МАЛЕНЬКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ



   История, которую я сейчас расскажу тебе, произошла очень, очень давно. Так давно, что трудно себе это представить. Тысячи лет прошли с тех пор.
   Жил в то время маленький мамонтёнок Фуф. Мама прозвала его так за то, что он хоботком всегда фыркал так: «Ф-фуф!» — всё равно, сердился он или радовался, смеялся или хныкал. Но постой, может, ты не знаешь, кто такой мамонтёнок? Тогда представь себе слонёнка, одетого в мохнатую шубку. Это и будет мамонтёнок. Ростом Фуф был с обеденный стол, но ты не думай, что это очень уж много. Вовсе нет. Ведь Фуфина мама едва поместилась бы даже в самой большой из ваших комнат.
   Ну вот, теперь ты уже знаешь, кто такой Фуф, и можно начать о нём рассказ.



ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой приходит весна, а великан Pay поёт свою песню




   Весна в тот год пришла рано. Всё вокруг, куда ни глянь, тонуло в сиянии огромного солнца. Небо светилось, как самый синий и прозрачный камень. Тающие сугробы искрились так, что над каждым из них стояла маленькая колючая радуга. Что ни день — тем всё больше становилось прогалин, и в них дымилась мокрая земля.



   В один из таких дней великан Pay, вожак стада мамонтов, что всю зиму паслось у границы Леса, отправил в рот охапку веток и почувствовал на языке вяжущую горечь весеннего сока. Высоко в небе тихо двигалось большое солнце и осторожно поглаживало тёплыми лучами бурый бок Pay.
   Мудрый Pay не хуже нас с тобой знал, что в Белое Время солнце маленькое и совсем гладкое. И лишь с концом Белого Времени оно становится жарким, большим и косматым, как мамонт. Тогда-то и наступает время Большого Солнца — лето, как называем его мы.
   Все обитатели Земли, Воды и Неба — от огромного мамонта до крошечной рыбки — так и делили год: на Белое Время и время Большого Солнца.
   Вожак был очень стар и суров. Его глаза видели, как во время огромных наводнений гибли в болотах северных равнин целые стада могучих мамонтов. От их предсмертных криков разбегались тучи и дрожала земля. Испытывал Pay и великий голод, после которого мёрзлые трупы мамонтов устилали землю не на один день пути. Многое перевидел Pay на своём долгом веку, и оттого стал он недоверчивым и сердитым.
   Но каждый раз, когда после долгого перерыва в конце Белого Времени он видел в небе косматое солнце и чувствовал снова его тепло, ему почему-то начинало казаться, что он ещё совсем маленький, резвый мамонтёнок, гуляющий под присмотром своей заботливой мамаши.
   Долго стоял мудрый вожак мамонтов, задумчиво горбя косматую спину. Потом он вскинул к сияющему небу хобот и протяжно затрубил, возвещая конец Белого Времени.



   Вот о чём пел Pay в тот солнечный доисторический полдень:
   Слушай меня, мой великий род!
   Внимайте, могучие отцы,
   Чьи спины подобны холмам!
   Внимайте, матери, дающие жизнь!
   Слушайте и вы, молодые мамонты,
   Чей век и ум ещё не длинны!
   Слушайте» рыжие мамонтята,
   Послушные дочери и сыны!
   Кончилось Белое Время,
   Голодное время.
   Земля потемнела,
   Сладкий сок по жилам деревьев 
   Струится, как в реках вода!
   Сочные травы,
   Обильная зелень,
   Тёплые ночи,
   Тихие дни Нас ждут Впереди!
   Род наш могуч, и нет нам врагов.
   Мы будем жиреть и множиться.
   И сотни маленьких мамонтят
   Будут топать по травам, резвясь.
   И будет много у нас Солнечных дней,
   Звёздных ночей, Обильной еды.
   И несметные сотни Лет впереди!
   Замерли могучие мамонты, опустили на глаза тёмные веки и глубоко вдыхая, вбирали в себя сырой аромат земли. Вскидывали головы полные сил молодые мамонты, порываясь куда-то бежать. Останавливались в задумчивости пожилые мамонтихи, и вязкая жёлто-зелёная слюна тихо стекала с их губ. Только глупые ещё мамонтята. вскидывая петельками хвосты, неуклюже взбрыкивали задними ножками и теребили матерей за жёсткие бока.
   Над окрестными холмами появились остроухие волчьи морды с подрагивающими ноздрями. Насторожённо понюхав воздух, они бесшумно исчезли. По своим непонятным делам спешил куда-то свирепый пещерный медведь. Услышав песнь Pay, он остановился, присел на задние лапы, и даже что-то вроде доброты на миг появилось в его маленьких глазках.
   Пришло Большое Солнце! Оно пришло для всех: для слепых червей в подземных норах, для зоркого орла в просторном небе, для вековых деревьев, для трав, живущих лишь одно лето, для змей в камнях, для рыб в холодных струях бегучих рек, для безобидных мышей, для кровожадных тигров — для всех. Одно только солнце бывает так одинаково добрым ко всем без различия...
   На следующее утро мамонтов здесь уже не было. Вслед за отступающим снегом ушли они своими извечными тропами туда, где за дымкой далёкого горизонта без конца и края раскинулись равнины Страны Мамонтов. Сотни стад, несметные тысячи косматых великанов собирались там каждое лето и вволю кормились до глубокой осени.


ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой Фуф с матерью отправляются на юг и появляется носорог Рум



   Почему-то в стаде в последние годы мамонтята появлялись всё реже. Фуф был единственным за несколько лет. Поэтому Фуфина мама не чаяла души в своём сынишке. Уже которую весну она не решалась отправляться вместе со всеми в Страну Мамонтов.
    Пока ещё не стало совсем тепло, они вдвоём медленно передвигались по широкой долине матери всех рек — Амгау и доедали то, что не успело съесть стадо за зиму. Фуф по привычке каждую ночь забирался под косматое брюхо матери. Тут, между четырьмя толстыми, как деревья, ногами и свисающими почти до земли космами шерсти, он прятался всегда — ив зимние метели, и в осеннее ненастье. До чего же это было славно — в морозную ночь осторожно высунуть хоботок из своего тёплого укрытия, оглядеть одним глазом белую равнину в стылом лунном блеске, дремлющих по соседству мамонтов и, тихонько взвизгнув от сладкой жути, отпрянуть обратно в уютную тесноту. В большие морозы мамонты тесно сбивались в кучу, согревая друг друга боками, и тогда Фуф отправлялся на прогулку по тёплому живому лесу, где деревья принимались вдруг переступать и переминаться, а вплотную нависший мягкий свод состоял сплошь из мохнатых урчащих животов.



   Когда снег сошёл совсем и на деревьях стали разворачиваться клейкие ушки листочков, Фуф, держась за мамин хвост, отправился на юг. Там, среди невысоких скалистых горок в широких долинах, текло множество небольших речек — притоков великой Амгау. По берегам шумели берёзовые и буковые рощи, над водой нависали мягкие кустарники, а земля была покрыта высоким ковром сочных трав. Для стада мамонтов здесь, конечно, не хватило бы пищи на всё лето, но для Фуфа с матерью было вдоволь. И не только для них. Тут жили гигантские олени, горделиво носившие на голове целый лес рогов. Водились олени поменьше, дикие свиньи, целые стада красивых тоненьких косуль и антилоп. Здесь же где-то неторопливо и важно похаживал шерстистый носорог Рум — хозяин этих мест. Хоть ростом он был не намного меньше мамонта, пищи хватало и «для него— он выглядел всегда сытым и самодовольным, несмотря на угрюмый и необщительный нрав. Этот неотёсанный верзила был дальним родственником мамонтов и потому приходился Фуфу кем-то вроде дяди. Он в первый же день притопал в рощу, которую облюбовали Фуф с матерью.
   — Не советую ходить по тропе вверх по Амгау,— пробурчал он, пережёвывая в то же время целый ореховый куст.
   — Почему? — встревожилась Фуфина мама, даже забыв выговорить ему за то, что он не поздоровался. По ее мнению, это был дурной пример для Фуфа. С тех пор как у неё появился сын, она нервничала по любому поводу, хотя вообще-то мамонты не боялись никого на свете.
   — Люди,— буркнул Рум, озираясь исподлобья в поисках очередного аппетитного куста.— Они устроили на тропе замаскированную яму-ловушку. Прошлой осенью в неё угодили свиньи. Сразу полстада. Визг   стоял   такой,   что  на  ближних  деревьях   свернулись  листья.—Носорог презрительно хрюкнул: — Что с них возьмёшь, свиньи есть свиньи.
   Рум повернулся и тяжело двинулся к следующему кусту.
   — Что вы говорите? — забеспокоилась мамонтиха.— Люди? Это такие маленькие, на двух ногах и дружат с огнём?
   — Хр-р.— подтвердил Рум.— Ради каких-то своих пустяковых делишек они готовы подпалить весь Лес. Но вы не бойтесь, в открытую они не решаются нападать даже на свиней. Когда в их ямы никто не попадает, они охотятся за сурками и выкапывают коренья.
   Рум замолчал и, прикрыв глаза, с хрустом и причмокиванием взялся дожёвывать куст. Он казался сейчас неуклюжим и добродушным. Бока его покрывал толстый слой засохшей грязи, потому что он любил целыми днями валяться в болоте. Насмотревшись на Рама, то же самое делали свиньи, и за это над ними потешался весь Лес. Но над Ремом никто не осмеливался хихикать: очень уж грозно выглядели два рога, торчавшие на его морде. Особенно передний — ужасно длинный и острый. Даже злой пещерный медведь Харри, которому иногда взбредали в голову чрезвычайно мрачные и дикие шутки, про Рама никогда ничего плохого не говорил. Правда, и хорошего он тоже не говорил.
   Фуф не знал всего этого. Он с любопытством разглядывал хмурого носорога и не испытывал при этом никакого страха. Ведь его мама была повыше ростом, а её огромные бивни были чуть ли не в два раза длиннее его рога. Поэтому Фуф смело подобрался к носорогу и уж совсем было изготовился потянуть его за смешно повиливающий хвост, но мать успела поймать шалунишку.
   — Опять у тебя одни проказы на уме, негодник! — строго сказала она и наградила сынишку чувствительным шлепком.— Ты слышал, что сказал дядя? Вот если не будешь слушаться, попадёшь в яму, как те свиньи.
   Фуф захныкал и тотчас спрятался ей под брюхо.
   Мамонтиха вырвала куст, аккуратно обхлопала его об дерево, чтобы стряхнуть с корней землю, и не спеша отправила в рот.
   Рум между тем шаг за шагом углублялся в чащу, так добросовестно расправляясь с кустами, что за ним оставалась широкая чистая дорога.
   Когда сопенье и чавканье носорога стихли вдали, Фуф выбрался из своего укрытия и обиженно принялся за еду. Скоро ему это надоело.
   — Ф-фуф, я больше не хочу...— капризно заныл он.— Мам, я пойду поиграю.
   — Только далеко не уходи,— предупредила мамонтиха.
   Фуф полез через кусты и сразу оказался на опушке рощи. Далеко-далеко он увидел горы. По цвету они походили на облака перед грозой — такие же белые с синевой, только' совсем неподвижные и острые вверху. А всё ровное пространство до них было покрыто травой. Невдалеке, опустив морды, ходили большие рогатые звери — бизоны.
   Фуфу очень понравились маленькие бизончики — дикие телята. Они носились между взрослыми бизонами, презабавно бодая воздух и держа на отлёте хвостики.
   — Ма-а-ам,— сказал Фуф,— смотри, кто тут ходит. Я пойду с ними поиграю.



   Мамонтиха выбралась из кустов и посмотрела, куда указывал хоботком Фуф. У мамонтов было острое чутьё, но видели они неважно. Поэтому она долго и близоруко вглядывалась, пока разглядела бизонов.
   — Тебе нельзя с ними играть,— сказала она.— Это чужие.
   — А как это — чужие? — помаргивая, спросил Фуф.
   И тут ему был дан небольшой урок. Мамонтиха никогда не упускала таких случаев и называла это воспитанием.
   — Чужие — это те,— наставительно сказала она,— кто не похож на нас, живёт не так и ест не то. Мы живём на чистых равнинах, а чужие ютятся в сырых лесах, ползают в болотах или прячутся среди камней. Мы самые большие, а чужие все меньше, неровня нам, понятно?
   Фуф кивнул. Это было правдой: кто мог сравниться с мамонтами!
   — Мамонт не может дружить с теми, кто меньше его. Он не должен вмешиваться в их ссоры, есть их пищу и ходить их тропами. Иначе он никогда не стал бы МАМОНТОМ.
   — А как же дядя Рум? — подумав, спросил Фуф.
   Мамонтиха поморщилась: она не очень-то жаловала его, хотя и признавала, что из всех живущих шерстистый носорог ближе других к мамонтам.
   —	От него ты ничему хорошему не научишься,— сдержанно сказала она.— Ты же видел, какой он грязный.
   На этом она сочла воспитание законченным и снова аппетитно захрустела кустами.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
очень маленькая, и неприятности в ней пока ещё тоже маленькие





