Книга: Кошки охотятся ночью



Феликс САРНОВ

КОШКИ ОХОТЯТСЯ НОЧЬЮ

Все события и персонажи …

любое сходство…

ну, в общем, всё – как у людей.

Автор.

содержание:

Часть первая

Ночные прогулки

стр. ….

Часть вторая

Ночные Забавы

стр. …

Часть третья

Ночная Охота

стр. …

Часть четвертая

Ночное Рандеву

стр. …

Сергею Машинскому, который не забывает старых друзей

ни в горе, ни в радости, ни в пиру, ни в похмелье.

ТИГР В ПОДМОСКОВЬЕ?

Кровавая разборка произошла вчера ночью в подмосковном дачном поселке К…ево. На хорошо охраняемой даче, принадлежавшей начальнику службы безопасности очень серьезной и влиятельной коммерческой структуры (по слухам, тесно связанной с криминалом), были найдены тела: самого владельца дачи, его шефа – главы этой самой коммерческой структуры (по слухам, одного из крупных авторитетов преступного мира), нескольких охранников, сторожа и двух сторожевых собак. В наше непростое время уже трудно удивить кого-то подобными фактами, ставшими частью нашей повседневной жизни, но вот что удалось узнать Нашему Корреспонденту из источника в правоохранительных органах (разумеется, пожелавшему остаться неизвестным): за исключением сторожа, все находившиеся на даче были убиты без применения какого-либо оружия, поистине зверским образом – в самом прямом смысле этого слова. По первым заключениям экспертов (сведения из того же источника) чудовищные раны и увечья могли быть нанесены каким-то очень крупным зверем . По отпечаткам лап, сохранившимся на заснеженной территории дачного участка (0.75 га ), а также по характерным особенностям увечий (прикус, строение челюстей, размеры клыков и когтей) эксперты склоняются к тому, что речь идет об одном из самых крупных представителей семейства кошачьих, Pantheratigris – проще говоря, натуральном т и г р е, – хотя по каким-то научным расхождениям пока не могут точно классифицировать животное. Мы сразу же связались с дирекциями цирка и Московского зоопарка, но на вопросы о пропаже каких-либо крупных хищников получили однозначный отрицательный ответ: «Никто не сбегал, все звери на месте – можете приехать и убедиться сами.» Ну, что ж, нам уже приходилось писать о не всегда безопасных забавах «новых русских» с различными экзотическими животными, типа змей, ящериц и даже крокодилов, ввезенными контрабандой в нашу страну. Похоже дело дошло уже до тигров. Единственным утешением для жителей близлежащих деревушек может послужить лишь клятвенное заверение того же источника из правоохранительных органов: после тщательного изучения местности никаких следов крупных хищников за пределами дачного участка, на территории которого произошла зверская разборка, не обнаружено. Так что мы могли бы сказать, спите спокойно, господа селяне, если бы не, увы, простой факт, зафиксированный в протоколе осмотра места происшествия: никакого хищника, за исключением мирно дремавшей в предбаннике сауны (цокольный этаж) годовалой кошки с четырьмя котятами, в доме и на участке также не обнаружено.

P.S. По непроверенным данным на месте происшествия кроме тела сторожа был найден еще один не обезображенный труп – молодой женщины 25-30 лет, – завернутый в брезентовую ткань, лежащий неподалеку от свежевырытой ямы. Если верить этим данным, хищник-невидимка не трогает женщин и стариков, так что селянкам и пожилым селянам можно попробовать пожелать спокойных ночей – во всяком случае до тех пор, пока господа из «новых» не завезут в страну менее разборчивых тварей.

«Московский пи..болец» от 26 февраля 199.. г.

ЧАСТЬ 1

Ночные прогулки.

1.

На табло загорелись надписи: "No smoking" и "Fasten your belts". Самолет авиакомпании "Luftganza" шел на посадку. Я сделал глубокий вдох и задержал дыхание, приготовившись к неприятному покалыванию и тяжести в висках – всегда погано переносил взлеты и посадки, – но не ощутил ничего похожего. То ли спас коньяк – он не входил в стоимость билета, но мы, как нам и положено, за ценой не постоим, – то ли "Luftganza" – не "Российские Авиалинии".

Без единого толчка самолет изящно сел – на землю, ту самую, которую, по мнению одного Русского Поэта, Царь Небесный "исходил благословляя" (если "земля" и "почва" на нашем ВМПС1 им. Тургенева-Аксенова – синонимы, то по меньшей мере беспочвенное, а я бы даже сказал, наглое заявление – когда это, интересно, Он ее исходил?), – в салоне раздались вялые аплодисменты, я встал с кресла, подхватил кейс и довольно объемистую сумку с наплечным ремнем, и несмотря на просьбы стюардессы (на четырех языках) оставаться пока на своих местах, двинулся к выходу.

Молоденькая стюардесса нахмурилась (не переставая, впрочем, улыбаться), хотела было что-то сказать, но ее старшая – и по возрасту, и видимо, по их внутренней субординации, – коллега что-то шепнула ей, и она промолчала. Я примерно догадывался, что шепнула младшей старшая, у которой я ни разу не взял сдачу, расплачиваясь за вискарь, и улыбнулся ей – дескать, демократия, блядь, она и есть демократия… блядь.

Старшая стюардесса ответила дежурной и немного усталой улыбкой, и мелькнувшая у меня час назад мысль (то ли от четвертой рюмки коньяка, то ли от ее чуть подкрашенных хной, но явно натуральных рыжих волос) выплыла на поверхность сознания уже как бы насмешкой над собой и грустно растаяла. Улыбаясь в воздухе, стюардесса выглядела на едва "за тридцать", а сейчас, на земле – на невыбитых "под сорок", да и "под" было явно под вопросом. Сетки морщинок у глаз, вполне заметные складочки возле уголков рта, да и рыжизна кудрей отливала в краситель куда сильнее, чем в натюрель… Словно какая-то струна профессионализма, туго натянутая в воздухе, на земле – чуть ослабла. Что ж, у каждой профессии есть свои секретики и свои, так сказать, издержки. Стюардесса, надо отдать ей должное, все равно выглядела очень милой, но с некоторых пор дамы ее возраста вызывали у меня лишь чисто абстрактный интерес, если… Если вообще – вызывали.

Когда это началось, когда я в первый раз, года полтора назад, засек эту перемену в себе, меня слегка озадачил такой поворот сюжета,

(…что это значит? Уж климакс близится, а Германа все нет?..)

но потом я где-то прочел… Герой какого-то детектива, рассматривая на пляже подтянутых сорокалетних женщин, по пол дня проводящих в гимнастических залах, мысленно назвал их… Как же там было? А-а, вот – "печки-мамочки"!

(Атавистическая мысль: "… Хороший перевод. Грамотный. Интересно, как звучало в оригинале? Хотя – неважно, у русского читателя еще сразу возникает ассоциация с "печки-лавочки" – а-а, дескать, уже ерунда, отыгранные фишки… Профессионально…")

И махнул рукой. Тем более, что у меня у самого даже седины больше не было. Даже в усах – потому что не стало усов. А чубчик… Нет, я еще не выжил из ума, чтобы краситься , но… Что стоит вымыть голову, ну, скажем, каким-нибудь естественным красителем – исключительно в оздоровительных целях, разумеется? И что стоит, как бы случайно – ну… замечтавшись о чем-то возвышенном,

(… классно вчера эта светленькая в бане исполняла…)

минут пятнадцать не смывать эту гадость с волос? И "Auf Wiedersehen" – чубчик седенький…

– Auf Wiedersehen , – попрощался я с обеими стюардессами на неизвестном мне языке и покинул салон. Первым.

От московского воздуха весь кайф мгновенно выветрился, и в мозгу всплыла какой-то странной "иголочкой" кольнувшая мысль – вспомнился экран телевизора в салоне самолета, идущая запись вчерашних новостей, какой-то прием, устроенный, кажется, мэрией Питера, и мелькнувшая перед камерой грива рыжих волос… Потом женский профиль – камера направлена на стоящего намного дальше какого-то почетного гостя, актера или режиссера, поэтому женский профиль размыт, не в фокусе, и только короткий, чуть вздернутый носик…

У меня вдруг как-то… Ну, литературно выражаясь, защемило в груди. Хотя на самом деле, и не защемило, и не в груди, но… Что-то вроде этого. Типа того.

Просто этот цвет волос и едва уловимый наклон головы резко и безжалостно вызвал в памяти Рыжую. Ее заливистый хохот, ее блядские, серые с зелеными крапинками глазища, ее вызывающую, нарочито виляющую задницей походку, ее нагло и потрясающе красиво раскинутые ноги, ее как-то уютно и трогательно-осторожно переступающие босые ступни, когда она выходила из ванной и забиралась в койку,

(любую койку!.. Хоть в чужую продавленную тахту, хоть в свой трехспальный "аэродром" – плевать ей было, где, когда и…)

ее…

В самолете я легко и просто задавил в себе это ощущение. Я давно научился это делать, почти сразу – сразу после…

Первое время это получалось у меня с трудом: чтобы вышвырнуть из головы ненужные, мучившие меня воспоминания, мне приходилось прибегать к каким-то физическим усилиям – напрягать мышцы тела, стискивать зубы, а-ля кино-герои в боевичках и мелодрамках, а потом я нашел другой способ: стоило мне почувствовать, что сейчас на меня накатит щемящая тоска, я быстро искал глазами Кота

(как она говорила: "… так забавно было смотреть… словно к мамочке за помощью метнулся… а он такой маленький…")

и заглядывал в холодные, желтовато-зеленые фонарики его глаз… Это действовало безотказно. Потом мне уже не нужно было в натуре заглядывать в глаза Кота – стоило лишь подумать о его круглых "фонариках"… Я не мог – уже давно не мог, – сознательно вызывать в своем воображении какие-то картинки. Эта "игрушка" сломалась, она больше не работала, но думать – сколько угодно…

Потом надобность и в этом отпала, и я научился справляться с этим без всяких "подпорок" и "обезболивающих".

Хотя сравнение с анальгетиками сюда явно не подходит. Обезболивающе помогают справляться с болью , а щемящее ощущение от воспоминаний вызывала не боль, а… Пустота .

Когда-то у меня на небе, над верхними зубами образовалась киста. Ее удалили, вырезали, сделали так называемую tomia – удалили со стороны неба, а потом соорудили… Вернее, не потом, а заранее сделали такую цепляющуюся за коренные зубы специальными крючочками (кажется, они называются кламмерами) пластину, закрывающую нёбо, с таким бугорком-холмиком из того же пластика. В середине бугорка просверлили маленькую дырочку… После операции мне вставили в рот эту пластину, и бугорок точно вошел в полость раны (незабываемые ощущения!).

– Сколько мне ее носить? – еле ворочая онемевшим от анестезии языком спросил я.

– Сколько хватит терпения, – ответил хирург. – Три месяца – минимум, а вообще, чем дольше, тем лучше.

– Зачем она нужна? – спросил я, представив себе каково мне будет, когда отойдет анестезия и я почувствую в свежевзрезанной полости, в здоровенной открытой ране на нёбе твердый пластик.

– Понимаешь, – объяснил хирург (молодой парень, которому еще не наскучило отвечать на дурацкие вопросы пациентов), – киста сожрала часть твоей небной кости. Мы ее удалили – хорошо удалили, кардинально, – и рана станет быстро зарастать. Мягкая ткань нарастает гораздо быстрее, чем костная. Если оставить рану совсем открытой, она быстро затянется сверху мягкой тканью, и там, где должна быть костная, будет мягкая и… пустота. Это очень плохо. Это неминуемо приведет к рецидиву и… Может, и кое-чему похуже. Пластина же и этот бугорок не дадут ране затягиваться сверху, и таким образом мы постараемся заставить нарастать костную ткань – изнутри. Понял?

– Понял, – неуверенно ответил я. – Но… Как это – постараемся? Она что, может все равно не нарасти?

– Или да, или нет, – дружелюбно пожал плечами хирург. – Два варианта.

– Но если не нарастет, ты сказал – рецидив и даже… Что-то похуже? Как же…

– Твоя задача – носить ее как можно дольше. Снимать только, когда чистишь зубы или полоскаешь рот после еды. А там – видно будет. Проблемы решают по мере их возникновения. Договорились?

– Угу, – кивнул я. Мне понравилась его последняя фраза, понравился этот способ смотреть на вещи. Он показался мне правильным способом, хотя лично мне он оставлял два варианта, один из которых не сулил ничего хорошего, но… Надо делать то, что надо, а там – как фишка ляжет…

Фишка легла нормально. Я привык к пластине

(кошмаром оказались лишь первые три дня, настоящим мучением – лишь первый месяц, а дальше – как-то притерпелся…)

проносил ее не три месяца, а год с лишним, сильно удивив этим даже много чего повидавшего (несмотря на молодость – в том зубном институте я видел пациентов с такими хлебальниками, о которых лучше не вспоминать) хирурга, и костная ткань все-таки наросла.

… Хирург подивился моей терпеливости, но вряд ли то была лично моя заслуга – человек, ведь, такое животное, что ко всему привыкает. Помню, у меня был один родственник… Он давно умер – когда мне десяти лет не исполнилось. Помню, взрослые вели свои умные разговоры, и когда речь заходила об атомной войне, этот мой родственник – пожилой, сухонький человек – небрежно махал рукой и говорил: "А-а, ерунда, первый месяц будет трудно, потом привыкнем…" Все взрослые смеялись над ним, а по-моему, он был прав…

Привязанность к кому-то можно сравнить с кистой – она сжирает какой-то кусок твоей ткани, подменяя ее на свою. Исчезновение, смерть того, кто хоть как-то дорог тебе, кто занял какое-то место в тебе и таким образом сожрал кусочек тебя, можно сравнить с удалением этой самой кисты. Но нет, не существует такой пластины, которая заставила бы твой организм нарастить в образовавшейся пустоте прежнюю ткань. Что-то нарастает – как было бы в случае с моей кистой на нёбе без пластины: сверху наросла бы мягкая ткань и закрыла бы полость. Но нарастает не то и нарастает – сверху , оставляя внутри пустоту . И эта пустота… Нет, на самом деле, она не болит, даже не щемит, не сосет…

(все это – ничего не объясняющие штампованные…)

Она просто есть , вернее, наоборот – там, где раньше что-то было,

(сначала – что-то твое, а потом что-то, тихо и вкрадчиво, как киста, подменившее это твое на что-то чужое, ставшее как бы частью тебя, как бы т в о и м, но… вот именно, что "как бы"! ..)

теперь ничего нет. Абзац. Параграф.

Странно, но щемить

(черт с ним, будем пользоваться этим штампом…)

это стало сильнее после развода и отъезда в удачно купленную квартирку – кстати, в одном из "гримерских" домов, стоящем в аккурат напротив той девятиэтажки, в которой когда-то (по ее рассказам) жила с дочкой Рыжая и которая выросла на моих глазах из разбросанных на пустыре бетонных плит, строительных балок, ржавых железяк и прочего хлама…

Тогда-то я и стал, повинуясь какому-то инстинкту, торопливо искать взглядом круглые глаза Кота, стоило пустоте подать "голос". Заглядывание в эти желтоватые холодные фонари нисколько не заполняло пустоту, а лишь делало ее неважной, нестоящей внимания…

В том мире, куда смотрели эти фонари своей другой стороной, в том мире, куда они вели , пустота не имела никакого значения – это был правильный мир, а пустота или не пустота и прочие людские переживания…

Это, брат, все так, чешуя, щепки, мусор , холодно вещал у меня порой в голове чей-то равнодушно-дружелюбный голос, немного похожий на голос отставного полковника – хозяина дачи, у которого родители в давние времена моего детства снимали старенькую времянку. Похожий голос, но…

Не тот.

На пути к паспортному контролю, таможне и прочим прелестям гостеприимно распахнутых врат нашей многострадальной Родины, я равнодушно и легко вышвырнул из головы ненужные мысли, лишь сделав в мозгу "зарубку" – не забыть дать маленькое личное поручение моему юному "пажу", в смысле моему водителю, равно как тело-, квратиро– и Кото– хранителю, а заодно и почти приятелю. Эстету.

В миру его, конечно, звали совсем иначе, а эту кликуху придумал ему я, и она как-то прижилась, прикипела, хотя по негласному регламенту называть его так впрямую, то есть обращаться к нему не по имени, а по этой кличке, могли лишь два "шефа" – я сам и мой компаньон-соучредитель, Шериф (тоже мое изобретение, которым впрямую мог пользоваться, естественно, только я сам).

Родина встретила меня почти ласково – кончено, без улыбок на паспортном контроле и таможне,

(до этого мы еще не дошли, но не все же сразу, так что, ребята, не жалуйтесь…No complain,господа!..)

но и без хамства, и выйдя в зал ожидания "зеленым коридором", я сразу увидел изящную, стройную фигуру Эстета, отделившегося от стойки с бланками деклараций, махнувшего мне рукой и легкой походкой двинувшегося прямиком ко мне. Рукой он махнул вполне дружески, без тени услужливости и тем более заискивания, но… Без намека на фамильярность. Почтительно. Такой у него был стиль, и он умел выдерживать этот стиль. Ему даже не надо было уметь – этот стиль был частью его самого. Ну, правильно, высказывался же кто-то из знаменитых, что стиль, дескать, это и есть человек…

Я окинул взглядом его фигуру, хорошо сидящий, не дешевый костюм, почти мальчишеское, симпатичное лицо с серовато-голубыми и совсем не мальчишескими глазами и еле заметным (уж совсем не мальчишеским) шрамиком чуть пониже виска,

(…Как-то раз я спросил его об этом, когда мы уже слегка познакомились и стали чуть-чуть разговаривать. "Сплоховал, – улыбнувшись, скупо пояснил он. – Пару рюмок позволил, и реакция чуть запоздала… не ножом – бритвой, сучонок……")

и вдруг почувствовал, что рад его видеть. Ну, не соскучился, конечно, но… Просто рад видеть.

– Приветствую, шеф, – с улыбкой сказал он, не протягивая руки (я никогда не пожимал ему руку, но не потому что держал дистанцию, а просто вообще не люблю рукопожатий). – Рад вас видеть.



– Взаимно, – кивнул я, и его глаза слегка вспыхнули от удовольствия. Он видел и знал, что я произнес это не из вежливости, что I meanit1. Он взял у меня сумку, и мы двинулись к выходу.

– Как Кот? – спросил я на ходу.

– Все в норме, шеф, – торопливо и без улыбки (он знал, когда можно улыбаться, а когда – не стоит) сказал Эстет.

– Не обижал?

– Я – его? – брови Эстета обидчиво дрогнули, и тут же губы расплылись улыбке. – А-а, он… Да нет, все в норме. С прохладцей, конечно, но… Такой уж он есть, – в голосе парня мелькнула уважительная нотка, и мне стало приятно от того, что нотка была не фальшивая, не для меня .

– Чем-нибудь был недоволен?

– Ну, он всегда недоволен, когда вы уезжаете, но… Он понимает, что не я виноват. Скажите, шеф, – словно вспомнив что-то, вскинул на меня взгляд Эстет, – вы… Вы же много знаете про кошек, да? Они видят телек? Ну, в смысле, что на экране показывают? Собаки, я знаю, видят только бегающую точку, а они?

– Они – не знаю, он – да.

– Ага, – серьезно кивнул Эстет, зная, что в моих словах нет ни тени юмора, зная, что когда речь заходит не просто о маленьких усатых хищниках, а о моем усатом, юмор у меня просто выключается . – Я так и подумал.

– А что, он смотрел телек? – меня кольнула иголочка беспокойства, и я постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно. – Он редко смотрит, – и не успев справиться с беспокойством, я добавил

(вырвалось почти само собой… почти против воли…)

– Очень редко…

– Только один раз, – торопливо и как-то успокаивающе (видимо уловил перемену в моем голосе), ответил Эстет. – Какая-то ерунда шла… Из Питера. Какой-то сабантуйчик – презентация, что ли, или шоу… А-а, нет, знаете, такой юмористический… "Золотой Остап".

– Знаю, – кивнул я, тут же сообразив, что именно запись "Золотого Остапа" я видел в самолете, когда перед камерой, не в фокусе, мелькнула чья-то рыжая грива. – Долго смотрел?

– Не-а, минуты две.

– Ладно… Ел хорошо? Не капризничал?

– Ел отлично. Правда, один раз я себе к пиву осетринки купил, он потребовал, но вы же запретили, ну, и…

– Был недоволен?

– Да… Целый день потом дулся, но я ему объяснил, что не мог дать, что Хозяин

– Объяснения принял?

– В конце концов принял, но… – Эстет замялся.

– Со скрипом? Отложил разборку до меня?

– Да… Что-то вроде того, – со слабой улыбкой кивнул он.

– Ладно, разберемся. А у меня к тебе будет просьбишка. Личного характера, – я замедлил шаг и глянул на него в упор. – О.К.?

– О.К., шеф, – легко и сразу огласился Эстет. – Нет проблем, вы же знаете.

Зайдя на платную стоянку, он обогнал меня, подошел к серенькому "Жигулю" и распахнул сначала свою, переднюю, а потом заднюю дверцу.

– Что это ты меня по-простецки встречаешь? – буркнул я, залезая в машину. – Неужто мою тачку успел пропить? Или меня разжаловали?

– Извините, шеф, – сконфузился Эстет, – я ему говорил, но он сказал, что у вас так договорено…

– Шериф? А в чем дело?

– У него что-то… с коробкой… А сегодня ему надо было на фазенду – там плитку завезли. Ну, Колян его на вашем повез, а оттуда – в баню, сегодня ведь банный день. Кстати, они вас там будут ждать. Шериф сказал: "Не давай ему отнекиваться, хватай и к шести вези в баню!" Сказал… – Эстет сунул бумажку парню в камуфляже, стоящему на выезде со стоянки, и газанул. – Сказал, для вас такой сюрприз приготовил, что вы не станете из-за тачки брюзжать… Извините, шеф, его слова. Правда, он "Мазду" конторскую оставил для встречи, но вы же не любите ее, вот я и решил встретить на своей…

– Правильно сделал. Коробка, говоришь, у него накрылась? – я прищурился, встретив его взгляд в зеркале. – У "Черокки" ? Кого ты лечишь? Долбанул где-то по пьяне…

– Шеф… – Эстет поперхнулся, и в его глазах, уставленных на меня в зеркале, мелькнуло озадаченно-уважительное выражение. – Вы же, вроде, не сечете в тачках…

– А мне и не надо. Я, как ты выражаешься, секу в вас , – буркнул я. – Сюрприз приготовил… Девку, что ли, какую-нибудь откопал?

– Ну, вообще-то он велел помалки… Ну, да, шеф, да – рассмеялся Эстет и лихо обошел красную "Хонду". – Какой он еще сюрприз может… Вы ж его знаете.

– Не гони. Знаю… Давно на винт не наматывал – ебарь-террорист. А у тебя как на этом фронте?

– Все в норме, шеф.

– С подружкой у меня жил?

– Обижаете, шеф. Я бы оговорил… Да, и Кот бы не потерпел.

– Не преувеличивай.

– Преуменьшаю, шеф. Два раза подружка навещала, так он так смотрел…

– Два раза – за неделю? – я удивленно хмыкнул. – Не густо для молодого организма. Что это ты?..

– Как раз – чтобы форму держать, – без улыбки, на полном серьезе объяснил мой юный "паж". – Проверено.

– Значит, ты исключительно для формы, – прищурившись ему в спину, протянул я.

– Ну, почему, шеф? Просто приятное с полезным…

– А если больше захочется?

– А зачем? – искренно удивился он. – Какой смысл?

– Ну… – я замешкался, не зная, что ответить.

(В самом деле – какой?..)

– Допустим, просто захочется .

– Шеф, – помолчав, видимо что-то обдумывая, произнес он. – Вот вы… Сколько вы сидите на тренажере?

– Минут десять – с утра. Ну, и еще два раза в день по столько же, когда день – трезвый.

– Вам это нравится? Удовольствие получаете?

– Ну, в общем… Да.

– А почему не двадцать минут? И не пять раз в день?

– Секс как тренажер,… – задумчиво протянул я. – Сам придумал? Сходу, или домашняя заготовка?

– Домашняя, – секунду поколебавшись, сказал он. – Я просто сам как-то думал над этим, и это… не для красного словца – вы-то разбираетесь!

– В чем? В девках? Что это ты льстить вздумал? Или…

– В словах, – перебил Эстет, и я слега поморщился,

(не люблю, когда перебивают, особенно… младшие по званию… ладно-ладно, юмор…)

– В том, когда свое говорят, а когда за чужими прячутся.

– Вот как? – я глянул на него с любопытством. – С чего ты взял? Что я – разбираюсь…

– Я знаю, – он как-то упрямо наклонил голову

(бычок молоденький!.. )

и насупился. – Знаю… Вы раньше книги переводили и… Вообще, разбираетесь !

– Ты читал? Читал то, что я переводил? – с интересом спросил я; он кивнул. – Что ж… Это было давно, но ты прав. В словах я действительно немножко разбираюсь. И ты, правда, сказал свое , хотя облек и не совсем в свою форму, но… Совсем своих форм вообще уже быть не может, а главное – что ты сам дошел до нее, только…

– Что – только? Вы не согласны?

– Не то, чтобы не согласен, а просто… – я задумался. – Просто мы с тобой разного возраста, и для твоего отношения, для такого отношения я наверно слишком старомоден… – он еле заметно фыркнул

(не верит… дурачок… )

и покрутил головой. – Слишком… Ну, если уж на то пошло, сентиментален.

Эстет повернулся ко мне, явно сдерживая смех, и все-таки не сдержал – глядя на меня, расхохотался.

– На дорогу смотри, – с легким раздражением буркнул я. – И чего ты ржешь? Такое смешное слово?

– Да, нет… – он отвернулся и послушно уставился на дорогу. – Слово, как слово, только такое… Ну, вообще-то нормальное, только…

– Ну, что – только?

– Только к вам оно, шеф, – он опять фыркнул и покрутил головой, – подходит примерно так же, как… Как к вашему Коту, – вдруг обрадовано выпалил он, найдя, как ему показалось, удачно сравнение.

– Ты полагаешь? – задумчиво спросил я, но вопрос был чисто риторический, я видел , что он именно так и полагает.

Эстет кивнул.

– Ты здорово ошибаешься, – вздохнул я.

Он тоже почувствовал, увидел (может быть, в зеркале заднего обзора), что я не валяю дурака, а говорю, как думаю, как есть , и помолчав, спросил:

– Для вас, правда, странно такое сравнение – ну, женщины, там, секса… с тренажером? Но ведь…

– Не странно, – покачал я головой. – Просто оно для меня чужое

– И вы, стало быть, относитесь по-другому… – его губы дрогнули и стали расползаться в недоверчиво-ироническую улыбку.

– По-другому, Эстет, – кивнул я, и усмехнувшись, решил резко закончить душещипательную беседу. – Ты, поди, еще любишь сверху, а я первую позицию – уже… Терпеть ненавижу.

Он рассмеялся – как мне показалось, с капелькой облегчения. Ну, правильно, он же давно меня вычислил и рассчитал – так он, во всяком случае, полагает, – и любое отклонение от привычной и правильной траектории вызывает у него недоумение, чувство неловкости… Неудобства. Скажем так, душевного дискомфорта. А может, и… Боязни.

Впрочем, нет. Как бы там ни было у меня с сентиментальностью, боязнь – слово, уж точно не подходящее к Эстету….

2.

Когда Шериф заставил меня все-таки взять (именно взять – я ее не покупал, но об этом чуть позже) свою собственную тачку (дело не в том, что я раскатывал на конторской – просто человек, не владеющий колесами, для Шерифа был в лучшем случае недо человеком), научил меня трогаться с места и не глохнуть каждые пять минут, он сказал:

– Нет, ты мне еще живой понадобишься. Тебе нужен водила, а нам… ну, типа охранника, что ли…

– От кого охранять? – вяло поинтересовался я.

Шериф посмотрел на меня, как на умалишенного, пожал плечами и утратил интерес к разговору – просто на следующий день привел ко мне худощавого, стройного парнишку и познакомил нас, сказав ему: "Это твой шеф", – а мне: "Это наш новый охранник, он же – твой шофер и ангел-хранитель".

– Какой у тебя рабочий день? – спросил я "ангела-хранителя", когда он в этот же день вез меня домой из конторы.

– Какой скажете, – недоуменно взглянув на меня, ответил он. – Вы только говорите, когда и где мне вас ждать.

– Двадцать четыре часа в сутки? – я поднял брови.

– Конечно.

– Когда ж тебе спать? Да, и личная жизнь – ты молодой парень…

– Вы же тоже спите, – едва приметно усмехнулся он. – А остальное… Работа такая.

– Неслабую ты себе работу выбрал, – буркнул я.

– Скорее, она – меня. И платят прилично…

Когда я узнал, как прилично мы ему платим, то невольно присвистнул и поинтересовался у Шерифа, за каким хреном.

– Он того стоит, – лаконично ответил мой драгоценный компаньон и добавил: – Зачем тебе в это влезать? Я лучше знаю…

Эта фраза закрыла тему. Давным-давно, в самом начале нашей совместной деятельности мы договорились: если кто-то из нас говорит "я лучше знаю", другой – затыкается. Сам Шериф неукоснительно придерживался этого закона, и мне не оставалось ничего, кроме как отвечать ему тем же. Зарплата "ангела-хранителя" показалась мне, мягко говоря, завышенной, но… Дела шли нормально, и коль скоро Шерифу угодно повыебываться – let it be .1 Интересно, правда, как этот худенький… эстет, мать его… будет меня охранять… Я, конечно, заглянул в его "личное дело" у нас в конторе, парень много чего прошел, много где служил, причем, не при кухне и не в АХЧ, но ни о какой вооруженной охране у нас не было и речи – мы в крутые игры не играли, – никаких разборок, стволов…

Ему не нужен был никакой ствол. И после первого конфликтного эпизодика, когда на выходе из уютного кабака почти на самой городской окраине

(кой черт меня туда занес?.. Захотелось шлюшке вспомнить ресторанчик, куда любимый мальчик в юности водил…)

меня задел какой-то здоровенный жлоб, упакованный в кожу, с толстой золотой цепью на шее…

Со жлобом оказалось еще трое – примерно таких же. Эстет сидел в машине

(моя первая тачка – 190-й Мерседесик… )

а четверо подвыпивших мужиков обступали меня и вцепившуюся мне в локоть, дрожащую шлюшку, недобро и радостно усмехаясь. Двое неторопливо лезли в карманы своих курток. Приехали, подумал я, даже не вспомнив про своего "ангела". О том, что при мне есть охранник

(Господи, да ведь он же рядом с этими – просто мальчишка… Просто ребенок!..)

я вспомнил, лишь когда Эстет внезапно оказался между мной и четырьмя бугаями. Худенький, на пол головы ниже самого низкорослого из тех четверых, стоящий в какой-то небрежно-изящной позе, он появился словно ниоткуда

(вот они надвигаются на меня, и между нами никого нет, и вот… Без всякого перерыва во времени, без паузы между нами естьэта стройная фигурка…)

просто возник , каким-то непонятным образом полностью закрыв, заслонив меня

(как это могло быть? Как он мог своими развернутыми, но почти мальчишескими плечами закрытьменя от четверых здоровых битюгов?..)

от придвигающейся четверки. Те остановились и как-то замешкались. Видимо, что-то им не понравилось. Все они смотрели уже не на меня, а на стоявшего в небрежной позе, спиной ко мне и лицом к ним, изящного паренька. Видимо, что-то в его лице…

Тот, что первым задел меня на выходе, насупился, недобрая усмешка сползла с его губ, он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но…

Сказать никто ничего не успел. Никто из них – не успел, а Эстет ничего говорить просто не стал. Он стал делать . И то, что он сделал с этими четверыми…

Я внимательно следил за всем происходящим, я очень внимательно смотрел на то, что он делает, но… Я мало что высмотрел и мало что понял.

Я видел, как руки и ноги Эстета входят в соприкосновение с разными частями тел и лиц этих четверых. Я видел, как они тоже двигают руками и ногами – как-то бестолково, и казалось, как-то бессмысленно, ну… Непонятно – зачем, поскольку их движения не только не мешали изящной и явно выполняемой по какому-то четкому плану пантомиме Эстета, а даже помогали ей. Потом…

Впрочем, даже не потом , а почти сразу вслед за началом возник

(почти так же, как до этого между мной и четырьмя мужиками непонятным образом возникла фигурка Эстета…)

финал – результат: четыре упакованных в черную кожу тела, валяющиеся на запорошенном снежком асфальте. Три из них были как-то не очень естественно скрючены и легонько шевелились, а четвертое лежало плашмя, ничком и не двигаясь – из-под головы с короткой стрижкой "ежиком" на снежочке медленно расползалось черное пятно.

Эстет повернулся ко мне. Секунду мы смотрели друг на друга в упор. Не знаю, что он видел на моем лице, а я – смотрел в обычную, слегка равнодушную, почти мальчишескую физиономию

(только шрамик ниже виска – не мальчишеский… Странно, я раньше его не замечал, а ведь шрамик с т а р ы й…)

и спокойные сероватые глаза… Впрочем, в них вдруг промелькнуло что-то, похожее на интерес и… удивление. Потом сразу пропало.

– Едем, шеф? – он почти не запыхался.

Я кивнул, мы быстро пошли к машине, садясь на заднее сиденье вслед за девицей,

(мелко дрожит… пытается что-то сказать…)

я кинул последний взгляд на валяющиеся на асфальте тела и увидел, что трое по-прежнему слегка шевелятся

(один даже пытается подтянуть ноги и встать на четвереньки…)

а четвертый лежит все так же, ничком, не двигаясь, и черное пятно у его головы становится все шире.

Через пять минут мы были уже далеко.

Я никак не комментировал происшедшее, не выражал ни восхищения, ни благодарности Эстету: ситуация была для меня незнакомая – никогда раньше никто не делал для меня ничего подобного, – но я инстинктивно чувствовал, что никаких комментариев от меня не ждут. И уж тем более, благодарности. Благодарность он получал каждый месяц в запечатанном конверте у нас в конторе. И теперь я ясно понимал, что размер этой "благодарности" вполне адекватен… Ну, скажем, профессиональной значимости Эстета.

Что ж, Шериф действительно знал лучше , и если раньше я просто, подчиняясь нашему уговору, принял его слова на веру, то теперь надобность в вере (или в неверии) отпала – я получил строгое и простое доказательство. Абзац. Параграф.

Тогда в машине я задал ему единственный вопрос. Немного поколебавшись – стоит или не стоит его задавать, – я все-таки

(в конце концов, я ведь – Шеф…)

спросил:

– Они все… Живы?

– Трое – в порядке, шеф, – сразу, словно он ждал этого вопроса, отреагировал мой "ангел-хранитель". – А четвертый… – он на секунду замялся, а потом немножко извиняющимся голосом сказал: – У него оказалась хорошая реакция, шеф, и мне просто пришлось поторопиться – у него под курткой торчал ствол. Скорей всего, жив, но… Под присягой бы не сказал.

– Ствол? Ты уверен?.. – удивился я, увидел в зеркале, что его брови слегка нахмурились, и добавил: – Извини. Это… от возбуждения.

Брови парня тут же разгладились, он глянул на меня в зеркало, и еле слышно хмыкнув, сказал:

– Все нормально, шеф. Правда… – он чуть помедлил, – возбуждения я у вас не засек. Вы… – он запнулся и снова глянул на меня в зеркале, словно спрашивая разрешения продолжать.

– Ну? – подстегнул я. – Что?

– Вы так смотрели… Ну, как-то не смотрели даже, а… Рассматривали…

– Честно говоря, – пожал я плечами, – живьем такого никогда не видел. Как в кино…



– В кино тоже обычно… – он запнулся. – Ну, смотрят и… Переживают. Как бы… Участвуют. А вы… Извините, – он как-то сконфузился и отвел глаза от зеркала.

– Ты очень изящно двигаешься, – неожиданно для себя сказал я. – Какая-то врожденная грация… Прямо эстет. Не возражаешь, если я тебя буду так называть?

– Как? – не понял он.

– Эстет, – повторил я.

– А-а, – улыбнулся он и от улыбки его лицо стало совсем мальчишеским. – Конечно, шеф. Правда, как-то…

– Что?

Он помялся.

– Ну… чуть-чуть голубым отдает…

– Если кто-то тебе это скажет, – усмехнулся я, – ты его направь ко мне, и я расскажу ему, кто голубой, а кто нет. Я расскажу ему, – пробормотал я, – что кушает на обед крокодил.

Эстет засмеялся и кивнул. В его смехе я услыхал явную нотку признательности, и… Мне было приятно услышать эту нотку. Мне вообще стало приятно, что за рулем сидит именно он, а не кто-нибудь другой – я ощутил симпатию к этому парню. Нет, не благодарность за то, что он сделал – это его работа, – а просто … Такую холодноватую, но – симпатию. Приятное чувство – вполне обычное, хотя и не частое. Не частое – для меня

Впрочем, один раз Эстет сумел вызвать у меня не просто не частое, а очень редкое ощущение. По сути дела, совершенно для меня новое, и… Я даже не понял, приятно оно было, или нет.

3.

Год назад я обратил внимание, что парень как-то… Посмурнел, что ли. И даже чуть-чуть постарел.

Это никак не отражалось на его исполнительности и пунктуальности, но я почувствовал, что у него какие-то проблемы и напрямую спросил его, в чем дело. Он вежливо ответил, что все, дескать, в порядке, и по тону я понял, что ничего из него не вытяну. Но в машине постоянно ощущался какой-то напряг, эта атмосфера стала доставлять мне некоторое неудобство – я полюбил свою тачку (уже не 190-й Мерседесик, а 740-й Вольво-трехлетку, который мне по случаю устроил Шериф), полюбил кататься на ней, сам часто садился за руль, правда, большей частью за городом, – и я решил поговорить с Шерифом.

– Что – сачкует? – спросил тот.

– Нет-нет, просто… Ну, я чувствую, что что-то с ним не то, понимаешь? Парень как-то изменился. Погрустнел…

– Чувствительный ты наш, – буркнул Шериф. – А его ты спрашивал?

– Да.

– Ну и что?

– Молчит. А давить я не хочу.

Шериф помолчал, подумал и сказал:

– Ладно. Вообще-то он просил, никому… Но в конце концов, это скорее – твой кадр, так что… Братан у него старший загибается. Подробностей не знаю, но что-то там с позвоночником. Нужна операция, у нас таких почти не делают, а там… Около ста штук зеленых.

– Кусается, – пробормотал я. – А мы не можем заимообразно как-нибудь?..

– Не можем, – лаконично отрезал Шериф. – Может, через полгодика, если все пойдет путем, но сейчас – исключается.

– Но…

– Я сказал, исключается, – повторил Шериф, глядя на меня в упор. – Ты мне не веришь?

– Верю, – вздохнул я.

– Это ведь я его нашел, – не отрывая от меня взгляда, продолжал Шериф. – И я ему зарплату назначил, от которой ты поначалу присвистнул, так? – я кивнул. – Потом у вас что-то там вышло, и ты перестал бурчать, верно? – я опять кивнул. – Значит, ты убедился, что я в этом секу?

– Да, я и раньше не спорил, – вяло возразил я. – Я знаю, в чем и как ты сечешь – не рвись на комплимент.

– Не рвусь, – буркнул Шериф. – Просто хочу тебе сказать одну вещь, хоть она, может, тебе и не понравится. Сейчас ты перегибаешь в обратную сторону. Нет, – не дал он мне возразить, – я не знаю, что у вас тогда вышло, что он тебе показал, хотя… Примерно догадываюсь. Твой, как ты его кличешь, Эстет стоит своей зарплаты. Может, стоит и надбавки – согласен подумать насчет этого. Но, – Шериф поднял свою здоровенную лапищу и предостерегающе выставил указательный палец с массивным золотым перстнем, – таких бабок он не стоит. И если ты, правда, веришь, что я в этом секу, то вопрос закрыт. Он закрыт?

– Да, – вздохнув, кивнул я, и не удержавшись, пробормотал: – Гуманизма в тебе – как… У акулы.

– А в тебе – как у кошки, добренький ты наш, – рассмеялся мой компаньон. – И не говори с ним об этом. Как-нибудь рассосется.

Я послушался совета Шерифа и не стал говорить с Эстетом. Я вообще редко вступал в споры с Шерифом, начиная с нашей первой встречи в маленькой пиццерии, недалеко от…

* * *

Вскоре после, наверное, первого неглупого поступка в своей жизни – мирного развода с женой и покупки двухкомнатной квартирки в "гримерском" доме, – я совершил свой второй неглупый поступок. А именно…

Случайно встретив в пиццерии неподалеку от нового места жительства своего старинного, со времен первого курса так и неоконченного мною когда-то сраного совкового ВУЗа (теперь он, разумеется, гордо именуется каким-то там "Университетом", а может, даже "Академией"), дружка – как оказалось, ныне владельца нескольких коммерческих палаток, разбросанных по нашему "гримерскому" райончику, и узнал, что Шериф хочет расширяться, но своих бабок не хватает, поэтому он ищет кого-то "в долю".

В свои институтские двадцать Шериф был Шарифом – получил такую кликуху за смазливую физиономию, ее отдаленное сходство с голливудской знаменитостью и свой любимый, вечно рассказываемый им на всех попойках и блядках анекдот с именем той самой знаменитости:

Петька с Василь Иванычем завалились в бордель, разбрелись по комнат ям, ну, Петька кинул палку и слышит, из соседней комнаты голос Командира:

– Омар, силь ву пле! Кальмар, силь ву пле! Омар, силь ву пле! Кальмар!..

Ну, он удивился, зашел туда, видит – телка в койке лежит и ни хрена понять не может, а Василь Иваныч стоит посреди комнаты голый, с торчком, и орет про омара-кальмара. Петьку увидел, поворачивается к нему и чуть не плача просит:

– Ну, хоть ты скажи этой курве, чтобы она р а к о м встала!..

От смазливости Шарифа теперь мало что осталось, зато появилось брюхо, золотая массивная цепь на шее, золотой браслет и прочие новорусские причиндалы. Я немедленно, тут же, в пиццерии, перекрестил его в Ше рифа, мы выпили пива, потом добавили кой-чего покрепче, потом опять перешли к пиву.

Шариф-Шериф был в институтскую пору хорошим, веселым, хотя временами и слегка назойливым в своем желании заставить всех держаться скопом и непременно участвовать в общих игрищах (неважно – свальник это, или культпоход за город, на природу), парнем, а я… Ни разу в жизни я не ходил ни на какие встречи однокурсников, одноклассников и прочих одно-… Даже не то, чтобы сознательно избегал таких посиделок – иногда даже собирался сходить, но всегда что-то мешало, всегда возникали какие-то причины – вплоть до того, что однажды просто за два дня слег с высоченной температурой. Видимо, организм не желал, но… Тут я обрадовался встрече.

Веселости в нем поубавилось, прибавилась жесткость и спокойная уверенность в своих силах, своем месте под солнцем, своих планах на будущее. Последнее – как раз то, чего мне слегка не хватало. Слегка, блядь!.. Словом, я обрадовался этой встрече. Кажется, он – тоже.

– Нормально выглядишь, – окинув цепким взглядом мою лайковую куртку, золотую цепочку на шее (потоньше, чем у него, но более изящного плетения – не удержался, взял по случаю у одного отъезжающего на ист. родину) и золотой "Ронсон" лежащий на столике, рядом с пачкой моих сигарет, одобрительно заметил он. – Не знал, что переводиками можно так мыло варить. Хотя… Твои на лотках попадаются – значит, берут. Подаришь парочку?

– Да, брось, – отмахнулся я, – я с этим завязал. Тут много не наваришь – на пиццу не хватит.

– Да? – равнодушно отреагировал он. – А чем занимаешься?

– Да, так, – неопределенно пожал я плечами, – халтурка устная разная… Ну, и технические – контрактики, там, статейки, на хлеб хватает… А вообще, как раз ищу чего-нибудь постабильнее.

– Зачем же дело встало? – Шериф отхлебнул пиво и глянул на меня уже с каким-то более или менее определенным интересом. – Наскребешь на взнос, и… давай в долю.

– А какие планы? – спросил я, скорее из вежливости, чем с интересом.

– Планы? – прищурился он на кружку с пивом. – Палатки – уже хуйня, эта лавочка вымирает. Думаю, в аренду их сдам и… Нужен магазин. Я сейчас Эс-Пэ заворачиваю – в Грецию пару раз отдыхать съездили, так я там поклеил одного… Кир и табак нам не нужен – там с лицензиями хренотень, и вообще… Свои нюансы. Подукты разные, может, еще чего-нибудь – по мелочам… Вот таким путем, примерно.

– Эс-Пэ – чтобы прямые поставки были? – желая показать свою смекалку, деловито спросил я.

– Да, нет, – отмахнулся он, – прямые можно и без Эс-Пэ… И потом, из-за бугра ведь хороши оптовые поставки, в принципе – для оптовой торговли… Контейнер – двадцать тонн. Куда ты денешь через магазин двадцать тонн печенья? Как ты лабаз обеспечишь ассортиментом на оптовых? Это нереально, да и ни к чему – и местных поставщиков навалом, потихонечку раскрутим… Конечно, – он задумчиво прищурился на пивную кружку, – была у меня мечта, компьютерами заняться, в смысле, сборка и продажа, но… Тут и забито уже почти все, и такой салончик открыть – бабок не хватит ни в каком раскладе… Даже если все палаточки продать…

– Кстати, в компьтерах я немножко секу, – заметил я и осторожно спросил: – А сколько на взнос наскребать?

Шериф мгновенно уловил переход от вежливо-пустой болтовни к… Уловил перемену тональности, на глазах протрезвел, пожал плечами и сказал:

– Ну, считай… Аренда месяца за три, то-се, типа этому дала и этому дала, первые поставки, ремонтик-хуентик… Словом, на вскидку, штук тридцать – если налом, безо всяких там рассрочек… Обозримо?

– Это – в смысле, на продуктовый магазинчик?

– Ну, да, – кивнул он.

– А на мечту твою? Ну, на компьютерный?

— Выкинь из головы, – поморщился и поскучнел он. – Это я так, в плане бреда.

– А все-таки? – не отставал я. – В плане бреда, но… Мне просто интересно. Сколько?

Он пожал плечами, покрутил браслетик на руке, хмыкнул.

– Ну, примерно… Если тебя порядок цифр интересует… Это – не тридцать, а сто тридцать. Одно помещение – это же не продукты… Может, и поболе – ребят толковых нанять на сборку, офис сразу нужен. В общем, хрен с ним, с журавлем и… с мечтами, – заключил он. – Как насчет синички в руках?

– Но я же не петрю в этом ни хрена. Что ж я, допустим, вложу этот тридцатник, а потом буду стричь купоны, а ты – пахать?

– Ну, это – хуюшки, – усмехнулся Шериф. – Пахать будем вместе.

– Я же не петрю ни х…

– Научу, – твердо перебил он. – Не все сразу, конечно, но ты ведь не малохольный, не дебил, верно? На переговорах переводил? Значит, что такое переговоры, в принципе, знаешь? А здесь "пахать", это и есть на девяносто про центов – встречи, там, переговоры…

– Стрелки? – уточнил я.

– Ну, вот, – засмеялся он, – а говоришь, не петришь. А Эс-Пэ завернется, там и язык твой пригодится.

– Да? – удивился и как-то обрадовался я, почувствовав, что абстрактная болтовня начинает приобретать какие-то реальные… Ну, очертания, что ли.

– А почему – нет? Переводчика в штат брать, это оклад в штуку невыбитую.

– Так, может, ты компаньона из своих найдешь – в смысле, из секущих в вашем… бизнесе, – а меня возьмешь переводчиком?

– Свои – не те, кто в бизнесе секут, – терпеливо, как ребенку, объяснил Шериф. – Допивай пиво, еще закажем… Свои – те, кому веришь, кого знаешь . Так что, подумай. В конце концов, тридцать – это я… С прикрышкой назвал. Тут можем и уточнить, и… – он поколебался и неохотно добавил, – И сбавить чуток. Найти, понимашь, конценсус…

Мы закончили пиво у меня. Шериф одобрил квартирку, ремонт (особенно ему понравился встроенный шкаф во всю стену с "купейными" зеркальными дверями), посоветовал заменить и в спаленке окошко на стеклопакет и застеклить балкон, отказался от приглашения остаться переночевать, сославшись на жену, а на следующий день пригласил посидеть-поужинать у него, благо ехать никуда не надо – он живет в десяти минутах пехом.

На следующий день я в приличном костюме явился на ужин к Шерифу, познакомился с его очень милой и приветливой женой, одобрил его квартиру (четырехкомнатную, с огромной лоджией и разломанной стенкой между десятиметрвой кухней и двадцатиметровой комнатой), ремонт (похожий на мой, только без "купейного" шкафа, но покруче, более "евро", с ванной "Джакузи" и т.п.), посоветовал ему поставить кондер и в детской комнате (у него сын – маленький Шарифчик – примерно ровесник моей дочки), и мы нашли с ним "конценсус". Причем, такой конценсус, на который он не рассчитывал.

Сильно уменьшив (моя двухкомнатная квартира, ремонт, мебелишка и умеренные "отстеги" б. жене и дочке кое во что обшлись) содержимое уже не дешевой сумки, а модненького несгораемого шкафика-сейфа, притулившегося за зеркальными дверцами шкафа (никакого ключа, а просто поворачивающаяся несколько раз до определенных делений круглая ручка), я еще через день вручил ему восемьдесят штук зелененьких, не только не оформив это как-то официально, но и не взяв с него никакой писульки-расписки. Это и был второй в моей жизни точно неглупый поступок.

Хватка у Шерифа была бульдожья, и не прошло и пол года, как у нас уже сидело пятеро толковых парнишек на сборке, было два небольших салона-магазинчика, арендованные складские помещения, уютный, нехило отремонтированный и обставленный офис с двумя идентичными кабинетиками, секретаршей (одной – я твердо отнекивался от упрямых попыток Шерифа всучить мне отдельную секретутку), бухгалтером, комнатой для "посиделок" (широкого профиля), зарегистрированное по всем правилам Эс-Пэ и… Как говаривал мой любимый персонаж бессмертных похождений бравого солдата Швейка, фельдкурат Отто Кац, и так далее. Несомненно.

Через месячишко после того, как мы обосновались в этом офисе, возникли какие-то осложнения с "крышей" или с чем-то в этом роде – подробностей я не знаю. Шериф меня в это не посвящал, эту сторону бизнеса он взял целиком на себя, но только как-то раз…

Он зашел ко мне в кабинет и предложил расслабиться. Коньячком.

Меня слегка удивило это предложение – мои редкие "пары рюмок" (правда, пары – не больше, и правда – редкие; в офисе я знал, где и как остановиться) у себя в кабинете он принимал, как данность, но больше никто у нас на работе не смел в рабочие часы даже пригубить что-то, крепче минералки (это не распространялось на почасовиков-грузчиков и на стрелки-посиделки с партнерами), – но я ничем не выразил своего удивления, достал коньяк, разлил по бокалам и стал ждать развития сюжета.

Шериф поинтересовался, установил ли я новые "Винды" на компьютер его секретарши (ответ – положительный, но меня кольнула тревожная "иголочка", потому что он с утра уже забавлялся с этими "Виндами"). Потом пожелал узнать, когда придут налаживать нашу свежеприобретенную мини-АТС. Удовлетворенно (но как-то безучастно – еще одна "иголочка") кивнул, услышав от меня, что я вчера вечером справился с этим "без ансамбля, сам-бля, один-бля" и что теперь мы можем общаться с ним из кабинета в кабинет по прямой телефонной связи, без помех и случайных слушателей. Потом он залпом выпил бокал коньяку (третья "иголочка" – он очень редко пил коньяк залпом), глянул на меня исподлобья и сказал:

– Тут возникли кое-какие сложности. С крышей и с… Ну, в общем, маленькие проблемы. В детали тебе входить на надо, это моя забота, просто я хочу сказать… Чтоб ты был в курсе. Придется немножко в должок залезть.

– Намного? – спросил я.

– Да, нет, – буркнул он. – Полтинник. Ну, максимум, шестьдесят – чтобы все решить раз и навсегда. В принципе, ерунда, просто не ко времени сейчас – ты же знаешь…

Я знал. Мы затеяли неслабый ремонт, можно сказать, перестройку во втором магазине, и все бабки были вкрячены в это мероприятие, а "мероприятию" еще конца-края не было видно – Шериф размахнулся по-русски – это стало, вроде как, его любимым детищем и он решил забабахать там все по люксу. Я не возражал, мне тоже нравился этот магазин…

– А что, это… серьезно? – спросил я, стараясь, чтобы голос прозвучал небрежно.

– Не бери в голову, Котяра, – усмехнулся он, назвав меня этой дурацкой, но почему-то прикипевшей ко мне (слышал, как его секретутка говорила с кем-то из "своих" по телефону и сказала: "Нет, его сегодня не будет – хочешь, с Котом соединю, он с утра здесь…") кликухой.

(кстати, странно, почему-то мой Кот всегда точно знает, к кому обращается Шериф – к нему, или ко мне… И никогда не путает…)

– Так, почти ерунда – ты вообще к этому не… – он налил себе еще коньяку. – Кстати, на мой Джип клиент нарисовался. Все будет тип-топ. Просто я хотел, чтобы ты был в курсе – никаких прикрытых фишек между нами… А теперь забудь. О.К.?

– О.К. – кивнул я и отвернулся, наливая себе коньяк. Отвернулся, потому что не хотел встречаться глазами с Шерифом – он слишком хорошо меня знал, чтобы сразу просечь, что я ничего забывать не собираюсь. – Посидим сегодня у меня? Милка вкусненькое чего-нибудь сбацает…

– Это какая? – оживился он. – Ты всех их Милками кличешь… Если та, светленькая, с буферами такими, – он показал, какими, – пускай подружку прихватит, ладно?

– Не та. И будет с тебя подружек – вчера в бане харился, отдохни.

– Врачи не советуют, – повеселел Шериф. – Отдыхать, в смысле. В нашем возрасте – чем чаще, тем лучше. Слышал вчера, что Лешка-доктор говорил? А он – спец. Этот, как его… Уролог.

-Урколог он, а не… Бандюк, он и есть бандюк, хоть с ломом, хоть с дипломом, – буркнул я, не для того, чтобы спорить, а чтобы увести разговор подальше от предыдущей темы.

– Зато наш бандюк. Сам вчера в бане тоже не сачковал, – развивал Шериф родную и любимую тематику. – И чего это девки от тебя тащатся, словно ты из нас – самый молоденький, а? У меня-то, вон бывает, что и встает быстрее, и перерывчик между первой и второй короче, а молодой у нас – ты… Что за бардак в публичном доме!

– Тренажер крути, может брюхо поменьше станет и – тоже помолодеешь, – усмехнулся я. – Хоть на вид…

– Да ну его, – отмахнулся он. – Ладно, я в лабаз съезжу. Ты побудешь еще?

– Да, до пяти, – кивнул я. – Возьми водилу, ты же принял…

– Да иди ты, – беззлобно буркнул Шериф, – хоть покатаюсь на джипчике напоследок… Послезавтра уже спихну – чего тянуть-то. Пока клиент теплый… Когда к тебе заваливаться? К семи?

– А ты заскочи за мной на обратном пути – вместе поедем, – предложил я. – Милка уже у меня торчит, пока готовить будет, примем по капле, в Дарц сыграем – я кстати, новую доску купил.

– Идет. – кивнул он. – Тогда не прощаюсь, – и вышел из кабинета.

Я налил себе еще граммулечку и задумался. Почти ерунда?

Что ж, наедь на нас кто-то с нейтронной бомбой, Шериф все равно высказался бы примерно так же, возможно даже без "почти". Почти для него – высшая степень напряга. И продать джип…

Он не отъездил на своем "Гранд Чероки" и года, пару месяцев назад, не моргнув глазом, отказался продать его с большим наваром какому-то кавказцу, хотя для Шерифа отказаться от навара – все равно, что для моего Кота отказаться от утренних умываний… Шериф был влюблен в эту тачку, как мальчишка! Кроме того, он очень не любил занимать деньги и органически не выносил, когда на него давят, а через месяц-полтора по нашим расчетам, бабки пойдут. Кто же мог так надавить?.. Нет, не надавить, а если просто назвать вещи своими именами, то – наехать?..

Впрочем, это было уже не мое дело. Шериф твердо и напрочь исключил меня из всех дел, связанных с "крышами" и прочими… Поначалу я злился и даже разок, поддав, начал было рычать:

– Что ты меня, как целку, бережешь?! Почему когда эти появляются в конторе, а тебя нет, им даже в голову не приходит со мной поговорить? Хотя бы попросить меня о чем-то – передать, там, тебе что-то, или… Я только слышу: "Заглянем попозже…" Я – такой же хозяин, или вывеска сраная?!.

– Я лучше знаю, – буркнул Шериф. – Каждый занимается своим. От тебя продавщицы млеют, хоть ты никого из них не тянешь, вся текучка по Эс-Пэ, все факсы-хуяксы – на тебе…

– Но я не понимаю…

– Ну и не надо. Ты, – он глянул на меня в упор, – мне веришь?

– Да.

– Ну и отлично. И заткнись на эту тему… Абзац, как ты любишь выражаться, – он подмигнул мне. – Параграф.

Я заткнулся…

Войдя со мной в квартиру, Шериф небрежно поздоровался с "милкой", орудовавшей на кухне, уважительно и серьезно – с Котом, важно вышедшим в прихожую, чтобы встретить меня и поинтересоваться, кого я привел, и хотел было бухнуться в кресло, но я попросил его притащить пиво из холодильника, и как только он убрался из комнаты, распахнул шкаф и открыл сейфик. Ну, сейфик-то – громко сказано, так, несгораемый шкафчик.

Шериф побухтел о чем-то с "милкой" на кухне,

(наверняка выспрашивает про какую-нибудь подружку на пару часиков, в смысле палок, кобелюка…)

вернулся в большую комнату с двумя банками "Туборга" и двумя кружками, чертыхнувшись, едва не выронил их, но удержал и благополучно поставил на стол, рядом с…

Он уставился на шесть банковских пачек, двумя аккуратными стопками разложенных на столе. Смотрел на них долго. Потом перевел взгляд на меня.

– Садись, – сказал я, – выпьем пивка. Только кинь сразу это, – я кивнул на пачки, – себе в кейс, а то пивом зальем. Милка там скоро креветки сварит?

– Вот так, значит? – медленно спросил он, не двинувшись с места.

– Угу, – кивнул я. – Долго будешь стоять?

Он нахмурился, что-то проворачивая у себя в башке, потом вышел в коридор, вернулся с кейсом, раскрыл его, смахнул туда "зелень", закрыл кейс, поставил на пол и бухнулся в кресло. Я открыл банки и разлил пиво в кружки. Он сделал большой глоток, довольно ухнул и сказал:

– Дай бумажку.

– Салфетку? – не понял я.

– Лист бумаги. И ручку.

– Зачем?

– Расписку напишу… А-а, – досадливо пробормотал он и потянулся к своему кейсу, но замер, услыхав мой голос:

– Шериф, – негромко окликнул его я.

– Ну? – повернулся он ко мне.

– Я дам бумажку. Дам ручку. А потом дам в зубы.

– Вот так? – сказал он, и его губы стали расползаться в улыбке.

– Вот так, – без намека на улыбку кивнул я.

– Ладно, – помолчав, сдался он. – Пиво без водки – деньги на ветер… Притащи чего-нибудь покрепче, если найдется.

Нашлось и покрепче…

В тот вечер мы здорово накачались, все трое – так здорово, что Шериф не рискнул ехать домой (редкий случай!) и остался спать на диване, а я ухитрился заснуть в кресле, и только под утро "милка", сама проспавшись, умудрилась затащить меня в спальню, раздеть и даже кое-как употребить. В смысле, поиметь. Типа – трахнуть.

Когда заканчивалась первая половина второй бутылки "Абсолюта", милка ушла спать, Шериф резко оборвал свои разглагольствования о собирающемся открывать филиал в Германии и тянущим нас в долю жуликоватом Дукакисе – так мы называли нашего греческого партнерчика по Эс-Пэ, – помолчал и сказал:

– Слушай… Я хочу тебе кое-что сказать… И спросить… В первый, и если хочешь, в последний раз. Идет?

– Идет, – подавив икоту и тупо уставившись в рюмку, кивнул я. – Идет, рыжая блядь по дорожке… У нее заплетаются ножки…

– Какая блядь? Куда идет? – инстинктивно дернулся он.

– Никакая, – махнул я рукой. – И никуда. Некому идти, Шерифчик

(ох, что-то я надрался….)

и нечему заплетаться. Давай, крути сюжет…

– Значит, так, – собравшись с мыслями сказал он. – Я тебя ничему учить не собираюсь, и в твою личную жизнь не…

– Моя личная жизнь надралась. И мы – тоже… Почти. Так что давай без предисловий, – перебил его я. – Если есть, что сказать, говори, но если ты будешь про эти бабки…

– И про эти тоже, – оборвал он. – И не только про эти. Будешь слушать – заткнись и выслушай, не будешь – так и скажи!

– Заткнулся, – сказал я. – И весь – внимание.

– Я прикидывал, сколько зарабатывают литературными переводами, – медленно произнес он. – Порасспросил кое-кого, словом, примерно выяснил… Расспросил про халтурку на переговорах и разные… Ну, технические, там, и прочие – кроме дип уровня… Ты ведь на дип уровне не пахал, верно?

– Верно, – кивнул я, слегка трезвея. – А зачем ты окольными путями узнавал? Спросил бы меня…

Он отмахнулся и продолжал:

– Никакого наследства ты не получал… Я это к тому, что примерно знаю, какие у тебя были доходы, когда мы с тобой повстречались в той пиццерии. По нашим меркам – нулевик. Ну, почти нулевик – верно?

– Верно, – кивнул я. – Что дальше?

– Дальше – вот что… Ты развелся с женой, оставил ей фатеру и подкинул на прощание десятку. Раз… – Шериф выставил мясистую ладонь и загнул один палец, а у меня в голове мелькнуло, дотошный парень, и впрямь, все выяснил. – Ты купил эту квартирку. Два… – Шериф загнул второй палец. – Ты заделал ремонтик. Три… Ты нормально отстегиваешь жене с дочкой – не много, а нормально … Впрочем, – он дернул четвертым пальцем, но не стал загибать его, – сейчас это тебе по карману… Ладно. Дальше – ты легко и просто выложил восемьдесят штук налом. Восемьдесят !.. Четыре, – он, наконец, загнул мизинец. – И сегодня точно так же, легко и просто, выложил для меня – шестьдесят. Пять, – он загнул последний большой палец и замолчал, глядя на свой здоровенный кулак.

– Ну, и что дальше, – спросил я, наливая ему и себе водки. – Чего заглох? Будешь спрашивать – откуда?

– Нет, – покачал он головой. – Ты все равно не скажешь, я ведь тебя знаю…

– А если знаешь, за каким начал эту?.. Чего ты тогда хочешь?

– Хочу я вот чего, – он глянул на меня исподлобья, – хочу тебе сказать… Такие бабки для твоих тогдашних доходов, да и для теперешних – пока мы не раскрутили… Словом, для тебя такие бабки, они… Не просто большие , они – невъебенные ! Таких твоих бабок у тебя быть не могло и быть не может, а значит…

– А значит? – я постарался изящно поднять одну бровь (не получилось).

– Значит, они – не твои, – твердо произнес он. – Значит…

– Если ты боишься, – усмехнулся я, – что объявится их хозяин – их настоящий хозяин – и станет наезжать на тебя…

– Нет, – оборвал он меня. – Этого я не боюсь, потому что ты – не псих, потому что… Словом, потому что, как ты любишь говорить, джаст би… Джаст…

– Just because , неуч, – подсказал я. – Because the sky is blue1.

– Вот-вот, – кивнул он.

– Так чего же ты хочешь, бычий хуй? – прищурившись на него свкозь рюмку, спросил я.

– Я хочу сказать, – медленно выговорил он, даже не улыбнувшись фразе из своего любимого анекдота, – что для тебя тогда даже твоя золотая це почка на шее была… Неподъемна . Я хочу сказать, что… Что за право распоряжаться такими бабками, как своими… А ведь раз ты так легко и просто швыряешься ими, они у тебя не последние, верно?

– Допустим, – пожал я плечами. – Ну, так что нужно за это право?

– Нужно заплатить. Здорово заплатить. Я даже не очень понимаю… Нет, честно сказать, я вообще не представляю, как заплатить…

– Ну, и не надо, – помолчав, сказал я. – Ты, – я глянул на него в упор, – мне веришь?

– Да, – после секундной паузы кивнул он.

– Ну, и отлично. Я за них заплатил. Как заплатил – никого не касается. Даже тебя, потому что это в прошлом . Это было до наших с тобой дел, а во всем, что после , у меня от тебя никаких секретов нет, и ты это знаешь. Чего ты на меня уставился?

– А? – Шериф едва заметно вздрогнул, словно проснулся. – Нет, ничего… Ты иногда так смотришь… – он как-то криво усмехнулся и кинул косой взгляд на Кота, важно развалившегося на диване и смотревшего на нас с каким-то снисходительным равнодушием. – Почти как он. Говорят, собаки часто бывают похожи на хозяев… Наверно и с котами – так же. Ладно, ты… – он на секунду замялся. – Словом, за бабки – спасибо, ты здорово меня…

– Нас, – поправил я, – если ты хотел сказать "выручил", то не тебя, а нас .

– Не совсем, – помотал он головой. – Это – я лажанулся, и ты вовсе не обязан… Словом, через месяц, ну, от силы – полтора, я их…

– Заткнись, – вежливо попросил я, поднимая налитую рюмку – И давай – вздрогнули!

– Угу, будем…

Тут в двери возникла покачивающаяся "милка" в коротком халатике, поглядевшая на нас осоловелыми глазками и протянувшая:

– А мне-е-е?

– Картина третья, – буркнул я. – Репин. Мы все вас ждали… Ты же спать пошла.

– Одной не спится, – заявила она, – налейте девушке снотворного…

Шериф налил ей водки, встал, с неуклюжим, но вполне галантным полупоклоном всучил ей рюмку и провозгласил свою любимый тост, свидетельствоваший о том, что он уже не очень, чтобы трезв:

– Ну-с, за нас с вами и за хуй – с ними!

– Эттточно! – кивнула "милка", залпом хавнула водку, посидела с нами минут пять, пока курила сигарету, а потом, сделав нам ручкой (и ножкой), убралась в спальню. Мы же не успокоились, пока не додавили вторую бутылку до конца…

Через полтора месяца пьянка в точности повторилась – опять у меня дома, и как ни странно, в том же составе (даже с той же "милкой") – только шесть зелененьких пачек проделали обратный (вроде, как зеркальное отражение прежнего) рейс: из кейса Шерифа – в мой сейфик. А утречком водила Шерифа заехал за нами на незнакомом мне, свежевымытом Мерседесике (190Е), и на мой вопрос, чья это тачка, Шериф довольно буркнул:

– Твоя.

– Дотюкал, все-таки, – усмехнулся я, – дожал. Ну, и что прикажешь мне с ней делать? За руль сесть, а?

– Скоро сядешь. А сегодня познакомишься со своим шофером. Он же – наш ангелок-хранитель.

– Что хотят, то творят – меня не спрашивают, – вздохнул я с притворной печалью – тачка мне сразу понравилась, что-то в ней было уютное, хотя… защемил в груди знакомый холодок

(обтягивающие задницу джинсы, в которых Рыжая ничуть не хуже, чем "Рыжая в юбке", а может, даже не хуже, чем "Рыжая без юбки"… – Я – классная за рулем!..)

– Сколько я должен?

– Нисколько, – буркнул Шериф. – Съездите сегодня в ГАИ, все оформите, я там договорился…

– Что значит – "нисколько"? – удивился я. – Ты ее на контору взял? Но я только вчера подписывал бухгалтерский… Опять химичишь?

– Считай так. В общем, катайся. Не новье, не таращ глазища. Трехлетка, но… Бегает нормально. В воскресенье прокатимся ко мне на дачку, я там тебя поучу баранку крутить.

– Слушай, ты мне мозги не…

– Это – довесок к должочку. Спасибо, называется.

– Шериф, ты…

– Заткнись, – посоветовал он. – А не то в зубы дам.

– Вот так? – с усмешкой прищурился на него я.

– Вот так, – без всякой усмешки, на полном серьезе подтвердил он.

Я заткнулся. И очень скоро познакомился с Эстетом.

* * *

Итак, я тогда, следуя совету Шерифчика, не стал говорить с Эстетом, а просто, вылезая из тачки у своего подъезда, сказал:

– Поднимись со мной. Дельце есть.

Зайдя в квартиру, Эстет попросил разрешения вымыть руки, и не раздеваясь, прошел в ванную. Я, тоже не раздеваясь, прошел в комнату – к шкафу. Когда Эстет возник в дверном проеме (как всегда, бесшумно и неожиданно), на журнальном столике двумя стопками лежали десять зелененьких пачек, а возле столика, на ковре, валялась черная матерчатая сумка.

– Забирай их – вот сумка, – сказал я. – И двигай. Если понадобится пара свободных деньков, я не возражаю.

Парень постоял несколько секунд молча. Потом его мальчишеский кадык дрогнул, он глотнул, провел тыльной стороной ладони по своим губам и присел на подлокотник кресла. Я сел в кресло напротив и стал молча ждать, что он скажет.

– Шеф, – наконец, с некоторым усилием выдавил он, – это – не по правилам, и я…

– У меня дома правила – мои, – перебил я. – И не думай, что я стану тебя упрашивать. Решать – тебе. Но перед тем как решишь, учти одно, – я смотрел на него в упор, и он не отводил взгляд. – Ты можешь сыграть по правилам, гордо отказаться и похоронить близкого, родного тебе… А можешь взять, – я кивнул на лежавшие на столе пачки, – и попытаться его вытащить. В первом случае – останешься при своих правилах, во втором – получишь шанс. Решай сам.

– Шеф… – парень помолчал, сдвинув брови, что-то проворачивая в голове, потом облизнул сухие губы. – Я не знаю, когда я смогу отдать, и…

– А я не тороплю, – пожал я плечами. – Когда сможешь, тогда и отдашь…

– А если вообще не смогу? Если со мной что-нибудь… Ну, если…

– А если б ты вез патроны, – буркнул я. – Не еби мне мозги. Берешь – бери, а нет… Твое дело.

Он опять помолчал, потом встал и какими-то неуклюжими движениями стал класть пачки в сумку. Потом застегнул сумку на молнию, перекинул через плечо и вопросительно глянул на меня. Я кивнул. Он отвернулся и медленно пошел к двери.

– Эстет, – негромко окликнул я его, он застыл и обернулся. – Это – между нами. Знаем только ты и я, и больше никто. Даже Шериф. О.К.?

– О.К., шеф, – медленно кивнул он. – Я постараюсь вернуть как можно быстрее, но…

– Старайся, – перебил я, – только без глупостей. Живой ты мне нужен больше, чем… Усек?

– Да… – он помолчал и перед тем, как уйти, тихо сказал: – Я этого не забуду, шеф.

– Ну-ну, – буркнул я, когда дверь за ним захлопнулась. – Не можете без красивостей… – потом скинул куртку, пошел на кухню, достал из холодильника банку пива и включил маленький телек. Какой-то умник назидательно сообщил мне, что судьбы страны – в моих руках… Типа сам человек, как говорил один персонаж, и управляет. Что ж, это мы проходили…

Правда, тому персонажу кое-кто возразил в том плане, что, дескать, чтобы управлять, нужно иметь какой-то планчик хотя бы на смехотворно коротенький срок, лет эдак в тысячу, а этот "управитель" не знает даже, что с ним случится завтра. Я прикинул, не звякнуть ли как-нибудь при случае на эту передачу и не спросить ли ведущего о том же, но… Он ведь выкрутится. На том стоит… Интересно, вытащат эти бабки его брата? Впрочем, какая разница? Надо делать то, что можешь, что на твой взгляд надо делать, а остальное – в руках… Чьих? Кто его знает. Остальное… Как фишка ляжет.

Фишка легла неплохо.

Брата вроде успешно прооперировали в Германии, и обошлось это даже дешевле – через месяц Эстет вернул мне двадцать штук. Еще через два – еще двадцать, а еще через месяц – еще тридцать. Я не спрашивал, где он их взял, только беря тридцатник, как бы небрежно заметил:

– Надеюсь, все – без глупостей, и никаких диезных номеров…

– Диезных, шеф?.. – озадаченно повторил он за мной.

– Знаешь, как значок диеза выглядит?

– А-а, – улыбнулся он. – Забавное выражение, никогда не слышал..

– Когда так говорили, ты только-только родился. Стало быть, никаких? – уже с откровенно вопросительной интонацией произнес я.

– Нет-нет, шеф, – все нормально. Правда, с остальными… – он замялся.

– Не надо торопиться, тебя же никто не гонит – ты ведь знаешь .

– Да, шеф, конечно, – торопливо сказал он, – только мне самому хочется побыстрее…

– Противно у меня в долгу быть?

– Ну, зачем вы так, шеф? – его брови дрогнули и сдвинулись к переносице. – не в том дело, что у вас, и даже наоборот… – он смешался, не зная, как выразить то, чего сам до конца не сознавал. – Словом, я хочу вам кое-что сказать, но…

– Ну, говори.

– Скажу, когда рассчитаемся.

– Вот так?

– Вот так, – твердо произнес он и тут же как-то застенчиво улыбнулся… Словно извинялся. – Иначе выйдет… Неправильно.

Еще через два месяца он рассчитался – как и в прежние разы, прямо в машине.

– Ты собирался мне что-то сказать, – небрежно напомнил я, кидая деньги в бардачок. Я ждал каких-то слов благодарности и хотел побыстрее разделаться с этим. Но услышал кое-что другое. Кое-что… Неожиданное.

– Я хочу вам сказать, шеф… – он запнулся, и понизив голос, продолжал, – только это – между нами, как и с деньгами. Теперь я могу сказать… Если, – он еще понизил голос и не только понизил, а как-то изменил , – вам когда-нибудь кто-то помешает, кто-то станет лишним, – он поднял на меня глаза и мы уставились друг на друга, – совсем лишним… Ну, вы понимаете… Вы – только назовите мне, кто, или просто фотку покажите… И все.

Он замолчал. Я тоже молчал. Потом спросил:

– Кто бы ни был? Кто угодно ?

Он кивнул, не отводя от меня глаз. Отвести глаза первым пришлось мне – почему-то стало как-то неприятно покалывать в веках…

– Хорошо, – сказал я. – Я учту. Спасибо.


Неделю или чуть больше после этого разговора меня не покидало очень странное ощущение – я стал как-то по-другому смотреть на незнакомых мне людей. Трудно объяснить…

Ну, вот, скажем, кто-то случайно толкнул меня плечом на улице, кто-то косо глянул в магазине… И я смотрел на них и думал… Нет, я ничего не думал, я просто смотрел, вернее, рассматривал их, как… В один момент я попытался сообразить, как , и понял: как сытый и слегка ленивый кот может рассматривать прыгающую неподалеку букашку – и лень дергаться, да и незачем, но… В принципе, можно. И – несложно.

Странное ощущение. Не приятное и не… неприятное. Странное. Такая игра – забавно и странновато покалывающся нервные окончания…

Через неделю I found myself almost completely drowned in that… – да, почему-то мысль пришла не на Великом и Могучем, а на чужом… Я машинально перевел ее дословно – нашел себя почти полностью утопленным в этой… Словом, по-простому сказать, я поймал себя на том, что заигрался.

Поймал себя на том, что рассматриваю таким странноватым образом уже не случайных прохожих, а… Почти всех.

И я понял, что надо ударить по тормозам. Понял… Нет, я увидел , что впереди маячит какая-то черта,

(The border… the percinct…)

за которой… Не знаю, что там, за этой "чертой", не вижу и… Не хочу видеть. Пока. И я включил "тормоз". И легко прекратил эти игры. И откатился от "черты", с каким-то облегчением откатился, и не потому что испугался, как это сейчас говорят, мокрухи, а потому что это было как-то не… Не так. Неправильно. Не в том смысле, что сама мокруха неправильна – может, и бывают такие случаи, когда без нее не обойтись, – а неправильно то, что чужими руками. Такое надо делать самому. Без ансамбля, сам-бля, один-бля, вот так вот на х… А заказать… Как-то не по мне, хотя…

Мало ли какие сюрпризы может подкинуть нам судьба и… Может, и надо на такой случай, хоть какую-то страховочку иметь. Чтобы если и не увильнуть от судьбы, то хоть врезать напоследок. Чтобы не судьбе, а каким-нибудь судьбоносцам, возомнившим себя вершителями судеб, тоже отрыгнулось…

Вот так.

4.

Несмотря на то, что весь driveway , а по-русски сказать, дворик, был забит тачками (одни иномарки – нехило живем, господа-товарищи, херово, видать, вас "ограбил" внучок героя Гражданской), Эстет изящно подвел "жигуль" к самому подъезду и протянул мне ключи от квартиры.

– Тебе надо что-нибудь забрать? – спросил я.

– Нет, шеф. Белье чистое, в холодильнике все есть – вчера пивком затарил.

– Ну, ладно, ты свободен…

– А поручение, шеф? Ну, вы же сказали…

– А-а, – вспомнил я. – Это не срочно. Но так – сделай у себя "зарубку"… – я помолчал и спросил: – У тебя в Питере дружки есть? Ну, из охраны чьей-нибудь – чинуш каких-нибудь, в смысле, городских властей?

– Вообще-то… Да, – кивнул Эстет.

– Этот "Золотой Остап"… Там, вроде, мэрия устраивала приемчик где-то…

– Ну, да, – кивнул он. – Я как раз по телеку смотрел краем глаза, и Кот еще… Ну, я вам говорил… А вы откуда знаете?

– В самолете запись крутили, – пробормотал я. – А что, он именно в этот момент в телек уставился?

– Вроде, да… Так что – с этим приемчиком?

– Постарайся достать мне, если сумеешь, – медленно проговорил я, – список всех приглашенных. Там, вроде, немного народу было.

– Ладно, – кивнул он. – Но денька два-три на это уйдет.

– Хоть неделя, я же сказал – не срочно. Все. Завтра заезжай в девять. Ну, будь, – я распахнул дверцу.

– Шеф, как это – завтра? А в баню? Он же будет ждать… – забеспокоился Эстет.

– Никаких бань – хочу отдохнуть. А он подождет-подождет, потом позвонит и я с ним разберусь.

– Но он будет недоволен… Скажет мне…

– Ничего он тебе не скажет, – успокоил его я. – Отдыхай, – я вылез из машины, подхватил сумку и кейс и пошел к подъезду. У двери я обернулся. Эстет озабоченно покачал головой, резко дал задний ход, и не глядя назад, стал уверенно лавировать между приткнутыми к тротуарчику и к низкой ограде садика тачками. Я поднялся к себе на этаж, открыл увесистым сейфовским ключом свою тяжелую, но на вид довольно скромную, дверку

(не простая железка, хотя и не самая крутая…)

и зашел в квартиру.

– Мя-а-а… – сказал он, выйдя из спальни и подняв на меня желтоватые фонарики глаз.

– Да, – сказал я, присев на сделанную на заказ, под антик, скамеечку с гнутыми ножками. – Осмелюсь доложить, я прибыл.

Он отвернулся, потерся шеей о косяк двери в спальню, потом сделал небольшой круг, подошел ко мне и милостиво потерся загривком о мою штанину. Я осторожно положил руку на его тугую шею. Он сел на ковровую дорожку, возле моей ноги, тихонько заурчал,

(физическая волна тепла – сначала на моей руке, потом выше, к плечу, потом по всему телу…)

потом поднял голову, мельком глянул на меня и прыгнул мне на колени.

Я сдвинул ноги, чтобы ему было удобней лечь, он, подрагивая хвостом, улегся поперек ляжек, заурчал громче, выпустил чуть-чуть когти и стал легонько цеплять ими грубую ткань джинсов. Самые кончики когтей проникли сквозь ткань, и я почувствовал "иголочки" на ляжках, но не двинул ногами, а стал тихонько гладить его – от шеи к спине и покачивающемуся хвосту. Я гладил его, он – урчал… Я – гладил, он – урчал…

Занавес, ребята. Это вам не постельные дела, не ебля с танцами. Это – не для чужих глаз… Только – он и я… Только – я и он… Потому – занавес.

5.

Городской телефон перестал квакать, и заверещала "Motorolla" – трубка сотового.

Я вздохнул, убавил звук телевизора, поставил на журнальный столик так и нераскрытую банку пива, потянулся к трубке, раскрыл её и сказал:

– Да?

– Чего прячешься, Котяра? – осведомился поддатый голос Шерифа. – И чего не приехал к нам? Брезгуешь?

– Ага, брезгую. И я не дома, а… У родителей, – соврал, вернее слегка приврал я, поскольку собирался сходить именно к ним, поприветствовать и вручить сувенирчики из Бундесвера.

– Не пизди, – фыркнул мой компаньон. – Тебя тут так ждали… Теперь обижаются, вот послушай, – в трубке раздался какой-то слабый шум, смех, и поддатый женский голос капризно протянул:

– Э-эй, ты где-е-е?..

Я узнал голос. Эта "милка" была платной – она запросто, с легкостью обслуживала троих, и с запасом – еще на четвертого "хвостик" оставался. А главное, не только с легкостью, но и с удовольствием – хороший профессионал всегда любит свою работу…

Я почувствовал легкое шевеление в штанах – то, чем по мнению всех баб, думают все мужики, проявило умеренное любопытство, но дальше этого дело не двинулось. Кот сильно бы не одобрил такого ухода в первый же вечер после недельного отсутствия, да и вообще…

В трубке опять раздался голос Шерифа:

– Ну, как, подымешь жопу?

– Не-а, – сказал я.

– Ну, я ему дам, – буркнул он, имея в виду, конечно, Эстета.

– Не дашь. Спросил бы лучше, как я съездил, мудила.

– Ну и как?

– Все тип-топ. Подробности – завтра. Где ты тачку свою долбанул?

– А-а, он еще и настучал… Ну, я ему…

Торопливо, пока Шериф не завелся, я перебил:

– Никто не стучал, я сам – не пальцем сделанный. И оставь его в покое! Это – мой кадр! Не лезь, куда тебя…

– Твой-твой, – буркнул Шериф, – не лезу… Ну, долбанул чуть-чуть – подумаешь. Подфарник кокнул, и всего делов… Слушай, Котяра, у тебя все в порядке?

– Да, – сказал я. – Развлекайтесь, завтра поговорим.

– А ты хоть там развлекся чуток, а? Бабулек много спустил?

– Нет. Вообще подкожную пачку не трогал.

– Ну, и мудак, – хмыкнул он. – Я же тебе берлинский адресок оставил и название заведеньица… Не нашел, что ли?

– Я вообще в Берлин не ездил.

– Чего так?

– В Мюнихе все сделали. Все, занимайся любимым делом – завтра поговорим. Отдыхай, – я нажал "отбой", повернулся к Коту. – Никуда не еду, Ваша Милость. Сейчас двинем к родичам.

Он поглядел на банку пива и покогтил диван. Одобрил, значит. Ну, и слава Богу…

На экране появилась рекламная заставка программы "Мы", и журналист Познер посоветовал мне приходить, многозначительно добавив: "А то проиграете". Интересно, с издевкой он дал такое название своей передачке – по замятинскому романчику?.. Мы … Мы наш, мы новый мир построим… Строители, блядь!..

– Может, сходим как-нибудь, а? – спросил я Кота. – А то проиграем?

Он равнодушно глянул на меня, отвернулся и начал сосредоточенно вылизывать переднюю лапу. Игры с Познером были ему явно неинтересны. Впрочем, и мне тоже – после…

После тех "игр", в которые мне

(Или нам?..)

довелось поиграть два с лишним годика назад… После той встречи, или стрелки , если так больше нравится, с… С Felis Monster,илиPanthera Enormous, она же (или Он )– Catusunbelievable1

Словом, после Того – того, что

(произошло?..случилось?.. .. Померещилось? )

было тогда, – проблемы Познера, да и ужасы замятинского романа напоминают, по меткому выражению одного классика, детскую игру в крысу…

Ладно, хватит лирики, надо, и правда, нанести визит предкам. Звякнуть, что ли, перед этим какой-нибудь "милке" – договориться на позже-вечерком? Или не стоит…

– Звякнем "милке"? – спросил я Кота.

Он на мгновение перестал вылизывать лапу и уставился на меня. Потом дернул загривком и снова принялся за лапу, но не отрывая от меня своих круглых глаз, в которых мелькало… Холодноватое приглашение,

(делай, как знаешь, хотя сегодня могли бы и побыть вдвоем… сходить т у д а…)

вроде, мое дело предложить, а уж твое…

Сладко вздрогнув, как наркоман, перед которым замаячила доза

(черт, а ведь похоже на то!.. )

я кивнул, открыл банку пива, сделал глоток и полез в кладовку за его домиком-переноской.

* * *

Мать сделала прекрасный ужин, но я ел мало – только чтобы не обидеть ее, – хотя был голоден и… Прямо слюнки текли. Но если я верно понял Кота, мне не стоило набивать на ночь брюхо, потому что…

Потому что с набитым брюхом никто не охотится .

Да, это было уже проверено. После того, как я наедался, все мои ощущения там , слегка притуплялись, движения замедлялись, становились ленивыми, и самое главное, притуплялось удовольствие… Нет, удовольствие оставалось, но исчезало острое наслаждение .

В половине одиннадцатого, сославшись на усталость после перелета, я распрощался с родичами и кивнул смотревшему на меня Коту. Он важно встал, сделал круг почета по кухне, не забыв легонько потереться сначала об отцовскую, а потом о материнскую ногу, и забрался в переноску.

– Он что, уже без слов тебя понимает? – удивленно приподнял брови отец.

– Почему – уже? Всегда понимал, – пожал я плечами.

– Грустно мне от этого, – пробормотала мать.

– Почему? – не понял я.

– Ты совсем один, – задумчиво сказала она. – Нет-нет, у тебя наверняка есть какие-то подруги, ну… бывают , но…

– Как в анекдоте – не был, а бывал , – усмехнулся я и по легкой усмешке отца понял, что он тоже вспомнил этот анекдот.

– Да, – упрямо и без улыбки продолжала мать, – бывают, но у тебя никого нет. А после развода…

– Если уж на то пошло, и до развода никого не было – мы с ней давным-давно стали чужими…

– Я знаю, – перебила она. – И поэтому никогда не старалась… Мне даже хотелось, чтобы это случилось, но мне грустно, потому что когда мы… Когда нас не станет, ты останешься совсем один, и это…

– Это дурацкий разговор, – оборвал ее я, – и я в нем не участвую. Ладно, нам пора. Кстати, бывшая не звонила?

– Звонила, – кивнула мать. – И немножко жаловалась.

– Чего это? – удивился я. – Мало даю? Растет аппетит?

– Наоборот – много .

– Так она на это жаловалась?

– Ну… Она говорила, что Киска не обращает на нее внимания, отмахивается, как от мухи, и от нее только и слышно: "Папа сказал… Папа сделает… Не ты ж заплатишь, а папа… Спрошу у папы…"

– Ну, что ж, – усмехнулся я. – Такая жизнь, и они хорошо ее просекают. И понимают, что за все надо платить. И видят, кто платит. Она права – что тут дурного?

– Что же, выходит, ты покупаешь свою дочь? – вскинулась, как принимающий стойку фокстерьер, моя Muter .

– Это она так выразилась? Бывшая?

– Это я так выразилась!

– Я привез вам подарки из Бундеса? Это значит, я вас покупаю?

– Ну… – она смешалась.

– Да, нет, не слушай ее, – поморщился отец. – Просто, может быть, не стоит девчонку в ее возрасте так уж баловать… В смысле, чтобы она не знала отказа… Не знала слова "нет", когда ей чего-нибудь хочется. Твоя, м-мм, бывшая только это имела в виду, и в чем-то она, может быть…

– Пап, она знает слово "нет"…

– Знает – от тебя, – вмешалась мать. – А от своей матери слышать не желает: "Спрошу у папы… Скажу папе…"

– Ну, что ж, у нее есть папа, а ты… Ты в любой моей сваре с кем-то становишься не на мою сторону, а на прямо противоположную. Ты…

– Да, ладно вам, – миролюбиво и торопливо проговорил отец, – ты же знаешь, – он повернулся ко мне и подмигнул, – у твоей матери повышенное чувство справедливости…

– Этточно, – кивнул я. – Ма, я сделаю выводы. Да и о чем весь сыр-бор? Ничего такого разэдакого я Киске не… Я же не "новый русский".

– Но подарки ты нам привез дорогие , – упрямо покачала она головой. – Я прекрасно знаю мюнхенские цены. На всех – бирки дорогих магазинов! Ты мне не вкручивай…

– Мам, это плохо? – невинно осведомился я.

Она опять смешалась, причем так комично, что мы с отцом расхохотались.

– Я поговорю с дочкой, – пообещал я, и на этой миролюбивой ноте родительский вечерок закончился.

Когда я уже выходил на лестничную площадку с переноской в одной руке и пакетом с мусором – в другой, мать крикнула вслед, что завтра зайдет и принесет мне занавески.

– Все-таки купила, – буркнул я. – У меня же жалюзи – на кой черт мне?..

Кот в переноске недовольно мяукнул.

– Ладно, ма, спасибо, – быстро сменил я тон. – Я весь день буду на работе, так что заходи, когда тебе удобно, у тебя же свои ключи.

– Запри на один верхний, – попросила она, – а то я боюсь этого… сейфовского.

– Ничего, откроешь, – и быстро, чтобы не слушать возражений, я захлопнул дверь и пешком, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице. У матери всегда были напряженные отношения с дверными замками.

Я давно явочным порядком сделал им металлическую дверь – простенькую, куда жиже, чем у меня, но все-таки… И эта дверь могла полдня стоять незапертой, когда мать была дома.

Я рычал на нее, пытался втолковать, что сейчас не те времена (а когда были те ?), отец тоже ворчал и поддакивал мне, но победить это мы не могли.

Она могла выйти ночью во двор выбрасывать мусор (на пользование мусоропроводом в кухне был наложен категорический запрет – то ли из гигиенических, то ли из эстетических соображений) в накинутой на халат норковой шубе, и на все увещевания лишь фыркала: "Кому нужна старуха в старье!". Объяснять, что случайная шпана может запросто тюкнуть по башке за это "старье" (как, впрочем, и без всякого "старья" – за просто так), было бессмысленно и бесполезно. А отправиться в гости на званный ужин или в театр могла в старом поношенном жакете из давно потерявшего свое название меха, отмахиваясь от вежливо-недоуменных впросов подруг и фыркая: "Кто станет рассматривать старуху!" Спрашивать, где логика…

(Самое смешное, что логика в этом есть… Логика ее стиля, а стиль, как мы знаем из классики, это… Она сама…)

Она – такая, какая есть, и пытаться переделать ее… Это все равно, что заставить кошку сделать то, чего она делать не хочет.

Я сделал крюк по родительскому двору, швырнул пакет с мусором в бак (чуть не промахнулся) и торопливо двинулся к своему дому – куртка на мне была теплая, но без капюшона, а шапки я уже давно не носил,

(шерстяные, там, вязанные – несолидно, уже не по возрасту, а меховые… Нет, я не вступал ни в какие Greenpeace и вообще ни о чем таком… Просто не носил – и все…)

и конец ноября выдался нежаркий. Да, было холодно, но мне вдруг стало как-то… Слишком холодно. Странный холод обнял меня всего изнутри, и…

(– Ты совсем один… Конечно, я знаю, у тебя есть… Ну, бывают…)

Я вдруг как-то жутко почувствовал, что я – один , почувствовал одиночество, но… Какое-то не мое одиночество, а словно…

Словно где-то очень далеко – так далеко, что расстояние и время уже не имело смысла, по-другому далеко, – кто-то очень большой, кто-то огромный тоже ощущает жуткое, ни с чем не сравнимое одиночество, и какой-то…

(осколочек?… отголосок?..)

какая-то частичка этого одиночества передалась мне, обняла меня изнутри, заполнила все нутро, сковала его мертвым пустым холодом, который сейчас просто убьет меня, прикончит, потому что даже частичка этого большого слишком велика для меня, слишком громадна, слишком сильна, чтобы я мог с ней справиться…

И я застыл на месте, посреди темного двора, возле арки, ведущей на улицу, и стоял так, не в силах шевельнуться, чувствуя и зная , что сейчас мне настанет конец – стоял так, пока…

Пока Кот не мяукнул раздраженно в своей переноске, и весь этот дурацкий бред не схлынул с меня, не откатился куда-то прочь, не растаял, не растворился в морозном воздухе, как призрак из средневековой сказки, оставив меня с неожиданно выступившей испариной на лбу и странной, ноющей жалостью к тому,

(Кому?.. Господи, да кто же может выдержать т а к о е?..)

кто вынужден справляться где-то

(Где?.. В каком закоулке ебанного мироздания может существовать, может б ы т ь такое?..)

не с частичкой , а со всем целым , со всей этой равнодушной и холодной тяжестью – жить или… б ы т ь таким… Одиноким…

* * *

Через пятнадцать минут я уже нежился в горячей ванне (к неудовольствию Кота, сидевшего у двери и неодобрительно поглядывавшего в мою сторону, когда я, подразнивая его, окунался в воду с головой), а через сорок – лежал в постели, не обращая внимания на трезвонивший телефон

(какая-нибудь "милка" проведала, что приехал?.. Вряд ли… Так, наверное, с проверочкой – на всякий случай…)

и глядя, как Кот деловито прохаживается по комнате, заглядывает за диванчик и кресло, словом, дает понять, что должен перед сном завершить кое-какие хозяйственные дела. Завершив их, а вернее, доделав вид, что завершил, он прыгнул на постель, улегся в ногах, и я, затаив дыхание стал ждать, раскинется ли он на боку, или так и будет лежать на животе, мордой ко мне. Если развалится на боку – ночь без снов, и тогда сейчас можно чего-нибудь почитать. А если на животе, то быть может,

(не обязательно, но… быть может…)

меня ждет очередной странный и сладостный

(сон?.. видение?.. бред?..)

"уход" в…

Он продолжал лежать на животе, сузив, но не закрыв, уставленные на меня желтоватые раскосые "фонари", с увеличивающимися черными точками зрачков. И меня опять охватило сладкое наркоманское предвкушение "дозы": не ложится на бок, значит… Значит, это будет.

Кот легонько замурлыкал. Я постарался сделать дыхание ровным и прикрыл глаза – не до конца, а примерно так же, как он, – не отрываясь от его раскосых "фонариков". Те стали легонько покачиваться и как-то застилаться прозрачной, колеблющейся дымкой. Я медленно потянулся к выключателю торшера. В комнате погас свет, сначала стало очень темно, и в темноте были видны лишь легонько покачивающиеся кошачьи глаза – уже не покачивающиеся, а плавающие в…

Нет, не в комнате, а где-то в пустоте.

Последнее, о чем я успел подумать перед тем, как заснул, это: хватит ли у меня сил на "прогулку" во сне после перелета из одного часового пояса в другой – обычно даже двух-трехчасовой полет действовал на меня погано, и это проявлялось не столько во время самого полета (там есть средства расслабиться), сколько часов через восемь-десять. Такой организм, мать его…

После этой мысли я плавно и сразу скользнул в сон и…

В ушах что-то тихо зашумело. Какой-то шелест, знакомый шелест. Я медленно раскрыл глаза, и комната… Комнаты не было, а вокруг был…

6.

Это началось примерно год назад. Нет, больше… Ровно через год – день в день – после того, как ведущий эн-тэ-вэшных новостей сообщил мне, что мою рыжую… "Рыжую блядь", "рыжую суку", "рыжую тварь", "рыжую…" – не помню, какими еще ласковыми прозвищами я ее называл… Словом, сообщил, что Рыжую разнесло в клочья вместе с ее маленьким Мерседесиком "190SL" прямо у подъезда ее дома.

"Взрывное устройство, заложенное в автомобиль, оказалось такой мощности, что в первых трех этажах элитного дома, недалеко от станции метро "Проспект Мира", вылетели все стекла..", – как-то так, за точность текста не ручаюсь, но по смыслу – верно.

Идет рыжая блядь по дорожке, у нее заплетаются ножки… Она никогда не обижалась на меня за такие стишки, даже когда делала вид , что обижалась, потому что… Потому что это была правда, потому что она была такой, какой была, а теперь ее нет, ее, как это говорят, не стало – от нее ничего не осталось , кроме кровавых обгорелых ошметков…

И никогда больше не будут заплетаться ее ножки, потому что, коль скоро уж из трех этажей вылетели все стекла, то значит, куски ее ножек разбросало по всей территории охраняемой стоянки у дома – элитного , блядь, дома

(или "Аэлитного", как выразился один служащий бюро ритуальных услуг перед похоронами моей бабки про крематорий при Донском монастыре: "Хотите, блядь, в аэлитном, – на сотенку дороже…")

– и заплетаться просто нечему.

