересуды, хриплый смех и бесконечные разговоры о мальчиках. Поэтому она просто подняла руку, помахала им и притворилась, что ищет цветы для убежища Лиззи. А затем она увидела, что в кустарнике поблескивает что-то белое. Девочка присела, чтобы рассмотреть повнимательнее, и увидела, что это скелет животного. Она вытащила его на тропу, осторожно перевернула палочкой, опасаясь прикасаться к останкам руками. Череп уставился на нее пустыми глазницами. Все зубы зверушки были целы.

– Это заяц.

Она обернулась и увидела, что к ней подошел Сэм.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все. Я в таких вещах разбираюсь, – заявил он. – Ты только посмотри на его лапы – какие они длинные! Посмотри, как они вытянуты, как все соединено! Можно понять, как он прыгает, когда бежит. Ты же видела, как они бегают – скачут по холмам, словно за ними гонится кто-то ужасный. На самом деле зайцы – это ведьмы, так некоторые говорят.

Девочка рассмеялась:

– Сэм! Ты же в это на самом деле не веришь, правда?

Мальчик робко пожал плечами:

– Откуда мне знать? Я не знаю, правду говорят люди или нет.

– На что вы смотрите? – Лиззи и Бесс подкрались сзади к склонившимся над скелетиком детям.

– Это заяц, – пояснила Эмили. – Сэм говорит, что на самом деле они ведьмы. – Она обернулась, но Сэма уже не было, и девочка подумала, что он решил вернуться к Робину и мальчикам постарше. – Можете взять его к себе в убежище.

– О-о-о… Мертвое? – с сомнением протянула Бесс. – Мы хотели собрать там только хорошенькие штуки, правда, Лиззи?

– Я думаю, это будет мило, – возразила Эмили. – Очень необычно.

Она встала. Ей понравилось это мгновение, проведенное с Сэмом. Он тоже был особенным, достойным того, чтобы оказаться в созданном внутри ее рассудка убежище. Девочка оставила Лиззи и Бесс, а когда вернулась вместе с Мириам и Дульсией, оказалось, что они уже ушли.

Она решила не говорить им об этом, зная, что они не поймут. Будут визжать, дрожать при мысли о том, чтобы коснуться его и исследовать.

– Пойдемте понаблюдаем за мальчиками, – предложила Мириам, но Эмили знала, что на самом деле ей хочется увидеть Робина. Он стоял в центре круга, а другие мальчики толпились вокруг, слушая, что он им говорит.

– Разве он не симпатичный? – прошептала Дульсия.

– Правда? – удивилась Эмили. – Я не заметила.

– Да ладно! – рассмеялась Дульсия. – Я видела, что ты наблюдала за ним.

Но Эмили не наблюдала за Робином, он ней не нравился. Ей не нравилось, что остальные мальчики слетались к нему, как мухи, как будто у них не было своей головы. Эмили казалось, что они готовы сделать все, что он им скажет. Она наблюдала за Сэмом. Он был таким простым и счастливым; в нем не было грубости, как у других мальчиков, не было такой самоуверенности, как у Робина.

Ей вспомнилось, как он когда-то рассказывал, что работал на конюшне с отцом. Она вполне представляла себе это. Буквально видела, как он работает, осторожно и тщательно чистит лошадей, чтобы шерсть у них была гладкой и блестящей, прислушиваясь к ним, заботясь о них.

– Напоминает тебе о мальчике, который остался дома, верно? – не отставала Дульсия.

Эмили покачала головой.

– Я не была знакома с мальчиками, – ответила она. – За исключением Джима.

И тут внезапно нахлынуло отчетливое воспоминание о том, как Джим подпрыгивает в комнате, которую они арендовали, сжимая в руках ароматный, еще горячий пирог, растрепанный и счастливый после бега, гордый оттого, что выполнил поручение мамы. Ей вспомнился пирог, сочащийся подливкой, начиненный большим количеством хорошего мяса, и как мама отвернулась от него, чувствуя себя слишком слабой, чтобы есть. Джим остановился, удивился, судя по всему, наконец осознав, насколько сильно больна мама, а затем, чтобы порадовать ее, уничтожил весь пирог полностью.

– Кто такой Джим? – переспросила Мириам.

– Мой младший брат. Но я никогда больше не увижу его.

14

Зима

Вскоре наступила суровая зима. Они шли на работу по льду, дыхание облачками улетало прочь, руки синели от холода. Снег завалил склоны холма, и рабочие не могли пробраться из Олдкасла. Спустя время замерзла река, колесо отказалось крутиться. Машины стояли без дела, похожие на скелеты древних чудовищ. Деревья превратились в молчаливые призраки; река, дикие звери, птицы – все затихло в ожидании, словно умерло. А учеников миссис Клеггинс пинками выгоняла из дома.

– Вы все равно должны работать! – сказала она им. – Нельзя прохлаждаться весь день. Вы должны отрабатывать свое содержание!

– И что мы можем делать? – спросил Сэм. – Фабрика закрыта, не так ли?

Миссис Клеггинс аккуратно захлопнула дверь у него перед носом.

– Мы можем кататься! – сказал Робин. Он осторожно взобрался на скользкий берег, покрытый прозрачным слоем льда. – Смотрите, как я могу! – И он разбежался, а затем ловко скатился по склону, расставив руки в стороны, словно птица. – Кто еще так может? И чтобы не падать, а?

Дети по одному начали повторять за ним, вскрикивая, толкая друг друга и захлебываясь от смеха. Они видели, что миссис Клеггинс наблюдает за ними из окна дома для учеников, но им было все равно. Пока фабрика была закрыта, работы не было.

Внезапно миссис Клеггинс громко застучала по стеклу, замахала руками, призывая детей остановиться.

– Не обращайте на нее внимания! – приказал Робин. – Продолжаем игру!

Но женщина распахнула дверь и встала на пороге, скрестив руки на груди; лицо ее было красным от возмущения.

– Что вы делаете? – закричала она, словно только что заметила их самих и всю эту возню. – Идите на фабрику! Некогда играть.

Именно Эмили заметила, что она смотрит поверх их голов, на дорогу, которая ведет к дому хозяина фабрики. Девочка обернулась и увидела, что к ним, помахивая своей тростью, приближается мастер Криспин и лицо его перекошено от гнева.

– Играете, катаетесь и смеетесь в рабочий день? – закричал он, и его рассерженный голос эхом раскатился по округе.

Тотчас же стало тихо. Ученики замерли, словно превратились в ледяные статуи, дыхание поглотило смех и заплясало над ними белыми облачками.

– Но фабрика не работает, мастер Криспин, – храбро заявила Бесс. Она махнула рукой в сторону тихого здания фабрики. – Что же нам делать, скажите, пожалуйста?

– Что делать? Чистить машины, снова и снова! – рявкнул он. – Чистить их каждый день, пока не наступит оттепель.

И все молча, выстроившись в цепочку, отправились на фабрику, бросая друг на друга удивленные и озадаченные взгляды. Мастер Криспин шел за ними: он проследил, чтобы каждый ребенок находился за станком. А затем отправил Бесс на нижний этаж.

– Ты можешь раздавать внизу тряпки и щетки, – заявил он ей. – И чтоб не бездельничала. Времени и без того уже потрачено достаточно много.

Словно черный призрак появился Крикк с зажатой под мышкой плеткой; он бросал сердитые взгляды на каждого, проходя мимо. Когда Сэм встал и потянулся, Крикк толкнул его, и мальчик свалился на пол.

– Кто сказал тебе встать? – рявкнул он. – Кто сказал тебе, что можно вставать? – Его плеть опустилась на спину Сэма. – Оставайся на полу, там тебе самое место.

Позже в тот же день приехал мастер Блэкторн, его привез в кресле слуга по имени Фергюс. Он провез его взад-вперед по длинным тихим рядам прядильного цеха. Тот наблюдал, как работают ученики, кивая им.

– Я хочу, чтобы моя фабрика сверкала чистотой, – сказал он. – Красивые машины, правда, Криспин? Я горжусь ими, слышишь? Фабрика Блэкторна самая чистая во всей стране! Благодаря этим молодым людям.

Мастер Криспин стоял молча, бросая на него сердитые взгляды.

– Он думает, что она принадлежит ему, – одними губами сказала Мириам, обращаясь к Эмили, только на этот раз не потому, что станки заглушали ее голос. – Он думает, что мы тоже принадлежим ему. Вот только это не так. Ему на нас наплевать, в отличие от мастера Блэкторна.

Мастер Криспин подошел к ней и шикнул:

– Хватит бездельничать! Каждая минута, которую вы тратите впустую, стоит нам денег. – Когда он прошел мимо, Эмили встала и скорчила рожу ему вслед, как поступали все рабочие.

Когда наступила оттепель, все вздохнули с облегчением. Закрутилось колесо, разбивая глыбы льда, встречавшиеся у него на пути, а затем снова заработало свободно. Машины ожили и застрекотали, вернулись рабочие, мастер Криспин потирал руки от удовольствия. Теперь снег снова был внутри, а не снаружи – летающий хлопковый снег. Он застревал у них в волосах, в одежде, они вдыхали его волокна. Ночью в спальне девочки тяжело дышали, кашляли и сопели, он застревал в воздушных карманах в верхней части легких. Всем казалось, что они утопают в этой пыли.

А затем в темноте постепенно возникали звуки: мышиный шорох, скрип древесины, трущейся о древесину, хриплый крик совы, а вдалеке – причитания плачущих детей.

– Что это такое? – Эмили резко села в постели.

– Это миссис Блэкторн, которая превратилась в призрак! – заявила Дульсия. – Она снится мне каждую ночь, глаза у нее пустые и страшные, и она на цыпочках крадется по проходу между скамейками в церкви.

– Это ветер, что ты, – проворчала одна из учениц постарше. – Ложись и спи, Эмили. Тебе нужен отдых, точно тебе говорю.

– То не ветер, и ты это прекрасно знаешь, Мэй, – раздался другой голос. – Это мертвые дети-ученики на кладбище.

– Должно быть, это очень одинокое место, там, на склоне холма, – заявила другая девочка. – И там не ставят надгробий, не пишут имен. Это потерянные дети, понятно? Никто и никогда не узнает, что они здесь. Они потеряны, одиноки, поэтому и плачут время от времени. Это не обычное кладбище. Слишком тяжелая земля для них.

– Может, хватит? – возмутилась Мэй. – Теперь я не усну. Это ветер, говорю я тебе. Ветер в деревьях, вот и все.

– Почему они умерли? – дрожащим слабым голосом спросила Бесс.

– Холера.

– Чума.

– От страшного кашля, который у нас появляется от пыли.

– Запутались в машинах.

Голоса доносились из темноты, словно сами мертвые дети рассказывали свои истории. Внезапно послышался громкий стук в пол, и все вздрогнули от испуга и неожиданности.

– Я вас слышу! – раздался голос миссис Клеггинс из ее комнаты, расположенной этажом ниже. – Если я услышу еще хоть один звук, все вы будете стоять во дворе всю ночь.

Они лежали тихо, напуганные ее словами, пока снова не послышался голос Бесс.

– Надеюсь, я не попаду туда никогда. Пожалуйста, пожалуйста, не дайте им положить меня на кладбище потерянных детей!

15

Мисс Блэкторн

Только благодаря воскресеньям и можно было пережить рабочую неделю. Эти дни были подобны солнечному лучику, выглянувшему из-за края нависшей тучи. Преодолевая боль, совершая бесконечные наклоны и собирая хлопок, в нескончаемом грохоте и стрекотании прядильных станков Эмили и Лиззи только и думали, что о воскресеньях. Когда дни стали удлиняться, у них появилась возможность дольше бывать на улице после школы, греясь под лучами весеннего солнца, пока его не съедала тень от холма. Даже миссис Клеггинс не была равнодушна к солнцу: она сидела на поваленном бревне и подставляла ему лицо, словно маргаритка.

Однажды в воскресный день миссис Клеггинс отозвали после церковной службы, чтобы она смогла поехать навестить больного отца. Домработница едва не лопалась от гордости оттого, что ее оставили на хозяйстве одну. Она поглядывала на учеников, улыбаясь своим беззубым ртом, словно это было огромное счастье – есть кашу без присмотра со стороны миссис Клеггинс.

– Можно еще немного мяса, Хозяюшка? – попросил Сэм. – Оно такое вкусное. Я мог бы есть мясо целый день, честное слово.

– Мяса больше нет, – сказал Робин, заглядывая в котелок домработницы. – Готов поспорить, миссис Клеггинс велела приготовить меньше, потому что ее сегодня нет. Зато можешь взять добавку каши. Ее полно. – Он положил себе в миску еще серой вязкой каши. – Мне нравится смотреть, как едят мальчики, – произнес он, подражая голосу миссис Клеггинс.

Домработница усмехнулась, наслаждаясь весельем. Остаток каши она доела сама, облизала черпак и вздохнула от удовольствия.

– Настоящее пиршество!

– И что мы будем делать теперь? – спросил Робин. – У нас свободна вся вторая половина дня?

– Учиться, как обычно, – сказала ему домработница. – Так сказала миссис Клеггинс.

– У нас нет даже дощечек, чтобы рисовать, – сказала Бесс. – Она запирает их в своей комнате. А я люблю рисовать.

Все дети уставились на служанку, а та бессильно потерла локти, вся ее самоуверенность испарилась.

– Я не знаю, чему учить вас, – наконец сказала она. – Я ничего не знаю.

– Я буду учить их, – сказал Робин. Он вскочил со своей скамьи и вышел вперед. – А ты пойди и принеси нам чего-нибудь хорошего к чаю, Хозяюшка.

Он снял висевшую на крючке плеть и, рассекая ею воздух, начал прохаживаться по комнате.

– Не сутультесь. Сидите ровно. Сложите руки на столах. Не крутитесь. И убери свою поганую улыбочку, Сэмюэль Дженкинс, не то будешь ухмыляться другой стороной головы. – Он отлично подражал голосу миссис Клеггинс, даже растягивал гласные точно так же, как она, и точно так же пропускал слоги и щелкал зубами, как она, когда злилась.

Лиззи захихикала, и он тут же подошел к ней и щелкнул плетью по парте, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности. Девочка, сидевшая впереди, получила пощечину и расплакалась.

– Зачем ты это сделал? – спросила она.

– На всякий случай, вдруг ты решила посмеяться, – ответил он ей. – Первое правило в школе – это хорошие манеры. Повтори!

Поначалу это было смешно, но он слишком хорошо бил их по щекам, еще у него получались отличные удары по голеням, когда он аккуратно поворачивал башмак и бил им, проходя мимо, сидевшего за столом товарища.

– Прекратите раздражать меня, – щелкал он зубами. Щелк, щелк, щелк – стучали зубы, свистела плеть, опускаясь на лежащие на столе руки. Дети, сидевшие в середине ряда, были в безопасности, они все смеялись и смеялись, отпуская в его адрес колкие замечания.

– Прекрати немедленно, Робин Смолл, – Бесс встала со своего места и закричала на него. – Ты просто мерзкий хвастун, вот и все!

– Иди сюда и получишь палки! – крикнул он ей. – Я тебя не боюсь.

Класс стал на уши, повсюду слышались крики и смех, когда дверь вдруг открылась и в комнату вошла мисс Сара Блэкторн, неся с собой большую корзину. Ученики тут же затихли.

– Добрый день, дети, – сказала мисс Сара. Ее голос слегка дрожал, как будто она немного нервничала. – Я слышала, что миссис Клеггинс уехала до конца дня, и подумала, что могла бы представить себя вашей учительницей и немного заняться с вами письмом. Вы не возражаете?

Все удовлетворенно загудели, словно пчелы в улье. Один из мальчиков довольно вскрикнул, и его за это не отругали.

Мисс Сара скользила вдоль рядов, раздавая листы бумаги в клеточку.

– Что нам с этим делать, мисс Сара? – спросил Сэм.

– Как что, вы будете на них писать! – с улыбкой ответила она. – Но для начала нужно сделать чернила, которыми вы будете писать. Может быть, кто-нибудь из мальчиков будет так добр, что соберет для меня немного сажи с внутренней стороны камина?

Она протянула деревянную миску, и внезапно началась ужасная давка, поскольку мальчики отталкивали друг друга локтями, пытаясь попасть к камину первыми. Победитель, Элфи, нырнул в камин, словно он был маленьким трубочистом и полез вверх. Вскоре он вернулся, довольный, сажа была у него на волосах, на щеках, на руках – но он отдал мисс Саре полную миску. Та отправила его на улицу мыться и принести в класс ведро воды.

– Теперь, – сказала она, – я покажу вам, как делать чернила из сажи и воды, потом каждый из вас сделает сам немного для себя. А еще выдам вам перья, которыми вы будете писать. Вы когда-нибудь писали перьями?

И она вынула из корзины пучок гусиных перьев и подняла его над головой.

Все ученики удивленно покачали головами. Прежде они всегда писали только пальцами, рисовали фигуры на песке, который миссис Клеггинс насыпала им на дощечки. Даже в классе в работном доме им никогда не давали перья.

– Что ж, значит, мы сможем научиться множеству интересных вещей! – сказала мисс Сара. – Когда вы сделаете чернила, я покажу вам, как чинить перья, и тогда мы уже будем готовы писать. Насыпать немного сажи, добавить чуть-чуть воды. Помешать. – Дети с восхищением наблюдали за ней. – Все должны попробовать, выходите вперед, не бойтесь. Смотрите на меня и повторяйте за мной.

Вскоре все лица и руки у детей были в чернилах, но мисс Блэкторн, похоже, совершенно не сердилась. Она велела всем нести свои чернильницы к столам очень осторожно, подходила к каждому ребенку, показывала, как рисовать изогнутые фигуры, опуская гусиные перья в чернила, а затем царапая ими по бумаге.

– Мисс, мои фигурки похожи на дохлых мух! – захихикала одна из девочек.

– А мои похожи на следы от улиток! – сказала другая, и по комнате прокатился взрыв смеха, быстро утихший: дети с любопытством глядели на мисс Сару. Но та лишь улыбнулась, кивнула и снова медленно пошла по комнате, иногда останавливаясь и помогая ученикам правильно вести перо.

– У вас получается очень хорошо! – сказала она, хлопнув в ладоши. – Сейчас я напишу на доске несколько букв, а вы постараетесь переписать их как можно тщательнее. Не волнуйтесь, если не получится. Я вам помогу.

И она повернулась к доске, а Эмили рискнула обвести класс взглядом. Некоторые ученики сидели, закусив губы от усердия, склонившись над своими листками бумаги, дыша медленно и сосредоточенно, словно их работа могла исчезнуть в любой момент. Некоторые, как Сэм, просто широко ухмылялись, довольные происходящим.

– Из всех воскресений, что у нас были, – прошептала Эмили, обращаясь к Лиззи, – это самое лучшее.

Лиззи кивнула в ответ.

– Я обычно терпеть не могу уроки. Я и не знала, что школа может быть такой. Теперь мне хотелось бы учиться каждый день. Только учиться и ничего не собирать!

– Вот это все буквы алфавита. – Мисс Сара отвернулась от доски, отряхивая мел с ладоней, так что он взлетел вокруг нее облачком пыли. Девушка рассмеялась и вытерла пыль. – Когда выучите их, вы сможете написать и прочесть все что угодно. Я открою вам целый мир, – затем она невольно вздрогнула, вспомнив, что разговаривает с детьми с фабрики. – Когда выучите буквы, сможете написать свои имена, – взволнованно добавила она. – Честно говоря, я не знаю, какой у вас уровень. И не бойтесь ошибиться. Я ведь просто понарошку ваш учитель, помните об этом.

Она прошла по комнате, показывая им, как правильно держать гусиные перья, смеясь над чернильными кляксами, которые они оставляли на бумаге, направляя руки тех счастливчиков, которым удавалось выводить чистые, узнаваемые буквы, хваля тех, кто сумел написать их самостоятельно.

– Мисс Блэкторн, почему вы не можете приходить каждое воскресенье? – спросил Сэм, и Бесс захлопала в ладоши.

– Я хотела сказать то же самое!

– Я пришла сегодня только потому, что миссис Клеггинс поехала навестить больного отца, – с улыбкой ответила мисс Блэкторн. – Но я уверена, вам нравится учиться вместе с ней.

– Нет, не нравится, – сказал один из мальчиков постарше. – Она не может написать даже свое имя, не говоря уже о наших.

– И она все время бьет нас, – пробормотал кто-то. – Мы ее ненавидим.

Мисс Сара в ужасе поглядела на мальчика. В воздухе повисла тишина.

– Она бьет вас?

– Постоянно. Вон той палкой, что висит на стене.

Мисс Сара закрыла рот ладошками и отвернулась. Подхватила перчатки, сумочку и опрометью бросилась прочь из класса.

Дверь за ней открывалась и закрывалась, снова и снова, и все скрипела.

16

Я знал твою маму

Дети сидели молча, думая, что она сейчас вернется, хотя понимали, что этого не произойдет. Очарование рассеялось; они снова вернулись в холодный солнечный весенний вечер, и им нечего было делать, кроме как ждать, когда снова начнется работа. Эмили молча поднялась и стала собирать куски бумаги. Лиззи последовала ее примеру, собирая гусиные перья, осторожно возвращая чернильницы на учительский стол. Нужно будет почистить их и куда-то убрать, прежде чем вернется миссис Клеггинс. Остальные ученики наблюдали за ними с немым ужасом: им хотелось, чтобы они прекратили делать это, на тот случай, если мисс Сара вернется и продолжит урок.

– Судя по выражению ее лица, она собиралась заплакать, – наконец произнесла Мириам.

– Она добрая и хорошая, – сказала Эмили, возвращаясь на свое место. – Она немного напомнила мне мою маму, хотя, конечно, она гораздо моложе.

– Правда? – переспросила Мириам. – А я свою никогда не знала.

– Я все время думаю о ней. О ней и о Джиме. Я не могу не думать о них. И никогда не перестану. Жаль, что я не узнаю, что с ними случилось.

Внезапно Робин поднялся и открыл дверь.

– Я иду на улицу, – заявил он. – Чего тут сидеть? Выходите на улицу. Если осмелитесь, – и он усмехнулся им, и все мальчики в комнате встали, намереваясь последовать его примеру. Тот кивнул, довольный собой, и, издав ликующий клич, побежал по дороге. Девочки постепенно тоже стали выходить из класса. Сэм остановился у двери, держа руки в карманах, словно дожидаясь кого-то.

– Он думает, что он главный здесь, Робин Смолл, – проворчала Бесс. – Он и в работном доме был таким, правда, Сэм? Всегда хотел быть главным. Всегда хотел, чтобы все делали то, что он скажет. И они делают.

– Что ж, тем не менее он прав, – отозвался Сэм. – Зачем сидеть в классе, если нет учителя, а на улице солнечно? – Он с завистью посмотрел вслед Робину и мальчикам помладше, которые уже лезли на дерево вслед за ним. – Они там веселятся.

– Так почему ты не пойдешь к ним? – удивилась Бесс. – Я сама не прочь полазать по деревьям. Кажется, это весело.

– Я пойду, через минуту. Я просто хотел… – Он поглядел на Эмили. – Я просто хотел сказать тебе кое-что, Эмили. Наедине.

Эмили покраснела, а Лиззи захихикала.

– Давай, – Бесс слегка подтолкнула Эмили.

– Мы можем просто пойти ненадолго в наше убежище, пока Хозяюшка не позовет нас на чай. Я не хочу пропустить этот момент, понимаешь? Только не воскресный чай, – сказала Лиззи, и они с Бесс выбежали из дома.

Сэм отодвинулся, опустив голову, продолжая держать руки в карманах.

– Что ты хотел мне сказать, Сэм? – окликнула его Эмили. – Я тоже не хотела бы пропустить чай.

Он снял кепку и принялся неловко мять ее в руках.

– Просто я подумал, что кое-что знаю, что следует знать и тебе, но не знаю, как это сказать. Но я твой друг, правда? Я хочу быть твоим другом, Эмили.

– Тогда говори, – сказала она. – Это что-то нехорошее, да? Судя по выражению твоего лица.

– Да, нехорошее, – согласился мальчик. Он присел на поваленное дерево, а Эмили осталась стоять, наблюдая за тем, как он нервно мнет в руках кепку.

– Говори.

– Это по поводу твоей мамы.

Сердце девочки забилось быстрее.

– Мамы?

– Я слышал, как ты говорила о ней только что, и подумал: «Скажи ей, Сэм, сделай это».

Девочка ничего не ответила, лишь закусила губу.

Сэм вздохнул.

– Что ж… В тот день, когда я впервые увидел тебя за воротами работного дома, Лиззи спрашивала мальчика по имени Кончик про твою маму и брата, и он сказал, что их там нет. – Он провел рукой по глазам. – Но мне думается, что он ошибся, Эмили. Потому что вечером накануне к нам туда пришел мальчик с мамой.

– Его звали Джим?

– Я не знаю, как его звали. Но его мать была очень больна, как и говорила Лиззи, а мистер Сиссонс не любит, когда приводят больных людей, потому что у них может быть холера и они могут распространять ее, а работать не могут, вообще ничего не могут. Я и еще старик по имени Джозеф должны были отнести эту больную женщину прямо в лазарет, и Джозеф попросил меня посидеть с ней немного, потому что он не знал, где ее мальчик. Она была очень похожа на тебя, Эмили. Она шептала имена, и расслышать их было тяжело, но имен было три. Теперь я понял, что она шептала.

– Эмили, Лиззи, Джим, – медленно, нараспев произнесла Эмили.

– Верно, – Сэм надел кепку, затем снова снял ее, повертел в руках. – Так что я думаю, что знал твою маму.

Эмили присела рядом с ним, неотрывно глядя в землю прямо перед собой, туда, где в траве возился дрозд, выискивая веточки и листики, из которых можно было бы соорудить гнездо.

– Что с ней случилось?

– Она уснула, – ответил Сэм, – но так и не проснулась, Эмили. В ту ночь она умерла.

В тот день миссис Клеггинс вернулась после чая. Она сказала ученикам, что у нее был долгий и тяжелый день и ей нужно лечь спать пораньше, поэтому все они тоже должны отправляться в постель, хотя на улице едва стемнело. Эмили и Лиззи было все равно. Они молча просидели весь ужин, ничего не съев, просто вытирая слезы, текущие по щекам. «Бедный Джим, – думала Эмили. – Теперь он совсем один. Мы с Лиззи хотя бы вместе».

Сэм наблюдал за расстроенными девочками. «Теперь я уже жалею, что сказал ей, – думал он. – Расстроил их, вот что я наделал. Но если бы это была моя мама, я хотел бы знать».

После ужина девочки поднялись наверх, и когда все встали на колени, чтобы прочесть молитву, Лиззи опустила голову на плечо Эмили. Молитва не шла на ум. В голове крутилась лишь одна мысль: «Мама умерла, теперь я знаю это. Я больше никогда не увижу ее». Открыв глаза, она увидела, что на одной из кроватей сидит миссис Клеггинс и наблюдает за ними.

– Что происходит? – поинтересовалась женщина.

– Мы узнали, что наша мама умерла, – прошептала Эмили. Рядом снова всхлипнула Лиззи. Эмили обняла сестру. – Мне сказал один из мальчиков. Он был с ней в лазарете в работном доме.

Миссис Клеггинс поднялась. Девочки подумали, что сейчас она накричит на них, станет бить по щекам, но та лишь сказала:

– Сегодня ночью можете спать в одной постели.

Она продолжила свой обход, освещая себе путь свечой, а затем вышла из комнаты. На комнату опустилась тишина, и каждая из девочек провалилась в собственную тьму, в собственные безмолвные страдания. Эмили гладила Лиззи по волосам, пока не почувствовала, что та наконец-то погрузилась в сон.