   Фуф скучал. Он был уже сыт, и, чтобы его не заставили снова есть, он отправился погулять по роще.
   День был облачный, но тёплый. Над кустами порхали большие пёстрые бабочки. В зелени деревьев, как язычки пламени, мелькали проворные белки. Завидев Фуфа, они пронзительно стрекотали: ругались на своём языке. Наверно, они были болтушками и склочницами. Фуфу они не понравились — как-никак он ведь был мамонтом, хоть и маленьким.
   Фуф уже шёл обратно, когда увидел на невысоком кустике какой-то большой серый шар. Он подошёл, осторожно обнюхал его поднятым хоботком. Запах был приятный, похожий на цветочный. Фуф подумал, обхватил шар хоботком и снял с ветки. Внутри слышалось недовольное гудение. Фуф на всякий случай положил его на землю и покатил перед собой.
   Нет, это вовсе не было какое-то там первобытное яблоко величиной с хорошую дыню. Ты видел когда-нибудь осиное гнездо? Это такие шарики с грецкий орех, и сделаны они будто из рыхлой обёрточной бумаги. Вот такое гнездо, только большое, и катил перед собой глупый Фуф. В сером шаре жило несколько десятков ос, полосатых, как тигры, и таких же злых.
   Даже когда рассерженные хозяева гнезда стали со страшным гулом вылетать на волю, Фуф не сразу понял, с кем связался. И только почувствовав сразу несколько больных-пребольных укусов в свой нежный хоботок, он сообразил, что шутки с маленькими жителями серого шара очень и очень плохи. Он тонко, по-поросячьи, завизжал и бросился к маме. А та уже спешила навстречу. Сначала она попробовала было отмахиваться вырванным кустом, но потом стала отступать, подталкивая перед собой сынишку. Справедливости ради скажем, что убегала она не так, как, скажем, неслись бы на её месте сломя голову суетливые и вздорные свиньи, а солидно и с достоинством.
   Осы старались впиться в их покрытые короткой и мягкой шерстью хоботы — единственное место, куда можно ужалить мамонта.
   С хрустом и треском Фуф с матерью выбежали наконец на берег речки, скатились с невысокого песчаного обрыва и по уши залезли в воду. Тут мамонтиха, отчаянно колотя кустом по воде, подняла целую бурю с проливным дождём и почти что с громом. И только тогда сердитые осы оставили их в покое и полетели обратно к своему разорённому гнезду. Несколько дней после этого у Фуфа болел хоботок, а у его мамы опухшее веко наполовину закрывало левый глаз.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой мы встречаемся с Олой и дедом Учей и узнаём кое-что о старике Псо и Отце Вороне



   Ты помнишь, конечно, как Рум ругал людей? Скажем так: не стоит слишком-то уж полагаться на его слова. Во-первых, он всего-навсего шерстистый носорог, а что может знать о людях носорог, даже если он очень большой и сильный? Во-вторых, особенно умным его никто в Лесу не считал, так что ляпнуть что-то, не подумав, ему ничего не стоило. В-третьих, такой уж у него был характер, что за всю свою жизнь он ни о ком хорошо не отозвался. И наконец, если уж на то пошло, он никогда не мылся. Спрашивается: как же такому чудаку верить? Но может быть, Руму просто не везло и он видел только плохих людей? Такие тогда тоже были...
   Кто знает, что сказал бы Рум, но род Большого Ворона, к которому принадлежала девочка Ола, нам бы, наверно, понравился. Это были храбрые и дружные люди, занимавшиеся охотой, собиравшие съедобные коренья, дикие фрукты, мёд и орехи. Жили они в хижинах со стенами из вкопанных в землю огромных костей мамонтов и носорогов. Крышей служили переплетённые рога оленей, а сверху ещё лежал толстый слой камыша, сухой травы и листьев. Посредине жилища на земляном полу всегда горел костер, а дым уходил в отверстие в крыше. Стены были увешаны шкурами бурых медведей, диких коз и оленей. И на полу лежали шкуры. Окон не было, свет попадал через верхнюю дыру или вход, если он не был завешен шкурой, служившей дверью.
   Когда Ола проснулась, вокруг было пусто. Видно, мать и старшие сестры вместе с другими женщинами ушли за травами и кореньями.
   — Аф! — крикнула Ола и прислушалась.— Аф, иди сюда! Аф! Аф!
   Приручённая Олой собака не отзывалась.



   «Вот какой, даже не сказал, куда идёт»,— обиженно подумала девочка и подошла к очагу. Он сильно дымил. Оле пришлось опуститься на колени и раздуть огонь, чтобы он горел сильно и ровно. Очаг был обложен гладкими камнями, и на них лежали большие, чуть подгоревшие куски рыбы, покрытые коричневой пузыристой коркой.
   Торопливо позавтракав, Ола выбежала из хижины.
   День обещал быть жарким. Солнце над дальним лесом было ещё по-утреннему красноватое, но уже ощутимо грело. Внизу, над рекой, стлался туман, рыхлый, с разрывами, похожий на облака.
   — Аф! — ещё раз крикнула девочка.
   — Убежал твой Аф,— послышался из-за соседнего жилища хриплый старческий голос.
   Это был дед Уча. Он сидел на блестящем от долгого пользования черепе носорога и, подслеповато щурясь, куском песчаника шлифовал обломок мамонтового бивня.
   — Всю ночь твой Аф лаял, а утром чуть свет убежал во-он туда,— дед Уча махнул рукой с камнем в сторону леса.— Наверно, к своим сородичам убежал. Зверь есть зверь, с людьми он никогда жить не станет.
   — Но Аф мне говорил, что -останется со мной навсегда,— огорчилась девочка.
   Она присела на корточки рядом со стариком и потрогала пальцем расщеплённые кости. Тут же лежали Острые каменные ножи, резцы, недоделанные бусы и фигурки зверей.
   — Э-хе-хе, это как же ты с ним разговариваешь?
   Никто не верил, что Ола может разговаривать с собакой, и дед Уча тоже не верил.
      — Да я тебе уже столько раз показывала,— с досадой сказала Ола.— Вот слушай.
   Она сложила губы трубочкой и издала негромкий звук — ворчанье и визг одновременно.
   — Ишь ты, умница! — засмеялся дед Уча и погладил Олу по голове своей шершавой ладонью.— Смотри, что я тебе сделал,— спохватился он и,  нагнувшись, вытащил из-под носорожьего черепа тонкий костяной кружок. На нём были вырезаны две сплетённые змеи с большими головами. В круглой пластинке было отверстие, чтобы можно было продеть ремешок и носить на шее.
   —	Это чтобы тебя змеи не трогали,— объяснил дед Уча, возвращаясь к своей работе.
   Тут послышался кашель, и из-за ближайшей хижины показался вечно недовольный старик Псо. Он приблизился шаркающей походкой и остановился рядом, опираясь на длинную корявую палку.
   — Опять твой выкормыш до утра спать не давал,— сказал он, уставив на Олу свой крючковатый нос.— Слишком много воли стали мы давать детям, вот что. Озорники растут, опасные выдумщики. Нет, в моё время дети такими не были. Худые времена настали. А что дальше будет?..
   — Зря ты так, Псо,— заступился за Олу дед Уча.— В детстве и ты был озорник. Разве мало мы с тобой дрались тогда? Сказать правду, ты всегда норовил драться нечестно...
   — Не помню такого,— пробурчал старик Псо.—Да хоть бы и так, всё равно мы были куда лучше нынешней детворы.
   — И насчёт собаки ты зря,— посмеиваясь, продолжал дед Уча.— Смотрю, собака-то, оказывается, зверь полезный. По ночам голос подаёт, хижины сторожит...
   — Э! — старик Псо махнул рукой.— Это ещё неизвестно, сторожит или, напротив, врагов подманивает — того же, скажем, пещерного медведя: «Вот где, мол, они, люди-то, тут они спят. Приходи, медведь, кушай и мне оставить не забудь!» Что, разве не так?



   — Ты во всём видишь одно плохое.— Ола сердито шмыгнула носом.
   — Хе-хе-хе! — очень довольный собой, старик Псо ощерил в ухмылке реденькие острые зубы.— Я всегда говорю: жить надо тихо. Чтоб никто не знал, где мы, что делаем, сколько нас. Кругом одни враги, это понимать надо. Никому не верь — целее будешь. Ни с кем не делись — жирнее будешь. И выдумки всякие бросить надо. Что нужно, то уже давно и не нами придумано. А от нового только вред. Вчера один сорванец выдумал тоже. «Хорошо бы, говорит, козу приручить». Шерсть, мол, будет, молоко, мясо, шкура... Эка что придумал! А я ему: «Может, говорю, тебе ещё и дикого коня захочется приручить, дурак ты этакий!» Он смотрит на меня своими бессовестными глазёнками: «Что ж, говорит, может, когда-нибудь и до этого дело дойдёт». Тьфу, чего только не придумают?.. Нет, такие горячие головы остужать надо. Скажем, прикладывать к голове холодный булыжник. Или толстый конец дубинки. С размаху, конечно. Тогда другим неповадно будет.
   — Постой! — опешил дед Уча.—Дубинку? К голове, с размаху? А потом что? Может, ещё и съесть посоветуешь?
   — Н-ну... может, и не съесть,— глубокомысленно отвечал старик Псо.— Но с некоторой пользой употребить их можно. Скажем, набив соломой, сделать чучела. В назидание. Чтоб помнили и знали... А вот насчёт приручения разных зверей, то думаю так,— глядя на Олу, старик Псо наставительно поднял палец.— Куда полезнее приручить тех же крыс хотя бы. Зверьки тихие, не лают. Смышлёные и прожорливые. Можно бы натравливать их на поселения соседей, чтобы крысы пожирали у них съестные припасы. Соседи тощают, а мы, напротив, живём в довольстве. Стало быть, сила на нашей стороне. Полезно это? Полезно!
   Дед Уча лишь сокрушённо помотал головой, выслушав такое. Ола молча таращила глазёнки на чрезвычайно оживившегося старика Псо. А тот, торжествующе взмахнув своей палкой, заявил:
   — Ай да Псо! Умно придумал! Пойду поразмышляю, с какого конца взяться за такое большое дело.
   После его ухода дед Уча и Ола долго молчали. Плохо им вдруг, стало. И день как бы померк, хотя солнце светило вовсю, и весело сверкала внизу Амгау, и где-то радостно визжала детвора. Всё испортил вечно недовольный старик Псо.
   Дед Уча мрачно шлифовал костяную заготовку. Наконец он приблизил её к глазам, вдумчиво осмотрел со всех сторон. Видимо, дед остался доволен, потому что взял острый прозрачный камешек и стал осторожно чертить им по кости.
   Ола затаив дыхание следила за его рукой. На гладкой поверхности появилась фигура мамонта.
   — Для наших охотников,— сказал дед Уча, отвёл руку и принялся издали рассматривать рисунок.— Зимой — помнишь? — они ходили на охоту с моими бычьими амулетами и добыли трёх бизонов. Сделаю вот этот, и охотники пойдут за мамонтом, чтобы запасти на зиму мясо.
   Дед время от времени искоса поглядывал да Олу и чему-то про себя лукаво улыбался. Внимание же Олы целиком было поглощено изображением мамонта.
   Дед Уча отложил свою работу, погладил редкую седую бороду и не спеша произнёс:
   — Сегодня утром ещё до солнца я вышел из жилья, чтобы посмотреть, не вернулся ли Отец-Ворон. Ола вскинула на деда вмиг загоревшиеся глаза.
   — Ты видел его, дед? Видел, да?
   Дед Уча вместо ответа оттопырил ладонью ухо и к чему-то прислушался. Потом он встал, поманил пальцем Олу и на цыпочках пошёл вокруг хижины. Осторожно заглянув за угол, он повернулся к девочке:
   — Смотри, вот он!
   Неподалёку, посреди круглой утоптанной площадки в центре селения, возвышался резной столб. На самом верху его висел рогатый бычий череп. На нём сидел большой сутулый ворон. Сразу было видно, что это очень старая птица. Это и был Отец-Ворон, покровитель рода. Он лениво поглядывал по сторонам и изредка гулко долбил клювом по черепу.
   — Прилетел!—радостно ахнула Ола.— Значит, сегодня можно плыть к духам охоты? И ты возьмёшь меня с собой? Ведь ты же обещал!
   — Да, наступило время Большого Солнца, и Отец-Ворон снова вернулся к нам,— торжественно сказал дед Уча.— Сегодня я должен посетить духов охоты. Я возьму тебя» с собой, потому что ты когда-нибудь станешь предводительницей рода, как твоя мать. Тебе надо увидеть духов удачной охоты!
   Они вернулись, и дед стал аккуратно собирать свои инструменты.
   — Надо спешить. Плыть далеко, а к вечеру нужно вернуться,— бормотал он. — Спускайся к лодкам!—крикнул он, уходя в свою хижину.— Я скажу, чтобы мои домашние присмотрели за вашим огнём.
   Солнце стояло уже высоко. По стойбищу с криками носились дочерна загоревшие малыши. Зябко кутаясь в облысевшие шкуры, ковыляли дряхлые старушки.
   Тумана над рекой уже не было. Дул лёгкий ветерок, и вся необъятная ширь могучей Амгау была покрыта мерцающей рябью.
   Ола ещё раз позвала свою собаку и по крутой, осыпающейся тропинке спустилась к реке. На берегу вверх днищами лежало десятка два лодок. Это были очень простые и надёжные челны; пропитанная жиром бизонья шкура, натянутая на крепкий каркас из гнутого дерева.
   Ола успела искупаться, пока подошёл дед Уча. Он принёс кожаный бурдючок с краской и кусок испечённого в золе мяса.
   Плыли под самым берегом. Там течение было совсем слабым. Дед неторопливо грёб, стоя на корме. А Ола подняла со дна лодки острогу с костяным наконечником, свесилась за борт и замерла, подстерегая рыбу. Изредка она морщила нос от солнечных бликов, однако ни на миг не ослабляла внимания. Острога в её поднятой руке слегка покачивалась, словно тоже высматривала добычу. И вдруг — удар, рывок, и по дну лодки запрыгала большая окровавленная рыба. Её дед Уча с  Олой тут же съели, а остальной улов складывался в лодку.