Абзац. Параграф. Но…

Не точка.

После той "разборки", после встречи

(где?… В каком мире?.. В какой точке этой неведомо кем и неведомо зачем заверченной карусели нашего ебанного жития-бытия?…)

с… С громадным, невероятным по своему размеру

(Господи, да, ведь он же высотой с д о м!..)

по своей жуткой мощи и красоте Зверем

(Felis Unbelievable ?…Panthera Monster?..К т о же ты?..)

и после равнодушного сообщения господина телеведущего, казалось, никакая человеческая психика просто не сможет выдержать…

Потму что там мы были с ней вдвоем, и… Вдвоем мы, может, и смогли бы как-то переварить это, цепляясь друг за дружку, помогая друг другу, но оставшись один , я даже не мог хотя бы поговорить об этом с кем-то…Даже не мог никому намекнуть…

И впереди маячила лишь одна дорога, одна лазейка, неизбежная и, может, даже желанная – в серый и тусклый (а может, наоборот, яркий и многоцветный) мир безумия, мир белых халатиков, дверей без ручек и шприцев с кофейного цвета аминазином, аминазолом, ами-хрен-знает-чем, но.. Но человек предполагает, а…

В одном романе "короля ужасов" под названием "Desperation" кое-кто так объясняет кое-кому… кое-что: "Ты говоришь: "Бог жесток", примерно так, как человек, проживший всю свою жизнь на Таити, может сказать: "Снег холодный"… То есть, ты знаешь, но не понимаешь… А ты знаешь, какжесток может быть твой Бог? Как фантастически жесток? Порой он заставляет нас жить…" .

И когда вместо спасительной лазейки в "желтый домик" Рыжая (с ее покойным благоверным) оставила мне одну пустоту , не считая сумки с пятьюстами сорока тысячами (приятно писать сумму прописью) "зеленых", я стал…

Стал жить.

* * *

Конечно, можно было спокойно и весело спиться. Можно было начать "снимать стресс" и легко и просто довести себя до Delirium tremens , а то и просто подохнуть от overdose какого-нибудуь безумно дорогого ширева, но такой способ показался мне… Каким-то дешевым, а главное… Неправильным.

Таким неправильным, что я примерно на полгода вообще начисто утратил интерес к выпивке – это произошло само собой, вдруг включился какой-то "тормоз", возник какой-то барьер, перепрыгивать через который мне было просто… Лень.

Да, и что бы стало с Котом, вздумай я так жалко и бездарно разобраться со своей жизнью? Может быть, эта мысль как раз и включила "тормоз"?..

Жизнь потекла спокойно как-то неторопливо и вяло . Пустота внутри и круглые равнодушные глаза Кота, помогающие справляться с этой сосущей пустотой.

Вялый развод. Легкое оживление, когда подвернулась квартира и начался ремонт. Вяло-равнодушное устройство на новом месте. Вялые встречи с порой выплывающими откуда-то бывшими партнершами по блядским игрищам. Вялый…

Когда-то, еще учась в институте, я взялся по поручению кураторши нашей группы за издание курсовой стенгазеты, и за первый ее номер вся группа, включая кураторшу, получила грандиозный распиздон от деканата, поскольку этот первый (и последний) номер вышел под красиво оформленным – предмет моей личной гордости – заголовком: "ВЯЛЫЙ ЧЛЕН".

Через четверть века я понял, что это такое, а натюрель…

Потом – встреча в пиццерии с Шарифом-Шерифом, начавшаяся с веселых воспоминаний – "бойцы вспоминали веселые дни" – о "Вялом Члене" и закончившаяся… Тем, чем она закончилась – раздачей, так сказать, новых фишек и началом новой игры. А ровно через год…

… День в день и даже в тот самый час – закончился последний выпуск новостей на канале НТВ – я лежал, сильно нетрезвый, в своей койке

(здорово расслабились в бане… Ну и блядь Ванька-фермер притащил – ей бы в цирке работать!..)

смотрел в прищуренные глаза Кота и вяло жаловался ему на жизнь…

В том смысле, что "все на свете надоело, все остоебенило" и за каким, извиняюсь, дрыном я так поддал и даже надрался, и за каким вялым, извиняюсь, членом нужны все эти Милки-шмилки с их цирковыми трюками, если все равно меня сосет какая-то ебанная пустышка , и я не могу до конца от нее избавиться, и некому сказать мне блядским голосом Рыжей – Доброй охоты , и раздвинуть свои блядские ноги так, как только она умела их раздвигать, и вобрать меня всего, с потрохами, в себя, в свою блядскую vagina , и дать почувствовать, что там я – на своем месте, что я нужен ей, что есть только я и она и заебись оно в доску, все это bloody fucking shit1- все эти бизнесы-шмизнесы, бани-шмани, милки-шмилки, словом, все прогрессивное человечество…

Кот, выслушивавший все это пьяное нытье с полным внешним безразличием, при словах "доброй охоты" ракрыл на мгновение свои глазища, шевельнул хвостом и издал негромкое мурчание. Я вздохнул, потянулся к кнопке торшера, выключил свет, и комната погрузились в темноту, цвета кошачьих зрачков, из которой поблескивали лишь вспыхивающие время от времени искорки его глаз.

Странно , подумал я тогда, жалюзи закрыты, тьма египетская, откуда же эти светящиеся искорки?.. Но стоило мне прикрыть глаза, как койка вместе со всей комнатой стала покачиваться, какой-то мутный кайф

(какой-то, блядь… Пиво в бане, потом водка… Пить надо меньше…)

стал подкатываться к горлу, я перевернулся на живот, муть исчезла, и проваливаясь в сон, действительно проваливаясь в него, я инстинктивно вцепился раскинутыми руками в простыню, подтянув ноги, как лягушка, и услышал как…

7.

… С легким потрескиванием шевелились припорошенные снегом деревья и ветки на них и та толстая, сучковатая, покрытая жесткой бурой корой, на которой, обхватив ее всеми четырьмя лапами, вытянулся я.

Я?..

Да.

Сознание и зрение как бы раздвоилось. Почти как в тот день. когда мы с Рыжей стояли у клетки с леопардом – Panthera Pardus – и я вдруг глянул на девчушку, тыкавшую ручонкой в клетку, и увидел ее совсем по-другому… Представил, что станет с ее пухленькой ручкой, окажись она за прутьями клетки – у в и д е л, что станет с этой ручонкой

(кровоточащий обрубок с торчащими белесыми обломками косточек…)

и… Одной частью сознания вздрогнул от ужаса и желания уберечь ее, прокрутить скорее "картинку" назад, ,а другой – ощутил холодную п р а в и л ь н о с т ь этой "картинки".

И зрение: я глядел на девчушку с ее мамашей д в у м я парами глаз. Одной парой я видел нормальную, цветную и объемную картинку, а другой… Человеческие фигурки были какими-то двухмерными, как бы и расплывчатыми, но одновременно и очень четкими – не знаю, как это могло получиться, трудно объяснить… Словно у них было несколько контуров, словно я видел не только их четкие очертания, пока они стояли неподвижно, но видел и те очертания, те контуры, которые сейчас вот-вот возникнут при перемене их поз, при малейшем движении…

Сейчас, во сне,

( Сне?…)

это было почти так же, только… Тогда, у клетки, сознание (и зрение) действительно раздвоилось, словно из потаенных глубин мозга вылезло, выплыло какое-то другое существо, и мы оказались в моем мозгу в д в о е м, а сейчас…

Сейчас я был один – был только Я, и те другие глаза и другое сознание, они… Они не были другими, они были моими – это принадлежало мне одному…

Мне – вот этому мне, чьи толстые, покрытые густой шерстью лапы крепко вцепились когтями в жесткую ветку… Я нервно облизнулся, и твердый шершавый язык прошелся сначала по верхним, а когда втянулся обратно, по нижним к л ы к а м – здоровенным, гораздо длиннее остальных зубов, вообще непонятно как умещавшимся во рту, но умещавшимся прекрасно и естественно, потому что они торчали не изо р т а, а прятались в широкой п а с т и.

Я вздохнул, тонкие струйки пара вырвались из ноздрей, шевельнулся всем телом, мгновенно отозвавшимся радостным и мощным всплеском всех мышц – тихим всплеском, словно показывающим мне, какая сила скрыта в нем и на к а к о й всплеск оно ,способно, стоит мне захотеть привести его в движение, захотеть воспользоваться этой силой… Дивное ощущение – сладкое, спокойное, уверенное…

Передо мной стояли деревья, я хорошо видел их темные стволы, хотя все вокруг застилала темень, чернота ночи, но эта темнота ничуть не мешала мне видеть – наоборот, казалось, мне помешал бы свет…

Стволы деревьев, ветки, сучья – словом, все предметы обтекались какими-то зазубренными красноватыми полосками, не мешавшими, а помогающими мне четко воспринимать изображения этих предметов и белый снег, покрывавший всю землю внизу… Нет, он был не белый, в нем мерцали красноватые искры, он переливался и другими… Да, цветами, но такими цветами, для которых еще не придумано названий. И я видел, м о г видеть, стоило мне чуть-чуть напрячь зрение, каждый маленький бугорок в снегу. Казалось, если я захочу и сфокусирую зрение как следует, я смогу разглядеть каждую снежинку – малейшее движение цветовых искорок на земле…

Понаслаждавшись этим дивным зрелищем, я повернул голову влево

(тугой комок мышц лениво перекатился в основании шеи…)

и уставился…

В круглые, вспыхивающие и мерцающие тусклыми желтыми огоньками фонари глаз лежащего на такой же толстой ветке соседнего дерева Зверя.

Первый мгновенный всплеск страха, от которого шерсть у меня на загривке

(я почувствовал это…)

вздыбилась, а глубоко в глотке начал было зарождаться глухой и злобный рык, тут же сменился удивительно приятной волной п о к о я. Мне не нужно было размышлять, не нужно было оглядывать себя и сравнивать… Я просто з н а л, что зверь – мой спутник, мой двойник, моя копия, мой… Партнер.

Он лежал в более расслабленной позе, чем я, задняя – широкая и мохнатая – лапа свешивалась с ветки, а короткий обрубок хвоста лениво двигался из стороны в сторону. Густая, вроде бы палевая (хотя с цветами здесь все было как-то иначе, но… да, похоже, палевая) шерсть нигде не топорщилась и лишь искрилась красноватыми звездочками-иголочками.

Когда-то, где-то

(в другой, тусклой, унылой жизни, где ночью ничего не видно, где приходится укрывать слабенькое голое тело какими-то тряпками, где не чувствуешь каждую свою шерстинку-иголочку, налитую упругой и спокойной силой…)

я видел изображение этого зверя на какой-то

(плоский квадратик… вроде, что-то видно, но внутри ничего нет…)

– с трудом отыскал слово в памяти –

(словно, не в своей, а какой-то л о ж н о й памяти…)

ф о т о г р а ф и и и даже напечатанное под ней название – странные, показавшиеся сначала совершенно бессмысленными "паучками", значки… Я снова полез в ту "ложную" память, и оттуда нехотя всплыли слова:

(… "слова" – те нелепые, тонкие и бессмысленные звуки, которые я т а м умел издавать… извлекать из глотки…)

"Рысь", "Felis lynx"…Странные и жалкие "паучки", пытающиеся дать название тому, что не нуждается ни в каких названиях, что просто е с т ь… Что всегда б ы л о, е с т ь и б у д е т и для чего не нужны никакие "слова" – не нужны н а м, мне и моему спутнику, моему Партнеру…

Я фыркнул, разозлившись на эти непрошеные, ненужные и беспомощные всплески дурацкой памяти, и тряхнул головой, отшвыривая их от себя… Как легко это получилось! Какой дивной силой отозвалось в мышцах всего тела это легкое движение шеей!..

Партнер предостерегающе приоткрыл пасть и сделал слабый шипящий выдох – видимо, я фыркнул слишком громко, и ему это не понравилось. Нужно было лежать тихо, очень тихо… И я замер, и мы тихо лежали на своих ветках, глядя друг на друга..,.

Мы пролежали так долго, очень долго, а потом вдруг его глаза вспыхнули, и в моем мозгу, или… Где-то внутри меня вспыхнуло: "Сейчас! Вниз!.."

Партнер подобрал свисавшую с ветки лапу и легким движением ринулся вниз, на землю. Несмотря на прыжок с высоты, его широкие лапы почти не утонули в снегу. Не колеблясь ни секунды, я тоже прыгнул вниз, каким-то атавистическим инстинктом ожидая падения, и тяжелого, болезненного удара, но… Падения не было – блаженное ощущение п о л е т а и… Никакого удара, лишь мягкое прикосновение лап к снегу, покрытому тонкой корочкой льда. Мои широкие лапы стали еще шире – подушечки разошлись – и не провалились, не увязли в снегу, а легко удержали налитое упругой силой гибкое тело на чуть-чуть оледеневшей снежной простыне.

(простыня… Снег… Подушечки лап – все это называлось не так, но какая-то часть сознания продолжала упрямо хвататься за нелепые звукосочетания, и я не мешал ей – пускай себе "бормочет", если ей так хочется…)

Партнер бесшумными прыжками двинулся в глубь л е с а

(опять жалкое звукосочетание, никак не передающее суть, с у щ н о с т ь того, что было вокруг…)

и я последовал за ним, в каждом прыжке ощущая сладостный и упругий п о л е т. Вдруг он замер (я тоже), секунду постоял неподвижно, потом быстро перебирая лапами, подошел к раскидистому, припорошенному снегом кусту, лег и каким-то непонятным образом с л и л с я со снегом и кустом, словно став частью их, неподвижным продолжением легонько шевелящихся веток куста и снежного покрова…

Я сделал небольшой крюк, тоже подошел к кусту, лег чуть подальше, точно так же замерев и… Вдруг почувствовал себя таким же продолжением разлапистых веток и снега и понял, что я – невидим ни для кого, кроме Партнера, точно так же как и он – ни для кого, кроме меня. Только мы с ним могли различать друг друга, и то – не видеть, а как-то… Чувствовать. Только мы, и никто другой. Это было нормально, это было правильно – надо лишь было лежать, не двигаясь, и ж д а т ь.

Мы лежали и ждали, и ожидание было совсем не в тягость, ожидание было п р а в и л ь н ы м – все вокруг замерло в таком же ожидании, оно тоже ждало вместе с нами, и мы были частью н е г о, мы никуда не торопились, нам было некуда торопиться, потому, что мы и все вокруг были о д н и м, и так было и е с т ь всегда… Вечно. Потому что время на самом деле никуда не течет, никуда не движется, а просто существует, оно просто в е ч н о, просто е с т ь, как и мы – оно и есть одно громадное о ж и д а н и е, состоящее из маленьких ожиданий, таких как наше, таких, как м ы…

На едва приметной тропке, в нескольких метрах от нашего куста

(появилось?.. Шевельнулось?..)

возникло какое-то движение и… Вдруг, словно ниоткуда, там вспыхнули красноватые зубчатые "иголочки"… Иголочки шерстинок какого-то небольшого существа. Существо, быть может, давно было там, но тоже – замерев в ожидании, и потому слившееся, как и мы, со всем остальным, ставшее частью всего остального и невидимое для нас, а теперь оно шевельнулось, отделилось от всего остального и…

Выдало себя. Мы засекли его. И теперь ему никуда не деться, даже если оно снова войдет в ожидание, попытается скрыться в нем, попытается слиться с…

Зверек, похожий на маленькую

(опять эти "паучки" ложной памяти…)

собачку, действительно замер, как-то вжался в снег и застыл, быть может, каким-то образом ощутив наше присутствие, но… Не исчез. Уже не мог исчезнуть. Наше маленькое ожидание кончилось. И дальше все произошло не то, что быстро, а… Сразу.

Партнер бесшумно встал на все четыре лапы, откачнулся назад, словно собирался присесть, но не присел, а прыгнул. Его гибкое тело взметнулось в воздух и мгновенно оказалось над зверьком. Зверек дернул головой в мою сторону – я на мгновение увидел его маленькие глазки в обрамлении каких-то кружков

("очки" – всплыли из атавистической памяти "паучки" странного и нелепого звукосочетания…)

– издал еле слышный, сдавленный горловой звук и резко и быстро метнулся в сторону. Когтистая лапа приземлившегося рядом, точно в том месте, где мгновение назад сидел зверек, Партнера метнулась за ним, только б ы с т р е е, и сверкнувшие красноватыми искорками когти легко в о ш л и в шерстяную спинку зверька. Тот заверещал, издал негромкий и с л а д к о режущий мой слух крик, Партнер, раскрыв пасть, так что резко обнажились две пары клыков, бесшумно рванулся вперед, за своей лапой, и его голова с отведенными назад и прижатыми к затылку острыми ушами скрыла от меня и лапу, и придавленного ей зверька. Крик тут же оборвался. Голова Партнера встряхнулась, в сторону отлетел какой-то продолговатый кусок

(мелькнули и пропали темные кружочки – "очки"…)

и упал на снег, Партнер, не оборачиваясь ко мне, улегся на живот, и подрагивая коротким, словно обрубленным хвостом, задвигал головой и шеей и стал издавать негромкие урчащие звуки.

Я поднялся на все четыре лапы и осторожно и бесшумно подошел поближе. Партнер поднял голову, издал глухое предостерегающее ворчание – шерсть на его загривке поднялась, – обернулся, и не выпуская из пасти окровавленную безглавую тушу зверька с разодранным брюхом и торчащими оттуда красными огрызками внутренностей, б р ы з н у л на меня огнем вспыхнувших желтыми фонарями глаз.

Я сел на снег, облизнулся – язык прошелся по верхним клыкам и убрался внутрь, но пасть не закрылась, капельки слюны потекли на снег – и стал ждать. Это было уже другое ожидание – нетерпеливое и слегка раздраженное. Хотя я понимал, что мне придется подождать, пока не насытится мой Партнер, во мне слабыми пузырьками закипало раздражение и… Злоба. Не на Партнера, а на вынужденно ожидание, хотя… Вылиться эта злоба могла на что угодно и на кого угодно – в том числе и на Партнера. Он понимал и чувствовал это, поэтому отвернулся и быстрее задвигал челюстями.

Наконец, насытившись, он тряхнул головой, встал, отошел в сторону, уселся, повернувшись ко мне в профиль, и стал облизываться.

Выждав еще пару секунд, я тоже встал и на пружинистых, напряженных лапах пошел к остаткам туши зверька, валяющимся на почерневшем снегу. Искоса глянув на Партнера и убедившись, что он спокойно сидит все там же и равнодушно облизывается, я наклонил голову к кровавому куску мяса, жадно и с удовольствием лизнул почерневший снег, а потом лег, раскрыл пасть и со сладким ворчанием впился клыками

(вот зачем нужны к л ы к и… Как же я мог обходиться без них т а м, раньше, где-то в…)

в разодранную тушку, не имевшую ничего общего с живым, двигающимся и похожим на меня существом. Не сладкая, не соленая, а жутко в к у с н а я жижа потекла по моему языку в горло, и я забыл про все, что меня окружало, даже про Партнера.

Работали челюсти и с каждым их движением в горло текло все больше вкусной жижи, проскальзывало все больше вкусной е д ы, и когда я снова вспомнил про Партнера и встал на все четыре лапы, передо мной была лишь неглубокая темная ямка в снегу.

Я взглянул на Партнера и облизнулся. Он смотрел на меня, и казалось, чего-то ждал. Тогда я вспомнил…

Развернувшись, я подошел к валяющейся на снегу

(вокруг нее снег тоже потемнел…)

голове зверька, передними лапами быстро вырыл глубокую ямку в снегу, осторожно ухватил клыками голову, опустил ее в ямку и правой лапой стал сгребать на нее снег. Когда голова и ямка исчезли под снегом, я снова обернулся к Партнеру.

Он смотрел на меня, не отрываясь, потом фыркнул, встал, подошел ко мне и снова сел. Его морда очутилась совсем рядом, а желтые круги глаз, прорезанные черными в п а д и н а м и зрачков, уставились прямо в такие же желтые круги м о и х глаз – уставились, замерцали и стали как-то в л и в а т ь с я в мои глаза, в мой мозг, во все мое существо… И все мое сознание – мое н о в о е сознание – сначала с настороженностью, а потом с уверенной радостью стало раскрываться, впуская в себя этот мерцающий, мягкий и теплый свет, вбирая его и стараясь не упустить, не потерять, не р а с п л е с к а т ь ни капли…

В ушах разливался сладостный звон, все вокруг начало терять очертания, превращаться во что-то о д н о и делать меня и Партнера частью этого одного, растворять нас в себе, вбирать в себя и как-то переделывать наши формы, потому что никакие формы в этом о д н о м не нужны – оно само и есть ф о р м а, потому что оно и есть с у т ь… Оно просто есть то, что оно е с т ь, и широкий шершавый язык Партнера коснулся моей щеки, а я зажмурил глаза, ощутив удивительную, потрясающую радость и удивительный, сладостный покой, и когда снова приоткрыл их…

8.

Кот стоял на подушке и тыкался сухим прохладным носиком мне в щеку. В комнате было светло. Скосив глаза на дисплей электронного будильника, я увидел, что уже без четверти девять. Кот привык по будням к подъему в половине девятого, поэтому выждав лишних пятнадцать минут, решил принять меры и вежливо, но твердо, разбудить меня.

Увидев, что я раскрыл глаза, он муркнул, спрыгнул с постели, и подрагивая задранным вверх хвостом, важно направился в кухню. Я проводил его взглядом и прислушался к своим ощущениям: голова свежая, ни малейших признаков похмелья

(это после вчерашней-то дозы?.. Ну, и дуб же ты, Василь Иваныч! – Да, Петька, крепкий я мужик…)

никаких заплывших глаз, тяжелых век… Здорово же я выспался. И какой забавный сон

(сон?.. Ну, а что же еще – не охотился же я, в самом деле, в каком-то таежном лесу со своим… Партнером!..)

мне снился!

Я не мог вызвать в воображении ни одной картинки из сна – это было неудивительно, мое воображение, эта когда-то знакомая и послушная игрушка, уже год, как не включалась, просто не работала , и я успел привыкнуть к этому. Но я хорошо помнил весь сон, помнил свои ощущения и…

Вспоминая их, пока крутил педали велосипеда-тренажера, я чувствовал легкое раздражение и досаду – несмотря на отличное самочувствие, слишком велика была разница между моим быстро устающим, быстро замерзающим и покрывающимся гусиной кожей от ветерка из открытой форточки, каким-то уродливо голым телом и тем мохнатым, сильным и гибким существом, глазами которого я видел во сне ночной лес, припорошенные снегом деревья, разлапистый куст и… все остальное. Но главное было даже не это, а…

Я не мог объяснить это себе словами. Просто нет, не существует таких слов, которые могли бы передать ощущение движения и неподвижности – одновременно … Ощущение времени не как текущего "чего-то", а как существующего – неподвижного и движущегося лишь в себе самом … "чего-то". Ощущение силы не только своего гибкого, упругого торса, пружинистых лап, мощных челюстей и здоровенных клыков, но и… Какой-то иной, общей силы всего… всего сущего , частью которой являешься и ты сам, и то сладкое кровавое месиво, в которое впиваются твои клыки, и вспыхивающие красноватыми искорками снежинки…Той силы, которой все равно, для которой все – равны , и нет никакой разницы между убитым и убивающим, жрущим и тем, кого жрут, потому что все это – одно, и все это

(вот!.. Вот что – главное!… )

правильно ! Потому что так есть, ибо есть так. И всё. И абзац…

– …Параграф, – задыхаясь, фыркнул я, слез с тренажера и пошел в ванну – принимать ледяной душ, растираться жестким полотенцем, словом проделывать обычный и нелепый (во всяком случае, с точки зрения такого самодостаточного существа, как Кот) ритуал включения в жизнь.

Единственным радостным лучиком в конце этого ритуала маячила первая сигарета – для меня, естественно. Коту сигарета нужна не больше, чем холодный душ. Кот ждет утреннюю порцию сухого "Вискаса", проявляя легкое раздражением путем подрагивания хвоста. Типа собачачьего хвостовиляния, но с обратным знаком – противоположным значением…

Интересно, почему новорусские обороты, т и п а "типа" вызывают у городских полуинтеллигентов и "иже с ними" (эстрадных затейников, там, "шутов с нами" или "шутов с вами") судорожные позывы того, что они называют юмором? Довольно точные и нормальные выражения. Себя бы послушали, господа, свои "преценденты" и "волнительные чувства"…

Разогрев себе в "микрухе" готовый пакетик овсянки с какой-то фруктовой примесью, я насыпал Коту "Вискаса" и стал вяло ковырять ложкой полусырую смесь. Есть не хотелось. Странно, обычно с утра у меня после пьянки всегда волчий аппетит. Кот тоже как-то вяло похрустывал "Вискасом" – по-моему, лишь из вежливости.

– Что-то мы с тобой не голодные, дружище, – буркнул я ему. – Как будто, и впрямь, славно поохотились, м-мм?

Он оторвался от своей мисочки, сделал пару-тройку закапыающих движений правой лапой, потом подошел ко мне, потерся загривком о мою ногу, слегка взмякнув, прыгнул на подоконник и уставился из окна на улицу.

Я через силу доел овсянку, сварил кофе, и предвкушая легкое и сладкое головокружение, затянулся первой утренней сигаретой… А, черт!..

Дым полез в глаза, в нос, комом встал в горле и вместо легкого, ни с чем не сравнимого кайфа вызвал приступ удушья, потом кашля, потом чихания – я раздраженно хлопал себя ладонью по груди, откашливаясь, отчихиваясь и разбрызгивая вокруг слюну…

Кот, обернувшись, следил за мной своими круглыми глазами, и в желтоватых равнодушных кружочках мне почудилась… Насмешка.

– Нечего пялиться, – буркнул я, справившись с кашлем и чиханием и затягиваясь сигаретой (никакого удовольствия, весь кайф испорчен). – Ты тоже чихать умеешь…

Ничего не ответив, он отвернулся и снова уставился в окно, но даже в его чуть отведенных к затылку ушах и еле заметно подрагивающих шерстинках на загривке мне почему-то чудилась холодная насмешка и…

Равнодушное удовлетворение. Как у человека, который предвидел какое-то определенное развитие событий, но не стал никого предупреждать, желая чтобы "пролетариат на собственном опыте убедился…".

Даже в середине дня, когда мы с Шерифом зашли в шашлычную – перекусить, – мне не очень хотелось есть…

9.

Сны стали повторяться – сначала раз в месяц, потом примерно раз в две недели. Повторяться? Да, нет, пожалуй…

Они никогда не повторялись . Всегда были разные – не только окружавший нас мир, но и мы с Партнером каждый раз были другими – порой небольшими зверями, немногим больше обычной домашней кошки, порой крупнее, намного крупнее, не меньше двух метров в длину, не считая хвостов.

Многих мне удавалось отыскать в энциклопедии "Жизнь животных" (я купил все семь томов после третьего или четвертого сна), но некоторых… Ни в описаниях, ни на цветных фотографиях их не было, и я нигде не мог найти зверей, в обличье которых на меня, словно зеркальное отражение, смотрел мой Партнер, но…

Это всегда был он . А с ним всегда – я .

И неважно, смотрела ли на меня стройная, рыжеватая, длинноногая зверюга, как-то раз подпрыгнувшая метра на два с половиной и ухватившая на лету какую-то птицу (я отыскал зверюгу в энциклопедии – Сервал, Felis serval ), или Рыжая рысь – Felis rufus – почти такой же зверь, как в самом первом сне, только уменьшенный и не с такими широкими лапами (они были нам не нужны, поскольку мы бежали не по снегу, а по какому-то каменистому склону, поросшему редкой травой).

Несмотря на разную окраску, разные размеры и соответственно разную добычу, которую в первые несколько снов добывал Партнер,

(словно показывал мне, как это делается… словно учил меня, хотя… меня не надо было учить, и в первый раз, когда мне захотелось прыгнуть первым, я сделал это – легко и просто, не хуже него…)

все эти звери, все мы , были не просто похожи, а… Ну, да, все они были одного семейства – они были кошками, – но не только…

Они все были разными вариантами одного и того же . Словно разными формами какой-то одной формы , которая могла… Ну, слегка видоизменяться, что ли. Даже не слегка, а здорово изменяться, но… В пределах одного… Не знаю, как назвать – в каких-то пределах, в каких-то рамках… Словом, оставаясь внутри своего семейства, своего "вида".

Все сны заканчивались одинаково – точно так же, как самый первый: насытившись, мы закапывали какую-то небольшую часть добычи (как правило, голову съеденного зверька), Партнер подоходил ко мне, наши глаза встречались, и я начинал…

Все вокруг менялось, начинало терять очертания, менять форму, и я становился, каким-то… Словно терял тело, как-то расплывался и всасывался, уходил в вырастающие до невероятных размеров желтые глаза Партнера – уходил, нырял куда-то и…

"Выныривал" утром в своей постели, с ясной головой, выспавшийся и сытый.

Последнее обстоятельство покалывало меня легкими "иголочками" беспокойства.

После второго сна

(болотистый лес… какая-то слишком яркая, сочная, не нашазелень вокруг и… Маленькое существо, похожее на обезьянку, успешее лишь слабо пискнуть, когда Партнер…)

я отыскал в томе "Жизни животных" того, кто охотился и разделил со мной добычу,

(сон затянулся по сравнению с первым – обезьянка оказалась не маленькая и мы доели ее не сразу… Бродили по болотистым джунглям, потом возвращались, и лишь вернувшись во второй раз, прикончили остатки еды…)

и… себя, разумеется ("Пума или Ягуар, Felis concolor, фауна Америки"), и всерьез задумался о том, что же в конце концов со мной происходит.

Что это за сны? Какой-то повторяющийся маниакальный бред? Все-таки сдвинулась "крыша"? И почему я просыпаюсь сытый , а главное, не хочу курить? Для любого курильщика первая сигарета – ни с чем не сравнимый кайф, отказаться от которого…

Я купил несколько книжек про сны, начиная с какого-то дурацкого "Сонника" и кончая вполне серьезными, как бы даже научными трудами, и… Ни черта не понял. Вернее, понял одно: никто толком ни черта не понимает в сновидениях и вообще не может сказать, что это такое?

У меня и раньше не было иллюзий относительно всесилия науки, но на такую беспомощность… Если выбросить из тех, как бы научных трудов, которые я накупил, всю псевдонаучную трепотню, изобилующую латинскими терминами и прочими красивыми звукосочетаниями, останется лишь…

Стыдливо разведенные ручки и "а хрен его знает". За каждым более или менее четким утверждением хоть чего-то определенного, через несколько фраз или страниц (или даже глав – чтобы не портить картину) следовало: "Хотя известны случаи, когда…". Словом, то ли финик, то ли фига, то ли, братцы, апельсин.

Да, пища, потребленная во сне, не может насыщать и поддерживать жизнедеятельность организма – ура!… Хотя, известны случаи, когда… Увы!

Зашвырнув все научные и колдовские труды подальше, я решил не забивать больше голову тем, чего не понимаю не только я, но и вся кодла – в смысле, все прогрессивно мыслящее человечество. Если с одной стороны, "не может быть", а с другой – "известны случаи", то прошу прощения, господа, но вы в полной жопе. По-английски такие "с одной стороны – с другой стороны" звучат как: onone hand –onthe other… То есть, буквально: "На одной руке – на другой…". У одного английского премьера был заместитель, который обожал этот речевой оборот, и в конце концов, премьер не выдержал и рявкнул: "Следующим помощником у меня будет однорукий !" Что ж, я его понимаю – в смысле, премьера…

Единственный, кто мне понравился из авторов, так это мистер (вообще-то скорее херр, но звучит как-то неуважительно) Зигмунд Фрейд. На пятидесяти страницах он изящно и убедительно доказал, что если мне снится какое-то хищное животное, то скорее всего, я в детстве был влюблен в свою мать и тайно ненавидел отца, хотя возможен и обратный вариант – тайная гомосексуальная склонность к отцу и ненависть к матери; результат и того и другого примерно одинаков – невроз, раздвоенное сознание, что-то еще…

В общем, я похолодел и…

Стал читать дальше.

На следующих пятидесяти страницах мистер Фрейд не менее изящно и не менее убедительно доказал, что если мне не снится хищное животное, то скорее всего, я в детстве испытывал тайную гомосексуальную склонность к своему отцу и ненавидел свою мать, хотя возможен и обратный вариант – влюбленность в мать и тайная ненависть к отцу; в результате и того, и другого – невроз, раздвоенное сознание…

В общем, я успокоился, бережно поставил томик мистера Фрейда на видное место на книжной полке и время от времени кидал на книжку уважительные взгляды.1

Что ж, поскольку Карл Маркс, насколько мне известно, снами не интересовался (видимо, считая их проявлениями исключительно буржуазного сознания, которые отомрут вместе с выходом на широкую арену могильщика этого загнивающего класса), обращаться более было не к кому, и я решил пустить все на самотек: как будет, так будет, ведь как-нибудь да… Впрочем, я уже где-то это говорил.

Переход к этим сновидениям, то есть… Ну, засыпание, что ли, было очень плавным, без всяких "толчков", рывков, но… И одновременно очень быстрым. Это очень точно соответствовало английскому выражению: I found myself in… Русские "я оказался", или "я очутился в…" по-английски звучат дословно, как "я нашел себя в…".

Удивительные картины, появляющиеся в моих снах – странные, незнакомые, но очень… Как бы это сказать, ну, естественные, такие, какими они и должны были быть – места (леса, болота, песчаные равнины, пологие склоны гор, жаркие и влажные джунгли – по больше части, не только не из нашей, среднерусской природы, но вообще не из нашего полушария ), и удивительные, потрясающие ощущения – нисколько не мешали моей дневной жизни и вообще, похоже, не оказывали никакого влияния на мою личность (громкое слово, но в русском языке, пожалуй, нет другого эквивалента английской personality ).

Я не становился днем кровожадным – не жаждал ничьей крови, – не хотел никого раздирать на куски, ни на кого охотиться, не лез ни на какие конфликты и вообще…

Словом, если и любил недожаренные бифштексы, то любил их уже много лет, а вовсе не после того, как начались эти сновидения, dreams , а точнее, nightdreams , поскольку они снились мне только ночью и никогда не появлялись днем, не превращались в daydreams , то есть не становились дневными грезами , или вернее, грезами наяву

Кстати, в этих снах никогда не было дня – всегда была ночь, хотя некоторые представители семейства кошачьих (среди них и те, которыми оказывались мы с Партнером) нередко – я почерпнул эти сведения, конечно, все из того же тома "Жизни животных" – прекрасно охотятся и в дневное время.

И еще: в этих снах у меня тоже не было никакой кровожадности – я вовсе не жаждал крови, я… Просто делал то, что должен был делать. Наблюдал за Партнером, за его охотой, охотился сам, ел и… Все.

Когда я просыпался утром, не было никакой "раздвоенности" сознания, я просыпался самим собой, и единственным непонятным отголоском сна было отсутствие аппетита и полное равнодушие к сигаретам. Мне целый день не хотелось курить…

Нет, поначалу, после первого и второго раза – хотелось , но табачный дым доставлял лишь крайне неприятные ощущения, стоило ему проникнуть в глотку, а потом в легкие. Мне сознательно хотелось курить, сознательно я очень хотел испытать этот ни с чем не сравнимый утренний кайф от первой сигареты, но… Организм – не хотел, организму это было почему-то не нужно. До вечера.

Однажды, после очередного сна

(мы кинулись прямо с веток большого разлапистого дерева на стройную небольшую… В моей ложной памяти мерцало дурацкое слово… "олень"… "олениха"… Мы прыгнули одновременно и… это было как-то не по правилам… Партнер добрался своей короткой широкой лапой, а потом клыками, до ее горла первым – он прыгнул ближе к шее – и потом мы чуть не подрались, но… как-то обошлось…)

я решил съездить в зоопарк – так, погулять, развеяться, ну, в общем, на них посмотреть и себя показать. Честно говоря, у меня была робкая, такая полумистическая надежда

(или страх… )

на то, что, быть может, кто-то из них как-то проявит… Что – проявит? Ну, какой-то повышенный интерес ко мне, может быть… Не знаю. Словом, съездил и побродил перед клетками с Felidae – семейством кошачьих, братьями нашими меньшими…

(Это в каком же таком припадке мании величия нужно было быть, чтобы окрестить и х меньшими братьями, а себя, таким образом – б о л ь ш и м и, или там, с т а р ш и м и, а?!.)

… равнодушно смотрящими на своих "бо льших" из-за толстых прутьев клеток.

Задумавшись о "меньших" и "бо льших", я сам не заметил, как прошел мимо "Felidae" и очутился перед просторным вольером, из которого на меня смотрел… Я скосил глаза на табличку – "Canis lupus". Волк… Серьезный зверь, на вид знакомый, очень напоминает крупную собаку, только… Намного серьезнее .

Это видно сразу. Собака – любая собака – не любит прямого взгляда, всегда смотрит чуть в сторону, и чтобы как-то подружиться с ней, или просто дать знать, что у тебя нет плохих намерений, на нее тоже не надо смотреть прямо. У этого взгляд прямой. И простой , как… "Дождик капал на рыло и на дуло нагана" ?.. Да, пожалуй.

У кошачьих совсем другие глаза и другие… повадки – они бывают очень хитры, умеют маскироваться, порой скрывать свои намерения. Их глаза меняются – зрачки могут суживаться до почти невидимых щелочек, а могут расширяться, заполняя всю оболочку… И главное, в них почти всегда есть холодный интерес, любопытство.

У этого – нет. Он прям и прост, и взгляд у него – неизменный, застывший на века … Прямой и простой: ты чужой и ненужный, ты враг, или еда, или и то и другое, и не вздумай тягаться со мной, потому что тогда ты потягаешься с л у ч ш и м. И все… Period.

Точка.

Две т о ч к и – круглых черных зрачков. Два дула , ничего не говорящие – как может дуло что-то сказать, – а просто… Нацеленные .

Как жадно человек веками тянется к нему! Сколько он придумал историй про человеко-волка , про оборотней , а вернее… Сколько бесконечных повторов и вариаций одной и той же истории, одного и того же сюжета! А вот с кошками – нет…

Кошки – другие. Они… Они никогда не охотятся стаей. Вообще никогда не собираются в стаю , хотя и живут порой вместе, группами, но… Группа – не стая! Я одна среди джунглей, среди ночи, и моя сила вся со мной… Это верно. Ей не надо цепляться за других, она одна отвечает за себя, за все, что делает, и ее сила – ВСЯ С НЕЙ, будь она хоть Panthera , хоть наша, как бы домашненькая, Felis catus … А вот lupus

Ему, конечно, тоже силы не занимать, но… Он – охотится в стае.

Ему нужна стая, так же, как и… нам. И он нужен зачем-то нам, вернее, нас тянет и тянет к нему, и мы жадно и тоскливо хотим стать оборотнями , и придумываем эти истории, вернее, этот один и тот же… Thriller, Horror, fucking fact… и пережевываем его на все лады снова и снова, возвращаясь и возвращаясь к…

Так можно возвращаться лишь к тому, что дико любишь, или люто ненавидишь, или… И то, и другое.

И то… и другое…

И каким жалким провалом обернулась наша давняя попытка, предпринятая еще в каком-нибудь каменном, или черт знает, каком, веке – приручить, подогнать под себя, очеловечить . Или хотя бы заручиться лояльностью…

Приручили? Подогнали? Заручились? И кого получили – canis lupus? Хрен вам во все дыры – собачечку получили. Строители… Цари природы, итоги, блядь, прогресса…

Как нас учили? Homohomini-lupusest ? Эх, если бы!.. Если бы, ребята…

Я пятясь, отошел от lupus – он проводил меня серьезным и прямым взглядом своих револьверных дул-зрачков, – вернулся к своим

( так и подумалось – с в о и м, без всяких, там, "любимым"…)

любимым Felis и Panthera и стал медленно переходить от одной клетки к другой, сам не зная, зачем, застревая возле каждой и глядя на них, словно ожидая…

Нет, моим бредовым и тщательно скрываемым от самого себя полумистическим надеждам не суждено было сбыться – они никак не выделяли меня из толпы моих собратьев, не подавали никаких признаков узнавания, и их желтоватые глаза, если и встречались с моими, то с таким же равнодушием, как… Со всеми прочими – всех, стоявших с этой стороны и глазевших на них с любопытством ли, со страхом, или с восхищением – кто как, все по-разному, но… Все – с более или менее ясно читаемой во взглядах благодарностью.

За глубокие рвы, за толстые, прочные прутья решеток, за свою безопасную изолированность от… Меньших , блядь…

10.

… А вокруг был лес, и я нашел себя в чаще густого и влажного леса, постоял какое-то время, блаженно ощущая каждую мышцу своего тяжелого, мощного и удивительно л е г к о г о тела и прислушиваясь к шелестам, шерохам, каким-то отдаленным вскрикам и уханьям. Потом присел, задрал голову и высоко над переплетающимися ветками

(слабый щелчок "ложной" памяти – какое-то нелепое звукосочетание… "Лианы"…)

увидел яркий, желтовато-белый светящийся круг.

Я приоткрыл пасть и из нее вместо тихого ворчащего шипения вдруг вырвался громкий и сильный р ы к. Видимо, э т а моя глотка была просто не способна на тихое ворчание и на шипение. Я беспокойно огляделся, ожидая встретить недовольство Партнера таким своим шумным поведением, но вокруг никого не было.

Рядом не было Партнера. И не в том дело, что я не видел его – мы с ним умели исчезать из поля зрения не только других существ, но и друг друга – а в том, что я не ч у в с т в о в а л его. Не чувствовал я и голода. И…

Мне не хотелось охотиться.

Вместо привычного, знакомого возбуждения от предвкушения прыжка и трепыхющегося под когтями лап и клыками существа – сладкой, живой е д ы – я испытывал какое-то другое… Беспокойство.

Тело неудержимо хотело двигаться, все мышцы вздрагивали и настойчиво требовали, чтобы их привели в действие, из глотки все время рвался низкий рык, и мне требовалось немало напряжения, чтобы сдерживать и приглушать его. В конце концов, не в силах больше оставаться на месте без движения, я вскочил, и глухо рыча, двинулся на пружинящих лапах в самую густоту сплетений каких-то растений и веток

(… "лиан"…)

– в чащу. Все узловатые хитросплетения, казалось, ринулись мне навстречу. Они расступались и расплетались передо мной, но я понимал, что это просто мое тело само точно выбирает удобные проходы и лазейки. Впрочем, "лазейки" к э т о м у моему телу никак не подходили, ни в какую л а з е й к у оно, конечно, пролезть не могло, потому что было больше, чем все другие, которые я "перемерял" раньше. И сильнее. Намного. Однако, двигаться я мог так же легко и бесшумно, как в предыдущих обличиях, только… Мне не хотелось двигаться легко и бесшумно – наоборот, мне хотелось задевать мощными плечами и боками за кусты и деревья, хотелось тереться об эти твердые ветки и стволы, хотелось с силой вбивать здоровенные лапы в рыхлую влажную землю… И плевать, что я слышал и всеми шерстинками чувствовал, как где-то впереди и по бокам в ужасе и страхе разбегаются, б р ы з г а ю т прочь какие-то мелкие по сравнению с мной существа

(е д а…)

– они меня не интересовали.

Движение приносило некоторое успокоение, и поэтому по иногда встречающимся на моем пути открытым пространствам я передвигался уже не быстрым шагом и даже не бегом, а огромными скачками

(… с какой легкостью задние лапы приседали и пружинисто подбрасывали налитое огромной силой, здоровенное тело!.. Какое же существо, какое съедобное создание мог завалить, прикончить, с легким хрустом переломать ему хребет один удар моей громадной лапы, подкрепленный т а к и м весом?.. Да, л ю б о е!..)

взмывая в воздух и мягко приземляясь и от избытка энергии с силой мотая тугой змеей хвоста… Но даже скачки не снимали беспокойство полностью, не разряжали напряжения. Какая-то сила, превосходящая даже фантастически гибкую мощь моего тела,

(… что же это может быть?.. Что может быть сильнее т а к о г о?..)

не давала успокоиться, толкала, гнала вперед и неудержимо рвалась из глотки уже не рыком, а низким р е в о м. Не знаю, как далеко я забрался от того места, где н а ш е л себя вначале, какое расстояние отмахал таким аллюром. Наверное, огромное, но не ощущал ни малейшей усталости и продолжал двигаться – то бегом, то скачками, то ползком (хотелось порой почувствовать брюхом влажную землю, потереться об нее), – пока не выбежал на берег маленькой быстрой реки и замер, войдя из движения в его противоположность – в полную неподвижность. Превратясь

(… ложная память… "изваяние"…)

в продолжение всего, что окружало меня, и исчезнув, став невидимым для всех тех, кто со всплесками, шорохом и испуганными вскрикиваниями б р ы з н у л прочь, в обе стороны неширокой и быстрой реки.

Постояв так какое-то время, я медленно спустился к реке, рыком предупредив всех, кто мог не успеть исчезнуть и в страхе затаиться поблизости, что им лучше не высовываться и держаться подальше. Склонившись над рекой, я высунул язык

(здоровенный, темно-красный…)

зачерпнул им холодную воду и вылил себе в пасть. Потом еще раз. И еще… Холодная вода приятно окатила горяченное нутро пасти и глотки, струящимся холодком проскользнула глубже, но нисколько не охладила тот пылающий жар, который привел меня сюда и продолжал искать выхода. Мне захотелось войти в воду, бухнуться туда, переплыть реку, вылезти на другой берег, но…

Я любил воду, любил купаться и даже мог охотиться в воде. Порой там могли оказаться не очень приятные сюрпризы

(… что-то огромное, длинное, с громадными вытянутыми челюстями… Я з н а л, что это, но ложная память молчала, не давая своего обычного и нелепого названия…)

но я мог справиться и с ними, мне нечего было бояться, да я и не боялся, только…

Только я не м о г попасть на другой берег, и мне не н а д о было входить в воду и даже пытаться переплыть речку. Не знаю, откуда мне было это известно – я просто з н а л и все.

Пытаясь понять причину такого запрета, такого барьера, я стал, рыча, всматриваться в другой берег и… Увидел этот барьер. Он был в и д и м ы й, а вернее… Что-то не давало ясно видеть противоположный берег – четко различать все предметы там, четко рассмотреть все… Это "что-то" было примерно посредине реки, оно отделяло половину реки и все, что было дальше, от меня какой-то… Ну, начинаясь прямо от воды и дальше, вверх, что-то искривляло мое зрение, мой с п о с о б видеть и создавало какую-то прозрачную преграду – прозрачную, но… Не совсем. Не полностью прозрачную, а такую, которая как бы делила всю картину на две половины. И присмотревшись, я увидел, что эти две "половины" – моя, где был я, и другая, за "преградой", – не совсем с о в п а д а ю т. Эти половинки были похожи, они были половинками от похожих, но разных ц е л ы х. И в том месте, где они совмещались – в середине реки – образовались такие "зазоры"… Словно от двух "целых" не очень ровно оторвали по половине, а потом эти половины совместили, попытавшись создать из н и х "целое". Это получилось, но края обрывов были не идентичны, "зазубрины" не совпадали, и в местах "зазоров" и возникало такое и с к р и в л е н и е – такая прозрачная… прозрачная…

(наконец-то, нехотя щелкнула ложная память и выплюнула: "Theborder"… "Thepercinct"…)

граница, поднимающаяся зыбкой с т е н о й от воды, отделяющей мой берег с моей половинкой ленты реки от другого берега и другой половинки этой же ленты… Нет! Не этой же!.. Половинкой какой-то совсем д р у г о й реки!

Я не мог переплыть эту реку, не мог попасть на тот берег, потому что т а половина реки и т о т берег были…

Были не здесь! Не… отсюда!

Я не мог этого понять, и родившаяся от непонимания злоба исторгла громкий рев из моей глотки, и из передних лап вылезли огромные когти и глубоко зарылись в землю, а задние лапы стали яростно отбрасывать рыхлую землю назад. В ответ на мой рев сзади раздался недовольный, предостерегающий рык, я мгновенно развернулся и увидел…

На вершине пологого спуска к реке сидел неизвестно откуда возникший Партнер. Огромный, рыжеватый, с темными поперечными полосами по всему гибкому, мощному, громадному телу, Зверь – зеркальное отражение меня самого. Он еще раз глухо рыкнул, явно недовольный моми ревом, и уставился не на меня, а за меня – на реку и ту прозрачную… пелену, которая отделяла от нас другую половину д р у г о й реки и противоположный берег. Обрадовавшись его внезапному и бесшумному появлению,

(… прохладная ласковая волна прокатилась по всему телу, и хотя не охладила, но немного убавила распиравший меня жар и неясное, какое-то тоскливое и злобное беспокойство…)

успокоившись, я опять повернулся к реке, тоже сел и уставился на тот берег.

Мы долго сидели так и смотрели туда. Очень долго. Наверху стало чуть светлее, я чувствовал, что скоро будет еще светлее, совсем светло и наступит невыносимая жара, от которой надо будет куда-то спрятаться, лучше всего найти какую-то воду, в которую м о ж н о залезть, а поэтому пора уже убираться от э т о й реки, в которую залезать почему-то н е н а д о… Но мне не хотелось уходить отсюда (Партнер сзади, за моей спиной тоже не подавал признаков нетерпения), меня что-то удерживало здесь, что-то заставляло ждать и всматриваться…

На том берегу возникло какое-то движение. Зашевелился кустарник на вершине т о г о пологого спуска к т о й реке. Я напряг зрение, почувствовав сзади, на своей шее, жаркое дуновение от дыхания Партнера – он тоже что-то заметил и бесшумно подошел ближе ко мне. Его тоже интересовало происходящее на том берегу, и…

Так же бесшумно и неожиданно, словно ниоткуда, как раньше за моей спиной появился Партнер, почти у самой воды с т о й стороны появился сначала один Зверь, а потом – чуть выше на склоне, – второй. Они оба были почти точными копиями нас с Партнером

(Ложная память – Panthera tigris… Что это значит?..)

– только, может быть, чуть меньше и… Фантастически красивы! В них…

Намного раньше, чем в мозгу щелкнул атавистический рычажок прежней, "ложной" памяти и дурацкими звоночками тренькнули: "… Самки…", – я уже з н а л, кто они такие, знал, что за жар не давал мне покоя с самого момента моего возникновения здесь и толкал меня куда-то вперед, заставляя то бежать, то ползти, то тереться спиной и боками о деревья, то рычать и реветь от непонятного беспокойства и желания…

Теперь – понятного!

Теперь все встало на свои места, и я вскочил и стал нервно ходить взад-вперед вдоль ленты воды, встряхивая головой, разевая пасть в широких судорожных зевках, издавая рыки, в которых явно слышались не злобные, какие-то м я г к и е и почти жалобные нотки.

Мне ужасно хотелось кинуться в воду, в несколько секунд переплыть эту речушку и оказаться там, рядом с потрясающе красивой и гибкой рыжей тигрицей, которая вела себя точно так же, как я – тоже ходила вдоль своего берега реки, рыча, раскрывая пасть и встряхивая головой… Но я не мог переплыть э т у реку, и она – не могла, потому что это были две разных реки, потому что нас разделала почти невидимая п р е г р а д а, одолеть которую были не в состоянии ни мы, ни… Вообще никто из живых существ – даже ни одна птица не перелетала с одного берега на другой, хотя и на нашей и на той строне их было немало.

Вторая Самка и мой Партнер вели себя иначе – они не двигались, не рычали, вообще внешне не проявляли беспокойства, а просто сидели и внимательно смотрели друг на друга. Мне это было непонятно, но я не обращал на это внимания – во мне начала расти злоба на безвыходность ситуации. Меня толкала вперед сила, во много раз превосходящая силу моего огромного, вздрагивающего, как тугая пружина, тела – сила, п о д к р е п л е н н а я всей мощью этого огромного тела и всех тугих клубков его громадных мышц… Но не давала двигаться вперед – другая сила, не уступающая первой. Это становилось невыносимо, и злоба начала переливаться черз край, и я, заревев, оглянулся на Партнера, то ли прося помощи, то ли… желая хоть на н е м выместить всю свою злобу. Я думал, Партнер сидит все там же, на верхушке пологого спуска к реке – я совсем забыл, что незаметно и бесшумно он уже успел очутиться совсем рядом со мной, и когда я с глухим злобным рыком повернул башку в его сторону, то прямо передо мной сразу очутились его глаза, и…

Дальше все случилось, как уже много раз случалосьо раньше. Удивительное ощущение в с а с ы а н и я, "ухода" в эти расширяющиеся, становящиеся громадными, застилающими все вокруг, глаза, зрачки… Ощущение изменения формы, переделывания, вливания во что-то неимоверно большое и приятное… Растворение в этом б о л ь ш о м, расползание, блаженное ощущение тепла и покоя, т е п л а и п о к о я… И света! Свет…

* * *

… проникал сквозь закрытые жалюзи, Кот сидел на баре и лениво вылизывал переднюю лапу, вскидывая время от времени на меня свои прищуренные глаза. Я повернулся на бок и взглянул на дисплей будильника – 8:30. Звоночек я не включал – незачем, и так просыпаюсь, как часы. Я потянулся всем телом, хрустнули какие-то суставы и скрипнула, сильно скрипнула и даже затрещала кровать.

Черт быстро же изнашиваются эти новомодные штуковины, что бы там ни трубили в рекламах – и года не прошло, как я купил эту здоровенную койку, а она уже скрипит и продавлена так, словно на ней слон валялся…

(слон – не слон, но… Кто-то покрупнее меня, намногокрупнее и тяжелее… )

Конечно, я не так, чтоб уж всегда в гордом одиночестве сплю, но… Ладно, пора вставать, надо ведь еще педали немножко покрутить, да и жрать охота. Аппетит почему-то разыгрался не на шутку.

Уже сидя на "велосипеде", я механически подумал, странно, я же обычно не хочу по утрам жрать, после таких… Вот, ведь верно говорят, встав утречком: "Давай-ка подзакусим, а то всю ночь не жравши…" Может, и первая сигаретка сегодня в кайф будет?

Последней мечте, увы, не суждено было сбыться. После порции овсянки, омлета, тостов с сыром, с джемом и просто с маслом

(…вот это разыгрался!)

и двух чашек кофе первая сигарета все равно "не пошла". Кот оторвался от мисочки, насмешливо глянул на меня и фыркнул, когда я захлебнулся кашлем и заколотил рукой по груди.

– Ладно, – откашлявшись и отплевавшись, буркнул я, – не хами. Ты, вон, тоже от жадности расплескал свое… Тоже – как из голодного края…

Он дернул хвостом, и отвернувшись, снова принялся жадно лакать молоко. Потом попросил еще и сыру. И доел почти все до конца, хотя так бывает очень редко – обычно он всегда оставляет часть, чтобы доесть попозже и не в один прием. М-да… Всю ночь – не жравши

Вкрадчиво квакнул телефон. Я снял трубку, и прочистив глотку от последних ошметков кашля, буркнул:

– Да? – видимо, все еще хрипловато, потому что…

– Чего это ты хрипишь? – осведомился бодрый и веселый голос Шерифа.

(Ну, что за везучий организм – вчера, наверняка, надрался, натрахался, а с утра – свеж и весел, как младенец!..)

– Подавился. От радости – тебя услыхал.

– Это правильно. В контору собираешься?

– Уже одет. Минут через…

– Не торопись. Я уже отсюда, и до двенадцати ты не нужен.

– Вот как? И тебя не интересуют дела в Мюнихе? Я там, как сука, высунув язык… А ты даже на проекты договорчиков смотреть не торопишься… – я аж покраснел от раздражения, – Ну, и…

– Я уже в курсе, – перебил меня мой компаньон. – С утра пришли факсы от Дукакиса – аж, целых три штуки, – Верка перевела, и я все знаю. Ты молодчина. Свистнуто, не спорю, и свистнуто, как надо.

Мое раздражение мигом улетучилось. Шериф был крайне скуп на похвалу, а то, что он воспользовался моим любимым выражением из классики… Это (несмотря на небрежный тон) означало у него высшую степень похвалы, на какую он только был способен. Как легкое прикосновение лапки у Кота – высшее проявление нежности и ласки, на какое только способен маленький Зверь…

У меня аж в животе приятно потеплело.

– Так вот, – продолжал Шериф, зная, что я сейчас чувствую, и дав мне пару секунд на то, чтобы насладиться этими ощущениями, – у меня к тебе просьбишка – съезди в лабаз, ну, к Высотке, погляди, как там все, и… Поговори со своим очкариком…

– Я же просил не называть его… Он в очках – интеллигентный человек, а ты, когда на нос их цепляешь, вылитая "мартышка в старости"…

– Ну, ладно-ладно, – примирительно буркнул Шериф. – В общем, поговори со своим… Интелем… А то он что-то фырчит, а я с ним плохо контачу. Лады?

– А что, проблемы? – меня кольнуло беспокойство. Если Шериф хвалил, только чтобы подсластить пилюлю… Если он все-таки разругался с Интелем, и теперь мне надо расхлебывать…

– Да нет… Просто пришла партия этих сингапурских машинок, он расфырчался, что дрэк, мол, а я…

– Рявкнул? Поставил на место и радуешься, а мне теперь…

– Да, не рявкал я на него – много чести, – огрызнулся Шериф. – Просто сказал… Что из конфеты любой мудак конфету сделает и впарит, а вот из говна… Вобщем, договорились, что ты приедешь, и вы разберетесь. Кстати, ему уже пора прибавить чуток, вот ты и скажи…

– А сам не мог сделать парню приятное? И заодно все бы уладилось…

– Вот ты и сделай – вы оба кайф словите… Почти, как от оргазма, – Шериф хмыкнул. – Ну, все. А к двенадцати подваливай, тебя сюрпризик ждет. Приятный.

– Сюрпризик – в конторе? – удивился я. – Я думал, это девка какая-то вчера в бане…

– А ты меньше думай, – наставительно и с удовольствием посоветовал Шериф. – И меньше своего Эстета слушай. У него вообще что-то язычок распустился, я вот…

– Ладно, – торопливо оборвал я его, – я все сделаю. Сколько Интелю накинуть?

– Ну, скажем… Сотенку, – кинул пробный шар компаньон.

– Полторы, – дал сдачи я.

– Идет, – с облегчением выдохнул он и издал смешок. – А я-то был уверен, ты на две натянешь. Слава Богу, малой кровью. Все. До встречи.

– Здоровеньки булы, – невпопад пробормотал я, сунул грязную посуду в посудомойку, смахнул крошки со стола и стал одеваться.

Через пять минут тренькнул сигнал домофона – Эстет никогда не опаздывал. Пробки, не пробки, он всегда появлялся там, где надо, и тогда, когда надо. На том стоял…

Ладно, съездим в лабаз, разберемся с Интелем…

Зря Шериф думал, что я буду на прибавке в двести баксов настаивать, я тоже не люблю бабки на ветер кидать, но Интелю – это не на ветер. Интель приносит нам куда больше, чем любая разумная прибавка, правда… Как-то раз в нем показался, забрезжил такой маленький росточек марксистских настроений, но я лично подавил это "всход" в зародыше, объяснив ему, кто вложил бабки – и бабки немалые – в собственность и кто поэтому получает львиную долю прибыли.

– А если будешь дрочить себя вопросами, откуда-де они взялись – эти бабки – у нас, да не ограбили ли мы трудящихся, то лишь сгрызешь себе печенку, – любезно улыбнувшись, сказал я ему. – Это – вопрос компетентных органов, и коль скоро они не поймали нас за хвост, значит, мы – чисты перед законом. А если, – тут я взглянул на него в упор, – твои настроения станут мешать делу , тебе придется искать другое место. Это не угроза – ты сам знаешь, я никогда никому не угрожаю. Это простая констатация факта.

"Бунт" был подавлен, Интель наклонил лобастую умную голову в знак согласия, и покраснев, буркнул:

– Да нет, я просто… так, теоретически…

– А практически ты не стал двигать теоретическую науку страны, а со своим университетским дипломом пришел к нам в магазинчик. Стало быть, все эти говеные теории не стоят твоего офиса в нашем кефирном заведении, где ценят и уважают твои способности… И уж конечно, не стоят твоей зарплаты. Твоей зарплаты – у нас , естественно… Зарплаты на поприще нашей передовой науки они как раз и стоят. Если я прав, то вопрос исчерпан. Он – исчерпан?

– Да, – помолчав секунду, сказал он. – Только…

– Что – только?

– Я бы хотел как-нибудь вас спросить… Ну, когда у вас будет время…

– Что-нибудь теоретическое?

– Ага, – ухмыльнулся он, отчего его физиономия сразу утратила надменно-ученый вид и стала как-то по-детски обаятельной.

– Ладно. При случае – спросишь… А сейчас, извини, дела.


* * *

Эстет небрежно и плавно вел тачку по слегка заледеневшему проспекту, а я, глядя на пробегающие мимо рекламные щиты, вспоминал, как сам нанял на работу Интеля – сначала просто "за прилавок", вернее, в торговый зальчик, а потом…

Если бы кадры, и впрямь, решали все, то я бы в нашем деле ведал всем. Почти все кадровые вопросы

(ну, как можно прожевать это словосочетание, не отплевываясь – как вообще его "взять в рот"!)

решал я: так уж исторически сложилось, и после нескольких эпизодиков Шериф согласился с данным раскладом, с облегчением спихнув на меня "кадровую" проблему. Единственным железным законом, который установил он и исключения в котором не допускались, был закон об увольнении "в запас", а вернее, в задницу, в "передницу", к ебанной матери "вон отсюда": если кто-то ушел от нас – по собственному ли желанию, или по другим причинам,

(как у Зощенко – по политическому, или слямзил малость…)

обратно ему дороги не было.

Для Шерифа это, как марксизм для марксиста, была не догма, а руководство к действию, и наверно он был прав. Сам я, может, нет-нет, да и давал бы порой слабину, но… Имея позади себя скальную породу, назад не попятишься, и ни раздраженное тявканье, ни заискивающие жалобы на судьбу, выражаемые путем скулежа и хвостовиляния, не оказывали на меня никакого эффекта. Ссылаться на как бы стоящего за моей спиной монстра-Шерифа было ниже моего достоинства, поэтому вскоре в "монстра" для всех уволенных и не уволенных превратился именно я. Ну, что же, значит, планида у меня такая…

"Кадры" отошли в мое ведение не сразу.

Пару раз поприсутствовав на стрелках-переговорах (искали поставщиков, торговались и т.п.), понадував щеки и пошевелив усами, я потом высказал Шерифу свой взгляд на одного-другого потенциально поставщика: дескать, с этим что-то завяжется, а тот вильнет хвостом, когда дело до дела дойдет, и продинамит. Шериф сначала слушал в полуха, но когда в третий или четвертый раз я попал в десятку, он… Как сказал бы пролетарский классик, "и призадумался".

– Ты пока что не очень… Ну, сам знаешь, не очень сечешь в поставках, но… – Шериф помялся, набычился и бухнул: – Угадал! Пару-тройку раз ты действительно угадал, и если это случайность, то…

– Если это случайность и если бы я угадал , ты не стал бы заводить этот разговор, – перебил я. – Если хочешь получить ответ, задай вопрос так, чтобы на него можно было ответить.

– Ладно, – сдался он, – несколько раз ты… Попал в точку. Оказался прав. Вопрос простой, хотя и… Наверное, дурацкий. Словом, откуда ты знал, или… С чего ты взял?

– Я не знал, я так подумал .

– Но почему – подумал? – нетерпеливо двинул шеей мой компаньон. – В цифрах все сходилось идеально. Выгода – обоюдная, хорошо и им и нам, ты же слышал…

– Да, ничего я не слышал – я вообще не слушал . Цифры ваши для меня пока… – я махнул рукой. – Ты прав, я в этом пока не очень… Я не слушал, я – смотрел.

– Как это?

– Ну, просто – смотрел на них, и все.

– Такой ты у нас проницательный? – насмешливо прищурился Шериф.

– Ты задал вопрос – я отвечаю. Хочешь – слушай, не хочешь…

– Хочу, – кивнул он, и поколебавшись, буркнул: – Извини…

– Извиняю. Я смотрел на степень их заинтересованности. Как будто… – я задумался, подыскивая сравнение. – Вот, ты знаешь моего Кота, верно? Но ты никогда долго на него не смотришь, а он – может смотреть очень долго. Но смотреть по-разному. С разными… С разной степенью заинтересованности, понимаешь?

– Не-а, – подумав, качнул он головой.

– Ну, допустим, он лежит, лижет себе лапу, а мы с тобой сидим и поддаем. Он лижет лапу и глазами не смотрит на нас, только уши иногда чуть-чуть двигаются, так немного поводятся – это одна степень заинтересованности. Дальше… Мы с тобой повышаем голоса, звякают вилки, или стаканы – он продолжает лизать лапу, но уже время от времени вскидывает на нас глаза. Это другая степень. Кто-то из нас еще больше повышает голос – он по-прежнему лижет лапу, но уже чаще вскидывает глаза, и хвост у него начинается легонько ходить из стороны в сторону. Это – опять другая степень заинтересованности. Наконец, происходит какой-то громкий шум… Ну, падает вилка, или стакан, или ты ударяешь рукой по столу – и он перестает лизать лапу, отрывается от своего дела полностью и уставляет на тебя свои фары. Это – следующая степень. И так далее… Это – видно , понимаешь?

– Ну-у… – протянул он, – когда ты так расписал… С Котом – видно, но людей-то ты так не… Не разложишь по полочкам?

– Почему? – спросил я.

– Потому… Потому что у людей… – он задумался, а потом как-то обрадовано выпалил. – Потому что Кот никогда не врет – в смысле, не притворяется, не…

– Правильно, – кивнул я. – Кот не притворяется, у него нет hypocrisy – нет лицемерия , он никогда не старается выдать себя за кого-то другого, за что-то другое, а мы… Но ведь это тоже видно . Всегда. Или… Почти всегда.

– Видно? – недоверчиво переспросил Шериф. – Что же, ты хочешь мне вкрутить, что ты всегда можешь видеть, когда кто-то врет ? Ну, не свисти… Это надо мысли читать, а ты… Кашпировского из себя корчишь, что ли?

– Я ничего тебе не вкручиваю, не свищу, вообще не шалю, никого не трогаю… А насчет корчишь … Ты усек, что мне приятно учить тому, что я знаю. Усек, что я слегка выебываюсь, да? Почувствовал, увидел и выразил в своей обычной, хамской манере. Значит, можно увидеть?

– Что-то – наверное, можно, – помолчав, сказал он, – но всегда… или почти всегда распознать, когда тебе врут, а когда… – он покрутил головой, фыркнул и кинул на меня… вопросительный взгляд – он хотел услышать ответ, вернее, подтверждение своему удобному и привычному представлению, но… Он хотел услышать именно подтверждение, поскольку другой ответ был ему… Был для него неуютным . Но коль скоро он завел этот разговор, я не обязан создавать ему уют.

– Можно, – кивнул я. – Не всегда, но… Можно.

– Ну, и как это делается?

Я пожал плечами и ничего не ответил.

– Ну, давай, психолог… Выкладывй.

– Если ты заранее приготовился не верить, зачем мне выкладывать?

– Ничего я не приготовился, – буркнул он, глянул на меня исподлобья и усмехнулся. – Ладно… Твоя взяла. Но сейчас – уже не приготовился. Рожай.

– А ты уверен, что хочешь? Уверен, что хочешь знать?

– Слушай, – разозлился он, – ты у нас, конечно, спец, маэстро и все такое, но хватит выебываться! Есть, что сказать – говори, а нет…

– Ладно, – сказал я. – Мое дело было спросить… Ты сам – часто врешь?

– Ну…

– Без "ну". Часто врешь? Жене, там, после банек… Другим…

– Ну, допустим… Все врут. Когда ты был женат, ты, что ли, не…

– Что ли. И я, и ты. Все… И все, когда врут, делают какие-то… Ну, жестики, движения, еще что-то. У кого-то, например, веко вздрагивает, кто-то – локотком дергает, еще кто-то – коленкой… И так далее. Понаблюдай за собой, полови себя на таких жестиках. Приехал с блядок, жена спрашивает, ну, как там, в офисе, а ты… Понаблюдай, подлови себя на том, как ты коленкой дрыгешь, или языком причмокнешь, когда будешь отвечать: "Да, затрахали совсем, никто работать не хочет…" Раз – подлови, другой, третий. А когда штук восемь-десять таких жестиков засечешь, начни их у других подлавливать. Они – хоть у каждого и свои, хоть и разные, но в принципе… В принципе, они – похожи.

– М-да, – протянул он, – как пишут, лживый взгляд, там, лживые глаза…

– Нет, Шерифчик, не так, – покачал я головой. – Это все из области какой-нибудь литературы.. глаза лживые, или глаза улыбаются- это дешевые штампы , типа любовь остается в сердце навсегда, как всегда. В жизни – нашей, реальной жизни, – глаз это устройство , позволяющее тебе видеть , и ничего больше. А устройство лживым или, там, не лживым бы не может – просто некорректный темин. В жизни – морщинки у глаз, складки у губ, или… вот такие жестики… Кто-то лобик себе честно почешет, кто-то шмыгнет носом и прищурится, кто-то дым от сигаретки не струйкой, а колечками выпустит…

– Ну, ты – Нат Пинкертон, развел, понимашь, целую теори… – говоря это, Шериф потянулся левой рукой к пальцам правой, и я оборвал его, быстро сказав:

– А кто-то – перстенек на пальчике начинает поглаживать и покручивать, да? – он вздрогнул и машинально отдернул левую руку от перстня на правой. – Ты сейчас чуть-чуть вид делал , что тебе вся эта галиматья смешна и по фигу, а на самом деле, "галиматья" тебя немножко заинтересовала. Так, зацепила чуточек, верно?

Шериф как-то надулся, поглядел на меня, а потом рассмеялся – неглупый мужик, и с юмором у него все в порядке.

– Ладно, – сказал он. – Черт с тобой, может, что-то здесь и… Попробую.

– Попробуй. Только…

Я запнулся, он вопросительно глянул на меня, и я отмахнулся:

– Да, нет, неважно… Мне ехать с тобой в Серпухов?

– Не-а, – помотал он головой и как-то задумчиво добавил: – Я сам там разберусь. А ты – съезди… Людка сказала, что должны подгрести несколько кадров – ну, на место той секушки, которая чирик зажала, – так вот, ты поговори с ними и реши, кого…

– А ты ее уже выгнал? Да она бы тебе пять раз дала за эти вшивые десять баксов – ты ж ее клеил… Ну, взяла горемыка на пробу один мандаринчик – толкнула "мышку" китайскую налево, и вот они уже свистят…

– Она б дала, – перебил Шериф, резко отрываясь от своих раздумий, – если б я взял. Вопрос закрыт, я лучше знаю. Так что съезди и выбери кого-нибудь – лучше девку, – заключил он и встал, поставив точку в психологическом этюде.

Я согласно кивнул, тоже встал, но "точку" для себя ставить не стал, а ограничился "запятой", поскольку почти не сомневался, что к "этюду" мы еще вернемся.

И не ошибся.

К "этюду" мы вернулись через пару недель, когда киряли у Шерифа – отмечали именины его жены и так наотмечались, что я остался ночевать, благо зная заранее, каково будет попойло, захватил с собой Кота. Кот не возражал против визитов к Шерифу – ему нравилась просторная шерифовская квартира и уважительный тон, с которым к нему обращался и сам хозяин квартиры, и члены его семейства…

А в тот день, когда Шериф ездил в Серпухов, я провел три "собеседования" с тремя претендентами на освободившееся место в магазинчике, и без малейших колебаний взял на работу единственого из них представителя мужского пола, хотя Шериф и недвусмысленно высказался, что "лучше девку".

Первой "девке" было за сорок, она ничего не смыслила в компьютерах, но по ее выражению "разбиралась в торговле". Первое меня мало трогало – надо будет, так вникнет, – а второе сразу все решило: тому, кто работал в совковой торговле, к нам вход был заказан – спасибо, нахлебались. Второй было за двадцать, она уверенно заявила, что разбирается в компьютерах – хорошо знает NortonCommander ,

(все равно, как на вопрос, умеет ли человек читать, тебе гордо заявляется, что книжки, дескать, читать не умею, но легко могу читать о г л а в л е н и е…)

– и я бы сразу дал ей добро, если бы она не стала так настойчиво показывать, что в случае положительного ответа обязательно и непременно даст свое добро мне. Я сказал ей: "Спасибо, мы подумаем и вам позвоним", – вежливо отказался дать ей номер своего домашнего телефона, и выпроводив ее, с тоской уставился на пустой и мертвый экран монитора.

Разговаривая с "девками", я одновременно сдуру проинсталлировал какую-то игрушку с диска на винчестер служебного компьютера, и машина зависла так глухо, что моих скромных способностей для ликвидации последствий моей же тупости явно не хватало. Досадно, особенно если учесть, что там торчат все бухгалтерские отчеты, все ведомости, все заготовки бланков счетов, все… Через минут десять работа в магазине застопорится, если я каким-то чудом не оживлю эту гадину, но как ее оживить, если она вообще не грузится даже после отключения питания и включения по новой..

– Зараза.. Ебить твою… – пробормотал я, уже тыкая во все клавиши без разбора, и услыхал тихий вежливый голос:

– Вам помочь?

Я поднял голову и увидел перед собой худенького невысокого паренька лет двадцати пяти, с редеющими волосиками, в очках, темных брючках, темном свитере с открытым воротом, из-под которого виднелся слегка помятый, но чистенький воротничок белой рубашечки. Очень интеллигентного вида паренек… Интель.

– Вы ко мне? – спросил я, разглядывая его не чищенные и совсем не новые ботинки и еле заметные "пузыри" у брюк на коленях.

– Да, – кивнул он. – Насчет работы… У вас какие-то проблемы с?… – он кивнул на стоящий на столе, глухо зависший Desktop . – Помочь?

– Попробуй, – буркнул я, пододвигая второе кресло к столу и отодвигаясь в своем так, чтобы он мог сесть за компьютер.

Парнишка присел краешком задницы на краешек кресла, отключил компьютер, через секунд десять снова включил его, пальцы его забегали по клавишам. Экран по-прежнему был издевательски пуст. Я с тоской отвернулся и принялся вертеть в руках пластиковую упаковку от злополучного диска, подавляя сильное желание запустить ею в экран или в противоположную стенку, заставленную какими-то коробками…

– Ну, вот и все, – раздался негромкий голос паренька. Я повернулся к нему и… Увидел на экране заставку "Виндов"

– Лихо, – не удержался я. – И то же там?..

– Ничего страшного, – пожал плечами он. – Скорее всего какая-то игрушка некорректно встала и задела системный файл, а потом уже вы, – он на секунду замялся, – немножко добавили… Сейчас посмотрим.

Он снова забегал пальчиками – тонкими, с слегка обкусанными ногтями – по клавишам, и на экране возникли какие-то "птичьи" знаки… Он вгляделся в них, и я увидел, что он понимает этот "птичий" язык – нет, не делает вид, а на самом деле, понимает .

– Да, – кивнул он, – это Warcraft, – он глянул на коробку, которую я по-прежнему вертел в руках. – С этой версией у многих бывают проблемы. Сейчас ее надо стереть, и если хотите, установим еще раз, только…

– Нет-нет, – торопливо сказал я. – Это лишнее. А ты… Программист?

– Нет, – покачал он головой. продолжая небрежно и почти не глядя нажимать клавиши. – В принципе, я, конечно, знаком с основами программирования и даже когда-то увлекался… Ну, вот, теперь все в полном порядке – кстати, я немного расширил вам базовую память, там не очень корректно два драйвера стояли, их лучше в верхнюю загрузить, тогда высвобождается…

Интеллигентик… Интель , подумал я, интересно… Зачем ему продавцом к нам соваться…

– Стало быть, ты хотел бы у нас работать? Кстати, ничего, что я тебя на ты?

– Да, конечно… В смысле, да, хотел бы поработать, и да, ничего, что на ты. Я тут написал коротко биографию, – он полез в вырез свитера и достал из кармашка рубахи аккуратно сложенный листок, – где учился, где работал, и…

– Хорошо, я прочту, – сказал я, беря у него листок со всего несколькими строчками, напечатанными простеньким шрифтом, кажется даже не на принтере, а на машинке. – А сейчас – несколько вопросов в устной форме, идет?

– Конечно, – кивнул он и почему-то слегка покраснел.

– Что-нибудь заканчивал? В смысле высшего образования? В плане ВУЗа, типа , – нарочно с хрипотцой и с нажимом на этом обороте произнес я, небрежно поиграв золотой цепочкой у себя на шее – института.

– Физмат, – коротко ответил Интель

(я уже твердо для себя окрестил его так…)

не обратив внимания на мой речевой оборот.

Я невольно присвистнул и спросил, уже догадываясь, какой будет ответ:

– И диплом, может быть, с отличием?

– Да, – покраснев почему-то еще сильнее, коротко ответил он.

– И в аспирантуру, может быть, предлагали?

– Предлагали, – кивнул Интель, а потом подделываясь под мою хрипотцу, спросил: – А это играет значение?

Я засмеялся и покачал головой.

– Нет, дорогой, у тебя так не получится. У меня – еще может, а тебе это подходит, как мне – диплом физмата. Впрочем, – я внимательно глянул на него, – ты ведь просто хотел узнать, как у меня с юмором, верно? И прикинуть мой IQ, так? Я прошел тест?

Он глянул на меня, пожал плечами, а потом по-мальчишески ухмыльнулся и кивнул.

– Ну, и отлично. Теперь так… Я не собираюсь лезть тебе в душу и касаться личных дел. Но мне нужно понять – для дела нужно, – почему парень с твоим образованием хочет работать продавцом. Это вопрос бабок, или?…

– Ну… И бабок тоже, – поколебавшись, не очень уверенно ответил он.

– Тоже… – протянул я. – Стало быть, Ее Величество Наука гибнет. Равно как и культура. Ну, а кроме бабок? Может быть… – я сверх-проницательно прищурился. – С законом проблемы?

– С законом? – удивленно поморгав ресничками, переспросил он. – А-а… Нет, что вы.. Я – никак…

– Да, знаю я. Знаю… Но все-таки, почему? Я, конечно, человек невежестенный, а в точных науках, так просто… Но даже я понимаю – слышал, – что стоит на вашем поприще на годик-другой выпасть из обоймы, так сказать, отстать , и на научной карьере можно ставить большой, идеологически выдержанный крест. Ты хорошо подумал?

– Да, – не резко, но… резковато сказал он.

– Что ж… Вольному – воля. Значит, как в анекдоте про великого скрипача?

– Скрипача?.. Я не…

– Ну, был такой старый… Пригласили его играть, а он на репетиции каждый раз, когда дирижер ему знак подает – давай, мол, – с диким отвращением на дирижера посматривает. Ну, после репетиции дирижер его отзывает и говорит: "Простите, маэстро, если я вам так не нравлюсь, или моя манера вам так не по душе…" Тот ему: "Да нет, не в вас дело. Просто, знаете, я с детства музыку терпеть не могу".

Интель рассмеялся – анекдота он явно не знал, и тот ему явно понравился. А мне почему-то нравился он. Не знаю, почему, но… Нравился.

– Ну, так что, маэстро? – спросил я, когда он кончил смеяться. – Заступаешь?

– Вы… берете меня?

– А чего ты так удивился? Кажется, за этим пришел. Или нет?

– Да, – торопливо выговорил он. – Да, конечно… Когда мне выходить?

– Сегодня, – сказал я. – С четырех. Работа в две смены, день – утром, день – вечером. Условия ты знаешь. Скажи Люде, пускай сейчас оформит.

– Ага, – кивнул он и встал с кресла. – Значит, испытательный срок, а потом если…

– Никаких сроков, – я нарочито небрежно махнул рукой. – Скажи, пусть оформляет, и – действуй. Да, еще… С каждой продажи свыше пятисот баксов будешь иметь свой маленький… – я свел большой палец и мизинец почти вплотную и подмигнул ему.

– Да?.. – растеряно переспросил он. – Но Людмила Павловна ничего мне не…

– А она и не должна была ничего тебе "да", – перебил я. – Скажешь ей, чтобы оформила по полной программе. Ну, удачи. Еще увидимся, – я кивнул ему и дал понять, что разговор окончен, сделав вид, что роюсь бумагах на столе. Когда он дошел до двери, я – в лучших традициях лейтенанта Коломбо – оторвался от стола и негромко сказал:

– Да, еще одно… – он остановился и обернулся, – присядь на минутку, – Интель снова присел на краешек кресла, я изобразил дружескую улыбочку и доверительным тоном произнес: – Ну, а теперь, когда мы уже коллеги, все-таки просвети – почему ты решил расплеваться со службой науке на благо отечества? Так – вкратце… Не вдаваясь в личную жизнь, а?

Интель насупился и пробормотал:

– Это все – личное…

Я ничего не ответил – просто терпеливо ждал, – и он с неохотой выдавил:

– Ничего я им не должен…

– А кто говорит, что должен? – поднял брови я.

– Они.., – и вдруг его прорвало. – Я ничего не просил… Никаких подачек! Я… С третьего курса уже работал! Последние два года у нас за пользование библиотекой – и то надо было платить! Потом в НИИ… Я вкалывал за гроши, всю разработку шефа нашего отдела и начал, и кончил! Он… Он был неплохой мужик, и когда появилось два места по обмену… На полтора года в Штаты… Он честно хотел меня отправить и повел на собеседование к… К большому шефу, а тот, – Интель криво усмехнулся, и неумело передразнивая кого-то, загудел: – Сначала, молодой человек, надо на родине поработать, расплатиться за то, что вас обучали… Долг гражданина – а вы все только и мечтаете лыжи навострить! И поехал сынок… Можете сами догадаться – чей… У него-то с папочкой – никаких долгов, наоборот, это им должны, это их власть, а мы – их обслуга! Они, – Интель глотнул, – такие же как те , такие же, как прежние, и… Вот им, – он неожиданно ткнул в мою сторону неумело составленной фигой, – а не долг! Я работать хотел, а не лыжи навострить, а они… – он посмотрел на свои сжатые в виде фиги пальцы и вдруг покраснел. – Извините…

– Ничего, – любезно кивнул я. – Значит, хлебнул дерьма и гордо хлопнул дверью… Но ведь есть другие НИИ, другие места – может не стоило сразу в коммерцию бежать?

– Там сидят точно такие же! – с тоской пробормотал он. – Такие же, как раньше, те же… Ничего не изменилось, только…

– Только ты тех, что раньше , не видел, – закончил за него я. – Тебя, прости, тогда еще не было.

– Все равно, – упрямо помотал он головой, – я знаю… Знаю !

– Нет, – вздохнул я, – ты не знаешь. Ты так думаешь , и в принципе, ты почти прав. Они – такие же, в большинстве своем, они – те же , но ситуация уже другая . Они меньше могут.

– Ка-ак же, – саркастически протянул он, – они все могут. Они могут все так же пихать своих сынков, а перед другими закрывать дверь, они все так же решают, кто поедет, а кто нет, они по-прежнему распоряжаются…

– Не по-прежнему, – перебил я. – Вот ты хлопнул дверью, ушел, и они больше ничего с тобой сделать не могут. Ты заработаешь здесь денег и сможешь съездить отдохнуть, куда пожелаешь. Они могут вышвырнуть тебя из науки – из их , как они считают, науки – но хуже от этого будет не тебе, а только их науке. А больше ничего – теперь ничего. А раньше… – я вытащил пачку сигарет, закурил и предложил ему, но он отрицательно мотнул головой. – Раньше они могли запросто поломать тебе хребет, поломать всю твою жизнь , даже не почесавшись. И ты от них не на в пять-шесть раз большую зарплату бы ушел, а… В лучшем случае – кочегаром в котельную, или дворником – снежок убирать. Понял?

– Ну, теоретически.. – начал было он, но я не дал ему продолжить.

– Нет, Интель… Это я не в обидном смысле, если ты Стругацких читал… – он улыбнулся и кивнул. – Нет, родимый, это для тебя – теоретически, и знаешь… – я на секунду задумался. – В этом и есть главная перемена, что мы в этом жили , а для тебя – это уже теория. Ты не думай, я не в розовых очках хожу и всю эту гадость, все это блядство не хуже тебя вижу, просто… Мне есть, с чем сравнивать – вживую сравнивать – а для тебя эти сравнения – уже теория. К счастью. Не веришь? – он как-то неуверенно передернул плечиками. – Ну, и ладно. Иди оформляйся… Кстати, – он начал было вставать, но при последнем слове опять сел… с мученическим видом, – Еще секунду старческих нотаций: ты сейчас устроился на работу, где сразу будешь получать столько, сколько три доктора наук из вашего кефирного заведения не имеют. Оформился ты сюда за пять минут, не считая моих поучительных сентенций, – он с любопытством вскинул на меня глаза, видимо, не ожидая, что я способен выговорить последнее слово и вообще могу знать его значение. – А я – тот, кто решает, брать тебя, или нет, – даже в твой листочек с биографией не заглянул, не говоря уже о том, что про национальность и партийность не спрашивал. Для тебя это – норма, а для меня… Еще вроде как миф о загробной жизни. И слава Богу, что для тебя – норма… Все. Удачи, – я торжественно вручил ему его листок с несколькими отпечатанными на простой машинке строчками и сделал вид, что углубился в свои серьезные бизнес-дела.

Интель хотел было что-то сказать, уже раскрыл рот, но потом снова закрыл встал и молча вышел из закутка. Через несколько часов он уже стоял с пластиковой биркой на нагрудном кармане старенького чистенького пиджачка в торговом зальчике, а через месяц занял у нас в магазинчике должность, которую мы не предусматривали ни в каких сметах и планах. Ну, человек, как известно, предполагает…

С первыми клиентами у Интеля поначалу дела шли неважно. Он отвечал на их вопросы на таком языке, который они просто не понимали – рассказывал о новейших разработках компании "Microsoft", сыпал малопонятными терминами и на простой вопрос, стоит ли брать эту машину, снисходительно цедил, что, в принципе, дескать можно, но по сравнению с захудаленьким "Маком" это, конечно, дерьмецо. Людка – Людмила Павловна, "старшая" в лабазе, кадр Шерифа – ворчала и жаловалась, но я не шевелил пальцем и ждал.

И дождался.

Когда пошел клиент посолидней, когда стали приходить люди, которым нужно было оснастить офисы мало-мальски приличными компьютерными сетями для дела , а не для рыбок или картинки с леопардом на заставке "Windows"… Эти клиенты не только оценили услуги Интеля в торговом зальчике, а стали интересоваться его услугами с выездом на место. И стали неплохо оплачивать этот сервис. Тогда я убрал его из торгового зала, назначил куратором ребят, сидевших на сборке, накинул приличную прибавку к окладу плюс процент с "выездных" услуг и присвоил официальное звание "главного консультанта". Еще я намекнул ему, что для него теперь вовсе не обязательно все время торчать в своем "офисе" и торговом зальчике и что если он желает поколдовать – так, для себя, – с каким-то программным обеспечением, то – авек плезир .

Интель обрадовался второму предложению куда больше, чем надбавке и проценту с выездов, и в короткий срок, "колдуя для себя", соорудил несколько программок, сильно облегчивших всю канцелярскую рутину в магазине, и выудил из Интернета несколько удачных поставщиков. Впрочем, это его мало занимало и в сети он торчал главным образом по каким-то своим, нам, гагарам, недоступным… Шериф стал было ворчать, а вот "старша я" Людка, она ж Людмила Павловна, наверное, согласилась бы оплачивать игры Интеля с "Интернетом" из своего кармана. Во-первых, потому что ее карман стал звенеть, благодаря Интелю, погуще, а во-вторых..

Я стал замечать материнско-плотоядные взгляды, которые она нет-нет, да кидала на парня. И то, как она вежливо, но твердо, оттесняла от него двух других разбитных девчонок-продавщиц… И то, как в ее взглядах становилось все меньше материнского оттенка и все больше – плотоядного…

Как-то между делом я небрежно посоветовал Интелю не обижать "тетю Люду", но и сохранять дистанцию. К моему удивлению, парень покраснел при слове "тетя" и довольно непочтительно буркнул, что она – не "тетя", а "красивая и хорошая женщина", и что она очень помогает ему, и что… Дальше он смешался, стал нервно облизываться, а я пожал плечами и извинился за свои непрошеные советы.

Через некоторое время Интель стал одеваться получше, помоднее, и мятые воротнички у его беленьких рубашек и полушкольные галстучки сменились идеально выглаженными воротниками не так, чтобы уж очень дешевых рубах с небрежно расстегнутыми верхними пуговками. "Тетя Люда" неукоснительно следила за консервативной строгостью одежды персонала, никакому другому мужчине (кроме подсобных рабочих и меня) она в жизни бы не позволила появиться в торговом зале без галстука, но на Интеля это, по-видимому, теперь не распространялось. Интель без галстука стал выглядеть постарше, чем Интель в галстуке – прославленной женской интуицией она угадала этот эффект, – но думаю, у нее был и еще один

(сознательный, или неосознанный – инстинктивный?..)

мотив: вставить таким образом маленькую "пичку" мне.

Я всегда ненавидел галстуки, никогда не умел толком их завязывать и даже на скромной "презентации" нашего первого магазинчика присутствовал с "голой" шеей… Кроме того, кое-какие давние поползновения "тети Люды" относительно моей персоны начинались с ее ненавязчивых попыток повесить мне на шею дурацкие полоски по-дурацки разрисованной материи. Я вежливо отшил эти, неизбежно повлекшие бы за собой, да собственно, и уже влекущие за собой попытки завлекания, типа увлечения, путем дальнейшего привлечения к процессу влагания и влива… Нет, не выкарабкаюсь, ну хрен с ним, и так понятно.

Словом, в строгом соответствии с фрейдизмом, она исполняла "песнь торжествующей любви" путем снятия с Интеля его галстучков, точно так же, как раньше желала исполнить ее со мной, путем надевания их на меня, ибо творчески развивая теорию мистера Фрейда по самому мистеру Фрейду, можно заключить, что если она хочет надеть на мужика галстук, она его неосознанно (или осознанно) хочет, а если хочет снять, то… Тоже осознанно (или неосознанно) хочет , подсознательно жаждя удавить этим галстуком свое детское влечение к родному папаше, или в другом, противоположном варианте (когда хочет снять) – обнажить путем оголения шеи расхристанную глотку своей детской мечты о папаше и вытеснить ее

(мечту… или шею… или мечту о шее папаши…)

из подсознания в сознание… Разумеется, вследствие детской ненависти к собственной матери и любви к отцу, или наоборот, влечению к мамаше и ненависти к папаше, что, по мистеру Фрейду, сугубо однохренственно – дескать, сколько ни тряси, а последняя капля всегда в штанах… Вот так!

И кто может это понять, тому – самое место в почетной галерее пациентов мистера Фрейда, а мы не станем больше заниматься словесным онанизмом – по науке сказать, мастурбацией, – и скажем этой парочке, этой сладкой , слаще "Twigs", парочке, по доброму русскому обычаю: "Совет да любовь!"

– Совет да любовь, – шепнул я как-то "тете Люде", заехав в магазинчик и покрутившись в торговом зале, и незаметно кивнул в сторону офиса, где должен был сидеть Интель, и дружески подмигнул.

"Тетя Люда", несмотря на свои сорок "с небольшим" вспыхнула, как девчонка кинула на меня острый взгляд – не издеваюсь ли? – и увидев изображенное мною (видимо, достоверно) доброжелательное уважение, довольно просияла.

Что же касается того "этюда" с Шерифом, то он действительно имел продолжение.

Через недельку после нашей поучительной беседы о… "психологии вранья", скажем так – ну, "жестиках" и прочее, – Шериф справлял, как уже было сказано, именины своей благоверной…

Когда все гости разошлись и мы остались вдвоем (верная-благоверная легла спать), Шериф перешел на пиво… У меня слипались глаза, но он сказал: "Посидим еще чуток…" – и мы сидели.

Высосав две банки,

(это после невыбитых восьмисот "Абсолюта"… Убойный организм…)

он сопя, уставился на Кота – тот лежал на диване, вылизывал себе бок, время от времени легонько поводя ушами в знак того, что он не выпускает из виду наше присутствие, хотя и занят сейчас важным делом. Шериф со стуком поставил пустую банку на столик. Кот кинул на нас беглый взгляд, не прерывая своего занятия. Шериф громко щелкнул языком. Кот, по-прежнему не прекращая важных движений вылизывательного характера, кинул на него еще один, более продолжительный взгляд и шевельнул хвостом.

– Ну, ебить твою…. – шумно выдохнув, сказал Шериф.

– Вас ист дас? – я вопросительно глянул на него. – Чем ты недоволен? Он, – я кивнул на Кота, – тебе не хамит, просто считает, что уже спать пора… И он прав – у меня завтра…

– Да, при чем тут он? – раздраженно буркнул Шериф. – Это все – твои штучки…

– Какие штучки? – не понял я. – Я что, чего-нибудь лишнее сказанул за столом?

Он отрицательно помотал головой, потом нехотя выдавил:

– Ну, про жесты эти… Кто коленкой, там, дрыгнет, когда врет, кто – нос почешет…

– А что случилось? – я невинно приподнял брови и изобразил недоумение, хотя все сразу понял.

– Да заебись оно все в доску! – пробурчал Шериф. – Так же жить не в кайф!.. Только и следишь, кто тебе сейчас спиздит, только и думаешь…

– А-а, – кивнул я. – Но я же спрашивал тебя – помнишь, – ты уверен , что хочешь? А ты рыкнул – дескать, не выебывайся. Ну, за что боролись, на то и…

– Но неужели тебе не тошно так? – он недоверчиво уставился на меня. – Это… Неправильно! Не нужно, не… – он запнулся, стараясь подобрать слова.

– Не нужно знать, когда тебе врут, а когда – нет?

– Не нужно – все время … Каждую… В каждом… Во всех! Может, иногда, когда надо…

– Так не бывает, Шериф, – пристально глядя на него сказал я. – Нельзя быть наполовину целкой, а наполовину – беременной. Если сел за столик, так заказывай… Если начал смотреть так , то смотришь уже всегда и на всех .

– И тебя не мутит от этого? – он снова недоверчиво глянул на меня. – Тебе самому – не тошно?..

– Я привык, – пожал я плечами, – и потом, со временем, как-то научился… Ну, не выключать это – выключить уже невозможно, – а… Отодвигать, что ли. Но ты не переживай, ты ведь только начал, поэтому… Просто плюнь на это и перестань .

– Переста-ань… – передразнил он. – Да, не получается перестать ! И ты ведь знал это, зараза! По морде твоей довольной вижу, что знал… Ты…

– Ну, ты не бухти, – оборвал я его. – Тоже мне, нашел совратителя… Ты тогда спросил – я ответил. А теперь живи проще – плюнь и забудь. У тебя получится… Помнишь, как лысый – Дзержинскому: Попгобуйте, батенька, непгименно попгобуйте – у вас получится!

– Правда – получится? – он поглядел на меня как-то тоскливо.

– Правда, – кивнул я. – Сейчас – да, а если еще поиграешь, то… Заиграешься.

– Но как – перестать? Я ведь уже машинально…

– А очень просто – книжки надо иногда читать. В одной пьеске есть такой доктор, и он говорит: "А ну-ка, махните рукой! Быстро – махните на все рукой!…" Вот так и делай. Как поймаешь себя на… Так и махни рукой . И не в башке в своей, не мысленно , а в натуре… Махни своей лапой – только чуть-чуть, так, слегка, чтобы не задеть кого.

– И что – поможет? – спросил мой дорогой соучредитель – гора мышц, мяса и жира – и по его почти робкому тону я понял, что его в самом деле, слегка припекло . Поэтому я не стал больше шутить и просто кивнул.

Видимо, помогло, поскольку больше он к этой теме не возвращался. Только почти все "кадровые" вопросы как-то ненавязчиво, словно сами собой, перешли ко мне. И еще: нащупывая какие-то новые связи, он на первые встречи, первые стрелки с незнакомыми еще потенциальными партнерами всегда старался захватить меня – под разными предлогами, порой смешными, белыми нитками шитыми, только сейчас придуманными и высказываемыми с неизменным верчением перстенька на мясистом пальце, но…

Я не фырчал, не издевался и вообще вида не подавал – мой компаньон был мне дороже, чем любой сраный повод заняться самовосхищением и самодовольным любованием собственной проницательностью. Тем более… Не моя собственная была эта "проницательность" и не своим собственным умом допер я до…

Но это, как говорится, уже за кадром. Это – не для него.

Зачем ему было знать, что когда-то у его партнера была странноватая способность – раскрутить свое воображение так, что не надо было лезть из кожи и надрывать печенку, чтобы трахнуть мисс Европу, а можно было трахнуть свою жену, представив , что это мисс Европа… А потом его партнера вышвырнуло из тупорылой "Мазды", везущей его на последнюю разборку, куда-то на

(красный круг наверху… и вокруг, везде, на сколько хватает глаз – красный…)

на песок, и там его коснулся,

(Кто?..)