– Ну вот и все, – прошептала Эмили. – Ты спишь. Пусть тебе приснятся чудесные сны о том времени, когда мы еще не приехали сюда. Мы должны беречь друг друга, Лиззи. Должны держаться вместе. Теперь мы сироты.

17

Жестокий Крикк

Вставать по утрам стало тяжело, как никогда. Каким-то образом Эмили и Лиззи пережили следующие дни и недели, утешая друг друга, позволяя рабочей рутине немного приглушить горе.

– Здесь нет никого, кто не потерял бы близких, – говорила им Мириам. – У большинства из нас вообще никого нет. А если и есть родные, мы все равно не увидим их никогда, потому что застряли здесь. Застряли здесь навечно.

Они провели на фабрике уже несколько месяцев и знали о работе все, как если бы у них никогда не было другой жизни. Все они научились читать по губам, и это хотя бы немного помогало справиться со скучной работой. Всякий раз, осмеливаясь поднять глаза от жужжащих станков и плетущихся нитей, они получали шанс сказать что-то кому-нибудь. Это было единственное, что они могли делать, чтобы почувствовать себя людьми, а не просто частью прядильного цеха. У них была короткая песенка, которую они беззвучно пели друг другу, добавляя к этой литании что-то от себя. «Еда воняет», – пел один из них одними губами, а следующий поворачивался к другому ученику: «Еда воняет, постель жестка, от работы ломит спину, болят ноги», – и так далее. Игра заключалась в том, чтобы повторить это все, не забыв ни слова, и все они должны были быть в правильном порядке, прежде чем можно было добавить в список свою жалобу на что-то. Иногда, получив послание, они принимались громко смеяться. Как-то раз Эмили застыла в ожидании, когда работавший за соседней машиной Сэм посмотрит в ее сторону, чтобы она могла передать список жалоб ему. Внезапно сзади на нее налетел Крикк. Он был словно паук, сновавший меж стрекочущими машинами с зажатым под мышкой ивовым прутом. Схватив ее за подбородок, он повертел его из стороны в сторону.

– Стоишь без дела. Смотришь, куда не положено. Смеешься!

Его лицо склонилось над ней, рот открывался и закрывался настолько близко к ее губам, что она чувствовала запах его дыхания, в лицо ей летела слюна. Он замахнулся прутом, намереваясь ударить ее. Сэм отбежал от своей машины, набросился на Крикка, оттаскивая его за руку от Эмили, пытаясь вырвать прут у него из рук. Взревев от ярости, чего прежде в таком шуме было не услышать, Крикк обрушил прут на Сэма, он бил его снова и снова, пока мальчик не забился на полу в агонии. Молл, прядильщица Эмили, крикнула, зовя на помощь, пытаясь оттащить ее от катающихся по полу тел. Остальные рабочие наблюдали за происходящим в немом ужасе, и внезапно надо всем этим появился еще один человек: мастер Криспин, сын хозяина фабрики. Он оттащил Крикка от Сэма, заставил его бросить плеть. Надсмотрщик отошел на шаг, тяжело дыша, изо рта у него текла слюна, словно у бешеного пса. Сэм стоял на четвереньках.

– Марш на улицу! – закричал мастер Криспин. – Вы оба заслуживаете порки! А вы, рабочие, хватит глазеть, хватит терять время. Время – деньги!

И он резко кивнул головой, требуя, чтобы Сэм и Крикк вышли за ним на улицу. Эмили подошла помочь Сэму, но тот лишь покачал головой и захромал прочь, вслед за обоими мужчинами.

Ошеломленные увиденным, ученики снова принялись за работу, опустив глаза, не поднимая голов от станков. Друг на друга они не смотрели. Эмили дрожала. «Бедный Сэм, бедный Сэм, – думала она. – Это все я виновата».

Вскоре вернулся Крикк, рыча, в глазах плескалась ненависть. Он подошел к Эмили, крепко схватил ее за руку, так что девочке стало больно.

– Ты сегодня останешься без обеда, – рявкнул ей на ухо надсмотрщик и снова пошел по проходу между машинами, по очереди оглядывая учеников, встряхивая тех, в ком ему что-то не нравилось. Когда подошло время обеда и все рабочие вышли за кашей, ученики остались чистить станки и подметать пол, пока Крикк рыскал по цеху, довольный тем, что видел. Слуга вкатил в цех мастера Блэкторна.

– Дай я посмотрю на них. Прокати меня, Фергюс, хочу видеть, как они работают.

Эмили услышала, что колеса катятся к ней, а затем медленное свистящее дыхание мастера Блэкторна, когда кресло прокатилось мимо.

– Работай, работай, работай, – бормотал он. – Не отвлекайся. Не отвлекайся.

Она не осмеливалась поднять головы, пока он не проехал, а затем на минутку разогнулась, чтобы спина перестала ныть. Робин встретился взглядом с Эмили.

– Он за это поплатится, – одними губами произнес он. Девочка пожала плечами. «Интересно, – подумала она, – кого он имел в виду, Крикка или Сэма?»

До самого чая она больше Сэма не видела. Он, хромая, вошел в дом учеников, осторожно опустился на скамью, поскольку все тело у него болело.

– Что сказал мастер Криспин? – спросила Эмили, когда у нее появилась возможность подойти к нему.

– Лаял на нас обоих, как бешеный пес, и это было хуже всего, что я когда-либо слышал. Заставил меня дрожать в глубине души, это было страшнее побоев. А затем сказал Крикку, что ему нужно научиться обуздывать свой нрав, не то однажды он сядет за убийство. А мне сказал, что я заслужил хорошую порку, но на этот раз он меня отпустит, и что мне нужно пойти обработать раны. Вот миссис Клеггинс и вымазала меня какой-то пахучей мазью, которая кололась так, словно меня сунули в пчелиный улей. А потом мне пришлось вернуться к работе: мастер Криспин поставил меня на другую работу, не на этаже Крикка. И там здорово, потому что у надсмотрщика приятное улыбающееся лицо, как у довольного кота.

– А нас всех наказали, просто потому, что ты ударил Крикка, чтобы спасти свою подругу. Ты знаешь об этом? – поинтересовался Робин. – Мы работали целый день без обеда. Думаешь, это справедливо?

Эмили пропустила его слова мимо ушей.

– Спасибо, Сэм, – тихо сказала она. Он вздрогнул, когда она прикоснулась к его плечу.

– О, пустяки! – сказал он.

– Надо было выхватить у него плеть и заставить его попробовать, каково это, – заявил Робин. Он улыбался. – Мы отомстим, Сэм, мы с тобой. Мы всем им отомстим.

18

Солнце

Следующее воскресенье выдалось ясным, под стенами зацвели первоцветы и живые изгороди, воздух наполнился пением птиц. По дороге из церкви Лиззи взяла Эмили под руку, продолжая напевать один из гимнов, несмотря на одышку.

– Зима закончилась, Лиззи! Теперь все будет только лучше, – сказала ей Эмили. Она сжала руку сестры и снова запела, и Лиззи присоединилась к ней. Бесс подскочила к ним сзади, обсыпая их обеих пушистыми сережками. Она побежала вперед, повизгивая и смеясь, и Лиззи отпустила Эмили и побежала за ней. Девочка пожала плечами, огорчившись, что момент близости был так краток.

– Все равно воскресенье – мой любимый день, – пробормотала она и обернулась к Дульсии и Мириам. – Разве это не чудесно!

– Ах, если бы не приходилось проводить день с Трещоткой Клеггинс, это было бы правдой! – заявила Дульсия.

– Первые три буквы алфавита. И больше я ничего не знаю! – согласилась Мириам. – Хотя я помню, что показывала мисс Сара. М – с нее начинается мое имя. Я уверена, что после тоже есть буквы, но Клеггинс мне о них ничего не говорила.

– Не думай о школе. Думай о солнце, о птицах и посмотри – на том, далеком поле есть ягнята! – сказала Эмили. – Ничего не может быть лучше!

Но даже учеба была в тот день чудесной. Все они сидели за партами, безнадежно пытаясь списать неудачно и вразброс написанные миссис Клеггинс на доске буквы, когда дверь отворилась и в класс вошли мисс Сара и мастер Криспин, по-прежнему одетый в свой жилет желтого цвета под курткой. «Нет, – подумала Эмили, – это единственное, что есть в нем веселого». Он прислонился к стене, окинув детей пристальным взглядом своих неприятных глаз. Куда бы он ни посмотрел, ученики опускали глаза, опасаясь, что он прочтет их мысли. Если не удавалось поймать ничей взгляд, его глаза начинали сверкать, лицо становилось более жестким, а все тело напрягалось, словно перед прыжком. Единственным во всем классе, кто не отвел взгляд, был Робин Смолл. Он встретился глазами с мастером Криспином, и лицо его медленно расплылось в улыбке, словно они были равны. В конце концов именно мастер Криспин отвел взгляд.

Но, несмотря на то что дети старались не встречаться взглядом с мастером Криспином, они все глазели на мисс Сару, ожидая от нее ответной улыбки. Она ходила между рядами столов, спрашивая у детей, как их зовут, говоря некоторым, что у них очень необычный цвет глаз, хвалила других за то, что они старательно рисуют на доске, вздрагивая, когда кто-то закашливался.

– Это хлопковая пыль, эта ужасная хлопковая пыль, – бормотала она. – Вам всем нужно как можно больше дышать свежим воздухом, слышите? Вам нужно пить как можно больше эля и воды.

Проходя мимо Лиззи, она слегка коснулась ее головы.

– О, как бы мне хотелось иметь такие же волосы! – рассмеялась она и пошла дальше, заставив Лиззи покраснеть от гордости.

– У меня волосы такого же цвета, как у мамы, правда, Эмили? – прошептала она.

– Как осенние листья, – подтвердила ее сестра. – Так говорил папа, – и она быстро отвела взгляд, потому что отец их умер от холеры давным-давно, и теперь мама тоже умерла, а жизнь их навеки стала другой.

– Тихо! – рявкнула миссис Клеггинс. – Внимание! Мисс Сара хочет вам что-то сказать.

Мисс Сара снова встала перед всем классом. Ее брат опустился на табурет, сложив руки. И кивнул сестре, веля продолжать.

– В следующую субботу у меня день рождения, – сказала мисс Сара. – И я хочу сделать всем вам, ученикам, подарок. В тот день я поеду на ярмарку в Баксфорд. Мой отец согласился дать вам всем выходной, чтобы вы могли пойти вместе со мной.

Все пришли в неописуемый восторг, послышались крики:

– Спасибо, мисс!

Мастер Криспин резко поднялся.

– Вы все должны вести себя хорошо, когда будете там. Должны вести себя как юные леди и джентльмены, а не как деревенские хулиганы, которые там бывают. И если кто-то думает о том, чтобы сбежать, забудьте об этом! У меня с собой трость, и вы увидите, что я умею ею пользоваться.

Его сестра обернулась к нему и улыбнулась.

– Криспин, никто и не подумает о том, чтобы сбежать, я в этом уверена.

– Ваши надсмотрщики пойдут с вами, будут присматривать, – он обвел всех взглядом, задержался на Сэме. – Мистер Крикк и мистер Гримшоу. Они будут там, не сомневайтесь. Вы принадлежите нам, не забывайте. Ваше место – на Бликдейлской фабрике.

Когда мисс Сара и мастер Криспин ушли, все принялись шуметь от восторга. Несмотря на то что миссис Клеггинс хмурила брови, кашляла и хлопала в ладоши, ничего поделать с этим весельем она не могла – угомонить детей не удавалось.

– Ох, идите на улицу, все, – наконец сказала она. – Послушайте мисс Сару, подышите свежим воздухом.

Первым, как обычно, поднялся Робин. Он кивком головы подозвал к себе Сэма.

– У меня есть план! – объявил он. – Тебе понравится.

Сэм улыбнулся Эмили, гордясь тем, что Робин выделил его. Лиззи попыталась увести Эмили к своему любимому месту у реки, где они с Бесс делали убежище из веток.

– Слушай, пойдем с нами! – попросила Лиззи. – Мы работаем над ним целую вечность, и оно уже почти готово! Я очень хочу, чтобы ты посмотрела его, Эмили.

Но сестра колебалась. Ее взгляд был устремлен туда, где Сэм слушал Робина, широко раскрыв глаза. Нужно было всего лишь прокрасться в кусты, так, чтобы ее не увидели, и подслушать, о чем они говорят. Она поглядела на Лиззи, счастливую, с широко раскрытыми глазами, которая умоляла ее присоединиться к ним с Бесс.

– Я хочу, чтобы ты первая увидела его, – молила Лиззи. – Пожалуйста, Эмили, пожалуйста.

– Хорошо! – согласилась Эмили. – Покажи мне.

Но девочка все оглядывалась через плечо, жалея, что не может быть рядом с Сэмом. Что бы ни говорил ему Робин, у Сэма будут неприятности, в этом она была совершенно уверена. Она пошла за Лиззи и Бесс к реке, карабкаясь под нависающими ветвями кустов, затем они заползли под свешивающиеся ветви дерева.

– Тут нужно немного проползти, – сказала Лиззи. – Это секретный вход, и о нем никто не знает, кроме тебя.

– Закрой глаза, – попросила Бесс. Голос ее дрожал от волнения. – Ты сможешь встать через минуту, и окажешься в самом красивом месте на свете. Оно похоже на дворец, только я точно не знаю, что такое дворец! Ну вот, пришли.

– Добро пожаловать в наш дворец! – воскликнули они с Лиззи. Они тренировались раньше, выжидая подходящего момента.

– Разве это не самое лучшее, что ты видела в жизни? – ликуя, спросила Бесс.

Эмили смотрела по сторонам, внезапно охваченная таким же восторгом, как и они. Девочки сделали дом, сплетя вместе разные веточки, украсили его листками бумаги, которые дети использовали, когда писали вместе с мисс Сарой. Они нанизали их на кусочки хлопка и перевернули на другую сторону. На них еще виднелись следы чернил и каракули, оставленные детьми. Здесь было несколько небольших бревнышек, на которых можно было сидеть, а пол был усыпан гусиными перьями. Горой цветов был прикрыт заячий скелет, и его костлявый череп усмехался Эмили.

– Мы приходим сюда и думаем о хорошем, правда, Бесс? – Лиззи присела на одно из бревнышек, обхватив руками колени. – Здесь можно забыть о машинах и мастере Крикке, и обо всем прочем.

– Мы просто слушаем птиц и думаем о хорошем, – подтвердила ее подруга. – И может быть, это немного похоже на рай. Вот что это такое – рай.

19

Я могу купить нам свободу

Это произошло за два дня до того, как Эмили узнала о том, что задумали Сэм и Робин. Сэм подбежал к ней, когда они спешили на работу утром, и дернул ее за локоть.

– Эмили, – торопливо прошептал он. – У тебя есть деньги?

– Деньги? – удивленно переспросила она. – Какие деньги?

– Ну, ты понимаешь. Зарплата. Какие еще бывают деньги?

– А что?

– А то, что… – Он остановился, затем обогнал ее и побежал впереди. – А то что я могу купить нам свободу! – Глаза его блестели, он едва не захлебывался от восторга.

– О чем ты говоришь?

– Робин поможет мне вернуться обратно в Лондон!

– Лондон! Не сходи с ума, Сэм! Он тебя дурачит.

– Нет! Это правда! Он хочет помочь мне избавиться от Крикка.

– От Крикка?

– Ты же видела, как он злится из-за меня, правда? Все время наблюдает за мной, пытается подловить меня. Он словно большая черная тень, следующая за мной повсюду. Робин говорит, что Крикк теперь от меня никогда не отстанет, и я знаю, что он прав. Он говорит, что мне нужно выбираться отсюда. Это единственный способ. Он сказал, что может устроить это для меня, но мне нужно дать ему деньги сегодня вечером.

Эмили остановилась. Другие рабочие спешили мимо, отталкивая ее локтями, стремясь прийти на работу вовремя, чтобы у них не вычли из зарплаты.

– Я не хочу уходить без тебя, Эмили, – сказал Сэм. – Ты мой друг. Но я должен уйти. Возможно, у меня никогда больше не будет такого шанса.

– Сэм? Ты что, с ума сошел? Пойдем, не то опоздаем.

И она снова пошла вперед, но он схватил ее за руку.

– Робин все устроит. Один из ткачей знает, что есть экипаж, который идет из Баксфорда в Лондон по субботам! В день ярмарки! Они могут недорого подвезти, до самого города! Я буду свободен! Только я должен заплатить Робину сегодня вечером. И, Эмили… я подумал… поедем со мной! Скажи, что поедешь!

Эмили почувствовала, как сильно забилось сердце. Лондон! Она вернется домой. Сможет навеки бросить эту мрачную туманную долину. Найдет Джима, найдет Рози. Все наверняка снова будет в порядке, если она вернется в Лондон.

– А как же Лиззи?

Сэм покачал головой:

– На самом деле место есть только для одного, так сказал Робин. Но ты очень худая, и я тоже, так что мы могли бы подвинуться и занять место, предназначенное для одного человека, как думаешь? Но не вместе с Лиззи. Кроме того, это будет стоить всех моих денег и всех, что есть у тебя, – и это только за меня. Но если ты скажешь, что поедешь, я просто найду еще денег. Робин сказал, что я могу делать для него работу, он был так добр ко мне. Я могу давать ему свою кашу, все такое. Я могу делать все, ради такого шанса. Мы поместимся как-нибудь вдвоем. Но не вместе с Лиззи.

– Тогда я не смогу поехать, – с грустью произнесла она.

– Ты можешь , Эмили! Не отталкивай меня. Мы придумаем, как забрать Лиззи позже. Робин сказал, что я точно смогу найти работу в Лондоне и волноваться не о чем.

– А что насчет него? Разве он не поедет?

– Нет. Говорит, что ему нужно сначала кое-что закончить здесь. Он так добр, Эмили. Я знаю, что он тебе не очень нравится, но сейчас он действительно хочет помочь мне выбраться отсюда, прежде чем Крикк снова доберется до меня. И он говорит, что точно сможет найти для меня место в экипаже, если я достану денег. Пожалуйста, поедем со мной.

Эмили вздохнула.

– Нет, Сэм. Без Лиззи я не поеду.

– Но, Эмили! – взвыл он. – Мы будем свободны! Лиззи пока побудет здесь. Мы заработаем немного денег и вернемся за ней…

– Нет, – отрезала Эмили. – Я отдам тебе все, что есть. Можешь забирать. Тратить здесь все равно не на что. Но я никуда не поеду без Лиззи.

И она развернулась и побежала прочь. Ей казалось, что она бежит по паутине, разрывая на ходу ее нити.

– Подумай над этим! – крикнул ей вслед Сэм.

Она переживала из-за этого весь день, размышляя о шансе навеки уйти с фабрики, бросить это ужасное место и снова начать жизнь в Лондоне. Это может сработать. Она может найти где-нибудь дом, может найти работу в Большом доме, сможет позвать Лиззи последовать за ней. Но что, если это не сработает, и ей придется жить на улицах, спать в сточных канавах, без еды, без дома, без ничего? Без Лиззи. Даже на Бликдейлской фабрике лучше, чем такая жизнь. А как же Джим, оставшийся совсем один в Лондоне? Может быть, все же поехать с Сэмом и попытаться найти его, помочь ему? Он слишком мал, чтобы оставаться одному.

Однако, что бы она ни решила, девочка понимала, что Сэм преисполнен решимости уйти и ничего из того, что она скажет, не заставит его передумать. Он хочет воспользоваться шансом, и она должна помочь ему, потому что обещала. По пути с фабрики в тот вечер, пока Лиззи и Бесс болтали о том, какие интересные вещи могут произойти на ярмарке, она волновалась о том, как достать деньги для Сэма. Он встретился с ней взглядом, когда она садилась ужинать, и его взгляд был настолько встревоженным, в нем было столько мольбы, что она поняла: не помочь ему нельзя! Тот день, когда Крикк побил его, был худшим днем в его жизни, так он сказал ей. Робин Смолл обещал помочь ему отомстить, а побег наверняка лучше, чем месть. Однако девочка совершенно не представляла себе, как достать деньги. Она дождалась пятницы, во время чая он не сводил с нее взгляда, полного надежды. Она отодвинула от себя миску; на душе скребли кошки. Как только миссис Клеггинс отправилась в свою комнату пить чай, Эмили проскользнула за ней. Нервно постучала в двери. Услышала, как звякнула тарелка, зазвенели столовые приборы, а затем раздался голос:

– Кто там?

– Это я, миссис Клеггинс, Эмили Джарвис. – Она так крепко стиснула кулаки, что почувствовала, как ногти впиваются в ладони.

– Неужели нельзя оставить меня в покое? – Раздосадованная миссис Клеггинс распахнула дверь. Эмили увидела удобное кресло, яркий огонь в камине, тарелку, доверху наполненную мясом с подливой, и в животе заурчало. Миссис Клеггинс захлопнула дверь у нее перед носом, встала, уперев руки в бока. – Что тебе? Что?

– Миссис Клеггинс, пожалуйста, можно мне получить зарплату, чтобы взять с собой завтра на ярмарку?

– Что происходит? Один из учеников тоже просил денег. Вы должны откладывать их на тот случай, когда вам понадобится новая рабочая одежда и башмаки. Их не нужно тратить на ярмарках.

Эмили еще сильнее вонзила ногти в ладони.

– Пожалуйста, миссис Клеггинс, я хочу купить подарок для сестры. Еще я хочу послать деньги брату. Это мои деньги, миссис Клеггинс, и я тяжело работала, чуть не сломала себе спину, ползая под станками целый день. А рабочая одежда все еще слишком велика на меня, потому что за то время, что я провела здесь, я сильно похудела, так что до зимы я из нее не вырасту, и… – Она больше ничего не могла придумать. – Это мои деньги.

Миссис Клеггинс обладала вспыльчивым характером и была остра на язык, но чувство справедливости у нее тоже присутствовало. Кроме того, ужин остывал.

– Что твое, то твое, – сказала она. – Подожди, – и она снова приоткрыла дверь, выпуская запах ароматного рагу, на миг окутавшего Эмили, пока женщина ходила в комнату. Затем она вернулась, держа в руках маленький мешочек. – Вот. Это не все, что ты заработала. Тебе может понадобиться заплатить доктору, если ты заболеешь, ты же понимаешь это, правда? Возьми это, но не трать деньги слишком поспешно и меня больше не дергай. – Дверь захлопнулась.

Эмили почувствовала монетки сквозь тряпку, но девочке не хотелось смотреть на них, пересчитывать. Она побежала обратно в классную комнату и отдала Сэму, не глядя на него, просто вложила в ладонь и бегом вернулась к Лиззи. Она обняла сестру, и Лиззи удивленно поглядела на нее.

– Что случилось, Эмили? – спросила она. – Ты вся побелела.

– Ничего, – сказала Эмили. – Просто волнуюсь за Джима, вот и все. Переживаю, что с ним стало, он совсем один в Лондоне. А у нас, по крайней мере, есть мы.

20

Баксфордская ярмарка

В ночь перед ярмаркой почти никто не спал, и впервые за все время ученики встали и оделись до того, как прозвенел утренний колокол. Небо уже посветлело. Дети выбежали на улицу, дожидаясь повозок. На Сэма Эмили старалась не смотреть. Она не хотела испортить себе день прощанием с ним.

– А там будут ленты? – спросила Лиззи. – Я бы хотела ленточки для волос. Ты купишь мне, Эмили?

Эмили покачала головой.

– Не знаю, – ответила она. – Там будет столько всего, на что можно потратить деньги, я думаю.

Наконец на дороге показались две повозки. Все девочки уселись в одну, вместе с Хозяюшкой, а все мальчики – в другую. Для Крикка и двух других надсмотрщиков, а также для миссис Клеггинс прибыли кареты. Последней с места тронулась карета, принадлежащая семейству Блэкторн, запряженная двумя здоровыми лошадьми, украшенными по такому случаю покачивающимися красными помпонами, привязанными к упряжи. Хозяин фабрики и его жена произведут фурор в Баксфорде. Дорога была ужасной, повозки подпрыгивали на выбоинах, но никто не жаловался. Они не жаловались бы, даже если бы дождь лил как из ведра, но дождя не было, весь день светило солнце. Подъехав ближе к городу Баксфорду, они услышали трубы и барабаны выступавших на ярмарке музыкантов, увидели людскую толчею, услышали громкие повизгивания довольных детей, крики продавцов кексов и кофе, выкрики артистов. Здесь были ларьки с горячей картошкой, ларьки с гороховым пудингом, липким инжиром, скачки управляемых паром роскошных деревянных лошадей с позвякивающими колокольчиками и цветными уздечками. Это была великолепная, захватывающая, увлекательная какофония звуков: «Спешите видеть Мохнатую Мэри! Смотрите на чудовищных близнецов! Спешите видеть гиганта Джимми!»

– О, как жаль, что с нами нет Джима, – сказала Лиззи. – Ему бы понравилось, правда, Эмили?

Несмотря на то что им не терпелось окунуться в атмосферу ярмарки, всем пришлось ждать, когда приедут кареты с фабрики.

Затем мальчики выбрались из своей повозки, окружили девочек, стали хватать их за руки и тянуть в разные стороны, пока они все не начали повизгивать от восторга и смеяться. Миссис Клеггинс замахала им руками, подбежала ближе, веля вести себя прилично, а надсмотрщики стояли со скрещенными на груди руками и хмурились.

– Что с ними такое? – удивилась Лиззи. – Разве им это не нравится?

– Я думаю, миссис Клеггинс рада! – сказала Бесс. – Ты посмотри на ее лицо! Оно же словно спелый помидор!

Наконец прибыла карета Блэкторнов, и мастеру Блэкторну помогли сесть в инвалидную коляску.

– Вези меня к чайной палатке, Фергюс, – проезжая мимо учеников, он поворачивался из стороны в сторону, поднимая руку и приветствуя их. Лицо его почти улыбалось, как показалось Эмили. Миссис Блэкторн просто прошла мимо, словно не видя их, как будто они не имели к ней никакого отношения, но мисс Сара улыбалась всем.

– Веселитесь!

– Вы тоже, мисс Сара! – крикнула ей в ответ Бесс. – И мастер с миссис тоже! И Фергюс!

– А где мастер Криспин? – поинтересовалась Мириам. – Мне будет не хватать его улыбчивого лица.

Дульсия рассмеялась.

– Ах, а мне – совсем нет! Сегодня ему предстоит управлять фабрикой, верно, потому что мастер Блэкторн здесь, с нами. Теперь он точно может притвориться, что владеет ею. Сегодня он будет ужасно рад!

– А я собиралась пригласить его танцевать! – сказала Мириам. – Он заставляет меня плясать за машиной по двенадцать часов в день. Теперь его очередь!

– Следи за языком! – рявкнула на нее миссис Клеггинс. – За такие вещи можно лишиться работы. – Она открыла большую плетеную корзину и раздала куски пирога, завернутые в лоскуты и еще теплые. – Не съедайте сразу, иначе будете голодными в обед, – предупредила она.

– Вам нравится, миссис Клеггинс? – спросила Бесс.

Эмили бросила на нее предупреждающий взгляд, но, к ее огромному удивлению, вместо того чтобы прикрикнуть на Бесс за любовь к таким неподобающим вопросам, женщина кивнула. На лице ее мелькнула совсем юная улыбка.

– Еще бы! Я встретилась с мистером Клеггинсом на Баксфордской ярмарке, – сказала она. – Но это было давно.

– Он был красив?

– Достаточно привлекателен, – взгляд миссис Клеггинс затуманился, а затем она пошарила в корзине. – Вот шестипенсовики. Мисс Сара была так добра, что дала их вам. Не тратьте их на чепуху, вот что я вам скажу. Дешевые гостинцы и пяти минут не продержатся. И возвращайтесь к повозке к четырем часам, иначе у вас будут неприятности. Я говорю совершенно серьезно. – И она торопливо отошла в сторону, пока Бесс не спросила ее о чем-нибудь еще.

