Рассказ

Виктор Некрасов «Арестованные страницы». Рассказы, интервью, письма из архивов КГБ. — К.: Лаурус, 2014, стр. 15-19. Составитель, автор документального очерка и комментариев Любовь Хазан.

— Вы не знаете, где здесь купить чай? — спросил он нас.

— В гастрономе, за углом.

— А специального магазина нет?

— Увы, нет. Был когда-то на площади Калинина, но там сейчас, кажется, радиотовары, какой-то «Юпитер».

— Спасибо.

Он пошел в гастроном. Говорил он по-русски хорошо, но с акцентом.

Через полчаса на том же месте — мы сидели на скамейке — он появился опять.

— Ну как, достали чай?

— Достал, спасибо.

— Тот, что надо?

— За сорок восемь копеек. Десять пачек взял и два кило кофе.

— Ясно. Из соцлагеря.

— Да, — сказал он и улыбнулся. Улыбка была приятная и сам симпатичный. Голубоглазый, лет тридцати.

— Поляк, чех?

— Чех.

— Дубчек, Гусак?

— О, Дубчек!

— Прекрасно. Тогда пошли.

— Куда? — в голосе его прозвучало недоверие. — У меня через полчаса самолет.

— Тогда ты уже опоздал. За полчаса только до аэропорта доберешься. Идем!

— Куда?

— Идем. Увидишь.

Он помялся, но пошел.

Мы зашли на веранду в скверике против консерватории. Взяли бутылку шампанского, ничего другого не было.

— Что это вы? — удивилась буфетчица и даже улыбнулась. Обычно она никогда не улыбалась. Вид у нее всегда такой, как будто она всю ночь проплакала. — Всегда пиво, а тут вдруг шампанское.

— Исключительный случай.

Она вынула из загашника бутылку и даже вытерла ее. Мы стали у столика с прикрепленными крутящимися сиденьями.

— Тебя как зовут?

— Тони.

— Твое здоровье, Тони. За Дубчека!

Через пять минут выяснилось, что самолет у него не через полчаса, а через три, что остановился он в гостинице «Москва», в двух шагах отсюда, что сам он из Праги, инженер, монтирует что-то в Краснодаре, а сейчас на месяц едет в отпуск.

После этого мы еще что-то взяли, закусили сосисками и пошли к нему в номер.

Поговорили о том о сем — больше о том, взяли в буфете еще пива, потом сложили вещи, обменялись адресами, телефонами и пошли на площадь Калинина ловить такси.

У подземного перехода обычно много торговок с цветами. Сегодня их не было. Милиционеры любят их иногда почему-то разгонять.

Я сказал:

— Подождите немного. Я сейчас приду. Времени еще много.

Я побежал в магазин «Фиалка». Против ожидания, кроме цветов в горшках оказались и пионы. Я взял три букетика.

Тони с моим приятелем стояли у перехода и фотографировали Крещатик.

— Через сколько ты в Праге будешь?

— Часа через три-четыре.

— Тогда не завянут... Можешь положить на могилу Яна Палаха?

Тони посмотрел на меня.

— Конечно! — и больше ничего не сказал.

Через несколько минут он мчался уже в Борисполь.

Как-то рано утром затрезвонил телефон. Друзья в это премя обычно не звонят, а чужие не умрут, могут и вторично позвонить. И все же я встал и снял трубку.

— Слушаю.

— Это я, Тони.

— Тони?

— Да, Тони.

— Откуда?

— Отсюда. Из Киева. Вот это да...

— Где остановился?

— В гостинице «Украина».

— Какой номер?

— Такой-то...

— Через полчаса мы у тебя!

Через двадцать минут мы были у него. Он сидел в трусах на койке и рылся в чемодане. На столе стояло бутылок десять «Сонтатора» и «Праздрой».

— Привез вам виды Праги.

Он протянул нам два набора открыток. На одной из них, с памятником Вацлаву, он сделал крестик.

— Вот здесь он сгорел. Мы помолчали.

— Сегодня, когда я ехал в аэропорт, — сказал Тони, — все улицы были запружены людьми. Все с черными повязками. Трамваи и автобусы пустые, ни души. Одни кондукторы.

— Ну а месяц назад, когда ты прилетел в Прагу?

— Месяц назад? — он помолчал. — Оставил вещи в аэропорту и поехал на кладбище. У могилы два полицейских. Не подпускают. Нельзя. Можно только родственникам... «Что делать?» — думаю. Поехал в центр, на Вацлавске наместе. К памятнику Вацлава. Вот сюда, — он указал на крестик, — туда тоже кладут цветы. Смотрю, опять полицейский... Вот черт! Подошел к нему и говорю: «Слушай, друг! Я только что прилетел из Киева. Мне дали эти цветы, они еще свежие, просили, чтоб я их передал Яну. Можно?»

Полицейский, совсем еще молоденький, безусый, посмотрел по сторонам, отвернулся и сказал: «Клади!»

Я прислонил букетик к ограде и поблагодарил его. «Тебе спасибо, — сказал он и, помолчав, добавил: — Есть еще, значит, в России люди».

Мы разлили пиво.

— Ну, а вообще как?

— Как? — он стал рассказывать нам «как».

На прощанье Тони хотел подарить нам по значку. Но они оказались в чемодане его товарища, а тот куда-то ушел. Вместо значков вручил по ленточке с цветами чехословацкого флага. Мы прицепили их к рубашкам и распрощались — через час Тони летел в Краснодар.

Когда мы проходили мимо универмага, нам пришло в голову купить ленты. Но лент не оказалось. Тогда мы попросили продавщицу, чтоб она нам отрезала по куску от рулонов — этого, этого и этого — по пять сантиметров. Она несколько удивилась, но отрезала. Красный, белый и синий.

В подземном переходе — бабы уже появились — купили два букетика гвоздик, больше не хватило денег, осталось только на троллейбус.

Вышли у парка Славы. Там могила Неизвестного солдата. Гранитный обелиск, а у подножия — неугасимое пламя. Вокруг венки: железные — от организаций и учреждений, хризантемы, розы — от королей и президентов.

Мы положили свой у самого пламени, на бронзовый венок. Расправили ленточки и воткнули красную карточку с надписью: «Яну Палаху и всем борцам за свободу».

Никто на нас не обратил внимания. Снялись на фоне памятника. Постояли и ушли.

Было это 21 августа 1969 года. Именно в этот день.

На следующий день картонки на месте уже не было. Букетик лежал. А рядом, на бронзовом венке, еще несколько гвоздик.

Букетик лежал еще долго — дней десять, не меньше. Со-нсем завял, но лежал со своими ленточками. Потом кто-то убрал.

...Яну Палаху было двадцать лет. Его фотография стоит у меня на столике с радиоприемником. Рядом фиалки, ландыши или чернобривцы, зимой какие-то красные цветочки, не требующие воды.

Ян Палах

Впереди у него была вся жизнь. Невеста. Лицо юное, улыбающееся