до него дотронулся

(мягкая кошачья лапка… Высшее проявление нежности, на которое только способен маленький…)

громадный, жуткий, невероятный в своей красоте и мощи

(Хозяин каких д ж у н г л е й?..)

ЗВЕРЬ.

… И он остался жив, неизвестно зачем и почему,

("Ты даже не представляешь себе, к а к жесток может быть твой Бог – иногда Он оставляет в живых, заставляет нас ж и т ь…")

только у него исчезла, пропала эта странная способность… Вообще начисто стерлось воображение, как стирают ненужную, устаревшую программу с жесткого диска компьютера,

(может, чтобы не дать сойти с ума, не позволить увильнуть, заползти под спасительный, обезболивающий и бездонный Bell Jar1 – к о л о к о л безумия…)

а взамен появилось… Помимо набитой "зеленью" сумки, еще невесть откуда взявшееся умение по еле заметным жестам, черточкам, бессознательным крохотным движениям, замечать ложь, привторство, hypocrisy в себе подобных…

Невесть откуда…Так ли уж прямо невесть ? А не от того ли крутого бизнесмена, ковбоя, как я его (и не толко я) прозвал, смахивающего на Клинта Иствуда,

(в глазах мелькнуло что-то осмысленное и рука с револьвером дернулась в мою сторону…)

владельца бензоколонок, казино с блядьми и балалайками,

("это все… верхушки – у него что-то… С нефтью…")

который брякнулся из пасти ЗВЕРЯ прямо на медно-красный песок

(Зверь не рассчитал своей жуткой силы, а вернее, жуткой хлипкости человеческого организма и на песок брякнулся уже не Ковбой…)

мешком с переломанными костями и жидкой кашей, секунду назад бывшей здоровыми внутренностями здорового мужика, считавшего себя хозяином своей и наших судеб, хозяином п о л о ж е н и я, MasteroftheGame1

Что ж, у "ковбоя" не было воображения – ни грамма, ни крошки – и потому он не мог выжить в чем-то… В чем-то ненормальном, не не реальном, а ирреальном , не укладывающимся ни в какие наши нормы и представления. Но у него должно было быть эта спосбность (или свойство, или дар ) – подмечать особенности и нюансы человеческого вранья – без такой способности он не стал бы тем, кем стал…

Так не логично ли предположить, что его умение, его свойство каким-то образом перешло ко мне , ибо как нам известно, чтобы чего-то дать, надо это "чего-то" откуда-то взять – в строгом соответствие с учением о материи, энергии и так далее. Впрочем, какая там логика, какие там "учения", если сталкиваешься с тем, чего не может быть , а оно все равно, но…

Нас так учили, и что если все-таки предположить, что какую-то "частичку" того

(Denim-aftershave – все в его власти… Что, маэстро, помогли тебе твои?..)

дали мне взамен

(меня что-то коснулось… мягкая кошачья лапка…)

вместе с…

Да, еще эти странные

(бредовые видения?.. Галлюцинации?.. Ночные прогулки?.. )

сны…

Зачем об этом знать Шерифу, да и что я ему мог бы сказать? Что какой-тоЗверь,

(Panthera monster?.. Felis ubelievable?..)

размером с пяти… (двадцати-, или хрен-знает-сколько-) …этажный дом, играючи (не в смысле метафорического наречия, не типа метафоры, а правда,играя в свою обычную и правильную для него игру), прикончил крутого муженька одной рыжей суки, а меня оттолкнул своей лапой

(толще телеграфного столба… Ей Богу, т о л щ е!..)

прочь – вышвырнул из какого-то своего мира в мой мир, ничего не объясняя, ничего не… сказав, кроме жуткого, разрывающего барабанные перепонки и все нервные окончания

(не знаю, сколько в нем было децибел, но это было…)

"М-Я-Я-Я-У"…

И вот это рассказать Шерифу, или вообще кому-то ?.. Психовоз, ребята, с санитарами, отдельная палата и рубашечка с очень длинными рукавами – такими, чтобы сзади завязывались!..

Нам это надо? Тогда – абзац…

Period. Indentation. Словом…

Paragraph.

11.

Одарив девчонок-продавщиц сувенирами из "Германии туманной" – колготки и флакончики с туалетной водой, – и вручив тете Люде сувенир покруче (изящный миксер), я зашел в "офис" Интеля, и дружески улыбнувшись, отприветствовал Интеля фразой, плоский юмор которой он не просек, да и не мог просечь в силу незнакомства с перестроечной классикой, в свою очередь, ввиду принадлежности к "племя молодое":

– Ну, милый, здравствуй.

Сидевший перед монитором в модной замшевой курточке и очках с зеленоватыми стеклами,

("Versaci"… подарочек "тети Люды" – "чтобы глазки не болели от компьютера…" )

он при виде меня рефлекторно дернулся, чтобы вскочить, потом спохватился, степенно оторвал тощенькую задницу от вертящегося кресла и протянул мне ладошку. Пожимая ее, я заметил, что ноготки уже не обкусаны…

Молодец, тетя Люда – стало быть, развивается у них… Только через пару месяцев он найдет себе помоложе, она будет беситься, атмосфера в магазинчике раскалится и конфликт из личного вполне может перерасти в производственный… Впрочем, ладно, будем, как нас учили, решать проблемы – как? Правильно, по мере их возникновения…

– Как дышим? Какие новости?

– Да… Все нормально, – степенно сказал он. – Сетюшку нехилую вчера закончили одному клиенту. Сегодня к двенадцати съезжу, последние доводки закончу – чего-то у них там с Интернетом, но я думаю, это наши телефонные и сетевые накладки… Понимаете, в сети…

– Понял-понял, – быстро сказал я, не давая ему завестись. – Вернее, не понял, но мне и ни к чему – раз есть ты… Еще новости есть?

– Да, нет, вроде, – он пожал плечами.

– А у меня – есть. Целых две, Одна приятная, другая – не очень. С какой начинать?

– С "не очень", – едва заметно ухмыльнулся он.

– Что там с этими – сингапурскими?..

Интель сразу набычился, нахмурил тоненькие брови, и глядя куда-то вбок, процедил сквозь зубы:

– Это не Intel овские процессоры. И "мамки" не фонтан, но прцессоры – точно не Intel

– Ну и что?

– Как – что? Не стоят они… Цена должна быть другая! А он

– Значит, процессоры у них AMD ?

– Нет, они под "Интел", а он , говорит, раз написано "Интел", значит…

– Понял. Какая разница?

– Ну… Левизна и есть левизна. Даже надпись можно отличить… При желании. И скорость работы…

– Сколько клиентов из десяти смогут и захотят отличать? Сколько – вообще полезут внутрь?

– Ну…

– Мы не можем скинуть цену. Это все равно, что на себя же донос накатать. Ну, попались немножко – значит, надо распихать. Ты клиентов видишь . Сам сообразишь, кому можно, а кому – не стоит. Другого выхода нет, – твердо закончил я.

Интель насупился, уставившись в монитор, и передернул плечиками. Ему это не нравилось. Мне – тоже, но…

– С волками жить… Сам понимаешь, – сказал я. – Сделать скидку – значит перед всеми расписаться в том, что мы леивизной торгуем. А так… Ну, попадется въедливый какой-нибудь, мы ему без звука поменяем. Одному. Или нескольким, но… В частном, индивидуальном порядке – так, что они еще благодарны будут. Я не прав? Что молчишь?

– Совковая метода, – еле слышно буркнул Интель.

– Согласен. Но распихать все равно надо, и другого способа я не вижу. Договорились?

Интель помолчал, потом нехотя кивнул.

– Ну, и отлично. Теперь – приятная новость: со следующего месяца у тебя прибавка. На сотню.

Интель глянул на меня исподлобья, усилием лицевых мускулов не давая губам расползтись в улыбку, и начал было:

– Если из-за этих сингапурских, то могу обойтись – я и так нормаль…

– Не из-за "этих", а в нормальном рабочем порядке, – перебил я. – Мы все довольны, что ты работаешь у нас, и для выражения таких чувств у работодателя есть лишь одно нормальное и правильное средство. И даже муж известной баронессы, – я подмигнул ему, – это бы вполне одобрил.

Интель улыбнулся, с лица его исчезли последние остатки недовольства, а я прикинул, почему в последний момент сказал "сотенку", хотя собирался, как и договаривались с Шерифом, назвать полторы. Ну, да, это ему – за "совковую методу"! Быстро они научились этим словечком брезгливо плеваться – им бы пожить в совке! Ладно, что у меня уже – старческое?..

– Ладно, – сказал я. – Где тут у Люды счета за эту недельку?

Он выдвинул ящик стола, достал папку, раскрыл и положил предо мной.

– Вот.

Я стал бегло просматривать счета, потом машинально открыл другое отделение папки и уставился в копию бухгалтерской ведомости по зарплате. Суммы в рублях, стоящие против фамилий вызывали кривую улыбку – ежу было понятно, что за такие бабки никто не то, что работать, а приходить на работу не станет, но…

Все делают вид. И это куда хуже, чем фальшивые маркировки на этих ебанных сингапурских процессорах… И куда хуже, чем наше распихивание их, как родных, потому что тут мы – вроде как передергиваем (так… чуть-чуть…), а клиенты – вроде как лохи. А с этими "зарплатами" – все передергивают и… Все в результате – лохи ! Только никто не хочет этого видеть, как никто на самом деле не хочет уметь по разным мелким черточкам и жестам распознавать вранье…

Еще бы, куда приятнее жить в иллюзиях, и даже болезненные щелчки по носу, когда эти иллюзии лопаются, не могут заставить нас отказаться от них… Не могут заставить видеть все так, как оно есть, и не прятать голову в песок, не отворачиваться от того, что тебя не устраивает, и считать, что этого как бы и нет. То есть, обладать нормальным способом… Нормальным way of seeing things. Способом смотреть на вещи… Нет – способом видениявещей . Как это сказал Де Ниро – "Лапша" – в финале "Однажды в Америке"… Тот его спрашивает: "So, this is your way of revange? " А он: "No…This is my way of seeing things…"1

* * *

После этого фильма я отчего-то вспомнил героя хемингуэевской "Фиесты" – как он ведет свою даму на корриду, показывает все красоты этого зрелища, но когда где-то сбоку в загоне для быков происходит что-то кроваво-неаппетитное (быки, что ли, волов на рога нанизали), он ей говорит:

– А туда смотреть не надо…

И еще вспомнил…

Один рассказик Джека Лондона, где какой-то американец – грубый, здоровенный и хамоватый мужик, описанный без всяких ретушей и без особой симпатии, – тоже попадает на корриду, и… Он в восторге от этого жестокого зрелища, оно ему по нутру, он беснуется в азарте, и когда матадор заваливает быка и когда бык вздевает на рога матадора, но потом… Когда видит, что против того же самого быка выходит следующий матадор, он понимает (ему объясняют аборигены), что бык в любом случае живой отсюда не выйдет, что он обречен , что у него вообще нет шансов

Тогда в конце корриды он вскакивает и разряжает оба своих кольта – в матадоров, пикадоров, в зрителей – куда попало…

Он – простой, грубый мужик (таким сделал его автор), он не боится крови, он любит кровавые зрелища, и сантиментов в нем не больше, чем у быка, но…

Когда он сталкивается с чем-то, по его мнению несправедливым, неправильным, он не отворачивается,

(а туда не надо смотреть?… Хрена лысого!..)

а действует– без ансамбля, сам-бля, один-бля, вот так вот, вашу мамашу…

Два разных способа смотреть на вещи, видеть вещи, два разных способа жить , и вроде, оба имеют право на существование, но… Почему-то первый способ предлагает в "Фиесте" не кто-нибудь, а сам главный герой – тот, который… Ну, да, прямо скажем, не совсем полноценный человек. Ущербный. Лишенный элементарной способности трахнуть бабу… Случайность? Вряд ли – этот автор, как говорится, не кастрюли паял и у таких маэстро случайностей не бывает. Что-то побудило того, чей бородатый портрет так модно было вешать на стенки в 60-х, что-то заставило его…

* * *

Что-то заставило меня вздрогнуть. Одна фамилия в копии ведомости задела какой-то "колокольчик" у меня в мозгу, он звякнул и разом вышиб из головы все литературно-философские бредни. Где я ее слышал?… Или видел?.. Откуда я ее

(знаю?.. Помню?..)

выкопал?

– Кто это? – спросил я у Интеля и ткнул пальцем в ведомость.

– А? – он оторвался от монитора, с ошалело отсутствующим видом (все-таки все эти компьютерщики – слегка сдвинутые) уставился в ведомость и пожал плечами. – Не знаю…

– Она оформлена тут, как продавец – ваш продавец. У вас есть новенькая?

– Да нет…

– Откуда же она взялась?

– Не знаю, – досадливо поморщившись, повторил Интель. – Надо у Люды… У Людмилы Павловны спросить…

– Ладно, спросим, – сказал я, захлопывая ведомоть и убирая ее в папку. – Так… Все, пожалуй. Ну, развивайтесь дальше, – я кивнул Интелю, встал и вышел в торговый зальчик.

"Тетя Люда" стояла за прилавком с мелкими аксессуарами, подменив куда-то отошедшую девчонку, и изучала инструкцию к моему подарочку – миксеру. Я подошел, выразил восхищение ее внешним видом (принято благосклонно), перевел ей кусочек инструкции (там был вариант на английском) и небрежно спросил, зачем они взяли еще одну девчонку.

– Никого мы не брали, – недоуменно нахмурилась она. – Пока справляемся – даже разговоров не было…

– А как же в ведомости? Там у вас числится…

– А-а, это не у нас, – кивнула она. – Это по ведомости Шериф привязал ее к нам… Сказал, так ему удобнее, а вообще это – кадр в конторе.

– На кой черт нам в конторе еще одна…. – начал было я, но "тетя Люда" пожала плечами, давая понять, что эти вопросы в ее компетенцию не входят, а в зале возник (как всегда, словно ниоткуда) Эстет с трубкой сотового телефона и направился ко мне.

– Вас, шеф, – сказал он и протянул мне трубку. Я взял ее, поднес к уху и буркнул:

– Да?

– Ты надолго там застрял? – осведомился Шериф.

– Нет, уже закончил. А что?

– Так… – неопределенно хмыкнул он. – Уладил со своим… интеллигентом?

– Без проблем.

– Накинул ему?

– Ага… Одну.

– Да-а? – удивленно протянул Шериф. – Что это вдруг?

– Так… Хватит пока.

Шериф довольно засопел в трубку и изрек:

– Растешь. Надо тебя почаще к немцам посылать – ты бережливости у них учишься. И там бабки считаешь, и здесь, когда вертаешься. Даже на любимчике своем экономишь…

– Ты за этим звонил? – спросил я.

– Ну, и за этим тоже. Когда появишься?

– Соскучился?

– Ага.

– Скоро. Что за новый кадр у нас? И почему кадр – в офисе, а приписал ты ее сюда?

– Что за люди… – недовольно буркнул он. – Кто это там развякался? Твой очка…

– Я ведомость смотрел, – перебил его я. – А что, нельзя было? Али мне по чину не положено?

– Да, иди ты, – огрызнулся Шериф. – По чину можешь себе генеральский мундир сшить – за Мюних. Просто… Ну, ладно, давай, приезжай – все обсудим.

– Так что это за кадр? Это и есть твой сюрпризик?..

– Увидишь, – коротко бросил он, и я понял, что по телефону он все равно ничего не скажет. – Давай. До встречи.

– Ладно, – вздохнул я, отключил телефон, повернулся к Эстету и увидел, что он исчез. Я вопросительно глянул на "шефиню", она с еле заметным раздражением пожала плечами и кивнула на дверь в закуток.

Стало быть, Эстет пошел поболтать с Интелем, а тетя Люда уже ревнует своего мальчика не только к девчонкам, но и… Плохой симптом. Дело близится к финалу – если ему это уже не надоело, то скоро надоест, и тогда… Где же их хваленая интуиция? Почему она выключается именно тогда, когда по идее должна включаться ? Почему когда надо отпустить поводок, они его наоборот, натягивают и тем самым… Ладно, спасение утопающих – дело рук… И ног. И головы.

Я приоткрыл дверь в закуток и увидел почти соприкасающиеся головы Интеля и Эстета – Эстет, стоя, склонился над монитором и внимательно слушал то, что втолковывал ему мой "любимчик".

Странно, казалось бы, два таких разных парня – ну, все разное, один "школу жизни" в, как минимум, трех "горячих точках" проходил, а другой – в "тепличке" университета, – просто не смогут найти общий язык, а вот, поди ж ты…

С самой первой случайной встречи их как-то потянуло друг к другу, а Интель… Однажды, зайдя вот так в закуток, я застал их в странных позах и понял, что Эстет наглядно показывает ему какой-то рукопашный трюк. Оба, увидев меня, смутились и сразу отпрянул друг от друга, а я ничего не сказал и даже виду не подал, что меня это как-то удивило. Что ж, у них, действительно, все разное, кроме… Возраста.

Эстет, почувствовав чье-то присутствие за своей спиной (он всегда это чувствовал), поднял голову, увидел меня, кивнул, и что-то пробормотав Интелю, быстро двинулся ко мне. Интель, кажется, даже не расслышал его, во всяком случае, не оторвал взгляд от монитора и вообще не шелохнулся – у меня возникло такое впечатление, что здесь вообще была только его оболочка, а сам он – где-то там , в мониторе, в компьютере, в глубине какой-то… Как они ее называют?.. А-а, виртуальной реальности…

12.

Мы уселись в машину.

– В контору? – спросил Эстет.

– Угу, – кивнул я, он плавно тронулся с места, тачка быстро набрала скорость, и я пробормотал:

– Все-таки, они все – двинутые слегка…

– Кто, Шеф? – быстро переспросил Эстет.

(Как он внимательно реагирует на все мои слова… Ничего не пропускает, словно… Словно ему надо будет отчеты писать кому-то… Да нет, бред, просто я ему интересен немножко…)

– Да-а… Компьютерщики эти.

– Ага, – Эстет по-мальчишески ухмыльнулся, потом согнал ухмылку с лица и серьезно добавил: – Но он здорово рубит…

– Здорово, – кивнул я, и сам не зная, зачем, спросил: – А он тебе рассказывал про виртуальную реальность?

– Ага.

– И ты понимаешь, что это такое?

– Ну… – парень на секунду задумался, – это игрушки есть такие – надеваешь специальные очки и как бы сам оказываешься в… Внутри. Но он говорил… – Эстет усмехнулся и покрутил головой.

– Что говорил?

– Ну, что там, вроде как, жить можно… Что когда ты там , то здесь, вроде, и жрать не обязательно, и… Словом, как будто живешь там, только…

– Только? – переспросил я.

– Только он говорил, не как будто, а… Правда , живешь! Но это же чушь, шеф?

(Чушь? А почему мне не хочется жрать после этих странных снов, где я…)

– Почему? – вяло пожал я плечами. – Это не чушь. Они только зря думают, что это они изобрели… Это давно уже было. Может быть, всегда… И есть.

– Как это?

– Литература… Музыка… Вообще – искусство. Это и есть другая реальность, и какая разница, назовешь ты ее виртуальной или еще как-нибудь?

– Но… Там же нельзя жить … – как-то растерянно пробормотал он. – Нельзя же туда… уйти ! А он говорит, что в это…

– Почему – нельзя? – раздраженно буркнул я, но потом вспомнил, с кем говорю и сколько ему лет. – Ты слыхал… Ну, скажем, про такого парня – Вертера? Я бы даже сказал, молодого Вертера, а?

– Ну… – он помялся, – что-то знакомое, шеф, но…

– Ладно, не напрягайся. Один немецкий поэт – Гете его фамилия была… Эй, поворот не пропусти!

– Обижаете, шеф. Так что – Гете? Я знаю, поэт…

– И даже вполне великий. Так вот, он написал такую вещичку – "Страдания молодого Вертера" называется. Сюжет так себе, никакой не экшен , а суть в том, что в финале этот молодой раздолбай кончает жизнь самоубийством. Ну, дело житейское и для литературы – не новость. Сечешь?

– Ну, да… А что в этом такого?..

– В этом – ничего такого. А вот дальше… Знаешь, сколько молодых раздолбаев после этой вещички себе пулю в лоб пустили? Я тоже не знаю. Но много.

Эстет как-то недоверчиво глянул на меня, покрутил головой и протянул:

– Ну, мало ли психов…

– Достаточно. Но дело не в психах.

– А в чем? Почему же тогда…

– Потому что автор уволок их в другую реальность. Заставил их там жить , а потом заставил их… – я приставил указательный палец к своему виску и сделал жест, будто спускаю курок. – Конечно, не всех, а тех, кто повосприимчивее. Вот тебе и виртуальная…

– Значит, писатель может… – Эстет чуть вздрогнул, и я увидел, что он сильнее сжал руль – кончики пальцев слегка побелели.

– Может. И делает. И не только писатель. Знаешь, сколько людей кончало с собой после концертов Паганинни? Он тоже уволакивал тех, кто повосприимчивее, в другую … А потом они не хотели возвращаться в эту . Да что, там, примеры далеко искать – вон у нас в "Эрмитаже" один на "Данаю" с ножом и с кислотой бросился… Из той же оперы.

– Ну, это же чистый маньяк, шеф! – с укоризненным пылом возразил Эстет.

– Маньяк – не маньяк… – я раздраженно пожал плечами. – Дело не в этом. Его тоже уволокло куда-то…

– Но писатель же не отвечает за каких-то… Он не виноват. И художник… Или, там, музыкант, а? – он вопросительно уставился на меня.

– Смотри на дорогу… А кто говорит, что виноват? Я просто хочу сказать, что зря эти компьютерщики так кудахтают, будто они что-то новое изобрели. Виртуальная, блядь… – я усмехнулся, – ну, придумали еще один способ – и ладно. Доброй охоты…

– Но ведь… Не все же кончали с собой, шеф? – помолчав, подал голос Эстет. – Вы сами сказали – кто повосприимчивее… А тут – кто угодно очки наденет, и…

– Это – да, – кивнул я. – Это ты прав. Они облегчили доступ. И – честь им и хвала! Свистнуто, не спорю, но если разобраться…

– Значит, это плохо? – как-то по-детски спросил он.

– Это уже не ко мне, – помотал я головой. – Что – хорошо, а что плохо, знает только… – я ткнул пальцем в крышу тачки. – Это – просто есть. Раньше не было, а теперь есть. Но в принципе… – я зевнул, – наверно правильно. А если не правильно, то… Поправят.

– Кто – поправит, шеф?

– А тот, кто всем заведует, тот и поправит, – равнодушно пожал я плечами. – Кто есть Тот, кто Он есть… Кто сказал: "Я, дескать, есть сущий", – слыхал про такого?

– Да, – кивнул Эстет. – Когда я служил в… Ну, словом, к нам в часть приходил священник… Кстати, он тоже насчет компьютеров что-то недовольное…

– Ну, ему с бугра виднее, – усмехнулся я.

– А вы в это верите, шеф? – вдруг с каким-то странноватым интересом он посмотрел на меня и быстро отвел глаза.

– Как тебе сказать… – пожал я плечами. – Знаешь, когда-то, в разгар перестройки унд ускорения, если ты понимаешь, что я имею в виду, к нам с дружественным визитом прибыл тогдашний вождь мирового капиталлизма, лично Рональд Рейган. И вот.. один из обедов ему решили устроить в тогда еще знаменитом ресторане Дома литераторов, чтобы он, значить, пожрал и заодно пообщался, понимашь… Нет, "понимашь" тогда еще не было… Ну, словом пообщался с прогрессивно пишущей интеллигенцией. Ну, он пожрал, все было замечательно, а потом кто-то из прогрессивно пишущих возьми, да и спроси его: "А вот, вообще-то, вы, мистер лично Рейган, верите ли в Бога?" Ну, видимо с подъебкой, то есть с прицелом – дескать, нам вы все: "Довьеряй, но провьеряй", – а вот как с Богом?" И мистер Рейган, не моргнув капиталистическим глазом, а по-славянски говоря, ничтоже сумняшеся, заявил, что для него, дескать, разговоры о том, что Бога нет – все равно, как если бы кто из присутствующих, сожрав за этим столом этот роскошный обед, объявил, что повара-то вовсе и не существует, а обед как-то сам по себе… сотворился. Как тебе?

– Нехило, – кивнул он.

– Иногда кажется… – помолчав, сказал я. – Не знаю. Но одно могу сказать точно, если есть и если станет поправлять…

– То что? – опять это странноватый интерес в сероватых, слегка навыкате, глазах.

– То, как говорил Остап Бендер, берегите пенсне, Киса, сейчас начнется, – я глянул на него и подмигнул.

Он рассмеялся и лихо притормозил, въехав двумя правыми колесами на тротуар, у самого подъезда трехэтажного домика, где размещался наш офис.

– Прибыли, шеф. Когда за вами?..

– Не раньше пяти, – сказал я, открывая дверцу и вылезая на тротуар.

– Так я отъеду пока?

– Все в твоих руках, – кивнул я. – Кроме того, что – в Его , – я вздел глаза к тускловато-серому небу, потом глянул на него и снова подмигнул.

– Лады, – рассмеялся Эстет.

Я захлопнул за собой дверцу и двинулся к подъезду. За моей спиной моя тачка мягко рыкнула, лихо и плавно съехала с тротуара, и звук мотора стал удаляться. Поленившись лезть за связкой ключей, я набрал наш код на домофоне, сообщил шерифовской Верке, что это свои, и дверь со щелчком открылась, а мне…

Вдруг захотелось выпить. Странно, впереди еще больше половины рабочего дня, а…

"Утро еще далеко, а мисс Роза уже солит пиво…"

Откуда это? Черт знает, какие обрывки всплывают порой в памяти – словно щепки от… Разбитого корыта.

Черт, что это за предчувствие поганенькое – словно булавочки кто-то маленькие втыкает?.. Ладно, не грех с Шерифом по паре рюмочек сейчас – заслужил, – и все пройдет.

Мне вдруг захотелось погладить моего Кота – погладить, уткунться носом в его шею,

("так смешно… словно к мамочке за помощью метнулся, а он – такой маленький…" – кто так говорил?..Ну да, Рыжая, кто ж еще…)

услышать его довольное урчание и… Завалиться в постель, поймать перед сном его желтые прищуренные глаза и провалиться, уйти в… Виртуальную реальность?

Я усмехнулся этому новомодному термину, но "булавочки" закололи сильнее. И глубже … Черт, надо и впрямь, принять рюмку-другую.

Я закрыл за собой дверь и стал спускаться по лесенке в полуподвальное помещение нашей конторы.

* * *

Как-то раз, сидя в закутке-офисе при нашем первом магазинчике и с вялым интересом глядя на бегающие по клавиатуре пальцы Интеля, я спросил его, на что, по его мнению, больше всего похожа работа программиста.

– Как это – похожа? – не отрываясь от компьютера, недоуменно пробормотал он.

– Ну, с чем ее можно сравнить? С каким процессом.. Или действием?

– А-а… – он помолчал, подумал и сказал: – Наверное, с работой следователя.

– То есть, как?..

– Да, очень просто. Я, конечно, никогда не работал следователем, но… Он задает вопросы и хочет получить ответы. Вопрос-ответ, вопрос-ответ, только… Для того, чтобы получить нужный ему, правильный ответ, он должен задать правильный вопрос. В этом вся суть. Так же и с программированием и вообще… В любой работе с компьютером – нужно задать, то есть, сформулировать, правильный вопрос, тогда и ответ будет… Правильный. Понимаете?

– Не очень, – сознался я. – Ты же не только спрашиваешь… В смысле, не только задаешь вопросы , когда работаешь с этим…

– Вопрос можно понимать и в несколько более широком смысле, – терпеливо, как маленькому, объяснил Интель. – Поставить определенную задачу, это тоже – задать вопрос. И главное – правильно сформулировать эту задачу, то есть, прежде всего…

– Постой, – перебил я, – я где-то читал… Чтобы получить ответ на свой вопрос и понять его, нужно уже знать бо льшую часть ответа, так?

– Нет, – покачал головой Интель, – не совсем… То есть, какую-то часть нужно знать, вернее, иметь о ней представление, но совсем не бо льшую и не совсем знать , а просто… Ну, обладать возможностью мыслить в параметрах ответа… Но я говорил о другом: правильно сформулировать задачу – значит, прежде всего, корректно изложить ее… Ну в форме, доступной для понимания того, перед кем вы ее ставите…

– То есть, доступной для понимания компьютера?

– Ну, если мы говорим о работе с компьютером, то да. Употребляя тот или иной термин, вы должны быть уверены, что и вы, и компьютер понимаете его одинаково – придаете ему совершенно определенное и одинаковое значение… Если хотите, толкование. Если этого не будет, вы не получите ответ, во всяком случае, ответ – на ваш вопрос. Вы получите – если вообще получите, – что-то совсем другое. Порой… – он странновато усмехнулся, – это может быть что-то, очень неожиданное… Словом, как и во многих других сферах деятельности, соблюдать тут осторожность – совсем не лишнее.

– То есть, может случиться сбой, зависание?

– Может, и что-то, похуже… Ни от какого устройства нельзя требовать и добиваться того, на что оно просто не рассчитано и чего оно сделать не может . Одно устройство – попроще, или, скажем, с защитой, ну, вроде Foolproof – в таком случае будет, скажем, тупо, до бесконечности твердить отказ, а другое… Посложнее, потоньше, без защиты… Может попытаться выполнить некорректно поставленную задачу, и в результате наворочать такого…

Я усмехнулся. Мне пришел в голову забавный сюжет.

– Скажем, вместо ответа на какую-то математическую задачу, может выплюнуться формула смыла жизни, причем такая, от которой жить станет тошно ?

– Ну, это из области фантастики, – тоже усмехнулся Интель, – хотя чего не бывает… А практически… может полететь вся программа. Может не выдержать нагрузки, перегреться и вылететь вся машина…

– В общем, – заключил я, – как говорили из спасательной будки на одном пляже, "может случиться и непоправимое". Ладно, Интель, спасибо за науку…


13.

Перед моим отлетом в столицу Баварии мы прилично поддали с Шерифом в той самой пиццерии, где началось наше повторное знакомство и родилась совместное предприятие закрыто-открытого типа по снабжению населения PC-AT-ишками, идя навстречу пожеланиям трудящихся…

Придя домой, я сразу разделся и бухнулся в койку, но заснуть почему-то не мог. Сна не было ни в одном глазу, и я снова включил торшер и взял валявшуюся на ковре, рядом к кроватью, книжку – какой-то детективчик, – но буквы расплывались, не желали складываться в слова и даже как-то издевательски приплясывали перед глазами. Да, прилично мы вмазали…

Я кинул книжку на ковер, прикрыл глаза и, сам не зная, зачем, попытался вызвать в воображении "картинку" – Рыжую… Конечно, ничего не вышло. Воображение не работало, просто отсутствовало – совсем, начисто. Но я упрямо жмурился, и стиснув зубы, тяжело ворочаясь в койке, все равно пытался … Заломило в висках, лоб налился тяжестью, перед закрытыми глазами поплыли какие-то розоватые круги, и… Пустота.

Я открыл глаза, уставился на дремлющего в кресле Кота и вдруг сказал… Нет, попросил его:

– Покажи… Покажи мне что-нибудь. Мне… очень нужно!

Кот лениво приоткрыл глаза, глянул на меня, и хвост у него дрогнул.

Он уже хотел спать, не любил, когда ему мешали спать, и с неодобрением относился к пьянкам. Дерганье хвоста означало: отстань . Но я не отставал и неожиданно для себя сказал… Попросил… Нет, уже потребовал :

– А если ты – не хочешь, отведи меня к Тому! Тот отобрал у меня мою игрушку, вот пускай и вернет… Я сам попрошу его, только отведи! Покажи мне ТогоБольшого … Ты же можешь !

Кот открыл глаза шире, и его хвост стал, вздрагивая, медленно ходить из стороны в сторону.

– Можешь, – упрямо выдавливал я из пересохшей глотки. – Покажи… Я хочу снова увидеть… Покажи мне Главного .

Хвост Кота стал мотаться быстрее. Он несколько раз облизнулся, уставился мимо меня и лишь изредка скашивал на меня свои, ставшие уже совсем круглыми, желтоватые глаза. Настоящее раздражение. Будь я трезвый, я бы тут же прекратил давить, но… Я был не трезвый.

– Покажи Большого , – упрямо и хрипло шептал я. – Отведи к… Хозяину ! В конце концов, здесь я – твой хозяин, так сделай же, что я прошу… Ну, пойдем к нему ! Чего ты боишься? Пока…

При слове "боишься" Кот, яростно мотая хвостом из стороны в сторону, вскочил, выгнув спину, хрипло мявкнул, спрыгнул с кресла и выбежал из спальни.

Улегшись спать не со мной на постели, а в кресле, он уже выразил свое явное недовольство моим поздним появлением в сильно поддатом виде – это была одна из самых его суровых отповедей, – но совсем уйти из спальни… Это уже высшая степень раздражения. Это… Только когда ситуация для него невыносимая, а справиться он с ней не может, ему ничего не остается, кроме как уйти. Он не мог заставить меня замолчать, но не мог и выносить… Он…

В голове у меня что-то провернулось, и.. Ну, конечно, он – не мог !

Он не не хотел , а не мог сделать то, о чем я упрямо просил! Почему? Он…

(… – Никто не знает, что они делают, когда садятся в кружок и часами смотрят друг на друга…

– Ну, они могут обмениваться какой-то информацией…

– Пустые слова. Это ни на что не похоже…

– Почему? Похоже. На сеанс… Ну, да, такой спиритический сеанс…)

Да, Рыжая тогда углядела, и потом, позже я…

(… Зато теперь мы знаем, с к е м они разговаривают, когда садятся так… Знаем, кто – Хозяин Джунглей!..)

Они садятся – несколько , а он сейчас, здесь, со мной…

Он – один , и может быть, потому и не может… И злится на меня, на мою тупость, на неспособность понять простую вещь и упрямые понукания… Черт, надо сходить и взять его обратно, уладить этот дурацкий конфликт, извиниться…

Но никуда ходить не потребовалось. Кот сам возник в двери, кинул на меня вопросительный взгляд – ты прекратил свое дурацкое нытье? – убедился в том, что я молчу, неторопливо подошел к креслу, запрыгнул на него и улегся – сначала на живот, а потом развалился на боку. Когда он прикрыл глаза и с кресла раздалось тихое мурчание, на меня как-то сразу навалился тяжелый сон, и я едва успел поднять налившуюся тяжестью руку и выключить торшер перед тем, как весь целиком нырнул в темную муть отключки, дав себе "на прощание" зарок никогда больше не пытаться вызвать какую-то "картинку" в воображении – в том, чего у меня больше нет

* * *

…Ни от какого устройства нельзя требовать и добиваться того, на что оно просто не рассчитано и чего оно сделать не может. Одно устройство – попроще, или, скажем, с защитой, ну, вроде Foolproof – в таком случае будет, скажем, тупо, до бесконечности твердить отказ, а другое… Посложнее, потоньше, без защиты…

Чтобы получить правильный ответ, нужно задать правильный вопрос…

14.

Какой вопрос мне ей задать? Какой вопрос, если мне не надо никаких ответов, а надо лишь, чтобы меня оставили в покое, но она не случайно появилась здесь и она не оставит меня в покое, пока не получит то, что ей надо… А что ей от меня надо? Вот он – вопрос. Правильный вопрос.

– Ладно, – сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал равнодушно и чуть насмешливо. – Как учил бессмертный Швейк, излагай кратко, но связно: что тебе от меня надо?

Она была удивительно спокойна и смотрела с интересом, но равнодушно. Разглядывала. Точно так же, как в первый момент, когда…

* * *

Расплываясь от удовольствия, Шериф вернулся из приемной в свой кабинет, где мы так славно сейчас расслабились коньячком и поболтали, причем не один, а любезно пропустив вперед свою спутницу, и указав на нее своей лапищей, довольно хмыкнул и сказал:

– Вот, познакомься, наша новая сотрудница – твой помощник и секретарь… Прекрасное образование, жила и училась в Штатах, три языка… Между прочим, большая поклонница твоей переводческой…

Он говорил что-то еще, видимо представлял ей меня, но я уже не слышал – для меня просто включился звук, – а просто смотрел на нее. И она с легкой улыбкой смотрела на меня. Просто смотрела на меня, ничуть не стесняясь, разглядывала меня, застывшего в кресле с нелепо торчащей в руке пустой рюмкой, рассматривала меня всего, целиком…

Рыжая.

Рыжая, легко и просто скинувшая лет двадцать с хвостиком – точь-в-точь такая, какой мне когда-то вдруг захотелось ее повстречать (и трахнуть, разумеется), с тем же слегка вздернутым носиком, серыми, с зеленоватыми крапинками, блядскими глазищами и

(мелькнувшая перед камерой грива рыжих волос… Потом женский профиль – камера направлена на стоящего намного дальше какого-то почетного гостя, актера или режиссера, поэтому женский профиль размыт, не в фокусе, и только короткий, чуть вздернутый носик…)

разметавшимися по плечам рыжими… Нет, не совсем рыжими – все-таки природа на детках отдыхает, – а рыжеватыми. Сам не понимая, в чем разница, я все-таки чувствовал, что разница есть – очень небольшая, странно, что я вообще ее засек, не так уж я здорово разбираюсь в оттенках, но… Все-таки не рыжая, а какая-то рыженькая . Да, точно – как говорят про мужиков, и труба пониже, и пар пожиже, а про дам, конечно, так не скажешь, но… Точно – Рыженькая . И я…

… Смотрел на нее, и у меня не вылезли глаза на лоб, не захватывало дух, я не застыл от изумления (хотя, конечно, удивился), словом, никаких штампованных выкрутасов, а просто… Та пустота , которая жила во мне, присутствовала в моем

(… сознании?.. Подсознании?.. Оставим это мистеру Фрейду…)

организме и была настолько частью меня, что я уже редко вспоминал, редко думал о ней (ведь не думаешь же все время про свои руки, ноги, печень, легкие, про то, что они есть у тебя – они просто есть , и все) вдруг резко дала о себе знать, вдруг радостно заговорила , словно соскучившись:

Эй, привет, ты думал, меня уже нет, ты забыл обо мне, а я – вот она, я в тебе, я никуда не девалась, ничем не заполнилась, я – ж и в а…

* * *

– Как это – что мне надо? – нахмурилась она, весьма посредственно изобразив недоумение и непонимание. – Я пришла сюда, чтобы устроиться на работу и…

– Да-да, конечно, – нетерпеливо перебил я. – После Гарварда ты прибыла на свою историческую родину и пришла работать в задрипанную лавчонку по продаже Пи-Сишек желтой сборки. Шерифу – не удивляйся, это его кликуха, ну, nickname , для друзей и близких, – ты ухитрилась запудрить мозги, но мне – не получится. И я легко могу вправить ему мозги, и скорее всего, так и сделаю. Но сначала я хочу услышать ответ на свой вопрос: чего тебе от меня надо? Зачем ты здесь появилась?

– Да, ничего мне от вас не надо, – помолчав, сказала она и тряхнула своей рыженькой

(… Господи, до чего ж похожа…)

гривой. – Просто… хотела на вас посмотреть. Познакомиться с вами. Вы… Вы ведь знали маму?

Не отводя взгляд от уставившихся на меня в упор глазищ Рыженькой, я кивнул. И спросил:

– А ты откуда знаешь?

– Она говорила… По телефону, – быстро добавила она, машинально одергивая и поглаживая короткую юбку

(…лжет. Непонятно – в чем и зачем, но… Лжет…)

своими чистенькими ладошками с красиво наманикюренными ноготками. – И писала мне, что познакомилась… Вы ее любили?

Я усмехнулся. Потом засмеялся.

– Что здесь смешного? – резко спросила она, ощерив… Нет, клыков у нее еще не было – это все-таки не Рыжая (еще не Рыжая), – ощерив клычочки.

– Очень литературно, – пояснил я. – Как в романе. Ты еще спроси: глубоко? И я отвечу – как поручик Ржевский… – она недоуменно подняла брови, не изображая ничего, а действительно, не понимая, и я добавил: – Ну, да, ты не знаешь, это слишком старый анекдот… Ладно, я знал твою… маму, мы встречались с ней какое-то время… Не очень долго, а потом…

– Да, – кивнула она. – Ей нравились ваши книжки… Ну, не ваши, а которые вы переводили – она даже прислала мне парочку… Ей нравилось разговаривать с вами и…

– Вряд ли она встречалась со мной поэтому , – оборвал я эти трогательные воспоминания. – И вряд ли это подходящая тема…

– Вы считаете себя таким неотразимым? – насмешливо перебила меня она. – Или таким классным в сексе?

– Ничуть, – любезно улыбнулся я. – Просто мы… Как-то подошли в этом плане друг к другу. Так бывает. В твоем возрасте это несложно, а в нашем… не часто, но – бывает. Не часто… И когда такое возникает, люди… Ну, начинают немножко дорожить таким… совпадением – дорожить друг другом, если хочешь, если тебе так лучше нравится… Впрочем, ты не за этими лекциями сюда… Что же тебе нужно на самом деле?

– Да, ничего, я просто хотела…

– Посмотреть-познакомиться? Ну что, посмотрела? – Рыженькая кивнула. – Каковы впечатления?

– Вы… – она на секунду задумалась, – выглядите моложе, чем… Чем я думала. Может, потому что нет усов… Даже седых волос…

– Это, – вежливо объяснил я, – такой естественный краситель. Даже не краситель, но если подержать чуть дольше… Конечно, с усами так не вышло бы, поэтому их пришлось ликвидировать. Грубо говоря, сбрить и…

– А зря, – вдруг категорично, ala Рыжая, заявила она. – С усами было бы лучше. И с сединой в чубчике… Это нисколько не портит, даже наоборот…

– Даже наоборот – когда при молодой морде, а при моей – уже не фонтан. Ладно, что-то мы слишком сосредоточились на моей внешности, а между тем, я так и не услышал…

– Господи, да что вы меня как шпиона допрашиваете? – вдруг разозлилась она. – Ну, хотела посмотреть, познакомиться с человеком, с которым мама… Просто поговорить, наконец – что тут странного? Она, правда, много рассказывала… Когда приезжала в последний раз, и… по телефону. Вы… – она запнулась, – вы ей были интересны, она… Она рассказывала про вашего кота, она… Вы… Вы стали ей не чужим, я чувствовала, стали занимать много места, и я просто хотела поговорить с вами, но если вы так … – она фыркнула, отодвинулась в кресле от стола и встала.

– Сядь, – сказал я.

Она постаралась изобразить на лице равнодушное любопытство, но наткнулась на мой взгляд и снова села.

– Ты действительно хочешь у нас работать?

– Да, – кивнула она, – вы не волнуйтесь, я справлюсь. Кроме английского, я хорошо знаю немецкий и французский и еще немного говорю на испанском. Могу вести деловую переписку, немножко разбираюсь в юридических…

– Но почему? Почему ты вообще здесь оказалась? Я имею в виду…

– В России? – она пожала плечами. – Я родилась здесь, у меня много знакомых, здесь жила моя мать, и… Я просто решила посмотреть, смогу ли я…

– Остаться здесь? Насовсем? Жить ?

– Ну, да… Неужели это так странно?

– Что ты делала в Питере? На приеме, который устроила… Мэрия, что ли, или… Словом, на этом шоу…

– Откуда вы знаете? – она резко вскинула на меня свои глазища.

– Видел кусочек по телеку, – небрежно отмахнулся я.

– А-а… Ну, папу же пригласили на "Золотого Остапа". Он – актер, то есть… был актером раньше – здесь, до того, как мы уехали… И теперь его иногда приглашают. Но он через неделю уезжает…

– Где вы живете?

– Как – где? У нас… У меня… Ну, в смысле, у мамы – теперь же это моя квартира. Вы знаете, где это? Вы… были там? – она опять разгладила юбочку на ляжках

(врет. Знает, что я был там… Что еще она знает?..)

и уставилась на свои ладони.

– У метро "Проспект Мира"… Не был, а бывал, – усмехнулся я. – Впрочем, это тоже слишком старый для тебя анекдот…

– Я знаю его, – перебила Рыженькая. – Про скелетик. Женский скелетик, – она по-детски хихикнула. – Может, вы приедете в гости? Я познакомлю вас с папой…

– Уволь, – буркнул я.

– Ладно, – пожала он плечиками. – Я ведь вовсе не набиваюсь к вам ни в какие… отношения. Просто я думала… Вам тоже захочется поговорить со мной.

– О чем? – вежливо поинтересовался я.

– О маме. Вы же сами сказали, что… Ну, что люди иногда дорожат друг другом, и вы с ней…

– Вот что, дорогая, – перебил я, – для слезливых воспоминаний я тебе не партнер. Но поговорить нам – имеет смысл, поскольку есть один… Как говорится, пикантный вопросик. И касается этот вопросик одной, вполне определенной суммы…

– Нет, – вдруг твердо оборвала она меня. – Вы совсем не так меня поняли. Здесь нам говорить не о чем. Никакие ваши счеты с мамой, никакие суммы меня не касаются.

– Однако, – с удивлением протянул я. – Ты же даже не знаешь, о какой…

– И знать не хочу, – брови ее сдвинулись, и на меня взглянула не Рыженькая, а… почти Рыжая. – Абзац, – я вздрогнул, а она усмехнулась и добавила: – Параграф.

– Ты неплохо осведомлена о моих… привычках и словечках, – пробормотал я.

– Да, – кивнула Рыженькая, – она говорила… Если вы не хотите приехать ко мне, может быть… Пригласите меня в гости к себе ? Или, – она потрогала маленькую сережку (или это клипсина?) в ухе, – жена будет…

(…врет. Знает, что жены нет… Черт, что-то слишком много она знает, но сейчас давить нет смысла – все равно не расколется…)

недовольна?

– Не будет. Я давно развелся, как… – я в последний момент проглотил готовое сорваться с языка "как тебе известно" и заменил это нейтральным, – как ты могла догадаться.

– По чему же я могла догадаться? – опять довольно посредственно она изобразила недоумение, пытаясь скрыть (тоже не очень умело) беспокойство.

– Ну, хотя бы по отсутствию кольца на пальце, – пожал я плечами и отвел глаза в сторону, чтобы случайно не выдать насмешку.

– А-а, – с заметным облегчением протянула Рыженькая. – Ну, кто сейчас носит…

– Все бывает, – философски заметил я. – Ладно, если ты вечером не занята, можем после работы заехать ко мне – посидим, пожуем чего-нибудь, поболтаем… А потом Эстет тебя отвезет…

– Эстет? – на этот раз она на самом деле удивилась. – Кто это?..

– Мой водитель и… – я хотел было добавить "и хранитель", но почему-то не стал этого делать, – и прочее. Не удивляйся, это я его так окрестил – за изящную осанку и общую грацию. Сама увидишь. А теперь…

– Вы всем клички придумываете? – неожиданно спросила она. – Наверно и меня уже как-нибудь?..

– Угу, – кивнул я.

– Как?

– Рыженькая, – любезно улыбнулся я, – если ты, конечно, не против.

– А почему не просто Рыжая? – нахмурила она бровки. – Или – Рыжик?

Я чуть вздрогнул (вполне незаметно) от "Рыжей" и немного сильнее (наверное, заметно) – от "Рыжика", и внимательно поглядев на нее, сказал:

– Потому что до Рыжей и до Рыжика тебе еще далеко.

– А-а, вы так звали…

– Да, – кивнул я, – я так звал. А теперь, если не возражаешь, попробуем заняться делами, – я выдвинул ящик своего стола и уставился на кипы факсов, счетов, бланков договоров. – Значит, говоришь, с деловой перепиской справишься… Это хорошо. Давай потихоньку разбираться. Итак, наш греческий дружок, Дукакис, забил костыль на родине пивного путча… Нет-нет, не удивляйся, это тоже кличка… Твой немецкий будет теперь для нас очень нелишним – Шерифчик… Только ты не вздумай его так в лоб называть… Так вот, он, наверняка, купился с тобой именно на твой Deutch – не считая, конечно, рыженьких кудрей и фигуры… Что есть, то – есть, и не дрыгай ножкой, изображая смущение – он был прав. Садись рядом, с моей стороны – так будет удобнее…


15.

– Не подходи к нему сразу, – негромко сказал я ей, кивнув на Кота, – посидишь полчасика, а потом попробуешь погладить. Тихонько…

Рыженькая серьезно кивнула, уселась в кресло и с любопытством оглядела комнату. Кот лежал на диване и настороженно смотрел на нее. Потом он принялся медленно вылизывать переднюю лапу, кидая на нее частые взгляды. Потом взгляды стали реже, он перестал вылизывать лапу и уставился, чуть прикрыв глаза, так что остались две щелочки, мимо нее – согласился с присутствием: сидит себе, и ладно, а там… посмотрим. Согласился он с ее присутствием довольно быстро, и в первом его взгляде я уловил слегка повышенный интерес

(…помнит Рыжую?.. Уловил какую-то связь?.. Кто его знает..)

к гостье.

– Пиво будешь? – спросил я гостью. – Или чего-нибудь покрепче?

– То же, что и вы. И если можно, что-нибудь пожевать.

– Ладно, тогда пошли на кухню.

На кухне я ткнул пальцем в холодильник, и сказал:

– Сделай несколько бутербродов – с чем душа желает и что отыщешь. Если хочешь, разогрей в ростере.

Она распахнула дверцу холодильника, и пока, наклонившись, рассматривала содержимое, я перегнулся через ее спину

(приятный запах шампуня от волос… И никаких духов – только свежий запах молодого тела, и может быть, мягкого мыла… Это – в мамочку…)

и выудил четыре банки пива.

Пока я приканчивал первую банку, Рыженькая умело нарезала хлеб, ветчину, сыр, соорудила бутербродики и сунула их в ростер. Потом уселась напротив меня, открыла банку с пивом и сделала хороший глоток – прямо из банки и явно с удовольствием

(тоже – в маму…)

– по первому глотку можно сразу сказать, кто любит пиво, а кто к нему равнодушен.

Несколько минут мы просидели молча, потом звякнул ростер, Рыженькая ловко выудила из него бутерброды, разложила их на блюде и загрузила в ростер следующую порцию. Мы одновременно потянулись к одному и тому же бутерброду, переглянулись, вежливо улыбнулись друг другу и взяли каждый – свой.

– Вы давно развелись? – вдруг спросила она, жуя.

– Да, года два, как… А что?

– Нет, ничего, просто… – она пожала плечиками, – здесь все чисто, прибрано…

– Чувствуешь женскую руку?

– Нет, – подумав секунду, покачала она головой. – Просто вы сами не любите бардака, хотя… Наверняка у вас бывают…

– Бывают, – кивнул я. – Надеюсь, ты не метишь на место хозяйки?

– Зачем вы так? – помолчав, спросила она и взглянула мне прямо в глаза. – Вы же чувствуете, что я не за этим… Должны чувствовать! Зачем притворяться?

– Ну, если мне незачем, то и тебе – тоже, не так ли?

– Ну, да… Но я и не…

– Ты довольно много обо мне знаешь, – перебил я, открывая себе вторую банку пива. – Знаешь мои любимые словечки – абзац, там, параграф… Но это могла рассказать тебе… Она , – мне почему-то не хотелось называть Рыжую мамой . – А вот, что я давно развелся со своей женой, она не могла рассказать, а ты… Ты это знала . Можно поинтересоваться, откуда?

– Мне сказал ваш… компаньон, – быстро, не колеблясь, ответила она, только… слишком быстро. – Я не спрашивала, он – сам…

– Ладно, – отмахнулся я.

(лжет…)

– Проехали… А как ты нашла моего, как ты выражаешься, компаньона, а?

Она молчала. Я ждал. Наконец, она сказала:

– Я не искала его. Я искала вас. И нашла.

– Вот как? – приподнял я брови. – И каким же образом?

– У меня был ваш телефон… старый телефон. Я позвонила и поговорила с вашей женой… То есть, с бывшей женой. Ну, и…

– И она тебе рассказала, где я, что я и как я? – я усмехнулся. – Придумай что-нибудь покруче…

– Она рассказала все, что мне было нужно, – упрямо наклонила голову Рыженькая. – Я сказала, что я – из издательства, что мы хотим запустить большую серию horrors , ну, ужастиков и что главное место в этой серии займут ваши переводы… Словом, придумала целый сюжет, и она поверила. И рассказала, чем вы теперь занимаетесь и с кем… Остальное было уже несложно.

– И все это ради того, чтобы поговорить со мной?

– Сначала – да. Я просто хотела узнать ваш новый телефон, но потом… Я подумала, что могла бы работать у вас, ну, и…

– С твоим образованием – секретуткой?

– Господи, все равно же надо с чего-то начать, а дальше… Многое, ведь, и от меня зависит…

– Это точно, – вздохнул я. – Шерифчик решил сделать мне подарок и запихнуть тебя мне в койку – что ж, миленькая перспектива после Гарварда…

– Сначала – да, – перебила она меня. – Я ведь начала с того, что заявила, будто обожаю ваши переводы, мечтаю с вами познакомиться, ну, и так далее… Но когда мы поговорили, он заинтересовался всерьез – я ведь знаю немецкий, а у вас начинаются контакты в Мюнхене…

– Да, – пробормотал я, – лихо ты все провернула… Так о чем же мы будем говорить?

– О маме, – помолчав сказала она. – Вы были близким ей человеком… Нет, не надо делать такое лицо – я понимаю… Мама тоже не… Не любила такие слова, у нее прямо аллергия была на "любишь-не-любишь", но… Вы были… Вы не просто… Не просто постель, вернее, не только постель…

– Не только, – буркнул я.

(черная "Джакузи"… – Хочу тебя помыть… Имею право?..)

И добавил:

– Близкие, не близкие… У нее, кстати, муж имелся.

– Да-а, – она как-то недобро усмехнулась, – конечно… Вы его знали?

– Видел, – после секундной паузы кивнул я.

– Ну, тогда комментарии излишни.

– Однако… ты так скривилась, а между тем, насколько я знаю, он прилично помогал тебе… Деньгами.

– Да. Ну и что? – равнодушно пожала она плечиками.

– По-твоему, ничего? А на мой взгляд – кое-что, – вежливо заметил я. – И может, не стоит так кривиться, когда кто-то упоминает о нем?

– Может быть… Но он ей был уже… Никто.

– А я, значит, по-твоему…

– Да, – твердо сказала она. – Я знаю… Мама даже говорила… Ну, намекала, что у нее могут быть большие перемены, и она имела в виду вас. Я знаю . Кроме того, это из-за него она… Из-за него ее…

– А может, не из-за него? – вдруг отчего-то ставшим хрипловатым голосом спросил я. – Может… Из-за меня?

– Ну, нет, – усмехнулась она. – Это – ваш русский бизнес, а какое вы тогда могли иметь отношение… Это были, как здесь говорят, крупные разборки.

– А, может, если бы я не…

– А если б вы везли патроны, – раздраженно процедила она сквозь зубы, и я опять вздрогнул,

(так мог бы ответить я… или Рыжая…)

сглотнул слюну и потянулся к пиву.

– Расскажите, о чем вы разговаривали, – попросила Рыженькая. – Где бывали, что делали?

– Что мы могли делать? – буркнул я. – Известно, что.. А бывали… Где хата подвернется, там и бывали. Последний раз – у нее. Ковбо… Ее муж уезжал куда-то на недельку, мои – тоже, вот мы и… Разок в зоопарк съездили, погуляли… А разговаривали… Так, ни о чем, – я пожал плечами, повертел в руках пустую банку из-под пива и спросил:

– Хочешь чего-нибудь покрепче?

Она кивнула, я сходил в комнату, достал из бара бутылку "Абсолюта", рюмки, принес все на кухню и налил себе и ей.

– Давай… Вздрогнули.

Мы выпили, я потянулся к пачке сигарет, но не дотянулся, а уставившись на пепельницу…

Вдруг стал говорить – негромко, но все быстрее и быстрее, словно слова давно уже были готовы и только ждали случая, чтобы выплеснуться, слететь с языка, и теперь торопились, пока в мозгу не включился какой-то тормоз, пока я не включил этот тормоз и не заставил себя замолчать, заткнуться…

Я рассказал ей про то, как мы познакомились с Рыжей на какой-то пьянке, как во вторую нашу встречу у меня дома она наступила Коту на хвост, как потом я думал, что она никогда больше не придет, но она пришла и уладила с ним этот конфликт чисто по-кошачьи , как мы встречались на каких-то чужих квартирах, как однажды я вдруг испугался ее близости, испугался, что она подобралась слишком близко ко мне, и как она дотронулась до моего плеча

(…мягкая кошачья лапка – самое большое проявление нежности, на какое только способен маленький усатый хищник. неизменный, не прирученный, уже много веков живущий рядом с человеком по своей или по чьей-то воле…)

и я увидел в ее глазах точно такой же страх, как у меня, мой страх, и мой страх – исчез , как мы ходили с ней в зоопарк, как ездили купаться на водохранилище, как она увидела странный рисунок на песке, похожий на отпечаток лапы громадного зверя – такого громадного… Стоп! Тормоз…

Я замолчал.

– А дальше? – тихонько спросила Рыженькая.

– Дальше? Дальше – ничего… Дальше – the end, finish, no trespassing . Прохода нет…

– Чужие владения? – прищурилась она.

– Да нет, – буркнул я. – Просто… Некуда идти. Какая-то крутая разборка, Ковбою – крышка, а потом… Ты же сама знаешь…

– Почему они ее?… И кто?

Ну, вот, устало подумал я, теперь – два варианта: сказать, или не говорить… Но какого…

– Незадолго перед… этим , она дала мне… Деньги. Неважно – зачем и почему. Так ей было надо. И я их взял, потому что… Тоже неважно, почему. Словом, теперь, когда появилась ты, эти деньги…

– Нет, – твердо перебила меня Рыженькая, и сама налила водку в рюмки и залпом выпила свою, не поморщившись. – Я знаю, что вы думаете. Что это из-за этих денег… Что она не хотела отдавать их… И потому ее и… А теперь, дескать, они – мои. Нет, – покачала она головой, – все не так… И жаль, если вы два года жили, думая, что…

– Как я жил, это мои проблемы, – буркнул я.

– Да, конечно, – легко согласилась она. – Только все было не так. То, что случилось с мамой… Это сделал он .

– Он? – тупо перепросил я. – Кто – он ?

Она усмехнулась какой-то странноватой… какой-то знакомой усмешкой. Нет, не как Рыжая, но… как-то знакомо.

– Крутой бизнесмен, крупный предприниматель с личиком голливудского актера…

– Squint1 Иствуд, – пробормотал я. – Но…

– Точно, – рассмеялась она каким-то опять странновато-знакомым смехом. – Похож.

– Но он… погиб раньше и… Он не мог…

– Он мог. И он сделал это, – негромко и твердо выговорила она. – Просто не успел сам насладиться результатом, как здесь говорят, подставился , но – сделал.

– Откуда ты знаешь? – машинально облизнув пересохшие губы, спросил я. – Может, ты и видела его, но ты же не можешь знать… Ты вообще не можешь его хорошо знать – ведь он не…

– Но вы- то его видели? – перебила она меня.

Я кивнул.

– Тогда скажите, стал бы он отстегивать приличные деньги на чужую семью? Чужим людям на чужих детей?

– Ну, это же не совсем чужие… В конце концов, ты – дочь его… – я поперхнулся, уставился на нее, и по ляжкам у меня вдруг побежали противные мурашки.

Ее серые с зеленоватыми крапинками глаза смотрели на меня в упор и я видел…

(спокойная толща воды… в ней могут плавать маленькие юркие рыбки… Маленькие, но с мощными челюстями… Пираньи…)

– Ты хочешь сказать, что… – я не договорил.

Она медленно кивнула, снова разлила водку по рюмками и любезным жестом предложила мне выпить. Я машинально взял свою рюмку, не отрывая глаз от нее, она взяла свою, и улыбнувшись

(какая знакомая х о л о д н а я улыбка…)

проговорила:

– Мамин муженек – как вы его окрестили, Ковбой, Squint Иствуд и… Мой драгоценный папаша. Don't you ever fuck with him – помните? – because when you fuck with him, you'll fuck with the best! – она снова залпом выпила водку, поставила на стол рюмку. – Об этом, кроме мамы и него не знал никто. Даже тот, кто до сих пор считает себя моим родным отцом. Только он и она. Ну, и я – с недавних пор. А теперь еще – вы. Вот так. Что же вы не пьете?

Я машинально выпил.

Все мысли в голове спутались, и осталась только одна, упрямо ворочающаяся в мозгу и монотонно твердящая, ты знал, ты понял это с самого начала, как только увидел ее в кабинете Шерифа, ты знал, знал…

– Но вы уже знали, – раздался голос Рыженькой, я поднял на нее глаза и постарался сосредоточиться. – Во всяком случае, догадывались – с самого начала, как только увидели меня… Я видела…

– Ладно, – медленно проговорил я, – ты все видишь, все знаешь и… Что дальше?

– Да, ничего, – пожала она плечами. – Только… я не знаю главного. Я не знаю, кто все-таки потягался с ним и… Who has fucked with him and who has won. Who w a s the best? Может быть, вы знаете, а?

– Откуда же мне знать? – холодно спросил я, пожав плечами. – Ты сама говорила – крутые разборки, русский бизнес, к которому я не имел никакого… И зачем тебе это знать?

– Затем, что это был мой отец. Вы бы на моем месте не хотели?

– Не знаю, – я покачал головой. – Не знаю… Если ты права, то он убил твою…

– Но все равно, это был мой отец, – бесцветным голосом проговорила она.

– Хорошо, – помолчав, сказал я. – Ты хочешь знать, кто потягался с ним… Ладно. Так вышло, что это был я. Вот, можешь посмотреть, – я вытянул к ней правую руку и сжал ладонь в кулак, – видишь белые полоски вот тут? Шрамики… – я перешел на хриплый шепот. – Это от его зубов. Только… – я вздохнул с каким-то облегчением, все было уже позади. – Только I haven't won. I've lost.1

– Как же вы это сделали? – таким же хрипловатым шепотом спросила она, вся подавшись вперед так, что ее глаза оказались прямо перед моими. – Как вы сумели это сделать?..

– Ну, то, что это я – ты знала, в смысле, догадывалась с самого начала, – тоже понизив голос почти до шепота, в тон ей, ответил я. – Как только увидела меня, а может, и до того… А вот как … – я пожал плечами. – Боюсь, тебе придется жить без ответа на этот вопрос. Честно говоря, я и сам не знаю. И сам я этого не делал, я… Я просто был при этом, я вышиб твоему папе несколько зубов, а потом… Потом он сдох.

– Но почему? – прошептала она. – Почему вы ударили его и остались живы? У него же была охрана… Да и сам он… В него стреляли – в его машину, и… Он погиб в аварии. Почему же?..

– Он погиб не в аварии – там от выстрела погиб только его водитель, а он и охранник… Они погибли далеко от того места… Очень далеко. А почему? – я откинулся на спинку стула и рассмеялся, а она вздрогнула и облизнулась. – Потому что… Just because. Because the sky is blue. Потому что кошки говорят "мяу". Устраивает такой ответ?

– Я… – она медленно покачала головой. – Вы говорите правду, я чувствую , но… Я не понимаю…

– Я тоже, – сочувственно кивнув, сказал я. – Но другого ответа у меня нет. Что же дальше? Достанешь из сумочки ствол и… Will give me two warning shots? – я подмигнул ей. – In the head?1 Что ж, – я потянулся. – Эстет торчит внизу, в тачке, я – один, и я не стану дергаться. Валяй. Go ahead, do it.2

– Вы не понимаете, – она глянула на меня сочувственно и с каким-то сожалением. – Если бы этого не сделали вы, может быть, я сама…Would give him two fucking shots in his fucking head , и разнесла бы его поганую башку, но вы не…

– Нет, я не , – кивнул я. – Я не разносил его поганую башку, и кроме нескольких выбитых зубов ничего плохого не … Но это не имеет значения. И больше не спрашивай меня об этом, потому что никаких ответов не будет. Не потому что, я их скрываю – у меня их просто нет .

– Но…

– Постой… Да, уж не мстить ли ты сюда заявилась? Не ко мне, а вообще – сюда ? Уж не хочешь ли ты расплатиться за Ры… за мать?!

– А что, если так? – с вызовом спросила она.

– Но… Если ты права, то кому же мстить? Он – мертв, все закончено…

– Ничего не закончено, – перебила Рыженькая. – Живы его дружки, его компаньоны – те, кто знали про это. И живы исполнители. Разве нет?

– Ты хоть понимаешь, кто они? Понимаешь, на кого ты свой накрашенный ротик разеваешь? Да, они могли бы тебя раздавить, не заметив, и это еще не самый худший вариант. Они…

– Но ведь вас же не раздавили. Даже он сам – не раздавил, и зубки не он вам вышиб, а вы – ему, – возразила она. – Чего же вы так раскудахтались? Что если и я хочу попробовать to fuck with them ?1 Что вы тогда скажете?

Вряд ли она хотела пробовать, она валялала дурака, во что-то играла – я видел это и в то же аремя как-то не мог ухватить …Может быть хотела раздразнить меня и что-то вытянуть. Может быть… Что ж…

– Скажу? – я лениво потянулся. – Скажу, что через пол часика тебе пора до дому – на хаус, как говорили во времена моего трудного детства, – а то Эстет заснет в машине.

– То есть, вы в этом не участвуете? – она ухмыльнулась, и понизив голос, с насмешивым участием спросила: – А что так? Страшно стало, или…

– Страшно, – кивнул я и равнодушно отвернулся к окну.

– Врете, – раздался вкрадчивый голосок Рыженькой. – Но почему же тогда не хотите…Хотя бы попытаться! Ведь они отняли её у вас, а вы…Ну, ладно, любили-не-любили, но она была нужна вам, а они отняли её у вас и…

– Пытайся, не пытайся… – я зевнул. – Месть не только глупая штука, но она… Бессмысленна и…

– Беспощадна? Как русский бунт? – саркастически осведомилась Рыженькая.

– Да нет… Она вообще – не наше дело. Вот ты… Ты читала "Анну Каренину"?

– Да… А что? При чем тут?..

– С чего начинается роман?

– Ну… – она пожала плечиками. – Вы экзамен мне решили устроить? Пожалуйста. Все смешалось в доме…

– Нет, до этого. С чего начинается?

– А-а… Ну, эта фраза про… Все счастливые семьи – все несчастные… И так далее. Верно?

– Нет, не верно. Роман начинается с эпиграфа. И эпиграфом к нему взяты строчки из Библии. "Мне отмщенье, и Аз воздам", – знаешь, что это значит и кто это сказал?

– Ну, это Бог… В том смысле, что не вам судить…

– Верно, Бог, но дальше ты даешь толкование того, что, дескать, автор хотел сказать этим эпиграфом. А что сказал Сам ? Что это значит?

– Ну, что Он сам будет воздавать…

– Вот! Только Он – лично, без ансамбля, сам-бля, один-бля, прости за богохульство, – я подмигнул ей, – и никто другой. Стало быть, раз нам ясно сказано, что туда лезть не надо, то наверное и не надо. И все равно это же не вернет мне Рыжую, а тебе не вернет твою мать.

– Знаете, – она задумалась на секунду, – вы так говорите, словно… Словно верите… Да?

– Что – да?

– Ну словно… Вы верите… В Бога?


(…Твою мать!..Чего это они все моей верой заинтересовались?… Сначала Эстет, теперь она…)

– Давай сменим тему, – почти попросил я.

– Хорошо, сменим, – подумав, сказала Рыженькая. – Ладно, – она, тряхнула рыженькими кудрями, – вы все классно объяснили. И я поняла, что от вас никогда не узнаю всего – про то, что случилось с ним и как вы оказались рядом, но…


(Ну, что ты хочешь от меня, блядь…Что ты лезешь мне без мыла в… Тихо, тихо, не надо заводиться, она же не понимает…)

Нет, я знаю, что вы не виноваты, что если бы вы могли, вы бы все сделали для мамы, но… Все-таки,

(– Да, – сказал я тогда Коту, – это наша машина, но я не вожу тачку… Пока – не вожу. Он стоял в переноске, и хвост у него ходил из стороны в сторону. Что-то хотел сказать… Хотел ехать на машине сейчас? Или не верил, что я когда-нибудь сяду за руль? Кто его знает…Но… Я – МОГ ЗНАТЬ! Я МОГ ПОНЯТЬ!..)

почему вы остались в живых? Почему…

(Почему-почему-почему?.. А где, мать твою, была ты, когда Он создавал этот мир, а?…)

Я сделал над собою усилие, не отвел взгляд от ее требовательно уставленных на меня глазищ и твердо, как только мог, выговорил:

– Потому что кошки говорят "Мяу". Это – не шутка. Это и есть ответ – единственный, который я могу дать, но не могу… объяснить. И единственный, который дала бы тебе твоя мать. Но она тоже… не смогла бы объяснить.

– Значит, она знает… Знала? И была там… Ну, при этом?

– Да, – кивнул я. – Она… Знала. И она была при этом, вернее, она была в этом, а теперь… Теперь ее нет, и я… Проиграл, – я опустил глаза. – Абзац. Пара…

Звякнул ростер – следующая порция бутербродиков была готова, но мы не шелохнулись, сидели и молча глядели – каждый в свою рюмку.

– Вам больно? – вдруг спросила Рыженькая. – Больно оттого, что ее нет? Не надо прятаться за какими-то словами – просто скажите: да или нет? Ведь мне вы можете сказать!

Я снова взглянул на нее, заглянул в ее глаза, в которых не было ни грусти, ни тем более, слезинок, а был лишь нормальный интерес, нормальное любопытство – желание узнать, больно мне, или нет, – очень похожи на глаза ее матери, только с примесью чего-то

(толща воды, юркие рыбки с мощными челюстями…)

другого, пожестче и похолоднее… Интересно, какая она в койке, шепнул внутри меня какой-то голосок, я глянул на Кота, уже давно сидевшего на подоконнике и слегка жмурясь, наблюдающего за нами, и уставясь в свою пустую рюмку, проговорил:

– Да. Тебе я могу сказать. Боль… От боли можно избавиться – существует много средств и способов, – во всяком случае, ее можно заглушить до такой степени, что на нее будет уже наплевать, понимаешь? Ну, болит и болит, а тебе это по фигу… К сожалению, так невозможно разобраться с пустотой . Невозможно разобраться, невозможно преодолеть что-то, чего просто нет , – я тоской уставился на микроволновую печку, ощущая свое бессилие, неспособность объяснить и заставить понять, как вдруг моей лежавшей на столе руки коснулась

(кошачья лапа… Мягкая, с убранными когтями…)

ее ладонь – как раз там, где на суставах белели едва заметные шрамики. И я услыхал…

– Я понимаю, – раздался негромкий голос… Рыжей.

Я вздрогнул, отдернул руку и взглянул… Нет, Рыженькая ничего не говорила, не произносила никаких слов, ее губы были плотно сжаты, а глаза не отрываясь смотрели на меня, как… Как и широко раскрывшиеся, распахнувшиеся глаза Кота, переставшего жмуриться и уставившегося на меня своими мерцающими желтоватыми фонариками с черными вертикальными элипсами в центре каждого.

– Я понимаю, – произнесла Рыженькая своим голосом, и я понял, что тот голосок просто померещился мне – раздался не снаружи, а внутри меня. – У меня тоже бывает… Что-то похожее. Вам не больно, вам… Пусто , да?

Я кивнул, и перед глазами у меня вдруг возникла какая-то странная, как будто влажная… Господи , пронеслось в мозгу, неужто скупая мужская слеза – до чего же дожил?.. Но нет, к счастью (или к несчастью), ни скупых, ни пьяных слез из моих глаз не вытекло: просто я на мгновение увидел Рыженькую и все остальное как-то по-другому – как видел все по ночам , когда уходил в… Но это тут же прошло – быстро, почти сразу, но не так быстро, чтобы она не успела что-то заметить, и она заметила что-то, но… Не поняла, что, да, и как могла понять, если и я сам не очень понял…

И отведя от нее глаза, уже снова видевшие все нормально, по-человечески , я пробормотал:

– Знаешь, как фантастически жесток Он иногда может быть? Иногда Он заставляет нас жить…

– Знаю, – помолчав, негромко сказала она, – читала… Король ужасов. Desperation . Отчаяние. Или… Безумие.

– И то, и другое, – с хрипловатым смешком выговорил я. – И то… И другое…


16.

Через три дня я понял, что если Рыженькая останется в конторе, мне там делать будет нечего.

Она моментально вникла во все нюансы, идеально справлялась со всей моей текучкой, при этом еще частенько подменяя шерифовскую Верку за секретарским телефоном, ловко орудуя с кофеваркой (Шериф один, безо всяких деловых посиделок, выпивал за рабочий день в среднем чашек восемь-десять, просто не понимая, что такое давление, бессонница и прочая, как он выражался, хренотень), да еще успевала болтать по телефону по каким-то своим личным делам.

Я стал скучать от безделья и решил немножко переключить ее на второй магазинчик, тем более, что там лишний сотрудник в торговом зальчике никогда не будет лишним , а уж длинноногая девка, умеющая так улыбаться клиентам…

Шериф, когда я сообщил ему об этом, недовольно хмыкнул, но не стал возражать. Во-первых, кадрами ведал я, а во-вторых, это все-таки был мой кадр. Да ему было и не до этого – нам как-то синхронно решили увеличить арендную плату и за офис и за первый магазинчик, и хотя мы уже могли себе это позволить, но мой компаньон все эти три дня упрямо сражался за каждый рубль (не говоря уже о долларе), рычал, вилял хвостом, пускал в ход кнут и пряник, словом… Был занят.

Я привез Рыженькую в магазин, познакомил со всеми и… Когда я повел ее в закуток, чтобы познакомить с Интелем, то случайно перехватил взгляд "тети Люды", брошенный вслед слегка покачивавшимся бедрам Рыженькой, и меня кольнуло какое-то тревожное…

А когда я с трудом оторвал Интеля от компьютера, представил ему нашу новую сотрудницу и увидел, как покраснели его щечки и даже шейка, как он торопливо снял свои очки с зеленоватыми стеклышками, смешался, снова суетливо надел их и двинулся к нам с выставленной вперед ладошкой… Меня уже не "кольнуло", а как-то… Холодок какой-то прошил.

Кажется, я свалял дурака и сам навлек на нашу жопу неприятности. Надо будет предупредить Рыженькую, чтобы она не трогала парня – объяснить ей про тетю Люду – мозги у нее есть, она должна все понять… Ладно, попозже, не сейчас. Сейчас Интель уже завладел ею, и бросая восхищенные взгляды то на нее, то на дисплей, принялся что-то объяснять, и судя по всему, ей это интересно, так что – попозже… И не могу же я круто повернуть вспять, взять и ни с того ни с сего поменять свое решение и забрать ее отсюда…

* * *

А надо было! Какого дурака я свалял и какие неприятности навлек на нашу жопу, выяснилось довольно скоро.

ЧАСТЬ 2

Ночные забавы.

Улыбались три юных девицы

На спине у бенгальской тигрицы…

Р. Бернс (перевод С. Маршака)

17.

– Эй, Котяра, ты чего пьешь сегодня? – вытащил меня из сладкой полудремы голос Шерифа. Я неохотно раскрыл глаза, found myself на мягком кожаном диване в "малой гостиной" шерифовскоой фазенды и на незнакомом мне языке буркнул:

– Eine grosses bier, bitte.

– Бир? – возмущенно переспросил он. – Хрен тебе – бир, баня на сегодня кончилась, – он повернулся к возившейся у холодильного бара Милке – его Милке – и сказал: – Тащи водяру, родная, и вискаря прихвати.

Его Милка, стоявшая в его распахнутом халате возле бара-холодильника и ждавшая указаний, послушно вытащила из бара "Абсолют" и "Джонни Уокер" и водрузила их на стол, уже уставленный бокалами, рюмками и закусью – это была работа моей Милки, забравшейся теперь с ногами на диван в одном обмотанном вокруг задницы (и "передницы") полотенце, положившей головку с еще влажными светленькими кудряшками мне на ляжки и затягивавшейся моей сигаретой.

Я отобрал у нее сигарету, затянулся и пробормотал:

– А где свобода выбора?

– Где-где, – буркнул Шериф, – сам знаешь, где, – и скосил глаза на обернутый полотенцем "станок" моей Милки. Она расхохоталась, задрыгав ногами (длинными, красивыми, с ухоженными пальчиками и ярко-красным лаком на ноготках), вскочила с дивана, выпрямилась во весь свой немалый рост, с удовольствием продемонстрировав обществу свою немалую и почти стоящую грудь, и стала разливать водку по рюмкам.

– Эй, мужчины, а мы что, париться больше не будем? – тряхнув густой массой тоже еще влажных черных волос, спросила шерифовская Милка, садясь рядом с Шерифом на маленький диванчик и небрежно скидывая с плеч халат – ее грудь тоже не располагала к комплексам и сравнений ей бояться было нечего.

– Где ты тут мужчин видишь? – осведомился Шериф. – Пока что – одни мальчики. Ну, за…

Моя Милка опять расхохоталась (у нее это здороо получалось и она знала, что мне нравится ее хохот), подмигнула ему и сказала:

– А давайте, мы прям щас из вас мужиков сделаем, а? – она повернулась ко мне и чуть понизив голос предложила: – Давай? Прямо после первой, а? Покажем им…

Я отрицательно качнул головой, махнул рукой и взял рюмку, а Шериф усмехнулся, и наставительно подняв мясистый палец с перстнем, произнес:

– На показательные ты его сегодня не раскрутишь… У Котяры сегодня настроение лирическое – ему интим подавай. Ладно, за нас с вами и за хуй – с ними.

Шутить после этого шерифовского тоста не полагалось, мы все серьезно кивнули и выпили. Моя Милка сразу налила по второй и уселась на диван, тесно прижавшись ко мне обмотанными полотенцем бедрами. Даже сквозь свои джинсы (правда, напяленные на голое тело) и ее полотенце я почувствовал исходящее от нее тепло – влажное тепло ее раскрывающегося, давно готового нутра, живущего, казалось, своей отдельной жизнью и с нетерпением ждущего, когда же, наконец, оно получит… конец . Конец у меня шевельнулся, но – не более того. Почему-то, правда, хотелось… интима. То ли Шериф почувствовал, то ли просто случайно попал в десятку.

– А почему у него такой настрой сегодня? – спросила шерифовская Милка, кивнув на меня и подцепив вилкой кусок ветчины.

– У него спроси, – пожал жирными плечами Шериф и хавнул вторую рюмку ни с кем не чокаясь (после первого главного тоста он уже не придерживался ритуалов и пускал кир на самотек).

– Почему? – спросила она меня, жуя ветчину и нарочито медленно раздвигая полы халата.

Моя Милка погрозила ей пальцем и положила ладошку мне на ширинку.

Я не ответил, только пожал плечами, поднял рюмку и сказал:

– Продолжаем разговор.

Когда все выпили (Шериф уже третью), его Милка снова упрямо просила:

– Ну, почему?

– А потому, – усмехнулся Шериф, сооружая себе громадный бутерброд, – что у него таперича новая секретутка – такая деваха молоденькая, что – он лизнул кончики своих пальцев, – только пальчики оближешь. Вот он мысленно и…

– Что-о-о? – нахмурив брови, грозно протянула моя Милка, и ее ладонь сильно сдавила мне мошонку. – При мне о другой бабе думать?!

Она наклонилась, и грозя мне пальчиком с показным возмущением, заглянула мне в глаза и еще сильнее, уже почти больно, сдавила мои причиндалы. Я посмотрел на нее, и под показным возмущением увидел тень настоящего недовольства и… какой-то тревоги. Не успев как следует удивиться, я сообразил, что сказал Шериф: "Деваха молоденькая…" . Тут в голове загудел приятный кайф от выпитой водки, я блаженно зажмурился, покачал головой и пробормотал:

– Нет, моя донна… – и мы оба вздрогнули. Я – услышав, как я ее сейчас назвал, а она…

– Как ты сказал? – переспросила она, внимательно глядя на меня, и тревога в ее взгляде стала виднее.

– Ни о ком я не думаю, что ты этого дурака слушаешь, – буркнул я, подался вперед и легонько коснулся губами ее губ. Ее губы тут же раскрылись, нежно впились в мои, и я инстинктивно приоткрыл свои, отвечая ей и где-то под кожей чувствуя, что и другие ее губы тоже слегка раскрылись…

– Так вот, – продолжал Шериф, жуя свой здоровенный бутерброд, – что интересно, она, в смысле, деваха – рыжая. Ну, не рыжая, а так, – он неопределенно пошевелил пальцами, вымазанными в горчице, – рыжеватая. А наш Котяра, как известно, при виде рыжих, сразу хватается за… ствол, – Шериф подмигнул сразу всем присутствующим. – Правда, она, конечно, ему в дочки годится – сегодня ей как раз двадцать… Двадцать-сколько? – повернулся он ко мне.

– Двадцать два, – буркнул я.

– Вот, двадцать два, – обрадовано кивнул он, – и мы присутствовали на ее дне рождения в качестве почетных гостей, и…

– И чего же слиняли оттуда? – насмешливо осведомилась моя Милка, наливая себе и мне водки. – Чего не остался у своей юной прелести? – повернулась она ко мне. – Может, она в койке – не фонтан?

– Фи, мадам, – укоризненно покачал головой Шериф. – Наш благородный друг знать не знает, какая она в койке. Он познакомил ее с одним нашим служащим – тоже юным, – и теперь у них, что называется, служебный романчик. И Котяра им сегодня пожелал всех благ, дескать, совет, да любовь, но сам почему-то сидел, как в воду опущенный, и даже почти не пил, а так, присутствовал, а она…

– Слушай, – перебил я его, – а чего ты сам на нее не запал, а? Не глянулась?

– Ну, я ж вообще-то для тебя ее… – как-то неуверенно протянул он. – А потом – она дело умеет делать, три языка…

– Три языка, – фыркнула моя Милка. – Я вот с одним отлично справляюсь, – она повернулась ко мне, высунула кончик языка и медленно облизнула им губы, – или нет?

– Или да, – сказал я. – Два варианта… Но все-таки, – я опять глянул на Шерифа, – почему ж ты сам не стал, а?

– Ну… – он запнулся, задумался и пожал плечами. – Не знаю, что-то в ней… Какая-то в ней есть… – он щелкнул пальцами, стараясь подобрать слово, – ну, жесткость, какая-то…

– Костлявая, что ли? – насмешливо спросила его Милка, закинув одну свою полную, но совсем не жирную ногу на другую.

– Да, нет, – отмахнулся он, машинально положив ладонь ей на ляжку, – что-то… Не женское…

– Ну-ну, – хмыкнул я. – А ты успехи делаешь.

– В плане? – нахмурился он.

– В плане разбирательства в кадрах, – пояснил я. – Не годится она мне в дочки. И даже тебе – не годится. У нее… – я запнулся на секунду, – другой папа. Был… Совсем другой.

– Как это – был? Он же приезжал… А сейчас, вроде, обратно в Штаты укатил…

– Это отчим, а папа… Папа – другой.

– Ты его знаешь, что ли? – равнодушно спросил Шериф.

– Видел.

– А где он теперь?

– Его нет, – помолчав, медленно выговорил я. – Он… погиб. В автокатастрофе, или вернее… Не знаю. Словом, его больше нет.

Девки почему-то притихли.

– А мама? – спросил Шериф.

– Что – мама?

– Ну, маму ее ты тоже… видел?

– Да, – кивнул я.

– И как она… Ну, какая?

– Рыжая, – уставившись на бутылку "Абсолюта", отрывисто выговорил я.

– И… Где она сейчас? – почему-то понизив голос, спросил он. – Жива, или…

– Или, – сказал я. – Ее тоже… нет.

– Она… Вместе с ним ?

– Нет, – качнул я головой и налил себе водки. – Позже.

– М-да, – протянул он, – вот, значит, почему ты "пузырь" опрокинул, когда я хотел… Кажется, я и впрямь тебе сюрпризик сделал. Ты извини, я ведь не знал…

– Все в норме, – махнул я рукой и выпил. – Ты не знал, а мне было… интересно на нее взглянуть.

– Папа – крутой был? – неожиданно спросил Шериф.

– Проницательный ты наш, – усмехнулся я. – Да, папа был крутой, – я опять усмехнулся, и внимательно смотревшая на меня моя Милка почему-то вздрогнула и слегка отодвинулась. – Очень крутой.

– А ты… Был как-то связан с… Ну, с ним и со всем этим ?

– Откуда, – я как можно равнодушнее пожал плечами. – Я был обыкновенным совком, каких с кашей жрут, и…

– Но ты его знал , – упрямо проговорил Шериф. – Нет, я не лезу в твои дела, но ты сам сказал, что знал…

– Я не говорил, что знал, я сказал, что видел , – перебил я его и потянулся к ветчине – И давай завяжем с этой темой.

– Ладно, – подумав, согласился Шериф. – Жираф большой, ему видней, – он налил себе водки и призывно поднял рюмку. – Продолжаем разговор.

Моя Милка тряхнула головой, снова придвинулась ко мне, и мы все выпили.

– Ну, что, в парилку больше не пойдем? – спросил Шериф, обращаясь ко всему высокому сборищу.

– Я – пас, – буркнул я.

– А я схожу, – объявила шерифовская Милка.

– Я тоже, – подала голос моя, слезла с дивана, и они обе двинулись к сауне.

– Девчонки, щелкните потом рубильник, – крикнул им вслед Шериф, нашарил рукой пульт от музыкального центра, и в комнату ворвалась резкая музыка и хриплый, гортанный голос какой-то певички.

– Выключи, – поморщившись, попросил я.

– Чего это? – удивился он. – Сейчас девки придут распаренные, спляшут…

– Да, убери ты ее, – раздраженно рыкнул я. – Настроения нет…

Он пожал плечами, поиграл с пультом, и резкий рок сменился тихой и плавной мелодией, а он глянул на меня и пробурчал:

– Не нравится мне это…

– Не нравится – не ешь, – машинально отреагировал я и тут же удивленно вскинул на него уже наливающиеся тяжестью от выпитого глаза. – Чего тебе не нравится?

– Ну, история с… папой и мамой этой Рыженькой. Знал бы я…

– Знал бы прикуп, жил бы где? – насмешливо спросил я и быстро добавил: – Да, нет там никакой истории. Ну, видел я его разок-другой и… Маму ее тоже видел… Кстати, а почему ты вдруг спросил, не крутой ли он… был, а?

– Квартира, обстановка, – он пожал плечами, – сам дом… Да и в ней, в рыженькой этой, что-то есть такое… – он прищелкнул пальцами, глянул на них и потянулся за салфеткой. – А она, ну, мать ее, красивая была?

– Рыжая, – после секундной паузы сказал я.

– Ну да, – усмехнулся он. – Твой любимый цвет.

– Да, – кивнул я и почти попросил: – Хватит про нее, ладно?

Он кинул на меня косой взгляд, кивнул и буркнул:

– Если хочешь, избавимся от нее. Ну, если она навевает тебе какие-то…

– Нет, – отмахнулся я, – она нормальная девка, хорошо работает, и с Интелем у нее теперь… Сам видишь. И кстати, что интересно, я был уверен, что на нее Эстет западет, а он…

– Нет? – поднял брови Шериф.

– Начисто. Ни в какую. Я даже не удержался – спросил его, а он… Ты не поверишь, но он сказал почти в точности то же самое, что ты сейчас – ну, только про папу, конечно, не расспрашивал, а вот "жестковатость" и "не женское что-то"… Почти теми же словечками.

– Да-а, – протянул Шериф, – стало быть не только я… Ну, Эстет-то кое-что рубит, а вот очкарик твой… – он усмехнулся, и меня где-то в глубине кольнула какая-то "иголочка", – еще наплачется с ней. Эта шапочка не по нем…

Снова кольнула "иголочка", на этот раз посильнее, и чей-то холодный, насмешливый голос…

(– … Не так уж она безобидна и совсем не мала, моя… наша Рыжая…)

– Черт, – сказал я, – может, ты и прав. Может зря я сунул ее в магазин – у Интеля ведь с тетей Людой… А теперь…

– Да, ладно, не преувеличивай, – отмахнулся он. – Это я – так… Подумаешь, в конце концов, обыкновенная девка, ничего с ним не сделает. Ты уже тоже, – он фыркнул. – Как будто сильнее кошки зверя нет…

Наверное, я уже был поддатый, потому что где-то внутри вдруг проснулся какой-то холодновато-злобный… В общем, что-то , холодновато-злобное, и я, вперив взгляд в Шерифа, как-то глуховато звякнувшим голосом спросил:

– А разве есть, Шерифчик? Есть зверь сильнее?

Он усмехнулся, хотел было отшутиться, но как-то запнулся, поглядев на меня, пожал плечами и протянул:

– Ну, конечно, среди них есть большие… Они ведь тоже кошки – эти рыси, там, пантеры, тигры…

– Да, – кивнул я, отводя от него взгляд, чтобы он не увидел чего-то… ненужного,

(что-то он в последнее время начал много видеть, может быть с л и ш к о м много, наш толстокожий Шерифчик…)

лишнего , и доставая из пачки сигарету, – есть. Ты даже не представляешь, как ты прав, дружище… Среди них есть очень большие… Черт! Надо было все-таки заехать домой – взять Кота. Не любит он один ночью оставаться…

– Да, ладно тебе, – пробурчал Шериф, – встанем пораньше, и увидишь утречком своего красавца. Куда вы денетесь друг от друга…


В одном – может быть, главном – он попал в десятку. Но дважды ошибся.

Прав он был в том, что нам с Котом действительно было некуда деться друг от друга.

А ошибся… Во-первых, "наплакаться" с Рыженькой довелось не "очкарику". А во-вторых, увидел я своего красавца не утречком, а…

Пораньше.

18.

В конце этого рабочего дня, где-то около пяти, я уже собирался отваливать из конторы домой, как вдруг телефон на столе выдал трель внутреннего вызова. Я удивился – думал, Шериф уже слинял, – поднял трубку и сказал:

– Ты еще тут, маэстро?

– Как видишь, – буркнул мой компаньон.

– Как слышу, – поправил я его и спросил: – Ну, чего?

– Ничего. Долго еще возиться будешь?

– Да, нет, уже собирался… Подкинешь до дому? Я тогда Эстета отпущу…

– Подкину. Но не до дому.

– Если блядки, я – пас. Хочу выспаться, и вообще…

– У тебя только блядки на уме, – злорадно сообщил Шериф, – вот и не попал. Наш кадр приглашает нас с тобой на именины. Или день рождения – я не понял толком…

– Какой кадр? – удивился я. – Что за…

– Твой, – перебил меня Шериф. – Рыженькая. Сейчас звонила и приглашала. Сказала, ты знаешь адрес – где-то возле…

– Проспект Мира, – пробормотал я. – Знаю…

– Уже бывал? – с интересом спросил он.

– Давно… Не у нее. И чего ты ей сказал?

– Сказал, будем. А что – посидим пару часиков, если девке приятно.

– Ладно, – неожиданно для себя согласился я, хотя секунду назад собирался послать это дело куда подальше, – давай съездим.

Через пять минут мы вышли на улицу, я отпустил уже поджидавшего меня в моей тачке Эстета до завтрашнего утра и мы забрались в "Гранд Чероки" Шерифа.

– Заедем в магазинчик, купим ей… Ну, вазочку какую-нибудь, – предложил Шериф.

– Не надо, – покачал я головой, – там такой интерьер… Был…

– Ну, не с пустыми же руками!

– По дороге будет бытовая электроника – возьмем какой-нибудь миксер-шмиксер.

– Это мысль, – кивнул он и плавно тронулся с места.


* * *

Страж у ворот отсутствовал, шлагбаум был открыт, и мы свободно вкатили на огороженную высоким чугунным забором территорию. Я указал Шерифу на крайний подъезд, почувствовав какое-то смутное беспокойство – словно ожидал увидеть сейчас… Что? Обгорелые обломки Мерседеса? Выбитые стекла в первых трех этажах? Что за бред! Прошло около двух лет, и здесь уже не могло быть даже пятнышка на асфальте – пятнышка от…

(– … Взрывное устройство, заложенное в машину, было такой силы, – запнувшись на мгновение, сообщил Осокин, – что от автомобиля и его владелицы почти ничего не осталось, а в первых трех этажах элитного дома…)

– Чего-чего? – спросил Шериф, грамотно паркуясь у подъезда, между черной "Волгой" и красной Хондой – мини-автобусиком.

– Так… Ничего, – видимо, замечтавшись, я что-то пробормотал вслух. – Тихо сам с собою говорю.

– А-а, это бывает. Ну, пошли? Коробку захвати.

Я взял с заднего сиденья коробку с соковыжималкой, вылез из тачки и стал ждать, пока он нацепит на руль замок, снимет с висюлины трубку сотового телефона и приведет свой сверкающий черным лаком танк на колесах в состояние стояния на приколе. Красивая тачка , подумал я, уставясь на "Чероки", только немного смахивает на катафалк. ..

* * *

За массивный овальный стол карельской березы, за которым мне однажды довелось поужинать с Рыжей при свечах, а потом еще кое с кем – без свечей, мы уселись вчетвером. Кроме молодой хозяйки, Интеля и нас с Шерифом, никого больше не было.

– А где… папа? – спросил я у Рыженькой, едва не сказав вместо "папа" – отчим , но вовремя сообразив, что вряд ли кому-то кроме меня известны подробности её родословной.

– Папа? – переспросила она, кинув на меня быстрый и какой-то жесткий взгляд. – А-а… Он уже отбыл к месту постоянного проживания. Попробуйте вон тот салат, – это уже Шерифу, – он с крабами…

– Данке, – кивнул Шериф, положил себе салат с крабами, взял рюмку и строго осведомился: – У всех но лито?

– Яволь, – буркнул я, – только твой любимый тост вряд ли здесь уместен, а других ты не знаешь.

Он одарил меня снисходительно-прощающим взглядом, встал, и сверкая золотым перстнем, произнес вполне гладкий и сравнительно краткий тост за здоровье новорожденной. Мы выпили (я только пригубил), пожевали, и я предложил выпить за именинницу еще разок. Предложение было встречено на ура, мы выпили еще раз (я опять только пригубил), и неловкость первых минут застолья, где собрались не то, чтобы малознакомые, но не привыкшие выпивать и закусывать вместе , люди, пропала. Впрочем, если кто и испытывал эту неловкость, то только не Шериф – ему это ощущение вообще было незнакомо. Он рассказал пару забавных анекдотов (второй – что-то про час зачатия), потом разлил всем еще по одной, удивленно хмыкнув, когда увидел, что я оба раза лишь чуть-чуть пригубил первую рюмку, и начал:

– Кстати, о зачатии… Минуту внимания, господа! И дамы, разумеется. По-моему, настала пора…

Я быстро потянулся к дальнему от меня блюду с салатом и локтем сильно двинул по литровой бутылке "Мартини". Она брякнулась на блюдо с другим салатом, скатилась с него и опрокинула рюмку Интеля, расколов ее и вылив водку прямо Интелю на брючки.

Пока Рыженькая быстро и умело ликвидировала последствия моей неловкости, а Интель суетливо пытался ей помогать, Шериф с любопытством уставился на меня, пытаясь понять смысл происшедшего. Глядя прямо ему в глаза, я слегка опустил веки и тут же поднял их снова. Шериф приподнял брови, словно спрашивая, правильно ли он меня понял. Я повторил движение веками, показывая, что он понял меня правильно. Он еле заметно пожал плечами.

– Так что вы говорили? – спросила его Рыженькая, закончив с устранением беспорядка, возникшего из-за моей "неловкости". – Что-то про час зачатья?

– Час зачатья? – перепросил Шериф так, словно впервые услышал эти слова и не вполне понимает их значение (я вдруг ощутил что-то теплое… почти нежность к нему). – Час зачатья я помню неточно… Давайте же выпьем, господа – и дамы, разумеется, – за очаровательную сотрудницу, которая украсила наш маленький бизнес, и я уверен, будет прекрасно способствовать его процветанию. Возражений нет? Тогда, вперед!

Рыженькая просияла, лукаво потупив глазки, Интель довольно покраснел, и все выпили до дна, кроме меня – я опять лишь слегка пригубил водку и тихонько поставил рюмку на стол.

Вечерок продолжался гладко. Рыженькая довольно интересно рассказала про учебу в Штатах, про ихние студенческие забавы, а потом вполне серьезно и уважительно предложила тост за "шефов нашего бизнеса".

– Ура, – поддержал я, – только разделим. Сначала за Верховного Главнокомандующего и Главного Фельдмаршала, – я поклонился в сторону Шерифа.

– Почему – главного? Разве вы не оба – соучредители? – удивленно приподняла брови Рыженькая.