– Не надо было спрашивать у нее этого, – сказала Хозяюшка. Девочки уставились на нее. Хозяюшка с ними почти никогда не разговаривала, только улыбалась своей влажной беззубой улыбкой, раздавая еду.

– Почему? – спросила Бесс. – Мне было просто интересно.

– Ее муж умер, – сказала Хозяюшка. – Давным-давно. На Баксфордской фабрике случился пожар, и он погиб в огне. Ужасно это, когда фабрика горит.

– Сколько времени прошло, прежде чем она сгорела? – поинтересовался Робин. Он стоял с Мириам и Дульсией, прислонившись к борту повозки, дразня их обеих, но, услышав сказанное Хозяюшкой, повернул голову, во взгляде его читалась сосредоточенность.

– Почти нисколько. Хлопок вспыхивает мгновенно. Пламя выжигает все уголки. Представляете?! И стоит черный дым, так что даже руки у лица не разглядеть. Мы были на верхнем этаже вместе с ней, мы обе были ткачихами, и я не знаю, как мы выбрались, большинство девушек погибли. А ее муж, он не знал, что она уже выбралась, и пошел ее искать. Вот так-то. Теперь вы знаете. Бегите и развлекайтесь.

– Теперь я не могу, – произнесла Бесс, глядя на фигуру миссис Клеггинс, которая прохаживалась в отдалении между ларьками.

– Можешь, – уверенно заявила ей Эмили. – Это было ужасно, но все это было очень давно, а сегодня мы пришли сюда развлекаться. Это подарок всем нам в честь дня рождения мисс Сары, помнишь?

– Да. Бедная миссис Клеггинс. Но все равно – это самый счастливый день в моей жизни! – сказала Лиззи.

– В моей тоже! – Бесс заставила себя улыбнуться снова. – Ужасно волнуюсь. Столько всего можно увидеть, а я не знаю, что делать сначала.

– Давайте посмотрим все, – предложила Эмили. – А потом решим.

– Я обязательно хочу прокатиться на одной из тех раскрашенных лошадок, – сказала Лиззи. – И хочу купить несколько синих лент! Или красных. Ой, пойдемте посмотрим на Мохнатую Мэри?

– Она покрыта волосами с головы до пят, так сказал тот мужчина! – захихикала Бесс. – Мне хотелось бы посмотреть на нее.

– А пляшущие куклы! Нужно обязательно посмотреть их! – заявила Лиззи.

– Позже, позже, – рассмеялась Эмили, сжимая в кулачке свой шестипенсовик. «Нужно отдать его Сэму», – подумала она. Ему понадобится как можно больше денег, когда он доберется до Лондона. А потом она с тоской поглядела на яркие ларьки и карусели и подумала: «Пойду попробую хоть что-нибудь, а остальное отдам ему, когда увижу».

И девочка побежала за Лиззи. Как же она устала волноваться, постоянно волноваться. Ей хотелось быть, как все, – наслаждаться праздником.

– Подождите меня! – крикнула она. – Я хочу ничего не пропустить.

Бесс остановилась, глаза ее расширились от удивления, она схватила Лиззи за руку.

– Что делает эта леди? О, разве она не прекрасна! Я хочу посмотреть, что она делает.

Под навесом сидела цыганка и водила над стеклянным шаром рукой, пальцы которой все были в кольцах. На ней были яркие широкие платки с пришитыми к ним блестками и золотые кольца в ушах. А под блестящим платком черные волосы свободно ниспадали на плечи.

– Какая она красивая! – вздохнула Бесс. – И все эти блестящие наряды! Как будто она оделась в звезды!

Женщина встретилась с ней взглядом и жестом подозвала троих девочек к себе.

– Погадать вам на судьбу, дорогие? – спросила она. – Посеребрите ручку, и я расскажу вам, что ждет вас в будущем.

– Мое будущее? – Бесс едва не задохнулась от восторга. – Я выйду замуж за богатого мужчину? Меня заберут с фабрики в золотой карете? Я буду жить в большом доме? У меня будет сотня слуг?

– И множество детей! – захихикала Лиззи. – Давай, Бесс, узнай.

– Нет, Бесс, не трать здесь все деньги, – сказала Эмили. – У нее всего шесть пенсов, – сказала она гадалке. – И их нужно растянуть на весь день. Пойдем, Бесс.

Но Бесс все еще медлила, зачарованная позвякивающими колокольчиками и ленточками, свисавшими с полога шатра предсказательницы, бликами света, отражавшимися от хрустального шара на покрытый бархатной тканью стол.

Голос цыганки был низким и звучал ритмично, словно она пела им:

– Я не стану читать в хрустальном шаре просто так, не буду предсказывать будущее просто так, нет. Я не буду раскладывать карты. Но я готова посмотреть на твою ладонь за фартинг, и если ты захочешь узнать больше, приходи позже. И это очень щедро с моей стороны, скажу я вам.

Лиззи тут же протянула ей ладонь.

– Мне первой!

– Дай-ка взглянуть, – предсказательница взяла ладонь Лиззи в свою, прищурилась. – Я вижу всю твою жизнь, – сказала она. – Твое здоровье, твой достаток. Дай мне полпенни, и я скажу тебе больше.

– Мне, нет, мне! – настаивала Бесс, кладя свою ладонь поверх ладони Лиззи.

Предсказательница снова прищурилась, затем поглядела на Бесс, нахмурилась и покачала головой, отпустив ее руку.

– Нет, дитя. Я не хочу предсказывать тебе будущее.

– Ну пожалуйста, – взмолилась Бесс. – Вы видите высокого красивого незнакомца?

– Мастера Криспина! – захихикала Лиззи.

– Я не вижу свадьбы, – резко заявила предсказательница будущего и поглядела на Эмили: в глазах ее было странное, грустное выражение. – Уведи это дитя от меня, милая моя. Мне не нужны ее деньги.

Вдруг испугавшись, Эмили потащила девочек прочь. Лиззи и Бесс тут же забыли о случившемся, они бросились туда, где мужчина предлагал показать им «Школу обученных блох», и Эмили медленно пошла за ними, испытывая странную тревогу. Затем увидела, как Сэм забирается по лестнице, чтобы скатиться с горки, остановилась понаблюдать за ним. Он помахал ей рукой сверху, слегка пошатнувшись, затем опустился на горку и скатился по ней, громко крича от восторга. Спустившись вниз, он подбежал к ней, размахивая руками.

– Хотелось прокатиться хоть раз! – сказал он. – Это единственное, на что я потратил деньги. У-у-ух, я полетел как птица и подумал: «Так-то, Сэм. Это ты и есть, когда будешь свободен!»

– Что происходит? Ты знаешь про карету? – вдруг спросила Эмили. Хотелось встряхнуть его, привести в чувство. Разве он не знает, как она за него волнуется?

– Все решено! Робин сказал, что карета отправляется от городского перекрестка в два. Он купил для меня место. Я еду домой, Эмили!

Она отвернулась, расстроенная.

– Значит, это все же случится.

– Конечно, случится. Ты все еще можешь передумать. Поедем со мной! Пожалуйста, поедем!

Лиззи и Бесс бродили по ярмарке с букетиком фиалок, который они купили для мисс Сары. Наконец, найдя ее, они подошли и встали за спиной у девушки, подталкивая друг друга локтями и боясь заговорить первыми.

– Мисс Сара, – произнесла Лиззи, ужасно нервничая. Бесс толкнула ее, заставляя повторить это, и ей пришлось сделать это несколько раз, пока дочь хозяина фабрики не обернулась. Лиззи протянула ей фиалки.

– Это мне?

– С днем рождения, мисс! – хором крикнули девочки и, растерявшись, развернулись, собираясь бежать.

– Подождите минутку! Не убегайте так быстро! – позвала их мисс Сара. – Как вас зовут?

– Лиззи Джарвис.

– Ты одна из учениц, верно? Девочка с золотисто-каштановыми волосами!

– А я – Бесс Келгем, мисс.

– Вы счастливы здесь?

– Сегодня, мисс? Это лучший день в моей жизни! – воскликнула Бесс.

Мисс Сара рассмеялась.

– Я имею в виду – на нашей фабрике? Вам нравится работать там?

На миг девочки умолкли, на довольно долгий миг. А затем Лиззи промямлила:

– Да, мисс. Спасибо.

Мисс Сара понурилась и принялась мять в руках перчатки. Девочки колебались, не зная, что делать, а затем мисс Сара снова подняла голову и улыбнулась.

– Наслаждайтесь этим днем. Спасибо вам за цветы, – сказала она. И девочки убежали, смеясь и щебеча, словно скворцы.

После полудня на ярмарке появилась группа скрипачей и гармонистов, которые заиграли веселые джиги и рилы – народные танцы. На лужайке освободили место, и люди стали присоединяться к танцующим. Ученицы кружились и танцевали со всеми, кто бы их ни пригласил. Иногда танцевали в кругу, тогда партнеры были совершенно не нужны, нужно было просто держаться за руки с людьми, стоявшими рядом. Эмили и Лиззи смеялись друг дружке, с трудом переводя дух, сияя от счастья. Эмили оглядывалась по сторонам, видела раскрасневшиеся лица других учеников. Сейчас они были словно семья. Она знала их всех и впервые в жизни увидела, что они смеялись все вместе. Она видела Робина, который был выше и красивее всех, яркого, как никогда, ослепительно улыбающегося и кружащегося в веселом танце. Он кружил Мириам, пока она не взмолилась о пощаде, затем посадил ее на землю, поклонился и просто отошел в сторону, оставив ее без партнера. Спустя мгновение он уже скрылся из виду.

Эмили высвободила руки, отпустив танцоров с двух сторон от нее. Сделала шаг назад, на миг замерла, а затем отошла в сторону. Она торопливо бросилась к центру города, побежала по главной улице. Часы на церкви пробили два. Вот он, перекресток. И вот он, Сэм, один, нетерпеливо оглядывающий улицу. При виде ее лицо его просветлело.

– Так ты едешь со мной, да?

Девочка покачала головой.

– Просто пришла попрощаться.

Он засунул руки в карманы. «У него ведь ничего нет, – подумала она. – Ни запасной одежды, ни еды, ничего, что можно было бы взять с собой в новую жизнь».

– Ты видела Робина?

– Он танцевал с Мириам, но я не знаю, где он теперь.

– Ну, не важно. Он сказал, что ему не нужно быть здесь. Все в порядке. Придет карета, и я уеду, только меня и видели. – Сэма била нервная дрожь, в этом Эмили была уверена. Ее тоже.

Они прождали еще десять напряженных минут, не говоря друг другу ни слова, прислушиваясь к отдаленным звукам уличной музыки, смеху, доносившемуся с лужайки, и наконец услышали стук колес, цокот подкованных копыт и крик кучера:

– Лондон! Карета в Лондон!

– П-ф-ф, – надул щеки Сэм. – Ну вот и все, Эмили.

Карета остановилась рядом с перекрестком, и Сэм поглядел на Эмили, вдруг растерявшись и застеснявшись.

– Пора мне, ага.

– Да, пора. Прощай, Сэм, – сказала она. – Вот. Это я купила тебе, – сказала она, вложив ему в руку деревянную флейту. – Ты будешь счастлив, правда? – Больше ничего ей в голову не приходило, девочка так радовалась за него и так волновалась. Он уставился на нее, также не зная, что сказать.

– Сэм, – вдруг сказала она. – Ты поищешь Джима? Джима Джарвиса? Если найдешь его, скажи ему, что у нас все в порядке, хорошо?

Сэм поглядел на нее, стоя одной ногой на подножке кареты.

– Конечно, обязательно! Я сделаю все возможное, чтобы найти его!

Он начал подниматься, но кучер удивленно поглядел на него и, вытянув огромную красную руку, остановил его.

– А ты кто такой, молодой человек?

– Сэмюэль Дженкинс.

– Я ждал высокого парня, – сказал кучер.

– Робина Смолла? – начал заикаться Сэм, щеки его залило ярко-розовой краской. – Он договаривался о проезде для меня.

– Так где твой билет?

Сэм беспомощно уставился на него.

– Он мне не дал.

– Сэм, вот он! – крикнула Эмили и умолкла, закрыв рот рукой; она обернулась в ужасе, пытаясь предупредить Сэма, потому что Робин, конечно, пришел, но с ним были двое мужчин в высоких шляпах. Девочка тут же поняла, что это были надсмотрщики, Крикк и Гримшоу. Робин показал на Сэма, и Крикк взревел от ярости. Он перешел на бег, стащил Сэма со ступеней кареты, тряся его, словно собака пойманного кролика.

– Пытался сбежать? Думал, сможешь улизнуть от меня? – Крикк пнул Сэма по ноге, а Гримшоу схватил его за руки, и мужчины прижали мальчика к земле.

– Отправляемся! – крикнул кучер, и лошади забили копытами, заржали и тронулись с места.

Крикк и Гримшоу стояли, склонившись над Сэмом, прижатым к земле, поэтому они не увидели того, что увидела Эмили; не видели, как добрый и отзывчивый Робин плавно вскочил на подножку кареты и уселся рядом с кучером, самодовольно ухмыляясь. Он медленно, царственным жестом поднял руку и снял с головы кепку в знак прощания.

21

Танец в деревянных башмаках

Эмили колотила Крикка по спине кулачками, пытаясь заставить его перестать пинать Сэма, пока он не хлестнул ее плетью и не опрокинул на землю. Всхлипывая, она побежала обратно к лужайке, где по-прежнему играла музыка и танцевали танцоры, схватила за руку Мириам.

– Зови на помощь! – с трудом переводя дух, попросила она. – Сэм ранен.

Вернувшись обратно к городскому перекрестку, она обнаружила, что Сэм лежит на земле практически без сознания. Крикк стоял над ним, видимо, предполагая, что он снова попытается подняться и сбежать. Гримшоу держался в стороне, высматривая Робина. Двое мальчиков постарше отнесли Сэма в повозку, уложили на солому. Остальные ученики проделали весь путь обратно на Бликдейлскую фабрику в мрачном молчании, слишком напуганные, чтобы вести себя самым обычным образом.

По возвращении в дом, где жили ученики, миссис Клеггинс вымыла Эмили лицо вонючими тряпками, смоченными в травах.

– Ты солгала мне насчет денег. Будешь работать бесплатно следующие три месяца, – мрачно заявила она ей. – Но я тебя предупреждала, девочка. Не связывайся с Крикком. Я тебе говорила.

– Я не могла просто стоять и смотреть, как он пинает Сэма, – попыталась сказать Эмили, но говорить было настолько больно, что слова превратились в бессмысленное бормотание.

– Твое милое личико придет в норму, если ты это пытаешься сказать, – заявила миссис Клеггинс. – Это тебе, конечно, здесь очень поможет.

Спустя несколько недель пошли слухи, что Робина поймали вскоре после прибытия в Лондон и вернули обратно в Бликдейл. В тот день на фабрике поднялось настоящее оживление. Под стук станков девочки бесшумно передавали друг другу сообщения, и постепенно все пересказали и поняли всю историю. Робина Смолла поймали в Лондоне. Кто его поймал? Конечно, Крикк. Но зачем ездить за ним? Зачем возвращать? Зачем суетиться?

– И где же он? – поинтересовалась Эмили. – Это его нужно было побить, а не бедного Сэма.

– Он не виноват, что Крикк так избил Сэма, – заявила Дульсия.

– Говорят, его привезли обратно ночью, связанного, с кляпом во рту, и заперли в подвале вместе с крысами! – сказала Мэри.

– Ну и поделом ему, – мрачно проворчала Лиззи. – Надеюсь, крысы обглодают ему пальцы.

– Полагаю, он получит по заслугам, – сказала одна из учениц постарше. – Я его никогда не любила.

– Тогда ты будешь в одиночестве, – объявила Мэри. – Я бы вышла за него замуж, если бы, конечно, он предложил. Ничего не могу с собой поделать.

– Я тоже, – сказала Мириам. – Когда он улыбается мне, я просто таю, честно вам говорю.

Прошли недели, и все только об этом и говорили. Что случилось с Робином? Где он теперь? Жив ли еще? Если его привезли обратно, то почему он не работает, как остальные? Они высматривали его каждый день, ожидая, что он войдет своей развязной походкой, улыбнется девочкам головокружительной улыбкой, станет смеяться и шутить с остальными мальчиками.

– Они поняли, что без меня им никак, – сказал бы он.

А потом, незадолго до Рождества, он появился, еще более худой и бледный, чем обычно, молчаливый призрак былого себя. Он ни с кем не разговаривал, никому не улыбался, ходил на работу и обратно вместе со всеми остальными, работал, пока не начинала отваливаться спина и ноги не теряли чувствительности, кашлял всю ночь, до ощущения, что легкие вот-вот взорвутся: точно так же, как все остальные.

Сэму пришлось гораздо хуже. Одну ногу ему сломали, и кости сместились. Он хромал и шаркал, словно старик, и постоянно испытывал боль. Вскоре ему разрешили не вставать с постели, пока заживала нога, и он пробовал играть на своей деревянной флейте, а когда поправился в достаточной степени, чтобы приступить к работе, то все время прятал ее под рубашкой. Играл на ней по дороге на фабрику и обратно, в свободное время в воскресенье. Эмили слышала, как он дудит в тени под деревьями, и эти звуки напоминали ей пение птиц. Он обещал Эмили, что на Рождество будет играть перед всеми. После великолепного рождественского ужина, состоявшего из каши с мясом, он робко достал флейту и встал, собираясь сыграть. Миссис Клеггинс удивленно взглянула на него, затем коротко кивнула. Поначалу он все время улыбался и не мог толком играть, но затем, когда почувствовал себя немного увереннее, то сыграл нужные звуки не только в правильном порядке, но и в правильном ритме, с правильной скоростью. Получилась настоящая мелодия.

– О, я знаю эту мелодию! – сказала миссис Клеггинс. – Когда я работала на фабрике, мы под нее стучали башмаками. Не то чтобы нам нужна была музыка, под которую можно было бы танцевать. Мы просто имитировали звуки, которые издают машины.

– О, пожалуйста, миссис Клеггинс. Станцуйте сейчас! – захлопала в ладоши Бесс.

– Еще чего! – фыркнула женщина. – Верните служанке свои миски, да побыстрее.

– О, но сейчас же Рождество! – взмолилась Бесс.

И вдруг музыка словно бы взяла верх над миссис Клеггинс. Она стала, глядя прямо перед собой, держа руки вдоль туловища, и ботинки ее вдруг застучали по полу: топ, топ, топ, тук-тук, тук-тук, тук-тук – похоже на перестук прядильных машин, быстро, ритмично, настойчиво: тук-тук, тук-тук, тук. Все встали, пытаясь понять, что делают ноги. Бесс потянула Лиззи, заставив ее встать со скамьи и выйти в проход. Затем, когда Сэм заиграл быстрее, они тоже принялись танцевать в своих башмаках. Ноги миссис Клеггинс взлетали, ударялись друг о друга, чепец сбился набок, румяные щеки раскраснелись больше обычного: Сэм играл одну и ту же мелодию, снова и снова, потому что другой не знал, правда, никто не обращал на это внимания. Все подхватили танец, насвистывая, похлопывая в ладоши, подпрыгивая, стуча башмаками, повторяя звуки, которые слышали каждый рабочий день, оживляя их. Все, кроме Робина Смолла. Он сидел, обхватив голову руками, а когда поднял взгляд, на лице его не было смеха, не было радости от музыки, не было даже его знаменитого презрения. Казалось, он не видит и не слышит ничего, глубоко погрузившись в свои мысли.

Так же внезапно, как и начала, миссис Клеггинс остановилась. Грудь ее вздымалась и опускалась. Музыка умолкла, танцующие остановились. Она поправила чепец, окинула взглядом комнату, в которой образовался ужасный беспорядок: столы и лавки были отодвинуты в сторону.

– А теперь принимайтесь за уборку, – сказала она и величаво удалилась.

Робин встал, окинул взглядом всех в комнате.

– Вы превратились в машины. Все вы, – сказал он.

22

Бесс

В безмолвные недели, последовавшие за тем вечером, произошло нечто, что отвлекло всех от Робина Смолла. Под Новый год погода была холодной, а затем снег сменился дождем, и бесконечное множество дней были сырыми и холодными.

Эмили и Лиззи работали на фабрике уже год; и другой жизни они себе уже почти не представляли. Все дети стали худыми и бледными, многие из них сгорбились и приволакивали ноги от тяжелой работы, которую выполняли, склонившись над станками на протяжении многих часов, присучивая оторвавшиеся нитки или вечно ползая под станками на полу. Робин был прав: они превратились в машины.

Эмили первой заметила, что Бесс заболела. Сейчас ее звонкого смеха почти не было слышно, вместо этого она большую часть времени кашляла. Под глазами у нее появились темные круги, похожие на синяки, и казалось, что она чувствует постоянную усталость, что было на нее совершенно не похоже. Не было того, что могло бы заставить ее улыбнуться. Она не задавала колких вопросов, не рассказывала историй. В те дни ей было тяжело работать, и Крикк постоянно стоял над ней, наблюдая, кричал, толкал, не давая возможности остановиться и отдышаться после приступа кашля.

– Ей плохо, – сказала ему Лиззи, и получила по спине палкой за вмешательство.

Тем не менее девочка не сводила с подруги внимательного взгляда. Несмотря на то что на улице стоял ужасный холод, учеников по-прежнему выгоняли на улицу на обед. Лиззи набросила на плечи Бесс свой плащ.

– Вот. Возьми это, – сказала она. – Я упарилась, Бесс.

Но Бесс сбросила его. Подползла к стене, пытаясь согреться, и казалось, ей не удается сделать это даже в те моменты, когда она оказывалась в доме, где жили ученики.

– Держись, завтра воскресенье, – сказала ей Лиззи. – Не нужно работать!

– О, мне уже гораздо лучше! – Бесс улыбнулась подруге бледной улыбкой. – Ни работы, ни Крикка, ни мастера Криспина, который орет на нас и пытается заставить работать быстрее!

Ей каким– то образом удалось, с трудом переставляя ноги, дойти до церкви вместе с остальными учениками, а Лиззи и Эмили помогали ей, держа под руки, но к тому времени, как они вернулись домой, кашель стал просто ужасающим. Наконец миссис Клеггинс заметила это и дала ей что-то настолько горькое, что глаза у девочки наполнились слезами.

– Это либо убьет тебя, либо вылечит, мисс, – мрачно заявила она. – А я видела ситуации похуже твоей, дитя. Если хочешь остаться в доме после уроков, пожалуйста. Но помни, будешь одна.

– Я лучше пойду в убежище, – шепнула Бесс на ухо Лиззи. – Там приятно и уютно.

– Может быть, тебе лучше погреться у огня, – предложила Лиззи. – Погрей ноги, Бесс.

– Мы можем взять туда подстилку. Что может быть теплее этого, Лиззи? Я спрячусь в нее, словно кролик в нору!

– Она еще не совсем закончена, но я принесу ее.

Когда миссис Клеггинс не смотрела, Лиззи быстро поднялась наверх, в их спальню, и вытащила из-под кровати подстилку из кусочков хлопка. Тайком, иногда при свете луны в спальне, они с Бесс вместе сшивали кусочки хлопка, собранные на фабрике. Они собирались постелить подстилку на одно из бревен, чтобы было удобнее сидеть, но, когда они забрались в убежище, Бесс обмотала ею колени и задрожала. Она сидела на бревнышке, сгорбившись и закрыв глаза.

– Тебе здесь все еще нравится, правда? – встревоженно поинтересовалась Лиззи.

Бесс вскинулась, открыв глаза.

– О-о-о, конечно, нравится! Это самое лучшее место в мире, вот что! Благодаря перышкам здесь так мило, ага? Напоминает о мисс Саре и том дне, когда она учила нас писать буквы. Мой листочек бумаги все еще здесь, рядом с твоим, верно? – И она ткнула пальцем туда, где на сделанных из ветвей стенках висели листки.

Лиззи нахмурилась. Трава, которую они использовали для крепления, порвалась много недель назад, когда ветер несколько раз врывался в убежище. Они находили листки повсюду, те были похожи на облетевшие белые лепестки.

– Да, – кивнула она. – Все еще там, Бесс. И ежик продолжает приходить, смотри! Сидит под своей кроваткой из хрустящих листьев и храпит, как старик!

Бесс улыбнулась.

– И маленькие мышки приходят и возятся здесь, верно? Это и их дом тоже, правда? Мне здесь ужасно нравится.

Бесс всегда вставала последней. Всегда, и Лиззи обычно приходилось вытаскивать ее из постели прежде, чем это гораздо грубее сделает миссис Клеггинс. Обычно Бесс шутила по этому поводу.

– О-о-о, я могла бы поваляться! – говорила она. – Постель такая удобная! – Но утром дня, последовавшего за тем, когда они ходили в убежище, она только глубоко вздохнула и пробормотала: – Пожалуйста, Лиззи, оставь меня здесь. Я сегодня не могу работать.

– Пожалуйста, вставай, – взмолилась Лиззи. – Ты очень больна?

– Нет. Не больна. Оставь меня, Лиззи.

К тому моменту как Бесс наконец встала, все плащи пропали, включая и ее собственный. Они с Лиззи искали его под всеми кроватями, пока миссис Клеггинс не выставила их за порог, сказав Бесс, что той придется бежать очень быстро, чтобы уворачиваться от дождевых капель. Но Бесс чувствовала себя слишком плохо, чтобы бежать. Лиззи попыталась поделиться с ней своим плащом, набросив его на плечи обеим, и это немного развеселило Бесс, потому что их тень в свете фонарика стала похожей на чудовище с крыльями. Они бежали по лужам под проливным дождем и, тяжело дыша и кашляя, в конце концов добежали до фабрики. Волосы Бесс сбились в пряди и стали похожи на крысиные хвосты. Ее платье и передник промокли до нитки. Девочка дрожала от холода весь день, стараясь изо всех сил собирать хлопок с пола, хотя иногда, когда Крикк проходил мимо, она просто стояла на четвереньках, тяжело дыша, чувствуя слишком сильную усталость, чтобы хотя бы шевельнуться. Она снова промокла по дороге обратно в дом для учеников, потому что постоянно выскальзывала из-под плаща Лиззи. Легла в своем влажном платье и так, дрожа, и спала рядом с девочкой, с которой делила постель. Ночью у нее поднялась температура, к утру глаза покраснели и воспалились. Она потеряла голос и могла разговаривать только хриплым шепотом. Тем не менее ее снова послали на работу. Плащ ее вернулся так же неожиданно, как и пропал. Было очевидно, что одна из девочек просто решила надеть два, потому что на улице было слишком холодно, но никто так и не признался, что брал плащ. Миссис Клеггинс попробовала горячий лоб Бесс, осмотрела язык и сказала, что ей нужно идти работать. Девочка каким-то образом сумела продержаться целый день, дрожа и кашляя. Отказалась от завтрака и обеда, и к концу дня Эмили и Лиззи пришлось помочь ей дойти обратно до дома под моросящим дождем. Они отвели ее прямо наверх, и Лиззи залезла в постель рядом с ней и обняла ее, чтобы согреть. Эмили сидела на постели напротив и пыталась подбодрить обеих девочек, рассказывая истории.

– Она такая горячая! – прошептала Лиззи, испугавшись. Эмили коснулась руки Бесс.

– Как огонь, точно, – согласилась она. – Мокрая, горячая и дышит тяжело. Я позову миссис Клеггинс.

Миссис Клеггинс раздраженно щелкнула языком и стала подниматься по лестнице, держа в руках баночку с уксусом и патокой. Бесс стошнило.

– Идите вниз, пейте чай, девочки. А эта пусть полежит в постели, как исключение. Если ей не станет лучше к утру, мне придется просить у мастера Криспина разрешения послать за доктором, и уж будьте уверены, он будет недоволен.

– Но можно мне спать с ней сегодня? – спросила Лиззи.