ГЛАВА ПЯТАЯ
Медведь, быки- и, шалости, Фуфа



  фуф, как и всякий малыш его возраста, не мог обойтись без шалостей. И ему самому они вовсе не казались шалостями. Беды в этом, может, и не было бы, но Фуф был у матери один, а потому рос безобразно капризным. Он страшно любил делать именно то, что запрещала ему мама. А это никогда , к добру не приводит.
   Мы помним, как был отшлёпан Фуф, когда хотел потянуть за хвост своего дядю — носорога Рама. И он проделал-таки это. Однажды, когда разморённый полуденным солнцем Рум дремал, уткнув голову в кусты, Фуф подкрался и дёрнул его за хвост. Носорог со сна взревел так, что на другом конце рощи шлёпнулась с дерева росомаха Чива, подстерегавшая идущих на водопой оленей. Олени, увидев Чиву, кинулись назад, по пути переполошили дремавших в грязи свиней, и те, визжа и вопя вздорными голосами, вынеслись в степь. Их увидели антилопы и тоже дёрнули с места, внеся сумятицу даже в стадо невозмутимых бизонов. Вот что наделал один-единственный шалун. Носорог Рум лягнул мамонтёнка, и тот отлетел, словно клубок перекати-поля, подхваченный порывом ветра. Носорог обернулся, наставив свои ужасные рога, и увидел испуганного Фуфа. Ну что с ним прикажете делать? Рум, ворча, покатал проказливого родственничка по траве, как тот в своё время осиное гнездо, и с сердитым сопеньем удалился.
   Бывали у Фуфа приключения, которые могли обойтись и похуже.
   Как-то они с матерью забрели во владения пещерного медведя Харра. А это был злющий и вдобавок ещё и злопамятный зверь. Как раз за несколько дней до появления мамонтихи с сыном он попал в неприятную переделку. Выбравшись под вечер из своей пещеры, он посмотрел на солнце и прикинул, что до сумерек остаётся не так уж много времени. Была самая пора отправляться подыскивать место для ночной охоты.
   По пути Харри разглядел со склона горы пасущуюся в перелеске дикую корову с телёнком. Больше бизонов нигде поблизости не было видно.
   — Давненько не пробовал я телятинки,— сказал себе Харри.— Эта старая корова не в счёт. В случае чего я уложу её одной лапой. А хорош, должно быть, сейчас телёночек,— размышлял он, облизываясь.— Родился-то, шельмец, в середине Белого Времени, совсем ещё молоденький, мясо нежное...
   Он спустился с горы и стал осторожно подкрадываться на полусогнутых по зарослям высокой бизоньей травы. Утром он съел дикую собаку и успел уже проголодаться. Да и то сказать, какая же это пища — собачатина. Ни вкуса в ней настоящего, ни аромата. Псина псиной. А вот телятина... При мысли о ней у Харра урчало в животе, и, наверно, поэтому он и проглядел, как откуда-то бесшумно появилось десятка два здоровенных бизонов. Что ни говори, а Харри здорово растерялся, обнаружив себя в кольце свирепых морд с длиннющими рогами. Быки сопели так, что поднималась пыль чёрными клубами, и сквозь неё. как угли, светились- налитые кровью глаза. «Вот тебе и телятина! Сейчас они из меня медвежатину сделают»,— мелькнула в пещерно-медвежьей голове тоскливая мысль. Даже хладнокровный убийца и разбойник пещерный лев, приятель Харра, и тот, пожалуй, решил бы на его месте, что всё кончено и надо подороже продавать свою жизнь. Но Харри был хитрейший зверь, нахал и далеко не трус. Он присел на задние лапы, передние грустно сложил на животе, вздохнул и сказал:
   — А я ведь к вам прощаться пришёл. Ухожу я из этих мест. Навсегда...
   — Навсегда и уйдёшь, настало время,— угрюмо пообещал огромный, сивый от старости вожак. Между его шершавыми, бугристыми рогами могла бы во всю длину поместиться дикая собака средней величины.
   — Теперь вам зимой от волков совсем житья не станет. Жаль мне вас,— сказал Харри и пригорюнился.
   Бизоны подступили совсем уже близко. Они рыли землю тяжёлыми раздвоенными копытами и дышали так, что на Харра веяло горячим.



   — А при чём тут волки? — подозрительно промычал сивый вожак.
   — Как при чём?!—возмутился Харри.— Да если б не я, их было бы в десять раз больше! Всю жизнь я с ними борюсь!
   Ни одному его слову быки не поверили, но так как считать дальше трёх они не умели, то хитроумные подсчёты медведя о количестве волчьего поголовья заставили их призадуматься.
   — Во сколько раз, говоришь? В десять? А это сколько? — Вожак с натугой размышлял, двигая кожей широкого лба.
   — Десять — это очень,  очень много,— авторитетно заверил Харри.
   — Но всё же кто телят ворует?
   — Волки, кто же ещё!
   — А может, и ты тоже? — усомнился вожак.
   — Я?! — смертельно обиженно вскричал медведь, хлопнул себя лапами по бокам и разразился негодующей речью.
   Он призывал в свидетели всех жителей Земли, Воды и Неба, что за всю жизнь он не только не ел телятины, но даже не видел как следует телёнка.
   —	Кореньями! — кричал Харри.— Одними только кореньями и питаюсь. А если съел когда одного-двух паршивых зайчишек, то только сослепу, спутав с заячьей капустой. Стар я уже, плохо вижу!
   Кончилось всё тем, что подозрительные быки, до конца так и не поверившие медведю, заставили его дать клятву, что он никогда не тронет ни одного телёнка. В свидетели взяли всевидящего Орла-могильника. Этот всегда знал, кто, где и на кого охотится, потому что был непременным участником всех кровавых пиров. Орёл никогда и никому не выдал бы мест' и секретов чьей-то охоты. Но, став свидетелем, он обязан был сообщить бизонам, если бы Харри задрал телёнка. Так повелевал великий и древний Закон Земли, Воды и Неба. А если Харри нарушит свою клятву, то по тому же Закону род бизонов должен был отомстить Харру любой ценой. И всегда-то не слишком добродушный Харри ходил теперь злой на весь белый свет.
   Вот в такое-то время неугомонного Фуфа угораздило подшутить над пещерным медведем. Случилось это в полдень, когда Фуф, спасаясь от жары, забрался в речку. Из воды торчала одна его лопоухая голова, да и то не вся. Вдруг Фуф увидел большого мохнатого зверя, который не спеша ковылял вдоль берега. Зверь этот сразу же понравился Фуфу: он был толстый, весь такой мягкий на вид и при каждом шаге презабавно переваливался с боку на бок. Фуф затаился и, когда симпатичный зверь поравнялся с ним, окатил его струёй воды из хобота.
   Харри — а это был именно он — испуганно рявкнул, бросился было бежать, но, разглядев, что это всего-навсего мамонтёнок, рассвирепел.
   — Не хватало только, чтобы всякие подсвинки надо мной шутки строили! Р-р-разорву! — заорал он и бросился к реке.
   Фуф завизжал, увидев его жутко оскаленную морду, и кинулся на другой берег, где в кустах паслась его мама. Она, конечно же, тотчас поспешила на крик сына, по пути подхватив хоботом толстенную дубину.
   Увидев мамонтиху, Харри с середины реки резво взял назад. Улепётывал он во все свои медвежьи лопатки, но рассерженная мамонтиха оказалась на удивление проворной. И не миновать бы медведю пребольшущих неприятностей — куда там тугодумам быкам с их клятвой! — если бы Харри не умудрился каким-то чудом втиснуться в узкую щель меж береговых скал. В обычное время он туда едва-едва просунул бы разве что одну только голову. Но всё равно мамонтиха успела-таки здорово огреть его по спине своей тяжёлой дубиной.
   Только под вечер, да и то с большой опаской, выбрался Харри из так кстати подвернувшегося укрытия и, прихрамывая, поплёлся прочь. Сейчас он, как это часто получается у всех недалёких и злых существ, был Совершенно уверен, что во всех его бедах виновен паршивый мамонтёнок. И вредные быки, и боль в спине, и многое другое — всё это сошлось на негодном сосунке.


ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ещё раз о духах. Появляются Длиннорукие



  К скалам подплыли в середине дня. Сплошной серой стеной они тянулись вдоль берега. Деревья на их вершинах казались совсем маленькими. Присмотревшись, девочка разглядела высоко на скалах множество рисунков. Яркой краской были нарисованы антилопы,  медведи,  стада диких лошадей, бегущих оленей и бизонов. Увидела Ола также мамонтов, лежащих вверх ногами, и танцующие вокруг них фигурки людей.
   Дед сделался важным и неразговорчивым. Он достал откуда-то большой амулет из зелёного камня с изображением солнца, надел его на шею, взял в руки бурдючок с краской и полез вверх.
   Ола осталась на берегу и оттуда смотрела, как появляются на скалах новые рисунки. Краска была густая и жирно блестела на солнце. Ола как-то видела, как дед готовил её. Он брал красную глину, смешивал её с бычьей кровью, кипящим жиром, добавлял смолу, а потом Долго выдерживал всё это у огня.
   Насмотревшись, как дед Уча карабкается по скалам и терпеливо рисует всё тех же охотников и зверей, Ола ещё раз искупалась и улеглась на тёплом галечнике. Свои длинные волосы она разбросала так, чтобы они быстрее высохли. После этого она стала думать, куда мог деваться Аф. «Наверно, ушёл с охотниками»,— решила она, хотя знала, что на охоту Афа никогда не брали — боялись, что спугнёт дичь.
   Аф попал к ней прошлой весной, в самый конец ледохода. Однажды днём Ола услышала с реки громкие крики. Сбегая по тропинке, она увидела толпу своих сверстников. Они кричали, размахивали руками, кидали камни. И, уже спустившись к самой воде, Ола поняла, из-за чего поднялся шум. Зеленовато-серая холодная река несла последние льдины, и на одной из них, скуля и тонко подвывая, бегал щенок. Он то бросался к краю, словно хотел нырнуть в воду, то отскакивал назад и начинал плаксиво лаять, подрагивая коротким хвостиком.
   Ола молча сбросила старенькую козью шкуру, в которой пробегала всю зиму, и прыгнула в воду.
   На берегу сначала стало тихо, а потом поднялся такой гвалт, что на береговой обрыв высыпали взрослые.
   Ола плыла, сердито фыркая от холода, потом уцепилась за край льдины и стала подзывать щенка. Но тот визжал, испуганно таращил глазёнки и топтался на середине льдины. Чуть подтаявший лёд был скользким, но после нескольких попыток Ола всё же вскарабкалась, поймала упрямого щенка и прыгнула обратно в воду. За это время их отнесло далеко вниз, так что девочка даже успела согреться, пока бежала до стойбища. Вот тогда-то и сказал дед Уча, что не пройдёт и десяти зим, как Ола станет предводительницей рода...
   Солнце незаметно теряло свой дневной жар. Всё длиннее становились тени. Наконец дед Уча, кряхтя и потирая спину, спустился вниз.
   — Вот здесь и живут духи удачной охоты.— Старик ласково потрепал Олу по голове. Его добрые улыбающиеся глаза устало помаргивали и слезились.— Запомни это место, доченька.  Когда ты станешь  предводительницей  рода,   меня  уже  не  будет  с  вами.   Ты приведёшь сюда другого, кто заменит меня.
   — А для чего это? — спросила Ола.
   — Всё в мире имеет свои начала и концы,— наставительно сказал дед Уча, поднёс ко рту ладони и крикнул в сторону скал.
   Через некоторое время оттуда вернулось громкое раскатистое эхо.
   — Вот видишь. Я крикнул, и мой слабый голос породил сильный звук. Так же удачная охота на этих скалах породит удачную охоту там.— дед махнул в ту сторону, где осталось стойбище.
   Возвращались они, когда солнце уже скрывалось за сизыми волнами удалённых гор. На берегу почему-то не оказалось ни одной лодки.
      — А где же наши лодки? — удивлённо оглядываясь, спросила Ола.
   — Не знаю... Должно быть, наши охотники куда-нибудь уплыли.—неуверенно ответил старик. Он всё время тревожно озирался и что-то бормотал.
   Наверху на миг кто-то показался и тотчас скрылся. Поднимаясь   по   тропе,   старик   нагнулся   и   подобрал   пластинку из зелёного камня с изображением птицы.
   — Амулет твоей матери!—удивился он.— Как же она его потеряла?
   Жилища казались пустыми. Не бегали дети, не сидели у костров весёлые охотники, жаря добычу, не видно было хлопочущих женщин.
   Они уже подходили к хижине, где жил дед Уча, когда Ола вдруг испуганно вскрикнула и схватила старика за руку.
   Со всех сторон неслышно появились страшные люди в косматых чёрных шкурах. Они сжимали короткие копья с широкими наконечниками. На шее у них в несколько рядов висели ожерелья из волчьих зубов, а длинные, до колен, руки были выкрашены в красный цвет.
   Косматые воины схватили старика с Олой, и через мгновение они стояли в той самой хижине, где до этого жила Ола с матерью и сестрами.
   Со свету Ола не сразу разглядела маленькую сморщенную старуху, до горла закутанную в меха. Она сидела у огня, на почётном месте против входа. Это место обычно занимала мать Олы, когда к ним приходили сородичи посоветоваться о местах охоты, сроках сбора тех или иных трав.
   — Великая Мать,— прохрипел сутулый воин, больно сжимавший корявыми пальцами шею Олы.— Вот эти люди приплыли сверху. Наверно, не знали, что их сородичи бежали из своих жилищ. Что с ними делать?



   Старуха в зловещей тишине рассматривала пленников. В её круглых, как у совы, глазах красным огоньком тлел отблеск костра. Потом морщинистые веки медленно опустились, и лицо Великой Матери стало сонным.
   — Засуньте их головой в воду, пока не перестанут жить,— пропищала она и слабо махнула высохшей рукой,
   — Великая Мать,— вдруг сказал дед Уча,— меня можно лишить жизни, но вот эта девочка,— он кивнул на Олу,— она дочь предводительницы рода. Она знает язык зверей, лекарственные травы и многое другое.
   Глаза у старухи снова загорелись красным.
   — А не врёшь? — подозрительно спросила она и задумалась.— Хорошо, старика уведите, а девчонку мы оставим себе.
   Воины подхватили деда Учу и спиной вперёд потащили к выходу. Последнее, что запомнила Ола, это были волочившиеся по земле босые дедовы ноги и беспомощная улыбка, застывшая на его обветренном, коричневом лице. Больше деда Учу она не видела никогда.
   Через день из подслушанных разговоров Ола узнала, что попала к Длинноруким. Об этом бродячем племени грабителей она уже слышала от взрослых. В тот день, когда они с дедом Учей плавали к духам на скалах, охотники рода Отца-Ворона издалека заметили приближение многочисленного отряда Длинноруких. Они успели предупредить своих сородичей, собрались и вместе со всеми уплыли по реке. Часть Длинноруких пустилась в погоню по берегу, надеясь догнать беглецов, а часть во главе с дряхлой предводительницей осталась их дожидаться.
   Ола под присмотром воинов готовила пищу для Великой Матери Длинноруких, которая целыми днями грелась на солнцепёке. На ночь девочку крепко связывали, чтобы она не сбежала.
   На третью ночь Ола услышала за стеной негромкое повизгиванье. Она затаила дыхание. В дальнем углу, зарывшись в пушистые меха, тонко посапывала Великая Мать. У входа вовсю храпели воины, охранявшие предводительницу. Тлели, потрескивая, сырые ветки в очаге, и редкие красные искры лениво взлетали к верхней отдушине, в которую заглядывали помаргивающие звёзды. Визг повторился.
   — Аф,— еле слышно позвала Ола.— Р-рр... я здесь,— отозвался пёс.
   — Иди сюда, только тихо, чтобы тебя не услышали.
   Прошло ещё некоторое время. Никаких новых звуков, кроме сонного похрапывания людей, не было. И только когда влажный собачий нос ткнулся в плечо Олы, она поняла, что Аф уже здесь. Он тотчас радостно лизнул её в щёку и снова проскулил:
   — Что нужно делать?
   Ола перевернулась на бок и, подставляя свои связанные сыромятной кожей руки, сказала:
   — Перегрызи эти ремни...
   Скоро они осторожно прокрались мимо спящих воинов и выскользнули из хижины.
   Стояла тёплая безлунная ночь, и по-ночному были ясны даже самые далёкие звуки. Где-то яростно взлаивали дикие собаки, потом земля донесла приглушённый топот промчавшегося табуна лошадей. Вслед за этим над тёмными просторами прокатился низкий могучий рёв, и сразу же неподалёку тоскливо заплакала ночная птица.
   Чуть отбежав от стойбища, они на миг остановились на невысоком пригорке. Аф прижался тёплым боком к ногам девочки и, щетиня загривок, оглянулся назад. Никто их не преследовал, и он успокоился.
   — Ночь перевалила за середину,— проворчал он, подставляя нос слабому дыханию встречного ветерка.— Впереди много троп; по которой из них мы пойдём?
   Ола ласково провела рукой по его голове, вздохнула и, не ответив, сбежала с пригорка.
   Над далёкими перелесками едва-едва начинал светлеть краешек неба.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Фуф остаётся один,  потом встречает оленёнка Гая и Умного хомяка.
  