– Оба, – пожал плечами Шериф, не знаю, чего это Котяра вздумал…

"Котяра" не дослушал его. Я уловил в Рыженькой что-то… И незнакомый холодный голоск шепнул в моей голове:

С ней хорошо быть на о д н о й стороне…

Тост, а вернее уважительна тональность, в которой он был произнесен и, кстати, моя поправка (что бы он там ни говорил), понравился Шерифу, и после парного тоста – за меня, – он милостиво снизошел до любезной беседы с Интелем о какой-то компьютерной программе. Тот моментально завелся – и от выпитой водки и от любимой темы, – и стал с жаром что-то объяснять. Шериф, незаметно для остальных подмигнув мне, милостиво кивал.

Рыженькая наклонилась ко мне и негромко сказала:

– Вы почти не пьете. Вам здесь… неприятно?

– Нет, – подумав, я помотал головой, – просто, знаешь, давно не был, и все вокруг навевает… – я сделал неопределенный жест рукой.

– Воспоминания? – еще тише спросила она.

– Слишком книжно, – поморщился я. – Просто разные ненужные мысли… Ну, может быть, ассоциации.

– Спасибо, что опрокинули бутылку, – неожиданно тихонько сказала Рыженькая, глядя на меня в упор.

– Ты тоже не хотела тоста за… родителей?

Она кивнула.

– Он тебе нравится? – я чуть дернул головой в сторону Интеля.

– Да, – после секундной паузы сказала она. – Он занятный парень, и мне с ним… интересно.

– И вы с ним…

Я не успел закончить фразу, как она снова кивнула, и кинув на меня быстрый и по-моему слегка насмешливый взгляд, сообщила:

– Я совершеннолетняя, и он – тоже. Так что мы в своем праве…

– Да, нет, я просто хотел тебе сказать… – я запнулся на секунду, не зная, как это сказать. – Пойми, я никогда не лезу в чужие дела, но он и Люда… У них раньше…

– Тетя Люда, – шепотом поправила она меня. – Я знаю. Ну, и что?

– Она может… Понимаешь, в ее возрасте… Словом, она может доставить тебе… вам… много неприятностей, и хорошо бы спустить это как-то на тормозах.

– А вы знаете способ? Как спустить на тормозах? – с нарочитой серьезностью осведомилась Рыженькая.

– Не знаю. Но я знаю, что…

– Вы беспокоитесь за меня? Или за… производственные отношения?

Я взглянул на нее, и вдруг у меня возникло ощущение, что не взрослый человек, на пятом

(противная мысль…)

десятке, вразумляет молоденькую девчонку, а зрелая, немало пожившая женщина снисходительно отвечает неразумному мальчишке. Черт, даже с Рыжей , я никогда не чувствовал ничего подобного, мы всегда были на равных, а эта … Я подавил раздражение, посмотрел ей в глаза и сказал:

– Понимаешь, женщина в ее возрасте, как правило, воспринимает такого как он , – я легонько кивнул в сторону Интеля, что-то горячо втолковывающего уже явно соскучившемуся Шерифу, – как свой последний вариант. И когда у нее отнимают этот последний вариант, или она думает , что отнимают, она, – я сделал коротенькую, но многозначительную паузу, – способна на… многое. Она может пойти в разнос . И тогда та, кого она считает виновной в этом… should take care . Тогда ей стоит поберечь себя, потому что тогда… Как говорят, помоги ей Бог, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Рыженькая, не отводя от меня свои глазища,

(вот они ч ь и – эти глазища… ну, конечно, толща воды… и маленькие, юркие рыбки с мощными челюстями… Пираньи!..)

– Понимаю. Но вам не стоит беспокоиться об этом. Это, как говорят, мои проблемы. Идет?

Она усмехнулась.

(знакомая усмешка… Опять толща воды и… Большая рыбина там, в глубине, с ровными рядами треугольных зубов в усмехающемся рту… Совсем не злая усмешка, и рыбина – вовсе не злая, как те, маленькие, совсем не злая, а просто… слегка голодная…)

– Идет, – сказал я, и вдруг машинально пробормотал: – Идет рыжая блядь по дорожке, у нее заплетаются нож… – у меня по ногам, в районе ляжек, вдруг побежали мурашки, а Рыженькая громко расхохоталась

(Интель резко умолк и беспокойно дернул головой в нашу сторону, а Шериф с любопытством уставился на нас…)

и продолжила:

– Заплетаются ножки, оттого спотыкаясь идет, что её кто-то класно… – она глянула на меня и подмигнула, потом отвела глаза и перестала смеяться. – Это я знаю, – негромко сказала она. – Это она мне рассказывала.

– Об чем веселье, – благодушно осведомился Шериф, явно довольный тем, что "веселье" прервало лекцию Интеля.

– Так, – неопределенно пожал я плечами, – один стишок вспомнили. Старенький…


(Когда она успела рассказать?.. Я придумал этот стишок почти прямо перед… Что-то тут не так…)

– А-а, – кивнул Шериф, – стишки он умеет, – пояснил он Рыженькой, кивнув на меня. – Если общество попросит, он даже тост в стихах забацать может.

– Правда? – спросила Рыженькая, и повернувшись ко мне, попросила: – Пожалуйста…

– У всех но лито? – властно осведомился Шериф. – Хорошо. Давай, граф.

– Я не граф, – буркнул я, – я плебейских кровей, и… Давайте в другой раз. У меня что-то нет настроя…

– Ну, я прошу вас, – не отставала Рыженькая. – Пожалуйста… Ну, если женщина просит…

– То попробуй ее до конца ублажи, – обрадовано откликнулся Шериф. – Давай, не ломайся, уважь именинницу!

– Именинницу? Ладно, уважим, – вздохнул я, на секунду запнулся и натужно продолжил: – Разный прелестей ейных не счесть, – я ладонями нарисовал в воздухе женский силуэт с крутыми бедрами, – и все хором уверенно скажем, оставайся такая, как есть!

– Браво! – откликнулся Шериф. – Я же говорил, он может. Поехали…

Все выпили.

– Еще! – попросила раскрасневшаяся от водки Рыженькая.

– Еще! – поддержали ее Интель с Шерифом.

– А порулить на обратном пути дашь? – спросил я у своего компаньона.

– Порулить… – фыркнул он. – Ты сначала знаки выучи.

– Да что – знаки, – отмахнулся я. – Вот один бедный малый все знаки знал, а… – я грустно покачал головой.

– Какой это малый? – подозрительно осведомился Шериф.

– Бедный малый, – назидательно выставив указательный палец, ответил я.

– И что с ним было? – спросил Интель.

– С кем? – я приподнял брови. – Ты о ком?

– Ну… – он глянул на Шерифа, ища поддержки. – Этот бедный малый…

– Ах, бедный малый, – притворно спохватился я. – Бедный малый в больничной палате отдал душу смиренную Богу… Он, ребята, смотрел на дорожные знаки , и совсем не смотрел на дорогу .1

Все рассмеялись, а потом Рыженькая качнула головкой и сказала:

– Это не вы придумали. Это…

– Так точно, моя… – я поперхнулся – у меня едва не слетело с языка "моя донна ", – красавица, это не я. Однако, – я кинул быстрый взгляд на Шерифа, – дорогие гости, как говорят, не надоели ли вам хозяева. Иными словами, старшему поколению пора бай-бай…

– Ну, подождите, – встрепенулась Рыженькая. – Почему так рано?

– Это для вас рано, – перехватив мой взгляд, сказал Шериф, – а старичкам уже на покой пора, – он встал и налил себе полную рюмку. – Ну, ребята, разгонную?

– Ура, – кивнул я, тоже встал и с усилием допил наконец единственную рюмку за весь вечер до дна.

Интель провожал нас до передней, а Рыженькая – до лифта. Перед уходом я решил отлить и зашел в ванную. Из огромного зеркала на меня глянула моя собственная, почему-то криво усмехающаяся физиономия, а снизу, слева, словно издевательски распахнув громадную темную пасть с хромированными клыками, мне грозно ухмыльнулась черная "джакузи".

Я попытался представить в ней Интеля и Рыженькую, но ничего, конечно, не получилось – я давно уже не мог ничего представить, – только возникло ощущение какого-то несоответствия… Чего-то неправильного. Словно… не по ним эта ванная была, как не по мне был когда-то

(в другой жизни?..)

роскошный махровый халат бывшего владельца этой фатеры, хозяина , блядь, возомнившего себя хозяином наших с Рыжей жизней

(… и на песок шмякнулся уже не Ковбой… в нем не осталось ни одной целой косточки… бы­стро, просто, без спецэффектов…)

хозяином положения .

Я еще раз попытался представить себе эту молодую сладкую парочку в черной "джакузи", и… Меня вдруг обдало холодом,

(… — Я давно хотела с тобой в ванной полежать, — заявила Рыжая. — Можешь сигареты с собой взять — там вентиль от­личный…)

но не от вентиляции и вообще не снаружи, а… изнутри.

Опять где-то далеко, где-то очень далеко шевельнулось какое-то огромное, невероятно огромное одиночество, и малюсенький отголосок его обнял меня всего изнутри , заполз холодным сквозняком в каждую щелочку моего сознания и стиснул сознание мертвым холодом, сжал его холодными клещами, и…

С огромным усилием я протянул руку к "пальцу" крана у раковины, и резко дернув его вверх и влево, сунул обе руки под вырвавшуюся из "клювика" горяченную струю. В первое мгновение струя тоже показалась мне обжигающе холодной, просто ледяной , а потом горячая вода ошпарила ладони, и холод как-то нехотя отступил – убрался из моего нутра, растаял в нагло ухмылявшейся черной пасти "джакузи". Хватит лирики , подумал я, надо делать свое дело и убираться отсюда… С меня хватит.

Я сделал свое малое дело и убрался из ванной, а через несколько минут и из квартиры, и из дома,

(элитного, блядь, "аэлитного"…)

с каким-то облегчением залез в черный "катафалк" Шерифа и сразу попросил его:

– Включай свой турбо-кондер! Холодно…


* * *

Выехав на проспект, Шериф спросил:

– Ну, каких "милок" берем?

– Куда берем? – не понял я.

– Как куда? На фазенду ко мне… Или передумал?

– Да, я и не думал… С чего ты взял?

– А с чего ты тогда дернулся из гостей? – он повернулся ко мне и недоуменно уставился на меня.

– Да, просто так, без всяких задних…

– Не еби мне мозги! Сам меня завел…

– Да тебе заводить не надо – стоит чему-то померещиться, так сразу…

– Давай-давай, звякни этой своей… Ну грудастенькой "милке", что у тебя часто ночует. Пускай подружку где-нибудь прихватит, и мы сейчас заедем.

– Это не милка, – вздохнул я, – это, как справедливо сказано в одной книжке, уже боевой товарищ.

Шериф усмехнулся, потянулся к трубке сотового и полувопросительно сказал:

– Тогда банным? Ну, по прошлому разу… Кстати, ту светленькую, с кудряшками, мы в этот раз звали – ну, в тот день, что ты прилетел и так и не соизволил, – так она спросила, ты будешь, аль нет, я говорю, вряд ли, и она так и не объявилась… Ну, в тот раз Манон была – ты ж слышал по телефону, – так что недостачи не ощущалось…

– А откуда ты знал, что я не соизволю? Ты ж Эстету велел ничего не слушать и тащить…

– Да, что я, тебя не знаю, – буркнул он. – Неделю с Котом не виделся и оторвешься от него сразу? Так я звоню?

Куда сейчас тащиться, вяло подумал я, и Кот один ночью не любит, а вообще-то, почему бы и нет… Надо стряхнуть с себя… Что – стряхнуть? А-а, хватит лирики!

– Звони, – кивнул я. – Они, вроде, в одном доме живут, так что кататься недолго…



19.

Почти полная луна, висящая в большом тройном (кажется, такое назвается "венецианским") окне гостевой спаленки, казалось, с холодным одобрением наблюдает, как "милка" работает губками и язычком. Я почти с таким же одобрением наблюдал за плавными движениями ее головки со светленькими кудряшками. Потом "милка" уселась на меня верхом и… Я по прежнему рассматривал почти полную луну над ее правым плечиком. Поначалу плавные движения "милки" становились все резче, она начала стонать сквозь сжатые зубы, потом приоткрыв рот, что-то шептать,

(я все так же разглядываю луну… даже пытаюсь отыскать в ней узоры, напоминающие человеческое лицо, но… почему-то вырисовывается что-то другое… не лицо, а м о р д а…)

потом хрипло, в полголоса произносить слова, которые в советские времена можно было встретить на заборах, но никак не в печатных изданиях, потом стала выкрикивать эти самые слова в самых причудливых (и довольно неожиданных) сочетаниях, и от этих слов, вовсе не от ее движений и вообще не от ощущений , я начинаю толчками двигаться к финишу, и мы кончаем почти одновременно, и в момент оргазма

(у нее – резкого, упругого в с п л е с к а, а у меня… просто оргазма – нормальной физиологической реакции тела… вроде как рефлекса у собачки Павлова…)

я на мгновение ухватываю морду на диске луны – знакомую… ну, конечно, какую же еще, кошачью морду, вернее одну пасть, без глаз и ушей, но явно кошачью,Felis catus, Felidae, Panthera лунная, или как там тебя…

Я тихонько подмигиваю этой пасти, а стоны и вскрики "милки" мгновенно стихают, слышно лишь ее прерывистое дыхание, а потом ее ладони с легонько царапающими ноготками отлипают от моей груди, она сползает с меня, ложится рядом, закинув на меня одну ногу, и ее дыхание быстро приходит в норму,

(быстро остывает… тренированная сука…)

и вот, она уже дышит совсем ровно и тихо, и только ее живот порой чуть вздрагивает, напоминая этими отголосками о недавнем… спаривании. Странное слово, явно навеянное увиденной в последний момент спаривания пастью на лунном диске – странное и.. смешное. Я тихонько засмеялся.

– Ты чего? – удивленно спросила "милка", слегка приподняв головку (не мою головку , а свою голову) и уставившись на меня слегка прищуренными глазами.

– Ничего, – я тихонько мотнул головой, – просто хорошо…

(главное – сказать это, выговорить… им это нужно… раньше и мне было нужно и очень приятно… потом перестало, но им – нужно, и что стоит, сделать им приятно, это же так просто…)

очень хорошо… с тобой.

(ну, вот и выговорил… и правильно, потому что их не надо обижать… – Ублюдок!.. Их н е л ь з я обижать! – крикнула Рыжая и вдруг плюнула ему в…)

– Правда? – она легонько потерлась носом о мою щеку.

– Правда.

– А по-моему, сегодня – не очень. Ты…

– Встает медленно? И вообще в полнакала? Так это, – я потянулся, – возраст, милая…

– Не ври, – она легонько ткнула меня кулачком в ребра, – ты и другой бываешь. Я же не в первый раз с тобой и знаю… Просто ты сейчас далеко где-то… Нет, – она приподняла голову, – тебе хочется куда-то слинять.

(Хочется… Очень хочется, но некому здесь увести… Нет рядом Кота…)

– По зверюге своей скучаешь? – вдруг, словно прочитав мои мысли, спросила она.

Я вздрогнул. Как-то это неожиданно вышло.

– Откуда ты знаешь? Про… зверюгу?

– Дружки твои говорили, – она подавила зевок. – Что ты – сдвинутый на коте своем. Он красивый?

– Да, – сказал я. – Очень… Куда красивее меня…

– А меня?

– Вдвойне.

– Как? – она знакомым жестом ухватила меня за яйца. – Дрянь!..

– Чего хватаешься за "дрянь", – усмехнулся я.

– Не они, а ты – дрянь!

– Ладно, пусти… Слушай, а чего ты в баню к ребятам не пришла в прошлый раз?

– Так, – теперь она легонько потянулась, убрав с меня ногу, – настроения не было.

– У тебя? – недоверчиво спросил я.

– Ну, да, у меня… А что ты думаешь, я – машина?

– Ну…

– Да, не бойся ты, не из-за тебя, – фыркнула она. – Ну, может, чуть-чуть, а вообще… Не играю я в любовь, не дергайся. Когда-то сыграла один раз и… Хватит с меня.

– Проиграла?

– Да, нет… Можно даже сказать, выиграла.

– Да, – пробормотал я, – это отбивает охоту…

– Тебе знакомо? Ахи-вздохи-щебетанья?

– Любовь не вздохать-охать-ахать, – наставительно сообщил я, и вдруг соскочил на старую знакомую дорожку, – не дрожь в коленках при луне, любить… это трястись от траха , а раком – так трястись вдвойне.

– Да-а?… – рассмеялась она. – Давай, а? Вдвойне, – ее ладонь обхватила мой явно не победный конец и начала ласково двигаться, но я застопорил ее своей рукой.

– Так чего не пришла? В баню, в смысле?

– Они так позвали… Небрежно . Я же не блядь по вызову… Ну, в смысле, не за бабки же.

– Хамили, что ли? – удивился я.

– Да, нет, ты что… Я же говорю, небрежно … Ну, ладно, черт с тобой, правда, без тебя не хотелось. Но ты все равно не дергайся – мне ничего не надо…

– Не дергаюсь я, не дергаюсь…

– Только я бы хотела как-нибудь к тебе в гости наведаться. Домой. На кота твоего посмотреть. Я тоже их люблю…

– Да? – рассеянно спросил я и уклончиво добавил: – Ладно, как-нибудь…

– Да… Слушай, а знаешь, как твои дружки тебя называют иногда?

– Знаю. Котом.

– А еще?

– Котярой…

– А еще?

– Не знаю, – честно сказал я. – А что, они… – я вспомнил мультик про Маугли и угрожающе протянул – Так ты говоришь, они называли меня червяком?

Милка хохотнула и проверещала:

– Да, да – земляным червяком… – а потом нормальным голосом спросила: – Не знаешь?

– Не-а…

Она положила руку себе под голову и уставилась на мой профиль.

– Когда меня первый раз этот позвал к вам в баню… Ну, помнишь?

– Ванька-фермер? Помню…

– Да. Он говорит, приезжай, там классный парень один будет, юморной, мы, говорит, его пере… перекладчиком зовем. А что это значит – перекладчик , а?

– Перекладчик, моя… – я опять чуть было не назвал ее "донной", – милая, это по-хохлятски… Прошу прощения, по-украински , значит "переводчик". Перекладчiк на росiську мову…

Она хихикнула, а я вдруг вспомнил, как заливисто расхохоталась когда-то

(когда?..)

от этих слов

(где?.. У меня дома?.. У нее?.. В другой жизни?..)

Рыжая. И тут же у меня внутри лениво шевельнулась холодная пустота , и сонно ш е п н у л а, думал, я ушла, а я – здесь, я – вот она, я никуда не делась, я с тобой…

– Ты меня странно назвал сегодня – сказал: "Моя донна ", – услыхал я как-то издалека голос "милки".

– Прости… случайно.

– За что? – удивилась она. – Мне очень понравилось. Меня так никто не называл… Слушай, так ты переводчиком раньше работал, да?

– Да.

– А где?

– Дома.

– Как это? – не поняла она.

– Ну, сидел себе дома и переводил.

– А что переводил-то?

– Книжки, милая. Знаешь, такие штуковины на лотках продаются…

– Да, ладно тебе, остряк… Какие книжки? Художественные? – в ее голосе звякнули какие-то странные нотки, что-то вроде почтения , и это так не вязалось с ней…

– Даже выоко художественные, моя… красавица. Правда, они считались мало высоко…

– И сколько ты их перевел? – недоверчиво спросила она.

– Всего? Штук пятнадцать, наверное…

– И каких… Ну, писателей? Известных?

– Более чем.

– Ну? Назови, может, я знаю.

Я пожал плечами и назвал "короля ужасов" – our best novelist of horror…

– Ух ты! – восхитилась "моя красавица" и аж приподнялась на локотке. – Вот это да!

– А что "да"? – с неожиданным раздражением буркнул я. – Дуреха, я был нищим! Такие б… как ты, в мою сторону не глядели…

– Сам ты дурак, – отмахнулась она. – Надо же, а я и не знала, с кем лежу… Это же… Это же здорово… Ну, чего ты ухмыляешься, это же, наверное, трудно… И интересно… Надо же уметь…

– Надо, – кивнул я. – И чтоб табуретку сделать, надо уметь , а то жопой об пол треснешься… И все, моя донна, – я неожиданно для себя очень легко, даже не дрогнув выговорил это слово. – Давай спать.

– Знаешь, – не обращая внимания на мои слова, сказала "милка", – а я как-то чувствовала, что… Ну, что ты… Немножко не такой, как дружки твои эти…

– Не крутой, что ли? – усмехнулся я.

– Да, нет, – отмахнулась она, – у вас никто из себя крутых не строит, иначе видали б вы меня на ваших… Наших блядках… Нет, просто немножко другой . Они, кстати, все это тоже… Знаешь, они тебя любят, но когда говорят о тебе, подшучивают, там… Как-то с дистанцией . Вроде и свойский ты, и…

– Ты – мой и не мой, – подвывая, забубнил я, – из джунглей и не из джунглей…

– Ага, – хохотнув, кивнула она. – Здорово выходит… Знаешь, – вдруг она перестала смеяться и даже улыбка исчезла, – в тебе словно какая-то пружина свернута…

– Пружина? – машинально переспросил я, и холодная пустота внутри меня вдруг уже не шевельнулась , а дернулась резким и радостным всплеском: опять забыл обо мне, а я ведь не сплю, я – жива, и моя сила вся со мной…

(… – Как пружиночка, — засмеялась Рыжая, правда, как-то не очень весело. — Гнешься-гнешься, а потом, когда кажется, что уже совсем размяк, ка-а-а-к…)

– Да, – кивнула "милка", почему-то перейдя на шепот, – и она так легко сжимается, что кажется, будто ее и нет, но… Если додавить до упора, она ка-а-ак… И тогда…

– И тогда ты узнаешь, что кушает на обед крокодил? – резко повернувшись и нависнув над ней, насмешливо спросил я, а она тихонько помотала головой. – Тебе бы, милая, романы сочинять… Психолгические, – я снова откинулся на спину, потянулся, скосил на нее глаза, а потом отвернулся и зажмурился – Ну, что же будет тогда ? Тогда – помоги тебе Бог?

Милка долго молчала, и я уже подумал, что она, слава Богу, засыпает, когда услыхал ее ровный и какой-то бесцветный голос:

– Нет… – сказала она. – Тогда …не поможет.


* * *

Веки налились тяжестью, и я понял, что скоро засну, что уже почти засыпаю. Судя по ровному милкиному дыханию, она тоже засыпала, но… Вдруг она сонно пробормотала:

– Куда ты так хочешь от меня улизнуть, а?

– Не от тебя, а просто… – я уже еле ворочал языком, – просто в сон.

– Возьми меня с собой? – пробормотала она. – Возьми… в свой сон… Чтобы мы там были вместе… Ладно?

– Угу… Ладно… – пробурчал я, начиная мягко проваливаться в какую-то темную пустоту. – Только… потом не… жалуй…ся…

Пустота уже обволакивала меня какой-то мягкой и вязкой тиной, и в последний момент я вдруг ощутил, что она обволакивает не меня одного , а нас обоих – что мы не отлипли в этой "тине" друг от друга, а начали вдвоем как-то растворяться в ней, втягиваться в нее, сливаться с ней, подчиняясь ее мягкой упругой силе, которая начала разминать нас, скручивая, вытягивая и сплющивая по какому-то явно кем-то

(или чем-то…)

задуманному чертежу – разрушать одни формы и создавать какие-то другие… совсем другие… И, наконец, менять суть , а может, и не менять, а доставать откуда-то

(из темно-серой,легонько пульсирующей г л и н ы – миллиардов серых клеток, каждая из которых может быть одним из множества миров, созданных, неизвестно зачем и почему, Тем Одним, кто может создавать Суть.. Тем, кто е с т ь Суть… Может быть, а может и н е быть… Кто знает…)

и раскрывать, развертывать… Будить…

20.

Я был без Партнера, но не один. Неподалеку от меня на рыхлом снегу, возле запорошенного белого куста, стоял не мой Партнер, а… И не стоял, а с т о я л а!

(… щелчок ложной памяти… "Самка"..)

Гибкая, мощная и очень и з я щ н а я зверюга с широкими красивыми лапами, короткими, отведенными назад точеным ушами над широкой мордой и коротким хвостом.

(… Felis lynx.Рысь…)

Она явно нервничала – несколько раз оглянулась, присела на задние лапы, раздвинула усатые губы, и приоткрыв пасть, издала негромкий шипящий рык. Я равнодушно облизнулся, сел на снег и стал ждать, пока она успокоится.

Ждать пришлось недолго. Очень скоро она подошла ближе, опять огляделась, постояла, внимательно рассматривая меня, потом осторожно переступая лапами по рыхлому снегу, подошла вплотную, села рядом и потерлась головой и ухом о мою шею. Вместе с волной дивного тепла и покоя в меня забрался какой-то сладкий и тревожный зуд – остренькое покалывание во всех нервных окончаниях, вызывающей желание растянуться в снегу и покататься, почесать спину, бока, все тело… Ей явно захотелось того же, и в отличие от меня она не стала раздумывать и колебаться, а повалилась на бок, перевернулась на спину, потом на другой бок, потом опять на прежний, резко взмахнула одной передней лапой, потом другой, делая вид, что ловит что-то в морозном воздухе, ворча от удовольствия и поглядывая на меня с явным призывом присоединиться к ее игре. Но я не стал этого делать, я знал,

(откуда?.. Не знаю… Просто з н а л и все…)

что сейчас не время, е щ е не время, и когда она заворчала громче, предостерегающе рыкнул, на мгновение показав клыки.

Она резко вскочила, замерла, и мы оба уставились вдаль, на смутно виднеющийся серди деревьев огромный темный силуэт какой-то

(щелчок в мозгу… "Дом"…)

махины, неподвижно застывшей вдалеке, за редкими припорошенными снегом деревьями.

Я знал, кому, каким существам, служит убежищем такая "махина", все мои инстинкты велели мне держаться подальше от этих существ, но… Что-то, более сильное, чем эти инстинкты… какой-то более властный и мощный и н с т и н к т толкнул меня вперед и заставил двинуться к "дому". И припадая к засыпанной снегом земле, я осторожно пошел туда.

Самке туда идти явно не хотелось. Но и оставаться одна она не желала, поэтому глухо ворча, она двинулась за мной – я не видел, но мне и не надо было видеть, я ч у в с т в о в а л ее сзади.

Я осторожно переходил от одного деревца к другому, приближаясь к "дому", и наконец подошел к последнему, за которым росло еще несколько низеньких кустиков, а дальше от уже хорошо и четко видного "дома" их отделяло лишь открытое пространство.

Постояв немного у дерева и ощутив легкое прикосновение морды самки к своему боку, я встал на задние лапы, вцепился когтями в кору дерева,

(захотелось вонзить когти поглубже, подрать кору, впиться когтями в ствол, п р о р е з а т ь влажное под корой, ж и в о е дерево, но… не сейчас…)

и слегка присев на задние лапы, резко бросил тело вверх. Оно отозвалось мощным радостным всплеском всех упругих, тугих клубков мышц, лапы сами задвигались по стволу, и через секунду я уже очутился высоко, среди толстых сучьев и веток, расступавшихся передо мной, словно живые и покорные существа, предназначенные для того, чтобы расступаться, давать мне место и скрывать от всего, от чего я хочу укрыться…

Я выбрал толстый удобный сук, улегся на нем так, чтобы хорошо видеть все отделяющее меня от "дома" пространство и сам "дом", и глянул вниз. Самка, ворча, походила возле дерева, потом задрала голову, пытаясь разглядеть меня,

(ей мешали ветки… Она не видела меня…)

и зашипела – недовольно и как-то ж а л о б н о.

Я ответил ей негромким фырканьем и стал ждать. Она еще немного поворчала – недовольно и с в а р л и в о, – а потом, поняв, что деваться ей некуда, что я все равно не спущусь сейчас, встала на задние лапы, вцепилась когтями в ствол и…

Она не взметнулась резко, как я, вверх, а подтянув задние лапы и словно обняв ими толстое дерево, осторожно поползла наверх, то и дело останавливаясь и оглядываясь вниз. Так она добралась до сука, на котором лежал я, довольно фыркнула, увидев меня, проползла еще чуть выше и улеглась на разлапистой толстой ветке, свесив одну заднюю лапу так, что та почти коснулась моей спины. Мы замерли…

… Застыли. Слились с деревом, со снегом под нами, со всем, что нас окружало и было частью нас, так же как мы – частью всего… Всего… Кроме "дома"!

"Дом" был ч у ж о й всему, что замерло вокруг него, что жило, что существовало в нас и в чем существовали мы… И те существа, что жили в нем, они… Они были ч уж и м и – живыми, но не… Не существующими с н а м и, в н а с, внутри… Они были не внутри, а где-то с н а р у ж и, это злило – вызывало глухую непонятную злобу и… Страх! Они как-то выбрались, вылезли из того мира, где существовали, где б ы л и мы, но выбравшись, не ушли… Уйдя, они остались, они н а х о д и л и с ь здесь, рядом, но снаружи – жалкие, нелепые, но враждебные и злобные ко всему, из чего ушли, и потому жутко о п а с н ы е! Они были там, в этой нелепой махине, сколоченной, сбитой из неживых, мертвых штуковин,

(когда-то штуковины были живыми, но эти существа умертвили их, выдавили из них жизнь…)

я чувствовал их присутствие, их запах, их чужой, непонятный страх ко всему, что было и есть рядом с ними, ко всему, что в н у т р и… Да, они были там, внутри "дома", но… Нет!

(дрожь по сему телу, как судорога… Всплеск страха и злости, толкающий одновременно к ним и о т них..)

Они были уже не внутри! Они стояли снаружи, выйдя из-за угла "дома", застыв под каким-то огромным, похожим на жуткий, нелепый и страшный, м е р т в ы й глаз,

(щелчок… "Окно"…)

темным провалом, затянутым мертвой, прозрачной пленкой… Их было двое. Две длинные, вытянутые вверх, переминающиеся на своих нелепых, п р я м ы х и тонких ногах фигуры, время от времени подносящие к мордам передние лапы, в которых тускло вспыхивали красные искорки.

Ветерок донес сначала противный запах от этих искорок, потом донес отвратительный запах самих существ, вернее отвратительную смесь м н о ж е с т в а запахов

(как можно пахнуть сразу многим?… К т о может так пахнуть?.. Только тот, кто боится с в о е г о, р о д н о г о запаха, а значит, боится сам с е б я!..),

потом донес их противный и пугающий с т р а х, а потом…

Я уловил что-то еще. Что-то, таящееся в них, спрятанное в их нутре – под множеством мертвых шкурок, и еще под живой, и х шкурой, и еще под их мясом с костями, и еще… еще глубже – так глубоко, что они сами не чувствовали этого, не знали, понятия не имели о его существовании, о его присутствии,

(они вообще ничего не знали о том, что в н у т р и – даже в них с а м и х…)

но оно б ы л о, оно ж и л о там – крохотное, жалкое, почти задавленное, задушенное ч у ж и м… Слабенькое, еле теплящееся, но отчаянно скулящее, в о ю щ е е желание в е р н у т ь с я внутрь, вырваться из в н е и найти путь в н у т р ь – ко всему, что так жутко враждебно и страшно и м, к миру, частью которого

(догадка пришла внезапно и полыхнула в мозгу, как кривой росчерк молнии…)

они, наверное, тоже когда-то были, к н а ш е м у миру, друг к другу и к н а м. Они не слышали этого "голосочка", они не знали о его существовании,

(а услышь они его, так от страха раздавили бы до конца…)

но "голосок" бился, скулил и выл не и м, а… Нам!

Злоба на этих тварей, не слышащих и удавливающих что-то, похожее на нас, на м е н я, и из последних силенок рвущееся ко м н е, вздыбила густую шерсть на всем моем теле, набухла у меня в глотке, стала рваться наружу, и мне стоило диких усилий, не дать ей вырваться в яростном шипящем рыке. Я удержал рык в глотке, но самка, лежавшая чуть выше, на которую накатила точно такая же злоба, т а же злоба,

( я чувствовал это – в отличие от тех двоих, что со вспыхивающими красными искорками у морд переминались на нелепо вытянутых задних лапах у "дома", мы были в м е с т е, мы были частью о д н о го, так же как это о д н о было частью нас…)

не сумела сдержаться. Сверху раздалось сначала глухое ворчание, потом шипенье и треск раздираемой когтями коры.

Двое у "дома" мгновенно замерли – красные искорки полетели в снег – повернули головы в нашу сторону и стали напряженно всматриваться в…

Они ничего не видели. Для них весь мир вокруг был залит тьмой,

(как это могло быть?.. Как можно н е в и д е т ь в этом чистом, прозрачном воздухе?… Но они не видели нас, я з н а л это…)

в которой они могли лишь с трудом различать смутные силуэты деревьев и кустов. Странно, самые опасные существа здесь, обладавшие способностью… Нет, не охотиться, даже не убивать, а у н и ч т о ж а т ь… Были почти слепыми – такими б е с п о м о щ н ы м и! Почему же тогда все мои инстинкты велели мне держаться от них подальше, велели бояться их? Что в них такого страшного, такого жуткого, что даже сейчас, увидев всю их беспомощность, ни я, ни кто-то из н а с ни за что бы не посмели не только напасть, но даже приблизиться к ним вплотную? Никто?..

Кажется, я ошибался.

Один из них сунул свою лапу куда-то себе под шкуру,

(м е р т в у ю, чужую для него шкуру…)

повозился там, потом вытащил ее и в ней вспыхнул о г о н е к. Свет.

Слабенький, высвечивающий лишь узкую полоску в воздухе, заканчивающуюся пляшущим на снегу кружочком – световым пятнышком, которое почему-то помогало им видеть, хотя мне и лежавшей чуть выше меня самке оно скорее мешало.

Пятнышко света медленно, рывками стало двигаться к нам, но чем ближе придвигалось, тем становилось слабее. и я понял, что даже не добравшись до нашего дерева, оно исчезнет – не поможет этим тварям разглядеть, засечь нас. А слева, у другого угла "дома"…

Они по прежнему напряженно всматривались в разделяющее нас пространство, поэтому не могли увидеть бесшумно возникшего возле другого угла их "дома" зверя…

Моего Партнера.

Мгновение назад его там не было.

Нет, дело не в том, что я не видел его там – Партнер, как и я сам, умели исчезать, сливаться со всем, что его окружает, входить в о ж и д а н и е, но… Даже тогда мы с ним все равно чувствовали друг друга, а сейчас… Сейчас он был там, где раньше его не было – он возник из ниоткуда, и от всего его напряженно застывшего, чуть подавшегося вперед тела исходила какая-то жуткая…

Нет, не злость – злость была мне знакома… Радостная злость от предвкушения точного прыжка и сладкой теплой жижи, брызгающей в пасть, когда клыки входят в е д у… Жуткая, ни с чем мне знакомым не сравнимая з л о б а, толкающая вперед не для охоты, не для еды, а для у н и ч т о ж е н и я.

На мягко переступающих лапах Партнер бесшумно двинулся к прямолапым тварям, по-прежнему игравшим со своим беспомощным пятнышком света, и с каждым его шагом я чувствовал, как этой жуткой злобе сстановится все теснее в нем, как она р а с п и р а е т его

(щелчок "атавистической" памяти в мозгу… "свернутая п р у ж и н а), и…

Подобравшись близко, совсем близко, Партнер откачнулся назад, слегка присел на задние лапы и резко взметнулся в воздух – так резко, что его тело р а з р е з а л о воздух с легким шелестом. Они услыхали этот шелест и успели повернуть головы в его сторону, но…

Больше никто их них ничего не успел.

Партнер врезался в ближнюю к нему фигуру – передними лапами в плечи, – и хотя и весил намного меньше, чем его цель, сразу сшиб его с ног, завалил навзничь и без всякого рыка, без единого звука впился клыками в замотанное какой-то мертвой шкуркой горло

(опять щелчок в мозгу… С усилием, словно нехотя вылезшее сочетание звуков, от которого шерсть на всей спине почему-то вздыбилась и даже как-то з а и с к р и л а с ь…)

ч е л о в е к а.

Второй ч е л о в е к вместо того, чтобы броситься сверху на Партнера и попытаться хоть как-то помочь своему "партнеру", сначала стоял вообще без движения, а потом медленно попятился, на своих прямых, но теперь почему-то все время сгибающихся посредине и как-то неловко з а п л е т а ю щ их с я, задних лапах, отбросив на снег зажатый в передней кусочек с в е т а

(тот продолжал светить маленьким пятнышком на снегу…)

и роясь этой передней лапой у себя на боку, под мертвой шкуркой.

Партнер оторвал пасть от горла первого

(там все было кончено… На снегу лежал уже не… ч е л о в е к, а ворох мертвых шкурок, намотанных на безжизненную груду мертвого, непригодного для еды – почему-то я знал это – мяса…)

повернул башку ко второму и привстал. Второй вытащил возившуюся под шкуркой лапу с каким-то темным небольшим предметом, стал вытягивать ее по направлению к Партнеру, но… Медленно. Слишком медленно, чтобы успеть что-то сделать,

(а он м о г что-то сделать – я физически ощутил смертельную угрозу, исходящую от его медленно двигавшиеся лапы и зажатого в ней небольшого, темного предмета… Не просто н е ж и в о г о предмета, а какого-то… П р о т и в о п о л о ж н о г о всему живому – словно с д р у г о й стороны живого…)

как-то остановить Партнера.

Вытягивающаяся лапа не прошла и половины пути к той точке, на которой темный предмет в ней уставился бы прямо на Партнера, как зверь уже завис в воздухе, над этой медленно двигающейся лапой, и конец этой лапы очутился в его раскрытой пасти. Раздался громкий хлопок, из темного предмета, направленного теперь куда-то в нашу сторону, вырвался кусок о г н я,

(что-то с глухим щелчком глубоко впилось в ствол нашего дерева…)

пасть Партнера тут же сомкнулась, он яростно мотнул башкой…

С глухим хриплым вскриком человек откачнулся назад, рухнул на спину и зсучил задними лапами по снегу, а конец его передней лапы вместе с по-прежнему зажатым в скрюченных когтях темным предметом отлетел в другую сторону и упал на снег.

Партнер секунды две смотрел на валяющееся в снегу, сучащее задними лапами существо. Лапы дергались все слабее, и наконец затихли. Жизнь еще не ушла из него,

(я чувствовал, з н а л это…)

но уходила, и я понял: если с ним что-то не сделать, она скоро уйдет совсем. Партнер понял это раньше меня – он ведь стоял намного ближе к валявшемуся в снегу существу, т е л у, из обрубка лапы которого хлестала темная жижа, образовавшая темную, с расширяющимися краями, ямку в снегу, – равнодушно отвернулся, встал и быстро побежал прочь от дома, в нашу сторону.

Чудовищная злоба, распиравшая его перед и во время всего действия, исчезла – я чувствовал, физически ощущал это. Там, где она была, осталась только холодная… с ы т о с т ь, каким-то образом передавшаяся и мне. Странно, Партнер не притронулся к мясу жертв, это мясо не годилось для еды, но он был с ы т, только… Как-то по-другому сыт – без лени, без тяжести в набитом пищей брюхе, а наоборот, с какой-то приятной л е г о с т ь ю в мозгу и во всем теле, отголоски которой передались и мне, и лежавшей чуть выше меня самке.

Прбегая мимо нашего дерева, Партнер не остановился, даже не замедлил легкого бега, а лишь задрав на мгновение морду к нашим веткам, глухо рыкнул, показывая, что знает, что мы тут, и зовя нас за собой, и побежал дальше.

Я легко спрыгнул вниз, а самка завозилась наверху и жалобно зафыркала. Я вспомнил, как в самую первую прогулку с Партнером тоже поначалу испытывал страх перед прыжком с высокой ветки – ожидал резкого удара о землю, вместо которого тогда впервые ощутил что-то, вроде п о л е т а, – понял, что она боится прыгать – еще не знает, на что способно ее изящное, грациозное и мощное тело.

Я отбежал в сторону, задрал голову и зарычал, но не злобно, а успокаивающе. Она осторожно развернулась на ветке, немного спустилась вниз по стволу, головой вперед, а потом спрыгнула на снег. В воздухе она остро ощутила

(в первый раз… Я понял это…)

п о л е т, и когда мягко приземлилась, подушки ее широких мощных лап раздвинулись, и лапы не утонули в снегу.

Секунду она постояла, не двигаясь, потом повернула морду к дереву, уставилась на ствол и грозно фыркнула, причем шерсть у нее на загривке поднялась. Я всмотрелся в то место на стволе, куда уставилась она, различил на темной коре темное круглое пятнышко – отверстие, оставленное тем, что вырвалось из темного предмета месте с к у с к о м огня, только огонь умер, иссяк почти сразу же, а это ч т о – т о пролетело дальше и впилось в дерево.

Это маленькое отверстие тоже вызывало у меня интерес и странную злобу, мне тоже хотелось подойти поближе, обнюхать и как следует зарычать на него, но… Партнер с каждой секундой удалялся все дальше, и я рыкнул на самку, отвернулся и побежал за ним. Она побежала за мной, все еще глухо ворча.

Вслед за Партнером мы легко перепрыгнули через высокий забор, очутились на широкой заснеженной дороге, по обеим сторонам которой были две глубокие канавы запорошенные снегом, и ровные полосы заборов, и длинными скачками понеслись по этой дороге к лесу.

Мне хотелось побыстрее очутиться в лесу, подальше от этих заборов, хотелось поскорее догнать Партнера, оказаться ближе к нему,

(меня тянуло к нему… Я соскучился…)

но еще сильнее мне хотелось…

Хотелось быть рядом с самкой.

Снова, как уже было один раз в какой-то другой п р о г у л к е,

(я сам тогда был немного другим – крупнее, тяжелее и…)

меня распирало изнутри странное беспокойство, странное возбуждение – желание двигаться не тихо и бесшумно, а наоборот – задевать обо что-то боками, тереться брюхом о землю… Не скрываться, что обычно было необходимо и естественно, а наоборот – п о к а з ы в а т ь всем, что я здесь, что я живой, что моя сила вся со мной…

Очень скоро мы оказались в лесу, и когда перебрались через неглубокий овраг, лес стал гуще – исчезли все дорожки и тропинки, проложенные этим опасными, прямоходящими существами,

(они умели ходить не только на своих задних лапах, но и на чем-то, оставлявшим в снегу две сплошные полоски…)

кусты и низкие ветки стоявших почти вплотную друг к другу деревьев начали задевать мою шкуру на боках и спине и от толчков и соприкосновений с моим телом осыпать меня легким снежком. Это было дико приятно, это легонько охлаждало тело, разгоряченное не бегом – я мог бежать так сколько угодно, ничуть не уставая и разгорячаясь, – а каким-то странным жаром и з н у т р и.

Наконец я выбежал на маленькую полянку, ярко освещенную висящей в темном небе почти полной луной, и тут же увидел стоявшего на другом конце этой полянки Партнера. Я сразу побежал к нему, но едва успел достичь середины полянки, как он предостерегающе зарычал. Я остановился, как вкопанный, и уставился на него, не понимая, чего он хочет.

Он стоял в настороженной позе – еще не угрожающей, но близко к тому, – и глухо рычал, глядя то на меня, то чуть в сторону, куда-то з а меня. Я быстро оглянулся и увидел за своей спиной, на том краю полянки, откуда я выбежал, сидящую на снегу и довольно облизывающуюся самку. И тут же жар внутри стал еще горячее, и я понял…

Понял в с е.

Я знал, чего хочу я; знал, почему так странно и почти враждебно рычит на меня

(на меня!..)

Партнер; знал, почему вместе с желанием очутиться рядом с ним, б л и з к о к нему, я ощущаю глухое раздражение на него; знал… Я знал, чего хочет и ждет самка и чего она…

Не дождется.

Она ждала драки межу мной и Партнером, ждала двух сцепившихся с диким рычанием и воем тел, раздирающих живую плоть ударов когтистых лам, впивающихся в шкуры клыков, летящих во все стороны клочков шерсти и мяса, брызгающих на снег капелек крови и… Все это – ради нее, ради ее изящного, гибкого тела, сильного и нежного, которое она должна отдать тому из нас, кто н а д е л е докажет, что он сильнее. Таковы были правила этой игры, и никто из нас не мог ничего в них изменить, потому что не мы создали эти правила и не мы придумали эту и г р у,

(в с ю эту игру – нашу с у т ь…)

и не нам устанавливать или менять ее законы, только…

Сейчас здесь что-то было н е т а к.

По законам и правилам игры никакая наша близость с Партнером не могла помешать тому, чего ждала самка. И мы сами, несмотря на нашу близость, на способность с л и в а т ь с я вместе, не смогли бы подавить бешенное желание драться до конца, пока не останется только о д и н победитель, только…

Только у Партнера не было этого желания, его не распирал изнутри тот жар, который доставлял сейчас беспокойное мучение и острое наслаждение мне. Партнер ощущал лишь о т г о л о с к и этого жара, заставлявшего меня припадать мордой к земле, и не сводя настороженных глаз с уставившегося на меня зверя – точной копии меня самого – жадно лизать языком холодный снег. И этих отголосков ему было явно недостаточно, чтобы ринуться вперед и сцепиться со мной в злобной и яростной схватке. А мне…

Мне мешало это сделать ясное ощущение нехватки у Партнера этого жара – п р о х л а д н ы й зуд и возбуждение там, где у меня все закипало и рвалось наружу. И я просто не знал, что мне делать дальше – я столкнулся с чем-то неправильным, с тем, чего не должно, просто не м о ж е т быть, и…

Это стало мучить еще больше, чем раздирающее изнутри желание, и я задрал голову вверх, к висящему в темном небе, холодному, желтоватому диску, раскрыл в судорожном зевке пасть, и из нее был уже готов вырваться ни на что не похожий звук – даже не из пасти, а из самого н у т р а, – когда…

Глухо рыкнув,

(я тут же опустил морду и уставился его сторону…)

Партнер развернулся на всех четырех лапах и ленивыми скачками двинулся прочь. Так и не закрыв пасть, я смотрел ему вслед, а когда он исчез в плотной стене обступивших поляну деревьев и кустов, смотрел на эту живую стену, и какая-то странная тоска, урча и чавкая, стала жадно впиваться в мои внутренности – не больно, но удивительно п р о т и в н о грызть все мое нутро, оставляя после себя какую-то погано сосущую пустоту. Она прогрызла бы меня всего, сожрала бы даже невыносимый жаркий зуд, пылавший во мне, оставила бы внутри одну пустоту, если бы…

Если бы сзади, за моей спиной не раздалось н е ж н о е ворчание и подошедшая ко мне вплотную самка игриво не ткнулась бы носом мне в шею.

От ее тычка на месте грызущей тоски вдруг полыхнула резкая злость, в один миг сожравшая урчащую тоску и едва не бросившая меня на самку – едва не заставившая вцепиться клыками ей в горло и одним движением мощных челюстей вырвать из нее жадную игривую страсть вместе с жизнью.

Самка уловила эту злобу и мгновенно отпрыгнула в сторону, а потом безошибочно почувствовав, что злоба так же неожиданно, как и возникла, исчезла, опрокинулась на спину в снег, взмахнула всеми четырьмя лапами в воздухе, перекатилась на бок, мордой ко мне, и стала игриво загребать передними лапами снег, довольно ворча, фыркая и явно приглашая меня присоединиться к ней, поиграть вволю, а потом…

Мы стали играть – возиться в снегу, легонько рыча и покусывая друг друга, потом носиться друг за другом по поляне, а потом ее укусы стали настойчивее, даже больнее, и из ласково бьющих меня лап начали показываться кончики здоровенных когтей, и наконец… Она резко отвернулась от меня, отбежала и застыла на широко раздвинутых лапах, задрав кверху короткий обрубок хвоста.

Исходящий от нее запах резко ударил мне в ноздри, все вокруг заволокло каким-то странным прозрачным туманом, что-то внутри меня развернулось, бросило к ней, заставило влезть на нее сзади, уложило передние лапы ей на спину…

Я с силой налег лапами ей на плечи и бока, сдавил ее

(ей стало немного больно, но она х о т е л а эту боль…)

ее упруго выгнутую спину и вогнал прямо в н е е выросший у меня в паху твердый и горячий п р у т. По всему телу разлилось огромное наслаждение и вместе с ним острое желание войти в нее еще дальше, еще г л у б ж е – разорвать ее в с ю своим горячим п р у т о м, проткнуть насквозь и выйти с д р у г о й стороны.

Это желание заставляло мое тело двигаться – все быстрее, все сильнее, все яростнее. Она хотела того же, и не только не пыталась успокоить меня, а громким рычанием и р е в о м, наоборот, подстегивала, и что-то внутри, в паху,

(не п р у т, который весь был в ней, а что-то выше… Глубже…)

стало набухать, разрастаться, заполнять всего меня, застилать тело и сознание каким-то, уже не легким, прозрачным, а г у с т ы м и темно-красным туманом, и наконец…

Лопнуло, в з о р в а л о с ь, доставив дико острое, ни с чем не сравнимое наслаждение и поглотив, растворив в себе все – лес, поляну, висящую в небе луну, рыхлый снег и нас, слившихся наконец в о д н о, застывших одним существом на этом снегу, на этой белой… белой… с какими-то странными потеками…

* * *

… На этой белой, с еле заметными потеками – следами нашей c "милкой" вечерней вялотекущей забавы, – простыне I've just found my-fucking-self in the dogfucking position fucking like a dog.

То есть по-нашему, по-человечески сказать, я и нашел своего затраханного себя в позе трахающейся собаки, трахающегося, как пес (такой грамотный подстрочничек).

Словом, говоря по-русски, обнаружил, что стою на коленках, уже кончив, но с еще стоящим концом, погруженным в стоящую передо мной в позиции, типа "омар-силь-ву-пле, кальмар-силь-ву-пле" Милку, и тупо смотрю на ее покрытую свежими синяками выгнутую спину

(хороша фигура!…)

и задницу.

За трехстворчатым (венецианским, блядь) окошком рассвело и кружился легкий снежок. Тянущий сквознячок из приоткрытой форточки приятно обдувал разгоряченное, легкое, какое-то странно пустое тело, и… Ни звука вокруг. Звук был выключен.

Я беззвучно отлип, отделился от "милки", и звук включился: с каким-то болезненно-тяжелым стоном она медленно вытянула ноги, сползла на живот и замерла, уткнувшись лицом в подушку.

Медленно, как-то нехотя, мой конец стал выходить из состояния стояния, я перенес сначала одно колено, потом другое через ее левую ногу, улегся рядом с ней на спину и машинально нашарил за ее спиной хвостик одеяла, чтобы набросить его на нас, хотя мне было совсем не холодно. Хвостик не вытягивался, потому что "милка" всем телом навалилась на него, и я легонько потряс ее за плечо.

– Эй… дай укрыться.

Она медленно – словно опасливо проверяя, как работает каждая часть тела – перевернулась на спину, глубоко вдохнула и на выдохе произнесла… Нет, простонала… Нет, просто выдохнула довольно странное (для нее) слово:

– Мама…

– За мамой не побегу, – пробормотал я, вытаскивая освободившийся хвостик одеяла и натягивая его на нас.

– Мама… – снова выдохнула она, явно не слыша меня, и я привстал на локте и с любопытством

(равнодушным любопытством – меня на самом деле ничего не трогало, не только тело, но в с е внутри было пустое и… равнодушное…)

поглядел на ее слегка запрокинутое лицо.

Следы потекшей туши вокруг глаз и припухлые "мешочки" под глазами не портили мордашку, даже наоборот… Зря они всегда так тщательно в ы л и з ы в а ю т с я, в смысле, следят за марафетом , возникла какая-то отстраненная, вяло-равнодушная мысль. Так даже лучше… естественней, и все равно, вид – товарный…

Она медленно раскрыла глаза, глянула мимо меня, в обшитый вагонкой потолок, потом облизала губы, перевела взгляд на меня, вздохнула и спросила:

– Что на тебя нашло?

– Ничего, – качнул я головой.

– Ничего ? – она снова облизала губы. – Да, я же… наверно перебудила всю округу, – она тихонько и сладко потянулась и тут же поморщилась. – Ох… Как спина болит… И бока! Ну, ты даешь…

– Даю, моя… радость, – пробормотал я, откидываясь на спину.

– А как мы… начали? Я совсем не помню…

– Наверное, во сне, – подумав, сказал я.

Она легонько вздрогнула.

– Во сне? Да… Какой-то жуткий сон. Мне никогда в жизни не…

– А что тебе снилось? – спросил я, теперь уже сам вздрогнув


(не мог ей сниться м о й сон!.. Так не бывает… Да? А бывало раньше, чтобы ты сам… без ансамбля, сам, бля, один, бля, уходил в эту…)

– Не помню… – слегка нахмурив брови, сказала "милка". – Странно, совсем не помню, только… Что-то жуткое, что-то не… Не… Не знаю. Забыла начисто, только…

– Так бывает, – как-то облегченно вздохнул я. – У меня тоже…

Я еще не успел придумать, что "у меня тоже", и не успел договорить, как дверь в нашу спаленку распахнулась и на пороге возникла здоровенная фигура Шерифа, закутанная в халат. Физиономия у него была заспанная и встревоженная, глаза беспокойно обшарили комнату и застыли на нас с "милкой"

– Ты чего? – с любопытством осведомился я.

– Это вы – чего? – раздраженно проворчал он. – Жрали что ли здесь друг друга?

– Ты что, спятил? – я удивленно уставился на него, а "милка" рядом со мной издала какой-то довольный смешок. – Али сон дурной приснился?

– Я – спятил? – он со злостью фыркнул и покрутил головой. – Ну, ебить вашу… Да, мы думали, тут пожар!.. Или стая волков забралась к вам – позавтракать! Надо же, такого шероха дать… – он опять фыркнул, но уже без злобы. – Молодожены, мать вашу!..

"Милка" снова издала довольный смешок и погладила под одеялом меня по ляжке. Я вяло пожал плечами и пробормотал:

– Бывает… А который час? Кстати, о завтраке…

– Спускайтесь, – хмыкнул он, отворачиваясь, и уже уходя, проворчал:

– Хорошо, что разбудили, а то бы проспали. Правда, можно было и… Помягче, – он повернул к нам свою уже весело усмехающуюся физиономию и подмигнул мне. – Террорист!..


Когда мы спустились вниз, на первый этаж, на столе в гостиной уже шипела большая кофеварка и стояло блюдо с горячими ростиками – шерифовская "милка" расстаралась. Мы уселись за стол, моя "милка" быстренько выпила чашку кофе и потянулась за сигаретой.

– Ну, что это – сразу травить окружающих, – жуя, недовольно поморщился Шериф.

Я незаметно скосил глаза, и размешивая сахар в своей чашке, стал наблюдать за ней. "Милка" выудила из пачки сигарету, сунула руку в карман моего висевшего на стуле рядом с ней пиджака, достала "Роносн", прикурила и… Дико раскашлялась.

Шериф злорадно крякнул, а у меня по спине пробежали мурашки.

(Значит… Ничего это не значит – мало ли почему с утра кашляешь, но…)

– Ты чего? – беспокойно спросила мою "милку" шерифовская.

– А черт его знает! – откашлявшись, пробормотала та и смяла почти не начатую сигарету в пепельнице. – Сигареты какие-то… пересохшие.

– Здорово тебя твой партнер вымотал, – насмешливо и слегка завистливо хмыкнула шерифовская, – даже сигаретка не в кайф…

– Да-а, – усмехнулся Шериф. – Все кошки по ночам охотятся, а наш Котяра – под утро решил… Да, Котяра? – он повернулся ко мне, а я, вздрогнув, тупо уставился на него и…

(… так и не закрыв пасть, а я смотрел ему вслед, и когда он исчез в плотной стене обступивших поляну деревьев и кустов, смотрел на эту живую стену, и какая-то странная тоска…)

промолчал.

И молчал все время, пока мы заканчивали завтрак, пока девки прибирались в доме, пока Шериф прогревал свой черный катафалк, пока ехали в Москву… И противная тоска – жирная, скользкая пиявка – тупо и жадно сосала меня изнутри, не давая выговорить ни слова, не давая даже как следует вздохнуть.

Молча я мазнул губами по подставленной щечке "милки" – на прощание, когда Шериф подвез их к дому… Молча выслушал его версию для жены – был в Серпухове по делам, поддал и не стал возвращаться ночью поддатый, – и молча кивнул. И стал медленно вылезать из "катафалка" у своего подъезда…

– Эй, с тобой все в порядке? – негромко окликнул меня Шериф.

– Угу, – почти не разжимая губ буркнул я, застопорившись. – Голова чего-то разламывается…

– Ну, прими душ и поваляйся пару часиков, а к двенадцати подваливай в контору. Или к часу…

– Угу, – кивнул я, захлопнул за собой дверцу, подошел к уже поджидавшей меня моей тачке и постучал в стекло.

Эстет оторвался от газеты, вскинул на меня холодный, настороженный взгляд, тут же улыбнулся, и приоткрыв дверцу, извиняющимся тоном начал:

– Шеф, я не заметил, как вы подошли… – он глянул назад, увидал отъезжающий "Гранд Чероки" Шерифа и удовлетворенно кивнул. – А-а, вы только приехали… А я сегодня пораньше – вот и решил подождать…

– Заезжай в двенадцать, – почти не размыкая губ, буркнул я.

Он секунду смотрел на меня, потом кивнул. Я отвернулся и пошел к подъезду.

– Шеф… – раздался сзади голос Эстета. Я остановился, но не обернулся. – Шеф, с вами все О.К.?

Не оборачиваясь, я передернул плечами и зашел в подъезд.

Лифт почему-то не работал, и я… Медленно поднимаясь к себе на шестой этаж, я понял, что обрадовался этой поломке, хотя обычно меня всегда раздражают такие дурацкие мелочи жизни. Обрадовался…

Я не хотел идти домой, не хотел входить в свою квартиру и видеть… Но мне больше некуда было идти. И я медленно, очень медленно, как старик, шаркая ногами по ступенькам, поднимался по лестнице.

Он радостно выбежал в переднюю, муркнул, потерся о мою ногу, потом вспомнил о собственном достоинстве и педагогических принципах (за ночную отлучку я заслуживал порицания), сел и стал важно вылизывать шею, а я…

Простояв около минуты в передней, не двигаясь, я стащил с себя куртку, кинул ее на низенькую скамеечку (промахнулся – она сползала на пол, но я даже не сделал попытки нагнуться и поднять ее), и не снимая туфель, прошел в спальню, бухнулся на кровать, уткнув морду в подушку, и замер.

Кот, слегка удивленный таким поведением, выждал пару секунд, потом зашел в спальню, подошел к койке и негромко мяукнул. Он явно спрашивал меня, в чем дело – почему я, не поздоровавшись с ним и не извинившись за ночное отсутствие, валяюсь на кровати в туфлях и даже не смотрю в его сторону. А я…

Что?.. Ну, что я мог ему сказать? Что я очень люблю его? Что он – одно из самых дорогих мне существ на этом ебанном свете? Что у меня не было другого выхода? Что это продлит ему жизнь и что благодаря этому мы можем с ним жить вместе?.. Что другого способа держать кота в городской квартире просто нет ?

Все это правда. Но все это…

Когда мне исполнилось года полтора – мать рассказывала – родители решили снять на лето какую-нибудь развалюшку за городом. Моя бабака – мать отца – ненавидела "дачную жизнь", и когда с очередным визитом пришла прикрепленная от консультации детская врачиха (по рассказам моей матери, очень жесткая и очень умная баба), бабка начала жаловаться: куда, дескать, вздумали бедного ребенка тащить – никаких удобств, холод, керосинки, он заболеет, врача не найти, как же можно… Все это было правдой – какие уж тогда удобства, – но…

Врачиха молча выслушала ее, а потом глянула на нее в упор и сказала так:

– Все это верно. Но это вы не о нем думаете, это вы – о себе


Взрослый, немолодой мужик, вернувшийся с блядок, валяется на кровати в ботинках и переживает из-за… Глянь я на это со стороны, разве что усмехнулся бы. Но…

Не мог я глянуть ни на это, ни на что другое, со стороны , потому что, скользкая пиявка сосала мое нутро не "со стороны", а изнутри , и не было сейчас худшей муки, чем повернуть голову и заглянуть в спокойные, желтоватые фонарики его глаз. И я только тоскливо молил… сам не зная, Кого, чтобы сам-не-знаю-Кто не заставлял меня сейчас это сделать, чтобы Кот не вздумал мяукать и требовать общения, чтобы меня сейчас никто не трогал, чтобы мне дали прийти в себя или сдохнуть, наконец, потому что за каким… мне надо ползать по этому свету, если все, к чему я прикасаюсь, уродуется и калечится, и…

Не трахнет он никогда кошку, просто не з а х о ч е т, и не будут никогда больше заплетаться ее ножки, потому что размазало эти ножки по асфальту охраняемой, блядь, стоянки, возле элитного, блядь, дома… И где ж, блядь, я был, когда Ты создавал этот мир, и как же, блядь, меня все это д о с т а л о…

Похмельный синдром, называется? Или какой-нибудь… после-блядочный? Надо будет свериться с мистером Фрейдом…

Кровать рядом со мной легонько промялась, и к моей ноге прижался теплый комок – Кот без звука запрыгнул на койку и улегся, привалившись боком к моей ляжке, положив одну переднюю лапу мне на ногу. От тепла его маленького пушистого тела пиявка не убралась, но замерла – перестала урча сосать и жрать меня внутри, и я потихоньку окунулся в тяжелую, какую-то грязно-серую полудрему.

Кот еле слышно урчал, а я висел в этой серой пелене, уже ни о чем не думая, ничего не чувствуя, и лишь ощущая, что я есть , что я – существую… А зачем?

Почему?

Для чего?

Кто я такой, чтобы разбираться в этом? Фишки сданы, хочешь – играй, не хочешь…

– Мя-я-урр, – раздалось с вопросительной интонацией от теплого пушистого тела, привалившегося к моей ноге.

Поиграем?..

21.

Кот лениво ел сухой "Вискас", а я раздумывал, варить кофе, или выпить растворимый, когда квакнул телефон и сразу же вслед за ним раздалась трель домофона. Не нажимая кнопку переговорника, я сразу ткнул в "ключ", чтобы Эстет поднялся сюда (сварю парню кофе, а заодно и себе), а потом вынул кухонную трубку радиотелефона из зарядника (как рыбе – зонт, нужен мне в моей квартирке "Panasonic" с тремя трубками, но… как ребенок, люблю такие модные штуковины), прижал ее плечом к уху, и доставая из шкафчика кофе, буркнул в нее:

– Да?

– Он еще не заехал за тобой? – без всяких предисловий осведомися Шериф.

– Поднимается. А что?

– Двигай в магазин. И разбирайся там со своими…

– А что случилось?

– Ничего, – довольно злобно рыкнул он. – Твой любимчик заварил кашу… Дамский угодник, ебить твою…

– Да, скажи ты толком, в чем дело! – тоже разозлился я. Меня кольнула тревожная "иголочка", и я старался заглушить ее раздражением. – Чего ты на меня лаешь?

– А что мне – мяукать прикажешь? – огрызнулся он. – Мало мне геморроя с арендой, так еще это…

– Да, что – это?

– Твой Эстет тебе скажет. Давай, двигай…

Входной звоночек вывел мелодию "Здравствуй, моя Мурка…", я с прижатой к уху плечом трубкой вышел в прихожую, открыл дверь и мотнул головой Эстету, чтобы он заходил, а в трубку сказал:

– Ладно, сейчас кофейку попьем и поедем.

– Кофейку-у, – с недобрым смешком передразнил меня Шериф. – Ладно, только не телись. Все, пока, – и в трубке раздались короткие гудки.

– Раздевайся и проходи в кухню, – сказал я Эстету, нажав кнопку отбоя на трубке. – Тебе кофе без сахара?

– Ага, – кивнул он, сняв куртку и аккуратно пристраивая ее на вешалке. – Спасибо, шеф. Я только руки вымою, ладно?

– Все в твоих руках…

Вымыв руки, он уселся за стол, и через пять минут кофе был готов. Я закурил, глянул на Кота,

(интересно, почему он так равнодушен… почти подчеркнуто равнодушен к Эстету?… Парень бывает у меня чаще Шерифа, жил у меня целю неделю, кормил его, а вот поди ж ты… С Шерифом всегда здоровается, а с ним…)

сидевшего на подоконнике и смотревшего на улицу, и спросил:

– Ну, так что там стряслось?

Эстет, сделав глоток, поставил чашку на блюдце, глянул на меня

(какая-то "смешинка" в уголках губ…)

и сказал:

– Да… Тетя Люда скандал устроила прямо в торговом зальчике. Просто истерику закатила… Чуть с новенькой не сцепилась, то есть даже сцепилась , вернее, попробовала, но та… – он с какой-то уважительной ноткой усмехнулся.

Я вытаращил глаза, но мое изумление было явно наигранным. Ты знал , звякнул у меня в мозгу прохладно-удовлетворенный голосок, ты отлично знал, что что-то в этом роде обязательно…

– Словом, в конце концов, разбила стекло на стенде – джойстик швырнула, – и вылетела как пробка… На прощанье рявкнула… – Эстет поколебался секунду. – Вы, дескать, меня тут все еще попомните… Такой расклад, шеф.

– Постой, – я собрался с мыслями и машинально сделал глоток кофе. – Подожди… Расскажи все по порядку.

– Ну, – начал Эстет, тоже сделав глоток, – сидим мы с Интелем за компьютером – он игрушку мне одну показывал, классная штучка, шеф… Извините. Так вот, сидим, разбираемся, как вдруг слышим, в зале шум какой-то, крик… Ну, он-то, – Эстет усмехнулся, – сначала и ухом не ведет… Вы ж знаете, когда он за монитором, для него все умерли. А я слышу, там накаляется… Ну, вышел, а тетя Люда перед новенькой стоит, руки в боки, и разоряется… Орет, в смысле, кроет ее… – он запнулся.

– Подробнее, – сказал я. – Что орет?

– Ну, – он помялся, – блядь, там, оторва сопливая, шлюха тонконогая, чтоб духу твоего тут не было… Словом, весь набор.

– А Рыженькая?

– Стоит спокойно, улыбается, даже ухом не ведет, – в его тоне опять проскользнула уважительная нотка, – а потом ровным таким голоском говорит: "Не вы меня сюда поставили, не вам и выгонять.

– Ну? Дальше?

– Дальше? – перепросил Эстет, допив кофе. – Тетя Люда побелела вся от злости, я поближе подошел – чувствую, сейчас она может совсем с тормозов слететь… Словом, она руки выставила и… то ли она на новенькую пошла, то ли та… Ну, в общем, они очутились в контакте , и… Знаете, есть такой финт, шеф, довольно жесткий – никогда б не подумал, что она… – он едва заметно покачал головой. – Словом, как бы там ни было, а тетя Люда до ее мордашки дотянуться не успела – оказалась в позе рака, – Эстет усмехнулся, – а новенькая держит ее за ручку вывернутую и спрашивает: "Может, хватит дурака валять?" Ну, я уже хотел встрять между ними – таким финтом руку сломать, как нечего делать, а тетя Люда уже рот как рыба раскрывает и сказать ничего не может, это жесткий трюк, шеф… Но тут новенькая отпустила и за прилавок спокойно ушла.

– Ну, дальше? – тоскливо выговорил я. Ждал скандала, конечно, но т а к о г о…

– Дальше ничего, – пожал он плечами. – Шефиня подышала немножко ртом, оклемалась, запустила джойстиком в стенд и убралась, крикнув всем… Ну, я говорил.

– А Интель?

– А что – Интель? Стоял на порожке своего закутка и пялился на них. Да, и что он мог сделать? – Эстет махнул рукой. – Когда бабы меж собой счеты сводят, таким как Интель лучше…

– Клиенты были в магазине? Ну, когда…

– Были, – помолчав, каким-то странноватым тоном ответил Эстет. – Двое. Потом быстро слиняли. Шеф… – он опять помолчал. – Я об этом хотел как раз поговорить с вами. Это… Это между нами. Тут такое дело…

– Ладно, – перебил я, – поговорим по дороге, в машине. Поехали. Битва кончилась, пора подбирать раненых и считать потери.

– Ага, – ухмыльнулся он, – и хоронить убитых.

– А вот это – вряд ли, – усмехнулся я и неожиданно для себя каким-то чужим голосом добавил (сам не понимая, к чему и зачем), – Пускай мертвые хоронят своих мертвецов.

Он вскинул на меня недоуменный взгляд, наши глаза встретились, и он почему-то быстро отвел свои и пробормотал, вставая:

– Ага… Спасибо за кофе, шеф. Я готов.

Я не стал убирать чашки со стола, вышел с ним в переднюю, натянул куртку (он уже стоял в своей – поразительно быстро двигается), и через пять минут мы уже плавно отъезжали от дома.

* * *

– Так что ты мне хотел поведать "между нами", а? – рассеянно спросил я, прикидывая, как бы уладить этот дурацкий скандал и кляня себя за то, что не убрал Рыженькую из магазина, как только заметил…

Эстет сунул руку во внутренний карман куртки, вынул сложенный пополам листок бумаги и протянул мне.

– Вот тот список приглашенных, шеф, который вы тогда просили, – сказал он. – Ну, не весь, а только официальных гостей.

Я удивленно глянул на него, машинально вертя листок в руках – совсем вылетело из головы, – а потом вспомнил день своего прилета из Мюнхена, увиденную в самолете запись по телеку, мелькнувший в кадре профиль Рыженькой и…

– Спасибо, – кивнул я, – но это уже пройденный этап, – я хотел было кинуть листок бардачок, но Эстет покачал головой и сказал:

– Просмотрите, шеф.

Я пожал плечами, развернул листок и стал просматривать список фамилий и инициалов. Несколько знаменитостей – актеры, юмористы, режиссер… Большинство фамилий – незнакомые.

– Ну, и что?

– Третья сверху, – кинув на меня косой взгляд, пробормотал Эстет.

Я глянул на третью фамилию сверху. Никаких ассоциаций.

– Ну?

– Первые две – спонсоры, – помолчав, сказал Эстет. – Довольно крупные бизнесмены, но вообще-то, ничего особенного. А третий… – он нахмурился и как-то весь подобрался. – Очень крупная фигура.

– В бизнесе?

– И в бизнесе, и в… Контроле бизнеса. Ну…. Словом, не чета первым двум – другой уровень.

– Так он – главный спонсор этого?..

– То-то и оно, шеф, что нет. Никакого отношения ни к шоу, ни к приему, он не имеет. Странно, что он… Вообще там был.

– Ну, может, случайно зашел – поразвлечься, – равнодушно предположил я.

– Ничего случайного у таких, как он, не бывает, – покачал головой Эстет, и вдруг как-то резковато спросил: – А вы точно о нем никогда не слышали?

– Да, нет, вроде… – пожал я плечами. – А что он так тебя зацепил?

Эстет, не ответив, опять полез в карман куртки и вытащил еще один листок – серенький и тонкий.

– Вот вырезка из питерской газеты с его фотографией, – сказал он, протягивая мне листок. – Ну, не только его… Он – третий справа.

Я развернул листок, глянул на слегка смазанное фото и… Даже на этом газетном, нечетком снимке я моментально узнал пожилого человека с коротким седым "ежиком" – в спальне Рыжей

(теперь – Рыженькой…)

на трюмо: Рыжая с Ковбоем и еще одна пожилая пара – седой мужчина в смокинге перерезает какую-то красную ленточку.

– Вы его знаете, шеф, – удовлетворенно кивнул Эстет, ухитряясь смотреть и на дорогу, и на меня.

– Видел… – медленно проговорил я. – Нет, не в натуре – на… одной фотографии. Ну, и кто же он такой?

– Я же сказал, шеф, бизнес… Контроль бизнеса.

– В Питере?

– Нет, в основном здесь, но… И в Питере, и в других местах. Это серьезный уровень.

– Серьезный – в чем? Рэкет, что ли?

– Такие слова, – Эстет едва приметно усмехнулся, – ни к нему, ни его уровню не подходят, шеф. – Это все… Для мелочевки, а он… Формально, это как-то связано с бензином, но…

– Бензоколонки… Автосервисы, казино с блядьми и балалайками… Но это все – верхушки, – пробормотал я.

Эстет вскинул на меня какой-то странновато-удивленный взгляд и протянул:

– Так вы разбираетесь, шеф… Чего ж тогда спрашиваете…

– Это не я, – вздохнул я. – Это – так… Ну, и что дальше?

– Раньше их было двое, – сказал Эстет. – Но года два назад его партнер погиб. При очень… Ну, при странных обстоятельствах, – в голосе парня промелькнуло какое-то напряжение. – Разное говорили… В том числе, и что это – он, но…

– Ладно, – перебил я (выслушивать версии про его партнера мне было неинтересно – как бы он отреагировал, услышь от меня не версию, а подлинную… так сказать, а натюрель, мелькнула озорная мысль и… пропала). – Какое это все имеет отношение к нам? Или ко мне?

– Не так давно он заходил в наш магазинчик, – скороговоркой произнес Эстет. – Так, прошелся, оглядел все и.. вышел. А потом…

– Ты… уверен? – у меня неприятно засосало под ложечкой. – Такая фишка – в нашей лавочке?.. Что ему у нас?..

– Вопрос, шеф, – кивнул Эстет. – И это еще не все. После этого в магазин дважды приходили еще двое и… Одного из них я знаю… – он замолк.

– Ну? – нетерпеливо подстегнул его я, стараясь раздражением прогнать противно сосущую у меня в животе гадость. Но она не прогонялась, и она была…


(… тогда на кухне у Рыжей температура у меня в животе упала не от того, что было в лице Рыжей, а от того, чего в нем н е б ы л о… В нем не было надежды – ни проблеска…)

Эта гадость у меня в животе была… Холодная.

– Это – шеф его охраны… Нет, даже не охраны, а всей его… Ну, скажем так, службы безопасности. Я… – Эстет поколебался секунду, – знаю его по одной… Как говорят, горячей точке. Он был командиром подразделения… – парень метнул на меня косой взгляд. – Ну, спец подразделения – даже не нашего, хотя и наша часть считалась… А совсем спец.

Его голос как-то изменился, я скосил на него глаза и увидел, что парень… Нет, он был спокоен, как всегда, но только явно побледнел .

– И что же, – медленно проговорил я, – они – в этом спец , – и их командир… Круче тебя? – парень молчал. – Действительно круче?

– Шеф, – так же медленно и очень твердо произнес Эстет. – Я… Я не хотел бы это выяснять.

То холодное, что сосало у меня в животе и под ложечкой, с радостным урчанием выросло и впилось в кишки с удвоенной энергией.

– Хорошо, – помолчав, сказал я. – Они заходили в наше кефирное заведение дважды. И что? Что они там делали?

– Оба раза его… помощник легонько кадрился с новенькой… Ну, с Рыженькой, а… Сам разговаривал с тетей Людой. Я смотрел из закутка Интеля, ну, из этого маленького офиса, и… Внешне, он, вроде, расспрашивал про все эти машинки, мелочи разные, но мне показалось… – он помялся. – Показалось, это – для чужих глаз, а на самом деле… – Эстет легонько покачал головой.

– Что – на самом деле?

– Они говорили о чем-то другом. Мне так показалось , шеф…

Мы оба помолчали.

– Когда они заходили в последний раз? – спросил я.

– Позавчера.

– А когда… Нет, не эти, а сам – Седой… Когда он приходил?

– Ну… Через несколько дней после вашего прилета, шеф. Точно не помню…

– Но я уже привез… Рыженькую в магазин? Она уже была там, когда он?..

– Да, – кивнул он. – Я помню, он подходил к ней на секунду и что-то спрашивал… Очень вежливо и… небрежно.

– Значит, по-твоему, он интересуется ей? – развернувшись к нему всем телом и уставясь на него в упор, спросил я.

Парень не дрогнул, не оторвал взгляд от дороги, вообще ни единым жестиком… Я не мог определить, врет он, скрывает что-то, или нет. Он как-то закрылся от меня, увел это за кадр , или…

Или ничего не скрывал.

– По-моему, да. Она ведь была на том приеме, шеф – там есть, в списке… Она – дочка этого актера. И он был, хотя делать ему там было нечего, он ведь не спонсор, не…

– Он может появиться на любом светском рауте, где только захочет, – пробормотал я, – Какое нам дело…

– А в нашем… как вы говорите, кефирном заведении? – перебил меня Эстет. – У нас ему зачем появляться? Компьютер желтенький, – он едва приметно усмехнулся, – приобресть?

– Ладно, – помолчав, сказал я. – Спасибо за информацию. Подумаем, – и уже для него, напоказ

(не знаю, зачем, никогда ему не врал и никаких секретов от н е г о…)

добавил: – В конце концов, нам-то что до всех этих крутых и крупных? Мы в такие игры не играем…

– Избавьтесь от нее, шеф, – вдруг с силой выпалил Эстет, и я от неожиданности даже вздрогнул (он никогда так со мной не говорил…). – Избавьтесь, и как можно скорее! Тут что-то не так! И добром это не кончится… Извините, – слегка сконфуженно пробормотал он, – не знаю, с чего это я… – ему и впрямь, стало неловко, но я видел, с какой силой он сжимал руль, как белели от этой силы его пальцы, и понимал, что это не от неловкости.

– Может быть, так и сделаем, – медленно проговорил я. – А ты… Шерифу говорил что-нибудь?

– Нет, шеф, – качнул он головой. – Я же сказал, это – между нами. Да вы и сами просили, когда спрашивали про список приглашенных… Зачем же я стану… – его губы обидчиво дрогнули.

– Да, конечно. Извини. И пускай пока так и останется. Идет?

– Идет, шеф.

– Идет рыжая блядь по дорожке… – машинально пробормотал я.

– Что-что, шеф?

– Да нет… Так, тихо сам с собою…

(у нее заплетаются ножки… От того спотыкаясь идет… Никуда она не идет – она споткнулась раз и навсегда… Как орал забывший слово "тону"? В последний раз купаюсь!.. Окончательно ныряю!.. И вот теперь ее дочка, спотыкаясь, бредет к тому же финалу… А ты все так же будешь сидеть в кресле партера и с интересом смотреть, как за оставленные тебе пол-лимона "зеленых" еще одну пару ножек размажет… наверное, у того же самого, а э л и т н о г о, блядь, дома…)

– Прибыли, шеф, – выдернул меня из полудремы и отвлек от забавных, от очень забавных, мыслей голос Эстета.

– Угу, подожди меня в машине… Я недолго, – кивнул я и хотел было вылезти из тачки, как он вдруг ухватил меня за рукав куртки

(что за фамильярности?… Он никогда не позволял себе таких…)

и выдохнул:

– Вот они… выходят. Тот, что пониже и постарше – Начальник… – она так и произнес последнее слово, с большой буквы.

Я уставился на двух мужиков, вышедших из дверей нашего магазинчика и остановившихся на тротуаре – тот, что был повыше и помоложе, достал зажигалку и дал прикурить сигарету своему спутнику, а потом прикурил сам.

При взгляде на молодого, высокого, я сразу испытал знакомое ощущение – от него во все стороны исходила ровная и спокойная угроза,

(– Стволы? – переспросил Ковбой. – Зачем? Они с а м и – стволы…)

не направленная ни на кого конкретно,

(сейчас… в данный момент…)

а просто живущая в нем. А второй…

Я как следует рассмотрел его: мужчина, примерно моего возраста, может, чуть старше, в куртке с капюшоном, с круглым, приятным и открытым лицом, лысым лбом и короткими, светлыми, редеющими волосами на макушке, небольшим и слегка кривым носом и мягким подбородком – он мог быть кем угодно, от продавца на вещевой ярмарке, до средней руки незлобивого чиновничка в ЖЭКе, РЭУ или как там теперь кличут разные бывшие Загсы и Собесы, но только не…

– Это и есть командир? Вот этот… Лысый? – недоверчиво спросил я, глядя в спины неторопливо удалявшейся пары.

– Да, – как-то сдавленно проговорил Эстет. – И не дай Бог оказаться у этого… Лысого… на дороге.

Я повернулся к нему, увидел вытянутые в ниточку, побелевшие губы парня, ухватил взглядом всю его напрягшуюся фигуру и понял: Эстет не шутит. И не сгущает краски – быть может, даже наоборот, чего-то недоговаривает. Что ж…

– Что ж, постараемся не оказаться, – пробормотал я. – Жди меня и я вернусь. Минут через… Несколько.

Я вылез из машины и в лицо сразу ударил холодный ветерок, швырнув в глаза мелкую снежную россыпь. Я зябко передернул плечами, кинул взгляд в ту сторону, куда двигалась парочка, вышедшая из магазина, но не считая пожилой женщины и какого-то старика, стоящих у сигаретного киоска, улица была пуста.

Странно, только что они неторопливо шли по тротуару, и свернуть, вроде, некуда, а теперь их слизнуло, словно корова языком…

Ладно, проблемы надо решать не только по мере возникновения, но и по очереди – кошки правильно не занимаются несколькими делами сразу.

Я поежился на ветру – здорово согрелся в машине, – и двинулся к магазину.

22.

В торговом зальчике какой-то парень замерял пустой проем на стенде с ноутбуками, две девчонки-продавщицы негромко шушукались о чем-то, Рыженькая стояла за прилавком с мелочами и внимательно изучала какой-то прайс-лист.

Я кивнул всем сразу, продавщицы двинулись было ко мне, но я отвернулся от них и уставился на Рыженькую. Она спокойно встретила мой взгляд, вежливо улыбнулась и стала ждать, что я скажу.

– Где твой друг? – спросил я, подойдя к прилавку и машинально побарабанив пальцами по стеклу.

– Там, где же еще, – кивнула она в сторону закутка-офиса. – С программкой какой-то возится.

– Замечательно, – постаравшись вложить в это слово как можно больше сарказма, сказал я. – Тишь да гладь, бой быков закончен, граждане расходятся по домам. Распугали клиентов и наслаждаетесь тишиной.

– Да, почти никого и не было, – досадливо передернула плечиками Рыженькая. – А бой быков… Не я затеяла. Кто ж знал, что она так психанет?

(Я – знал… И я должен был… что?..)

– Я ведь тебя предупреждал… – пробормотал я.

– Но я ничего…

– Ладно, – я махнул рукой, – значит, говоришь, клиентов не было?

– Да… Крутился один, но…

– А сейчас двое вышли – это уже после… разбора колоды?

– Да, эти – после…

– Чего-нибудь взяли? – как можно небрежнее спросил я.

– Ага, "мышку" и клавиатуру – дорогую. Вот… – Рыженькая достала копию счета и показала мне.

Я мельком взглянул на бланк,

(действительно, дорогая клавиатура, родной "Microsoft", почему ж я не видел у них коробку…)

кивнул и двинулся к двери в закуток Интеля.

– Послушайте, – раздался сзади голосок Рыженькой, и я остановился. – Он тут совсем не при чем. Если будете делать… ну, оргвыводы, то это ведь из-за меня…

Не оборачиваясь, я двинулся дальше и зашел в служебное помещение.

Интель не возился ни с какой программкой – сидел, уставясь в выключенный монитор и потирал ладошкой щеку. Вид у него был расстроенный. При виде меня он начал вставать, потом снова плюхнулся на кресло, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл и уставился в клавиатуру на столе.

Я пододвинул второй стул к столу, уселся напротив него и буркнул:

– Ну, что скажешь, Дон-Жуан хренов?

– Она не виновата, – торопливо пробормотал Интель, и я сразу понял, что он имеет в виду Рыженькую – тетя Люда интересовала его не больше, чем прошлогодний снег. – Та такого наговорила… В смысле, кричала…

– Да? Что именно? – вежливо поинтересовался я.

– Ну… – парень смешался и слегка покраснел, – обзывала по-всякому, а уж когда про мать…

– Что – матюги, – отмахнулся я, – у вас тут руки в ход пошли…

– Руки? – повторил за мной Интель. – Да, нет, я не про матюги, а про м а т ь… Люда крикнула про ее мать, и тогда она уже… Ну… Не сдержалась.

В голове у меня бухнул какой-то колокол , и я на секунду перестал слышать Интеля – только видел, как его губы шевелились, и поэтому понимал, что он продолжает говорить. Потом звук снова включился, но Интель уже замолчал, и я слышал только легкий шорох его пальцев, постукивающих по клавиатуре.

– Интель, – медленно выговорил я, – что Люда крикнула про ее мать?

– Ну… Она не то, чтобы крикнула, а так… Прошипела . Правда, громко…

– Так что ты услышал. А где ты стоял в это время?

– У двери. Я открыл дверь и…

– А Эстет?

– Он… Ну, почти рядом с ними. Он еще раньше вышел и…

– Значит, ближе к ним?

– Ну, да. Не совсем рядом, но… близко. А что? – он нервно облизнулся.

– Ничего. Так что она крикнула?

– Ну, я же говорю, не крикнула, а…

– Я понял – прошипела. Что?

Интель вздохнул, наморщил лоб и пробормотал:

– Она… сказала: "По мамочке скучаешь? Вслед за ней захотела?…" Как-то так… И тогда она ее… Люду, в смысле, и… Схватила. И руку ей как-то…

– Жесткий финт, – пробормотал я. – Если уж он сказал, жесткий, значит…

-Что-что? – не понял Интель.

– Ничего… Значит, Люда не лезла на нее первая?

– Ну, она руками жесты разные… А уже когда про "мамочку", тогда… Понимаете, – он покраснел, – я хотел сам с ней поговорить сегодня, все объяснить, я не думал, что она как-то сразу узнает, что…

– Что? Что ты завел новую подружку – на двадцать лет ее моложе?

– Да нет… Что я оставался на ночь у… Мы ведь даже на работу сегодня порознь приехали, чтобы Люда пока… Ну, пока я с ней не поговорю… А она как-то узнала.

– Узнала, что ты у Рыженькой на ночь остался? Уже утром знала? – я недоверчиво уставился на него. – С чего ты взял?

– Она… Она говорила… Ну, когда кричала на нее, – запинаясь, сказал Интель.

(Кажется, я как-то неловко сел на этот чертов стульчик – по ляжкам побежали противные мурашки…)

– Ладно, – помолчав, сказал я, – разборки кончились. Позови пожалуйста, сюда… свою подругу.

Интель хотел было что-то сказать, но потом раздумал, встал и вышел из закутка. Я взял со стола карандаш и стал механически водить им по пустому листку бумаги.

(Тетя Люда крикнула про "мамочку", она знала… И знала, что Интель вчера остался у… Откуда? Эстет стоял ближе к ним и… Ничего не сказал про "мамочку"… Он сказал, что Люда первая двинулась на нее, а потом… "Избавьтесь от нее, шеф! Тут что-то не так!" Парень был бледный, как… Седой в Питере, на шоу, а потом в нашей лавочке. И эти двое – Лысый и… Люда знала про "мамочку". О, Господи, тут не что-то, тут все не так… Или как раз т а к! Пол-лимона "зелени" – Шериф был прав! Как он сказал?.. "Чтобы распоряжаться такими деньгами, нужно з а п л а т и т ь, и я даже не представляю…" Он прав – теперь даже если отдать… Даже если набрать где-то их все, целиком, и отдать – ничего не изменится, потому что…)

Я глянул на листок бумаги, по которому сейчас бессмысленно водил карандашом, и… Вздрогнул.

Никогда в жизни я не умел рисовать – не смог бы набросать даже приблизительный контур человеческого лица, а сейчас… На листке был виден четкий контур женской головки с прической а ля Рыжень… Нет, у Рыженькой волосы длиннее и прическа немного другая… А ля Рыжая! И над штрихами, изображающими короткую копну ее рыжих волос, торчат… Четко прорисованные, остренькие, кошачьи ушки! Ну, Мистер Фрейд нам кланялся…

Я смял листок, швырнул его в корзину под столом, и в этот момент за моей спиной раздался скрип двери. Я резко развернулся на вертящемся стуле. В закуток вошла Рыженькая, обошла стол и села на место Интеля, он остался маячить на пороге.

– Побудь в зале, пока мы поговорим, – сказал я ему.

– Послушайте, – выдавил он, нервно облизнув губы, – я же говорил, это я виноват, и если вам надо кого-то…

– Я сам решу, что мне надо! – резко огрызнулся я. – Займись чем-нибудь в зале – нам надо поговорить.

Мордашка Интеля вспыхнула, он снял свои зеленые очочки, сунул их в карман пиджака (попал со второго раза), повернулся, шагнул за порог и закрыл за собой дверь (почти без стука). Я развернулся на стуле к Рыженькой.

Она смотрела на меня с вежливо-равнодушным вниманием – дескать, будешь читать нотации, что ж, выслушаю, поддакну, от меня не убудет. Выражение ее лица злило меня, но я не мог сейчас позволить себе такую роскошь, как злость – мне надо было точно выяснить один простой вопрос, а как его выяснить, я, честно говоря, сам толком не знал. Что ж, чтобы решить какую-то проблему, надо прежде всего ее хотя бы сформулировать, а проблема… Проблема простая, и вопрос – тоже простой: с какой она стороны? Кто она вообще – мишень или ствол? Или… И то, и другое?

Молчать дальше было нелепо, и я сказал:

– У тебя в спальне… На трюмо… Должна стоять фотография – в такой металлической или серебряной рамке. На ней – четверо. Двое из них – твоя мать и… Ее муж. А другая пара – постарше…Кто они?

Рыженькая сдвинула брови, секунду подумала и пожала плечами.

– Я их не знаю…

(не лжет…)

Этой фотографии давно нет на трюмо, но я знаю, о чем вы… Я убрала ее. Вообще не люблю фотографий в рамках. А ту пару я не знаю. Почему вы спросили?

– Ты видела где-нибудь того человека?.. Того седого, который на снимке стоит с ножницами? Ну… Перерезает какую-то ленточку?

– По-моему, нет.

(не лжет… кажется…)

Она снова нахмурила брови, подумала и повторила:

– По-моему, нет. Хотя… Сейчас вы спросили, и мне показалось… В Питере, на том приеме – ну, который вы говорили… что видели по телеку запись. Вроде, подходил там к папе кто-то похожий – назвался поклонником его таланта, – Рыженькая едва приметно усмехнулась, и мне показалось, что в этой усмешке проскользнуло снисходительное презрение, – какие-то дежурные комплименты говорил… Даже, – она опять усмехнулась, – автограф попросил. Но может быть, и не он – точно не могу сказать, просто не помню…

– Вспомни, – глухо проговорил я. – Напрягись и вспомни, что еще он говорил. Тот, кто похожий .

– Это так важно? – равнодушно спросила она. Я промолчал. – Ну… Произнес какую-то дежурную фразу, когда папа сказал, что дочь – в смысле, я, – хочет пожить здесь… Что-то вроде, всегда поможет, если возникнут какие-то, – Рыженькая сделала неопределенный жест рукой, – проблемы с работой… Визитку папе вручил… И все.

– Визитка сохранилась?

– Не знаю. Вряд ли… А зачем она вам?

Не успев осмыслить, что говорю, я вдруг услыхал собственный хриплый голос:

– Уезжай… Уматывай отсюда! У тебя штатский паспорт – бери билет, бросай все и мотай обратно! Нет денег – я дам… Линяй отсюда завтра же, сегодня… Вчера ! Слышишь, линяй.. . Нет. Не поможет… За каким ты сюда вообще…

Я замолк так же резко и неожиданно, как начал, и с тоской уставился на торчащий из "задницы" монитора шнур.

– За кого вы боитесь? – услыхал я ее негромкий спокойный голос. – За меня или за себя? И что все это значит?

(значит?… Это значит, что кошки говорят "Мяу"… Нет! Один раз было сказано "Мяу", но второй раз меня никто не… Больше за меня никто не… Теперь я один, и помоги мне… Нет! Не поможет!..)

– Откуда Люда знала про Ры… Про твою мать? – спросил я.

– Как отку… – Рыженькая запнулась. – Я думала, вы ей сказали.

– Я? – я вытаращил на нее глаза, и наверное, это вышло забавно, потому что ее плотно сжатые губы расползлись в слабую улыбку. – Я что, по-твоему, рехнулся? Зачем?

– Ну… он говорил, что вы с ней раньше… – Рыженькая легонько передернула плечами. – И я подумала…

– Интель?

Она поколебалась и кивнула.

– Мудак, – пробормотал я. – Хотя она могла ему напеть… Но даже трахни я ее когда-то, неужели ты думаешь, я стал бы говорить… Вообще, кому-то

Во взгляде Рыженькой промелькнуло какое-то странноватое… Что-то теплое … А потом она нахмурилась, недобро усмехнулась

(очень недобро… И знакомо… Юркие рыбки в воде, которые за несколько секунд не оставляют от анаконды даже хвостика…)

и негромко, словно у самой себя, спросила:

– Тогда кто же?

– Хотел бы я знать, – вздохнул я

(Надо что-то решать… Ладно…)

сдавил в руке карандаш так, что он треснул. – Ладно…

– Если хотите, я уйду, – сказала Рыженькая. – В смысле, не буду у вас работать. И не обижусь, я понимаю, вы не просто так…

– Нет, – покачал я головой, – ты… Нужна мне – здесь. Если сел за столик, так заказывай… Пойдем, – я встал и двинулся к двери; она тоже встала, и за моей спиной послышался ровный стук ее каблучков.

Мы вышли в зальчик, подошли к прилавку, возле которого крутились обе девчонки-продавщицы и за которым, нервно переминаясь с ноги на ногу и бросая на нас тревожные взгляды, стоял Интель, и я, изобразив на лице кислую улыбку, сказал:

– С сегодняшнего дня в магазине новая шефиня, – не оборачиваясь, я мотнул головой в сторону стоящей позади меня Рыженькой и с интересом поглядел на открывшийся рот Интеля. – Надеюсь, с ней у тебя не возникнет никаких производственных трений. Рассчитываю, – я оглядел всех присутствующих, – на ваше взаимопонимание. Надеюсь, все помогут ей побыстрее войти в курс всех дел…

– Я в курсе, – негромко сказал Рыженькая, – только ключи от несгораемого шкафа остались у… Людмилы Павловны, – она подчеркнуто спокойно выговорила каждую буковку в этом имени и отчестве, – и я не…

Я порылся в кармане пиджака, вытащил связку ключей, снял с кольца небольшой сейфовский ключ и протянул ей, буркнув:

– Принимай хозяйство. Благодарности – в письменном виде.

– Слушаюсь, – вытянулась она по струнке и подмигнула двум девчонкам. Они радостно улыбнулись ей, как по команде, и я увидел, что они довольны таким раскладом.

– Вольно, товарищи, – я услышал хлопок входной двери и увидел входящую тройку клиентов (двое мужчин и девчонка, секретутского вида), – все по местам, обычный парад наступает… Всем привет.

Не оборачиваясь, я парадным шагом двинулся к двери, вежливо разминулся с покупателями и вышел из магазина на улицу.

* * *

– Выпьешь рюмку? – буркнул Шериф.

– Не-а…

– Ну, что там?

– Да, ничего, – постарался сказать я как можно небрежнее. – Смена кадров. Бывает… Как с арендой?

Он досадливо передернул плечами.

– А все-таки? Здорово насели?

– Отобьемся.

– А подробнее?

– Да отъебись ты с этой арендой! Этим я занимаюсь… Что там за разборка?

– Ну, что-что… Две бабы у одной конфорки – обычное дело.

– Кого ты лечишь? – прищурился он. – Людка была с нами с самого начала… Ты в курсе, сколько она получала? – я кивнул. – Я звонил ей полчаса назад. Она сообщила, что больше у нас не работает. Вот так…

– Ну, так, значит, так, – пожал я плечами. – Ты что, уговаривать ее будешь? А как же твое первое правило?

– Уговаривать я ее не буду, – медленно проговорил он. – Но дело не в правиле – с ней я бы плюнул на все правила, – а в том, что это просто бессмысленно.

– Так взъелась? Совсем с тормозов слетела?

– Если бы… Ты все-таки кое в чем еще мальчик – при всей своей проницательности, – он вздохнул. – Такие как она не слетают с тормозов. В том-то и дело… Она просто решила

– Ты хочешь сказать, что все это… Был спектакль? – почему-то понизив голос спросил я.

– Нет, – качнул он головой. – Не… Я не знаю. Но я… Здесь все не так просто. За этим есть что-то… еще. И по-моему, – он уставился на меня в упор, – ты знаешь, что .

Я медленно покачал головой, изо всех сил стараясь не отвести глаза и не сделать ни одного лишнего жеста – не дернуться, не вздрогнуть, не шевельнуть ни одним… Кажется, это мне удалось – он отвел взгляд первый.

– Что тебя колет? – незаметно переведя дух, спросил я. – Обыкновенная бабская свара. У них двадцать лет разницы… Бывает. Неприятно, конечно, но… Теперь вместо нее – Рыженькая, и она справится. Будь уверен, хватка у нее… – неожиданно для себя, я пробормотал: – Папашина.