– Полагаю, что да, – отозвалась миссис Клеггинс. – Если хочешь заразиться этим, что бы у нее ни было. Иди и принеси ей немного каши.

Но Бесс не смогла есть ни кашу, ни что бы то ни было еще. Лиззи сидела с ней, держала ее за руку и рассказывала шепотом истории про существо, которое живет в убежище.

– Я думаю, что мистеру Ежу снятся отличные сны про червяков и слизней, – рассказывала она. – «Где Лиззи и Бесс? – спрашивает он себя. – Здесь без них так одиноко!»

– Мне нравится мистер Еж, – пробормотала Бесс. – У моего дедушки был похожий подбородок.

Когда в спальню пришли другие девочки и миссис Клеггинс заперла их на ночь, как обычно, и унесла лампу, Лиззи прижалась к Бесс и обняла ее.

– Ты вся горишь, – испуганно произнесла она.

Бесс попыталась сесть.

– Не дай им положить меня на кладбище учеников.

– Ты поправишься, когда придет доктор, – шепотом отозвалась Лиззи. Голос ее дрожал. – Я за тобой присмотрю.

– Пожалуйста, Господи, пусть она поправится, – прошептала она себе под нос. – Пожалуйста! О, пожалуйста!

Бесс умерла перед самым рассветом. Она ушла тихо и быстро, словно сгоревшая свеча. Лиззи уловила, когда это произошло. Она почувствовала, как ее подруга вздрогнула, а затем совершенно затихла. Она лежала рядом с широко открытыми глазами, слишком напуганная, чтобы пошевелиться, слишком напуганная, чтобы позвать Эмили или кого-то из девочек. Когда миссис Клеггинс открыла дверь утром, она бросила взгляд на лежавшего неподвижно бледного ребенка и закрыла ему лицо покрывалом.

– Упокой Господь ее душу. Она была смышленой, эта девочка, – вот и все, что она сказала.

Потрясенные ученицы медленно спускались по лестнице, а затем их отправили на работу, словно ничего и не произошло. Они шли молча, склонив головы, глубоко погрузившись в страшные размышления. Эмили обняла сестру за плечи, но Лиззи стряхнула ее руку: девочка слишком сильно горевала, чтобы говорить, и была слишком напугана, чтобы плакать. «Бесс умерла, – вот и все, о чем она могла думать. И так продолжалось весь день. – Моя подруга умерла. Бесс».

Весь день Эмили поглядывала на Лиззи. Она сама кручинилась из-за Бесс, но знала, что для Лиззи все гораздо хуже. Иногда она ловила ее взгляд, когда та выбиралась из-под машины; лицо у девочки было каменным и бледным от горя. Когда зазвонил колокол, возвещающий об окончании рабочего дня, Эмили выбежала на улицу, собираясь идти домой с ней, попытаться успокоить ее, но Лиззи уже убежала впереди всех по длинной дороге, ведущей к дому для учеников. Она распахнула входную дверь, взбежала наверх по лестнице в спальню для девочек.

Комната была пуста. Бесс не было.

Вот теперь Лиззи расплакалась. Она всхлипывала и колотила кулачками по стене, бросилась на постель, пока миссис Клеггинс не заставила ее встать на ноги, подняла ее зареванное лицо и велела ей успокоиться, потому что та просто обязана сделать это.

– Где Бесс? Куда ее забрали?

– Похоронили.

Лиззи пробежала мимо нее, схватила висевший на крючке плащ, скатилась вниз по лестнице и выбежала на улицу, расталкивая Эмили и других, обезумевшая от горя.

– Миссис Клеггинс, пожалуйста, можно мне пойти за ней, – взмолилась Эмили. – Пожалуйста, я найду ее и приведу обратно.

Но миссис Клеггинс заперла входную дверь и стала в проходе, закрыв его спиной.

– Я не могу позволить еще и тебе бродить в темноте, – строго сказала она. – Ты можешь свалиться в реку или в мельничный пруд, или тебя разорвет на части поток воды, приводящий в движение мельницу. Отправляйся в постель. Я повешу лампу на гвоздь у двери, чтобы ребенок мог вернуться домой. Я услышу, если она постучит в дверь. Поднимайтесь наверх, помолитесь о мертвой. Вот и все, что вы можете сделать.

В спальне Эмили открыла ставни и стала смотреть на черный холм, на черные силуэты деревьев, на черный дождь, на черную-пречерную ночь. Она сходила с ума от ужаса при мысли о том, что Лиззи бродит там совсем одна.

– Лиззи, Лиззи, где же ты? – всхлипывала она. – Лиззи, вернись!

23

Потерянные дети

Лиззи карабкалась по краю берега реки, идя на ощупь и по памяти в кромешной тьме. Девочка проникла в маленькое убежище, которое они построили вместе с Бесс, однако оставаться там не собиралась. Схватив свою подстилку из хлопка, она принялась на ощупь собирать гусиные перья и куски бумаги; все, что могла найти в их особом месте и что так любила Бесс. Затем выползла наружу и побежала. Теперь тропа вдоль берега заросла ежевикой, кусты царапали ей щеки, выдирали волосы, словно костлявые пальцы с острыми ужасными когтями. Вокруг росли деревья, и их корявые ветви тянулись к ней, словно руки скелета, пытаясь схватить и задушить. Время от времени между облаками показывалась луна, окутывая все причудливой блеклой мглой, освещая ей дорогу к тому клочку земли, где хоронили умерших учеников. Она сразу же заметила, что один из могильных холмиков появился совсем недавно. Девочка подбежала к нему и опустилась на колени рядом с ним.

– Я пришла, чтобы ты не скучала, Бесс, – прошептала она. – Потому что тебе ведь страшно быть здесь совсем одной. И, посмотри, я принесла тебе маленькую подстилку, чтобы согреть тебя.

Она расправила подстилку и уложила ее на могильный холм, воткнула перья и клочки бумаги в складки.

– Теперь совсем как в нашем убежище, – прошептала она. – Как в нашем собственном дворце.

Надвигалась темная ночь, на кладбище стало холодно. В долине лаяли лисы. В подлеске шуршали какие-то существа. Лиззи начало казаться, что среди деревьев парят белые фигуры, легкие, словно воздух: то здесь, то там, то снова здесь – бледное мерцание бесформенных сгустков света.

– Вы – потерянные дети? – прошептала она.

Что– то протяжно вскрикнуло в ночи, что-то другое ответило. Последовала пауза, затем крик повторился. «Совы, это просто совы», – говорила себе Лиззи, но крики раздавались снова, то здесь, то там, повсюду вокруг нее; это было похоже на плач беспомощных детей.

– Смотри, Бесс. Все потерянные дети пришли присмотреть за тобой. Так что не бойся, ты теперь не одна, видишь? – Лиззи закуталась в плащ и легла на землю, наконец успокоившись и утихомирившись под звуки завывающего ветра.

В ту ночь мисс Сара возвращалась домой поздно после визита к подруге, жившей в Олдкасле. Она выглядывала из окошка кареты, мечтательно вспоминая очень милого брата подруги, когда ей показалось, что она видит маленькую фигурку, бегущую по другому берегу реки. Она попросила кучера остановиться на минутку и вышла из кареты. Подняв высоко фонарь, подошла к обрыву, встала на хрупком старом мостике, соединявшем берега. Под ней плескалась и швырялась брызгами вода, приводившая в движение отцовскую фабрику, словно огромное рычащее ночное чудовище. Луну время от времени застилали тучи, деревья качались, размахивая своими поблескивающими в лунном свете влажными белыми ветвями.

«Вот что я видела, – сказала она себе. – Просто деревья в лунном свете. Кроме того, сейчас слишком холодно, чтобы стоять здесь, в темноте. Поезжай домой, Сара, съешь горячий ужин, а затем отправляйся в постель».

И она двинулась обратно к карете, остановилась рядом с ней, снова вглядываясь в черноту за рекой.

– Что-то не так, мисс Сара? – спросил кучер.

– Нет, все в порядке. Поехали. – Но ее не оставляло ощущение, что она видела что-то бледное; она не могла заставить себя не думать о том, что это мог быть ребенок. А если так, то что делает ребенок там, на берегу реки, один-одинешенек, в такое время?

Дома горел яркий огонь. Родители и брат дожидались ее, чтобы поужинать вместе. Однако девушка была слишком встревожена и обеспокоена, слишком нервничала, чтобы поддерживать разговор. Мастер Блэкторн, напротив, был весел, поскольку только что получил груз хлопка из Вест-Индии по очень хорошей цене.

– Я покупаю на другой плантации, – рассказывал он семье, потирая руки. – Это было отличнейшее решение, Криспин.

– Надеюсь, с рабами там обращаются хорошо, – резко заявила Сара.

– С рабами обращаются хорошо! – презрительно фыркнул ее отец. – Что за мысль, Сара! Рабов покупают не для того, чтобы обращаться с ними хорошо. Их покупают для того, чтобы они работали.

– Довольно! – оборвала его речь жена. – Довольно. Мы не будем думать о рабах за ужином. У меня от этого начинается несварение желудка.

Но Сара не собиралась оставлять эту тему:

– Ты должен знать, насколько дурно обращаются с рабами. Все газеты пишут об этом!

– Ты повела себя очень грубо по отношению к отцу, – прошептала ей мать.

– Моя сестра слишком много читает и слишком мало понимает, – фыркнул Криспин.

– Наша страна извлекает выгоду из торговли хлопком. Мы – великая нация. Я горжусь тем, что являюсь частью ее, – заявил мастер Блэкторн. – Поэтому оставим это, дорогая моя.

– И боюсь, с рабочими на фабрике обращаются так же дурно, – пробормотала Сара, закусив губу. Прежде она никогда не говорила настолько откровенно, однако из памяти все не уходила темная река, вспоминалось призрачное видение бегущего сквозь ночь ребенка. Это видение не оставляло ее. Девушка была совершенно беспомощна перед ним. – Мне их так жаль, когда я вижу, как они бредут домой каждый день – особенно маленькие дети, ученики. Ты же видел, как они напуганы, как устали.

Ее мать покачала головой, веля дочери остановиться, ей казалось, что сейчас самое время сделать это.

– Напуганы? О Сара! Что за глупости! Я никогда ничего подобного не видела.

«Может быть, потому, что не хотела видеть», – говорил взгляд Сары, но девушка все же решила на этот раз придержать язык.

– Тебя не касается, как обращаются с рабочими, – щелкнул зубами Криспин. – Управление фабрикой – это мужская работа, не для слабонервной женщины!

Ее отец промокнул рот салфеткой.

– Бросьте, дорогие мои. Зачем ссориться в такой-то день? Мы даем этим людям работу, помните? Зарплату! Давайте выпьем за Бликдейлскую фабрику, сердце этой общины!

Сара поднялась.

– Извините. Я не голодна.

Она отправилась в свою комнату и принялась расхаживать взад-вперед, слишком рассерженная, чтобы шить или читать. Услышала, как мать поднялась к себе в комнату. Услышала, как отец и Криспин смеются вместе в кабинете. В комнату вошла ее служанка, привести в порядок лампы, и Сара вдруг спросила у нее:

– Хетти, что на дальней стороне реки?

– Там, мисс? Ничего.

– Ты уверена? Есть мост. Он должен куда-то вести.

Хетти понизила голос до шепота:

– Просто кладбище учеников, мисс. – Она повернулась, чтобы выйти из комнаты, однако Сара резко окликнула ее.

– Принеси свой плащ и мой тоже. Мы пойдем пройдемся.

– Пройдемся, мисс? В такое позднее время?

– Мне нужно подышать свежим воздухом. Прогуляться.

– Прогуляться, мисс? – бессильно повторила Хетти. – Куда же?

– Думается, что мне нужно пойти на кладбище.

Хетти заворчала, но плащи принесла. Они бесшумно выскользнули из дома и пошли по дороге, ведущей прочь от фабрики. Дойдя до старого моста, служанка замедлила шаг, стала плотнее кутаться в плащ.

– Я не хочу идти дальше, мисс.

– Я тоже. Но думается мне, что мы обязаны сделать это.

Они молча пересекли мост, пошли по заросшему кустарником берегу вдоль реки. К тому моменту, как они дошли до кладбища, глаза Хетти едва не вываливались из орбит от страха перед совами, которые ухали так близко от нее, от шуршащих под ногами существ и пугающей белизны деревьев в лунном свете. Ей вспомнились плачущие звуки в ночи; вспомнились истории о потерянных детях. Но ее хозяйка мрачно продолжала идти вперед, прокладывая дорогу сквозь холмы и пригорки, из которых и состояло кладбище учеников. Она шла вперед медленно, высоко подняв фонарь, и увидела лежащего на земле ребенка.

У Хетти захватило дух.

– Это одна из наших учениц, – прошептала она. – Узнаю по рабочей одежде.

Когда они подошли ближе, Лиззи села, испуганная светом фонаря, затем вскочила на ноги. Сара поймала ее прежде, чем та успела сбежать.

– Подожди, малышка. Что ты здесь делаешь?

Лиззи обхватила себя руками и задрожала.

– Я пришла, чтобы Бесс не было скучно. Чтобы она не боялась.

Сара поглядела на свежий холмик земли и кивнула. Теперь она поняла, что произошло. Подошла ближе к Лиззи.

– Она здесь? – девушка указала на могилу, и Лиззи кивнула.

– Это Бесс, мисс.

– Бесс? Твоя подруга? – Сара обняла Лиззи, села рядом с ней, нежно укачивая ее, а Хетти переминалась с ноги на ногу, пытаясь согреться.

– Она уснула, – наконец сказала Сара. – Понесешь ее, Хетти? Я возьму фонарь, и если станет слишком тяжело, отдашь ее мне.

Сложением Хетти напоминала упряжную лошадь, а Лиззи была худенькой и маленькой. Служанка подняла ее и с легкостью понесла вперед, быстро пробираясь между деревьями, чтобы поскорее уйти от этого страшного места, где хоронили умерших на фабрике детей и не писали на надгробиях имена, которые можно было бы запомнить. Добравшись до дома хозяина фабрики, Сара велела Хетти сразу отнести Лиззи наверх, в комнаты для слуг в мансарде.

– Согрей ее сегодня. Завтра разбуди вовремя, чтобы она успела на свою смену на фабрику. Она не должна опоздать. А я скажу миссис Клеггинс, что мы нашли ее в темноте и что было уже слишком поздно, чтобы будить всех в доме, где живут ученики. Я прослежу за тем, чтобы ее не наказали. Бедное дитя. – Теперь, увидев девочку при свете, она узнала копну ее золотисто-каштановых волос. – Я знаю эту малышку, – с грустью в голосе произнесла она. – И помню ее подругу. Позаботься о ней сегодня, Хетти.

24

Ужасное происшествие

Возможно, Лиззи так никогда по-настоящему и не сумела смириться с утратой Бесс, не сумела оправиться после той ночи, проведенной на болоте на кладбище. Снова пришла весна, леса наполнились смешливыми криками зеленых дятлов. Высоко в кронах деревьев вили гнезда грачи, а земля под ними была устлана дикими гиацинтами. Дети шли на работу, когда было уже светло, и возвращались обратно, а солнце все еще светило; но Лиззи никогда больше не ходила в убежище, которое сделали они с Бесс, никогда не танцевала, не пела – избегала занятий, которые развлекали других учеников в свободное время. Она сидела в одиночестве, наблюдая и мечтая. Иногда рядом с ней сидел Сэм, играл на флейте сочиненные им мелодии, придумывал шутки, пытаясь заставить девочку улыбнуться, а она просто смотрела на него, словно перестала узнавать. По воскресеньям молча ходила в Олдкасл и обратно, словно это было то же самое, что ходить на работу на фабрику по другим дням; в этих прогулках для нее больше не было ничего удивительного.

– Сегодня у нас семьдесят второе воскресенье, – сказала ей Эмили, пытаясь подбодрить. – Угадай, сколько еще пройдет, прежде чем закончится наше обучение?

Лиззи пожала плечами. Какая теперь разница?

– Честно говоря, я понятия не имею! – рассмеялась Эмили. – Не знаю, умею ли я считать до стольких! Работа лучше не становится, спина болит не переставая, я кашляю, как старик; но я была счастлива целых семьдесят два дня! Это здорово, правда, Лиззи?

В глубине души она задумывалась над тем, сможет ли Лиззи когда-нибудь снова стать счастливой. Она казалась такой усталой и вялой, работала словно в трансе, наклоняясь и подбирая, снова наклоняясь и снова подбирая, и к концу каждого дня практически засыпала. И именно потому, что она так безмерно устала, с ней и приключилось то ужасное происшествие.

Это случилось в конце мая, в самый чудесный день в году. Казалось, работа в тот день длилась бесконечно. Внутри колес жужжали колесики, зубцы терлись о зубцы, наматывались нити, летел пух; все молчали, или передавали информацию одними губами, или танцевали в деревянных башмаках у машин. Им хотелось выйти на улицу, почувствовать лучи солнца на лице. Длинный, очень длинный день тянулся нескончаемо.

Наконец прозвучал колокол, возвещая о конце рабочего дня для учеников, и Лиззи, сонная от усталости, выпрямилась, вылезая из-под своей машины, на долю секунды быстрее, чем было необходимо. Внезапно завязки ее передника оказались в движущейся каретке. Девочка вскрикнула, пытаясь высвободиться, но каретка двигалась со слишком большой силой и была слишком быстра. Ее потащило к задней стенке машины, затем обратно вперед, снова назад, девочка бессильно колотила руками и ногами об пол. Она извивалась и брыкалась, но никто не замечал; возвращалась обратно, стучала по полу, но ее передник безнадежно застрял в машине и затягивался все туже и туже. Девочка не могла высвободиться, не могла вскрикнуть, в легких не осталось воздуха, ее таскало взад-вперед, как тряпичную куклу.

Наконец Фло заметила, что случилось, и, крича, бросилась к Крикку. Кто-то побежал звать Эмили. Подбежал Крикк, ругаясь на чем свет стоит и кляня Лиззи за беспечность, за брызги крови, за потерянное время, за испорченную работу. Нажал на рычаг, остановил машину, Фло вместе с Эмили нырнули под нее и дрожащими пальцами стали пытаться высвободить Лиззи из ловушки, в которую та попала.

– О Лиззи! Лиззи! – плакала Эмили. – Посмотри, что стряслось! О, только посмотри на себя!

Пришлось разрезать передник Лиззи, чтобы освободить девочку, а затем ее вытащили из-под машины и уложили на пол. Над ней столпились рабочие и тут же были отправлены обратно на свои места.

– Еще не время! – кричал Крикк.

– Она жива? – одними губами спросила Фло.

– Я не знаю. Я не знаю, – простонала Эмили. Поднялась, беспомощно огляделась по сторонам. – Нужно выбираться отсюда, здесь слишком жарко и шумно.

Они с Фло вместе вынесли Лиззи из цеха, обходя машины и глазеющих рабочих. Крикк мерял шагами пол, и взгляд у него был мрачный и непреклонный. Никто не имел права остановиться, чтобы помочь им. Медленно, осторожно, они отнесли ее вниз, снова уложили на пол. Эмили практически не видела, что делает, потому что по щекам у нее бежали слезы, застилая взгляд.

– Мне нужно возвращаться, – сказала Фло. – Иначе Крикк уволит меня.

Эмили кивнула. Она бессильно огляделась вокруг, потом увидела несколько каталок, подготовленных для того, чтобы забирать с повозок тюки с хлопком. Теперь она точно знала, что делать. Она подкатила одну из них туда, где лежала Лиззи. Девочка была бледной, как хлопок. Эмили осторожно перенесла сестру на каталку и повезла ее прочь из здания, готовая в любой момент услышать яростный рев Крикка. Выкатила ее по грязной дороге на выложенный булыжником двор хозяйского дома. Кто там может оказаться? Мастер Криспин? Миссис Блэкторн? Но бояться их времени не было. Думать – тоже. Взбежав по ступенькам, она заколотила обоими кулаками в переднюю дверь. Служанка слегка приоткрыла ее и тут же попыталась закрыть снова, рассердившись при виде одной из учениц, стоящей у дверей среди дня.

– Я хочу видеть мисс Сару, – всхлипнула Эмили, изо всех сил упираясь в дверь.

Было в ее голосе и лице нечто такое – то ли испуг, то ли горе, – что заставило служанку открыть дверь, как полагается. Она увидела забрызганного кровью ребенка, лежащего на деревянной каталке, закрыла рот ладонью, а затем бросилась в комнату, где Сара и ее брат читали газеты.

– Мисс Сара, там одна из девочек с фабрики хочет видеть вас. Одна из учениц.

Мастер Криспин сердито встряхнул газетой.

– Отошли ее обратно на работу, – рявкнул он. – Что она себе позволяет?

– Похоже на то, что произошел несчастный случай, – испуганно ответила служанка. – Кажется, ребенок умер.

Мисс Сара в мгновение ока оказалась в дверях. Выбежав к Эмили, она с ужасом увидела бледное лицо Лиззи.

– Опять тот же самый ребенок!

– Ее зовут Лиззи, мисс, – сказала Эмили. От страха она едва могла говорить.

– Что случилось? Ты видела?

Эмили покачала головой:

– Меня там не было. Она застряла под прядильной машиной, когда собирала. Зацепилась передником. – Девочка теребила в руках тесемки собственного передника, затягивая их туже, не зная, что делать и что сказать.

По ступенькам спустился мастер Криспин и присоединился к ним, все еще держа в руках газету.

– Почему эти дети столь неосторожны? – удивился он. Положил руку на голову Лиззи. – Она совсем холодная, – он поглядел на Эмили. – А ты лучше возвращайся к своей машине.

– Некоторые вещи важнее, чем хлопок, – резко оборвала его сестра. Она опустилась на колени и взяла Лиззи за руку, пытаясь нащупать пульс.

– Мисс… – прошептала Эмили. – Она… – но закончить вопрос не сумела; слишком силен был страх.

– Лучше ее не трогать, верно? – спросила у брата мисс Сара.

– Да, так будет лучше. Я пошлю за доктором, если еще не слишком поздно. – Мастер Криспин поднялся. – Мы можем отвезти ее на другую сторону дома и вкатить в дом через кухню, чтобы не везти по лестнице. Ты останешься с ней. А я пойду и спрошу у Крикка, что произошло. – Он бросил взгляд на Эмили. – Я же сказал тебе, девочка: возвращайся к своей машине. Ты ничего не сможешь сделать.

Эмили проглотила стоявшие в горле слезы и пошла прочь, беспомощно наблюдая, как из дома высыпали слуги. Затем Лиззи повезли на другую сторону дома, и она скрылась из виду.

25

Никаких новостей для Эмили

Два часа спустя верхом на лошади прибыл доктор Окстон. Это был пожилой мужчина, очень сутулый, как согнутое от ветра дерево, и когда он подходил к дому, а затем поднимался по лестнице, можно было подумать, что ему самому нужен доктор. Обычно он приезжал в Бликдейл только затем, чтобы дать совет, сколько лекарств давать больным детям. Иногда ему удавалось вылечить их, иногда – нет, но всякий раз, приезжая, он глядел на темное здание фабрики и говорил:

– Это не место для детей, будь то больных или здоровых. – У него был низкий голос, огорченно клокотавший в горле.

Несмотря на жаркий день, Хетти укрыла Лиззи теплым одеялом. Они с мисс Сарой сидели с ней в кухне, каждая со своей стороны, и держали ее за слабые руки. Увидев, в каком состоянии находится Лиззи, доктор покачал головой.

– Что ж, мисс Блэкторн, у вас есть хотя бы немного человечности. Вы принесли в свой дом умирающего ребенка.

Сара всхлипнула от отчаяния.

– Пожалуйста, доктор Окстон, не говорите так. Ведь вы наверняка сумеете спасти ее?

– Я доктор, а не чудодей. Она в очень плохом состоянии.

– Бедная маленькая Лиззи.

– Вы знаете эту девочку? – спросил он.

Та кивнула:

– Немного.

– Я могу отправить ее в больницу, но это очень далеко и дорога отсюда будет очень тяжелой. Это не пойдет ей на пользу, одни только ямы на дорогах чего стоят.

– Значит, она должна остаться здесь, – сказала Сара. – Сделаем все возможное.

– У меня нет лекарств, чтобы помочь ей. Я могу наложить шины на кости; со временем они срастутся. Кровь не проблема; вы можете вымыть ее, и кровотечений больше не будет, если она будет в покое. Но ее душа испытала настолько сильный шок, что она впала в глубокую кому. Вы же видите. Если она останется здесь, за ней нужно присматривать день и ночь. Ей должно быть тепло и удобно, но более того, ее нужно осторожно пробудить от кошмара. Если вы сможете так сделать в этом богом забытом месте, то есть шанс, что у ребенка вернется воля к жизни.

– Мы попытаемся, – сказала Сара, поглядев на Хетти. – Правда?

Хетти вытерла глаза передником и кивнула.

– Да благословит Господь эту девочку, она не должна вернуться на то кладбище, мисс Сара.

В комнате Сары поставили постель, и Лиззи осторожно перенесли на второй этаж. Доктор Окстон пронаблюдал за тем, как были обработаны и перевязаны раны, как на конечности наложили шины, как к губам Лиззи прижали мокрую губку, пока та лежала в глубоком сне. Поужинав добрым мясом и вином, он, так же согнувшись, вышел из дома и поехал обратно домой.

После ухода доктора в комнате воцарилась глухая, безнадежная тишина. Сара раздвинула тяжелые занавески, впуская в комнату остатки солнечного света. Пришла ее мать и с ужасом уставилась на ребенка, лежащего на кровати на колесиках.

– Ты что, совсем ума лишилась? – поинтересовалась она. – Дети с фабрики вечно болеют. Ты хочешь превратить этот дом в больницу?

Сара коснулась волос Лиззи:

– Я ее знаю. Я просто не могу позволить ей умереть, мама.

– Я даже представить себе не могу, что скажут на этот счет твой отец и твой брат. Притащить в дом ребенка с фабрики, в свою комнату!

– Им не обязательно знать, – ответила Сара. – Криспин, наверное, даже не спросит.

– Если спросит, я скажу, что доктор Окстон забрал ее с собой. Запомни, Хетти. Жаль, что он не сделал этого и не избавил нас от всей этой возни. – И ее мать величественной походкой удалилась из комнаты, а Сара опустилась в кресло рядом с кроватью Лиззи.

– Я рада, что он не сделал этого, – пробормотала она и поглядела на служанку. – Я чувствую такую привязанность к этой малышке, Хетти. Она все время возвращается в мою жизнь. Я должна помочь ей, правда?

– Сначала вы позаботьтесь о себе, вот что вы должны сделать, – строго заявила Хетти. – Я принесу вам что-нибудь поужинать, а когда совсем стемнеет, посижу с ней, а вы поспите. Вам понадобятся для этого все силы. Нам обеим.

Всю следующую неделю Эмили провела словно в трансе от тревоги и отчаяния. Она так волновалась за Лиззи, что не спала ночами, а днем, словно зачарованная, наблюдала, как, постукивая, движутся оси прядильной машины. «И так будет всегда, день за днем, год за годом, – подумала она. – Я буду такой же, как другие девочки, все эти женщины, и в моей жизни не будет ничего другого. И если Лиззи умрет, из моей жизни исчезнет все, что я когда-либо любила».

Она наблюдала, как мастер Криспин прохаживается по цехам фабрики. Однажды он подошел к ее машине. Девочка подумала, что он заговорит с ней о Лиззи, но это оказалось не так. Он прошел мимо, глаза его блестели.

– Мастер Криспин! – позвала она. – Можно спросить вас, мастер Криспин? – Он замер на полсекунды, услышав высокий девичий голос у себя за спиной. Повернул голову, даже не узнав ее, и лишь раздраженно махнул рукой, веля ей возвращаться к работе.