  Непоседа Фуф ещё утром куда-то исчез, и к середине дня мамонтиха не на шутку испугалась. Она обошла несколько рощ и теперь не знала, где ещё искать сына. Вдруг навстречу попался Харри.



   Медведь мигом прыгнул за толстое дерево и, высунув из-за него голову, с обидой сказал:
   — Напрасно вы тогда так осерчали на меня. Я же совсем не желал зла вашему сыночку. Ну, шлёпнул бы его разок-другой, так это ему же на пользу! Излишняя родительская любовь детей только портит!
   Увидев, однако, что мамонтихе вовсе не до него, медведь осмелел и вылез из-за дерева.
   — Хрр, не те нынче дети пошли,— сказал он, сокрушённо разводя лапами.— Дерзят, старших не уважают. Вот, помню, мы в своё время...
   — Вы не видели моего сына? — перебила мамонтиха, тревожно озираясь по сторонам.
   — Что, неужели пропал? — оживился Харри.— Ай-яй-яй... Постойте-ка...— Медведь прищурился, делая вид, что вспоминает.— Ах-хрр, совсем из ума выжил! Я же видел его сегодня! Помню, ещё подумал, какой вкусн... э-ээ, какой симпатичный малыш...
   — Вы  видели  моего  сына? — вскинула  хобот  мамонтиха.— Где?
   — Ага,— подтвердил медведь.— Знаете старую свиную тропу, что идёт по обрыву вверх по Амгау?



   Мамонтиха нетерпеливо кивнула.
   — Вот по ней он и убежал. Я хотел было вернуть его, потому что дальше-то места очень уж нехорошие...
   — Что такое? Почему? — закричала мамонтиха не своим голосом.
   Медведь казался совсем убитым.
   — Старый я дурак! — причитал он и даже ухитрился всплакнуть.— Как же я не догадался-то: ведь там живёт этот негодяй пещерный лев, разбойник, каких свет не видел. Съесть малыша ему ничего не стоит!
   Мамонтиха повернулась и бросилась к реке. Забыв об осторожности, она бежала по узенькой подмытой тропе, которая выдержала бы разве что свинью, но никак не огромную мамонтиху. И тропа не выдержала. Вместе с грудами земли мамонтиха рухнула с огромной высоты прямо в отороченные пеной водовороты. Через короткое время оглушённая Фуфина мать показалась уже на середине реки, и широкое течение неторопливо понесло её дальше.
   Харри видел всё. Он провожал мамонтиху глазами, пока мог различить её среди волн, потом довольно ухмыльнулся и пошёл прочь от обрыва.
   Всю остальную часть дня медведь потратил на розыски мамонтёнка. И если бы он его нашёл, то наш рассказ о бедном Фуфе можно было бы тут же и окончить. Харри обрыскал несколько рощ, где обычно любила кормиться мамонтиха. Под вечер, усталый и голодный, он отправился за более лёгкой добычей, рассудив, что мамонтёнок от него всё равно не уйдёт и съесть его ещё успеется.
   А Фуф так никогда и не узнал, почему столь неожиданно и навсегда исчезла его мама. Не найдя её там, где они расстались, мамонтёнок совершенно потерял голову. Всё вокруг — и раскидистые дубы, и тонкие берёзы, и ивы с бугристой серой корой, и даже весёлые ручейки, затерянные в траве,—всё вдруг помрачнело, насупилось. Везде, куда ни глянь, мерещилось что-то злое и пугающее. Только тут до Фуфа дошло, что он уже с самого утра ходит совсем-совсем один. Мамонтёнок заверещал и кинулся куда глаза глядят. Встревожив стайку темноглазых косуль, пришедших на водопой, он миновал мелкую речонку, с жалобным хныканьем заметался по каким-то полянам в россыпях красных и белых цветов и, наконец, мохнатым скулящим клубком выкатился на край равнины.



   Здесь было просторно и тихо. Вечерело. Вдали, над неоглядными зарослями синеватой бизоньей травы, неторопливо плыли бурые спины быков, появлялись и исчезали сухие головки пугливых винторогих антилоп, проносились всхрапывающие кони с короткими растрёпанными гривами.
   Стояла вторая половина лета. Самый жар уже миновал, но впереди ещё были долгие дни дозревания диких злаков, короткие грозы с дрожащими в глубине сизых туч ветвями молний. И уж совсем далека была ясная затяжная осень в бескрайнем разливе жёлтого и голубого.
   Трудно сказать, как сложилась бы дальше судьба Фуфа, если бы он не встретил в это время оленёнка, весёлого бродягу Гая.



   Гай вырос сиротой, потому что олени не воспитывают своих детей. Сразу после рождения маленький Гай был оставлен своей матерью и целыми днями скрывался в траве. Пока он не мог заботиться о себе сам, его кормили все проходившие мимо оленихи. Потом он подрос, научился есть траву, бегать и прятаться от врагов.
   Гаю был год, и на голове у него уже ветвились небольшие рога. За время одиноких скитаний он многому научился. Он знал, что на равнинах надо остерегаться волков, особенно зимой, а в Лесу — росомахи   или   рыси,   которые   подкарауливают   обычно   у   водопоя, затаившись где-нибудь на дереве. Знал он также и то, что ни бизоны, ни лошади, ни даже свиньи не причинят ему вреда. Как-то зимой за ним гнались волки. Спасся Гай тем, что успел забежать в самую середину бизоньего стада. Когда над окрестными сугробами появились нюхающие воздух острые волчьи носы, могучие быки окружили кольцом коров и телят и выставили наружу свои грозные рога. Огромный, как носорог, вожак с глухим рёвом бросился вперёд. Волки отлично знали, что такое бизон в бою, и сочли за лучшее быстренько убраться. Стадо не прогнало Гая, и с ним он проходил в полной безопасности до самой весны.
   Знал Гай и великое множество других уловок, не однажды спасавших ему жизнь. Словом, это был сообразительный и, несмотря на молодость, уже бывалый житель того далёкого, дикого и буйного мира.
   Однажды тёплым полднем второй половины лета Гай, решив отдохнуть до вечера где-нибудь в тени, направился к роще. Он уже подходил к крайним деревцам, когда его заставил насторожиться какой-то шум. Гай недоверчиво осмотрел частокол деревьев с густым подлеском, втянул вздрагивающими ноздрями душные лесные запахи и прислушался. Что-то очень нешуточное происходило совсем рядом, однако ни с одной знакомой опасностью Гай этого связать не мог. Несколько мгновений любопытство боролось в нём с осторожностью. Пересилило любопытство. Гай тихо пролез сквозь заросли кустов и замер от удивления.
   На небольшой круглой полянке шёл отчаянный бой. Жирный чёрный хомяк с жёлтыми пятнами на боку из последних сил отбивался от хорька. Хорёк был невероятно проворен. Его тонкое гибкое туловище мелькало в траве! так, что за ним трудно было уследить. Казалось, что хорьков несколько. Хомяк еле успевал поворачиваться. Он шипел, колотил перед собой когтистыми лапами и, затравленно вертя головой, щёлкал в воздухе зубами. Юркий хорёк напирал прямо-таки отчаянно. Наверно, для хомяка дело кончилось бы плохо: уж очень он был жирен и неуклюж. Но тут случилось совсем неожиданное. Из кустов напротив, сверкнув на солнце, ударила струя воды. Хомяк тут же ткнулся носом в траву и закрыл глаза — для него это было уже слишком. Получил своё и нахрапистый хорёк — струя угодила ему прямо в оскаленную морду. Он крутнулся волчком, полузадушенно взвизгнул и мгновенно исчез. Ещё быстрее, пожалуй, простыл бы след Гая, но в тот момент, когда его упругие ноги напряглись для прыжка в сторону, он увидел небольшого мохнатого мамонтёнка. Фуф с удовольствием окатил драчунов водой из хобота и теперь с большим сомнением смотрел на Гая. Он тоже только что заметил его. Одного взгляда было достаточно, чтобы искушённый Гай понял: этот лопоухий зверь ему не страшен.
   Хомяк так и не открывал глаз. Он протяжно стонал в траве — видимо, прощался с жизнью.
   Фуф и Гай одновременно подошли и остановились над ним, глядя с искренней грустью.
   Хомяк приоткрыл было один глаз, но, увидев сразу двух больших зверей, затрясся и закричал ещё громче. Мамонтёнок и оленёнок недоуменно посмотрели друг на друга.



   — Кто  это? — спросил   Гай,   осторожно  трогая  хомяка  копытом.
   — Не знаю,— сказал Фуф.— А почему он так кричит?
   Хомяк наконец-то сообразил, что съесть его не собираются. Он открыл глаза, оглядел обоих и на всякий случай спросил:
   — Вы ведь травкой питаетесь, а?
   Фуф и Гай дружно кивнули.
   Хомяк приободрился, сел столбиком, прижал к животу окровавленные передние лапы и опасливо оглянулся.
   — Этот маленький негодяй искусал мне лапы. Но всё равно, если бы не вы, я б ему такое показал! Я б его на мелкие клочки! Я это могу, я такой!..— Он, постанывая, облизал лапы и попросил: — Вы бы, ребятки, помогли мне добраться до норы, а? Самому-то мне, пожалуй, не дойти!
   По пути, покачиваясь в хоботе Фуфа,  он назидательно говорил:
   — Старшим надо помогать. Особенно мне. Я это одобряю. Вы правильно поступаете. Я как увидел вас, так сразу же подумал: вот хорошие ребята. Я в долгу не останусь. Вы знаете, кто я? Хомяк! Умней меня никого нет. Все ко мне за советом ходят. Сам медведь Харри не раз приходил!
   Оказавшись у входа в свою нору, хомяк совсем повеселел.
   — Вот мой дом,—сказал он, с самодовольным видом усаживаясь у входа.— Жаль, ребятки, что не можете зайти и посмотреть, как я живу. Ах, как я живу! Какие у меня кладовые!.. А у вас есть норы?
   Фуф с Гаем отрицательно помотали головами.
   — Как?! — вскричал хомяк. — А где же вы живёте?
   — Мы не живём в одном месте,—объяснил оленёнок.—Ходим везде, ночуем где придётся.
   — Ах, бродяжничаете! — по-своему истолковал хомяк.— Ну, а кладовые, кладовые-то у вас есть?
   — Зачем они нам? — Гай начал оправдываться, словно его уличили в чём-то нехорошем.— Мы везде находим пищу.
   — Это сейчас,— снисходительно согласился хомяк.— А что будете делать, когда придёт Белое Время?
   — Я выкапываю траву из-под снега,— сказал Гай.
   — А я ем ветки,— добавил Фуф.
   — Вы же пропадёте с голоду! — ужаснулся хомяк.— Удивляюсь, что вы до сих пор ещё живы. Вам неслыханно повезло, что вы встретились со мной. Я научу вас жить. Слушайтесь моих советов, и вы забудете, что такое голод и холод.
   Хомяк снова облизал свои лапы, зевнул и сказал: — Ну,  ступайте,  ребятки.  Я  сейчас пойду к себе,  поем  да лягу.   А  вы  приходите  ко  мне  почаще.   Я  вам  много  полезного  расскажу.
   Фуф с Гаем успели уже порядочно отойти, когда хомяк высунулся из норы и прокричал им вслед, чтобы они в следующий раз не забыли прихватить для него охапку колосьев или гороховых стручков.
   
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Хомяк даёт советы. Снова медведь Харр,
   
   Фуф и Гай были смышлёными зверёнышами и хорошо знали суровость Белого Времени. Поэтому они не пропустили мимо ушей соблазнительные обещания доброго хомяка и на следующий день пришли к его норе набираться ума-разума. Фуф, как просил хомяк, принёс в хоботе целый ворох колосьев.
   Хомяк грелся на солнце, блаженно жмуря свои круглые навыкате глазки.