– Чья? – быстро переспросил Шериф. – Ах, да, ты ведь знал ее папочку…

– Видел, – тихо поправил я его, и чтобы увести разговор от этой нежданно-непрошенной темы, быстро спросил: – Ну, чего ты так дергаешься? Что тебе померещилось? Людку жалко? Но ведь не мы виноваты… Уж во всяком случае, не ты – это я притащил Рыженькую в магазин…

– Но это я притащил ее вообще к нам , – перебил он. – И мне действительно померещилось…

– Ну, что? Роди, наконец!

– Что это все как-то… неслучайно, – помолчав, сказал он. – Что с ее приходом мы уже не сами решаем, а… Нас, словно, подталкивают… Людка не ушла бы из-за простой бабской разборки! Мы с ней вместе начинали… Она не найдет такой кормушки – сама не найдет. И она не девчонка, чтобы очертя голову…

От одного произнесенного им слова у меня в мозгу звякнул колокольчик, и я вздрогнул…

(… – Нет, – с силой выговорила Рыжая, – нам все время показывали… Нас п о д т а л к и в а л и!…)

– За каким хером я только ее привел! – как-то устало буркнул Шериф.

– За каким? – эхом переспросил я.

– Ну, знал, что ты рыжих любишь, – досадливо мотнул он головой. – Давно хотел тебе секретутку… А тут еще книжки эти читала, поклонница твоего, – он усмехнулся, – таланта… Ножки такие… А потом, три языка, немецкий нам во-как нужен… Ладно, – оборвал он сам себя, – ты точно ничего мне не хочешь сказать?

– Точно, – я, как мог равнодушнее, пожал плечами. – И не бери в голову – что-то мнительный ты, Сидор, стал, ох, мнительный… Все рассосется.

– Твоими бы устами, да… в рот брать, – буркнул он и я вежливо поаплодировал его любимой присказке. – Хорошо, я отвалю, а ты посиди пока у меня – тут заедет Ванька-фермер, мы с ним договорились в принципе, ему надо перекинуть на счет бабулек на недельку. Ты подпиши ему все, что надо, разницу он тебе налом в руки отдаст, и… Угости, поболтай так, поласковей – он же обещал нас свести с тем, из Питера… Ну, ты знаешь. Так вот, угости, примите по паре рюмок и напомни ему – так, ненавязчиво.

– Напомню, – кивнул я. – Хотя зачем нам это…

– За надом. Ладно, я пошел, – он двинулся к двери, я сел за его стол, мысленно надвинул на голову капитанскую фуражку, а он остановился у двери, повернулся ко мне и спросил: – Значит, говоришь, справится она там?

– Ишь ты, лейтенант Коломбо, мать твою, – фыркнул я. – Справится, не сумлевайся. Кстати, и девки там все обрадовались. Она… контактная девчонка. С людьми ладить умеет…

– Да, уж… – пробормотал он. – И ты ей, конечно, уже Людкин кусок назначил?

– Нет, – покачал я головой. – Но со временем так и сделаем. Она того стоит… Или у тебя есть сомнения?

– Есть, – после секундной паузы сказал он. – Но в другую сторону, – я вопросительно поднял брови. – Что если она… большего стоит? Настолько, что вообще не для нашего… Как ты любишь говорить, гвоздь не от той стенки, а?

– Засланный казачок? – фыркнул я с не очень натуральным, но таким презрительным смешком, будто сам не входил минут сорок в магазин примерно с той же мыслью, –

(… мишень она, или ствол?.. Или и то, и другое?..)

Ну, ты и впрямь, мнительный стал, как Лютый…

– Лютый там – был прав, – упрямо склонив башку, словно собираясь боднуть меня, пробормотал он и вдруг с какой-то совсем не свойственной ему неуверенностью сказал: – А может, нам послать ее? Пока не поздно, а?..

Я мог бы без всякой неуверенности ответить ему, что уже поздно , но тогда надо было объяснять, что я просто не могу выкинуть ее и забыть… Объяснять, почему – то есть, раскрывать все скобки, делиться всеми своими подозрениями и не только подозрениями, но и… Тем, что его не касалось. Тем, во что я не хотел и не мог его впутывать. И я в ответ задал ему простой и единственно возможный вопрос, на который, я знал, у него сейчас нет ответа:

– А кто магазин поведет? Очкарик, как ты его называешь?

– М-да. Сами же себя за хвост и поймали…

– Шериф, – я постарался изобразить на физиономии залихватскую усмешку и кинул ему одну из его любимых присказок, – зубов бояться – в рот не давать! Чего ты в минор впадаешь? Ну, будут бить – будем плакать, а чего заранее?..

– Да-а… Как бы только не вышло, что… И бьют, и плакать не дают.

– Да что ты, в самом деле, сопли раньше времени распускаешь! – уже по-настоящему разозлился я. Мне хотелось сейчас уцепиться за его твердолобую силу, за его толстую шкуру, мне нужна была его толстая шкура, а вместо этого… – Я просил тебя сюрпризы мне делать? Нужна была мне секретутка? Я, что ли, затащил ее к нам? Я придумал тащиться на ее именины?..

– А именины при чем? – поморщился он.

– А при том, что Интель хотел сегодня с Людкой по-хорошему поговорить и как-то все уладить а она уже с утра была в курсе, что мы там были и что Интель остался… – я осекся.

– Как это – в курсе? – вскинулся он. – Откуда она…

– Не знаю, – быстро ответил я, не давая ему как следует задуматься, – И знать не хочу. Так вышло и… Двигай своим курсом, чего толочь воду в ступе! Много чести им всем, чтобы мы тут копались…

Последнее подействовало – Шериф был самолюбив. Он хмыкнул, кивнул, сделал неопределенный жест своей лапой

(… махнул рукой! Как я ему посоветовал… Молодчина. Обучаемость – что надо!..)

и буркнул:

– Ладно. Отчалил… Да, позвони дочке, – я вопросительно уставился на него. – Она звонила, поболтать с тобой хотела. Такая взросла дама стала – по голосу… Ну, бывай, – он вышел и закрыл за собой дверь.

Я поглубже натянул мысленную "капитанскую фуражку", и попытавшись оглядеть кабинет Шерифа командорским взглядом, придвинул к себе телефон. Командорского взгляда не вышло – под ложечкой покалывала неприятная "иголочка", не болезненная, но противная. Я-то хотел подзарядиться, подпитаться от Шерифчика его толстокожей броней, а вышло наоборот… И если уж он задергался – ведь чутье у него…

Я тоже инстинктивно дернул – махнул – рукой, нажал на кнопку селектора и сказал:

– Вера, приедет Иван, пускай сразу сюда заходит, О.К.?

– О.К. – раздался из селектора голос шерифовской Верки. – Вам кофе сделать?

– Только если себе тоже сваришь и вместе попьем. Окажете мне честь, Ваша Светлость?

– Окажу, Ваше Благородие, – вместе со смешком донеслось из селектора. Довольным смешком – я тоже умею ладить с людьми. Настроение слегка приподнялось. В конце концов, как-нибудь все рассосется, подумал я. Попозжей звякну милке какой-нибудь, может даже, "боевому товарищу" – она сварганит на ужин чего-нибудь вкусненькое, поддадим, лягем у коечку… Рассосется.

Но "иголочка" не пропала – неприятно покалывала весь день, пока пил кофе с Веркой, подписывал какую-то текучку, пока пил коньячок и болтал с Ванькой-фермером, пока играл с шерифовским компьютером и пока уже в конце дня не вспомнил, что надо звякнуть дочке – ведь Шериф, уходя, сказал, что она звонила.

Когда я услышал в трубке ее голосок, "иголочка" затихла – если и не убралась совсем, то во всяком случае замерла , словно тот, кто крутил ручку старенькой швейной машинки, наконец, решил передохнуть и остановил колесико.

* * *

– Я же давно уже звонила, ты чего сразу не отзвонил? – с капризной ноткой протянула она.

– Дела, были, кисунь, – мысленно ругнув себя за то, что забыл, извиняющимся тоном пробормотал я. – Такой денек, суматошный… Как ты там?

– Нормально.

– Как мама?

– Нормально. Не делай вид.

– В смысле?..

– Что тебе интересно, как мама.

(Однако… Ладно, проедем пока, хотя нельзя оставлять…)

– Я не делаю вид, просто… Есть такая штуковина – вежливость называется, и…

– Я поняла. А как Кот?

(Лихо… И главное, как непринужденно и симметрично…)

– Норма… Отлично. Просил кланяться.

Смешок трубке. Потом:

– Он никогда не просит. И не кланяется… А ты еще на работе?

– Да. Как в школе?

– Нормально.

– А поподробнее? Ты кроме "нормально" других слов не знаешь?

– Ну… Твое же слово.

(Отрыгнулись кошке…)

Но можно и подробнее… Сочинение писали – про отцов… На инглише. Она мне пять поставила, только ехидно спросила сегодня, – дочка неплохо передразнила строго сюсюкающий тон англичанки, – "А почему, интересно, ты решила сделать своего папу предпринимателем, если он у тебя – переводчик?"

– А ты?

– А я говорю, это не я решила, это жизнь заставила.

Я невольно усмехнулся.

– А она?

– Ничего… "Вот как?" – говорит. И покраснела, как помидор. Ну, ее можно понять.

– То есть? В каком смысле?

– Ну, что ты как маленький? С ее-то зарплатой… Пап?

(Твою мать… Быстро они все секут… Это хорошо или плохо? Нормально…)

– Да, кисунь.

– Знаешь, у нас со следующего года обещают новый предмет. Сексуальное воспитание, называется.

– Да? И… что?

– Да, ничего, – смешок в трубке. – Ждем-с.

– М-да… Ну, ждите-с. А что…

– Пап, ты мне upgrade с моим компьютером обещал?

– Да, конечно. Но мы же договорились – к дню рождения. Потерпи немножко, и будет у тебя модный Pentium…

– Да нет, я не в смысле, чтобы пораньше, а… Можно я этот свой старый отдам… Ну, подарю, а ты мне новый, а?

– Но мы же договаривались на upgrade , – пытаясь изобразить строгость, сказал я, – а теперь…

– Ну, пап, сколько там можно выгадать на этом старье – только за корпус, да за железо – порты, там, блок питания… А сама начинка уже…

– А кому подаришь?

– Подружке. У ее предков с деньгами туго, а она здорово разбирается, и мне как-то… Ну, не по себе, что у нее вообще никакого…

– Ладно, уговорила.

– Урра-а-а…

– Послушай, – вмешался голос бэ-жены, видимо, слушавшей весь разговор по параллельному, – зачем ты потакаешь всем ее капризам? Завтра она потребует…

– Мам, прекрати! Это наши дела! Я же не лезу в ваши разговоры…

– Привет, – сдержанно поздоровался я с бывшей половиной.

– Да, извини… Привет.

– По деньгам, – вежливо объяснил я, – это почти то же самое, она права. И права насчет… подруги. Так что, ничего страшного.

– Она и так торчит за компьютером по четыре часа…

– Это лучше, чем торчать… Ладно, ты сама понимаешь. Как у тебя?

– Нормально. А ты – как?

Я неожиданно запнулся, и мое "нормально" почему-то застряло в глотке.

– Эй! – раздалось в унисон два голоса в трубке, и бывшая спросила: – Что-нибудь… не так?

Меня удивила не наигранная нотка тревоги в ее голосе, но тут же в голове звякнул голос… Шерифа, ты нормально отстегиваешь свой бывшей, но сейчас ты можешь себе это позволить. Верно, "родничок" небольшой, "струйка" не фонтаном бьет, но тем не ме… Словом, легкой тревоги "струйка" сто ит.

– Да нет, все нормально…

– Ну, ладно, тогда пока, мне одеваться надо. Может быть, ты… заедешь на днях?

– Может быть.

– А на выходные не возьмешь ее? Или хотя б на воскресение? Я хочу к маме съездить…

– Посмотрим. Может быть.

– Ладно, пап, – подала голос дочка, а в трубке послышался щелчок – бывшая выключилась из разговора. – Мне тоже одеваться надо. Спасибо за компьютер, и не слушай ее, вовсе я не много торчу за ним. И это ведь лучше, чем торчать… – она хитренько замолкла.

– Лучше, лучше, – пробормотал я. – А куда вы наряжаетесь?

– В театр идем. Один мамин знакомый билеты дал.

– Какой? – машинально спросил я.

– Какой знакомый? Ну, ты его, наверное, не…

– Да нет, в какой театр?

– А-а… В Большой. Скука, наверное, – доверительно шепнула она, – но маме хочется…

– Почему скука? – вяло и ненатурально запротестовал я. – Это очень красиво… И вообще…

– Пап, – с легким смешком перебила она. – Кого ты лечишь? Как будто я твои вкусы не знаю…

– Ну, и какие же у меня, по-твоему, вкусы, – проворчал я, а губы сами собой расползлись в дурацкой улыбке.

– Да, в основном… Рыжие, – то ли задумчиво, то ли нарочно сделав многозначительную паузу, ответила дочь, и моя улыбка словно примерзла к губам и стала как-то неловко стягивать их, как резиновая маска. Усилием воли я согнал ее, стал соображать, как ответить, но ничего не успел сказать. – Ладно, – раздался в трубке торопливый голосок моей многовато себе позволяющей

(копии?.. Проекции?.. Или уже судьи?..)

дщери, – я побежала. Увидимся в воскресенье… Пока.

Короткие гудки.

Вот так.

Так они взрослеют – простенько, без спецэффектов… И это – не мамочки стиль, совсем не мамочки. Скорее… Скорее, мой .

Я нажал flash, начал набирать по памяти номер "боевого товарища", а потом неожиданно для себя снова нажал flash , и не думая, почти механически, набрал номер "милки", щечку которой только сегодня утром вежливо мазнул губами в "катафалке" Шерифа. Мне вдруг неожиданно остро захотелось, чтобы она была дома – так остро, что я едва не повесил трубку, но…

Не успел.

– Да? – раздался ее немножко усталый, но вполне готовый голос.

– Нет, – нарочно хрипло проговорил я. – И ни при какой погоде.

– Кто это? – с равнодушным удивлением спросила она.

– Перекладчiк, – нормальным голосом сказал я. – Или Кот – как тебе лучше нравится.

– О-о… Привет, – кажется, она немножко обрадовалась. – Легок на помине – я как раз синяки на спине и попе у себя разглядывала и про тебя вспоминала.

– А мне покажешь?

– Когда? Слушай, ты не обиделся на меня? Так простился – ни слова не…

– Сегодня.

– Вообще-то, я…

– Если другие планы, не дергайся – скажи прямо.

– Вообще-то был план – в ванне часок полежать… Я только с работы вернулась, устала немножко. И сейчас опять за город переться?.. Вряд ли от меня много проку будет.

– Никаких "за город". Я тебе ванну налью и… даже с тобой полежу, если захочешь.

– Как это? В смысле, ты ко мне приедешь, – она уже не равнодушно удивилась. – Хорошо, только я выйду, что-нибудь куп…

– Ничего не надо "куп". Ты… ведь хотела на моего Кота посмотреть. Вот и познакомишься… Если не раздумала.

– Ты к себе приглашаешь? – она рассмеялась, недоверчиво и как-то по-детски. По сравнению с моей дочкой – по-детски, хотя была лет на двадцать старше. – И правда, ванну нальешь? Вот это – да… Сейчас, подожди, я адрес запи…

– Ничего не запи… Минут двадцать тебе хватит? На сборы…

– Если без марафета, то с лихвой.

– Он тебе не нужен. Значит, через двадцать – двадцать пять выходи из подъезда и… Перейди улицу, чтоб нам не разворачиваться, идет?

– Бежит.

– Ну, что ж ты так сразу? Даме ведь положено поломаться слегка…

– А мне плевать, что там даме положено. Ты меня в первый раз к себе в гости зовешь, и второго… Может, и не будет.

Неожиданно вернулась под ложечку "иголка" и уколола так сильно, что я едва не вздрогнул.

– Доживешь и до второго… – сказал я первое, что пришло в голову, и вдруг с языка слетели слова, которые я совсем не собирался произносить – словно и не мои, чужие , непонятно как и откуда взявшиеся. – Если доживешь…

Я словно предупредил ее… Нет, даже не я, а кто-то или что-то во мне, внутри (а может, снаружи ) – подумай перед тем, как ехать ко мне, может, и не стоит…

От этих слов "иголка" отодвинулась, словно беря разбег, и "клюнула" опять, правда, уже не так сильно, но чувствительно… Снова отодвинулась

(не так далеко… не отодвинулась, а о т к а ч н у л а с ь…)

и опять "клюнула. И снова… Кто-то стал медленно крутить ручку старенькой швейной машины, и ее колесико набирало обороты…

– Что это ты на таком… миноре? – словно почувствовав мою "иголку", спросила "милка".

– Настраиваюсь, – пробормотал я, – на ванну и на… медленно и печально. Просто пошутил. Если неудачно, извини. Так мы договорились?

– Ага. Давай через полчасика, чтобы ты уж точно не ждал, а?

– Я подожду. Лучше – я, чем вы, мадам…

– Ну и ну, – пробормотала она, – прямо чудеса какие-то… Ладно, я быстро, только… – она поколебалась, – Если можно, "мадамой" меня не зови, а? Лучше "моя донна" – у меня от этого сразу ноги задираются и… Не су-у-хо!

(… – Жену свою "мадам" называй! – неожиданно ощерила клыки Рыжая…)

– Хорошо, моя… донна , – назло всем "иголкам" выдавил я. – До встречи, – и нажал "отбой".

Короткие гудки. Частые. Ровно в такт стрекотанию "швейной машинки".

* * *

Пошутил я, может, и неудачно, но… Черный юмор тоже имеет право быть . Имеет – как известный шоколад – "право разделить успех". Даже совсем черный, особенно если… ложится в масть – ведь победителей, как мы знаем, не судят. Их никто не судит! Кроме…

Кроме них самих.

* * *

За все время, пока мы заезжали за "милкой", а потом ехали ко мне, мы с Эстетом не перекинулись и парой слов. Лишь лихо вкатив на тротуар перед самым подъездом моего дома, он, слегка запинаясь, сказал:

– Шеф, насчет сегодняшнего разговора… Вы извините меня – я просто…

– Все нормально, – перебил я. – И я подумаю… Утро вечера мудренее. Завтра – в пол десятого, О.К.?

– О.К. А может, – он чуть скосил глаза на сидящую сзади "милку", – попозжей?

– Эй, не надейся, – весело подала голос "милка" сзади. – Я все равно рано разбужу – с утречка самый кайф.

– Вот видишь, – усмехнулся я. – Меня рано разбудят. Так что, давай, как обычно.


* * *

Меня действительно рано разбудили. Но не "милка". И кайфа от этого… Даже персонаж старого анекдота, мастурбировавший путем размещения члена на наковальне и битья по нему чем-то, типа молота, ловил кайф, когда промахивался.

А когда попадал?..

22.

– Ты такие книжки читаешь? – недоверчиво протянула Милка.

Она уже разделась, и пока наполнялась ванна, разлеглась в моем халате на кровати и легонько водила ладонью по брюху бесстыдно раскинувшегося рядом с ней Кота.

Кот встретил ее не просто вежливо, а дружелюбно и по своей шкале, я бы даже сказал, радостно.

Сдержанно поздоровавшись со мной, он ходил за ней по пятам, когда она прошлась по всей квартире, терся загривком об ее ноги, с довольным видом сидел и смотрел, как она раздевается, даже не фыркнул, когда она накинула мой халат, и теперь раскинулся рядом с ней, подставив живот и еле слышно мурлыкая.

Он встретил ее, как давнюю и приятную знакомую , и не пребывай я в каком-то странно-отстраненном состоянии, не коли меня поганенькая "иголочка" под ложечкой, я бы здорово удивился , но…

В своем нынешнем состоянии я, кажется, вообще не был способен ни на какие эмоции, и даже если бы он встал на задние лапы и спросил, помню ли я нашу ночную забаву… нашу встречу прошлой ночью втроем, я бы молча и равнодушно кивнул.

– Эй, ты где? – раздался голос Милки.

– Здесь. Я слышал про книжки… Какие книжки, моя донна?

– Ну, вон… Зигмунд Фрейд, – она усмехнулась и прищелкнула язычком (здорово получилось… Язычок – что надо, и щелкает, и..). – Это ведь покруче, чем "Фауст" Гете.

– Это даже покруче, чем Фауст… патрон, – буркнул я, равнодушно глядя, как она убрала ладошку с брюха Кота, а он выразил свое недовольство этим путем подрагивания хвоста – он, правда , был недоволен этим – он хотел , чтобы она гладила ему брюхо, хотя чтобы позволить себе такие фамильярности, надо было… К этому надо было подходить долго … И очень осторожно , а она…

(…Почему меня это не раздражает? Почему я так равнодушно… Словно она… Словно я знаю, что ее, на самом деле, нет… Или не будет. Она как будто вычеркнута… Как будто уже у б р а н а, как пешка – с доски. Или – скоро уберется…)

Она расхохоталась, откинувшись на спину и дрыгнув ногами, от чего полы халата разошлись до пупка, продемонстрировав во всем великолепии ее классные ляжки, треугольник светлых волос… Все – такое живое , полное силы, но какое-то… Отстраненное от меня…

(Уже вычеркнутое, убранное отсюда… Уже с т о й с т о р о н ы…)

– Сам придумал? – спросила Милка.

– Или слямзил где-то, – пожал я плечами. – Иди ныряй, ванная набралась уже.

– А ты? – вскинулась она. – Ты же обещал со мной… Ну, пожа-а-луйста…

– А я пока закусь какую-нибудь вытащу… Ну, бутерброды, там, сделаю, – мне не хотелось ложиться с ней в ванну – не знаю, почему, но не хотелось. Кот, с неудовольствием поднявший голову и резче замотавший хвостом, когда она рассмеялась, глянул на меня,

(Их н е надо обижать, ты же знаешь… А ее – с о в с е м не надо – и ты т о ж е знаешь…)

я вздохнул и сказал:

– А впрочем, пошли. Ты… так красиво лежишь, и вообще… Такая красивая…

Она подняла голову, вгляделась в меня и вдруг как-то по-детски радостно улыбнулась… Как говорят, вспыхнула – так непохоже на себя, на свой… жанр , что я машинально полюбовался… Так со стороны, как зритель в кинотеатре перед…

(Перед последними кадрами, перед финалом, перед словом "конец", когда и не хочется расставаться с сюжетом, и в то же время не хочется, чтобы финал затянулся и испортил впечатление скукой – ненужным разжевыванием уже и так сказанного и показанного… )

Она резко вскочила – халат остался на кровати – и подошла ко мне вплотную.

– Тогда идем?

– Идем…

(Если я знаю… Если я чувствую, что ее… Что она – в ы ч е р к н у т а, почему же… Почему я не чувствую жалости, почему мне не грустно, не жалко, не… Вообще – н и к а к! Я же человек, а не…)

– Валетиком, да?

– Да, моя донна, – как легко стали выплевываться эти слова,

(Все равно же она никому никогда не расскажет… У ж е никому? И у ж е никогда? Кто колокольчиком звякнул в мозгу и ш е п н у л эти "уже"?.. И почему даже от н и х нет жалости?..)

– как повелеть соизволишь.


* * *

– У тебя уютная квартира, – сказала Милка, набрав в рот воды и выплюнув ее тонкой струйкой на мое торчащее из воды колено. – Я бы здесь похозяйничала.

– Валяй, все в твоих руках.

– Да нет, – она усмехнулась, – я не про сегодня… Только не дергайся, я вовсе не лезу в хозяйки – просто сказала, что подумалось.

– Я знаю. И мне нравится, когда говорят, что подумалось. И… ты – нравишься.

– Слушай, ты сегодня совсем не похож на… себя.

– А на кого – похож?

– Не знаю, – она высунула ногу из воды и поставила мне на плечо. Такой знакомый жест… Я стал ждать ответного шевеления пустоты внутри (она всегда просыпалась от таких напоминаний, радостно просыпалась), но так и не дождался. – столько ласковых слов, только вот…

– Что – "только вот"?

– Как-то холодновато у тебя…

– Вода холодная? Сейчас согреем, – я потянулся к "пальцу" смесителя.

– Нет-нет, нормальная… Не добавляй, так – хорошо.

Она высунула из воды вторую ногу и поставила ее мне на другое плечо. Я инстинктивно вздрогнул.

– Только не топи меня!

– Топить? – она усмехнулась и погладила обеими ступнями мне шею. – Зачем же мне… А тебя так топил кто-нибудь? Какая-нибудь донна , а?

– Да, – неожиданно для себя сказал я и удивился легкости и равнодушию, с которыми выговорил это.

– Зачем?

– Я пытался помешать ей играть ножками с… – я скосил глаза вниз – туда, где под водой виднелись наши ляжки.

(Зачем я это говорю?.. И почему – так равнодушно, без малейшего укола тоскливой пустоты, или хотя бы…)

– Да? – одна ее ступня скользнула мне на грудь, потом на живот, но как-то неуверенно, почти робко, совсем не так, как когда-то Рыжая… Ступня замерла у меня на брюхе. – А ты… Не любишь в воде?

– С тобой? Хоть в Ла-Манше, – я потерся щекой об ее другую ступню, лежавшую на моем плече, и вдруг спросил: – А ты так и не вспомнила свой сон? Ну, что тебе снилось этой ночью – на даче?

– Нет, – она слегка вздрогнула. – И не хочу. Это было что-то…

– Страшное?

– Н-не знаю… Не помню.

– А помнишь, что ты сказала мне, засыпая? Чего попросила ? – она медленно покачала головой. – Ты говорила, что я куда-то хочу уйти, а потом, уже сонная, пробормотала: "Возьми меня с собой…" Вспомнила?

Она медленно кивнула.

– Может, я взял? – прищурившись, протянул я.

– Ага, – засмеялась она, – так взял, что у меня до сих пор бока ноют, – ее нога у меня на животе двинулась ниже, но вдруг замерла. – Не могут двое быть в одном и том же сне, – нахмурившись, сказала она. – Так не бывает. А ты… Ты – помнишь, что тебе снилось?

– Конечно. Ты – причем, в своей любимой позе, – почти не соврал я. – Просыпаюсь – и впрямь, ты. И в той же позе…

Она расхохоталась и брызнула водой мне в физиономию. В приоткрытой двери показалась мордочка Кота и послышался его требовательный мяв.

– Что он хочет? – спросила Милка.

– Чтобы мы закруглялись.

– А он всегда так сторожит, когда ты в ванной?

– Ага…

– Почему?

– Они не любят воды – чужая среда. Поэтому внимательно следят, когда партнеры купаются…

– Партнеры? – вздрогнула Милка и медленно повторила, – партнеры… Это ты нас так называешь?

– И нас, и их… А что? Кто мы, по-твоему, друг другу? Не мы с тобой, а мы и они ?

– Ну… обычно говорят, хозяева… Но кажется, ты прав – "партнеры" как-то… Лучше.

– Ты когда-нибудь слышала звук, – неожиданно для себя спросил я, – который издает кошка, когда хочет… Ну, еще не стерилизованная, когда ей приходит время трахаться?

– Нет. Она… Ну, воет, наверное, в смысле так… Подвывает.

– Нет, – покачал я головой, – когда воет … Это – другое и не дай Бог услышать. Она… Не знаю даже, как это назвать. Словом, она не просто трахаться хочет. У них это не как у людей… Она жалуется – сама еще не понимает, что с ней, и жалуется на… Одиночество .

– Ну, мы тоже ведь не только трахаться… Мы тоже чувствуем одиночество. И потребность… В ком-то.

– Да нет, – криво усмехнулся я, – вы просто придумали для себя что-то такое… Навертели, накрутили разных… Чтобы пустоту спрятать. Как у той, что прокладки для себя открыла, су-ухо, так у вас – пу-у-усто, и…

– Ты так говоришь, вы , – внезапно перебила меня она, – словно ты сам – не мы …. Ну, не человек… Знаешь, – она с каким-то странноватым интересом глянула на меня, – у вас иногда глаза бывают похожи. Вернее… У тебя бывают похожие на его. Странно, – она медленно покачала головой, – у них совсем не человеческие, совсем… другие

– Давай-ка вылезать, моя донна, – сказал я и потянулся. – Жрать охота. И выпить, – и неожиданно добавил: – У меня в заначке классный коньяк есть – "Мартель" называется.

– Ого, – фыркнула она, – Ты меня по высшему разряду? Духи "Дорсэ", коньяк "Мартель". Прямо как в романсе…

– В шлягере, – поправил я и кивнул. – Ага… Для особого случая берег, вот он и подвернулся… В смысле, случай.

– А что сегодня – особое?

– Как – что, моя донна? Ты в первый раз у меня в гостях, разве мало?

– Для меня – немало, а ты… – она недоверчиво усмехнулась.

– Я в восхищении, – пробормотал я, ухватился за бортики ванны и встал. – Вашу руку, мадам.

Она медленно вытянула руку, ухватилась за мою, подобрала под себя ноги и резко встала; ее глаза очутились почти вровень с моими.

– Ты врешь, – пробормотала она, отводя взгляд. – Но… Все равно, приятно… Можно, я этот халат надену? Или это какой-нибудь постоянной "мадам", и мне – не положено?

– Тут нет никаких постоянных.

– Но он же женский. И вполне… соблазнительный.

– Давным-давно купил… Случайно. Сам не знаю, зачем, – соврал я, уж точно, сам не зная, зачем.

– Скажи еще, для меня, – насмешливо фыркнула она, переступая через бортик ванной и становясь на мягкий ворсистый коврик.

– Не скажу. Тебе соблазнительный ни к чему… Ты и так мертвого соблазнишь.

Она довольно показала мне язычок, накинула короткий (очень похожий на халатик Рыжей) полупрозрачный халат и вышла, на ходу запахнувшись и завязывая поясок. Сидевший на пороге ванной комнаты Кот вдруг взметнулся вверх, и лапой с выпущенными когтями достал самый кончик пояса. Милка хихикнула, дернула поясок вверх, лапа Кота сорвалась с кончика и не успевшие до конца убраться когти царапнули ее голую ногу.

– Ай! – вскрикнула Милка, зашипела от боли и уставилась на белые полоски на ноге, выше колена – из них, медленно набухая, показались темно-красные капельки крови. – Ты что?! Вот зверюга!..

Кот муркнул, как ни в чем не бывало, потерся шеей об ее ногу, задрал хвост и важно прошествовал в кухню…

– Ты посмотри, как он меня… – она повернулась ко мне.

– Не бери в голову, – усмехнулся я. – Это он тебя так отметил. Причислил к лику… своих .

– Ничего себе – отметил, – пробормотала она, разглядывая царапины, послюнила палец и стерла капельки крови.

– Не надо, – сказал я. – Я потом… залижу.

– Ловлю на слове? – она быстро вскинула на меня сразу ставшие хитро-блядскими глазища.

– Уже поймала, – кивнул я. – Пойди пошуруй в холодильнике, пока я вытираюсь. И посуду достань – в левом крайнем ящике…

– Слушаюсь, – Милка вскинула ладошку к виску и выкатилась из ванной, стащив пред этим с сушилки и кинув мне полотенце.

Кончик полотенца задел ее ногу, и я увидел на голубой махровой ткани маленькую красную полоску – такой кровавый штришок. Я хотел было сунуть этот кусочек полотенца в воду и замыть кровавое пятнышко, а потом стало лень. И когда вытирался, не успевшая подсохнуть капелька крови оставила на моей шее, под кадыком, еле заметный след – я увидел его в зеркале и тоже хотел было стереть, но…

Опять поленился.

* * *

Только мы, чокнувшись водочными рюмками, выпили по второй коньяку и в брюхе у меня приятно потеплело, как раздался звонок в дверь. "Милка" вопросительно уставилась на меня.

– Ты ждешь гостей?

– Да нет, – недовольно скривился я, – это же не домофон… Сосед, наверное – сигареты у него, видно, кончились. Пойди открой и дай… Если это он.

– Так прямо сразу дать? – хохотнула "милка" и вышла в прихожую, на ходу задрав халат сзади и показав мне приличный кусок своей задницы. Я вспомнил – не увидел , конечно, а просто вспомнил, – как Рыжая на пляже, повиливая задницей, приспускала трусики, и приятное тепло в брюхе тут же уступило место радостно очнувшейся пустоте: не ждал меня, думал, ушла, а я здесь, с тобой, в тебе…

– Ага-а, – раздался из прихожей голос Шерифа,

(как это он открыл домофон, засранец?..)

– Котяра интим себе устроил! Привет, давно не видались… Затрахала его, небось? Где он?

Я вздохнул, встал, вышел в прихожую и увидел торчащего там компаньона с двумя здоровыми бумажными пакетами в руках, из которых виднелись горлышки и "шляпки" двух водочных бутылок "Смирновъ" и двух – "Smirnoff"… Как говорится, на любой вкус и цвет, хоть для демократов, хоть для патриотов.

Из-за его плеча высовывалась круглая и добродушная физиономия Ваньки-фермера.

– Вторую ночь гуляешь? – буркнул я. – Чего жене скажешь – на партсобрании заночевал?

– Не бери в голову, – отмахнулся он, сунул "милке" пакеты и стал стаскивать куртку. – Мадам, кинь мясо на сковородку, а водочку прямо на стол, она холодная. А ты, – он повернулся ко мне, – сходил бы штаны надел – все-таки дорогие гости пришли.

– Для дорогих я и без штанов сойду, – проворчал я. – Ладно, сейчас оденусь, проходите в кухню.

Когда я более или менее одетый появился на кухне, на столе уже стояли рюмки и тарелки, "милка" жарила мясо, а Шериф разливал водку. Налив всем, кроме себя, по полной, он небрежно плеснул себе "Мартеля", повертел бутылку в руках, и вскинув на меня невинные глаза, спросил:

– Не возражаешь, если я угощусь?

– Тебе возразишь… – я сел рядом с Ванькой, глянул на его слегка смущенную улыбку (мы были не в таких близких отношениях, чтобы заваливаться в гости без звонка), подмигнул ему, и изобразив радушие (кажется, хреново вышло), сказал:

– Хорошо, что пришли, ребята. Ну, вздрогнули…

Мы вздрогнули. Потом – еще. И еще. А через минут сорок "навздрагивалсь" под зажаренную Милкой вырезку так (Шериф взял лихой темп), что остальное я помню довольно смутно.

… Помню, как Кот после очередного раската общего хохота от какого-то дурацкого шерифовского анекдота брезгливо-равнодушно оглядел всю компанию, зевнул, спрыгнул с подоконника, и подергивая хвостом, ушел в спальню…

Помню, как переместились в гостиную, разбив по дороге пару рюмок и тарелку. Как Милка нагнулась подбирать осколки, халатик у нее задрался, и Ванька дружелюбно шлепнул ее по заднице, а она совсем не дружелюбно врезала ему локтем под дых.

Помню, как она потом, раскрасневшись и заведясь, плясала в гостиной на диване, и кажется, здорово завела нас всех… Во всяком случае, Ваньку – помню, как он доверительно наклонился ко мне и шепотом спросил, не буду ли я против, если он с ней перепихнется "по старой дружбе". Я равнодушно пожал плечами – мне было все равно, – он подкатился к ней, облапил, что-то зашептал на ухо и… Получил коленом по яйцам.

Помню, как еще кривясь от боли, он таращился на нас всех изумленно обиженными глазами и порывался одеться и уйти, твердя: "Можно же… было же… по-человечески же… сказать! "

Помню, как уговорил "милку" извиниться, его – не обижаться, а потом заставил ее опуститься на одно колено и торжественно произвел ее в "порядочные", предупредив взиравшего с плотоядной ухмылкой на ее голые ноги Шерифа и еще насупленного и потиравшего ушибленные причиндалы Ваньку, что отныне к ней можно обращаться только на "вы" с прибавлением официального звания "Ваша Целкость". Потом провал, и…

Сидящая у меня на коленях "Наша Целкость" шепчет мне на ухо, что пора их или класть спать тут, в гостиной, или выпроваживать. А я прислушиваюсь к звукам, идущим откуда-то из сортира и спрашиваю Шерифа, кто это там скребется… А он, не отрываясь от монитора, где высветилась заставка 98-х "Виндов" – сидящая под какой-то пальмой-шмальмой здоровенная киска, типа Panthera , – доверительно сообщает, что это не "скр" какой-нибудь "ебется", а Ванька блюет… И не потому, что надрался – хотя и не без этого, конечно, – а потому что "Ваша Целкость ему миленькую яичницу сварганила, и Ванюхе теперь вполне погано…"

Потом опять провал, и я, почему-то слегка протрезвев, провожаю их, уже одетых, в прихожей – Ванька бледный, плохо соображающий, а Шерифу хоть бы хрен – доволен, весел и румян, и машет на прощанье в открытую дверь спальни, где на кровати разлеглась "Наша Целкость", и кажется, уже спит…

Нет, не спит, потому что, когда я добираюсь из ванной до кровати (не совсем зигзагами, но и не совсем по прямой) и бухаюсь рядом, она вцепляется в меня руками и ногами и шепчет, что уже вся течет и что надо было давно их уложить в гостиной или выдворить, и что я, дрянь такая, тоже надрался, но она меня сейчас так…

И она меня "так", а потом еще вот "так", и я вроде как трезвею,

(их нельзя… не надо обижать…)

и мой конец под ее ручными и губными "так и так" начинает нехотя входить в состояние, типа стояния,

(только не по-гоголевски "вольно и плавно", а эдакими рывочками, плана – шаг вперед, полшага – назад…)

и я занимаю главенствующую позицию

(терпеть ее ненавижу…)

и уже сам ее "так"

(ну, что ж она рычит и воет, и матерится, как блатная… А ведь заводит, дрянь!.. И я оказываюсь внизу – послушно и охотно, я ведь не мужеской шовинистический свайн…)

и вот "так", и… Слава Богу, финиш, period, indentation , и она сворачивается клубочком у меня под боком, шепчет: "Не бери меня в свой сон… Не надо…", – и я отворачиваюсь от нее, утыкаюсь мордой в подушку, бормочу: "Ладно, ладно…", – закрываю глаза и проваливаюсь в…

(Сон?.. Явь?.. Бред?..)

В никуда. В какой-то… Какую-то бесконечную…

23.

…пустыню, ну да, я же был здесь, вернее, как в старом дурацком анекдоте про женский скелетик, скажем так: "Бывал", – в своем детском сне, тысячу лет назад, когда отыскал на пустыре своего первого маленького Зверя, свою первую кошку, валявшуюся там, среди бетонных плит и ржавых железок, с безобразной рваной раной пониже уха и нелепо задранным в небо с у ч к о м, обрубком, вместо правой передней лапы, тыкающим, словно каким-то издевательски обвиняющим жестом, прямо в серое, затянутое грязными рваными облаками небо…

Их нельзя убивать, их нельзя обижать…

Но ее убили – просто так, от нечего делать, для развлечения, и грозный маленький хищник,

(… Бог знает, по чьей воле и чьему замыслу много веков живущий рядом с… теми, кто забыл, кто они такие, и ч т о они такое… Непонятно, зачем и почему… Может, затем, чтобы н а п о м н и т ь?..)

серьезный и ласковый зверек, самим своим существованием сделавший наш дом живым и т е п л ы м… наверняка даже не успел понять, зачем и почему его убивают.

А потом, уже взрослый, я увидел этот сон, когда заснул в квартире Рыжей, и тогда я уже не просто в и д е л эту бесконечную пустыню, а б ы л в ней – тащился по ней и искал своего Кота, понимая, что это он затащил меня сюда и только он может вытащить отсюда…

А потом я за какое-то мгновение до смертельного удара тяжелой "Мазды" о бок трамвая – удара, от которого неминуемо должен был погибнуть вместе со всеми, превратиться в холодное кровавое ж е л е, – оказался т а м,

(Опять Бог знает, зачем и почему… А если Бог и знает, то кто я такой, чтобы мне докладывать…)

уже в натуре… Вместе с Рыжей. И вместе с Ковбоем – так я его почему-то назвал… Человеком, который много лет назад, еще мальчишкой, убил моего первого маленького Зверя – быть может сам того не желая, а просто боясь показаться хлюпиком перед грозой и кумиром всей их местной шпаны – перед своим старшим братом…

Этот человек хотел разобраться со мной и с Рыжей – его женой, – но вместо этого очутился с нами среди бесконечного песка, под зависшим в серой пелене наверху красным диском, светившимся ровным, холодным и каким-то м е р т в ы м светом, и… Невероятный, невозможный…

(Catus unbelievable… Panthera monster… )

Большой Зверь, Главный серди них всех

(почему их называют по самым маленьким – все с е м е й с т в о?.. Ну как, теперь понятно, почему?…)

– разобрался с ним самим, но… Вовсе не в наказание, не в качестве расплаты, как наивно подумал я тогда, в первый момент нашей встречи, а просто и г р а я в свою серьезную и правильную для всех Felis и Panthera игру… А меня почему-то просто вышвырнул

(…Лапа напряглась, с л е г к а напряглась, словно нехотя показывая, к а к а я сила скрыта в ней, и… Катись… уходи… Уползай…)

оттуда. Без всяких "зачем" и "почему".Just because. Because the sky is fucking blue.Потому что…

"Ты даже не представляешь, как жесток Он может быть – иногда Он заставляет нас жить". Desperation. Бешенство. Или отчаяние… И то и другое…

… И вот я опять в этом сне, опять в этой пустыне, опять тащусь по бесконечному песку, а сзади идет Рыжая… По дорожке? У нее заплетаются ножки? Нет! Нету здесь никакой "дорожки", и н е ч е м у заплетаться…

Она умерла, она погибла, она не может идти, ей н е ч е м идти – ее ножки вместе со всем остальным расшвыряло по всей охраняемой стоянке, но мертвые порой п р и х о д я т к нам во сне, и… Если они были нам дороги, как же тяжело, как невыносимо тяжело потом п р о с ы п а т ь с я…

Она умерла, но… Она шепотом понукает меня:

– Ну, давай же, давай… Ты должен… Давай…

Ну, что я должен, что ей давать, и к а к ей давать, если ее нет – не только там, в жизни, но и здесь, во сне, в этой ебанной бредовой пустыне… Я же много раз оборачивался, вот я опять оборачиваюсь, и сзади никого нет, здесь вообще никого нет, это только мой бред, даже во с н е – бред, и только ее шепот… О т о в с ю д у, значит, не с н а р у ж и, а у меня в н у т р и, в моем воспаленном сознании, или в подсознании, если послушать мистера Фрейда: что бы тебе ни снилось и сколько не тряси, а последняя капля – всегда в штаны…

Чего там думать, трясти надоть, гражданин начальник, товарищ старшина, но я уже не могу т р я с т и, у меня уже нет сил двигаться, волочить ноги, обутые в безумно дорогие мокасины Ковбоя… Я уже шел в них где-то, в каком-то другом сне – где?… В каком?..

Ах, да, когда мы с ней навещали мертвых – тех, что уже ушли и ждут нас в летней времянке, за дверью, перевязанной желтой ленточкой, это же знак, что кто-то должен вернуться, или… Н е вернуться… И значит ничего не кончилось, значит, даже они, мертвые, не знают, придем мы, или нет, значит опять эта жуткая кара выбором, и если выберешь неправильно…

– Давай же, не останавливайся, – упрямо шепчет Рыжая, – правильных дорого много… Только неправильная – одна… Давай же, ну, давай…

И я даю, я д а ю – тащусь и тащусь по песку все дальше и дальше, словно кого-то ища, словно у меня есть цель, но кого ж тут искать, тут же никого нет, я знаю, что нет… Нет даже того, Б о л ь ш о г о – я знаю, что нет, тут одна пустота, потому что… А почему? Ведь он был тут, и значит, д о л ж е н быть, потому что он был и есть всегда, он…

– Его тут нет, – шепчет Рыжая, – тут еще никого нет, потому что тут – это не т а м! Ты что не видишь? Посмотри вокруг – ты должен видеть, ты должен понять…

И я смотрю вокруг, не останавливаясь, не прекращая медленно передвигать заплетающиеся ноги, и вижу, что я, правда, не там, потому что…

Потому что т а м был красный песок, и наверху, в свинцово-серой пелене, висел к р а с н ы й диск, а здесь… Я задираю голову и утыкаюсь в б л е д н о – ж е л т ы й круг полной л у н ы… И под ногами у меня не красный, а бледно-желтый песок, и эти огромные валуны – тоже не красные, а… Господи, где же я, куда е щ е я попал?.. Куда еще меня затащил?… Кто? И кого я ищу? Кота?

– Моя кошка давно умерла, – шепчет Рыжая, – давай же, ты должен…

– Что ты пристала ко мне? – устало бормочу я. – Я знаю, что твоя кошка умерла… Я знаю, что ты – умерла, и ты не обманешь меня, не заставишь мучиться, когда я проснусь. Только скажи, где м о й Кот? Он что, здесь, а? Он же может поранить лапу о какую-нибудь колючку… Он может заблудиться… Погибнуть! Скажи, где мне его искать? Сколько еще идти? Ведь этому же нет конца!… Ну, скажи же!..

Тишина. Шорох песка под ногами. И все. Она молчит. Молчит, сука, как раз когда мне нужен ответ. Молчит, рыжая блядь… Ну, только встреться мне где-нибудь, я тебе расскажу, что кушает на обед крокодил – я тебе так въеду по твоей блядской роже… Где ж мой Кот, сука? Где…

– Хочешь увидеть его? – шепчет она, и я слышу в ее шепоте довольные нотки,

(добилась, блядь, чего хотела – разозлила меня…)

– Хочешь увидеть м е н я и врезать мне? Тогда – у в и д ь! Ну, давай же! Давай, ты должен…

Так вот, чего она хочет,

вот чего ей надо, вот что – д а в а й…

– Я не могу увидеть, ты, старая сука! У меня больше нет воображения, нет этой игрушки… Она не работает! Она… стерлась, как у тебя пупок бы стерся, проживи ты еще пару лет, блядюга!.. И ты ведь знаешь, ты д о л ж н а знать, потому что она из-за т е б я стерлась, из-за твоей поганой "зелени" – возьми-и-х с собой, чтобы они здесь не лежали… А потом вильнула хвостом, бросила меня, отвалила, как чукча в том фильме говорил – "усел к верхним людям, однако"… И потерял я свою игрушку, когда сообщил мне по телеку господин ведущий, что тебя, блядь, разнесло в клочья вместе с твоей тачкой…

Господи, она же мертвая, зачем же я так…

– Тогда все кончено, – шепчет она и теперь в ее шепоте слышны слезы, – тогда всему конец…

– Чему конец, тварь? Чем ты мне грозишь? Если что-нибудь с Котом… Я до тебя доятнусь! Где б ты ни была, пускай ты сдохла, но… Я тебя д о с т а н у! Я тебя на т о м свете угольками доста…

– Никого ты… не достанешь, – уже откровенно всхлипывая и плача, шепчет она. – Никого… Тогда все… уйдут… Ну, пожалуйста… Попробуй! Увидь нас! Не хочешь меня, не надо, но хоть что-то… Хоть какую-то к а р т и н к у, иначе все к о н ч е н о!..

Заскрипев зубами от тупой и яростной злобы, я перестаю двигать затекшими ногами, задираю голову, утыкаюсь взглядом в холодный желтоватый круг луны, закрываю глаза и изо всех сил пытаюсь в ы з в а т ь ее блядскую морду – хоть наброском, хоть штрихами, хоть копну коротких рыжих волос с торчащими над ней кошачьими ушами – как на случайно нарисованном на листке бумаги моей собственно рукой…

Ничего. Пустота – нагло расползающаяся вокруг з н а к о м а я пустота, с радостной издевкой шепчущая: ты м е н я позвал, ну, милый, здравствуй, вот она – я, давно не виделись, давно не обнимались…

– Убирайся, гадина, – выдавливаю я, не разжимая стиснутых зубов и не раскрывая зажмуренных глаз, – уебывай… – и плюнув на Рыжую (все равно без толку), изо всех сил стараюсь увидеть Кота, представить его раскосые щелочки глаз, отведенные назад уши и приоткрывшуюся в угрожающем шипении пасть…

Ничего. Ни черточки, ни штришочка, ни проблеска в пустом и мертвом пространстве. Только…

Время останавливается, перестает т е ч ь в одну сторону,

(так уже бывало когда-то… Когда?.. Где?..)

застывает вокруг меня и во мне, и вся моя жизнь от самого рождения до… не знаю, чего, растекается в нем не движущейся вперед точечкой – вроде маленькой кометы, оставляющей за собой в памяти бледнеющих хвост, – а единым, мерно пульсирующим сгустком… И затылок…

Затылок начинают сдавливать тяжелые клещи – не болезненные, не ранящие, но жутко т я ж е л ы е, и…

– Ни от какого устройства нельзя требовать того, что оно выполнить просто не может, – шепчет неизвестно откуда взявшийся голосок Интеля. – Результат может быть… непредсказуемый.

– Испугал голой жопой ежа, – сдавленно бормочу я, все еще пытаясь с зажмуренными глазами у в и д е т ь Кота и отчаянно сопротивляясь все тяжелеющей хватке к л е щ е й. – Сейчас я… Обоссусь перед вашей в и р т у а л ь н о й, блядь… Думаете, это вы придумали, как в нее нырять…

– Одно дело – нырять в н е е, иди к н е й, – звякает его тревожный голос, – и совсем другое, если… Она с а м а придет…

Заткни ты ему пасть, в ы к л ю ч и его, мысленно прошу я Рыжую, а затылок и всю башку сдавливает все сильнее, и тупой молот начинает мягко бить по мозгам, с каждым ударом вызывая уже б о л е з н е н н ы е (больно же мне, ебить вашу мать, больно!..) красноватые вспышки.

– Нас всех в ы к л ю ч а т, если ты не сумеешь у в и д е т ь, – отчаянно вскрикивает она, и от этого вскрика на меня накатывает жуткое…

Desperation… Бешенство. Или отчаяние. И т о, и д р у г о е. И я нечеловеческим усилием разлепляю тяжелые, словно тоже схваченные клещами, веки, и утыкаюсь взглядом прямо в бледно-желтый диск луны… Нет, не диск, а…

Обруч! О б о д о к, внутри которого…

Прямо на меня из бледно-желтого ободка – ровно, словно циркулем, очерченной окружности – смотрит огромная кошачья морда.

Уши ее отведены назад, усатые губы раздвинуты и приподняты, обнажая острые верхние клыки. Раскосые щели глаз светятся ярко-желтым, холодным и каким-то яростным светом, пасть приоткрыта и из нее вырывается…

Нет, сначала из горящих глаз вырываются два тонких, как иглы для внутримышечных инъекций, луча и впиваются в мои зрачки, в л а м ы в а ю т с я в мой беззащитный, распахнутый, отчаянно пульсирующий под ударами м о л о т а и давящими к л е щ а м и, мозг – зажигают его, и он вспыхивает желтым пламенем, а все тело и н у т р о начинает мять, сворачивать, выкручивать, словно в какой-то гигантской мясорубке…

И вспышкой озарения я понимаю, ч т о делают эти клещи и этот молот – они сжимают и сдавливают сидящую где-то глубоко, где-то к о ш м а р н о глубоко во мне какую-то чудовищную, налитую страшной, немыслимой силой п р у ж и н у, чтобы потом отпустить, и она ка-ак…

И вот тут из приоткрытой там, наверху, в лунном обруче, кошачьей пасти вырывается жуткий, страшный звук – нелепый, отвратительный, разрывающий почему-то уцелевшие под тяжеленными клещами барабанные перепонки, мерзко к в а к а ю щ и й…

* * *

… звонок стоящего на полу у кровати телефона. Он вырвал меня из кошмарного сна и перетащил в почти такую же кошмарную реальность, в которой голова была налита чугунной похмельной тяжестью, глаза не хотели раскрываться и… Ну, в общем, все как полагается.

ЧАСТЬ 3

НОЧНАЯ ОХОТА

«– Подойди ближе, – промурлыкало оно … – я хочу

поговорить с тобой сейчас…по душам.»

Норман сделал последнюю бешеную попытку

вырваться, но вместо этого очутился в голодных

объятиях Розы Марены.

И там он наконец узнал, каково это – когда

кусаешь не ты, а кусают тебя. "

Стивен Кинг.Роза Марена.

24.

– Да-гхр-ух… М-мм… Да? – ухитрился все-таки более или менее членораздельно выдавить в трубку я, сбросив ее с зарядника, а потом каким-то чудом поймав и подтащив к голове. Шершавый язык неприятно ворочался в сухой шершавой пасти, а в глотке пересохло так, словно я сожрал целую пачку прокладок – тех самых, которые открыла для себя эта…

– Пап, привет! – раздался в трубке свежий голосок, резанувший меня неприятным контрастом со звуками, которые я только что извлек из своей глотки. – Я не разбудила?

– Н-нет, что ты… Привет. Как дела?

– Ты представляешь, мы с мамой сидели на выигрышном месте! То есть я сидела… И теперь, через несколько дней мы все будем участвовать в розыгрыше… Эй, ты слушаешь?

– Да-да… Как это – на выигрышном? Я что-то не вруба…

– Ну, слушай, я же хочу объяснить! К нам в антракте подошли два господина и объявили, что они – представители фирмы, проводящей рекламно-бла… благотворительный розыгрыш. Главный приз – поездка в Париж для всей семьи. Первый тур – случайно выбранные номера билетов и номера кресел, понимаешь? Они попросили меня показать мой билет и сказали, что я выиграла первый тур…

– Чушь какая-то… – пробормотал я, садясь на кровати и отодвигаясь от заворочавшейся во сне и потянувшейся ко мне Милки.

– Нет, не чушь! Двадцать шестого состоится второй и последний тур… Кстати, пригласили нас всех – и маму, и тебя. Они тебя знают – тот, что главный, когда услыхал мою фамилию, так нахмурился и спросил, не тот ли ты переводчик…

– Кто-кто спросил? – у меня в животе почему-то заворочалась противная пиявка и.. Застыла, словно приготовившись к старту. – И при чем тут я? Мы же… давно развелись с мамой, какая же может быть семейная ?…

– Он сказал, это неважно. Сказал, ты тоже можешь прийти на финальный тур… Сказал, что, может, ты слышал про их фирму, или… Этот, холдинг, или как там…

– Какую фирму? Как называется?

– Ну, не помню… Они оставили адрес, это – за городом. Они снимают загородный дом там, где… Слушай, ты, вроде, там когда-то жил – когда маленький был… Я помню, ты рассказывал…

Ее голос куда-то отодвинулся – куда-то далеко, – а пиявка у меня внутри свернулась, как пружина, словно беря разбег… словно перед броском .

– Какого числа, ты говоришь, будет этот, финаль… финальный? – медленно выговорил я, стараясь не выдать голосом своего состояния – и похмельного и… пиявочного .

– Двадцать шестого – ты что, еще спишь? Ты поедешь с нами? Или хотя бы отвезешь? Мама говорит…

– А как выглядел тот… Ну, этот представитель фирмы? Он оставил визитку?

– Нет, только адрес. А выглядел… Ну, такой приятный пожилой дядечка, в очках. Такая стрижка короткая, как ежик, – она хихикнула, помолчала и добавила: – Седой…

Пиявка у меня внутри прыгнула – развернулась, как отпущенная пружинка – одним глотком, одним засосом выхватила какой-то огромный кусок моих внутренностей

(совсем не больно… словно под очень сильной заморозкой – местной, но у б о й н о й анестезией…)

и растаяла вместе с этим куском, исчезла, оставив меня почти… Почти пустым .

– Пап, ты все-таки спишь?!. Ну, чего ты молчишь?

– Нет-нет, кисунь, я не сплю, – ровным и каким-то бесцветным голосом проговорил я. Бесцветным… В комнате, правда, исчезли все цвета. Я на несколько секунд перестал видеть цвета и понял, как воспринимают мир дальтоники – не так уж плохо… Довольно… Ровно. Спокойно. Однородно . – Я… Подумаю. Может, и съезжу с вами. Или просто отвезу.

– Ну, вот и классно! Не забудь, двадцать шестого, в субботу, к пяти часам. Точно отвезешь, а?

– Да-да…

– А с нами пойдешь? Ну, пожа-алуйста…

– Подумаю… Еще ведь есть время, верно? Сегодня только… – я вдруг понял, что начисто забыл, какое сегодня число. – Какое сегодня…

– Девятнадцатое, пап! Ты что, загудел малость?

– Кель выражанс, мадемуазель! Девятнадцатое… Значит, у нас есть неделя? Я… подумаю. О.К.?

– О.К., – легко согласилась она. – Ну, ладно, я уже в школу опаздываю. Созвонимся перед субботой. Пока.

– Пока, – сказал я в уже опустевшую трубку, из которой через пару мгновений раздались короткие гудки. – Пока, – и откинулся почти пустым внутри туловищем на подушку. – Я подумаю… – и с каким-то равнодушным отчаянием

(так не может быть… отчаяние не может быть равнодушным, это словосочетание из взаимоисключающих понятий, по научному, оксюморон, но… Вся наша ебанная жизнь – один сплошной оксюморон…)

понял, что думать мне уже не надо. За меня уже подумали, за меня уже почти все решили, и теперь… трясти надо, гражданин начальник. Это точно, и хотя сколько не тряси, а последняя капля, как учит нас мистер Фрейд и собственный жизненный опыт, всегда в… Все равно, надо…

– Надо завтракать, Ваша Целкость, – бесцветным голосом произнес я, уставясь в сонно раскрывшийся Милкин глаз. – Сооруди яичницу, если нетрудно, – ее рука инстинктивно двинулась под одеялом к тому, из чего можно соорудить яичницу лишь путем сильного удара коленом, и я быстро перехватил ее, сказав: – Ни-ни, не здесь. В холодильнике.

Милка сонно фыркнула, вздохнула, сладко потянулась, сбросил с себя одеяло, перекатилась на другой край постели и встала во весь свой немалый рост. Неслабая баба, как-то холодновато и все так же бесцветно, как говорил и видел сейчас, подумал я. Рослая, красивая, т е п л а я… Хорошо, что она здесь, со мной. Все равно, я, конечно, один, но… Хорошо, что хоть т а к – не один. Хоть ч у т ь – ч у т ь – не один. Хоть капельку, но…

Но стоит ли сейчас кому-то связываться со мной? Они могут ударить так, что заденет и тех, кто рядом. Они ведь вообще пользуются теми, кто рядом, кто близок, и… я могу ее простоп о д с т а в и т ь? Нет, вряд ли, она же посторонняя, и зачем возиться с чужими, когда мне прямо указали на дочь… А милка, она и есть просто милка, она…

Она никто, оборвал мои мысли сильный и холодный голос, никто и ничто, и если она хоть чем-то сможет помочь тебе в эти дни – когда решается вопрос жизни и смерти т в о и х р о д н ы х, за которых т ы в ответе, когда на одной из чаш весов т в о я с е м ь я, тогда… Так надо. У всех вас есть выбор. И если она с а м а захочет остаться, ты можешь ей не мешать.. Твое дело – предложить, а ее…

(Но она же не знает, во что она может… Это же втемную, это – не по-человеческитак не делают… это… )

Долгая пауза. Кажется просто обрыв на линии , а потом…

(Это – правильно.)

И всё. Period. Точка…

* * *

– … Точка, точка, запята-ая, вышла рожица смешна-ая… – напевала Милка, вкладывая на тарелку передо мной дышащую жаром и сверкающую красными дольками помидоров яичницу.

– Неслабо, – одобрительно кивнул я. – Свистнуто, не спорю. Но если разобраться, сварганено довольно средне…

– Свинья, – фыркнула Милка, – я такую красотищу сделала, а ты… Пиво будешь?

– Глоток, – кивнул я. – А красотищу я тебе вечером покажу. Если хочешь, конечно. Я, Ваша Целкость, еще лет в двадцать на всех бардаках славился тем, как яичницу готовил. Наши девки тогдашние учредили даже такую ассоциацию – "Свободная яичница". И назначили меня ее почетным председателем и бессменным членом. Вот так!

Милка расхохоталась, а потом вдруг удивленно уставилась на меня, резко отодвинув ото рта банку с пивом, и капелька пива потекла у нее по подбородку.

– Ты хочешь… Чтобы я опять приехала сегодня?

– Можешь и не уезжать, – пожал я плечами, принимаясь за яичницу и не глядя на ее уставленные на меня не подкрашенные глазища. – Поваляйся, пообщайся с Котом – он хорошо на тебя реагирует, – почитай что-нибудь, а я часиков в пять прибуду.

– Но… Мне надо на работу…

– Тогда возьми вторые ключи – в шкафу на вешалке, я покажу.

– Ты, – она как-то по кошачьи осторожно облизнулась, – правда, хочешь, чтобы я…

– Если ты хочешь, – бесцветно и равнодушно сказал я. – Я не уговариваю, моя донна, просто – предлагаю, – я поднял на нее глаза и, не мигая, уставился на ее приоткрытый рот с влажными от пива губами.


(Нет, её они не тронут… Кому она нужна… Для них это просто мелочь, по сравнению с…)

– Я… – она глотнула. – Я никак не ожидала… – ее губы раздвинулись в неуверенной улыбке. – И вообще-то, конечно, хочу… Вообще-то, – она улыбнулась радостно и очень открыто, – еще когда засыпала вчера, хотела, и… Даже засыпать не хотелось, чтобы подольше утра не было, – она вдруг перегнулась через стол и чмокнула меня в щеку, потом открыла рот, собираясь сказать что-то еще, но я выпрямился и предостерегающе выставил ладонь.

– Ну, и чудно. Только не говори больше ничего, а то я разрыдаюсь. И скупой мужской слезой изгажу твою королевскую яичницу.

– Ага-а, значит, все-таки королевскую, – погрозила мне пальцем Милка и снова потянулась к банке с пивом.

– Это я тебе так, в порядке любезности. Типа, – я подмигнул ей, – комплимента. Королевскую – попробуешь вечером. Если решишь приехать, – кинул я ей лазейку , – и если…

– Что – если? – быстро спросила Милка, уловив какую-то…

– Если справишься с дверным замком.

– Справлюсь, – уверенно сказала Милка, – и не надейся. Позвал, так позвал…

– Умерла, так умерла, – пробормотал я концовку старого еврейского анекдота, и от этих дурацких слов во мне вдруг шевельнулась – так дала о себе знать – пустота… Но не моя, привычная, законная пустота, а та, которая осталась после броска и глотка утренней… Пиявки .


(… – она и пиявки-то никогда не видела, твоя рыжая шикса, – раздраженно рявкнул голос… – а ножи тупые… – где я это слышал? О, Господи!… Что – Господи? Помоги, дескать? Не поможет…)

– Умерла, так умерла, – повторил я, нарочно идя навстречу этой пустоте , идя на таран , показывая, что мне плевать на нее, что она не возьмет меня на испуг, что я не боюсь ее, что я – сильнее.

И она заткнулась. На время. Притихла, но… Не убралась. Потому что знала – впереди у нее почти неделя, и если я сильнее сейчас , пока здесь Милка, то еще неизвестно… Она ненавидела Милку, я чувствовал, я знал это. Но еще больше она ненавидела тот голос, который говорил мне, говорил во мне про чашу весов и про "правильно"

(О, Господи, этот голос… Это же была моя бабка – моя давно у м е р ш а я… Которой плевать было на всю кодлу, если речь шла о её с е м ь е!..)

Ух, как она его ненавидела! Но пока могла только ждать…

25.

– Заедем сначала в мага зин, – сказал я Эстету, когда он выруливал задним ходом из двора. – Поглядим, как новая шефиня справляется.

– Ага, – кивнул он. – Она справится. Не хуже прежней, а может… И покруче.

– Ты ее так зауважал после… После стычки с Людкой? – спросил я.

– Да нет… Сразу было видно. Ну, а после того … – он едва приметно усмехнулся.

– А почему ты мне не сказал про… Ну, про то, что Людка крикнула ей насчет… ее матери, а? Ты ведь не мог не слышать – даже Интель слышал, а ты стоял ближе…

– Ее матери? – удивленно вскинул он брови. – Шеф, я… ничего такого не слышал. Вы что, мне, – его губы обидчиво дрогнули, – не верите?

(врет или нет?… Не знаю, он как-то… Как-то закрылся…)

– Да нет, – помолчав секунду, сказал я, – как я могу тебе не верить? Просто Интель так уверенно говорил… Что она, Людка, в смысле, ей прошипела что-то вроде: "К мамочке захотела?…"

– Честно говоря, – тоже помолчав, сказал Эстет, – я не очень вслушивался. Она, правда, что-то шипела , – он усмехнулся, – как кошка разъяренная, но… Я не столько слушал, сколько следил … Ну, чтоб чего не вышло, понимаете? А это… – он поколебался, – Это важно – насчет мамочки? Там что-нибудь?…

– Да нет, – отмахнулся я, – ерунда. Не бери в голову. У меня к тебе… – я тоже поколебался, – серьезное дело есть. Даже не дело, а… В общем, поговорим после мага зина, О.К.? А сейчас на Рыженькую глянем – в новом качестве. Я тоже думаю, все будет тип-топ, но…

– Все будет в норме, – кивнул он. – Она умеет с людьми ладить. С вами же, – он кинул на меня быстрый косой взгляд, – и с Шерифом – поладила. Но умеет и жестко держать, – он одобрительно усмехнулся, – даже очень жестко.

– Да ладно тебе, – буркнул я, – ты уже тоже… Подумаешь, бабе ручку крутить. Как будто сильнее кошки и зверя нет…

Он помолчал, потом поймал в зеркале мой взгляд и негромко и с какой-то… ну, не опаской, но настороженностью, спросил:

– А есть, шеф? Есть – сильнее ?..

Я секунду молчал, а потом рассмеялся. Он тоже хохотнул, но… Чуть позже. И как-то не очень весело.

В магазинчике все было в ажуре. За пятнадцать минут до открытия все были на местах – наводили глянец на стекла в стендах, – а Рыженькая стояла за прилавком с мелочами и озирала зал вполне "командирским взглядом". Странно, в своей коротенькой юбочке она выглядела явно моложе двух других девок и моложе стоящего неподалеку от прилавка Интеля – он вообще в последние дни как-то резко повзрослел, – но даже при беглом взгляде на них всех, было сразу ясно, кто здесь старше … Кто – главный. Кто…

– Хозяйке джунглей – мое почтение, – сказал я, приветливо помахав ручкой двум девкам в зальчике и дружески кивнув Интелю. – Как мы дышим?

– Классно, – улыбнулась она.

– Все тип-топ?

– Даже лучше, – она понизила голос и убрала улыбку с лица, – вы не волнуйтесь, все будет нормально.

– А я и не волнуюсь, Рыжик, – неожиданно и легко назвал я ее вдруг этой старой кликухой, – просто заехал поздоровкаться.

Она чуть вздрогнула и быстро облизала губы.

– Вы… Меня, правда, в звании повысили? Теперь я – Рыжик ?

– А почему бы и нет, – пожал я плечами. – У тебя есть возражения?

Она медленно покачала головой.

– Ну, и чудно, – я повернулся к Интелю. – Ты сегодня выездной?

– Нет, – он подошел поближе, – сегодня вроде никаких заказов… Если, конечно, что-то не…

– Ну, и отлично. Вы вдвоем классно смотритесь. Так классно, что… – я вдруг сказал то, что вертелось у меня на языке с первого момента появления в магазине, у самых дверей. – Что, пожалуй, я здесь лишний.

Они вежливо улыбнулись, мы еще поболтали пару минут, и я откланялся. Мне, и вправду, нечего было здесь делать, и все это знали, включая Эстета, который даже не зашел со мной в магазин…

– Вы говорили про что-то серьезное, – напомнил он мне по дороге в контору.

– Да, – помолчав, кивнул я. Мне не хотелось продолжать, но… Другого выхода у меня не было, другого выхода мне просто не оставили , и не продолжить я просто не мог. – Ты… Помнишь наш разговор после… Ну, когда ты вернул мне последний остаток долга и… Я не тянул тебя за язык, ты сам сказал. А я – запомнил. И теперь хочу спросить… Это – еще в силе?

После короткой паузы он молча кивнул, и я… Обрадовался. Обрадовался тому, что он не стал распинаться, что, дескать, конечно, а как же еще, ведь он же обещал и как я мог подумать, что он откажется, и… так далее. Все это было бы лишним и… ненатуральным, что ли. Словом, это работало бы в минус . Я чувствовал – хотя никогда раньше не был завязан в таких делах… Но чувствовал, что все это было бы лишним и фальшивым . А вот простой кивок – это в струю. В масть. Дело есть дело, и никаких разглагольствований от меня не ждут – ни колебаться, ни подробно объяснять, ни вообще тянуть кота за хвост мне не следует. Это просто не нужно и… Небезопасно. Небезопасно – тянуть кота за хвост , уж кому-кому, а мне-то это хорошо известно…

– Мне не надо никого называть, – сказал я. – Мне не надо даже показывать тебе фотографии, ты… Ты сам мне ее показал. Не очень четкую, но… В газете лучше и не бывает.

Эстет медленно – совсем не своей манере вождения – притормозил у конторы, даже не въехав по своему обыкновению двумя колесами на тротуар, медленно повернулся ко мне и уставил на меня не мигающий взгляд. Наверное, полминуты мы молча смотрели друг на друга, потом одновременно отвели глаза. Еще полминуты он молчал, потом глотнул – кадык на мальчишеской шее слегка дрогнул – и сказал:

– Это действительно серьезное дело. Я не должен спрашивать, но это так серьезно, что я все-таки спрошу: других вариантов уже нет?

– Нет, – сказал я. – Тут уже замешана… Моя дочь.

– Понятно, – он слегка наклонил голову и повторил: – Понятно… Я зря спросил.

– Это очень трудно? – помолчав, спросил я. – Или просто невозможно? Если так, то забудь… Я пойму, я же не ребенок, и никаких обид…

– Обид… – он усмехнулся. – Невозможного вообще не бывает… Здесь. А трудно – очень трудно, – уйти. Потом уйти. Но это – не ваши проблемы. Назовите мне срок.

– Послушай, я ничего не приказываю… – пробормотал я. – Ты же понимаешь, я не могу ничего приказать…. Да еще в срок… Но…

– Шеф, – едва заметно поморщился Эстет, – я понимаю , что здесь есть определенный срок, иначе все это будет… Бессмысленно. Так какой?

– Извини. До двадцать шестого, – выдохнул я. – Иначе… Иначе, действительно, все напрасно.

– Что ж, сегодня девятнадцатое, значит… Почти неделя. Хорошо, – сказал он.

– Если для этого нужны какие-то бабки, – торопливо проговорил я, – не тебе, пойми, а для дела , то…

– Нет, – он качнул головой. – Бабки тут… не при чем. Вот время… Сделаем так: я с утра, как обычно, приезжаю за вами, а около пяти отвожу домой, но в остальном…

– Тачка – твоя, время – твое, и… Я могу эти дни вообще поездить на метро, так что…

– Нет, тачка ваша будет часто стоять у конторы – тут мне нужна моя . И на метро… – он усмехнулся. – Это в крайнем случае. Если задержусь, когда… Тогда я предупрежу. Позвоню в контору.

– Ага, – кивнул я. – Ладно. Если что еще…

– Нет, шеф. Больше ничего. И… Забыли, – твердо, каким-то чужим голосом выговорил он. – До двадцать… пятого – забыли. Идет?

Я посмотрел на него и… Только сейчас понял, какая тяжесть чуть-чуть отпустила меня – не убралась, не перестала давить, а лишь чуть-чуть отодвинулась от взгляда этого паренька, от его "до двадцать пятого забыли", от его… присутствия между мной и двадцатьшестым .

– Идет, – выдохнул я и почувствовал, как с этим выдохом тяжесть отодвинулась еще чуть подальше. И пробормотал: – Идет рыжая блядь по дорожке, у нее заплетаются ножки…

– Что-что?.. – удивленно вскинул на меня свои почти бесцветные глаза Эстет. – Простите, я… не понял, шеф.

– И не надо, – не мигая встретив его взгляд, сказал я и раздвинул губы в какой-то резиновой улыбке, –

(он немножко напрягся и… в глазах проскользнуло какое-то… удивление, что ли… а я опять вижу все в черно-белом и в каком-то странном… Нечетком, но очень ясном…)

– Нечему заплетаться, Эстет, их разбросало по всей стоянке, у аэлитного , блядь, дома… Но это неважно. Никто не собирается мстить … Никто не лезет в Его дела, Он ведь сказал: "Мне отмщенье и Аз воздам"… Но тут просто…

– Я не понимаю, шеф…

– И не надо. Только скажи, мы… – я подмигнул ему, – напустим на них джунгли, а?

– Два варианта, шеф, – помолчав, негромко сказал он. – Или – да, или – нет.

– Это нормально, – кивнул я. – Это я и хотел услышать, – и я открыл дверцу и стал вылезать на тротуар, но услыхал сзади:

– Шеф, про какую стоянку вы?… И что значит, аэ.. аэлитный?

Я обернулся, увидел уставленные на меня серые, почти бесцветные и странновато сузившиеся глаза на странно побледневшем лице, и прикрыв свои,

(что-то мелькнуло перед ними… Не картинка, но какой-то отголосок картинки, словно ошметки стертой программы пытались запуститься… какое-то жалкое подобие изображения, какие-то белые полоски на… асфальте? Нет, ни черта не видно…)

хрипловато пробормотал:

– Это неважно… Это все, брат – так, щепки, мусор… Обгорелые ошметки…

И выбравшись из тачки, я захлопнул за собой дверцу и не оглядываясь, двинулся в контору. Из въезда во дворик торчала задница шерифовского "катафалка", стало быть, компаньон-соучредитель и Верховный Главнокомандующий уже на месте. Жаль, я думал, успею принять рюмку-другую до него – снять похмельный синдром и еще кое-что, но… Не судьба, значит, не судьба. За дело, ребятушки, все по местам, обычный парад наступает… Пока – обычный . До двадцать шестого. А там… Может, будет и последний – точно как в песне. И мы встретим его, побрившись и подмывшись, в строгом соответствии с традициями той земли, которую Царь Небесный будто бы исходил, благословляя…

(Когда это, интересно, он ее…)

А может, и исходил.

Кто знает… В конце концов, Он – нам не докладывал.

26.

Милка справилась с дверным замком.

Войдя в квартиру, я увидел ее на кровати в спальне. Подобрав по себя голые, едва прикрытые все тем же халатиком ноги, она сидела и листала последний номерок "Ридерз Дайджест" – дурацкого журнала, который я в конце прошлого года выписал, поймавшись на "крючок" какого-то дешевого рекламного трюка с выигрышами призов, участием в розыгрыше "супер-приза" и прочей дребеденью.

Кот разлегся у ее босых ступней и лениво вылизывал переднюю лапу, прислушиваясь (ушки чуть вздрагивают, отводятся назад и тут же возвращаются в исходное положение) к легкому шороху страничек журнала.

– Чего вычитали, Ваша Целкость? – спросил я, снимая куртку.

– Про кошек-убийц – сказала она и погладила босой ногой Кота; он оторвался от своей лапы, глянул на ее ногу, явно прикидывая, ухватить зубами пальцы, или не стоит, потом глянул на меня и вдруг… лизнул ее ступню.

(вот так номер… Не видали давненько подобные почести…)

– В Австралии, – пояснила Милка, видя, что я жду продолжения, – развелось ужасно много кошек. Одичавших… Просто миллионы. Они их раньше завезли, а теперь не знают, что с ними делать.

– А что с ними надо делать? – не понял я. – И почему – убийцы? Я что-то не…

– Ну, они же охотятся, и уже убили несколько видов каких-то мелких животных – вообще уничтожили. Начисто. И теперь тамошние власти не знают…

– Значит, убийцы, – усмехнулся я. – А когда их привезли, думали, что они… Вегетарианцы, что ли? И чего они теперь собираются делать?

– Ну, какие-то там… В правительстве… Говорят, что надо ликвидировать – ну, потравить, или… Но другие – против. Хотя все признают, что у них там нарушился какой-то эко… – Милка заглянула в журнал, – Вот, экологический баланс.

– Хватились, бляди, – пробормотал я. – Миллионы, говоришь? Потравить, значит? Ликвидировать… – Я прищурился на Кота, и в меня заползла какая-то… – Ну-ну. Может и ликвидируют. Потравят… Вместе со всей Австралией. Ну, тогда и хрен с ней, а, моя донна?

– Хрен с ней, с Австралией, – легко согласилась Милка и опять погладила ногой Кота. Он быстро обернулся, обхватил лапами ее ступню и, играя, прикусил ей палец. Она осторожно высвободила ступню, и он снова принялся вылизывать лапу. – Я бифштексы купила, сейчас пожарю… И водочки на рябине… – она начала вставать, но я предостерегающе погрозил ей пальцем.

– Я тебе королевскую яичницу обещал? Лежи. Там помидоры остались?

– Ага, – кивнула она. – А ты правда сам сделаешь?

– Без ансамбля, сам-бля, один-бля. Отдыхай, – и я пошел на кухню, скинув в прихожей пиджак и ботинки и надев шлепанцы.

Давненько я не брал в руки сковородки. Что ж, пора приниматься… за старинное дело свое – обещал, так обещал. Умерла, так умерла… Тьфу, ты, привязалось! Где-то тут была ветчина… Интересно, получится у меня королевская?..

Яичница получилась. Королевская – не королевская, но… На вполне идейно выдержанном уровне.

27.

Вечера мы проводили довольно однообразно – никуда не ходили, торчали дома и даже мало разговаривали друг с другом. Милка стала для меня чем-то, вроде части интерьера – кусок мебели, какой-то обычный, знакомый предмет, не вызывающий почти никаких эмоций, а просто выполняющий свою функцию. Странно, я давно привык жить один, никто не застревал у меня дольше, чем на сутки, и по идее меня должно было хоть немного раздражать ее присутствие, но… Не раздражало. Ни капельки. Словно она…

Словно она была, но ее и… Не было.

Лишь в самые первые секунды после возвращения с работы домой, открывая дверь и видя в гостинной или на кухне какое-то постороннее существо, я ощущал какое-то равнодушное удивление, словно забывал, кто это. И несколько секунд со спокойным любопытсвом рассматривал эту женщину, пока не вспоминал ее… назначение, ее функцию здесь…

Поужинав, я плюхался на диван с банкой пива, включал телек и час-два сидел перед экраном, где шла какая-то чушь. Я почти и не смотрел эту чушь – просто сидел и…

И – ничего. Даже ни о чем не думал.

Милка забиралась с ногами на тот же диван и читала – она нашла у меня на полке (вообще-то их и искать не надо было, последние шесть моих переводов "our best anatomist of horror" стояли на самом видном месте – атавизм, оставшийся от прежней профессии) двухтомный роман "короля ужасов", где автор устроил всей кодле прогрессивного человечества полный пиздец, вроде финального свистка, типа… Армагеддона.

На пятый вечер (24-е) она дочитала второй том, захлопнула книжку и что-то спросила меня. Я не расслышал вопроса – было уже поздно, по телеку началось шоу "Про это", и я с вялым любопытством смотрел, как какая-то в меру симпатичная девка имитировала перед публикой оргазм (очень громко, но не так чтобы очень уж убедительно).

– Да убавь ты звук, – поморщилась Милка и ухмыльнулась, – я тебе потом лучше покажу…

Я кивнул, убавил звук и вопросительно уставился на нее.

– Ты давно это перевел? – спросила она видимо, повторив тот вопрос, который я не расслышал.

– Да… года три назад, – кивнул я. – А что?

– Ничего… Тебе нравились такие книжки, или ради бабок?

– Ну… Я зарабатывал этим на жизнь. Гроши, конечно, но по-другому не умел. Но мне нравились такие книжки. Кстати, и сейчас нравятся.

– Странно, – задумчиво протянула она.

– Что странно? Что нравятся? Но они и тебе нравятся – ты же дочитала до конца, – пожал я плечами.

– Нет, просто… Ну, это же не считается… Ну, настоящей литературой.

– Кем не считается?

– Ну… Вообще… – как-то неуверенно сказала она.

– Вообще – не знаю. А в частности… – я задумался. Раньше меня раздражали такие заявления, но теперь, сейчас, я, видимо, уже не был способен даже на раздражение. – Это литература. Которая нравится миллионам людей. И миллионы платят деньги за то, чтобы…

– Но миллионы смотрят сериалы по телеку, – перебила меня Милка. – Что же, значит, эти сериалы – настоящее кино?

– А какое? Поддельное?

– Ну… Не знаю. Но нельзя же сравнить какой-нибудь дурацкий сериал и…

– Можно. Сравнить можно хоть ежа с ужом. Но хрен с ними, с сериалами. Ты спрашивала про литературу, да? Ты три дня читала этот роман, – я ткнул в валяющийся на диване второй том. – Ты, можно сказать, была в нем, была в той реальности, которую создал автор – создал у себя дома, тыкая пальцами в клавиши, от чего на экране появлялись буквы, слова, предложения… Когда кто-то может создавать таким способом другую реальность и заставлять других людей быть в ней, это и есть литература, понимаешь?. И если кто-то может заставить миллионы других какое-то время быть… находиться… жить в этой реальности, то… Чего ж ты еще хочешь?

Милка усмехнулась. Потом нахмурилась.

– Но ведь считается… Ну, всех нас учили… Что литература должна чему-то учить, как-то… – она запнулась. – Нет, это конечно, бред, я понимаю, но… Настоящие писатели ведь что-то открывают, да? Они… Показывают что-то… Ну, что-то, что обычным людям самим не видно, то есть… Ну, допустим, какую-то психологию, или…

– Или, – буркнул я. – Все это херня. И не потому что неправильно, а потому что сам термин некорректен . Ты ведь сказала, открывают, да?

Она кивнула.

– Ты знаешь текстовую программу Winword?

– Да, я одно время работала в ней – набирала тексты…

– Какие команды есть в верхнем меню, в разделе "Файл"?

– Ну, "Создать", "Открыть", "Закрыть", потом…

– Не надо "потом"! Что можно сделать командой "Открыть"?

– Ну, как – что? Открыть файл…

– Какой?

– Любой. Хоть все по очереди – в смысле, все текстовые файлы, которые есть на диске… Или дискете – можно ведь прямо с флоппи…

– Верно. Открыть любой из уже существующих . Но писатель – если он писатель – не открывает, а создает – то, что до него не существовало, а значит… Представь себе, что ученый, скажем, физик, открывает какой-то закон, по которому какие-то предметы двигаются вот так , а не иначе. Он действительно открывает его – первый соображает, что такой закон есть . Но ведь этот закон был и до его открытия – то есть, предметы были, и двигались они именно так, в соответствии с этим законом. Вот он и открывает – с помощью команды "открыть" – уже существующий файл. А писатель, – не важно, хороший, говеный… ну, в общем, любой… Он придумывает своим сраным вображением то, чего никогда не было… То есть, если пользоваться компьютерными терминами, открывает не существующий файл. А это можно сделать? Можно командой "открыть"…

– Нет, – перебила Милка. – Это надо сделать командой "Создать"…

– Вот! Вот мы и приехали. Он не открывает, он – создает . Это – уже корректно сказано. Я бы даже сказал, чисто корректно. Он создает то, чего до него не было, как… Ну, скажем, была какая-то глина – неживой материал – а кто-то там, ну, Бог или еще кто… взял и создал из нее человека. Есть компьютер с экраном и клавиатурой, кто-то тыкает в клавиши, и появляется другая реальность, которой до него не было . И если этот кто-то заставляет других людей верить в нее, то есть на какое-то время попадать в эту другую , стало быть…

– Стало быть, он – Бог? – недоверчиво усмехнулась Милка.

– Для той реальности… В той реальности, которую создал – конечно. Там ему все доступно, все подвластно и все известно. То есть, там он вездесущ, всемогущ и всеведущ, а эти свойства, как известно…

– Постой… Но ведь многие писатели, даже классики, говорили… Ну, писали, что их герои иногда ведут себя совсем не так… Ну, я сейчас не помню, кто, но…

– Верно, – кивнул я. – Говорили. И писали… Пойду-ка я пивка себе возьму. Тебе принести?

– Ага…

Я пошел на кухню и стал нарочно медленно искать в холодильнике пиво – мне надоел этот разговор,

(кусок мебели з а г о в о р и л?.. Ну, это ее дело, а я же не обязан отвечать, хотя… Их нельзя обижать, особенно…)

и я надеялся, что, если потяну время, он сам собой заглохнет. Но вернувшись в комнату с пивом, я встретил вопросительный взгляд Милки и понял, что она ждет ответа.

– На… – я открыл банку и протянул ей. – Такие жалобы у классиков, правда, имели место быть. Отчасти это… Ну, что-то вроде – кокетничают, понимашь, – я подмигнул ей. – А отчасти… – Я сделал большой глоток из своей банки, уселся на диван и уставился в экран телевизора, где девчонка, изображавшая раньше оргазм, шевелила губами, с умным видом объясняя что-то неодобрительно взиравшей на нее аудитории. – Ведь Тот, кто создает – Бог, там, или… В общем, Создатель – Он не просто мастерит кукол и дергает за ниточки. Это было бы не интересно. Он вдыхает в эти куколки жизнь – то есть, дает им определенную свободу действий. А чтобы было еще интересней, дает им возможность вести себя порой почти непредсказуемо – дает им возможность удивлять себя. Он… – я на секунду задумался, – Он задает лишь основные правила игры, и в рамках этих правил его создания могут… У них есть как бы свобода выбора. С одной стороны, действительно свобода, а с другой – как бы , потому что…

– Ну, да, это я понимаю. Тут, – Милка ткнула пальцем во второй том романа, – как раз так все и… Интересно, – помолчав, вдруг сказала она, – что чувствует такой… Ну, писатель, создатель , когда играет в эту игру? Ведь это, наверное, жутко интересно и…

– Наверное, – кивнул я. – Интересно и… Между прочим, небезопасно.

– Почему? – удивленно нахмурилась Милка. – Он ведь там царь и Бог…

– Да. Но чем дальше Он играет, тем больше… Ну, уже не только Он – властен над ними и может определять их судьбы, и решать… Но и они в какой-то мере влияют на него. Это – двусторонняя связь, понимаешь?

– Да… Да, – подумав, повторила она. – Но какое же удовольствие, наверное, получаешь от этого, а? Даже не знаю, с чем сравнить…

– Ну это-то просто, – пожал я плечами и снова приложился к банке. – С наркотиком.

– С наркотиком? – Милка опять недоверчиво усмехнулась. – По-твоему, литература похожа на наркотик? Ну, знаешь…

– Не похожа, – помотал я головой. – Она и есть своего рода наркотик.

– Значит, и те, кто читают, ну… Мы все – тоже принимаем наркотик?

– Не такой, какой – те, кто создают , но в какой-то мере… Ну, скажем, если для тех это – героин, то для нас – так, вроде травки.

– Вот так? – улыбнувшись слегка насмешливо, спросила она.

– Вот так, – без улыбки подтвердил я.

– Но откуда ты знаешь? Ведь ты был только переводчиком…

– Верно, моя донна, я был только… Поэтому я лишь со стороны, лишь чуть-чуть прикоснулся к этому , и… Могу представить.

– Ну, тогда… Ведь за кайф от наркотика приходит расплата. Ужасная, говорят, да? Ломки, там, и вообще… Значит, и за этот кайф тоже должна быть… Да?

– Раз должна быть, значит есть. Значит – да.

– Ну, и какая? Ты и это можешь мебе представить?

– Примерно, – кивнул я.

– Ну и?..

Я допил пиво и… Ничего не сказал.

– Так какая? – нетерпеливо повторила Милка.

Я понял, что она не отстанет, и с вялым раздражением ответил:

– Одиночество.

– Понимаю… – помолчав, пробормотала она. – Наверное… ты прав.

– Нет, – покачал я головой, и встретив ее удивленный взгляд, пояснил: – То, что прав, это да, а вот насчет "понимаю" – нет, ты не понимаешь.

– Почему? Я знаю, что такое одиночество, я…

– Нет, – сказал я, – ты не знаешь и не можешь знать такого одиночества. Ты… – вдруг, неожиданно для себя я заговорил чужими словами: – Ты говоришь про одиночество точно так же, как живущий на Гаити говорил бы, что снег – холодный. Ты знаешь, но ты не понимаешь . Тебе знакомо одиночество, когда человек вынужденно одинок, когда у него отняли возможность быть с кем-то. Но ты не монимаешь, каково это, – я глянул на нее в упор, – когда тебе самой никто… Не нужен .

Она отвела взгляд, помолчала, а потом спросила:

– Вот так?

– Вот так, – подтвердил я, а потом, раздвинув губы в подобии улыбки, сказал: – Пошли спать, моя донна, ты обещала показать получше, чем… – я кивнул в экран телевизора. – Пошли спать, мы же не одиноки. Мы-то – вдвоем.

– Да? – она даже не спросила, а словно попросила . – Правда?..

– Да, – соврал я.

(Нет!… И ты это знаешь…)

– Правда…

(Вранье!.. Ты – один, а она… Ее нет с тобой, и… тебе это известно..)

Она довольно фыркнула, потянулась ко мне, мы обнялись, и наши руки двинулись по телам друг друга в привычных и знакомых – правильных – направлениях.

Кот, сидевший все время в кресле и лениво щурившийся на нас, тоже фыркнул (то ли довольно, то ли слегка скептически) и стал сосредоточенно вылизывать переднюю лапу…

* * *

Он пришел к нам в спальню, когда мы уже засыпали, улегся в ногах и негромко заурчал. Милка, обнимавшая меня за шею, скосила на него глаза и пробормотала:

– Как с ним спокойно… Они такие ласковые – им даже не надо ласкаться, они…

– Что – они? – сонно спросил я.

– Они внутри … У них внутри есть что-то, что дает ласку и… покой. И они такие серьезные… Даже когда играют, серьезные. Они так смотрят… Знаешь, – она приподнялась на локте и взглянула на меня, – я наблюдала тихонько за твоим Котом – как он ходит по квартире, как осматривается…

– Ну, и?..

– Он часто смотрит на знакомые ему предметы так, словно видит их впервые.

– Настороженно?

– Не настороженно, нет… Спокойно, но как будто он забыл про их существование, а теперь знакомится с ними заново. С таким… Таким серьезным интересом. Серьезным и… Холодным. Не замечал? – я пожал плечами. – Ну вот, скажем, подходит к батарее у окна, садится и смотрит на нее. И… Как будто размышляет, зачем это здесь, что оно делает, а потом… Отворачивается и начинает вылизываться, словно вспомнив: ну, да, оно дает тепло. Но ведь на самом деле он знает, что дает батарея – знает, что это такое, просто на какое-то время… Ну, забыл, что ли…

– Не забыл, – пробормотал я и притянул ее к себе поближе; внутри шевельнулось что-то теплое к ней, что-то похожее на нежность, она, и вправду, пыталась понять… – Просто кошки не умеют заниматься несколькими делами сразу. И не только делами. Они… Они вообще не держат сразу несколько мыслей, несколько… Ну, плоскостей восприятия, что ли, на поверхности, понимаешь? Когда он сидит перед батареей и вылизывает свой хвост, для него есть только его хвост, а про батарею…

– Забывает? – удивленно спросила Милка.

– Нет, не забывает, а… Просто все остальное уходит в… В глубину. И когда фокус зрения переключается на батарею, ему приходится как бы вытаскивать это из глубины восприятия, как бы… Ну, как бы воспринимать заново – так во всяком случае нам кажется, когда он смотрит на знакомый предмет и словно видит его впервые, и… В каком-то смысле так оно и есть.

– Так сколько же всего должно быть у них там – в глубине ? – странно позвякивающим голосом спросила Милка.

– Не знаю, – пробормотал я, и ощутил странное покалывание в пояснице, легонько побежавшее потом вверх по позвоночнику, –

(… подергивание несуществующим хвостом?..)

Не знаю…

– Но зачем это? Зачем нужно такое странное свойство?

– Зачем? – переспросил я. – Это вопрос не ко мне, моя донна. Может, мы поспим?

– Но ведь это что-то дает? – не отставала Милка. – Зачем-то ведь это нужно, а?

– Если звезды зажигают… – с легким раздражением, от которого опять что-то слабо дрогнуло и кольнуло в районе кобчика,

(в области несуществующего хвоста… путем раздраженного подрагивания фантомным членом, типа собачьего хвостовиляния, но с обратным знаком…)

буркнул я, но вдруг задумался. – Наверное, дает. Воспринимая знакомый предмет каждый раз как бы заново, они не упустят ни малейшего изменения в этом предмете, они… Мы – можем упустить, и очень часто упускаем, а они… Это дает им возможность всегда видеть предмет… Правильно .

– Значит, ты меня видишь правильно, – вдруг сказала Милка.

– Почему это? – не понял я.

– Потому что ты иногда смотришь на меня точно так же… Когда заходишь в квартиру.

Я усмехнулся и потерся щекой о ее плечо.

– Ты же не предмет…

Она не ответила.

– Не предмет, – настойчиво повторил я.

Она помолчала, потом тихонько вздохнула и пробормотала:

– Они – такие серьезные, и… Непонятно, как к тебе относятся…

– Почему – непонятно? – удивился я.

– Ну, вот он – вроде ласков со мной, даже привязался, но… Я уйду, а ему будет все равно – я знаю… Чувствую. А ты… – она запнулась.

– Что – я?

– Мы уже трахаемся с тобой как-то по… по-семейному. Ты не боишься, что я привяжусь к тебе?

– Не-а… – пробормотал я, и вдруг чей-то голосок холодно звякнул у меня в мозгу, не успеешь… даже если бы и хотела…

– А сам – не боишься привязаться? Хотя нет… – она сонно усмехнулась, – ты такой же, как он … Ласковый внутри, но… Равнодушный, и… Словно как он , забываешь, кто я, или… Как ты говорил, вытаскиваешь из глубины, потому что на поверхности у тебя что-то совсем другое, и ты не можешь, как они , заниматься сразу несколькими… Ты все эти дни – где-то далеко, да?

– Раздражает?

– Нет, – она потерлась носом о мое плечо каким-то очень домашним жестом. – Просто… Хотелось бы поближе…

– Взять тебя опять в свой сон? – неожиданно для себя спросил я.

– Нет… Не знаю, – она легонько вздрогнула. – Я так и не помню, что мне тогда снилось, только…

– Ну, ты же хочешь поближе , – усмехнулся я. – А что может быть ближе, чем двое – в одном сне?

– Да… – пробормотала она. – Но это же, на самом деле, чушь… Так ведь не бывает, правда? Да? – она почти просила подтверждения.

– Конечно, – легко соврал я.

(напомнить бы тебе, к е м ты была со мной во сне… Только зачем?.. Все равно не поверишь, даже если вспомнишь… Не успеешь поверить! Не успеешь п о н я т ь…)

– Давай спать, поздно уже…

– Давай, – она зевнула. – Мне завтра на работу не надо. Хочешь, что-нибудь вкусненькое приготовлю? Что-нибудь разэдакое, а?

– Валяй, – пробормотал я и стал медленно проваливаться в сон. – Если успеешь…

– У меня целый день будет, – тоже уже сонно промурчала Милка. – Конечно… успею…

Вряд ли , шепнул голосок в заволакивающемся сонной пеленой мозгу… Вряд ли.

Чей бы ни был этот голосок, но он…

Не ошибся.

А мне…

28.

… стал сниться странный сон. Он был бы не только странный, но и страшный , если бы я во сне точно не знал, что это – сон. Но я знал , и потому не боялся, не ощущал никакого кошмара , хотя снился мне явный кошмар , потому что…

Я стоял среди бесконечного песка, рядом с огромной, почти с мой рост, песчаной глыбой, на которой, равнодушно глядя перед собой, сидел мой Кот, а метрах в пятнадцати от нас…

Трое здоровенных дымчато-серых волков – canis lupus – неторопливо раздирали на куски и жрали окровавленное тело – окровавленный труп – Милки…

Не рыча, не злясь, деловито и сосредоточенно они поглощали еду, раздирали свою добычу, доставшуюся им по праву и… Правильно.

Время от времени они лениво вскидывали на нас револьверные дула своих глаз, застывая на секунду и облизываясь, а потом снова принимались за свое дело – работали своими мощным челюстями, вырывая все новые куски из распростертого на песке тела. Тело шевелилось, но не само по себе – это было мертвое тело, – а от движения их челюстей и передних лап, которыми они иногда упирались в труп, вырывая из него куски кровавого мяса.

Тело медленно уменьшалось на наших с Котом глазах, и льющаяся из развороченного клыками красного месива кровь сливалась с медно-красным песком, уходила в него, словно подпитывая, подкармливая этот песок, словно… песок нуждался в этой кормежке, чтобы продолжать существовать, оставаться таким, какой он есть – ровным, бесконечным и… большим.

Странная мысль пришла мне в голову – не волки жрут тело Милки, а сам песок, вернее… И волки, и песок – это что-то одно, но главная форма этого одного – песок, который создал формы волков,

(потому что оно может создавать… нет, принимать л ю б ы е формы, потому что этому все равно, какие формы принимать…)

чтобы удобнее было пожирать тело Милки, высасывать из него соки, поглощать его, кормиться им…

Волки делали свое дело, песок – свое, а мы…

Мы с Котом просто смотрели на это. Долго. Очень долго. Пока я не решил…

Я понимал, что это сон, я знал, что это сон, но ведь даже во сне нужно что-то делать, и я спросил у Кота – спросил у него, потому что больше мне не у кого было спрашивать:

– Мы… Так и будем смотреть?