– Я даже не знаю, где Лиззи. Не представляю себе, поправилась ли она, жива ли вообще, – пожаловалась она Сэму во время обеденного перерыва. – И я боюсь пойти в дом мисс Сары и спросить у нее.

– Но ты должна спросить. Я пойду с тобой, – сказал Сэм. – Если хочешь, я схожу вместо тебя.

Эмили только головой покачала.

– Мастер Криспин рассердится, – сказала она. – Я в этом уверена. Я так боюсь его, Сэм. И миссис Блэкторн тоже. Я как-нибудь узнаю, но не стану спрашивать у парадной двери.

Вместо этого при всякой возможности она старалась подобраться поближе к кухонной двери. Приходила туда каждый день, но на нее никто не обращал внимания. Однажды вечером она увидела Хетти, стоящую во дворе, – та зевала и потягивалась, как если бы всю ночь не спала, – и, воспользовавшись возможностью, подбежала к ней.

– Извините, – сказала она. – Вы можете рассказать мне о Лиззи?

Хетти скрестила руки на груди. «И что теперь? – подумала она. – Если я скажу правду, эта девочка и еще бог знает кто из учеников будут каждый день приходить и спрашивать о ее здоровье. И тогда секрет мисс Сары раскроется, и у них с матерью, которая притворяется, что ничего не знает, будут неприятности, в этом я совершенно уверена. И я тоже попаду в беду».

– Что о ней? – медленно протянула она, пытаясь найти решение проблемы.

– Она… – Эмили все еще не могла задать этот вопрос. – Как она?

Хетти бросила быстрый взгляд на стоявшего с другой стороны двора мастера Криспина и быстро приняла решение.

– Ее забрал доктор Окстон, – сказала она. «Как бы там ни было, именно эти слова велела мне говорить миссис Блэкторн, – подумала женщина. – Я просто повторяю их». – Она в надежных руках, – благожелательно добавила она, потому что Эмили выглядела ужасно напуганной и расстроенной. А затем вернулась обратно в дом, крепко закрыв за собой дверь кухни. Прислонилась к ней спиной, пытаясь успокоиться.

– Это был грех, Хетти Гэмбл, – сказала она сама себе. – Эта бедная девочка с ума сходит от беспокойства. Но что я могу ей сказать? Лиззи погрузилась в такой глубокий сон, не шевелится, не ест, не говорит ничего; она словно умерла. Лучше, чтобы эта девочка надеялась, чем знала, как обстоят дела на самом деле.

– Что ты узнала? – спросил Эмили Сэм. Он стоял в отдалении с Мириам, подпрыгивая на месте от нетерпения и дожидаясь, пока она вернется с вымощенного булыжником двора.

Та покачала головой.

– Ничего существенного. Доктор забрал ее с собой, вот и все, что я узнала.

– Значит, он забрал ее в госпиталь! – воскликнул мальчик, и лицо его просветлело. – Она скоро вернется, будет скакать, как блоха.

– И работать под той самой машиной, которая попыталась сожрать ее.

Сэм бросил на нее хмурый взгляд, но Мириам только пожала плечами.

– Но ведь это правда, – сказала она. – Ей лучше без нее, где бы она ни была.

– Это точно, лучше быть подальше от жестокого Крикка. – согласился Сэм. – И еще Робин говорит, что на этих машинах должны стоять металлические ограничители, так-то.

– Ой, не слушай его! – рассмеялась Мириам. – Он выставил тебя настоящим дураком, Сэм Дженкинс, – и девушка пошла прочь.

Что бы она ни говорила о Робине Смолле, она готова была на все ради его улыбки, ради того, чтобы он снова закружил ее в танце, как это было на ярмарке. Сейчас она видела, как он разговаривал с другими ребятами, стоя в центре круга. «Он вернулся, – подумала она. – Он снова становится таким, как прежде. Может быть, он обратит на меня внимание и поглядит своим особенным взглядом. Как смотрел когда-то».

– Сэм, не связывайся с ним, – взмолилась Эмили. – Он лжец и обманщик. Он лишил тебя заработанных тобой денег!

– Он обещал вернуть их, – проворчал Сэм. – И, кроме того, он увидел, что в карете было место, когда меня оттащили от нее, и воспользовался этим шансом сам. Вот оно как все было, Эмили.

Эмили нетерпеливо вздохнула:

– Ты готов поверить во все, что он скажет тебе, Сэм. Ты очарован им, как и все остальные.

– Что ж, он говорил мне кое-что еще, и я ему действительно верю. Меня ограбили мастер Криспин и мастер Блэкторн, а не он. Если бы они лучше управляли фабрикой, мы не пытались бы сбежать. Не умерла бы Бесс. Не произошло бы этого случая с Лиззи. – Он надул губы. – Вот что говорит Робин. Он говорит, что у него есть план мести. И я – его часть!

Прежде чем Эмили успела что бы то ни было сказать, он бросился прочь от нее, потому что Робин поднял руку и свистом подозвал его, словно собаку.

Эмили чувствовала, что устала до предела, до глубины души. Все, чего ей хотелось, это лечь лицом вниз и погрузиться в сон. Когда девочек наконец отправили спать в их комнату, она с трудом поднялась по лестнице, но стоило ей свернуться калачиком на постели, как ее снова начали терзать сомнения и тревога за Лиззи и раздражение из-за Сэма. Что, если он совершит какую-нибудь глупость? Что бы ни задумал Робин, он отойдет в сторону и заставит Сэма расплачиваться вместо него – в этом девочка была совершенно уверена. Но гораздо больше, чем тревога за Сэма, ее мучило беспокойство за Лиззи. Миссис Клеггинс сказала ей то же самое, что и Хетти:

– Ее забрал с собой доктор Окстон. Вот и все, что я знаю.

Не мог же доктор просто забрать ее и никому не сказать, что с ней? Мисс Сара наверняка что-то знает, даже если ничего не знает ее служанка.

Каждый день по пути на фабрику она не сводила взгляда с дома Блэкторнов, надеясь хоть одним глазком увидеть в одном из окон мисс Сару. Иногда она слышала кудахтанье кур, однажды увидела во дворе синее платье Хетти. Она попыталась вырваться из вереницы остальных работниц фабрики, но Крикк рявкнул на нее, веля возвращаться на место, и взгляд его был подобен удару локтем под дых. Весь день во время работы она оглядывалась через плечо, решив, что если снова увидит мастера Криспина, то соберется с духом и заговорит с ним. Может быть, однажды с ним будет мисс Сара. Иногда она заходила к ним. И если это случится снова, она наверняка узнает Эмили и улыбнется ей своей обнадеживающей улыбкой. Больше девочке ничего не было нужно. Но тянулись дни, а из хозяйского дома никто не приходил.

26

Где я?

Хетти и Сара дежурили подле Лиззи всю неделю по очереди. Миссис Блэкторн в комнату не приходила никогда; она решила для себя, что ничего не хочет знать об этом ребенке. Получив запрос от миссис Клеггинс из дома для учеников, ответила, что ребенок находится на попечении доктора. Она убедила сама себя, что доктор Окстон действительно забрал девочку. Если ей встречались Хетти или собственная дочь, поднимающиеся по лестнице с миской воды в руках, она просто отворачивалась. Женщина полагала, что ее работа заключается в том, чтобы ее муж и сын были сыты и счастливы; а их работа состояла в том, чтобы руководить Бликдейлской фабрикой. А чем занимается в свободное время Сара – личное дело дочери.

Однажды, спустя несколько недель после происшествия, в смену Хетти Лиззи вышла из состояния комы. Ей казалось, что ее закутали в кокон; спутали ноги тугими веревками, привязали к бокам руки, не давали открыть глаза и рот. Она попыталась заговорить, но ничего не получилось. Она попыталась выпутаться из кокона, но не смогла – паутина была слишком крепка, требовались чересчур большие усилия. Она попыталась выбраться из темноты, но та оказалась чрезвычайно глубокой. Это произошло за несколько часов до того, как девочка проснулась снова. Почувствовала, что вырывается из темного водоворота. Глаза медленно открылись и увидели свет.

Рядом с ней дремала Хетти, держа ее за руку. Почувствовав, что рука высвободилась, женщина открыла глаза и увидела удивленный взгляд Лиззи.

– Где я? – поинтересовалась девочка.

– О Лиззи! – воскликнула Хетти. – Ты проснулась! Тебе лучше! Тебе лучше? Не шевелись! Лежи тихонько! Ох, господи, тебе действительно лучше?

Лиззи смотрела на нее непонимающим взглядом.

– Где я? – снова спросила она.

– Ты в комнате мисс Сары!

– Мисс Сары?

– Мисс Блэкторн. – Хетти растирала руки Лиззи, словно ее все еще нужно было согревать. – Она ухаживала за тобой.

– Мисс Блэкторн? – нахмурилась Лиззи. – Кто такая мисс Блэкторн? – Она снова закрыла глаза и провалилась в сон, но это был естественный сон, в этом Хетти была уверена. Не кома. Щеки уже не были смертельно бледны, веки слегка трепетали, словно сон был очень поверхностным. Набравшись смелости, Хетти отпустила руку девочки и бросилась на поиски Сары, которая сидела и шила на первом этаже.

– Она проснулась! Она разговаривала! – прошептала она. – Кажется, этот ребенок будет жить!

Лиззи снова проснулась, ей снился приятный сон о былых временах: как она сидит у очага вместе с женщиной, мальчиком и еще одной девочкой. Она не знала, кто они такие, но эти люди отчего-то вызывали у нее чувство уверенности и безопасности. Девочка открыла глаза, окинула взглядом незнакомую комнату, задумалась. Она не могла вспомнить ничего из того, что происходило с ней. Она понятия не имела, почему лежит на чистых простынях в комнате цвета зеленых яблок. Все тело болело, а когда она попыталась сесть, то оказалось, что одна рука туго примотана к телу, так что она совершенно не могла пошевелить ею, вся кожа была пунцовой и желтой от синяков. Она не помнила, как машина таскала ее взад-вперед, словно тряпичную куклу. Осторожно выбравшись из постели, она увидела, что одна нога у нее так же покрыта синяками, как и рука. В этот миг дверь открылась, в комнату вошла светловолосая девушка и подбежала к ней, вне себя от радости и тревоги.

– Лиззи! Лиззи! Ты действительно очнулась! Только больше не вставай! Немедленно ложись обратно!

В комнату вошла еще одна женщина, та массивная, в синем платье, которая сидела у ее постели чуть раньше. Она принесла миску с водой, которую поставила на полированный столик у окна.

– Кто будет мыть ее, я или вы, мисс Сара? – спросила она. – Еще одному из нас нужно принести ей еду снизу, а другой должен отправить послание доктору Окстону и спросить у него, что делать дальше, теперь, когда она очнулась.

– Ты помой, – сказала та, что моложе, – а я сделаю все остальное. – Она склонилась над Лиззи, убрала волосы с глаз, улыбнулась девочке. – Как ты себя чувствуешь, дитя?

– Где я? – спросила Лиззи.

Крупная женщина расхохоталась.

– Вот только это и говорит целый день! «Где я? Где я?» Я сказала ей: «Ты в комнате мисс Сары», а она спрашивает: «Кто такая мисс Сара?» А потом уснула, благослови ее Господь.

– Я принесу из кухни что-нибудь теплое и легкое, – сказала Сара. – А потом отправлю записку доктору Окстону. Все это похоже на чудо, правда, Хетти? – и она отодвинула шторы, впуская в комнату летнее солнце.

– Помоем тебя – и тебе станет еще лучше, – сказала Хетти, обращаясь к Лиззи. – А затем я помажу эти синяки одной отличной мазью, хотя моя мама всегда молилась на кусок говядины. Видишь ли, если бы пришлось прикладывать кусок говядины к каждому синяку, ты стала бы похожа на лавку мясника. – Ее дыхание стало хриплым, когда она убрала последние повязки с тела Лиззи. – Бедная девочка. Здорово ты побилась, вот что я тебе скажу.

– Что случилось?

– Несчастный случай на работе, больше я ничего не знаю.

Лиззи нахмурилась:

– На работе? Какой такой работе?

Хетти уселась на стул, глядя на нее широко открытыми от удивления глазами.

– Ты действительно не помнишь, да? Ты не знаешь, кто ты, где ты, что вообще происходит? Что ж, может, и лучше, чтобы ты забыла все, за исключением имени. Ты – Лиззи, так мне сказали. Мисс Сара расскажет тебе больше, если захочет. А теперь закрой глаза, потому что я собираюсь положить тебе на лицо фланель, а я никогда не встречала ребенка, которому бы это понравилось.

На протяжение нескольких последующих дней Лиззи не видела никого, кроме Хетти и мисс Сары, которая иногда читала ей, а иногда просто сидела рядом, болтая с ней или занимаясь шитьем. Приходил пожилой сутулый мужчина по имени доктор Окстон, который осмотрел ее и проворчал, что она может встать с постели в любой момент и что ей нужно быть поосторожнее с правой рукой, которая была сломана, но скоро уже совсем заживет.

– Но ее сердце не зажило, равно как и рассудок. Не говорите ей ничего такого, что могло бы напугать ее. И попытайтесь не отправлять ее обратно в то место, – сказал он Саре, и та покачала головой.

– Я не собираюсь делать этого, доктор, – сказала она.

– Что он имел в виду? – спросила позже Лиззи у Хетти. – Какое такое место?

Но Хетти только подняла передник и промокнула глаза.

– Однажды ты вспомнишь, – вот и все, что она сказала.

Постепенно Лиззи смогла делать все самостоятельно: есть, умываться одной рукой, вставать с постели и ходить по комнате. Прикасалась к предметам в шкафах и на каминной полке: рассматривала узоры на фарфоре, вазе с нарисованной на ней розой. На стене висела вставленная в раму вышивка, выполненная цветными нитками. Она не могла прочесть слов. Хетти сказала ей, что тоже не умеет делать этого, но знает, что там написано: «Сара Блэкторн, 1859».

– Мисс Саре было примерно лет десять, когда она вышила это, – поведала Лиззи служанка. – Но меня ничему такому никогда не учили. А тебя, Лиззи?

– Не знаю, – протянула Лиззи. – Я не помню.

– Да-да, – согласилась Хетти. – Извини, Лиззи. Конечно же, ты не помнишь.

Лиззи отвернулась, расстроившись так же, как и Хетти. Выглянула в окно, увидела большой склон черного холма, уходящий прочь от дома, похожий на большую грозовую тучу. Она слышала, как шумит река, а вдалеке ей удавалось разглядеть длинное здание с множеством заделанных окон; но ничего из того, что она видела, не вызывало воспоминаний. Дважды в день она слышала тук-тук-тук: перестук деревянных башмаков, в которых мужчины, женщины и дети шли в большое здание и возвращались из него. «Кто они? Куда идут? Что они делают? – спрашивала она себя. – Имею ли я к этому какое-то отношение?» Иногда девочка думала, что, скорее всего, так и есть, но при мысли об этом у нее начинала болеть голова. Однажды она увидела, что какая-то девочка остановилась и повернула бледное лицо в сторону дома, проводя взглядом по окнам, словно кого-то ища. Лиззи захотелось помахать ей рукой, но вместо этого она, вдруг застеснявшись, спряталась за занавеской.

Каждый вечер в комнату приходила мисс Сара, помогала ей лечь в постель, убирала ей с лица волосы прохладными ладонями, читала девочке и снова уходила, шелестя зеленым платьем из тафты. И, как обычно, Лиззи задавалась вопросом: «Кто она? Какое отношение все это имеет ко мне?»

Однажды, набравшись смелости, она спросила ее об этом, когда они смеялись вместе и между ними не чувствовалось никакой неловкости:

– Кто вы?

– Я – твой друг, – ответила ей леди, улыбнувшись. – Ты можешь называть меня Сара.

– Она – мисс Сара, дочь мастера Блэкторна, – строго заявила Хетти, когда они снова остались одни. – Она ухаживала за тобой.

Бесполезно! Все было бессмысленно; все было незнакомым. Оглядываясь на свое прошлое, Лиззи чувствовала оцепенение и страх – воспоминания были подобны клочкам тумана и ничего не хотели открывать.

Однажды после ежедневного визита сутулого доктора Сара вошла в комнату и весело заявила:

– Хорошие новости, Лиззи! Доктор Окстон считает, что ты поправилась в достаточной степени, чтобы уйти.

Лиззи бросила на нее испуганный взгляд.

– Но куда мне идти? Я не знаю, куда идти!

– Что ж, ты никуда не пойдешь одна. У меня есть план! – И Сара хлопнула в ладоши. – Доктор говорит, что морской воздух пойдет тебе на пользу, и я знаю отличное место, куда тебя можно отвезти! У моей тети есть дом, у самого моря на полуострове Уиррел, и я люблю ездить туда каждый год примерно в это время. Ты хотела бы поехать со мной?

– Не думаю, чтобы я когда-либо видела море, – произнесла Лиззи.

– Что ж, это можно исправить! Ехать далеко, и нам придется останавливаться на ночь, чтобы ты не переутомлялась, но когда мы приедем, ты окажешься в самом красивом месте в мире! Я провела там детство и очень люблю его. На западе погода гораздо лучше. Солнце и морской воздух помогут тебе набраться сил, в этом я уверена. Я велю Хетти собрать для тебя сумку. И, посмотри, Лиззи, как ты думаешь, что я делала, пока ждала твоего выздоровления? Я сшила тебе платье!

И она протянула девочке желтое муслиновое платье с веточками и цветами, с вышитыми на нем зелеными листиками.

– Как красиво! – Лиззи едва не задохнулась от восторга. – Это действительно для меня?

– Чтобы похвастаться твоими красивыми рыжими волосами. Оставлю тебя, чтобы ты могла переодеться, – сказала Сара. – А потом поедем, согласна?

Лиззи натянула платье, размышляя, носила ли она когда-либо что-то такое же хорошее и красивое. Она знала, что в шкафу, стоящем в углу комнаты, висит простое синее платье. Она часто тайком вынимала его и прикладывала к себе. Она видела, что девочки на дороге тоже носят такие же платья, а поверх них – белые передники. Она с любопытством наблюдала за ними, как они спешат, торопливо завязывая за спиной завязки передника, затягивая чепцы. Вот и теперь она вынула из шкафа синее платье, с любопытством ощупала его. «Интересно, – подумала она, – кому оно принадлежало? Что оно здесь делает?» Платье было порвано и кое-где заштопано, на юбке было темное пятно, которое, судя по его виду, неоднократно пытались отстирать. Услышав на лестнице тяжелые шаги Хетти, она с виноватым видом повесила платье обратно в шкаф. «Как бы там ни было, – подумала девочка, – это не может иметь никакого отношения ко мне».

– Я пришла помочь тебе надеть новое платье, – сказала Хетти. – У тебя еще рука не зажила, дитя. О, да ты в нем прямо как леди! Что бы сказала твоя мама? – И она быстро отвернулась, ругая себя за неосмотрительность. Вряд ли у кого-то из учеников осталась мать, а если и осталась, то давно их бросила. – Пойдем. Скорее! Карета ждет.

Лиззи пошла за ней, ужасно нервничая. Она никогда прежде не выходила из комнаты и теперь с любопытством оглядывала лестницу, холл, удивляясь темным стенам, облицованным панелями, тяжелой мебели. Увиденное не слишком отличалось от зеленой комнаты Сары. Девочка вышла из дома и остановилась, чтобы вдохнуть теплый воздух, и ей показалось, что она никогда не дышала им прежде, никогда в жизни не видела деревья, одетые в листву, никогда не слышала птичьего пения.

Карета ждала, дверца была открыта, внутри сидела Сара и улыбалась ей. А девочка стояла неподвижно, глазея по сторонам. Хетти суетилась с сумками, обернулась к ней, нетерпеливо позвала:

– Пойдем, девочка!

Лиззи медлила. Что-то тянуло ее назад, что-то звало: «Подожди, подожди, подожди меня! Не уходи без меня!» Но вокруг никого не было видно, и только птицы пели да непрерывно вздыхала река.

– Лиззи, ты готова?

И Лиззи наконец кивнула, приподняла свою желтую юбочку в веточках и забралась в карету рядом с Сарой.

27

План Робина

В следующее воскресенье Эмили решила, что после воскресной службы она обязательно должна поговорить с мисс Сарой по поводу Лиззи. Воскресенье было выходным днем, все были расслаблены. Даже кислый мастер Криспин по воскресеньям улыбался. Девочка нервно переминалась с ноги на ногу у дверей церкви Олдкасла, дожидаясь карету Блэкторнов. В тот день колокольный звон заставил ее напрячься и наполнил нервной дрожью вместо радостного пения. Она увидела слугу, катящего по проходу мастера Блэкторна к их семейной скамье. Увидела идущую за ним миссис Блэкторн в накрахмаленном черном платье и тугом чепце. Увидела мастера Криспина, нарядного, словно скворец, размахивающего своей тростью с золотым набалдашником. Но мисс Сары не было видно. Пока все пели гимны, девочка выглядывала ее, оборачиваясь через плечо и пытаясь услышать ее голос. Но мисс Сары, судя по всему, в церкви не было.

Когда ученики вышли на солнечный свет после службы, слуги Блэкторнов были уже готовы отвезти семейство домой. Эмили в отчаянии огляделась по сторонам. Если нельзя спросить мисс Сару, решила она, нужно набраться мужества и спросить ее мать.

– Если бы она только не выглядела такой колючей, – пожаловалась она Сэму, и тот сжал ее руку.

– Давай! Сделай это сейчас! – И мальчик подтолкнул ее к карете.

– Миссис Блэкторн! Пожалуйста, миссис Блэкторн, можно мне поговорить с вами? – крикнула Эмили, догоняя семейство. Жена владельца фабрики была глуховата и не слышала ее, и Эмили в отчаянии вынуждена была коснуться ее локтя, чтобы обратить на себя внимания. Миссис Блэкторн вздрогнула, словно ужаленная пчелой.

– Кто ты? – резко поинтересовалась она.

– Пожалуйста, миссис Блэкторн, мне нужно спросить у вас кое-что.

– У меня? Что, ради всего святого, ты хочешь у меня спросить?

– Про Лиззи. – Эмили набралась мужества, поймав улыбку Сэма, стоявшего по другую сторону дороги.

– Не знаю я никакой Лиззи, – фыркнула миссис Блэкторн. – Какая Лиззи?

– Лиззи Джарвис. Это моя сестра.

– Никогда о ней не слышала. – Миссис Блэкторн приподняла локоть, чтобы сын помог ей сесть в карету. Было видно, что храбрость Эмили рассердила ее. Эмили должна была давно отпустить ее, убежать к другим ученикам, но девочка с надеждой цеплялась за нее.

– Я привезла ее к вашему дому, когда с ней произошел несчастный случай, – выпалила она.

Тут мастер Криспин оглянулся и посмотрел на нее.

– Ах да, я помню ту девочку. Мы вызывали к ней доктора Окстона. Что с ней стало?

Лицо миссис Блэкторн залилось краской.

– Я говорила тебе, что ее забрал доктор Окстон.

– И ты с тех пор ничего не слышала, мама? Если ей лучше, она должна вернуться на фабрику.

– Она умерла! – рявкнула миссис Блэкторн и снова поглядела на Эмили. – Вот тебе!

Эмили стояла, закрыв лицо руками, а карета уехала прочь. Все существо ее захлестнули ужас и боль. Лиззи?! Умерла?!

– Нет, нет, этого не может быть! – всхлипывала она. – Лиззи! О Лиззи!

Сэм стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу и кусая губы, ему очень хотелось обнять и утешить девочку.

– Не умерла она, Эмили. Мне думается, она сказала это просто потому, что хотела заткнуть тебя. Ты видела ее лицо? Она же покраснела, словно клубника. Ей просто хотелось избавиться от тебя, я знаю.

– Ты действительно думаешь так, Сэм? Я бы услышала об этом, правда? Мне бы кто-то наверняка сказал. О, но что, если это правда?

– Она не могла умереть! Не могла! Миссис Клеггинс узнала бы, верно?

– Она сказала бы мне, – кивнула Эмили. – Она обещала, что скажет мне, если что-нибудь узнает про Лиззи.

– Иногда миссис Клеггинс ведет себя как обезумевшая собака, но она – честная женщина, – заявил Сэм. – Она ни за что не стала бы врать тебе про сестру.

– Но она могла не знать. О Лиззи! – Эмили снова заплакала, напуганная, мучась от тоски и одиночества.

– Поверь мне, однажды ты снова увидишь ее. Я знаю это, Эмили. Не сдавайся, хорошо? – Сэм шел рядом с ней, огорошенный ее молчаливостью и отчаянием. Нужно было сказать ей кое-что, нечто очень важное, и ему думалось, что это не может ждать. «Возможно, это отвлечет ее от Лиззи», – подумал мальчик. И решил воспользоваться случаем.

– Я должен кое-что сказать тебе. Хотел немного повременить с этим, но есть план, большой план насчет того, как отомстить семье Блэкторнов. Они плохие люди. Может быть, кроме мисс Сары, но все остальные… плохие.

Эмили была слишком одурманена тревогой, чтобы внимательно слушать друга. Ей больше не хотелось разговаривать с ним. Его круглое лицо раздражало девочку, эта его вечная дурацкая ухмылка, эти огромные невинные глаза. Он дурачок, так все говорят. Совсем глупый. Разве он не понимает, что она хочет побыть одна? Она попыталась избавиться от него, отойдя в сторону, опустив голову, но он схватил ее за руку и встал на пути, заставив остановиться.

– Разве тебе не интересно узнать? – спросил он, назойливый, словно муха; а когда она отвернулась и не ответила, добавил: – А, ладно, неважно. Потому что я все равно собираюсь рассказать тебе.

Девочка молчала.

– Так, я должен сказать тебе, потому что не могу молчать! Но ты должна пообещать, что никому не расскажешь. Робин попросил меня сделать кое-что особенное. Ну, вот я тебе и сказал. Он говорит, что я должен очень сильно гордиться тем, что он выбрал именно меня. И сказал, что перережет мне горло, если я скажу хоть кому-то.

Эмили наконец посмотрела на него и увидела, что губы его совсем перестали улыбаться, они скривились и сжались, превратив лицо в гримасу, словно мышцы на щеках у него свело судорогой.

Теперь они шли рядом в веренице учеников, переваливавших через холм по дороге из Олдкасла, и молчали. Каждый глубоко погрузился в размышления о том, о чем они не могли говорить: Эмили в тревоге за Лиззи, Сэм был занят размышлениями о Робине и его поручении.

– Раньше я любила воскресенья, – сказала сама себе Эмили, когда они ушли с солнечного света в вечно мрачный Бликдейл. – Теперь я их ненавижу. Ненавижу!

Она пошла чуть впереди Сэма, не поднимая головы, словно во сне спускаясь на дно долины. Ступив на ухабистую колею, проторенную повозками, девочка вздрогнула, услышав стук копыт, доносившийся со стороны дома Блэкторнов. Кто мог ехать в эту сторону сейчас, когда вся семья благополучно добралась домой? Может быть, в карете мисс Сара? На этот раз она ее остановит. Она обязана знать правду о Лиззи. Девочка бросилась вперед, вытянув руку, но лошади побежали быстрее, и Сэму пришлось схватить подругу за локоть и оттащить с дороги. Та закрыла лицо руками, пытаясь защититься от тучи пыли, поднятой лошадьми.

– Я не увидела! Я не увидела! – всхлипнула она. – Мисс Сара была в карете?

– Нет, не было. Там был мастер Криспин. – Мальчик поглядел вслед удаляющейся карете и вздохнул протяжно, с шумом. – Значит, сегодня ночью.

Эмили перестала смотреть вслед карете, только когда она наконец скрылась вдали. Теперь ее было не остановить. Она увидела, что лицо Сэма побелело, а глаза расширились от испуга.

– Что ты имел в виду, когда сказал: «Значит, сегодня ночью»? Это имеет какое-то отношение к твоему секрету?