   — А, ребятки мои пришли! — обрадовался он и тотчас придирчиво обнюхал колоски.
   — Кажется, чуть недоспелые,— озабоченно сказал он.— Но ничего, я их подсушу.
   Вряд ли когда у хомяка были такие внимательные слушатели. Ещё с той зимы кладовые у него так и ломились от вкуснейших вещей — отборных зёрен диких злаков, крупных стручков гороха, сладких головок клевера, очищенных земляных орехов. Да ещё за это лето запасливый хомяк успел уже натаскать столько, что теперь некуда было складывать. Хомяк благодушествовал и был не прочь развлечься беседой.
   — Чем лучше живёшь, тем больше всего-всего хочется. Это уж, ребятки, закон природы такой,— откровенничал он, сидя над кучей колосьев, принесённых Фуфом.—А когда ты сыт и всего вдоволь, тогда, ребятки, уж не знаю, чего и хочется. Иногда лежишь-лежишь да и подумаешь: эх, хоть бы съел меня кто-нибудь. Ну, не совсем, конечно, а так... чтобы только немножко страшно стало. И весело... Да-а, жить надо, ребятки, умеючи, вот что я вам скажу. Нынче всё слышу я, что вот, мол, с каждым годом становится холоднее, в горах льды копятся, что по старинке теперь не прожить. Ум нужен, кричат, если хотим выжить. И на людей все ссылаются... Люди! — Хомяк презрительно хрюкнул.— Возьмём саблезубого тигра, мне о нём ещё дед рассказывал. Вот это, говорят, был зверь! Царь природы! Одной лапой мог задавить кабана. А клыки какие у него были! А шуба! Кому и жить бы, как не ему, а где он сейчас? Нету. Вымер. Целиком и полностью. А вы мне про людей, про огонь ихний. Н-е-ет, всё это пустое — и огонь, и клыки, и ум. Защёчные мешки — вот что главное. Глядите!
   Тут хомяк стал хватать лежавшие перед ним колосья, подносить ко рту и ловко вылущивать из них зёрна. Очень скоро щёки у хомяка оттопырились так, что и без того круглая его физиономия раздалась в ширину раза в два. И когда хомяк повернулся, чтобы нырнуть в нору с новой порцией припаса, эти его отдувшиеся щёки были видны даже со спины.
   - А может, хомяк прав,— задумчиво сказал Гай, провожая взглядом мелькнувший в отверстии норы куцый хомячий хвост.— Зимой сколько намучаешься, пока достанешь из-под снега траву. А если подтает, а потом морозом прихватит, тогда её и вовсе не достать, хоть все копыта разбей. А хомяк лежит себе в тепле, ест да спит, и никаких забот. Вот они, защёчные-то мешки! Интересно, а у меня так получится?
   Гай набрал за щеку травы, отчего его мордочка смешно перекосилась на одну сторону, подержал её там и съел.
   — Ничего не получается,— вздохнув, сказал он.— Не ходить же так с ней целыми днями, а складывать некуда — нор-то у нас с тобой нет.
   Появился озабоченный хомяк.
   — Кладовые все забиты,— отдуваясь, пояснил он.— Пришлось в проходе сложить зерно-то. Как бы не попортилось. Ну ничего, я его съем в первую очередь. О чём я говорил-то? Да! Вот слышу иногда: хапуга-де хомяк, жадина, всё под себя гребёт. А кто говорит? Зайцы-голодранцы да мелюзга всякая вроде синиц. Разве это справедливо? Может, я обокрал кого? Вон куница или хорёк, те, верно, таскают яйца из чужих гнёзд. А я ведь не ворую, своим трудом всё нажито, вот этими лапами.
   И хомяк показал восемь растопыренных пальцев — по четыре на каждой лапе.
   — Это, я считаю, всё от зависти,— сердито продолжал хомяк.— Оттого, что нет у них защёчных мешков. Я давно им говорю: есть защёчные мешки — будешь жить, нет — вымрешь, как саблезубый тигр. К этому всё идёт. И люди со своим умом и огнём тоже долго не протянут, потому что нет у них таких мешков. Нет ведь, а?
   — Не знаю,—сказал Фуф,— Я никогда не видел людей.
   — Я тоже не видел,— признался оленёнок.
   — Наверно, нет у них всё-таки,— с надеждой сказал хомяк.— Иначе зачем бы им огонь понадобился? Нет, разные там рога, клыки, хоботы — всё  это  пустое.   Перед  большим  защёчным  мешком  ничто не устоит. Большой защёчный мешок воцарится на земле. Хомяк — вот кто станет царём природы. Обзаводитесь мешками, вот мой совет!
   — А как? — в один голос спросили Фуф и Гай.
   — Н-ну, не знаю,— задумался хомяк.— Может, вам побольше пихать за щеку? Глядишь, раздуются щёки-то. Конечно, как у меня они не станут,— самодовольно продолжал он,— но жить безбедно наверняка будете.
   Наслушавшись хомяка, Фуф с Гаем пробовали обзавестись защёчными мешками, хотя бы маленькими на первый случай, но у них, понятно, ничего не получилось. Хомячьи советы явно не годились ни для мамонтов, ни для оленей.
   Хомяк, кстати, не врал, когда говорил, что его навещал медведь. Харри действительно несколько раз наведывался к его норе, но, конечно, вовсе не за советом. Он давно уже облюбовал этого на редкость жирного хомяка и с удовольствием предвкушал, как он его съест.
   Как-то раз, приметив, что хомяк, волоча по траве своё брюхо, убежал собирать дикий горох, Харри уселся у норы и стал поджидать хозяина. День был жаркий. Солнце палило немилосердно. Медведя тучей окружила какая-то летучая мелочь и с кровожадным писком набросилась на его уши и нос. Харри кряхтел и терпеливо давил мошкару. Посмотреть со стороны, получалось, что Харри моет голову — так усердно тёр он себя лапами. А солнце меж тем всё набирало силу. Всё живое попряталось в тени, и лишь высоко-высоко в небе лениво чертил круги орёл-стервятник. Он ждал, когда медведь отобедает и уйдёт, оставив объедки. Обед же почему-то возмутительнейшим образом заставлял себя ждать. К середине дня лохматая шуба медведя едва не дымилась. Наконец он не выдержал и сбежал в соседнюю рощу.
   А хомяк всё это время пролежал в своей прохладной норе, посмеиваясь над глупым Харром, который так и не сообразил, что хомяк может пробраться к себе по запасным ходам.
   Но хихикал хомяк совсем напрасно. Даже в те доисторические времена было известно, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Харри всё же пронюхал про запасные ходы, и однажды, вернувшись из очередного похода за горохом, хомяк обнаружил, что все ходы, кроме одного, надёжно завалены огромными камнями, а у оставшегося собственной персоной сидит и ухмыляется Харри. У хомяка от ужаса отнялись лапы.



   — Ну иди, иди сюда, мой вкусненький,— ласково проурчал медведь и поманил страшнющей когтистой лапой.— Сейчас я тебя немножко ам-ам...— Медведь облизнулся и довольно захохотал.
   — Что ж ты молчишь? — допытывался он у онемевшего хомяка.— Боишься?   А   ты   не   бойся,   не   бойся,— приговаривал   он.— Ты   же любишь,  я слышал,  поговорить.  Вот  и поговори со мной,  повесели меня перед обедом. А то спой что-нибудь. Или спляши.
   Медведь удобно лёг на бок, подпер голову лапой и приготовился слушать. Хомяк стоял и трясся так, что Харри временами ясно видел перед собой трёх и даже четырёх хомяков рядышком.
   —Говорят,  ты очень умный и любишь порассуждать о жизни?
   Хомяк издал  сдавленный писк,  какой впору только мелкой пичужке, но никак не солидному толстому хомяку.
   — Вот скажи мне, Умный хомяк, что в жизни есть главное?..— издевательски расспрашивал Харри.— Говор-р-ри! — рявкнул он, не дождавшись ответа.
   — Ме-ме-мешки,—пролепетал хомяк.
   — Какие ещё мешки?
   — За-защёчные,— робко пояснил Умный хомяк.— Те, что за щекой.
   — За щекой? — изумлённо переспросил медведь.— А для чего они, позволь узнать?
   — П-п-провизию на зиму заготовлять,—заикаясь, отвечал хомяк.
   — Ну-у... А зачем? — Медведь удивлялся всё больше.— Р-разве зимой не положено спать, ы?
   — Я сплю,— поспешно сказал хомяк.— Сплю... но и это... ем тоже...
   — Смешно как-то ты живёшь,— вздохнул медведь.— Зимой не спишь, мешки какие-то за щеками... Хомяк, одним словом. Нужно ли такому жить-то? Пожалуй, что и нет... Запомни,—назидательно сказал Харри.—Главное в жизни — это клыки. И чем они больше, тем лучше, понял?
   Харри оскалился и показал свои действительно очень большие клыки. Хомяк трусил и старательно кивал головой.
   — Ничего ты не понял,—объявил Харри, разглядывая плотоядно сощуренными глазами застывшего столбиком хомяка. — Да и откуда тебе такое понять. Ну что такое хомячье понятие о жизни? Гы! Понятие может быть только одно — медвежье. Объясню тебе попроще: ты живёшь, чтобы тебя съели, а я — чтобы тебя съесть. Вот так. Всё просто и понятно. А ты лопочешь о каких-то мешках. Тебя хоть кто-нибудь слушает?
   — Э-э... слушают,—выдавил из себя хомяк и попытался незаметно сделать шаг назад.
   — Постой-постой, куда же ты спешишь? Ведь я тебя ещё должен съесть,— недовольно сказал Харри.— Так кто же тебя слушает?
   — Мамонтёнок слушает и этот... как его... оленёнок...
   — Мамонтёнок? — насторожился медведь.— Он тут бывает? Хомяк кивнул.
   — Ага...— Медведь задумался.—А часто бывает?
   — Через день, через два...
   — Хорошо,— сказал Харри.—На этот раз я тебя есть, пожалуй, не стану. — Медведь поманил к себе хомяка и, нагнувшись к самому его уху, тихо продолжал: — Давай-ка сделаем мы с тобой вот что...


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ола, Аф и- медведь
  



  Тонкий месяц взошёл где-то около полуночи, долго брёл по небу и лишь под утро стал незаметно падать к затерянному во тьме краю земли.
   Всю ночь в Лесу шла беспокойная таинственная жизнь. Кто-то вдруг с бешеным топотом проносился под деревьями, в кустах то и дело хрустели и чавкали, откуда-то временами доносились рёв, рычанье, мяуканье, отрывистое уханье, мычанье и пронзительный хохот, ночную   жизнь   Леса.
   Это был обычный шум ночного Леса, и он мало тревожил Олу. Она спокойно спала на дереве, в уютном гнезде из веток и травы. Но спать в Лесу нужно чутко. Поэтому Ола сразу просыпалась, если поблизости возникал какой-нибудь казавшийся подозрительным звук. Она приподнимала голову, прислушивалась, не лезет ли на дерево барс или рысь, и снова засыпала, продолжая   в   то   же   время   вслушиваться   в
   В конце ночи, когда всё вокруг немного утихло, она вылезла из своего гнезда, недоверчиво огляделась, сжимая острый каменный нож, потом мягко спрыгнула на землю. Из кустов сейчас же, потягиваясь, вылез Аф и вопросительно посмотрел на Олу.
   — Я пойду к броду,— сказала она.—А ты погонишь на меня антилоп. Только смотри, чтобы стадо было маленькое. А то в прошлый раз ты выгнал столько, что они меня чуть не затоптали.
   Аф беззвучно исчез в зарослях. Ола длинными и бесшумными прыжками понеслась в другую сторону. Она бежала легко и даже как-то неторопливо, лишь быстрое мельканье кустов свидетельствовало о том, каким стремительным был её бег. Справа низкий серп луны то скрывался в листве деревьев, то снова появлялся.
   На краю Леса Ола остановилась, вглядываясь в синевато-серый полумрак равнины, потом побежала дальше, но уже медленнее и осторожнее.
    Остановилась она в кустах у небольшой речушки. Над самой водой по обоим берегам тянулись заросли. Множество троп сходилось в этом месте. На другом берегу они снова — каждая особняком — разбегались в травяную сизую даль. Через этот брод, грациозно поднимая ноги и пугливо озираясь по сторонам, ходили антилопы. С шумом пробегали вечно спешащие куда-то лошади, на ходу окуная морды в воду. Степенно переправлялись бизоны, после которых река ниже по течению долго оставалась бурой от поднятой грязи.
   Держа в поднятой руке нож, Ола вслушивалась в застывшую предрассветную тишь. Чуть журчала вода под берегом, совсем рядом робко попискивала какая-то ранняя пташка.
   Вдруг чуткое ухо Олы уловило где-то неясный шум. Она повернула голову и замерла. Шум приближался. Уже слышен был отрывистый басовитый лай Афа, а ещё через мгновение донёсся торопливый топот. На бледном небе замелькали лёгкие тени.
   Антилоп было около десятка. Передние уже проносились мимо и с шумом влетали в воду. Ола сделала неуловимо быстрое движение. Тяжёлый нож, крутясь, стремительно прорезал воздух, и почти тотчас что-то с тяжёлым плеском упало в воду. Антилопы, в два прыжка минуя речку, выносились на тот берег и растворялись в сером сумраке.
   Когда Ола подбежала к воде, там уже стоял Аф и, сдержанно рыча, смотрел на неподвижную тушу антилопы, лежащую почти у самого берега.
   Ола, зайдя по колено в воду, подняла со дна свой нож, ухватила за ногу антилопу и вытащила её на берег.
   Пока Ола разделывала тушу, Аф сидел рядом и, облизываясь, лениво поругивал бестолковых антилоп, которые никак не хотели бежать к броду.
   Уже совсем рассвело, когда они доели сырую печёнку и Ола встала, прихватив с собой заднюю ногу антилопы.
   На краю рощи она остановилась под раскидистым деревом и подозвала Афа.
   — Ты никуда не уходи,— сказала она.— Я до полудня буду спать, а потом пойдём купаться.
   Она подвесила на сук антилопью ногу, рассчитывая днём зажарить её на костре, и удобно устроилась в развилке крупных веток. Сквозь редкую листву она видела сверху Афа, свернувшегося калачиком в кустах, и крохотные, чуть розовые от восходящего солнца блёстки росы в траве.
   Ола вытянулась на толстой ветке и, подложив под голову локоть, быстро заснула.
   Разбудило её рычание Афа. Она подняла голову и сразу увидела огромного  пещерного  медведя.   Он   наискось  пересек  открытое  пространство перед рощей и скрылся в кустах, довольно далеко от того дерева, на котором лежала Ола. Она проследила за ним взглядом и сообразила, что он залёг на самом краю рощи.
   — Аф! — тихо позвала она.— Там лежит медведь.
   — Знаю,— проворчал пёс.— Что ему здесь надо?
   — Спать, наверно, пришёл,— равнодушно заметила Ола. — Если он пойдёт сюда, ты скажи мне.
   Она знала, что пещерный медведь не полезет на дерево, и поэтому нисколько не беспокоилась. Скоро Ола опять задремала.
   Всё тот же Аф разбудил её повторно. Он стоял, рыча и уставив куда-то уши, и время от времени бросал на Олу удивлённые взгляды. Она посмотрела, куда вглядывался пёс, и увидела медленно бредущих друг за другом мамонтёнка и оленёнка. Впереди, болтая ушами, вперевалку шагал увалень мамонтенок с охапкой каких-то растений в хоботе. За ним, озираясь, шёл оленёнок. Один раз он остановился, долго всматривался в ту сторону, где прятались Ола с Афом, но потом успокоился и продолжал путь. Остановились они у какого-то места, скрытого травой. Ола не могла разглядеть, кто там был с ними ещё, но кто-то был. Иногда оленёнок и мамонтенок переглядывались, что-то говорили друг другу, затем снова устремляли взгляды на кого-то маленького, незаметного в высокой траве.
   —	Медведь!—тявкнул вдруг Аф и ощетинился так, что Оле показалось, будто шея его сразу стала вдвое толще.
   Медведь большими мягкими скачками бежал от рощи. Удивительно быстро для такого грузного зверя он покрыл половину расстояния до мамонтёнка с оленёнком, и только тут те заметили его. Оленёнок огромными прыжками рванулся прочь. Мамонтенок с визгом неуклюже поспешил за ним.
   Оленёнок убегал всё дальше, но вдруг остановился, поджидая мамонтёнка. Он подпрыгивал на месте от нетерпения, порывался бежать, но что-то прочно удерживало его на месте. Он дождался мамонтёнка и, поминутно оглядываясь, побежал с ним рядом.
   Медведь уже не спешил. Он лениво трусил, переваливаясь с боку на бок. Он явно был уверен, что на этой широкой чистой равнине мамонтенок от него не уйдёт. На оленёнка он вряд ли рассчитывал: догнать его, если бы тот бежал со всех ног, он всё равно бы не смог. А оленёнок не убегал. Он упрямо бежал рядом с медлительным мамонтёнком и иногда даже принимался с отчаянием подталкивать его сзади своими небольшими рожками.
   — Аф!—закричала Ола.—Он же ведь съест их!
   Как будто только этих слов и дожидавшийся. Аф с хриплым рычанием сорвался с места. Он бежал по-волчьи; вытянувшись в струнку и прижав уши, он стлался над землёй, то пропадая на мгновение в траве, то снова на миг взлетая над ней.