Кот лениво повернул ко мне голову, уставил на меня желтые фонари своих глаз, и… В голове у меня зазвучал равнодушный и растягивающий слова голос:

– А чего бы ты хотел?

Я открыл было рот и… Снова закрыл. Мне стало как-то странно тепло – я впервые услышалголос моего Партнера. Он впервые заговорилсо мной, во мне, впервые… В самом деле, чего я хочу? Уничтожить этих… волков? Они убили Милку, теперь они жрут ее, но… У меня нет злобы на них, у меня нет жалости к ней,

(как можно жалеть мертвое– то, чего уже н е т?..)

у меня нет желания отплатить, у меня…

– Так чего же ты хочешь, бычий хуй? – пробормотал я сам себе, и…

Понял, чего я хочу. Я хочу просто разобратьсяс ними. Они – лишь одна из форм, которую принял этот темно-красный песок, но я… Я – тоже одна из его форм, и я знаю, что я – не хуже. А может и… Получше?

Вот в этом я и хочу разобраться – единственным верным и правильным способом. И мы – я и мой Кот – должны разобраться в этом, разобраться с этим, а иначе, для чего же мы здесь, за каким…

– Вееррно, – удовлетворенно промурлыкал в мозгу растягивающий слова, равнодушный голос. – Только ещще не врреемяя… Ещще деень, а мы никогдаа не расссбиррааемсся днеем. Вспоомнии, раззвее мы когдаа-нибуудь выходиили днеем…

Я понял, о чем он говорит – мы никогда не охотились с Партнером днем. Там, в тех снах всегда была ночь, но… Почему они, эти… canis lupus – могут…

– Шш-ш… Иих – и деень и ноочь, а наашша – только ноочь… И если онии попробуют рассбиратьсся с наами нооочью, иим придеетсся расссбираатьсся с луу-чшшшиии-мии… А наам… Надо только ждааать

И я поверил – тут же поверил – этому голосу, поверил моему Партнеру, потому что он знал лучше, и спокойная истома разлилась по всему телу от этой веры, и я вошел в ожидание и уставился на раздиравших тело Милки волков холодными ждущими глазами… Такими же желтыми фонарями, какими смотрел… Нет, рассматривал их мой Партнер – моя форма, и быть может…

Моя суть?

Не знаю, но…

Узнааю, когда придет время, когда настанет ночь, наашша нооочь, а теперь нужно ждать, ждааать… Ждаать… Того, что нааассс ждеет… Скоорро ждеет… Моожжет быть ужжее заав…

29.

– … трак ждет, – услыхал я Милкин голос сквозь какую-то редеющую пелену тумана, приоткрыл глаза и… found myself в своей просторной койке, лежащим на спине и щурящимся на пробивающееся сквозь неплотно сдвинутые занавески

(на кой черт мне занавески – при жалюзях?.. Но что толку спорить с атаманским упрямством моей матери…)

солнце.

– Встаю, Ваша Целкость, – пробормотал я и сладко потянулся. Здорово выспался в этом… Ожидааании.

– Ты – встаешь? – подбоченившись осведомилась Милка, стоящая в коротком халатике у койки. – А у тебя? Ну, мы сейчас проверим… – резким движением она распахнула халат, нырнула в койку и стянула с меня одеяло. – Ах, не-ет? Ну, мы сейчас поднимем…

* * *

Без четверти девять я спустился вниз, вышел из подъезда и столкнулся с собиравшимся уже набрать номер моей квартиры на щитке домофона Эстетом.

Первый раз за все наше с ним знакомство я увидел его в камуфляжной куртке и таких же штанах. В этом одеянии Эстет показался мне старше и… Как-то утратившим индивидуальность, таким же, как все они , вернее… Частью какого-то одного целого – ничем не выделяющейся, бесцветной и почти бесформенной частью,

(хотя… ведь на нем как раз – ф о р м а…)

словно созданной именно затем, чтобы не выделяться.

Я встретился взглядом с его уставленными на меня, не мигающими глазами и пробормотал:

– Привет, – почему-то проглотив вертевшийся на языке вопрос насчет его сегодняшнего прикида.

– Доброе утро, шеф, – без намека на улыбку ответил он. – Поехали? – и не дожидаясь ответа повернулся и пошел к машине. Я двинулся… Нет, как-то поплелся следом за ним, вдруг сообразив, что сегодня – 25-е число, а стало быть, завтра… 26-е.

В тачке Эстет всю дорогу молчал и только перед самой конторой сказал:

– До пяти, как обычно, – не спросил, а сказал . – А в пять я заеду за вами, если… все будет О.К.

Я машинально хотел ответить, что в середине дня мне надо съездить в магазин, но… На что отвечать? Он ведь ни о чем не спрашивал , не просил , а просто… Поставил в известность.

– Ладно, – буркнул я. Он притормозил у тротуара, я распахнул дверцу и перед тем как вылезти, сказал: – Удачи. И… Take care. Знаешь, что это значит?

Он молча кивнул. Больше мне сказать было нечего, поэтому я, тоже молча, вылез из тачки и, не оборачиваясь, пошел к подъезду. Машина за моей спиной мягко рыкнула – шины скрежетнули о бордюр тротуара – и отъехала.

30.

С трех до пяти я три раза звонил бэ-жене и болтал сначала с ней, а потом с дочкой – просто так, ни о чем, отвечая что-то уклончивое и маловразумительное на ее напоминания о завтрашней поездке за город, на "второй тур розыгрыша". Мне просто хотелось болтать с ней, слышать ее голос, знать, что она – дома. Пока – дома.

В половине пятого появился отсутствовавший полдня Шериф, сказал, что вроде бы уладил все с арендой, предложил отметить это дело парой рюмок, удивленно хмыкнул на мой отказ и отвалил – к себе на фазенду до понедельника, выбив из меня обещание приехать к ним в воскресенье и вместе вернуться. Я пообещал – только чтобы он поскорее умотал и не висел над душой.

Я ждал пяти часов, и цифры на моих наручных часах, казалось, застыли, замерзли, превратились из жидких кристаллов в твердые и теперь никогда не сдвинутся с места. Пока я смотрел на них, они действительно не менялись, но стоило отвернуться, все-таки вяло передергивались. Я изо всех сил заставлял себя отворачиваться, но глаза упорно, словно их тянула какая-то пружина, возвращались к циферблату, и цифры опять надолго застывали…

В пять я вышел из конторы – ни одной тачки на приколе.

Я вернулся в свой кабинет, налил себе рюмку, но не стал пить, а снова набрал номер бэ-жены. Трубку взяла дочка, но у меня уже не было никаких предлогов для четвертого звонка, и я просто нажал "отбой". Не кладя трубку, я машинально набрал код своего домашнего номера – никого. Странно, Милка сказала, что не идет сегодня на работу и весь день будет дома… В смысле, у меня дома… Ну, нет, и хрен с ней.

В половине шестого, не в силах больше торчать в пустой конторе (шерифовская Верка ушла десять минут назад), я запер все комнатки, и оставив так и не выпитую рюмку на столе, вышел на улицу. Порыв ветра швырнул горсть снега прямо мне в лицо, я зажмурился, а когда открыл глаза…

Заехав двумя боковыми колесами на тротуар, прямо передо мной стояла моя тачка с Эстетом, сидевшим за рулем. Над воротником камуфляжной куртки торчал его стриженный затылок – отвернувшись от пассажирского сиденья (и от меня, стоящего с правой стороны машины), он уткнулся в развернутый газетный лист.

Чувствуя странную легкость во всем теле – вся тяжесть, давившая на меня последние пять дней, мгновенно слетела, и я моментально стал похож внутри на воздушный шарик, – я подошел к тачке, открыл дверцу, сел, поерзал задницей, устраиваясь поудобнее, захлопнул дверцу, и сосчитав до пяти, чтобы голос прозвучал нормально, выдохнул:

– Ну?..

– Ну, милый, здравствуй, – раздался незнакомый голос из-за затылка, торчавшего над воротником камуфляжной куртки.

Сидевший за рулем неторопливо развернулся всем туловищем ко мне, и на меня уставился…

Не Эстет.

Совсем не Эстет. Незнакомое бритое лицо было шире, крупнее и старше. И только теперь я заметил,

(как же я раньше… как же я с р а з у не… Мудак!!.)

что сидевший за рулем был весь намного крупнее Эстета – ко мне повернулся широкоплечий мужик , а не почти мальчик.

Инстинктивно отпрянув от него, я ухватился за ручку своей дверцы, и… На мой затылок сзади обрушилось что-то упругое, почти мягкое, но очень… Очень сильное . В мозгу полыхнуло красно-желтое пламя – такой коротенький, но очень яркий язык пламени вырвался откуда-то изнутри, осветил весь мозг яркой вспышкой и потух, оставив все в полной, кромешной тьме… И я повис в этой тьме и начал как-то растворяться в ней, расползаться, становиться таким же черным, как эта темнота вокруг и внутри меня, а потом…

* * *

а потом распрямил затекшие ноги и встал, безвольно свесив руки по швам, коснувшись пальцами брюк… Нет, не брюк, а черных джинсов, потому что я был не в брюках, а в черных джинсах и в безумно дорогих, черт знает из какой, из ч ь е й кожи сделанных мокасинах на босу ногу – не моих… И майка под лайковой курткой была не моя, да и куртка – тоже с т а л а моей после того, как сдох ее хозяин… Сдох где-то з д е с ь, среди бесконечного красного песка, среди этой пустыни, где я опять зачем-то и почему-то оказался, или на этом дне, под висящим в свинцово-серой пустоте красным диском…

Я оторвал взгляд от красного диска и метрах в десяти от себя увидел Рыжую. В черном длинном мужском плаще, босая, держа в руке одну босоножку, она стояла и смотрела на меня каким-то странным взглядом, словно изучая или… Я шагнул к ней, сделал один шаг и тут же увидел, что посредине разделяющего нас пространства что-то

(стоит?.. Висит?..)

е с т ь – какая-то почти прозрачная пелена, какая-то еле видимая преграда, через которую мне ни за что никогда не переступить,

(я где-то уже видел такое… Когда-то давным-давно… Только не помню, во сне или наяву, или еще где-то…)

потому что нельзя переступить через то, что вроде и е с т ь, но в то же время и н е т… И время тут какое-то другое – не движется, не течет в одну сторону, а как-то застыло, как-то просто е с т ь… И Рыжая за этой п е л е н о й стоит неподвижно и смотрит так, словно…

Я вгляделся в ее глаза и увидел, что это не ее глаза, что они не смотрят, а… Они н а ц е л е н ы на меня, как два револьверных дула, потому что… не знаю, почему, просто так есть, потому что есть т а к, и где-то я уже видел такие глаза,

(не во сне… точно – не во сне…)

наведенные на меня спокойно и прямо, только вот где? И когда? И у кого… Нет, у ч е г о, потому что это – не человеческие глаза… Человеческие глаза так смотреть не могут, человеческие глаза вообще не могут быть такими круглыми и неподвижными, и те, что сейчас уставились, н а ц е л и л и с ь на меня – это не ее глаза, это гвоздь не от той стенки, да и "стенка" не та… Это не та, кого я знаю, кого я вижу… Нет, кого я х о ч у увидеть! Это…

– Это не ты, – выдавил я из себя хриплым шепотом. – Я знаю – это не ты, и ты меня не обманешь…

Рыжая прищурилась, и прямо в моем мозгу возник голос – не ее и вообще какой-то н и ч е й голос – ровно и бесцветно произнесший:

– Конечно. Но никто не хотел тебя обманывать, просто, может быть, тебе так будет легче…

– Нет, – отчаянно помотал я головой, – не надо э т о г о, пожалуйста…

– Хорошо, – все так же бесцветно, но как мне показалось, чуть успокаивающе произнес этот голос у меня в мозгу, и Рыжая раздвинула губы в механической улыбке восковой куклы – н е ж и в о й улыбке, хотя все остальное в ней было живое… Босые ноги, колени, ляжки, груди под распахнувшимся плащом – все это казалось настоящим, и…

Все это вдруг обняла прогнувшаяся в ее сторону пелена, которая еле видимым барьером разделяла нас – пелена окутала ее всю, превратив на мгновение в почти бесформенный силуэт, а когда так же внезапно, как охватила, отхлынула, передо мной на месте Рыжей стояла… Милка.

В старом халатике Рыжей… Нет! В почти таком же, в котором последние несколько дней ходила у меня в квартире… Который я сам когда-то купил на ярмарочном развале, повинуясь внезапно накатившему при виде его приступу тоскливой пустоты, потому что он был очень похож на т о т.

Женщина, стоящая теперь передо мной, сильно отличалась от Рыжей, все было другое – рост выше, бедра шире, грудь постоячее, лицо… Совсем другое лицо, только глаза… Т е ж е глаза! Нацеленные, наведенные прямо на меня круглые… Они словно перескочили с одного лица на другое, а вернее, остались на месте, а все остальное п е р е с к о ч и л о, изменило форму, но и та и эта… Обе формы… Они не меняли суть, а лишь прикрывали эту суть, не имеющую никакого отношения ни к Рыжей, ни к Милке… Ни вообще к чему-то ч е л о в е ч е с к о м у!

– Ты не обманешь! – хрипло пробормотал я. – Это опять подделка! Опять…

– Нет никакого обмана, – звякнул в мозгу все тот же голос, как мне почудилось, с легким раздражением. – Ты видишь тех, кого сам хочешь увидеть. Кого ты помнишь и знаешь…

– Это ты подделываешься под них, потому что боишься показать с е б я! – выдавил я. – Но что т ы такое? Что п о д…

– Я есть то, что я есть, и моя суть вся со мной, – не резко, а как-то с и л ь н о перебил голос, а потом с какой-то ленивой и равнодушной скукой продолжил. – Форма не имеет значения, форма нужна тебе и таким, как ты, но для вас нет такой формы, которая могла бы показать тебе мою суть, а те, что есть для вас, почти одинаковы, все они похожи, одни – чуть ближе, а другие – чуть дальше от сути. Но это чутьне имеет значения, потому что…

– Для меня имеет! Сделай б л и ж е! Хотя бы ч у т ь… – последнее слово я прочти простонал, и то, что приняло сейчас форму Милки, слегка раздвинуло её губы в механической, словно у восковой куклы, улыбке и сказало в моем мозгу:

– Хорошо.

И лже-Милка опустилась на корточки, обняла руками колени

(живыми, м и л к и н ы м и руками – живые, м и л к и н ы колени…)

и…

Разделяющая нас пелена опять выгнулась в ее сторону, опять обволокла ее, превратив в почти бесформенный силуэт, а когда отхлынула, передо мной стоял… Стояла…

Опустив длинный пушистый хвост, чуть склонив красивую серую голову, навострив точеные, словно высеченные из камня уши, прямо на меня смотрел…

Canis Lupus.ВолкНет! В о л ч и ц а – не знаю, почему мне так показалось, откуда я это взял, но я з н а л, что круглые глаза и черные дула зрачков на меня навела самка. И на е е

(почему-то даже подумать про нее "морда" – не получалось…)

лице эти глаза уже не казались гвоздем не от той стенки…

— Homo homini – lupus est, – неожиданно для себя пробормотал я.

– Неет, – проснулся в голове тот же голос, только теперь он чуть дольше растягивал слова, и с какой-то, как мне почудилось, презрительной насмешкой добавил: – Ееслии быы…

– Я знаю, – пробормотал я, не отводя взгляда от глаз волчицы, не потому что не мог, а потому что мне н е х о т е л о с ь – я боялся, что она может исчезнуть, а мне не хотелось, чтобы она исчезла… Она была такая красивая, такая… сильная и н а с т о я щ а я.

– Ээто хорошоо, – все так же растягивая слова сказал голос, и в нем отчетливее послышались женские нотки. – Т а а к – нраавится? Т а а к – луучше?

– Да, – кивнул я, – только… Мне как-то ближе кошки. Они…

– Тс-с-с, – прошипел голос, – я знааю… Т е б е ближе коошшки. И ты мноого знааешь о них. Их нельзя обижаать. Их нельзя убиваать. Они говоряят…

Волчица приоткрыла пасть, показав белоснежные клыки, но вместо злобного рыка из пасти у нее вырвалось что-то очень похожее на кошачье "Мя-я-яу". Очень п о х о ж е е, но… Все-таки не то.

– Я знаю, – пробормотал я. – Я слышал здесь… Мне никогда его не забыть. Т о т, большой… Это ведь т о ж е ты, да? Просто другая ф о р м а, но…

– Тс-с-с-с, – резко (и недовольно) перебил голос. – Что толку говорить о фо-ормах, е-если не понима-аешь су-ути. Я знааю, что ты поомнишь, знааю, что ты слыышал…. И я знааю, о к о м ты говоришь… Только т о т тебе не помоожет. Тебе никто не помоожет, кроме…

– И ты? – вырвалось у меня.

Голос молчал.

– И ты – не поможешь? Ну, скажи… – тоскливо прошептал я.

– И я-а-а. И никтооо, кроме тебя самого, – без капли жалости, совершенно равнодушно произнес голос.

– Почему? – тоскливо выдавил я, – мы же с вами… ну, я и такие, как ты сейчас… Они… Мы с ними, как о д н о… Одно и то же, да?..

– Нет, – неожиданно резко звякнул голос, а потом вдруг налился странной тяжестью колокола и слова заполнили весь мой мозг, всё нутро мерным тяжелым з в о н о м. –

Представь себе, в с п о м н и их, а потом взгляни на себя!.. Нелепое, потное существо, задыхающееся отравленным тобою же воздухом, представь на секунду, как ты будешь умирать, как будешь сучить ногами и руками, как будешь б о я т ь с я смерти, как в заплывших, мутнеющих глазах будет биться лишь одна жалкая мысль: жить-жить-жить, дайте-еще-пожить, дайте-еще-подышать – пусть калекой, пусть немощным обрубком, но только еще п о ж и т ь!..

Ты боишься смерти, потому что ты не понимаешь, что это такое, потому что ты давно забыл, что т ы такое и кто т ы такой. Ты уже н е з н а е ш ь, что ты такое, и ты вынужден хвататься за В е р у, чтобы уцепиться хоть за какое-то объяснение твоего существования, или за Науку, чтобы потом поглумиться над Верой и заявить что ты – царь природы и венец мироздания. Но…

Стоит тебе заболеть, стоит почувствовать, что вот-вот твоему слабенькому безволосому тельцу, твоей хрупкой о б о л о ч к е наступитales, как в твоих глазенках замечется беспомощный с т р а х и одно-единственное желание: не-надо-не-хочу-дайте-пожить…

А теперь посмотри на тех – сильных, красивых, которых ты назвал "меньшими" и которых ты своим жалким умишком, своей подлой хитростью заманил в клетки.

Загляни им в глаза – в глаза З в е р я, посмотри, как о н будет умирать! А ведь он хочет жить не меньше, чем ты, но… Он у х о д и т умирать, а если у него уже нет сил уйти, он о т в о р а ч и в а е т с я ото всех и встречает смерть mano a mano – о д и н н а о д и н! Не понимаешь – почему? Да потому что он з н а е т, кто он такой и ч т о он такое… Только очень немногие из вас способны на это… Ты

( Вдруг я вспомнил, вернее… Этот "колокол" словно разбудил во мне… вызвал "картинку":

– Что ты, мама?.. Тебе плохо? – ошалело спросил мой отец, вскочивший спросонок среди ночи от какого-то странного импульса, у к о л а, медленнно бредущую из сортира по коридору мою девяностовосьмилетнюю бабку, которую мы (и не только мы) в семье называли Герцогиня.

И подняв на него мутные, но очень я с н ы е какой-то д р у г о й с т о р о н о й глаза, она кивнула и хрипло, тяжело, но б е з в с я к о г о с т р а х а пробормотала два слова:

– Не у м и р а е т с я.

Два п о с л е д н и е с л о в а в её жизни. В т о й её жизни, которая закончилась часа через два после этих слов…)

… заявил, что Бог создал тебя по Своему Образу и Подобию. Стало быть, по-твоему выходит, что ты – ближе к Богу, чем о н и, "меньшие". Но когда первый и единственный из твоих собратьев, кого Бог удостоил прямым – mano a mano, – диалогом, спросил у Бога, а как, дескать, Тебя зовут (то есть, поинтересовался, а кто, мол, Ты есть и можно ли на Тебя положиться)… Бог ответил ему: "Я есмь сущий". Иными словами, Я есть Тот, кто Я есть… В смысле: и Я знаю, кто Я есть, и ты знаешь, так что иди и делай то, что надо.

Так если Он знает, кто Он есть, и тот первый и единственный – знал, и твои, как ты говоришь, ме н ь ш и е братья знают, кто они есть, а сам ты уже н е знаешь, то… Кто же ближе к Нему, кто с т а р ш и й?

"Колокол" смолк, выключился, и я… меня словно раздавили. Мне нечего было отвечать, потому что… Потому что на э т о ничего нельзя было ответить, разве только…

– Почему же, Господи, Ты так сделал, – тоскливо прошептал я, – Ты же говорил, что любишь нас, давал понять, что мы нужны Тебе, Ты же есть Любовь, так почему же Ты так сделал?..

– А где был ты, когда Он создавал этот мир – рядом с Ним стоял? – спросил уже не "колокол", а тот прежний голос – голос волчицы (вернее того, что приняло форму волчицы). – Это – Е г о мир, и это Он задает правила игры, и не вам здесь указывать Ему, как все должно быть.

– Но… – я попытался собраться с мыслями, – но, раз Он создал в с ё, значит… Значит Он создал и меня и тебя, и нас и вас, и ты тоже – создание, как и я, как все мы, даже как тот – Большой, и…

– Да, – помолчав, как-то неохотно произнес голос. – Когда-то мы все, и мы, и вы, были… Представь себе… – у меня в мозгу неожиданно и как-то болезненно вспыхнула "картинка" – круг… Как будто нарисованный на чем-то или висящий в чем-то, и окружность его по всему периметру горела, пылала ярким режущим мозг пламенем. – Когда-то мы все были в н у т р и этого, – признес голос, и "картинка" пропала, исчезла, оставив темноту и резь в мозгу, как боль от ожега, – были вместе. Это было давно. Так давно, что ты не сможешь… Для тебя просто нет таких измерений. Но потом, так же давно, вы оказались з а кругом, в н е, а мы – остались внутри. Вы сами так выбрали, вам зачем-то дано это… – голос запнулся на мгновение, – право, или дар, или кара – вы можете и должны в ы б и р а т ь. Но некоторые из вас могут иногда попадать в н у т р ь. Может быть… – голос словно задумался, – может быть, Посредник… Может быть, Он дает эту способность тем, кому хочет, тем, чья суть неоднородна, не определена, или… двойственна. Так или иначе, ты – можешь делать это, потому и можешь видеть и слышать меня, когда возникает… – у меня в мозгу вспыхнул какой-то свет, и опять возникла картинка: что-то вроде длинного узкого тоннеля, а в конце него… Я не успел "увидеть", все пропало.

Я сглотнул и вдруг неожиданно для себя… опустился на колени и взмолился:

– Возьми меня сюда! Раз я уже попал сюда, оставь меня здесь! Я… Я не хочу больше жить т а м, я… Я не люблю их – таких, как я! Они – ч у ж и е мне, и я не хочу быть с ними! Я хочу быть здесь, и если для этого надо умереть, подохнуть т а м, то я… Я согласен! Я хочу быть с т о б о й и… Ну, с Котом, и может быть, еще с немногими… – я запнулся и замолчал, отведя от нее взгляд и бессильно свесив голову, вдруг ставшую жутко тяжелой.

– Вот виидишь, – опять растягивая слова, равнодушно звякнул голос, – ты хочешь сразу быыть и таам и туут, и с тееми, и… Так быть не моожет. Сюда нельзя п е р е п р ы г н у т ь. А ты хотел бы не тоолько перепрыгнуть, но и ухватиить оттуда тех, кто тебе доорог – втооргнуться в чужие жизни и з в н е и измениить праавила. Таак быть не моожет.

– Ладно, – скрипнув зубами, выдавил я, – пускай будет по правилам. Говоришь, мы боимся смерти – не понимаем, что это такое и потому боимся, но… Я уже не боюсь. Мне без толку бояться. Все равно меня скоро пришьют т а м, и я… Я у с к о р ю это дело. Т а к – имею право? Э т о – по правилам?

– Да, – безучастно произнес голос, почему-то перестав растягивать слова. – И тогда ты точно уйдешь от тех, кого так не любишь, но… быть может, только на время. И ты точно уйдешь от тех, кто тебе дорог, и от н и х – навсегда.

– Почему-у-у? – взвыл я. – Почему так жестоко?… Разве это справедливо?

– Это, – короткая пауза, – п р а в и л ь н о.

– Но почему-у, – я почти рычал, – почему правильно? Почему именно я?! – Волчица смотрела все так же, словно ц е л и л а с ь, и не двигалась с места, только хвост опустился ниже, почти коснулся земли. – Почему м н е выпала эта фишка, а не… другим? Что они все – лучше меня?!

(Пауза)

– Они есть то, что они есть, – все так же равнодушно, но еще как-то раздраженно прозвучал, наконец, голос.

– А я? Что я е с т ь такое?..

Молчание. Даже не просто нежелание отвечать, а… Если сравнить это с телефонным разговором, то о б р ы в на линии.

– Ладно, – я поднялся с колен, а волчица (или то, что казалось мне волчицей) шевельнула хвостом, не отводя от меня глаз. – Ладно… – я машинально отряхнул руки, хотя ни одна песчинка (или то, что казалось мне песчинками) не прилипла к ладоням. – Что же мне делать? Как сделать… правильно?

Долгая пауза – такая долгая, что я уже почти перестал ждать ответа и только беспомощно озирался вокруг, не зная, куда идти, – а потом:

– Помнить то, что ты знаешь.

– Что – помнить? О ч е м знаю?

– О тех, кто тебе ближе. Их нельзя обижать. Их нельзя убивать. И еще…

– Но ведь ты – не они… Так какая т е б е разница? Ну, скажи же мне, кто ты?.. Я хочу знать!..

– Хорошо. Я – другая часть того же целого.

– Просто другая ф о р м а? Другая форма Т о г о?..

Волчица нагнула голову, посмотрев на меня исподлобья, и глаза у нее вдруг вспыхнули злобным огнем, а голос у меня в голове раздраженно прошипел:

– Тс-с-шш! Хватит болтать о том, чего не понимаешь. Времени почти нет, ты не можешь долго быть в н у т р и.

– Что же мне делать? – снова тоскливо пробормотал я.

– Помни то, что ты з н а е ш ь. Их нельзя обижать. Их нельзя убивать. Они говорят, – волчица или… То, что казалось волчицей, подняло голову приоткрыло пасть, и оттуда опять вырвался звук, очень похожий на… – Мя-я-о-у!.. И еще: они… о х о т я т с я н о ч ь ю! Ты не только в и д е л это, ты з н а е ш ь, – голос опять обрел звучание колокола: – А теперь подойди ближе.

– К чему? К этой… К этому зверю? Но я не могу подойти, между нами что-то…

– Подойди ближе к ч е р т е. Ближе к… Тому, что ты называешь the percinct.The border…Ближе-кd e a d – l i n e1

Я сделал шаг в сторону волчицы, к разделяющей нас пелене, потом еще один, и еще. Волчица медленно задрала голову к висящему наверху и горящему мертвым, медно красным огнем диску, раскрыла пасть, и из нее вырвался сначала тихий, но постепенно нарастающий звук – я никогда не слышал его в натуре, но не узнать или спутать его с чем-то было невозможножуткийволчий в о й.

Я медленно шел вперед. И чем ближе я подходил, тем громче становился вой и тем хуже я видел воющую волчицу. Пелена оставалась прозрачной, но она начала дрожать, все сильнее колыхаться, д в и г а т ь с я , свет в ней преломлялся все неестественней, и от этого фигура волчицы стала то удлиняться, то искривляться и принимать какие-то расплывчатые очертания, вообще терять ф о р м у, а вой становился все громче…

Перекрывая этот вой, а вернее, как-то… в стороне от него, – не мешая ему, не заглушая, а п а р а л л е л ь н о – у меня в мозгу, в последний раз и… глубже и резче, чем раньше, прозвучал равнодушно-бесцветный, опять лениво растягивающий слова "колокол":

– Не забываай… ОНИ-И ОХО-О-ОТЯТСЯ НО-О-ОЧЬЮ, – и исчез. Не замолчал, а на этот раз совсем исчез, и…

Все вокруг исчезло – и смутный, меняющийся силуэт за колышущейся, вибрирующей и от этого уже почти н е прозрачной пеленой, и песок внизу, и красный круг наверху, и в е р х, и н и з. И остался только этот жуткий звук, незаметно перешедший из волчьего в о я

(протяжного, страшного, но жутко м а н я щ е г о, как-то болезненно и с л а д о с т н о проникающего в самое нутро…)

в противное, вызывающее гадливую тошноту з а в ы в а н и е…

31.

… Сирены обогнавшей нас "скорой помощи", чьи задние огни мелькнули прямо у нашего переднего бампера и стали медленно удаляться.

– Сама едет, сама давит, сама помощь подает, – пробормотал сидящий за рулем моей тачки парень в камуфляже, и я засмеялся.

Почему-то мне было весело и легко . Голова ничуть не болела после удара, может быть, лишь чуть-чуть кружилась… Нет, даже не кружилась, а просто меня куда-то легонько тащило – в какую-то приятную сторону, и в ушах тихо звучал какой-то приятный гул, и я прекрасно знал, на каком мы шоссе и в какую сторону, и куда мы едем…

Сколько раз еще мальчишкой я ехал по этому шоссе – в конце весны или в начале лета, когда, повинуясь железной воле моей матери, наше семейство перебиралось в холодную времянку на огромном полковничьем участке – прочь от горячей воды, почти бесперебойно текущей из крана, теплого сортира, лифта и других нормальных городских удобств, в погоню за чистым воздухом. Каким нелепым и бессмысленным казалось мне тогда это словосочетание, как не хотелось мне уезжать из города, но… Точно так же мне месяца через три не хотелось уезжать с "дачи" – бросать холодную времянку, ежедневные доставания нескольких ведер воды из глубокого колодца с помощью устройства под названием "журавль", комаров (тогда они еще были не в городе, а за городом) и возвращаться к лифту, нормальному сортиру… В детстве я не любил никаких перемен и совсем как кошка, накрепко привязывался к месту .

Развлекали и разгоняли тоску от перемены места жительства только сами переезды.

Обычно мы ехали в грузовике – времянка сдавалась нам почти пустая, приходилось тащить с собой множество вещей, – и мы с бабкой, маминой матерью, однофамилицей хозяина-полковника, тряслись в кузове. Бабка каждый раз закупала сотню яиц – в поселке их не было – и везла их в ведре, обернув предварительно каждое яичко в кусок газеты. Она всю дорогу не выпускала ведро из рук, словно дороже этих дурацких яиц у нее в жизни ничего не было, и при каждой встряске грузовика, злобно бормотала:

-У, шоб тоби повылазило! – вызывая у меня неизменный и радостный приступ хохота…

Наверное, эти сравнительно недолгие переезды из города на "дачу" были самыми веселыми мгновениями моего детства… Хотя и на даче жить было весело. И интересно.

Интересно бродить поздними вечерами с поселковой шпаной, сначала встретившей меня в штыки, как городского , а значит, богатенького , но потом наоборот, относившейся ко мне с какой-то участливой жалостью – ведь это были детки и внуки владельцев огромных участков и солидных, богатых по тем временам (и даже по нынешним – неслабых) домин, а мы жили в старой халупе, ютились во времянке, в которой не то что генералам с полковниками, а прапорщикам – и тем жить не пристало…

Интересно воровать картошку на колхозном поле за речкой, ловить мальков в пруду, совершать ночные налеты на те участки, где росли яблони…

Интересно подсматривать за иногда приходившими поздно вечером на пруд подвыпившими тетками с турбазы, купавшимися голышом, а иногда и приводившими с собой каких-то кавалеров, и тогда нашим взглядам из кустов возле пруда открывались уж совсем интересные картинки…

Интересно торчать в летней кухоньке и слушать малопонятные разговоры полковника с его дружком, Цы ганом – здоровенным битюгом с бычьей шеей, огромными квадратными плечами, жесткой щеткой слегка тронутых сединой усов, низким и темным от какого-то вечного загара лбом и удивительно добродушными маленькими глазками – всегда какими-то странно задумчивыми, словно смотрящими куда-то далеко-далеко…

– Цы ган, в город не поедете завтра? – заискивающе обращалась к нему порой бабка, щуря свои подслеповатые глаза в сторону хозяйского стола, за которым сидели и выпивали Цы ган с полковником. – Яичек бы надо купить, а заодно и… – бабка заговорщицки подмигивала на бутыль с мутной жидкостью, стоящую на хозяйском столе между пьющими.

Цы ган вздыхал, доставал папиросу из мятой пачки закуривал и, глядя на вторую мою бабку по прозвищу Герцогиня,

(она-то ни перед кем никогда не заискивала и вообще вела себя здесь… и везде… так, словно всех остальных или нет… или они все торчат где-то под столом – где и вправду торчал я с хозяйским бандитом-котом Васькой…)

говорил что-нибудь вроде:

– Скинуть бы годков десять с гаком… Да гак – еще пятнадцать, вот тогда… – совершенно невпопад, словно отвечая каким-то своим, далеким отсюда мыслям.

Впрочем, что он ей отвечал, не имело значения, и она это знала, а потому смотрела не на Цы гана, а на полковника. И если тот, не поворачивая головы и не меняя брезгливо-равнодушного выражения лица, с которым смотрел на все, что ползало, прыгало, бегало и ворочалось на его участке и на всей земле, еле заметно кивал, значит, дело было в шляпе – значит, Цы ган поедет…

Похоронили его на участке, как он просил? Или всего лишь утка, как утверждал новый, но уже тоже бывший владелец дачи – мой старинный "дружок" Ковбой, бывший муж своей бывшей вдовы, Рыжей, сдохший на совсем другом участке какого-то другого мироздания, или… другой части того же самого?..

Может, и утка. Наверняка, генеральская общественность подняла бы вой от такого нарушения устава похоронной службы, но… Если Цы ган, и правда, просил , то уж кому-кому, а хозяину-полковнику плевать было с высокой колокольни на любой вой и любые… В этом они были похожи с другой моей бабкой, с Герцогиней – по сравнению с их семьей (а Цы ган был семьей полковника, может быть, гораздо больше, чем вся свора его родственников) все остальное было так… Чешуя, щепки, мусор. И заебись оно в доску, все остальное человечество, если хозяин что-то решил – если такова была, как это говорят, последняя воля Цы гана. Если такой как хозяин-полковник что-то решал, то… Какая уж там общественность, какие генеральчики! Он был… Да нет, хрен вам в дышло, он ЕСТЬ то, что он ЕСТЬ, а им бы всем…

– Им бы, понимаешь, гроб с музыкой, – пробормотал я и засмеялся.

– Ты это про кого, красавец? – осведомился сзади низкий, почти вежливый голос.

Я обернулся и увидел развалившегося на заднем сиденье молодого парня, тоже в камуфляжной куртке – почти точную копию того, что сидел за рулем, только помоложе.

– Сиди и не вертись, – буркнул он, лениво вскинув на меня бесцветные и какие-то белесые глаза. – Кому ты там гроб с музыкой заказать собрался?

– А всей кодле, – с готовностью ответил я, отворачиваясь от него.

– Чего-чего? – почти вкрадчиво переспросил он. – Это в каком смысле?

– В смысле, всему прогрессивному человечеству, – пояснил я.

– Ну-ну, – буркнул он, – с тобой не соскучишься.

Я прикрыл глаза и стал мягко покачиваться вместе с плавно несущейся по шоссе тачкой. За рулем явно сидел профессионал, водитель экстракласса. Впрочем, он наверняка профессионал и в других… ремеслах. В вышибании мозгов, например. И наверное, мой юный паж, мой мальчик– Эстет, уже просек это на собственной шкуре. А скоро просеку и я… Странно, почему-то эта мысль не вызвала страха – меня, правда, куда-то мягко тащило… Что-то знакомое в этом ощущении, что-то старо –знакомое, когда-то я это уже чувствовал… Или нет?

Или – да. Два варианта…

Минут через… несколько – не знаю, сколько, как-то потерял ощущение времени, – тачка свернула на боковое шоссе, а потом, минут через… мало минут – на заасфальтированную, но заснеженную и узкую дорожку между двумя рядами высоких заборов.

Я с любопытством смотрел на знакомые места – старо –знакомые, – узнал старую трансформаторную будку, старенькое обветшалое и заброшенное строение, где раньше размещалась поселковая комендатура (даже уйдя в отставку, воины любят армейскую терминологию). Только все заборы были уже другие – высокие и сплошные, и у многих по верху тянулись струны колючей проволоки.

Мы остановились у очень высокого забора, перед солидными воротами – гладкая створка из черного металла, без малейших признаков замка, вообще без единой выщерблины… Ну, да, открываются, конечно, или из дома, или снаружи – дистанционником. И узкая створка калитки – тоже без замка, без ручки, только сбоку, где на дверях бывает "глазок", щиток с кнопками. И наверху, на железном столбе, отделяющем калитку от ворот, на чем-то, вроде кронштейна или шарнира, прилепился прямоугольный ящичек с темным глазком – видеокамера.

– Правильным путем развиваетесь товарищи, – дурашливо улыбаясь, сказал я.

– Заткнись, – буркнул сидевший сзади, и увидев, что водила достал из кармана камуфляжной куртки небольшую черную штуковину, похожую на пульт от телевизора, быстро проговорил. – Не надо… Шеф велел его тачку прямо здесь оставить, – а потом добавил уже мне: – Вылазь. Только, – раздался смешок, – далеко не отходи.

Я послушно скинул ремень (надо же, как заботливо – даже ремнем пристегнули), открыл дверцу и вылез из машины. От морозного воздуха слегка закружилась голова и почему-то стало поташнивать. Как-то приятно поташнивать – странно, как может быть приятно оттого, что хочется блевать?.. И по-прежнему куда-то легонько тащит , словно тебя подталкивают.. Нет, волокут потихоньку…

Я стоял переминаясь с ноги на ногу, пока они вылезали из машины и смотрел на осторожно идущую вдоль забора, по краю заснеженной канавы, дымчатую кошку. Она не обращала на нас никакого внимания – шла куда-то по своим серьезным делам.

Водила подошел к калитке и стал тыкать в щиток с кнопками, а второй, тот, что в машине сидел сзади, стал рядом со мной и позвал:

– Кс-кс-кс…

Коша, не останавливаясь, кинула на него беглый равнодушный взгляд,

(желтые фонарики с мелькнувшими в них яркими огоньками – отблесками от фонаря на столбе…)

дернула на ходу хвостом

(не приставай… я занята…)

и ускорила свое рысячье движение. А я неожиданно вспомнил про…

Я повернулся к стоящему рядом парню и сказал:

– Слушай, у меня дома – Кот, его надо покормить, а Ми… Ну, там должна быть одна баба, но я звонил и ее не…

– Накормим, – усмехнулся он, – не бои сь. Всех накормим… перед тем, как сами закусывать станем, ебить-твою… – он вяло, как-то механически выругался и подмигнул мне.

От мигания белесого глаза на этой, показавшейся мне вдруг очень плоской, роже на меня вдруг накатила злоба – я почувствовал угрозу в его вялой матерщине. Угрозу не мне, а моему Коту, ведь я с ним про Кота говорил…

Я уставился прямо в его белесые зенки, негромко проговорил… нет, в горле странно першило, поэтому почти прошипел :

– Смотри, не подавись, гнида ебанная… Когда он тобой закусывать будет… – и придвинулся к нему на полшага, неумело отводя правую руку чуть в сторону.

Не меняя позы, не изменив выражения своей плоской морды, он левой рукой ухватил меня за ворот куртки, почти приподняв над землей,

(клещи, а не рука… Равнодушные, железные к л е щ и… Они же задушат меня, н е з а м е т и в…)

а правой… Словно в замедленной съемке я увидел, как здоровенный правый кулак, закованный в черную перчатку, двинулся прямо в мой лоб, и инстинктивно прикрыл глаза. От калитки до меня донеслось негромкое:

– Это мы…. Все в порядочке…– а потом что-то тяжело бухнуло, в мозгу опять, как уже было, полыхнул короткий язык красно-желтого пламени

(лампа на столбе лопнула?.. Замыкание?… Или столб рухнул?..)

и… Снова глухая темень. Везде – темень. И я опять – в ней, я рассосался, всосался в нее весь, и уже не мог открыть глаза, потому что у меня не стало глаз, не стало меня , я растаял и…

32.

Открыв глаза, I found myself сидящим на большом мягком диване в просторной комнате, даже скорее зале … Перед глазами все слегка расплывалось от пульсирующей, тупой боли в затылке. Я напряг зрение, затылок отозвался таким всплеском боли, что на мгновение перед глазами все вообще почернело, а потом чернота медленно рассосалась, и я увидел…

Большая белая комната – зала – с камином в дальнем углу, черным овальным столом и несколькими стульями посредине, два кресла с журнальным столиком (черное дерево и стекло) у камина, раскрытая дубовая дверь (резная), ведущая на лестницу, еще две двери поменьше и попроще (видимо, в соседние, прилегающие к этой, комнаты), медленно вращающийся светильник под потолком…

Я уставился на этот светильник, стал машинально следить за его верчением, и у меня закружилась голова, а к горлу резко подкатила тошнота. Наверное, я бы тут же и сблевал, если бы низкий и отнюдь не неприятный голос не заставил оторвать взгляд от светильника:

– Ну, вот и очухался, – раздалось справа от меня.

Я попытался скосить туда глаза, затылок отозвался всплеском боли, и я повернул голову на звук. Между двух окон стояло еще одно кресло, в котором, подавшись вперед и сосредоточенно разглядывая меня, сидел плотный, коренастый мужчина в простых синих джинсах, тапочках с меховой опушкой на босу ногу и свитере с открытым воротом, за которым виднелся белоснежный стоячий воротничок рубашки (расстегнутый). Пожилой. Загорелый. Седой…

Я узнал его сразу – и по той, старой фотографии, которую когда-то видел

(Когда?… В другой жизни…)

в спальне у Рыжей, на трюмо, и по газетной, которую показывал мне Эстет в машине,

(Когда?… Тоже – в другой…)

смазанной и нечеткой… В натуре он выглядел моложе – гладкая загорелая кожа, почти без морщин, сильная загорелая шея, – и лучше. Значительнее…

По бокам его кресла стояли те двое, что привезли меня сюда, и еще один, Лысый – явно Командир над этими, выпятивший небольшое брюшко, обтянутое серым свитером, засунувший руки глубоко в карманы мятых коричневых штанов и равнодушно глядящий на одну из внутренних дверей, где застыл третий парень в камуфляже, сцепивший руки перед своей промежностью и без всякого выражения уставившийся на меня, словно на кусок мебели.

– Ну, здравствуй, как тебя, там, кличут… Котяра, да? – усмехнулся Седой совсем не страшной и даже вполне добродушной усмешкой. – Извини за резкое обращение, но ведь ты сам дернулся… Да? – повернулся он к Командиру.

– Да, – кивнул Командир, без всякого подобострастия, но и без фамильярности. – Так, – он еле заметно пожал плечами, – чуть-чуть.

– Извини, что пришлось побеспокоить, но ведь ты сам… Так сказать, форсировал события. Не так ли?

Он спрашивал (если вообще спрашивал) меня, но ответил опять Командир:

– Да, – кивнул он, – прямо как в кино про мафиозные разборки, – он покачал головой. – Жаль. Но теперь уж ничего не попишешь.

– Как дети, ей Богу, – вздохнул Седой и глянул на меня с укоризной. – Ну, кто же так делает? Взять и ни с того ни с сего послать парня… – он опять вздохнул. – Если ты хотел меня удивить, у тебя получилось. Но как же можно так людьми бросаться, а?

Я молчал.

– Ну, не мог же ты, правда, думать, что меня можно вот так… – он покачал головой, не отрывая от меня взгляд. – Ты ведь просто произвести впечатление – удивить хотел, верно? Ну, удивил, не отрицаю, но ради этого молодого парня прямиком… Как это говорят? А-а, да, к верхним людям отправил. Ему бы жить, да жить, а ты взял и оборвал его молодую жизнь. Хорошо ли?

– Как… оборвал? – хрипло выговорил я.

– Ну, а ты как думал? Что он мою оборвет? – Седой недоверчиво нахмурился и склонил голову чуть набок, разглядывая меня. – Э-э, брат, да ты, я вижу… – он перевел взгляд на Лысого, – что, правда, дурак?

– Да-да, – рассеянно кивнул Лысый, не отводя от меня какого-то очень цепкого взгляда. – В этом плане… – он словно буравил меня каким-то… словно хотел пробиться куда-то внутрь…

Я дернул головой в его сторону, чтобы как следует рассмотреть и понять, что ему надо, но затылок отозвался всплеском боли, а корме того… Почему-то я никак не мог отвести взгляд от глаз Седого.

– Дочка, – выдавил я. – Ты… не случайно подходил к дочке…

В комнате возникла… Нет, зависла, пауза. Очень тяжелая пауза.

– Ну, нет, – медленно произнес Седой, – ты мне все-таки не тыкай. Никогда мне не тыкай. Понял?

Глаза его сузились, губы раздвинулись в усмешке, и я безотчетно вспомнил, как сравнивал усмешку Ковбоя с беззлобной

(Она ведь не злобное существо…)

акулой… Усмешка Седого чем-то напоминала ковбойскую, только по сравнению с этойТа была не акулой, и вообще не морской, а речной рыбешкой – в лучшем случае, маленькой щучкой…

– Понял, – с трудом разлепив мгновенно пересохшие губы, сказал я. – Вы… говорили с дочкой… Не случайно.

– Конечно, – кивнул он. – Я оставил им адрес под нормальным предлогом. Думал ты все поймешь, нормально приедешь, и мы нормально побеседуем. А ты, – он покачал головой, – решил сразу с туза пойти. Только ведь то, что у тебя – туз, у меня – пониже валета. Так? – он кинул взгляд на Лысого.

– Да, – кивнул тот. – Пониже… Но он – неплохой парень. Был. Мог бы в "картинки" выйти.

– Был ? – переспросил я, все-таки через боль сдвинув взгляд на Лысого. Тот еле заметно пожал плечами, словно извиняясь, и ничего не ответил. Ответил Седой.

– Ну, а как же иначе, – сказал он. – Разве ты мне оставил другой вариант? Теперь только холмик без крестика тут на участке… Если хочешь, потом покажу. И цветочки дам – положишь. Кстати, говорят, тут кого-то давным-давно уже схоронили, так что, может, ему и не скучно лежать, если не байка, конечно…

– Байка, – облизнув губы, выдавил я, не отрывая от него глаз и пытаясь понять, врет он, или нет, пытаясь включить свой "детектор", но… У меня не получалось, и не потому что "детектор" не работал, а потому что Седой был… закрыт . – Байка… Папаша тво… Вашего бывшего партнера служил вместе с комендантом поселка, и Ков… Ваш партнер, когда покупал эту дачку, попросил его пустить такой слушок, чтобы сбить цену. Но он и так купил за гроши – наследники хозяина перегрызлись.

– Та-ак, – негромко протянул Седой. – Ты неплохо осведомлен о делах моего… – он едва приметно усмехнулся, – партнера . И не скрываешь. Что ж… Это может упростить разговор, – он легонько мотнул головой в сторону Лысого.

Тот не мог этого видеть, потому что смотрел в другую сторону, но моментально глянул на на одного из парней в камуфляже и кивнул. Парень неторопливо подошел к одной из внутренних дверей распахнул ее, сделал кому-то в комнате знак – большим пальцем через свое плечо – "на выход" и вернулся на свое место у кресла.

Когда он отошел от раскрытой настежь двери, я увидел застывшую на пороге Рыженькую – с белым, как бумага, лицом и заведенными за спину руками. Она вышла из прилегающей к зале комнаты, сделала несколько шагов и очутилась у овального стола. Я кинул торопливый взгляд в открытую дверь, увидел там небольшой диван, сидящего… Нет, почти лежащего на нем и глядящего бессмысленным взглядом в потолок Интеля, а потом… В дверном проеме возникла здоровенная фигура в камуфляже – копия застывшего у кресла Седого, – и дверь захлопнулась.

– Садись, – негромко сказал Седой Рыженькой.

Она повернулась ко мне в профиль (я увидел, что руки у нее связаны сзади серым ремнем) и присела на один из стульев.

– Зачем? – спросил я. – В смысле, руки?…

– Да-да, – кивнул Лысый и почти извиняющимся тоном сказал: – Царапалась, как… – он вдруг незаметно

(но я засек..)

и как-то непохоже на себя вздрогнул. – Как кошка, – он повернулся к Рыженькой. – Не будете больше?

Она медленно покачала головой. Лысый метнул быстренький взгляд на помощника, тот подошел к рыженькой, наклонился, загородив ее от меня, сделал пару быстрых движений своими руками, выпрямился, сунул что-то в карман камуфляжных штанов и вернулся к креслу. Из кармана у него торчал хвостик серого ремешка. Рыженькая медленно убрала руки из за спины и сложила их у себя на ляжках, едва прикрытых короткой черной юбкой, стиснув одной ладошкой другую.

– Зачем вам Интель? – тихо спросил я.

– Кто? – нахмурился Седой.

– Ну… этот паренек… Он у нас работает, но…

– А-а, этот. Да, он просто оказался рядом, вот и прихватили. Но ты не переживай, – Седой улыбнулся, – вторую юную душу ты, может, и не загубишь. Он сейчас в глухом кайфе – так, на всякий случай, – ничего не видит, не слышит, ничего не запомнит и… У него-то как раз приличный шанс дожить до старости…

– А у нее? – с противно молящей ноткой вырвалось у меня.

– А у нее и у тебя… It depends. Это – зависит, на тот случай, если ты не понял… Хотя, что это я, – он усмехнулся. – Ты же был этим… Перекладчiком . Ты же спец, верно?

– От чего – зависит?

– От нашего разговора, – на секунду нахмурившись,

(Не любит, когда перебивают… )

но тут же прогнав с лица облачко неудовольствия, – произнес он. – Точнее, от его итога.

(Врет?.. Играет?.. Или… Не знаю, он з а к р ы т…)

– Ты понимаешь, зачем мы вас сюда пригласили? Ну, хотя бы догадываешься?

– Да, – быстро проговорил я. – Пол-лимона "зеленых" – там, в сейфе… Она, – я мотнул головой в сторону Рыженькой, – не при чем, она даже не знает… Это я, и я отдам – все, что у меня есть, и… Все, что будет! Я…

– Да не гони ты лошадей, – махнул рукой Седой. – Про бабки в сейфе мы знали с самого начала, и тебя никто не трогал. Так, присматривались, но… Не завари ты такую кашу, ты мог бы и не отдавать – в конце концов, это были его личные бабки, а значит, – он едва приметно усмехнулся, – и его вдовы, и коль скоро она решила подкормить такого выдающегося… Тем более, воля покойной… Словом, мне прекрасно известно, что она, – он кивнул на Рыженькую, слегка вздрогнувшую (или от кивка на нее, или от слова покойной ) и закусившую нижнюю губу, – ничего про эти пол-лимона не знает. Вернее, может не знать. Но, – он предостерегающе, чтобы я не прерывал его, выставил вверх указательный палец правой руки, – она может знать про два лимона. И думаю… Хочу думать – для ее же блага, – что она что-то должна знать. Я, – он уставил на нее тяжелый и пристальный взгляд, – правильно надеюсь?

Она медленно, не отводя от него широко раскрытых глазищ, покачала головой.

– Плохо, – помолчав, заключил он. – Плохо, если так. Но давайте попробуем прояснить ситуацию, вдруг что-нибудь, да всплывет и нам не придется… Дело, конечно, семейное, но скрывать нам друг от друга нечего – все мы, вроде, как свои, поэтому… Небольшой заход в прошлое, так сказать… Как это сказать? – повернулся он ко мне.

– Экскурс, – пробормотал я. – Ретроспекция…

– Вот-вот, – удовлетворенно кивнул он. – Приятно иметь дело с интеллигентными людьми. Или хотя бы с работающими под интеллигентных. Итак, ретроспекция, – он откинулся на спинку кресла, подумал секунду и продолжал: – Когда мой бывший партнер решил как следует разобраться со своей дражайшей половиной, я его отговаривал. И думал, что отговорил. У меня на то были свои, деловые причины, но главное… Думай обо мне, что хочешь – меня это мало трогает, – но я не… Не кровожадный, а уж когда речь идет о женщине, зачем? – он недоуменно пожал плечами, или хорошо изобразил недоумение. – И потом, сразу обоих? Это как-то некультурно… Да-да, ему оставалось гулять по свету всего недельку – так надо было, а его жена… Ну, жила бы себе на здоровье, и дай ей Бог. Но… – он опять поднял указательный палец. – Человек предполагает, а кое-кто другой – рас полагает. Он согласился обойтись без ненужных драм… Вернее, я думал , что согласился, – по лицу Седого промелькнуло нечто такое… И я подумал, что, быть может, Ковбою и повезло… Во всяком случае, он умер быстро…

(… и на песок шмякнулся уже н е Ковбой – вот так, быстро и без спецэффектов…)

- В одном американском банке у них был общий счет, – бесстрастно продолжал Седой, – Но кроме того, на ее имя был открыт другой. Депозитный. Я сам его открыл и дал ей карточку, так что формально она имела к нему полноправный доступ. На то имелись свои причины. Хотя она прекрасно знала, что баки на этом счету – не её, ей причитались лишь… Ну, неважно. Так вот, когда мой бывший партнер отправился к верхним людям… Слушай, – повернулся он к Командиру, – откуда у меня взялось это слово, а? Где я мог его слышать? Ведь прицепилось…

– М-мм, какой-то старый фильм – еще советский, – про чукчу, кажется… – подумав, сказал Лысый.

– А-а, ну, может быть… Значит, через день после своего, так сказать, овдовения, мадам встретилась со мной, грамотно и четко ответила на нужные вопросы и легко и спокойно отдала карточку. Разумеется ей причитался небольшой… Ну, процент, у нас ведь приняты нормальные правила, – Седой еле заметно усмехнулся, – не то, что у молодых.

– Она… Знала, что его ждет? Ну, что вы уже решили про ков… ну, про её мужа? – выговорил я, стараясь не морщиться от боли в затылке.

– Ну… А что, намекала тебе? – небрежно спросил он.

– Теперь, когда вы сказали, мне кажется…

(ужин при свечах… "Нет, мы его не убьем… Это сделают другие"…)

– Ладно, это неважно. Важно то, что мой бывший партнер обманул меня. Сделал вид, что согласился не устраивать такой развод, а сам… Успел распорядиться, сучок. И что интересно, – внезапно оживившись, Седой вперил в меня тяжелый взгляд, – знаешь, кто был исполнителем? Ну, откуда тебе знать… Но догадываешься?

Я медленно покачал головой.

– Твой парнишка. Как ты его зовешь – Эстет, пусть земля ему пухом…

У меня потемнело в глазах. Целый год я виделся с ним каждый день, он жил у меня в квартире, кормил Кота, когда я… Мы почти подружились

– Тебе что, плохо? – раздался слегка удивленный, но ровный и холодный голос Седого. – Куда ж ты с такими нервишками полез, милый?

Я раскрыл глаза, уставился на него и пробормотал:

– Так не может быть… Так не бывает… Он – ваш ?

– Да нет, последнее время он был как раз твой , – пожал плечами Седой. – Ну, не будем отвлекаться. Он выполнил заказ, я был, конечно, недоволен, но… В конце концов, пускай мертвые хоронят своих мертвецов. Особенно мертвые супруги – это их семейные дела, но… Но! – он поднял руку и покачал указательным пальцем. – Я не торопился проверять счет – у меня и в мыслях не было, что возможны какие-то неожиданности, и… И зря! Когда я проверил, оказалось, что счета больше не существует.

– Но как же… – туповато начал я.

– Хороший вопрос, – кивнул он. – Но как же? Мой бывший… м-мм… партнер, у которого тоже был доступ, этого сделать не мог. Все его действия были проверены по часам, по минутам , и… Ну, конечно, один шанс из тысячи, из миллиона – всегда есть, но… Девятки с другой стороны – перевешивают. Поэтому приходится признать, что это сделала она. Неплохая парочка, – усмехнулся Седой, снял очки и каким-то очень домашним жестом протер глаза. – Сладкая парочка. Оба под занавес ухитрились навесить мне… – Он отнял руку от лица, и вся домашность слетела с него, как старая шелуха, на меня опять глянула та рыбина , по сравнению с которой ухмылка Ковбоя… – Но она его переплюнула. Прокрутить такое… О чем она думала? На что рассчитывала? Для меня это загадка. Может, ты знаешь?

Я покачал трещащей от боли головой, даже близко не надеясь, что он мне поверит.

– Думаешь, я тебе не верю? – спросил он. – Правильно думаешь. Не верю. Потому что мне не надо верить. Я знаю , что ты не знаешь. Мы тебя как следует прощупали, выяснили все, о чем ты, может, и сам забыл – кстати, курточка лайковая и "Ронсон" золотой – это ведь сувениры от моего бывшего… Ладно, ладно, – увидев, что я дернулся и хочу что-то сказать, он небрежным жестом закрыл мне рот, – кого это все… Носи на здоровье. К тому счету ты не имеешь отношения. Никакого. Тебе вообще, – тут он перешел на какой-то странный доверительный, и потому совсем не вяжущийся с ним тон, – просто крупно не повезло – You've just fucked the wrong cunt,1 понимаешь? Ты просто раскрыл свой рот на то, что не пролезло в твою глотку. И не могло пролезть. Но ты сам виноват – в твоем возрасте уже нельзя тащиться за своим, извиняюсь, членом вслепую. Надо держать глаза открытыми и видеть , куда, извиняюсь, пихаешь. Ну, ладно, – он нахмурился, – читать нотации я тебе не собираюсь – много чести, – а просто излагаю факты, каковы они есть. Деньги не исчезают в никуда. И если они исчезают с одного счета, значит, они появляются на каком-то другом. Один из троих людей, имевших доступ к ликвидированному счету, перед тобой, двое других – уже в лучшем мире. Или в худшем, это уж как тебе лучше нравится… Единственная ее наследница – перед нами. У нее этих денег тоже нет, но она может хоть что-то знать о них. Во всяком случае, она – единственная зацепка, и… Ты сам понимаешь, что это означает. В плане моих действий. Но…

– Но вы же сами сказали, что один шанс на тысячу… Или на миллион – это вас кинул ваш партнер…

– Ну, и что это меняет? Даже если рассмотреть этот шанс, то она, – он кивнул на Рыженькую, – и его наследница.

– Вы… Знали… – пробормотал я, понимая, каким дураком выгляжу.

(как он – мог чего-то не знать?..)

Седой не удостоил меня ответом. Он просто ждал… Чего? Еще какого-то вопроса?

– Но тогда… – я напряг мозги, или то, что от них осталось, и кажется, что-то сообразил. – Тогда зачем вам я? Получается, я вообще…

– Хороший вопрос, – удовлетворенно кивнул он. – Он свидетельствует о том, что ты мыслишь в правильном направлении. Мыслишь о своей собственной шкуре. И я отвечу на твой вопрос так же просто и ясно, как ты его задал. Понимаешь, – его тон стал почти доверительным, – ты, вроде бы, действительно не при чем: те пол-лимона – это ваши счеты, ваш спор славян, – он усмехнулся, – между собой. Она – дочка их рыженькая рыженькая, тоже, вроде как, не при чем: те два лимона взять она никак не могла. Но, – он наставительно покачал указательным пальцем, – вот то, что вы оказались вместе… То, что вы встретились и теперь вы – вдвоем… Такие совпадения мне не нравятся. Они могут быть случайными, но я не люблю таких случайностей, я в них не верю. Что же касается тебя лично, то у меня есть к тебе один вопросик – ты же понимаешь, что тебя не случайно вели целых два года, и вовсе не из-за тех бабок из сейфа. Их-то можно было взять сразу. Словом, относительно тебя: я задам тебе этот маленький вопросик, и если ты ответишь мне…

– То что? – стараясь говорить нормальным голосом и даже насмешливо (не получалось), спросил я. – Отпустите?

– Еще не решил, поэтому ничего не обещаю. Но даже если это и не облегчит твою жизнь, то это облегчит… Многое другое. Понимаешь меня?

– Нет, – честно сказал я.

– Ничего. Поймешь. Чуть позже, когда мы поговорим о твоих делах с тобой лично . А сейчас поговори с ней, – он опять кивнул на Рыженькую. – Может быть она тебе что-нибудь скажет. Валяй, – он сделал любезный жест в ее сторону, и я послушно прочистив глотку, запинаясь, выговорил:

– Послушай, ты… Эти бабки – у тебя?

Глядя прямо на меня, она медленно покачала головой.

(не врет… с ней "детектор" работает…)

– А ты… Знаешь что-нибудь о них?

Она опять покачала головой. Не моргая. Вполне уверенно. И быстро. Только… слишком быстро.

Я скосил глаза на Седого. Он едва приметно усмехнулся, надел очки и сказал:

– Сам видишь.

– Послушай, – хрипло выговорил я, опять уставившись на Рыженькую, – с тобой… С тобой не в игрушки здесь играют. Эти… Эти люди в своем праве. Если ты что-то знаешь, ты должна сказать.

– Я не знаю, – ровным голосом произнесла она, и от этого голоса у меня в виске заколола "иголочка" – не тревоги, не страха, а… Злости. И злость скривила правый угол рта, заставив щеку дернуться, как от слабенького электрического разряда.

– Ты же все равно скажешь. Оглянись вокруг, они заставят тебя сказать – они умеют это делать, – щека опять дернулась (разряд посильнее). – Кого ты из себя корчишь? Они на твоих глазах разорвут твоего тощенького дружка, а потом примутся за тебя. Медленно примутся – с чувством, с толком, с расстановкой, – она вздрогнула, но не издала ни звука, а я заводился все сильнее. – Они воткнут тебе в…

– Ну-ну-ну, – предостерегающе поднял руку Седой. – Не надо перебирать. Это дешевые трюки – рвать на куски, втыкать… – он брезгливо пожал мясистыми плечами. – Все гораздо проще. Ты видела небольшой агрегат в той комнате? – он скосил глаза на дверь, из-за которой она появилась в этой комнате. Она кивнула. – Это вполне медицинский аппарат, а вовсе не устройство для пыток, понимаешь? Интенсивная психиатрическая терапия, проще говоря, электрошок. Это даже не больно. Просто прочищает мозги, растормаживает, в каком-то смысле, расслабляет. Потом укольчик – тоже медицинский. А потом ты разговариваешь – вполне добровольно. И откровенно. Ты очень хочешь разговаривать, понимаешь?

– Зачем же тогда тратить время на уговоры? – быстро облизав губы, спросила она. – Почему сразу не?..

– Хороший вопрос, – кивнул он. – Простой и понятный. Ответ следующий: давно и хорошо известен один из аспектов действия электрошока – его, так сказать, целебный эффект. Он снимает какую-то там депрессию, не помню точно, какую, но не в этом суть… Суть в том, что никому не известно точно, как он ее снимает, почему он ее снимает, и наконец, главное, что он делает при этом еще . Один из наших гостей, – легкий кивок в мою сторону, – а именно, пугавший сейчас тебя какими-то садистскими штучками, когда-то имел случай познакомиться с некоторыми атрибутами современной психиатрии. Ему, понимаешь, в красной армии служить не хотелось…

(здорово они меня прокачали… дела т а к и х минувших дней…)

Нет, – встретив ее недоверчивый взгляд, поправился он, – с этим – нет, но кое-что он, кончно, должен знать, и может подтвердить, что я приблизительно верно изложил тебе… Я прав? – повернулся он ко мне.

– Это еще мягкий вариант, – пробормотал я.

– У меня что, не будут потом работать мозги? – тихо спросила она меня.

– Будут, – буркнул я. – То… что от них останется?

– Опять он сгущает краски, – недовольно поморщился Седой. – Мозги твои останутся при тебе. А вот что касается личности… Ну, it depends .

– On what ? – быстро спросила Рыженькая, быстро переводя взгляд с него на меня и обратно.

– That's the point , – любезно пояснил Седой. Nobody knows truly, you see.1

– И такое , – она недоверчиво уставилась на меня, – используют в медицине?

– Угу, – кивнул я. – Когда нет другого выхода и надо вытащить из-под колокола … Не понимаешь? Ну, тебе и не надо понимать, – и неожиданно для себя я добавил: – Вообще-то, там есть вещички и… Поинтересней.

– Тебе виднее, – Седой глянул на меня, и в его взгляде мне почудился какой-то странноватый интерес. – Ладно, ликбез проведен, – он перевел взгляд на Рыженькую, и я увидел, как она слегка съежилась под ним. – Что тебе известно об этих деньгах?

– Ничего, – помолчав, пробормотала она, и побледнев еще сильнее (хотя это было трудно), повторила: – Ничего…

Седой легонько мотнул головой в сторону Лысого, тот встрепенулся и сказал:

– Да-да, только придется немного подстричь височки, чтобы электродики… Так, чуть-чуть…

– Вот и займись височками, – негромко процедил сквозь зубы Седой, – подготовьте все. А мы пойдем побеседуем с маэстро, – Лысый мгновенно исчез за тяжелой дубовой дверью, а он кивнул мне и указал на вторую внутреннюю дверь. – Вставай, пойдем в ту комнатенку.

Пока я вставал, Лысый вернулся, держа в руках длинные парикмахерские ножницы, с улыбкой кивнул Рыженькой, та послушно встала и поддерживая им под локоть, пошла к внутренней двери, из которой выходила сюда. Я двинулся ко второй двери, за мной – помощник Лысого; сзади скрипнуло кресло, видимо, Седой тоже поднялся и пошел за нами.

Застыв у двери, я хотел было обернуться, но из-за моего плеча высунулась здоровенная рука в камуфляже, мягким нажимом распахнула дверь, а потом подтолкнула меня в спину. Я перешагнул через порог, сделал еще несколько шагов и остановился.

Я очутился в небольшой комнате, прямо напротив большого трехстворчатого (и тут – венецианское) окна. У левой стены стоял разложенный "книжкой" диван, журнальный столик (простенький, никакого сравнения с тем, черным, в зале) и два мягких кресла. У окна, слева – недорогая компьютерная стойка, с монитором, системным блоком, принтером, и по-моему, еще сканнером и офисное кресло; справа – телевизор-двойка на тумбе, набитой видео кассетами. За окном (шторы раздвинуты) темное ночное небо с висящей в нем полной луной – словно нарисованной желтой тарелкой с едва виднеющимися темноватыми, расплывчатыми узорами. Светильник с красным абажуром под потолком – лампа сильная, свечей в сто пятьдесят, не меньше. Стены белые, голые – ни картинки, ни книжных полок.

– Садись, – раздался сзади голос Седого.

Я присел на диван, он прошел к компьютерной стойке и уселся в кресло. Охранник застыл у двери, притворив ее, но не закрыв плотно, и вопросительно глянул в сторону кресла. Седой едва заметно шевельнул головой, и охранник исчез за дверью, но опять не прикрыл ее плотно за собой, и у меня возникло ощущение, что он остался стоять у двери – снаружи.

– Скажите, – неожиданно для себя спросил я, – это правда, что Эстет был… исполнителем? Ну, машина – тот Мерседес с ней…

– Правда, – рассеянно кивнул он.

– И правда, что вы действительно не хотели?.. И отговаривали?..

– Я никого не уговариваю и не отговариваю, – поморщился он, – я сказал ему "нет", и он… Принял это к сведению. И просто принял… Вернее, как оказалось, сделал вид, что принял.

– Почему? – вырвалось у меня. – Почему вы… не хотели?

– Ты думаешь, ты здесь, чтобы меня спрашивать? – он усмехнулся. – Ладно, изволь. Считал, что это ни к чему. Что она в здравом уме и никогда не посмеет… Что ж, судя по всему, прав был он, а не я… Кроме того, она нравилась мне – когда-то я даже разок ее… Может, с возрастом все становятся сентиментальными, не знаю. Но это все лирика, – заключил он. – Чего я до сих пор не могу понять, так это – на что она рассчитывала? Ведь то, что она сделала – самоубийство. И она это знала. Ни один нормальный человек не стал бы… Она что, под занавес просто спятила?

– Вы меня спрашиваете?

– Да. Я тебя спрашиваю. Ты был ее последним… Ну, скажем, увлечением. Так как?

– Нет, – сказал я. – Она не спятила. Может быть…

– Что? – быстро спросил он.

– Я вдруг подумал, может быть, она знала, что ей… – слова застревали у меня в пересохшей глотке и давались с трудом, – все равно конец…

– То есть? – нахмурился он. – Ты думаешь она знала, что я дал добро?.. – он осекся, а я…

(.. значит не кровожадный ты… А добро все-таки дал…Ладно, какая теперь, на хуй, разница…)

– Я просто искал какое-то объяснение – ведь вы сами говорите, что нормальный…

– Да, – кивнул он. – Так ты хочешь сказать, что она, зная , что ей конец, решила под занавес так нас… Черт его знает, – задумчиво протянул он, – такое мне даже в голову не приходило… А что, – он внезапно вперил в меня острый взгляд, – это похоже на ее настроение в последние деньки, а?

– Не знаю, – помолчав, хрипло выговорил я. – У нее в последние… Было странное настроение…

– А вообще на нее похоже? – не отводя от меня взгляда, спросил он.

– Нет, – помотал я головой. – Она была способна ударить , но она любила… жить . И зная, что она… Ну, как это… заказана , она бы… Дралась за свою жизнь. До последнего. Хотя…

(… Я хотел ее обнять на прощанье, но она почти отпрянула… Почему? И я… Ушел. Не стал обнимать… Просто ушел со своей сумкой, набитой…)

– Что – хотя?

– Ничего… – я покачал головой. – Бабы вообще бывают непредсказуемы. А она…

– Она могла выкинуть неожиданный финт, – задумчиво пробормотал он. – Но не тупой – она не тупа была, эта Рыжая… В твоем объяснении есть хоть какой-то резон. Что ж, это хорошо. Может, ты сумеешь объяснить мне и еще кое-что.

– Что? – с внезапно накатившей тоской спросил я,

(он играет со мной… Не нужно ему никаких объяснений – все равно мне конец…ales! Так какого…)

– Что еще?

– А вот что, – уставившись куда-то поверх моей головы, сказал он. – Мой… бывший партнер, как тебе известно, погиб вместе со своим шофером и охранником. В его "Мазду" всадили очередь из автомата, и она врезалась в трамвай. Выстрелом был убит только шофер. Охранника разрезало трамваем на несколько частей, а у самого от удара при столкновении не осталось почти ни одной целой целой кости. Так?

– Так, – вяло кивнул я. – Я слышал это в новостях… По Эн-Тэ-Вэ.

– Я знаю , что слышал. И что видел. Да, это было в новстях. Но кое-чего там не было.

– Вам виднее, – устало пожал я плечами.

– Да, – усмехнувшись, кивнул он. – Мне – виднее. Потому что уж точно виднее было тем, кто сидел в "Вольво". И знаешь, что они видели? – я медленно покачал головой. – В "Мазду" уселось, выйдя из дома, пять человек. Одна из них – рыжая дама в черном мужском плаще, и четверо мужчин. Вряд ли стоит объяснять тебе , кто был этот четвертый. Но это еще не все – за все время пути от дома до автоматной очереди "мазда" нигде не останавливалась, никого из нее не высаживали, и на ходу из нее тоже никто не прыгал. Да-да, за несколько секунд до столкновения в "Мазде" все еще сидело пятеро. И ни выскочить на такой скорости, ни…. Вообще куда-то деться, было невозможно. Стало быть, и в сам момент столкновения – там тоже было пятеро. Но кроме трех изуродованных трупов, на месте происшествия не было даже следов каких-то других жертв, улавливаешь?

Я механически кивнул.

– Вот как? – он приподнял брови. – Но если ты улавливаешь , то будь добр, объясни это мне.

– Я… Я хотел сказать, что понимаю, что вы говорите, но…

– Ну да, я тебя понял. Я понял, что ты понимаешь то, чего не понимаю я. И не только я – то, чего вообще не может быть . Так просвети же. И ты, и она – там были. Но ни тебя, ни ее – там не было . И даже это еще не все. Результат судебно-медицинской экспертизы… Словом, не входя в детали, мой бывший партнер преставился не от столкновения тачки с трамваем, не от удара , а… Вообще неизвестно – от чего. У него почти не было внешних повреждений, а внутри – одна каша. И на туловище – вмятины, оставленные… Неизвестно – чем , даже эксперты, хорошие эксперты, не смогли точно определить. А снаружи, кроме выбитых зубов… Да, – спохватился (или сделал вид) он, – выбиты передние зубы. И выбиты – это как раз точно определили – кулаком .

Не отдавая себе отчет в том, что делаю, я машинально скользнул взглядом по своей безвольно лежащей на колене правой руке и по белым шрамикам на… Вздрогнув и переведя взгляд на Седого, я увидел, что он тоже смотрит на мою руку и кривовато усмехается.

– Вот-вот, – кивнул он. – Что скажешь?

Что я мог ему сказать? Ну, что ?..

– Ничего, – вздохнув, пробормотал я. – Ничего…

– Не получится, маэстро, – я опять вздрогнул, и это не укрылось от него. – Он ведь так тебя называл, да? Так вот, не получится. Но… Начнем чуть-чуть издалека – может, тебе тогда будет проще. Видишь ли, после взрыва ее "Мерседеса" мы побывали в квартире чуть раньше, чем… компетентные органы. Нет-нет, тогда я еще и не думал проверять счет, но были там кое-какие детали… Словом, такой у нас порядок. Мы нашли две совершенно пустые кассеты, но на одной была запись того кусочка новостей, где как раз сообщалось о ДТП на Сущевском, и мне пришло в голову… Может быть, с нее хотели стереть прежнюю запись и случайно записали этот кусок с эфира? Я вспомнил про мини камеры в квартире, и мы… Мы их нашли – две. На одной был ваш парадный ужин, на другой… Ну, ты сам наверняка знаешь – ваши постельные делишки. Тогда я понял, почему он приехал, а с другой стороны – опять не понял. Устраивать разборки из-за… Это – не в его манере. Не его, так сказать, жанр, тем более, что она ведь уже… Ну, для него ее ведь уже как бы не было , понимаешь?

Я кивнул.

– Конечно, то, что она говорила за ужином, – в спокойной лекторской манере продолжал Седой, – наводит на… Тут стоит подумать о твоей версии ее финта со счетом – ну, что она поняла, что ей… М-да. Но это не объясняет его действий. Зачем он сорвался из Питера? Что он хотел от своей дражайшей половины, которая вскоре уже должна была – по его личному распоряжению – отправиться в лучший мир?

– Или в худший, – пробормотал я.

– Или в худший, – согласно кивнул он. – Так что же ему было нужно от вас? И в частности, от тебя? Ты извини, но разбираться с тобой… Не хочу обидеть, но ты для него – не объект разбирательств, и тратить на тебя время и… Так что? Сексуальные игрища его жены – вообще не повод для него , чтобы…

– Да, – облизнув пересохшие губы, сказал я. – Дело было в другом. Там… Словом, он узнал… Увидел… Ну, как-то выяснил, что с его стола исчез ключ от этого проклятого сейфика – такой деревянный ножик с…

– Я знаю, как он выглядел, – перебил Седой и недоверчиво уставился на меня. – Так вы что, взяли этот ключ? Нет, ты же не… Значит, она ?

– Нет, – помотал я головой, – это была нелепая случайность. Я… Я привез к ней своего Кота, а ключ валялся на столе – этот деревянный ножик с отскакивающей… И с красным шнурочком – ну, вы говорите, вы знаете… И Кот случайно затащил его в шкаф – наверное, просто играл. Вот и все…

Я не мигая встретил его взгляд, он понял, что я не вру, и губы его сначала расползлись в легкую усмешку, а потом шире, и он откинул голову и… расхохотался.

– Мне было не до смеха, – хрипло пробормотал я, – совсем…

– Да-а, – все еще смеясь, протянул он, – вот это номер. Вот так всегда, кажется, ну все рассчитал, ну, нет других вариантов, ан нет… Ладно, – он резко оборвал смех, – с этим все ясно. Но дальше… Почему вы не отдали ему ключ? А-а, вы еще сами не знали, верно? Вы нашли его позже?

– Да, – сказал я. – Позже…

– Когда? На следующий день? Или в тот же?

– В тот же, – помолчав, хрипло шепнул я,

(бессмысленно врать… Он в и д и т… лучше, чем я – н а м н о г о лучше…)

– Тем же вечером…

– Вот, – кивнул он, – и мы опять подходим к самому… Он повез вас сюда, на дачу, так?

Я вздохнул, беспомощно огляделся и… кивнул.

– Дальше – ДТП, так? Причем такое, в котором просто немыслимо уцелеть и невозможно… исчезнуть . А еще дальше – через час или около того, – вы опять в квартире и ты стираешь запись, одновременно любуясь новостями, в которых должны были говорить и о тебе. Как прикажешь это понимать?

Я молчал. Он – тоже. Когда это молчание – его молчание – стало невыносимым, я дернул шеей и проговорил:

– Послушайте… Ведь все вышло, как вы хотели… ну, кроме тех бабок, о которых я вообще не знал и… Ну, вы же это сами знаете. Так какая вам разница, как там все?.. Вы хотели его убрать, и убрали. Что изменит…

– Нет, – оборвал меня он, – не так. Я хотел его убрать, но убрал его не я. И это очень плохо.

– Почему? Ведь в результате…

– Ты действительно не понимаешь? Что ж… Это просто, как дважды два. Его убрал не я, и об этом знают еще… несколько человек. Они знают, что я до сих пор не знаю, как это произошло, а я не могу не знать! Ну, если хочешь, не имею права. В серьезных делах так быть не может. И если так есть , то… Серьезные люди перестанут относиться ко мне серьезно . Это – не вопрос моих амбиций, моего самолюбия и прочих… Это – вопрос дела . Это вопрос всей моей жизни, всего того, что я сделал и еще могу сделать. И когда речь идет о деле , все остальное не имеет значения. Все остальное, понимаешь? Амбиции, самолюбие, партнеры, даже… Словом, все. В какой-то момент мой… бывший партнер перестал это понимать и перестал… В тот же момент он перестал существовать . Не я это решил, а он сам . Таковы правила игры, и никто не может их изменить.

– Даже вы?

– Не надо, – брезгливо отмахнулся он. – Не пытайся сыграть на моем самолюбии. Я очень терпелив с тобой, но и моему терпению… Никто – значит, никто. Даже я, если тебе так угодно. Даже те, кто надо мной. Ты должен понять, и… – он внимательно посмотрел на меня. – Думаю, ты уже понял. Это – главная причина, и она вполне достаточна, чтобы не упоминать о других, но… – он наставительно поднял вверх указательный палец. – Есть ведь и другая. И не будь даже первой и главной, тебе все равно бы пришлось мне все рассказать. Знаешь, почему?

– Знаю, – помолчав, кивнул я.

– Вот как? Ну, и?..

– Потому что вы сами хотите знать. Потому что… Даже если бы никто не знал про это, вам самому нужно знать, иначе вы… Вам надо, чтобы все укладывалось в те законы и правила, которые вы понимаете , иначе вас просто… Иначе все сыпется, как… Карточный домик, как песок ! – я хотел замолчать, но не успел, и помимо моей воли у меня вырвалось: – Красный песок…

– Красный? Что это за красный, – недоуменно нахмурился он, уловив какую-то странную нотку в последних моих словах, но потом брови его разгладились. – Ну ладно, это у тебя нервишки… М-да. Но остальное – верно. Так что, говори. Ночки сейчас, конечно, длинные, но не бесконечные. Я весь – внимание.

Я с усилием глотнул, стараясь проглотить вставший в горле ком, но он не глотался. Я очень хотел его проглотить – мне казалось, если я проглочу его, все как-нибудь рассосется, но… Он не глотался.

– Я не могу, – пробормотал я.

– Ты, правда, думаешь, что сумеешь что-то утаить? – в его глазах промелькнуло удивление.

– Нет, – быстро ответил я. – Не утаить, просто… Вы все равно не поверите.

– Конечно, не поверю, если ты будешь врать, – недовольно поморщился он. – Ты отлично видишь, что я умею отличать…

– Нет, – с неожиданной силой выговорил я, – я не имел в виду вранье! Вы не поверите, потому что не примете . Ну, сами подумайте, вы же все понимаете… Ну, многое… Вы хотите, чтобы я объяснил вам то, чего не может быть ! Если бы это могло быть – реально могло быть – вы бы сами давно нашли объяснение! Но вы не нашли, а значит, его просто нет . Его нет в той… В том… Ну, понимании, что ли, или плоскости, в которой вы находитесь…

– Ну-ка, пояснее! – потребовал он. – И попонятнее. Где это я нахожусь?

– Здесь, – вздохнул я. – Тут, где мы – вы, я, они… Ну, все… С этой стороны!

– Ты что же, – секунду помолчав, сказал он, – намекаешь на какие-то потусторонние … он недоверчиво усмехнулся. – Под психа косишь?

– Ну, вот, –кивнул я, – вы знаете, что объяснения… Нормального объяснения… Просто нет! Вы же расчетливее, умнее меня в этом плане, и если бы оно было, вы бы давно… Но стоило мне только подойти к… К другому , как вы сразу – про психов. Ну, как мне еще сказать?.. Да никак, здесь – тупик. Слезайте, граждане, приехали, конец… Эта сторона здесь кончается и…

– Ну, хватит этой лирики, – резко оборвал он меня. – Ты будешь говорить нормально?

– Господи, – простонал я, – ну, протрясите вы меня элекрошоком, ну, вкатите укол, я же ничего не утаю, но все это будет… Длявас это ничем не будет, потому что для вас этого, правда, нет !

– А для тебя? Для тебя – есть?

– Тогда – было, но… С другой стороны – не с этой , не здесь

– И где же эта – другая? На небесах? Или выше?

– Или ниже… Или нигде. Я не знаю… Ну, посмотрите на меня, вы же видите , когда что-то скрывают! Вы же видите, что я не притворяюсь, не вру!

– Вижу – не вижу… Сейчас все это по боку, – на какой-то момент я чуть-чуть сбил его с толку – он, правда, видел – но он тут же вышвырнул из себя слабенькую тень сомнения. – Сейчас ты скажешь – все скажешь, а потом уже будем разбираться, что к чему и что почем. Куда вы девались из машины? И когда?

– Никуда, – тускло и бесцветно пробормотал я. – Из нее никуда было не деться, или… Можно сказать иначе: из нее можно было деться только в никуда . И это одно и то же. И по-другому я не могу это…

– Кончай, – отмахнулся он, – Я же все равно вытащу из тебя и узнаю! …

– Только если сами денетесь в это… никуда , – хрипло выдавил я. – А здесь – нет. Здесь этого – нет. И ни пилить меня на куски, ни жечь мозги шоком – ничего не даст. Из стакана можно вылить только то, что в нем есть. А то, чего в нем нет, из него не выдавишь, хоть разбей его вдребезги, хоть под пресс клади… А-а, да что толку… – я безнадежно махнул рукой. – Слониха зайцу сделала минет – и смысла нет, и зайца нет.

– Неплохо сказано, – усмехнулся Седой. – Так вот, ты не о слонихе, ты о зайце подумай. Ведь пилить на куски, жечь мозги шоком… – протянул он и покачал головой. – Что за убогая фантазия. У тебя плохо работает воображение.

– У меня нет воображения, – механически сказал я. – Уже нет. Стерлось…

– У тебя и с мозгами плоховато, – брезгливо скривился он. – Тебя не пилить на куски, тебя, – он резко подался вперед, вперив в меня взгляд, сразу ставший физически тяжелым, – беречь будут. Ты будешь жить и процветать вместе со своей лавчонкой, но вокруг тебя все близкие будут… Ты же не один в поле воин, верно? У тебя есть родители, есть дочь, есть твой паршивый кот, наконец. И все они станут потихому исчезать. По очереди. А потом их будут… находить. По очереди. И, – ты уже сам понял, да? – п о ч а с т я м.

Из меня словно выкачали весь воздух – я открыл рот, но из него не вылетело ни звука. Через несколько секунд кто-то открыл "крантик" и все-таки пустил слабенькую струйку воздуха мне в легкие. Я подождал, пока они хоть чуть-чуть наполнятся, а потом просипел:

– Зачем?.. Что это даст?…

– Ты сам приползешь ко мне и все скажешь.

– Считайте, что уже приполз… Хотите, буду сейчас ползать ?.. Но мне… нечего сказать…

– Нечего? Уверен?

– Да… Да.

– Ну что ж, тогда мы, пожалуй, начнем, и посмотрим, – он негромко хлопнул в ладоши и дверь тут же распахнулась.

Ее распахнул охранник (я верно почуял – выйдя из комнаты, он остался у двери снаружи), отошел в сторону, и в комнату вошла, легонько подталкиваемая Лысым… Милка!

В джинсах с расстегнутым зипером, расстегнутой до пупка кофте, без лифчика, кончено (она вообще не признавала лифчиков), с белым, как бумага лицом, огромными кругами под глазами, размазанной по щекам тушью и почти бессмысленным взглядом, в котором как затравленный зверек, съежился дикий животный страх.

– К окошку, – негромко сказал ей Лысый, и она послушно, на как-то странно подгибающихся ногах (словно они гнулись не только в положенных местах, а еще в двух-трех) подошла к окну и медленно повернулась лицом к двери.

– Почему в таком виде? – недовольно поморщился Седой, не глядя на Лысого.

– Мальчишки развлеклись немножко, – добродушно улыбнулся тот, тут же согнав ухмылку с лица, вопросительно глянул на Седого.

Седой еле заметно кивнул, Лысый завел руку за спину, а когда вытащил из-за спины, в ней мелькнуло что-то длинное и тонкое. Держа это

(Игла?.. Спица?.. Что-то в этом роде…)

в руке у бедра, он подошел к Милке почти вплотную, заслонив ее от меня.

– Ну-с, – сказал Седой, – Ты, видимо, думал, что она, – легкий кивок в сторону Милки, – посторонняя, и мы не станем размениваться на мелочи, когда можем врезать по близким, включая дочурку, так? Но начинать лучше как раз с мелочей. Итак, все будет мило, без увечий… Знаешь, что это такое?

Я опять подождал пока в легких не наберется немного воздуха из "крантика", а потом

(… – Он врет! – крикнула Рыжая. – Это на их феньке: "Шилом в печень!..")

кивнул и хрипло выдавил:

– Да…

– Тогда сейчас тебе сделают укольчик, а потом… отвечай на вопросы. Или не отвечай – дело твое, только помни, у тебя на каждый ответ есть секунды три, не больше. Понял?

Я еще раз кивнул.

Лысый подошел ко мне и негромко приказал:

– Раздевайся.

Я послушно, только медленно, стал стягивать пиджак, расстегивать рубашку, потом ремень на брюках…

– Штаны не надо, – сказал Лысый, – и рубашку – тоже. Закатай правый рукав. И ложись на спину.

Я так и сделал и перед тем, как закрыл глаза, увидел чуть ниже своего локтевого сгиба маленькое красное пятнышко – явный и свежий след от укола.

– Не бойся, – раздался с кресла глуховатый (как сквозь вату) голос Седого. – И не надейся . Я же сказал, что тебя будут беречь, а это… просто, чтобы тебе захотелось поговорить и чтоб ты потом нормально поспал. Поговоришь – я послушаю. А нет, значит, завтра от мелочей перейдем к кому-нибудь покрупнее, – руку чуть ниже плеча стянул жгут, – к следующему номеру программы, – в руку пониже локтя почти безболезненно вошла игла. – Я еще не решил, к кому именно… Может быть, к Коту…

В голове что-то сверкнуло, бухнуло, и вместе с этим взрывом все сознание завололко жутким наслаждением . Впрочем, это ощущение довольно быстро прошло, и я медленно приоткрыл глаза…

33.

Пелена, заслонявшая раньше голоса, звуки и картинки, ушла, растворилась. Все воспринималось очень четко и вместе с тем… Меня куда-то плавно тащило . Нет, это не было похоже на алкогольный кайф – не кружилась голова, не замутнялось сознание, вообще никаких побочных… Почти как в машине, когда ехали сюда, и… Теперь я знал, что это такое.

Когда-то давно мне делали маленькую пустячную операцию – ее и операцией-то назвать… Под местным наркозом. А потом, уже в палату пришла сестричка и сделала внутримышечный укол. Все было примерно так же, как сейчас, только без первого взрыва – куда-то мягко тащило и… Доставляло чудный кайф, удивительное, легкое и плавное удовольствие , ничуть не затуманивая мозги, не вызывая дурноты, не…

Какое-то производное морфина. Только в отличие от того, больничного укола, этот – в вену. Отсюда и первый момент взрыва . А потом – это ощущение… Вот откуда пришло выражение "тащиться", внезапно понял я и… Вообще, многое ясно и приятно понял – мозг работал четко и бесперебойно, как швейцарские часы… Да-да, на руке Седого, это ведь швейцарские часы – как здорово я их вижу, как вообще здорово я стал видеть и слышать, как здорово, что я лежу здесь и чувствую это удивительное…

Теплое чувство – не благодарности, но признательности , – к Седому и к Лысому мягко обхватило все мое тело и сознание. Я улыбнулся им – сначала каждому в отдельности, а потом им обоим : я сейчас каким-то образом мог ухватить восприятием довольно большое пространство и сразу .

– Кто его пришил? – раздался дружелюбный и какой-то мягкий голос Седого.

Я досчитал до двух, хотя мне очень хотелось объяснить все и рассказать сразу , и радостно ответил:

– Зверь. Огромный… Не… Невероятно огромный. Главный…

– Где? – спросил Седой, не шелохнувшись и даже не шевельнув бровью, а вот Лысый после моих слов повернулся вполоборота к нам и кинул на меня любопытный и… странноватый взгляд.

– Не знаю… – пробормотал я огорченно, потому что, правда, не знал и не мог удовлетворить любопытство этого симпатичного седого старичка, и торопливо добавил: – Не знаю, что это было… То ли пустыня, то ли… Дно чего-то – там был один песок, как в пустыне, но все движения… Словно не в воде, но в чем-то похожем… Плотнее воздуха.

– Как вы там оказались? – все так же, не шевелясь и ничем не показывая своего отношения к сказанному, задал Седой следующий вопрос.

– Не зна… Просто оказались , и все. Перед самым ударом о трамвай. Я слышал удар, но уже не видел, и… даже услышал издалека .

– Что за… зверь?

– Он… Я не…

– Три секунды. Какого размера?

– Огром… – я поперхнулся. – Огромный. Как… Как дом… Вы… Я говорю правду, я хочу вам все рассказать и… Вы должны мне поверить ! Помните, как в песенке, – я ухмыльнулся и пропел: – Это может, это может, это о-о-очень может быть, но конечно, быть не может то, чего не мо-о-ожет быть… – мне было весело, и я отлично спел, оказывается, я классно умею петь…

Седой помолчал. Лысый вопросительно глянул на него, и он… Чуть наклонил голову.

Лысый повернулся обратно к Милке, и поворачиваясь, сделал движение рукой, сжимавшей ту длинную и тонкую… Легкое движение. И быстрое – вперед и сразу назад. И шагнул в сторону, перестав заслонять от меня Милку.

Секунду она стояла, не двигаясь – ни на кофте, ни на теле у нее не было видно ни пятнышка, ни ранки, ни царапины, – а потом медленно оседая, рухнула на пол и застыла, слегка раскинув ноги, на спине.

Я тупо смотрел на то, что секунду назад было Милкой, а теперь… То – где-то внутри нее, – что любило есть, пить, трахаться… умело смеяться, грустить, стонать и материться в оргазмах, дышать , наконец… Ушло из нее. На полу валялась пустая оболочка. Скорлупа. А Милка – самаМилка – была

(я знал это еще тогда… Она для меня была в ы ч е р к н у т а! Словно… ее уже н е б ы л о!..)

мертва.

Мне перестало быть весело, хотя и не стало грустно, просто… То, что было внутри меня – такое же, как у Милки, чем я видел, слышал, вообще воспринимал окружающую меня реальность, – задвинулось куда-то… поглубже, отошло от поверхности , словно пытаясь тоже куда-то уйти, но… Не могло уйти совсем и поэтому лишь съежилось.

В результате, все, что меня окружало, отодвинулось подальше – звуки, картинки не утратили четкости, но между ними и мной возникла какая-то прозрачная завеса. Видимо, организм почувствовал – получил сигнал, – что сознание внутри может не выдержать происшедшее снаружи, и сработало… Сработала какая-то система, вродеfoolproof – странно, никогда не думал, что такая система, и впрямь, есть в человеке…

Между тем, в комнате

(только где-то вдалеке…)

все шло своим чередом: появился охранник, поднял с пола то, что было Милкой, взял это в охапку и вынес за дверь. Лысый, убрав за спину длинную тонкую металлическую полоску (где она исчезла, то ли в каком-то специальном кармане, то ли еще где-то), вопросительно глянул на Седого. Тот кивнул.

Лысый подошел ко мне, жесткими пальцами взял меня за подбородок и поднял мою голову так, что уставился прямо в мои глаза.

– Нет, с ним все нормально, – пробормотал он

Я дружески улыбнулся им обоим. Они улыбнулись мне в ответ, переглянулись, и Лысый вышел из комнаты, а Седой подошел к дивану, присел на него, у меня в ногах и спросил:

– Хочешь еще поговорить?

Я хотел поговорить, но… Какая-то маленькая частичка сознания почему-то просила меня не делать этого – она как-то тревожно вскрикивала , словно чего-то боясь. И она мешала мне получать удовольствие, ощущать это теплое чувство признательности, и несмотря на все происшедшее,

что такого произошло?.. Это может… Это очень может быть, но конечно, быть не может… Значит, ничего такого и не было…)

даже благодарности

Только чтобы заставить ее замолчать, я решил пойти ей навстречу

(а ее можно было заставить замолчать только так )

и отрицательно покачал головой – мне жаль было огорчать Седого, но еще больше жаль было терять хоть частичку своего удовольствия. Впрочем, я его не огорчил.

Он равнодушно пожал плечами и вопросительно буркнул:

– Кайф?

– Кайф, – подтвердил я, почувствовав, как мои губы расползлись в дурацкой улыбке. И остро желая сделать ему (и себе) приятное, сказал: – Мне жаль, что так вышло с вашим партнером. Он… Он мне почти нравился.

– А мне нет, –равнодушно сказал Седой. – Два раза – нет. И не жаль, и не нравился. Даже три раза.

– Три? – блаженно ухмыляясь, пробормотал я и с наслаждением потянулся всем телом. – А третий – какой?

– Ты называешь его партнером, и я тоже – чтобы не вдаваться… А он был не партнер мне, вернее, не только партнер. Хочешь удивиться?

– Не знаю…

– Ну да, тебя сейчас ничего не удивит… – Седой встал, тоже слегка потянулся, потом наклонился ко мне и негромко проговорил, глядя мне прямо в глаза. – Он был мой брат. Да-да, мой родной младший братик. К твоему сведению – просто чтоб ты был в курсе, – редкая сволочь и большой говнюк. В детстве я пытался сделать из него мужика, но… – он выпрямился и уставился на дверь. – Как был слюнтяй и ничтожество, так и остался. Только сверху стал похож на крутого парня, а на самом деле… – Седой брезгливо оттянул книзу уголок рта. – Только таких, как ты, мог обмануть, сделать вид…

В комнату вошел молодой охранник, прошел к креслу и застыл возле него, как истукан, ничего не выражающим взглядом уставясь на Седого, а я…

Я, правда, не удивился – просто не был способен сейчас на это, – и не растерял ни крошки сладостного кайфа, только… Ощущение признательности, благодарности , исчезло. Оно сменилось холодным, отстраненным любопытством – равнодушным интересом к этому человеку…

К тому, кто на самом деле много лет назад, в какой-то другой жизни, убил моего первого маленького Зверя

(… – Заразная… Обстрел!..)

– был не исполнителем, а настоящим … Был тем, кем он был, в то время, как я…



34.

Что – я , лениво думал я, глядя в потолок и тащась по прежнему в легком, блаженном кайфе, после того, как Седой ушел, а охранник уселся в кресло и включил компьютер.

Я – это мои работающие сейчас, как швейцарские часы мозги, но еще я и… Что? И – кто? Когда-то я задал этот вопрос… Т а м. Я задал его Т о м у…

(Кто ты?.. И кто – я? И зачем жить таким, как Я, если есть Т ы?..)

Но мне так никто ни не ответил…

( Кто я такой, чтобы Ему говорить со мной?..)