– Все именно так, как сказал Робин. Он слышал от кого-то из обитателей дома, что сегодня вечером мастера Криспина не будет. Предположим, что мисс Сара уехала, тогда это означает, что дома не останется никого, кроме старого мастера и миссис Блэкторн. Так что самое время сделать это.

– Сделать что?

От дома, где жили ученики, к ним направлялась группа мальчиков, довольно размахивая руками и что-то крича друг другу, словно возвращающиеся в гнезда грачи.

– То, что он попросил меня сделать. Это месть. Месть Крикку и мастеру Криспину. Это случится сегодня вечером. Я боюсь, Эмили.

И он бросился бежать прочь от нее, к мальчикам. В центре группы, на голову выше самого высокого из них, был Робин. Эмили вспомнились слова Бесс, которые она произнесла в тот день, когда они отъехали от работного дома в фургоне: «Робин Смолл, он командиром рожден». Тот стоял, заложив руки в карманы, благожелательно улыбаясь мальчикам, словно они были его детьми. С того места, где стояла Эмили, она видела, что он действительно околдовал их, что они готовы на все ради него. Он кивнул головой в сторону фабрики, и мальчики как по команде повернулись и посмотрели туда. День перевалил за половину, и она стояла в тени; окна были похожи на холодные ледяные глаза, словно бы зима уже съела лето. Некоторые мальчики подняли руки, отталкивая друг друга, чтобы Робин обратил на них внимание, но тот лишь прошел мимо и положил руку на плечо Сэма. Раздался взрыв истерического хохота. Сэм покачал головой и попятился, а мальчики снова засмеялись над тем, что сказал Робин. Все смотрели на Сэма. И наконец тот кивнул.

Зазвенел колокол, призывая всех возвращаться в дом обедать. Некоторые мальчики бросились пожимать Сэму руки, хлопать его по плечам, а затем побежали прочь, оставив его стоять, где стоял, руки в карманах, не сводя взгляда с фабрики.

– Сэм, – сказала она, – что они задумали? Что Робин попросил тебя сделать?

Сэм вздрогнул, и девочке показалось, что он не видит ее, настолько тот был погружен в свои мысли.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Ты и все эти мальчики. Вы ведь не собираетесь делать ничего такого, что принесло бы вред фабрике?

Сэм пожал плечами и попытался обойти ее.

– Какой же ты дурак, Сэм Дженкинс, если сделаешь то, что Робин хочет, чтобы ты сделал! Ему-то что, он придумывает свои коварные планы, а потом велит тебе их выполнять. Он ничего не будет делать сам, верно? Он втянул тебя в это, что бы там ни было, а сам отошел, улыбается своей идиотской улыбочкой. Скажи мне, в чем состоит план.

– Не могу. – На него было жалко смотреть, он был похож на мокрого котенка.

– Если не скажешь, я с тобой никогда больше не буду разговаривать.

Сэм наклонился, поднял с дороги камешек, швырнул его в реку. Она не видела его лица, но по голосу было слышно, что он борется с собой.

– Я не хочу делать это. Он заставил меня. Он выбрал некоторых из нас, кто должен сделать это, а если не сделаем, он скажет Крикку, что мы задумали против него и мастера Криспина. Он сказал, что убьет меня, Эмили, если я не сделаю этого. Я самый главный. Он убьет меня, если я отступлюсь.

28

Это море

Лиззи спала, но Сара осторожно разбудила ее, прикоснувшись к плечу. Когда они вышли из кареты, девочка еще не совсем очнулась ото сна. Спросонья она увидела красивый дом из красного кирпича, склон зеленой лужайки и клумбы, пышущие цветом. Над головами кружили белые чайки, издавая душераздирающие крики, словно тоскуя о чем-то, чего никогда не могли получить; быть может, о доме, быть может, о безопасном месте, где можно отдохнуть. В воздухе витал свежий сильный соленый запах, слышался протяжный шепот. Ш-ш-ш – и так без конца. Звук доносился из-за деревьев, и Лиззи увидела полоску чего-то синего, бесконечного, блестящего, неугомонного, какие-то пятна с налетом белого.

– Это море! – рассмеялась Сара. – Оно чудесно, правда, Лиззи? Добро пожаловать, добро пожаловать в мое самое любимое место в мире!

В большом красном доме с огромными окнами, выходившими на море, Лиззи познакомилась с тетушкой Сары, Джиллианой. Она была низенькой и седой, но на губах у нее играла озорная улыбка, отчего морщинистое лицо казалось очень молодым. Старушка заявила Лиззи, что та прехорошенькая и что она очень рада видеть ее, угостила кексом и провела в ее комнату, которая была почти такой же синей, как само море.

– Скоро стемнеет, так что уже почти пора спать. Ты хочешь лечь спать сейчас?

Лиззи кивнула. Она еще не совсем пришла в себя после путешествия и испытывала некоторую растерянность, не могла вспомнить, где она и почему она здесь, но говорить ни с кем девочке не хотелось – пока что. Мисс Джиллиан улыбнулась и вышла из комнаты, а Лиззи стала ходить по ней, словно кошка, слишком напуганная, чтобы прикоснуться к чему-то, и не успокоилась, пока не пришла Хетти и не принесла ей одежду на ночь.

– Морской воздух пойдет тебе на пользу, – сказала Хетти, распахивая окно. – Я люблю слушать волны. Хочешь послушать? Они убаюкают тебя лучше любой колыбельной. Сегодня будешь спать отлично, это я тебе обещаю. Мне сейчас нужно кое-что сделать, а ты скоро встретишься с Эглантиной. – Она стояла, скрестив руки на груди, глядя на море, а затем обернулась и посмотрела на Лиззи. – Я рада, что мисс Сара привезла тебя сюда.

– Я тоже, – пробормотала Лиззи. – Но я чувствую себя как-то странно, Хетти. Я не знаю, почему приехала сюда и вернусь ли обратно. Я ничего не знаю, и это так странно. – Она почувствовала, что глаза защипало от подступивших слез, и всхлипнула. Она ничего не могла с этим поделать. – Что происходит?

– Я не знаю, что задумала мисс Сара, кроме попытки помочь тебе поправиться, так что пользуйся, Лиззи, деточка. Наверное, мне стоит называть тебя мисс Лиззи, но это не укладывается у меня в голове. Я не знаю, что с тобой будет, и это правда.

Она взяла руку Лиззи и крепко сжала ее.

– Поплачь, если хочется. Как следует выплакаться всегда помогает.

Хетти поднесла к лицу передник, промокнула им глаза и вышла из комнаты. Лиззи снова осталась одна. Воздух стал холоднее, и девочка с трудом закрыла окно и задернула шторы, закрывая темнеющее небо. Из окна не было видно ни домов, ни холмов, ни деревьев. Не было видно ничего, кроме светлого песка; ничего, кроме первых звезд на темном ночном небе; ничего – на многие мили вокруг.

Вскоре пришла пожилая служанка с прыщавым подбородком и дрожащими руками, принесла поднос с едой. Она на миг замерла в дверном проеме, окинув взглядом комнату, а затем нетвердой походкой направилась к Лиззи.

– Вы Эглантина? – поинтересовалась Лиззи.

– Да, мисс Элизбет. Мисс Джиллиан подумала, что вы, возможно, захотите поесть немного. Но если хотите поужинать вместе с ними в столовой, то пожалуйста. Только вам, наверное, придется нести поднос самой, потому что наверх я подняться еще могу, а спускаться мне тяжело из-за коленей. Так что ваша Хетти отнесет его утром сама. – Она растянула губы в улыбке, и девочка увидела, что зубов у нее очень мало. Все на подносе дрожало. Лиззи закрыла глаза, впуская в себя обрывок воспоминаний, налетевший, словно облачко. Однако оно упорхнуло прежде, чем девочка успела осознать его.

– Я хотела бы поужинать здесь. Спасибо.

Эглантина пожевала челюстями и поставила поднос на столик у окна.

– Очень мягкие кусочки ягнятины. Не могу больше есть их на людях руками, это не очень вежливо. Очень мягкий толченый картофель и горох, только некоторые горошины скатились с тарелки на ковер. Смотри, я раздавила их ногой – это плохо. А тебя тоже нужно кормить, да? – Она снова уставилась на Лиззи. – Подружка мисс Сары или какая-то родственница, не знаю… Но я была здесь с тех пор, как родилась ее мать, так что я бы знала, если бы это было так.

– Думаю, я скорее подружка, – насупившись, ответила Лиззи, и служанка снова открыла рот и затряслась от смеха.

– Мисс Элизбет, вы забавная и вы очень смешно произносите слова, знаете? Теперь я зажгу лампу, и, если вам нужен камин… Это может сделать кто-нибудь другой, а я не могу – у меня колени не сгибаются, видите? Так что ешьте все как следует и будьте хорошей девочкой. Спокойной ночи.

Лиззи проснулась от криков чаек. Они плакали так душераздирающе, словно потерянные души, которые никак не могут найти своих любимых. Девочка подбежала к окну, раздвинула шторы: оно было там, море, яркое и блестящее, огромное и синее. Она наблюдала, как катятся волны набегающего прилива, как пена стекает по песку, словно кто-то набрасывает на него прозрачную вуаль, а затем снова убирает ее и снова набрасывает. Это было завораживающе – девочка не могла отвести взгляда от этой игры. Она даже не услышала, как дверь ее комнаты открылась, как кто-то вошел и встал у нее за спиной.

– Правда, красиво? – сказала мисс Сара. – Мы пройдемся к нему после завтрака. Или ты хотела бы пойти прямо сейчас?

– О, сейчас, пожалуйста, сейчас! – взмолилась Лиззи.

Сара рассмеялась.

– Я рада, что ты сказала это. После завтрака прибой уйдет, и песок будет слишком вязким, чтобы гулять по нему. Прилив – лучшее время. Просто непозволительно пропускать его.

– Разве он не вернется? – удивилась Лиззи.

– О, конечно, приливы возвращаются. Проходит примерно двенадцать часов, и он возвращается. Вот только море во время отлива уходит очень далеко, настолько, что можно увидеть лишь тонкую линию темного горизонта между небом и песком. И это тоже красиво. Целые мили песка! Бери теплый плащ. В это время утром воздух еще очень свежий. А потом побежим туда и поздороваемся с морем.

Пляж начинался сразу за садом. Они прошли за калитку, за ними побежали две веселые собаки, принадлежавшие Сариной тете, Джиллиан, и с трудом стали пробираться по золотой полоске песка, которая вела вниз, к берегу моря. Шум моря и крики птиц привели Лиззи в восторг. Она подбежала к самому краю волн, затем испуганно попятилась, потому что волна устремилась к ней, облизав новые ботинки. Сара рассмеялась.

– Оно словно голодное чудовище! Охотится за тобой! Но выше оно не поднимется. Думаю, отлив уже наступает. Видишь, где наши ноги начали проваливаться в мокрый песок? Оно доходило туда и оставило на песке небольшой след морских водорослей. Скоро придут болотные птицы, посмотреть, не оставило ли им море чего-нибудь на завтрак.

Она уселась на валун и жестом подозвала к себе Лиззи, приглашая сесть рядом. Там, прижимаясь к боку Сары, Лиззи чувствовала себя в безопасности, ей было тепло и уютно в плаще. Они молча сидели рядом, слушая, как накатывают и убегают волны, как кричат белые чайки, кружившие у них над головами.

– Я могу сидеть здесь часами, наблюдая за морем, – пробормотала Сара. – Мне так не хватает этого в Бликдейле. Мне хотелось бы никогда туда не возвращаться. – Но она говорила сама с собой, словно бы забыв, что с ней Лиззи. В ее голосе звучала тоска. – Это – мой настоящий дом. Здесь я действительно хочу быть.

Лиззи подняла на нее взгляд. Ей хотелось сказать: «Я не знаю, что значит дом. Я не знаю, где мое место». Но тут Сара, словно вспомнив о том, что здесь Лиззи, указала вдаль, где на горизонте тянулась узкая полоска земли.

– Вон там уже другая страна, – сказала она. – Называется Уэльс. Можно увидеть горы.

– Горы? Что это такое? – робко поинтересовалась Лиззи.

– Что ж, это очень высокие холмы. Гораздо выше холмов Бликдейла. А вон в той стороне находится Ливерпуль. Ты слыхала о Ливерпуле? Нет? Однажды я отвезу тебя туда. Посмотрим, как приходят большие суда с грузом хлопка для фабрик. Они все прибывают из Америки. Ты слыхала об Америке?

И Лиззи снова покачала головой и, устыдившись своего невежества, закусила губу.

– Я ничего об этом не знаю. Ничего не знаю.

– Нет, знаешь, потому что я тебе рассказала! – улыбнулась ей Сара. – Не расстраивайся, Лиззи. Ты не виновата. Никто не знает про эти вещи, пока ему не расскажут. Это называется образование. После завтрака я покажу тебе эти места на карте. Хочешь?

– Да, конечно, мисс Сара, – сказала Лиззи, хотя понятия не имела, что такое карта.

Сара поднялась и хлопнула в ладоши.

– Так и сделаем, Лиззи! Вот как мы будем проводить здесь время, пока ты будешь поправляться: я буду твоим учителем! Мы будем каждый день ходить к морю, это позволит тебе снова набраться сил, а потом у нас будут занятия. Кстати, я не хочу, чтобы ты называла меня мисс Сара.

– Но Хетти называет, – с сомнением протянула Лиззи.

– Хетти – служанка. А теперь догоняй собак, беги до того причала, чтобы щеки раскраснелись и появился аппетит. Эглантина наверняка успела приготовить завтрак. Ты ведь уже встречалась с Эглантиной? Мы с Криспином называли ее «Переведи дух», потому что она никогда этого не делает. Вперед!

Бежать по песку было тяжело. Лиззи казалось, что на ногах у нее тяжелый груз, кроме того, нужно было придерживать юбку и делать большие шаги, чтобы не упасть. Все это смешило девочку, а ведь она не могла вспомнить, когда смеялась в последний раз. Добежав до причала, она повернулась и ликующе помахала рукой. Сара стояла там же, где она оставила ее, и глядела на море. Лиззи наблюдала за ней, закусив губу.

«Кто она? – размышляла она. – И кто я? Если я не служанка, то кто я?»

29

Месть

Эмили не представляла себе, что делать дальше. Сэм, верно, не имел в виду того, что сказал ей? Добрый, нежный, улыбчивый Сэм! Неужели он действительно сделает что-то, что нанесет ущерб фабрике? Наверняка он найдет способ сказать миссис Клеггинс или кому-нибудь еще о том, что планирует Робин, что бы это ни было? И, несмотря на эти размышления, она видела страх в его глазах, слышала ужас в его голосе. Он боялся Робина Смолла. И она теперь тоже. Она боялась за Сэма. Девочка решила, что нужно сказать миссис Клеггинс, что существуют планы причинения ущерба фабрике. Возможно, миссис Клеггинс накричит на нее, начнет скрежетать зубами, может, ударит по щеке за то, что ее отвлекли от работы. А может быть, молча выслушает то, что ей скажут. Все зависело от настроения, в котором она будет. Но она должна знать об этом, и, вероятно, она – единственный человек, кто сможет помочь.

Миссис Клеггинс была у себя в комнате. Эмили долго ходила взад-вперед по коридору, надеясь, что она выйдет. Но та не показывалась, и девочка, собрав все мужество в кулак, постучала. Экономка распахнула дверь и уставилась на нее. Сегодня она пребывала в одном из самых мрачных своих настроений. Она не станет слушать Эмили. Скажет, что у нее болит голова, словно кто-то колотит в барабан, что она не может ничего делать, когда ей постоянно мешают.

– Оставь меня в покое. Сегодня вы будете учиться сами, – заявила она. – Домработница уже поставила вам еду. Я приду к вам, когда настанет время ложиться спать, если не умру до того. – Она захлопнула двери и больше не открыла.

Домработницы видно не было; не было вообще никого, с кем можно было бы поговорить. Сэм старался держаться подальше от Эмили. Пообедал с опущенной головой, а потом принялся рисовать на дощечке, даже не глядя в ее сторону. Вокруг него все время были другие мальчики; Робин не сводил с него взгляда. Эмили очень хотелось поговорить с ним немедленно, выяснить как можно больше, и наконец она увидела, что он выходит из дома, где жили ученики, совсем один. Девочка выскользнула вслед за ним. Он шел очень медленно, спрятав руки глубоко в карманы, и Эмили вскоре догнала его.

– Что происходит? Ну же, расскажи мне.

Сэм не мог сказать ничего, теряясь от стыда и несчастья.

– Ты должен что-то сделать сегодня вечером, пока нет мастера Криспина, верно? – подсказала девочка. – Прежде чем он вернется и остановит тебя?

И тогда Сэм сломался. Он стоял, закрыв лицо руками, всхлипывая, словно маленький напуганный ребенок. Она не слышала, что он говорил; пришлось ей убрать его руки от лица и заставить повторить сказанное.

– Он хочет, чтобы мы подожгли фабрику. Он хочет, чтобы мы сожгли ее. И он решил, что я должен зажечь факел.

Эмили встряхнула его за плечи. Хотела, чтобы он отрекся от только что сказанного, хотела выбросить это из своей головы, заставить себя думать только о Лиззи, но не получалось. Она видела пожары в Лондоне, давным-давно, когда была еще маленькой. Видела, как сгорали целые дома, словно сделанные из бумаги, а крыши и стены потом зияли черными испуганными провалами. Она помнила волны черного дыма; красную, невероятную ярость огня; крики людей, заточенных внутри зданий. Вспомнила, что рассказывала домработница про Баксфордскую фабрику: погибли почти все девушки, работавшие на верхних этажах. Муж миссис Клеггинс обгорел и погиб.

– Когда?

– Сегодня вечером, Эмили. Робин велел мне спрятаться за фабрикой и дождаться, пока совсем не стемнеет. Остальные назначенные им придут по одному, и кто-то даст мне факел. И я – тот, кто должен зажечь его.

– Этого не может быть! Не может! Ты не должен делать этого. Ты не должен позволить этому случиться!

– Мне не остановить это, – заныл мальчик. – Это план Робина, а не мой. Он сказал, что это месть за причиненные всем нам горести и за все смерти.

– Это неправильный способ отомстить. Подумай о тюках хлопка, о деревянных машинах, о бобинах и ткацких станках, о прядильных машинах! Все это сгорит в несколько секунд! Подумай о людях, Сэм, которые будут в ловушке на верхних этажах, на самом верху здания! Как они выберутся? Они не должны умирать в огне! Ты этого добиваешься?

– Сегодня воскресенье. Там будет немного людей.

– Там будут девушки, которые чистят машины. Там будут люди, которые штопают ткань. Некоторые люди ночуют там, и ты знаешь об этом. Иногда там остаются курьеры из Ливерпуля. Старые служанки, которые уже не могут преодолевать дорогу через холм.

– Я не знаю! Я не знаю! – Сэм громко всхлипывал, прижав ладони к ушам, словно пытаясь оградиться от сказанного Эмили. – Что я могу сделать?

– Ты можешь поговорить с мастером Блэкторном, вот что!

– Я не должен говорить мастеру! – заныл Сэм. – Робин узнает и убьет меня за это. Он узнает, что я ходил туда, узнает!

– Тогда иди через холм, в самый Олдкасл. Попытайся привести помощь оттуда. Ты должен сказать рабочим, чтобы они пришли сюда и помешали его планам.

Девочка оттолкнула друга от себя, и тот побрел по крутой тропе, ведущей через холм в Олдкасл. Всхлипывания стали громче. Эмили покрутилась на месте, не зная, что делать дальше. Может быть, пойти за Сэмом, помочь ему побыстрее оповестить людей? Но, конечно же, сначала обо всем должен узнать владелец фабрики. Придется ей самой поставить в известность мастера Блэкторна. И что он сможет сделать, старый больной человек, передвигающийся в инвалидной коляске? Может быть, ей поможет прислуга. Поможет сделать что? Побороть банду головорезов Робина! И где они сейчас? Попрятались, словно хитрые лисы в этот мрачный день? Уже смеркалось, тени становились длиннее. Может быть, они слышали, о чем она говорила с Сэмом? Девочка побежала к дому у фабрики и стала отчаянно стучать в дверь обоими кулачками, напуганная тем, что за ней в любую минуту могли пойти приспешники Робина, схватить ее и утащить прочь.

У главной двери никто не отвечал. Эмили развернулась и побежала к окну, встала на цыпочки, пытаясь заглянуть в дом и привлечь чье-нибудь внимание, но поняла, что недостаточно высока для этого. Девочка обернулась, посмотрела на темнеющий склон холма. В сумерках она с трудом разглядела темную тень Сэма, несущегося по тропе, словно быстрый заяц.

– Скорее, Сэм! Поскорее, – прошептала она. А затем увидела, как он свернул с тропы и побежал к лесу. Вскоре он скрылся из виду. – Что, ради всего святого, он делает? – удивилась девочка. – Это же не по дороге в Олдкасл! – Однако в глубине души девочка прекрасно понимала, что он делает: он бросил ее. Сбежал и спрятался в лесу!

Девочка обошла дом и оказалась в вымощенном булыжником дворе, перед дверью в комнаты слуг. Она принялась колотить уже по ней, стуча ногами, пытаясь добиться того, чтобы ее открыли. Уснули они все там, что ли?! Наконец дверь открыла зевающая служанка. Эмили оттолкнула ее и вбежала в дом.

– Что ты творишь? – вскрикнула служанка.

– Я должна увидеть мастера Блэкторна, обязательно! – крикнула Эмили.

– Нельзя! Он ужинает! – крикнула в ответ служанка. – Убирайся немедленно.

– Мастер Блэкторн! – закричала Эмили, когда служанка попыталась выставить ее за дверь. – Мастер Блэкторн! – Она пробежала через кухню, вверх по ступенькам, оказалась в холле, ее трясло от волнения, поскольку она не знала, куда идти. – Опасность!

Мастер Блэкторн услышал шум и велел Фергюсу отвезти его туда, где стояла Эмили. За ним последовала жена, вытирая губы салфеткой.

– Опять эта девочка! – возмутилась она. – Вышвырни ее, Фергюс! Раз-два, и чтобы ее здесь не было!

Эмили склонилась к инвалидному креслу и вцепилась в покрытую старческими пятнами руку мастера Блэкторна.

– Мастер Блэкторн, пойдемте, прошу вас! Это необходимо. Некоторые ученики хотят сжечь фабрику.

– Мою фабрику? Мою фабрику?!

– Сегодня вечером, сэр.

По выражению ее лица и голосу мастер Блэкторн понял, что девочка не лжет. Вцепившись руками в подлокотники кресла, он рявкнул:

– Отвези меня туда, Фергюс. И пошли кого-нибудь за Криспином.

– Никого нет, – грубо оборвала его жена. – Он забрал карету. Здесь только мы, слуги и эта ненормальная новенькая девочка. Мы ничего не сможем сделать против толпы учеников.

– Отвези меня к дому, где живут ученики, – приказал Фергюсу мастер Блэкторн. – Я сам поговорю с ними.

Вслед за ними Эмили вышла из дома Блэкторнов и побежала по направлению к дому, где жили ученики, где, как она знала, все дети, за исключением Сэма, сидели за столами и ждали ужина. Домработница накладывала им в миски кашу. Миссис Клеггинс спокойно ужинала у себя в комнате.

Миссис Блэкторн шагала впереди, рассерженная и напуганная. Она никогда прежде не бывала внутри дома для учеников и понимала, что ей придется встретиться с толпой разъяренных хулиганов. Вспомнила те банды, которые напали на фабрику много лет назад, когда привезли первые прядильные машины. Женщина вспоминала, как они напали на ее мужа, побили его, повалили на землю и сломали ему спину. Теперь она защитит его, в этом она не сомневалась. Этих безумных головорезов нужно одолеть, и она должна сделать это сама. Распахнув дверь, она ждала шума, но увидела только серые худые лица детей, гадость, которую им подавали на ужин, холодную темную комнату, которая была их домом. Никакая не толпа, а комната, полная притихших, напуганных детей. Устыдившись самой себя, она отвернулась, предоставив право говорить мужу.

– Это правда?! Правда?! – закричал он. – Эта девочка сказала мне, что вы намерены устроить диверсию на моей фабрике? Это правда, мальчик?! – закричал он на мальчика, сидевшего ближе всех, – на маленького Элфи. Тот покачал головой и закрыл лицо руками, слишком напуганный, чтобы говорить.

– Ты, говори, это правда? – ткнул он пальцем в одного из мальчиков постарше, сидевших рядом с Робином. Мальчик разволновался, поглядел на Робина, который медленно поднялся, на лице у него застыло сосредоточенное выражение.

– Надеюсь, нет, мастер Блэкторн, – сказал он. – Но вы должны знать, что один из мальчиков пропал. – Он улыбнулся Эмили, застывшей в дверях, и снова опустился на скамью.

Эмили покачала головой, онемев от испуга. Может быть, побежать за Сэмом и предупредить его? Она попятилась, а затем осознала, что здесь нет не только Сэма. В комнате были свободные места, там, где обычно сидели мальчики постарше.

– Мастер Блэкторн… – начала она, и он развернулся к ней вместе с креслом.

– Тихо! – рявкнул он. – Ты уже сказала достаточно.

Из своей комнаты выбежала миссис Клеггинс, вытирая губы передником. Встревожившись, она остановилась, увидев в комнате учеников хозяина фабрики и его жену. Насколько ей было известно, никто из них никогда не бывал здесь прежде.

– Миссис Клеггинс, – заклокотал мастер Блэкторн. Его жена опустила руку ему на плечо. – Вы отвечаете за этих рабочих-учеников! Если то, что говорит эта девочка, правда, то один из них собирается поджечь мою фабрику.

– Никогда! – заявила та. – О, мастер Блэкторн, я никогда не слышала подобных разговоров.

– Вы знаете, насколько все может быть серьезно, если это правда? – Он придвинулся к Фергюсу, веля ему вкатить кресло дальше в комнату, чтобы постучать кулаком по каждому столу, мимо которого он проезжал. – Вы знаете, что мы лишимся всей прибыли, что весь хлопок, все станки, все загорится в мгновение ока? Моя фабрика перестанет существовать. Фабрика Блэкторна будет потеряна навеки. Если произойдет нечто подобное, отвечать будут все, не только мальчик, которого сейчас нет.

Миссис Клеггинс встревоженно окинула взглядом комнату, считая головы.

– Кто? Кого нет? – простонала она.

Эмили вышла из комнаты для учеников. Никем не замеченная, она скрылась в спасительной темноте. Теперь мастера Блэкторна было не остановить. Кроме того, возможно, уже слишком поздно. Другие мальчики, должно быть, прятались в тех густых кустах неподалеку от мельницы, пытаясь найти Сэма и вручить ему трут, который зажжет его факел. Но если его там не окажется, не сделают ли они это сами? Девочка повернулась и сама побежала к фабрике. Ворота были не заперты. Она промчалась сквозь них, вбежала в темное здание, поднялась по ступенькам, крича:

– Есть здесь кто-нибудь? Есть здесь кто-нибудь?

Послышалась возня. Возможно, это были крысы, зарывшиеся в тюки хлопка. Машины были вычищены и подготовлены для следующего дня. Старые усталые рабочие прятались ночью в темных углах. Может быть, здесь была и их домработница, отсыпающаяся после воскресной работы. Или приспешники Робина, рыскающие по фабрике.

– Выходите! Выходите! – кричала она, и голос ее эхом отражался от стен огромного пустынного здания. – Пожар! Пожар! Выходите!

Какой– то старик с согнутой спиной и ввалившимися глазами шаркающей походкой вышел из-за стопки сложенных тюков хлопка.

– Пожар? – прокаркал он. – Где, девочка? Я не вижу.

– Может начаться. Скажите другим. Скажите всем, кто сейчас здесь, – взмолилась Эмили. – Пусть все выходят из здания. Особенно с верхних этажей. Я приведу помощь.