   Появления собаки медведь не ожидал. Когда Аф с ходу рванул его за задние лапы, медведь от неожиданности сел. Но тотчас он оглушительно рявкнул и кинулся на Афа. Собака увернулась, отскочила и залилась злобным лаем. Медведь несколько раз попытался прихлопнуть Афа своей громадной лапой, но тот ускользал, как вьюн. Медведь повернулся и побежал было дальше, но Аф опять налетел сзади и вцепился ему в хвост. Только тут медведь понял, что, не отделавшись от собаки, погоню ему не продолжить.
   — Ага, так вы все заодно! — заревел он, снова бросаясь за Афом.
   Но где было большому и не очень-то уж поворотливому медведю поймать Афа, который в беге только чуть уступал антилопам, а в ловкости мог поспорить с барсом.
   Ола визжала от восторга, глядя, как медведь с рёвом и проклятьями пытался ухватить Афа, крутился на месте, прыгал и даже принимался кататься от злости по земле.
   Мамонтёнок с оленёнком тем временем убегали всё дальше и дальше, направляясь к большому стаду бизонов, которое паслось где-то у самого края равнины.



   Наконец запыхавшийся Аф, напоследок ещё раз облаяв медведя, убежал в рощу.
   Харри некоторое время тупо смотрел ему вслед, потом поискал налитыми кровью глазами Фуфа с Гаем, которые к этому времени превратились в два маленьких пятна у самого горизонта.
   — Ничего не понимаю...— пробормотал он.-
   — Что творится на свете? Какой-то маленький нахал, неудачное подобие волка, портит мне всю охоту. Мне! Медведю Харру! Неслыханно! Где уважение к большим и сильным? Почтение где? Уж не схожу ли я с ума? — Тут он вспомнил про Умного хомяка и мгновенно рассвирепел: —
   Ну, уж этот-то от меня не уйдёт!
   Он подошёл к норе и рявкнул:
   — Выходи!
    Хомяк, труся, вылез из норы и, угодливо повиливая куцым хвостом, спросил:
	— Удалась ли ваша охота, могучий Харри?
   — Удалась,— сквозь зубы процедил медведь и мгновенно сгрёб хомяка за жирный загривок: — Это ты натравил на меня собаку? И ещё издеваешься?
   Скоро медведь лежал, сыто отдуваясь и ковыряя в зубах, и бурчал себе под нос:
   —Удивительно, этот паршивец оказался на редкость вкусным. Даже не ожидал...— Потом он мрачно хохотнул и добавил: —Хоть этим он немного искупил свою вину передо мной. А мамонтёнок от меня не уйдёт. Я ещё до него доберусь!


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ум    против    силы


  Пещеру себе Харри подыскал очень давно и жил с тех пор в ней. За многие годы там скопились целые горы костей, рогов и обрывков шкур. Спал Харри на куче сухой травы и старых веток. Хотя бояться ему было некого, всё же жилище он выбрал себе такое, чтобы в нем было безопасно. Лаз из пещеры выходил на узкую кромку берегового обрыва. Сверху над ней нависал склон горы, покрытый горелым лесом. Кроме Харра, по узкому краю обрыва никто не ходил, потому что в долине этой небольшой сумрачной речки не было ни травянистых полянок, ни зарослей орешника.
   Правда, где-то в верховьях речки были камышовые болота. Там обитали свиньи, но они никогда почти не спускались в низовья, а если и ходили изредка, то старались держаться противоположного берега. Даже угрюмые кабаны со своими острыми клыками предпочитали не встречаться с Харром.
   Однажды под вечер Харри, возвращаясь к себе в логово, снова увидел мамонтёнка. Фуф был не один — с ним рядом шли оленёнок, собака и ещё одно существо, в котором Харри с удивлением узнал человеческого детёныша.
   — Э-т-то ещё что за новости! — поразился медведь.— Собака да ещё маленький человек! Попытаюсь-ка я поохотиться на кого-нибудь из них. Неужели я и в самом деле испугаюсь собаки? Смешно!
   Медведь решительно спустился с горы и стал подкрадываться через кусты. Он всю жизнь жил охотой, поэтому подкрадываться-то уж умел, как мало кто другой. Ему удалось подобраться совсем близко. Со страшным рёвом он внезапно выкатился из кустов и бросился, решив не обращать внимания ни на какие собачьи укусы и добраться-таки до мамонтёнка. Медведь на бегу отмахивался от Афа и с каждым прыжком настигал вперевалку удиравшего мамонтёнка. И тут вдруг рядом раздался оглушительный треск, словно молния угодила в старый дуб. Сметая кусты и молодые деревца, на поляну вылетел носорог Рум. Его блестящий длинный рог был нацелен на медведя. Харри всеми четырьмя лапами проехался по земле, оставляя глубокие борозды, и Со всей быстротой, на какую был способен, ринулся прочь.



   Неповоротливый Рум с разбегу проскочил через всю поляну, причём совершенно не в ту сторону, в какую скрылся медведь, со злости разнёс в щепки громадный пень, попавшийся ему под ноги, и с грозным сопением скрылся в чаще.
   После этого Ола сказала, что медведь слишком уж настойчиво охотится за мамонтёнком.
   — Это неспроста,— добавила она, глядя на испуганно взъерошенного Фуфа.
   — И я тоже думаю, что он не оставит нас в покое,— согласился Гай.— Надо уходить из этих мест.
   — В других местах есть свои медведи или даже пещерные львы,— сказала Ола.— Нет, мы сделаем так, чтобы он нас не тревожил. Мы должны сами на него напасть.
   — Кто, мы?! — испугался оленёнок.— На медведя?! Да ведь он же нас передавит, как мышей.
   — Вот подождите, когда вырасту, я покажу этому медведю! — пообещал Фуф.
   — До той поры он тебя давно уже съест,— усмехнулась Ола.— Надо что-нибудь придумать... Вы идите пока к бизонам,— сказала она Фуфу и Гаю.— Когда опасность минет, я вас позову. А ты, Аф, сбегай разузнай, где он живёт, этот медведь.
   Весь следующий день Ола из кустов на противоположном берегу речки следила за логовом медведя. Она внимательно осмотрела поднимавшийся над пещерой склон с горелыми деревьями и ведущую к ней тропу над обрывом.
   К вечеру из пещеры вылез сам Харри. Он угрюмо поглядел по сторонам, зевнул и пошёл прочь от логова. В одном месте на тропе лежал крупный камень. Видимо, он совсем недавно скатился сверху. Харри недовольно обнюхал его, одним движением лапы спихнул под обрыв и зашагал дальше.
   Ола провожала его взглядом, пока он не исчез за поворотом, после чего надолго задумалась. Вдруг на лице её появилась лукавая усмешка.
   — Кажется, я знаю, как нам избавиться от этого медведя,—сказала она Афу.— Бежим скорее на ту сторону!
   Перебравшись на другой берег, Ола поднялась на склон, выбрала среди упавших деревьев наиболее подходящее и скатила его сверху прямо на тропу Харра.
   — Пусть посердится! — засмеялась она.



   Сытый и сонный Харри возвращался к себе около полуночи и неожиданно наткнулся на перегородившее тропу дерево. Медведь заворчал и сбросил его вниз.
   На следующий день на тропе снова оказалось дерево. Харри смахнул  и  его,  не  особенно  задумываясь над  тем,  откуда они берутся.
   — Ну вот,— сказала наблюдавшая за этим Ола.— Теперь начинается главное.
   Из заранее припасённых антилопьих шкур она нарезала множество тонких ремешков и за вечер сплела из них несколько длинных крепких верёвок.
   На следующий день, когда Харри ушёл куда-то по своим тёмным медвежьим делам, Ола снова залезла на склон над пещерой. Здесь она после некоторых размышлений выбрала упавшее дерево, толстое, тяжёлое, со множеством сучьев, торчащих в разные стороны. С большим трудом, помогая себе палками-рычагами, Ола скатила его с горы так, что оно упало у самого входа в пещеру. Спустившись следом, она, пока Аф высматривал, не возвращается ли вдруг Харри, привязала к дереву верёвки со скользящими петлями на концах. После чего Ола и Аф удалились в прежнее укрытие на другом берегу.
   Харри появился под вечер. Увидев у входа в логово очередное дерево, он раздражённо рявкнул. Обломанные острые сучья мешали подступиться, и Харри некоторое время безуспешно топтался, озлобляясь всё больше и больше. Встав на задние лапы, он ударами передних обломал сучья, потом упёрся в ствол и начал толкать его к краю обрыва. Под ногами путались какие-то длинные мягкие стебли, пахнущие съедобным — не то оленем, не то антилопой,— но Харри не   стал   обращать   на   них   внимания.   Главное,   что   занимало   его сейчас,— избавиться от этого некстати взявшегося дерева. А оно не поддавалось. Его корявые сучья цеплялись за выступы камней и неровности тропы. Харри утробно взревел, приналёг всей своей громадной тяжестью. Затрещали сучья, дерево приподнялось, повисло над обрывом и тут же полетело вниз. Какой-то миг на тропе оставался один вздыбившийся Харри, но сразу вслед за этим на его задней лапе затянулась петля, и падающее дерево мгновенно сдёрнуло пещерного медведя с тропы. Надо думать, Харри ничего не успел понять. Но если бы был жив хомяк и мог наблюдать со стороны всё происшедшее, то он, пожалуй, сообразил бы, что большие клыки — это ещё не самое главное в жизни. Но хомяка не было: как мы знаем, его вполне заслуженно съели. Единственно, кто мог наблюдать падение Харра в пропасть,— это Ола и Аф, но они никогда не считали, что клыки — главное в  жизни,  а  потому восприняли случившееся как должное.
   — Мы победили его! — радостно закричала Ола, когда разом оборвался хриплый рёв падающего медведя.— Аф, мы победили его! Побежим к нашим друзьям, чтобы они скорее узнали об этом!..
   Перед утром ветер принёс откуда-то тонкий холодок. Как ни был он слаб, Ола почувствовала его и как бы про себя сказала:
   — На исходе уже время Большого Солнца.
   — Мы с мамой в такую пору уходили к своему стаду,— сказал Фуф, грустно глядя туда, откуда пришли они с матерью, когда время Большого Солнца только начиналось.
   — В Белое Время без стада не прожить,— озабоченно сказал Гай. — Не прибиться ли нам к стаду бизонов? А то волки замучают...
   Они замолчали и все вместе стали подниматься на холм, с которого были видны тёмные пока островки рощ, скалистые увалы с зубчатыми гребнями и зелёный край неба, чуть подсвеченный снизу красноватым пламенем ещё далёкого солнца.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Росомаха Чива



  Ещё задолго до победы над пещерным медведем Ола задумывалась над тем, как прогнать Длинноруких из своего селения. Сначала она надеялась, что они скоро уйдут своими неведомыми разбойничьими путями. Однако Длинноруким понравилось новое место. Откуда-то подходили всё новые и новые их ватаги, и уже готовых хижин стало для них мало. Из костей, веток и тростника Длиннорукие наспех лепили для себя кособокие и уродливые жилища. Небольшое и аккуратное селение рода Большого Ворона стало не узнать. Во много раз оно теперь разрослось и выглядело преужасно.
   Очень скоро Ола выяснила, чем эти места привлекли Длинноруких. Здесь, в болотистых долинах притоков Амгау, росло редкое «плачущее» дерево, из коры которого Длиннорукие готовили, оказывается, особый напиток. По вечерам, когда перед хижиной Великой Матери плясали и гремели бубнами заклинатели духов, Длиннорукие,, сидя у костров, с жадностью пили приготовленный напиток и приходили в необычайное возбуждение. Они начинали плакать и драться, плясать и прыгать вокруг поставленного в центре селения толстого столба, увешанного связками человеческих черепов'. У подножия этого столба под ужасающий вой всего племени приканчивали пленных и тут же съедали их.
   Поскольку срубить дерево было делом очень и очень трудным — люди ещё не знали тогда даже каменных топоров,— Длиннорукие сдирали кору с деревьев, сваленных бобрами." Это Ола приметила и запомнила...
   —	Надо найти твоих сородичей,—сказал однажды Аф.—Если бежать всё время, мы должны встретить их через три дня и три ночи...— В Белое Время без    стада    не    прожить,— заметил    Гай.— Наша мудрая и храбрая Ола, ты должна вернуться к своим.
   Олу теперь, после победы над страшным Харром, знали все. Её имя было известно всем, кто бродит среди равнин, крадётся в гуще Леса, летает в вышине или плещется в речных заводях.
   — За нас не беспокойся,— потряхивая ушами, сказал Фуф ломким баском.— Мы...
   — ...перезимуем с бизонами,—со смехом докончила за него Ола.— Я верю, что с бизонами вам будет хорошо, но я не могу пока вернуться к своим.
   — Почему? — сразу спросили Фуф, Гай и даже Аф, который лучше обоих понимал Олу.
   — А вот почему. С тех пор как наше селение стоит на этом месте, Большое Солнце возвращалось столько раз, сколько у меня пальцев на руках, и ещё раз столько, и ещё, и ещё, и ещё...
   Считать Ола умела только до двадцати — по числу пальцев на руках и ногах. А всё свыше этого она называла одним словом — «много». Её четвероногие друзья в счёте были ещё слабее, но всё равно они поняли, что селение рода Большого Ворона стоит на этом берегу очень, очень давно.
   — И всё это время мои сородичи строили хижины. Ведь их за одно Большое Солнце не построишь... И даже за два тоже,— вздохнув, закончила Ола.
   — Ну и что? — спросил любопытный Фуф.
   — А то,— сказала Ола, щёлкая его по хоботу,— что на нынешнее Белое Время мои сородичи могут остаться без хижин.
   Тут Аф сделал вид, что он давно всё это знал, и недовольно сказал Фуфу:
   — Из всех нас у тебя самые большие уши, а слышишь ты мало. Обязательно тебе всё надо растолковать.
   — Зато я мамонт,— обиделся Фуф.— Мне ещё мама об этом говорила.
   — Э, нет, ушастик!—засмеялась Ола.— Пока ты ещё не мамонт. Вот когда ты будешь большим, даже больше носорога Рама, вот тогда ты станешь мамонтом.
   — У меня есть хобот,— защищался Фуф.
   — Хобот, хобот... а рога у тебя есть? — спросил Гай.
   — И защёчные мешки? — лукаво добавил Аф.
   — А хвост у тебя ещё даже меньше, чем у Афа,— закончил Гай.
   — Ты станешь хвастунишкой намного раньше, чем мамонтом,— строго сказала Ола.— Мама тебя отшлёпала бы за это. Но ничего, за неё это могу сделать я.
   — И я,— вмешался Гай.
   — А я укушу,— Аф зевнул, чтобы показать свои острые белые клыки.
   — Э-э... я больше не буду,— виновато помаргивая, захныкал Фуф.— Я нечаянно...
   — То-то же, смотри, чтобы больше этого не было. А теперь вы гуляйте, а я полезу на дерево спать.
   Ола подпрыгнула, ухватилась за нависший над ней сук и мигом очутилась в гуще ветвей. Здесь она улеглась на сплетённую из мягких прутьев постель. Фуф с Гаем отправились на поиски какой-нибудь полянки с обильной травой, а Аф, спасаясь от полуденной жары, забился в чащу.
   Вспомним, что Ола жила по правилу Лесов: спала в самую жару и ещё часть ночи,  а  уже задолго до  рассвета выходила на  охоту.
   Ночь в Лесу — это самое оживлённое время. Считается, что ночью и трава сочнее, и вода вкуснее. А надоедливая и кровожадная мошкара? Посмотри-ка, как она суетится в жару, как пищит радостно и густыми роями вьётся над всем живым! Нет, не зря обитатели Леса не спят ночью. Ну, а про хищников — волков, рысей, барсов и грозного пещерного льва — и говорить нечего. Недаром они ночью видят, как днём. Загляни однажды в глаза своей кошке, когда она будет вечером мурлыкать у тебя на коленях. Ого! Ты увидишь, как в глубине её ленивых жёлтых глаз тлеет прозрачный зелёный огонёк. Это навсегда оставшийся отблеск тех невообразимых давних ночей, когда над древним Лесом всходила древняя луна, горели колючие древние звёзды и весь мир окутывался зелёным  колдовским  туманом. И туман этот был по-древнему таинственным, он не то колыхался, не то был неподвижен, а может, он и вовсе был не туманом, а зелёной тайной древнего Леса...
   После победы над Харром Ола уже не могла беззаботно спать днём. Она должна была всё время думать, как прогнать Длинноруких из родного селения.
   На закате солнца четверо друзей снова собрались все вместе.
   — Где мы встретимся сегодня ночью? — Ола сидела на ветке не очень высоко над землёй и весело болтала ногами.— Может, опять у Тёмного брода?
   — Нет, только не у Тёмного брода! — воспротивился Гай.— Мне туда нельзя.
   — Почему?
   — Росомаха Чива узнала, что я там бываю, и решила меня подстеречь. Мне сказал об этом красноголовый дятел.
   — Чива? — Ола прищурила глаза.— Это такая нескладная прожорливая злюка с круглыми глазами и непонятно на кого похожая?
   — Р-р-гаф! — подтвердил Аф.— Она, кажется, приходится дальней родственницей Харру.
   — Ей что, мало другой дичи? — Ола раскачивалась вверх-вниз на своей ветке, беспечно улыбалась и в то же время успевала замечать всё> вокруг.
   — Например, антилопы не любят ходить через брод, если поблизости есть дерево, на котором кто-то может затаиться,— объяснил Гай.— А на равнине Чива мало кого может догнать.
   — Чива, Чива...— отмахиваясь от комаров, пробормотала Ола.— Хорошо, я с ней поговорю. Постойте! — вдруг оживилась она.— Что это там Рум делает?
   За  деревьями виднелась  большая  поляна.   В  дальнем  конце  её, у небольшой речки, росло невысокое толстое дерево с очень широкой и плоской сверху кроной. В её густой тёмно-зелёной хвое пламенели огромные ярко-красные шишки. Вокруг этого дерева неуклюже топтался шерстистый носорог. Он яростно тёрся о ствол то одним, то другим боком, так что даже отсюда было видно, как покачивается дерево.
   — Это дерево называется плачущим,— объяснил Фуф.— С него всё время капает сок. Очень редкое дерево. Мне про него ещё мама рассказывала.
   — А что она тебе рассказывала? — спросила Ола, не сводя глаз с носорога.
   — У нас, мамонтов и носорогов, очень толстая кожа, комары и мошки нам не страшны. Только вот в конце Большого Солнца появляются такие бескрылые мухи, мы их называем долгоносиками. Они забиваются нам в шерсть и кусают сквозь кожу.
   — Как клещи или блохи,— сказал Аф и поёжился.— Р-рр, не люблю!
   — Вот это дерево нас и спасает,— продолжал Фуф.— Рум сейчас мажется соком, а сверху на него ещё и хвоя падает. Долгоносики боятся запаха этого дерева.
   — Плачущее дерево,— задумчиво протянула Ола.— Их ведь здесь мало?
   — Мало,— подтвердил Фуф и вздохнул: — Совсем мало. К тому же бобры их валят...
   — Это хорошо,— почему-то обрадовалась Ола и спрыгнула на землю.— Бежим скорее к Тёмному броду! Там мы кое-что сделаем, а потом разойдёмся.
   У Тёмного брода было сумрачно от нависших деревьев. Небольшая речка разливалась здесь вширь и текла так медленно, что казалась совсем неподвижной. В чёрной её глади отражались облака, розовые с одного боку от заката, тёмная стена деревьев и прибрежные кусты на той стороне.
   Ола внимательно посмотрела на чуть заметную тропу, потом окинула взглядом деревья и уверенно направилась к приземистому дубу.
   —	Так и есть.— Она провела рукой по шершавому стволу.— Вот следы когтей, а вот здесь Чива подстерегает добычу.
   И Ола указала на очень толстый узловатый сук, нависающий как раз над тропой.
   Ещё раз осмотрев дерево, Ола выбрала другой сук, росший рядом с тем, который облюбовала Чива, и набросила на него длинный ремень, сделанный из полосок антилопьей кожи.
   — Держи,— сказала она, подавая конец ремня Фуфу.
   Вдвоём они с трудом оттянули неподатливый сук так, что он прошёл  над   Чивиной  засадой  и  изогнулся  в  упругую  дугу.   Конец ремня Ола крепко привязала за соседнее дерево. После этого она прикинула что-то и своим острым кремнёвым ножом заострила длинную прямую ветку, росшую сбоку из изогнутого сука.
   — Всё,— сказала Ола, закончив работу.— Аф останется со мной, а вы ступайте отсюда.
   Фуф с Гаем, то и дело с недоумением оглядываясь, перебрели речку и торопливо зашагали по тропе, ведущей на равнину.
   Аф, не дожидаясь приказа, тут же исчез, чтобы по первому зову Олы снова оказаться рядом. А Ола проворно влезла на соседнее дерево и пропала в густой листве.
   Уже начали сгущаться сумерки, когда под дубом бесшумно, как тень, появилась Чива. Она легко скользнула вверх по стволу, мягко прошла по суку и улеглась. Если бы Ола не видела своими глазами, как мгновение назад на этом месте стояла, озираясь, Чива, она могла бы подумать, что там просто утолщение дерева. Невольно Ола вспомнила, как однажды вечером в минувшее Белое Время ей довелось увидеть Чивину охоту. Громадный лось без опаски неторопливой рысью шёл тропой по редколесью. Он почти уже выходил на равнину, когда с крайнего дерева на него свалилась Чива. Не сделав и десяти отчаянных скачков со страшным всадником на спине, лось рухнул на снег: Чива перегрызла ему шею. От своей добычи росомаха ушла уже по темноте, зыркая по сторонам горящими красными глазами. А ночью там побывали волки, и к утру от рогатого великана не осталось даже клочка шкуры...
   В Лес пришёл недолгий час тишины, когда все дневные его обитатели умолкают, готовясь ко сну, а ночные же звери и птицы ещё ждут прихода настоящей темноты. Чива была зверем сумерек, а всякий сумеречный зверь — постарайся это запомнить — опасен вдвойне. В нём беспощадная ясность дня уживается с тёмным коварством ночи.



   Тишина продолжала всё теснее сжимать в своих объятиях оцепеневший Лес. Только раз над сонной водой испуганно чирикнула какая-то пичужка и тотчас смолкла, словно кем-то проглоченная.
   — Чего мы ждём, человеческий детёныш? — раздался вдруг не громкий и насмешливый Чивин голос.— Выходи, я тебя сразу увидела. И твоя собака, эта трусливая тварь, лижущая чужие ноги, пусть тоже выходит. Я убью вас ещё до наступления ночи.
   Ола помедлила и спрыгнула на землю. Аф, конечно же, слышал всё, но не показывался, дожидаясь зова Олы.
   Чива продолжала неподвижно лежать на суку, она даже не повернула голову.
   — Ты разве не знаешь, что Закон Земли, Воды и Неба запрещает убивать, кроме как на пищу? — спросила Ола.
   — Я не знаю никакого Закона,— всё так же медленно сказала Чива,— ибо не может быть Закона там, где нет ни тьмы, ни света. Здесь каждый делает то, что хочет.
   И с этими словами она вскочила, словно чёрная тень. Вспыхнули два кроваво-красных глаза.
   Ола резко ударила ножом по туго натянутому ремню, изогнутый сук, распрямляясь, со свистом прорезал воздух. Чива дико взвыла, и через миг она уже извивалась в воздухе, насквозь пронзённая длинной заострённой веткой.
   Из кустов с торжествующим лаем выкатился Аф и запрыгал вокруг Олы, стараясь лизнуть её в лицо. И тут, словно разбуженный его голосом, ожил Лес. Не то вздох, не то короткий порыв ветра пронёсся по вершинам деревьев. Заухал где-то филин, тонко тявкнула лисица, издалека донёсся пронзительный крик, загудела земля под копытами бегущих бизонов.
   Густая тёплая ночь упала на Лес, и как-то вдруг, все разом, вспыхнули звёзды, окружённые мерцающими венчиками острых лучей.




ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ола   возвращается   на   тропу   людей
  



  В конце времени Большого Солнца бывает такая пора, когда небо вдруг закрывается многослойной пеленой облаков, когда всё вокруг становится зябким и сырым, воздух — серым, и всё живое — кроме разве обитателей Воды — тускнеет и съёживается. Это на мир ложится первая тень пока ещё не близкого Белого Времени. Потом ещё будет немало тёплых и ясных дней, будет ещё и жар солнца, и прелый аромат Леса, но поведение всего живого становится уже иным, все начинают готовиться к зиме, и в мир осторожно входит жёлтый цвет — цвет осени.
   Вот  в  такой  ненастный день  Ола пришла к владениям племени бобров. К этим небольшим речным жителям весь Лес относился по-особому. Все знали, что если кто и занят в Лесу серьёзным и важным делом, то это только бобры. Никого не интересовало, сумеет ли досыта набить своё бездонное брюхо носорог Рум, сотворит ли очередную пакость медведь Харри, сожрут ли волки оленя, запасёт ли орехов на зиму белка. Но все в Лесу точно знали, где и сколько плотин строят бобры. Потому что выше тех плотин, которыми умельцы бобры перегораживали даже крохотную речку, разливалось большое озеро. И сразу по берегам его буйно разрастались сочные травы и густой кустарник, где всегда кто-нибудь кормился. В самом же озере поселялось множество рыб, прилетали сюда и красавцы лебеди, важные гуси, крикливые стаи уток. Если же год вдруг выдавался засушливым и иссякали все речки, то напиться можно было только на бобровых прудах. Да и мало ли ещё какие услуги оказывал лесным жителям трудолюбивый бобровый народец. Бобры никому не делали зла, но никого и не боялись. В их хатки, построенные среди озера, можно было попасть только под водой. И ни вечно голодным волкам, ни громиле Харру, ни мрачной Чиве никогда и в голову не приходило нырять в озеро, чтобы учинить разбой в бобровых хатках.
   На берегу озера Ола встретила небольшого, видимо, ещё очень молодого бобра. Он солидно вышагивал на задних лапах и, придерживая передней, нёс на плече обрубок очищенного от коры дерева. Увидев Олу, он бросил ношу и насторожённо уставился, готовый в любой миг сигануть в воду.
   — Не бойся меня,— сказала Ола, останавливаясь.— Я хочу поговорить с главным среди вас. Позови его.
   — Почему ты думаешь,— сердито пропищал юный бобёр,— что наш главный станет бегать на зов первого встречного?
   Ола засмеялась: уж очень не шёл к его забавной круглощёкой мордочке этот задиристый тон.
   — А ты всё же пойди и позови, может, он и выйдет. Скажи, что с ним хочет повидаться Ола.
   — Хорошо, пойду,— подумав, согласился бобёр и плюхнулся в озеро.