А я…

Я как был ни рыбой, ни мясом, так и остался. Взрослея, а потом старея, все люди-человеки, или почти все, становятся кем-то и чем-то – становятся тем, кем и чем должны, или наоборот, чем не должны стать. Многие из них притворяются, выдают себя не за то, что они есть, а за то, чем у д о б н е е быть, и потому довольно легко и просто вписываются в окружающую среду, состоящую в основном из таких же, как они.

Н е многие – это бывает редко, но бывает – не притворяются, не выдают себя ни за что другое, и потому первым, которых б о л ь ш е, с ними очень трудно… Их не любят, их боятся, их н е н а в и д я т, потому что они служат живым укором всеобщему притворству, hypocricy, на котором зиждется вся кодла, в смысле, все прогрессивное человечество. И правильно боятся, и правильно не любят, потому что с ними жутко, невыносимо, невероятно…

Т я ж е л о.

И жутко хочется раскрыть в них обман, уличить их в обмане, сделать их такими же, но…

Но они не такие, и они способны иногда…

…Мы сидели на берегу пруда, на дощатом настиле, возле самой воды, и на этот дощатый настил с нависшей над ним ветки огромного разлапистого дерева вдруг свалился здоровенный, грозно жужжащий ш а р, наподобие маленького детского футбольного мячика – слипшийся рой пчел.

Человек пять, загорающих на досках настила и лениво переговаривающихся друг с другом, застыли, как в столбняке. Никто не мог пошевелиться. Всех намертво сковал страх. И только одна из них, оторвавшись от книжки и проследив, куда уставлены все взгляды, отложила книгу, сняла темные очки, спокойно и даже как-то лениво встала, подошла к этому тихо зудящему шару, наклонилась (все остальные, кажется, перестали дышать), осторожно взяла его обеими ладонями, неторопливо пошла прочь от пруда и настила и аккуратно положила этот к о м в траву, в нескольких метрах от того места, где кончались доски настила. Потом легонько отряхнув ладони друг о дружку, вернулась к своему разложенному на досках полотенцу и улеглась на него, надев темные очки, и стала искать потерянную в книжке страничку. И…

Нашла. И стала читать дальше – обыкновенная женщина средних лет, замужняя, беспартийная, не привлекавшаяся, не состоявшая, не учас… У ч а с т в у ю щ а я!

Вечно, всегда и во всем у ч а с т в у ею щ а я, потому что физически не может н е участвовать, и потому доставляющая окружающим злобные муки и вызывая у них страстное желание разоблачить, раскусить, подогнать под свою гребенку.

Обыкновенная женщина с широким, славянского типа – с широким скулами – лицом, немного напоминающим (если представить его мужской вариант) атамана Сидора Лютого из бессмертной кино эпопеи "Неуловимые мстители"…

Обыкновенная женщина, забывающая запереть входную дверь, выходящая ночью выбрасывать мусор в небрежно накинутой на старый халат норковой шубе и порой ходящая в театр в каком-нибудь древнем, вылинявшем жакетике – не желая кому-то что-то показать, как-то выделиться, изобразить эксцентричность (а как же хочется, как мучительно хочется уличить ее в этом, н а й т и в ней это!), – а потому что ей так з а х о т е л о с ь. Потому что она – такая, какая она е с т ь. Обыкновенная женщина – замужняя, изволившая (извиняюсь за плагиат) иметь уже взрослого (и почти старого) сына…

Но есть и третий вариант – те, что и не притворяются, и не… Не н е притворяются. То есть не пытаются выдать что-то за что-то другое – за то, чем н е являются – потому что… Потому что они н и ч е м не являются. И они очень удобны, потому что где бы и с кем бы ни находились, они становятся, они е с т ь то, чем их хотят видеть и воспринимать. Потому что они – пустышки среди всей кодлы, запасные и пустыекарты, приложенные к к о л о д е на тот сучай, если какая-нибудь основная потеряется. Под их "рубашками" нет ни картинок, ни обозначения масти, ни цифр – на них можно нарисовать что угодно, любую нужную карту. И им…

Им с а м и м даже не надо сознательно подделываться под то или иное окружение – это делает игрок, Х о з я и н К о л о д ы, а если считать, что Хозяина, или, по-мистер-рейгановски, Повара, как бы и нет, то приходится нагло утверждать, что это, дескать, происходит само собой. Тогда можно играть в слова – можно назвать это инстинктом или защитным рефлексом, или еще как-нибудь, можно копаться в причинах и даже, наверное, докопаться до причин, но только…

Зачем?!.

Это все равно так есть, потому что есть так. И как же мне сейчас это ясно и понятно – как четко и правильно я способен разложить это все… Не я, конечно, а тот компьютер, в который превратился мой мозг. А что его превратило в компьютер, или что разбудило этот компьютер? Ну, конечно же, ш и р е в о – наркотик, который плавает в моей крови и заставляет мозг работать, как швейцарские часы, так не стоит ли лучше подумать…

Не подумать ли нам о чем-нибудь другом, например, о том, как выбраться, как улизнуть отсюда и оставить этих милых ребят с носом, а? Или, что даже еще лучше, с большим и идеологически верным, мужским, я извиняюсь, половым хреном? "Как бы нам во двор окошко тут проделать… хоть немножко?.." А может, и не надо самому стараться – если я "пустышка" в колоде, то нарисовать что-то на мне, превратить меня в и г р а ю щ у ю карту – такого Туза, который запросто перешибет Седого со всей его кодлой, – должен… Кто? Тот, кто играет, тот – кто есть… Хозяин Колоды?..

Верно! Но…

Не совсем. Это как с тем евреем в анекдоте: "Господи, ну, дай же ты мне этот один шанс! Ну, дай мне выиграть эти несчастные сто тысяч в лотерею!.. Ну, что тебе стоит, ну дай же…" Ну, ангел и говорит Господу: "Да сжалься ты над ним, Господи, дай ты ему этот выигрыш, он же все равно не отстанет…" А Господь раздраженно отвечает: "Да я бы дал уже давным-давно, надоел он мне смертельно, но ведь для этого он все-таки должен хотя бы купить лотерейный билет!"

Да, это точно, нужно хотя бы "купить лотерейный билет", нужно что-то сделать – что-то такое, чего никто за меня не сделает, что могу и должен сделать только я.. Но ч т о?! Какой "билет" и как мне "купить"? Нет! Кошки не занимаются несколькими делами с р а з у – сначала одно, потом другое, значит… Сначала – ч т о сделать?

Мне нужно позвать кого-то на помощь – кого-то, кто м о ж е т помочь, кто запросто, лениво играя, мог бы… Того, кто когда-то, в совсем другом мире

( … песок! Темно-красный песок и… огрмные валуны, слипшиеся из песчинок…)

д о т р о н у л с я до меня

( меня что-то коснулось… Что-то родное и ч у ж о е… мягкая кошачья лапка – высше проявление нежности на которое только способен маленький зверь, неприрученный…)

а потом отпустил, не пожелав играть в простую, страшную и правильную для Него игру

(катись… уходи… уползай….)

но дотронувшись, коснувшись меня, что-то д а л мне… Что-то… Может быть, возможность когда-нибудь п о з в а т ь Его? Может быть, но… Он же не может появиться С а м, Он же не из нашего мира, Он не для нас, и наш мирок Его просто не выдержит!.. Но это уже не мои проблемы, это Ему решать, как и каким способом… А мне надо позвать, п о з в а т ь Его, вот и все, только… А вот это следующая проблема – только к а к?

Как мне найти, как увидеть… Как…

У в и д е т ь?..

* * *

Я заворочался на диване, старые пружины заскрипели, и охранник лениво обернулся, кинул на меня равнодушный взгляд и опять повернулся к компьютеру – на мониторе еще не успела высветиться заставка 98-х "Виндов"…

Я успел прокрутить в мозгу целую философскую теорию, а компьютер с мощным скоростным процессором (какой же еще может быть у Седого ?) даже не успел загрузиться? Значит время для меня растянулось… Это, конечно, наркотик, но так бывало… Когда? Где? Увидь…

(… – Если хочешь увидеть меня – у в и д ь! – рявкнул тогда, в пьяном сне, голос Рыжей.

– Я не могу увидеть, тварь, эта игрушка давно сломалась, ее нет, она с т е р л а с ь, как у тебя пупок бы стерся…

– Тогда нас в с е х выключат, – заплакала она. – Тогда всем конец…)

Я был прав тогда – даже во сне, даже спьяну я говорил правду, но тогда я все-таки попытался, и… Что – и? Что было тампотом? Что-то очень болезненное, что-то тяжелое… Луна… Что-то давит… Нет, не помню.

Но кто мешает попытаться сейчас? Попытаться у в и д е т ь? Конечно, ничего не выйдет, игрушка сломалась,

(а может, только заснула?..)

Тот отобрал её у меня, дав взамен…

(… Тот, кто отобрал, может и вернуть, хотя бы на время, на чуть-чуть…Или нет?)

но ведь хуже-то не будет, потому что хуже – уже просто некуда…

* * *

Я медленно, со скрипом (пружины в диване) перекатился на живот и уставился на висящую за окном в почти черном небе луну. Охранник опять обернулся, снова кинул на меня равнодушный взгляд и пробормотал с усмешкой:

– Тащишься? Ну, тащись-тащись – завтра приступим… Между прочим, я завтра… – он отвернулся к компьютеру, и я краем глаза увидел, что на мониторе, наконец, появилась заставка – большого размера киска из разряда Panthera под какой-то пальмой-шмальмой, или…

Я зажмурил глаза и изо всех сил попытался вызвать в воображении картинку – Рыжую… Ничего. Пустота. Мертвая, красноватая пустота.

Я попробовал снова – уже не живую Рыжую, а тот штриховой набросок карандашом, где моя рука машинально нарисовала ее прическу и торчащие сверху кошачьи ушки…

Пустота.

Вдруг я вспомнил тот вечер, когда год или около того назад стал спьяну приставать к Коту: покажи мне Т о г о, покажи Большого… Он разозлился, потому что…

(… – Что они делают, когда садятся в кружок и часами смотрят друг на друга? Это ни на что не похоже…

– Почему? Похоже. На сеанс. Такой спиритический сеанс…)

Потому что он не мог, потому что он был один , и я – один сейчас, и ничего не могу, даже если поверить в этот бред, потому что у бреда тоже есть своя логика, свои правила и законы, но… Почему я – один?

(– … То, что вы оказались вместе… То, что вы в д в о е м…)

Седой не верил в такие случайности, и может быть, он…

Был прав.

Мы действительно зачем-то оказались вместе, оказались вдвоем, и…

Сейчас за стеной, вот за этой стенкой, у которой стоит разложенный "книжкой" польский диван, сидит… Отголосочек Рыжей. Почти та же причесочка, почти тот же колер волос, тот же вздернутый носик, и если мысленно пририсовать к ее макушке кошачьи ушки, получится…

Наркотик плавает в моей крови и в мозгу, и сам мозг плавает и тащится и растекается , так почему бы не заставить какую-то его частику протечь сквозь эту хлипкую стенку и заглянуть в… Это же так просто сделать, и я знаю, как это

(они не умеют и не желают заниматься несколькими делами сразу… У них может быть только одно дело на поверхности, и потому они видят предмет п р а в и л ь н о…)

сделать – нужно вышвырнуть из мозга все лишнее, или вытеснить в глубину , а на поверхности оставить только одно, только одно – одну мысль, одно дело, одну…

Как говорила та…

(волчица?..)

То существо, для которого формы не имеют значения… Помни, что ты знаешь… Ты видел…

Кошки… Охотятся… НОЧЬЮ!

* * *

Сидящая на диване, рядом с торчавшим в трансе и пускающим тоненькую стройку слюны из левого уголка рта пареньком, рыженькая девка вздрогнула и, не открывая глаз, судорожно вздохнула. Охранник оторвал от окна ленивый взгляд своих узких, с косоватым разрезом глаз и уставился на нее. Открой девка свои глазенки, она бы опять вздрогнула, уже от страха – взгляд парня в камуфляже был не только тяжел, он ясно и недвусмысленно выражал одно тупое желание. Но девка не открыла свои глазенки, они смотрели куда-то внутрь , и прямо перед ними…

В какой-то черной пустоте перед закрытыми глазами Рыженькой вдруг возникли две желтовато-зеленые точки. Они приблизились и застыли, мерцая холодным светом от них веяло холодом – далеким, чужим и… Странно притягивающим. Эти точки – теперь уже желтоватые круги с черными точками посредине – спокойно манили ее к себе, вернее даже не ее, а что-то в ней. Что-то, сидящее очень глубоко, что-то скрытое в одном из самых отдаленных уголков сознания. Казалось, они холодно просили… Нет, предлагали :

– Дай мне это, а если не можешь дать, то не мешай мне брать, а когда я возьму, мы… поиграем, и тебе… может быть, понравится.

Эти желто-зеленые "глаза" были настолько реальны, настолько явственно видимы , что Рыженькая инстинктивно приоткрыла свои глазки и поймала тупой и тяжелый взгляд охранника. Одна простая и ясная мысль читалась в этом взгляде, но… Рыженькая почему-то не испугалась – первый раз за этот кошмарный вечер она не испугалась, страх не то чтобы исчез, а просто как-то отодвинулся, потому что…

Потому что, даже открыв глаза и видя перед собой вперившегося в нее угрожающе-похотливым взглядом здоровенного "качка", она продолжала видеть внутри эти два зеленоватых круга, и от них вместе с холодом веяло…

Покоем.

Холодной, равнодушной уверенностью – такой холодной и такой спокойной , что в ней просто не было места каким-то страхам и тревогам.

Этот холодный покой потянул ее к себе, и она легко отдалась на волю его уверенной притягивающей силе. Зеленоватые круги стали приближаться… Нет, это она стала приближаться к ним, распахивая перед ними все свое нутро и предлагая им взять то, за чем они пришли.

И холодный мерцающий свет этих "глаз" проник в какую-то страшную глубину ее существа, достал до самого дна – словно до самой матки, а потом еще глубже, намного глубже

(…вы любили?… Глубоко-с?..)

и…

Исчез вместе с "глазами" и с тем, что вынул из нее, вытащил из какого-то потаенного уголка ее сознания, из бездонного колодца ее сути – с тем, за чем приходили к ней эти желто-зеленые фонари – оставив ее вновь один на один с тупорылым "качком", похотливо пялившимся на ее едва прикрытые коротенькой юбкой ляжки.

К ней мгновенно вернулись тревожная тоска и страх, но… Где-то очень глубоко внутри осталась пустота . Словно давным-давно затянувшаяся ранка от удаленного зуба, но затянувшаяся сверху и оставившая внутри не заросшую полость. Эта "полость" как-то странно посасывала – странно, потому что "посасывание" это было одновременно и неприятным, и… Спокойным. Вызывающим и тоскливое ощущение пустоты, и… Покой. А потом, на одно краткое мгновение ей показалось,

(и тут же пропало…)

что где-то невообразимо далеко – так далеко, что расстояние уже просто не имело значения, – приоткрылась какая-то невероятно глубокая пещера… Нет, какая-то темная и невероятно глубокая глотка , и из нее вырвался насмешливый шипящий выдох:

– Поиграем?..

* * *

Пустота… Мне почти удалось увидеть ее, но не со стороны и вообще не снаружи, как-то изнутри. Почти удалось притянуть ее к себе и достать что-то из… А может быть, и не "почти", а удалось – я не успел понять, потому что вдруг…

Вдруг со всех сторон на меня навалилась жуткая тяжесть – не клещи,

(те клещи, которыми сдавила мне глотку рука охранника у ворот, по сравнению с этими были похожи на маленький слабенький п и н ц е т и к…)

а словно медленно сжимающиеся огромные тиски с обернутыми мягким войлоком рабочими гранями. Не больно, нет, а просто тяжело , и чем дальше, тем тяжелее… Откуда-то издалека, как сквозь толщу воды, до меня доносилось бормотание охранника:

– … Завтра, – говорил он, уставясь в монитор, – я сам удавлю твоего паршивого кота, и ты будешь смотреть, как он…

То ли под воздействием его слов, то ли еще почему-то, я попытался увидеть морду Кота с приоткрытой в злобном шипении пастью, но…

Пустота. Уже не тусклая, а ярко-красная пустота, и тиски давят все сильнее, и… Неизвестно откуда взявшийся, тревожный голосок Интеля:

– Это небезопасно… Одно дело, уходить в виртуальную реальность, и совсем другое – если она с а м а придет… Нельзя требовать от устройства то, на что оно не рассчитано – если у него нет защиты, вроде foolproof, оно может…

– Что оно может? – мысленно спросил я. – Сломаться? Ну и хрен с ним, какая разница, все равно нам всем полный пиз…

– Оно может пойти в р а з н о с, – отчаянно вскрикнул у меня в мозгу его голосок и тут же исчез, выдавился этими кошмарными тисками вместе со всем…

Тиски выдавили из меня все , кроме…

Кроме одного… кроме главного – жуткого в о я задравшей пасть вверхcanislupusи её же голоса: "Они охотятся… ночью!"

Я, и вправду, стал пустышкой , пустой картой , пустой емкостью , в которой медленно ворочалась… медленно и тяжело вздрагивала… Какая-то огромная и налитая жуткой силой…

ПРУЖИНА!!.

Неохотно сворачивающаяся под давлением налитых еще большей силой ТИСКОВ.

Отстраненным, равнодушно любопытным, почти выдавленным из меня сознанием я ясно понял, что как только тиски отпустят эту пружину , все будет кончено – от меня не останется НИЧЕГО, а со всеми остальными… Пружина

(или что-то жуткое… что-то, чему нет названия, потому что оно просто не нуждается ни в каких этикетках… ни в каких… не знаю…)

вырвется, разметав мою пустую оболочку на мелкие клочья, и тогда всем, кто останется здесь, всем остальным… Тогда помоги им Бог , но…

НЕ ПОМОЖЕТ!

НЕ ПОМОЖЕТ – радостно вспыхнула в моих чуть приоткрывшихся глазах полная луна, брызнув лучами по всей комнате, окатив охранника осколками…

… бесшумно (для меня) лопнувшего стекла монитора.

И за мгновение до того, как я исчез , до меня донесся громкий скрип, нет, скорее даже жалобный визг – где-то глубоко подо мной, под моей пустой оболочкой жалобно…

35.

… Застонали, почти взвыли пружины дивана, который и в лучшие свои годы был рассчитан лишь на среднестатистический вес среднестатистического гражданина Польской Народной Республики, где этот диван когда-то соорудили – еще во времена полноправного действия марксистских правил соотношения производительных сил и производственных отношений.

Ошеломленный охранник, медленно пришедший в себя после взрыва монитора, резко встал на ноги (кресло от толчка его икр откатилось на середину комнаты) и развернул к дивану свое закованное в камуфляж туловище и утыканное мелкими осколками стекла, все в неглубоких, но довольно сильно кровоточащих порезах, лицо.

Лучше бы он этого не делал…

Лучше – для него, потому что тогда он прожил бы оставшиеся ему три-четыре секунды на этом свете всего лишь в слабом шоке от неожиданного, резкого, но в общем, вполне рядового и хоть редко, но случающегося явления – огромного скачка напряжения в электросети, и как следствие, тяжелого сбоя в электронном оборудовании.

Но он повернулся, и от слабого шока не осталось из следа. Рот у него приоткрылся, руки безвольно повисли по швам камуфляжных штанов, взгляд сероватых глаз стал пустым и бессмысленным, из уголка рта потекла тоненькая струйка слюны.

За три-четыре секунды до перехода в лучший (или худший) мир охраннику пришлось

(испытать?.. Почувствовать?..)

узнать , что такое НАСТОЯЩИЙ страх. Потому что…

Потому что на разложенном "книжкой" стареньком диване, глубоко продавившемся от неожиданной (и никогда не планируемой для него) тяжести… На этом диване, на всей его двухметровой в длину (один метр, девяносто семь сантиметров, не считая бортиков) поверхности, свесив на пол мерно покачивающийся, гибкий, не меньше метра длиной хвост, полусидя-полулежа растянулся огромный…

ЗВЕРЬ.

* * *

То, что некоторые соплеменники застывшего сейчас с безвольно повисшими руками homo sapiens иногда называют душой, полностью утратило контроль над его мозгом – оно отчаянно металось внутри оболочки , охваченное диким, безумным страхом, как пойманный в хитроумную ловушку маленький зверек, и тщетно искало выхода .

Его мозг – этот инструмент, которым так гордятся иные представители вида homo sapiens, – оказался предоставленным самому себе, и как всякий инструмент, оторванный от рук того, кто может и умеет им пользоваться, стал почти бессмысленным и бесполезным.

Почти утратив контроль над телом – лишь поддерживая это тело в вертикальном положении и не давая ему упасть, – мозг лишь чисто механически, никак не реагируя, по инерции фиксировал идущие к нему от зрительных нервов сигналы: приоткрытую в шипящем выдохе пасть зверя, две пары огромных белоснежных клыков, глубокую, багрово-красную пещеру пасти и жуткий темный провал глотки, отведенные назад острые уши, неподвижно застывшие желтые глаза с черными расширяющимися и сужающимися (словно наезжающий и отъезжающий объектив фотоаппарата) точками зрачков, в которых мерцали отраженные лунные диски, светящиеся холодным и каким-то безжизненным светом… Глаза, не выражавшие никаких мыслей, никаких эмоций, а просто наведенные на объект, видящие цель.

Всего за одну секунду мозг – этот действительно хороший инструмент (если уметь им пользоваться, или хотя бы не мешать ему действовать), – принял и с фотографической точностью запечатлел, зафиксировал очень много зрительных сигналов, но лишенный контроля, лишенный управления , никуда эти сигналы не передал. Не привел в движение ни одной мышцы, не послал ни единого электрического разряда ни к одному участочку безвольно застывшего тела.

Через секунду, все так же по инерции, мозг зафиксировал уже не статичную картину, а движущееся тело зверя – его с бешеной скоростью надвигающуюся пасть, слегка согнутые и вытянутые вперед громадные лапы с мгновенно вылезшими из черных подушек лап серповидными когтями, и…

Один слабенький разряд под воздействием этого сигнала мозг все-таки послал – в мышцу, расположенную в основании шеи.

Голова охранника конвульсивно дернулась и откинулась назад, подставив прямо под летящие на нее клыки голую и совершенно беззащитную шею с тугой "веревкой" набухшей на ее правой стороне синевато-голубой жилы…

За мгновение до прямого контакта острых белоснежных клыков с натянутой, бледной, но по сравнению с клыками, какой-то нечистой, тусклой кожей шеи раскрытая пасть зверя повернулась, нижние клыки впились в шею спереди, перед набухшей жилой, а верхние – где-то далеко сзади, за ней. Одновременно мощные лапы ударились охраннику в грудь, ноги его подогнулись, тело от удара и огромного веса зверя как сломанная травинка завалилось навзничь, и…

Зверь, сомкнув пасть, резко мотнул башкой, одним движением вырвав из шеи вместе с кадыком, позвонками и глоткой почти всю шею ; голова охранника влетела в черный, еще слабо дымящийся провал, образовавшийся на месте лопнувшего экрана монитора, и тонкая окровавленная полоска мышцы, еще соединяющая голову с туловищем, разорвалась.

Голова с торчащим из темного провала, обрамленного кривыми осколками стекла, обрубком шеи осталась в развороченной коробке монитора, а обезглавленное тело брякнулось на пол и застыло, намертво придавленное к полу здоровенными передними лапами и всем весом огромного зверя.

Секунду постояв неподвижно, зверь разжал пасть, как-то брезгливо фыркнул и тряхнул головой. Из пасти выпал окровавленный ошметок и брякнулся на пол, рядом с торчащим из расстегнутого ворота камуфляжной рубахи разворочанным обрубком, и… Этот обрубок слегка шевельнулся – видимо все туловище в последний раз легонько дернулось – словно пытаясь дотянуться до ошметка и вобрать его в себя, вернуть, всосать то, что ему принадлежало…

Равнодушно отвернув голову от брошенного им и валяющегося на полу кровавого сгустка, зверь мягко попятился, снял передние лапы с распростертого на спине у стола туловища, бесшумно развернулся всем своим мощным и поразительно гибким телом, и покачивая хвостом двинулся к выкатившемуся на середину комнаты креслу. По дороге он остановился, слегка присел и брезгливо отряхнул сначала одну, а потом вторую переднюю лапу от налипших на них, но не причинивших никакого вреда толстым и твердым подушкам, мелких осколков стекла – совсем как кошка отряхнула бы замоченные в воде лапки.

Потом он двинулся дальше, остановился у кресла, осторожно тронул его лапой и, обнюхав сиденье, сначала сел, а потом лег на пол, оказавшись почти полностью скрытым за широкой и высокой спинкой кресла от глаз того, кто в любой момент мог (и неминуемо должен был) открыть дверь и войти в комнату.

Лишь часть хвоста, тугой змеей вытянувшегося на полу, могла быть замечена входящим от двери, но в комнате было много чего другого, на что этот входящий обратил бы внимание сначала – до того, как стал бы соображать, что могла значить эта вытянувшаяся на полу метровая серая змея. Да и не увидел бы ее никто – ни один из тех, кто мог (и должен был) войти сюда, раньше положенного ему срока, потому что…

Зверю из-под кресла был видел лишь небольшой нижний кусок закрытой двери и узкая щелочка между нижним краем дверной панели и полом. Но больше ему ничего и не надо было видеть. Зверь замер среди чужого его мира, чужой и враждебной среды, пропитанной вонью и смрадом неприятных ему существ, не похожих на него не только внешне, но и внутри,

(… потому что они не были в н у т р и, они каким-то образом выскочили н а р у ж у… Были в н е…)

а потому вызывавших лишь одно непреодолимое желание – разорвать, уничтожить, прекратить их опасное и неправильное существование простым и правильным способом, для которого он и был рожден, был создан, появился на свет,

(…дурацкий свет этого неестественно яркого и вызывающего глухую злобу шара, висящего под потолком, наверху… Зверь даже хотел было задрать голову и зарычать на этот шар, но… Не стал…)

появился здесь. Сделать это было несложно, и зверь знал это – знал, сколько здесь этих существ, знал, где они,

(… были тут еще двое каких-то… И таких же, и в то же время, немного н е таких… их почему-то не надо было трогать и… Даже приближаться, даже показываться им и в и д е т ь их не надо было, чтобы случайно не…)

а потому не испытывал ни тревоги, ни беспокойства. Все должно быть правильно, все будет правильно, и сейчас нужно просто ждать.

И Зверь вошел в ожидание, растворился в нем, легко и быстро исчезнув для любых глаз, кроме таких же, как у него – светящихся ровным холодным светом желтоватых фонариков с черными, время от времени расширяющимися и тут же снова сужающимися точками зрачков, наведенных на узкую щель между дверью и полом.

Зверь мог ждать так сколько угодно, время в этом ожидании для него не имело значения,

(было другим… Не текло в одну сторону…)

но он знал, что ждать ему осталось недолго. Игра началась правильно и скоро продолжится… Правила ее просты, понятны и неизменны – они никогда не менялись и не меняются, они просто есть , и они есть всегда.

Зверь легко и бесшумно повернул голову к стене, отделяющей эту комнату от соседней, и зрачки зверя неожиданно расширились так, что почти целиком закрыли желтые круги глаз, затмили их ровный холодный свет.

Поиграем?

36.

Во всех перегородках между всеми комнатами в доме были звукоизолирующие прокладки, а потолочные перекрытия – укреплены и проложены специальным материалом еще лет пятнадцать назад, поэтому звук лопнувшего монитора не проник на первый этаж, не был слышен в нижней гостиной, где на большом черном кожаном диване сидел Седой с какой-то раскрытой книгой на коленях, а у окна, в кожаном черном кресле перед светящимся огромным экраном включенного телевизора (с вырубленным звуком) – Лысый.

Не проник он и сквозь двойные рамы венецианского окна (пятимиллиметровые стекла) наружу, на участок и не донесся до двух парней из наружной охраны, торчащих неподалеку от дома, на запорошенной снегом дорожке, ведущей к гаражу у самых ворот. И уж тем более, не донесся он до гаража, где еще двое из наружной охраны долбили (один ломиком, а другой лопатой) промерзшую землю рядом с маленьким сугробом уже отброшенного снега и уже выковырянной из ямы землей и лежащим на снегу длинным, в человеческий рост свертком – завернутым в плотную брезентовую ткань телом.

Звук был услышан лишь охранником в соседней комнате, развалившимся в кресле и лениво наблюдавшим за сидевшей на диване, мертвенно бледной девкой в короткой юбчонке и тощим пареньком, откинувшим голову на спинку дивана, и, пустив тоненькую струйку слюны из правого уголка рта, блаженной идиотской улыбкой ухмылявшимся в потолок.

Взгляд охранника сполз от груди девчонки к еле прикрытым короткой юбкой ляжкам, и в мозгу у него медленно заворочалось глухое раздражение. Он не успел поучаствовать в развлечениях с другой привезенной бабой – правда, постарше этой, – потому что ездил с двумя "наружниками" за этой сладкой парочкой, потом неотлучно находился при них, а потом… было уже поздно. И вот теперь шеф всей охраны запретил не то что развлекаться, а даже пальцем тронуть это девку, а одно слово шефа всей охраны стоило куда больше, чем жизнь одного охранника, но…

Какого все-таки хуя, почему ему всегда так не везет, почему другие успевают и рыбку съесть и… Раздражение тут же сменилось рефлекторным страхом от этого, пускай хоть и мысленного, но все-таки залупания на самого , а потом – на раздражение от этого страха; парень глотнул, кадык на здоровенной шее дернулся, взгляд его узких, по-монгольски раскосых глаз нехотя съехал с ляжек девки и застрял на ее белых коротких сапожках.

Дорогая, поди, поблядушка, подумал он, и чего это с ней так возятся? Вон с той поиграли и… Додумать эту мысль до конца парень не успел – в этот момент до него и донесся какой-то хлопок , а за ним какое-то негромкое звяканье из соседней комнаты.

Охранник весь подобрался и настороженно прислушался. Вроде бы, до него донесся еще один какой-то глухой звук, но может, ему просто показалось… Он прикрыл глаза, чтобы ничего не мешало и вслушался снова: никаких звуков, спокойная тишина, только…

Только откуда-то из темноты выплыло что-то… Что-то бесформенное, огромное, с едва различимой кошмарной пастью, и из этой темно-красной пасти, из нутра какой-то невероятно глубокой – н е ч е л о в е ч е с к и глубокой – глотки вырвался мягкий шепот, с равнодушным любопытством то ли спрашивающий, то ли приглашающий: "П о и г р а е м?.."

Охранник резко распахнул глаза, машинально вытер вдруг вспотевший лоб и быстро огляделся: все оставалось на своих местах, девчонка, закусив нижнюю губу, по-прежнему смотрела на свои стиснутые на ляжках ладошки, а парень – с идиотской улыбкой дебила – в потолок.

Просто что-то померещилось… Трудный денек, и – ни палки, ни рюмки…

Однако, тот первый… хлопок не померещился. Конечно, в соседней комнате не могло случиться ничего особенного и непредвиденного – здесь вообще не могло случиться ничего непредвиденного: в доме находился сам Лысый вместе с самим Главным , а там, где присутствуют они , все всегда идет как надо и просто не может быть иначе, но… Проверить все равно стоило.

Охранник встал, буркнул резко вскинувшей голову и уставившейся на него распахнувшимися глазами девке:

– Не дергайся… –

(ну и блядские же глазища… Разложить бы ее прямо на полу…)

и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

В зале он огляделся и прислушался. Все было нормально. Слегка потрескивали догорающие в камине березовые поленья, и больше никаких звуков. Ни единого звука не доносилось и из-за закрытой двери, ведущей во вторую смежную комнату.

Охранник подошел к резной дубовой двери, приоткрыл ее и прислушался. Ничего. Тогда, притворив эту дверь, он подошел к двери во вторую комнату, на секунду застыл возле нее и тоже прислушался. Ничего. Ни звука. Странно…

Легкая иголочка беспокойства кольнула где-то в области диафрагмы – ведь там, в этой комнате стоял компьютер, а его напарник обожал разные дурацкие игрушки, типа "Звездных войн", "Червячков" и прочих детских… И всегда пользовался свободной минуткой, когда под рукой оказывался… И всегда включал звук – музыкальный фон, дурацкие писки, словечки, выстрелы. Сейчас у него как раз были свободные минутки – ведь тот мужик должен валяться в отключке или в глухом кайфе после приличной дозы ширева, – так почему же там так тихо ?

Впрочем, напарник мог и не включать звук. Мало ли, вдруг Начальник решит подняться и взглянуть на мужика – почему-то они затеяли с ним какую-то серьезную возню, – а Лысый не любит, когда его люди отвлекаются от дела на какие-то…

Иголочка беспокойства выскочила из подвздошья парня так же неожиданно, как и возникла, и он, рывком распахнув дверь, зашел в комнату.

И сделав несколько шагов, вернее, даже шажков, застыл на месте.

* * *

В нижнем зале Седой, не отрываясь от книги, негромко спросил:

– Ты слышал, что он болтал? Красный песок, какой-то зверь…

– Да, конечно, – мгновенно оторвав взгляд от экрана телевизора, сказал Лысый.

– Что это может значить?

– Возможно, ничего, – после секундной паузы пожал плечами Лысый, – возможно, просто бред…

– Но он отвечал сразу, почти не задумываясь и… Словно выплевывал то, что давно уже торчало в нем. Не придумывал на ходу . Или мне показалось?

– Нет, не показалось, – помолчав немного, ответил Лысый. – Я тоже обратил внимание… Прежде всего, ему знакомо действие ширева.

– Он что, наркоман? – Седой поднял взгляд на Лысого, и в глазах его промелькнуло легкое удивление.

– Нет, – отрицательно качнул головой тот, – он не наркоман.

– Так откуда же…

– Возможно, какая-то операция, а потом – обезболивающее. Раньше в больницах часто пользовались, анальгетики ведь дороже, ну и… Но он не наркоман. После первой дозы в машине он даже не понял… Он понял про первый укол, только когда закатал рукав для второго и заметил след – я наблюдал за ним и видел .

– У него почти отсутствовала реакция, когда при нем ликвидировали эту… "милку", – с вопросительной интонацией пробормотал Седой.

– Ну, хоть первая доза и была пустячной, но это все-таки доза , а уж после второй… – небрежно пожал плечами Лысый, только… слишком небрежно, и это не укрылось от глаз Седого. – Реакции заторможены… Это нормально.

– Вот как? – медленно произнес Седой, в упор глядя на собеседника. – Но тебе тоже что-то показалось странноватым. И в его ответах, и потом… Зачем скрывать? Скажи, как есть .

Лысый спокойно выдержал взгляд собеседника, дождался, пока тот первый отвел глаза, а потом ровным тоном сказал:

– Я и не думал ничего скрывать. Просто я обратил внимание на его глаза. Он испытывал страх – заторможенный, но страх, потому что понял, что это не блеф. При страхе человеческий зрачок всегда реагирует одинаково – он расширяется. Как при боли. Но у него зрачки… Сузились.

– Ну? И что это значит?

– Я не знаю, – после секундной паузы сказал Лысый. – Видимо, бывают исключения. И еще одно… Под воздействием такой дозы, как вторая, человеку очень трудно скрывать что-то и почти невозможно молчать. Единственный выход… Ну, как бы держать наготове какую-то легенду – заранее держать ее на поверхности , – и после укола сразу выплеснуть. Но для этого нужна специальная подготовка, которой у него…

– Которой у него, конечно, нет, – буркнул Седой.

– Нет и быть не может, – согласно кивнул Лысый.

– Значит, весь этот бред про какого-то… зверя, про песок – красный песок – не легенда?

– Не легенда, – подтвердил Лысый. – Не специальный трюк. Это… Получилось как-то естественно. Это действительно торчало в нем, и похоже, он сам в это верит. Даже скорее всего верит.

– Так что же, он – псих? – недоверчиво нахмурился Седой. – Просто ненормальный, у которого уже глюки…

– Я не знаю, шеф, я – не психиатр. Можно, конечно, показать его кому-то… В конце концов, под гипнозом он выложит все до конца, и никаких проблем с этим не будет, но… Если уж говорить начистоту, то я не уверен, что… – он запнулся, как-то странно напрягся и пробормотал, – что хотел бы это выслушать.

– Как это? Что ты хочешь ска…

– Да нет, ничего, – отмахнулся Лысый, расслабился, словно усилием воли отогнав от себя что-то, и уже обычным тоном сказал, – меня лично занимает другое…

– Вот как? – приподнял брови Седой. – И что же?

– То же, что и вас, шеф, – произнес Лысый, точно повторив мимику Седого. – То, зачем он вообще здесь.

– Ты хочешь сказать, то, как погиб…

– Да. Он произнес одну… занятную фразу, шеф, когда думал, что кроме вас и него в комнате никого нет, – Лысый на секунду задумался. – Сейчас, вспомню точно. Ага, вот: Вы хотите, чтобы я объяснил вам то, чего не может быть. Если бы это реально могло быть, вы бы сами давно нашли объяснение, но вы не нашли, а значит, его просто нет.

– Ну, и что? Он действительно так думает?

– Да, он действительно так думает. Но дело не в этом, шеф. Дело в том, что… Похоже, он прав.

– То есть как? – уже не притворно, а на самом деле изумился Седой. – Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать только то, что вы и сами знаете, – слегка подавшись вперед, каким-то тусклым, бесцветным голосом проговорил Лысый. – Если бы было какое-то нормальное, логическое объяснение, мы бы его нашли, но… Мы его не нашли. Экспертизу – повторную экспертизу – делали в такой лаборатории, где… Ну, вы сами знаете. И там тоже не нашли. Значит объяснение находится за пределами…

– Ну да, – перебил Седой, – он плел что-то про… В другой плоскости , с другой стороны … Ну, и что, по-твоему, должен означать этот бред? Зверь величиной с дом … У тебя тоже крыша поехала?

– Насчет "плоскости" и "другой стороны" – возможно, он пытался выразить что-то доступными ему словами. Что-то такое, для чего у него других – более точных и, м-мм… понятных слов не нашлось…

– Ну, со словами у него все должно быть в порядке, – раздраженно пробормотал Седой. – Он же когда-то был переводчиком, и в конце концов, это их профессия, и если уж спец по словам не может…

– Вот это меня и… настороживает, шеф, – перебил его Лысый. – И если мы оставим в стороне то, что сразу сбивает с толку и наводит на мысль о бредовых галлюцинациях… Я имею в виду, величиной с дом… Ну, допустим, что при сильном шоке все размеры и пропорции могут смещаться, причем, очень сильно смещаться… Так вот, если отбросить это , то у нас остается… Что у нас остается, шеф?

– Зверь, – криво усмехнулся Седой. – Зверь и… красный песок. То ли пустыня, то ли дно … Замечательная картина. В натуре, один к одному – на Сущевском Валу, в районе Масловки. Ну, и как прикажешь это понимать, Саид ?

– Не знаю, – тоже как-то кривовато улыбнулся Лысый. – Не знаю… Но вмятины – те сдавы – у него на туловище. Представьте себе на секунду, что человека хватают поперек туловища какие-то… Клыки. Очень большие клыки очень большого зверя…

– Величиной с дом , – брезгливо фыркнул Седой и недоверчиво покрутил головой.

– Неважно, – без улыбки отреагировал Лысый. – Пускай, не с дом, если это вас сейчас сбивает, но большого .

– А ты видел в наших широтах, или вообще где-то зверей, хищных зверей – прищурившись, осведомился Седой, – в чью пасть влезло бы туловище человека? Тогда поделись опытом, потому что я…

– Не видел, – перебил его Лысый. – Но это не значит, что никто не видел. И потом, мы же сейчас просто… фантазируем. Почему бы не поиграть… – он вдруг запнулся, прикрыл глаза и замер.

– Ты что? – нахмурился Седой.

– Нет… Ничего, – раскрыв глаза, в которых на мгновенье мелькнуло какое-то… удивление, – пробормотал Лысый. – Просто здесь… жарковато.

– Ну, ладно, – буркнул Седой, – поиграем, – он глянул на тлеющие в камине головешки, вспыхивающие красными искорками от автоматически включавшегося поддува, и вдруг…


Две искорки вспыхнули не красным, а ярко-желтым светом, и Седому на мгновение померещилось, что на него уставились два холодных желтых глаза, а из какого-то темно-красного провала под ними, похожего на какую-то жуткую, невероятной глубины глотку, вырвался шипящий шепот, с какой-то равнодушной издевкой спрашивающий или… приглашающий:

Поиграем?..

Седой зажмурился, потом тут же распахнул глаза, и… Ничего не было – нормальные красные искры на тлеющих головешках.

– Душновато, – пробормотал он. – Ладно… Допустим, такой зверь хватает… Представим в натуре. Что получается? Такие клыки моментально пропарывают тело насквозь! Раздирают на…

– Не обязательно, – перебил его Лысый. – Хищники перетаскивают своих детенышей – хватают за загривок, – не оставляя ни царапинки.

– Он же не детеныша ухватил! Он… Тьфу, ебить твою… кто – он! Я уже тоже начал…

– Не только детенышей, – опять перебил Лысый. – Скажем, кошка иногда не сразу кончает жертву, а долго играет с ней, с живой – хватает, встряхивает, выпускает, опять хватает… Легонько придушивает, конечно, но сразу не перекусывает . Только когда уже хочет, когданаиграется.

– Хватает-встряхивает, – раздраженно буркнул Седой, но вдруг запнулся и медленно повторил уже с другой интонацией: – Хватает… Встряхивает… Почти не было наружных повреждений, а внутри – ни одной целой кости… Вообще одна каша. Встряхивает… Да ты что же, правда, думаешь?.. – он медленно снял очки и широко раскрытыми глазами уставился на Лысого.

– Не я думаю, – быстро ответил тот. – Вы сами включили воображение, стали думать в другой плоскости – можно сказать, с другой стороны , – и у этой игры, у этой фантазии , оказалось, тоже имеется своя логика. А насчет наружных повреждений… Их не совсем не было – выбитые сильным ударом зубы, разбитый рот…

– Ну, это – он, – быстро и с каким-то облегчением сказал Седой. – У него, вон, даже шрамики на суставах до сих пор видны. Это…

– Это – он, – кивнул Лысый, подошел к камину и уставился на тлеющие головешки. – А теперь представьте себе его, – он обернулся и указал глазами на потолок, – и того , стоящими друг против друга. Да еще вспомните, что тот всегда таскал с собой… – Лысый навел указательный палец на трехстворчатое окно, отведя большой вверх, – волыну. И скажите, мог ли в нормальной ситуации этот , – он опять показал глазами на потолок, – легко и просто вышибить зубы тому ?

– Ты прав, – хрипловато пробормотал Седой, – это невозможно. Значит…

– Это возможно, но при одном условии: если тот не мог сопротивляться. Если, скажем… Если он торчал в глубоком шоке , а этот – не торчал. А от чего тот мог застыть столбом и даже не попытаться… Что могло быть где-то рядом такое

– Постой, – покачал головой Седой, – подожди… Когда ты говорил про игры кошки с… Ну, с какой-то жертвой и про то, что она долго не перекусывает… Погоди, ведь чтобы так играть, так хватать и встряхивать… Ты соображаешь, насколько кошка больше… Ну, мыши, там, или… Так какой же величины, какого размера должен быть?.. – он запнулся и застыл с полуоткрытым ртом.

– А какого размера, – задумчиво и как-то вкрадчиво произнес Лысый, – должно было быть нечто такое, от чего сильный и тренированный мужик застыл в ступоре и позволил совсем не тренированному и… вообще похлипче – разворотить себе пасть? Пожалуй, что, – он пристально посмотрел на так и не закрывшего рот Седого, – с дом . А если и поменьше, то… Ненамного.

– Почему тогда этот не застыл в ступоре, если они были вместе? – требовательно спросил Седой. – Если это нечто , как ты говоришь, было рядом, то почему?.. Нет, этого просто не может быть! Ничего этого не может быть – какой-то бред, и теперь мы втягиваемся в этот…

– Это очень может быть, но конечно, быть не может то, чего не может быть… Это не я говорю, шеф, – покачал лысой башкой его собеседник. – Это он вам сказал… Слова из какой-то там песенки – не помню, какой… И я не больше вашего знаю ответы на все "почему". Только…

– Что – только? – быстро переспросил Седой.

– У вашего… бывшего партнера был один… талисманчик, – медленно и как-то странно запинаясь, – проговорил Лысый. – Он показывал многим, и мне в том числе… Такая лапка. Такая кошачья лапка, вроде…

– А-а, – отмахнулся Седой, – дела давно минувших дней. Еще мальчишками мы увидали на пустыре какую-то кошку… С лишаем на боку. Ну и…

– Кошку? – каким-то странно глуховатым голосом переспросил Лысый. – Кошку, – задумчиво повторил он. – Знаете, что я вам скажу про него, шеф? – он вскинул глаза к потолку и тут же снова перевел их на Седого.

– Ну? – тоже как-то глуховато спросил тот.

– Он мне не нравится.

– Не нравится, не ешь, – машинально пробормотал Седой, отвел глаза и уставился в камин. – В конце концов, закопаем потом, и всего делов. А с девчонкой…

– И девчонка не нравится, шеф, – с какой-то странноватой настойчивостью перебил его Лысый. – И кот в квартире… Когда мы забирали эту его "милку", он не убежал, не спрятался, он просто смотрел… он рассматривал – равнодушно и с какой-то, – голос Лысого как-то странно звякнул, – издевкой , словно…. словно…

– Э-э, брат, да у тебя, кажется, нервишки пошаливают, – протянул Седой, медленно освобождаясь от какого-то непонятного ощущения, вкрадчиво вползшего в него и ворочавшегося последние минут пять где-то глубоко внутри. – Мнительный ты стал, Сидор, ох…

– Вы прекрасно знаете, что у меня не может быть никаких нервишек и что я – не мнительный, – ровным, холодным голосом

(как вилкой о нож… или ножом по стеклу, мелькнуло в голове Седого)

произнес Лысый, и непонятное ощущение, от которого Седой уже почти освободился, вдруг снова оказалось внутри него – словно расслабившись на мгновенье и утратив бдительность, он позволил всем порам тела раскрыться и впустить это в себя.

– Хорошо, – сдался Седой, – ты знаешь, сколько весит для меня каждое твое слово. Объясни, наконец, по-человечески: что тебе не нравится? Что тебя колет ?

– Это не объяснишь, – покачал головой Лысый. – Даже классики, – он усмехнулся, – когда пытались как-то выразить… А я, ведь, знаете, тоже книжки читал, и не только на родном… – Лысый щелкнул пальцами. – Но у них ни черта не получалось – шестое чувство, там, чуять опасность, находить воду… Словом, чушь все это, насрать и забыть, – твердо заключил он.

– Так что же тогда не чушь?

– Понимаете, любая угроза, любая опасность, – помолчав, сказал Лысый, – неважно, в ком или в чем она сидит, дает о себе знать. Дает… определенный сигнал – как радиосигнал в эфире. И задача определенного раздела соответствующей подготовки заключается в том, чтобы развить у тренируемого способность воспринимать этот сигнал. Делается это, – он задумался, – во многом на ощупь, методом "тыка", потому что никто толком не знает… Хотя определенные методики существуют. Как правило, эта способность проявляется – если вообще проявляется – в стрессовых, критических ситуация, но иногда… В общем, если мое слово весит для вас хотя бы четверть того, как вы сейчас изобразили… ну, или дали понять, то вот оно: в этом парне, – он кивнул на потолок, – что-то сидит. И это что-то … Оно… очень опасно .

– Чем может быть опасен накаченный ширевом, беспомощный?..

– Я не говорил вам, что он опасен, я сказал: в нем . И то же самое – почти с самого начала – говорил этот мальчишка-охранник, потому что у этого паренька тоже иногда срабатывает… Ну, то, о чем я говорил. Помните, мы примерно год назад устроили проверочку – хотели посмотреть, как он среагирует на?.. Ну, тогда к нему на выходе из кабака подошли… Кстати, заодно и мальчишку проверили. Так вот, мальчишка потом говорил, что он обратил внимание, как тот смотрел на все. Знаете, что он сказал? – Лысый на секунду наморщил лоб. – Сказал: Не знаю, испугался он или нет, но смотрел странно, даже… Не смотрел, а как-то… р а с с м а т р и в а л – совсем, как его кот…

– Ты мне этого не говорил, – буркнул Седой.

– Да я и не придал тогда этому никакого значения, – отмахнулся Лысый. – Мальчишка проверочку прошел на пять с плюсом – это даже обошлось нам в одного… Вошел, как говорится, к нему в доверие, словом… Все шло своим чередом, но теперь…

– Но теперь ты решил придать этому значение. Ладно, чеши дальше.

– Словом, так… – собравшись с мыслями, заключил Лысый, – сам по себе этот мужик ничем не опасен, сам по себе он – вообще пустое место, пусто… – он вдруг замолк, как странно зафисксировал взгляд в пустоте и еле слышно пробормотал: – Ну да, пустышка , я потому и не вижу ни черта, но ведь так не быва… так не может…

– Эй, я ни черта не слышу! Что ты там бормочешь? – нетерпеливо окликнул его Седой. – Ну, он – пустое место, это я и без тебя знаю, так в чем…

– Да, шеф, – встряхнулся, словно выбираясь из какой-то дремоты, Лысый, – конечно, сам по себе он – пустышка, о которой и говорить-то не… Но то, что может бытьв нем…

– Ну что за муть! В нём… – легонько развел руками Седой и окинул Лысого каким-то почти сочувственным взглядом. – Ну подумай сам, ты прошел через такое , а теперь несешь какую-то…

– Оно может быть , шеф, а значит, есть , – вдруг стиснув зубы и сцепив руки за спиной, сдавленно и с силой выговорил Лысый. – Оно как-то затаилось, свернулось оно не дает себя видетьмаскируется пустотой , но…

– Ладно, – резко оборвал его Седой. – Я не понимаю, но… Тебе с бугра видней. В конце концов, это – твоя работа, твоя вотчина и… Ладно. Что ты предлагаешь? Говори, и мы сделаем так, как ты скажешь. Ну?

– Закрыть его! И… тех двоих – тоже !

– Прямо сейчас? Даже не расспросив как следует девку? Ты забыл, о каких бабаках, вообще о чем идет речь?!

– Ладно, с девкой потом… В девке порой мелькает лишь… отражение того, что в нем, а вот в нем…

– Что значит отражение? Что ты хочешь ска…

– Не знаю, шеф! Знаю одно – его нужно… Вернее это нужно убрать! Ликвидировать! Пока… не поздно.

– Вот так, сразу? Перечеркнуть все потраченное… Сегодня ?

– Вчера , шеф! – сорвавшись на фальцет вдруг рявкнул лысый собеседник Седого так, что тот вздрогнул. – Сегодня… Сейчас! Пока его еще что-то тормозит, что-то сдерживает, но… Если то, что его держит … Если это что-то отпустит , то оно… – Лысый закрыл глаза, и на лбу у него вдруг выступили капли пота. – Оно может вырваться, – хрипло прошептал он, не обращая внимания, просто не видя , изумленный взгляд Седого, вытаращивщегося на его вдруг ставший влажным лоб. – Оно – вырвется, оно…

Тело Лысого, как-то мгновенно и хищно подобравшееся и каким-то непонятным образом ставшее от этого длиннее и тоньше, вдруг пробила, как электрический разряд, судорога, он круто развернулся спиной к камину, и из его раскрывшегося рта вырвался свистящий и как-то отчаянно позвякивающий

(вилка о нож… или нож по стеклу…)

шепот:

– Оно… уже… ЗДЕСЬ.

Словно на каком-то заржавевшем шарнире Седой развернул туловище, передвинув негнущуюся, словно тоже заржавевшую, ногу, и уставился на аркообразный проем – выход в нижний холл, – где… Никого не было. Проем был пуст.

На словно плохо смазанной, заскрипевшей от тяжелого напряжения и с трудом, неохотно поворачивающейся шее Седой повернул голову к Лысому, слегка пригнувшему башку и вперившемуся взглядом в пустой проем, а потом – обратно. И когда он закончил поворачивать ее обратно, на том месте, где мгновенье назад никого и ничего не было, он увидел…

От того, что (вернее, кого ) он увидел, его глаза моментально застыли бессмысленными стеклянными пуговицами, "пуговицы" эти закатились вверх, оставив в глазницах лишь голубовато-белые шарики, испещренные тоненькими красными ниточками кровеносных сосудиков, и…

Больше Седой в своей жизни уже никогда ничего не увидел. И что гораздо важнее – в чем ему, можно сказать, здорово повезло, – больше он уже никогда ничего не чувствовал, потому что, на мгновение потеряв сознание и рухнув навзничь, раскроил себе череп об острый угол кирпичной облицовки камина, забрызгав кровью и серой кашей мозгов чугунную каминную решетку.

Лысый же быстро – очень быстро, почти невероятно для homo sapiens быстро – завел правую пустую ладонь за спину и вытащил ее оттуда уже не пустой, а сжимающей автоматический пистолет системы "Макаров", дуло которого, вынырнув из-за спины, уверенно и четко двинулось вперед и вверх, ловя на прицел раскрытую и нацеленную на горло Лысого, жуткую и, как ему показалось, невозможного , просто немыслимого размера пасть летящего…

Летящего в почти невероятном для обычного, земного существа прыжке Зверя.

Но с какой бы скоростью ни двигалась рука Лысого – а двигалась она с почти невозможной, почти нечеловеческой быстротой, – Зверь двигался быстрее . И его пасть с громадными клыками, на которых красноватыми огоньками вспыхивали в капельках слюны отражения от искорок в камине, уже нависала прямо над Лысым.

Не умом, а инстинктом Лысый понял, что не успевает, что уже не успеет совместить цель с "мушкой" ствола, что уже невозможно даже успеть дернуть спусковой крючок, но… В последнюю секунду своей жизни ему все же удалось сделать невозможное – в это мгновение он был уже не человеком, а машиной , специально созданной и запрограммированной для таких невозможных действий. И один раз Лысый все-таки успел нажать на спусковой крючок. Опоздав совсем чуть-чуть, самую малость, но…

Один раз – успел…

37.

Второй охранник наверху умер быстро. Увидев на полу обезглавленное туловище своего напарника и торчащий из черной, дымящейся дыры монитора окровавленный обрубок шеи, он застыл в шоке. А потом, увидев прямо перед собой возникшего ниоткуда

(мгновенье назад его не было, и вот, он – е с т ь!..)

Зверя, охранник дернулся… Повинуясь мозговой команде, организм человека выбросил в кровь огромную дозу адреналина, включился самый могучий инстинкт – инстинкт жизни – охранник круто развернулся и ринулся к двери. Тогда Зверь, почуявший адреналин в крови двуногого существа раньше, чем оно вздрогнуло и пришло в движение, прыгнул и тяжелой когтистой лапой сломал охраннику шейные позвонки, швырнув этим ударом уже безжизненное тело на дверь.

С глухим ударом тело врезалось в дверь черепом, распахнуло ее и брякнулось плашмя на пороге – ноги в комнате, голова и туловище в зале, – и застыло, как-то нелепо подогнув под себя руки и раскинув ноги, под лапами вставшего над ним Зверя.

Зверь слегка разозлился – был недоволен, что игра закончилась так быстро. Ухватив безжизненное тело за плечо, он, рыча вытащил его из комнаты и проволок по всему залу, к камину. От безжизненности туши, которую он тащил, Зверь пришел в еще большее раздражение, мотая тугим полосатым хвостом, вернулся в комнату, ухватил за ногу второе, безголовое, туловище и рыча выволок и его в залу, но не стал тащить к камину, а бросил возле большого стола в центре.

Больше здесь, наверху, делать Зверю было нечего – два существа в другой комнате, за закрытой дверью были ему не нужны.

Он чуял их, они раздражали его, но… Они не были тем , зачем он пришел сюда, зачем появился здесь. Зверь не знал, откуда он это знает, хотя какой-то слабый шорох в глубине его мозга, вроде бы, пытался что-то объяснить ему – пытался пропищать какую-то мысль, но этот шорох был очень слаб и совсем не интересен Зверю. Более того, это шорох лишь раздражал его, и Зверь раскрыл пасть, издал шипящий рык и качнулся в сторону закрытой двери…

Словно сообразив, что может добиться обратного результата, этот слабенький писк в глубине мозга Зверя мгновенно умолк, он облизнулся,

(…кусище красного мяса лениво прошелся по клыкам и усатым губам!…)

секунду постоял, не двигаясь, потом круто и бесшумно развернулся на все четырех лапах и неторопливой рысцой двинулся к полуоткрытой тяжелой резной двери, ведущей на лестницу.

Громадные клубки мышц лениво перекатывались в основаниях его передних лап… Паркет потрескивал под этими тяжелыми лапами, и на лакированной поверхности оставались царапины от огромных когтей. Зверь мог убрать когти, мог втянуть их очень глубоко и двигаться совершенно бесшумно, но ему хотелось оставлять эти царапины и ему нравилось слышать слабое потрескивание половиц паркета…

А вот по лестнице, узкой и неудобной для него, Зверь уже спустился бесшумно – ухитрился сделать это так, что ни одна из довольно хлипких и, уж конечно, не рассчитанных на его вес, ступенек даже не скрипнула.

Внизу зверь на мгновенье замер, соображая, с чего начать: тяжелая, обитая кожей дверь вела на улицу – туда еще рано. За гладкой деревянной – пустое помещение, откуда доносился слабый запах еды.

(паршивой… и х еды…)

А за приоткрытой тяжелой, резной – холл, аркообразный проем и просторная зала, как наверху, в которой… В которой находились еще двое из тех, за кем и за чем он пришел. Причем, один из них…

Он отличался от остальных. Он был.. Не то, чтобы опасен, но… С ним нужно было действовать быстро и… Серьезно.

Медленно, почти крадучись, Зверь двинулся к тяжелой резной двери. Хвост его напрягся и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал мотаться из стороны в сторону. Серьезно?.. Да. Но в серьезности и заключается суть настоящей игры.

В серьезности и в правильности.

38.

Лысый умер не так быстро, как двое охранников наверху.

Пуля, выпущенная из "Макарова", прошла в нескольких миллиметрах от правого уха Зверя – он дернул в прыжке башкой влево – и засела в потолочном перекрытии. Выстрел слегка опалил правую сторону огромной кошачьей морды, и заставил Зверя на мгновенье прищурить правый глаз. Но это никак не повлияло на точность его движений, а только… Разозлило.

Под ударом правой лапы Зверя, подкрепленным всем его весом, Лысый стал мгновенно заваливаться на спину, а указательный палец правой, уже откинутой в сторону и потому не опасной для Зверя, руки инстинктивно напрягся, чтобы снова нажать на спусковой крючок (уже бессмысленно – дуло пистолета отклонилось далеко от траектории, соединявшей его с головой зверя). И палец нажал на спусковой крючок, вызвав второй выстрел, только нажал он уже после того, как Зверь сомкнул челюсти на запястье правой руки, и указательный палец вместе с кистью отделился от всей руки.

Пуля вонзилась в тяжелую резную дверь, а кисть, сжимающая пистолет, шмякнулась на пол, вздрогнула и застыла, похожая не на два, соединившихся друг с другом, а на один предмет. Рухнувший навзничь Лысый не вскрикнул, не застонал, вообще не издал ни звука, а лишь по-детски комично засучил ногами.

Он сучил ногами еще целую минуту, пока был жив и в сознании (по-прежнему не издавая ни звука) – пока под клыками и зубами Зверя трещали ломающиеся кости его челюстей и скул, вылетали зубы, раздирались лицевые мышцы, хрустела переносица и из разорванной кожи и мяса лица, вернее, того, что было лицом, хлестала кровь.

Когда Зверь, оторвавшись от головы и впившись клыками в шею, перекусил сонную артерию, от физиономии Лысого остались только редкие, словно выщипанные брови и глаза. На месте всего остального – всего, что ниже, – было… Да, практически, не было… ничего.

Опаленную часть шкуры на морде Зверя – с правой стороны – начало саднить, и он разозлился по-настоящему. Кроме того, внутри него вдруг, резким скачком, проснулся голод. Яростно мотая хвостом, он издал низкий рык, тряхнул головой – с окровавленной пасти во все стороны разлетелись красные брызги, – и перепрыгнул на распростертое у камина тело Седого.

Сначала он, задрав голову, слизнул с кирпичной облицовки камина серый сгусток – шматок вытекшей каши мозгов. Потом, злобно фыркнув – не понравилось, – Зверь опустил башку, раскрыв пасть, лапами легко разодрал ткань рубахи на груди Седого и впился клыками глубоко в основание его еще теплой шеи. Еда была не такой уж вкусной, но это была еда , а Зверь хотел жрать.

И он жрал, легко вырывая куски теплого мяса из шеи, а потом из плеч и груди того, кто не дождался смерти от лап или клыков Зверя и превратился в еду по нелепой, но очень счастливой (для него) случайности.

Зверь жрал… Но он не успел даже наполовину утолить так резко проснувшийся в нем голод, когда из холла послышался слабый металлический звук – щелкнул замок на железной, обитой кожей, входной двери. А еще через секунду на пороге просторной комнаты возникла человеческая фигура в пятнистой камуфляжной форме. В ее правой руке был зажат точно такой же черный предмет, какой сжимала валявшаяся на полу оторванная кисть Лысого.

Шарящий по комнате, настороженный и слегка испуганный взгляд застывшего на пороге человека метнулся от распростертого тела Лысого к камину и… Встретился с двумя немигающими желтыми фонарями, из центра каждого из которых на него уставились темные круглые дула зрачков Зверя.

Зрачки человеческих глаз мгновенно расползлись по всему периметру радужных оболочек, рот человека приоткрылся, губы скривились в гримасе дикого ужаса, а тело дернулось и так и застыло – с нелепо отведенной в сторону рукой. Пальцы этой руки медленно разжались, и черный предмет, таящий в себе смертельную угрозу всему живому,

(какой-то п р о т и в о п о л о ж н ы й всему живому…)

с глухим стуком упал на жесткий ворс коврового покрытия.

Зверь не удивился происшедшему. Он знал, что единственный, кто мог здесь действовать иначе, кто мог вообще хоть как-то действовать (потому что мог отключать ненужный и бесполезный в такой игре мозг и приводить в действие инстинкт ), уже выведен из игры – валяется без кисти на правой руке и без лица. Все же прочие – лишь пешки в этой игре, которые еще продолжают двигаться лишь по инерции, еще не успев своим пешечьим сознанием понять, что игра закончена.

Зверь, конечно, не думал об этом в такой форме, он вообще не думал – ему не надо было думать. Он просто… Знал. И потому плавно и быстро, но почти не спеша, двинулся к застывшей на пороге фигуре, не отрывая от как будто остекленевших глаз парня из наружной охраны свои желтые фонари с черными дулами зрачков, в которых светилось…

Равнодушное любопытство и холодноватое приглашение.

Поиграем?..

39.

Из-за плотно закрытой тяжелой двери до Рыженькой доносились какие-то звуки – странные звуки, – но она сидела, не двигаясь, глядя прямо перед собой, по-прежнему держа стиснутые ладошки у себя на ляжках.

Через какое-то время звуки стихли, но охранник не появлялся. Рыженькая посидела еще немного, потом встала и медленно – противная слабость в затекших ногах, мурашки по коленкам – подошла к окну.

Полная, но какая-то тусклая луна, видимо затянутая полупрозрачными облачками, освещала деревья и кусты от которых на снег ложились длинные тени. Тени были неподвижны, как и сами деревья и кусты, вся картинка напоминала… Что-то вроде слайда – застывшее статичное изображение, ни одного движения, ни единого порыва ветра, ничего такого. Даже две человеческие фигурки вдалеке, у бетонного гаража, похожего на какой-то бункер, казалось, застыли, хотя когда Рыженькая всмотрелась пристальнее, она увидела, что фигурки все-таки двигаются – эти двое, кажется, зачем-то рыли яму. Но все остальное, вся картина была неподвижна и своей неподвижностью навевала какое-то тоскливое ощущение, какую-то очень одинокую…

Ощущение жуткого одиночества вдруг навалилось на Рыженькую, обволокло ее всю мягкой, но жутко тяжелой пеленой и заползло в каждую щелку, каждую приоткрытую пору ее кожи. Она понимала, или ей казалось, что понимала природу этого чувства – ведь она действительно была одна , и ей неоткуда было ждать помощи или хотя бы участия,

(не от этого же введенного в полную прострацию парня, сидевшего на диване и бессмысленно улыбавшегося в потолок… струйка слюны так и стекает у него по подбородку…)

но еще каким-то очень далеким краешком сознания она чувствовала, что это одиночество… чужое.

Оно было слишком тяжелым и слишком… Большим. Словно где-то очень далеко – так далеко, что расстояние уже просто не имело значения, – кто-то огромный , кто-то невероятно большой

(или что-то, невероятно большое…)

каким-то образом передал ей маленькую частичку своего одиночества, но даже эта частичка, даже эта крохотная доля – слишком велика для нее и… Вообще для человека. И потому эта частичка сейчас сдавит ее и просто убьет, потому что человек не в состоянии, просто не может выдержать такой тяжести, и…

Одиночество вдруг исчезло – пропало так же неожиданно, как навалилось секунду назад. Рыженькая судорожно вздохнула и хотела было уже отвернуться от неподвижной, совершенно статичной картинки за окном, как вдруг увидела…

На картинке возникло движение. Сначала Рыженькая увидела тень, скользящую по снегу от дома к бетонному гаражу, и подумала, что ей это просто мерещится, поскольку в первое мгновение тень скользила сама по себе – рядом нигде не было того, кто ее отбрасывал. Да и кто, или… что могло здесь отбрасывать такую тень? Ведь это явный силуэт огромного хищного з в е р я , а такие… Такие звери здесь не водятся, их здесь просто не может быть, потому что это…

Там, где мгновенье назад никого и ничего не было, возник… Возник тот, кто отбрасывал тень.

Мозг Рыженькой сработал, как отлаженный часовой механизм и выплюнул четкую и простую формулировку: представитель одного из самых крупных видов семейства кошачьих . Потом мозг вытащил из каких-то своих глубин другое определение – из ее самой любимой в детстве книжки: полосатый, который приходит ночью…

Легкое, полупрозрачное облачко соскользнуло с луны, ее тусклое свечение стало ярким, и Рыженькая увидела, что двигавшийся с удивительной для такого крупного и мощного создания грацией зверь – не полосатый. Тусклые полосы были видны лишь на его хвосте – толстом выгнутом шланге, легонько качавшемся из стороны в сторону, в такт движениям мощных передних и задних лап. А весь зверь был одного, дымчато-серого цвета, и лишь на морде, возле усов, виднелись темные, почти черные пятна. Тем не менее это был явный представитель семейства кошачьих

(… кто еще может двигаться с такой осторожной грацией!..)

из вида полосатых – один его размер не оставлял никаких сомнений, даже никакого места для сомнений…

Рот у Рыженькой приоткрылся, правая ладонь инстинктивно метнулась ко рту и прикрыла его, а сама она ощутила…

Она ощутила жуткий страх, потому что от плавно двигавшегося к бетонному гаражу и двум человеческим фигуркам возле него зверя исходила страшная, физически ощутимая угроза . Но вместе с этим страхом Рыженькая вдруг почувствовала… Нечто, противоположное одиночеству. Она почувствовала, что она… Не одна.

Угроза, исходившая от Зверя, распространялась каким-то волнами во все стороны – она не была направлена конкретно на кого-то и представляла смертельную опасность для всего, что двигалось и находилось в пределах досягаемости зверя, но… Каким-то слабым, глубоко спрятанным инстинктом Рыженькая чувствовала, что она сама

(и кстати, почему-то и торчащий в глухом наркотическом кайфе худенький паренек на диване…)

пока что находится… По одну сторону со зверем.

Пока что…

Между тем, зверь приближался – не очень торопясь, но быстро, даже очень быстро – к двум человеческим фигуркам, которые… Которые явно не видели и не слышали его.

Рыженькая со все еще зажатым ладошкой ртом отвернулась от окна, секунду постояла, не двигаясь, а потом на противно вздрагивающих ногах подошла к дивану, колени безвольно, как резиновые подогнулись, и она очутилась в сидячем положении. И так и застыла, не убирая ладошку ото рта, уставившись прямо перед собой.

Она не хотела смотреть на то, что произойдет у гаража,

(уже происходило…)

потому что знала, на что не хочет смотреть. Ей сообщил это ее четко и безжалостно работающий мозг, заставив вспомнить те странные звуки, которые она слышала недавно

(или давно?…)

за плотно закрытой массивной дверью. Мозг прокрутил эти звуки, как на магнитофонной ленте, и… Они обрели ясный, понятный и жуткий смысл. Потом, сделав свое дело, мозг как бы выключился на время, оставив вместо себя лишь крутящуюся снова и снова строчку из какой-то песенки: "Это может, это может, это очень может быть, но конечно быть не может то, чего не может быть…" Однако это было, хотя и не могло быть – потому мозг и выключился, когда усвоил, что ни понять, ни принять этого не может. Он выключился, вернее, как бы отошел в сторону. Может, и к лучшему. Потому что он уступил место гораздо более надежным устройствам – инстинктам. И прежде всего, самому главному – инстинкту самосохранения, инстинкту жизни.

Этот инстинкт убрал ладошку Рыженькой от ее рта, повернул ее голову влево и навел ее глаза на лежавшие на журнальном столике длинные парикмахерские ножницы – те самые, которыми Лысый так и не выстриг ей височки.

40.

Двое охранников – молодой и пожилой – копали яму на участке, недалеко от забора и бетонного гаража, похожего на бункер. Вообще-то второй был не просто пожилой, а уже старик…

Отставной вояка, которого выгнали за пьянку с теплого местечка в одном НИИ, он как-то повстречал одного своего бывшего сослуживца у пивного ларька, неподалеку от своей хрущобы, где самая непобедимая в мире армия (точнее, Министерство самой непобедимой Обороны) предоставила ему за бывшие заслуги однокомнатную квартирку.

Бывший сослуживец отставника вылез у пивного ларька из черной "Волги" и материл своего шофера за то, что у "Волги" вдруг спустило колесо, а тот не взял в гараже запаску, а вернее, взять-то, конечно взял, но как только, так сразу (в смысле, как только взял, так сразу и толкнул). Отставник, уже засунувший свой отвислый, в красных прожилках нос в кружку с мутной светлой жидкостью, слабо пахнувшей прокисшими дрожжами, вздрогнул и вскинул выцветшие слезящиеся на ветру глазки на дородного мужика в роскошной шинели и дорогой генеральской папахе – ему показалось, он узнал голос. А потом он узнал (хотя прошло много лет) и обладателя этого голоса…

Когда-то дородный генерал – еще без генеральского мундира и генеральского брюха – тянулся в струнку перед нынешним отставником, преданно пожирал его глазами, ловя каждое слово, и радостно смеясь от любой армейской шутки, но… То было давно.

Стоять на ветру генералу было не в кайф, поэтому он, поколебавшись для положенной его званию солидности, принял приглашение отставника – они зашли в винный магазинчик, генерал взял без очереди пару бутылок беленькой, и через десять минут они уже чокались первым стаканом на пятиметровой кухоньке в хрущебе отставника.

То ли от выпитой водки, то ли от того, что генерал был, в общем, неплохим мужиком, утро они встретили в просторной четырех комнатной квартире генерала на Кутузовском проспекте. А через неделю отставник уже был зачислен на теплую должность сторожа при комендатуре в полковничье-генеральском дачном поселке, и поселился в теплой уютной пристройке к генеральском дому на участке, общей площадью в один-единственный гектар, за высоким – тогда еще деревянным – забором. На деле он, конечно, сторожил не комендатуру, в которой и сторожить-то было нечего, а дом и участок своего бывшего сослуживца-генерала, и… Ничего лучшего для себя, кроме как закончить свой бравый жизненный путь в данном месте и в данном качестве, он пожелать не мог, но человек, как известно, предполагает, а…

Словом, шли годы, "на зеленом сукне казино, что Российской империей называлась вчера еще", кое-что менялось. А потом уже не кое-что, а довольно многое.

Менялись хозяева генеральских дач – порой мирно, по наследству, а порой и – "проливается кровь, как когда-то вино, и не свечи горят, полыхают пожарища…" Впрочем, пожарищ-то было всего ничего, и насрать бы отставнику на все перемены, если бы не помер генерал-сослуживец, если бы новый хозяин не выгнал отставника (вежливо, но твердо, дав три денька на сборы) из пристройки, если бы…

Словом, оказался бы отставник опять в своей хрущебе, несколько лет удачно сдаваемой какой-то семейной паре из, как это теперь называлось, ближнего зарубежья, но… Судьба улыбнулась отставнику еще разик. Неизвестно, зачем и почему, его взял к себе сторожем новый владелец другой дачи – полковничьей, с участком поменьше и домом похлипче.

Новый владелец оказался парнем, что надо – в кратчайший срок дом весь перестроили, и он стал куда покруче генеральского, участок обнесли крутым забором с такими воротами и такой системой въезда и выезда, какую отставник видал лишь на одном спец объекте в… В другой своей, прежней жизни.

Отставник слегка побаивался молодого хозяина – и не только потому что зависел от него всеми потрохами, а… Просто побаивался . А уж следующего хозяина – лысого мужика с невзрачной физиономией начальника ЖЭКа, появившегося здесь после неожиданного исчезновения прежнего (разное болтали, но кому какое дело), – отставник боялся уже по-настоящему .

Боялся и уважал . Уважал именно его, а не разных, прочих, включая даже самого Шефа … И боялся именно его, а не тех дел, которые порой творились в доме и на участке за спец воротами.

Когда-то отставник с легкостью расстался с теплой должностью в НИИ, потому что не любил этого НИИ – несмотря на даровой спирт, таскаемый ему лаборантками, еще кое-какие заначки и привесики, несмотря на отдельный кабинетик, на возможность кое-что калькулировать в бухгалтерской ведомости… Не любил. И даже не весь НИИ, а то крыло, где помещался виварий – куда привозили бездомных собак.

Отставник жалел бездомных собак и не любил того, что здесь с ними делали. Он повидал на своем веку немало кровищи, развороченных кишок, обгорелых человеческих ошметок , но…

Он почему-то всегда отворачивался, когда приходилось сталкиваться во дворе с какой-нибудь лаборанткой, ведущей на поводке пса, опоясанного ремнями и с тускло светящейся металлической бляхой на просверленном боку. Может, оно конечно, и необходимо для науки и прогресса, но… Тошно! Тошно и как-то странно муторно было смотреть в собачьи глаза, вообще смотерть на это, и… Заебись она, эта наука, в доску, в задницу, в истекающую соком круглую бляху на собачьем боку! Такие вот неуставные чувства, граждане, такая вот сугубо штатская поебень…

А то, что порой происходило с людьми на участке за спец воротами – так ведь отставник жалел пойманых бездомных собак , а людей… С людьми, вернее, с жалостью к людям у него как-то… Не сложилось.

Завернутое в брезентовую ткань тело какой-то бабы (а это была баба – молодой охранник уже красочно расписал ему, как они с ребятами развлеклись с этой "телкой") не вызывало у него никаких эмоций. Это было за пределами его восприятия точно так же, как способность развлекаться с какой-то бабой давно уже была за пределами его возможностей. И россказни напарника о развлекухе вызывали у него лишь брезгливо-отрешенное равнодушие. Скорей бы уже додолбить эту промерзлую землю, выкопать яму и…

– Дед, давай, не сачкуй, – буркнул ему молодой напарник, – пора уже водочкой согреться, а мы и половины не прошли.

– Тебе бы только водочки, – проворчал отставник, но затюкал ломиком побыстрее.

– А тебе, скажешь, нет, – усмехнулся молодой, орудуя лопатой. – Сам рассказывал, как играли в тигра. Ну, помнишь – все по стакану примут, и старший по чину говорит: "Тигр идет". Все под стол, а он: "Тигр ушел"… Все – снова за стол и еще по стакану. И так до последнего, кто вылезет. Классная игра, надо попробовать…

– Да, куда вам, – буркнул Дед, – это не для вас, это ж для прикола, по-хорошему, а вы… вы теперь в другие игры… – он с трудом выпрямил затекшую спину, оперся на ломик, чтобы передохнуть (дыхалка сдает, не по нем уже ни "тигры", ни ямы – пора, понимашь, уже…), уставился выцветшими глазами за согнувшуюся над ямой спину молодого охранника и…

От того, что он увидел, его старое изношенное сердце тяжело бухнуло и замерло, а из головы разом вымело все его тускло-серые старческие мысли, порожденные старым, высохшим и почти омертвелым от алкоголя мозгом.

Прямо на него смотрели два глаза – два мерцающих желтым светом фонаря с круглыми черными провалами в центре каждого – черными впадинами , ведущими в какую-то жуткую, не человечески пустую, не живую и не мертвую темноту. Нет… Тьму.

Эти глаза не просто уставились на него, они приближались , потому что их владелец (ясно и четко видимый в желтоватом свете висящей в небе луны) неторопливой рысцой бежал… нет, шел к ним, слегка пригнув огромную голову с приоткрытой в жутком оскале пастью и отведя назад точеные, словно вырезанные из серого камня уши.

Клубки его мышц мощно перекатывались на тугой спине и у оснований передних лап, словно нехотя показывая, какая сила в них скрыта и что ждет тех, на кого эта сила…

Зверь приближался – не торопясь, но и не медля, и… совершенно бесшумно. Когда до согнувшейся спины молодого охранника осталось метра три-четыре, зверь остановился, откачнулся назад, слегка присел (тугая метровая змея хвоста начала мерно мотаться из стороны в сторону, постепенно сужая амплитуду колебаний, как выдыхающийся маятник), шире раздвинул усатые губы, целиком показав обе пары громадных белоснежных клыков, на которых тут же вспыхнули желтоватые искры – отблески лунных бликов, и…

– Т-тигр иде-е-ет… – с каким-то странным присвистом вырвалось из глотки Деда.

– Чего-о-о? – хохотнул молодой охранник и с наслаждением разогнул затекшую спину. – Давай-ка, Дед, не сачкуй – подолби с этой стороны, тут промерзло все как в жо…

Он уставился в застывшую физиономию отставника, перехватил взгляд его выцветших, слезящихся от ветра и как будто остекленевших глаз, нахмурился и начал поворачиваться всем туловищем туда, куда уставились эти старческие глаза, одновременно поднимая зажатую в руках лопату.

Из необходимых для встречи своей смерти лицом к лицу ста восьмидесяти градусов он успел одолеть лишь, дай Бог, девяносто, то есть примерно половину, когда…

Зверь прыгнул.

И последний из действующих стрелков наружной охраны (Дед был явно и давно не в счет) встретил свою смерть не лицом к лицу, а…

Так, примерно, в профиль.

41.

Старое изношенно сердце отставника дернулось, застопорилось и… почему-то заработало вновь. Оно билось неровно, с пропусками, но – все-таки билось, посылая кровь к некоторым участкам тела и к головному мозгу и давая (зачем-то) возможность Деду пожить еще недолгое время. Недолгое, но достаточное, чтобы он успел понять своими высохшими и уже плохо действующими клетками серого вещества

(может быть, как раз, за э т и м?.. )

одну важную…

Едва тело молодого охранника со сломанным хребтом и вырванным из шеи куском мяса с осколками позвонков успело брякнуться в так и не дорытую яму, как из-за бетонного гаража с громким лаем выскочили две овчарки, и не раздумывая ни секунды, кинулись на только что выпустившего (с брезгливым фырканьем) из пасти кровавый ошметок Зверя.

У овчарок оставалось всего несколько секунд их собачьих жизней, и они это знали.

Они знали это не хуже (даже гораздо лучше) сидевшего на снегу старика, державшего между раскинутых ног (лишь ему одному Лысый разрешал носить валенки) воткнутый в снег и нелепо торчавший, как древко от знамени, ломик. Но они все равно прожили эти несколько секунд так, как и должны были прожить – заплатив соплеменникам старика за тепло и жратву, за скупые, редкие ласки и за щедрую и частую жестокость, за возможность ощущать рядом с собой живых богов и… Так и не узнав (к счастью!), что много веков они и их сородичи боготворили грубую подделку

Умирающий старик смотрел, как громадный зверь, чьи реакции намного превосходили реакции тренированных собак, с поразительной, какой-то ненормальной быстротой метнул свое огромное гибкое тело навстречу одной из них, словно стелясь по земле, ухитрился при всей своей громадности как-то поднырнуть под нее, и… Сомкнул свои челюсти на ее покрытом густой красивой шерстью горле.

С почти оторванной головой овчарка судорожно забилась на мгновенно окрасившемся темной кровью снегу. Вторая овчарка, прыгнувшая на зверя в тот самый момент, когда он метнулся к первой, естественно промахнулась – ее клыки лишь скользнули по спине почти распластавшегося на снегу в своем молниеносном движении зверя, и перелетев через него, она зарылась мордой в снег, перекувырнулась через голову и сама очутилась на спине. Она двигалась быстро, очень быстро, и через пару мгновений уже вскочила бы на ноги, но…

Зверь двигался намного быстрее.

Его правая передняя лапа, уже зависшая над овчаркой, глубоко вспорола огромными когтями ее брюхо и бок, и тут же убравшись, вырвала и протащила за собой большой клубок развороченных собачьих внутренностей – протащила недалеко: когти почти сразу же убрались и кровавый клубок остался на снегу. Первая собака дернулась в последней судороге и застыла, а вторая…

Вторая овчарка перекатилась со спины на бок, и умирающий старик видел, как она пыталась встать на ноги и дотянуться до Зверя, который уже даже не смотрел в ее сторону.

С вырванными кишками, разорванной печенью и лопнувшей, видимо, какой-то главной (кровь хлестала тугой струей) артерией она долго пыталась дотянуться, достать его, и старик понял одну, очень важную для себя вещь. Настолько важную (для него), что она отодвинула в сторону жуткий страх и сознание, что он очень скоро умрет.

Старик понял, почему ему не было жалко молодую бабу, чье тело валялось рядом с ним, завернутое в брезент… Почему ему не было жалко других людей, которых порой привозили сюда живых, а увозили… недалеко. То есть, жалко-то, конечно, было, но… Совсем не так, как бездомных собак в том НИИ – не то чтобы меньше или больше, а просто не так .

Старик понял, что разборки людей с людьми , это их внутреннее соба… Нет! Не собачье, а именно человечье дело, а вот то, что люди делают с теми, кого… Кого они когда-то обманули … Вот это – уже не их дело, и этого – делать нельзя.

Две овчарки на его глазах заплатили за все, что давали им и их предкам, но заплатили непомерную цену.

Нечестную.

Неправильную .

Потому что те, что именуют себя людьми – для них и за них – такую цену никогда бы не заплатили.

Что заставило умирающего на холодном снегу отставника с давно притупившимися, почти стертыми чувствами и медленно и плохо ворочающимися мозгами, задуматься об этом ? Что заставило его взглянуть на все… на всю свою и не только свою жизнь с какой-то странной, чужой для него стороны? Два погибших на его глазах "четвероногих друга"?.. Наши друзья, значит? А мы – их друзья-товарищи?

Подобие горькой усмешки скривило его застывшие на морозном ветру губы. Он вспомнил…

Он вспомнил, как много лет назад разговаривал со старой домработницей сослуживца-генерала, приехавшей сюда еще давным-давно, после войны, из Смоленска – она рассказывала ему, как во время оккупации эсэсовцы загнали жителей ее родной деревеньки в большой сарай и подожгли. В том сарае сгорели два ее малолетних сына…

Потирая сморщенной ладошкой морщинистую щеку и уставя на отставника плохо видящие глаза, из которых не выкатилось ни одной слезинки (давно кончились ), она задумчиво сказала:

– Вот вы объясните – вы же много чего повидали, разбираетесь во всем… Сейчас смотрю по телевизору – про немцев… Ну, из Гэ-Дэ-Эр, которые… Все говорят: "Наши немецкие товарищи", да "Наши немецкие друзья"… А нешто товарищи, нешто друзья так поступают, а?…


Умирающий старик почти без страха посмотрел в уставленные на него желтые фонари глаз огромного хищника с черными провалами каких-то глубоких колодцев , и с так и примерзшей к губам кривой усмешкой чуть качнул головой.

Он не знал, что отодвинуло в сторону его жуткий страх, что давало ему силы глядеть в эти жуткие "колодцы" и не опускать веки… Но он знал , что так…

Так , как его двуногие соплеменники… Нет, ребята, друзья – так не поступают !

* * *

А Зверь, между тем…

42.

… Равнодушно отвернулся от старика,

(старое, больное и уже почти н е ж и в о е существо, на которое просто не стоит тратить время…)

ленивым скачком перепрыгнул через яму и застыл, уставясь на завернутое в плотную брезентовую ткань тело.

Труп быстро окоченел на морозе, и зверь не чувствовал никакого запаха, но…

Что-то, спрятанное в глубине его сознания – что уже один раз пыталось дать о себе знать, пыталось что-то пискнуть , – подало слабенький, еле слышный голосок и ухитрилось выплеснуть частичку какой-то тоскливой пустоты . И эта частичка, как вкрадчивый вирус, заразила сознание Зверя, вызвала в нем странное ощущение, которое…

Тугой хвост Зверя заходил из стороны в сторону. Зверь присел, протянул лапу к брезенту, собравшись потрогать его, но раздумал – лапа повисела в воздухе, а потом как-то неуверенно убралась. Морда зверя задралась вверх, желтые глаза уставились в желтый диск луны, пасть раскрылась, и из нее вырвался злобный и какой-то тоскливый рык.

От этого рыка у сидящего на снегу старика по спине пробежали мурашки, а усталое сердце… Вообще-то оно должно было замереть от этого рыка, но почему-то наоборот, забилось быстрее и ровнее . И старик задышал ровнее, его взгляд стал более осмысленным, менее стеклянным (как будто слегка оттаял), и этим взглядом старик уловил слабо вспыхнувшую красную искорку, мелькнувшую за узким окном третьего этажа.

(по-простому сказать, чердака, но.. старик бывал там пару раз по каким-то хозяйственным нуждам и для него это были хоромы…)

Старик понимал, что раз Зверь деловитой рысцой пришел от дома, значит он уже разобрался со всеми, с кем должен был разобраться внутри, но… Он каким-то странным всплеском какого-то странного чутья догадался, что Зверь почему-то забыл про чердак. И старик…

Старик попытался повернуть голову к Зверю так, чтобы увидеть его прямо перед собой и сказать ему об этом,

(почему-то он не сомневался в том, что Зверь поймет…)

но голова не поворачивалась. Тогда он закрыл глаза и попытался сказать это Зверю мысленно , но… Не получалось.

Зверь словно был в каком-то… Внутри какого-то круга , а старик, со всеми его мыслями – снаружи, с другой стороны. Старик старался изо всех сил проникнуть мыслями внутрь этого "круга" – он чувствовал, что должен перед смертью сделать что-то хорошее… Нет, что-то правильное , но… Не сумел.

Зверь бесшумно встал на все четыре лапы, снова лениво перескочил через яму и рысцой двинулся к дому, мотая на ходу хвостом.

Старик, скосив остекленевшие глаза, смотрел ему вслед. Зверь забыл про чердак. Значит, тем троим, которых привезли сюда сегодня,

(четверым, но живых осталось трое…)

еще грозит…

Будь у старика хоть капля сил, он постарался бы подняться на ноги и доковылять до дома – хотя бы предупредить… Но это было безнадежно – он не мог даже повернуть голову на окоченевшей шее. Это ощущение безнадежности вызвало в нем холодное бешенство… Или отчаяние… Или и то, и другое, и что-то еще – какое-то незнакомое, сосущее чувство, которое…

Которое продляло (пока что) его жизнь. И которое на мгновение впустило его внутрь круга – какой-то слабенькой ниточкой соединило с убегающим Зверем.

Хвост Зверя замер, потом замер сам Зверь – застыл и обернулся. Его желтые глаза уставились на старика, каким-то непонятным образом притянули взгляд старика к себе ближе, и…

Умирающий сторож заглянул в странный, чужой мир, где не было места тревогам и сомнениям, где все было как-то по-другому – холодно

(гораздо холоднее, чем здесь, на морозном ветру…)

и одновременно жарко, светло

(гораздо светлее, чем здесь, при свете яркой луны…)

и одновременно темно, страшно

(гораздо страшнее, чем здесь, у не дорытой ямы, с валяющимися рядом искалеченными трупами людей и собак…)

и, наконец…

Правильно .

С жутким всплеском какой-то нечеловеческой тоски и одиночества старик вдруг почувствовал всю бессмысленность и никчемность всей своей жалкой жизни, в которой… Единственным правильным мгновеньем было то, когда он захотел сказать что-то Зверю – правильным и нужным для него, ибо всему, что здесь происходило, было вовсе не нужно его вмешательство. Этому

(не Зверю, а тому, что находилось з а ним, что двигало им…)

вообще ничего не было нужно, Этому все было все равно, но Это восприняло предсмертное желание старика с подобием какого-то холодного удовлетворения и…

Оно что-то пообещало старику. Нет, не жизнь, старик умирал и знал это, но – что-то… Может быть, немного продлить уходящую из него жизнь и что-то показать – чуть позже, перед самой смертью. А может…

Может быть, и нет. Старику оставалось только ждать, вися на тонкой нитке, еще связывающей его с этой жизнью – тонкой нитке его еще слабо бьющегося сердца.

И прикрыв свои старческие, слезящиеся глаза, старик стал ждать, а Зверь…

* * *

… Уже бесшумно поднимался по узкой лестнице на второй этаж – ни одна ступенька не заскрипела под тяжестью его огромного гибкого тела. Тело не утратило ни капли своей страшной и гибкой силы, но мозг…

Мозг все плотнее застилала какая-то тоскливая и злобная пелена, в которой тяжело пульсировала одно… ну, если перевести на наш человеческий язык, одна мысль: Пора уходить…

В верхней зале Зверь даже не глянул на два валявшихся на полу трупа,

(безголовое туловище у камина и второе тело, с неестественно вывернутой шеей – у стола, в центре…)

его взгляд задержался на секунду на одной из внутренних дверей, а потом он отвернулся от этой двери и зашел в другую – в ту комнату, где в самом начале появился здесь , куда пришел из…

Зверь прыгнул на диван, жалобно заскрипевший всеми своими пружинами под тяжестью его огромного тела, разлегся на нем, свесив тугой, вздрагивающий хвост на пол, и уставился в окно.

Ночная темень еще висела за окном, но.. Ночь заканчивалась и вместе с ней кончалось пребывание Зверя в этой комнате, в этом чужом и странном для него мире…

(пора уходить, уходить в…)

Зверь знал, куда пора уходить, он хотел уйти, потому что сделал все, за чем приходил, но… Он и не хотел уходить, потому что безотчетно и страстно желал встретить здесь еще что-то… Еще кого-то , но… Он знал, что это невозможно, что это… Нельзя!

Потому что это…

Неправильно.

Но ему все равно хотелось этого – так же, как хотелось уйти, и от этого раздирающего в разные стороны, противоречивого и давящего уже не только на мозг, но и на все нутро, желания Зверь разозлился по-настоящему.

Его хвост резко заходил из стороны в сторону, когти зарылись глубок в диван, разодрав обивку, пасть раскрылась и…

Уставившись на висящую в уже чуть светлеющем небе луну, Зверь низко и страшно зарычал. То, что давило на него изнутри, удвоило, а потом и утроило свою силу, и жуткий низкий рык, выдавливаемый из глотки Зверя, заполонил все пространство комнаты.

(… и всего дома… всех других комнат… в одной из которых у рыжеватой девки от страха сердце застучало, как отбойный молоток, а рука судорожно сжала длинные парикмахерские ножницы…)

Глаза его сверкнули злобным и страшным огнем, зрачки сузились, превратившись в узкие черные точки, и…

Лунные отражения в этих черных точках вдруг налились ярким и яростным светом, вздрогнули и распались на множество мельчайших осколков. Чудовищные тиски , сдавливающие все нутро Зверя мгновенно разошлись, исчезли, и вместе с ними стал исчезать, растворяться в чем-то приятном, сладостном и родном сам Зверь.

И последней, холодной и уверенной его мыслью, последним его ощущением здесь было:

Он сможет вернуться! Если и когда о н и – он и… другая его ч а с т ь – другой, но тоже о н… захотят, если о ч е н ь захотят… Он сможет вернуться!

И впустив в себя это уверенное и сладкое ощущение, дав ему заполнить все свое растекающееся и уходящее сознание, Зверь…

Ушел.

Просто исчез, обдав всю комнату резким порывом холодного ветра, распахнув тяжелую створку венецианского окна, раскрыв…

42.

Раскрыв глаза, я уставился на черный обгорелый провал монитора, из которого торчало… То, что торчало.

Голова (моя, а не та, что торчала из дырки в мониторе)) была ясная – никаких следов действия наркотика, мозг работал вполне четко, и, что более удивительно, никаких изменений в психике, вроде бы, не ощущалось. Впрочем, последнее – не моя забота, тут скорее нужно с мистером Фрейдом посоветоваться, но за отсутствием такового, пора, граждане линять. Как говорится, рвать когти…

Я глянул вниз – пальцы глубоко зарылись в разодранную, словно разрезанную острыми бритвами

(Когтей?…)

и свисающую лохмотьями по краям разрезов обшивку дивана. Я вытащил из рваных дыр пальцы, привстал на локтях и…

Все тело тут же отозвалось всплеском тупой ноющей боли. Все мышцы гудели , как бывает после непомерной нагрузки, когда мускулы дико перетружены и нуждаются в настоящем отдыхе – лучше всего, в глубоком и спокойном сне. Однако, сейчас нам не до сна. После отдохнем, ребята, а сейчас… Спокойно, товарищи, все по местам, последний парад…

Стараясь не делать резких движений, я встал на четвереньки, медленно спустил ноги с дивана, и оторвав руки от продавленной его поверхности, осторожно выпрямился. Здорово болят мышцы, все мышцы, но в остальном, вроде, все нормально. В остальном, вроде, все путем, все – fine , господа, так что пошли-ка вы все на…

Впрочем, они и так уже все пошли – здешние господа, – причем даже не "на", а значительно дальше. Пора и нам, но тоже не "на", а поближе – так, скажем, до дому, до хаты.

С ручки выкатившегося на середину комнаты кресла я снял свой пиджак, морщась от тянущей боли в спине, натянул его на себя и на гудящих и еще плоховато гнущихся ногах вышел из комнаты в залу.

Равнодушно глянув на валяющиеся на полу тела,

(… Как легко вы теряете голову…)

я подошел ко второй внутренней двери, постоял секунду, а потом резким толчком ноги

(всплеск тупой боли в растянутых мышцах ляжки…)

распахнул ее и…

Уставился прямо в белое, как снег, лицо Рыженькой, закусившей о крови нижнюю губу и замахнувшейся прямо на меня правой рукой, в которой…

Узкая длинная полоска стали – парикмахерские ножницы.

Я быстро выставил вперед раскрытые ладони и хотел произнести как можно миролюбивее: "Успокойся, это я…", – но из распухшей глотки вырвался лишь какой-то нечленораздельный шипящий звук, от которого Рыженькая дернулась, словно подвешенная на нитке кукла, а потом…

Уронила руку, сжимавшую ножницы.

Рука безвольно повисла (не выпустив ножницы).

Губы ее дрогнули, скривились, не отрывая от меня глаз, она мотнула головой в сторону окна и судорожно вздохнув, прошептала:

– Там… Там был жуткий… Зверь… Я видела! – она всхлипнула. – Он… Он только что рычал ! Нельзя выходить… Он… Он нас…

– Нет, – с трудом справившись с распухшей глоткой, хрипло, но уже членораздельно выдавил я, – он – не нас. Он – их ! – с каждым словом речь давалась мне все легче, хотя глотку саднило, потому что голосовые связки были так же перетружены, как все мышцы тела. – Идем… Он может идти? – я кивнул в сторону сидящего на диване и пускавшего слюни Интеля.

Рыженькая глотнула и неуверенно пожала плечами. В глазах у нее по-прежнему метался… нет, как-то прыгал страх (ну да, от вздрагивающих век и ресничек, действительно, прыгал ).

– Вы… не понимаете… Не видели! Зверь – он там был и…

– Хватит болтать, – раздраженно и хрипло оборвал я ее. – Давай, берем его, – я кивнул в сторону Интеля, – и уматываем. А впечатлениями будем делиться после… Потом. Дома, – я подмигнул ей, – поговорим.

– А они?… Ну, все те… Седой и…

– Ушли к верхним людям, – криво усмехнулся я. – Как говорится, в мир иной… Надеюсь, что в худший – для них. Дружеский тебе совет: будем выходить – не смотри в сторону камина, хотя… Можешь и посмотреть, только… Вспомни, что они хотели сделать с тобой . Пошли.

Я обошел ее и двинулся к дивану. Сзади, следом за мной неуверенно застучали ее каблучки…

43.

Интель послушно встал, когда я потянул его за руку с дивана. И на ногах он держался довольно сносно – просто ничего не соображал… Ничегошеньки. Что ж, в каком-то смысле ему повезло.