Он безучастно уставился на нее, широко открыв рот.

– Просто сделайте это! – простонала Эмили. – Предупредите их.

Девочка выбежала из здания фабрики, сбросив с ног деревянные башмаки, и побежала по каменистой дороге в сторону Олдкасла. Ноги кровоточили и болели от усилия.

– Скоро, совсем скоро я встречу кого-нибудь, – говорила она себе. – Скоро, совсем скоро я приведу подмогу.

Выл ветер, швыряясь в лицо девочке холодными каплями. Луна была полной, но пряталась за дождевыми тучами, а фонаря у нее с собой не было. Остановившись, чтобы отдышаться, она поняла, что едва может идти дальше. Отвернувшись, чтобы дождь хлестал в спину, она поглядела на Бликдейл.

Далеко внизу, в темной долине, вспыхнул свет.

– Это факел! – застонала она. – Они все же сделали это. Я опоздала.

Опустившись на валун, девочка поняла, что не может идти дальше. Ошеломленная, она в ужасе наблюдала за тем, как огромное пламя вздымается вверх, словно пытаясь достать до неба. Казалось, это произошло в мгновение ока. Свет пламени был в каждом окне, его яркие языки лизали здание, расчищая себе дорогу к крыше. Она видела силуэт фабрики, похожий на огромное страшилище с сотнями красных злобных глаз. Теперь она уже ничего не могла сделать. Она будет ждать, и ждать, и ждать, и увидит, как здание рухнет на землю, словно подкошенное сном чудовище.

Но затем она услышала крики, долетевшие до нее вместе с ветром. Увидела маленькие черные тени, мечущиеся на фоне полыхающего пламени, покачивающиеся фонари. Быть может, они шли, чтобы бороться с огнем? Девочка принялась медленно спускаться по холму, почти не смея надеяться, затем пошла быстрее и быстрее. Потом она побежала, забыв о своих израненных ногах, жадно хватая ртом воздух. Увидела огни кареты, покачивающиеся на деревенской дороге. Оттуда выбирались люди. Затем пришел фургон, за ним еще один. Теперь она увидела еще больше фонарей. От реки к фабрике тянулись цепочки людей, передававших друг другу ведра с водой. Добежав до нижней дороги, она почувствовала удушливый запах кислоты; услышала, как люди кашляют, как их тошнит. Пробравшись к зданию, увидела, что мастер Блэкторн находится в самом начале цепочки в своем инвалидном кресле, вливая в фабрику одно ведро воды за другим. Прибыл еще один фургон, оттуда выскочили пожарные. «Как они прибыли так быстро? – удивилась девочка. – Откуда взялись все эти люди?» Из другой кареты выскочил еще один человек. Она услышала, как он рявкает на других, проталкиваясь сквозь толпу вперед, сбрасывает с себя плащ, из-под которого в свете фонаря показался желтый жилет. Неужели это в самом деле мастер Криспин? Как он узнал о пожаре, если его не было дома? Однако думать об этом времени не было. Девочка бросилась помогать, встав в цепочку взмокших от пота селян и учеников.

Пожарные тянули от реки рукав, струи воды шипели и летели в разные стороны, обливая всех и все вокруг горящей фабрики. И разрушительные языки пламени отступали, возвращаясь в глотку здания. Огонь умирал.

Прибыла еще одна карета, зазвенели колокола, заплясали фонари. Из нее выскочили офицеры полиции, крича, размахивая палками, которыми колотили всякого, кто встречался им на пути. Мастер Криспин вышел из цепочки носивших воду и подвел полисменов к кучке валявшихся на земле людей. Некоторые из учеников постарше извивались, удерживаемые сильными офицерами. Миссис Клеггинс высоко держала над ними фонарь, отпихивая ногой всякого, кто осмеливался подобраться ближе к ней.

– Вы подвели меня! Подвели! – кричала она.

Полисмен скрутил мальчикам руки, словно цыплятам, которых несут на рынок, и так, связанными, их погрузили в полицейский фургон. Эмили заглядывала в лицо каждому парню, когда фургон уезжал. Сэма среди них не было. Она увидела фигуру, скользнувшую в тень со стороны фабрики, и бросилась бежать, на миг подумав, что это может быть Сэм. Но фигура была слишком высокой и не хромала, как хромал Сэм.

Девочка была почти уверена, что в ночь хитрой лисой шмыгнул Робин.

30

Роскошный наряд

После завтрака с тетушкой Джиллиан Сара отвела Лиззи в комнату, которую она называла библиотекой. Стены там были заставлены стеклянными шкафами, а внутри них были полки с книгами в кожаных переплетах: зеленых, черных, коричневых, красных, все с золотым тиснением на корешках. Сара взяла одну из больших книг, положила на стол и раскрыла.

– Это атлас. Сначала я покажу тебе карту Англии. Форма довольно забавная, правда? Похоже на просящую собаку. Вот Лондон. Это столица.

– Лондон, – повторила Лиззи.

Сара пристально поглядела на нее. По произношению Лиззи она поняла, что девочка родом из Лондона, но ребенок никак не дал понять, что знает это слово.

– Вот большая река, Темза, – опять кивок. – А вон там, прямо, Ливерпуль. Помнишь, мы почти увидели его сегодня утром?

– Л-ив-ир-пуль… Это написано здесь? Куда большие корабли привозят хлопок из Америки?

– Совершенно верно! Смотри, здесь Манчестер, а с другой стороны холмов находится Шеффилд. Эти холмы называются Пеннинские горы. Они тянутся отсюда до самого севера страны. А отсюда, – она указала на безымянное место на карте, – мы приехали вчера. Там находится фабрика моего отца.

Лиззи нахмурилась. Провела пальцем линию.

– Что такое хлопок? – вдруг спросила она. – Почему его привозят в Ливерпуль? Где находится Америка?

Сара села.

– Ты умеешь читать и писать, Лиззи?

Лиззи нахмурилась и покачала головой.

– Не думаю.

– Я полагаю, ты знала некоторые буквы, но забыла. Я хочу вернуть их тебе. Это самое важное из того, чему ты можешь научиться. И я хотела бы быть той, кто научит тебя.

Заинтригованная, Лиззи уставилась на нее. «Почему это так важно, так необыкновенно? – удивилась она. – Может быть, это умеют все?»

Сара принесла бумагу, немного чернил и две перьевые ручки. Разложила все это на столе.

– Ты учила некоторые буквы еще в школе, с остальными учениками, верно?

Лиззи не могла вспомнить. Она понятия не имела, что такое школа для учеников. Когда она попыталась задуматься над этим, в голове снова возник туман и непонятное воспоминание о грусти и потере. Такие привычные слезы защипали глаза.

– Я напишу буквы, а ты их спишешь. И надеюсь, к полднику ты научишься писать свое имя: Лиззи…

– Да, Лиззи.

– Я знаю. Но что после него? Я – Сара Блэкторн. А ты – Лиззи?…

Теперь слезы прорвали плотину и неудержимо потекли по щекам.

– Не знаю. Я не знаю, есть ли у меня другое имя. Я не помню.

Лиззи была в библиотеке, работая в одиночестве. Она прожила в доме тетушки Джиллиан несколько недель, каждый день у нее были уроки, и к тому дню уже умела писать целые страницы. Она рисовала карту Англии, вписывала названия крупных городов, произнося их вслух, просто для себя, а затем записывала их.

Сара и тетушка Джиллиан сидели в залитой утренним солнечным светом комнате, глядя на песок. Начался отлив – море ушло на много миль. Вдалеке вдоль длинной линии цвета индиго горизонт пестрел пароходами, везущими грузы – хлопок, специи и фрукты – со всего мира в Ливерпульский залив.

Тетушка Джиллиан наблюдала за племянницей. Та что-то задумала, в этом она была уверена. Внезапно Сара встала и принялась расхаживать по комнате взад-вперед, как беспокойная кошка, ищущая теплое местечко, где можно было бы улечься.

– Ты думаешь о девочке? – осторожно поинтересовалась она у Сары.

– Да. Думаю.

– Что ты планируешь насчет нее, Сара?

– Ничего конкретного. Я хочу, чтобы она поправилась. Хочу сделать ее счастливой, после тех ужасных травм, которые она получила на нашей фабрике. Я чувствую себя в некотором роде ответственной за это.

– Не смеши меня! Как ты можешь быть ответственной за это?

– Я видела, в каких условиях работают эти дети, на всех этих опасных станках, где нет никакой защиты. Вокруг летают комки хлопка, и они дышат этим воздухом. Некоторые надсмотрщики очень жестоки с ними, бьют их, чтобы заставить работать на пределе сил. Я видела все это и ничего не сделала, чтобы помочь им. Это мой шанс, тетушка Джиллиан. Я не могу помочь им всем. Но могу помочь одному ребенку.

– А когда она поправится? Что тогда? Ты собираешься вернуть ее в те самые ужасные условия?

Сара остановилась у окна.

– Как я могу?! Она ведь едва не умерла там! – Девушка умолкла, не смея высказать свое потаенное желание. – Дело в том, мне кажется, что я хочу дать ей дом. Навсегда. Со мной. Я бы хотела, чтобы она считала меня сестрой.

Именно в этот миг Лиззи вошла в комнату, чтобы показать Саре карту, которую нарисовала. Она остановилась в дверях и закрыла рот ладошкой. Не послышалось ли ей? Сестрой? Сестрой?! Слово шокировало ее. С ним была связана сильная, эмоциональная, болезненная ассоциация. Девочка попятилась и бросилась бежать прочь из комнаты, прямо на кухню, где Эглантина и Хетти готовили обед. Эглантина ощипывала курицу. Девочка бросилась в объятия Хетти.

– Девонька, девонька, что случилось? – поинтересовалась служанка.

– У нее разбито сердце, и никто, кроме мисс Сары, не может помочь ей. У мисс Сары доброе сердце, она совсем не такая, как ее брат, что в том мрачном месте. И я не удивляюсь, что ребенок плачет. – Эглантина положила курицу на стол, чтобы стряхнуть с нее выщипанные перья.

Но Лиззи никак не могла подобрать слова, чтобы объяснить свое смятение, испытанное при слове «сестра». Оно пробило брешь в ее воспоминаниях, словно на миг распахнулась дверь, а затем снова захлопнулась.

– Я не знаю, кто я, – едва сумела всхлипнуть она; но это было лишь частью того, что мучило ее.

– Я тоже не знаю, – сказала Хетти. – Я знаю, что случилось с тобой и почему тебя принесли в дом. Но мисс Сара взяла с меня обещание не проговориться, потому что это может помешать твоему выздоровлению. Поэтому-то я и не могу сказать тебе. Она говорит, что хочет, чтобы сначала вернулись хорошие воспоминания. И они вернутся. Обязательно! – Она высвободилась из объятий Лиззи. – Я собираюсь отнести им утренний чай. Можешь помочь мне расставить все на подносе, если хочешь.

– У меня есть хорошие и плохие воспоминания. Первое, что я помню, это как обсыпала брата мукой, – мечтательным голосом произнесла Эглантина. – Он был похож на призрак. Я не могу сказать, чтобы он мне слишком уж нравился, но я думаю о нем всякий раз, когда опускаю руки в мешок с мукой.

Хетти приобрела привычку не слушать, что именно говорит Эглантина. Вместо этого она зачарованно наблюдала за тем, как Лиззи уверенно двигается по кухне.

– Отлично, девонька, ты прекрасно расставила все на подносе. Всякий, кто увидел бы это, подумал бы, что ты уже делала это прежде.

Лиззи отступила на шаг, окинула взглядом поднос, странным образом довольная собой: чашки, блюдца, чайные ложки, сахар, молоко, тарелки, чайник.

– Они хотят печенья?

– Мисс Джиллиан любит пшеничное, – сказала Эглантина. – Мисс Сара не любит, но два печенья для мисс Джиллиан и немного варенья сверху возьми в горшочке на полке, сгодятся. О, моя спина меня сегодня убьет!

Лиззи уставилась на нее, затем отвернулась.

– Можно, я отнесу им поднос? – спросила она.

– Если хочешь, – рассмеялась Хетти. – Думаю, они очень удивятся, если ты сделаешь это. Помни главное: не урони его. Вот чайник я отнесу сама. Не хочу, чтобы ты перетруждалась.

Лиззи позволила Хетти идти первой. Она осторожно подняла поднос, распределяя вес. Когда она вынесла его из кухни и понесла наверх, воспоминания налетели на нее, словно летние бабочки. Две пожилые дамы, сидящие ровно в постели, девочка с лицом, похожим на луну или белое тесто, кто-то… кто-то добрый; женщина с полными руками; запах хлеба, выпекающегося в печи.

Хетти оставила дверь комнаты открытой, и Лиззи медленно вошла в библиотеку. Поставила поднос перед Сарой, налила чай в чашки. Руки у нее дрожали. Хетти кивнула ей и вышла из комнаты.

– Какой приятный сюрприз! – сказала Сара, улыбаясь Лиззи. – Иди, посиди с нами.

Лиззи покачала головой. Опустила руки на край стола, чтобы было удобнее стоять. Было кое-что, что она должна была сделать: произнести слова, которые должна была сказать.

– Пожалуйста, расскажите мне. Я хочу знать, что со мной приключилось.

Гораздо позже Лиззи вышла из дома и пошла на пляж. Море возвращалось, она видела катившиеся вдалеке белые барашки пены, слышала далекий рокот волн, заунывные крики чаек.

Теперь она знала, что была ученицей. Что работала на фабрике, которая принадлежала отцу Сары. Знала, что работала собиральщицей: это означало, что она ползала под тяжелой движущейся машиной каждый день, собирая хлопковый пух и пыль. Кроме того, она узнала, что чуть не задохнулась, когда завязки ее передника запутались в машине и начали сдавливать ее все туже и туже. Она знала, что какая-то девочка положила ее на своеобразные носилки на колесиках и привезла в дом рядом с фабрикой и что Хетти вместе с Сарой выхаживали ее и возвратили к жизни. Хетти сказала, что потом та девочка с фабрики приходила в дом и спрашивала о ее состоянии, и тогда-то они и узнали, что ее зовут Лиззи.

Подобрав голыш, она принялась нянчить его в ладони, затем опустилась на корточки и написала им свое имя на влажном песке. ЛИЗЗИ.

– Это я, – сказала она. – Потом начнется прилив и смоет мое имя, и никто не узнает, пока я не напишу его снова. – Девочка знала, что Сара стоит у окна и наблюдает за ней, сторожит ее и любит ее.

Боль внутри была подобна зияющей пропасти, пещере, вымытой в душе у нее огромной волной, раз за разом нараставшей все сильнее и сильнее. Зашвырнув голыш как можно дальше, она повернулась и пошла обратно в дом.

31

После пожара

В доме, где жили ученики, в те дни после пожара дети наблюдали друг за другом без интереса, напуганные увиденным. Каждый день они помогали расчищать беспорядок после пожара, вытаскивая наружу обугленные остатки тюков хлопка и взваливая их на повозки, которые увозили их прочь, вычерпывали воду, вытирали и мыли губками, пока спины не начинали болеть, а одежда не превращалась в мокрые лохмотья. Машины стояли, словно сломанные и почерневшие конечности. Мужчины вытащили их из здания и устроили из них во дворе фабрики нечто вроде поленницы и одновременно кладбища. Некоторые окна на первом этаже были выбиты: стекла следовало убрать, проемы – заколотить. Но обуглившиеся стены выстояли, крыша и верхний этаж уцелели. Приехала полиция, допросила всех учеников, пытаясь выяснить, что они знали, и все говорили правду. Дети были слишком напуганы, чтобы поступить иначе. За всем этим стоял Робин Смолл, а Робин Смолл пропал. Равно как и Сэм.

В конце недели мастер Блэкторн созвал всех на совещание. Собрались вместе и ученики, и работники постарше, и дети из-за холма, из Олдкасла. Все пришли на фабрику, стояли молча, сбившись в кучу, вздрагивая в давящей тишине. Эмили стояла рядом с Мириам, вспоминая тот страшный миг, когда мастер Блэкторн велел Фергюсу отвезти его в дом, где жили ученики, как его катили взад-вперед по проходам, как он стучал кулаком по столам, как сверкали от ярости его глаза. Она вспомнила, как Робин встал и сказал ему о том, что один мальчик пропал, Сэм. Вспомнила, как побежала прочь из дома. Конечно, конечно же, теперь их с Сэмом обвинят во всем. И, кстати, где Сэм? Она видела, каким слабым казался теперь мастер Блэкторн: его квадратное лицо посерело от усталости, волосы поседели и потускнели. Он сидел, скрючившись в инвалидной коляске, словно встревоженный паук. Казалось, душа оставила его, рассеялась вся увлеченность Бликдейлской фабрикой. За неделю он превратился в конченого человека. Но рядом с ним стоял суровый мастер Криспин, держа руку на плече отца.

– Ну вот и все, – прошептала Мириам. – Сейчас нам устроят старый добрый нагоняй.

– Замолчите, все! – рявкнул мастер Криспин. По толпе пробежал испуганный шепоток. – Мой отец хочет кое-что сказать вам по поводу фабрики.

– Верно, – начал мастер Блэкторн. – Я хочу поблагодарить вас за то, что вы спасли нашу фабрику. Без вас мы ни за что не сумели бы сделать это.

Мастер Криспин перевел на него удивленный взгляд. Было очевидно, что он не ожидал услышать подобные слова. Рабочие фабрики одобрительно загудели. Мириам бросила взгляд на Эмили и подняла брови.

– Фабрика была спасена вашими усилиями, – продолжал мастер Блэкторн. – Вы спасли много жизней. За исключением одного случая. Один из надсмотрщиков лишился жизни, когда на него упала горящая балка. Это Натаниэль Крикк. Он умер в больнице.

Все испуганно замолчали. Мириам схватила Эмили за руку и крепко сжала ее. Крикк, мстительный, жестокий, злобный Крикк! Он преследовал многих рабочих в кошмарных снах.

– Мне не жаль его, – прошептала она. – Я знаю, что говорить так нельзя, но это правда.

Эмили ошеломленно уставилась на нее, пораженная тем, что она осмелилась озвучить подобные мысли.

– Как уже сказал мой отец, – добавил мастер Криспин, – фабрика Блэкторнов спасена. Но пройдет некоторое время, прежде чем мы сможем использовать ее снова. Потребуется несколько месяцев. Кое-где нужно заменить полы, лестницы, окна, двери. Но самое главное – нам нужны новые станки.

Старший Блэкторн поднял руку, чтобы прервать его. «Это моя мельница, – говорил его взгляд. – Это моя речь».

– Все новые станки будут безопасными, с надлежащей защитой всех движущихся частей. – Голос его был слаб, он срывался, но все слышали и все видели удивленный взгляд на лице мастера Криспина, словно его отец говорил о чем-то таком, чего они никогда не обсуждали.

Эмили понурилась. «Слишком поздно, – думала она. – Слишком поздно для Лиззи. Слишком поздно для изувеченных рабочих, всех этих людей, которые лишились рук и кистей из-за машин». Девочка вспомнила о Крикке, о том, что на правой руке у него недоставало пальцев. «Может быть, поэтому он был так жесток? – подумала она. – Поэтому так всех ненавидел?»

– Мы наймем мужчин и старших мальчиков, чтобы они помогали выполнять строительные и столярные работы, – продолжал владелец фабрики. – Что же до остальных, то надеемся, что сможем нанять вас снова в будущем, но мы не можем платить вам ничего до тех пор. Может быть, будет какая-то работа на Крессдейлской фабрике, для тех, кто сможет добраться туда. Я устрою так, чтобы владелец тамошней фабрики отпустил вас, как только настанет время снова открыть Бликдейлскую фабрику. – Голос его задрожал. – Я хочу, чтобы вы все вернулись и снова работали на меня.

– Ученики больше не нужны, – резко добавил мастер Криспин. – Они освобождаются от контракта и будут возвращены обратно в работный дом. Повозки уже едут.

Собрание закончилось. Уволенные рабочие расходились, ворча себе под нос. Кое-кто из женщин плакал, вытирая лица платками и передниками. Некоторые из рабочих помоложе хлопали друг друга по спине, пожимали друг другу руки, довольные тем, что им дадут работу на строительстве.

– Он повел себя честно, – сказал один мальчик другому. – Я всегда считал мастера Блэкторна именно таким. Он суров, но справедлив.

– Мастер Криспин считал, что фабрика уже принадлежит ему, но это не так, пока не так. Старик доходчиво объяснил ему это сегодня, – сказал один из ткачей.

Ученики оборачивались друг к другу, сначала не зная, что делать с новостью о том, что они уволены навсегда.

– Значит, обратно в работный дом, после всего этого! – сказала Мириам. – Не могу сказать, что я не рада возможности уехать из этой мрачной дыры. А ты?

Эмили покачала головой. Она не знала, что думать. Теперь у нее не было дома, куда можно было бы вернуться, но она никогда не была в работном доме. Примут ли ее? Мысль об этом была противна девочке: все, что говорили о работном доме мама и Рози, всегда наполняло ее ужасом. Но, может быть, Джим там? Возможно, она снова увидит его? Но как она может уехать из Бликдейла, не зная, что случилось с Лиззи? «Я тебя не брошу», – обещала она ей. Что, если она действительно умерла? Думать об этом было невыносимо. Что, если ее тело лежит в безымянной могиле, на том клочке земли за рекой, рядом с Бесс и всеми остальными потерянными детьми? Нужно выяснить это прежде, чем она уедет из долины.

И где же Сэм, добрый, простодушный Сэм, ее лучший друг? Увидит ли она его когда-либо? Может быть, его поймал Робин?

К тому моменту как они вернулись в дом, большинство учеников уже предвкушали отъезд из Бликдейла. Они толпились у ящика, весело доставая оттуда свою старую одежду, которую хранила там домработница, бросая ее друг другу, словно разоряли гнездо. Миссис Клеггинс молча наблюдала за ними, не пытаясь призвать к порядку. Теперь, когда ученики уезжали, у нее больше не было работы и не было дома, куда она могла бы вернуться. А дети щебетали вокруг нее, словно развеселившиеся скворцы.

– Это уже не налезет на меня! – сказала Мириам, прикладывая к себе свое старое платье, и улыбнулась, вспомнив, как Робин сделал ей комплимент много месяцев назад. – Интересно, что с ним стало?

Все знали, о ком она говорит.

– Либо висит на виселице, либо стал новым лорд-мэром Лондона, – сказал кто-то.

– Надеюсь, что больше никогда не увижу его, – произнес маленький Элфи. – Это все он придумал, да-да.

– Ах, а я надеюсь увидеть его, – вздохнула Мириам. – Я знаю, что он неправ в том, что сделал – заставил ребят выполнить за него всю грязную работу. Но подумайте, это дает нам возможность убраться отсюда, а на новой фабрике будут новые, безопасные станки. Он сделал кое-что хорошее, хоть и не собирался!

– Я бы все равно не хотела работать на новой фабрике, будь она безопасной или нет. С меня достаточно этого места, вот что, – заявила Дульсия. – Скоро приедут фургоны, и мы больше никогда не увидим солнечного Бликдейла. Вернемся обратно к мистеру Сиссонсу и всем остальным в работном доме. Они были милы. Готова спорить, они соскучились по нам, точно вам говорю. Изнывали от тоски, вот что!

Среди всей этой болтовни Эмили сидела, глядя прямо перед собой. Мириам вручила ей старую тряпичную куклу Лиззи, и она так и сидела, прижав ее к груди, обнимая ее. «Я не позволю никому забрать ее у меня, – думала девочка. – Это все, что у меня осталось от Лиззи».

Наконец миссис Клеггинс встала и выгнала всех на улицу, где они должны были ждать повозки. Эмили огляделась по сторонам, понимая, что осталась в комнате одна, и неуверенно поднялась. Какой же пустой она казалась безо всех остальных детей! Какой бледной и мрачной! Ей вспомнилось, как Лиззи и Бесс сидели, прижавшись друг к другу, делясь секретами; вспомнила, как она завидовала их близости. Пока она стояла так в комнате, словно видя грустный сон наяву, один из мальчиков просунул голову в дверную щель.

– Эмили, здесь за колесом кое-кто, – прошептал он. – Кое-кто хочет увидеть тебя.

– Лиззи! – Эмили оттолкнула его в сторону и выбежала из классной комнаты, мимо учеников, которые прыгали на месте от нетерпения и волнения.

Мальчик, который передал ей весточку, вернулся к ним; девочка уже не могла сказать даже, кто заговорил с ней. Она отошла в сторону ото всех и пошла в направлении колеса. Там никого не было видно. Может быть, этот кто-то ждет за одним из сараев? Но если это Лиззи, разве она не выбежала бы ей навстречу? Что, если это Робин, мстительный Робин? Девочка замерла. Сердце стучало, ноги подкашивались. «Не смотри, не смотри», – думала она. А потом услышала, как кто-то зовет ее по имени громким шепотом.

– Эмили, это я!

– Сэм! – Она забежала за сарай. Сэм стоял там со скрещенными на груди руками, словно подарок на день рождения. – Сэм! Что ты здесь делаешь? – с трудом переводя дух, воскликнула девочка. – Где ты был? Скоро приедут фургоны. Не пропусти!

– Я не хочу в фургон, Эмили. Я не собираюсь возвращаться обратно в работный дом.

– А что ты собираешься делать?

– Я нашел, где жить! Я просто должен был увидеть тебя, прежде чем ты уедешь. Я хотел сказать тебе, чтобы ты не думала обо мне плохо. В ту ночь, когда был пожар, я не пошел в Олдкасл.

– Я видела, как ты бежал в лес. Но я не виню тебя, нет.

– Я не сбежал, Эмили. Я не хочу, чтобы ты так думала. Видишь ли, я вспомнил, потому что ходил через тот лес раньше по воскресеньям… Я вспомнил, что если срезать, то можно выйти на большую дорогу, а там есть постоялый двор. Вот я и подумал, что там кто-нибудь сможет вызвать пожарных быстрее, чем если бы я пошел в Олдкасл.

– Ах вот почему они приехали так быстро! Ты спас фабрику, Сэм! Она действительно горела. И мастер Криспин вернулся… Я не поверила своим глазам, когда увидела его. Я думала, он за много миль от дома.

– Хочешь верь, хочешь нет, но он был на том постоялом дворе! Я чуть не помер со страху, когда услышал его голос! Его лошадь охромела, и он остановился там на ночлег, а затем должен был ехать в Нью-Миллс. И вот я собрался с духом и рассказал ему все: про Робина Смолла и старших мальчиков и про пожар. И он выбежал из трактира, как обезумевший, а люди стали просить помощи и вызвали пожарных и полицию. Все сновали туда-сюда, словно муравьи! Я сказал мастеру Криспину, что боюсь возвращаться в Бликдейл из-за Крикка, и он предложил мне: как насчет того, чтобы остаться и присмотреть за его лошадью? И я ответил, что могу заночевать с ней в конюшне – я ведь люблю лошадей и помогал отцу возиться с ними. А хозяин постоялого двора сказал, что ему нужен мальчик-конюх! Это был мой последний шанс, Эмили, и я согласился: «Да, я могу им стать, сэр!» И он оставил меня. Теперь я живу там! – И мальчик обхватил себя руками, покраснев от удовольствия.

– Ты знаешь, что случилось с Крикком? – поинтересовалась Эмили.

– Нет. Я так боюсь встретиться с ним снова, что ночью дрожу и почти не сплю. Опасаюсь, что он найдет меня в конюшне.

– Он умер, Сэм.

Сэм недоверчиво уставился на нее.

– Крикк умер? – Он умолк на миг, а затем медленно выдохнул, качая головой: – Что ж, пару раз он чуть не убил меня, но я бы не пожелал ему этого. Ни за что.

– Теперь Робина будут разыскивать за преднамеренное или непреднамеренное убийство, верно? Они забрали других мальчиков, старших, которые с ним водились.

– Меня забрали бы тоже, если бы я был там. Но я теперь не волнуюсь из-за них. Мастер Криспин поручится за меня. Я не мог поджечь фабрику, и он это знает. Теперь ты вернешься обратно в работный дом, а я могу работать в трактире «Карета и лошадь» – вот и сбылась мечта. Мне больше никогда в жизни не хотелось возвращаться сюда, но я хотел сказать тебе, что я не сбежал в ту ночь. Я видел, что хозяева разговаривали со всеми недавно, и спрятался за зданием, и все слышал. Так я узнал, что сегодня ты уедешь, и хотел попрощаться. Мне нужно уходить, быстро, потому что я боюсь Робина, и фургоны скоро придут, и владелец трактира не знает, что я побежал сюда. Мне нужно уходить. Пора прощаться, Эмили.

Эмили не знала, как с ним попрощаться. Она протянула руку, как леди, а он обнял ее крепко-крепко, лицо его все еще озаряла улыбка. А потом повернулся и убежал прочь, беззвучно, словно его никогда здесь и не было.

Эмили вышла из-за сарая. В одной стороне был дом, где жили ученики, где толпились кучками дети, дожидаясь фургонов. А в другой стороне находилась фабрика. Она увидела, как из ворот дома выходит мастер Криспин. Он катил своего отца в сторону фабрики.

«Это твой последний шанс, Эмили, – сказала она себе. – Будь, как Сэм. Ты должна воспользоваться им. Сейчас тебя в любую минуту засунут в фургон, и ты так никогда и не узнаешь правды».

Девочка побежала туда, где двое мужчин смотрели на развалины своей фабрики, робко встала рядом. Мастер Криспин говорил с воодушевлением, строил планы, рисовал в воздухе схемы, а старик согласно кивал. Наконец он заметил Эмили и попросил сына развернуть кресло.

– Мастер Блэкторн, – прошептала Эмили, вытянувшись перед ним.

Тот глядел на нее, и глаза его полыхали гневом и печалью.

– Я помню тебя, – наконец произнес он.

– Да, сэр.

– Ты та самая девочка, которая сказала мне про пожар. Пришла за деньгами, верно?

– Нет, мастер Блэкторн, – вздохнула Эмили. – Я пришла спросить про мою сестру.

Старик всплеснул руками.

– О бог ты мой! Откуда мне, ради всего святого, знать что-то о твоей сестре?

– Сэр, она была ранена под одним из ваших станков. Она была собиральщицей. Мисс Сара взяла ее в дом.

– Опять этот ребенок, – перебил ее мастер Криспин. – Ты спрашивала о ней недавно, у церкви. И моя мать сказала тебе, что она умерла, если я ничего не путаю. Я слышал, что она так сказала.

– Я просто хотела уточнить, нет ли ошибки. – Далеко у дома для учеников миссис Клеггинс созывала всех, потому что услыхала, что за ними вот-вот приедут фургоны. Скоро, совсем скоро ее увезут, и она так никогда и не узнает правды.

– Это та больная девочка в комнате Сары? – нахмурился мастер Блэкторн.

– Глупости, – фыркнул мастер Криспин. – Мы бы знали, если бы ребенок был в доме.

– О, я прекрасно знал обо всем. В моем доме не происходит ничего, о чем бы я не знал, Криспин. Но я не знал, что это ребенок с фабрики. Я думал, что это одна из подружек Сары. Значит, она была собиральщицей? На моей фабрике? Что ж, нет, она не умерла.

– Не умерла? – Эмили перевела дух. – Я знала это! Знала!

– Эмили! – раздался голос зовущей ее миссис Клеггинс. – Куда подевалась Эмили Джарвис?

– Иди, тебя зовут. Уходи! – рявкнул мастер Криспин.

Эмили повернулась, затем развернулась снова, хотелось узнать что-то еще.

– Но где же она? Пожалуйста, скажите мне!

– Моя дочь увезла ее на Уиррел, к сестре моей жены. Насколько мне известно, с ребенком все в порядке.

Эмили почувствовала, что по щекам у нее бегут слезы радости, застревают в горле, вырываются наружу плачем облегчения. Она опустилась на колени перед инвалидным креслом, взяла покрытые старческими пятнами руки в свои.

– О, спасибо вам! Спасибо вам, мастер Блэкторн! Спасибо вам от всего сердца!

32

Письмо от доктора Бернардо

Однажды после полудня Сара и тетушка Джиллиан сидели в библиотеке, слушая, как читает Лиззи. Щеки девочки раскраснелись от волнения. Буквы на странице перестали быть для нее похожими на пауков и точки; они сливались вместе, все они имели смысл. Слова заставляли ее смеяться и плакать, бояться, задумываться, злиться, вздыхать от восторга. Они создавали в ее сознании образы и мысли, чувства, голоса и цвета. Сегодняшняя история была настолько увлекательной, что она читала бегло, голос ее звенел от уверенности. Когда глава закончилась, она отложила книгу и вздохнула, а затем улыбнулась своей учительнице.

– Прекрасно, Лиззи! – Сара хлопнула в ладоши. – Ты отлично прочла каждое слово, но более того, ты читала и понимала, и, судя по твоему голосу, тебе понравилось!

– Верно, – сказала Лиззи. – Мне понравилась эта история! Я хочу прочитать всю книгу!

– Обязательно! А когда закончишь эту, узнаешь, что можно прочесть еще сотни книг! Теперь ты никогда не разучишься читать, Лиззи. Ты и так почти умела, а теперь совсем научилась. Ты – читатель! Читай все, что видишь, и теперь для тебя не будет загадок!

– А на сегодня достаточно! Думаю, что ей нужно выпить хороший напиток и немного прогуляться по пляжу, – заявила тетушка Джиллиан. – Почему бы тебе не сбегать на кухню и не попросить Эглантину сделать тебе чашку какао? А потом возьми свой теплый плащ. Мы все пойдем гулять!

Лиззи послушно отложила в сторону книгу и вышла, пропустив Хетти, которая вошла в комнату, неся письма.

– Это мне! – вздохнула тетушка Джиллиан. – Вероятно, я все же не пойду на прогулку. Придется потратить целый день, отвечая на все это.

Лиззи замерла в дверном проеме. Ей было интересно узнать, что люди пишут в письмах. Теперь, когда она умела писать, она могла послать кому-нибудь письмо. «Вот только мне некому писать», – подумала она. Девочка снова обратилась к своему прошлому, и это было подобно взгляду в темный туннель. Иногда ей казалось, что она слышит голос, произносивший слова, не имевшие смысла; она видела девочку с пышными волосами; слышала чей-то громкий неудержимый смех. Иногда видела девочку постарше, с волосами цвета соломы. А затем ее образ покрывался рябью, словно отражение в воде, и исчезал: будто рыба блеснула на свету и, плеснув хвостом, быстро спряталась под камнями.

Она смотрела, как тетушка Джиллиан разрезала один из конвертов ножом для бумаги и быстро пробежала глазами по странице.

– А, это от Томаса Бернардо! Ты помнишь его, Сара? Очень серьезный ирландец, который учился в Даремском университете вместе с твоим кузеном. Он как-то провел у нас здесь каникулы. Боже мой, он просит денег! Должно быть, он думает, что я одна из его зажиточных коллег. Он решил устроить что-то вроде дома для бедных детей… О господи, как это грустно! Я не могу больше читать. – Она бросила письмо на пол и начала разрезать другое. – Нет, это я тоже не могу читать. Это от твоей матери, а я не могу выдержать ее длинное послание прямо сейчас. Тоже оставлю на потом. – Она бросила взгляд на Лиззи, которая все еще стояла в комнате. – Поспеши, дорогая. Неси свой плащ!

Когда Лиззи вернулась, комната была пуста. Судя по всему, тетушка Джиллиан все же решила прогуляться вместе с ними и пошла за своим плащом. Открытое письмо лежало на полу там, где она его бросила. Лиззи подошла к нему, подняла, невольно пробежала глазами по странице. Читать неаккуратный почерк она не могла, но к письму прилагался печатный листок, прочесть который было легко. «Читай все, что видишь, и ничто и никогда не будет для тебя загадкой», – говорила Сара. Девочка начала просматривать страницу, но взгляд ее постоянно возвращался к двум словам. Она читала, ничего не понимая, поскольку мысли у нее в голове порхали с места на место, словно стайка встревоженных скворцов. Она смотрела снова и снова на два слова. Они раскрывались, подобно тому, как расправляют крылья птицы. Она произнесла их вслух, затем еще раз. Первое слово было Джим . А второе – Джарвис .

Чуть позже, когда в комнату вернулась Хетти, она обнаружила Лиззи, сжимающую в руках листок.

– О Лиззи, – с укором сказала она. – Нельзя читать письма мисс Джиллиан! Положи его обратно, пока она не увидела.

Лиззи ткнула в служанку листком бумаги.

– Здесь написано мое имя! Смотри! Джарвис! Это моя фамилия. Я вспомнила! Меня зовут Лиззи Джарвис!

Растерявшись, Хетти покачала головой.

– Нет смысла показывать мне, я все равно не умею читать! – Она видела, что Лиззи возбуждена и взбудоражена, вот-вот расплачется. Обняв девочку, она хотела успокоить ее, но Лиззи стояла неподвижно. Лицо ее было белее мела, глаза блестели. – Я позову мисс Сару.

Мисс Сара прибежала и обнаружила Лиззи в том же возбужденном состоянии, вглядывающуюся в листок и бормочущую себе под нос слова так, как будто она не в силах была понять их смысл. Но лицо уже не было бледным, щеки пошли пятнами, словно девочку лихорадило.

Сара подбежала к ней, попыталась отнять листок.

– Что случилось, Лиззи? Ты снова заболела? Дай мне это.

Но Лиззи не отдавала.

– Там написано Джарвис. Там написано Джим Джарвис, – повторяла она, смеясь и плача одновременно. – Это моя фамилия! Джарвис! А Джим – это мой брат, Джим Джарвис.

– Ты уверена? – переспросила Сара.

Пришла тетушка Джиллиан и встала у нее за спиной, и Сара сделала ей знак, прося не вмешиваться. Лиззи была в трансе, как сомнамбула, которую нельзя будить.

– Есть Джим, есть я и есть Эмили, – говорила Лиззи, глядя прямо перед собой, но ничего не видя. – Точно! Эмили! И мы жили в доме мистера Спинка, и он вышвырнул нас на улицу, потому что мама была слишком больна, чтобы оплатить аренду, и мама повела нас к… к Рози! Она оставила нас с Эмили там, чтобы Рози присматривала за нами, а сама с Джимом ушла. Сэм сказал нам, что они были в работном доме и мама умерла. Она умерла!

Девочка наконец вышла из транса и заплакала. Сара обняла ее, обхватила руками, словно крыльями, прижала к себе, позволив выплакаться, пока слез уже совсем не осталось.

– Ну все, все! – тронутая до глубины души, произнесла тетушка Джиллиан. – Я ужасно сочувствую тебе.

– Но, Лиззи, к тебе вернулись воспоминания, а это значит, что ты действительно поправляешься. Это же чудесно! – наконец сказала Сара.

– Где Эмили? – спросила Лиззи, отодвигаясь от Сары. – Эмили, моя сестра!

Сара нахмурилась.

– Я не знаю. Она была с тобой в Бликдейле?

– Думаю, да. Думаю, что да, – Лиззи растерялась. В воспоминаниях было так много девочек, так много лиц: кто из них Эмили? – Я не знаю.

– Полагаю, сейчас нам нужно пойти на прогулку, – предложила тетушка Джиллиан. – Хорошая прогулка на свежем воздухе поможет тебе все обдумать, прочистит голову от грусти и загадок. Ты сможешь рассказать нам обо всем, о чем захочешь.

Лиззи кивнула. Идя между Сарой и тетушкой Джиллиан вдоль берега, она сжимала в руках листок, но в тот день совсем не видела моря, не видела блестящего песка, не видела бредущих птиц. Вокруг нее толпились лица из прошлого, пытаясь привлечь к себе внимание. Она повторяла одно и то же:

– Сэм сказал, что нам будут давать жареную картошку, но нам не давали!

И еще:

– Там была девушка по имени Ленивая Кошка, но обе милочки не любили ее. – И Сара с тетушкой Джиллиан улыбались друг другу поверх ее головы. Лиззи казалось, что теперь она знает обо всем, что произошло с ней, но еще оставались вещи, которые она не понимала. Почему она живет здесь с Сарой и тетушкой Джиллиан, одетая в желтое муслиновое платье, вместо колючего синего, какое носили ученики? И почему она спит в собственной спальне, где в очаге потрескивает огонь и где есть серебряное зеркало, в котором можно увидеть свое отражение? Почему не в холодной голой спальне вместе с другими похныкивающими ученицами?

Подойдя к дому, они услышали цокот копыт и шум колес на песчаной дорожке.

– Гости! – сказала тетушка Джиллиан. – А это значит, нужно что-то дополнительное на полдник, а я ничего не говорила Эглантине. О, она будет не слишком довольна!

С берега они увидели, как кучер спрыгнул с козел и что-то крикнул. Из-за дома к нему подбежал мальчик-конюший. По ступенькам сбежала Хетти, толкая перед собой инвалидное кресло, а за ней ковыляла Эглантина.

– Боже правый, это же мой зять! – воскликнула тетушка Джиллиан. – Он никогда не уезжает с фабрики в это время года. Должно быть, что-то случилось.

– Отец! Он выглядит таким болезненным! – удивилась Сара.

И они обе бросились к старику, которому помогли выбраться из кареты, и усадили его в кресло. Лиззи отстала, напуганная и сбитая с толку. Она сразу узнала его. Может быть, он приехал, чтобы вернуть ее обратно на фабрику, снова засунуть под грохочущий станок?

«Я не поеду! Ни за что! – думала девочка. – Лучше убегу, чем вернусь туда».

Миссис Блэкторн выбралась из кареты вслед за мужем.

– О, эта ужасная песчаная дорога! – пожаловалась она. – Я вся в песке!

– Какой приятный сюрприз! – воскликнула тетушка Джиллиан. – Сразу оба!

– Разве ты не получила мое письмо? – удивилась миссис Блэкторн и вынула из-за рукава салфетку. – Я была уверена, что ты получишь его сегодня утром. Разве ты не знаешь про пожар? Разорены! Мы разорены!

А потом за ее спиной показался еще кто-то, передавая сумки и шали. Это была девочка. Она медленно выбралась из кареты и огляделась по сторонам. Она была одета в ученическую одежду, и ее длинные волосы соломенного цвета, обрамляя лицо, спадали на плечи. Девочка подняла руку, чтобы откинуть их назад, и повернула голову в сторону моря. В этот миг Лиззи сразу поняла, кто это.

– Эмили!

33

Планы

Лиззи показалось, что на протяжении нескольких следующих дней она вспомнила все, что случилось с ней за всю ее жизнь, кроме того времени, что прошло между несчастным случаем и тем мгновением, когда она открыла глаза и увидела сидящую рядом Хетти. Теперь, когда вернулась Эмили, она выглядела и чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было. Сестры проводили вместе много времени, бродя по побережью, собирая ракушки и выкладывая узоры из гальки и перьев. Лиззи научила Эмили писать ее имя на песке, и они вместе смеялись над тем, что прибой смывает буквы. Иногда они выкатывали мастера Блэкторна в кресле в низ сада. Ему нравилось сидеть там и смотреть на море.

Однажды, когда день уже клонился к вечеру, тетушка Джиллиан спросила, не хочет ли вся семья поесть внизу в саду. Вынесли столы и стулья, поставили их так, чтобы можно было наблюдать закат солнца. Вечер был чудесный; было еще тепло, и заходящее солнце окрашивало море в багрянец.

– Девочки, я хочу, чтобы вы тоже пришли к нам, – сказала она, жестом подзывая к себе Эмили и Лиззи, которые уже собрались было пойти ужинать на кухню вместе с Хетти и Эглантиной, как бывало обычно.

– Я никогда не думала, что настанет день, когда я стану ужинать с парой собиральщиц, – заявила миссис Блэкторн, и, несмотря на то что голос ее прозвучал резко от удивления, на лице ее мелькнула такая же улыбка, как и у тетушки Джиллиан.

– Нам нужно кое-что обсудить, – произнес мастер Блэкторн.

– Я знаю. Но все равно считаю, что Эмили и Лиззи должны быть здесь, – настойчиво заявила тетушка Джиллиан. – Кроме того, я думаю, что Эмили приготовила пудинг, поэтому, возможно, нам стоило бы похвалить ее.

– Как скажете. – Мастер Блэкторн хлопнул в ладоши, прося, чтобы его кресло придвинули к столу, и Лиззи бросилась помочь ему.

Владелец фабрики оглядел всех собравшихся: свою жену, дочь, свояченицу, Эмили и Лиззи. Все они выжидающе смотрели на него. Никто не мог приступить к ужину, пока он не прочтет молитву.

– Да благословит Господь нашу пищу, да будем мы всегда благодарны за нее, – произнес он и поглядел на обоих детей из-под своих кустистых бровей. – Аминь. Итак, первая порция сегодняшних новостей заключается в том, что я получил сообщение от Криспина: Робина Смолла поймала полиция и он находится под стражей, дожидаясь суда Ее Величества.

Эмили и Лиззи переглянулись: «Робин Смолл, он командиром рожден». «Сэму нечего бояться, – эта мысль первой пришла в голову Эмили. – Он в безопасности».

– Что с ним будет? – спросила Лиззи.

Миссис Блэкторн взглянула на нее: в ее кругу детям никогда не позволялось разговаривать за столом.

– Не знаю, дитя, – медленно произнес мастер Блэкторн. – Я знаю, что полиция хочет сделать с ним. Они хотят повесить его.

– Отец, ты должен помешать этому, – сказала Сара. Она вскочила со своего места, подбежала к отцу. – Пожалуйста, прошу, сделай все, чтобы спасти его жизнь. Он всего лишь мальчик. Он сделал ужасные вещи, просто кошмарные, но этого не исправишь, просто лишив его жизни. Кроме того, ты должен признать, что получилось и кое-что хорошее из всего этого.

Отец поднял руку.

– Как обычно, моя дорогая Сара, ты права. Но сначала мне нужно подумать о другом, – сказал он. – Я должен думать о будущем Бликдейлской фабрики. У меня есть планы. Она уже не принадлежит мне. Она принадлежит Криспину, то, что осталось от нее. Я ее отдал ему. Имя Блэкторнов известно во всем мире. Я горжусь этим, и он должен продолжать это дело, но не так, как это было прежде. Мы хорошо обеспечены, у нас есть деньги, чтобы исправить положение; твоя мать очень сильно ошибается, говоря, что мы разорены. Все далеко не так. Произошли великие изменения. Это потрясающе! – Он вытер рот салфеткой, обернулся к своей жене: – Поэтому нам нужно вернуться в Бликдейл на какое-то время. Я должен посмотреть, как справляется Криспин. Я не могу дать ему возможность делать все самостоятельно.

Эмили опустила голову, не осмеливаясь посмотреть на него, вообще ни на кого. «Заберет ли он меня с собой? – задумалась она. – И если это так, то что будет? Что я должна буду делать?»

– Что ты можешь сделать? – спросила тетушка Джиллиан. – Ты человек нездоровый.

– Немного, но я могу думать вместо Криспина, принимать решения вместо него. Из пепла возродится великая фабрика. Мы назовем ее «Феникс»! – Он взял руку жены в свои и поднес ее к губам.

– Фабрика «Феникс»! Мне нравится, как это звучит! – пробормотала она.

– Это чудесно, папа. – Сара улыбнулась Лиззи. – Ты знаешь историю о фениксе? Это мифическая птица, которая возрождалась из пепла. Я расскажу ее тебе позже.

Но Эмили и Лиззи были не в настроении слушать мифические истории. Если фабрика будет восстановлена, должны ли они будут вернуться туда? Станут ли снова собиральщицами, стирая в кровь ладони и колени, сгибаясь под чудовищным весом огромных машин, которые чуть не убили Лиззи? Она закрыла уши руками, ей показалось, что в голове снова звучит тот грохот. Они почти не слушали то, что говорилось потом.

– Ах, фабрика «Феникс», – вздохнул мастер Блэкторн. – И она будет знаменита на весь мир: новое оборудование, новые станки, тонкие ткани. Я помню, что ты говорила мне, Сара. Будут хорошие условия для рабочих – безопасное оборудование, столовые, дома в долине. Люди захотят работать на фабрике «Феникс». Они будут гордиться возможностью работать у нас. – И он снова поднял бокал: – Я пью за фабрику «Феникс».

– Но прошу, скажи мне, что я не должна возвращаться туда, – сказала Сара. – В Бликдейле было то, что мне нравилось: шум реки, кричащие весной кулики на болотах и тени, которые отбрасывали на холмы облака. Но здесь мне нравится больше.

– Тогда хотелось бы спросить тебя, каковы твои планы, Сара? – Он бросил взгляд на Эмили и Лиззи. – Вы, девочки, лучше идите. Это вас уже не касается.

Эмили и Лиззи встали из-за стола, встревоженные и молчаливые, но тетушка Джиллиан подняла руку.

– Останьтесь! – сурово сказала она, и девочки замерли в растерянности.

– Да, папа, у меня есть планы, – объявила Сара. – Я обсуждала их с тетушкой Джиллиан и заручилась ее одобрением и разрешением. Я собираюсь остаться здесь, но бездельничать не собираюсь. Мне очень понравилось учить Лиззи читать и писать, а теперь я занялась еще и обучением Эмили, – она улыбнулась обеим девочкам. – А вы двое научили меня быть учителем! Здесь в округе так много детей, которые никогда не ходили в школу, – детей фермеров, рыбаков. Мой план таков… – Она помедлила, глубоко вздохнула: – Я хочу открыть небольшую бесплатную школу для них в амбаре в самом низу сада.

На миг все умолкли.

– Учительница, да? – наконец произнес ее отец. – Что ж, ты всегда ходила, уткнувшись носом в книгу, и вот что из этого вышло. Могу сказать, что это хороший способ проводить время, пока ты не выйдешь замуж.

– Папа! – возмутилась Сара, и он протянул ей руку для рукопожатия.

– Шучу, милая моя.

Его жена наморщила нос и принялась есть приготовленный Эмили пудинг.

– Восхитительно! – объявила она. – Я люблю хороший сладкий пудинг.

– У меня тоже есть план, – сказала тетушка Джиллиан. – Но для начала – по этой причине я и попросила девочек остаться за столом – я хочу спросить, какие у них планы.

Возвращался прилив, за ним летели чайки, громко и жалобно крича над головами людей. Эмили покачала головой: «Мои планы?» На глаза выступили слезы. Какие у них могут быть планы, если будущее их неясно и смутно?

– Я хотела бы ходить в школу, как у мисс Сары, – робко сказала Лиззи. – Если бы у меня была возможность, я хотела бы именно этого.

– А Эмили?

– Я бы тоже, – кивнула девочка.

Тетушка Джиллиан улыбнулась и переглянулась с Сарой.

– А мой план заключается в том, чтобы помочь вам добиться этого. Здесь ваш дом, и я хочу, чтобы вы остались.

– О мисс Джиллиан! – воскликнула Эмили.

– Тетя Джиллиан. Если хочешь остаться, зови так.

– Мы хотим! Хотим! – воскликнула Лиззи. – Спасибо! Спасибо!

– Спасибо! – повторила Эмили, когда к ней вернулся голос и она снова смогла говорить.

34

Кое-что напоследок

Случилось еще кое-что, прежде чем на дом опустились сумерки. Всходила луна, на небе расцветали звезды. Над берегом разносился протяжный, потерянный крик последней чайки. Хетти вынесла фонари и поставила их на стол, и все они сидели в тишине, вслушиваясь в ночь, каждый размышлял о своих планах и будущем.

Эмили поглядывала на всех, наблюдая, как они едят приготовленный ею пудинг. Все были вместе, как большая семья. Какие у всех чудесные планы! Мастер Блэкторн и его жена вернутся обратно в Бликдейл, чтобы наблюдать за тем, как восстанавливается фабрика «Феникс», чтобы сделать ее лучше и больше, чем она была когда-либо прежде. Сара откроет здесь свою школу. Они с Лиззи будут читать и писать каждый день, и однажды, возможно, даже начнут помогать Саре в школе. Сама она будет помогать Эглантине на кухне и слушать ее нескончаемую болтовню. А тетушка Джиллиан, смешная, занятная тетушка Джиллиан, станет их опекуном. Девочку захлестнули все эти новости, доброта и обещания; предстоящее чудесное будущее было похожее на сияние солнца над морем, что плескалось за окном. Она не осмеливалась взглянуть на Лиззи. Жизнь была почти идеальной. Почти – после такого количества перенесенной боли и мрака. Почти…

Миссис Блэкторн заявила, что парочке собиральщиц пора отправляться в свою комнату, и Эмили с Лиззи вскочили со своих мест и робко пожелали всем доброй ночи. Сара обняла обеих.

Когда они выходили из-за стола, Лиззи вынула из кармана скомканный лист бумаги и положила его перед тетушкой Джиллиан, а затем побежала вдогонку за сестрой. Остановившись в тени дома, они замедлили шаг, стали ждать и наблюдать.

– А! Прочти это! – Джиллиан пододвинула листок бумаги зятю. Мастер Блэкторн фыркнул и надел очки.

– Не могу читать при таком свете, – заворчал он.

Джиллиан поднесла ближе фонарь и прочла ему:

«Я обнаружил, что в Лондоне множество детей, абсолютно бедных, совершенно неимущих, у которых нет родителей, нет дома. Позор всем нам, если мы ничего не сделаем, чтобы помочь этим детям. Я намерен открыть дом, где они смогут жить, дам им кров, еду, тепло, образование и надежду. Это будет не работный дом, а семейный. Здесь не откажут никому из бедных детей. Я пишу, чтобы спросить, готовы ли вы прислать пожертвование, чтобы поддержать этот проект, который очень дорог моему сердцу. Прилагаю проспект с описанием одного из этих уличных мальчишек, надеюсь, он поможет вам понять, насколько это важно. С искренними пожеланиями, ваш скромный слуга Томас Бернардо».

– Бернардо, вот как? Помню этого малого, – ответил мастер Блэкторн.

– А это проспект, который он прислал вместе с письмом. Про мальчика по имени Джим Джарвис.

Сара передала проспект своей матери, которая медленно прочла его, затем кивнула.

– Это достойное дело. Очень легко забыть о бездомных детях.

– Дело не только в этом, мама. Эмили и Лиззи считают, что это может быть их брат, – сказала Сара.

– Действительно! Но если это так, он не может быть в более надежных руках, нежели с Бернардо, – проворчал мастер Блэкторн. – У этого человека есть планы и силы. Конечно же, мы пошлем очень большое пожертвование, сколько сможем себе позволить.

Он поглядел на дочь, и та понимающе кивнула. Протянув руку через стол, он взял ее ладонь в свою, и они оба поглядели на тетушку Джиллиан.

– У меня есть еще один план, – негромко произнесла тетушка. – Эмили, Лиззи, идите сюда, посидите с нами еще. Нам нужно многое подготовить. С этим нельзя спешить. Вот мой план. Однажды, когда школа Сары будет работать, а вы обе будете по закону под моей опекой, – она надолго замолчала, негромко вздохнув, – и когда Томас Бернардо откроет дом для бездомных детей, мы отправимся в путешествие. Эмили и Лиззи, мы с вами съездим в Лондон. Я отвезу вас на встречу с братом.

Сара улыбнулась девочкам.

– Вам нужно запастись терпением, но это обязательно произойдет. Вы снова увидите Джима, обещаю. Что вы об этом думаете?

Эмили обняла Лиззи обеими руками.

– Это чудесно, – прошептала она.

– Да, – согласилась Лиззи. – Теперь – да. Все просто чудесно.