   Некоторое время его голова двигалась на виду, потом скрылась под водой.
   Бобровое озеро разлилось так широко, что даже зоркие глаза Олы не могли разобрать, какие птицы порхают в кустах на том берегу. И удивительно было то, что сама-то речка была совсем небольшая, а между тем ниже по течению было ещё четыре таких же озера, возникших тоже трудами бобров. «Молодцы какие!» — восхищённо подумала Ола. В это время рядом зашумела вода и вынырнул сам глава бобрового племени. Он не спеша, вперевалку вышел на берег, встряхнулся и поздоровался с большим достоинством. Это был очень крупный и толстый бобёр преклонного, должно быть, возраста, потому что шерсть на загривке у него была уже седая. Сразу было видно, что по натуре это сдержанный зверь, но всё равно он не мог скрыть своего удивления.
   — Неужели ты и есть та самая храбрая Ола, которая справилась со страшным Харром, а недавно убила ещё и Чиву?
   — Да, это я,— отвечала Ола.
   — И что же привело отважную Олу к нашему речному племени?
   — Я прошу совсем небольшого:  не трогайте плачущие деревья.
   — Что ж, это можно.— Глава бобров озабоченно сложил на животе лапки.— Однако я не понимаю, зачем это тебе нужно: ведь тогда твоим соплеменникам будет труднее сдирать с них кору.
   — Это не мои соплеменники! — сердито возразила Ола.
   — Разве? — Бобёр задумался.— Но ведь они такие же двуногие, как и ты. И дружат с огнём... Да, недаром все в Лесу говорят, что нет ничего труднее, чем понять поступки и желания двуногих... До свидания,  Ола,  племя бобров  желает тебе побед и добычливых охот!
   Бобёр вернулся к себе в озеро, а довольная Ола длинными скачками помчалась обратно, спеша до дождя забраться в своё уютное гнездо на дереве.
   Следующие дни выдались солнечными. Утренний ветерок сдувал с кустов и деревьев капли тёплых ночных дождей, а трава обсыхала под солнцем ещё задолго до полудня.
   Даже носорог Рум повеселел в эту славную пору. Впрочем, повеселел он по-своему, по-носорожьему. Всякий, кто попадался ему навстречу, спешил убраться подальше, потому что свирепая, по обыкновению, морда носорога как раньше, так и сейчас не сулила ничего доброго. Но сам же Рум полагал про себя, что он сегодня весел, добр и даже, пожалуй, симпатичен. Минувшей ночью ему досаждали проклятые долгоносики, поэтому сейчас он держал путь к знакомому плачущему дереву, заранее предвкушая скорую расправу с надоедливыми паразитами. И каково же было его удивление, когда оказалось, что с дерева содрана вся кора и чесаться об него теперь не было никакого смысла. Рум рассвирепел, как всегда, мгновенно. Он вдребезги разнёс голое и уже бесполезное дерево, потом с глухим рёвом понёсся через замерший в страхе Лес. Рум был готов крушить и топтать всё, что встанет на его пути.
   С этого дня ему пришлось бушевать не переставая, потому что следующее плачущее дерево, найденное им с большим трудом, тоже оказалось без спасительной коры. Это повторилось и в третий, и в четвёртый раз... Такого наглого издевательства над собой Рум не только не испытывал ни разу в жизни, но даже и вообразить себе не мог, что кто-то осмелится на подобное. Однако же так оно и было. Кто-то старательно разыскивал плачущие деревья и начисто сдирал с них кору.
   Всё на свете имеет конец, даже ярость шерстистого носорога. На пятый день понурый, обессиленный Рум вяло бродил по Лесу и, еле двигая челюстями, без всякого удовольствия жевал первые подвернувшиеся кусты. Ни устрашающе реветь, ни носиться, наставив рог, у него уже не было мочи. Иногда он останавливался и начинал чесаться, не разбираясь, о любое дерево. Тут ему и подвернулся Фуф.
   — Здравствуйте, дядя. Что, долгоносики замучили? — участливо поинтересовался он.
   — Ступай, ступай,— буркнул Рум, отвернулся и грузно потопал прочь. Лопоухий родственник раздражал его сейчас своим довольным видом.
   — Я вижу, вам тяжело,— лебезил Фуф, забегая вперёд.— Разве вы не знаете, кто вредит вам?
   — Кто? — взревел Рум так, что вокруг закачались кусты.— Назови мне этих негодяев!
   — Смотрите,— вытянул хоботок Фуф.— Вон они, эти двуногие, что живут в хижинах на берегу реки. Они обдирают ваши деревья.
   Близорукий носорог уставил свои маленькие поросячьи глазки туда, куда указывал Фуф, долго всматривался и наконец увидел вдали, на берегу Амгау, несколько суетящихся человечков. Обнаружив, что бобры перестали подгрызать плачущие деревья, Длиннорукие начали обдирать их прямо на корню, а так как забираться в глубь болот им было лень, они в первую очередь набросились на те деревья, что росли поблизости и издавна были неоспоримой собственностью шерстистого носорога.
   Словно гром прокатился по Лесу. Наконец-то Рум знал, на ком выместить злобу. Его жуткий рог вмиг словно удлинился и стал ещё острее. Не осталось и следа от его вялости. Сейчас он снова был грозным Ремом, самым страшным зверем во всём древнем Лесу. Далеко вокруг попряталось и разбежалось всё живое, и даже деревья, казалось, расступаются перед его стремительно несущейся громадной тушей. За ним вприпрыжку с трудом поспешал Фуф. Ещё дальше, на почтительном расстоянии, скакал Гай, потом — Аф, и уже в конце этой диковинной цепочки бежала Ола, размахивая своим кремнёвым ножом.



   — А ещё я знаю, где растут нетронутые плачущие деревья! — кричал на бегу Фуф.
   — Потом, потом,— прохрипел Рум.— Сначала я этих...
   В этот день племя Длинноруких готовилось к особенно большому и торжественному пиру. Накануне из набега в полуночную сторону вернулся многочисленный отряд воинов с пленными и богатой добычей. Тут были и ожерелья из пёстрых ^раковин, амулеты из кости, прочные плетёные ремни из ослиных хвостов, кремнёвые ножи, красивые меховые одежды, большие кожаные мешки с высушенным и растёртым в порошок мясом, искусно сделанная глиняная утварь и многое другое. Но самое главное — это были, конечно, длинные, выше самого высокого воина, копья из выпрямленных мамонтовых бивней, оружие очень редкостное. Всё награбленное добро было сложено в большие кучи перед хижиной Великой Матери. Сморщенная, высохшая старуха ковыляла от одной кучи к другой и радостно хихикала.
   Пленные — шесть   воинов,    две   женщины   и   двое   мальчиков — лежали связанные на земле. Их тоже осмотрела Великая Мать и тоже осталась довольна.
   — Их сердца,— она ткнула костлявым кулачком в Сторону пленных воинов,— я дарю самым храбрым из моих воинов. Пусть съедят сырыми. Остальное разделить всем. Женщин и мальчишек оставим на завтра.
   И, поддерживаемая двумя рослыми воинами, она удалилась в хижину.
   А между тем племя готовилось к пиршеству. Уже было принесено и сложено в громадную кучу сухое топливо для праздничного костра. Воины заново окрашивали красным руки, навешивали ожерелья из волчьих и медвежьих клыков, обвязывались косматыми шкурами. В отдельной хижине заклинатели духов готовили жуткие оскаленные маски для ритуальных плясок и проверяли остроту кремнёвых ножей, которыми обычно разделывали пленных.
   День обещал быть по-настоящему праздничным, а обед — обильным и вкусным.
   Уже косматые, с раскрашенными лицами женщины принесли шесть громадных плоских корзин из прутьев, обмазанных глиной,— как раз в рост человека,— на которые должны были положить пленных. Уже из стоящей на отшибе хижины заклинателей духов донеслись первые устрашающие вопли и зарокотали бубны, перед этим подогретые для звучности у огня.
   Пленные, даже женщины и мальчики, лежали спокойно. Они были готовы мужественно встретить свой неизбежный и ужасный конец. Недаром они были из неустрашимого рода Небесного Огня. Вдруг лежавший с краю высокий воин с густой чёрной бородой приник к земле ухом.
   — Земля гудит! — взволнованно сказал он.— Бежит кто-то огромный. Может, мамонт.
   Остальные торопливо последовали его примеру. Твёрдая сухая земля доносила мерный тяжёлый топот.
   — Приближается...— прошептал другой, более молодой, воин.
   Пленные с недоумением переглянулись.
   Длинноруких перед хижиной Великой Матери всё прибавлялось. Торопливо подбегали отставшие. Но вот толпа колыхнулась и замерла. Опираясь на воинов, вышла сама Великая Мать. Одновременно, извиваясь и корчась в пляске, появились и стали приближаться три заклинателя духов. Передний нёс факел для костра. И тут откуда-то с края селения донёсся одинокий крик ужаса и сразу оборвался. А то, что произошло вслед за этим, оставшиеся в живых Длиннорукие помнили потом всю жизнь и даже передали своим детям и внукам. Между хижинами вдруг выросла необъятная туша шерстистого носорога. Вид толпы будто подхлестнул его. Он ринулся вперёд, опустив к земле рог. Взлетели в воздух неестественно изломанные тела. Толпу разрезало надвое и разбросало в стороны. Взвился к небу отчаянный вопль сотен голосов. Носорог развернулся, взрывая ногами землю, и снова бросился в атаку, исчез на мгновение за хижинами и появился снова. Почти половина селения уже лежала в развалинах.
   Длиннорукие, охваченные ужасом, бежали к реке и бросались с крутого берега. Большинство из них разбивалось о прибрежные камни, тонуло, лишь немногим удалось спастись на челнах.
   Только отплыв далеко вниз по течению, посмели они оберну УЫШ и посмотреть назад. На высоком берегу они увидели одинокую девочку, глядящую им вслед. «Это она в образе страшного носорога напала на нас»,— решили Длиннорукие и ещё сильнее налегли на вёсла. G того дня о них никто в этих краях больше не слышал.
   Учинив Длинноруким страшнейший погром, Рум несколько успокоился, выспросил у Фуфа, где растут плачущие деревья, и удалился обратно в Лес. Когда его сердитое сопение стихло вдали, Ола смогла наконец спокойно оглядеть своё освобождённое, правда, порядком разрушенное селение. И тут выяснилось, что все десять пленников живы и здоровы. Это было тем более удивительно, что разбушевавшийся Рум успел снести и втоптать в землю даже тот прочный столб, на который Длиннорукие вешали черепа своих жертв.
   Великая Мать и три заклинателя духов как-то избежали ярости носорога, но зато их насмерть затоптали сами Длиннорукие во время своего панического бегства.
   Бывшие пленные, хорошо вооружившись, ушли к себе в тот же день. На прощание они обещали, что сделают у себя дома всё для вечной дружбы между родом Большого Ворона и родом Небесного Огня.
   — Что ж,— сказал Фуф по пути в Лес.— Мы с Гаем пойдём к бизонам. А когда снова настанет время Большого Солнца, мы вернёмся сюда.
   — Обязательно вернёмся,— пообещал и Гай.— Мы с Фуфом тогда уже будем совсем большими.
   — Но всё равно Ола будет всегда старшей среди нас,— добавил Фуф.
   Ола остановилась, ласково погладила обоих своих друзей и легонько подтолкнула их к Лесу, который молчаливой стеной возвышался вдали и терпеливо ждал обратно к себе тех, кто был рождён в его зелёных глубинах.
   — Идите, если будет нужно, мы с Афом вас найдём.
   Ола с Афом смотрели им вслед до тех пор, пока Фуф с Гаем не подошли к Лесу, чуть постояли, прощально глядя назад, а потом медленно скрылись среди деревьев.
   — Может, и тебе, Аф, нужно вернуться в Лес? — тихо спросила Ола.
   — Ты же знаешь, что я навсегда остался с тобой,—отвечал Аф, преданно заглядывая ей в глаза.
   — Тогда отныне тропа людей становится и твоей тропой,— сказала Ола.— Она нас и выведет теперь к нашим. Пойдём их искать.
   И они не спеша, сберегая силы для долгого пути, побежали в ту сторону, где солнце бывает в самый полдень. Сейчас его там не было, оно уже передвинулось к закату, но всё равно до вечера ещё оставалось немало времени.





СОДЕРЖАНИЕ
Дорогие ребята!
Глава первая,
в которой приходит весна, а великан Pay поёт свою песню
Глава вторая,
в которой Фуф с матерью отправляются на юг и появляется носорог Рум
Глава третья,
очень маленькая, и неприятности в ней пока ещё тоже маленькие
Глава четвёртая,
в которой, мы встречаемся с Олой и дедом У чей и узнаём кое-что о старике Псо и Отце-Вороне
Глава пятая
Медведь, быки и шалости Фуфа
Глава шестая
Ещё раз о духах. Появляются Длиннорукие
Глава седьмая
Фуф остаётся один, потом встречает оленёнка Гая и Умного хомяка
Глава восьмая
Хомяк даёт советы. Снова медведь Харр
Глава девятая
Ола, Аф и медведь
Глава десятая
Ум против силы
Глава одиннадцатая
Росомаха Чива
Глава двенадцатая
Ола возвращается на тропу людей





          See more books in http://e-reading.club