Рыженькая, обнимая Интеля и легонько подталкивая его, вышла из комнаты в залу, а потом, отвернув голову от стола и камина, на лестницу, и я услышал их шаги, когда они начали спускаться по ступенькам вниз. Я постоял секунду, не двигаясь, потом в последний раз оглядел комнату, равнодушно глянул на два валявшихся на полу трупа и вышел на площадку. Не успев начать спускаться по лестнице, я услыхал за спиной легкий шорох, круто развернулся и на ступеньках, ведущих наверх, на чердак, увидел стройный, почти мальчишеский силуэт – изящную фигуру моего…

Конторо-, тело-, квартиро– и Кото-хранителя, покоящегося по словам Седого где-то здесь, на участке, "без холмика и креста".

Его серые, немигающие глаза смотрели на меня в упор. Я начал было улыбаться,

(Жив! Седой обманул… Они не достали парня… Но как же тогда…)

но потом машинально скользнул взглядом вниз – от его серых глаз к плечам, груди, животу – и увидел уставившуюся мне прямо в живот маленькую черную дырку на конце длинного черного ствола…

(не просто мертвая штуковина, а какая-то п р о т и в о п о л о ж н а я всему живому и смертельно о п а с н а я…)

– Эстет… – пробормотал я, но он лишь повелительно двинул стволом в сторону комнаты, откуда я только что вышел, ясно показав, чтобы я шел обратно.

Не спуская с него глаз, я попятился, и споткнувшись о порожек и едва не брякнувшись навзничь, вернулся в комнату, добрел до середины и застыл.

Эстет зашел в комнату, сделал несколько шагов от двери, быстро обшарил глазами все помещение, ни на мгновенье подольше не задержавшись взглядом на двух распростертых на полу телах и лужах засыхающей крови под ними, и вновь уставился на меня немигающими глазами. Длинный черный ствол по-прежнему смотрел мне прямо в живот. Я хотел было поднять руку и утереть выступивший на лбу пот, но Эстет тут же двинул руку с пистолетом вперед и тихим, хрипловатым голосом произнес:

– Не двигайтесь.

– Ты что, боишься меня? – тоже негромко спросил я. – Но у меня нет…

– Знаю. Что с наружной охраной?

Я на мгновенье заколебался, но сообразив, что это бессмысленно (раз он все время был наверху, значит, видел), скосил глаза на два валяющихся на полу тела и сказал:

– То же самое.

Он кивнул.

– Ты убьешь… их? – спросил я, имея в виду Интеля и Рыженькую. – Они ведь никак не… Они даже не видели тебя и не знают, что…

Он усмехнулся, и я понял, что все это бессмысленно.

– Ладно… Но я хотел бы… Я дал тебе бабки, когда твой брат…

– У меня нет никакого брата, – перебил он.

– Вот как? – вяло удивился я.

– Вот так, – холодно кивнул он.

– Тогда что же… Зачем это было нужно? Ну, когда ты…

– Не знаю. Что-то вроде проверки. Так велели они.

– Значит ты уже тогда… На них?

– Я всегда на них, – ровным, бесцветным тоном ответил он. – Иначе быть не может. Они задают правила игры, и никто не может переть против правил. И против них . Потому что у них… у нас – все правильно.

– Вот как? Сильнее кошки зверя нет? – устало пробормотал я, а он едва приметно вздрогнул. – Это верно, только разве они… Разве вы – кошки? – он снова вздрогнул, и пистолет в его руке шевельнулся, а я равнодушно (мне вдруг стало все – все равно) спросил… даже не спросил, а просто сказал:

– Значит, теперь ты меня убьешь…

– Да, – кивнул он. – Но даже не потому, что живой – вы бы никогда не оставили меня в живых. Вас надо убить… Убрать , потому что…

– Почему? – с наигранным любопытством спросил я, стараясь не отводить от него взгляд ни на миллиметр, потому что…

Самым краешком глаза я увидел возникший в дверном проеме, за его спиной, силуэт

(расплывчатый, нечеткий, потому что я изо всех сил старался не скосить туда глаза, не выдать…)

Рыженькой.

Это была слабая, очень слабая надежда – Рыженькая не могла подобраться к нему вплотную незаметно, к нему вообще никто не смог бы подобраться незаметно, да и что бы она сделала, даже если… Но это было все, что у меня осталось.

– Потому… – хрипловато выговорил Эстет, глотнул и по-мальчишески торопливо облизал губы. – Потому что вы не отсюда – не только здесь, но даже в вашем.. бизнесе, в вашей конторе, в вашей… квартире…. Везде !!.

– Вот как? – с вялым любопытством спросил я.

– Вот так, – опять облизнув губы, кивнул он. – Вам вообще нельзя было лезть в это, потому что вы, как сами любите говорить, гвоздь не от той стенки…Потому что вы прете против правил, – я вдруг увидел, что он весь дрожит – давно дрожит – странной мелкой дрожью, а он заговорил все быстрее и быстрее. – Потому что вы ломаете правила, не знаю, как, не знаю, почему, этого , – он скосил глаза на трупы, – вообще не может быть, но… Это есть… В вас – есть !.. То, что не должно быть, что надо убрать , надо ликвидировать , потому что вы можете… нет, не вы, а то, что в вас… это может сломать что угодно, все что угодно, все правила и…

– А может быть, просто есть другие правила, – перебил я, не шевелясь, не отводя от него глаз, даже не моргая,

(в глазах почувствовалась какая-то резь, фигура Эстета потеряла четкие очертания… Как сквозь пелену…)

чтобы не выдать…

Рыженькая мягко и вкрадчиво, замирая и снова приходя в движение, подбиралась к Эстету – этого не могло быть, он всегда поразительно чувствовал присутствие кого-то за спиной, ни один человек не мог подобраться к нему незаметно, он не только чувствовал, а был натренирован на это, но она подбиралась. ..

– Как вы это сделали? – позвякивающим шепотом спросил Эстет. – Там, на улице, я видел… – он опять торопливо облизал губы – почти такие же бледные полоски, как лоб и щеки. – Сначала тень, а потом… Зверюга! Огромная!.. Где оно ? Куда оно девалось?.. Откуда пришло? Я должен знать…

– Ах, до-о-лжен… Чего ж не вышел? Чего не спустился вниз? Все бы и узнал… Все бы увидел – не из окошка… Ась? – прищурившись, спросил я.

– У меня были другие инструкции, – быстро и четко ответил парень, только… слишком быстро. – Я не должен был…

– Ну, нет, так нет. Чего теперь-то после драки кулаками махать? Какая тебе разница, где-куда-откуда? Давай, жми на курок, – я понимал, что лучший способ тянуть время, это торопить его, тогда он сделает наоборот. – Или ты только кудахтать можешь?

– Я должен знать, – упрямо повторил он. – И вы скажете, если… Если не хотите мучиться, – ствол пистолета опустился и уставился прямо в низ моего живота. Даже чуть ниже. Прямо в…

– Как – не знаю, – вежливо ответил я, изо всех сил стараясь скрутить в себе страх и если не справиться с ним, то хотя бы не выдать. – А вот почему…

– Хорошо, – кивнул он. – Хватит играть в слова. Почему?

– Two reasons, buddy, – медленно начал я на неродном, чтобы потянуть время (Рыженькая двигалась осторожно, вкрадчиво и очень медленно). – Две причины, – в глазах возникла какая-то резь, вдруг исчезли все цвета и все стало вроде как черно-белым, только… – Первая – кошки говорят "Мяу". И вторая – кошки… Кошки, дружище… – я еще не знал, до последней секунды не знал, что скажу, и слова сами вылетели у меня изо рта – я сначала услышал их, а потом сообразил, что сам их произнес. – Кошкиохотятся ночью!

– Не смотри так, – хрипло и с какой-то незнакомой интонацией прошептал Эстет, – даже не думай на меня так смотреть, – его рука с пистолетом поднялась, и черная дырка ствола уставилась мне прямо в лоб, – все равно у тебя ничего не выйдет…

Я моргнул, резь в глазах моментально прошла, и я нормально и четко, в цвете, увидел, как он вздохнул, словно что-то скинув с себя, расслабился…

– Сейчас ты сдохнешь, – почти спокойно произнес он. – Кем бы ты ни был, но сейчас ты… уйдешь . Можешь прощаться со мной…

От слова "уйдешь" у меня в мозгу… или где-то глубже… полыхнула какая-то искорка… Впервые за два с лишним года в мозгу возникла нечеткая, расплывчатая картинка : листок бумаги и моя рука, вдруг нарисовавшая силуэт женской головки – Рыжей – с торчащими наверху, острыми кошачьими ушками. И я понял…

Понял, что означает расхожее и затасканное выражение: "Меня осенило…", – понимание иногда приходит сразу , и тогда оно охватывает не только мысли, но весь организм чем-то, похожим на яркую вспышку света…

Я улыбнулся и хриплым шепотом произнес:

– Ты – как тот парень в больничной палате…

– Что-о?..

– Ты смотрел на дорожные знаки и совсем не смотрел на дорогу … Я прощаюсь с тобой. Но уйду не я – ведь день еще не настал, пока еще ночь и… уходишь ты, Эстет. Постарайся сделать это… Эстетично.

Каким-то сверхъестественным чутьем он ухватил… Он почувствовал, что происходит что-то не то, и моментально почуял , что опасность исходит откуда-то сзади. А для меня… Время вдруг затормозилось. Нет! Оно стало вообще другим , стало не… Не течь, не двигаться, а просто быть,

(так уже бывало…Только не здесь, а т а м, по ночам, где мы…)

и я был частью его, был в нем и увидел, как…

Эстет стал круто разворачиваться, одновременно начиная пригибаться – двигался быстро, поразительно быстро, но… Гораздо медленнее, чем она , потому что она (вместе со мной) существовала сейчас в другом – в нашем времени,

(я чувствовал… я з н а л это…)

а ни одно существо в этом, человечьем времени – где оно тупо течет в одну сторону, – просто не может двигаться с такой быстротой, как она , как я, как… Мы.

Занесенная рука мгновенно оказавшейся рядом с ним, прямо сзади, Рыженькой – невидимой, не слышной и реально даже как бы не существующей для него,

(как это получилось?.. Как это вообще может быть, если не может быть никогда?..)

– резко метнулась вперед,

(споразительной, невероятной, намного превышающей ч е л о в е ч е с к у ю, быстротой и с и л о й – не может у девчонки быть такой…)

и…

Из горла Эстета, чуть ниже мальчишеского кадыка, вдруг вынырнул заостренный кусочек стали. Глаза его как-то невероятно широко распахнулись, уставились мимо меня… Нет, не в сторону, а в пустое пространство передо мной , как будто лучик взгляда стал терять силу и уже не мог достать до меня.

Он, как стоял, так и брякнулся ничком на пол, не выпустив из руки пистолет, и замер, не дернувшись, не дрогнув ни одной мышцей, застыл на полу с торчащим…

С торчащими из основания шеи двумя кольцами

(два конца, два кольца, а посредине – гвоздик… Кажется, я впадаю в детство…)

длинных парикмахерских ножниц.

Мы с Рыженькой уставились друг на друга, я на мгновенье увидел черные зрачки ее мерцавших зеленью

(не могу я на таком расстоянии видеть зрачки… Это невозможно…)

глаз – мне показалось, я засек два крошечных черных эллипса, плавающих как-то неправильно… Ну, да, два вертикальных эллипса… Так у людей не бывает! Так не может быть,

(а мог какой-то ч е л о в е к подобраться к Эстету сзади?.. Могла хрупкая, стройная девчонка так пробить парню шею ножницами н а с к в о з ь ?..)

потому что…

Я зажмурился, сделал несколько нетвердых шагов вперед, вслепую обойдя лежащий между нами на полу труп, и… Открыв глаза, увидел, что Рыженькая, обхватив себя обеими руками, вся дрожит, а из ее глаз (нормальных – теперь я всмотрелся в них с близкого расстояния и как следует) с нормальными человеческими зрачками – слегка расширившимися круглыми черными точками – катятся слезинки.

Я взял ее за плечи, и притянув к себе, повернул голову и глянул на уткнувшееся лицом в пол мертвое тело и торчащие из основания шеи… Правой ногой я поддел тело за плечо, резким толчком

(всплеск какой-то странной равнодушной злобы… )

перевернул его на спину и взглянул на запрокинутое белое лицо с приоткрытым ртом и тоненькой красной ленточкой, не вытекающей, а как бы свисающей из правого уголка рта. Кроме этой "ленточки" почти нет крови – так, маленький бурый ободок вокруг торчащих… Под кадыком, как раз там, где полотенце, испачканное кровью из оставленных когтями Кота царапин на ноге Милки, неделю назад оставило маленький красный след у меня на горле, а я… Поленился его стереть.

– Вот ты и расплатилась, – услыхал я свой хриплый и какой-то тусклый и бесцветный голос. – Он убил твою мать. А ты – его. Пойдем.

Рыженькая едва слышно всхлипнула и что-то пробормотала – произнесла какие-то два слова, которые…

Она произнесла их вполне отчетливо, но я не то, чтобы не расслышал, а не воспринял их, отложив куда-то в дальний уголок рассудка, на потом , поскольку сейчас надо было не разговаривать, а убираться отсюда.

– Да, да, – машинально кивая, сказал я, – приходи в себя и давай двигаться вниз. Интель там один, и мы должны…

Рыженькая резко отстранилась от меня, слегка задрала голову, и уставясь мне прямо в переносицу,

(слезы высохли… уже не дрожит… молодчина…)

с силой выдохнула:

– Он не должен знать!

Я не сразу понял, что она имеет в виду Интеля и то, что она сейчас сделала с Эстетом, но как только до меня дошло, я кивнул. Она сжала мне руки, словно скрепляя мое согласие, на мгновение зажмурилась, судорожно вздохнула, и когда снова открыла глаза, была уже в норме.

Я обнял ее за плечи левой рукой, развернул к двери. она обняла меня правой за талию, и мы, как сладкая парочка, двинулись к лестнице. Только я чуть прихрамывал – по ногам бегали легкие "иголочки", вроде мурашек, но… Приятных мурашек. И по-прежнему болели все мышцы.

Я скосил глаза на Рыженькую и увидел, как она легонько морщится при каждом шаге – кажется, у нее тоже болели мышцы ног, но… По тому, как она морщилась, я понял, что ее боль очень похожа на мою – сладкая боль.

* * *

Спускаться по лестнице, идя рядом, мы не могли – она была слишком узкая – и я пропустил Рыженькую вперед. Внизу она свернула не налево, к стальной входной двери, а сунулась в распахнутую дверь в нижнюю залу и… Застыла на пороге, как вкопанная.

Я быстро одолел последние ступеньки, подошел к ней и потянул за руку. Она обернулась, и я понял, что еще секунда, и ее вырвет.

– Давай, на улицу, – сказал я и толкнул ее к стальной двери.

Она издала что-то вроде стона, прижала ладонь ко рту, пошатнулась, другой рукой ухватилась за ручку стальной двери и потянула ее на себя. Дверь открылась. В маленькой прихожей топтался Интель с прежней, идиотской и бессмысленной улыбочкой уставившийся себе под ноги. Она обняла его за талию, открыла застекленную дверь, ведущую на крыльцо, и они вышли из дома.

Я отодвинул дверцу купейного шкафа, снял с вешалки свою куртку,

(почему я решил, что она здесь, в этом шкафу?…)

потом еще две – красную женскую (я помнил курточку Рыженькой) и зеленую (может быть, Интеля), накинул свою на плечи и… Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, сунул руку поглубже в шкаф, и нащупав на задней стенке щиток с тумблером, уверенно дернул этот тумблер вниз.

(Сигнализация… Я отключил ее… Откуда я знаю?…)

Выкинув из головы все вопросы, я вышел в прихожую, а потом на крыльцо, помог Рыженькой надеть на Интеля его куртку,

(Точно – его…)

потом помог ей влезть в красную и подтолкнул их вперед. Они спустились по ступенькам и медленно пошли по заснеженной дорожке к виднеющемуся вдалеке гаражу, похожему издали (да и вблизи тоже) на бункер. Идя за ними, я скосил глаза влево от дорожки, а потом вправо, и увидел с обеих сторон глубокие вмятины – следы огромных лап…

Рыженькая тоже увидела их – замерла, обернулась и уставила на меня расширенные глаза, занимавшие, казалось, половину ее осунувшегося, белого, как снег у нас под ногами, лица. Я махнул рукой в сторону гаража, и поколебавшись секунду, она отвернулась, и они с Интелем двинулись дальше…

У гаража Рыженькая, двигаясь, как во сне, прошла мимо не дорытой ямы с валяющимся в ней каким-то темным мешком, мимо большого брезентового свертка и застывшего в нелепой сидячей позе старика на снегу, державшегося за воткнутый между раскинутых ног ломик. Они с Интелем добрели до железной калитки и встали там, как две овцы, ждущие сигнала вожака-барана или… ножа мясника.

Этот по овечьему беспомощный вид "сладкой парочки" вызвал у меня приступ глухого раздражения, почти злобы,

(Овечка, блядь… Пришила ножницами Эстета…)

который, впрочем, быстро

(о н а пришила?… Это что-то в ней… И это что-то – ты знаешь, ч т о – спасло тебе жизнь!..)

прошел.

Я натянул перчатки, подошел к сидевшему на снегу старику, ухватился за ломик, нагнулся, заглянул ему в глаза и…

Меня, как молотком по башке шарахнули две вспышки – две мысли.

Первая – старик был еще жив. Ненадолго,

(старое, больное, почти н е ж и в о е существо, на которое не стоит тратить время…)

но жив. А вторая… Я узнал его. Зав. отделом техники безопасности в том НИИ, где я работал лаборантом двадцать… Нет, уже почти тридцать лет назад,

(… – Небось думал, я мозги тебе ебать буду? А в армии не все дуболомы… Ну, ладно, иди…)

в виварии… Ну и ну, вот так встреча!..

Старик моргнул своими остекленевшими выцветшими глазами, они заслезились, и… Он тоже узнал , но… Не того молоденького паренька, приходившего к нему когда-то на инструктаж, а что-то другое . Явно что-то другое , потому что того паренька ему нечего было бояться, а между тем в его старческих и явно умирающих глазах отчетливо засветился дикий страх. Но кроме страха, там металось что-то еще, какая-то назойливая…

Посиневшие губы старика раскрылись и из горла вырвались хриплые, почти нечленораздельные звуки, в которых я с трудом разобрал:

– Че… Чер… Чердак. Та.. Там ещще.. од… оди-и-ин…

(Вот оно что! Когда это больное существо каким-то образом ухитрилось проникнуть на мгновение в н у т р ь… Вот что оно хотело тогда… )

– Я знаю, – негромко сказал я. – Там был еще один. Но его больше нет. Ты… Узнаешь меня?

Облегчение, мелькнувшее в глазах старика, тут же вновь сменилось диким страхом, а потом… Каким-то странным… Не знаю, как сказать – может быть покоем , или пониманием… Вобщем, как будто человек вдруг понял, или почувствовал

(узнал…)

что все – не зря, что он все-таки сумел сделать, или понять

(или увидеть?…)

что-то главное, что-то самое главное, и…

Он дернул головой, вцепившиеся в ломик руки разжались, и тихонько захрипев, как-то легко

(словно с о б л е г ч е н и е м)

откинулся навзничь, на снег.

Держась за лом, я присел на корточки, снял перчатку, обхватил легонько пальцами его морщинистую высохшую шею и постарался уловить хоть какое-то движение, хоть слабенькое дерганье под своими указательным и большим пальцами. Но его не было.

– Он… Он – что?… – раздался у меня за спиной запинающийся голос Рыженькой.

– Он мертв, – пробормотал я и медленно выпрямился (Господи, как же ноет все тело!..). – Пошли.

– Это, – она кивком указал на брезентовый сверток, – женщина… Я видела, как они… – она задрожала. – Надо положить ее туда, – она слабо махнула рукой в сторону ямы, – но там… Там…

– Пошли, – повторил я, поднял лом и двинулся к калитке; она осталась стоять на месте, я обернулся и с внезапно накатившей злобой буркнул: – Ну, что встала? Здесь одни трупы, и пускай… – в глотке саднило, по ляжкам бегали мурашки, все мускулы тела ныли и гудели (Господи, как же я устал!..), – пускай мертвые хоронят своих мертвецов !

Отвернувшись от нее, я подошел к калитке, отвел лом назад и с силой трахнул им по электронному замку. Потом еще раз…

С четвертого раза весь металлический ящик замка отвалился и калитка со скрежетом приоткрылась. Я толкнул ее ногой, и она распахнулась. Я осторожно выглянул на улицу – никого – лишь слегка запорошенная снегом моя тачка, недалеко от столба с потухшим фонарем. Я задрал голову и глянул на верхушку столба – вместо лампы там при свете бледнеющей луны были хорошо видны торчащие кривые осколки

(перепад во всей поселковой сети – резкий скачок напряжения?.. Но почему тогда не погас в е с ь свет в доме? Черт его знает…)

и обугленные кусочки проводов.

Я нащупал в кармане бипер, вытащил его и нажал – тачка отозвалась послушным сигналом.

– Давай его на заднее, – сказал я не оборачиваясь, но зная (как-то почувствовал ), что Рыженькая подошла и встала рядом. – А ты садись за руль. Из меня и так-то водила не ахти, а сейчас и подавно.

Она послушно вернулась к Интелю, вывела его из калитки и провела к тачке. Я обернулся, кинул последний взгляд на брезентовый сверток, лежащий у ямы,

(… – ты будешь жить теперь и с этим, – шепнул в голове холодный голосок. – Еще одна п у с т о т а будет теперь разговаривать с тобой, и ты никогда не избавишься от нее, потому что это не боль, которую можно заглушить и даже убить… Ведь нельзя убить то, чего уже н е т…)

на валявшегося на спине старика с раскинутыми ногами, потом на светящиеся окна дома – мгновенно и безошибочно отыскал окно той комнаты, в которой лежал на продавленном диване, уставясь на луну в окне, откуда я ушел … А потом пришел ТОТ… Почему? Ответ на этот вопрос я знал, быть может, не понимая его, но… Я знал, почему.

Потому что кошки охотятся ночью…

Абзац. Параграф. Скоро рассвет, а днем…

(… Иих – и деень и ноочь, а наашша – только ноочь… И если онии попробуют рассбиратьсся с наами нооочью, иим придеетсся расссбираатьсся с луу-чшшшиии-мии…)

Я отвернулся и пошел к машине, в которой Рыженькая, усадившая Интеля на заднее сиденье, уже усаживалась за руль. А в мозгу у меня чей-то равнодушный голос тихонько…

Тихонько шептал одну и ту же фразу, повторяя ее, как на старой заезженной пластинке:

если ОН (или Я?) захочет, если очень захочет, если… МЫ оба захотим, если МЫ о ч е н ь захотим, ОН (или Я?) – может вернуться…

44.

Рыженькая вела машину плавно, не дергая, и когда мы выехали на Ленинградку, неожиданно для себя я заснул и проснулся лишь, когда мы съезжали с моста, после метро "Войковская".

– Сверни у "Сокола" на Балтийскую, – зевнув, пробормотал я Рыженькой. – Знаешь, где там разворот? – она кивнула, не отрывая взгляда от дороги. – И тут же направо…

– Мы к вам? – спросила она.

– Угу, – буркнул я и снова прикрыл глаза, но задремать уже не смог.

Внутри тяжело ворочалась тревога… Они взяли "милку" из квартиры – ничего не подозревая, она сама, наверняка, открыла домофоном дверь в подъезде, а потом и входную… Закрыли они дверь, уходя, Милкиными ключами? А если нет, то хотя бы прикрыли? Ведь там же Кот, и если дверь оставили совсем открытой, он мог выбежать…

* * *

Не закрыв тачку бипером, не сделав даже попытки помочь Рыженькой вытащить из машины Интеля (он вылез сам – по-прежнему ничего не соображал, судя по идиотской улыбке и бессвязному бормотанию, но двигался вполне нормально, послушно подчиняясь ее подталкиваниям), я нетерпеливо дожидался их в лифте.

На своем этаже, не обращая на них никакого внимания, я подбежал (откуда силы взялись – три минуты назад, в машине, мне казалось, я не смогу даже разогнуться от жуткой усталости) к своей двери, рывком потянул ее на себя… Она бесшумно открылась – не заперта.

Во всей квартире горел свет. В прихожей было пусто. Он не вышел встречать… "Милкины" ключи валялись на круглом столике, у зеркала. Я скинул крутку прямо на пол, заглянул в спальню (пусто), ринулся в гостиную (пусто), а потом нетвердыми шагами прошел на кухню, и там…

Он сидел на подоконнике, обвив пушистым хвостом лапы, в спокойно-равнодушной позе кошки-копилки. При моем появлении он вскинул на меня холодные желтовато-зеленоватые фонарики глаз, легонько мявнул и широко зевнул, но… Не отвернулся потом, не дернул хвостом – не выразил никакого порицания за ночную отлучку.

Я медленно, на плохо гнущихся, гудящих от ноющей боли ногах обошел круглый стол, тяжело бухнулся на стул у окна и уставился на собственные ботинки. В прихожей с негромким лязгом открылась и снова закрылась входная дверь – явилась "сладкая парочка". Ни я, ни Кот не двинулись с места.

Наконец он негромко, но требовательно мявкнул. Я поднял голову. Он смотрел на меня, прямо мне в глаза, выжидающе – ну?…

– Я сделал это, – тихо сказал я ему. – Сделал. Вот так… – я вяло поднял руку и показал ему кружок из большого и указательного пальцев. – Но… ведь ты сам это знаешь… Да?

Он склонил голову, слегка отведя назад точеные ушки, внимательно посмотрел на этот кружок, потом муркнул и прыгнул ко мне на колени. Его мордочка чуть-чуть возвышалась над поверхностью стола. Когти передних лап легкими иголочками укололи мне ляжки. Я положил руку на его тугую шею и стал осторожно гладить – от загривка к основанию хвоста. Провел один раз, другой, третий…

С каждым плавным движением ладони тепло и покой от его тугого пушистого тельца все глубже проникал в меня, медленно обволакивая изнутри, а от его негромкого урчания (словно заработал на низких оборотах маленький моторчик) в глазах возникла какая-то резь, "картинки" в них как-то смазались и по щекам поползли горячие капли. Я не обратил на них внимания, я просто гладил его, а он – мурчал. Я – гладил, он – мурчал…

Краем глаза я засек появившуюся в коридорчике Рыженькую и… Она тут же исчезла, видимо сообразив, что этому не должно быть свидетелей, что тут – только он и я… Только я и он. А для остальных…

Занавес, ребята, это вам не ебля с танцами, а потому… Занавес.

* * *

Не знаю, сколько времени мы так просидели – время для нас было каким-то другим , а когда… Когда оно снова потекло в одну сторону, Кот задрал и повернул мордочку ко мне и… Не спрыгнул с коленей, словно ожидая еще чего-то.

В кухню осторожно вошла Рыженькая, посмотрела на нас, я кивнул, и она устало опустилась на стул с другой стороны стола.

– Я уложила его на вашу кровать, – помолчав, пробормотала она, – но если вы хотите…

– Я лягу на диване, – перебил я. – Как он?

– Вроде… заснул, – она устало пожала плечами.

Я взглянул на Кота. Он по-прежнему сидел, не двигаясь у меня на коленях и смотрел на нее, не сделав попытки соскочить с моих колен и поприветствовать ее – потереться о ноги, хотя бы просто подойти. Странно… Я взял его обеими руками за бока под передние лапы и попробовал легонько подтолкнуть – снять с колен, – но он уперся, мышцы налились упрямым тугим сопротивлением, а мордочка…

Мордочка опять задралась, повернулась ко мне, и… То ли от его вдруг вспыхнувших холодным желтым светом

(отблески от горящей под потолком люстры?..)

глаз, то ли еще от чего-то, в мозгу у меня четко звякнули

(вилка о нож… или нож по стеклу…)

два слова – те два слова, которые произнесла Рыженькая, когда я обнял ее и сказал, что Эстет убил ее мать…

– Слушай, – медленно выговорил я, подняв на нее мутный и тяжелый (сам почувствовал его тяжесть) взгляд, – что ты сказала, когда я… Когда я сказал тебе про Эстета – про то, что это он… Что ты сказала мне ? Всего два слова, но я тогда как-то не…

– Она жива, – пробормотала Рыженькая, не поднимая головы и не отрывая взгляда от своих лежащих на столе ладошках. – Она – жива…


* * *

Вдруг вся кухня, все предметы, вообще все вокруг меня стало черно-белым и каким-то… Двухмерным . Исчезли цвета и исчез объем , вернее… Стал каким-то другим. Лампы в плафонах люстры под потолком вспыхнули белым, нестерпимо ярким светом и… Лопнули,

(видимо, резкий скачок напряжения…)

но в погрузившейся в темноту кухне стало не хуже, а лучше видно. Я не обратил на это никакого внимания.

Тело кота под моими ладонями напружинилось, он резко вскочил на все четыре лапы у меня на коленях и хрипло мяукнул, не отрывая глаз от Рыженькой. Я не обратил внимания и на это – я не отрывал своего тяжелого (и с каждой секундой все тяжелеющего) взгляда от сидевшей напротив, вскинувшей голову вверх к люстре и медленно поворачивающей ко мне белое лицо…

Легко, словно владея какой-то веревкой , соединяющей это мертвенно белое лицо с моими глазами, я притянул её глаза к своим, заставил их смотреть прямо в мои и…

* * *

Пережившая, наверное, самую страшную ночь в своей жизни… Часа два назад, повинуясь какой-то вырвавшейся наружу, странной и страшной силе, одним ударом ла… руки с зажатыми в ней ножницами, холодно и уверенно лишившая жизни ч е л о в е к а…

Убившая его, не моргнув ни одним из ее ставших тогда как-то странно видеть глаз…

Только недавно видевшая жутко изуродованные, разодранные трупы (не хотела смотреть, но не смогла не взглянуть)…

Девка сейчас ясно поняла, что пришло, быть может, самое страшное из всего того, с чем ей пришлось столкнуться этой ночью – ночью, которая была уже на исходе, но которая…

Еще не кончилась.

И уж конечно, не лопнувшие лампы, погрузившие кухню в темноту, во тьму , были предвестником этого , и не сама темнота а…

Время! Время, застывшее в этой темноте, переставшее двигаться , замершее и окутавшее все вокруг своей мягко колышущейся и мерно пульсирующей тьмой, и…

Глядящие прямо на нее из этой тьмы застывшего в р е м е н и две пары одинаковых глаз – мерцающих желтым, холодным и каким-то равнодушным огнем…

Глаза жуткой древней рептилии, жившей десятки миллионов лет назад, которыми теперь почему-то смотрят маленькие пушистые… Эта мысль вызвала дикий страх, но еще страшнее было то… То, что ощущалось, что жило и мерно пульсировало з а этими глазами, что было очень далеко отсюда, но одновременно было и здесь, и везде, и… О н о рассматривало, изучало её с холодным равнодушием исследователя, смотрящего на давно известную простейшую бактерию через м и к р о с к о п, потому что Э т о было очень б о л ь ш о е. Э т о…

Девка вдруг поняла, вдруг ясно ощутила, что Это смотрело на мир, когда еще не было м и р а.

Это смотрело на звезды, когда еще не было звезд.

Это существовало в то время, когда еще не существовало времени.

Это уже б ы л о, когда не было Н И Ч Е Г О, кроме…

"А где была ты, когда Я создавал этот мир, рядом что ли стояла?.." –насмешливый голосок в мозгу прошептал фразу из какого-то давно прочитанного… А потом, как росчерком молнии, резкой вспышкой понимания сверкнуло: Э т о стояло рядоми видело, н а б л ю д а л о, как Он создавал этот мир, потому что… Потому что для того Оно и было создано – д о в с е г о. П ер в ы м.

Все тело девчонки оцепенело, сдавленное какими-то мощными тисками, не дающими сдвинуться с места, вообще шевельнуться – она могла двигать лишь губами и… Зажмурясь, но все равно в и д я перед собой черную тьму вертикальных зрачков, она открыла рот, и повинуясь уже не страху, а полной беспомощности и обреченности , начала говорить. Говорить то, что должна была сказать – для чего вообще появилась здесь, для чего отыскала… для чего встретилась с этим человеком,

(или кем бы… или ч е м бы он ни был…)

из-за которого вся ее и не только ее жизнь…

* * *

– Она – жива… Не смотрите на меня так ! Ну, пожалуйста, не смотрите… В той машине, в том Мерседесе погибла их домработница, а она… Она знала, что ее ждет – не знала точно, как и когда, но знала, что, и знала, что скоро … У нее не было другого выхода, понимаете!.. Она не могла больше встретиться с вами, тогда и вас бы тоже… Не смотрите так ! Она не могла остаться в живых !.. И она сделала единственное, что могла – она исчезла . Она не могла дать вам о себе знать – не могла позвонить или написать, потому что те сразу бы… Она могла только ждать – неизвестно чего, – и она ждала… И когда я решила приехать с отчимом, она не могла меня остановить, не могла помешать – ведь даже он не знает, что она жива, никто не знал, никто не должен был… Не смотрите!.. Ей пришлось фиктивно выйти замуж, чтобы была другая фамилия и другое имя, и все другое… Это очень трудно, но с деньгами… И она… Только предупредила меня, что это очень опасно и… Она просила передать вам приглашение, но… Только если вы помните ее и.. Ну, как-то… Если вам ее не хватает, если вы не забыли… И это должна была решить я!.. Не смотрите так, я не… Я решила – я почти сразу поняла, хотя вы и не любите таких слов… Как и она – вы похожи с ней… Но я поняла, что… что вам не хватает ее! Вы, как и она, живы, но… Не живете ! И я хотела сразу, еще когда была у вас в первый раз, все сказать, но… Не знаю, что мне мешало, я… Как будто знала, как будто чувствовала… Что-то должно было произойти, и я… Я чего-то ждала, и вы… Не смотрите на меня так, пожалуйста, не смотрите, я… Я ничего плохого… Я ничего не скрываю, мне жутко страшно, не смотрите, НЕ СМОТРИТЕ НА МЕНЯ ТАК, Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ-У, Я НЕ В Ы Д Е Р Ж У!!.


* * *

За окном почти рассвело. Кот прыгнул с моих колен на подоконник, потянулся, сел и уставился в окно, повернувшись спиной к кухне. Я посмотрел на Рыженькую, уронившую на лежащие на столе руки голову и застывшую в такой позе – она не шевелилась, только спина слегка приподымалась и опускалась от ровного дыхания. Сколько времени она так сидит? Сколько времени вообще прошло с той секунды, когда она произнесла здесь те два слова?…

– Эй! – негромко позвал я ее ( в глотке перестало саднить, но мой голос показался мне хрипловатым и тусклым – таким же тусклым, каким было сейчас все вокруг и внутри меня). – Вставай, нечего спать сидя.

Она вздрогнула, подняла голову и уставилась на меня сонными глазами, под которыми ясно виднелись синеватые, чуть припухшие ободки. Сначала во взгляде промелькнуло удивление, потом страх, а потом их как-то сразу заволокла влажная пелена. Рыженькая всхлипнула и…

– Вы… слышали? Слышали, что я… – пробормотала она.

– Да, – кивнул я. – Я же не глухой.

– Про приглашение… Оно у меня, и я…

– Я все понял, – все тем же, ровным и тусклым голосом проговорил я.

– Вы… поедете к ней? Она… Она жива, – Рыженькая опять всхлипнула, – но она не живет , понимаете? Я не помню, сказала ли я вам… – она вдруг удивленно нахмурилась. – Я вообще как-то не помню, что… Что было сейчас и… Раньше. Я давно задремала?

– Не засекал, – равнодушно сказал я. – Но ты отлично мне все объяснила. А сейчас иди спать. Ложись со своим дружком и спите. Думаю, когда он выспится, с ним все будет в порядке.

– Да? – как-то безучастно спросила она. – А что вообще с ним такое?… И что… – она опять как-то озадаченно нахмурилась. – Что случилось с нами ? Как мы выбрались из… Ну, оттуда ?

– А ты не помнишь? – с равнодушным любопытством спросил я.

– Нет, я… Я помню, как вы открыли калитку таким… Ну, вроде железной палки, а потом… Я вела машину, и мы приехали сюда…

– А что там было, не помнишь?

– Ну, помню, конечно… Они… Они посадили нас в машину, когда мы вышли из магазина… Привезли туда , и… Там были и вы, да? А потом… Как-то все, – она легонько тряхнула головой, – расплывается … Они накачали нас чем-то, да? Каким-то наркотиком?.. – она с тревогой уставилась на меня.

– Да, – равнодушно кивнул я, – что-то вроде того.

– А потом?

– Суп с котом, – машинально сказал я и вдруг хрипло засмеялся так, что Кот оглянулся на меня с подоконника и слегка дернул хвостом. – С котом … Ладно, иди спать, я тоже лягу и… посплю. Что-то я здорово вымотался.

Она послушно встала и медленно вышла из кухни. В коридорчике она обернулась и спросила:

– Можно, я сначала приму душ? – я кивнул. – Там есть какой-нибудь халат? – я опять кивнул,

(конечно есть – тот самый, в котором последние дни ходила Милка… Почему у меня нет никаких… Почему я ничего не чувствую? Господи, как же я устал!..)

и она побрела в ванную.

– Пойдем и мы спать, – сказал я Коту. – Поспим на диване.

Он лениво спрыгнул с подоконника и подрагивая хвостом двинулся в коридор, а я уставился на холодильник и задумался. Ехать – не ехать…

Ведь с этим связана куча формальностей. Можно ли повезти Кота по частному приглашению? Как остаться там с гостевой визой… Впрочем, с этими делами справится там она – с деньгами все можно, – но здесь придется сделать уйму каких-то… Если только кто-то возьмет это на себя, потому что я… У меня просто нет сил. Нет сил куда-то ползти, бежать, лететь, ехать. Желание? Да, увидеть ее, но… Сам я не справлюсь, со всеми этими… Да, и зачем, за каким хером надрываться и куда-то ползти?..

– Высоко в горы вполз уж… – пробормотал я. – Зачем, интересно его туда понесло, а? За каким он туда…

– Мя-яу, – резко и требовательно раздалось из коридора.

Он оглянулся на меня и смотрел выжидающе и слегка недовольно – сам сказал, спать, а сидишь на месте…

– Доброй охоты, – шепнул я ему и подмигнул. Он равнодушно отвернулся,

(иих и деень и ноочь, а нааша – тоолько ноочь…)

и подрагивая хвостом, важно пошел в гостиную. Что ж, ему виднее. И он – прав. Охота закончилась, на нас неотвратимо надвигается день, а я… Господи, как же я устал!

Даже не просто устал, а вернее устал не только я… Не только мое тело и мое сознание – душа, там, или разум, или хер знает что, а… Устало все мое существо – не только форма, но вся суть , хотя…

(Какой смысл говорить о формах тем, кто не понимает сути… )

Ладно, если суть нам недоступна, то устало все, что называется мной – вся моя ебанная ж и з н ь.

… Вы, как и она, живы, но… Не ж и в е т е!

Что ж, пожалуй, уже два года, как… Эта маленькая сучка… Права.

Часть 4

НОЧНОЕ РАНДЕВУ

Мрачное это было братство и мрачную

оно вело жизнь в этом прелестном

местечке, которое Господь создал таким

веселым. Странно, что голоса окружавшей

их природы – нежное пение струй, шепот

речной травы, музыка шелестящего ветра

– не внушали этим монахам более

правильного взгляда на жизнь. Целыми

днями они в молчании ожидали Голоса с

неба, а этот Голос весь день и в

торжественной тиши ночи говорил с ними

тысячами звуков, но они его не слышали…

Джером К. Джером. Трое в одной лодке…

45.

На табло загорелись надписи: "Fasten your belts" и "No smoking". Самолет авиакомпании "Delta" шел на посадку. Странно, я не чувствовал никаких неприятных ощущений – не закладывало уши, не ломило виски, – хотя всегда погано переносил посадки и взлеты. А вот Кот вздрогнул в переноске, приоткрыл глаза и зевнул, одновременно издав недовольный мяв. Может, у него заложило ушки?

– Сиди спокойно, – сказал я ему, – скоро сядем.

– Does he speak Russian? – спросила моя соседка – пожилая американка, с которой я вынужден был поддерживать вежливую беседу, когда мне надоедало делать вид, что сплю, – с явной претензией на остроумную шутку.

– Yea, sure… If and when he likes to. But he`ll learn English very soon – if he considers it to be useful for him1 , – без ответной улыбки соорудил я довольно неуклюжий речевой оборот.

(… Подзабыл я разговорный… Носкоровспомню– if I consider it to be even a little necessary for me2…)

– Oh, I see, – вежливо рассмеялась американка, явно приняв мой ответ за неуклюжую попытку поддержать беседу в остроумном ключе, а потом уже серьезно спросила: – Are all his papers in order? They have very strict rules here, you know…

– Yea, I know, thanks, – вздохнул я. – And yes, all his papers are O.K. I`ve taken care of it…3

Я выдавил на лице вежливую улыбку, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, оставив узкие щелочки, чтобы видеть Кота в переноске. Он смотрел на меня с явной издевкой. Что ж, имеет право – я не только haven`t taken care о его выездных справках, но вообще не участвовал ни в каких формальностях, связанных с собственным отъездом. Всеми этими делами, ворча и матюгаясь, занимался Шериф…

Нет, визу в посольство я, конечно, ходил получать и вообще присутствовал при разных оформления каких-то… Но как говорится, на автопилоте – сказано, куда идти, что говорить, где расписаться, и я иду, говорю, киваю, расписываюсь… Словом, как шофер в старой песенке на чужой свадьбе: "Только я не пил за счастье Ксенькино, и вообще не пил, а так – присутствовал…"

46.

Весь месяц до проводов моей персоны в "Шереметьево – 2" я…

Присутствовал. Дома, в каких-то гостях, на работе… Впрочем, от работы Шериф меня очень скоро отшил, поскольку пользы от меня не было никакой, а вот вред кое-каким сделкам я, в своем состоянии отвлеченной прострации, типа "пусть будет, как будет", вполне мог нанести.

– Сидел бы ты дома, – буркнул Шериф через неделю после исторического уик-энда, когда я так и не прибыл в воскресенье к нему на фазенду, обкатывать его очередное приобретение – снегокат под названием "Lynx" (только "Рыси " мне не хватало в то воскресенье…), – тем более, что Эстетика твоего сожрал тигр, сам ты на тачке не ездишь – на метро сюда таскаешься… И пользы от тебя… Все равно один я кручусь, как белка, даже с твоими выездными…

Я никак не отреагировал ни на его скрытые упреки, ни на "тигра" – не говорить же ему, что Эстета пришила… Тем более, что она сама этого не помнит, даже просто не знает , или.. Почти не знает. А что касается тигра…

Во вторник, не получив в очередной раз от меня ответа на вопрос, куда это запропастился наш охранник, Шериф протянул мне газетный лист, с которым зашел в мой кабинетик, и буркнул:

– Глянь, что творится на белом свете…

Я равнодушно глянул на крупный заголовок: "ТИГР В ПОДМОСКОВЬЕ?" и равнодушно пробежал глазами статью, в которой… "Кровавая разборка в дачном поселке", "Изувеченных трупов", "Следы… самым крупным представителем семейства…", "Из источника в правоохранительных органах…" и прочая хренотень.

– Ну, и что я должен сказать? – спросил я.

– А ты сам ничего не хочешь сказать? – с каким-то нажимом осведомился он.

Я вяло пожал плечами, и не мигая, встретил его взгляд. Он помолчал, потом отвел глаза (первый) и буркнул:

– К твоему сведению… Просто, чтобы ты был в курсе, твой… Наш Эстетик оказался среди… Словом, там , – он ткнул пальцем в газетный лист. – Я пытался разузнать, но… Может, ты знаешь, какое отношение он имел к такому крупняку, а?

– А там действительно крупняк? – безучастно спросил я.

Он кивнул.

– Не знаю, – сказал я. – И знать не хочу. Помянем?

– Странно, – помолчав, сказал он, потом полез в шкаф и достал бутылку коньяку и две рюмки.

– Что – странно?

– Ты одалживал ему сотню – думаешь, я не знал?.. Ты вытащил этой сотней с того света его брата…

– У него не было никакого брата.

Шериф застыл с наклоненной над рюмкой бутылкой и удивленно уставился на меня.

– Льешь на стол, – сказал я, кивнув на переливающуюся через край рюмку.

– Твою мать… Значит не было, говоришь? Вот так?

– Вот так, – кивнул я.

– И денег ты ему не давал?

– Давал. Он все вернул. Рассчитался сполна и… В общем, расквитались.

– Там? – быстро спросил Шериф, кивая на лежащий на моем столе газетный листок.

– Там – не знаю. Там я не был, – легко и равнодушно соврал я. – А со мной – сполна. Ну, помянем?

– Да-да, – рассеянно пробормотал Шериф,

(понял, что я вру?… Или нет?… Да, какая, на хрен, разница…)

– Ну, как говорят, пусть земля ему…

– Пусть, – кивнул я, и не чокаясь с ним, быстро выпил. – Пусть неудачник платит .

– М-да, – выпив, протянул он, – доброты в тебе, как у акулы, или…

– Раньше ты говорил, как у кошки, – вяло поправил его я. – Я возьму это на память? – я кивнул на газету.

– Чего? А-а, возьми… Как у кошки? Может быть… Кстати, ты сейчас вали домой, а в три я заеду за тобой, возьмем твоего Кота и съездим в ветеринарку к Ваньке, сделаем все прививки и выправим на него бумаги.

– А ты просто так не мог с Ванькой договориться? Зачем тащить…

– У тебя две задачи, коль скоро ты все на меня спихнул – делать то, что я говорю, и не делать, чего я не говорю. Вопросы есть?

– Не-а, – равнодушно покачал я головой. – Как скажешь, мой генерал. А доверенность на квартиру ты оформишь?…

– Все в свое время – не учи ученого. Доверенность это самое плевое дело. И виза твоя – тоже хуйня, а вот… Ладно, это все – мои проблемы. Да, завтра сделай мне четыре фотографии, а лучше – шесть, на всякий случай… Все, двигай, у меня стрелка в одиннадцать.

Я встал, сложил газету, сунул ее в карман пиджака, надел куртку и двинул на выход, а потом двинул к метро – пешком, хотя идти было две трамвайных остановки, но…

Я не любил трамваев – уже лет двадцать пять, если не больше, с той ночи, когда мальчишкой вмазался на стареньком мотоцикле в развернутые боком "Жигули", перевернулся на мостовой и увидел летящий на меня красный бок трамвая, который… Которого не было и быть не могло, потому что трамвайные пути были намного дальше и в другой стороне, но который… Был .

Появился там, словно ждал меня двадцать с лишним лет – ждал , когда тяжелая "Мазда" красавца-Ковбоя, когда-то давным-давно убившего первого в моей жизни маленького Зверя, сплющит свое тупое рыло об его красный бок…

Я не люблю трамваев… Кажется, я вообще уже ничего не…

– Слушай, ты хоть что-нибудь любишь? – слегка раздраженно спросила "милка" – боевой товарищ, – с неудовольствием глядя, как я вяло прожевываю кусок только что зажаренного ею мяса.

Я неопределенно пожал плечами, не поднимая на нее глаз.

– Говорят, ты рыжих любишь, я, вон, даже подкрасилась, но что-то не замечаю… Слушай, а ты насовсем в Штаты линяешь?

Я машинально кивнул, еще раньше, чем до меня дошел смысл вопроса.

– А зачем? Чего тебе здесь не хватает?

– Хочу проверить, – вяло жуя, буркнул я.

– Что проверить?

– Насчет рыжих, – не задумываясь, машинально сказал я и… вдруг понял, что, в общем-то, если не вдаваться в нюансы, сказал… Правду.


* * *

– На годик сдам пока – как раз клиент симпатичный нарисовался, – а потом видно будет, – сказал Шериф, когда я подписывал ему доверенность на квартиру.

– Да продай ты ее быстрей, не еби себе… – поморщился я. –

– Ты так уверен, что…

– Угу.

– Ты не дослушал, – усмехнулся он, – и не на тот вопрос… Ну, ладно. Сегодня в семь – у меня. Посидим с парой ребят из одного банка – у нас с ними, вроде, завязались… В общем, переведут они твою наличность на кредитку. Не твою – то есть, твою, но другую, и…

– Слушай, зачем тебе оставлять меня?.. Зачем иметь в соучредителях фиктивную персону, а?

– А ты – фиктивная? – усмехнулся он.

– Ну, меня же здесь уже практически нет. Зачем тебе…

– Слушай, Котяра, – помолчав, сказал Шериф, – я знаю… Мне рыженькая намекнула уклончиво, что мамуля ее там бабками подбита, но… Ты сейчас вроде как на пенсию туда собрался, ну, и любовь, там, морковь – я понимаю. Только ведь я тебя знаю, и… Пройдет время, и тебе может стать скучновато . И даже если не захочешь вертануться, то может… Ну, чем плохо иметь партнерчика в самых Соединенных, грубо говоря, Штатах? Отоспишься, налюбишься, а потом, глядишь, и раскрутим чего-нибудь, – он подмигнул мне, – навроде филиальчика, типа Эс-Пэ. Ты чего, глупее Дукакиса? Наладишь чего-нибудь оттуда…

– Ты что, спятил? – вяло махнул я рукой. – Там другие пошлины и…

– Найдем варианты, – перебил он меня. – Вы недельку в Мюнихе с Дукакисом посидели и – нашли. В общем-то, даже ты нашел… Кроме того на наших машинках ведь жизнь не кончается – есть и просто машины , ну, тачки, в смысле. Да мало ли… И кроме того, – он глянул на меня пристально, – не обидишься, если еще кое-что скажу?

– Стреляй.

– Ты сейчас в каком-то странном… Ну, миноре или.. В общем, у тебя, как у Буратино, одна мысль в башке, и другие уже не помещаются, но потом… Ну, увидишь ты свою Рыжую, ну, пускай это даже что-то серьезное , но… Она ведь наша ровесница, и через пять-шесть лет ей будет… Сколько? – он прищурился.

Я усмехнулся.

– Ты так говоришь, словно мне через пять-шесть будет двадцать .

– Ну, ты не свисти, сравнил тоже… – он довольно похлопал себя по груди, по брюху и ниже. – У нас все-таки по-другому. И милки наши не жалу… Кстати, – он вдруг нахмурился, – ты давно видел ту милку? Ну, помнишь, с которой в последний раз у меня, а потом у тебя здесь – ну, мы с Ванькой тогда еще завалились… Ну, "Наша Целкость" – помнишь?

Я медленно кивнул и сказал:

– Помню. С тех пор и не видел. А что?

Он вперил в меня пристальный взгляд – почуял, видно, в моем тоне какую-то… Но я легко закрылся от него,

(…вконце концов, его я сам когда-то учил, как углядеть… И в э т о м ему со мной тягаться пока не резон…)

с вполне натуральным удивлением поднял брови, и через секунду он отвел глаза и буркнул:

– Да нет, ничего… Просто подружка ее чернявая беспокоится – исчезла, говорит, куда-то и ни слуху, ни духу…

– Загуляла, наверное… – пожал я плечами.

(как легко это вышло… Я почти ничего не чувствую, словно омертвели какие-то…)

– Наверное. Ладно, поехали. Сейчас заверим всю писанину – нас уже ждут…

– Слушай, Шериф, – помолчав сказал я. – Если я чего-то не говорю, или… Недоговариваю, так это не…

– Ладно, – перебил он, – я знаю. И не лезу. Ты думал, она погибла. Потом узнал, что жива, и… Сейчас ты в каком-то трансе, но я думаю, это пройдет. Я тебе так скажу…

– Послушай, что я скажу. Я… Не знаю, как там у меня сложится, но… Если сложится нормально и если ты захочешь… Если тебе все надоест здесь, ты всегда можешь… Словом, приезжай – хоть с заначкой, хоть пустой, – на пиво, на пиццу и на… домик скромненький можешь всегда…

– Вот так?

– Вот так.

– На домик , говоришь? – он окинул меня задумчивым и каким-то невеселым взглядом. – На отдельный домик? Ну, твоих-то, дай Бог, чтобы тебе на домик, типа курятника… Стало быть, твоя Рыжая лихо бабками подбита?

– Считай так.

– Что ж… Буду иметь в виду, – без улыбки кивнул он. – Но знаешь, я пока что на пенсию не хочу. Еще повоюю.

– Воюй. Но имей в виду. Я не… Словом, I mean it . Усек? Не знаю, где б я был, не встреть я тогда тебя в закусочной…

– В пиццерии, – поправил он. – Ладно, я усек. А ты, значит, теперь при ней будешь, да?

– Шериф, – вяло усмехнулся я, – ты хочешь меня раздразнить, но все эти подъебки… Знаешь, когда-то, в глубине застоя, один крупный совпис, в смысле, советский письменник, обожавший свою внучку – а она чего-то там закиряла, захипповала, – сказал ей: "Ну, чего тебе не хватает?… Ну, хочешь, я тебе дом в Крыму куплю?" А она, девчушка была лет пятнадцати, ему в ответ: "Дедушка, нам – блядям – без разницы…"

Шериф фыркнул и… Рассмеялся.

– Так вот, мне – как ей… И как всем блядям – без разницы . Понял?

– Понял-понял, – буркнул он. – Ну и хрен с тобой. Поехали заверять доверенности. И не забудь, послезавтра тебе в посольство… Ладно, я еще напомню, тебя все равно на поводке сейчас надо водить. Странно, что ширинку сам застегиваешь…


Лихо подбита бабками…

Отдавая мне приглашение, Рыженькая выложила на стол – здоровенный овальный стол карельской березы с инкрустацией, за которым около двух лет назад мне довелось сидеть с ее мамочкой за ужином "при свечах", – тонкую пачку стодолларовых купюр.

– Это что?

– Ну… Она просила передать, если… Она ведь не знала, как у вас с деньгами, и на билет, там, или…

– Она оставила мне пол-лимона и н е з н а л а, есть ли у меня на билет?

– Она н и ч е г о не знала, поймите вы!.. А то, что оставалось у вас… Она сказала, что с вами это все непредсказуемо – вы могли сделать с ними что угодно…

– Ну да, мог… сжечь их в печке, или… Отдать сироткам.

– Ну нет, – Рыженькая усмехнулась, – сироткам – вряд ли, но…

– Стало быть миллионерша… Владелец заводов, газет, пароходов, любезно отстегнула мне на билет. Ладно-ладно, шучу… Возьми их – ты-то знаешь, что на билет мне не надо.

– Вы думаете, она не совала мне столько… Не дала бы, сколько бы я ни взяла?

– Я думаю, ты ничего у нее не взяла бы, сколько бы и как бы она ни совала. Я прав?

– Да. Так зачем же совать мне эти? Возьмите – в крайнем случае, швырнете ей в рожу… Вы же о б а – непредсказуемые, и уж в этом-то о ч е н ь похожие.

Я глянул на нее в упор и… Засмеялся. Сучонка была права.

– Если она позвонит – я дала ей знать… ну, по своим каналам…. теперь-то уже можно, – сказала "сучонка". – Хотите поговорить с ней?

– Нет, – быстро помотал я головой, – не хочу.

– Почему?

– Потому что… Я хочу у в и д е т ь ее, а если услышу голос, то… Не уверен, что поеду… Понимаешь?

– Нет, – медленно покачала она головой. – Но я же говорю, вы похожи…

– А что?

– Ничего, только… Она сказала то же самое. Почти теми же словами…

Провожать меня в аэропорт Шериф не поехал. Провожали – "сучонка" и Интель.

– Take care of her, – услав Интеля за минералкой, тихо сказала мне Рыженькая, не поднимая на меня глаз, уставившихся в стопку таможенных деклараций на столике. – Пожалуйста… Вы можете заставить ее проснуться. И вы должны… позаботиться о ней.

– Мне кажется, я сам никак не могу проснуться… Ты думаешь, я могу о ком-то заботиться? Думаешь, я умею заботиться?

– Не знаю… Но больше просто некому. Она… Она не живет, понимаете? Она общается с людьми, ест, пьет, спит… – Рыженька поколебалась секунду. – Может, спит с кем-то , но… Не живет . И вы должны…

– Я ничего никому не должен.

– Я не в том смысле, поймите… Вы можете . Вы как-то вытащили нас оттуда – я не знаю, как, я не… Не помню, и может быть, – она подняла, наконец, на меня свои широко раскрывшиеся глазища, в которых мелькнул… Если не страх, то отголосок какого-то глубокого страха, – может быть, это вы заставили меня забыть и… Слава Богу, потому что я не хочу вспомнить!..

– Не я, – покачал я головой. – Не я заставил забыть, вернее… не совсем я… Слушай, я постараюсь сделать… Ну, как-то помочь и ей и себе, – я глянул вниз, на переноску, в которой дремал Кот. – Мы постараемся…

– Да? – Рыженькая тоже глянула на переноску и вздрогнула.

– Да, – я легонько похлопал ее по ладошке, вцепившейся в край столика с такой силой, что кончики пальцев побелели. – Да… Расслабься. И приезжай, ладно?

– Ну… Не сейчас. И наверное, не скоро, – вздохнула она, как-то послушно расслабившись. – Ваша дочка – приедет на годик, а потом видно будет, сама решит… Хорошо, что вы нас познакомили, она мне нравится. И жена – бывшая ваша – тоже неплохая, хотя… Это, конечно, не мама… Сколько вы с ней прожили?

– Пятнадцать лет… Слушай, у тебя пройдет эта дурацкая эйфория. Ну, что тебе здесь делать? Перед тобой ведь…

– Да просто жить! Ну, как вы не понимаете, ведь здесь сейчас интереснее… Я хочу просто интересно жить – сама, без всяких… Вы знаете, что Шериф предложил мне ваш кабинетик? Ну, формально он не предлагал зарегистрировать меня соучредителем, но… Я назвала его Шерифом – так прямо обратилась, – и он это принял . Понимаете? – Рыженькая вся засветилась. – Ведь это гораздо важнее, чем всякие формальности! Я не стою на месте, я живу , а вам… – она осеклась.

Я вяло усмехнулся.

– Ну, что ж ты не договорила? Все верно, ты – хочешь жить, а я… Я хочу доживать . Вот и вся разница. Я хотел бы дожить, сколько мне положено, с твоей матерью, потому что… Просто – так мне хочется, но как выйдет?.. Кто может дать гарантию? Кто знает ?..

– Все будет нормально, если… Если вы немножко подумаете друг о друге, – сказал Рыженькая, тихонько кладя руку мне на ладонь. – Если не…

– Если не будет лягушки с ужом, – пробормотал я и услыхал где-то внтури себя далекий и насмешливый голосок:– Она не так уж безобидна и совсем не мала, моя… Н а ш а Рыжая…

– Как это? – удивленно нахмурилась Рыженькая. Я промолчал. – Знаете, – поколебавшись, сказала она, – вы… Вы как-то постарели. Стала заметна седина… Странно, я раньше не видела. И в усах – вам нормально с усами, они даже идут вам, но они почти седые. Вы, наверное, просто устали, но это пройдет…

– Или да, или нет, – оборвал я ее и подмигнул. – Два варианта. Ладно, хватит лирики, вон Интель идет. Как у вас с ним, все О.К.?

– Fine, – кивнула она.

– Любезненько – на х.. – усмехнулся я.

– Как это? – она непонимающе вскинула брови.

– Ну, подумай, что в натуре значит "fine" в таком ответе. Ты же умненькая..

Она задумалась на мгновенье и… Рассмеялась.

– Вообще-то, верно. Сами придумали?

– Или слямзил где-то, – равнодушно отмахнулся я. – Ладно, не топчитесь здесь, не люблю проводы. Когда прилечу, я… Мы звякнем. И не давай ему, – продолжил я громче, чтобы услыхал подходящий с минералкой Интель, – долго сидеть за компьютером, а то… Улизнет, понимашь, от тебя в виртуальную…

Рыженькая улыбнулась, глядя на Интеля, и мне показалось… Пришло в голову… Да нет, я просто понял, что знаю : от нее никто не улизнет , если ей самой того не захочется. И слабая иголочка беспокойства за Шерифа легонько кольнула меня в области диафрагмы. Не забывай, ч ь я она дочка…

Что ж, как говорил один персонаж: "Причудливо тасуется колода… Кровь!" Надо будет звякнуть и намекнуть ему как-то… Ненавязчиво. А впрочем, домик я ему обещал, и слово надо держать. И…

Одного этого, пожалуй достаточно, чтобы хорошенько подумать перед тем, как… Швырять в наглую рыжую морду зелененькие бумажки.

Над нами и вокруг нас раздался звук, имитирующий колокол, и равнодушный, неживой женский голос стал вещать:

– Внимание! Начинается регистрация на рейс… Attention, please…

– Чувствуете разницу, россияне, – подмигнул я "сладкой парочке". – Кому – please, а кому – просто внимание . Вот так, понимашь…

– Подправим со временем, не все сразу, – с комичной серьезностью заявил Интель. Рыженькая едва приметно усмехнулась от этой серьезности, но… Если кто и подправит , отвлеченно подумал я, то такие, как она. Такие, как о н, в лучшем случае послужат лишь инструментами, с т в о л а м и, а нажимать на спусковые крючки…

– Ну, раз так, оставляю все в надежных руках, – поклонился я им обоим. – Давайте попрощаемся. Только не повторите одну мою старую ошибочку.

– Какую? – нахмурилась Рыженькая.

– А провожал когда-то одну подружку из Симферополя в столицу и вместо "удачно долететь" сказал спьяну: "Пускай земля тебе пухом…"

Они вежливо посмеялись, и Рыженькая украдкой глянула на свои часики. Ну, да, она же говорила – ей к двенадцати надо быть в конторе, на какой-то стрелке с поставщиками. Нет… "На встрече", – ненавязчиво поправила она вчера Шерифа, и он, хмыкнув и незаметно подмигнув мне, проглотил эту поправку. И мне сейчас: Вы как-то постарели… Шерифчик тоже не молодеет, к старости все начинают больше смотреть на дорожные знаки и меньше – на дорогу, и.. Если она решит подстегнуть этот процесс… Да, звякнуть ему – не помешает. Он, конечно, уверен и крут, он у нас повоюет и все такое, и… Конечно, я ему не нянька, как говорится, хозяин – барин, но… Звякнуть, а там уж – как фишка ляжет. Почему бы и нет? Почему бы не… намекнуть. Но на что?..

Я вспомнил, как она на своих именинах, или дне рождения, или… В общем, тогда, за столом, вдруг легонько нахмурилась и сказала… Нет, спросила… Почему "главному"? Разве вы не соучредители? И я тогда еще подумал… Как же я подумал? Держать с ней ухо востро?… Нет… А-а, вот: С ней хорошо быть на о д н о й с т о р о н е.

Я глянул ей прямо в глаза, как-то притянул их к своим, и… Нет, глаза, конечно, не говорят – это такой штампованный оборот, впроде заезженного литературного приема, но иногда…За штампами тоже ведь когда-то лежало что-то реальное, типа – конкретное, или просто… Просто вдруг во мне проснулся отголосочек давно стертой "программы" – воображения, – и воспроизвел… Не "картинку", а толко звук – эдакий диалог наших глаз:

Мои: – Ты рада, что я отваливаю… Ты чуть-чуть боишься меня – знаешь, что я могу напомнить… Нет, з а с т а в и т ь тебя кое-что вспомнить, и ты боишься – даже не меня, а того, что в о м н е и… В т е б е! Боишься, что я могу вызвать это… Подтащитьк… The border.The percinct… К ч е р т е, за которую ты с а м а пока не можешь…

Её: – Да, я рада, что ты линяешь. Ты знаешь, что твой здоровенный дружок не удержит меня, если я захочу… Т ы – мог бы удержать, потому что… Я боюсь тебя немножко, боюсь того, что сидит в тебе… И ты – боишься. За него… Но успокойся, ведь мы с ним – на о д н о й стороне. Пока что… А с тобой мы – нужны друг другу. У меня одна мать, и у тебя – о д н а Рыжая, так зачем нам тягаться друг с другом? Лучше быть вместе, на одной стороне, и тогда тот, кто вздумает потягаться с н а м и, потягается с л у ч ш и м и. Дай… Дай мне время, и может быть, когда ты станешь совсем старым и уже не способным ни на что, я приду к тебе на помощь и разберусь с какими-нибудь н и м и..

Мой: – А кто поручится мне, что ты разберешься с н и м и, а не со мной – не с н а м и? А, рысеныш? Чтоскажешь, miss felis fucking lynx?.. 1

Её: – Не знаю… Н е з н а ю! Отпусти меня. Отпусти и уходи… И в ы к л ю ч и этот fucking knife-switch!!.

И я выключил этот fucking "рубильник". И мы тепло и вежливо попрощались (только она как-то вдруг побледенела). На вполне идейно выдержанном уровне.

Помоги тебе Бог, подумал я, пожимая на прощание лапу Интелю.Если что, помоги тебе… Нет! Если ч т о…

Не поможет!..

47.

Я нарочно пропустил всех и встал в хвост очереди к таможенному контролю. И правильно сделал – я бы надолго задержал всех стоящих за мной, потому что на меня Афро-американская церберша в униформе обратила столько же внимания, сколько паровоз – на Анну Каренину, а вот Кота… Его – только что не просветили рентгеном.

Последним с нашего рейса я вышел из здания аэропорта "Даллас", держа в одной руке переноску с котом, а в другой – ремешок катящегося за мной дорогущего чемодана на колесиках (подарочек Шерифа).

И сразу увидел ее.

Она стояла рядом с небольшим Мерседесиком и смотрела на меня, а метрах в пятнадцати-двадцати стояли два здоровенных полицейских, и делая вид, что разглядывают свою тачку с мигалкой на крыше, одобрительно косились на Рыжую. Там было, на что коситься – в короткой черной юбке и алой блузке, туго перехваченной в талии темно-вишневым шарфом, она выглядела неслабо…

Со всех сторон на меня навалилась ровная тяжесть – словно я очутился глубоко под водой… Нет, я не очутился , я уже давным-давно, больше двух лет торчу там , под водой, и сейчас просто резко почувствовал эту тяжесть, которая… Как тот праздник, который всегда с тобой – вот так, ебить-твою… Извиняюсь, пора перейти на местный разговорный – bloodyfucking shit !!.

Я выпустил из руки ремешок, поставил переноску с Котом на асфальт и двинулся к Рыжей. Кот за моей спиной недовольно мяукнул, но я не обернулся. Я подходил к ней все ближе и ближе, каким-то странным способом начиная видеть каждую морщинку в "сеточках" у глаз, на шее, возле уголков губ – я не мог видеть так с такого расстояния, но… Видел. И чем ближе подходил, тем хуже, а не лучше видел – сокращение расстояния мешало мне видеть, – и когда подошел почти вплотную, ее лицо как-то размылось, смазалось, вышло из фокуса…

– Ну, здравствуй, милый, – сказала она.

Напрягши глаза и поймав в фокус ее чуть дрожащие губы, я медленно, словно преодолевая сопротивление не воздуха, а толщи воды, отвел правую руку назад и отвесил ей… Нет, не пощечину, а тяжелую оплеуху , от которой сразу же заныла вся ладонь.

Двое полицейских, как по команде, приняли стойку тренированных фокстерьеров, увидавших лису и ждущих лишь свистка… Стоило Рыжей поманить их пальцем, и – меня ждали крупные неприятности… Очень крупные, потому что здесь не любят и не понимают таких "шуток", особенно когда на фоне набирающего обороты феминистского движения, какой-то male chauvinistswine1 Но она не стала манить их пальцем, хотя щека у нее вспыхнула алым румянцем и она едва устояла на ногах. Она…

Она подошла ко мне вплотную, обняла за шею, потерлась своим вздернутым носиком о мою щеку и тихо спросила:

– Легче стало?

Я кивнул. Тяжесть, секунду назад давившая на меня со всех сторон, так резко исчезла, что мне казалось, я могу подпрыгнуть и взлететь, как воздушный шарик.

– Мне тоже, – еле слышно пробормотала Рыжая.

Наши губы встретились. Прижавшись ко мне всем телом, она, почти не отрываясь от моих губ, прошептала:

-Госсподиии! Как давно я не была такой мокрой !.. Я же сейчас кончу…

Целуя ее, я скосил глаза на полицейских увидел, как они, усмехнувшись, переглянулись, а потом услышал,

(я не мог услышать… Человек не может слышать на таком расстоянии, но… Я – у с л ы ш а л!..)

как один из них равнодушно буркнул своему напарнику:

– Fucking jerks…1

Рыжая, прижалась ко мне еще теснее, оторвалась от моих губ и насмешливо фыркнула – я понял, что она тоже услышала, хотя тоже не могла услышать…

Сзади раздался недовольный мяв. Рыжая резко отстранилась от меня, подбежала к переноске и открыла дверцу. Кот медленно ступил передними, а потом и задними лапами на американскую землю (про которую никто никогда не распускал слухов, что ее, дескать, Царь Небесный будто бы исходил, благословляя), важно распушил хвост, задрал его высоко к вечернему американскому небу, и… Начал медленно ходить вокруг и между ее ног, легонько задевая их хвостом, легонько помуркивая, время от времени вскидывая вверх взгляд желтовато-зеленых глаз, вспыхивающих холодноватым и яростным огоньком… Словом, начался кошачий ритуал встречи.

Полицейские снова переглянулись, а потом… Как по команде отвернулись. Видимо, поняли, что это уже не fucking jerks и вообще не для посторонних глаз, а потому… Занавес.

* * *

Семирядный хайвей… Редкие фары на встречных шести рядах…

Постепенно сгущающаяся темень снаружи, за стеклами салона… Легкое шуршание шин по асфальту…

И засыхающие мокрые полоски на щеке Рыжей, не смотрящей на меня – злящейся на эти непрошенные слезинки и потому не отрывающей взгляд от дороги… На которую, в принципе, можно было и не смотреть – здесь дороги (и вообще вся жизнь) устроены так, что достаточно смотреть на дорожные знаки . Они – знаки – каким-то удивительным (для нас) образом совпадают с дорогой, со всеми ее поворотами, изгибами и неожиданными… Скучновато, конечно, своей правильностью, но…

Правильно.

– Я думал, ты на Кадиллаке ездишь, – сказал я, чтобы отвлечь Рыжую от дороги и… вообще, чтобы что-то сказать.

Она кинула на меня быстрый взгляд и усмехнулась.

– Я езжу на Хонде – маленькая, быстрая, удобно парковаться…

– А этот?..

– Этот – твой. Ты что, не видишь, что он – с иголочки? Я купила его на прошлой неделе и сегодня первый раз… Хочешь за руль?

– Не-а, – покачал я головой и неожиданно для себя добавил: – Жми на педаль, хочу поскорее… домой.

Рыжая кивнула, и прибавила скорость.

48.

– Тише, – негромко сказала она, когда я открыл рот, собираясь спросить, как ее зовут, – она диковатая, пускай сама подойдет.

Небольшая и очень изящная рыжая кошка застыла на пороге кухни-столовой, и кинув бегло-внимательно-равнодушный взгляд на меня, уставилась на Кота. Он сделал два медленных шага вперед – к ней, потом сел, потом прилег, подобрав под себя передние лапы и нахохлившись, и они замерли (она тоже села в позу кошки-копилки) и уставились друг на друга, как умеют замирать и смотреть только они .

– Это надолго, – тоже негромко проговорил я. – Покажи мне пока свои владения.

– Наши владения, – поправила она. – Пойдем.

Мы вышли из кухни – не через порог, где застыла ее кошка, а с другой стороны, и быстро прошлись по всему небольшому двухэтажному коттеджику. Спустились в подвал, потом поднялись на второй этаж и зашли в спальню.

– Кровать – что надо, – хмыкнул я. – Одна на такой койке… Это вряд ли, а, блядина рыжая?

– Ты, что ли, два года мне верность хранил? – огрызнулась она.

(а клыки еще не разучилась показывать…)

– Да брось ты, я же не…

– Здесь – нет, – она уставила на меня в упор свои блядские глазища, вдруг ставшие влажными и… не очень блядскими. – Здесь – наш дом. А вообще… Считанные разы… К сожалению.

– Слушай, – быстро сказал я, чтобы уйти от этой темы и от этих не блядских глаз, потому что я не привык к таким, и может… немножко боялся их. – Здесь очень мило… Чудный домик, но…

– Ты думал, я живу во дворце? – усмехнулась она.

– Ну, честно говоря, думал, что-то покруче…

– Теперь можно и покруче. Если хочешь. А мне одной и здесь-то было… пусто. Понимаешь?

– Да, – кивнул я,

(… – Вам не больно, вам просто… П у с т о, да?…)

– понимаю…

– Ладно, – она подошла ко мне, обняла за шею и потерлась носом о щеку, – сейчас поужинаем, а потом я разберу твой чемодан. Или завтра?

– Ты постарела, моя донна, – усмехнулся я.

– Да? Хреново выгляжу? – она отстранилась от меня и тревожно заглянула мне в глаза. – Просто… наревелась почему-то сегодня…

– Да нет, просто раньше ты бы мне душ принять не дала, а сразу в койку бы затащила. А теперь – ужинать, чемодан…

Она потянулась к пуговице на блузке, но я поймал ее руки.

– Шучу, Рыжик. Мне самому хочется привыкнуть чуть-чуть… Пойдем во дворик, подышим, выкурим по сигаретке, а?

Она кивнула, мы спустились вниз, вышли на заднее крыльцо и встали, обнявшись на нижней ступеньке. На соседнем дворике пожилая пара, тоже стояла, обнявшись, как и мы, на ступеньках своего крыльца – наши участки разделал не забор, а живая изгородь. Пожилая женщина увидела нас, что-то сказала своему мужу, они посмотрели в нашу сторону, помахали нам, и мужчина негромко окликнул:

– Hi, there!..

– Hi… – пробормотал я, махнув в ответ. Рыжая улыбнулась им, как знакомым.

– Ты их знаешь? – спросил я.

– Конечно. Это же наши соседи – я говорила им, что жду… мужа. Я… правду говорила?

Я почувствовал, как она напряглась, и легонько потрепал ее рыжую гриву, в которой… В которой было куда больше серых ниточек, чем два года назад.

– Конечно, Рыжик… If you say so, my red-haired bitch…1

– Тут так грубо не говорят, – погрозила она мне пальцем, но глазища сверкнули знакомыми блядскими искорками.

– If you say so, – усмехнулся я, – my red-haired cunt…2

Она больно толкнула меня локтем в бок, но блядские искры в глазах вспыхнули сильнее. Я хотел сказать что-нибудь еще в том же духе, но она вдруг стиснула мою руку и шепнула:

– Смотри…

Я посмотрел вниз и вправо, за ее взглядом, и увидел проскользнувшую мимо наших ног рыжую кошку – она быстро сбежала с крыльца, остановилась на газоне и гибким и хищным движением обернулась. Следом за ней бесшумно спрыгнул с крыльца Кот, они замерли на секунду, а потом деловитой и крадущейся походкой направились к живой изгороди и быстро исчезли в траве.

– Она тоже показывает ему свои владения, – пробормотал я.

– Их владения, – поправила меня шепотом Рыжая.

– Давно она у тебя?

– Почти сразу же… Почти два года.

– Стерилизованная?

– Да. Уже пришла ко мне такой… Совсем котенком…

– Сама пришла?

– Да, – помолчав, кивнула Рыжая и кинула на меня какой-то странноватый взгляд, словно и хотела и не хотела

(боялась?.. Странно, нее стиль…)

что-то добавить.

– Она похожа на ту , твою прежнюю?..

– Немного, – кивнула Рыжая и быстро сказала: – Пойдем ужинать.

– А они не убегут далеко? Мой ведь не привык к такой свободе…

– Не убегут. Пускай привыкает.

Мы махнули еще раз пожилой паре на соседнем участке, повернулись, и обнявшись, вошли в дом. Я хотел оставить дверь открытой для наших усатых хищников, но увидел проделанный в ней специальный входик – прямоугольное отверстие, закрытое изнутри крепящимся только сверху резиновым ковриком. Кот никогда не видел такого, но… Пускай привыкает. Тут есть кому его поучить.

* * *

– Она сказала мне, – без всякого перехода, вдруг перестав жевать, проговорила Рыжая, – что с теми делами все кончено. Это… правда?


(Рассказать ей?… Рассказать, где я опять очутился? Рассказать, как я исчез, завис в какой-то мертвой пустоте и опять… второй раз.. заглянул в жуткий колодец огромного вертикального элипса-зрачка и увидел в нём… И где я, быть может, получил ответ на тот вопрос, который вырвался из моей глотки в первую нашу с Ним встечу… Где я понял… или узнал, или увидел… к т о – я, и ч т о – я такое? Рассказать, или… Нет, не сейчас…)

– Твой дружок, Седой, – пробормотал я, тоже перестав жевать. – Ты знала кто он такой? Ну, конечно, знала – ты же трахалась с ним когда-то…

– Кто тебе это сказал? – закусив губу, хрипловато спросила Рыжая, не отводя от меня взгляд.

– Он сам. Без ансамбля, сам-бля, но… Был не один –бля.

– Что-о? – ее глаза расширились, и в них… – Ты видел его? Он встретился с тобой?.. Этого не может… Тогда тебя не было бы в живых! Этого просто не может…

– Это может, это может, это очень может быть, – насмешливо пропел я, – но конечно, быть не может то, чего не может быть. Он нашел твою рыженькую дочурку, моя донна, потом нашел меня и мою дочурку (Рыжая приоткрыла рот), а потом… Можно сказать, что я – нашел его … В каком-то смысле, – я подмигнул ей.

– И… – она по кошачьи облизнулась. – И что?..

– И… ничего, Рыжик. Тебе не стоит больше забивать свою рыжую головку этим… Если, конечно, тот трах-тарарах с ним не оставил неизгладимый след в твоей сексуальной жизни…

– Оставил, – прижав ладонь к горлу, глухо произнесла она, и в ее глазах мелькнул злобный и… Пожалуй, страшный отблеск какого-то… – Вряд ли я забуду эту мразь…

– Стыдно, моя донна. Стыдно и нехорошо говорить так про мертвых … Тем более, про бывших . И уж совсем тем более – про мертвых и бывших… родственников .

– Что-о?.. Ты – знаешь?.. – она открыла рот и… Это вышло почти смешно.

– Говно вопрос. Этот. А вот другой – это вопрос. Скажи на милость, как же ты отпустила дочурку прямо в лапы этого… братика твоего бывшего и покойного красавца, свистнув у него… сколько? Два лимона, да? – недобро прищурившись, спросил я.

– Я ничего не могла сделать, – медленно покачав головой, тихо сказала она. – Ты же видел ее и знаешь… А может, не только видел? – тоже недобро прищурилась она. – Может, и…

(еще немного, и будет… лягушка с ужом… Она не так уж безобидна и совсем не м а л а, наша Рыжая…)

– Прости… – она опустила глаза. – Просто, это был единственный шанс узнать о тебе… Скажи, он правда… Ты сказал, мертвых бывших – он…

– Посиди, я сейчас приду, – помолчав, сказал я, встал из-за стола и пошел на второй этаж, в спальню, где оставил свой чемодан.

Через несколько минут я вернулся в столовую – она сидела в той же позе, не двигаясь, – и кинул на стал перед ней мятый газетный листок с крупным заголовком: "ТИГР В ПОДМОСКОВЬЕ?"

– Перед тем, как прочтешь, скажи мне еще одно, – попросил я. – Когда ты давала ключи от своей тачки той девке, ну, вашей домработнице, ты знала , что с ней будет? Ты нарочно подставила ее? Ты… её кокнула ?

– Я… – она опять нервно облизнулась, на секунду отвела глаза, а потом снова взглянула на меня – прямо и не мигая. – Я знала, что так может быть. И наверное… хотела, чтобы так было. Это давало мне шанс. И тебе – тоже.

– Ты не на тот вопрос, Рыжик. Совсем, не на тот…

– Ну… Да, да, знала!.. И подставила! Что, завтра берешь обратный билет?

Я посмотрел на ее побелевшее лицо, окинул взглядом ее всю – ее ниже, чем раньше, опущенную грудь под блузкой (лифчиков все так же не признаем, но… может, уже стоит признавать), серые "ниточки" в рыжей гриве, морщинки у рта и на шее и… Засмеялся. А когда отсмеялся, сказал:

– Прочти это… И больше не задавай дурацких вопросов. И вообще не задавай вопросов – просто прочти, а потом… Для оргий мы наверно уже староваты, так что попробуем просто жить. И если повезет, станем такими же, как твои соседи – та пара на соседнем участке. Они… нравятся тебе?

Она медленно кивнула, и помолчав, спросила:

– А мне… Надо – читать? Я… почему-то боюсь…

– Ну, чего тебе бояться, Рыжик – усмехнулся я. – Вспомни, кто ты… Ты – одна, среди джунглей, среди ночи, и твоя сила вся с тобой , а?

– Не одна, – покачав головой, тихо сказала она и как-то нежно и… странновато улыбнулась. – Я – не одна…

– Тем более, – кивнул я. – Просмотри газетку, а я схожу приму душ и завалюсь в койку. Не сиди долго, если не хочешь, чтобы я заснул.

Я встал из-за стола (она уткнулась в газетный листок и тут же вздрогнула – прочла заголовок), и двинулся к лестнице.

Все время пока я стоял под душем, у меня из головы не лезла ее нежная и… какая-то странноватая улыбка, с которой она проговорила: "Я – не одна"… Она, конечно, имела в виду меня… Но как-то… словом, как будто и меня, и… Не только , меня.

* * *

Звук льющейся воды в ванной стих, она появилась на пороге спальни и сбросила халатик – тот самый, или… Очень похожий. Висящая за окном луна отразилась двумя точечками в ее глазах, и мне почудилось, что два ярких лучика вырвались из ее черных

(темные колодцы, ведущие в каую-то с о в с е м темную…)

зрачков и уперлись прямо мне в переносицу. Я прикрыл глаза, и…

Ощутил рядом с собой теплое и живое женское тело.

– Ты живая, – пробормотал я, обнимая ее, – живая…

– Я еще мокрая, – шепнула она, водя языком по моей щеке, потом по плечу, потом по груди…

– От воды, или?..

– Или.

– Не врешь?

– Попробуй.

Я попробовал. Она не врала.

* * *

– Значит, эта тварь сдохла, – пробормотала она, сладко потягиваясь. – А его… У него был такой… Ну, главный охранник, шеф всей его службы… Такой лысый – он…

– Тоже, – сонно буркнул я.

– Значит, нам больше нечего бояться.

– А ты – боялась ? – усмехнулся я. – Странные поступки для того, кто боится – свистнуть у такой акулы два лимона, зная, что ты уже заказана , подставить вместо себя…

– Я не за себя боялась, – перебила она. – Неужели ты не понимаешь?… – она привстала и заглянула мне в глаза.

– Понимаю, – кивнул я, не отводя взгляд, – и потому ты отпустила ее прямо в лапы…

– А ее можно не отпустить? Можно? Ну, скажи…

– Пожалуй, нет, – подумав, вздохнул я. – С ней вообще хорошо быть… На одной стороне.

– И там вы были… На одной стороне? Она была там? И что вообще…

– Абзац, Рыжик. Параграф. У меня нет ответов, хотя… Знаешь такую старую офицерскую игру – "Тигр идет"?

Она вздрогнула и медленно покачала головой.

– Ну, садятся все за стол, выпивают по стакану, главный говорит: "Тигр идет". Все – под стол. Он говорит: "Тигр ушел", – все вылезают и опять по стакану. И так – до упора, а выигрывает тот, кто последний сможет из-под стола выбраться…

– Да, – усмехнулась она, – я где-то слышала… Или читала. Но…

– Никаких "но". Считай, что… Тигр пришел, а потом… Ушел.

– Кто же смог так разобраться с ними… – прошептала она, кажется, не слушая меня. – С кем же им пришлось…

Неожиданно для себя, я свистящим шепотом произнес, подражая тому голосу из своего

(бреда?… Отключки?.. Кошмара?..)

бредового сна, где трое волков… Трое canis lupus рвали тело убитой "милки":

– Им приишлоссь расссбираться с лууучшииим… Помнишь, don‘t you ever fuck with me, cause when you fuck with me, you‘ll fuck with the… – и вдруг вместо положенного "the best" я неожиданно для себя выдохнул: – the beast!..1- и засмеялся от случайно получившейся игры слов. И почувствовал, как она схватила меня за руку, и повернулся к ней, и проследил за ее взглядом, и увидел…

От приоткрытой двери к окну гибкой и осторожной походкой шла ее рыжая кошка. Кинув на нас внимательный и равнодушный взгляд, она тут же отвернулась, села, подняла мордочку и уставилась на луну. В приоткрытую дверь осторожно вошел Кот, внимательно огляделся, слегка крадучись тоже прошел к окну и тоже сел, уставясь не на луну, а на кошку.

Смотря на них, я вдруг вспомнил, как давным-давно, у меня, в моей старой, еще семейной квартире, Рыжая сказала… Как же она сказала?

(…К нему за помощью метнулся, а он – такой ма-аленький, только… Я вдруг подумала, а что если бы он был не маленький?..)

Я смотрел на ее рыжую кошку и пытался представить ее не маленькой. Ничего не получалось, я не мог увидеть "картинки", но…

Я вдруг понял…

(понимание иногда приходит сразу, и тогда оно охватывает не только мысли, но весь… впрочем, я уже где-то это говорил…)

Я понял, что она имела в виду, когда с нежной и странноватой улыбкой сегодня сказала: "Я – не одна…" Я понял это, глядя не на кошку, а случайно зацепив взглядом валяющуюся на ночном столике книжку в бумажной обложке – мой взгляд выхватил два слова из заголовка: "Nightdreams and…"1

– Как давно ты начала охотиться с ней по ночам? – тихо спросил я Рыжую.

Она вздрогнула и уставила на меня широко раскрывшиеся глаза, в зрачках которых плавали крошечные желтые точки – отражения лунного диска.

– Год назад, да? Сначала – просто прогулки, когда она показывала , а потом – уже ты сама … Верно?

– Господи… – прошептала она. – Откуда ты знаешь? Я… Я думала, я схожу с ума и… Я была даже рада этому… Но откуда ты…

– А однажды, – не обращая внимания на ее вопросы, продолжал я, – ты вышла к… Какой-то реке. В тот раз ты была большая , ты была… Ну, как это… Pantheratigris И на другом берегу, ты увидела… – она стиснула мою руку так, что у меня хрустнули суставы пальцев. – Ты увидела таких же как ты, только… Только ты не могла перейти через эту реку, потому что посредине… Что там было – посредине?

– Пелена… – прошептала она. – Какая-то странная пелена, вроде прозрачной завесы , разделяющей… И никто не мог пройти через нее – никто живой. Это…

– Точно. The border.The percinct… Это были две разные реки, словно два разных куска от разных целых соединили вместе, но края – не совсем совпали, и в месте стыка … Понимаешь?

– О, Господи… – снова прошептала она и задрожала мелкой противной дрожью, выпустив мою ладонь и обхватив себя обеими руками.

В комнате стало очень тихо.

И в этой тишине ее Кошка и мой Кот медленно повернулись к нам и уставили на нас свои мерцающие зеленовато-желтыми огоньками круглые фонари глаз…

49.

Я нашел на ощупь ее ладонь, стиснул ее, и она перестала дрожать. В комнате по-прежнему было очень тихо. Два маленьких усатых хищника внимательно и серьезно смотрели на нас, а мы – на них. В их глазах мерцали отражения полной луны, висящей за окном в темном небе – таком темном, что казалось, луна висит в пустоте.

Что приснится нам с Рыжей теперь, когда мы с ней вдвоем?

Что они покажут нам теперь, когда и х двое?

Какая прогулка… или забава… или охота… предстоит нам всем теперь, когда нас четверо?

Кто знает?..

И вдруг со стороны наших маленьких зверей послышался тихий, удивительно мягкий и теплый звук – такой ровный, знакомый и родной рокот , словно заурчали два маленьких моторчика, вырабатывающих тепло и уют, какое-то мягкое умиротворение и…

Покой .

Сколько раз в жизни я слышал это сладкое урчание маленьких зверей? Сколько раз меня окатывали теплые волны покоя от этого урчания, и я безотчетно тянулся к нему, не понимая, что оно означает, что говорит мне, вообще не понимая, к чему я тянусь, и лишь чувствуя, что я хочу к Нему , хочу Туда?.. А ведь что-то же оно означало, что-то же оно говорило !

Мы с Рыжей, как по команде, откинулись на подушки, раслабились, и…

(я все еще держал ее за руку… не отпускал… не бросал…)

Закрыв глаза и плавно покачиваясь на мягких волнах накатывающего покоя и наплывающего сна, я вдруг понял… Я уви… Нет, не увидел – никаких "картинок" я по-прежнему увидеть не мог,

(воображение – та игрушка, которая была у меня когда-то, давно исчезла… она исчезла навсегда, стерлась, как стирается программа с жесткого дискаА может быть… только з а с н у л а?..)

но я чувствовал, я очень хорошо чувствовал, я знал (и далекий громовой раскат – тяжелый и мощный предвестник надвигающейся откуда-то бешеной грозы, – почему-то подтверждал это знание), что где-то там , где-то очень далеко – так далеко, что расстояние уже просто не имеет значения

Мы, как по команде, стали засыпать, мы уже засыпали, мы уже спали , но сквозь это засыпание, сквозь сон я как-то ощущал… нет, просто знал, что где-то – в другом, совсем другом…

50.

… мире, среди простирающегося в бесконечность медно-красного песка, освещенного ровным холодным светом висящего наверху, в мертвой серой пустоте, багрового диска, стоял… На четырех громадных лапах,

(каждая – толще телеграфного столба…)

почему-то не зарывающихся в песок под неимоверной тяжестью словно высеченного из какого-то громадного скального образования торса

(другой закон тяготения?.. Н е земное притяжение?..)

стоял невообразимый, н е в е р о я т н ы й в своей жуткой красоте и силе ЗВЕРЬ.

Felis unbelievable?.. Panthera monster?..Нет таких названий, нет и не может быть таких этикеток, которые могли бы подойти к нему, да и не нуждался он ни в каких названиях…

Огромные желтые круги его глаз, прорезанные посередине вертикальными черными элипсами зрачков, горели странным, холодным и яростным светом; его страшная пасть слегка приоткрылась, и на громадных белоснежных клыках рубиновыми искорками – отблесками горящего наверху диска – вспыхивали капельки слюны; многометровая змеюга хвоста легонько подрагивала, словно нехотя показывая, к а к а я сила скрыта в ней, и кончик ее медленно ходил из стороны в сторону.

Зверь застыл в ожидании, слившись со всем окружавшим его странным миром, потому что умел сливаться с ним, потому что был частью этого мира – точно так же, как этот мир был частью его самого.

Зверь не знал, что такое страх, и не ведал никаких сомнений, потому что не может ничего бояться и не может ни в чем сомневаться тот, кто в нашем понимании никогда не рождался и поэтому никогда не мог умереть… Кто, быть может, для нас никогда и не жил, а всегда с у щ е с т в о в а л – по-нашему просто б ы л, и е с т ь, и б у д е т, но на самом деле, нет, потому чтоздесьнет никаких был-есть-будет,здесьвремя не течет в одну сторону и вообще не течет, а просто е с т ь..

Зверь мог существовать не только в этом мире, но и во множестведругих миров, где мириады его во много раз уменьшенных

(собратьев?.. Копий?.. Проекций?..)

частичек, в каждой из которых б ы л, с у щ е с т в о в а л весь Зверь, зачем-то жили рядом с другими существами – по Воле и Замыслу Того, кто зачем-то создал все миры и всех существ, включая мир Зверя и самого Зверя.

Зверь мог принимать любые формы в любом мире (правда, внутри лишь одного, с в о е г о вида), потому что любые формы подвластны тому, кто понимает и знает свою Суть и кто потому отчасти и е с т ь Суть, но…

Только о т ч а с т и, только ч а с т ь Сути, потому что ВСЯ Суть может быть подвластна и доступна лишь Тому, кто создал ВСЕ, а Зверь, при всем его совершенстве, был не Создателем, а Созданием. Быть может, самым ПЕРВЫМ – созданным, чтобы видеть и запомнить все остальное. Был…

Может быть, Посредником.

И та жуткая, недоступная ничьему пониманию Бездна Вечности, в которую смотрели д р у г о й своей стороной, в которую в е л и черные колодцы его громадных зрачков

(окна?.. Двери?.. Или лишь изображения, проекции? Кто знает…)

была так же неподвластна Зверю и недоступна его пониманию, как и всем остальным тварям во всех остальных мирах – всем с о з д а н и я м.

И потому не зная, что такое страх и сомнения, не чувствуя боли и тоски, не испытывая страданий, в которых живут и подыхают другие твари в других мирах, одно ощущение, одну муку, присущую всем другим, Зверь все-таки з н а л.

Муку от п у с т о т ы…

Мучение о д и н о ч е с т в о м….

Так устроил – неизвестно зачем и почему – Тот, кто создал его,

(может, потому что Сам знал эту муку, а может, и нет – кто знает…)

и так было, потому что…

Было так.

И когда каким-то известным лишь ему одному способом Зверь, замерев среди простирающейся в бесконечность красной пустыни, под висящим в свинцово-серой пустоте багровым диском,

(увидел?.. Услышал?.. Почувствовал?..)

у з н а л, что где-то, в одном из множества миров, те существа, которым Зверь был так же нужен,

(неизвестно – зачем и почему…)

как и они – Зверю, пусть неумело, но все-таки н а х о д я т путь к Нему, и пусть неуверенно, почти вслепую, но все-таки д в и г а ю т с я по этому пути… Тогда он…

Зверь сначала сел на красноватый песок, обвив колоссальным хвостом задние лапы, а потом лег, вытянув передние и чуть выпустив кончики громадных, похожих на лезвия огромных бритв, серповидных когтей… Они сверкнули красными искорками, полыхнули отраженным от багрового диска наверху светом и зарылись в песок, а внутри Зверя, где-то в глотке и ниже, родился звук…

Звук, который те, живущие в совсем другом мире, существа

(порой гордо и заносчиво, а порой с непонятной им самим тоскливой горечью именующие себя л ю д ь м и…)

сочли бы зарождающимся громовым раскатом – предвестником и началом бешеной грозы с чертящими и х небо зигзагами молний и тяжелым ливнем, смывающим на время с и х земли следы и х грязи, смрада и копоти.

Но в этом мире, не было этих существ, не было их грязи и смрада, и не нужны были тут никакие ливни и грозы. И не бывало их тут, и быть не могло.

Этот звук… Никакой это был не гром.

Просто…

Просто Зверь м у р л ы к а л.

1 Великий, могучий, прекрасный и свободный (о русском языке)

1 Я – серьезно, (досл. ) я это имею в виду (англ.)

1 пусть будет так (англ.)

1 Прорсто потому. Потому что небо голубое (англ.)

1 Кошка (лат.) невероятная (англ.)

Имеются в виду события описанные в романе "Кошки говорят "Мяу" (прим. автора )

1 поганое ебанное говно (англ.)

1 Вся эта ахинея не имеет никакого оношения к работам отца психоанализа, Зигмунда Фрейда (о которых автор имеет весьма смутное представление) и целиком лежит на совести выдуманого автором персонажа.

1 Название романа-исповеди, автор которого – молодая психически больная женщина, впоследствие покончившая с собой.

1 (досл.) Хозяин Игры – название романа Сидни Шелдона, вышедшего у нас под убогим названием "Интригантка".

1 "Значит, это – твой способ отомстить?"

" Нет… Это мой способ смотреть на вещи" (досл. "видеть вещи") англ.

1 прозвище Клинта Иствуда за его вечно прищуренный взгляд. Squint – прищур (англ.)

1 Я не выиграл. Я проиграл. (англ.)

1 сделаешь по мне два предупредительных выстрела? В голову? (англ.)

2 Валяй, сделай это. (англ.)

1зд. потягаться с ними (англ.)

1 из эпиграмм поэтов разных времен. перевод С. Мршака

1 Запретная черта. досл. мертвая линия (англ.)

1 ты просто трахнул не ту пизду (англ.)

1 – в зависисмости от.

– От чего?

– В том-то и дело. Никто точно не знает, понимаешь?

1 – он говорит по-русски?

– Да, конечно. Если и когда хочет. Но он выучит английкий очень скоро. Если сочтет это полезным для себя. (топорный англ.)

2 – Если сочту это хоть чуть-чуть необходимым для себя.

3 – да, я знаю, спасибо… И да, все его бумаги в порядке. Я позаботился об этом

1 мисс ебанная рысь

1 (досл.) мужская шовинистическая свинья

1 eебанные придурки (так же : белая горячка)

1 как скажешь, моя рыжая сука…

2 как скажешь, моя рыжая пизда…

1 the best – лучший, the beast – зверь (англ.)

1 Ночные видения и…


на главную | моя полка | | Кошки охотятся ночью |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу