Джоанн Харрис Евангелие от Локи © Тогоева И., перевод на русский язык, 2016 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016 * * * И вновь, вновь… посвящается Анушке! Слова благодарности Сердечное спасибо всем, кто помогал моей книге перебраться на этот берег реки Сновидений и проникнуть в ваши души и на ваши книжные полки. Джону Вуду из «Орион Букс» достается руна настойчивости, юмора и энтузиазма. Джиллиан Редферн из «Голланц» – руна энергии и воображения. Дженн МакМенеми – руна успеха (это одновременно и руна шоколада), а Джемайме Форрестер – руна связи и информации. Руну сказочного оформительского искусства получает Андреас Прейс; руну умения доставать нужные вещи – Софи Калдер, а Энн Рейли – руну умения оставаться на плаву, даже когда бумажная волокита грозит всех утопить. Бекка Мароволо достойна руны, укрепляющей веру в себя даже в тех случаях, когда больше никто в тебя не верит; а Марк Ричардс награждается руной умения незаметно преображать мир, пока все остальные спят. Ну, а Кевин и Анушка получат свою руну – руну острейшей мексиканской еды, горячих поцелуев и очень горячего чая, и все это при полном понимании того, откуда ты родом и где твое место. Нужно пройти все Девять миров, чтобы написать книгу – во всяком случае, так мне представляется с моего места за письменным столом. Огромная благодарность издателям, редакторам, корректорам, художественным редакторам, художникам, рекламщикам, книготорговцам, дизайнерам сайтов и, разумеется, вам, читателям книг, поклонникам Твиттера и блогерам, мечтателям и фэнам – всем, кто просто открывает дверь и входит в те миры, которые мы, писатели, создаем. Друг без друга мы бы просто не могли существовать. Так что моя последняя руна для вас. Вы все знаете, что это за руна. Пожалуйста, обращайтесь с ней осторожно. Действующие лица: Всех героев, перечисленных ниже, вы встретите на страницах этой книги. Маленький совет, прежде чем вы начнете читать: никому из них не верьте. Популярные боги: Один – он же Одноглазый, Всеотец, Старик, Генерал и так далее[1]. Предводитель асов. Хорошо знает, как выгодно продать себя (и других). Ради собственной выгоды способен на что угодно, готов даже бросить своего кровного брата на растерзание волкам (собственно, он почти так и поступил!). Фригг – жена Одина, провидица. Мачеха Тора[2]. Тор – бог Громовержец. Любит все разбивать одним ударом. Вашего Покорного Слугу, пожалуй, недолюбливает. Сив – жена Тора. У нее очень красивые волосы. Но и она меня недолюбливает. Бальдр – бог мира. Да, правильно, он известен как Бальдр Прекрасный. Хорош собой, спортивен, популярен. Вам он кажется излишне самодовольным? И я того же мнения. Браги – бог поэзии. О нем только одно: ждет звуков лютни. Идунн – жена Браги. Любит фрукты. Фрейя – богиня страсти. Тщеславна, мелочна. Отлично умеет манипулировать другими. Ляжет в постель с кем угодно ради драгоценных побрякушек. Фрейр – кличка Потрошитель. Брат-близнец Фрейи. Неплохой парень, но уж больно тащится от блондинок. Мани – Луна. Ездит на крутой дорогой тачке. Соль – Солнце. Тоже ездит на дорогой тачке, но непристойно яркого цвета. Сигюн – горничная Фрейи. Обожает своего мужа (то есть Вашего Покорного Слугу). Возможно, самая надоедливая особа во всех Девяти мирах. Хеймдалль – страж богов. Запомните: очень не любит Вашего Покорного Слугу. Хёдер – Хёд, слепой брат Бальдра. Куда лучший стрелок, чем можно было бы подумать[3]. Мимир – Мудрец. Дядя Одина[4]. На мой взгляд, он вовсе не так уж мудр. Хёнир – Молчаливый. Ну да! Рот ему заткнуть совершенно невозможно! Ньёрд – отец Фрейра и Фрейи. Бог моря. Отлично обеспечен. Женат на Скади. Скади – лыжница, охотница в снегоступах. Меня сильно недолюбливает. Такие слова, как «простить» и «забыть», ей неизвестны. Помешана на супружеских узах. И на змеях. Эгир – бог бури[5]. Женат на Ран. Ран – хранительница утопших. Довольно странно, но любит вечеринки. Тюр – бог войны. Храбрый, но не слишком умный. Менее популярные боги (а также: демоны, чудовища, знаменитые воители, разнообразные фрики и прочие нежелательные элементы): Ваш Покорный Слуга – он же скромный автор данной истории. Также известен под именами: Трикстер, Великий Лжец, Локи, Счастливчик, Греческий Огонь[6], Пожар, Сириус и другими. У него немало и других имен и кличек с соответствующими (и далеко не всегда лестными) эпитетами. Короче говоря, не первый парень на деревне и далеко не самый популярный из богов. Хель – его дочь, хранительница Царства Мертвых. Ёрмунганд – Мировой Змей, демонический отпрыск Вашего Покорного Слуги. Фенрир – или Фенни, демон в обличье волка; также демонический отпрыск Вашего Покорного Слуги. Ангрбода – или Энджи[7]. Мать моих троих детей, перечисленных выше. Ну застрелите меня, так уж получилось. Вообще-то я по природе своей к моногамии совершенно не склонен. Двалин – кузнец. Один из сыновей Ивалди. Брокк – кузнец. Хорошо шьет. Тьяцци – великан-воитель. Отец Скади. Любит: подледный лов, пытки и путешествия за границу. Тьялви – поклонник Вашего Покорного Слуги. Рёсква — сестра Тьялви, тоже моя поклонница. Гулльвейг-Хейд — колдунья[8]. Перебежчица из стана ванов. Повелительница рун. Потрясающе умеет менять обличье. Жадная, умная и злобная – качества, более других любимые мною… Лорд Сурт – Властелин Хаоса. Впрочем, называйте его, как хотите. Он – правитель такого места, где по определению никаких правил нет и никто ничем не правит. Маленькое предисловие О прошлом, о сыны земли, я расскажу, Как должно. Ясень Мировой От девяти корней возрос и жизнь дал Девяти мирам, хранимым великанами… О’кей. Пока остановимся на этом. Вот она, «Авторизованная версия»[9] так называемого пророчества оракула – то есть предсказаний, сделанных Одину головой Мимира Мудрого[10]. Считается, что в этих тридцати шести строфах изложена вся история Девяти миров с начала времен, то есть со слов «да будет свет» до Рагнарёка. Весьма лаконично, вы не находите? Значит, так: все изложенное ниже – это отнюдь не «Авторизованная версия». Это моя, Вашего Покорного Слуги, личная версия тех событий. И первое, что вы должны усвоить относительно этой версии: никакого «начала времен» не было. Как не было и «конца времен», если уж на то пошло, хотя, конечно, и начала, и концы случались, и даже довольно часто. А в итоге все эти бесчисленные концы и начала переплелись так тесно, что стали практически неотличимы друг от друга. Концы, начала, пророчества, мифы, истории, легенды и откровенное вранье – все вплетено в один огромный гобелен. И особенно много там, конечно же, всевозможных лживых вымыслов – и вы наверняка уже решили, что кое-какие из них я сейчас вам изложу, поскольку считаюсь прародителем лжи. Но вы ошибаетесь: на сей раз мои рассказы о прошлом ничуть не менее правдивы, чем все то, что вы называете Историей. Понимаете, тут-то собака и зарыта. Само слово «история» означает «рассказ о прошлом, об узнанном». Исходя из этого, версию событий, изложенную Стариком, то есть Одином, всем, вроде бы, полагается считать неоспоримой истиной. Можете назвать меня циником, но я никогда не принадлежал к числу тех, кто все слепо принимает на веру; и потом, я по чистой случайности знаю, что История – это нечто, сплетенное из всяких там метафор и прочей поэтической чепухи, то есть она сделана из того же материала, что и любая байка. Но любую байку делает «гвоздем сезона», «хитом» или даже мифом то, как и кем эта байка (или, если угодно, история) была рассказана. Большая часть того, что мы считаем Историей, исходит из одного-единственного старинного текста «Пророчество оракула», написанного на древнем языке. В течение долгого времени мы практически не располагали никакими иными сведениями о прошлом. А между прочим, Один и оракул сперва обсудили между собой всю эту Историю с начала и до конца, а уж потом выдали нам; но куда хуже было то, что истинный смысл предсказания мы поняли, лишь когда стало слишком поздно для всех. Вот это было и впрямь оскорбительно. Впрочем, об этом мы вскоре поговорим более подробно. «Словом можно и убить» – так говорят в Срединных мирах; но ведь с помощью правильных слов можно и мир построить, и стать его правителем. И не только правителем, но и богом – подобные рассуждения вновь возвращают нас к Одину, умелому рассказчику, хранителю рун, истинному поэту и главному книжнику всех времен. Сторонники его теории возникновения миров стараются убедить нас, что каждое слово в изложенной им истории правдиво. Но понятие «поэтическая вольность», на мой взгляд, вполне можно было бы использовать как еще одно из его многочисленных имен и прозвищ. У меня их, впрочем, тоже не меньше. И поскольку то, что изложено далее – не столько История, сколько мистерия, и вообще в полной мере моя История, – давайте все же и начнем с меня. Другие уже имели возможность высказать свою точку зрения. А теперь послушайте, пожалуйста, мою версию. Я назвал свое повествование Локабренна, что достаточно грубо можно перевести как «Евангелие от Локи». Локи – это я. Локи, Несущий Свет; Локи, неправильно понятый; Локи неуловимый, прекрасный и скромный – да, я и есть истинный герой данного изложения всевозможных небылиц. Можете кушать это с солью или иными приправами, если хотите, но, осмелюсь заметить: это «блюдо» ничуть не хуже официальной, «авторизованной», версии; во всяком случае, мой рассказ не менее правдив и, как мне кажется, куда более увлекателен. Надо сказать, что до сих пор меня в Истории представляли в весьма невыигрышном свете. Что ж, теперь мой выход. И, как говорится, ДА БУДЕТ СВЕТ! Книга первая. Свет В те времена, когда был жив Имир, И не было еще ни моря, ни земли, Ни звезд небесных, свет дающих и способность видеть, Лишь пустота зияла между двух темнот[11]. Урок первый. Лед и пламень Никогда не доверяйте жвачным животным… ЛокабреннаВсе мы возникли из огня и льда. Из Хаоса и Порядка. Из света и тьмы. В начале времен – или еще чуть раньше – был огонь, вырвавшийся из некой дыры во льду и принесший разрушение, беспорядок и перемены. Перемены – это не всегда приятно, но тут уж ничего не поделаешь. И, насколько нам известно, жизнь началась именно там, где огонь, вырвавшись из Нижнего мира, пробился сквозь льды, покрывавшие Верхний мир. До этого никаких Срединных миров не было. Не было ни богов, ни людей, ни живой природы. Тогда существовали только Порядок и Хаос в чистом и незамутненном виде. Но ни Порядок, ни Хаос гостеприимством не отличаются. А идеальный Порядок и вовсе неподвижен, точно замороженный, абсолютно не подвержен изменениям и стерилен. Всеобщий же Хаос является абсолютно неконтролируемым, непостоянным и разрушительным. То, что стало впоследствии Срединными землями, Мидгардом, вначале представляло собой просто тепловатую воду – что, кстати, является идеальной средой для иной разновидности жизни, способной зародиться на замерзших просторах Дикого края и вулканов, пламень которых пробивался сквозь толщу льда. «Авторизованная версия» Одина именно так все и излагает, основываясь на предсказаниях оракула. В результате столкновения Порядка и Хаоса на свет появились великан по имени Имир[12], прародитель Ледяного народа, и корова Аудумла, которая лизала соль, содержавшуюся в глыбах льда, и тем самым породила первого человека, Бури[13]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что именно корова была первопричиной всего того, что за этим последовало – разделение живых существ на различные народы, великие войны и конец света. Урок первый: никогда не доверяйте жвачным животным. Итак, сыновья Бури и сыновья Имира с самого начала возненавидели друг друга, так что им не потребовалось много времени, чтобы начать войну. Трое внуков Бури, сыновья Бора – их звали Один, Вили и Ве – в конце концов убили старого Имира и из его останков создали все Срединные миры: скалы – из костей; землю – из плоти; реки – из дымящейся крови. Череп Имира стал небесным сводом; его мозг – облаками, а его ресницы – крепостной стеной, отделяющей Мидгард от Утгарда[14]. Разумеется, совершенно невозможно доказать истинность этой, скажем честно, не слишком правдоподобной гипотезы. Все свидетели давно сгинули, если не считать Одина; наш Старик – единственный, кто выжил в той войне; он же является архитектором и летописцем того, что мы теперь называем Древним миром; как оказалось, он также единственный (не считая меня), кто слышал роковое пророчество, которое поведала ему голова Мимира еще на заре Девяти миров. Если угодно, можете назвать меня циником, но пресловутая «авторизованная версия», созданная Одином, звучит как-то уж очень гладко, оставляя без внимания массу деталей; впрочем, все эти подробности сторонники данной теории создания и гибели мира с удовольствием игнорируют. Я лично испытываю большие сомнения в правдоподобности этой версии. Особенно меня смущает рассказ о гигантской корове, – хотя даже теперь еще приходится с осторожностью высказывать свое отношение к истории, изложенной Одином, а раньше даже простое предположение, что она, эта история, имеет скорее метафорический, а не буквальный характер, мгновенно вызывало громкий протест и вопли о ереси; и заканчивалось все для Вашего Покорного Слуги самыми разными неприятностями. Именно по этой причине я уже тогда старался проявлять максимум осторожности и держать свои скептические замечания при себе. Но ведь именно так религии и истории пробивают себе дорогу в наш мир – не через битвы и завоевания народов и территорий, а через поэзию, кеннинги[15] и эпические песни, передаваемые из поколения в поколение и впоследствии записанные учеными и писателями. Именно так спустя примерно пятьсот лет возникла новая религия с новым богом во главе, потеснившая нас, древних богов, причем отнюдь не благодаря войнам, а благодаря именно книгам, устным историям и просто словам. В конце концов, только слова и остаются, когда со всеми героическими деяниями покончено. Слова способны расшатать любую веру, положить начало войне, изменить ход истории. Короткий рассказ может заставить ваше сердце биться быстрее, а может и стены разрушить или горы с землей сровнять – мало того, иная история способна даже мертвеца оживить. Вот почему Великий Сочинитель Историй[16] в итоге сумел стать самым главным среди богов; ведь писать историю и создавать Историю – вещи невероятно близкие, и расстояние между ними не больше волоса или толщины книжной страницы. Нельзя, конечно, утверждать, что в те времена, когда Один сражался с великанами Ледяного народа, уже существовала письменность как таковая. Тогда еще и руны-то не были известны, чтобы хоть что-то с их помощью записать, да и писать было не на чем, разве что на скалах. Но, метафора это или нет, а я считаю, что наш мир возник именно благодаря великой Перемене, служанке Хаоса, и выстоял он лишь благодаря этой Перемене. Сумел, как и Ваш Покорный Слуга, приспособиться к изменившимся обстоятельствам. Заяц-беляк к зиме меняет цвет своей шубки, желая быть незаметным на снегу. Ясень осенью сбрасывает листву, чтобы было легче пережить холода. Примерно так ведет себя все в живой природе – даже боги; все в мире меняет свое обличье (а порой и убеждения), чтобы соответствовать смене времен года. Следовало бы придумать название для подобного рода явлений – на самом деле, их следовало бы назвать одним из моих имен. А впрочем, давайте назовем это Революцией. Урок второй. Асы и ваны Никогда не доверяйте мудрецам. ЛокабреннаМиры все время меняются, такова уж их природа – они то приходят в упадок, то снова расцветают. У них, как и у океана, есть свои приливы и отливы. В древности, например, Срединные миры занимали куда меньшую территорию, чем теперь – эта территория значительно расширилась во время Великой зимней войны огня со льдом, но затем снова несколько съежилась, отступив от своих границ, точно паковый лед; а потом, когда в мире воцарился Порядок, снова была увеличена. Таково извечное положение вещей во Вселенной – постоянно осуществляется переход от Порядка к Хаосу и наоборот. А связующим звеном между Хаосом и Порядком является ясень Иггдрасиль; это тот стержень, который держит и разделяет все девять миров; его называют разными именами – Древо Мировое, Всемирный ясень, Древо жизни, Древо судьбы и даже Конь Одина[17]. Вот после этого и верь нашему Старику – вечно он ухитрится втиснуть собственное имя в любое название. Даже в название этого дерева (хотя, конечно, вопрос: дерево ли это?) он его вставил. А ведь известно, что Иггдрасиль пророс от своих девяти корней задолго до того, как корова Аудумла заметила появившегося на свет Имира и выкормила его своим молоком. Некоторые уверены, что Иггдрасиль – это вовсе не дерево, а всего лишь мифопоэтический образ, метафора космоса. По их словам, корни Всемирного ясеня уходят в страну мрака, в Нифльхейм, и погружены в Хвергельмир, «кипящий котел», из которого вытекают все реки и ручьи, в том числе и река Сновидений, где так и кишат фантастические существа и мимолетные видения. А верхние ветви Иггдрасиля – это многочисленные созвездия, хорошо видимые на небе ясной ночью. Иггдрасиль пророс сквозь все миры; его живые корни сумели закрепиться даже в Хаосе, и там змеи и демоны неустанно трудятся, пытаясь их подточить. А по стволу и ветвям великого ясеня вверх-вниз бегает белка Рататоск и разносит по Девяти мирам все новости и сплетни – впрочем, тем же самым занимается и Один Одноглазый, который, на мой взгляд, и есть самый главный собиратель, накопитель и распространитель новостей и сплетен. Кое-кому из вас, возможно, покажется, что я ставлю на одну доску великого Одина и какую-то болтливую белку – и это, на самом деле, в какой-то степени действительно так: вся деятельность Одина связана со сбором и распространением информации. Благодаря этому, как известно, и появилась на свет его главная легенда, которая за столь долгий срок сумела сохраниться почти без изменений. Кстати, именно он благодаря своей осведомленности первым заметил, что в мире наступает смена времен года и влияние богов уменьшается, и понял, что это начало нашего конца. Разумеется, всему на свете в итоге приходит конец. Все умирает – даже миры, даже боги; смертен даже Ваш Покорный Слуга. С первой минуты существования Девяти миров Рагнарёк, или конец света, был записан в каждой живой клетке рунами, куда более сложными, чем те, что ведомы нам, богам. Жизнь и смерть, как говорится, в одном флаконе. И в этом «флаконе» Порядок и Хаос действуют не как две противоборствующие силы, а как некая единая, космическая, сила, настолько могущественная и огромная, что мы не в силах ее постигнуть. Я говорю вам это только для того, чтобы вы поняли, как именно закончится моя история: разумеется, не самым приятным для нас образом. Да, начало было весьма многообещающим, но миры, которые мы строим для себя, – это всего лишь замки на песке, которые неизбежно будут смыты вечерним приливом. И наши Девять миров были точно такими же. Старый Один прекрасно это понимал. И все-таки продолжал строить. Некоторые никогда ничему не учатся. Итак… Создав различные миры из останков Имира (буквально или фигурально), Один и его братья – все они были сыновьями Бора – стали определять территориальные границы каждого из этих миров. Ледяной народ – великаны, которые, как считается, были созданы «из мороза и инея», – потребовал себе Утгард, царство холода, находящееся на самом крайнем Севере. Горные народы забрали себе горы, которые подобно хребту живого существа пересекают все Внутренние земли. Люди – как мы теперь называем этот народ – поселились в долинах и на равнинах центрального Мидгарда. Подземный народ (или Черви, как их прозвали за то, что они вечно роются в земле, добывая в своих шахтах и туннелях драгоценные металлы и самоцветы) поселился во тьме Нижнего Мира. Темные существа – оборотни, ведьмы и неясной природы безымянные твари, обретшие свободу благодаря реке Сновидений, – пробрались в Железный лес, постоянно разрастающийся и занимающий значительное пространство на юге Внутренних земель, где он, постепенно сменяясь болотами и засоленными низинами, почти достигает берега океана. На небе тоже были проложены границы. Солнце и Луна – которые, по словам Одина, представляли собой остатки того огня, что вырвался из горнов Хаоса, – гоняли по небосводу на своих колесницах и все старались друг друга обогнать. Ночное небо сияло звездами, молчаливыми, упорядоченными, безмятежными. Ну а для богов – ибо к этому времен Один уже присудил себе божественный статус[18] – существовал Асгард, цитадель, вершина которой скрывалась в облаках; эта крепость фасадом была повернута в сторону Южных земель, а с Мидгардом ее связывал Биврёст, узкий и длинный каменный мост, сверкавший в небесах подобно радуге. Разумеется, асы тогда были еще не совсем богами. Точнее, стать ими они еще не успели. Гораздо раньше на звание богов стал претендовать другой народ – ваны. Они были бастардами Огненного народа[19], появившимися на свет в результате беспорядочных связей людей со всевозможными отщепенцами, если можно так выразиться, нашего племени; именно благодаря своему происхождению ваны владели столь могущественной магией, какая Одину и его соплеменникам и не снилась. Асы очень старались, но никак не могли ни прибрать эту магию к рукам, ни повторить ее. Но самое главное – ванам были ведомы руны, и с их помощью они записывали свою версию Истории; а, как известно, руны при умелом применении способны обеспечить народу возможность вечно жить в памяти других. И с самого начала Один, честолюбивые устремления которого были связаны с божественным статусом, мечтал завладеть рунами, этими знаками тайной письменности, и заключенной в них магической силой. Но ваны, естественно, отнюдь не горели желанием с ним такими знаниями делиться. Само собой, дело дошло до вооруженных столкновений. Асы, значительно уступая ванам в количественном отношении, куда лучше владели тактикой боя; зато у ванов было такое мощное оружие, как руны и связанная с ними магия сейдр, и они вполне успешно сопротивлялись натиску асов. Затем Один предложил начать мирные переговоры, пообещав ванам огромное количество золота, если те передадут асам знания о рунах; и в итоге уже почти казалось, что стороны вот-вот придут к согласию. Ваны даже отправили в Асгард своего эмиссара для обсуждения конкретных условий договора. Их посланницей была великая колдунья Гулльвейг-Хейд, решительно настроенная отобрать у асов все их золото до последней крошки. Это была знаменитая ведьма, любовница самого Огня. Как и все ваны, она умела ловко менять обличье, прекрасно владела рунами и искусством предсказаний. По-моему, появление Гулльвейг даже слегка испугало асов; и лишь Один смотрел, как она демонстрирует свои колдовские возможности со все возрастающим удивлением и завистью. Она явилась к асам в образе прекрасной женщины, с ног до головы в золоте. Золотые нити были вплетены в ее густые волосы, волной падавшие на спину, золотые перстни и браслеты украшали ее руки и ноги. А сияющая красота Гулльвейг неизменно пробуждала в душе страстное желание. Стоило ей войти в парадный зал, и даже сам Один незамедлительно ее возжелал. Она показала ему руны Древнего Письма – они были вытатуированы у нее на ладонях, – и даже написала с их помощью имя «Один» на плоском каменном осколке; затем она продемонстрировала кое-какие магические возможности рун и пообещала научить всему этому асов (разумеется, не бесплатно). Впрочем, от Гулльвейг ничего нельзя было получить даром. Чрезмерная алчность всегда была одной из главных ее черт. А за установление мира с ванами она, как я уже говорил, потребовала все золото, имевшееся у асов, до последней крошки. Иначе, заявила она, ваны воспользуются магией рун и попросту сметут Асгард с лица земли. Сказав так, Гулльвейг мгновенно сменила обличье, превратившись из прекрасной женщины в беззубую каргу, и, рассмеявшись Одину в лицо, спросила: – Ну что, ребята, кого выбираете? Золотоволосую красотку или ядовитую змеюку? Предупреждаю, у обеих зубы имеются, и совсем не там, где вы привыкли их видеть. Асов – никогда особой проницательностью не отличавшихся – это наглое заявление привело в ярость. Уже одно то, что ваны выбрали в качестве эмиссара женщину, асы восприняли как оскорбление, но ее гордость и дерзкое, если не сказать наглое, поведение (у меня, кстати, это вызывало исключительно уважение и восхищение) привели к тому, что Один и другие асы утратили и всякий контроль над собой, и способность рассуждать разумно (если, конечно, она у них вообще была, эта способность!). Выведенные из себя наглостью колдуньи, асы схватили ее и швырнули в огонь, жарко пылавший в огромном камине, но совершенно забыли о том, что ей, порождению огненной стихии, это никакого вреда принести не может. Гулльвейг, разумеется, тут же сменила обличье, превратившись в одно из воплощений Огня. Она принялась с язвительным смехом вышучивать асов и плеваться в них языками пламени, обещая непременно отомстить. Три раза они пытались ее сжечь – идиоты! – прежде чем поняли, в чем дело, но к этому времени было уже ясно: всем надеждам на заключение мира пришел конец. И все же Одину страшно хотелось стать настоящим богом. Он, собственно, только начинал по-настоящему заводиться. И чем больше он узнавал о могуществе рун, тем сильнее ему хотелось заполучить их. Он прямо-таки в отчаяние приходил, понимая, что руны – это не только средство для записи исторических событий. Гулльвейг весьма ярко это ему продемонстрировала. Собственно, руны представляли собой фрагменты самого Хаоса, заряженные его огнем и энергией. Эти шестнадцать символов, в которых заключен был язык Хаоса, обладали неисчерпаемой магической силой. Руны давали возможность полностью переменить миры, полностью их переделать или построить заново; они обеспечивали неслыханное могущество, позволяющее не только править своим царством, но и завоевывать новые. С помощью рун – но, разумеется, при наличии правильного вождя! – ванам ничего не стоило бы справиться с Одином и его жалкой армией «революционеров». Но ваны, как уже говорилось, генетически были родственны Хаосу, а потому и не имели достойного правителя, тогда как асами командовал Один, отличавшийся не только беспримерной жестокостью, но и невероятной хитростью. Много десятилетий асы и ваны воевали друг с другом, однако победу так никто и не одержал; за время бесконечных сражений они не только спалили весь Мидгард, но и почти до основанья разрушили стены Асгарда. Гулльвейг, осознав бессмысленность этой войны, бросила и асов, и ванов и вместе с кучкой предателей-ренегатов обосновалась далеко в горах. Собственно, она с самого начала не имела ни малейшего намерения делиться магией рун с Одином и его окружением, так что теперь решила обратиться за поддержкой к Ледяному народу, великанам «из мороза и инея», для чего и отправилась далеко на север. Народ Льдов – это народ весьма свирепый, прямые потомки самого Имира. Асов они всегда ненавидели, считая, что те вытеснили их на дальний Север, украв то, что принадлежит им, великанам, по праву рождения: новый мир, созданный из тела Имира. Впрочем, и ванов они ненавидели почти столь же сильно, а вот к Хаосу относились с уважением, понимая, что это его огонь бежит в их жилах. Они внимательно выслушали предложение Гулльвейг и с удовольствием его приняли, ибо, в отличие от асов, у них еще царил матриархат, так что они легко подчинились власти женщины. Гулльвейг отчасти поделилась с ними магическим мастерством, а они в ответ обучили ее всему, что знали об охоте, рыбной ловле, оружии, лодках и умению выживать в условиях безрадостного, неприветливого Севера. Таким образом, благодаря Гулльвейг народ Льдов весьма укрепил свое могущество. Кроме того, следует учесть, что великаны всегда были куда более многочисленны, чем асы и ваны. Они создавали в горах могучие крепости, встраивая их прямо в скальную породу. Они буквально вырезали в толще ледникового льда целые долины. Они прокладывали дороги даже в самых непроходимых горах. Некоторые из них перебрались с Севера в Железный лес, обитель ведьм и нечистой силы. Этот лес находился совсем недалеко, всего лишь в броске камня, от долины Идавёлль, над которой высился Асгард. Воспользовавшись магией рун, подаренных им Гулльвейг, эти великаны сменили обличье и превратились в различных животных – например, в снежных волков, – или в хищных птиц, чтобы выслеживать своих врагов и шпионить за ними. Они вели охоту и на асов, и на ванов, и наносимый ими ущерб день ото дня становился все больше, пока Один не понял, наконец, что если асы и ваны не объединятся перед лицом новой, неожиданной, угрозы, то вскоре их попросту сотрут с лица земли. Однако после столь многолетнего конфликта стороны друг другу не доверяли. А разве можно надеяться на мир, если нет взаимного доверия? Но у Одина нашлось решение, казавшееся удивительно простым. – Мы совершим взаимный обмен – людьми, знаниями и опытом, – сказал он. – Ведь мы можем многому друг у друга научиться, если станем сотрудничать. Пусть у каждой из сторон имеются заложники, с которыми в случае предательства она будет иметь право поступить по своему усмотрению. Это звучало вполне разумно, и ваны на обмен заложниками согласились. Они обязались поделиться с Одином мудростью рун, если он, в свою очередь, поделится с ними познаниями в воинском искусстве и даст им таких военачальников, которые научат их армию порядку и дисциплине. Итак, после долгого обсуждения ваны согласились передать асам Ньёрда, Морского человека, и его детей Фрейра и Фрейю. В обмен они получили Мимира Мудрого, который считался дядей Одина и был его добрым другом и конфидентом, и красивого молодого человека по имени Хёнир (чрезвычайно болтливого[20], но прозванного Молчаливым в надежде, что он когда-нибудь этот намек поймет). Собственно, Хёнира Один выбрал не за его уменья и способности, а как раз из-за того, что уж по нему-то, случись неизбежное, асы стали бы скучать меньше всего. Какое-то время мирный договор оставался в силе. Трое заложников научили Одина пользоваться рунами – шестнадцатью знаками древнейшей письменности. Прежде, разумеется, они научили его читать и писать, тем самым обеспечив ему место в Истории; затем открыли ему магию рун – их истинные имена, их поэзию и музыку. Каждый из ванов имел свою особую руну, управлявшую его обличьем и дававшую ему магическую способность управлять всеми остальными рунами, но совершенно индивидуально. Обретя столь ценное умение, Один передал его и остальным асам; а также отныне каждому из них в соответствии с его природой была присвоена определенная руна. Например, сын Одина, Тор, получил руну Турис, «рогатый», руну силы и защиты; жена Тора, Сив – руну Ар, руну изобилия и плодородия; Тюр, один из главных военачальников Одина – руну Тюр, «воин»; Бальдр Прекрасный, младший сын Одина – руну Фе, золотую руну успеха; а сам Один стал обладателем двух рун: Каен, «греческий огонь» (но это несколько позже), и Раедо, «странник», руну, на первый взгляд скромную, но дававшую доступ в такие места, куда никто другой отправиться не осмеливался, в том числе в Царство мертвых и к границам Пандемониума. Между тем в лагере ванов Мимир и Хёнир попросту тянули время, шпионя за ванами, выведывая их секреты и снабжая фальшивыми сведениями и насчет самого Одина, и насчет асов, и насчет военной тактики. Мимир был по-своему достаточно умен, но все же его ума не хватило, чтобы победить в затеянной им игре. А Хёнир хоть и выглядел вполне достойно, но стоило ему открыть рот (а он делал это чересчур часто), и сразу становилось ясно то, о чем ваны и так уже догадывались: содержания в нем куда меньше, чем можно было бы судить по его замечательной внешности. Разумеется, эти два идиота завалили все дело, хотя могли бы догадаться, что им грозит в случае провала. Впрочем, и сам Один тогда еще не был столь искусным стратегом, каким стал впоследствии, однако он уже отличался редкостной безжалостностью и запросто мог принести в жертву своих друзей, чтобы получить желаемое. И он наверняка понимал, посылая своих шпионов, Мимира и Хёнира, во вражеский стан, что практически подписывает им смертный приговор. Постарайтесь не забывать об этом, если вам вдруг покажется, что он – чуть ли не ангел во плоти. Помните, благодаря чему он достиг своего нынешнего положения. И никогда не поворачивайтесь к нему спиной, если на вас нет металлической кольчуги. В общем, ваны в итоге все же потеряли терпение. Они давно уже подозревали своих новых друзей, да и Хёнир, никогда не умевший держать язык за зубами, то и дело что-нибудь да выбалтывал. И ваны, наконец, поняли, что Один играет в одни ворота; вызнав у них тайну рун, он так ничего и не дал им взамен и, по сути дела, не ответил ни на один из тех многочисленных вопросов, которые их интересовали, зато поместил в их стан своего шпиона с партнером-марионеткой. Разумеется, теперь было поздно пересматривать условия договора, и ваны в отместку схватили Мимира, отрубили ему голову, вручили эту голову Хёниру и отослали его обратно в Асгард. Однако Один ухитрился с помощью приобретенных у ванов знаний и умений не только сохранить эту голову живой, но и с помощью магии рун заставил ее говорить. Теперь он мог запросто черпать знания из этого источника, и вскоре из Одина Безжалостного превратился в Одина Мудрого, обожаемого бога и вождя, чье могущество было неоспоримо. Недолюбливал Одина, пожалуй, только сам Мимир, точнее Голова Мимира, которую Старик держал в холодном источнике[21], впадавшем прямо в реку Сновидений. Однако и Одину пришлось поплатиться за то, что он принес Мимира в жертву ванам. Первой данью стал его глаз – как часть того заклятья, которое позволило сохранить Голову Мимира живой. Об остальном расскажу впоследствии. Но сразу замечу: никогда не доверяйте оракулу. И никогда не поручайте мудрому человеку роль преступника-предателя. Если бы тогда в Асгарде был я, я бы попросту выкрал у ванов эти руны, и сохранил бы на плечах свою голову, и всех нас избавил бы от массы всевозможных неприятностей. Одной мудрости мало. Нужно обладать еще умением выживать в любых условиях, а это требует определенной склонности к трюкачеству, всевозможным уверткам и отговоркам, а также, разумеется, вполне конкретной связи с Хаосом. Я-то всеми этими качествами обладаю, можно сказать, в избытке. Если бы асы сделали меня своим шпионом, я оказался бы в родной стихии. И с удовольствием научил бы их парочке таких трюков, которые не известны никому, даже ванам. Мимир Мудрый на самом деле был вовсе не так уж мудр и для подобных дел не слишком годился. А нашему Молчаливому, то есть Хёниру, вообще лучше было сидеть и помалкивать. И, конечно же, Одину следовало с самого начала понимать, что идеальный Порядок не способен сгибаться, что он будет стоять твердо и непреклонно, пока не сломается; кстати, именно по этой причине ему редко удается продержаться достаточно долго. Но наш Великий Полководец тогда еще не понимал этого и не знал, что более всего ему необходим друг; причем этот друг должен обладать достаточно гибкими моральными устоями, чтобы не возводить мораль и совесть на столь высокий пьедестал, как это делал Один в надежде сохранить в неприкосновенности установленный им Порядок… В общем, ему был нужен я. Урок третий. Кровь и вода Никогда не доверяйте родственникам. ЛокабреннаЯ отнюдь не утверждаю, что все Девять миров создал Один. Даже сам Один этого не утверждает. Эти миры столько раз погибали и вновь восстанавливались из праха, что никто не смог бы сказать, как и когда в действительности они возникли. Но именно Один придал им форму, и это несомненно. Для Людей, обитавших в Мидгарде, подобное могущество могло быть свойственно только богу, а нашего Старика, который к этому времени обладал уже и Асгардом, и рунами, остановить было просто невозможно. От берегов Моря-океана до берегов реки Сновидений все находилось под его началом, а его главные соперники – народ Гор и совершенно неуправляемый народ Льда – были вынуждены если и не полностью ему подчиниться, то, по крайней мере, гневно помалкивали, став свидетелями его триумфального восхождения. Но вместе с обретенной властью приходит и ответственность, и необходимость быть внимательным к подчиненным. Я же тем временем существовал себе в Хаосе среди прочих демонов. В чистейшем, первозданном Хаосе. В Хаосе диком, неистовом, исступленном. Там, где царил Беспорядок в образе Лорда Сурта, Великого Разрушителя, родоначальника всяческого колдовства, величайшего мастера превращений. Лорд Сурт являл собой истинное воплощение Огня и был повелителем Муспелльхейма, Огненной страны. А ваны считались всего лишь бастардами первородного Огня и существовали за счет тех жалких клочков волшебства, которые, если можно так выразиться, падали со стола Лорда Сурта. Я же был истинным сыном Хаоса, счастливым и свободным; я был воплощением греческого огня и неукротимого пожара. Ну, может, не совсем свободным. Или даже не совсем счастливым. Лорд Сурт был повелителем ревнивым, безжалостным, всепоглощающим. Никакие разумные доводы на него не действовали; он был по природе своей безрассуден. С тем же успехом можно было бы попытаться воздействовать с позиций разума на действующий вулкан, грозу, эпидемию чумы или сифилиса. Да и все мы, истинные сыновья и дочери Хаоса, были аморфны, наивны и враждебны всему, что находится за пределами нашего мира; именно такими, враждебными всяческому Порядку, Сурт и хотел нас видеть. Его царством был идеальный Хаос, не скованный никакой формой и абсолютно свободный от каких бы то ни было законов и правил – божественных, человеческих или природных. С другой стороны, я и сам был достаточно упрям и капризен. В конце концов, такова моя природа. И потом, мне страшно хотелось побольше узнать об иных мирах, находившихся за пределами нашего царства; о тех, где Порядок и Хаос, встретившись, стали неким образом сосуществовать, а обитатели всегда имели одно и то же обличье и умирали, так и не испробовав ни глотка Огня. Разумеется, я уже слышал о богах. Противоборствующие стороны – в подавляющем большинстве – отбросили в сторону имевшиеся между ними различия, и отныне уцелевшие в этой войне двадцать четыре аса и вана объединились и проживали в Асгарде. Это был непростой союз. Те ваны, что не пожелали считать Одина своим верховным правителем, откололись и переметнулись к Гулльвейг, обретавшейся где-то на Севере. Какое-то количество ванов присоединились к народу гор, а некоторые даже схоронились в Нижнем Мире или в обличье животных скрывались в лесах Внутренних Земель. Таким образом, древние руны оказались рассыпаны по разным мирам и, по сути дела, утрачены, попав в руки наших врагов; руны так или иначе оказались искажены и стали давать новые, совершенно дикие ответвления подобно тому, как постепенно дичает доброе зерно, превращаясь в сорную траву. Разумеется, со временем семена этих одичавших рун и их побочные корни стали оказывать свое воздействие и на Хаос. Собственно, руны ведь изначально были порождением Огня; это он давал им силу, и каждый раз Хаос буквально содрогался от ярости, когда кто-то из асов или ванов использовал частичку украденной рунической магии, или, скажем, с помощью рун менял обличье, или использовал руны в борьбе с врагом, или входил в реку Сновидений, или записывал какую-то историю, или хотя бы вырезал собственное имя на стволе упавшего дерева; а мне все сильней хотелось узнать: кто же они такие – те, чье влияние я чувствую через границы стольких миров? Как получилось, что я знаю о том, что они существуют, тогда как они вряд ли даже подозревают о моем существовании? Между тем двадцать четыре бога по-прежнему жили в сильно разрушенной войной цитадели Асгарда, но единства меж ними не было; оно было поколеблено всякими мелкими разногласиями и постоянным соперничеством друг с другом, благодаря чему они и являли собой поистине легкую мишень для любого, кому пришло бы в голову претендовать на небесный престол. Я видел их в основном благодаря их же снам – весьма, надо сказать, коротким и лишенным воображения; однако эти сны, тем не менее, давали мне почву для размышлений. Возможно, я уже тогда отчасти понимал, как сильно они нуждаются в настоящем друге и как сильно я мог бы им помочь, если бы они сумели избавиться от своих мелочных предрассудков. В те времена Один любил странствовать по разным мирам в обличье обыкновенного мастерового. Его незрячий глаз, принесенный в жертву ради обладания знаниями, был способен видеть гораздо дальше и глубже, чем глаз зрячий. Кроме того, Один всегда был прямо-таки одержим страстью к исследованиям и всемерному расширению собственных знаний. Немало он странствовал и по реке Сновидений – той самой реке, что, огибая Девять миров, протекает по самой границе царства Смерти, как бы отделяя мир живых от мира мертвых, – и частенько наблюдал за нами издалека, с дальнего ее берега, бормоча себе под нос колдовские заклятья и щуря незрячий глаз. Тогда внешность Одина еще не была столь впечатляющей – это был просто очень крупный и высокий мужчина лет пятидесяти с густыми непокорными кудрями, тронутыми сединой, и с повязкой на незрячем глазу. Впрочем, я и тогда уже чувствовал – как бы это выразиться поточнее? – его необычность. Во-первых, он прекрасно владел волшбой – тем первозданным огнем, который был украден из Хаоса и который Люди впоследствии стали называть магией, неизменно вызывавшей у них суеверный страх и преклонение. Во-вторых, я видел, как яростно горят цвета его ауры – они прямо-таки кипели у него над головой; я не раз обращал внимание на оставленный им след – этот след был столь же уникален и неповторим, как подпись, как отпечаток пальца; на фоне тусклых скал и белых снегов его след всегда виделся широкой полосой сине-зеленого цвета, яркого, точно крыло зимородка. Я замечал этот след и в его снах – они у него, кстати, были длиннее и ярче, чем у всех прочих богов; и теперь я уже почти мог слышать его негромкий ласковый голос, повторявший: Локи, сын Лаувей. Сын великана Фарбаути… Локи, Греческий Огонь… Там, в мире демонов, мы не испытывали особой нужды в именах. Разумеется, они у меня были – у всего сущего есть имя, – но там и тогда имена надо мной власти не имели. Что же касается моей семьи, какова бы она ни была… Хотя, вообще-то, у демонов никакой семьи не бывает. Мой отец был подобен удару молнии, а моя мать – груде хвороста (нет, это отнюдь не метафора), но, если честно, Вашему Покорному Слуге подобные предки представляются довольно убогими. Так или иначе, а греческий огонь остановить почти невозможно; он летуч и непредсказуем. Я не то чтобы извиняюсь или еще что; я просто объясняю: такова моя природа, моя сущность; я создан, чтобы доставлять неприятности. Сурту следовало бы это знать, да и Одину тоже. Вот оба в итоге и получили по заслугам. Разумеется, покидать Хаос нам, демонам, было строжайше запрещено, но я был молод и любопытен. И потом, я столько раз видел, как этот тип (Один, естественно) смотрит вдаль с берегов реки Сновидений, наблюдая за тем, что происходит в нашем царстве, и творит свою примитивную волшбу. Честно говоря, мне порой было почти жаль его; так человеку, сидящему у камина, в котором жарко горит огонь, бывает жаль нищего попрошайку, притулившегося у порога его дома и тщетно пытающегося согреть замерзшие руки с помощью спички. Впрочем, вид у этого «нищего» был достаточно благородный, несмотря на лохмотья и бьющую его тело дрожь. Вид у него был как раз такой, что становилось ясно: раньше или позже он непременно станет правителем. И мне, пожалуй, даже нравилась его дерзкая отвага; мне хотелось узнать, как он сумеет достичь поставленной цели. Вот почему я в тот день, впервые презрев и запрет Сурта, и все прочие законы Хаоса, решил расстаться со своим свирепым огненным обличьем и устремился в Верхний мир. На какое-то время, правда, я совершенно растерялся. Слишком много новых ощущений, ранее мне совершенно не свойственных, на меня обрушилось. В новом своем воплощении я был способен различать цвета, чувствовать запах серы, ощущать на лице прикосновение падавших откуда-то сверху снежинок и видеть прямо перед собой лицо того самого типа, который с головы до ног был окутан магическими чарами. Я, разумеется, мог бы принять любое обличье – животного, или птицы, или просто языка пламени, – но так уж получилось, что я принял тот облик, с которым вы, возможно, знакомы: превратился в рыжеволосого молодого человека, в котором есть… je ne sais quoi[22]. А тот тип удивленно (и, осмелюсь сказать, любовно) смотрел на меня, и я понимал, что ему известно: под моим человечьим обличьем скрывается сын Огня. Или демон, если вам этот термин больше по вкусу. Хотя, если честно, разница между богом и демоном зависит лишь от угла зрения. – Ты настоящий? – наконец спросил он. Ну, конечно же, это весьма относительный термин. На определенном уровне абсолютно все является настоящим, знаете ли, даже сны (они-то возможно, как раз особенно настоящие!). Но я еще не привык говорить вслух. В царстве Хаоса такие вещи, как речь, совершенно не нужны. И я совсем не ожидал, сколь сильное воздействие окажет на меня мое новое физическое состояние, все эти звуки (вой ветра, хруст снега, топот лапок зайца-беляка по заснеженному склону холма), все эти краски и пейзажи, и этот холод, и этот страх… Страх? Да, я полагаю, что это был именно страх. Моя первая настоящая эмоция. Хаос в чистом виде лишен каких бы то ни было эмоций, он действует исключительно инстинктивно. И мыслей Хаос тоже лишен. Именно поэтому какую-то видимую форму он обретает только перед лицом врага, черпая ее основу в мыслях этого врага, а свое обличье – в самых глубинных его страхах. И все-таки это был поистине интригующий опыт – хотя необходимость все время сохранять одну и ту же физическую форму, ограничивая себя ее пределами и возможностями, вызывала у меня, к сожалению, некое подобие клаустрофобии. Я чувствовал, что навсегда обречен ощущать холод, страдать от слепящего света, и был просто оглушен всеми этими новыми ощущениями. Я попытался осторожно расправить конечности и хотя бы отчасти использовать неведомый мне речевой аппарат. Получилось! И все же теперь, мысленно оглядываясь назад, я понимаю: если бы я действительно хотел совершить переход в этот мир, то должен был бы заранее подумать и о какой-то одежде. Меня просто трясло от холода. – Гог и Магог[23], до чего же холодно! Нет, серьезно, ты пытаешься сказать мне, что ваш народ сам выбрал для жизни такое местечко? Этот тип сосредоточенно смотрел на меня единственным глазом, голубым, страшно холодным и, вообще-то, не слишком добрым. Аура его так и полыхала, и в ее цветах не было заметно ни капли страха, только осторожность и хитрость. – Ну что ж, ты, видимо, Локи? – сказал он. Я пожал только что обретенными плечами: – Что в имени тебе моем? Роза, какое имя ей ни дай, будет источать все тот же аромат и останется все такой же розовой и невинной. Кстати о невинности: не мог бы ты раздобыть или одолжить мне какую-нибудь одежду… Он раздобыл – вытащил из своего заплечного мешка штаны и рубаху, от которых довольно сильно несло козлом. Я надел их, морщась от ужасного запаха, а мой новый знакомец между тем назвал себя: Один, один из сыновей Бора. По слухам-то я его, разумеется, знал. И с той стороны следил за развитием его карьеры. И смотрел его сны. Так что на меня его заявление особого впечатления, как вы, люди, выражаетесь, не произвело; однако его честолюбие и безжалостность были, безусловно, качествами многообещающими. Мы немного поговорили. Один разъяснил мне, что является комендантом крепости Асгард, нарисовав весьма впечатляющую картину этой небесной цитадели и ее обитателей; затем он поведал о мирах, которые намерен завоевать, получив богатые военные трофеи, и плавно перешел к теме возможного союза с Огненным народом в войне против народа Льдов, предателей-ванов, колдуньи Гулльвейг-Хейд и различных воинственных правителей Утгарда. Я вынужденно рассмеялся и уклончиво заметил: – Только вряд ли это удастся. – А почему нет? Я объяснил, что Лорд Сурт не относится к числу тех, с кем можно заключить союз. Понятие «ксенофоб» не давало даже приблизительного представления о том, как сильно Сурт презирает всех инородцев. Достаточно плохо было уже то, что предки асов зародились во льдах; и потом, Сурт ни за что не стал бы иметь дело с народом, предки которого явились в этот мир голыми и покрытыми коровьей слюной. – Но если бы мы могли вступить в переговоры… – начал было Один. – Сурт в переговоры не вступает. Он являет собой первобытную силу природы и разрушает Порядок во всех его формах и проявлениях, доводя до состояния исходных частиц. И он всех вас ненавидит безраздельно – от самого могущественного военачальника до самого крошечного муравья. Сурт воспринимает как оскорбление уже одно то, что вы существуете и обладаете сознанием. И никакими переговорами его нельзя ни сбить с толку, ни обвести вокруг пальца. Ди-а-лог с ним вести абсолютно невозможно. Так что вступить с ним в переговоры вы никак не сможете. Единственное, что вы можете – если, конечно, у вас есть хоть капля здравого смысла, – это держаться от него подальше. Один, похоже, задумался. – Но ты-то сюда явился, – сказал он. – Ну пристрели меня. Я проявил чрезмерное любопытство. Разумеется, он не понял. Он мог максимально приблизиться к Хаосу только во время сна; Сон, как известно – эфемерный отпрыск Хаоса. И примитивные народы всегда воображают, будто их боги внешне примерно такие же, как они сами; в самом лучшем случае такой бог, с их точки зрения, имеет облик и ментальность великого воителя. Но, несмотря на незаурядный ум Одина, я был совершенно уверен, что ему никогда не понять истинного величия Хаоса и масштабов его владений – в лучшем случае он осознает это, когда наступит Рагнарёк, но тогда, увы, будет уже слишком поздно. – Я намерен править всеми мирами, – заявил Один. – У меня есть сила и власть, у меня есть золото и руны. У меня есть самые лучшие воины на свете. У меня есть Солнце и Луна. У меня есть несметные сокровища Подземного народа… – Но царством Лорда Сурта править нельзя, – прервал его я. – Ведь это сам Хаос. Там ничто не имеет плоти, там нет ни порядка, ни правил. Там ничто и никогда не сохраняет одно и то же физическое обличье. Все то, что для тебя столь важно – золото, оружие, женщины, сражения, крепости, – я видел в твоих снах и мечтах, но для Лорда Сурта ничто из этого значения не имеет. Для него все это – просто космический мусор, как куски плавника или обломки судов, выброшенные на берег приливной волной. – Что ж, возможно, ты прав, но оставим на минутку твоего Лорда Сурта, – сказал Один. – Сам-то ты чем думаешь заняться? По-моему, такой, как ты, мог бы весьма пригодиться в нашем стане. – Несомненно. Но какая от этого выгода мне самому? – Ну, для начала ты обретешь свободу. Свободу и кое-какие возможности. – Свободу? Скажи, пожалуйста: неужели ты считаешь, что я недостаточно свободен? Он покачал головой. – А разве ты считаешь себя свободным? Будучи вынужден оставаться все время на одном месте, когда вокруг столько миров, еще не открытых и не созданных? По-моему, ты просто в плену у этого Сурта, кем бы он ни был. Я попытался объяснить: – Но ведь Хаос – это колыбель всего сущего, нечто вроде парника, где произрастает любая рассада. Тогда как остальные миры – это просто случайные брызги сточных вод Хаоса. Неужели тебе нравится быть правителем в сточной канаве? – Лучше быть правителем в сточной канаве, – спокойно возразил он, – чем рабом в императорском дворце. Видите, как этот златоуст умело оплетал меня сетями своего коварства? Он тут же принялся рассказывать мне о тех мирах, которые уже успел посетить; о Срединном мире, Мидгарде, населенном племенем людей, где обитателей Асгарда уже начинали почитать как богов; об обитателях темных подземных туннелей Нижнего мира, которые в поте лица трудятся, добывая золото и драгоценные камни; о Мировом древе, ясене Иггдрасиле, корни которого уходят в глубины Нижнего мира, а вершина прячется в облаках над Асгардом; о народе Льдов; о Море-океане; об Утгарде, что раскинулся за пределами наших Миров. Все эти миры давно созрели, чтобы стать завоеванными, и они будут завоеваны мною, сказал Один; там очень много нового, но много и того, что подлежит уничтожению огнем. И всем этим ты тоже мог бы владеть, сказал он мне; впрочем, если хочешь, можешь отправляться назад в Хаос и до скончания веков чистить сапоги Сурту… – А тебе-то что от меня нужно? – спросил я. – Мне нужны твои таланты и умения, – честно ответил Один. – Ваны передали мне свои знания, но даже руны – это далеко не все. Я вывел этот мир из царства крови и льдов. Я дал ему законы, правила и смысл существования. Теперь я должен защитить то, что создал, или же увидеть, как все это опять тонет в море анархии. Но Порядок не способен выжить без поддержки; его законы имеют слишком жесткие рамки; Порядок не умеет прогибаться. Порядок, наползая постепенно, как лед, сковывает жизнь, и наступает застой, неподвижность. Сейчас, когда между асами и ванами вновь наступил мир, этот лед слегка отступит, и тогда неизбежна стагнация. В результате мое царство начнет погружаться во тьму. Но никак нельзя допустить, чтобы мои подданные видели, как я сам нарушаю собственные правила. Поэтому мне совершенно необходим кто-то, находящийся рядом со мной[24] и способный в случае необходимости нарушить установленные мною законы. – Я понял. Но что я все-таки получу взамен? Он ухмыльнулся и сказал: – Я сделаю тебя богом. Богом. Ну, вы же читали «Пророчество». Один уже успел потихоньку приписать себе и создание Миров, и возникновение человечества. А первых смертных создали они Из дерева – ольхи и ясеня. Им душу дал один, второй дал Речь и разум; а третий — кровь живую[25]. Считается, что этот «третий», подаривший людям огонь в крови, – Ваш Покорный Слуга. Что ж, я и впрямь, возможно, виновен во многом, но отнюдь не желаю брать на себя ответственность ни за людей, ни за что-либо, имеющее к ним отношение. Откуда бы этот народ ни явился, он, клянусь Хелем, совершенно точно произошел не от пары каких-то деревьев с помощью Вашего Покорного Слуги. И что бы там на самом деле ни имел в виду оракул, это никак нельзя воспринимать буквально. Тем не менее миф о создании первых людей был повсеместно распространен и, естественно, никак не вредил бурно развивавшейся репутации Одина как нашего всеобщего папочки. Но вернемся к нашей истории и обещанию Одина превратить меня в бога. Ну что ж… У него просто пунктик на противопоставлении себя Хаосу, подумал я. Впрочем, есть и определенные преимущества в том, чтобы быть независимой сущностью. Я прекрасно понимал, что в Пандемониуме я всегда буду всего лишь искрой, взлетевшей над горном; лишь язычком пламени в горящем костре; лишь каплей в океане растаявших снов. А в новом мире Одина я мог бы стать кем угодно; кем захочу сам; мало того, я мог бы стать двигателем перемен, главным смутьяном, творцом чудес. Богом. Все это звучало весьма соблазнительно, однако… – Но ты, разумеется, никогда не сможешь вернуться обратно, – сказал Один. Я об этом тоже подумал и знал, что он прав. В Хаосе, возможно, и не существует правил как таковых, но законы там, безусловно, имеются, и мне было хорошо известно, что у тамошних правителей есть немало весьма изобретательных способов наказания для тех, кто эти законы нарушит. И все же… – Да откуда же они узнают? Ты ведь и сам сказал, что я – всего лишь капля в океане. – Но мне же понадобятся гарантии искренности твоей веры, – заметил Один. – Ты взгляни на данную ситуацию с моей точки зрения. Мне будет достаточно сложно даже асам объяснить твое присутствие в Асгарде. А потому я должен быть полностью уверен в твоей лояльности, прежде чем распахивать перед тобой ворота нашей цитадели. – Естественно, – согласился я. Ох, не морочил бы ты мне голову! – думал я. Честь, верность, порядочность, истинная вера – все это атрибуты Порядка. А мы, дети Хаоса, ни в чем таком не нуждаемся и ничего такого толком не признаем и не понимаем. Но Один, словно прочитав мои мысли, сказал: – Я вовсе не собираюсь брать с тебя клятву. Но мне все-таки нужен хоть какой-то знак, если угодно – знак того, что ты готов к союзничеству с нами. Я пожал плечами и спросил: – Какой еще знак? – А хотя бы такой, – произнес Один, и я внезапно ощутил в руке странное жжение. И одновременно что-то с такой силой ударило меня, что я навзничь рухнул в снег. Странные яркие цвета буквально взорвались и заплясали вокруг меня. Позже я узнал, что это называется «боль». Зато мне сразу стало ясно, что я не испытываю ни малейшего удовольствия от этого ощущения. – Клянусь Пандемониумом, что это было? – вскричал я. Разумеется, в моем прежнем, свирепом воплощении я физической боли никогда не испытывал. В определенной степени я все еще был чрезвычайно наивен. Но я вполне сумел догадаться, что это некая разновидность нападения, и мгновенно сменил обличье, став прежним и готовясь незамедлительно вернуться в обитель демонов. Но Один, сразу догадавшись о моих намерениях, спокойно сказал: – Я бы на твоем месте не стал туда спешить. Ведь я пометил тебя своим тавро, и эта метка волшебная. Так что отныне мы с тобой братья – нравится тебе это или нет. Я мгновенно вернулся в человеческое обличье, и – черт побери! – снова оказалось, что я совершенно наг. – Да ни фига я тебе не брат! – возмущенно заявил я. – Мы с тобой только что стали братьями по крови, – возразил Один. – Или братьями по магии, если тебе так больше подходит. Я коснулся своей руки там, где все еще чувствовалась боль. И увидел, что моя юная розовая кожа украшена чем-то вроде татуировки, от которой исходит слабый фиолетовый свет. Ощущение ожога постепенно проходило, но сам знак, похожий на сломанную ветку дерева, исчезать и не думал. – Что это еще такое?! Что ты со мной сделал?! Один устало опустился на камень. Что бы это ни было, оно явно отняло у него очень много сил. Цвета его ауры сильно померкли, а лицо почти совсем лишилось красок. – Можешь назвать это символом верности, – сказал он. – Все мои люди помечены теперь таким же знаком. Ваны открыли нам истинные имена этих знаков и научили нас их использовать; это твоя руна Каен, что означает «греческий огонь». По-моему, тебе она вполне подходит, если учесть твою демоническую природу. – Но мне никакие подобные символы не нужны! – заявил я. – А эти твои руны… – я ткнул пальцем в фиолетовую отметину, – вообще полная ерунда! Руны – это всего лишь несколько знаков из языка Хаоса. Мне, например, чтобы делать то, что я хочу, никакие руны вовсе не требуются. Я могу вызвать даже первозданный Хаос! – Только не в этом мире и не в этом обличье. Твой нынешний облик определяет и твои нынешние возможности. – Ах, даже так?! – Хотя, конечно, следовало подумать об этом заранее. Ведь волшебство в чистом виде существует, разумеется, только в царствах Хаоса и Сновидений. Здесь же мне еще придется создавать собственное волшебство. Мне придется трудиться. Трудиться… Как и в первом случае, с болью, я чувствовал, что этот новый опыт мне явно придется не по вкусу, а значит, я постараюсь как можно чаще избегать и боли, и необходимости трудиться. – Послушай, мы так не договаривались, – сказал я, уже понимая, что этот старый лис взял меня тепленьким. Стоило ему присвоить мне этот рунический знак, и мое волшебство отчасти слилось с его волшебством. И если бы я сейчас вздумал вернуться в Хаос, там сразу поняли бы, что я – предатель. Так что выбора у меня не было – оставалось только смириться и принять предложение Одина стать богом. Я был возмущен: – Ах ты ублюдок! Ты же все знал заранее! Один криво усмехнулся. – В таком случае, мы с тобой сравнялись в хитрости. Настоящие братья-трюкачи. Впрочем, я сказал тебе чистую правду: я никогда не забуду того, чем буду тебе обязан. И никогда не сделаю ни глотка вина, не проверив, полон ли и твой кубок. И на какой бы дурной поступок твоя природа тебя ни подтолкнула, я обещаю, что не позволю никому из моих богов поднять на тебя руку, проявить по отношению к тебе злобу или насилие. Ты будешь мне ближе родного брата. Но, разумеется, до тех пор, пока будешь держать свое обещание служить мне. Ну, и какой был у меня выбор? Естественно, я дал ему это обещание. Хотя для демона – как, впрочем, и для бога, – такое обещание значит не особенно много. Но я действительно служил ему. Я хорошо ему служил; хотя в половине случаев он и сам толком не знал, что же на самом деле ему требуется. И даже когда он первым нарушил условия нашей сделки… Но об этом позже. А пока скажу одно: никогда не доверяйте брату. Урок четвертый. Приветствие и гостеприимство Никогда не доверяйте другу. ЛокабреннаВот как я попал в Асгард, где Один и представил меня моим новым друзьям – двадцати трем асам и ванам. Все они были в блестящих доспехах, отлично откормленные, лоснящиеся, в меховых и шелковых плащах с богатой вышивкой, золотых коронах, украшенных самоцветами; и вид у большинства был в высшей степени самодовольный. Вы, возможно, уже слышали об Асгарде. В Девяти мирах ходило множество всяких сказок насчет его мощи и великолепия: рассказывали, что там двадцать четыре огромных чертога – по одному на каждого бога, – а также великолепные сады, богатые погреба и отличные стадионы. Рассказывали, что эта крепость построена на скалистом выступе так высоко над раскинувшейся внизу равниной, что скрывается в облаках; что там вечно светит солнце и играют радуги, а попасть туда можно только по Радужному мосту, который называется Биврёст и соединяет Асгард с Мидгардом. Во всяком случае, так Асгард описан в многочисленных легендах. И, надо признаться, он действительно выглядел впечатляюще, хотя в те времена еще не был столь велик и великолепен, а главной защитой ему служило то, что он был построен на отвесной скале. Собственно говоря, тогда Асгард представлял собой всего лишь несколько деревянных строений, окруженных частоколом. Впоследствии он, конечно, сильно разросся, но тогда был куда больше похож на крепость первопоселенцев во время осады – хотя, если честно, таковым он и являлся. Знакомство состоялось в пиршественном зале Одина, весьма просторном и теплом помещении со сводчатым потолком и двадцатью тремя удобными сиденьями у длинного стола, уставленного яствами и напитками; во главе стола, разумеется, сидел на высоком троне сам Один. У всех за этим столом имелось свое место. Кроме меня. В зале воняло дымом, пивом и потом. Но мне даже пива никто не предложил. Я смотрел в холодные лица богов и думал: похоже, в этом клубе новичков не жалуют. – Это Локи, – провозгласил Один, – новый член нашей большой семьи, так что призываю всех проявить должное гостеприимство. И чтоб никаких подкалываний по поводу его не слишком удачной родословной. – Какой еще неудачной родословной? – спросил Фрейр, главный среди ванов[26]. Я сделал им всем ручкой и сообщил, что я родом из Хаоса. И уже через секунду я лежал на спине, и в меня упирались острия по крайней мере двух дюжин мечей, готовых прежде всего отсечь те части моего тела, которые я всегда оберегал особенно тщательно. В отличие от остальных, только что мною обретенных, физических ощущений, боль никакой радости мне не доставляла. Я, правда, предположил, что это, возможно, некий вариант инициации, то есть скорее игра, чем что бы то ни было другое, но, увидев эти лица, эти злобно прищуренные глаза, эти оскаленные зубы… Нет, никаких сомнений тут быть не может, сказал я себе. Я этим ублюдкам действительно не нравлюсь. – Ты что, спятил? Как ты мог притащить в Асгард демона? – возмутился Тюр, военачальник Одина[27]. – По нему же сразу видно, что он шпион, а может, и убийца! По-моему, надо этому крысенку поскорей глотку перерезать! Но Один одним взглядом охладил его пыл: – Сейчас же отпусти его, капитан. – Ты шутишь? – изумился Тюр. – Я сказал: немедленно его отпусти. Он пользуется моим особым покровительством. Очень неохотно, но они повиновались; убрали этот стальной частокол, и Ваш Покорный Слуга не только сел, но даже попытался победоносно улыбнуться. Впрочем, побежденным тут явно никто себя не чувствовал. – Э-э-э… еще раз всем привет! – снова бодро поздоровался я. – Я понимаю: вам, должно быть, странно, что кому-то, имеющему столь высокое происхождение, вдруг захотелось валандаться с такими олухами, как вы. Но ничего, привыкнете. А я при первой же возможности докажу вам, что я не шпион. Могу даже поклясться. Я сжег свои корабли, явившись сюда; и отныне для Народа Огня я – предатель. Если вы отправите меня обратно, я буду тут же убит… если, конечно, со мной не сделают чего-нибудь похуже. – Ну и что? – Это сказал Хеймдалль[28], плотный тип в золоченых доспехах и с золотыми зубами. – Нам помощь какого-то жалкого предателя тоже ни к чему. Предательство – руна кривая, ненадежная; она никогда не действует прямо и никогда не попадает точно в цель. Самое что ни на есть типичное для Хеймдалля высказывание! Я в этом не раз убеждался впоследствии. Напыщенный, грубый и наглый тип! Его руной считалась Мадр, прямая, как игральная кость, и такая же гладкая и скучная. Я вспомнил о руне Каен, запечатленной на моем плече и похожей на сломанную ветку дерева, и сказал: – Иной раз кривое бывает лучше прямого. – Ты так думаешь? – напрягся Хеймдалль. – А давай проверим, – предложил я. – Мое волшебство против твоего. И пусть Один объявит победителя. Снаружи виднелись мишени для стрельбы из лука. Я заметил их, еще входя в чертоги Одина. Разумеется, здешние боги увлекались спортом – для популярных общественных деятелей это дело обычное. А я и лук-то до сих пор в руках не держал, хотя сам принцип стрельбы был мне, в общем, ясен. – Ну, давай, Золоченый, – усмехнулся я. – Или ты передумал? – Говори-говори, – откликнулся он. – Сейчас посмотрим, на что ты способен. Асы и ваны вышли из дворца следом за нами. Последним шел Один, вид у него был заинтересованный. – Между прочим, Хеймдалль – лучший стрелок в Асгарде, – тихо предупредил он меня. – Ваны называют его Соколиным Глазом. – Ну и что? – пожал я плечами. – А то, что хорошо бы тебе сейчас очень постараться. Я снова усмехнулся. – Я же Локи, – сказал я. – Понятие «хорошо» мне не свойственно. Мишени виднелись прямо перед нами. Цвета ауры Хеймдалля явственно свидетельствовали о том, что он уверен в победе; да и золотые зубы он скалил весьма самоуверенно. Столпившиеся у него за спиной боги смотрели на меня с подозрительностью и презрением. Мне-то казалось, что это я отношусь к ним с предубеждением, однако в своей предвзятости они меня превзошли. Я прямо-таки видел, до чего им хочется пролить мою кровь, кровь демона, хотя такая же кровь течет в жилах по меньшей мере дюжины из них. Да и сам Хеймдалль тоже был полукровкой – побочным сыном первородного Огня, – но я прекрасно видел, что он отнюдь не в восторге от нашего с ним родства. Есть такие разновидности живых существ – а иногда даже целые народы, – которые настолько друг друга ненавидят, что сразу начинают драться; таковы, например, мангусты и змеи или кошки и собаки; и хотя мне было не так уж много известно о Девяти мирах, я догадывался, что такие прямолинейные, туповатые и весьма мускулистые типы, как Хеймдалль, самым естественным образом должны воспринимать как врагов тех, кто обладает гибким телом и изобретательным умом, кто вообще думает головой, а не кулаками. – С какого расстояния? Сто шагов? Или больше? – спросил Хеймдалль. Я пожал плечами. – Выбирай ты. Мне абсолютно все равно. Я обещаю, что в любом случае стану победителем. Хеймдалль самодовольно усмехнулся и, жестом подозвав двух слуг, велел им установить мишень на дальнем конце Радужного моста. – Когда Локи проиграет, – язвительно заметил он, – ему оттуда домой будет ближе добираться. Я лишь слегка улыбнулся в ответ. Слуги потащились на тот конец моста и, надо сказать, не слишком спешили. А я между тем прилег на травку и сделал вид, что слегка задремал. Я, пожалуй, и впрямь заснул бы, да вот Браги, бог музыки и песни, начал заранее сочинять победную песнь в честь Хеймдалля. Буду справедлив, голос у него был неплохой, но содержание песни мне не очень понравилось. Кроме того, он аккомпанировал себе на лютне, а я лютни просто ненавижу. Минут через десять я приоткрыл один глаз и увидел, что Хеймдалль стоит надо мной и смотрит мне прямо в лицо. – Что-то я разоспался, даже руки-ноги затекли, – пожаловался я ему. – Давай, начинай первым. Но сколько бы очков ты ни выбил, обещаю: я выбью больше. Хеймдалль снова оскалился, продемонстрировав золотые зубы, призвал на помощь свою руну Мадр, прицелился и выстрелил. Я не видел, куда он попал – у меня далеко не такое острое зрение, как у него, – но по тому, как победоносно блеснули его зубы, я догадался, что выстрел был, видимо, удачный. Я лениво потянулся, зевнул, и он нетерпеливо напомнил мне: – Ну, предатель, теперь твоя очередь. – Хорошо-хорошо, только пусть мишень перенесут немного поближе. Хеймдалль озадаченно посмотрел на меня: – Что ты хочешь этим сказать? – По-моему, я вполне ясно выразился: пусть мишень перенесут поближе. Я ее отсюда едва вижу. Вполне достаточно, чтобы она стояла на расстоянии трех дюжин шагов. Хеймдалль был явно потрясен подобной наглостью. – И ты еще смеешь утверждать, что непременно меня победишь? Меня! А сам требуешь перенести мишень поближе? – Ты, главное, разбуди меня, когда они мишень-то переставят, – попросил я и снова улегся, делая вид, что сплю. Через десять минут слуги переставили мишень туда, куда я просил, и теперь мне стало видно, что стрела Хеймдалля попала прямо в яблочко – там остался розово-красный след руны Мадр. Асы и ваны зааплодировали. Выстрел был действительно впечатляющий. – Победит Хеймдалль Соколиный Глаз! – заявил Фрейр, еще один красавец атлетического сложения в сверкающих серебряных доспехах. Остальные, похоже, были с ним согласны. Видимо, Фрейр был слишком популярен[29], чтобы кто-то из богов стал ему перечить, а может, виной тому был его заколдованный меч, покрытый рунами и весьма выразительно покачивавшийся у него на бедре. В общем, все предпочитали оставаться на его стороне. Надо сказать, его меч и впрямь был весьма впечатляющим. И мне даже на столь ранней стадии нашего знакомства сразу пришла в голову мысль: а был бы Фрейр столь же популярен без этого меча? Один, скосив свой единственный зрячий глаз на Вашего Покорного Слугу, вопросительно буркнул: – Ну? – Ну… неплохо. Этот тип по прозвищу Птичьи Мозги явно умеет стрелять, – сказал я. – Но я умею это делать лучше. – Мое прозвище Соколиный Глаз! – прошипел Хеймдалль сквозь стиснутые зубы. – И если ты думаешь, что, уткнувшись носом в мишень, ты сможешь… – Пусть теперь мишень перевернут обратной стороной, – сказал я. И Хеймдалль не сумел скрыть смущения. – Но ведь тогда… – начал он. – Да. Совершенно верно, – подтвердил я. Хеймдалль пожал плечами и жестом велел слугам перевернуть мишень, что они послушно и сделали. Теперь прицельный круг оказался с другой стороны. – Ну-ка, попробуй попасть в яблочко теперь, – произнес я. – Это же невозможно! – прорычал Хеймдалль. – То есть ты этого сделать не сможешь? – Никто не сможет! Я усмехнулся и призвал на помощь руну Каен. Это руна свирепая, быстрая, умная, позволяющая мгновенно менять обличье и весьма зловредная. Я не стал использовать ее, чтобы стрелять прямо по мишени, как это сделал Хеймдалль; вместо этого я послал стрелу по широкой дуге, так что она, ударившись о мишень и изогнувшись в воздухе, рикошетом ударила с той стороны прямо в яблочко, отчего руна Мадр окуталась клубами фиолетового дыма. Это, конечно, был фокус, но до чего остроумный и замечательный! Я победоносно глянул на старого Одина: – Ну что? Старик рассмеялся: – Невероятный выстрел! – Да это же просто колдовской трюк! – прорычал Хеймдалль. – Тем не менее, победил Локи, – спокойно проговорил Один. И остальные боги были вынуждены согласиться, проявив, впрочем, разную степень любезности. Один одобрительно хлопнул меня по спине. Тор тоже хлопнул – и так сильно, что чуть не сбил меня с ног[30]. Кто-то налил мне кубок вина, и я, едва сделав первый глоток, понял, что это (как и некоторые другие, относительно немногочисленные, ощущения) явно стоит того, чтобы оставаться в человечьем обличье. Но Хеймдалль, не сказав более ни слова, вышел из зала достойной поступью мужа, обремененного множеством иных, более важных, забот, и я понял, что нажил себе врага. Некоторые просто посмеялись бы над случившимся и забыли обо всем, но только не Хеймдалль. И с тех пор до самого конца света он так и не смог забыть этого первого унижения, нанесенного ему мною. Да и я не слишком стремился к дружбе с ним. Вообще цену дружбы часто излишне завышают. Кому нужны друзья, если у тебя есть настоящие, вполне надежные враги? С врагом всегда все ясно. Ты знаешь, что он не предаст тебя в своей враждебности. А вот того, кто твердит, что он твой друг, следует опасаться. Но все это мне еще только предстояло усвоить. А в тот день я был полон надежд на то, что, возможно, со временем сумею как-то доказать всем (и Хеймдаллю в том числе), что я чего-то стою, и тогда они, наверное, меня примут. Мне и самому порой трудно поверить, насколько я был тогда наивен. Я был точно щенок, который еще не знает, что те люди, которые взяли его к себе, будут целыми днями держать его на цепи в будке, а кормить порой одними опилками. Теперь-то я понимаю: чтобы усвоить такой урок, требуется некоторое время. А пока вы его не усвоили, запомните следующее: никогда не доверяйте другу. Урок пятый. Каменные блоки и известковый раствор Никогда не доверяйте наемному работнику. ЛокабреннаИтак, Ваш Покорный Слуга получил признание, хотя и несколько ворчливое; и вообще, меня приняли в Асгарде далеко не так тепло, как обещал Один. И дело тут не только в том, что я принадлежу к иной расе, или недостаточно физически привлекателен, или имею чересчур радикальные взгляды, или совершенно не разбираюсь в том, что у асов принято, а что нет. Самое главное (и это утверждаю без ложной скромности) заключалось в том, что я оказался значительно умнее любого из обитателей Асгарда. А умников, как известно, нигде особенно не любят, поскольку они вызывают подозрения и не вписываются в общие рамки. Они, разумеется, могут быть полезны – я, например, в целом ряде случаев прекрасно это доказал, – но в основном население испытывает к ним смутное недоверие, полагая, что те качества умников, которые однажды казались столь необходимыми, в другой раз могут стать и опасными. Было, правда, кое-что, отчасти компенсировавшее мое недовольство человечьим обличьем и человеческой способностью чувствовать. Например, вкусная еда (больше всего мне понравились тартинки с джемом). Или выпивка (особенно вино и мед). Или, скажем, возможность воспламенить чью-нибудь душу. Неплох был и секс (хотя меня чрезвычайно смущали все эти бесконечные табу: с животными нельзя, с детьми нельзя, с мужчинами нельзя, с замужними женщинами и демонами ни в коем случае – честно говоря, непонятно, как там вообще секс существует при таком-то количестве запретов). Еще мне очень нравились сны и полеты над крепостными стенами, когда я превращался в сокола (и получал возможность иногда пульнуть свой помет с высоты точнехонько на золоченые доспехи Хеймдалля, когда тот, как всегда, сторожил Радужный мост). Это, как я узнал, называется чувством юмора; умение шутить тоже стало для меня чем-то новым – и шутить порой было даже приятней, чем заниматься сексом, хотя провести между тем и тем границу, как мне представлялось, было довольно трудно. К этому времени я уже понял, что и среди богов, в этом царстве Порядка, ксенофобия столь же сильна, как и в царстве Хаоса; особенно она процветала среди ванов, и самым худшим из них был Хеймдалль[31]. Мой опыт показывает, что полукровки всегда очень чувствительны к теме своего происхождения, и ваны, сами будучи наполовину потомками Хаоса, испытывали некую особую потребность в выражении своего морального превосходства по отношению к такой «жалкой плесени», как Ваш Покорный Слуга. Среди таких, если не считать Хеймдалля, был и Фрейр Потрошитель со своей сестрицей-близняшкой Фрейре[32], потаскухой с наглыми глазами, которой Один пожаловал титул богини страсти. Брат и сестра были очень хороши собой – высокие, рыжеволосые, голубоглазые, и оба просто оторваться не могли от собственного отражения в каждой подходящей поверхности. Затем следует назвать скальда Браги и его жену Идунн Целительницу, хранительницу молодильных яблок; эти двое обожали играть на лютне и смотреть в магический кристалл – то есть относились к самому что ни на есть занудному типу богов; оба свято верили в целительные свойства песен и в волосах вечно носили цветочки. Еще там были Ньёрд Рыбак, который большую часть свободного времени занимался тем, что руками ловил в реке форель, и Эгир Мореход, который вместе со своей невзрачной женой Ран присвоил себе роль повелителя вод. Подводные чертоги Эгира охраняли светящиеся медузы. Когда Эгир и Ран сидели на своих тронах, сделанных из перламутра, их длинные волосы развевались в воде, как морские водоросли. Самым известным из асов был старший сын Одина, Тор, известный также как Громовник или Громовержец (я, правда, сперва решил, что его так прозвали из-за неладов с кишечником, потому что у него постоянно очень громко бурчало в животе). Это был здоровенный, мускулистый дуболом, наивный, как ребенок; вся физиономия его заросла густой бородой; волос в этой бороде было куда больше, чем мозгов у Тора в голове. Он увлекался спортивными играми и очень любил наносить удары своим молотом. Его женой была Сив Золотоволосая – склонная к полноте блондинка, которой Один присвоил (и не без юмора, как мне показалось) титул богини изобилия и плодородия. Затем следует назвать Фригг Чаровницу[33], спокойную и многотерпеливую жену Одина. Далее следуют Хёнир по прозвищу Молчаливый – так его не без намека назвали за способность говорить без передышки и явное неумение хоть когда-нибудь прикусить свой болтливый язык; Тюр, бог войны, сильный и как раз весьма молчаливый тип с прикусом, как у бульдога; Хёд, слепой сын Одина, и его младший брат Бальдр, прозванный Прекрасным, которого я с первого взгляда особенно сильно возненавидел. Чем же мне так не угодил именно Бальдр, спросите вы? Видите ли, иной раз отношение к кому-то базируется на чистом инстинкте. И дело даже не в том, что я ему не нравился – это, в конце концов, для меня было делом обычным. И не в том, что женщины Бальдра просто обожали, а мужчины стремились стать таким, как он. И не в том, что Бальдр действительно был красив, храбр, добр и честен; и не в том, что, стоило ему пукнуть, как вокруг начинали петь птицы, расцветали цветы, а пушистые лесные зверьки сбегались к нему веселой толпой и начинали играть. Честно говоря, я и сам толком не знаю, почему я так невзлюбил Бальдра. Возможно, потому что он так сильно был любим всеми остальными; возможно, потому что ему никогда не приходилось сражаться за свое законное место среди других. Скажем прямо: этот парень родился не просто с золотой ложкой во рту[34], а с целым золотым столовым набором; и если он действительно проявлял ко всем исключительную доброту, то это только потому, что злым ему быть никогда не приходилось. Но хуже всего было то, что именно Бальдр первым подал мне чашу вина, надел на меня венок и с улыбкой сказал: «Добро пожаловать!» Надо же, Добро пожаловать! Лицемер вонючий! Добро пожаловать? Вряд ли меня на самом деле встретили с тем добром и гостеприимством, которые обещал Один. И ведь я чувствовал, что, несмотря на все попытки Бальдра ввести меня в круг богов – он старался увлечь меня спортом, знакомил с незамужними девицами, уговаривал перестать себя сдерживать и, наконец, «расслабиться», – большинство обитателей Асгарда по-прежнему втайне меня презирали. Наконец-то у них появился мальчик для битья! Козел отпущения! Существо, которое можно безнаказанно презирать, обвиняя буквально во всех смертных грехах. Что они, черт побери, постоянно и делали! Если у Фрейи вскакивал на носу прыщик, то виноват был, разумеется, Локи. Если у Браги была расстроена лютня, если Тор где-то посеял свою латную перчатку, если кто-то громко пукнул во время одной из речей Одина – десять к одному, что виноватым сочтут меня. У всех богов были свои личные чертоги. Я же так и застрял в сырой и мрачной комнатенке с выходом на задний двор; там даже водопровода не было, там постоянно гуляли сквозняки; и до всех главных залов черт знает как далеко было тащиться. У меня не было ни слуг, ни красивой одежды, ни какого бы то ни было положения в обществе. Никто не предложил мне показать окрестности или с кем-нибудь познакомить. Если угодно, можете считать меня мелочным, но я надеялся, что к новоиспеченному брату самого Одина в Асгарде все же отнесутся с должным уважением. Кстати сказать – и у вас еще будет возможность обратить на это внимание, – История умалчивает, что сталось с родными братьями Одина, Вили и Ве, упоминаемыми в мифах и легендах[35]. Возможно, их прах похоронен под плитами чьего-либо патио или развеян по ветру Девяти миров. Но это так, к слову. Меня же, кровного брата Одина, все мои новые «друзья» воспринимали со скрытой враждебностью – правда, у дам я все же пользовался большей благосклонностью. Ну я же не виноват, что дамы находят меня чертовски привлекательным! Почти все демоны привлекательны. И потом, в Асгарде и соревноваться-то в этом отношении было не с кем. Потные, волосатые воители, в которых не было ни капли лоска! Умелого обхождения с дамами они не знали и были уверены, что хорошо провести время – значит убить парочку великанов или вступить в единоборство со змеем, а потом, даже не умывшись и не приняв душ, слопать зажаренного на вертеле быка и полдюжины молочных поросят и начать голосить популярные песни. Естественно, дамы обращали внимание прежде всего на меня. И потом, я ведь всегда считался «плохим мальчиком», а женщины находят это чрезвычайно интересным! К тому же я был весьма красноречив, настоящий златоуст. Одна из горничных Фрейи, похоже, увлеклась мной всерьез. Ее звали Сигюн. Любовь у нее была какая-то чересчур спокойная, материнская. Впрочем, она была ласковая; глаза бедовые и очень неплохая фигура, которую она, к сожалению, тщательно скрывала под бесчисленными дурацкими одежками в цветочек. Моим чарам не смогла противиться даже жена Тора, Золотоволосая Сив. В отличие от ее мужа, я прежде всего предпочитал умную беседу и никогда не проявлял нелепого желания во что бы то ни стало немедленно продемонстрировать свою силу и под воздействием тестостерона вдребезги расколошматить первое, что попадется под руку. Сив мое обходительное отношение было явно приятно, а сама она была весьма соблазнительна, так что… Но вскоре я стал замечать, что вокруг меня то и дело возникает определенное напряжение. Я к этому времени уже достаточно давно знаком с Одином, однако по-прежнему был вынужден то и дело доказывать ему, что и я кое-что стою. Нет, он не тратил слов понапрасну и не пытался со мной объясниться или сделать мне выговор, но каждый раз, когда мы оставались наедине, в воздухе как бы повисал некий неприятный холодок, и я понимал, что вскоре Старик начнет закручивать гайки. Кроме того, у нас начались неприятности на Севере[36]: Народ Гор уже дважды нападал на нас – сперва они заняли нижние склоны той горы, на которой стоял Асгард, и разбили лагерь на плоском скалистом выступе, а затем стали оттуда забрасывать нас огромными камнями из гигантских катапульт. Это было их первым подобным выступлением. Мы знали, конечно, что жители гор – великолепные строители, что они высекают прямо в скальной породе настоящие дворцы, но нам никогда еще не доводилось видеть созданные ими военные машины и прочие хитроумные механизмы; и они никогда не собирались в столь несметных количествах, чтобы пойти на нас войной. Один, правда, предполагал, что у них, скорее всего, появился новый и весьма воинственный правитель, который, возможно, пребывает в союзе с Гулльвейг-Хейд и рассчитывает стать богом. Беспокойно вел себя и народ Льдов – это с ним часто бывало по весне; на опушку Железного леса с Севера уже прибыло довольно значительное войско. Сверху, из Асгарда, эта армия великанов была похожа на стаю волков, кружащих возле добычи и настороженно выжидающих удобного момента, чтобы напасть. Но Один понимал, что народ Льдов куда опасней, чем это может показаться. Многие его представители сохранили осколки рунической мудрости, выменянные у предателей-ванов, и мастерски умели менять обличье, частенько странствуя под видом волков, медведей или орлов. Великаны инея, правда, были не столь хорошо организованы, как великаны гор, да и жили они куда меньшими общинами и часто вели междоусобные войны. Но уж если великаны, в конце концов, решили на время забыть о соперничестве друг с другом, как это сделали и асы во время войны с ванами, тогда… Короче говоря, Один был всем этим весьма озабочен; и хотя ни одной из армий пока не удалось достигнуть стен Небесной цитадели, все же численность наших противников угрожающе росла. Главные военачальники Асгарда – Тор, Тюр и Фрейр – сумели довольно быстро уничтожить катапульты, построенные горными великанами, но враг и не подумал отступать. Во всяком случае, они отступили не так далеко, как мы рассчитывали – всего лишь снова на опушку Железного леса. Там они и оставались, почти полностью скрытые от наших глаз, что заставляло Одина проявлять еще большую осторожность. Для меня, впрочем, этот военно-политический кризис оказался вполне подходящим моментом, ибо теперь-то я как раз и мог продемонстрировать богам все свои достоинства. Требовался только подходящий повод. И он вскоре представился. Хеймдалль – который благодаря невероятно острому зрению сам себя назначил стражем богов – заметил вдали некого всадника, медленно приближавшегося к Асгарду. Народ Льдов лошадей никогда не использовал – на дальнем Севере лошади попросту не выживают, – а народ Гор в своем хозяйстве лошадей применял, хотя и не особенно часто. Впрочем, этот одинокий всадник опасным отнюдь не выглядел и явно не собирался на нас нападать. Во-первых, он ехал весьма неторопливо, а во-вторых, был одет, как неотесанный крестьянин с Нижних равнин. К тому же он не был ни вооружен, ни обременен какой-либо ношей; и ни его внешний вид, ни его аура не свидетельствовали о присутствии какого-либо волшебства. Да и приближался он к нам по равнине совершенно открыто и явно без опаски. Эта равнина носила название Идавёлль и в те дни представляла собой бесплодное пустынное поле, по которому разбросаны были обломки оборонительных сооружений асов, оставшиеся там со времен войны асов с ванами. Никто без конкретной цели это поле не пересекал – а если и пересекал, то обычно со злыми намерениями, так что боги все же с подозрением смотрели на этого всадника, уже приближавшегося к Радужному мосту. Тор, разумеется, хотел сперва нанести удар, а уж потом задавать вопросы. Тюр, который был еще менее гибок, чем Тор, тоже считал, что прежде нужно нанести удар, а потом… еще один удар. Так оно было бы надежней. Хеймдалль был уверен, что это, скорее всего, ловушка, а под скромным внешним видом незнакомца скрывается некий могущественный колдун. Бальдр, всегда старавшийся во всем видеть только хорошее, – а если ошибался, то выглядел таким несчастным, словно кто-то лично его предал, – заметил, что, на его взгляд, этот человек, возможно, несет нам весть о перемирии. И только Старик своего мнения вслух не высказал. Лишь быстро глянул на меня и жестом велел Хеймдаллю пропустить всадника. Через двадцать минут незнакомец уже стоял перед высоким троном Одина, а мы все столпились вокруг. Вблизи выяснилось, что незнакомец велик ростом, широкоплеч и массивен, в его густой шевелюре серебрилась седина, а сам он, как и его конь, отличается некоторой медлительностью движений. Имя свое он назвать отказался. Впрочем, в этом-то как раз не было ничего удивительного – имена, как и руны, исполнены магической силы, не всякому их откроешь. Он неторопливо оглядел зал, стены которого были сделаны из крепкого старинного дуба, затем обвел глазами всех нас. Судя по выражению его лица, увиденное произвело на него далеко не самое благоприятное впечатление. Наконец он заговорил: – Это, значит, и есть Асгард? Какая отвратительная работа! Его для вас что, пастух строил? Да на него дунуть хорошенько, он и развалится. – (При этих словах я подмигнул Хеймдаллю, который оскалил свои золотые зубы и зарычал.) – Ты что, спятил? – возмутился Тор. – Это же Асгард, обитель богов! Он выдержал многие десятилетия войны! – Ага, оно и видно, – заметил великан. – Дерево хорошо применять для временных поселений, тут оно очень даже годится, но если вам хочется стабильности, то лучше камня материала нет. Камню любая погода нипочем. Он невероятно прочен, чем и славится. За камнем будущее, попомните мои слова. И вкладывать средства следует именно в каменные строения. Один искоса глянул на незнакомца голубым немигающим глазом и спросил: – У нас здесь что, распродажа? Тот пожал плечами и сказал: – Я бы с удовольствием оказал вам любезность. Мог бы построить для вас крепость, у которой стены были бы такой высоты и толщины, что никто – ни великаны Севера и Гор, ни даже сам Лорд Сурт! – не смогли бы сквозь них пробиться. И это, кстати, было бы отличным помещением капитала. Звучало в высшей степени заманчиво. Я-то знал, как хочется Одину сохранить свой нынешний высокий статус. – Как быстро ты мог бы такую крепость построить? – поинтересовался Старик. – И что попросишь за работу? – О, мне потребуется всего месяцев восемнадцать! А работаю я всегда в одиночку и своими инструментами. – Но какова все-таки цена? – снова спросил Один. – Цена, конечно, немалая. Но цель, по-моему, того стоит. Один встал со своего высокого трона. Нам, стоявшим внизу, казалось, что сейчас в нем футов двадцать росту. – Но до начала работы ты должен представить мне подробную смету, – сказал он. (Именно так, собственно, хозяину и следует разговаривать с наемными рабочими-строителями!) Строитель усмехнулся. – Конечно. Значит, мы договорились? А мои условия таковы: вы отдадите мне в жены богиню Фрейю. А в придачу я хочу получить щиты Солнца и Луны. Фрейя считалась в Асгарде самой красивой из богинь. Волосы золотисто-рыжие, кожа, как сливки. Истинная богиня страсти. Ее хотели все – даже Один не устоял, – вот почему от подобного предложения боги моментально пришли в ярость (хотя – и это совсем не удивительно – богини были вполне готовы продолжать переговоры со строителем). Что же касается солнечных и лунных щитов, то они были созданы, когда Соль и Мани, небесные колесничие, получили свои обязанности. Выкованные в горниле самого Хаоса, укрепленные бесчисленными рунами и сильнейшей магией, эти щиты обеспечивали Соль и Мани защиту от слуг Сурта, посланных отыскать это волшебное сокровище и вернуть его в Хаос. Предать Фрейю, отдав ее замуж за какого-то великана, уже было нехорошо, но отказаться от щитов Солнца и Луны было равносильно тягчайшему бедствию. Мани, Луна, которая в данный момент бодрствовала и была свободна от своих обязанностей, стала еще бледней, чем обычно. Один, с сожалением улыбнувшись незнакомцу, покачал головой. – Извини, но так не пойдет. – Ты скоро об этом пожалеешь! – предупредил строитель. – Когда-нибудь Лорд Сурт непременно покинет свое царство, чтобы очистить Миры от тебя и тебе подобных, и вот тогда вам, ребята, непременно понадобятся каменные крепостные стены, иначе конец вашей обители. Один снова покачал головой: – Нет, ничего у нас с тобой не выйдет. По толпе собравшихся пробежал негромкий гул. Фрейя рыдала; Тор что-то кому-то доказывал; Хеймдалль скрипел золотыми зубами. А вот кое-кто из менее значительных богинь, похоже, пытался вновь оживить переговоры – ведь строитель, в общем, был прав: Асгард несомненно нуждался в защите, и доказательством тому были недавние вылазки северных армий. До сих пор ни народ Льдов, ни народ Гор особой организованностью не отличались, но где-то там, на бескрайних просторах Утгарда, скрывалась колдунья Гулльвейг-Хейд; она постоянно мутила воду, сплачивала вражеские силы, продавала свои руны тому, кто больше предложит, а это означало, что и великаны вскоре будут обладать всеми необходимыми магическими знаниями и умениями. И тогда асы окажутся перед серьезной угрозой. А уж если врагам удастся последнее – захватить Одина, единственного настоящего знатока военной стратегии, – тогда совсем беда. В итоге я не выдержал, сжалился над ними и сказал: – Хватит паниковать. У меня есть идея… Двадцать три пары глаз плюс единственный зрячий глаз Одина как по команде повернулись к Вашему Покорному Слуге. Мы предложили великану-строителю пока что накормить и напоить своего коня, и, как только он ушел, я объяснил им свой план. – По-моему, не следует отвергать это предложение только потому, что первоначальная цена показалась нам несколько неразумной, – заметил я. – Неразумной! – взвизгнула Фрейя. – Продать меня в жены какому-то… наемному работнику! Я пожал плечами и продолжил: – Асгарду необходимы каменные стены, а значит, нам следует согласиться на эти условия. Фрейя разразилась слезами и громогласными стенаниями, и я, протянув ей свой носовой платок, сказал: – Я считаю, что нам следует согласиться на его условия. Но вот получит ли он запрошенную цену – это вопрос другой. Хеймдалль, окинув меня презрительным взглядом, тут же заявил: – Мы не можем нарушать условия сделки! Мы все-таки боги и связаны своим словом. Так что платить нам придется. – А кто говорит, что мы собираемся нарушить условия сделки? – усмехнулся я. – Просто постараемся сделать так, чтобы те условия, которые мы ему поставим, станут для него невыполнимы. – Неужели ты предлагаешь его обмануть? – ужаснулся Бальдр, в ужасе тараща голубые глаза. Я усмехнулся. – Воспринимай эти меры как максимальное увеличение наших шансов на победу. Один немного подумал, потом спросил: – И что конкретно ты предлагаешь? – Шесть месяцев. С первого дня зимы до первого дня лета. Ни днем больше. И никакой дополнительной помощи. А когда он не сумеет в срок закончить постройку стен, мы объявим, что договор потерял законную силу, и по меньшей мере половина крепости достанется нам даром и без малейшего участия Девяти Миров. Боги переглянулись. Хеймдалль пожал плечами. По-моему, даже на Фрейю план произвел впечатление. Я улыбнулся Одину. – Разве ты не для этого меня в Асгард притащил? Разве не для того, чтобы я находил решение для неразрешимых проблем? – Пожалуй, да. – Ну, так доверься мне, – сказал я. – А уж я тебя не подведу. – Да уж лучше не надо, – грозно предупредил Один. После этого мне осталось лишь изложить мой, совершенно неосуществимый, план строителю. Но он, по-моему, воспринял его вполне спокойно. Возможно, я несколько недооценил его умственные способности. Он выслушал наши условия, покачал головой, еще раз посмотрел на богиню страсти и заявил: – Пусть я пупок себе надорву, но ради такого приза… Хорошо, я принимаю ваше предложение! – И он плюнул себе на ладонь, готовясь ударить с Одином по рукам и скрепить сделку. – Только давай сразу договоримся определенно, – предостерег его я. – Шесть месяцев и ни днем больше. И никаких тайных субдоговоров. Всю работу ты делаешь сам, хорошо? Собственными руками и без помощников. Строитель кивнул. – Договорились. В работе участвуем только я и мой конь, старый добрый Свадильфари. – И он потрепал своего огромного вороного жеребца по крутому боку – того самого, на котором он проехал по мосту Биврёст. Очень даже недурной конь, подумал я, но ничего особенного. – Хорошо, – сказал я ему, и мы пожали друг другу руки. И гонка со временем началась. Урок шестой. Конь и ловушка Никогда не доверяйте четвероногим млекопитающим. ЛокабреннаИ уже на следующий день с восходом солнца работа закипела. Сначала наш строитель втаскивал в гору из каменоломни уже имевшиеся каменные глыбы и обтесывал их; затем занялся вырубкой новых. Его конь Свадильфари оказался необычайно силен, и к концу первого месяца строитель с его помощью втащил наверх достаточно каменных блоков, чтобы начать складывать стены. Этот замечательный конь помогал хозяину втаскивать каменные блоки даже на растущую крепостную стену. Строитель воспроизвел в камне все деревянные чертоги Асгарда один за другим – и каждый из новых дворцов обрел мощные гранитные стены с округлыми арками и массивными дверными и оконными перемычками; в граните было так много вкраплений слюды, что на солнце он отливал ярким стальным блеском. Внутренние дворики были выложены каменной плиткой, стены украшали башенки, над пропастью повисли красивые парапеты и лесенки. Работа продвигалась с фантастической скоростью, и боги смотрели на это сначала с изумлением, а затем и с ужасом – особенно когда зима стала подходить к концу. Даже я слегка нервничал, видя, как быстро растут стены Асгарда; большинство строителей переоценивают свои возможности и соответственно называют меньшие сроки, чем те, что требуются для завершения работы; но в данном случае казалось, что полгода – срок, возможно, даже слишком щедрый. Но затянувшаяся зима была на нашей стороне, вдруг начались мощные снегопады. Однако проклятый строитель и его конь все продолжали втаскивать наверх каменные блоки. Ни метели, ни жгучий мороз на них, похоже, не действовали; слишком поздно мы начали подозревать, что и строитель, и его конь далеко не так просты, как нам показалось. Дни пролетали с головокружительной быстротой. На поле Идавёлль начал таять снег. У Идунн в саду расцвели подснежники. С тошнотворной регулярностью стали петь птицы. А стены Асгарда с каждым днем становились все выше, и крепость выглядела все более впечатляюще. Весна неотвратимо приближалась, и боги принялись дружно и абсолютно несправедливо обвинять меня в том, что работа продвигается чересчур быстро. Особенно злилась, естественно, Фрейя; в каждом разговоре со своими друзьями она не упускала возможности подчеркнуть, что такое могло случиться только потому, что асы поверили демону, а демонам, как известно, доверять нельзя. Мало того, она не раз высказывала предположение, что я, должно быть, пребываю в сговоре с этим строителем и мы вместе с ним стремимся осуществить свой предательский план в угоду Сурту, который только и думает о том, чтобы вернуть себе огонь Солнца и Луны и погрузить во мрак все Девять миров. Бальдр был, как всегда, на высоте: больше всего его волновала тема морали; он заявил, что боги должны дать Локи шанс, и спросил, глядя на меня, точно обиженный щенок, не испытываю ли я личной ответственности за происходящее. Остальные были куда менее деликатны и всячески тыкали меня носом в мои просчеты. Правда, прямого насилия ни один из них применить не решился – Один ясно дал понять, как он к этому отнесется; тем не менее, все недовольно фыркали и плевали в мою сторону, стоило мне пройти мимо, и даже сам Старик посматривал на меня негодующе, когда его подданные стали открыто говорить о том, что он завел себе сомнительного кровного братца, и судачить о тех причинах, по которым он ввел меня «в семью». А порой в одиноком голубом глазу Одина мелькал даже огонек расчетливости. Но и я уже не был так наивен, как прежде. Я прекрасно понимал, что Старику нужно поддержать свой авторитет. К чему строить вокруг Асгарда неприступную стену, если внутри крепости зреет мятеж? Хеймдалль был настроен особенно воинственно (к тому же он меня с самого начала возненавидел), и мне было ясно: стоит Старику проявить слабость, и Золоченый тут же подсуетится и займет его трон – молния и три раза мигнуть не успеет. – Тебе придется обозначить свою позицию, – сказал я Одину, когда стал приближаться крайний срок. – Созови собрание. Выступи. Призови их к порядку. Тебе необходимо восстановить дисциплину. Если ты сейчас дашь слабину, то власти тебе больше не видать. Надо отдать ему справедливость: он сразу понял, к чему я клоню. Из чего я заключил, что и его самого, скорее всего, одолевали те же неспокойные мысли. Впрочем, мои-то мысли были куда спокойней, ибо у меня уже созрел план, но пока что я держал его в тайне, желая достигнуть максимального драматического эффекта. О, я готовился устроить поистине убийственный спектакль! За день до наступления лета Старик созвал всех на совет. Внешняя стена крепости к этому времени была практически закончена – не достроены были только гигантские ворота, но массивная арка из серого необработанного камня была уже возведена. Еще одна поездка в каменоломни, и этого будет вполне достаточно, чтобы завершить работу, после чего строитель будет иметь полное право требовать обещанного вознаграждения. Итак, в тот вечер боги и богини собрались в чертогах Одина. Никто так и не захотел сесть рядом со мной (за исключением Бальдра, сочувствие которого было мне столь же неприятно, как и недоверие остальных), и я чувствовал себя несколько уязвленным из-за того, что асы так быстро утратили веру в мои способности. Не стану зря бахвалиться, но знаете, ребята, если когда-нибудь у меня не найдется никакого плана, пусть погаснут подземные огни и весь Хель замерзнет! И все же действовать нужно было осторожно. Прежде всего, я должен был вернуть Старику его авторитет среди богов. Я прекрасно понимал, что всегда буду в их стане аутсайдером, но, пока Один на моей стороне, я в безопасности. Так что я знал, с чего надо начинать. Собрание состоялось в новых чертогах Одина, и каждому хотелось высказаться от души. Старик позволил богам прежде выпустить пар, а сам помалкивал, наблюдая за ними своим зрячим глазом. Атмосфера быстро накалялась, а уж когда Тор стиснул свои волосатые кулачищи и злобно зарычал, мои ненадежные новые «друзья» как по команде уставились на меня, горя жаждой мести. – Такого никогда бы не произошло, – упрекнул Одина Фрейр, – если бы ты не слушал советов Локи. Один ничего не ответил; он даже бровью не пошевелил и продолжал безмолвно восседать на высоком троне. – Мы-то решили, что у него и впрямь есть какой-то план, – продолжал Фрейр, – а он проиграл и Солнце, и Луну, и Фрейю! – И он, повернувшись ко мне, выхватил свой волшебный меч. – Ну, а теперь что ты нам споешь, предатель? Говори: что делать с этим строителем? – По-моему, надо ему все-таки кровь пустить! – заявил Тор, делая шаг в мою сторону. Один сурово на него глянул: – Руки прочь. Никакого насилия в рядах моего народа. – Вот как? Ну а мой народ, ваны, подобных обещаний никогда не давал! – возмутился Фрейр. – Чистая правда, мы ничего такого не обещали! – поддержала брата Фрейя. – Я за предложение Тора. – Я тоже, – сказал Тюр. Услышав это, я невольно попятился, чувствуя, что атмосфера накалена до предела и вот-вот последует взрыв. По спине поползли противные мурашки, на висках и на шее выступил пот и потек за шиворот холодными ручейками. – Да ладно вам, ребята, – миролюбиво сказал я, – мы же все вместе обсуждали условия сделки, и вы с ними согласились, верно? Условия строителя были приняты всеми, и теперь… – Но именно ты разрешил ему использовать во время работы коня, – заметил Один. Я удивленно на него посмотрел. Наш Генерал высился рядом со мной, суровый и непреклонный, как Мировой ясень. Рука его в латной перчатке тяжко легла на мое плечо и крепко его сжала. Я сразу вспомнил, до чего на самом деле Старик силен, и взмолился: – Ну что ты в самом деле! Я же ни в чем не виноват! Фрейя, глядя на меня злобными и холодными, как у падальщика, глазами, прошипела: – Я хочу видеть, как он страдает! И слышать, как он визжит от боли! А потом я сделаю себе ожерелье из его зубов, которое стану надевать по особо торжественным случаям… Рука Одина еще сильнее стиснула мое плечо; теперь мне было уже по-настоящему больно. Я заскулил. Собственно, я сам же и создал эту ситуацию, но страх все-таки понемногу заползал в мою душу. – Клянусь, у меня есть план! – отчаянно завопил я. – Да уж, лучше тебе что-нибудь поскорей придумать, пока мы тебя живьем не изжарили! – пообещал Тор. Рука в латной перчатке так впилась в мою плоть, что я охнул и упал на колени. – Пожалуйста! Дайте мне шанс! – молил я. Рука Одина снова судорожно стиснула мое плечо, потом он, к моему огромному облегчению, несколько ослабил хватку и прогремел: – Хорошо, мы дадим тебе еще одну возможность все исправить. Так что ты уж постарайся. Но учти: если и на этот раз твой план не сработает, клянусь, что ты будешь подвергнут всем смертным мукам, какие только возможны в Девяти мирах! Я молча кивнул с пересохшим ртом. Я верил каждому его слову. Нет, Один все-таки был поистине великолепным актером! Затем, с трудом поднявшись на ноги и потирая ноющее плечо, я с легким, но вполне справедливым упреком сказал: – Я же говорил, что у меня есть план! Обещаю, что к завтрашнему вечеру сделка будет расторгнута; нам ничего не придется платить. И мы при этом не нарушим своих обещаний, и честь наша ничуть не пострадает. Боги только посмотрели на меня, цинично усмехаясь. Все – за исключением Идунн Целительницы, которая вообще была не от мира сего и доверяла всем, даже мне. С сочувствием и, пожалуй, еще более призывно, чем всегда, смотрела на меня только Сигюн, горничная Фрейи. Остальные что-то злобно бормотали себе под нос и бросали испепеляющие взгляды. Даже Бальдр отвернулся. Фрейя прямо-таки облила меня презрением. Хеймдалль страшно оскалил свои золотые зубы. А Тор прошипел, когда я проходил мимо: – Ну что ж, до завтра, юный демон. А завтра я наконец-то смогу дать тебе хорошего пинка под зад! Я послал ему воздушный поцелуй и вышел. Я знал, что опасность мне не грозит. В тот день, когда этот строитель-ковбой возьмет с собой Локи на прогулку верхом, случится невероятное: над Радужным мостом стаями полетят свиньи, и Лорд Сурт прибудет в Асгард к чаю с коробочкой пирожных в обличье прекрасной дамы, одетой в бальное платье из тафты, и запоет романсы восхитительным меццо-сопрано под аккомпанемент нашего Браги. Честно признаюсь на тот случай, если у вас, ребята, имеются какие-то сомнения: да, все это действительно мне по силам! На следующий день я, встав на заре, поспешил сделать из Асгарда ноги. Во всяком случае, так решили все те, кто сомневался в наличии у меня действенного плана. Между тем строитель со своим конем уже двинулись по равнине в сторону каменоломен. Поле Идавёлль еще кое-где было покрыто пятнами грязного, не успевшего растаять снега, но повсюду уже прорастала трава, а в воздухе отчетливо пахло весной. Звенели голоса птиц, распускались первые цветочки, сновали и суетились какие-то мелкие пушистые зверьки, и в глазах у вороного жеребца Свадильфари вновь вспыхнул тот огонь, которого всю зиму и заметно не было. Над ним сиял в солнечных лучах Асгард; в его гранитных стенах поблескивали вкрапления слюды. Крепость выглядела поистине великолепно: сверкающие крыши, башенки, галереи, сады, залитые солнцем балконы. Ни один из его двадцати четырех чертогов[37] не был похож на другие (и заметьте: у меня по-прежнему своего дома не было!), и каждый отражал потребности и вкусы того или иного бога или богини. Самый большой дворец был, разумеется, у Одина; он возвышался в туманной дымке над всеми остальными; а в парадном зале высился его трон, полускрытый скрещеньем радуг и, на мой взгляд, весьма напоминавший воронье гнездо. Оставались незавершенными лишь массивные крепостные ворота. Каменщик должен был вырубить еще максимум три дюжины каменных блоков и втащить их наверх – если честно, думал я, для него это задача на одно утро. Ничего удивительного, что он выглядел таким веселым и насвистывал сквозь зубы, вытаскивая инструмент. Но как только он приготовился вырубать последние каменные блоки, его черный жеребец вдруг поднял голову и заржал, увидев на противоположном краю каменоломни кобылу, причем очень хорошенькую – с длинной гривой, гладкими округлыми боками и призывно горящими глазами. Кобыла тоненько заржала в ответ, и Свадильфари, стряхнув с себя упряжь и не обращая ни малейшего внимания на сердитые окрики хозяина, сломя голову бросился к этой красотке, и они галопом помчались куда-то через все поле. Строитель был в ярости, но поделать ничего не мог. Он целый день гонялся за своим жеребцом от одной купы деревьев до другой, но ни одного каменного блока так и не вырубил. А Свадильфари и хорошенькая кобыла тем временем неспешно праздновали наступление весны. Плюнув на все, строитель попытался закончить ворота с помощью неиспользованных обломков гранита, но они плохо подходили для этой цели, и у него ничего не вышло. Жеребец не вернулся и к ночи. Строитель, вне себя от бешенства, точно ураган влетел в чертоги Одина и потребовал аудиенции. – Ты что, за дурака меня держишь? – орал он, стоя перед троном Всеотца. – Это ведь ты послал кобылу, чтобы она соблазнила моего жеребца! Ты пытался предательски нарушить условия нашей сделки! Один холодно на него глянул и покачал головой. – Нет. Ничего этого я не делал. А вот ты не сумел закончить строительство вовремя. И тем самым аннулировал сделку. Спиши это на непредвиденные расходы или недостаток опыта, и расстанемся дружески. Строитель огляделся – боги и богини молча смотрели на него со своих сверкающих тронов – и, прищурив темные глаза, пробормотал: – Кого-то здесь явно не хватает… А где тот рыжеволосый крысенок с лживыми глазами? Один пожал плечами. – Локи? Понятия не имею. – Бегает с моим конем, вот он где! – выкрикнул строитель, сжимая кулаки. – Я так и знал, что это не простая кобыла! Это было ясно по цветам ее ауры! Вы обманули меня, двуличные ублюдки! Огарки проклятые! Сукины дети! И он, открыв всем свое истинное обличье, бросился на Одина. «Строителем» оказался представитель одного из враждебных нам диких горных племен, огромный, тяжеловесный и смертельно опасный великан. Но и наш Тор не дремал; ему удалось мгновенно одолеть противника; одним-единственным ударом могучего кулака Громовержец раскроил великану череп. Удар был такой силы, что содрогнулся весь Асгард, однако новые каменные стены были прочны и устояли – не зря строитель это нам обещал. Мы наконец-то обрели настоящую цитадель – причем, если не считать недостроенных ворот, по сходной цене. Что же касается Вашего Покорного Слуги, то в Асгард я вернулся еще не скоро. И привел с собой жеребенка – весьма необычного, о восьми ногах и прелестного земляничного оттенка. Проходя по Радужному мосту, я послал Хеймдаллю воздушный поцелуй. Страж богов, мрачно на меня глядя, заявил: – До чего же все-таки ты отвратителен! Неужели и эту тварь ты породил[38]? Я одарил его самой очаровательной своей улыбкой и сообщил: – Я всего лишь прихватил с собой одного на племя. Кстати сказать, вскоре ты убедишься, что остальные с куда большей радостью отнесутся к моему возвращению. А что касается нашего Генерала… – и я ласково потрепал жеребенка по шее, – то Слейпнир – так зовут моего маленького восьминогого дружка – будет ему очень даже полезен. Он унаследовал волшебную силу своего отца-жеребца, а заодно и мою, и это позволит ему легко пересекать любое пространство на земле и на море, странствовать по всем мирам одновременно – ведь у него целых восемь ног! – и одним прыжком пересекать небосвод, быстрей, чем это делают Солнце или Луна. – Ловкий ты, сволочь! – проворчал Хеймдалль. Я только усмехнулся. И, взяв Слейпнира под уздцы, двинулся по мосту Биврёст домой, в Асгард. Урок седьмой. Волосы и красавица Никогда не доверяйте своим любовникам. ЛокабреннаПосле этого случая обитатели Асгарда более или менее приняли меня в свою среду. Я, впрочем, давно уже понял, что мне никогда не стать одним из них, таких популярных в народе. Но моя маленькая проделка с лошадьми сумела, наконец, растопить лед, и то злобное презрение, которым поливали меня в течение многих месяцев, сменилось чем-то вроде безмолвной терпимости. Я снова был обласкан Стариком, и, естественно, остальные боги тут же последовали его примеру, не считая Хеймдалля, разумеется (по-моему, я уже говорил, что он меня ненавидит?), и Фрейи, которая так и не простила мне, что я пообещал отдать ее замуж за какого-то горного великана. И все же отныне я обрел некую свободу действий и вполне определенную репутацию. Теперь все называли меня трикстером, то есть трюкачом, и прощали мои невинные шалости и проступки. Эгир стал приглашать меня к себе, и мы с ним вместе не раз выпивали. Его жена, ласково поглядывая на меня миндалевидными глазами, спрашивала, не хочу ли я научиться плавать. Бальдр великодушно предложил мне участвовать в соревнованиях по футболу между асами и ванами. Один повысил меня до ранга капитана; Браги писал обо мне баллады; а дамы до такой степени наслаждались моим обществом, что Фригг, жена Одина, всегда относившаяся ко мне по-матерински, то и дело заводила не слишком тактичные разговоры о том, что хорошо бы мне жениться, пока какой-нибудь ревнивый супруг не поймал меня и хорошенько не проучил. Возможно, именно угроза брачных уз и заставила меня нарушить границы приличий; а может, просто Хаос в моей крови восстал против неестественно жестких правил этого мира. Так или иначе, но уж Один-то должен был предвидеть подобное развитие событий. Вы же не пытаетесь растопить очаг у себя дома с помощью греческого огня, верно? Вряд ли можно рассчитывать, что греческий огонь так и останется в очаге. Вот и Тору следовало понять, что нельзя оставлять такую прелестницу, как его жена Сив, одну и покидать свой дом, когда ему вздумается, а ей предоставлять полную свободу действий и возможность самой о себе заботиться. Вот она и… Ну, хорошо, хорошо. Каюсь. Я был зол на Тора. Он чрезвычайно грубо вел себя по отношению ко мне во время той истории с крепостными стенами Асгарда, и я, вероятно подсознательно, постоянно искал возможность с ним за это поквитаться. К тому же у него была очень хорошенькая жена – Сив Золотоволосая, так ее у нас прозвали. Она считалась богиней красоты и плодородия и действительно была очень хороша собой, но, к сожалению, не слишком умна, да к тому же склонна к тщеславию, так что соблазнить ее ничего не стоило. В общем, я слегка за ней приударил, наплел ей всяких небылиц, и так, одно за другим… В общем, до поры до времени все было просто замечательно. Тор ночевал в своих личных покоях, находившихся довольно далеко от спальни Сив, так что репутации моей очередной возлюбленной ничто не грозило – но, увы, однажды Ваш Покорный Слуга решил (видимо, в приступе предрассветного безумия) ознаменовать свою победу захватом некого трофея. И самым подходящим трофеем ему показались волосы спящей Сив, золотым снопом рассыпавшиеся по подушке. Ну застрелите меня! Я взял и отрезал их. Справедливости ради скажу, что я был уверен: она легко сможет снова их отрастить или просто возьмет и временно изменит свой облик, как это делаю я. Но я ошибся. Да и откуда мне было знать такие вещи? По всей видимости, асы не были способны до такой степени менять свое обличье, как это умели делать ваны[39]. Но у богини плодородия, как оказалось, слишком многое было завязано на волосах, если можно так выразиться; собственно, в волосах-то и была заключена ее сила, а я, не зная об этом, одним взмахом ножа ограбил ее, лишив не только красы, но и внешнего облика истинной богини. Разумеется, в том не было моей вины – но, хорошенько подумав, я все же решил, что разумнее всего смыться, пока дама не проснулась. Волосы я так и оставил на подушке; может, она захочет сделать из них парик или шиньон? А может, мне удастся убедить ее, что случившееся стало трагическим результатом злоупотребления перекисью, с помощью которой она обесцвечивала волосы, чтобы затем придать им чудесный золотистый оттенок? Но я в любом случае был уверен, что Сив не осмелится рассказать Тору о нашей ночи любви. Ну, в этом отношении я оказался прав. Однако я не принял в расчет тот факт, что Тор, явившись домой после очередной поездки[40] и увидев, что его жена внезапно вздумала постричься «под эльфа» (лет за пятьсот до того, как эта стрижка войдет в моду), мгновенно – и совершенно несправедливо! – сделает вывод о том, что виноват во всем, скорее всего, Ваш Покорный Слуга. – А как у нас с презумпцией невиновности? – возмутился я, когда Тор бесцеремонно выволок меня из дома и швырнул к подножию трона Одина. Старик повернулся ко мне своим незрячим глазом, зато Сив, прикрывшая голову затейливым тюрбаном и устроившаяся с ним рядом, смотрела на меня во все глаза, и от ее испепеляющего взгляда, казалось, любые всходы даже на далеких полях тут же сгниют на корню. – Но это же просто шутка! – пролепетал я. Тор схватил меня за волосы и рывком заставил подняться. – Ах, шутка?! Я прикинул, не превратиться ли мне в греческий огонь, но на Торе, как всегда, были его несгораемые латные перчатки, а это означало, что даже такое обличье Вашего Покорного Слугу не спасет. – Кстати, вы не находите, что с такой прической Сив выглядит просто сногсшибательно? – спросил я, бросая на Сив призывные взгляды. Некоторым женщинам действительно очень к лицу короткая стрижка, но даже я не сумел бы заставить себя сказать вслух, что Сив из их числа. – Хорошо, я готов просить прощения. Я виноват, виноват! Что тут еще скажешь? Просто во мне иногда пробуждается Хаос. Вот я и захотел посмотреть, что получится, если… – Ну, теперь ты это узнал, – прорычал Тор, – и для начала я переломаю все твои жалкие кости. Одну за другой. Как тебе такая шутка? – Лучше бы ты все же так не шутил, – сказал я. – Я еще не очень хорошо умею справляться с такой вещью, как боль, а потому… – Так это даже лучше! – хмыкнул Тор. Я посмотрел на Одина. – Братец, пожалуйста… Один покачал головой и вздохнул. – А что, собственно, ты от меня-то хочешь? – сказал он. – Ты же волосы его жене отрезал! А значит, заслуживаешь наказания. Выбирай: или расплачивайся за совершенное преступление, или убирайся вон из Асгарда. Решай. Я сделал все, что мог, и умываю руки. – И ты способен вышвырнуть меня из Асгарда? – спросил я, потрясенный до глубины души. – Знаешь, что это означает? Ведь я уже не смогу вернуться в Хаос и буду совершенно беспомощен, если вдруг кому-то из горных великанов захочется отомстить мне за ту проделку с их сородичем, когда вы не захотели платить за построенную им крепость. Но Один только плечами пожал и повторил: – Выбирай. Ничего себе выбор! Я посмотрел на Тора. – Недостаточно моего искреннего извинения? – Только в том случае, если оно будет действительно искренним, – сказал Тор. – Впрочем, я тебе обещаю: ты так сильно почувствуешь свою вину, что не только от всего сердца попросишь прощения, но и… – И он замахнулся на меня кулаком. Я закрыл глаза… И тут меня осенило. – Погоди! – воскликнул я. – У меня появилась идея! Что скажешь, если у Сив вырастут новые волосы, еще более красивые, чем прежде? Сив что-то презрительно буркнула и заявила: – Я не ношу парики, если ты об этом! – Нет, я имею в виду вовсе не парик! – Я открыл глаза и посмотрел на нее. – Это будет просто накладка из длинных волос, сделанных из чистого золота, и эти волосы будут расти, как настоящие. И их не нужно будет ни завивать, ни укладывать, ни красить, ни… – Я волосы не крашу! – возмутилась Сив. – Пожалуй, я все-таки его стукну! – пробормотал Тор. – И позволишь, чтобы волосы твоей жены отрастали сто лет? Ну, если тебе хочется так долго ждать… Тор равнодушно пожал плечами, а вот Сив, как я заметил, мое предложение явно заинтриговало. Ей страшно хотелось вернуть прежнее обличье богини, и она прекрасно понимала: мимолетное удовлетворение от того, что ее муженек сейчас меня прикончит, не сможет компенсировать утрату волос. Она так остро глянула на меня, что ее взгляд мог краску со стены содрать, и положила руку Тору на плечо. – Прежде чем хорошенько его отколошматить, дорогой, давай все же послушаем, что он предлагает. Побить его всегда успеешь… Тор посмотрел на нее с сомнением, но меня все же отпустил и спросил: – Ну? – Я знаю одного мастера, – сказал я. – Он кузнец. И не просто кузнец, а настоящий гений, великолепно владеющий искусством обработки металлов, а также магией рун. Он способен мгновенно выковать для Сив целый сноп золотых волос. И, возможно, приложит к столь выгодному для него заказу еще несколько подарочков. Просто в знак расположения к богам. – Он, должно быть, твой близкий друг? – задумчиво спросил Один. – Э-э-э… не то чтобы друг… – сказал я. – Но думаю, что сумею убедить его нам помочь. Тут главное дело – обеспечить ему и его братьям верный стимул… – И ты действительно способен это обеспечить? – спросил Тор. Я усмехнулся. – Я и на многое другое способен! – заверил я его. – Я же Локи! Урок восьмой. Прошлое и настоящее Никогда не доверяйте мастерам своего дела. ЛокабреннаИтак, получив отсрочку смертного приговора, я пешком покинул Асгард и отправился на поиски того, кто спасет мою шкуру. Двалин – вот как его звали, и был он кузнецом, одним из сыновей Ивалди, и вместе с тремя братьями держал кузницу в пещерах Нижнего мира. Все они были подземными жителями, добывали золото в бесчисленных туннелях, и не было им равных в своем ремесле. Но для меня было гораздо важнее то, что они также являлись сводными братьями Идунн Целительницы, и я предполагал, что если я назовусь ее близким другом, цверги[41] наверняка будут обязаны сделать мне одолжение. География, как и история, подлежит циклическим изменениям. В те времена, например, Девять миров были существенно меньше, чем в наши дни, и не до такой степени подчинялись законам природы. Не верите? Взгляните на карты. И потом, у нас, естественно, имелись свои собственные способы для пересечения границ между мирами. Иной раз требовалось прибегнуть к рунам – например, руна Раедо, «странник», обеспечивает для этого немало возможностей, – а иной раз можно было просто пересечь границу пешком или перелететь через нее, если обладаешь достаточными навыками ориентации в воздушном пространстве. Я специально отправился в Нижний мир пешком, желая убедить богов в искренности моего раскаяния; но стоило мне покинуть пределы равнины Идавёлль и углубиться в Железный лес, как я стал искать возможность срезать путь. Через этот лес протекала река Гуннтра, связывающая Девять миров с первоначальным источником всех вод[42] и страной мрака, Нифльхеймом, где находятся Царство смерти, река Сновидений и Пандемониум. Ну, так далеко я, собственно, идти не собирался, но в Нижний мир мне спуститься пришлось: Подземный народ любит уединение. В общем, у меня ушел почти целый день на то, чтобы добраться до их вонючего «царства». Знаменитых кузнецов я нашел, естественно, у них в мастерской, размещавшейся глубоко под землей, в пещере. Сквозь трещины в стенах пещеры просвечивала кипящая лава – она, собственно, и служила единственным источником света, если не считать кузнечного горна. В моем исходном воплощении мне были бы нипочем и этот подземный жар, и эти ядовитые испарения, но мое человеческое тело к подобным испытаниям готово не было. Тем не менее, я подошел к кузнецам и, одарив всех четверых самой обаятельной из своих улыбок, сказал: – Приветствую вас, сыновья Ивалди, от имени всех богов Асгарда! Они дружно повернулись ко мне, освещенные мрачными отблесками пламени, пылавшего в горне. Сыновья Ивалди были удивительно похожи друг на друга: желтоватая, болезненного вида кожа, глубоко запавшие глаза, сутулые спины, опаленные постоянной работой с огнем и раскаленным металлом руки и лица. Подземный народ редко поднимается на поверхность земли. Солнечный свет режет им глаза. Они живут и работают в туннелях; они там спят, вдыхая отвратительные, вонючие испарения, и питаются червями, жуками и сороконожками; собственно, вся их жизнь заключена в изготовлении различных предметов из драгоценных камней и металлов, которые они добывают под землей. На мой взгляд, жизнью это назвать трудно. Ничего удивительного, что Идунн от них сбежала, прихватив молодильные яблоки, свадебный подарок ее отца. Когда глаза немного привыкли к полумраку, царившему в пещере, я увидел, что все стены в ней увешаны и уставлены чудными вещами, созданными этими великими мастерами. Там было очень много изделий из золота – всевозможные украшения, мечи, щиты и другое оружие; все было украшено тонкой чеканкой, все сверкало мягким блеском драгоценных камней, все хранилось в почти полной темноте. Некоторые изделия носили чисто декоративный характер: браслеты, кольца, венцы, причем некоторые были до такой степени изысканными и хитроумными, что просто с ума сойдешь, а некоторые наоборот, были, я бы сказал, поэтически просты. Находились там и предметы, из которых прямо-таки сочилось заключенное в них волшебство; их поверхность покрывала прихотливая и филигранная руническая вязь, и я мог лишь догадываться об их истинном предназначении. Я никогда не испытывал особой любви к золоту, но в мрачных чертогах Подземного народа во мне вдруг проснулась странная жадность, даже алчность; я смотрел на все эти прекрасные сверкающие вещи и думал об одном: как бы их присвоить. Должно быть, это отчасти было связано с заключенной в них магией, с той магией, которая пронизывает весь Нижний мир подобно жиле драгоценного металла. Эта магия делает мужчин алчными, а женщин бесчестными; и тех, и других она ослепляет ярким блеском порочных страстей. Длительное пребывание в этих местах способно свести человека с ума – он не выдержит золотого сияния этих вещей и их коварной магии, не выдержит просачивающихся в трещины ядовитых испарений. Да и мне надо было поскорее выбираться оттуда. Но прежде я должен был раздобыть для жены Тора золотые волосы. А если мне удастся убедить этих карликов прибавить к подарку Сив и еще кое-что… Я на шаг приблизился к цвергам и сказал: – Вам также шлет привет ваша сестра – Идунн Целительница, Идунн Прекрасная, Хранительница Золотых Яблок! Сыновья Ивалди дружно уставились на меня; их глаза, посверкивая, так и бегали в глубоких глазницах, точно жуки. Наконец Двалин шагнул вперед. Я немало о нем слышал и знал, что он хромает, потому что правая его ступня искалечена – это следствие неудачного стечения обстоятельств, о которых я, возможно, расскажу позднее (не то чтобы я сам был в этом замешан… ну, по крайней мере, если и замешан, то не так уж сильно). Я надеялся, что он не точит на меня зуб; впрочем, было бы еще лучше, если бы он вообще меня не узнал в новом-то обличье. – Приветствую тебя, Двалин, – сказал я, – а также всех твоих близких. Я принес вам из Асгарда замечательную весть. Ты и твои братья были признаны лучшими из всех мастеров Нижнего мира, и боги решили поручить вам некое весьма деликатное дело; если вы сумеете выполнить это задание, ваши имена будут прославлены в веках и станут известны во всех мирах. Всего лишь небольшое усилие с вашей стороны – и вы, сыновья Ивалди, разделите славу и великолепие с самим Асгардом, с Асгардом Золотым, с Асгардом Прекрасным, с Асгардом Вечным… – Ну, а нам-то какая от этого выгода? – прервал меня Двалин. – Вы же обретете всемирную славу, – широко улыбаясь, повторил я, – и сознание того, что вы самые-самые лучшие! Ведь именно поэтому Один из всех кузнецов Нижнего мира выбрал именно вас! Вот так их и ловят. Я это знал еще по старым временам. Подземных Червей ничем обычным подкупить нельзя; у них и так полно золота и всевозможных сокровищ. У них нет иных страстей, кроме собственного ремесла, но они очень честолюбивы. Я знал, что они будут не в силах противостоять брошенному им вызову и постараются доказать, что именно они – мастера наивысшего класса. – Что именно тебе нужно? – спросил Двалин. – А что у тебя есть? – в тон ему спросил я и улыбнулся. Подземному народу понадобилось не так уж много времени, чтобы подготовится к выполнению той задачи, которую я перед ними поставил. Я подробно разъяснил все насчет волос Сив – опустив, разумеется, причину их утраты, – и кузнецы дружно рассмеялись; надо сказать, смех этот звучал весьма мрачно. – И это все? – спросил Двалин. – Да такую ерунду любой ребенок сделает! Разве ж это вызов? – Мне также нужно, чтобы вы изготовили два особых подарка – для моего брата Одина, предводителя асов, и для Фрейра, предводителя ванов, – сказал я. Это с моей стороны был чисто политический шаг; Фрейр на самом деле был всего лишь одним из предводителей ванов, но весьма влиятельным. Оказывая ему особую любезность и предпочитая его другим могущественным богам – Хеймдаллю, например, – я определенным образом возвышал его в глазах почитателей. Если повезет, он это вспомнит, когда придет черед награждать меня; кроме того, он был братом Фрейи, которую мне необходимо было снова перетянуть на свою сторону. Двалин кивнул и вместе с братьями принялся за работу. Они работали слаженной командой, действуя четко и не без изящества. Один готовил к выплавке руду, второй чертил в воздухе руны, третий раздувал пламя в горне. Затем они стали ковать раскаленный металл, и один из них завершал работу, полируя каждый волос с помощью мягкой тряпицы. В дар Одину предназначалось волшебное копье; прямое, легкое, оно было поистине прекрасно, а его древко украшала резьба в виде целой цепочки рун. Это было действительно царское оружие, и я внутренне усмехнулся, когда представил себе, как будет удивлен и доволен Старик, получив его. – Это Гунгнир, – сказал Двалин. – Он не дает промаха в бою и всегда летит точно в цель. Благодаря ему твой брат станет неуязвимым, но он должен постоянно держать это копье при себе. Второй дар, предназначенный Фрейру, был больше похож на игрушку; это был крошечный хрупкий кораблик – я даже удивился, как это Двалин своими огромными загрубелыми ручищами сумел сотворить такое. Когда кораблик был готов, он с гордостью заявил: – Это Скидбладнир[43], величайший из кораблей. Он всегда имеет попутный ветер, никогда не собьется с курса и не утонет. А когда плавание завершено, его можно сделать совсем маленьким, сложить и сунуть в карман. – Двалин пропел какое-то заклинание, и кораблик сам собой свернулся, как лист бумаги, в несколько раз и стал размером с серебряный компас. Цверг сунул его мне в руку, и я искренне восхитился: – Прекрасно! – Я понимал, что такому подарку сын Ньёрда обрадуется больше всего. – А теперь все-таки сделай волосы для Сив, если тебе не трудно. И тогда сыновья Ивалди притащили золотой самородок, и один из них плавил золото в огне горна, второй мгновенно с помощью колесика превращал его в тончайшую нить, третий колдовал с помощью рун, а четвертый поистине соловьиным голосом выпевал заклинания, способные вдохнуть жизнь в золотые нити. Наконец, с волосами для Сив было покончено; они блестели, как редкостное украшение, и были тонкими и мягкими на ощупь, как шелк. – Но будут ли они расти? – с некоторым недоверием спросил я у Двалина. – Конечно, будут. Как только она приложит эти волосы к голове, они станут ее неотъемлемой частью. Ее золотые кудри станут еще прекрасней, чем прежде, и красотой она легко сможет соперничать даже с Фрейей. – Правда? – Я снова усмехнулся про себя: Фрейя весьма ревниво относилась к своему положению первой красавицы. Я решил, что эта мысль мне вполне может пригодиться впоследствии. В конце концов, у каждого есть слабости, а я поставил себе целью узнать их все. Слабость Двалина заключалась в том, что он чрезвычайно гордился собственной работой, и я, принимая три бесценных дара, не поскупился на похвалы, вознося его до небес. – Должен признаться, что я немного сомневался в тебе, – сказал я, собираясь уходить. – Я знал, что ты отличный мастер, но и предположить не мог, на что ты действительно способен. Ты и твои братья – поистине великие мастера, самые лучшие из всех мастеров Нижнего мира! Именно так я и скажу в Асгарде. Ну, немного лести никогда не повредит, решил я, а теперь, пожалуй, пора и домой, ведь добыча уже у меня в руках. Я повернулся, намереваясь начать подъем в Верхний мир. Я устал, как собака, и весь взмок из-за мерзких испарений и жарко горящего пламени; мне страшно хотелось как следует вымыться, но душа прямо-таки пела благодаря одержанной мною маленькой победе. Уж это-то послужит Одину отличным доказательством моей преданности и полезности! А самодовольный ублюдок Хеймдалль пусть прова… И вдруг путь мне преградила чья-то темная фигура. Оказалось, что это еще один подземный мастер по имени Брокк, который считался главным соперником Двалина. Больше всего он походил на коротконогого коренастого бульдога с выпученными глазами цвета черной смородины и ручищами толщиной с бревно. – Я слышал, ты просил Двалина кое-что для тебя сделать, – сказал он, глядя на меня из-под тяжелых бровей. Я согласно кивнул. – И ты остался доволен выполненной работой? – Более чем, – подтвердил я. – Двалин и его братья – превосходные мастера. Брокк оскалил зубы в неприятной усмешке. – Ты считаешь их «превосходными мастерами»? Тебе и твоим приятелям следовало бы сперва к нам заглянуть. Всем известно, что истинные короли Нижнего мира – это мы с братом. – Ну, сказать-то легче, чем сделать, – пожал я плечами. – Если ты хочешь доказать справедливость собственных слов, то сделай нечто лучшее, чем сумели сделать сыновья Ивалди. Иначе для Асгарда ты так и останешься просто любителем, а не профессионалом. Я понимаю: зря я поймал его на этот крючок. Но уж больно он действовал мне на нервы, и потом, я очень хотел поскорее оттуда выбраться. – Любителем? – переспросил он. – Я тебе покажу, кто здесь любитель! Заключим пари, Трикстер. Я сделаю для тебя три подарка и вместе с тобой отправлюсь в Асгард, вот там мы и посмотрим, чья работа лучше. Пусть решает ваш Генерал. В свою защиту я могу сказать лишь, что испарения Нижнего мира, должно быть, заставили мой разум помутиться. К тому же все это золото, вся эта магия… а теперь еще и возможность кое-что прихватить дополнительно, да еще даром… И потом, дети Хаоса никогда не могут устоять, если им предложено пари. – А почему бы и нет? Я готов, – сказал я, полагая, что принесу асам еще три подарка при минимальном риске со своей стороны. Да я был бы полным дураком, упустив такой шанс! – Итак, на что мы ставим? Брокк хмуро на меня посмотрел и буркнул: – Ты опорочил мое доброе имя. Теперь весь Нижний мир считает, что Двалин работает лучше, чем я. Я должен восстановить справедливость. – Каким образом? – Я ставлю свою работу против твоей головы. – И он крайне неприятно улыбнулся. – Вот как? И всего-то? – съязвил я, чувствуя себя неуютно. Эти художественные натуры могут порой проявлять чрезмерную настойчивость. И потом, хотелось бы знать, для чего ему моя голова? – Я прибью ее к полу, чтобы она не давала дверям закрываться, – сказал Брокк, словно прочитав мои мысли. – И тогда все, кто будет приходить ко мне в мастерскую, сразу поймут, что ждет того, кто осмеливается принижать мое мастерство. «Прелестно!» – подумал я. Но пари есть пари. – Согласен, – сказал я Брокку. – Но в таком случае тебе самому придется ее отрезать. Он снова улыбнулся – если этот жуткий оскал можно было назвать улыбкой. Зубы у него были желтые и острые, как обломки янтаря. – Уж я отрежу! – пообещал он. – Если тебе повезет, я буду орудовать ножом. А если нет… – Ладно, приступай к работе, – произнес я. Не самая удачная шутка, если честно. Но я был совершенно в себе уверен. У меня в рукаве было спрятано еще немало разных трюков, и потом, как только я попаду в Асгард и раздам принесенные подарки, глядя на всех невинными глазами, мне будет совершенно нечего бояться. Увы, эти рассуждения лишь доказывают, как сильно мы порой способны заблуждаться. Урок девятый. Молот и щипцы Никогда не доверяйте насекомым. ЛокабреннаМастерская Брокка была совсем не похожа на мастерскую Двалина и его братьев. Во-первых, у него был самый обычный горн, и он пользовался обычным топливом, а не жаром преисподней, как сыновья Ивалди. Во-вторых, в помощниках у Брокка был его брат Синдри, который выглядел разве что чуть лучше полоумного, хотя я все же надеялся, что кое-какие мозги у него все-таки есть. Никаких готовых вещей в этой мастерской выставлено напоказ не было – ни оружия, ни украшений; на полу лежала только груда исходного материала: руда, пустые мешки, звериные шкуры, куски дерева и какой-то мусор, пригодный скорее для тележки старьевщика, чем для студии тонкого мастера. А уж вонь там стояла просто жуткая: пахло застарелым потом, козлом, дымом, горелым маслом, серой… Трудно было представить, что в таком бедламе можно создать нечто путное. Однако в душе моей шевелились невнятные подозрения, которые только усилились, когда я немного понаблюдал за работой братьев. С первого взгляда они казались неловкими и медлительными, но вскоре я понял, что у Синдри весьма умелые руки, а Брокк еще и настоящий силач; особенно это было заметно, когда он работал с гигантскими мехами, раздувая огонь в горне. Пока я глядел на них, в голову мне пришла неожиданная идея. – Пожалуй, я выйду наружу, подышу воздухом, – сказал я. – Позовите, когда закончите. Я вышел в туннель и быстренько превратился в муху. Точнее, в овода. Быстрого, ловкого, надоедливого и очень больно кусающегося овода. Затем я незаметно влетел в кузню и, устроившись в темном уголке, стал смотреть, как Брокк выбирает золотой самородок и кидает его в раскаленную пасть горна. Синдри тем временем колдовал над огнем с помощью рун. Его манера показалась мне несколько эксцентричной, но действовал он быстро и эффективно, и я с любопытством смотрел, как этот кусок золота, вращаясь над горящими углями, начинает приобретать форму. – Давай, давай, Брокк! – подгонял брата Синдри. – Качай быстрей! Если золото раньше времени остынет… Брокк изо всех сил принялся раздувать гигантские мехи, а Синдри тонким и длинным пальцем с невероятной скоростью рисовал в воздухе руны. Я слегка занервничал. Кусок золота, словно висевший в воздухе между братьями-цвергами, быстро превращался в нечто прекрасное. Это выглядело впечатляюще. Я не стал больше ждать: с жужжанием подлетел к Брокку, по-прежнему качавшему мехи, и больно укусил его в руку. Он чертыхнулся, но даже не вздрогнул, и через несколько секунд изделие было завершено: это был чудесный золотой браслет, на поверхности которого виднелись сотни выгравированных рун. А я быстренько нырнул в туннель, вернул себе человеческий облик и оделся. Я успел вовремя: через минуту в туннель вышел Брокк и, увидев меня, показал мне золотой браслет. – Это Драупнир, – с усмешкой молвил он. – Мой подарок вашему Генералу. Каждую девятую ночь он будет рождать восемь точно таких же браслетов. Посчитай сам, Трикстер. Я только что создал для вашего народа источник бесконечного обогащения. Вполне царский подарок, тебе не кажется? – Неплохой, – пожал я плечами. – Но это копье делает Одина неуязвимым. Какой из даров он предпочтет, как ты думаешь? Брокк что-то сердито пробормотал себе под нос и снова исчез в мастерской. А я через некоторое время опять превратился в овода и последовал за ним. На этот раз из груды материалов Брокк выбрал свиную шкуру и самородок золота величиной с кулак; то и другое он бросил в огонь и вновь принялся раздувать мехи, пока его братец произносил названия рун, чертя их в воздухе, и руководил процессом. Вскоре из горна, из самого его золотистого нутра, стало вылезать нечто очень большое, злобно рычавшее, скалившее зубы и яростно сверкавшее глазами янтарного цвета. Я поспешно подлетел к Брокку и сильно ужалил его в шею. Он вскрикнул, но качать мехи не перестал. И через несколько мгновений Синдри извлек из очага гигантского золотого кабана, а я полетел обратно в туннель, превратился в человека и оделся. – Это Гуллинбурсти[44], – проговорил Брокк, демонстрируя результат их совместных трудов. – Он будет во-зить на спине Фрейра из одного конца небосвода в другой, освещая собою путь. Он произнес это с какой-то странной интонацией, которая мне совсем не понравилась, но я как ни в чем не бывало снова пожал плечами и сказал: – Неплохо. Но сыновья Ивалди уже подарили Фрейру господство над океаном. Кстати, вы не забыли о нашем Громовержце? Чтобы угодить Тору, вам придется приложить немало усилий. Сыновья Ивалди подарили ему жену, красота которой будет предметом зависти для всех женщин и источником страсти для всех мужчин. Можете вы с братом предложить нечто большее? Брокк гневно на меня глянул и, не сказав ни слова, ушел в мастерскую. Я же в обличье овода последовал за ним и стал смотреть, как он, все еще сердито сверкая глазами, выбирает в груде материалов кусок железной руды размером с собственную голову и бросает его в пылающий горн. Затем Синдри, как всегда, принялся с помощью рун придавать изделию форму, а Брокк стал качать мехи так усердно, что лицо его побагровело. Я уже догадался, что третий артефакт – это нечто совершенно уникальное. Интересно, что же это все-таки такое? Оружие? Похоже на то. Рождающийся на свет предмет имел форму руны Тхурис, и от него прямо-таки во все стороны разлетались искры магической энергии. Мне непременно нужно было сделать так, чтобы на этот раз изделие получилось с брачком. Я ринулся на Брокка и ужалил его в лицо, прямо между глазами, причем ужалил очень сильно, до крови. Брокк гневно взревел и взмахнул рукой, желая меня отогнать; в результате он на мгновение, на какую-то секунду, не больше, приостановил свою нелегкую работу, и Синдри тут же испуганно вскрикнул: – Нет! Нет! Не останавливайся! Брокк сразу удвоил усилия, но было поздно: оружие, уже начавшее обретать форму в горне, стало терять свою сущность. Синдри выругался и принялся с невероятной скоростью чертить в воздухе магические знаки, но мог ли он этим спасти столь тонкую работу? Вряд ли. Даже если ему и удастся что-то сделать, думал я, идеальным предмет уже не будет. Я улетел в туннель, вернул себе человеческое обличье (и одежду) и стал ждать, когда из мастерской появится Брокк. Он появился не сразу; из проделанной мною дырки у него во лбу все еще струилась кровь; в руках он держал нечто, завернутое в тряпицу. – Ну что? – спросил я. – Вот. – И Брокк развернул тряпицу. Это был боевой молот, очень тяжелый и страшный; от острия до кончика рукояти он был весь покрыт магическими рунами; рукоять, впрочем, была несколько коротковата, но это, на мой взгляд, было его единственным недостатком. Поистине великолепное оружие! И, безусловно, совершенно уникальное. Оно, конечно же, станет желанным для Громовержца. – Это Мьёлльнир, – прорычал Брокк и оскалился. – Величайший молот из всех, когда-либо выкованных. В руках Громовника он будет отлично защищать Асгард. Он всегда будет оставаться при Торе и станет служить ему верой и правдой; а если потребуется проявить скромность, молот сам сложится, как карманный нож, и… – Прошу прощения, – прервал его я. – Что значит «проявить скромность»? Мы ведь, кажется, о молоте говорим? Брокк снова оскалился, продемонстрировав ужасные зубы, и пояснил: – Тор, разумеется, любит свою жену, но на друзей впечатление лучше производить, неожиданно вытащив из кармана маленькую штучку, которая превратится в гигантский молот. И больше Тору уже ничего не потребуется. Я поморщился. Подземные Черви редко шутят, и шутки у них всегда какие-то грубые, неуклюжие. – Мы подумаем, на кого и как лучше производить впечатление, – сказал я. – Но, по-моему, у этого молота рукоять… э-э-э… немного коротковата. – Это не так уж важно, – недовольно проворчал Брокк. – Гораздо важнее то, что этим молотом можно сделать. Ну что, двинемся в путь? Мы с братом еще пари должны выиграть. И я повел их в Асгард. Урок десятый. Иголка и нитка Вообще-то, не доверяйте никому и никогда! ЛокабреннаКогда мы прибыли во дворец Одина, я чувствовал себя спокойно и уверенно. Сив с нетерпением ждала меня (на голове у нее по-прежнему красовался тюрбан); Тор стоял с нею рядом и был мрачен, как грозовая туча. Один наблюдал за происходящим, сидя на троне, и его зрячий глаз поблескивал в предвкушении очередного спектакля. Хеймдалль выглядел несколько разочарованным – наверное, он никак не ожидал, что я выполню обещание – да еще с таким успехом! – и вернусь назад. А богини – особенно Сигюн, которая строила мне глазки с тех пор, как я впервые появился в Асгарде, – смотрели на меня выжидающе и явно думали, смогу ли я еще раз уделить каждой хотя бы один денек. Брокк, при свете дня выглядевший (и пахнувший) еще более отвратительно, стоял рядом со мной со своими дарами – молот он засунул за пояс, а рычавшего золотого вепря Гуллинбурсти держал на цепи. – Это еще кто такой? – спросил Старик. Брокк объяснил, кто он, и сообщил о заключенном пари. Один удивленно поднял бровь и сказал: – Ну что ж, покажите нам эти дары, а уж мы постараемся оценить их по заслугам. Я пожал плечами. – Мне кажется, ты сочтешь… – но Один тут же меня прервал: – Погоди, Трикстер. Давай сначала посмотрим. Ладно. Я выложил свои дары, а Брокк – свои. После длительной паузы, показавшейся мне бесконечной, Один выдал свое суждение. – Сыновья Ивалди поработали на славу, – сказал он. – Их работа поистине замечательна. – Не правда ли? – Я подмигнул Сив, которая уже нацепила новые волосы. Двалин не обманул, пообещав, что искусственные волосы будут в точности совпадать по цвету с собственными волосами Сив, а заключенная в них магия полностью восстановит ее божественный облик. Она сердито на меня глянула, но была вынуждена признать, что все нормально. – А как насчет копья? – спросил я. – И этого серебряного компаса, который превращается в огромный корабль? Один кивнул и сказал: – Они хороши. Но ведь и у Брокка дары тоже замечательные. Особенно этот молот Мьёлльнир. – Как? Этот неуклюжий молот со слишком короткой рукоятью? Один холодно улыбнулся. – Верно, рукоять немного коротковата. Но все же молот просто восхитителен. Он производит куда более сильное впечатление, чем мое копье или магический меч Фрейра Потрошителя. А в руках Тора он и вовсе будет означать для нас конец оборонительных действий и переход к решительному наступлению. Тор, бережно положив Мьёлльнир на сгиб руки, поддержал Одина: – Совершенно с тобой согласен. Выигрывает Брокк. Один повернулся к другим богам: – А вы что думаете? Фрейр кивнул: – Я за Брокка. – Хеймдалль? – Выиграл Брокк. – Ньёрд? – Брокк. – Бальдр? Наш Золотой Мальчик печально вздохнул и промолвил: – О боги! Но если честно, то выиграл, боюсь, все-таки Брокк. Короче, все они, и асы, и ваны, один за другим заявили, что дары Брокка лучше. За исключением Сив, которая уже заплетала свои новые волосы в косы, Идунн, которая вообще оружие терпеть не могла, Браги, который уже трудился над моим посмертным гимном, и Сигюн, которая тревожно посматривала на меня, как мать на сына, и была готова в любую минуту в знак утешения ласково коснуться моего лба. Я был возмущен до глубины души. – Вы это серьезно? Один пожал плечами: – Извини. Но ты проиграл. В темных глазах Брокка вспыхнул нехороший огонек. – Я выиграл! – Верно, – согласился я. – Ты у нас самый лучший. А насчет того дурацкого пари… – Твоя голова принадлежит мне, – мгновенно прервал меня Брокк, вытаскивая из ножен здоровенный нож. – Давай я лучше отдам тебе долг золотом, а? Сколько моя голова весит, столько и отдам, – попытался предложить я, отступая на пару шагов. Но Брокк отказался. – Нет, не пойдет. Мне нужна твоя голова, чтобы любому, кто войдет в мою мастерскую, сразу стало ясно, как высоко я ценю собственную репутацию. – Но я готов удвоить цену или еще как-нибудь с тобой расплатиться, – неуверенно произнес я, отступая еще на шаг. Брокк усмехнулся, снова показав свои омерзительные зубы. – Соблазн велик… но нет. Я возьму только голову. – Ну, тогда попробуй меня поймать! – крикнул я и, превратившись в греческий огонь, мгновенно вылетел в окно, оставляя за собой дымный след. Но Тор оказался быстрее меня, и на нем, как всегда, были его огнеупорные перчатки. – Э нет, не уйдешь! Превращайся обратно, – приговаривал он, схватив меня огромной ручищей. Я вырывался, ругался, но, поняв, что мне не вырваться, все же вернул себе прежний облик. Только теперь я предстал перед высоким собранием абсолютно голый и весь покрытый сажей. Не самый лучший момент в жизни Вашего Покорного Слуги, если честно. Я снова воззвал к Старику: – Один, прошу тебя… – Нет, дорогой, пари есть пари. Ты проиграл, и я ничего не могу поделать, – ответил он. – Фрейр? Ньёрд? Ну, хоть кто-нибудь?.. Но, похоже, никто не собирался за меня заступаться. Мало того, мне показалось, что многие из этих бессердечных тварей тихо веселятся, видя мое отчаяние, а некоторые ублюдки и вовсе наслаждались в открытую! У Хеймдалля, например, глаза так и сияли, а Тюр уже и закуски притащил. Тор швырнул меня к ногам Брокка. Я чувствовал себя побежденным, истерзанным, покинутым всеми. Однако мой острый ум не изменил мне и в эту минуту. Я поднял руки вверх: – Ладно, сдаюсь. – И, услышав, как Сигюн испуганно охнула, пригласил: – Брокк, прошу! Брокк с готовностью взмахнул ножом и, схватив меня за волосы и заставив запрокинуть голову, приготовился вонзить страшный клинок в мое обнаженное горло. Но я успел остановить занесенную руку своего палача. – Э-э-э… Брок, погоди-ка минутку! По-моему, на кону стояла моя голова, не так ли? Брокк в замешательстве посмотрел на меня. – Ну да. – Так с какой стати ты мне горло собираешься перерезать? – возмущенно спросил я. – Ну, допустим, голова моя отныне принадлежит тебе, но ведь шею-то свою я тебе не обещал! О ней даже и разговору не было. Так что, если оставишь на моей шее хоть царапину, нашей сделке конец. Пари есть пари. А вы, господа, разве с этим не согласны? Брокк некоторое время молчал, переваривая мои возражения, потом пробурчал: – Но как же я голову-то?.. – Как хочешь, но шею не тронь, – твердо сказал я. – Так я же… – Ты сам так решил. Сам же на этом настаивал. – Но я же не могу снять с тебя голову, не тронув шеи! – Тем лучше для меня! – усмехнулся я. Брокк помрачнел. Я видел, что асы и ваны начинают улыбаться у него за спиной. Развеселился даже Тор, у которого чувство юмора вообще находилось в зачаточном состоянии. Затем Брокк повернулся к Одину. – Но это же несправедливо! Неужели ты позволишь ему выйти сухим из воды? – Извини, Брокк, – сказал Один. – Это пари ты сам предложил. Я тут ни при чем. – Лицо его казалось суровым, как гранит, но я чувствовал, что про себя он улыбается. Несколько мгновений Брокк тщетно пытался найти слова, чтобы выразить охватившее его возмущение. Кулаки его сжимались сами собой, он вздрагивал всем телом, а его и без того мрачное лицо прямо-таки потемнело от бешенства. Когда, наконец, он снова посмотрел на меня, его глаза сверкали, как угли в раскаленном горне. – Ты, значит, думаешь, что тебе удалось меня обхитрить? – прорычал он. – Ну что ж, Трикстер, хоть я и не могу отрезать тебе голову, не касаясь шеи, но сама-то голова отныне принадлежит мне, и я могу делать с ней, что хочу. Так что для начала я привнесу в твой облик кое-какие улучшения. – Да неужели? Ты, вероятно, хочешь сделать мне более эффектную стрижку? – спросил я с издевкой. Брокк покачал головой. – Нет, стрижка – это не ко мне. Зато я могу дать твоему болтливому хитрому языку отличный урок. И он вытащил из кармана толстенную иглу для сшивания кожи и длинный тонкий кожаный шнурок. – Ты что, шутишь? – спросил я, внутренне трепеща. Брокк усмехнулся. – Наверно, ты удивишься, – сказал он, – но мы, подземные жители, не так уж любим шутить, как тебе могло показаться. Эй, кто-нибудь, подержите ему голову! Держал меня Хеймдалль (ну, естественно, кто же еще! Причем Золоченый наверняка от души наслаждался!). А Брокк попросту зашил мне рот. Всего он сделал девять стежков, и каждый раз было так больно, словно в губы впивалась дюжина ос. Но гораздо больнее было слушать, как смеются боги. Да, они смеялись надо мной, мои так называемые друзья! Им было смешно, когда я выл от боли и пытался вырваться. Никто из них и пальцем не пошевелил, чтобы мне помочь, даже Один, который клялся любить меня, как родного брата! Впрочем, теперь-то нам известно, что с ними случилось впоследствии, не так ли? Но тогда они весело смеялись. Смеялись все – Браги, Ньёрд, Фрейр, Хёнир, Тор и даже этот ханжа Бальдр, который вечно пытается усидеть на двух стульях. В данный момент он, будучи полным слабаком, поддался влиянию старших богов. Их дружный хохот еще долго звучал у меня в ушах, когда я, забравшись в свою жалкую нору, распарывал грубый шов, завывая от ярости и боли. Именно тогда я и поклялся, что непременно отомщу им всем и прежде всего – моему «любящему» кровному брату Одину. Они мне сполна за все заплатят, заплатят кровью, твердил я себе. Губы зажили быстро. Боль прошла. Но шило Брокка было, видимо, наделено магической силой, а потому на моих губах остались неуничтожимые отметины. Девять аккуратных перекрестных шрамиков, которые со временем стали отливать серебром, но так до конца и не исчезли. С тех пор моя улыбка никогда уже не была такой искренней, как прежде, да и в душе моей завелось нечто вроде комка колючей проволоки, которая то и дело начинала шевелиться и бередить мои душевные раны. Никто из богов, впрочем, об этом даже не подозревал. Разве что Один, который часто поглядывал на меня с тревогой единственным зрячим глазом, но я прекрасно знал, что его моральные качества столь же сомнительны, как и мои собственные. А остальные боги, похоже, решили, что я обо всем позабыл. Но я и не думал забывать. «Хороша ложка к обеду» – кажется, так говорят люди. Да, я мог бы спасти все Девять Миров. Да, я мог бы предотвратить Рагнарёк. Но тогда моя «ложка к обеду» не понадобилась: эти боги, проявив неслыханное высокомерие и алчность, отчетливо дали мне понять, что я никогда не стану одним из них и они в моей помощи не нуждаются. Ну что ж, я прекрасно все понял. Я понял, что всегда был и буду одинок среди них. О да, в тот раз я отлично усвоил преподанный мне урок! Главное, никогда и никому не доверяйте. «Ничего, будет и на нашей улице праздник» – гласит старинная поговорка жителей Мидгарда. Праздник может быть и у каждой собаки, и у каждого бога; вот и я теперь стал мечтать о своем празднике – о том, как в один прекрасный день мы поменяемся ролями, и я буду смотреть свысока, как все они со слезами умоляют меня о помощи. И, самое главное, все понимали, что такой день непременно наступит. Перемены – вот то колесо, благодаря которому осуществляется движение вселенной, а значит, придет такое время, когда боги уподобятся воющим от ужаса псам, когда все то, что с таким усердием создавали, рухнет и превратится в прах. За власть всегда приходится платить высокую цену. Как говорится, чем выше поднимешься, тем больнее падать. А я как раз и собирался устроить им весьма болезненное падение с высокого пьедестала, а потом надеялся вволю посмеяться, любуясь тем, как они пытаются выкарабкаться из пропасти и каждый раз неизменно скатываются вниз. Но пока мой праздник еще не наступил, и я не стал торопиться; я мило улыбался им, насколько мне позволяли изуродованные шрамами губы, и ждал того дня, когда смогу, наконец, отомстить, когда они один за другим рухнут со своего пьедестала в бездонную пропасть. Книга вторая. Тень Вот на совет собрались асы, дали клятвы, Но клятвы все им суждено нарушить. Волшбу колдунья Гулльвейг сотворила — Давно уж это предсказал оракул. «Пророчество оракула». Урок первый. Золото Все мужчины слепы на один глаз, когда дело касается женщины. ЛокабреннаИ тогда я окончательно стал для них Локи Трикстером, презираемым, но все же бесценным; а свое презрение я отныне прятал под улыбкой, которая стала кривой из-за того, что губы мои были изуродованы шрамами[45]. Впрочем, как выяснилось, для женщин я отнюдь не стал менее привлекательным; милые дамы, похоже, находили мою кривоватую улыбку соблазнительной – но это так, к слову. Главное в том, что Хаос никогда и никого не прощает. А я при всем своем отступничестве по-прежнему оставался сыном Хаоса. Не правда ли, просто смешно, до чего быстро все способно перемениться? Каких-то девять стежков – и этого вполне достаточно, чтобы я понял очевидную истину: что бы я ни делал, как бы ни рисковал, как бы ни старался вписаться в их общество, но одним из них я никогда не стану. И у меня никогда не будет собственного дворца, и я никогда не обрету того уважения, которого, безусловно, заслуживаю. И я никогда не стану богом – всегда буду для них дворовым псом на цепи. О, в тот или иной критический момент мои способности, весьма вероятно, вполне смогут им пригодиться, но как только с сиюминутными сложностями будет покончено, Вашему Покорному Слуге придется снова вернуться в свою будку, и он не получит в награду даже маленького кусочка печенья. Я вам об этом толкую лишь для того, чтобы вы поняли, по какой причине я совершал те или иные поступки. Думаю, вы согласитесь: у меня попросту не было выбора; я вел себя так исключительно потому, что это был для меня единственный способ сохранить хотя бы какое-то уважение к себе. В чувстве мести есть некая особая чистота в отличие от всех прочих эмоций, которые обрушились на мою голову, когда Один затащил меня в свой мир. Зависть, ненависть, печаль, страх, угрызения совести, ощущение униженности – все это такие путаные, болезненные, а также, видимо, совершенно бессмысленные эмоции; но с тех пор, как я открыл для себя чувство мести, мне стало почти казаться, что я снова вернулся домой, в царство Хаоса. Домой… Видите, до какой степени они меня развратили? Они еще и ностальгией меня заразили, этим самым ядовитым из свойственных им человеческих чувств. А еще, возможно, жалостью к себе – особенно сильно я себя жалел, когда начинал думать, от чего мне пришлось отказаться, чтобы присоединиться к ним. Я ведь отказался и от своего исходного огненного обличья, и от своего законного места рядом с Суртом, и от своей хаотической инкарнации. Нечего было и думать, что Сурт понял бы меня или проявил хотя бы каплю сочувствия в связи с моим запоздалым раскаянием; впрочем, все подобные рассуждения – тоже следствие их пагубного влияния. Отсюда и моя жажда мести. Я жаждал отомстить отнюдь не ради примирения с Хаосом – тогда еще нет. Мне просто хотелось все это разрушить буквально до основания; пожалуй, это было тогда моим единственным желанием. А для начала, помнится, мне более всего хотелось найти тех, кто является врагом асов. Это было совершенно чистое и искреннее побуждение. Собственно, именно так поступила и Гулльвейг-Хейд в дни Зимней войны[46]. Вот и я тоже намеревался обрести убежище у ванов-ренегатов, предложив им в уплату свои умения. Увы, для этого я оказался слишком хорош. Моя слава далеко меня опередила. Во всех мирах меня знали как знаменитого Трикстера из компании богов; всем было известно, что это я добыл Одину его копье, Фрейру – корабль, а Тору – молот. Все знали историю о том, как благодаря мне в Асгарде были возведены каменные стены, а потом я обманул строителя, лишив его вознаграждения. На самом деле получалось, что я обманул всех – включая саму Смерть, – и в итоге никто не желал верить ни мне, ни моим деловым намерениям. И я решил пока не спешить и жить спокойно. Была ведь кое-какая выгода и от жизни в Асгарде. Еда была хороша, вина сколько угодно, а уж какой вид оттуда открывался! Самый лучший в Девяти мирах. Я понимал, что, если начну войну с асами, то всего этого сразу лишусь, и жить мне придется в убогом походном шатре или горной пещере. И никакой тебе Идунн, способной исцелить любые раны, и никакой возможности оставаться вечно молодым с помощью ее яблок. Состаришься, завшивеешь вконец и будешь с тоской смотреть вверх, на Асгард, вспоминая, что мог бы иметь все на свете… Нет, решил я. Мне это совсем ни к чему. Лучше жить как собака в Асгарде, чем как бог где-то еще. Так что пока есть смысл действовать тайно, по очереди подкапываясь под каждого из богов, сея меж ними разногласия, выискивая слабые места и постепенно разрушая их единство. А затем, когда власть богов зашатается и будет готова рухнуть… Вот тогда и последует взрыв. * * * Начал я с Фрейи. Причины особой для этого не было, просто она казалась мне самым слабым звеном в этой цепи. Один питал к ней слабость, и я надеялся, если мой план сработает, и ему нанести глубокую душевную рану. В данном случае для меня было очень важно, что наша богиня красоты и страсти нежной чрезвычайно тщеславна. Кроме того, она невероятно любила всякие цацки и после моих приключений среди кузнецов-цвергов часто расспрашивала меня о том, какие сокровища я у них видел; особенно ее, разумеется, интересовали украшения с драгоценными камнями. – Ну, расскажи что-нибудь еще, – просила она, лежа в изящной позе на обитой шелком кушетке и лакомясь фруктами, которые то и дело подносили ей служанки. Кстати, одной из служанок была та самая Сигюн, которая по-прежнему питала ко мне не просто интерес, но и более сильное чувство, которое, похоже, разгоралось тем сильней, чем меньше я на нее обращал внимания. По сравнению с Фрейей Сигюн, конечно, выглядела простушкой, и я догадывался, что Фрейя неспроста обзавелась подобной служанкой. Впрочем, сама-то богиня обладала поистине бесподобной внешностью: сливочная кожа, золотисто-рыжие волосы, а уж осанка и походка просто не поддавались описанию. Ее кошки[47] с янтарными глазами мурлыкали и льнули к ее ногам; казалось, даже воздух вокруг нее пропитан дивными ароматами. Никто – в том числе и я, скажу честно, – не смог бы до конца противостоять ее чарам; впрочем, я всегда предпочитал более дикий тип женщин, и потом, в данный момент на уме у меня были куда более важные вещи, чем романтические отношения с Фрейей. – Ну, – начал я и сунул в рот виноградину, – сыновьям Ивалди, может, и не присудили звания лучших мастеров всех Девяти миров – хотя я по-прежнему готов с этим спорить, – но они, несомненно, самые искусные ювелиры и золотых дел мастера. Я уверен, и ты бы с этим согласилась, если б увидела их работы своими глазами. Я говорю о золоте, Фрейя. Об ожерельях, браслетах и прочих изделиях из золота, которые сияют, как солнечный свет. И, помнится, была там одна особенно красивая штучка – дивное ожерелье, какого ты никогда в жизни не видела. Оно обхватывает шею, как стоячий воротник шириной примерно с твой большой палец, и сделано из мельчайших звеньев такой тонкой работы, что переливается, как живое, повторяя каждый изгиб женской шейки; и потом, оно так чудесно отражает свет, что делает цвет лица поистине идеальным… Фрейя сурово на меня глянула: – Идеальным? – Извини. Виноват. У тебя, разумеется, цвет лица и без того идеален. Мне было смешно. Как же легко Фрейя проглотила наживку и попалась на крючок! Теперь лишь вопрос времени, когда именно она вздумает отправиться в Нижний мир за этим ожерельем. Я стал осторожно наблюдать за нею. Ждать, как я и предполагал, пришлось недолго. Однажды утром она покинула Асгард – причем ушла пешком, не взяв ни своей колесницы, ни хотя бы кого-то из горничных себе в помощь. Фрейя быстро пересекла поле Идавёлль и углубилась в Железный лес. Я следовал за ней в обличье птицы, паря высоко в небе, и как только она в поисках сыновей Ивалди начала спускаться в Нижний мир, я превратился в блоху и упал прямо на пробор в ее волосах. Мне необходимо было выяснить, какого рода сделку она готова заключить с цвергами. Я хорошо помнил, что даже у меня, когда я впервые оказался у них в мастерской, голова пошла кругом – так много было там прекрасных изделий из золота. Ну а Фрейя, которая ради красивых безделушек жизни не пожалеет, наверняка попросту разум утратит, увидев это богатство. Так и случилось, хотя в пещере по-прежнему стояла невыносимая вонь и от горна исходил страшенный жар. Зато ожерелье, разложенное на выступе скалы, сверкало, как солнце, и я заметил, как расширились от изумления и восторга глаза Фрейи, как она безмолвно раскрывает рот, не в силах вымолвить ни слова, как невольно тянет руку, желая коснуться золотой вещицы… Сыновья Ивалди, казавшиеся лишь сгустками тьмы на фоне ярко-оранжевого свечения горна, смотрели на нее во все глаза. Я ведь уже говорил, что цверги всегда преклонялись перед красотой; но им еще не доводилось видеть никого, столь же прекрасного, как Фрейя. Настоящая богиня любви, истинное воплощение страсти. Я, кажется, упоминал, что даже Один, счастливо женатый на Фригг и отец троих сыновей[48], как известно, пускал слюни при виде красотки Фрейи, хоть и держал свои чувства в узде, старательно скрывая их ото всех. Впрочем, от Вашего Покорного Слуги ничего скрыть невозможно. Но сыновья Ивалди явно не умели владеть собой, как наш Старик. Их темные глаза прямо-таки светились во тьме; да что там, у них едва ли не капала слюна! Наконец вперед вышел Двалин. – Чему я обязан столь… – Сколько стоит это ожерелье? – быстро перебила его Фрейя. – Оно не продается, – пожал плечами Двалин. – Но я непременно хочу его иметь! – капризно заявила Фрейя. – Я вам золотом заплачу. Сколько пожелаете, столько и заплачу. И снова Двалин пожал плечами: – У меня и так золота более чем достаточно. – Но хоть чего-то тебе не хватает? Что-нибудь тебе наверняка нужно! – Фрейя улыбнулась самой сладкой своей улыбкой и ласково коснулась плеча Двалина. – И потом, я была бы просто счастлива, если бы это ожерелье стало моим! Разве ты не хочешь доставить мне удовольствие? Двалин кивнул – медленно-медленно, и его братья, словно желая его поддержать, шагнули ближе к нему. Я видел, как горят в темноте их голодные, полные вожделения глаза. – О да, удовольствие я тебе доставить очень даже хочу, – сказал Двалин, и улыбка Фрейи стала еще шире. Она протянула руку и коснулась ожерелья; вплетенные в золотые звенья самоцветы так и сияли волшебным светом, созданным магией рун. Ожерелье казалось живым – гибкое, легкое, как маленькая золотистая змейка. – Я подарю тебе ожерелье, – снова заговорил Двалин, – но в обмен на четыре ночи… удовольствия. – Что? – воскликнула Фрейя, и улыбка ее померкла. – По одной ночи на каждого из нас, – пояснил Двалин. – Ведь мы вместе делали это ожерелье. Второго такого на свете нет. Оно насквозь пропитано магией, так что красота той, что будет его носить, никогда не померкнет. Ничто и никогда не может причинить вреда этому ожерелью – а значит, не причинит вреда и тебе. Такова моя цена. Ну, что ты теперь скажешь? Фрейя до боли закусила губу, задумалась, и одинокая слезинка, вспыхнувшая золотым огнем в свете горна, медленно скатилась по ее щеке. – Всего четыре ночи наслаждений, – сказал Двалин, – и ожерелье навсегда станет твоим. О’кей. Я продолжал наблюдать. Что, собственно, в этом плохого? Зрелище что надо, такого и в царстве Хель не увидишь. Фрейя, конечно, – пустышка, это мне давно было известно, но до сих пор я все-таки до конца не верил, на какую низость она способна пойти ради побрякушек. Короче, ребята, она пошла на все и выполнила все, что от нее потребовали – и не раз, а целых четыре раза, с четырьмя неотесанными грубыми мужланами, которые много лет женщин даже не видели. Однако она получила то, что хотела; я собственными глазами видел, как сыновья Ивалди застегивали у нее на шейке драгоценное ожерелье; при этом они буквально истекали слюной от сладострастия, самодовольно ухмылялись и шарили своими узловатыми ручищами по всему ее телу. А потом Фрейя стрелой полетела домой, в Асгард, чтобы хорошенько отмыться. Я последовал за нею, проводил ее до самых дверей, прямиком направился к Одину и рассказал ему обо всем, что видел. Говорят: «Никогда не доверяй одноглазому». Однако вполне можно было бы сказать, что в тех случаях, когда дело касается женщины, все мужчины тут же слепнут на один глаз, да и зрячим глазом видят не так уж много. Когда я поведал Старику эту некрасивую историю, он гневно прищурил единственный глаз, но отчего-то не приказал мне немедленно замолчать. Похоже, его увлекло мое повествование. Да-да, знаю, я прекрасный рассказчик. И потом, подробности были столь пикантны… Но, когда я, наконец, умолк, Один все же дал выход гневу. Швырнув на пол кубок с вином, он спросил: – И зачем ты мне это рассказал? – Эй, ты уж не убивай гонца! – поспешно крикнул я. – Мне показалось, что тебе, возможно, интересно было бы знать, чем занимается прекрасная Фрейя. Только и всего. По-моему, тебе, предводителю асов, полезно знать, что наша богиня любви совокупляется с жалкими Червями. Между прочим, я ей на это разрешения не давал. И я ее не подбадривал. Фрейя – женщина взрослая и вполне способна отвечать за свои поступки. Я полагаю, она прекрасно понимала, что делает. Однако кое-кто может счесть, что подобные поступки Фрейи грозят опасностью и всем нам. И потом, по-моему, Фрейя, как и все остальные, обязана ставить тебя в известность, желая покинуть пределы Асгарда, не так ли? Я сказал, кое-кто, но я никого не называю поименно и никого не сужу. Хотя, по-моему, тебе следует все это знать. Один лишь глухо зарычал в ответ. А потом вдруг сказал: – Раздобудь мне это ожерелье. – Что? Я? – Ты это сумеешь. И не думай, что я не понимаю, в чем тут дело. Это расплата за Брокка и твой зашитый рот. Я посмотрел на него абсолютно невинными глазами и переспросил: – Расплата? Какая еще расплата? И с чего бы мне ее требовать? Ты же мой кровный брат, Один! Мы с тобой заключили договор. Неужели из-за какой-то дурацкой истории с Брокком… – Я широко улыбнулся – к этому времени мои губы практически зажили – и сказал: – Знаешь, я ведь почти забыл об этой маленькой неприятности. Тебе вовсе не нужно чувствовать себя виноватым. Хотя кое-кто может сказать, что последствия наших поступков порой все же нас настигают. «Как аукнется, так и откликнется» – кажется, так говорят в Мидгарде? Для подобных вещей должно существовать какое-то особое, поэтическое[49], определение. Впрочем, я непременно над этим подумаю на досуге. Рычание Одина стало менее угрожающим, и он вполне мирно повторил: – Раздобудь мне это ожерелье, Локи. – Хорошо, хорошо, я постараюсь. Я выждал, пока Фрейя уснет, и, вновь превратившись в блоху, проник в ее покои. Фрейя даже спать легла в новом ожерелье, хотя больше на ней, как я сразу заметил, ничего не было. Увы, она лежала на спине, так что застежка ожерелья оказалась от меня скрыта. Я вернулся в прежнее обличье – мне нужны были пальцы, – но застежку расстегнуть я так и не смог. Особенно долго торчать в спальне Фрейи и ждать, пока она сама повернется на бок, я не мог. Хотя меня и послал сюда сам Один, но если бы ваны поймали меня среди ночи у ее ложа, да к тому же совершенно голого (из-за бесконечных превращений, естественно), они попросту выпотрошили бы меня, как жалкую макрель. В общем, я снова превратился в блоху и укусил Фрейю за веко. Она вздохнула, повернулась на бок, и застежка ожерелья оказалась прямо передо мной. Вернув себе человеческий облик, я крайне осторожно расстегнул ожерелье и снял его. Затем прокрался к дверям, отпер их изнутри, послал спящей Фрейе поцелуй и собрался вернуться к Одину, который, пребывая в мрачном настроении, с нетерпением ожидал доказательств грязного предательства любовницы. Но стоило мне взять в руки свою одежду (которую я предусмотрительно оставил у дверей, когда менял обличье), как я заметил неподалеку чей-то темный силуэт. Это, конечно же, был Хеймдалль! Он вечно за всеми следил, вечно во все совал нос и, должно быть, со своего поста на Радужном мосту заметил мой след, ведущий в покои Фрейи. Он, разумеется, тут же выхватил магический меч, заколдованный руной Тир, – это был обманчиво легкий клинок, мерцавший в воздухе, подобно крылышку моли, и острый, как мой язык, и я поспешил заверить его: – Это совсем не то, что тебе могло показаться. Хеймдалль улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и кровожадно пообещал: – А вот сейчас и посмотрим, что нам расскажут твои потроха. Я мгновенно превратился в греческий огонь и попытался на бешеной скорости пронестись мимо него, но нечаянно уронил ожерелье. Хеймдалль воспользовался моим промедлением и тут же вызвал руну воды Логр, самым неприятным образом лишив меня возможности дышать. Разумеется, я был вынужден вернуться в человеческое обличье и, весь дрожа, промокший насквозь, предстал перед Хеймдаллем, так сказать, au naturel[50]. – Ты сам не знаешь, во что влез! – задыхаясь от возмущения, сказал я. – Между прочим, я действую по приказу Старика! Хеймдалль только рассмеялся в ответ. – Я и так знал, что ты великий лжец, – проговорил он, – но твоя наглость уж совсем ни в какие ворота не лезет! Как ты смеешь утверждать, что сам Генерал велел тебе вломиться в покои Фрейи?! Да зачем ему это? Я пожал плечами, поднял с пола ожерелье и сказал: – Хорошо, идем к нему. Сам спросишь. Говорят, что месть редко приносит удовлетворение. А я скажу, что нет ничего лучше исполненной мести. Хеймдалль втащил меня в чертоги Одина, зажав мою голову под мышкой, и с победоносным видом ретривера, принесшего хозяйские тапочки, швырнул к ногам Старика. Я был голый, мокрый, выпачканный сажей. – Этот жалкий хорек что-то вынюхивал в покоях Фрейи! – презрительно рявкнул Хеймдалль. – Я знаю, ты по какой-то причине находишь его забавным, однако… – Пошел вон, – спокойно прервал его Один. Такого Хеймдалль никак не ожидал. – Но, Всеотец… – смущенно продолжил он. – Я сказал, пошел вон! – прорычал Один. – Ты и так уже натворил достаточно. Кстати, если не хочешь еще сильнее опозорить Фрейю и ванов, держи рот на замке насчет того, что видел. Локи проявил куда больше верности, чем любой из вас. Еще раз только посмей его тронуть, глупая канарейка-переросток, и навсегда слетишь со своего привычного шестка. Ясно тебе? У Хеймдалля отвалилась челюсть. – Я не пони… – Пока, Золоченый, – усмехнулся я. – А ведь я, между прочим, тебя предупреждал! Хеймдалль так яростно скрипнул золотыми зубами, что искры посыпались, и убрался. – Принес ожерелье? – тут же повернулся ко мне Один. – Конечно. – Дай-ка взглянуть. Я ничем не выдал себя, хотя меня так и разбирал смех. Ну да, ну да, Старик явно питал слабость к Фрейе, несмотря на вполне устойчивый брак с Фригг. А Фрейе нравилось его соблазнять и поощрять – она, собственно, поощряла каждого своего поклонника, но для Одина приберегала особую, невинную, улыбку и старательно изображала этакий девичий трепет, стоило ему появиться поблизости. Такой любовник, разумеется, обеспечивал ей особый статус. А небольшая порция лести с ее стороны Всеотцу ничуть не вредила – он ведь тоже был падок на лесть. Я сделал вид, что с сожалением расстаюсь с добытым ожерельем. Впрочем, я не особенно притворялся: это чудесное украшение и впрямь было бесценным. Руны, соединявшие его бесчисленные тонкие звенья, сияли, точно пойманные в золотую паутину лучи звездного света, а самоцветы, вплетенные в узор, сверкали, как чистые женские слезы. – Что ты собираешься с ним делать? – спросил я. – Оставишь у себя? Сам станешь носить? Или ей вернешь? Один медленно покачал головой. У него за спиной вороны – Хугин и Мунин, физическое воплощение его мыслей[51], – щелкали клювами и гневно на меня посматривали. – Оставь меня. Мне нужно подумать, – сказал он. Я усмехнулся и быстренько удалился в свои покои, где и проспал сном младенца до самого утра. Сомневаюсь, правда, что самому Одину удалось уснуть хотя бы на минуту, но, с другой стороны, я именно этого и добивался. Итак, я проснулся навстречу утреннему солнцу, принял душ, побрился и как раз обдумывал, не позавтракать ли мне, когда до меня вдруг донесся невероятный шум. Он явно исходил из парадного зала Всеотца. Фрейя, по всей вероятности, обнаружила пропажу ожерелья, увидела, что двери в ее покои не заперты, и вполне справедливо рассудила, что тут не обошлось без Вашего Покорного Слуги. – Где мое ожерелье? – завопила она, когда я неторопливой походкой вошел в зал. Один, как всегда, восседал на своем высоченном троне; на плечах у него громоздились вороны. Лицо было, как у каменного изваяния. Изредка шевелились только «птички», сидевшие у него на плечах. Фрейя кинулась на меня с кулаками: – Ах ты, мерзавец! Как ты посмел ко мне вломиться? – Я не вламывался. Фрейя повернулась к Одину. – Он вломился ко мне и украл ожерелье! Как вор прокрался в мою спальню и снял с меня ожерелье, пока я спала. Я требую, чтобы ты его наказал. Больше всего на свете я хочу, чтобы он, наконец, умер! Но пусть прежде вернет ожерелье! – Какое ожерелье? Не это ли? – спросил Один, вытаскивая ожерелье из кармана. Фрейя вспыхнула. – Отдай! Он пожал плечами. – Хорошенькая безделушка. И что, дорого стоила? Она побледнела и гораздо тише повторила: – Сейчас же отдай. – Значит, четыре ночи? Неплохая сделка. – Голос Одина звучал спокойно и холодно. – Должен признать: тут сыновья Ивалди не промахнулись. Лицо Фрейи исказила злобная гримаса. – Ты мне не хозяин, Один! Не имеешь никакого права указывать, что мне делать, а чего не делать. Это ожерелье мое. Я за него заплатила. Вот и давай его сюда. Всеотец не отвечал. Он сидел совершенно неподвижно и казался высеченным из гранита. Только один из воронов, сидевших у него на плечах, нервно поскреб когтем свою черную голову. Фрейя заплакала. Она обладала умением лить слезы по собственному желанию и в любой нужный момент; ее золотистые слезы способны были растопить сердце даже самого сурового из мужчин. – Прошу тебя, – умоляющим тоном сказала она. – Я все сделаю, я на все готова… – О, в этом мы, насколько мне известно, уже успели убедиться, – заметил я. Один слегка улыбнулся. Нехорошая это была улыбка, но глупая Фрейя, должно быть, сочла ее признаком капитуляции. Она изящно оперлась о плечо Одина и заглянула ему в лицо, чуть приподняв длинные ресницы. – Я же твоя, – страстно шепнула она. – Если хочешь… Улыбка Одина превратилась в жуткий оскал. – О да, – сказал он, – я хочу тебя. Но руна, которую ты носишь, – руна Фе, – это не просто страсть к золоту. А потому я дам тебе новое обличье, Фрейя. Страсть – вещь обоюдоострая, как клинок. С одной стороны, это любовь. А с другой – грязная похоть. Преступная страсть способна привести человека к смерти и порой связана с жаждой крови и насилием. Отныне ты будешь распространять в Срединных мирах именно такую страсть; ты будешь натравливать людей друг на друга, будешь лгать, использовать свои чары во имя обмана и предательства, но даже и тогда люди будут поклоняться тебе. Даже истекая кровью, в свой предсмертный час они будут вожделеть тебя, и это вожделение сможет удовлетворить одна лишь Смерть. – А как же мое ожерелье? – упрямо спросила Фрейя. – Да, ожерелье… Я его тебе верну. Но ты больше никогда не сможешь его снять. Я хочу, чтобы ты носила его вечно, и пусть никто из нас никогда не забывает о том, что здесь произошло. – Ну и пусть! – сказала Фрейя. – Только ожерелье верни. И Один отдал ей ожерелье. Вот почему у богини любви два обличья: девушки, зрелой и прекрасной, как золотистый персик летним днем, и демона-стервятника, старой мерзкой карги, поистине восхитительной в своей безобразности, с руками по плечи в крови и злобно визжащей от неудовлетворенного желания. Урок второй. Яблоки Яблоко в день – и доктор не нужен. Иной раз перед взяткой и святой устоять не сможет. ЛокабреннаЭто была очень маленькая месть, но она, тем не менее, доставила мне огромное удовольствие. Я не собирался бросать богам вызов – просто хотелось вызвать в их рядах переполох, не возбуждая при этом излишних подозрений. Кстати, история с ожерельем уже успела многим из них попортить кровь – и ванам, и, естественно, самой Фрейе, и Хеймдаллю, ибо мне удалось-таки подорвать бесконечное доверие богов к нему; кроме того, немало неприятных минут пережила также Фригг, жена Одина, верность которой получила изрядный пинок, и, разумеется, пострадал сам Один, который оказался в роли классического старого дурака, потерявшего голову из-за хорошенькой девчонки. И что, как вы думаете, было здесь важнее всего? А то, что они сами навлекли на свою голову все эти неприятности. Я-то всего лишь сказал правду, а уж их собственная природа довершила остальное. Жадность, ненависть, ревность – все те разрушительные эмоции, которыми Один некогда заразил и меня, – слетелись, точно голуби на насест. Уверяю вас, все получилось просто замечательно. Но это было только начало. Закуска для аппетита, если угодно. В один прекрасный день я непременно заставлю их всех пасть к моим ногам и умолять о помощи, а я мог бы при этом одним пинком отшвырнуть их в сторону и, весело смеясь, смотреть, как они будут катиться вниз… Но всему свое время, сказал я себе. Чтобы разрушить стены вражеской крепости, нужна не одна пара камней. И у меня было сколько угодно времени, чтобы в итоге поставить Старика на колени. Я решил пока действовать осторожно и всякие незначительные подрывные действия осуществлять, будучи одним из них, пока не подвернется новая возможность. Ну а Один теперь считал, что мы с ним квиты, раз я сумел отплатить ему за Брокка и свой зашитый рот. Но время шло, и я понял, что та история с Фрейей подействовала на него сильнее, чем мне казалось вначале. Он стал невероятно мрачным и замкнутым. Он и раньше любил путешествовать, но теперь стал уезжать из Асгарда на восьминогом коне Слейпнире гораздо чаще, причем в одиночку, и зачастую пропадал несколько недель, а то и месяцев. Никто не догадывался, куда он ездит, но я знал, что он всегда предпочитает Мидгард, особенно Внутренние земли. Там он бродил невидимый или в неузнаваемом обличье и слушал, как люди рассказывают о нем всевозможные небылицы. Правда, большую часть этих историй он распространял сам, изображая странствующего скальда-сказителя, но, в общем, все истории о нем очень ему нравились, и ему было приятно, что люди именно так, поэтически, выражают свою преданность ему. Гораздо меньше ему нравилось то, что Тор был куда более популярен, во всяком случае, среди людей[52]. Я подозревал, что между отцом и сыном стали возникать трения; могучий богатырь Тор всегда был защитником Асгарда, и все же Один, по-моему, втайне был разочарован тем, что они с сыном такие разные. Что же касается его младшего сына, Бальдра… Фригг Бальдра просто обожала, а Один… ну, достаточно сказать, что, как только Бальдр оказывался поблизости, Один всегда находил предлог, чтобы куда-нибудь удалиться. И я догадывался, почему. В Одине таилась некая тьма, понять которую был способен один лишь я. Я видел, как эта тьма гнетет и мучает его, как она пожирает его изнутри. Но ничего не поделаешь. За то, чтобы быть богом, всегда приходится дорого платить. Установить Порядок и поддерживать его очень непросто в таком мире, где Хаос постоянно стремится возобновить свое владычество. А уютный маленький мирок Внутренних земель все же позволял Старику хотя бы на время ощутить покой и безопасность, потому-то он и бывал там так часто. Впрочем, он осмеливался посещать даже такие далекие и опасные царства, как владения народа Гор и народа Льдов, но даже это делал всегда втайне, всегда в ином обличье, и никому не говорил ни слова о том, куда он намерен направиться. Даже Фригг… даже мне. Между тем в Асгарде на какое-то время воцарился покой. Хеймдалль по-прежнему ненавидел меня, но как бы издали; в последний раз он пережил столь сильное унижение, что теперь опасался и рот лишний раз раскрыть. У Тора был его драгоценный молот, забавляться с которым ему никогда не надоедало. Браги учился играть на волынке. Бальдр вышивал себе нагрудное украшение, а Фрейр отправился совершать романтические подвиги. Но подробнее об этом потом. Важно то, что у Вашего Покорного Слуги появилось достаточно свободного времени, чтобы заняться исследованием соседних миров, и Один почему-то очень обрадовался подобной возможности сменить обстановку. Помните, о чем я вам только что говорил? Один всегда любил странствовать в одиночку. Но на этот раз, как ни странно, выразил желание иметь в качестве спутника Вашего Покорного Слугу. Я согласился, причем с огромным удовольствием; мне уже и самому не сиделось на месте. Все-таки есть определенная ограниченность в том, чего можно добиться, сидя в четырех стенах. Мне нужен был воздух. Мне нужно было пространство. Мне нужны были новые впечатления. Я наконец-то более-менее сжился со своим нынешним обличьем и с тем фактом, что на дурные запахи, боль, холод и некоторые отвратительные потребности моего физического тела значительно меньше обращаешь внимания, если получаешь некое удовольствие, а способность получать удовольствие у человеческого тела и души поистине неисчерпаема. Женщин и вкусную еду я уже испробовал – и обладал немалым аппетитом и к тому, и к другому, – но я догадывался, что во Внешних мирах, Утгарде, вполне может скрываться нечто значительно более интересное. И потом, раз уж я вознамерился свергнуть асов, мне надо было знать и их врагов. Как оказалось, кое с кем из них я познакомился, пожалуй, даже слишком близко – но об этом я расскажу чуть позже. В общем, когда Один предложил небольшое путешествие за пределы Асгарда, я с радостью согласился. В путь мы отправились втроем: Генерал, Хёнир и Ваш Покорный Слуга. Помните Хёнира Молчаливого? Это тот самый молодой человек, которого Один некогда послал вместе с Мимиром шпионить в стане ванов. Пустоголовый и нерешительный тип, который годится только для занятий спортом, а думать совсем не умеет. По сути дела, чистый балласт, одни расходы. Но мне кажется, именно поэтому Один и взял его с собой. А вот почему он взял меня? Мне, конечно, хотелось бы думать, что Старик ценит мое общество. Но, вполне возможно, он просто хотел быть уверен, что в его отсутствие я не натворю новых бед. Мы миновали мост Биврёст и вскоре оказались во Внутренних землях Мидгарда. Затем, для скорости воспользовавшись руной Раедо, двинулись дальше по тропам для верховой езды, стараясь избегать больших проезжих дорог, и, наконец, добрались до Северных земель. Север почему-то очень нравился Одину[53], но я лично находил, что там слишком холодно. Впрочем, тут виновата моя огненная натура. Так или иначе, вскоре мы оказались среди высоченных и темных гор с нависающими утесами и узкими долинами, где гуляли резкие, как бритва, ветры. Дальше лежало царство народа Льдов, тоже вызывавшее у Старика необъяснимую тягу. Возможно, у него там имелась любовница – наш Старичок весьма не дурак был на сторону сходить, – а может, он просто каких-то своих врагов выслеживал. Мы уже много дней были в пути и сильно устали. Один в основном мрачно помалкивал, зато Хёнир болтал без умолку – он обращал наше внимание на замечательные пейзажи или овец в поле; подробно рассказывал смешной сон, приснившийся ему прошлой ночью; рассуждал, скоро ли мы доберемся до места, подсчитывал, сколько лиг мы уже преодолели, и спрашивал, скоро ли обед… Один, разумеется, и коня с собой прихватил, но Слейпнир во время путешествия имел куда более скромное обличье: этот восьминогий жеребец, способный попирать копытами одновременно восемь из Девяти миров, выглядел теперь, как самый обыкновенный чалый с рыжинкой конь. И это означало, что верхом мы могли ехать только по очереди. Мне, например, это казалось попросту нерациональным, но Один требовал, чтобы мы ничем не выделялись, так что я, как и все, был вынужден терпеть это неудобство, надеясь, что Старик под конец оценит мое самопожертвование. Наши дорожные припасы давно подошли к концу, и есть нам хотелось все сильнее. Было ясно, что Один ни за что не захочет вернуться в Асгард на ланч, использовав Слейпнира в его истинном обличье. Так что нам пришлось выследить стадо диких быков, которые мирно паслись в одной из узких горных долин, и убить одного. Мы освежевали быка, разожгли костер и начали жарить мясо прямо на раскаленных углях. Один с удовольствием устроился на своем скатанном одеяле, раскурил трубочку (это была еще одна людская привычка, которую он приобрел во время странствий), а потом мечтательно сказал мне: – Видишь, какая здесь простая и ясная жизнь? И вокруг никого – только мы трое и этот костер, а над головой бескрайнее чистое небо… Я посмотрел вверх, и мне показалось, что небо ничем не отличается от того, которое мы видим из Асгарда. Но когда Один пребывает в поэтическом настроении, его лучше не задевать. – Ну что, мясо готово? – спросил Хёнир. Всеотец покачал головой: – Пока нет. Посиди пока. Послушай пение ветра. Разве не к тебе он взывает? Мне хотелось сказать, что ко мне взывает только мой бедный желудок, которому не терпится получить добрый кусок жареной говядины, но я так ничего и не сказал: передумал. Пришлось ждать. И ждали мы долго. И есть мне хотелось все сильнее и сильнее. Изо всех моих новых физических ощущений еда – и кушанья, и сам процесс их поглощения – была, пожалуй, одним из самых больших удовольствий, а вот голод, настоящий голод, был не по мне. Запах жарящегося мяса дразнил аппетит; рот то и дело наполнялся слюной; живот сводило от предвкушения вкусного жаркого. Вскоре мы не выдержали и, решив, что мясо, должно быть, уже готово, выкопали его из углей. Но мясо оказалось совершенно сырым. – Это еще что такое? – удивился я. – Ему давно пора изжариться! Один пожал плечами. – Ну и сунь его снова в угли. Наверное, нам просто показалось, что мы слишком долго ждем. Мы снова завалили мясо раскаленными угольями и стали ждать. Начинало темнеть. Ледяной туман, в течение дня державшийся ближе к вершинам гор, стал сползать по склонам в нашу долину. – Может, теперь оно уже готово? – жалобно спросил у меня Хёнир. – Я-то откуда знаю, черт побери! – рассердился я. – А давай снова проверим? По-моему, оно все-таки готово. Я согласился и раскопал угли. Мне, пожалуй, даже нравится бифштекс с кровью, и я был готов пообедать даже недожаренной говядиной. Но бычья нога осталась совершенно холодной, ее даже снаружи огнем ничуть не опалило. Я выругался и сказал: – Тут явно что-то не то! – Думаешь, кто-то против нас колдует? – спросил Хёнир. – А ты что думаешь? Мы огляделись и увидели прятавшегося среди ветвей гигантского орла, который внимательно за нами следил. С помощью Бьяркан, руны истинного видения, мы установили, что это отнюдь не обычная птица; да и глаза у нее поблескивали злобой и колдовством. Орел, заметив, что мы проявляем к нему внимание, расправил могучие крылья и хрипло крикнул. – Арк! Разделите со мной вашу трапезу, и мясо моментально поджарится. Мне было отлично видно, какая мощная магическая аура окружает эту птицу. Демон-падальщик, догадался я, или, возможно, кто-то из северных великанов, который в обличье орла решил облететь свои южные границы. Так или иначе, но мы-то находились не на своей территории, да и позиции наши были достаточно слабы. Мне показалось неразумным спорить с орлом. Мы вполне могли отдать ему то, что останется от нашего ужина, да и Хёнир поддержал: – По-моему, лучше с ним поделиться. Или ты не согласен? Мне кажется, что чем скорее мы отдадим ему его долю, тем скорей поедим сами. В конце концов, птицы не так уж много едят. Знаешь, у людей есть поговорка: «Ест, как птичка» – так говорят про тех, кто не страдает особым аппетитом. Один с нашими доводами согласился; он тоже считал, что мяса более чем достаточно, а какой-то орел вряд ли способен съесть половину быка. Но оказалось, что этот орел как раз способен съесть и целого быка. Едва мясо успело поджариться, как он сцапал обе задние ноги и крестец, оставив нам только грудинку, и унес свою долю на ближайший утес. Там он принялся рвать мясо клювом, шумно и с наслаждением поглощая пищу. Позвольте мне объяснить. Я действительно был очень голоден и страшно устал за целый день долгих, изматывающих странствий. Кроме того, я много часов подряд был вынужден выслушивать глупую болтовню Хёнира и окончательно замерз, ожидая, пока поджарится проклятое мясо. Короче, я пришел в бешенство, видя, как наш драгоценный ужин исчезает в брюхе огромной жадной птицы. Ну, пристрелите меня, но я действительно потерял терпение. Я поднял с земли толстую ветку, но орел, не замечая моих действий, продолжал жрать, разрывая куски полусырого мяса жуткими, окровавленными когтями. Покрепче ухватившись за ветку обеими руками, я раскрутил ее над головой и метнул в противную птицу. Попал! Но я тут же почувствовал, как по всему моему телу пробежала волна магии, меня подбросило, и руки мои словно прилипли к брошенной мною ветке, а она в свою очередь прилипла к боку орла. Светясь магическим светом, в воздухе вспыхнуло одновременно множество рун, и я понял, что был, по всей видимости, недостаточно благоразумен. – Что происходит? – задал очередной глупый вопрос Хёнир. Я даже отвечать ему не стал. Я тщетно пытался сменить обличье. Не знаю, что это была за магия, но она напрочь лишила меня способности превращаться. Я угодил в ловушку; я действительно влип, и проклятый орел, расправив могучие крылья, взлетел со скалистого выступа и вместе со мной стал кругами подниматься в небо. – Эй! – заорал я. – Эй! Отпусти меня! Сейчас же верни меня на землю! Но орел, не отвечая, продолжал подниматься все выше и выше, а потом резко свернул и направился к крутому склону какой-то горы. Его огромные крылья плавно рассекали воздух, а я, совершенно беспомощный, болтался под брюхом птицы. Крошечные фигурки Одина и Хёнира далеко внизу уже почти скрылись в клубах тумана. Мне стало страшно. – Ну, извини, пожалуйста! Зря я бросил в тебя палку! – крикнул я орлу. Птица не отвечала, а меня уже начинала терзать мучительная боль в вытянутых руках. – Я же просто пошутил, – снова заговорил я. – Пожалуйста, опусти меня на землю и доедай свой обед. Можешь даже и мою долю забрать, если хочешь. Орел по-прежнему молчал, продолжая полет и под углом спускаясь к каменистой осыпи на щеке горы. Земля приближалась с огромной скоростью, и я приготовился к жесткой посадке. Но приземляться орел не стал. Вместо этого он резко нырнул вниз и с силой проволок меня по осыпи. Мои руки были по-прежнему вморожены в ветку, и вырваться я не мог, так что пересчитал собственным телом все камни и валуны, подпрыгивая на них, как детские санки на горке. И снова возникла эта штука, которую люди называют болью. Скажу честно: я не поклонник таких вещей. Боль была такая, что я взвыл и задергался с новой силой, умоляя освободить меня, но проклятый орел продолжал водить моим телом по каменистому склону, как по клавишам ксилофона, ломая мне ребра и обдирая кожу на спине. – Но почему ты выбрал именно меня? Что я такого сделал? Орел, не отвечая, продолжал деловито таскать меня туда-сюда по камням – сначала вниз по всей длине каменистой осыпи, затем вверх по узкой расщелине, где острые выступы в клочья рвали мою плоть. А в довершение всего он протащил меня сквозь ветви деревьев, которых там росло немало, и в результате от моего тела вообще мало что осталось. Теперь я уже верещал во весь голос, умоляя о снисхождении. Камни и ветви деревьев сорвали с меня остатки одежды, сапоги свалились еще в воздухе; я был весь изранен, и мои раны сильно кровоточили. У меня было ощущение, словно дюжина бравых молодцов сперва от души измолотили мое тело дубинками, а затем повесили проветриться, предварительно выколотив из меня оставшуюся пыль, точно из старого ковра. – Прошу тебя! – умолял я. – Я все что угодно сделаю! И тут орел, наконец, заговорил: – Арк. Правда, сделаешь? – Клянусь! – Арк. – Его человеческая речь была похожа на орлиный клекот – она звучала так же резко и сухо. – Тогда поклянись, что доставишь ко мне Идунн вместе с ее золотыми яблоками, и я тебя отпущу. – Идунн? – Увы, я слишком поздно заметил ловушку. – Идунн. И ее золотые яблоки! Арк. Я запротестовал: – Но как же мне это сделать? Ведь Идунн никогда не покидает Асгарда. Да и Браги от нее ни на шаг не отходит. Она же… О, боги! Ну зачем же так?! Уж в этом-то никакой необходимости не было!!! Орел почти насадил мое несчастное тело на верхушку молодого тополя, и его острые ветки вонзились как раз в то место, которое даже у богов чрезвычайно уязвимо. – Прошу, придумай для меня какое-нибудь другое задание! – взмолился я, когда ко мне, наконец, вернулся дар речи. – Твое первое требование выполнить просто невозможно! – Арк. А ты постарайся, – сказал орел, присматриваясь к очередной каменистой осыпи. – Если, конечно, не хочешь еще разок хорошенько проехаться по камушкам. От ужаса у меня даже горло пересохло. Я судорожно сглотнул и прохрипел: – Ладно, я постараюсь что-нибудь придумать. – Не просто придумать, но и выполнить. Ты должен дать мне слово, – сказал орел. – Поклянись связующей клятвой. – И он взвился в небо, а затем стрелой полетел к земле и даже крылья сложил, чтобы еще увеличить скорость. Я в ужасе зажмурился и крикнул: – Хорошо, хорошо! Клянусь! Орел снова раскрыл крылья и, паря над землею, потребовал: – Поклянись своим именем. Своим истинным именем! – А может, не надо? Неужели это так необходимо? – Да! Ну, расстреляйте меня. Я поклялся. А что мне еще оставалось? Птица тут же сменила траекторию полета, несколько расширив ее, и мы стали медленно, как бы лениво, спускаться. Приземлились мы в какой-то горной долине милях в тридцати от места, где находились Один с Хёниром. Почувствовав, что мои руки, примерзшие вместе с веткой к боку орла, наконец-то свободны, я рухнул вниз и, пролетев последнюю дюжину футов, больно ударился о землю и остался лежать там, где и упал, до предела измученный и истерзанный. – Не забывай, ты поклялся своим именем! – грозно напомнил орел. – Мне нужны Идунн и ее молодильные яблоки. Я швырнул в него камнем. Но и это движение вызвало в моем теле ужасную боль. Разумеется, я в него не попал. Орел засмеялся и полетел прочь; надо сказать, смех у него был на редкость противный – хриплый, скрежещущий, как ржавое железо. Он прекрасно понимал, что я не смогу нарушить клятву: мое истинное имя заставит меня подчиниться любым его требованиям. И потом, сил у меня совсем не осталось – никаких; я не мог ни сменить обличье, ни запустить в улетающего орла какой-нибудь убийственной руной, ни хотя бы вызвать руну Бьяркан, чтобы определить, кто же он на самом деле, мой похититель. Я лежал на земле, совершенно беспомощный, похожий на выброшенную на берег медузу, и довольно долго не мог найти в себе сил даже для того, чтобы просто подняться на ноги; затем я с огромным трудом все же заставил себя это сделать и медленно двинулся в обратный путь. Идти было далеко, и когда я, наконец, добрался до нашей стоянки, уже рассветало. Я шел почти всю ночь, умирая от голода, весь израненный, хромая на обе ноги. Оказалось – хотя утешения в том было мало, – что мои спутники тоже провели бессонную ночь. Особенно усталый вид был у Одина. Дурак Хёнир, впрочем, был свеж, как утренняя роса, и болтал без умолку. Увидев меня, он на минуту замолк, а потом воскликнул: – Локи! Что с тобой случилось? – Ничего, – буркнул я. – А по-моему, что-то все же случилось, – не унимался Хёнир. – Неужели и тебе, Один, кажется, что с Локи ничего не случилось? Мне думается, он немного не в себе. Да нет, я совершенно в этом уверен! Он выглядит просто ужасно. Ты только посмотри на него: верно ведь, он просто ужасно выглядит? – Заткнись, Хёнир, – оборвал это верещание Один и наконец-то вернул Слейпниру его первоначальный облик, чтобы могучий конь мог отвезти нас троих обратно в цивилизованный мир. Прибыв в Небесную цитадель и держась на ногах исключительно за счет мрачного настроения и силы воли, я для начала съел трех жареных цыплят, затем пирог с бараниной, затем жареную говяжью ногу, затем целого лосося, закусил четырьмя дюжинами тартинок с джемом, которые Сигюн оставила остывать на кухонном столе, выпил три бутылки вина и лег спать. Проспал я ровно сорок восемь часов. Проснувшись и почувствовав себя значительно бодрее, хоть и не совсем еще пришедшим в себя, я принял горячий душ, побрился, оделся и отправился на поиски Идунн. Я нашел ее в саду. Она что-то тихонько напевала себе под нос, ступая босыми ногами по росистой траве, и в ее светлые волосы были вплетены ромашки. Корзинка с молодильными яблоками была, разумеется, при ней – наша Идунн готова в любой момент применить это спасительное средство. – Господи, Локи, что с тобой? Ты выглядишь просто ужасно! Ты что, подрался? Или сражался с кем-то? Не могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Полагаю, всем известно, что я не большой любитель прогуливаться по садам. И потом, Идунн была права: я действительно выглядел ужасно. Мне здорово досталось, и даже после столь долгого сна я совсем не походил на Бальдра Прекрасного. – Я попал в неприятную историю на Севере, – сказал я Идунн. – Но, вообще-то, я заглянул к тебе вовсе не для того, чтобы жаловаться. Представь: я видел в лесу дерево, на котором росли точно такие же яблоки, как твои! – Как мои? – удивилась Идунн. – Правда? – В точности такие же! – подтвердил я. – А ты не захватил с собой хотя бы несколько штук? – К сожалению, нет. Мне в это время как раз пришлось в одиночку сражаться с гигантским орлом, который вздумал напасть на наш лагерь. И только потом, когда я, хромая и весь израненный, вернулся к своим спутникам, я вспомнил о тебе и подумал: а ведь наша Идунн наверняка захочет сама это дерево увидеть! Вдруг и те золотые яблоки окажутся молодильными? По-моему, это непременно надо проверить. Вот почему я сразу пошел к тебе. Идунн отрезала мне ломтик своего волшебного яблока. – Съешь, и тебе сразу станет лучше. И это была чистая правда. О молодильных яблоках Идунн знали все в Девяти мирах. Она получила их в качестве свадебного подарка от семейства Ивалди. А когда они с Браги перебрались в Асгард, она постоянно лечила с помощью яблок богов, даря им вечную молодость (что было приятным дополнением к статусу бога). Кроме того, эти плоды действовали и как некое универсальное тонизирующее средство, и как лекарство от большей части недугов – от бородавок до сифилиса; они также способны были исцелить почти любые ранения, кроме безнадежно смертельных. Стоило мне проглотить маленький кусочек яблока, и мои порезы и ссадины моментально зажили, боль, терзавшая все тело, исчезла, а магические силы полностью восстановились. – Спасибо, – от всей души поблагодарил я Идунн. – Ты меня просто спасла. Ну, так что насчет того дерева? Глаза Идунн были невинны, как летнее небо, когда она спросила, глядя на меня: – Но ведь, наверное, сначала нужно обо всем рассказать Браги? Или Одину? Уж Один-то наверняка знает, как лучше поступить. – Неужели ты хочешь всем все рассказать и всех разочаровать, если яблоки окажутся не такими, как твои? Нет уж, давай лучше сами туда отправимся и проверим, как они действуют. И если мое первое впечатление окажется правильным, тогда мы все вместе столь добрую новость и отпразднуем. Я уже говорил, что Идунн – сама невинность. Она не почувствовала ни малейшего подвоха, никакой угрозы или опасности. Зато я считал себя последним мерзавцем, соблазняющим котеночка – но, с другой стороны, я уже столько раз подвергался смертельному риску, что в данный момент бросать кому-то вызов мне хотелось меньше всего. Я заслонил нас с Идунн руной Йир, чтобы Хеймдалль со своего наблюдательного поста на Радужном мосту нас не заметил, и быстренько доставил ее на равнины Центрального Мидгарда. Это, кстати, было непросто – по пути она то и дело останавливалась, нюхала каждый цветочек и слушала пение каждой птички, – разумеется, в конце концов враг сам нас обнаружил. По-прежнему пребывая в обличье орла, он выследил нас с высоты, затем, описывая широкие круги, спустился с закрытых свинцовыми тучами небес, подхватил когтистыми лапами Идунн вместе с ее драгоценной корзинкой и полетел прочь. Я начертал руну Бьяркан и сосредоточился на том следе, который оставил в воздухе орел. Как я и подозревал, под обликом орла скрывался один из северных великанов, представитель могущественного народа Льдов – причем один из наиболее опасных и воинственных его представителей. Его имя было Тьяцци. Мы знали, что он – правитель одного из крупных племен, обитающего на самом дальнем Севере, и пребывает в союзе с колдуньей Гулльвейг, которая вооружила его немалым количеством могущественных рун. Значит, он попросту заставил меня осуществить его давнюю мечту – заполучить молодильные яблоки Идунн, а с ними и вечную молодость, а также сделать серьезную заявку на статус настоящего божества. Ну что ж, решил я, пока все не так уж плохо. В конце концов, мое неудачное приключение, возможно, удастся направить себе на пользу. Если мне и впрямь так уж хочется свалить асов, я могу превратить этого Тьяцци в своего союзника – хотя, конечно, он уже получил от меня все, что хотел, и это значительно ослабляло мои позиции. Кроме того, народ Льдов меня, естественно, ненавидит, поскольку я повсеместно пользуюсь репутацией Трикстера и помощника богов, и будет весьма непросто убедить великана Тьяцци, что мое отношение к асам и ванам совершенно переменилось. Впрочем, трудно винить кого-то в недоверии ко мне. Честно говоря, я бы себе тоже доверять не стал. Я вернулся в Асгард, освобожденный от клятвы, но все же чувствуя себя слегка виноватым. Идунн, единственная из богов, никогда не причиняла мне зла; мало того, если я бывал ранен, она всегда проявляла ко мне исключительную заботу и доброту. Но я был вынужден дать Тьяцци связующую клятву, я поклялся своим истинным именем, а такие клятвы, как известно, нельзя нарушить, ибо это влечет за собой слишком серьезные последствия. Короче, у меня не было выбора. И потом, сказал я себе, тот ломтик яблока, который мне дала Идунн, еще какое-то время будет действовать – по крайней мере, пока другие боги не заметят отсутствия самой Идунн… Впрочем, на это много времени не понадобилось. Молодильные яблоки, как и всякая другая косметика, действуют согласно кумулятивному, то есть аккумулирующему, принципу, а это означает, что, как только вы перестаете этим средством пользоваться, весь эффект сразу идет насмарку. Именно это и стало происходить в Асгарде – вы бы не успели даже дать расхожий совет: «По яблоку каждый день – и все будет в порядке», как боги начали стремительно стареть, а то и дряхлеть. Даже Бальдр Прекрасный, наш Золотой Мальчик, утратил свой обычный «гламурненький» облик. Об остальных и говорить нечего. В общем, зрелище, как вы догадываетесь, было весьма печальное: морщины стали глубже, начали выпадать волосы, стала расплываться фигура, как это часто бывает у пожилых; у некоторых появились даже такие неприятные спутники старости, как недержание мочи, потеря памяти, геморрой и тому подобное… И это еще только у богинь! Не старел пока что разве Ваш Покорный Слуга, и было совершенно ясно, что очень скоро они сложат два и два и обо всем догадаются. Собственно, на это я и рассчитывал. Это была еще одна моя маленькая месть богам – мне хотелось нанести им удар в самую болезненную точку, в самое сердце их тщеславия. Но самое прекрасное во всем этом было то, что именно я в итоге должен буду стать спасителем Асгарда – я пообещал себе, что Асгард, когда он окончательно падет, ни за что не окажется в руках какого-нибудь волосатого и воинственного горного великана; в Небесной цитадели по-прежнему будет царить полный порядок, и боги продолжат действовать максимально эффективно, только кнут будет уже в руках Вашего Покорного Слуги. Я отнюдь не намерен был перепоручать осуществление своей мести какому-то Тьяцци, жалкому ренегату, амбиции которого распространялись не дальше высокого трона Одина и приобретения титула Всеотца. Нет, если я когда-либо и смогу вновь занять свое место в Хаосе (это была почти неосуществимая мечта, к которой я обращался лишь в самые мрачные моменты жизни), то для этого мне придется сделать нечто поистине сверхъестественное. Вряд ли Хаос удовлетворит нечто меньшее, чем полное уничтожение Порядка. А это означает уничтожение и Асгарда, и всех богов, и всех миров. Правда, боюсь, даже и тогда Хаосу будет мало… В конце концов, они догадались. Хеймдалль, чье зрение существенно ухудшилось, когда он перестал получать молодильные яблоки, вспомнил, что видел, как я несколько недель назад весьма поспешно возвращался откуда-то в Асгард и проходил по мосту Биврёст. Остальные тоже порылись в памяти, и в итоге все пришли к выводу, что примерно с того дня никто из них Идунн больше и не видел. Разумеется, виновным в ее исчезновении они сочли меня и сразу потащили на суд к Одину. Старик наш к этому времени успел совсем одряхлеть – голова белая, лицо в морщинах, – немощность страшно его раздражала, и он был готов самым серьезным образом со мной разобраться. – Это правда? – спросил он. – Но почему ты это сделал? – Да какое это имеет значение! – вмешался Хеймдалль. – Давайте лучше сразу его прикончим, пока не забыли, зачем его сюда приволокли. – Погодите минутку, – попросил я и подробно рассказал обо всем, что со мной случилось. Один слушал молча, только его вороны грозно щелкали клювами; а вот остальные асы все время злобно ворчали и брызгали слюной. – Теперь вы, должно быть, поняли, – закончил я свой рассказ, – что у меня просто не было выбора. Тот орел был вовсе не обычной птицей. Это был Тьяцци-охотник, и он наверняка убил бы меня, если бы я не согласился на его условия. – Ну что ж, зато теперь тебя убьем мы! – тут же заявил Хеймдалль. – И убивать будем медленно, так что тебе будет очень больно. – Если вы меня убьете, то потеряете свой единственный шанс вернуть Идунн! – возразил я. – Пошевели мозгами, Золоченый. Я понимаю, теперь ты соображаешь не так быстро, как прежде, однако… – Ты думаешь, что сможешь вернуть Идунн? – прервал меня Один. Я только плечами пожал: – Естественно! Я же Локи. Хеймдалль запротестовал: – Ты это серьезно, Всеотец? Неужели ты снова его отпустишь? Откуда тебе знать, вернется ли в Асгард этот мерзавец? Может, он решит заключить союз с Тьяцци и народом Льдов и в очередной раз попытать счастья? – Если бы он хотел это сделать, то наверняка уже давно сделал бы, – возразил Один. – И потом, у нас нет выбора. Пусть идет. И они меня отпустили. Я расправил плечи, обвел торжествующим взором разгневанных богов и богинь, столпившихся вокруг меня, и усмехнулся. – Ну, и где бы вы сейчас без меня были? Ничего, я попытаюсь обернуться поскорее, – пообещал я им. – Но все же постарайтесь не умереть от старости, пока меня не будет. Затем я обратился к Фрейе: – Одолжи мне, пожалуйста, свой соколиный плащ. Мне нужно слетать в Северные земли. – Ты и без моего плаща прекрасно можешь это сделать! – запротестовала Фрейя. Она не хуже меня умела менять обличье, но пользовалась этим крайне редко, лишь в случаях особой необходимости, так что волшебный плащ был ей вовсе не так уж нужен; а плащ, между прочим, был просто великолепный – настоящее оперенье сокола, переплетенное множеством рун. Тому, кто его надевал, он давал возможность лететь, как птица, не меняя своего обличья, что было очень важно: все-таки не всегда приятно прибывать в искомую точку голым. Должен признаться, этот плащ был бы мне очень кстати – там, в Северных землях, стояли жуткие морозы, а мне вовсе не хотелось замерзнуть до смерти. Но, что гораздо важнее, плащ позволил бы мне украсть золотые яблоки и отнести их в Асгард, не превращаясь при этом в птицу; дело в том, что в птичьем обличье я не мог прибегать к магии рун и становился чрезвычайно уязвимым для Тьяцци, особенно если бы он вздумал за мной погнаться. – Ты намерена спорить? – спросил я, одарив Фрейю самой широкой своей улыбкой. – Или мы подождем еще несколько дней, пока у тебя не выпадут все волосы, а зубы не почернеют? Фрейя тут же сунула мне плащ. – Спасибо, – поблагодарил я. – А теперь вы все смотрите в оба и ищите в небе мой след. Пока меня не будет, постарайтесь собрать столько топлива, сколько сможете – сгодится и сухой хворост, и даже стружки. В свое время вы поймете, для чего это нужно. И постарайтесь не спать, хорошо? Я, возможно, буду вынужден вернуться весьма поспешно. Один молча кивнул, и я накинул на плечи соколиный плащ Фрейи. Это было поистине удивительное ощущение, но насладиться им в полной мере у меня не хватило времени. Я почти сразу взмыл в небо, а они остались, с разинутыми ртами глядя мне вслед. Я же опять устремился на Север, старательно заметая свои следы с помощью рун. Зато Тьяцци, проявив непростительную беспечность, свой след оставил. По этому следу я и добрался до его логова. Замок Тьяцци был встроен прямо в скалу и словно висел над узкой расселиной. Даже на расстоянии он казался очень мрачным и холодным; в этих краях вообще было ужасно холодно, и я страшно замерз даже в теплом плаще из перьев, любезно одолженном мне Фрейей. Впрочем, мне повезло: я почти сразу обнаружил Идунн – она, дрожа от холода, сидела у огня в одной из многочисленных комнат замка, и рядом с ней никого не было. Я скинул плащ из перьев, и, разумеется, Идунн сразу меня узнала. – Локи! – радостно вскрикнула она. – Я знала, что ты придешь и спасешь меня! – А где Тьяцци? – первым делом спросил я. – Пошел рыбу ловить, он подледным ловом увлекается. И его дочка Скади вместе с ним отправилась. Очень несимпатичная! Я подумал, что если уж эта Скади Идунн не нравится – а наша Идунн находит милыми и симпатичными даже самых злобных волков и медведей и абсолютно уверена, что даже у Вашего Покорного Слуги есть такие качества, как доброта и отзывчивость, – значит, она наверняка на редкость противная особа. На всякий случай я запомнил слова Идунн и решил, что этой Скади, пожалуй, следует избегать. – Отлично, – сказал я. – Тогда нам пора. С помощью коротенького заклинания я превратил Идунн в некую крошечную вещь, которую под силу нести и соколу. Затем я сунул корзинку с молодильными яблоками под плащ из перьев, и через мгновение мы уже летели высоко над крепостной стеной; с земли я выглядел, как самый обыкновенный сокол, стремительно летящий на юг и несущий в клюве лесной орех. На этот раз я не стал понапрасну тратить магические силы на то, чтобы лететь незаметно; сейчас самым главным для нас была скорость. Мы же не знали, когда вернутся Тьяцци и Скади и как быстро они обнаружат, что Идунн исчезла. Я понимал, что никак не смогу тягаться с Тьяцци, если он вздумает превратиться в орла. Сокол летит быстро, но орел куда быстрее, а значит, хоть у меня пока что есть некая фора, он вполне еще может меня догнать, причем задолго до того, как вдали завиднеется Асгард. Так оно и случилось. Я пролетел уже три четверти пути, когда позади в небе показалась стремительно приближавшаяся точка – это Тьяцци бросился за мной в погоню и уже успел меня заметить. Я выждал, когда он подлетит еще немного ближе, и выстрелил в него руной Хагалл, которая отшвырнула его на пару миль назад. Но вскоре он снова набрал скорость и стал нагонять нас. Я воспользовался огненной руной Каен и сумел оторваться от преследователя; я даже крылья сложил, чтобы еще увеличить скорость. Так продолжалось примерно час; Тьяцци упорно преследовал меня, но старался все же держаться на расстоянии, рассчитывая совершить бросок и прикончить меня, как только я проявлю хотя бы малейшую слабость. А я, надо сказать, уже начинал уставать, да и мои магические силы были на исходе. Выпустив в орла руну Тхурис, я почувствовал, что практически завис в воздухе, так мало у меня осталось сил. Тьяцци, разумеется, сразу это заметил и начал постепенно, кругами, приближаться ко мне. Но милях в десяти от нас уже виднелся Асгард, сверкавший золотом в лучах заката, и если бы мне удалось добраться туда вовремя… Всего какие-то десять миль!.. – Держись крепче, – сказал я Идунн, ставшей размером с лесной орех, и, собрав остатки сил, снова увеличил скорость. Летели драгоценные секунды, и преследователь все приближался, а когда я достиг Радужного моста, он уже почти висел у меня на хвосте. Но Старик сделал все, о чем я просил; зоркими глазами сокола я уже видел и связки хвороста, уложенные у внешних стен, и груды дров на стенах, и бочки с сухими стружками, политыми маслом, которые стоило только поджечь. Несмотря на теплый плащ из перьев, я весь дрожал от страха и усталости. Наконец, совершив последний рывок, я сложил крылья, стрелой перелетел через крепостную стену и закричал, не успев даже приземлиться: – Поджигайте! Поджигайте! Приземлились мы скорее поспешно, чем изящно, но на это мне было наплевать; я перекатился через голову и вскочил, сбросив на землю плащ из перьев; а Идунн, по-прежнему в обличье лесного ореха, подскакивая, покатилась по каменной мостовой. Я поскорее произнес заклинание, возвращая ей привычный облик, и тут же в полном изнеможении рухнул на землю: свои силы я исчерпал до последней капли. Если мой план не сработает, значит, мне конец. В данный момент я был совершенно беспомощен. Но план, разумеется, сработал. На стенах яростно вспыхнуло пламя. Сочетание сухого дерева и стружек, политых маслом, давало такие высоченные языки огня, что Тьяцци, преследовавший меня буквально по пятам, обнаружил вдруг, что стремительно приближается не к крепостной стене, а к стене мощного огня. Затормозить он не успел. Крылья его вспыхнули еще в полете, и он упал, объятый пламенем, на парапет, а потом асы, изрядно, кстати сказать, одряхлевшие, легко его прикончили с помощью обыкновенных палок и камней. Так погиб Тьяцци, величайший из охотников, когда-либо живших на свете. Его, точно цыпленка, зажарили на огне и забили палками какие-то престарелые боги-пенсионеры. Ну и ну, сказал я себе, какой же я все-таки молодец! Полежав еще немного, я встал, хотя руки-ноги у меня все еще сильно дрожали, поклонился богам и весело сказал: – Благодарю вас, леди и джентльмены. Не желаете ли теперь освежиться? Только, пожалуйста, не толкайтесь: обслуживание ведется в порядке общей очереди… И спасенная мною Идунн принялась раздавать богам молодильные яблоки. Урок третий. Выбор мужа по ногам Смех способен обезоружить даже самых свирепых людей. ЛокабреннаДовольно скоро весть о гибели Тьяцци достигла Срединных миров. И я, возможно, тут тоже немного постарался; в конце концов, не каждый день Вашего Покорного Слугу славят как героя. К тому же я выяснил, что в мести самое сладкое – это благодарность твоих тайных врагов. Браги сочинял в мою честь гимны и песни, которые вовсю распевали в придорожных гостиницах, и вскоре всем стало известно, как хитрец Локи заманил великого охотника Тьяцци в ловушку и обрек его на постыдную смерть. Я и оглянуться не успел, как стал знаменит; мое имя было буквально у всех на устах. Женщины проявляли ко мне особый интерес – хотя, признаюсь, я мог бы вести себя и поосторожнее. Из-за всего этого я напрочь позабыл о Скади, очаровательной дочурке покойного Тьяцци. Она, разумеется, узнала, как именно погиб ее отец, и месяца три спустя прибыла к воротам Асгарда, вооруженная до зубов и готовая к битве. Скади требовала компенсации за смерть Тьяцци и грозила богам войной с северными великанами. Должен сказать: она имела на это полное право. Если бы Тьяцци погиб в честном бою, это был бы вполне достойный конец для великана, претендующего на статус бога. Но быть забитым насмерть и зажаренным, как цыпленок, – это, пожалуй, слишком… Допустим, сам он так поступил со мной, что вполне заслуживал подобного наказания, но гордость народа Льдов была уязвлена, и теперь северные великаны явно стремились отомстить за нанесенное им оскорбление. Один, конечно, мог бы запросто дать Скади от ворот поворот, но воевать с народом Льдов ему совсем не хотелось. Куда больше смысла имело бы установление дружественных отношений с обитателями дальнего Севера. И потом, еще один столь могущественный враг был нам совершенно ни к чему. Так что Старик пригласил Скади в Асгард на переговоры; он явно надеялся, что ему удастся прийти с ней к некому соглашению. Переговоры, впрочем, начались из рук вон плохо. Скади не относилась к тем, кто охотно идет навстречу собеседнику. Это была этакая холодная, как лед, блондинка с довольно коротко остриженными волосами. На плече у нее красовался рунический знак Иса, что значит «лед». Она была с головы до ног укутана в меха, на ногах снегоступы, а в руках пронизанный рунической магией кнут – его плеть сделана из десятков тысяч сверкающих волшебных нитей и унизана острыми мелкими колючками из самых жестоких рун; эта плеть извивалась и шипела у нее в руках, точно живая змея. Я змей всегда терпеть не мог, так что при виде этой плетки мое сугубо отрицательное отношение к Скади только усилилось. К тому же она с ходу потребовала моей казни. – Почему именно моей? – возмутился я. Скади ядовито на меня глянула, и кнут у нее в руках еще громче зашипел и задергался, словно пытаясь вырваться. – Потому что я знаю, кто ты такой, – сказала она. – Ты – Локи Трикстер. Всем известно, что все подстроил именно ты. Ты заманил моего отца в ловушку и опозорил! Ты испоганил даже память о нем! – Ну, это не совсем так… – начал я, но она меня прервала: – Да неужели? По-моему, ты вовсе не так скромно держался, рассказывая о своих «подвигах» в каждом уголке Мидгарда! – Я просто пользовался различными поэтическими метафорами, – пояснил я. – Браги, например, постоянно ими пользуется. Один решил вмешаться и с улыбкой сказал Скади: – Успокойся, Охотница. Право, тебе не стоит доверять всяким слухам. Поживи немного у нас, присмотрись, отдохни, попей нашего меда, а потом мы спокойно обсудим, как наилучшим образом с этим делом разобраться. Скади скосила на меня глаза, и ее волшебный кнут взвился и затрещал, как молния. Однако чашу с медом она из рук Одина приняла, а потом вместе с нами уселась за пиршественный стол и в одиночку слопала полдюжины здоровенных карпов и полбочонка соленой сельди. В общем, пережитое потрясение на ее аппетит явно не повлияло, однако за всю трапезу она так ни разу никому и не улыбнулась. И все же, как мне показалось, она несколько смягчилась, когда Один, отступив от собственных правил и демонстрируя гостье свое уважение, усадил ее рядом с собой и своими сыновьями, Тором и Бальдром. Я уже говорил, что Бальдр пользовался огромной популярностью – красавец-атлет с идеально гладкой кожей и великолепными зубами, количество которых значительно превышало количество мыслей у него в голове. Дамы восхищались его роскошными кудрями, а мужчинам нравилось, что он – неплохой спортсмен и при этом очаровательно безобиден. Я лично ничего особенно привлекательного в Бальдре не находил, но в данный момент даже я был вынужден признать, что он приложил немало усилий, чтобы растопить сердце Скади. Она влила в себя уже добрых полбочонка меда, запивая карпов и селедку, и я прикинул, что уж если это не смягчит ее сердце, то и ничто не сможет его смягчить. Женщины уже внесли десерт: блюда с медовым печеньем и сушеными фигами, а также огромные корзины со свежими фруктами, – и Браги вытащил свою лютню, готовясь развлекать общество после обеда, и тут Один, повернувшись к Скади, сказал: – Я очень сожалею о гибели твоего отца. Знаешь, я хочу кое-что тебе предложить. Зачерпнув лапищей полную горсть фиг, Скади за-метила: – Что бы ты ни предложил, отца это не вернет. И позора с него не снимет. Один улыбнулся. – Мне всегда казалось, что золото способно покрыть любой позор – если, конечно, оно имеется в достаточном количестве. – Я заметил, что при этом он быстро глянул в сторону Фрейи, но, возможно, это была просто игра света. Скади покачала головой. – Золото? Все несметные богатства отца теперь принадлежат мне. Как и его опустевшая крепость. Нет, золотом моей дружбы не купишь и не заставишь меня смеяться, как смеются они. – И Скади с завистью посмотрела на тот конец стола, где сидели богини, такие прекрасные, беспечные, чувствовавшие себя за этим столом совершенно свободно. Один задумался. – Так вот чего ты хочешь? Я прав? И Скади, стрельнув глазами в сторону Бальдра, призналась: – Если бы у меня был муж, я, возможно, снова научилась бы смеяться. Бальдр, заметив ее взгляд, занервничал. – Значит, ты хочешь замуж? – уточнил Один. – Да. И если бы я могла выбрать кого-то из асов… Всеотец снова ненадолго задумался, Скади все посматривала на Бальдра, а я старался сдержать усмешку: нашему Золотому Мальчику от этих разговоров было явно не по себе. – Ну? – нетерпеливо спросила Скади. – Договорились? Один кивнул. – Хорошо. Если это положит конец взаимной враждебности. У Скади вспыхнули глаза. – Хорошо. Тогда я выбираю… – Я позволю тебе выбирать, – прервал ее Один, – но при одном условии. Мы поставим всех тех, кто достоин твоего выбора, за ширмой, из-под которой видны будут только их ступни. И ты выберешь себе мужа по ступням. Согласна? Я так и уставился на Старика. Нет, я просто глаза вытаращил от удивления! По ступням? Что это еще за извращение? Но Скади кивнула и сказала: – Ладно, я согласна. Догадываюсь: она, должно быть, думала, что легко сумеет по ступням определить того, кто ей нужен. А может, она вообще не думала. Я и раньше не раз замечал, как на женских лицах появляется это выражение – туманное, расплывчатое, почти идиотическое. Ну да, Скади запала на Бальдра, это ясно. Должен признаться: я был несколько разочарован, совсем чуточку. Я был более высокого мнения о дочери Тьяцци. Я, правда, уже и сам отринул идею своего альянса с народом Льдов, однако союз асов с этим северным народом мог значительно затруднить ситуацию. Впрочем, препоручив Старику переговоры со Скади, я, безусловно, совершил разумный и достойный маневр. Итак, после окончания трапезы мы все выстроились в шеренгу за ширмой, из-под которой торчали только наши босые ступни. Браги вовсю наяривал на лютне, а Скади медленно двигалась вдоль ряда торчащих ног, пытаясь определить, какая пара ступней принадлежит Бальдру. Наконец, она пришла к решению, и я, услышав, как она воскликнула: «Я выбираю вот этого!», похолодел от ужаса и подумал: Только бы не меня! – Ты уверена? – спросил Один. Скади кивнула; ее ледяной, как айсберг, взгляд уже начинал таять от предвкушения. Но, когда ширму убрали, оказалось, что она стоит лицом к лицу… не с Бальдром, как она была уверена, а с Ньёрдом Рыбаком – у него, как и у всех рыбаков, ноги были всегда чисто вымытые, очень белые и довольно красивой формы. – Но я думала… Я не выдержал и рассмеялся. Бальдр, стоявший рядом со мной и, наверно, испытывавший огромное облегчение, тоже с трудом сдерживал смех. – Но я думала… – снова смущенно пробормотала Скади. Боги молча улыбались. – Извини, – сказал Один, – но уговор есть уговор. Ты выбрала Ньёрда. Будь же с ним ласкова. Скади помрачнела. – Это что, шутка? И я уже смеюсь во все горло? – Она взмахнула кнутом, и его змеиные кольца сердито зашелестели. – Я же сказала, что хочу снова научиться смеяться, – продолжала она, – и ты мне это пообещал. Пусть теперь кто-то из вас заставит меня рассмеяться! Иначе я сделаю то, что у меня получается лучше всего: потребую, чтобы здесь и сейчас состоялась схватка! Причем врукопашную. Можете драться либо все вместе, либо по очереди – мне все равно. Итак, кто готов со мной драться? Один посмотрел на меня. – Локи! – Что? Я? Ты хочешь, чтобы я с ней дрался? – Разумеется, нет, идиот! Заставь ее рассмеяться. Ничего себе задачка! Чувство юмора – это такая вещь, которая у тебя либо есть, либо нет. На мой взгляд, ничто в Скади даже не предполагало наличия у нее чувства юмора. Впрочем, смех способен обезоружить даже самых свирепых людей. И потом, мне вовсе не хотелось на собственной шкуре испытать, как кусается этот ее заколдованный рунами кнут. И я, быстренько собравшись с мыслями, решил устроить небольшую комедию. Я заметил, что неподалеку к деревянной перекладине привязана маленькая беленькая козочка. Видимо, это Идунн ее с собой привела – она очень любила козье молоко и редко ела на обед что-либо более существенное. Я отвязал козу и вышел с ней вперед. – Хочешь молочка? – обратился я к Скади, заслужив ухмылку Тора. Но на нашу северную гостью это не произвело ни малейшего впечатления. Да уж, эту аудиторию мне будет завоевать непросто, думал я. И я с самым невинным видом продолжал: – Видите ли, мадам, я вел эту козу на рынок… Я дернул за поводок, и коза тут же потянула в другую сторону. – Вот ведь какая упрямица! – сказал я. – Типичная коза. Никогда не сделает то, что ей говорят. Значит, я шел на рынок с такой же вот корзиной фруктов… – Я взял со стола одну из корзин и продемонстрировал, в чем, собственно, было дело. Как только я подносил корзину достаточно близко к козьей морде, как животное тут же пыталось стащить какой-нибудь фрукт. Это была веселая молодая козочка, и мне стоило немалых усилий удерживать ее на месте. Я посмотрел на Скади, которая по-прежнему смотрела на меня без улыбки, и сказал: – Надо бы привязать козу, да не к чему… – Я сделал вид, что озираюсь. – Нужна какая-нибудь… э-э-э… штуковина примерно вот такой длины, – я показал расстояние между раздвинутыми большим и указательным пальцами – дюймов шесть. Тор, никогда не отличавшийся скромностью, непристойно заржал. А я, изображая растерянность, продолжал в том же духе, осматривая себя самого – рылся в карманах, приподнимал жилет, дергал за ремень. Потом, помолчав, опустил глаза на пару дюймов ниже живота. Теперь уже по толпе зрителей прокатился выжидающий смешок. Но я и не думал останавливаться. – Итак, остается привязать козу к единственно подходящему для этой цели – гм… выступу… – И я привязал поводок… в общем, к этому самому месту. Как раз в этот момент козочка сильно дернула за поводок, и я невольно охнул. Здоровенная рожа Тора прямо-таки побагровела от смеха. – Эй, немедленно прекрати! – заорал я, обращаясь к козе, и тоже дернул за поводок. Из корзины упало несколько фруктов, и козочка, пританцовывая от нетерпения, потянулась к ним, таща меня за собой. – Ой-ой-ой! – истошно завопил я. Еще несколько фруктов упали на землю. – Что ты делаешь? Мои сливы! Мои сливы! Теперь уже хохотали все боги. Даже ледяная Скади не выдержала. Оказалось, единственное, что может ее рассмешить, это коза, привязанная к… причинному месту Вашего Покорного Слуги[54]. Я еще только раз видел впоследствии, как смеется Скади. И, увы, при весьма трагических обстоятельствах – по крайней мере, для Вашего Покорного Слуги. Но это уже совсем другая история; она куда больше подходит для более мрачного и холодного дня. Короче говоря, Охотница вступила в наши ряды, но, как оказалось, ненадолго. Уж больно она тосковала по снегам дальнего Севера, по вою волков, по ледяным торосам. Ну а Ньёрд, несмотря на горячее желание во что бы то ни стало закрепить этот брак и сделать его долгим и счастливым, обнаружил, что не способен жить так далеко от Асгарда и своего дворца, окна которого выходили прямо на океан, так что в комнатах всегда слышался шелест волн и крики чаек, а над верандой мелькали тени пышных облаков, собиравшихся над бескрайним водным простором. В итоге супруги договорились жить раздельно, хотя Скади всегда очень приветливо встречали в Асгарде, и она порой заглядывала туда в обличье какой-нибудь красивой северной твари – то орла, то полярного волка, то снежного барса с льдисто-голубыми глазами. Мне, разумеется, ничуть не было жаль, когда вскоре Скади покинула Асгард. Хотя моя клоунская выходка однажды и спасла меня, а также нас всех, но Охотница по-прежнему поглядывала на меня не слишком ласково. Видимо, она до сих пор точила на меня зуб, и я чувствовал, что чем дальше я буду находиться от нее – и ее волшебного кнута! – тем лучше. Впоследствии оказалось, что я был абсолютно прав, но об этом позже. А пока достаточно сказать, что, хотя смех и является лучшим лекарством, некоторых все же исцелить невозможно даже с помощью смеха. Скади была как раз из таких. Ну и еще Лорд Сурт. В Хаосе вообще смеха не знают; разве что отчаянный хохот несчастных заключенных, которые томятся в Черной крепости, принадлежащей Сурту. Но этот урок мне еще только предстояло усвоить. А пока, чем больше времени я проводил в этом мире смеха, ненависти и мести, тем меньше у меня, пожалуй, оставалось шансов когда-либо вернуться к исходному состоянию… Урок четвертый. Любовь Любовь скучна. Любовники еще скучнее. ЛокабреннаВы бы, наверное, подумали, что после такого опасного случая, когда обитатели Асгарда находились на волосок от новой войны, они стали чуть более осмотрительными в своих симпатиях. Однако в тот год любовь буквально витала в воздухе – возможно, из-за возвращения Идунн и ее молодильных яблок, – и вдруг оказалось, что все боги дружно подумывают о браке. Я-то, разумеется, к этому относился в высшей степени положительно. Брак означает ссоры, раздоры, что как раз и связано с одним из моих имен. Как известно, посеять ссору между супругами куда легче, чем между двумя одинокими и, естественно, более душевно здоровыми субъектами. Возьмем, к примеру, Фрейра. После того, как я принес ему чудный подарок, изготовленный кузнецами-цвергами – и, заметьте, сильно при этом рисковал! – мне казалось, что я услышу от него хоть слово благодарности. Ничего подобного! Мое подношение Фрейр принял как должное, и это заставило меня думать, что ему, пожалуй, стоит дать небольшой урок, научить его быть благодарным. Я постарался на время залечь поглубже, чтобы в тишине пережить вновь обретенную славу. Приятно, конечно, быть знаменитым, думал я, но моя репутация как-то слишком быстро начала мне мешать. И потом, на мой взгляд, трюкачество требует сосредоточенности, а всевозможные подставы лучше устраивать втихомолку. Хуже всего, конечно, повели себя жители Мидгарда – стоило мне пройти мимо, и на меня тут же начинали показывать пальцем, требовали анекдотов; а некоторые настолько поверили в мои способности, что даже просили написать мое имя на амулете, оружии или просто камне. Я обнаружил, что единственный способ избежать народных волнений в тех местах, где я оказываюсь, – это скрыть свое обличье, надвинув на глаза шляпу, накинув на голову капюшон плаща или во что-нибудь превратившись. Все это было утомительно, а также затрудняло мои непрекращающиеся поиски союзников в тайной борьбе против Одина и его свиты. Кроме того, список тех, кто считал меня личным врагом, возрастал с каждым днем. Народ Льдов по-прежнему считал меня виновником трагической гибели Тьяцци, так что оттуда мне помощи ждать было нечего. Как, впрочем, и милосердия, если бы великаны меня поймали. Примерно так же относились ко мне и горные великаны, а также цверги, которые, как черви, копались в подземных туннелях. О Хаосе и говорить нечего. И я решил умерить активность и не соваться за пределы Асгарда, пока моя слава несколько не утихнет. В данный момент я собирался сосредоточиться на более простой задаче: постепенном подрыве авторитета богов. Действовать следовало поочередно, и я уже присмотрел несколько точек приложения сил, но мои методы носили скорее оппортунистический характер, чем являлись частью некого продуманного плана; кстати, именно благодаря этому я и сумел столь многого добиться. Используя в своей новой игре обретенные мною знания в области человеческих слабостей и эмоций, я пришел к следующему выводу: хотя алчность, страх и ревность – мотивации весьма сильные, но есть мотивация и посильнее, и называется она любовь. Не могу сказать, что сам я так уж хорошо разбирался в любви. Из всех тех чувств, которые я познал, пребывая в человечьем обличье, именно любовь казалась мне самым бессмысленным, болезненным и сложным переживанием. Все это, очевидно, было связано с дихотомией брать/отдавать. По всей видимости, только брать было недостаточно. Кроме того, важна была всякая чепуха вроде стихов, цветов, лютневой музыки, поцелуев и объятий (причем этого как можно больше); часто возникала потребность носить одинаковую одежду и вести бесконечные разговоры о предмете своего обожания, и все это в целом иной раз приводило к почти полной утрате умственных способностей. Насколько я сумел понять, любовь способна кого угодно сделать слабым и скучным. Бальдр, который благодаря своему дару любви был, должно быть, постоянно влюблен, утверждал, сочувственно на меня поглядывая, что любовь – одна из величайших радостей жизни. Но я догадывался, что ему никогда в жизни не доводилось, скажем, мечтать о мести, или быть участником любовного треугольника, или… одну за другой поедать тартинки с джемом, испеченные Сигюн. Впрочем, вернемся к истории об этом наглеце Фрейре и о том, как я использовал любовь, чтобы существенно подорвать его авторитет. Теперь Один обладал возможностью знать и видеть все, что происходит в Девяти мирах; за это ему пришлось дорого заплатить[55], и он, естественно, не был намерен с кем-либо своими знаниями делиться. Именно поэтому высокий трон в Асгарде предназначался только для него одного; под этим троном был проход к источнику, где он хранил голову Мимира, окутанную магической дымкой; на этом троне он любил посидеть в одиночестве и спокойно подумать, когда работал над очередным стратегическим планом. Фрейру в тронном зале делать было нечего; да ему бы, наверное, и в голову не пришло туда соваться, если бы я ему эту мысль не подкинул. Но любовь и мысли о браке, повторяю, так и витали в воздухе – Идунн вернулась к Браги, и они были так счастливы, что на них просто тошно было смотреть. Бальдр женился на Нанне, бесхарактерной куколке с прелестными глазами олененка; Нанна считала красавца-мужа гением и во всем ему подчинялась – по-моему, «свидание вслепую», когда Скади угадывала будущего мужа по ногам, придало нашему Золотому Мальчику дополнительное ускорение в плане столь скоропалительной женитьбы. Короче, Фрейр заскучал – это проявлялось в том, что он стал беспокоен, криклив и не в меру похотлив, – и почувствовал себя нелюбимым. Запас доступных богинь в Асгарде был не велик, а если вычесть его родную сестру Фрейю и разнообразных кузин, то Фрейру и глаз-то положить было не на кого. И тут на сцене появился Ваш Покорный Слуга. Я намекнул Фрейру, что Один развлекается и даже получает сексуальное удовольствие, шпионя за женщинами любого из Девяти миров. – С его трона все можно увидеть и рассмотреть, – соблазнял я его за кувшином сладкого меда. – Как раздеваются женщины, как они купаются, как работают. Ничего удивительного, что Старик проводит так много времени в тронном зале. Он там не просто слюни пускает, у него и «мокрые сны» случаются. – Правда? – Фрейр был потрясен. – Неслыханно! Значит, он подсматривает, как женщины раздеваются… купаются… Нет, ей-богу, парень, я в шоке! – Я тоже, – сказал я и улыбнулся. И мы молча прикончили кувшин с медом. Несколькими днями позже я отыскал Фрейра в садах Асгарда; он слушал, как Браги играет на лютне, и выглядел еще мрачнее, чем всегда. – Случилось что-нибудь? – спросил я. – Ах, да все очень плохо! По-моему, только одно может заставить мужчину слушать лютневую музыку. Ну, конечно: Фрейр, оказывается, тайком пробрался в тронный зал Одина, спустился к источнику Мудрости и увидел в нем девушку своей мечты. Он долго за ней наблюдал, увидел, как она раздевается, и, естественно, влюбился. Говорите, что хотите, но любовь скучна. А уж влюбленные и вовсе зануды. В общем, мне пришлось притворяться, слушая, как Фрейр заливается соловьем, восхваляя увиденную им девицу и ее красы: дескать, глаза у нее сияют, как звезды, а смех подобен пению райской птицы… ну, и так далее. Он еще долго перечислял все прочие ее тошнотворные достоинства, пока, наконец, не добрался до сути и не заявил, что просто умрет, если с ней не познакомится. Я постарался сохранить серьезное выражение лица. – А почему бы тебе к ней не посвататься? Ты же наверняка сразу ее получишь. – Все не так просто, – возразил Фрейр. – Если я скажу Одину, он наверняка спросит, как я вообще о ней узнал. И потом… – Что еще? – Она – дочь народа Гор. И родственница… – Погоди, сейчас отгадаю. Того самого строителя, что по сути дела подарил нам эту крепость? Ну, конечно! Да уж, не повезло тебе. – Я изобразил сочувствие. – Ну, его-то благословение ты точно не получишь. – Но она должна стать моей! – воскликнул Фрейр. – Иначе я просто умру! Ну, это он, конечно, преувеличивал. От вожделения еще никто не умирал. Впрочем, вид у него был весьма жалкий, и я еще больше развеселился, глядя на него, а потом сказал: – Ладно, я подумаю, что тут можно сделать, – и ушел, собираясь и впрямь предпринять кое-какие шаги: стать для него, так сказать, сватом. Для начала я отправился к отцу этой девицы. Звали его Гюмир, и был он таким волосатым и непривлекательным, что даже странно, как это у него родилась такая красивая дочь. Имя ее было Герд, и внешностью она, должно быть, пошла в мать. Во всяком случае, она действительно была очень хороша, вся такая гладкая, благоухающая. К Гюмиру я отправился, сменив обличье, – теперь у меня была борода, звали меня Скирнир[56], и я считался слугой Фрейра. Я сообщил этому неотесанному Гюмиру, что Фрейр отчаянно влюблен в его дочь. Как и следовало ожидать, папаша сначала послал меня, сами знаете куда, но, подумав, понял, что это предложение может сулить ему кое-какую выгоду, и я остался. Я сказал ему, что Фрейр – легкая добыча, ибо готов отдать все, что угодно, если Гюмир разрешит ему взять Герд в жены. Намекнул волосатику, что для него это прямой путь к обогащению, но если он откажется, то Фрейр так или иначе девицу получит. В общем, он должен понимать, а я так и вовсе в этом не сомневаюсь, что в случае отказа он потеряет и дочь, и всякую надежду на компенсацию. – Вот так-то! – нагло заявил я. – Лучше сразу назови свою цену. Давай-давай, проси что угодно. По-моему, некоторые начисто лишены воображения. Когда я говорю «проси что угодно», то ожидаю, разумеется, услышать что-нибудь поинтереснее бурдюка из свиной кожи, полного золота, или стада овец, или пожизненного снабжения навозом для удобрения полей. Но народ Гор – существа, не слишком искушенные в житейских делах, и я чувствовал, что мне, скорее всего, придется этого Гюмира направлять. Я начал с того, что немного рассказал ему о Фрейре, предводителе ванов, подчеркнув, как он хорош собой, какое у него мощное оружие и каким богатством в виде золота и драгоценных камней он владеет. Рассказал и о чудесном корабле Скидбладнире, который сворачивается до размеров компаса, и о золотом вепре Гуллинбурсти, и о волшебном, заколдованном рунами мече, выкованном для него еще в начале первой войны между асами и ванами. Больше всего я расписывал Гюмиру именно этот меч в серебряных с золотом ножнах, буквально пропитанный волшебством от рукояти до кончика острия; этот рунический меч был истинным символом могущества Фрейра, его мужской силы и его авторитета… – Назови цену. Любую, – сказал я Гюмиру. – Не бойся. Тебе нужно защищать свои интересы. Такая дочь стоит дороже золота. Дороже скота. Дороже бесценных рубинов. Гюмир нахмурился. – Ну, хорошо, – согласился он. – Выкуп за Герд я назначаю такой: волшебный меч Фрейра. Но только в том случае, если она сама захочет взять его в мужья. Если же нет… – Он пожал плечами. – Предупреждаю: моя дочь чрезвычайно упряма. Я прикрыл рукой лицо, пряча улыбку, и, горестно пожав плечами, произнес: – Господин мой, ты ставишь суровые условия! Впрочем, Фрейр сам предложил заплатить любой выкуп. Так, теперь остается убедить дочку, подумал я. Вряд ли это будет трудно. Немного лести, немного шарма, несколько безделушек, капелька поэзии… Девушку я нашел в пиршественном зале. Блондинка. Вид весьма надменный. В общем, в самый раз для Фрейра. Красотка с голубыми глазами и нежной кожей цвета сливок, а ноги просто от подмышек растут. И взгляд у нее именно такой, какой типы вроде Фрейра считают неотра-зимым; этот взгляд словно говорит: На колени, мерзавец! Ведь ты прекрасно знаешь, что я этого достойна! Уж я взял ее в оборот! И уговаривал, и льстил, и духи с цветочками дарил, и лютневую музыку заказывал. Но ни соблазнить, ни совратить Герд было, похоже, невозможно. На нее не действовали ни золото, ни подарки, ни лесть, ни даже обещание добыть ей молодильных яблок. Похоже, эта девица все же украдкой видела Фрейра, и он попросту оказался не в ее вкусе. В общем-то подобный подход мне был даже симпатичен. С другой стороны, я обещал Фрейру непременно заполучить Герд. Да и собственный план у меня имелся, его тоже следовало учитывать. Так что, вернувшись домой, я сказал Фрейру, что девушка практически у нас в руках, нужно только завершить кое-какие бумажные дела. – Бумажные дела? – не понял Фрейр. Он в этот момент как раз учился играть на лютне, и получалось у него, надо сказать, весьма скверно. – Ну, уладить формальности, – пояснил я. – Гюмир непременно хочет проверить твою платежеспособность, прежде чем отдать за тебя дочь. К тому же он требует непомерно высокий выкуп. – Ох, да заплати ты ему, что он просит, и покончим с этим! – раздраженно бросил Фрейр. – Иначе я тут совсем с ума сойду. Я только плечами пожал. – Ну ладно. В конце концов, это же твои похороны. Но когда Один узнает, а он, как тебе известно, узнает непременно, то хорошо бы тебе помнить, что идея отдать волшебный меч в качестве выкупа за невесту полностью принадлежит тебе, а я был категорически против. – Пусть он все узнает, я готов, – сказал Фрейр. – В конце концов, это мой меч. И Один не имеет к нему никакого отношения. Понимаете, что я хочу сказать? Любовь делает нас слабыми. Волшебный меч поистине не имел цены. Это был настоящий триумф рунического колдовства. А по меткости удара, силе и могуществу он соперничал и с копьем Одина, и с молотом Тора. Вот вам прямое доказательство того, какое отвратительное воздействие порой оказывает на нас любовь. Фрейр едва взглянул на меня, когда я сообщил ему, что Гюмир хочет получить его меч. – Только пусть потом никто меня в этом не обвиняет, – предупредил я. – Ты же знаешь, какой у нас народ. Фрейр нетерпеливо махнул рукой. – Я все-таки не младенец, – возмутился он, – и способен сам принимать решения. Все. Бери меч, ступай к Гюмиру и без Герд не возвращайся! Ну что тут поделаешь? Фрейр свое мнение высказал. Обещание Гюмиру было дано. И никто не посмел бы усомниться в том, что я изо всех сил отговаривал этого дурня от принятия столь импульсивного решения. А ведь это решение, как выяснится впоследствии, было поистине гибельным и для богов, и для самого Фрейра[57]. Его меч являлся, по сути дела, жизненной страховкой для асов, и когда наступит Конец света – а в том, что он наступит, я никогда не сомневался, – и Фрейр, и все остальные поймут, что с помощью одной только лютни врага не победишь. Но до этого было еще далеко. А в данный момент я должен был всего лишь вручить меч Гюмиру, забрать у него дочь и передать Фрейру девушку его мечты. Просто так забрать и отдать? Нет, это подразумевает честную игру. Я же, как всегда, собирался действовать обманом. Есть немало различных способов содрать с кошки шкуру, удушить змею или заполучить девушку; даже эта Герд, какой бы упрямой она ни была, не в силах противостоять моей способности к убеждению. Не сумев завоевать ее с помощью лести, поэзии или украшений, я перешел к основным формам запугивания. Я, например, предостерег ее от мрачного будущего, которое в скором времени ее ожидает. Надо сказать, мне удалось нарисовать убедительную картину: Герд, одинокая, всеми покинутая и всеми отвергнутая из-за того, что отказала Фрейру, стареет, проклиная себя за то, что упустила такого замечательного мужа. Я напомнил ей, что смерть – процесс длительный, и когда черви уже начнут извиваться в остывшей плоти Герд, все ее бывшие подружки будут еще живы и станут смеяться над тем, что она так и сошла в могилу девственницей. Затем я напомнил ей о тех предрассудках, которые застили ей взор, не давая заметить несомненного очарования Фрейра. Я вспомнил и о народах, разделенных войной, и о том, сколь романтична любовь с первого взгляда, и о том, что из всех девушек, скрывающихся в горных пещерах Мидгарда, только она, Герд, привлекла внимание Фрейра. Неужели это ничего для нее не значит? Когда стало ясно, что это именно так и ничто из перечисленного для нее и впрямь никакого значения не имеет, я, стараясь не предаваться отчаянию, перешел к цветистому описанию великолепных чертогов Фрейра в Асгарде. Я расписывал его великолепный бальный зал, фонтаны, украшенные дивным орнаментом, роскошные сады. Дело в том, что Асгард украшен регулярным парком с затейливо подстриженными кустами и деревьями, и когда я перешел к рассказу об этом парке, Герд неожиданно прервала меня. – Неужели, – спросила она, – кусты и деревья там действительно похожи на фигуры людей и животных? Смешно! Неужели даже эту, самую решительно настроенную из женщин можно соблазнить рассказом о какой-то красиво подстриженной зеленой изгороди? – Сущая правда, – подтвердил я. – Еще у нас в парке имеется розарий, чудесная зеленая лужайка, оранжерея, несколько садовых скульптур и большой пруд; к тому же немалая площадь накрыта деревянным настилом, на котором стоят кадки с разнообразными растениями. А дом Фрейра – самый красивый из всех, лучшего нет в Девяти мирах, и ты бы запросто могла стать хозяйкой всего этого, а твои подружки позеленели бы от зависти. Вот так они с Фрейром и поженились, а Гюмир получил волшебный меч. Не очень-то разумный поступок со стороны Фрейра, тем более, что он вскоре осознал – особенно когда рассеялась нежно-розовая дымка первой любви, – что собственными руками отдал бесценное оружие какому-то горному великану, но сделать было уже ничего нельзя. «Женишься в спешке – а потом сожалеешь не торопясь», как любят повторять всезнающие старухи из Внутренних земель, и уж они-то о таких вещах знают не понаслышке. Всем известно, что на самом деле всем на свете управляют именно они, старухи, бывшие жены. Один, естественно, пришел в ярость. Но даже ему не пришло в голову обвинять в случившемся меня. Однако Старик еще сильнее замкнулся, все больше времени стал проводить в обществе воронов и все чаще беседовал с головой Мимира. Иногда я слышал, как он что-то говорит негромко и настойчиво – но кому: воронам, самому себе или Голове Мимира? Разобрать было трудно. Я мог только предполагать. Ну а я, осуществив еще один акт скрытого саботажа, был страшно собой доволен – во всяком случае, пока что удар молота еще не сумел застигнуть меня врасплох… Урок пятый. Брак Недаром это называют «брачные узы». ЛокабреннаДа уж, этот молот по-прежнему висел у меня над головой. И я догадывался, что Один непременно найдет возможность если и не наказать меня за участие в неудачном сватовстве Фрейра, то по крайней мере на какое-то время сдержать мою дальнейшую активность. На этот раз удар нанесла Фригг, жена Одина, Чаровница, сразу после свадьбы Фрейра и Герд вознамерившаяся осчастливить женитьбой и меня и решившая стать моей свахой. – Локи у нас чуточку диковат, – говорила она. – Ему необходима хорошая жена. Сперва эти заявления вовсе не казались мне опасными; и уж тем более никаких катастрофических последствий я не ожидал. И лишь когда Генерал торжественно объявил, что дает мне кого-то там в жены, до меня наконец дошло, как ловко меня поймали и как трудно отныне будет мне улизнуть куда бы то ни было или сделать что бы то ни было, не привлекая внимания бдительной молодой супруги, полной страстного желания… Ну, естественно, это была Сигюн! Кто же еще? Она с самого начала на меня глаз положила. Да к тому же свои сердечные тайны она поверяла Фригг, а та все рассказывала Одину. В результате они устроили маленький, типично женский заговор – мужчины подобным вещам противостоять совершенно не способны, – и я обнаружил, что абсолютно беспомощен, ибо подвергаюсь атаке с обоих флангов одновременно. Конечно же, я пытался протестовать. Но дело было сделано. И потом, Один ясно дал мне понять, что его великодушный дар является как невозвратным, так и необсуждаемым. Фригг была в восторге. Ей казалось, что супружеская любовь способна укротить даже греческий огонь. Сигюн тоже была на седьмом небе; она всегда мечтала о счастливой семейной жизни. А вот Фрейя особого восторга не выказывала – она лишилась самой любимой своей горничной; она всегда предпочитала держать при себе простенькую Сигюн, потому что на ее фоне она, Фрейя, выглядела еще более прекрасной и соблазнительной. Ну а Ваш Покорный Слуга попросту пребывал в шоке. Я был потрясен скоростью своего падения и все пытался понять, как меня угораздило попасться в такую примитивную ловушку и как мне теперь из нее выбраться. Во-первых, до этого я понятия не имел, сколько всего женщины порой выбалтывают друг другу. Теперь мне казалось, что у меня больше нет ни собственных взглядов, ни собственных привычек, ни собственных вкусов – в общем, ничего личного. Любая, даже самая интимная подробность моей жизни, которую сумела заметить любящая жена, могла стать предметом ее задушевной беседы с закадычными подружками. Во-вторых, мне, пожалуй, изначально была свойственна неблагодарность. Не так ли? Скорее всего, так. Но Фригг, которая в иных вопросах проявляла мудрость, на этот раз совершенно не поняла ни моей истинной природы, ни моих реальных потребностей. Мне вполне хватило и одного месяца совместной жизни с Сигюн в ее отдельных небольших покоях – сплошной вощеный ситец и розовый венок над дверью! – в течение которого мне пришлось постоянно есть испеченное ею печенье, выслушивать ее мнение по самым различным вопросам и, наконец, спать с нею (свет она, разумеется, гасила, а свои прелести скрывала под непроницаемыми, как броня, байковыми «ночнушками»), чтобы подтвердились мои догадки о том, что Фригг все-таки ошиблась и на самом деле мне нужна любовь очень плохой женщины. И, не выдержав, я отправился на поиски именно такой женщины, а жене сказал, что нуждаюсь в свободе и личном пространстве, что ее вины тут нет, что все дело во мне, что я просто ищу себя и, может быть, когда-нибудь найду. Превратившись в птицу, я поспешил улететь как можно дальше и в итоге оказался в Железном лесу, который простирается более чем на сотню миль между равниной Идавёлль и берегом океана. Железный лес – отличное место для того, кто хочет спрятаться. Там всегда темно, как ночью, а в чаще буквально кишат хищники и всевозможные демоны. Большинство этих демонов владеют кое-какой магией, украденной в царстве Хаоса, или на что-нибудь выменянной, или даже прихваченной из царства Сна. Через Железный лес протекала река Гуннтра, истоки которой находились в Нижнем мире, и в ней было полно змей и всяких эфемерных существ. В общем, этот лес – место довольно опасное, но отсюда до Хаоса было рукой подать, а мне все время хотелось подобраться к нему поближе, так что я вздохнул с облечением, обретя убежище в этом лесу. Задуманное мною путешествие носило отнюдь не романтический характер. Пока я занимался сватовством среди народа Гор, до меня донеслись слухи, будто Гулльвейг-Хейд, колдунья-ренегатка из ванов, построила в Железном лесу крепость и лелеет надежду атаковать оттуда Асгард. Вот мне и показалось, что неплохо было бы с нею познакомиться и, возможно, объединить наши силы. Но Железный лес был весьма обширен и прямо-таки насквозь пропитан колдовством; там было оставлено столько разнообразных магических следов, что обнаружить эту Гулльвейг – если, конечно, она находилась там, – я так и не смог. Возможно, она просто пряталась под защитным пологом, сплетенным из великого множества рун; во всяком случае, ее следов я так и не нашел. Зато я повстречал кое-кого другого. Это была Ангрбода, знаменитая ведьма Железного леса. Безумная, злая и опасная, она жила в самом сердце леса, как бы наполовину пребывая в царстве Хаоса, а наполовину вне его. Подобно мне, она покинула обитель первородного Огня во имя интереса к зарождающимся мирам; подобно мне, она наслаждалась новыми, ранее не знакомыми ощущениями, и, разумеется, она была обольстительна, как все демоны. Темнокожая, с длинными темными волосами, пальцы рук и ног украшены сверкающими кольцами, а глаза горят, как раскаленные угли. Каждый мускул ее тела, каждый ее нерв были заряжены той самой сексуальной энергией, о которой я, сам того не сознавая, все это время мечтал. И вот теперь моя мечта воплотилась в действительность; и моя, ставшая нестерпимой, жажда была, наконец, удовлетворена. Мы провели вместе несколько ночей и оба не меняли человечьего обличья. Правда, изредка мы все же превращались в различных животных и резвились, носясь по лесу, охотясь, все разрушая на своем пути и повсюду пытаясь воссоздать Хаос, пока меня не охватила смертельная усталость. Вкусы Энджи были сопряжены с насилием, и у меня болел буквально каждый дюйм тела. Нет, я отнюдь не жалуюсь! Мне просто требовалось немного отдохнуть и прийти в себя. И я снова вернулся в объятья Сигюн – к ее кулинарным шедеврам, увлечению лютневой музыкой в исполнении Браги, к ее ласке и вниманию, с которыми она неизменно относилась к Вашему Покорному Слуге, к ее странной близости со всеми формами и проявлениями живой природы. Это последнее свойство, пожалуй, раздражало меня больше всего; Сигюн вечно была окружена всевозможными лесными тварями – птицами, енотами, белками и тому подобным, – которые стрекотали и болтали без умолку. – Прошу тебя, дорогой, будь поласковее с моими маленькими друзьями, – говорила она, когда я сердито сбивал мышь-полевку, ловко взбиравшуюся по занавеске у нас в спальне. – Никогда ведь не знаешь наперед. А вдруг однажды эта маленькая мышка тебе понадобится? Вот вы, ребята, наверняка поспешили обвинить меня в неверности, но вы же сами видите, какова была Сигюн. Кстати сказать, именно Энджи и помогла мне впоследствии вполне неплохо с ней уживаться. Большую часть времени я проводил в Асгарде, но когда домашний уют мне окончательно осточертевал, я сбегал в Железный лес к своей любовнице. С концепцией моногамии я был, разумеется, знаком, но она казалась мне – как, впрочем, и боль, и лютневая музыка, и поэзия, – чем-то совершенно бессмысленным. Сигюн в целом спокойно относилась к моим походам на сторону. Разумеется, она любила иной раз пожаловаться подружкам на мой зверский сексуальный аппетит и мою неверность, но вряд ли ее это так уж сильно удивляло. В мире Сигюн мужья частенько ходили налево, но всегда возвращались к своим верным женам, и те, демонстрируя всепрощение, тут же принимались печь пирожки, лечить раны и возлагать прохладную руку на разгоряченный лоб супруга. Месть обычно проявлялась позже – в виде нескончаемых головных болей, как только супруг выражал желание лечь в постель, мимолетных ядовитых замечаний и прочих проявлений женской змеиной сущности. Кстати насчет змей – я прекрасно понимал, что придет и мой черед платить по счетам, так что не думайте, будто я так легко отделался[58]. Один знал, что делает, заключая наш брак. Впрочем, тогда я был почти доволен собой и жизнью. Мне казалось, что я сумел примирить две противоборствующие стороны моей натуры. Я терпимо относился к Сигюн, одновременно наслаждаясь любовью с Ангрбодой, и ухитрился убедить себя, что наше с Энджи кувырканье в Железном лесу – это нечто вроде моего скрытого протеста против власти Старика. Знаю, знаю: я действительно несколько отвлекся от цели. Возможно, Один именно этого и хотел. Возможно, так он надеялся остановить меня, помешать мне натворить бед, для чего и держал меня в состоянии постоянного полового истощения. Но, как бы замечательно ни складывались поначалу наши с Ангрбодой отношения, со временем наша… хм… активность неизбежно должна была принести плоды. У демонов частенько случается… ну, скажем, экзотическое потомство, вот и у нас с Энджи это произошло. Наша с ней связь продолжалась уже больше года, и в итоге она одарила меня тремя отпрысками: умненьким волчонком-оборотнем Фенриром, дочечкой-полутрупом по имени Хель и гигантским змеем Ёрмунгандом. Этот змей и оказался той последней соломинкой, которая сломала наши отношения. Ну не выношу я змей, хоть расстреляйте меня! Но Энджи вечно переходила границы. Мы ссорились – точнее, она со мной ссорилась: заявляла, что я обязан нести ответственность за свои поступки, и обвиняла меня в том, что я этой ответственности боюсь; говорила, что чувствует себя изнасилованной и выброшенной на помойку; а под конец совсем вышла из себя, с визгом на меня набросилась и велела немедленно убираться вон и возвращаться к жене, которую, как она теперь понимает, я никогда и не собирался бросать. В общем, она пожелала мне долгой и счастливой семейной жизни, и я окончательно вернулся в Асгард, более или менее успокоенный и испытывая облегчение от того, что теперь Одину придется решать, что делать с моими детишками – Фенни, Хель и Ёрмунгандом. Ну, решить вопрос со змеем было проще всего. Ёрмунганд к этому времени так сильно вырос, что только океан и мог принять его в свои воды без угрозы для окружающих. В океан мы его и бросили – пусть возится в придонном иле и до конца дней своих питается рыбой; в итоге он стал Мировым змеем, взяв в кольцо Срединные миры и закусив собственный хвост, и наслаждался жизнью, пока не наступил Рагнарёк. Что же касается Хель, то, когда она подросла, всем захотелось поскорей от нее избавиться. И не то чтобы она была такая уж злая или противная, она просто была абсолютно асоциальным существом. Стоило ей войти в комнату, и через пару минут там уже не оставалось ни души; в беседах она почти не участвовала – обронит одно-два слова и снова молчит; куда бы она ни пошла, там сразу воцарялась мрачная атмосфера, оживленная беседа смолкала, а самих собеседников сметало, точно палатки в поле во время урагана. Однако Один, несмотря на все это, терпел Хель ради меня. Во всяком случае, пока она не стала подростком и не покрылась поистине шокирующим количеством прыщей – это самым непосредственным образом оказалось связанным с ее первой и патологически пылкой любовью к нашему Золотому Мальчику, фавориту Асгарда, Бальдру Прекрасному. Все это ни в какие рамки не лезло, и в конце концов Один нашел выход: он подарил Хель собственные владения – Царство мертвых, которое омывает река Сновидений, – и весело помахал ей рукой на прощанье. Между прочим, он поступил в высшей степени справедливо – ведь Ёрмунганд, братец Хель, уже получил в свое полное распоряжение Мировой океан. Ну а волк Фенрир до пятнадцати лет правил в Железном Лесу, существенно уменьшив там количество живности и нападая на каждого встречного. Впоследствии богам пришлось, разумеется, его несколько укоротить, но до определенного времени он считался не слишком опасным, и они с этой угрозой почти не считались. А вот Хель обладала острым умом, и с ней пришлось обходиться более разумно и осторожно. Один от имени всех богов заявил, что отныне Хель поручена жизненно важная задача, и подарил ей собственный рунический знак – руну Наудр, что значит «связующая»; она также получила практически безграничную власть (разумеется, в пределах собственного царства), и мне было ясно, что Старик заранее закладывает фундамент для возможного союза с нею. Он, конечно, собирался жить вечно или, по крайней мере, избегать Смерти как можно дольше, но всегда ведь неплохо знать, что выход есть, даже когда петля уже затягивается на твоей шее. Ну, а мы с Ангрбодой продолжали жить каждый по-своему. Я очень надеялся, что она больше не испытывает ко мне недобрых чувств, хотя с Энджи никогда нельзя знать наверняка. Объятья Сигюн всегда ждали меня, и она по-прежнему была готова все мне прощать, но ее вощеный ситец, зверюшки, стряпня, приторные ласки, а также любовь к лютневой музыке, ароматическим свечам и благоухающим смесям из сухих цветочных лепестков доводили меня до умопомешательства. Я то и дело сбегал из дома и в итоге вновь вернулся к идее подрыва основ Асгарда. Нет, Сигюн я не бросил – этого Фригг никогда бы мне не простила, – но я ухитрился убедить ее, что мне просто необходимо личное пространство. К тому же она успела забеременеть, так что всю свою энергию направила на вязание пинеток и чепчиков. В общем, все складывалось прекрасно, и мне даже необязательно было придумывать предлоги и извинения, когда хотелось уйти. А когда родились наши мальчики, Сигюн и вовсе оказалась поглощена заботой о них. Да, у нас родились мальчики. Сыновья-близнецы Нари и Нарви с такими же, как у меня, зелеными глазами и столь же буйным темпераментом. Напрасно Сигюн рассчитывала, что рождение детей пробудит во мне чувство ответственности. Как раз наоборот. И я в течение нескольких первых лет жизни близнецов использовал каждую возможность, чтобы убраться подальше от моей драгоценной семейки. Ну, что тут скажешь? Такова уж моя натура. И потом, какой пример был у меня перед глазами с детства? Отца своего в царстве Хаоса я не знал, а в Верхнем мире не знал и матери. Нельзя сказать, что это счастливое начало жизни для любого ребенка. И все же, если бы я вел себя тогда иначе… Впрочем, нет. Оставим сожаления неудачникам. Что сделано, то сделано. Не имеет смысла сожалеть о прожитой жизни, желая прожить ее по-другому. В конце концов, я ведь за все расплатился, не правда ли? Возможно, я даже заслужил нечто подобное. Возможно, мне следовало бы… Нет, об этом пока ни слова. Легко быть мудрым после конца света. Эта мудрость заложена в фундаменте Черной крепости Нифльгейма, темного мира. В общем, чувство отцовства прошло сквозь меня, как пшеничное зерно у гуся по пищеводу – неповрежденное и не оставившее о себе памяти. И если когда-либо случалась минута, когда мне приходили в голову глупые мысли о том, что неплохо бы поиграть с сыновьями в салочки, или научить их летать, или менять обличье, или лгать (а это крайне важное в жизни умение!), или предавать друзей, то я старался хранить эти мысли при себе, что весьма разумно. Но все же порой я сознавал: что-то во мне переменилось. Что-то сдвинулось в моей душе. И тот узел колючей проволоки, что вечно терзал мое сердце, вдруг стал гораздо меньше мешать мне. Теперь я мог целую неделю, а то и месяц прожить, даже не вспоминая о мести. А однажды, влетев в Асгард после долгих странствий в обличье сокола, я увидел своих сыновей, игравших у крепостной стены – им тогда было лет семь или восемь, – и на мгновение почти ощутил… Да. Я почти ощутил счастье. Мне бы следовало сразу понять, что тут что-то не так. Скажем прямо, для меня это было неестественно. Но, видимо, после многолетних попыток Одину все-таки удалось совратить меня. Нет, это была, конечно же, не любовь к своим детям, но я, безусловно, испытывал некое удовлетворение. Я вдруг почувствовал, что больше не одинок. У меня вдруг появились родные люди. И вдруг – наверняка конец света был уже совсем близок – я, глядя на своих сыновей, подумал: А ведь это, пожалуй, именно то, чего мне всегда недоставало. А что, если я и впрямь принадлежу к этому миру?.. Урок шестой. Подружка невесты Нечто позаимствованное, нечто аристократическое… ЛокабреннаИ после этого наступила полоса относительного спокойствия. Не то чтобы сам я несколько притормозил свои происки, но в Асгарде стояло лето, и все мы немного размякли, наслаждаясь солнечным теплом. Мы тогда находились в зените своей славы; нам поклонялись повсюду в Срединных землях. Мы получали все, чего хотели: золото, оружие, вино, женщин. Самыми популярными из богов были Один и Тор, а также, разумеется, наш Золотой Мальчик, Бальдр. Впрочем, и Ваш Покорный Слуга получил свою порцию славословий, гимнов и жертвоприношений. Народы Льдов и Гор пребывали с нами в мире; Фрейр был счастлив с молодой женой, а Скади отправилась в очередное путешествие на Север, и это означало, что больше никто не мог помешать нашим бесконечным празднествам и развлечениям. И все же что-то где-то мы упустили. Мы стали чересчур благодушными. А ведь подозрительность и способность к выживанию – это близнецы; потеряй одного, и второй вскоре последует за ним. Однажды утром после очередной пьянки Тор пробудился в своих пустых чертогах и обнаружил, что у него пропал молот. Поначалу он решил, что это Сив его куда-то сунула во время уборки; затем ему пришло в голову, что молот, наверное, спрятали в шутку его приятели, но те сказали, что знать ничего не знают о пропавшем молоте. И тогда Тор припер к стенке меня и заявил, что молот украл я. Вот тут-то мы наконец и поняли, что столкнулись с действительно серьезной проблемой. – Да на кой черт мне твой молот? – возмутился я. – Не знаю, – пожал плечами Тор, – я просто по-думал… – А вот думать ты даже и не пытайся! – сердито сказал я и начертал в воздухе руну Бьяркан, руну истинного видения. Она тут же открыла мне след похитителя – я узнал его по цветам ауры: это был Трюм, один из вождей народа Льдов. – Твой молот украл Трюм! – возвестил я. – Он любит странствовать в обличье орла и, должно быть, сумел пробраться в твои покои, пока ты спал, и выкрал молот. – Я повернулся к Хеймдаллю. – А ты куда смотрел? Небось снова напился до бесчувствия? Ну, знаете, уважаемые боги, безопасность у нас в Асгарде… – Попридержи язык! – прорычал Хеймдалль. – Не то я тебе его отрежу! Я приподнял бровь, изображая удивление, и пред-ложил: – Что же ты медлишь? Вперед! Развлекись, пока можешь. Ибо вскоре весть о том, что Тор лишился молота, разнесется повсюду, и на нас навалятся со всех сторон. Всем, даже самым мелким, воинственным племенам давно не терпится одержать над нами победу. Воцарилась тишина; было ясно, что я прав. Я повернулся к Фрейе: – Тащи свой плащ из перьев! Она кивнула. Даже она понимала, что может произойти, если Мьёлльнир действительно пропал. Это ведь был не просто молот. Утрата Мьёлльнира означала потерю доверия к богам. Собственно, империя Одина держалась на блефе; боги Асгарда внушили всем, что напасть на них никто не осмелится; однако враги постоянно кружили неподалеку, точно стая волков вокруг горящего костра. Пока что они держались на расстоянии, но стоит им почуять кровь, и они кинутся на нас, а мы не успеем и глазом моргнуть, как будем разорваны в клочья. Один смотрел, как я надеваю плащ. – Поговори с Трюмом, – сказал он мне. – Выясни, что ему от нас нужно. И еще, Локи… пожалуйста, будь осторожен. Я был удивлен. Должно быть, впервые Старик проявил какой-то интерес к моей личной безопасности. Впрочем, догадывался я, он отлично понимает, что им понадобятся мои умения, когда придется возвращать молот. И все же, признаюсь, я был польщен тем, что Один выказал мне доверие, и мне уже самому хотелось продемонстрировать, на что я способен. В общем, я поспешил на Север и отыскал старого Трюма; он торчал у себя в крепости и был занят изготовлением ошейников для своих гончих. Вид у него был страшно довольный. Я слетел к нему поближе и устроился на ветке дерева так, чтобы он не смог до меня дотянуться своими здоровенными ручищами. – Привет, Локи, – сказал он, дружелюбно оскалившись. – Ты сегодня выглядишь на редкость милой птичкой. Как дела у асов? А ваны как поживают? – С тех пор, как ты украл молот Тора, они поживают не очень-то хорошо, – напрямик заявил я. Трюм широко ухмыльнулся: – А разве я его украл? – Я думал, Трюм, у тебя башка все-таки лучше варит, – сказал я. – Неужели ты действительно хочешь, чтобы из-за какого-то молота во всех Девяти мирах началась война? Ты же понимаешь, что эта заварушка коснется не только Асгарда. Твоя кража нарушит равновесие между Порядком и Хаосом, и Лорд Сурт окажется у тебя на пороге раньше, чем ты успеешь высказать свое «предсмертное желание». Так что лучше верни Тору молот, и все мы продолжим жить спокойно. Ну, что скажешь? Трюм снова ухмыльнулся. – Мне нужен вовсе не молот Тора. – Прелестно! А что же тебе нужно? – Я влюбился! – заявил он. – Черт побери! – выругался я. – Еще и ты! – Я спрятал молот в Нижнем мире, так что вряд ли ты сумеешь быстро его отыскать, – проговорил он. – Но я сразу же его верну, если вы отдадите за меня вашу богиню страсти нежной. Даю тебе девять дней, чтобы доставить Фрейю сюда. Опять Фрейя! Мне следовало бы догадаться. От этой красотки одно беспокойство. Я стрелой полетел в Асгард – времени-то у меня было немного, – и сразу увидел Тора Громовержца, с нетерпением ожидавшего моего возвращения. Я скинул плащ из перьев, чувствуя, что от усталости едва держусь на ногах. Но Тор этого не замечал. – Ну? – спросил он. – Хорошо бы чего-нибудь выпить. Между прочим, я несколько дней летел без передышки. Тор схватил меня за горло. – Ну? – Ну, поговорил я с Трюмом, – сказал я. – Он готов вернуть молот, но поставил условие: мы должны отдать ему в жены Фрейю. Секунды три Тор обдумывал мои слова, а потом заявил: – Прекрасно. Сейчас мы ей скажем. Мы созвали общее собрание в тронном зале Одина, и я сообщил: – Есть хорошие новости, а есть и не очень хорошие. Хорошая новость – это то, что мне удалось убедить Трюма вернуть Мьёлльнир. А новость не слишком приятная заключается в том… – Я ослепительно улыбнулся Фрейе. – Ну, прежде чем ты окончательно испепелишь меня своим взглядом… – Ты лучше даже не начинай – по-моему, я уже знаю, что ты сейчас скажешь, – сердито прошипела наша богиня любви. – Да ладно тебе, – сказал я. – Постарайся быть справедливой. Трюм – парень вполне приличный, по крайней мере, в глубине души. И он, черт побери, какой-никакой, а правитель! Я же не за батрака тебя выдать пытаюсь. Ты прикинь хорошенько: станешь королевой Льдов, наденешь бриллиантовую корону и подвенечное платье из белой норки… Фрейя все-таки одарила меня испепеляющим взглядом и гордо заявила: – Нет уж! Я скорее сама воевать пойду! – И чем ты будешь воевать? Мьёлльнир-то у Трюма! Или, может, ты об этом забыла? – Ну и пусть! Не пойду я за этого ледяного великана! Они все такие безобразные, совершенно неотесанные, и все как один рыбой провоняли. – А что плохого в запахе рыбы? – грозно спросил Ньёрд. Фрейя умоляюще посмотрела на Одина. – Но ты-то, надеюсь, не захочешь, чтобы я выходила замуж за Трюма? – сказала она, трепеща ресницами. Но после истории с Двалином и «платой» за ожерелье Один стал относиться к Фрейе куда менее снисходительно. По большей части он, правда, гнев свой наружу не выпускал, но я слишком хорошо его знал, чтобы ошибаться. – Нам необходим этот молот, Фрейя, – довольно холодно сказал он. – А я, значит, тебе не нужна? – Она расплакалась – это был ее излюбленный прием в борьбе с противником, который вздумал ей противоречить. Но сейчас никто на ее слезы внимания не обратил, и Фрейя утерла лицо и злобно выпалила: – Мне все ясно! Ради молота ты готов продать меня, как последнюю шлюху! Я даже лицо рукой прикрыл, пряча усмешку, но все же постарался, чтобы Фрейя эту усмешку успела заметить. А потом я перехватил взгляд Одина, сидевшего на троне, и сразу понял, о чем он подумал. Поняла это и Фрейя – ее прямо-таки затрясло от гнева. И она тут же начала перевоплощаться. Как известно, ее вторым обличьем был образ мерзкой карги, похожей на грифа-падальщика – это была поистине чудовищная персонификация всепоглощающей эгоистической страсти, – и в яростной вспышке волшебства золотое ожерелье у нее на шее лопнуло; золотые звенья и самоцветы так и посыпались по полу, а я, не удержавшись, снова усмехнулся и заметил: – Боже, до чего ты соблазнительна! Фрейя даже завизжала от отчаяния и, крикнув: «Я всех вас ненавижу!», выбежала из зала. – По-моему, она сказала «нет». – Я посмотрел на Одина. Боги смущенно переглядывались. – Но в таком случае, – продолжал я, – нам все-таки придется воевать с Трюмом. И с народом Льдов. Между прочим, у Трюма прочная крепость и немалое войско; к тому же он вооружен рунами и отлично знает тамошние места. Да и молот Тора пока что у него… – Я помолчал: пусть хорошенько осознают, что им предстоит. – Трюму нужна невеста. Нам нужен Мьёлльнир. По-моему, у нас нет выбора. Надо дать ему ту невесту, какую он хочет. Воцарилось молчание. Вид у всех был мрачный. – Фрейя за него не пойдет, – сказал Фрейр. – И я ее понимаю, – произнес я. – Но нам все-таки придется дать ему какую-то невесту. Кстати, одна невеста, с головы до пят завернутая в подвенечную фату и одетая в платье, расшитое самоцветами, почти не отличается от любой другой. – Ты думаешь, его можно обмануть? – фыркнул Хеймдалль. – Да как только он обнаружит, что его провели, он любой невесте горло перережет! – Не перережет. Особенно, если она прежде успеет перерезать горло ему, – возразил я. – Все зависит от того, кого к нему послать. Все снова уставились на меня. А я с улыбкой повернулся к Тору. – Даже не думай о том, о чем ты только что подумал! – прорычал он. – Между прочим, я думал о длинном, в пол, платье из тафты и теплом плаще из белоснежной норки. Под платье можно надеть сколько угодно нижних юбок, чтобы твои бедра выглядели более округлыми. А твои буйные волосы можно спрятать под хорошенькую маленькую шапочку… – Ни за что! – с угрозой заявил Тор. Я не обратил на это внимания. – Мы починим ожерелье Фрейи, – сказал я. – Ожерелье – это, можно сказать, ее личная подпись. Трюм в первую очередь посмотрит, есть ли на ней это ожерелье. Лицо твое будет скрыто фатой, так что даже придворные Трюма ничего и не заподозрят. И как только Трюм принесет молот… Теперь даже Один заулыбался. – Что ж, неплохая идея! – похвалил он меня. – Ни за что! – снова сказал Тор. – А я буду твоей служанкой, – не сдавался я. – Ты не волнуйся, Тор, твой гром я точно не украду. И мне кажется, невеста из тебя получится просто потрясающая. Тор что-то проворчал, а я продолжил: – И насчет первой брачной ночи тоже не тревожься. Я уверен: Трюм будет с тобой очень нежен. И потом, я объясню ему, что у тебя это впервые… Его удар, попади он в цель, не оставил бы от меня и мокрого места. Но я легко ушел от удара и, пританцовывая, отбежал подальше, все еще усмехаясь. – Послушай, Тор, у нас же нет выбора, – сказал я ему. – Или мы будем действовать согласно моему плану, или потеряем Мьёлльнир. А вы все что скажете? И все тут же со мной согласились. А через восемь дней мы с Громовником двинулись на Север. Тор позаимствовал у Фрейи одно из ее аристократических платьев, его надушили ее духами, с помощью воска удалили ему растительность на руках и ногах, позолотили ногти, а шею украсили тем самым золотым ожерельем. Лицо его, правда, так и пылало убийственным гневом, но, к счастью, под фатой это было не так заметно. Его колесница оставляла за собой свирепый выжженный след и массу рытвин, заметных на много миль окрест. Тор, собственно, всегда так ездил, хотя некоторые чистоплюи, наверное, сочли бы его манеру излишне агрессивной. Однако девице, направляющейся на собственную свадьбу, подобная манера совершенно не подходила, так что я по мере сил постарался скрыть оставленный им след, широкой красной полосой протянувшийся от поля Идавёлль до северных ледников и прямо-таки кричавший, что его оставил именно Тор. Но я ничего не мог поделать ни с ухабами на дороге, выбитыми его колесницей, ни с громоподобным скрежетом зубов, который доносился из-под украшенной самоцветами свадебной фаты Тора. Трюму я все это объяснил так: – Фрейя очень обрадовалась вашему приглашению, господин мой, а потому летела, не разбирая дороги. И потом, мы, женщины-колесничии… – Я сверкнул улыбкой, кокетливо поглядывая на великана из-под головного убора горничной. Между прочим, из меня получилась куда более убедительная женщина, чем из Тора, а поскольку я безбородый, мне даже вуалью прикрывать лицо не было нужды. Во всяком случае, Трюм моей внешностью остался доволен; он потрепал меня по подбородку и сказал: – Если твоя госпожа хотя бы вполовину так же хороша, как ты, то меня сегодня ночью явно ждет удача! Я захихикал. – Ой, да ну вас! Скажете тоже! И я, старательно избегая жадных лапищ Трюма, повел фальшивую невесту в пиршественный зал, где уже были накрыты столы: огромные окорока, цельные лососи, горы пирогов и всевозможных печений, груды засахаренных фруктов. Зал озаряли праздничным сиянием целые связки свечей. И повсюду стояли бочонки с медом; такого количества меда хватило бы для целой армии выпивох. Услышав, как Тор что-то сердито бормочет себе под нос, я прошипел: – Сиди тихо! И лучше вообще помалкивай. Позволь уж мне вести застольную беседу. Нас проводили к столу и усадили по левую руку от Трюма; я предусмотрительно поместил Тора среди женщин, подальше и от Трюма, и от его воинов. Теперь Трюм точно сидел недостаточно близко, чтобы пустить в ход свои шаловливые ручонки. Этого я весьма опасался, потому что тогда Тор наверняка вышел бы из себя, а нам нельзя было позволить себе никаких стычек с хозяевами – по крайней мере до тех пор, пока молот снова не окажется у нас в руках. Вот тогда уж Тор пусть сколько угодно безумствует, давая выход своему раздражению. – Попробуй хоть что-нибудь скушать, госпожа моя, – шепнул я, толкнув Тора локтем в бок, а затем, повернувшись к Трюму, пояснил: – Она немного стесняется. Уверена, она сразу почувствует себя свободнее, как только поест. Вообще-то у нашего Тора аппетит всегда был отменный, но на этот раз он превзошел самого себя, ухитрившись умять целого жареного быка и восемь лососей, а на десерт – все то, что выставили на столы для женщин: сласти, печенье, пирожки, засахаренные фрукты. Я пытался его остановить, но разлучить Тора с едой совершенно невозможно. И он, насытившись, принялся за мед и влил в себя три полных рога, прежде чем я успел воззвать к его разуму. Трюм, с удивлением наблюдая за всем этим, заметил: – Похоже, она любит поесть. Как же ей удается сохранить фигуру? Я захихикал, глупо хлопая ресницами. – Ах, лорд Трюм, моя госпожа ничего не ела и не пила с той минуты, как узнала о вашем предложении. Признаюсь: она была чрезвычайно польщена и решила, что восемь дней не будет ничего есть, чтобы свадебное платье непременно хорошо на ней сидело. Трюм любовно глянул на «невесту» и с улыбкой сказал: – Великие боги, ей совсем ни к чему ради меня соблюдать диету! Чем больше подушка, тем… ну-ну, не надо смущаться… – Он вдруг резко нагнулся и ухитрился заглянуть под фату «невесты». Похоже, то, что он увидел, несколько его смутило, и он, заикаясь, пробормотал: – Какие у нее глаза! У Фрейи такие глаза… – Что у нее с глазами? – Я ласково потрепал его по руке и улыбнулся. – Она так яростно на меня посмотрела… И глаза у нее горели, как угли! – Ах, моя госпожа просто волнуется. Она не спала восемь ночей – все думала, как пройдет ее первая брачная ночь. Ведь ей предстоит провести ее с вами, господин мой. – Ах, вот в чем дело! – воскликнул Трюм. – Она так много о вас слышала, – продолжал я. – И о вашем темпераменте, и о вашей красоте, и о размерах вашего… – Правда? – Чистая правда! Посмотрите, как она на вас посматривает. Она же просто корчится от нетерпения. – Принесите немедленно молот! – велел слугам Трюм. – Я хочу вступить в брак прямо сейчас! Через несколько минут слуги внесли Мьёлльнир в пиршественный зал. Тор прямо-таки сгорал от нетерпения, и тут вдруг сестра Трюма, которая в течение всего пира не сводила с «невесты» глаз, подошла к нам, уселась и стала рассматривать кольца на руке Тора. Кольца, разумеется, тоже были позаимствованы у Фрейи и были очень красивы и аристократичны. – Вам здесь понадобится друг, – сказала она. – Отдайте мне свои перстни, и я покажу вам все ходы и выходы нашего дворца. Тор ничего ей не ответил, но я видел, что он вот-вот взорвется, и отогнал от него сестрицу Трюма, пообещав, что она получит все кольца, какие захочет, сразу после бракосочетания. – А пока оставьте, пожалуйста, мою госпожу в покое, – сказал я ей, ободряюще глянув на Тора. – Она у нас очень застенчивая. А сейчас еще и нервничает, что вполне естественно. Давайте уважим ее скромность. Итак, молот был внесен, и началась церемония – речи, тосты и прочее, – и я физически чувствовал, что Тор уже на пределе своих возможностей. – Ну вот, – сказал, наконец, Трюм, который к этому времени был совсем пьян, – всем нам очевидно, что Фрейя сделала правильный выбор. Мьёлльнир – оружие, конечно, могущественное, но мне кажется, есть и кое-что покрепче этого меча. И ей, насколько я слышал, не терпится вытащить это новое оружие из ножен и испытать его. – Великан подмигнул «Фрейе», пошатываясь, подошел к ней и положил меч ей на колени. Реакция Тора была мгновенной. Он тут же схватил меч, сбросил подвенечные одежды и ненавистную фату и предстал в своем истинном обличье. Вид у него, надо сказать, был устрашающий: рыжая борода горела, как пламя, на груди и плечах бугрились могучие мускулы, глаза яростно светились. Я тут же постарался отойти в сторонку, ибо ни в коем случае нельзя стоять у Тора на пути, когда он впадает в неистовство. Загремел гром, сверкнула молния, и Мьёлльнир начал свою смертоносную работу. Позаимствованные аристократические наряды невесты отлетели в сторону… Через пять минут весь пиршественный зал был усеян кусками разрубленных тел. Следовало признать: рубить врага Тор действительно умел отлично. Может, он был и не слишком умен, но поистине являл собой двуногое орудие смерти. Мужчины, женщины, слуги, собаки – все падали оземь под взмахами его меча. А когда в его душе несколько улеглась жажда крови, мы молча устремились в сторону Асгарда и не сказали друг другу ни слова, пока впереди не завиднелись знакомые крепостные стены. Фрейя уже ждала нас, и Тор сразу вернул ей ожерелье. – Ну, как там Трюм? – спросил Браги. Он стоял рядом с Фрейей и, естественно, с лютней в руках. – Мертв, – сказал Тор. – А новые родственники? – Мертвы, – сказал Тор. – Значит, ты сумел вернуть свой меч, да? – не унимался Браги. – Из этого получится великолепная баллада! Или величальная песня. Как ты относишься, скажем, к хору? Например, в классическом стиле? Тор неторопливо повернулся, молча посмотрел на Браги, а потом, схватив его лютню могучей ручищей, в одну секунду свернул ей шею. – Если я когда-нибудь услышу хоть одно слово, хоть одну ноту из песни об этом происшествии, – тихо промолвил он, – если ты вздумаешь создать на эту тему хоть одно стихотворение или хотя бы лимерик… – Он не договорил и после непродолжительного молчания швырнул лютню об пол. Раздался негромкий жалобный хруст. – В общем, учти: если скажешь еще хоть слово, я растяну тебя между двумя концами Радужного моста и сыграю на твоих кишках, как на гитарных струнах. Ясно? Браги кивнул, вытаращив от ужаса глаза. Так что больше никто и никогда не упоминал о нашем «свадебном путешествии» на Север. Урок седьмой. Известность Убивать собственных поклонников – далеко не лучший способ создать себе имидж. ЛокабреннаСовершенно неожиданно после этой истории Ваш Покорный Слуга стал почти знаменитостью. Впрочем, я всегда пользовался авторитетом, но теперь моя слава распространялась по Мидгарду со скоростью лесного пожара. Люди просто обожали историю о том, как Тор в свадебной фате и Ваш Покорный Слуга, переодетый подружкой невесты, возвращали меч Мьёлльнир – и, хотя Браги было строго запрещено болтать об этом, о наших приключениях мгновенно всем стало известно; история эта передавалась из уст в уста и повсюду пользовалась необычайным успехом. Собственно, Тор был популярен всегда. Огромный, сильный, добродушный, наделенный умственными способностями довольно средненького лабрадора – это был как раз такой герой, которого можно было просто любить, не чувствуя ни малейшей угрозы со стороны его интеллекта. Я же был полной его противоположностью: мускулы так себе, зато чертовски умен и хитер, из-за чего люди мне и не доверяли. Но после истории с Трюмом все переменилось. Там мы с Тором были заодно, действовали сообща. Люди останавливали нас на улице и требовали увлекательных подробностей. Физическая сила Тора и моя интеллектуальная мощь оказались вдруг выигрышной комбинацией, и, должен признать, я в кои-то веки ощутил даже определенное давление со стороны масс, требовавших повторить наше последнее и столь успешное деяние. Нет, я вовсе не забыл, сколь сильна моя обида на богов. Но оказаться причисленным к сонму избранных – это был совершенно новый опыт, и я, несмотря ни на что, им, пожалуй, даже наслаждался. Я по-прежнему презирал их всех, однако теперь и на меня как бы упал отраженный свет их славы; и в этом была неожиданная привлекательность. У меня появилась новая аура – аура знаменитости. Двери, которые раньше наверняка оказались бы для меня закрыты, вдруг распахнулись настежь. Совершеннейшие незнакомцы делали мне подарки. Женщины предлагали мне себя – причем с благословения мужей. Я обнаружил, что теперь мне, пожалуй, сойдут с рук все те проделки, за которые меня раньше непременно бы осудили – пьянство, обман, воровство, грубые шутки и даже акты зловредного вандализма. Когда выяснялось, кто совершил то или иное преступление, все только качали головой и с улыбкой говорили: «Ну, что тут поделаешь, таков уж он, наш Локи!» Ей-богу, им, по-моему, даже льстило, если оказывалось, что именно я кого-то из них перехитрил. Столь неожиданная толерантность по отношению ко мне распространилась даже на Асгард. Там тоже мои выходки перестали вызывать раздражение. Теперь боги чаще смеялись над моими проделками, чем обижались или высказывали недовольство. Тор, например, рассказывал историю о волосах Сив, словно с самого начала понимал, что все это только шутка, и буквально ревел от смеха, а меня от избытка чувств то и дело хлопал по спине. Браги переработал балладу, посвященную похищению Идунн и молодильных яблок, и теперь я уже играл в этой истории роль скорее жертвы, а не предателя. Даже греховная связь с Энджи и наше с ней чудовищное потомство послужили укреплению моей репутации: меня стали считать истинным гигантом большого секса. Между тем подрастали мои сыновья-близнецы – они, кстати, стали очень на меня похожи: такие же рыжеволосые, с такими же плутовскими глазами. Правда, особых отцовских чувств у меня наше сходство не вызывало, зато Сигюн была совершенно счастлива, и это тоже повышало мой статус среди богов. Впрочем, Хеймдалль так и не стал теплее ко мне относиться. Да и Скади, которая по-прежнему предпочитала жить в горах и регулярно покидала Асгард на месяц-полтора, потом возвращалась дня на три или на четыре и снова удалялась в охотничьи угодья, иной раз так холодно посматривала на меня золотисто-синими очами, что сразу становилось ясно: она думает о том, какую роль именно я сыграл в позорной гибели ее отца. И пусть однажды мне удалось ее рассмешить, но она так и осталась «несмеяной», с холодной, как сердце гор, душой. Скади казалась мне смертоносной, как кит-убийца, и в ее присутствии я старался уйти в тень, избегая чрезмерных проявлений собственной популярности. А вот Одина, похоже, моя популярность совсем не удивляла. У него был богатый опыт; он и сам немало знал о славе, о ее непостоянстве и мимолетности. Вполне возможно, ему было даже на руку то, что я слегка ослеплен неожиданной известностью; вообще-то у меня порой мелькала мысль о том, что сам Старик и распускает слухи о моих подвигах. Его вороны, Хугин и Мунин, каждое утро облетали все Девять миров, собирая для Одина новости и сплетни, а он сам тем временем с надменным видом восседал на троне, ни с кем не разговаривая, кроме головы Мимира. Возможно, мне уже тогда следовало бы поинтересоваться, что именно он черпает в этом «источнике мудрости», почему постоянно выглядит таким озабоченным и зачем с помощью воронов старательно собирает всевозможные слухи и сплетни. Однако этот новый искус – испытание славой – оказался столь силен, что, признаюсь честно, я несколько утратил связь с реальной действительностью. Трюм, можно сказать, обеспечил мне великий прорыв, вхождение в первую лигу, и в итоге я сам поверил в мифы, которые успели возникнуть вокруг моей скромной особы. Я стал считать, что заслуживаю особого отношения, что отныне я недосягаем для закона, а значит… Короче говоря, гордыня, самый характерный недостаток любых богов, застала меня врасплох, затмила мой разум, и я, словно пребывая в тумане, не замечал, какое жестокое падение меня ожидает… Это случилось, когда мы с Тором отправились в путешествие по Срединным мирам. Я уже понял, что путешествия очень важны, когда стараешься создать себе реноме. Да и Тор всегда любил путешествовать. И потом, для меня это была отличная возможность вырваться из нежных объятий любящей супруги. На колеснице Тора мы выехали из ворот Асгарда и, обогнув Железный лес, двинулись на восток, решив проверить, не возбудился ли к активности народ Гор. Затем мы проехались по Северным землям, но и там никто бунтовать не собирался; тогда мы, сменив обличье, направились к югу и немного задержались в этих местах. Во-первых, нам хотелось знать, что говорят насчет нас люди. А во-вторых, мы решили, что неплохо было бы распространить еще несколько новых историй о деяниях богов. На ночлег мы, по настоянию Тора, собирались устроиться у кого-нибудь из местных жителей – Громовержцу хотелось попробовать тамошнего гостеприимства. Он вбил в голову, что мы, причем непременно в человечьем обличье, должны завернуть в первую попавшуюся лачугу, ибо только так можно выяснить, действительно ли здешние обыватели должным образом почитают богов Асгарда. Я, честно говоря, предпочел бы хорошую гостиницу, где будет вкусный ужин и мягкая постель – а может, найдутся и девочки, готовые согреть эту постель для усталого путника, – но Тор и слышать о гостинице не хотел. Он остановил выбор на скромной, крытой торфом избенке, которая стояла на краю какого-то болота. Выглядела лачуга просто ужасно, так я ему и сказал. – Какой смысл быть прославленным героем, если ты не хочешь даже переночевать в сносных условиях? – сердито спросил я. – Да ладно тебе, – не сдавался Тор. – Крестьяне – это соль Мидгарда. Ты только представь себе, как они будут потрясены, когда узнают, кто мы такие. Они же внукам и правнукам будут об этом рассказывать! В общем, мы постучались и спросили, нельзя ли нам разделить с хозяевами дома ужин, который как раз готовила мать семейства. На мой взгляд, ход был довольно примитивный, но в данном случае командовал Тор, а с его точки зрения боги только так и должны вести себя. Мы назвались Артуром и Лаки[59], и Тор каждый раз подмигивал мне, произнося эти подменные имена, так что можно было не сомневаться: хозяева догадаются, кто мы такие, еще до того, как все сядут за стол. Но я ошибся. Хозяева наши были людьми настолько темными и необразованными, что так ни о чем и не догадались. Меня это вскоре начало раздражать, а Тор был страшно доволен и подталкивал меня локтем, все подмигивал мне, а тут как назло совсем стемнело, и мне пришлось окончательно смириться с мыслью о том, что ночевать придется в этой убогой лачуге. Я вздохнул и постарался максимально использовать то немногое, что мне здесь могли предоставить. Ужин был довольно скудным – нам подали какое-то овощное рагу. Вместо нормальных постелей на полу лежали жалкие соломенные тюфяки. Но само семейство оказалось симпатичным – средних лет супружеская пара и двое детей-подростков: мальчик Тьялви и хорошенькая девочка Рёсква. Тору они понравились, и он вдруг предложил угостить всех мясом, которого на столе явно не хватало. Где-то по дороге Тор прихватил с собой пару козлов[60], и в порыве щедрости он предложил хозяйке приготовить жаркое из козлятины, но предупредил, чтобы она ни в коем случае не разрубала ни одной кости – ну, если хотите, он просто решил проверить, будет ли она ему послушна. К Тору всегда все относились с большим уважением, что, по-моему, было вполне естественно при его весе (более трехсот фунтов). Наши хозяева были прямо-таки ошеломлены столь щедрым даром. Они так трогательно восторгались! Взрослые просто слов не находили, зато дети тут же засыпали нас вопросами. Откуда мы родом? Неужели мы действительно так богаты? Видели ли мы когда-нибудь море? Мальчик Тьялви особенно заинтересовался Тором, а Рёсква, очень хорошенькая девочка-подросток, то и дело внимательно поглядывала из-под густых ресниц на меня. В общем, мы отлично провели время – если, конечно, вам нравится такой тип застолья. Мы вкусно поужинали и легли спать, а утром Тор, собрав оставшиеся после вчерашнего пира кости, решил позавтракать хлебом и костным мозгом и вдруг обнаружил, что бедренную кость одного из козлов кто-то, ослушавшись его приказа, раздробил и высосал вкусный мозг. – Я же велел не трогать кости! – гневно прогремел Тор, представая перед изумленными хозяевами в своем истинном обличье. Тьялви широко раскрыл глаза и в полном восхищении уставился на него. – Вау! Да ведь ты, оказывается, Тор! – воскликнул он. – Естественно! – раздраженно бросил Тор. – Я так и знал! – не унимался Тьялви. – Тот самый Тор! Громовержец! Бог грома и плодородия. – Да, – сказал Тор. – И я, если помнишь, велел не трогать… – Ой, – перебил его Тьялви, – мне так нравится все, что ты делаешь! А история о том, как ты оделся невестой… – Не надо об этом! – попыталась остановить брата Рёсква. – Ладно-ладно. А еще мне нравится история о том, как ты спас Идунн от великанов дальнего Севера, и… – На самом деле, Идунн спас я, – заметил я. Рёсква удивленно на меня посмотрела, широко раскрыв очаровательные карие глазки, невинные, как у олененка. – Так ты, значит, Локи? Великие боги! – воскликнула она. – Ты же мой самый любимый герой! Ты самый лучший из всех богов Асгарда! Тьялви, да проснись же! Перед тобой сам Локи! Знаменитый Локи Трикстер. Надо же, у нас в доме такие гости, Тор и Локи, а нам и невдомек! – Все это ерунда! – заявил Тор по-прежнему гневно. – Вы нарушили мой особый приказ и заслуживаете сурового наказания. Приготовьтесь заплатить за это собственной жизнью! Я быстро шепнул ему, что если он будет направо и налево убивать самых пылких своих последователей, то это, безусловно, повредит его имиджу. К тому же несчастное семейство кланялось нам до земли, шаркало ножкой и уверяло, сколь они все ничтожны. Похоже, они и впрямь никогда прежде ни одной знаменитости не видели. Мне, честно говоря, было противно. Но на Тора все это произвело благоприятное впечатление. – Ладно, ладно, я вас прощаю, – пробормотал он. Тьялви и Рёсква тут же запрыгали от радости. Девочка вытащила откуда-то маленький розовый блокнотик, протянула мне уголек и попросила автограф. А Тьялви все стремился пощупать руки Тора; ему страшно хотелось убедиться, что они действительно такие мощные, какими кажутся. – Хотелось бы узнать, как вам удалось стать богами? – спросил отец семейства. – И можно ли этому научиться? Или вам такая должность по наследству досталась? Мой-то парень все время твердит, что и ему бы хотелось богом стать, вот только не знаю, сумеет ли он в этой области хоть какую-нибудь карьеру сделать. Хотя и у нас, на земле, тоже особой карьеры не сделаешь. Тор заверил его, что у богов карьеру сделать вполне можно. – А вас этому специально учили? – спросил Тьялви. – Или просто взяли, как в армию берут? Тор объяснил, что и того, и другого понемногу. – И откуда ты только все свои хитрости берешь? – спросила у меня хозяйка. – Неужели сам все хитроумные планы придумываешь? Просто представить не могу, как такое придумать можно! У тебя в голове, наверное, мысли так и роятся? Я улыбнулся и сказал, что да, пожалуй, роятся. На них это произвело сильное впечатление, и хозяйка любовно заметила: – Вот и Рёсква у нас тоже очень умная. Для девочки, конечно. У нее то и дело всякие новые идеи возникают, уж и не знаю, откуда она их берет. А зато Тьялви очень быстро бегает, прямо, как ветер! Я таких быстроногих, как он, больше нигде не встречала. Как ты думаешь, есть ли у них… ну, в общем… будущее, что ли? Я понимал, к чему она клонит, и уже начал говорить что-то насчет нехватки времени на воспитание юных дарований, но тут увидел выражение лица Тора и даже выругался про себя. Тору не так уж часто приходят в голову мысли, и еще реже эти мысли бывают удачными, но уж если он что-то вобьет себе в башку, тогда пиши пропало. А тут Тора явно осенило: глаза так и сияли, лицо раскраснелось, а от рыжей бороды прямо-таки искры летели. – Даже не думай, – сказал я, сразу догадавшись, что у него на уме. – Да ладно тебе, Локи. Они такие симпатичные, умненькие. Я бы с удовольствием оставил их при себе. – А уж это совершенно ни к чему. Что ты с ними потом-то делать будешь? – Тьялви может стать моим оруженосцем, – сказал Тор. – А Рёсква будет для нас и готовить, и убирать. Перестань, Локи. Это же просто дети. Они такие милые, как козлята. И потом, они такого высокого мнения о нас! Я напомнил ему, что двое настоящих козлят, тоже очень милых, только что завершили свое существование, будучи съедены на ужин, и Тор оглушительно захохотал. – Ну, так то были настоящие! А с этими нам будет очень весело, поверь! Так у нас появилась пара истинных последователей. Тьялви был прямо-таки влюблен в Тора, а Рёсква явно питала склонность к Вашему Покорному Слуге. Но, оглядываясь назад, я думаю, что все же было не слишком разумно брать с собой в неведомые страны двоих детей. И вы, наверное, со мной согласитесь. Поклонники любой знаменитости переменчивы, как сама слава; если слишком близко подпустить поклонников к себе, они могут внезапно обнаружить, что на самом деле ты – всего лишь колосс на глиняных ногах. И вскоре об этом будет известно всем, в том числе и твоим заклятым врагам. Ну а потом для тебя начнется неизбежное скатывание вниз. Урок восьмой. Полуночное солнце В тех местах, где солнце никогда не заходит, может случиться все. ЛокабреннаИ мы продолжили странствия. В это время года в Северных краях солнце вообще почти не покидает небо, но вокруг было холодно, уныло, и туманы плотными валами подступали с болотистых пустошей. Я в кои-то веки затосковал по семейному очагу, домашней еде, приготовленной Сигюн, но Тора влекло вперед страстное желание непременно произвести впечатление на наших юных спутников. Впрочем, и мне хотелось, прежде чем поворачивать назад, устроить детям хотя бы небольшое представление. Наконец мы вчетвером перебрались через последнюю цепь ледников, ожерельем раскинувшихся на подступах к берегам узкого морского залива. На той стороне залива виднелась черная полоска леса, а дальше – ослепительно-белая горная цепь. Это был Утгард[61], самая дальняя северная страна, о которой мы знали только по слухам. По-моему, даже Один там никогда не бывал. Мы знали, что шесть месяцев в году солнце там круглые сутки светит в небе, не исчезая за горизонтом; что это царство снегов и льдов, где в зимнее время темно-синее небо освещается сполохами северного сияния; что лето там совсем короткое – от силы месяца три, – но в течение этого времени там правит Хаос: солнце светит круглые сутки, повсюду бродят чудовища, буйствует растительность, и вообще там, если верить легендам, возможно все. Я, например, учитывая все это, считал, что подобных удивительных мест нужно избегать. Но Тьялви и Рёсква смотрели на нас с Тором во все глаза, и глаза эти горели, как звезды, и мы чувствовали, что не можем обмануть их ожидания. Да уж, порой их преклонение и даже их любовь я воспринимал не иначе, как тяжкое ярмо у себя на плечах. С другой стороны, как мне кажется, у нас с Тором просто головы снесло от столь искренней любви. Не знаю, чем еще можно объяснить наше поведение. Мы прямо-таки упивались своей славой; были готовы на самый бессмысленный и нелепый риск, лишь бы не разочаровать своих юных почитателей. На берегу мы отыскали старую лодку, выбеленную морской водой настолько, что дерево приобрело цвет старой кости, но все еще достаточно крепкую, и, поставив колесницу Тора подальше от воды, решили перебраться через залив и пройти в глубь этой страны северного сияния. Вода в заливе была почти свободна ото льда, и мы пересекли его менее чем за сутки, высадившись на просторном белом пляже, где в солнечных лучах поблескивали многочисленные обломки плавника и старые кости. Оттащив лодку подальше от линии прибоя, мы подхватили заплечные мешки и двинулись в глубь суши. Однако и отсюда сверкающие горы казались столь же далекими и неприступными, и повсюду вокруг нас был густой темный лес с густым подлеском. Воздух был буквально пропитан ароматом сосновой хвои. В этом лесу водилось немало всякого зверья, но таких животных никто из нас прежде не видел. По мощным стволам высоких прямых деревьев, вполне способных соперничать с Иггдрасилем, вверх и вниз сновали черные белки, а у корней росли живые грибы, ростом с человека. Это было очень странное место, и чем дальше мы углублялись в лесную чащу, тем сильнее меня охватывала тревога. Я прямо-таки нутром чувствовал, что за нами следит кто-то невидимый. – Ты что, волков боишься? – засмеялся Тор. – Вот это да! Отец гигантского Волка опасается родичей сынка! Я скромно заметил, что Фенрир, хоть я и отец ему, в случае необходимости не стал бы долго раздумывать и запросто закусил бы мною. Кроме того, сказал я, если уж тут даже грибы такой величины, то какого же размера в этих лесах волки-оборотни или, не приведи господи, какая-нибудь змея. – Змея? – удивленно переспросил Тьялви. – Ты думаешь, здесь есть змеи? Я пожал плечами. – Кто знает? По-моему, вполне могут быть. Тьялви вздрогнул. – Ненавижу змей! – с отвращением заявил он. – Особенно зеленых, которые в тростниках прячутся; на них ничего не стоит наткнуться, когда купаешься. Или еще есть такие противные, коричневые – улягутся рядом с тропой, их и не видно совсем, того гляди наступишь. А вот большие змеи, которые на ветвях деревьев висеть любят… Именно в эту минуту я понял, что такой спутник, как Тьялви, способен раздражать куда сильнее, чем болтун Хёнир. Я даже хотел заткнуть ему рот магической руной Наудр, но потом вспомнил, что для Тора он все-таки поклонник номер один, и Громовержец, пожалуй, был бы недоволен тем, что я заставил замолчать такого первостатейного фэна. Так что мы продолжали пробираться сквозь чащу, и Ваш Покорный Слуга вел себя все более настороженно, а Тьялви по-прежнему весело болтал о змеях и даже не думал умолкать. Вдруг полил дождь, ровный и сильный, способный, казалось, идти вечно. Мы мгновенно промокли до костей. Дождевые струи лупили по нашим спинам, волосы прилипали к лицу и мешали видеть, а лес тут же наполнился запахом гнили и влажной земли. Я замерз и здорово проголодался, но вблизи не было заметно никаких признаков дичи, а я еще не настолько отчаялся, чтобы поймать и съесть одну из отвратительных черных белок. – Я что-то устала, – призналась Рёсква и доверчиво на меня посмотрела, явно рассчитывая, что я предложу устроить привал. – Может быть, нам уже пора разбить лагерь? Я огляделся и понял, что не в состоянии определить, сколько времени прошло с тех пор, как мы вышли в путь. Сквозь стволы деревьев по-прежнему виднелось светлое небо, но в это время года солнце в этих краях вообще не садится, так что сейчас вполне могла быть и поздняя ночь. Мне даже думать не хотелось о том, что скорее всего придется здесь устраиваться на ночлег, но, похоже, выбора не было. Мы не заметили ни малейших следов какого бы то ни было жилья, даже лачуги лесника нам не попалось. И вот, продолжая идти по едва заметной узенькой тропке, мы вышли на поляну, посреди которой возвышалось строение. Весьма странное и довольно бесформенное: не дворец и не пещера, без окон и дверей, но с широченным входом и высоченными потолками. Правда, строение выглядело (и пахло тоже!) не слишком гостеприимно, но по крайней мере способно было обеспечить нам хотя бы крышу над головой. – Давайте здесь и переночуем, – предложил я. – По-моему, тут никто не живет. Дети с сомнением на меня посмотрели. Возможно, они ожидали, что их божества сумеют обеспечить им комфортное убежище. Но я слишком замерз и устал: мы шли уже много часов подряд, а эта пещера – или дом, или что угодно другое, – давала возможность спокойно переночевать и к утру хотя бы немного подсохнуть. Мы устроились, но успели проспать не более часа, когда нас разбудил страшный грохот и треск, и земля зловеще закачалась, точно лодка во время шторма… – Похоже, землетрясение! – воскликнул Тор. – Только этого нам и не хватало! – откликнулся я. Тьялви и Рёсква, побледнев и дрожа всем телом, испуганно прижались друг к другу. Я бросился к выходу, ожидая камнепада, но тут грохот смолк, прекратилось и покачивание почвы, да и все вокруг тоже вроде бы снова затихло. Если это и впрямь было землетрясение, то оно закончилось. Снаружи по-прежнему, не переставая, молотил дождь. Мы заспорили, стоит ли сейчас выбираться наружу из убежища. Еще несколько таких толчков – и мы могли оказаться в ловушке. С другой стороны, провести ночь в холодном, насквозь промокшем лесу… бр-р-р, вряд ли это такая уж заманчивая перспектива! – Не понимаю, чем снаружи может быть безопасней, чем внутри, – сказал Тор. – В этих лесах наверняка водятся волки или кто-нибудь похуже волков. По-моему, лучше остаться здесь. Во всяком случае, здесь проще оказать сопротивление, если кто-нибудь нападет. Я слышал, в здешних местах и чудовища всякие водятся. – Это ты мне говоришь? – презрительно буркнул я. И мы прошли чуть глубже, к задней стенке пещеры, где в полумраке отыскали какую-то нишу, а может, еще одну, более мелкую пещерку, вход в которую находился как бы под углом. Там было немного теплее и вроде бы чуть безопаснее; во всяком случае, если бы дело дошло до схватки, то у нас за спиной была бы прочная стена. Мы снова улеглись, но спали плохо; еще дважды в течение ночи неподалеку слышались какие-то неприятные звуки – странный приглушенный рев или вой. Впрочем, может быть, это просто Тор во сне пускал ветры, но я почему-то в столь простом объяснении сомневался. Закутав голову плащом, я пытался не обращать внимания на загадочные звуки, но все же часа через три я, бедный усталый Трикстер, которому все на свете осточертело, проклиная и эту ночь, и все это путешествие, стал красться к выходу из пещеры, чтобы посмотреть, что является источником мешающего мне спать шума. Первое, что я увидел, была пара ступней поистине невероятных размеров – со средней величины садовый сарай. Дальнейшее расследование показало, что ступни принадлежат некому живому существу – собственно, это был великан, которого можно было назвать великаном среди великанов. Он крепко спал и похрапывал во сне. Я растолкал Тора и тихо сказал ему: – Нашел причину и шума, и «землетрясения». Похоже, ты не единственный, кто во сне оглушительно пукает и храпит, как свинья. Тор не обиделся и решил посмотреть сам. Я следовал за ним на безопасном расстоянии. Стоило Тору выглянуть из пещеры, как великан приоткрыл один глаз (тот у него был величиной с ворота хлебного амбара и серый, как пресноводная устрица) и произнес: – Ага, вот и ты! Привет, малыш! – Ты кто? – неприязненным тоном спросил Тор; он явно не испытывал восторга от того, что его назвали «малышом». – Скрюмир[62], – ответил великан голосом, глубоким, как океан, и поглядел на нас чуть более внимательно. – А ты, если не ошибаюсь, Аса-Тор[63]. Ну, а это, конечно, Локи, ваш знаменитый Трикстер. Я был вынужден признать, что это так и есть. Скрюмир улыбнулся. – Я слышал о вас множество всяких историй, – сказал он, – но мне казалось, что в реальной жизни вы несколько крупнее. Кстати, никто из вас случайно не видел моей варежки? – Он сел и огляделся. – Ах, вот же она! И только тут я понял, что «пещера», в которой мы провели ночь – это на самом деле варежка Скрюмира! Очень красиво расшитая кожаная варежка огромного размера. А тот отсек, в котором мы спали, сочтя его «пещеркой поменьше», был предназначен для его большого пальца. Теперь стало ясно, отчего в «пещере» так сильно пахло козлом и почему материал, из которого были сделаны «стены», показался нам таким странным – и не камнем, и не деревом. Тьялви и Рёсква уже вылезли наружу и весьма нервно поглядывали на Скрюмира, который надел свою варежку и закинул на плечо дорожный мешок, собираясь уходить, но вдруг снова обернулся, словно ему в голову пришла неожиданная идея, и спросил: – А хотите поближе познакомиться с моим народом? Наш Утгард отсюда совсем недалеко. Я мог бы вас туда проводить. Мы невольно задумались. Я ведь уже говорил: Утгард всегда имел дурную славу. О нем ходили самые различные слухи; говорили, будто это огромная крепость, встроенная в вечную мерзлоту и соперничающая с самим Асгардом, а правит этой крепостью великий маг и знаток рун. Однако никто еще никогда не заходил так далеко на север, чтобы выяснить, насколько правдоподобны эти слухи; но если в них была хоть капля правды, то нам с Тором вряд ли даже нос стоило туда совать. Но Тьялви и Рёсква смотрели на нас во все глаза, и… – ну, что тут можно было сказать? – Спасибо, – ответил Тор. – Мы с удовольствием. – Я немного провожу вас и покажу, как добраться до городских ворот, – предложил Скрюмир. – Самому-то мне в Утгард не надо, я только что оттуда. Давайте я понесу ваши манатки, а сами ступайте за мной. Мы отдали ему заплечные мешки, в которых еще оставалось немного еды, запас сухой одежды и кое-что еще, необходимое в любом путешествии, и последовали за Скрюмиром. Точнее, мы пытались за ним следовать – великан двигался такими гигантскими шагами, что мы вскоре сильно отстали. Даже юный Тьялви, который был полон энергии и старался ни в коем случае не отставать от нашего провожатого, хотя и сумел поравняться с ним, припустившись бежать что было сил, вскоре выдохся. Впрочем, проследить путь Скрюмира оказалось нетрудно; во-первых, даже издали было слышно, как он проламывается сквозь лесную чащу, а во-вторых, он оставлял за собой целую просеку поваленных деревьев. Мы шли по его следу целый день, становясь все более голодными, усталыми и раздраженными, и, наконец, нагнали его: он сидел на дорожном мешке под купой древних дубов и приканчивал свой великанский обед. Тор с мрачным видом двинулся к нему, но Скрюмир, словно не замечая этого, одарил его улыбкой и добродушно сказал: – А, вот и ты, Аса-Тор! Я как раз решил немного вздремнуть после обеда. Что-то я притомился, проведя целый день на свежем воздухе! – А как насчет нашего обеда? – прорычал Тор. – Угощайтесь, – предложил Скрюмир. – Еда у меня в мешке. А я ложусь спать. – Он завернулся в одеяло и вскоре захрапел, и храп этот был подобен раскатам грома. Мы попытались развязать его мешок, но узлы на нем оказались на редкость хитроумными. Тор долго и безуспешно с ними сражался, затем, утратив терпение, повернулся к Вашему Покорному Слуге: – Давай теперь ты. Ты мастер всякие узлы распутывать. Но и у меня ничего не получалось. Узлы оказались слишком тугими, а тесемки – скользкими. Я предложил Тьялви и Рёскве тоже попробовать, надеясь, что их тонкие пальчики окажутся более ловкими, но даже им узлы не поддавались. – Скрюмир это нарочно сделал! – заявил Тор. – Он с самого начала нас унизить пытался, за дураков нас считал! Я пожал плечами: – Ну, такому, величиной с гору, любого унизить нетрудно. Тор гневно взмахнул молотом. – Чем великан больше, тем больнее ему падать! – буркнул он и обрушил страшный удар на голову Скрюмира. Тот проснулся и спросил: – Что это меня разбудило? Листок, что ли, на голову упал? – Он немного повозился, устраиваясь поудобнее, и перевернулся на другой бок. – Тор, ты что, до сих пор так и не пообедал? От столь наглого вопроса Тор настолько растерялся, что с раскрытым ртом уставился на великана, не в силах вымолвить ни слова. – Ну так спать ложись, – заявил Скрюмир. – Утром будем разговаривать. Через две минуты великан уже снова храпел, как целое стадо свиней, а мы, переглянувшись, приготовились ложиться спать голодными. Но уснуть оказалось труднее, чем мне это представлялось. Даже в полумраке лесной чащи странный красноватый солнечный свет среди ночи вызывал в душе какую-то тревогу. Черные ветви деревьев на фоне светлого неба выглядели особенно зловеще, и мне даже глаза толком закрыть не удавалось. Кроме того, у Тора от голода так бурчало в животе, что этот звук заглушал даже богатырский храп Скрюмира. Ужасно хотелось есть, но я понимал, что никак не могу просить Скрюмира помочь нам развязать этот чертов мешок. Во-первых, Тор меня за это просто убил бы, а потом от обиды, возможно, убил бы и самого себя. Во-вторых, рядом находились Тьялви и Рёсква, которые явно ожидали от нас подвигов. И вот, не в силах заснуть и страдая от голода, я лежал и размышлял о том, зачем я здесь оказался, если в Асгарде у меня уютный дом и жена. Вот до чего я дошел! Я ведь на самом деле почти скучал по Сигюн! Вскоре Тор проснулся и сел. Я не сомневался, что сейчас он снова попробует развязать мешок или предпримет новую попытку прикончить Скрюмира; во всяком случае, что-либо украсть у великана он явно не сумеет – кража никогда не была его коньком. Приоткрыв один глаз, я смотрел, как он подходит к великану. В руках он держал Мьёлльнир, и нетрудно было догадаться, что он задумал. Его, должно быть, до сих пор мучило то, что в первый раз ему не удалось убить Скрюмира – к тому же это случилось на глазах у самых верных его последователей! – и он предпринял новую попытку. Мьёлльнир с чудовищным грохотом обрушился на голову великана… И разбудил его. – Что это было? – сонным голосом спросил Скрюмир. – Вроде бы какая-то ветка мне на голову свалилась… А ты, Аса-Тор, почему не спишь? Или уже утро? Вид у Тора был жалкий: он был просто уничтожен. – Ничего, ничего, спи, – пробормотал он. И великан, перевернувшись на другой бок, вскоре снова крепко заснул. Теперь Тор выжидал гораздо дольше, но я был уверен, что он не спит. Тора всегда легко было вывести из себя, а скрывать свои чувства он умел плохо, так что я хорошо слышал, как он что-то сердито бормочет, скрипя зубами от злости, как у него от голода бурчит в животе, и все эти звериные звуки явно свидетельствовали о том, что он страшно расстроен. Наконец он не выдержал и снова с Мьёлльниром в руках быстрым шагом направился к Скрюмиру. На этот раз он нанес ему чудовищный удар точно в переносицу, и удар этот был настолько силен, что птицы от испуга попадали с небес на землю, а в лесу рухнули несколько деревьев, и вся земля окрест содрогнулась. Но на Скрюмира это особого впечатления не произвело. Он проснулся, сел и снова спросил: – Что, уже вставать пора? Тор не ответил, настолько он был потрясен. – Должно быть, на этом дереве птицы гнездо вьют, – недовольно сказал Скрюмир, поднимаясь со своего ложа. – То и дело мне что-то на голову падает. Впрочем, все это ерунда. Хорошо, что вы уже встали: нам и впрямь в путь пора. Вы уже завтракали? Тор сумел лишь прорычать в ответ что-то невнятное. – Вот и отлично, – сказал Скрюмир. – Отсюда до моего дома совсем недалеко. Но… должен вас предупредить: мой народ не привык к визитам чужаков, а уж если кто без приглашения к нам пожалует… В общем, вы там, в Асгарде, может, и думаете, что вам море по колено, но у нас в Утгарде вас считают просто мелкими наглецами, которые что-то там о себе воображают. Учтите: Утгард-Локи и его подданные – народ серьезный, они никаких глупостей не потерпят. – Утгард-Локи? – удивленно переспросил я. – Ну да, правитель всего Утгарда. А что, ты считал себя единственным Трикстером на свете? И Скрюмир стал собираться в путь. От его вчерашнего благодушия не осталось и следа; этим утром он по необъяснимой причине выглядел мрачным. – Я сейчас двинусь на север, вон к тем горам, – сказал он, – а на вашем месте я бы прямо отсюда назад повернул. Вряд ли вы жителям Утгарда понравитесь. А впрочем, если вам так уж хочется туда заглянуть – что ж, тогда ступайте прямо на восток. До нашей столицы отсюда не более дня пути. – И Скрюмир, с мрачным видом подхватив свой мешок (в котором по-прежнему находились все наши вещи и запасы провизии), двинулся через лес в северном направлении. С нами он даже не попрощался. – Вау! Как жаль, что он так быстро нас покинул! Мне его уже не хватает, – съязвил я и показал ему вслед язык. – Прямо-таки жду не дождусь встречи с его родней! – Затем я решительно повернулся в том направлении, откуда мы пришли, и заявил: – По-моему, нам туда. К утру мы, возможно, доберемся до берега моря. – Мы что, поворачиваем назад?! – спросил у Тора потрясенный Тьялви. – После того, как этот Скрюмир так вас унизил? Рёсква промолчала, но было ясно, что она разделяет мнение брата. Я попытался объяснить, что храбрость и глупость – это далеко не одно и то же. Что целая страна, населенная такими же, как Скрюмир, великанами, неуязвимыми даже для ударов Мьёлльнира и считающими богов Асгарда маленькими хитрыми воображалами, – это первое, чего, на мой взгляд, нам следует непременно избегать. Но Тор сурово на меня глянул, и глаза его были холодны, как сталь клинка. – Мы идем в Утгард, – твердо заявил он. – Я хочу познакомиться с его правителем Трикстером. И ты тоже идешь со мной. – Вот как? – Да, так. И мы пошли прямо на восток, в Утгард, навстречу нашему падению. Урок девятый. Утгард Вы считаете, что чем великаны выше, тем больнее им падать? Так скажите это горам! ЛокабреннаК полудню мы вышли из леса; в небе по-прежнему сияло странное здешнее солнце, а впереди виднелись абсолютно голые горные склоны. В скальной породе, точно дырки в плотном ряду зубов, виднелись три прохода в какие-то совершенно квадратные долины, причем одна долина была явно больше двух других. Когда мы миновали горную гряду, перед нами раскинулось широкое поле, на противоположном краю которого возвышалась крепость Утгард, о которой говорил Скрюмир. Такой огромной крепости мне никогда видеть не доводилось; по высоте ее стены могли, пожалуй, поспорить даже со стенами Асгарда. Мы подошли ближе и постучались в железные ворота, но ответа не последовало. – Вообще-то я ожидал более теплого приема, – заметил Тор. – Да? Рассчитывал, что тебе подадут на блюде специально откормленного жареного телка? – усмехнулся я. – Вообще-то неплохо было бы отведать жареной телятины… При этих словах глаза у Тьялви и Рёсквы сделались, как блюдца, и мальчик спросил: – Как ты думаешь, мы сможем туда войти? За мощными балками ворот к небу вздымались головокружительной высоты сверкающие шпили Утгарда. Тор забарабанил в ворота кулаками и во весь голос потребовал, чтобы нас немедленно впустили. Потом, потеряв терпение, он несколько раз изо всех сил тряхнул ворота, но и это ничего не дало: нас по-прежнему то ли никто не слышал, то ли просто не желали пускать внутрь. – Мы, конечно, не можем ворваться в Утгард силой, – сказал я спутникам. – Однако внушительные размеры – это не всегда так уж хорошо. – И я довольно легко проскользнул между обитыми железом толстенными балками, жестом приглашая остальных последовать моему примеру. Тьялви и Рёсква пролезли легко, а вот богатырю Тору пришлось сначала разогнуть две балки, и лишь после этого он сумел протиснуться внутрь. Оказавшись на территории Утгарда, Тор двинулся прямиком к самому большому строению, сложенному из белых каменных глыб. Двери дома, сделанные из цельных дубовых стволов, обитых железом, оказались открыты, и мы увидели невероятных размеров пиршественный зал, где за столами сидело множество великанов, мужчин и женщин, старых и молодых. Они явно что-то праздновали – ели, пили и веселились, аккуратно поставив поодаль, у стен зала, свои щиты, полированные поверхности которых отражали свет тысяч горевших свечей. Один из великанов устроился отдельно, и сиденье у него было более высокое, чем у остальных. – Это, должно быть, и есть Утгард-Локи, – предположил я. Мы вошли в зал, но великаны заметили нас далеко не сразу. Увидев незнакомцев, они сначала заулыбались, потом засмеялись, и Тор тут же грозно спросил, выпятив челюсть: – Что тут смешного? Но великаны еще громче захохотали, и Тор, скрипнув зубами, взял себя в руки и, стараясь не обращать внимания на смех, двинулся через весь зал к трону правителя Утгарда. – Приветствую тебя, Утгард-Локи… – начал он. – Знаю, знаю, кто ты такой, – перебил его великан. – У нас, в Утгарде, вести быстро разносятся. Ты наверняка Тор Громовник. Но вообще-то я думал, ты несколько выше ростом… – Тор буркнул в ответ нечто нечленораздельное, а Утгард-Локи продолжал: – И все-таки рост значит далеко не все. Вполне возможно, ты обладаешь такими умениями, о которых мы даже не слышали. Обычно мы никому не позволяем здесь находиться; исключение составляют только те, у кого за душой есть нечто необычное. Какими знаниями и умениями ты и твои друзья можете похвалиться? Покажите нам. К этому времени я был голоден, как волк. Проклятый Скрюмир уволок почти всю нашу провизию, и в пути нам довелось съесть разве что несколько горстей морошки. Я припомнил, что в последний раз нормально ужинал несколько дней назад, в доме родителей Тьялви и Рёсквы – мы ели овощное рагу и жареную козлятину. – Ладно, – сказал я. – Я, например, могу вам продемонстрировать одно уменье. Спорим, что я способен есть быстрее любого из тех, кто сидит в этом зале. Утгард-Локи с сомнением глянул на меня. – Ты так думаешь? – Ну, попробовать-то я могу? Я надеялся, что так мне, по крайней мере, удастся хоть что-то съесть. Великаны притащили огромный поднос с жареным мясом и поставили его на стол. Жаркое так аппетитно пахло, что я с трудом удержался, чтобы немедленно не наброситься на еду. – Логи! – крикнул Утгард-Локи великану, сидевшему у дальней стены. – Может, ты этот вызов примешь? Я глянул на этого Логи, и на мгновенье он показался мне странно знакомым. Что-то такое мелькнуло в его ауре – возможно, мимолетный отблеск Хаоса? Но пора было начинать соревнование. Я пожал плечами и подумал: ну и что? Мне показалось, что соперник не так уж и велик. Я был уверен, что сумею его одолеть. Утгард-Локи усадил нас по разные стороны стола; поднос с мясом стоял между нами. Главная идея заключалась в том, чтобы каждый старался есть как можно быстрее, и, когда мясо закончится, сразу станет ясно, кому больше досталось. Ну, сначала-то все шло неплохо. Тьялви и Рёсква весело меня подбадривали, и я, низко опустив голову, старался изо всех сил. К счастью, я даже вспомнить не мог, когда еще был столь же голоден, и понимал, что этот Логи – или как там его? – вряд ли в последнее время пропустил хоть одну трапезу. Я поднял голову, только столкнувшись с ним на середине подноса, и какое-то мгновение мне казалось, что к финишу мы подойдем ноздря в ноздрю. Но тут Утгард-Локи заметил, что, хотя я и обглодал мясо с костей, но Логи съел также и все кости, и большую часть подноса. – Ты проиграл, хотя и очень старался, – сказал мне Логи и сел на свое место. Тьялви и Рёсква горестно потупились. Я быстро глянул на правителя Утгарда. Мне этот Утгард-Локи действительно был чем-то не по нутру. Дело было даже не в его высокомерии и не в том, что наши имена отчасти совпадали; было в нем нечто неуловимое, казавшееся мне… неправильным или фальшивым; и цвета его ауры были какими-то странными. Я попытался получше в них разобраться, воспользовавшись руной Бьяркан, но в зале было слишком много перекрестных лучей, слишком много всяких отражений из-за выставленных вдоль стен полированных великанских щитов, и я ни в чем не мог быть полностью уверен. Одно лишь я понял наверняка: это настоящий хитрец. И, возможно, очень опасный хитрец. Король-великан посмотрел на Тьялви и сказал:. – А ты очень похож на одного из людей. Может быть, ты умеешь делать что-нибудь такое, что могло бы нас позабавить? – Я хорошо умею бегать, – ответил Тьялви. – У нас дома меня никто обогнать не мог! Утгард-Локи посмотрел на него скептически и проговорил: – Ладно, устроим гонки! Соревноваться с тобой будет наш юный Хуги. – Он поманил к себе одного из молодых великанов, которые внимательно наблюдали за происходящим. – Сейчас мы все выйдем наружу и станем смотреть, кто из вас сумеет стать победителем. Сразу за дворцом была просторная площадка, поросшая травой. – Здесь мы занимаемся спортом, – пояснил Утгард-Локи. – Итак, посмотрим, на что способен этот достойный юноша. Соревнующиеся участвовали в трех забегах. В первом Тьялви бежал очень хорошо, но Хуги не только обогнал его, но и немного пробежал ему навстречу. – Неплохо, – похвалил мальчика Утгард-Локи. – Теперь ты убедился, что Хуги бегает достаточно быстро, и, надеюсь, в следующий раз тоже постараешься. Во второй раз Тьялви бежал так, что его ноги едва касались земли. Я видел по его лицу, каких усилий ему это стоило. Однако Хуги бежал быстрее и, добравшись до конца дорожки, приветственно помахал Тьялви рукой. Утгард-Локи улыбнулся и снова похвалил Тьялви: – Для человека очень даже неплохо. Но на третий раз ты уж все-таки расстарайся, если хочешь сравняться с Хуги. Тьялви приготовился бежать в третий раз. Не знаю уж, как у него это получалось, но он и впрямь ухитрился бежать еще быстрее! И все же Хуги его обогнал – он прямо-таки промелькнул мимо нас, зрителей, и оказался у финиша гораздо раньше, чем Тьялви преодолел половину дорожки. – Смелая попытка, – признал Хуги, поглядывая на Тьялви, – но, по-моему, всем ясно, кто из нас победитель. И вдруг Тор, который, стиснув зубы, наблюдал за этим соревнованием, широким шагом направился к Утгарду-Локи. Я сразу понял, в чем тут дело: наш Громовержец окончательно потерял терпение. – Ах, это ты, Аса-Тор, – сказал правитель Утгарда. – Ты тоже хочешь продемонстрировать нам некое особое умение? Я слышал о тебе немало увлекательных сказок, но теперь, поглядев на твоих спутников, пожалуй, выброшу из головы все, что слышал раньше. Я понимаю, бродить среди людей, производя на них впечатление хвастливыми речами, гораздо легче, чем вступить в единоборство с настоящим соперником, однако… – Я с удовольствием перепью любого из вас! – прервал его Тор грозным рыком. Великан удивленно поднял бровь: – Значит, соревнуемся, кто кого перепьет? Хорошо, но должен предупредить: мы тут, в Утгарде, привыкли серьезно выпивать. Когда приходит зима и уходит свет, здесь и заняться-то нечем. – Давай начнем, – прорычал Тор. – И скоро ты сам во всем убедишься. В Асгарде никто не может со мной соперничать, даже сам Всеотец. – Ладно, – согласился Утгард-Локи, и мы снова последовали за ним в зал, куда по его приказу слуги притащили огромный и хитроумно сделанный рог для вина. – Обычно мои подданные предпочитают пить именно из этого рога, предназначенного для парадных церемоний. Самые умелые способны осушить его одним глотком, а большая часть остальных – в два глотка. Посмотрим, что сможешь ты, маленький Тор. Тор побагровел. Он не привык к насмешкам, а уж шутки насчет его роста никогда ничем хорошим не кончались. Этот парадный рог был действительно очень велик, но, с другой стороны, Утгард-Локи никогда не видел, как наш Тор пьет. Может быть, подумал я, на этот раз великан недооценил способности асов? Тор набрал в грудь воздуха, поднес рог к губам и начал пить большими ровными глотками. По-моему, в рог было налито что-то вроде пива, причем некрепкого, у которого был странный солоноватый привкус. Я был уверен, что столь легкий напиток на Тора особого воздействия не окажет. Но когда он, наконец, опустил рог и, хватая ртом воздух, заглянул в него, то увидел, что уровень жидкости почти не понизился. – Не беспокойся, – заметил Утгард-Локи, – там еще вполне приличное количество, во всяком случае, для существа столь небольшого размера. Попытайся еще разок. Две попытки – это вполне достаточно. У нас даже женщины и дети могут осушить этот рог в три глотка. Тор промолчал и снова поднес к губам рог. Я прямо-таки чувствовал, как его покидают прежний задор и бешеный гнев. Все его силы уходили на борьбу с жидкостью. При каждом новом глотке мускулы у него на шее сильно напрягались, лицо стало совсем темным от натуги… Но когда он снова опустил рог, оказалось, что уровень пива в нем понизился едва ли на дюйм. Тор только головой тряхнул, точно сердитый пес, а Утгард-Локи сказал с улыбкой: – Ну, если ты самый лучший выпивоха в Асгарде, то даже странно, что вы так долго сумели удерживать свою крепость. Ваши враги, должно быть, слишком легковерны – верят всему, что слышат о вашей силе и доблести. – Ты сомневаешься в моей силе! – воскликнул Тор. – Что ж, можешь испытать ее. Какие тяжести у вас есть? Утгард-Локи совсем развеселился. – Мне бы не хотелось подталкивать тебя к очередной демонстрации собственных недостатков. Боюсь, ты можешь выставить себя полным дураком. Но если хочешь, то вот тебе еще одно испытание. Наши дети любят играть в игру под названием «Подними кошку». Пожалуй, это тебе по силам. Хотя вряд ли человек такого роста… – он усмехнулся. – Впрочем, вдруг ты нас удивишь? Он как-то странно прищелкнул языком, и из-под стола выскочила черная кошка с сонными желтыми глазами. Довольно большая, надо сказать. – И что я должен с ней делать? – спросил Тор. – Как что? Поднять ее с пола, разумеется. Только смотри – не переусердствуй! Это все-таки очень тяжелая кошка, а ты у нас невелик. Тор злобно зарычал и, широко расставив ноги, обхватил кошку обеими руками и довольно высоко ее поднял. Но кошка тут же выгнула спину, замурлыкала, и оказалось, что лапы ее по-прежнему стоят на полу. Тор попытался ухватить ее еще крепче, но кошка была словно без костей – она извивалась и выгибала спину, но оторвать ее лапы от пола Тору так и не удалось. Тогда Тор схватил ее в охапку и, сердито ворча, поднял над головой на вытянутых руках… Кошка перестала мурлыкать и оторвала от пола одну лапу. Великаны с ироничными улыбками похлопали Тору, а Тьялви от стыда даже лицо руками закрыл. Тор в бешенстве повернулся к Утгарду-Локи. – Я вызываю тебя на поединок! – заявил он. – И никаких трюков. Никаких кошек. Никаких игр. Я буду бороться именно с тобой. – Со мной? – переспросил Утгард-Локи. – Пожалуйста! Хотя мне казалось, что ты уже извлек достаточно уроков из пережитого унижения. В этом зале, пожалуй, никто не согласится бороться с таким маленьким соперником. Это было бы попросту нечестно. И потом, подобное состязание плохо отразилось бы на нашей репутации. – Ты боишься? – спросил Тор. – Ничуть. Меня смущает только то, что я могу нанести тебе серьезные увечья. Знаешь, что я могу тебе предложить? У меня есть старая нянюшка, так вот она до сих пор любит бороться с кем-нибудь из наших детей. Между прочим, она на самом деле гораздо крепче, чем это может тебе показаться. – И он громко позвал: – Элли! Иди-ка сюда! В зал вошла очень старая женщина. Совершенно седая, согнутая, как кусок плавника. Но на ее морщинистом лице ярко горели совсем еще молодые глаза. Увидев ее, Тор так скрипнул зубами, что больно было смотреть. Услышав, что он хочет с ней бороться, старуха радостно захихикала и прокаркала, бросив свою клюку: – Отлично! Давненько меня мужские руки не обнимали! Пожалуй, с тех пор, как мой старый муж умер. А ну-ка, посмотрим, из чего ты сделан, большой мальчик! – И она первой бросилась в бой. – Может, я тоже хочу с кем-нибудь посостязаться! – сердитым шепотом сказала Рёсква, с интересом наблюдавшая за этим поединком. – Разве я не имею права? – Не будь дурой, девочки в состязаниях не участвуют! – тут же заявил Тьялви, который все еще тяжело дышал после своих забегов. – Девочки могут только сидеть и смотреть. А еще им разрешается приносить братьям питье. В ответ Рёсква довольно сильно стукнула его ногой по голени, он даже вскрикнул. А я впервые за весь этот день улыбнулся. Между тем Тор и Элли схватились не на шутку. Поначалу Тор явно сдерживался, опасаясь, что повредит старуху, но очень скоро понял, что его противница гораздо сильнее, чем кажется; да и ее искривленное старое тело оказалось далеко не таким уж хрупким. Когда Тор попытался швырнуть Элли на пол, она тут же вскочила на ноги, рассмеялась и ухитрилась так быстро нажать костлявыми пальцами на одну из самых чувствительных точек его тела, что ему просто пришлось перейти к обороне, иначе он и сам оказался бы на полу. Внезапно старуха вывернулась, в мгновение ока оказалась у Тора за спиной и взяла в замок его руку. Он попытался вырваться, но потерял равновесие и упал на одно колено. Великаны взревели от смеха. Тор побагровел. Тьялви и Рёсква переглянулись, и я понял, что наши юные спутники напрочь лишились былых иллюзий. Да, это поистине ужасно, когда твое божество оказывается всего лишь обыкновенным человеком. У меня просто сердце разрывалось. Я ведь тоже был опорочен собственной неудачей и прекрасно понимал, что в глазах наших юных друзей мы с Тором никогда больше не будем богами – в лучшем случае останемся второсортными героями, потерпевшими позорное поражение. Черт побери! Это действительно было очень неприятно. Похоже, слава и известность вовсе не значат, что к твоим услугам всегда имеются горячие девчонки и бесплатное пиво. Это еще и неуместные надежды, которые так часто не оправдываются, и горечь внезапного поражения. Наверное, именно поэтому я всегда с таким подозрением относился к отцовству; должно быть, я инстинктивно понимал, как сильно может меня ранить разочарование, написанное на лицах моих сыновей. – Довольно, – сказал Утгард-Локи. – Теперь мы испытали наших гостей, они утомлены, да и мы немного устали, так что всем пора расслабиться, ведь уже довольно поздно. Остаток вечера мы пировали вместе с великанами и слушали музыку. Лютни в Утгарде, к моей превеликой радости, не водились, зато были очень популярны большие тяжелые гитары, на которых музыканты исполняли бесконечные и весьма сложные соло. Одержав победу, Утгард-Локи был столь же великодушен и доброжелателен, сколь сначала был груб; он предлагал нам лучшие куски мяса и усадил на самые удобные места за столом. Мы с Тором, впрочем, не получали от этого удовольствия – слишком сильно мы были посрамлены; а Тьялви и Рёсква совсем повесили носы, страдая из-за того, что их кумирам было нанесено столь сокрушительное поражение. Зато Утгард-Локи изо всех сил старался скрасить нам горечь неудачи. Спать нас уложили на мягкие постели, укрыли теплыми меховыми одеялами, и утром, едва мы успели встать, сам хозяин дворца зашел, чтобы с нами поздороваться, а потом снова пригласил нас к столу и принялся усердно угощать, хотя все остальные еще спали, устроившись прямо в пиршественном зале на полу. Потом Утгард-Локи пошел нас провожать, и не просто до ворот, а гораздо дальше, до первой горной гряды. Там он, наконец, остановился и сказал: – А здесь я с вами расстанусь. – Он с улыбкой посмотрел на нас. До сих пор никто из нас не проронил ни слова. Тор все еще сердился, ибо не мог пережить поражения; Рёсква дулась, потому что никто не предложил ей продемонстрировать, на что она способна; Тьялви все еще прихрамывал после проигранных состязаний в беге. В общем, если честно, все мы чувствовали себя униженными и хотели поскорее забыть случившееся. – Мне лишь хотелось бы напоследок узнать, – спросил Утгард-Локи, – понравился ли вам наш город? И потом, как вы считаете, какое впечатление вы произвели на мой народ и на меня? Тор, качая головой, вяло ответил: – По-моему, все мы отлично понимаем, что отнюдь не блеснули успехами. Утгард-Локи опять улыбнулся. – В таком случае, позвольте сообщить вам следующее: если бы я знал, сколь ты силен, Аса-Тор, и сколь могущественны боги Асгарда по сравнению с моим народом, я бы никогда не позволил вам приблизиться к городу и на расстояние ста миль! Неужели вы так и не догадались, что чуть не погубили нас всех? – Я не понимаю… – озадаченно пробормотал Тор. Но я уже начинал догадываться, в чем тут дело. Этот город был прямо-таки пронизан магией. Как и тот огромный пиршественный зал, в котором нас принимали. Там было применено так много всевозможных магических чар, что их было практически невозможно ни определить, ни различить. Это была какая-то сложная игра дыма, зеркал и могущественной рунической премудрости. А сам Утгард-Локи? Кто он? Трикстер, как сказал Скрюмир, который способен соперничать даже со мной, великим Трикстером асов. – Зато я, мне кажется, понимаю, – сказал я. – Значит, ты и есть Скрюмир? Утгард-Локи улыбнулся. – Верно. Скрюмир – это я. Я вас еще издали заметил и решил выяснить, кто вы такие и какую угрозу для нас представляете. Помните мой вещевой мешок, в который я спрятал ваши пожитки? Я связал его связующей руной Наудр, так что открыть его вы никак не смогли бы. А когда Тор в гневе хотел размозжить мне череп с помощью своего славного молоточка – отличное оружие, между прочим, но, самое главное, результативное! – он, возможно, считал, что наносит удары по моей голове, а на самом деле бил вот по этой горной гряде. Те странные прямоугольные проходы в ней, ведущие в не менее странные квадратные долины – это следы ударов его молота. Про Тора трудно сказать, что он «схватывает все на лету», поэтому слова великана не сразу до него дошли. Он некоторое время размышлял над сказанным, потом нахмурился и спросил: – Ну а другие испытания? – Все очень просто, – сказал Утгард-Локи и подмигнул мне. – Мой подданный Логи – тот самый, что победил Локи, соревнуясь, кто больше съест, – в своем первоначальном обличье огонь, лесной пожар, именно поэтому он и показался тебе, Локи, таким знакомым; и именно поэтому он сумел сожрать не только мясо, но и деревянный поднос. А ты, маленький Тьялви, действительно способен бежать прямо-таки невероятно быстро! Увы, тебе довелось соревноваться в беге с Хуги, быстролетной мыслью. Что же до тебя, Аса-Тор… – и великан снова повернулся к Тору, лицо которого медленно багровело, – то рог, из которого ты пил огромными глотками, не жалея себя, – это просто воронка, соединенная с великим океаном, и вы потом сами убедитесь, как далеко в результате этого испытания отступила линия прилива. Ну а в роли кошки, которую следовало приподнять над полом, выступал сам Мировой Змей, который способен обвить своим телом все миры, зажав во рту собственный хвост. И все-таки тебе, Тор, удалось так высоко поднять его в воздух, что ты чуть совсем не вытащил его из океана. А моя старая нянюшка Элли… – Утгард-Локи усмехнулся и покачал головой. – В таком обличье перед тобой предстала сама Старость. Но даже ей удалось всего лишь заставить тебя преклонить одно колено! – Он помолчал, внимательно рассматривая всех по очереди, потом снова заговорил. – Вот почему я сейчас с вами прощаюсь навсегда. Вы никогда больше не увидите ни меня, ни моего города. Мы навеки скроемся под непреодолимой магической завесой. Вы можете искать нас хоть тысячу лет, но так никогда и не найдете. Давайте же подведем черту и завершим на этом наше краткое знакомство. Живите и не мешайте жить другим – вот какой совет я хочу дать вам на прощанье. И тут я увидел, что физиономия Тора не просто побагровела, а стала даже какой-то фиолетовой. Он выхватил Мьёлльнир, но воспользоваться им так и не успел: великий Трикстер Утгарда, мгновенно сменив обличье, исчез, оставив после себя лишь легкий запах гари и след, уходящий глубоко в землю. Дружно обернувшись, мы посмотрели в сторону Утгарда и увидели, что там, где только что высился великолепный город с мощными крепостными стенами и воротами, со сверкающими на солнце шпилями, нет ничего – только покрытая травой равнина, на которой, насколько может видеть глаз, нет ни единого следа. – Вау! – воскликнул Тьялви. – Ну просто вау! Ничего, вот только домой вернусь и сразу все расскажу об этом Утгарде! Я посмотрел на него и тихо посоветовал: – На твоем месте я бы никому и никогда эту историю рассказывать не стал. Тор прорычал: – Тем более, что это еще не конец! Я пожал плечами. Нет, это был конец, и Тор прекрасно это понимал. – Скажем честно, – спокойно заметил я, – нас с тобой поимели, Тор. Не хватает еще, чтобы вся эта история разлетелась по Мидгарду. Давайте-ка лучше отправимся домой и будем помалкивать. А если кто спросит, то нас тут вообще не было. И мы как ни в чем не бывало вернулись в Асгард. По дороге забросили домой Тьялви и Рёскву – задерживаться у их родителей мы не стали, нам и без того вполне хватило славы, аплодисментов и ожиданий, – а в Небесную цитадель пробрались, что называется, с черного хода, держась весьма скромно и по-прежнему оставаясь в человечьем обличье. Ни один из нас даже словом не обмолвился о путешествии в страну полуночного солнца, хотя порой мне все же казалось, что Один все знает; во всяком случае, знает гораздо больше, чем хочет показать. Однако, несмотря на все предосторожности, история о наших состязаниях с великанами мгновенно разнеслась по всем Срединным мирам, соперничая по популярности с историей о свадьбе Тора с Трюмом. И вскоре всем уже было известно, как великий Трикстер проиграл своему более хитрому сопернику. Некоторые просто смеялись; а некоторые и откровенно злорадствовали. А кое-кто настолько проникся к нам сочувствием и так близко к сердцу принял мое поражение, что мне стало казаться, будто я сознательно разочаровал их. Репутация Тора, по-моему, пострадала не так сильно. В конце концов, всем известно, что тонкость ума никогда не была ему свойственна. А вот я так больше и не смог восстановить прежний авторитет. Я продемонстрировал свою уязвимость – а это всегда было плохо для бога, – чем нанес непоправимый ущерб заработанному тяжким трудом респекту, пусть порой и сопровождаемому недовольным ворчанием. А виноват во всем был, разумеется, Тор. Именно он настоял на том, чтобы взять с собой Тьялви и Рёскву. Именно он так хотел посетить страну полуночного солнца. Именно он потребовал, чтобы мы – после встречи со Скрюмиром – направились в Утгард. В общем, мыльный пузырь героической славы лопнул. Исчезло фантастическое чувство удовлетворения собой. И я вновь обрел прежнюю, дурную, славу. И снова почувствовал в душе тот клубок колючей проволоки, который так мучил меня когда-то. А еще, как ни странно, мне было очень неприятно читать разочарование в глазах моих сыновей-двойняшек. Именно так. Более всего меня терзало именно выражение их глаз, когда они сочувственно посматривали на меня. Из-за этого я все чаще стал ощущать все свои старые шрамы – на изуродованных губах, на истерзанной душе, на испорченной репутации. Я всегда отличался отменным красноречием. Теперь же я с трудом подбирал нужные слова; казалось, мое красноречие покинуло меня навсегда. Я теперь чересчур много времени проводил в обличье сокола; очень мало спал и пил слишком много меда. И все время в голове моей крутились всего два коротеньких слова, преследуя меня, как вороны Одина. Два слова, обозначавшие одну-единственную цель. Достань Тора! Урок десятый. Перья сокола Схватишь птицу руками – и все пальцы могут оказаться в дерьме. ЛокабреннаРазумеется, достигнуть этой цели было нелегко. Тор был практически неуязвим. Даже без Мьёлльнира, без огнеупорных латных перчаток, без пояса силы он являл собой такую силу, с которой приходилось считаться. Нет, применять против него силу я вовсе не собирался; главной слабостью Тора была его доверчивость, вот этим-то я и хотел воспользоваться. Для начала надо было создать такую ловушку, в которую он бы с легкостью попался. Сделать это оказалось сложнее, чем я предполагал, – не потому, что у Тора не имелось врагов; Девять Миров прямо-таки кишели теми, кто мечтал ему навредить. Все дело было в том, что никто попросту не поверил бы, что именно я способен его предать. Наша общая слава породила совершенно необоснованные слухи о нашей с Тором крепкой дружбе, а потому (а также благодаря моей репутации мастера обмана) никто из тех, кого я попытался бы склонить на свою сторону, не счел бы мою злонамеренность искренней и решил бы, что это просто очередная хитрость. Так что от прямого перетягивания потенциальных врагов Тора на свою сторону пришлось отказаться. Стоило придумать что-то похитрее. Надо было убедить этого простака, что моя идея – это, на самом деле, его идея. То есть удочку надо было забросить как можно дальше. И я, превратившись в сокола, отправился к народу Льдов. После гибели Трюма я впервые посещал эти места. Теперь тамошним правителем и наследником Трюма был некий брутальный воитель по имени Гейррёд. Судя по слухам, он был честолюбив, считал себя необычайно умным и сообразительным и очень любил соколиную охоту. Я узнал также, что у него есть какой-то необычный способ ловли этих птиц и их дрессировки. Разумеется, мне было известно, что Гейррёд ненавидит Тора за то, что тот случайно прикончил одного из его родственников. Короче говоря, этот великан идеально вписывался в задуманный мною план. И все же после гибели Тьяцци и Трюма никто из северных великанов не пожелал бы просто так заключить со мною сделку. Нет, я должен был так подобраться к Гейррёду, чтобы ему казалось, будто это он одержал надо мной победу – не очень-то привлекательная перспектива, ясное дело, но чего не сделаешь во имя поставленной цели. И я полетел в стан Гейррёда и нашел то место, где он тренирует своих ловчих птиц. Я устроился на ветке неподалеку и позволил событиям идти своим чередом. Однако же сам угодил в ловушку. Она была достаточно проста, но вполне эффективна. Ловец птиц полил ветви дерева, на котором я решил немного передохнуть, какой-то липкой дрянью, и, когда я собрался взлететь, оказалось, что мои лапки намертво прилипли к коре. Я и подумать ни о чем не успел, как оказался в клетке. Какое унижение! Разумеется, я все время оставался в обличье сокола, кусался, пронзительно кричал и хлопал крыльями. Гейррёд прямо-таки просиял, взглянув на меня опытным глазом охотника и дрессировщика. – У этого есть душа! Этого я сам обучать стану. Надену на него путы и буду кормить всякими лакомыми кусочками со своего стола. Он у меня быстро станет первоклассным охотником. Я гневно на него глянул: мне совсем не хотелось сидеть в клетке со спутанными ногами! А он, похоже, был страшно доволен. К тому же он был прямо-таки окутан магическими чарами, и я понимал, что, если я дам ему повод, он быстро разберется, кто я такой. Гейррёд позвал двух своих дочерей, довольно-таки невзрачных девиц, которых звали Гьялп и Грейп, и они, обступив мою клетку, стали пялить глаза на Вашего Покорного Слугу. – В этом соколе что-то есть, – сказал Гейррёд. – Вы только посмотрите, какие у него глаза. Я тут же закрыл глаза и притворился, что сплю. – Ты кто? – насторожился Гейррёд. – Назови свое имя! Само собой, я ничего подобного делать не стал. Тогда он попытался применить заклинание – вещь, названная по имени, есть вещь прирученная, – которое, если бы я был обычной птицей, подтвердило бы мою невинность. Но, хоть я и не назвал ему своего имени, одного того, что я способен это имя скрыть, было Гейррёду вполне достаточно. Он сунул руку в клетку и крепко схватил меня за горло. Я вырывался, пытался его клюнуть, но Гейррёд привык обращаться с ловчими птицами. – Знаю, что ты не обычный сокол, – сказал он. – Говори свое имя, иначе плохо тебе придется! Я понимал: мне придется куда хуже, если он заподозрит, что я собираюсь его подставить, а потому продолжал изображать бессловесную тварь и никак на его призывы не откликался. – Ну, хорошо, – произнес Гейррёд. – Я могу и подождать. Посмотрим, что ты скажешь через неделю. – И он, подняв крышку массивного, обитого железом сундука, сунул меня, упорно сопротивлявшегося, в его глубины. Затем он захлопнул крышку, и меня окутала душная тьма. Не самый счастливый час в жизни Вашего Покорного Слуги. Я сидел в запертом сундуке. Я был голоден и напуган. Я даже обличье сменить не мог: я почти полностью истощил свой запас магических сил, не желая открыться Гейррёду. Поначалу мне казалось, что вскоре меня все же выпустят на свободу, но время шло, и я понял, что угроза великана была не напрасной: он действительно собирался продержать меня в этом сундуке целую неделю, чтобы я, умирая от голода и теряя сознание от нехватки воздуха, сдался и назвал свое истинное имя. Все снова было в точности как с Тьяцци, за исключением того, что на этот раз я сам выбрал свою судьбу. Я находился именно там, где и собирался, но после нескольких дней пребывания в темном сундуке я уже начал думать, не был ли мой план излишне рискованным. Мне, конечно, необходимо было заставить Гейррёда поверить, что он сумел-таки меня сломить, однако я отнюдь не был уверен, что смогу выдержать до конца. День проходил за днем, но никто и не думал выпускать меня на волю. Страшно мучили голод и жажда. Наконец, по прошествии семи дней Гейррёд открыл крышку сундука и, снова схватив меня за горло, спросил: – Ну что? Готов ты показать свое истинное лицо? Я судорожно пытался вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Меня несколько встревожило, сколь сильно я ослабел за эти семь дней. Еще неделя такой пытки, и я попросту не смогу продолжать игру. Однако я упорно сохранял обличье сокола, понимая: если Гейррёд что-то заподозрит, я, совершенно беспомощный, окажусь полностью в его власти. – Ладно. Тогда посиди еще недельку, – сказал великан и захлопнул крышку. Во-первых, я терпеть не могу тюрем. Такая вольная душа, как Ваш Покорный Слуга, не создана для того, чтобы сидеть в клетке. А во-вторых, я изнемогал от духоты, мучительной жажды и голода. Я судорожно ловил каждый приглушенный звук, доносившийся снаружи, но проклятый великан открыл сундук лишь через семь дней. – Ну? Что теперь скажешь? – спросил он. Я тупо моргал глазами, ослепленный болезненно ярким солнечным светом, и отчаянно старался отдышаться. Воздуха мне, пожалуй, не хватало больше всего, и я очень ослаб. Впрочем, голод и жажда тоже достаточно сильно истерзали мои внутренности; а мои гладкие перья поломались и были покрыты пылью. – Считаю до трех, – выдавил Гейррёд. – Если не назовешь себя, будешь гнить еще неделю. Один. Два… – Прояви милосердие… – с трудом вымолвил я, обретая свой человеческий облик. Притворяться, что я способен и дальше продолжать эту игру, я был не в силах; мне и впрямь было очень плохо. И вот я предстал перед Гейррёдом – голый, коленопреклоненный, невыносимо страдающий от голода и жажды; рот и горло у меня настолько пересохли, что я едва мог говорить. – Прояви милосердие, умоляю! – снова прохрипел я. Темные глаза Гейррёда удивленно расширились. – Так я же тебя знаю, – медленно промолвил он. – Ты тот самый проклятый хорек Локи! Я попытался встать, но не смог. О том, чтобы еще раз сменить обличье, и говорить было нечего. – Зачем я тебе? – сказал я. – Я же ничего не стою – ты только посмотри на меня. Да за меня никто даже выкуп не предложит! В Асгарде никто и не заметит, что я исчез. Отпусти меня, и я непременно с тобой расплачусь тем или иным способом. Я могу найти или сделать для тебя все, что ты захочешь. Гейррёд немного подумал. – Так уж и все? – Клянусь, – подтвердил я. – Деньги, девочки, могущество… месть – ты только назови, и все будет сделано. Гейррёд снова задумался. – Месть, говоришь? – Это сколько угодно! – Я с трудом скрыл улыбку. – Слово даю. – Ну, ладно, – сказал Гейррёд. – Пусть будет месть. Я хочу, чтобы ты доставил ко мне Тора, но только без его молота Мьёлльнира. Я бросил на него умоляющий взгляд, про себя довольно усмехнувшись, и для виду попытался протестовать. – Но ведь Тор – мой друг… – Ты же слово дал, – сказал Гейррёд. – Да, конечно, но неужели это обязательно должен быть Тор? – Тор убил моего родича Хрюгнира. Я хочу, чтобы он за это расплатился. Полностью. Кровью. Да-да, это я знал. Уж об этом-то я был хорошо осведомлен. Итак, Гейррёд проглотил наживку, а я обеспечил себе алиби, и если что-то пойдет не так и мой след в этой истории будет обнаружен, то Гейррёд и его дочери наверняка смогут поклясться, что слово я дал под пыткой. Мы договорились, что я доставлю к нему во дворец ничего не подозревающего Тора, и тот будет без оружия. После того, как сделка была заключена, дочери Гейррёда все же позаботились обо мне, утолив мои страдания: одели, накормили и уложили в постель. А утром, усталый и совершенно измученный, но втайне весьма довольный собой, я полетел назад, в Асгард. Убедить Тора пойти со мной оказалось совсем не так трудно. Я просто предложил ему съездить повидаться с одним нашим другом, Гейррёдом из народа Льдов, у которого к тому же две хорошенькие дочки. Еще стояло лето, обещавшее обилие дичи, отличную рыбалку и никакого снега в долинах. Конечно же, Сив будет недовольна, сказал я Тору, но если он оставит дома и свой молот, и свою колесницу, то мы сумеем быстренько смотаться туда и обратно, а Сив даже понять не успеет, что мы где-то пропадали. Мне было даже на руку то, что Сив все последнее время дулась на мужа из-за его интрижки с некой Ярнсаксой, воительницей из народа Гор. Вообще-то он терпеть не мог горных великанов, однако его ненависть не распространялась на их женщин – сильных, стройных, темноволосых и пылких, – и в связи с этим он с течением лет приобрел среди тамошних мужчин прямо-таки невероятное количество врагов. А Сив, никогда не отличавшаяся особым терпением, не спускала ему ни одного похода на сторону. Мы пустили в Асгарде слух, что собрались на рыбную ловлю, и осторожно двинулись по Радужному мосту в Мидгард. Тор явно чувствовал себя грешником, зато Ваш Покорный Слуга вид имел самый что ни на есть невинный, как у новорожденного младенца. Каковым я, собственно, и являлся, если вы вспомните, как недавно я появился в Асгарде. Между прочим, если бы Тор был верен своей жене, мой план вообще вряд ли мог бы осуществиться, а потому я сказал себе: если во время нашего приключения с Громовержцем случится какая-нибудь беда, то во всем будет виноват он сам. В этом есть некая поэтическая справедливость, на которую такие, как Тор, обычно стараются не обращать внимания; именно поэтому я тогда и не стал ему на это указывать (как, впрочем, и позднее). Хеймдалль, разумеется, внимательно смотрел, как мы идем по мосту. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы он нас не заметил, но скрыться от острых глаз стража богов было невозможно. Мы держали путь в глубь Срединных миров, передвигаясь в основном по большим проезжим дорогам, и вскоре пересекли царство народа Гор. Когда впереди завиднелись вершины тех гор, что отмечали близость дальнего Севера, мы остановились отдохнуть в доме одной из старинных подруг Одина. Ее звали Грид[64], и она жила одна в своем домишке среди этих диких гор поблизости от перевала. Грид никак нельзя было назвать домашней; она принадлежала скорее к спортивному типу женщин: любила охотиться и рыбачить, коротко стригла волосы и носила удобную обувь, похожую на мужскую. Она могла съесть и выпить почти столько же, сколько и Тор, а с помощью своего пояса силы, который она постоянно носила – это был подарок Одина, – запросто могла повалить наземь медведя. У нее также имелись особые латные перчатки, огнеупорные, насквозь пропитанные магией рун, которые выглядели очень похоже на те, которые я с таким трудом убедил Тора оставить дома. Вообще-то, встречаться с Грид нам было совершенно ни к чему. Мне даже кажется, что эту встречу подстроил Один, заметив, как Тор и Ваш Покорный Слуга тайком выскальзывают из Асгарда, и попросив Грид присмотреть за его сыном, чтобы тот не угодил в какую-нибудь очередную беду. А что, если Старик в чем-то заподозрил меня? Эта мысль не давала мне покоя. Однако менять планы было уже поздно. Так что мы приняли приглашение Грид и решили переночевать в ее доме, стоявшем на опушке соснового леса. Она угостила нас только что пойманной рыбой и приготовила две постели поближе к очагу. Также предложила нам выпить, выставив на стол пиво и хмельной медовый напиток, но мне что-то выпивать не хотелось. Я чувствовал, что все идет как-то не так, и нервы мои были напряжены до предела. Я долго не мог уснуть, а когда, наконец, уснул, то сон мой был поверхностным, почти не дающим отдыха, и я вскоре проснулся, ибо услышал чей-то шепот. Не открывая глаз, я стал прислушиваться и понял, что Грид и Тор спать еще и не ложились. Мне и без того было не по себе, а тут я уловил в их разговоре имя Гейррёда и почувствовал, что мне может грозить опасность. Однако я продолжал притворяться спящим, и минуты через две Тор подошел к моей постели и довольно долго стоял надо мной. Но я ничем себя не выдал, и он через некоторое время тоже улегся, и вскоре послышался его могучий храп. Утром мы снова отправились в путь. Я внимательно следил за Тором, пытаясь понять, как много ему известно. Тревога в моей душе только усилилась, когда я заметил, что Грид одолжила ему пояс силы и железные перчатки. Мне все хотелось спросить, зачем он их взял, но я никак не мог найти для этого подходящего повода и боялся вызвать у него подозрения. Над каньоном, по которому мы шли, все время кружили два ворона, и я сильно подозревал, что это вороны Одина, Хугин и Мунин, которых он послал шпионить за нами. Вот только зачем это Одину? Ну… вообще-то и сам Один поднялся так высоко отнюдь не благодаря честности и открытости. Именно поэтому он и предпочел взять себе в помощники меня, хотя прекрасно знал, сколь я по природе непостоянен и хитер; правда, он старался всегда держать данное мне слово дружбы и всячески защищал меня, но все же никогда по-настоящему мне не доверял. На самом деле он, по-моему, вообще никому по-настоящему не доверял – даже Тору, собственному сыну, – что, если оглянуться назад, многое объясняет в тех весьма трагических событиях, которые имели место позднее. Однако эти проклятые птицы не давали мне покоя. Я же понимал, что Гейррёд и его дочери еще издали будут меня высматривать, а если они увидят этих воронов, то могут заподозрить некую двойную игру и тогда наверняка снова ввергнут меня в пучину страданий. Мы все шли на север и вскоре, миновав перевал Хиндарфелл, оказались на берегу реки Вимур, довольно широкой и быстрой; к тому же она еще и вздулась после целого месяца проливных дождей. Берег реки был усыпан валунами, дно каменистое, что тоже не облегчало переправу. Но хуже всего было то, что на противоположном берегу стояла дочка Гейррёда, Гьялп, уродина с рожей круглой, как пончик, и заклинала воды реки руной Логр, от чего течение становилось все более бурным, угрожая унести нас с собой, а на поверхности воды появилось множество кусков плавника и прочего мусора. Черт побери! Наверняка их эти вороны встревожили! Я всегда предполагал, что от Гейррёда всего можно ожидать. Видимо, теперь он решил отказаться от первоначального плана и пытается прикончить нас еще до того, как мы доберемся до его замка. Вода в реке все поднималась – Гьялп продолжала колдовать, – и берег у меня под ногами уже начинал осыпаться. – Локи, кто эта ведьма? – крикнул Тор, перекрывая рев воды. – Ты с ней знаком? Я, проявив благоразумие, не стал говорить ему, что особа на противоположном берегу – как раз и есть одна из обещанных мною красоток. Желая спасти собственную жизнь, я покрепче ухватился за одолженный ему Грид пояс силы, и мощный поток подхватил нас и понес вдаль, крутя и царапая о камни и куски плавника. Увидев это, Гьялп злорадно расхохоталась. Но тут Тору удалось обеими руками вцепиться в ствол поваленного дерева, торчавший со дна реки, и он сумел не только вынырнуть из бурного потока и передохнуть, но и ухитрился наперекор течению добраться до противоположного берега. Гьялп, естественно, тут же улепетнула, беззвучно шепча проклятия, а мы, насквозь промокшие, продрогшие и пахнущие речной тиной, двинулись к замку Гейррёда. – Слушай, – спросил Тор, не сбавляя хода, – ты вообще-то хорошо этого Гейррёда знаешь? – Не очень, – осторожно ответил я. – Хотя в прошлый раз, когда я оказался в этих местах, он был весьма гостеприимен. – Правда? – удивился Тор. – Ей-богу, – поклялся я. – Он целых две недели так за мной ухаживал, что мне и пальцем пошевелить не пришлось! Хотел, чтобы я еще недельку у него погостил, да я не согласился. Тора мои слова, похоже, заставили несколько смягчиться, а к вечеру мы уже добрались до жилища Гейррёда. Я был настороже, но никаких признаков грозящей опасности пока не замечал. Наоборот, какой-то слуга приветствовал нас и проводил в отведенный нам шатер. Зимой здешние жители строят жилища непосредственно изо льда, а летом живут в шатрах на деревянной основе, крытых звериными шкурами. Впрочем, у Гейррёда оказался настоящий замок и весьма приличных размеров; его окна смотрели прямо на реку. Наш шатер, впрочем, тоже был достаточно велик; там имелось и кресло, и светильник, и две широкие кровати, застеленные шкурами лося и оленя. Я решил сходить к ручью, чтобы умыться с дороги, а Тор рухнул в кресло и мгновенно задремал. Вернувшись минут через десять, я обнаружил, что дочурки Гейррёда уже успели предпринять новую попытку, весьма неосторожную, кстати сказать, прикончить спящего Тора. Одна накинула ему на шею петлю из тонкой проволоки, а вторая надеялась удержать Громовержца, пока сестрица станет его душить. Да, девочки, с вашей стороны это была непростительная ошибка! Вам бы следовало больше доверять Локи. Тор был, в общем, добродушен, и единственное, чего он терпеть не мог (исключением, пожалуй, стала та давняя история с волосами Сив), это когда нарушали его сон. Короче, не успел я войти, как Тор сел и крепко схватил этих очаровашек за руки. Гьялп и Грейп хрипло орали, точно вороны на помойке, и тщетно пытались сменить обличье, но взятые взаймы у Грид латные перчатки держали их крепко, и они могли только дергаться, пытаясь вырваться. Я подошел ближе и как ни в чем не бывало спросил: – О, вижу, ты уже познакомился с Гьялп и Грейп? – Какого черта?! – взревел Громовержец. – Эти ведьмы пытались меня удушить! Я быстренько снял с него проволоку и попробовал успокоить: – Тор, это не по-рыцарски. Во всяком случае, не стоит так сердиться. Очаровательные дочери нашего хозяина всего лишь пытались сделать тебе релаксирующий массаж, используя…э-э-э… традиционную массажную струну народа Льдов. Тор как-то странно хрюкнул; казалось, он вот-вот взорвется. – Очаровательные дочери нашего хозяина? Я тут же был вынужден признать, что сказал так для красного словца. Но заметил все же, что хоть лица у обеих и впрямь похожи на пережаренные пончики, однако фигурка у Грейп все же очень неплохая, и потом, далеко не всем растительность на теле кажется такой уж непривлекательной. Но Тор, внимательно посмотрев на Гьялп, прошипел: – А не эта ли ведьма только что нас утопить пыталась? – Нет, что ты! – возразил я. – Та была гораздо уродливее. – И я повернулся к этим двум «красоткам»: – А сейчас мы, пожалуй, повидаемся с вашим отцом, пока вы снова не порадовали нас своим особым гостеприимством. Не сомневаюсь, ваш отец будет страшно рад нас видеть. Я выразительно посмотрел на Тора, и тот, весьма неохотно ослабив хватку, отпустил обеих ведьм. Вид у него был, пожалуй, даже несколько смущенный. По-моему, он и сам был слегка встревожен проявлением собственной силы. Пояс Грид, возможно, тоже сказался, но и без него Тор был невероятно силен, хотя примерно в половине случаев даже отчета себе в этом не отдавал. Мне становилось не по себе, когда я всего лишь смотрел на его могучие ручищи в латных перчатках. Я хотел поторопить Тора, но тут в наш шатер вошел слуга Гейррёда и объявил, что хозяин готов нас принять. – Да неужели? – воскликнул я. – О да! – сказал слуга. – Он подумал, что вы, возможно, захотите присоединиться к нему и сыграть перед обедом в кое-какие спортивные игры. – Перед обедом? – спросил Тор. – В игры? – спросил я. Я сразу догадался, что игры, которые нравятся Гейррёду, вряд ли могут понравиться мне. Но Тор, для которого слово «обед» звучало, как сигнал горна в момент атаки, уже направился к дверям, и я попросту не успел высказать свои соображения вслух. Пришлось последовать за ним – а что еще оставалось? – и мы, войдя в зал, сразу заметили, что вместо обычного камина там вдоль обеих длинных стен в ряд располагались небольшие печки, в которых ярко горел огонь. В зале стояла нестерпимая жара; пламя отбрасывало на стены предательские красноватые отблески. Мне-то, если честно, даже понравилась подобная обстановка, но Тор был явно недоволен и морщился от дыма. Я лишь с трудом различил Гейррёда, стоявшего у дальней стены с огромными кузнечными щипцами в руках. Как только мы вошли, он наклонился над одним из очагов и, вытащив оттуда щипцами какой-то предмет, швырнул им в нас. Оказалось, что это довольно массивный железный шар, раскаленный докрасна. Я быстро отскочил в сторону и превратился в греческий огонь. А Тор легко поймал раскаленный шар железной перчаткой и с ужасающей силой швырнул его обратно. Шар угодил Гейррёду прямо под дых и насквозь пробил его тело, сокрушив ребра и внутренности и вдребезги разнеся стену у него за спиной. Если это можно было назвать «спортивной игрой», то команда асов уже наверняка победила. Однако нужно знать Тора: уж если он всерьез разъярится, то остановить его невозможно, точно быка, увидевшего красную тряпку. Короче, от замка Гейррёда он камня на камне не оставил, а затем, оставив позади груду тел, вышел наружу и там тоже продолжал бушевать. Когда его гнев несколько поутих, он остановился, весь в крови до подмышек, и стал смущенно смотреть на это жуткое побоище, несомненно припоминая мои рассказы о дивных зеленых лугах, голубых небесах и хозяине с двумя очаровательными дочками. Я решил не задерживаться возле него, пока он будет сравнивать все это с реальной действительностью, и, снова превратившись в сокола, взмахнул крыльями и помчался назад, в Асгард, надеясь, что в следующий раз увижусь с Громовержцем не слишком скоро. Тор обладал поистине устрашающим темпераментом и, если сильно его разозлить, становился страшен, но, с другой стороны, он редко был способен подолгу точить на кого-то зуб. Через пару недель, думал я, он совершенно позабудет подробности нашего маленького приключения, и моя шкура в очередной раз останется цела. Что же касается народа Льдов, то тут дело обстояло иначе. Теперь я не сомневался, что мне не простят участия в трагических событиях этого дня, хотя сам я ничего такого и не сделал; теперь мне нечего ждать пощады от великанов, живущих в этих краях. Получалось, что я очень быстро лишался одного за другим тех мест, где мог бы скрыться в случае необходимости. А в воздухе между тем уже чувствовалась угроза, подсказывавшая мне, что время такой необходимости не за горами… Урок одиннадцатый. Выкуп Кровь, как говорится, не водица. Но золотом можно оплатить все на свете. ЛокабреннаЯ ведь, кажется, говорил, что нашим мирам однажды уже приходил конец? Разумеется, это не совсем правда. Миры никогда по-настоящему не кончаются – конец приходит лишь тому народу, который эти миры присвоил. Порядок и Хаос тоже существуют вечно, однако равновесие между ними постоянно колеблется, именно поэтому Один, наш Генерал, всегда спал вполглаза и никогда не ослаблял бдительности. Пока что у нас все шло очень даже неплохо. Спокойная жизнь длилась десятилетиями; лишь время от времени великаны с дальнего Севера или гор предпринимали атаки на Асгард – им по-прежнему не давал покоя высокий трон Одина. Колдунья Гулльвейг-Хейд и вовсе ушла в андерграунд. Хаос, похоже, погрузился в спячку. Пока что всем командовал Порядок, и казалось, что впереди у нас только голубые, безоблачные небеса и никаких бед. Однако время от времени Один начинал испытывать некоторую неуверенность в собственной безопасности. Старик частенько бывал слишком прямолинеен в суждениях и порой ошибочно видел в том или ином народе только самое худшее; кроме того, он вечно всех в чем-то подозревал, вечно был настороже и никогда никому ничего не прощал. Когда мы с Тором вернулись из недолгого путешествия, оказалось, что Один все это время проторчал в своем вороньем гнезде, беседуя только с воронами, да еще время от времени спускался к Источнику Мудрости и советовался с головой Мимира, покоящейся в своей колыбели, сплетенной из рун. Меня всегда интересовало, почему он так преклоняется перед этой лишенной тела Головой? Ну, допустим, ему удалось вернуть Мимира из Страны мертвых, что, безусловно, давало определенную перспективу. Иногда бывшие мертвецы обладают способностью предсказывать будущее[65] – хотя вы уже знаете один из моих девизов: «Никогда не доверяй оракулу». Но голова Мимира, понятное дело, была не слишком довольна тем, что ее искусственно оживили и годами держат в ледяной воде, а потому, хотя Один и мог заставить голову говорить, она редко это делала по своей воле. Однако с некоторых пор он проводил в ее обществе все больше времени и о чем-то с ней шептался, глядя на воды тайного источника[66], следя за возникающими на воде изображениями магических рун и пытаясь в кромешной темноте разглядеть свой путь… Никто не знает, когда голова Мимира впервые выдала ему свои пророчества. То ли Генерал заставил голову говорить, то ли она заговорила по инициативе самого Мимира – это знают наверняка только они двое, если, конечно, голова еще жива. Но тридцать шесть строф ее пророчества переменили мир, в котором мы живем; заставили померкнуть солнце и луну, а воронов Одина послали к самым глубоким корням и к самым верхним ветвям Иггдрасиля в поисках… чего же, собственно? Понимания? Избавления? Смерти? У меня-то с этим никаких проблем не возникало. Мне вообще казалось, что боги и так слишком давно живут легко и беззаботно. Но мое собственное положение совершенно безопасным назвать было трудно, и я вовсе не спешил умирать ни от руки асов, ни под грудой обломков Хаоса. Если Всеотец действительно шпионит за мной (в чем я все больше убеждался), тогда мне нужно понять причину этого. Я вот чего, собственно, не понимал: он ведь всегда знал, что я собой представляю, так в чем же, с его точки зрения, я виноват? Итак, потерпев неудачу в разработке карты «Тор», я принялся разрабатывать карту «Один». Я полагал, что, если мне удастся уговорить его ненадолго покинуть Асгард, я, возможно, сумею выяснить причину нашего взаимного и все усиливавшегося отчуждения. Старику всегда нравилось странствовать вместе со мной, и на этот раз я предложил ему побродить по долинам Внутренних Земель, поохотиться там и половить рыбку. Третьим я пригласил в нашу компанию Хёнира – он был, конечно, надоедлив до крайности, но, по крайней мере, на меня зуба не точил, что делало его исключением среди богов. И потом, мы и раньше неоднократно отправлялись втроем охотиться, и я надеялся, что ностальгия Одина по тем золотым денькам, когда мы с ним были еще друзьями, сделает свое дело и заставит его вновь мне довериться – или, по крайней мере, позволит хоть какой-то из моих проделок проскользнуть незамеченной. К моему удивлению, Старик согласился, сказав, что ему и впрямь, пожалуй, надо отдохнуть и хотя бы несколько дней провести вдали от Асгарда. Он действительно выглядел усталым и, как мне казалось, постаревшим; даже его длинные волосы, торчавшие из-под шляпы, еще больше, по-моему, поседели. Так что он с удовольствием покинул Асгард, одевшись в самые старые и потрепанные свои одежды, взял любимый заплечный мешок и притворился простым торговцем-бродягой, готовым продать свои нехитрые изделия хоть на краю света. Возможно, именно этого ему и не хватало, подумал я – этакой иллюзии собственной обычности, заурядности. Но в том-то и заключается главная проблема бога: в итоге попросту теряешь способность быть человечным. Итак, мы миновали мост Биврёст, и я весело помахал Хеймдаллю, который смотрел мне вслед, стиснув зубы и с таким выражением лица, что было ясно: если бы взглядом можно было убить, то я был бы уже мертв или, по крайней мере, валялся бы на земле с какой-нибудь неприятной раной. Мы направились в сторону Севера, и как всегда пешком; нашей целью были привычные старые охотничьи угодья, где летом в лесу было полно дичи, а также ягод и грибов. Выйдя на берег реки Стронд, прорывшей среди холмов глубокую борозду, мы двинулись мимо многочисленных перекатов и водопадов к тенистому лесу. С виду нас можно было принять за троих самых обычных мужчин, безоружных и лишенных каких бы то ни было признаков высокого статуса. И, признаюсь, было очень приятно, когда Асгард со всеми его трениями, интригами и политикой остался позади; мы чувствовали полную свободу, охотились с помощью пращи и полных карманов камней, спали под звездами на расстеленном одеяле и с удовольствием воображали себя простыми людьми. Однако то была всего лишь игра. Старик и я прекрасно это понимали. Собственно, это было даже не игрой, а мечтой о том, как все могло бы сложиться, если бы мы в кои-то веки научились полностью доверять друг другу. Мы охотились бок о бок, пели, смеялись, рассказывали всякие, давным-давно всем известные истории о старых добрых временах, но каждый постоянно следил за собеседником, пытаясь предугадать, когда будет нанесен первый удар ножом. Однажды мы с утра шли по течению реки, и к вечеру я сумел обеспечить нам неплохой обед: с помощью пращи и одного-единственного камня ухитрился убить жирную выдру, сидевшую на берегу и пожиравшую только что пойманного огромного лосося чуть ли не с нее величиной. Я показал своим спутникам убитую выдру и почти не тронутую рыбину и предложил остановиться и разбить лагерь. – Можно сделать даже лучше, – сказал Один. – Неподалеку есть одна маленькая ферма. Давайте предложим ее хозяевам разделить с нами ужин в обмен на сухую постель. Вполне типично для Одина. Не спрашивайте меня, почему. Ну, нравились ему люди и все. Он всегда старался использовать любую возможность с ними побеседовать, притворяясь одним из них. Я с гордостью посмотрел на свою добычу и, пожав плечами, согласился. – Ладно, посмотрим, что скажут твои здешние друзья. И вскоре мы уже стучались в дверь небольшого сельского домика. Самого хозяина фермы звали Хрейдмар, а двух его сыновей, сидевших у огня, – Фафнир и Регин[67]. Все трое посмотрели на нас не слишком дружелюбно и едва сумели выдавить из себя пару приветственных слов, когда мы уселись рядом с ними. Мне, собственно, эти люди были совершенно безразличны, и, если бы не Один, я бы предпочел устроиться на ночлег прямо там, на берегу реки. Но, похоже, ни Один, ни Хёнир не замечали того, что хозяева нашему приходу вовсе не рады. Наконец я встал и начал сам готовить ужин, поскольку никто другой явно не имел намерения этим заниматься. Видимо, наши хозяева были вегетарианцами, потому что к рыбе они едва прикоснулись, а на мясо даже смотреть не пожелали. Ну и ладно, подумал я, нам больше достанется. После ужина я развернул свою постель и улегся на пол возле очага. Один и Хёнир последовали моему примеру. Спали мы крепко, пока часа четыре спустя кто-то не разбудил меня пощечиной. Я попытался вскочить и обнаружил, что и я, и мои друзья связаны по рукам и ногам, а Хрейдмар и оба его сына стоят рядом и внимательно на нас смотрят. – В чем дело? – спросил Один. Я же попробовал вернуться в свое исходное обличье – греческого огня, – но оказалось, тело мое опутано не только веревками, но и руническими заклятьями. Да уж, фермер и его сыновья были отнюдь не теми деревенскими простаками, за каких мы их принимали! Нам бы следовало хорошенько вглядеться в цвета их ауры, прежде чем принимать столь «гостеприимное» приглашение! Хрейдмар оскалился, показывая отвратительные желтые зубы, и спросил: – Кто из вас убил моего сына? – Твоего сына? Но мы никого не убивали… Он показал мне шкуру выдры, которую держал в руке. – Ничего себе! – удивился я. – Значит, это и был твой сын? – Да, это был наш Отр[68], – проговорил Хрейдмар. – Он любил вот так, днем, поохотиться и часто принимал это обличье. А вечером приносил добычу домой и делился ею со мной и своими братьями. Ну и ну! Кто же станет шляться по лесам во время охотничьего сезона, превратившись в готовый ланч! И зачем, скажите, вообще превращаться в выдру, если сетью можно выловить гораздо больше лососей? Да уж, этот Отр вряд ли отличался умом. Я уже хотел сказать это вслух, но, увидев над собой физиономию Хрейдмара, передумал. – Послушай, мне очень жаль, – начал я. – Я же понятия не имел, что это твой сын. И потом, если бы я знал, кого нечаянно прикончил, разве мы пришли бы сюда? Хрейдмар вытащил из ножен нож и усмехнулся. – Говори-говори. Отра не воскресишь, так что придется сполна расплатиться за то, что вы сделали. И вы заплатите. Кровью! Кровью? Опять? – Ну почему же обязательно кровью? – спросил я. – Сколько вы хотите? Я заплачу, сколько потребуете. Хермер прищурился. – Выкуп предлагаешь? Учти, недешево тебе это обойдется! – Сколько ни запросишь, все уплачу, – пообещал я. – Клянусь. Хрейдмар посовещался с сыновьями и сказал: – Ладно, я согласен. Если ты сможешь принести мне столько червонного золота, сколько войдет в эту шкуру, да еще чтобы сверху ее присыпать, я позволю тебе и твоим друзьям спокойно уйти. Иначе же… – И с мерзкой улыбкой он провел острием ножа по подушечке своего большого пальца. Послышался противный скрежет – словно бритву о ремень правили. – Я все понял, – согласился я. – Ты только развяжи меня. А моих друзей можешь оставить у себя в качестве заложников. При этих словах Хёнир с тревогой на меня глянул, но Старик сохранял полную невозмутимость. Я догадывался, какие мысли бродят у него в голове: наверняка он опасался, что я хочу попросту спасти собственную шкуру, а их обоих бросить на произвол судьбы. Я, насколько сумел, повернулся к Одину и успокоил его: – Послушай, доверься мне. Я постараюсь вернуться как можно скорее. И, как только Хрейдмар освободил меня от пут, я тут же превратился в сокола и полетел искать золото, которое послужит выкупом за мою жизнь и жизнь моих товарищей. Знаю, знаю, что вы подумали! И зачем ему вообще беспокоиться о каком-то там выкупе? Ведь это такая прекрасная возможность навсегда покончить с Одином, нанести удар в самое сердце Асгарда, осуществить ту месть, о которой он так давно мечтал… Стоп. Погодите минутку. И внимательно следуйте за нитью моего рассказа. Если бы Хрейдмар убил Старика, об этом сразу узнали бы все в Девяти мирах, и Тор незамедлительно кинулся бы мстить за него. А я бы никак не смог уйти от обвинения в том, что именно я в ответе за смерть Одина. Боги всем скопом набросились бы на меня и стали преследовать повсюду, где бы я ни попытался скрыться. На этот раз они уж точно меня бы в покое не оставили. И моих сыновей наверняка убили бы – просто для того, чтобы уж ни один из мальчиков не вырос с мыслью о мести. А потом они поймали бы меня – о да, они бы непременно меня поймали! – и замучили до смерти, и это я знал так же точно, как и то, что змеи скользкие. Теперь вы понимаете, почему я не поступил так, как вы, возможно, ожидали? Хоть я и был сильно обижен на Старика, он все-таки по-прежнему оставался моим покровителем. Без него я сразу лишился бы всех друзей, я стал бы в Асгарде изгоем, и меня вышвырнули бы оттуда быстрей, чем завонявшие объедки с кухни. Нет, мне нужно было переманить Одина на свою сторону; мне нужно было, чтобы он испытывал благодарность. А как лучше всего этого достичь? Только попыткой его спасти, рискуя своей жизнью! Если бы я знал, что этот Хрейдмар – такой могущественный колдун, владеющий магией рун, я, возможно, не стал бы столь поспешно совать нос в его логово. Зато теперь я понял, сколь велика его любовь к золоту, и был уверен, что сумею добыть достаточное количество презренного металла, чтобы покрыть гибель несчастного Отра. Да, признаюсь. Этот план был мной задуман заранее. Я хотел добиться благодарности Одина. И осуществить это оказалось не так уж трудно; при всем своем уме Старик был вполне предсказуем и питал необъяснимую приверженность к людям, долинам и лесам Мидгарда. В конце концов, у каждого есть свои слабости; главная слабость Одина заключалась в его сентиментальности. А от Вашего Покорного Слуги требовалось совсем немного: привести Старика в нужное место и позволить ему думать, что он сам тебя сюда привел. А дальше было совсем просто. Горстью камней можно поразить гораздо большую цель, чем вы способны себе представить. Камнем можно убить и выдру, и человека; даже крепость может рухнуть, если в нее, хорошо прицелившись, попасть крупным камнем. И теперь мне требовалось только найти достаточное количество червонного золота, чтобы выкупить друзей и искупить этим многочисленные грехи. Итак… где я собирался искать золото? Сперва я подумывал насчет Нижнего мира. У Подземного народа золото всегда имеется в любом количестве и любого качества, но на этот раз я опасался, что в компании «Ивалди и сыновья» мне теплый прием вряд ли окажут. И я решил направиться на берег океана, на дне которого жили в своем дворце бог бури Эгир и его жена Ран. Я прибыл в покои Эгира насквозь промокший и голый. Правда, они на это не обратили ни малейшего внимания – там у них, на дне морском, не очень-то придерживаются правил этикета, тем более Ран занималась утопленниками и была их богиней. Они вместе с Эгиром правили морскими глубинами, а Ньёрд волнами, обеспечивая рыбакам безопасное плавание. Дворец Эгира более всего походил на пещеру, освещенную слабым фосфресцирующим светом разных морских существ; отовсюду сочилась и капала вода; стены украшали найденные на дне самоцветы и раковины-жемчужницы. На троне, сделанном из громадной раковины, восседала Ран, бледная, как пена морская, и смотрела на меня своими рыбьими глазами. Я подошел, поклонился и сказал: – Наш Генерал в беде. У меня есть план его спасения, но требуется твоя помощь. Не могла бы ты на время одолжить мне свою сеть для вылова утопленников? Пожалуйста, Ран! Эта сеть была самой главной вещью в хозяйстве Ран. Разорвать ее было невозможно, настолько она была укреплена магическими нитями; Ран пользовалась ею, подцепляя на океанском дне утопленников, поворачивая вспять приливы и утягивая на дно моряков, осмелившихся забраться слишком далеко в ее владения. Она подала мне сеть – хотя и весьма неохотно – и спросила: – Что это ты ловить собираешься? – Золото, – сказал я. Взяв сеть, я покинул их пещеру и пошел обследовать дно морское. Я отыскал пещеру, ход из которой вел прямиком в Верхний мир, и забросил сеть в море. Мне было известно, что Подземный народ имеет родственников по всему Нижнему миру, а один из них – имя его было Андвари[69] – очень любит копаться в морском иле, который богат всевозможными минералами. С помощью волшебной сети Ран я очень быстро почувствовал присутствие этого Андвари, поймал его и вытащил из воды. Теперь он был в моей власти. Разумеется, он был в ином обличье. Я начертал в воздухе руну Бьяркан и увидел, что в мою сеть попалась здоровенная щука; она извивалась, била хвостом и злобно щелкала зубами. Затем я произнес коротенькое заклинание – вещь, названная по имени, есть вещь прирученная, – и, назвав Андвари его истинным именем, вернул ему нормальный облик. Через несколько секунд передо мной на полу пещеры сидел крошечный человечек и ныл, запутавшись в ячеях сети. – Ты-то что здесь делаешь? Тебе-то что от меня нужно? Судя по тону, он был и огорчен, и испуган. Ничего удивительного: карлики Андвари куда менее агрессивны, чем отпрыски Ивалди. Они меньше ростом и похожи, скорее, на гоблинов, которые после Зимней войны буквально наводнили и дно морское, и Нижний мир. – От тебя мне нужно много золота, – напрямик заявил я. – Я прекрасно знаю, что у тебя тут, внизу, кое-что припрятано. Мне нужно червонное золото, и очень много. Неси, или я выжму тебя, как мокрую тряпку. Некоторое время мне пришлось его убеждать, но я, знаете ли, могу порой быть чрезвычайно убедительным. А с помощью сети Ран дело пошло особенно быстро. Все еще хныча, Андвари повел меня в свою тайную кузню, где я и упаковал весь его запас червонного золота в кожаные мешки. Когда я с этим покончил, в помещении не осталось ни крупинки золота – кроме тонкого колечка на пальце у Андвари. Я заметил, что он пытается скрыть от меня это кольцо, и потребовал: – И кольцо тоже давай сюда! Андвари снова заныл, запротестовал, но я был неумолим и прибавил колечко к своей добыче. – Кольцо проклято, – буркнул, насупившись, Андвари. – Тебе никогда не удастся порадоваться украденному богатству. Тебя повсюду будут сопровождать неудачи. Я усмехнулся. – Тем лучше. Я вовсе и не собираюсь оставлять все это у себя. – И я, взвалив на спину мешки с золотом, стал подниматься в Верхний мир. – А ты не очень-то спешил, – сказал Один, когда я вернулся в дом Хрейдмара. Пленники были по-прежнему крепко связаны и выглядели голодными и измученными. Это будет отличная история, думал я, зная, что Хёнир непременно обо всем разболтает. Да и Ран наверняка расскажет Эгиру и всем своим помощницам, этим отвратительным старухам, как Локи добыл золото и храбро вернулся прямиком в волчье логово, чтобы выкупить своих друзей… Я усмехнулся. – Ничего, зато теперь вперед выходит кавалерия! По-моему, когда ты увидишь, что я принес, то решишь, что это достойный выкуп за убиенного Отра. Хрейдмар развязал пленников, а его сыновья принялись измерять количество принесенного золота. Они до отказа набили им шкурку выдры и насыпали на это «чучело» еще целую гору червонного золота. Один молча наблюдал за ними, растирая истерзанные запястья. Я догадывался, что он столь же зол, как был зол и я, когда меня поймали и унизили – но, в отличие от меня, он не говорил ни слова, просто смотрел на этих людей своим единственным глазом. Наконец тушка выдры скрылась под грудой золота; торчали только усы… – Больше золота нет, – сказал Один. – Ничего, остальное я дополню кровью, – сказал Хрейдмар, снова вытаскивая нож. – Погоди, у меня вот еще что есть! – И я приказал кольцо, которое отнял у Андвари. Я, разумеется, надеялся подсунуть его Одину, но раз уж нужда заставила… – Покроет оно усы, как ты думаешь? – Я наклонился и прикрыл усы кольцом червонного золота. – Вполне, – произес Один. Я улыбнулся. – Ну вот, а ты во мне сомневался! – Нет. Ни секунды. Теперь нашему «приветливому» хозяину оставалось только отпустить нас домой, что он очень неохотно и сделал. Но я, едва оказавшись за порогом, оглянулся через плечо и сказал Хрейдмару: – Между прочим, на этом кольце лежит проклятье Андвари. Надеюсь, оно тебе нравится? Думаю, оно должным образом отплатит тебе за то, что ты держал в плену моих братьев и заставил платить за них выкуп. Один искоса на меня глянул и миролюбиво спросил: – Что, без сюрпризов ты совсем не можешь? Я только плечами пожал. – Ты лучше вспомни, – сказал я, – что я только что спас тебе жизнь. И ты теперь знаешь, что на меня можно положиться. Один улыбнулся: – Я и так это знаю. И пусть всего лишь на мгновение, но я почти поверил, что мы оба говорим правду. Смешно, но порой сказанное или сделанное нами возвращается назад, чтобы укусить нас, точно бешеная собака, которую мы однажды, совершив ошибку, покормили. В тот момент мы еще не знали, что наше лето близится к концу. Но уже начиналась смена времен года, и тени стали длиннее, и солнце клонилось к западу. Но розовый закатный свет обманчив; он падает на лица тех, кто вокруг тебя, и все они начинают казаться тебе верными друзьями. Увы, это не так. Пройдет еще десять минут, и солнце зайдет, и наступившая тьма будет поистине безжалостной… Книга вторая. Закат Судьбу я вашу вижу, дети смертных. Я слышу, как войска на битву созывают. Я вижу: тени черные накрыли землю; К сражению готовы Один и другие асы. Урок первый. Смерть Мертвые знают все, но им на это наплевать. ЛокабреннаИ вот все кончилось – да, просто так. Золотой век асов пролетел, как облетает на ветру яблоневый цвет. Я не претендую на звание великого знатока любви, но именно так и подходит к концу всякая большая любовь – не в пламени страсти, а в исполненном сожалений молчании. Именно так и мы с моим братом Одином подошли к концу нашего братства; не в пылу сражения (хотя страшная битва и впрямь скоро должна была случиться), а опутанные ложью, среди вежливых улыбок и фальшивых клятв верности. Старик никогда не говорил мне, как именно он обо всем узнал. Но он знал все. Ему было известно обо всех моих мелких предательствах: и о том, как я пытался свергнуть Тора; и о моей роли в том, что Фрейр утратил свой волшебный меч. Если бы я не отдал Хрейдмару то кольцо, которое под конец отобрал у Андвари, я, возможно, счел бы, что именно из-за проклятия, наложенного на это кольцо, от меня отвернулась удача. Но ведь и кольцо было отдано как часть выкупа за убитого Отра. Нет, дело тут не в кольце, а в чем-то ином, куда более тревожном. Я же видел, как Один разочарован, какая боль светится в его глазах, когда он на меня смотрит, хотя он так и не сказал мне ни единого слова. Ни мне, ни кому бы то ни было еще. Ей-богу, было бы лучше, если б он меня просто наказал! Это я бы уж как-нибудь пережил. Мир, возведенный на фундаменте Порядка, всегда имеет свои правила, это-то я хорошо усвоил. И нарушение этих правил всегда грозит неприятными последствиями. Я провел в мире Одина достаточно много времени, чтобы это понять, хотя, возможно, и не одобрял подобного положения вещей. Но в данном случае, похоже, Один действовал отнюдь не в соответствии с каким-то своим планом. Вот это-то меня больше всего и нервировало. Не поймите меня неправильно. Сожалений я не испытывал. Так низко я все же не пал, хотя Один совершенно испортил меня дурацкой чувствительностью, столь свойственной Людям. И ни в коем случае не верьте историям о том, как сильно я его любил и как наша трагическая дружба стала чем-то вроде мистерии о страстях господних, которую вновь и вновь разыгрывают на протяжении столетий. Нет уж, от этого меня избавьте! Договорились? И все же мне было не по себе. Я чувствовал, что молот вот-вот упадет на мою голову, а бежать мне некуда. Мне просто необходимо было выяснить, что у Старика на уме и каковы его планы. И я посмотрел в небо, надеясь на подсказку. А в небе кружили Хугин и Мунин, вороны Одина. Они, разумеется, были птицами необычными. Один приучил своих воронов разносить по свету все важные для него идеи. Собственно, в этом-то и заключалась существенная часть его могущества. Эти птицы были как бы воплощением его Духа и Ума – с их помощью он все знал и все видел. Но как раз из-за этого он и покоя никогда не знал. Уж кто-кто, а наш Старик всегда слишком много думал, всегда был настороже, всегда внимательнейшим образом следил за тем, что происходит в Девяти Мирах, выискивая хотя бы малейший намек на угрозу своей империи. Все это ставило между ним и остальными асами некую невидимую преграду. Впрочем, его устраивало такое положение дел, хотя я точно знаю: он очень страдал от одиночества. Власть требовала с него свою дань, а чрезмерные знания разрушали его душу. Да, Один всегда стремился к неким идеальным знаниям, но идеальные знания убивают любые иллюзии, в том числе и такие вечные, как дружба, любовь и верность. Поразмыслите над этим. Разве можно надеяться иметь настоящих друзей, если шпионишь за каждым их шагом? Разве можно наслаждаться настоящим, если уже знаешь будущее? И самое главное: разве можно любить, если знаешь, что Смерть уже поджидает за углом? Да, именно туда, в ее царство, вороны для начала и отвели меня. Точнее, в царство моей дочери Хель. Впрочем, это было далеко не то место, которое я часто посещал. Я почему-то чувствовал, что в этой стране мои уникальные способности не могут найти должного применения. И все же вороны привели меня именно туда – и я шел за ними через весь Железный лес, затем спустился под землю и довольно долго брел пешком по Нижнему миру, поскольку не умел так ловко, как это делали Хугин и Мунин, в мгновение ока перемещаться в любой из миров. В общем, прошло довольно много дней, прежде чем я, наконец, добрался до пыльных долин царства Хель. Признаюсь, это не самое любимое мое место. Во владениях Хель всегда холодно и мрачно. Не связанные условными правилами площади, масштаба или географического положения, они простираются во всех направлениях. Более всего Царство смерти похоже на бесцветную пустыню из песка и костей, над которой вздымается купол бесцветных небес. Здесь ничего не растет; здесь никто не живет; и даже сама Хель, моя дочь, выглядит, как полутруп[70]; а те, кто сюда прибывает, либо мертвецы, либо навечно приговоренные грешники, либо просто отчаявшиеся. Я убеждал себя, что моя дочь, разумеется, согласится со мной встретиться – но это действительно было ее царство. И если она, правительница этого царства, захочет, то легко заставит меня ждать, сколько ее душе угодно, хоть несколько недель, хоть несколько месяцев, хоть до тех пор, пока эта страшная пустыня не поглотит и меня, и тогда я тоже стану одним из подданных Хель или же просто пылью на ветру, который непрерывно веет под этими подземными небесами. Впрочем, как оказалось, моя дочь ждала меня. Сидела и рисовала круги на песке. Она, пожалуй, подросла с тех пор, как я видел ее в последний раз, но, увы, не слишком похорошела. Хель всегда, даже в раннем детстве, была угрюмой, плохо поддающейся воспитанию девочкой, вот и теперь она искоса глянула на меня своим единственным живым глазом (второй глаз у нее был мертвый и твердый, как кость, и она прикрывала его длинной свисающей прядью седых волос), и сказала: – Да это никак мой дорогой папочка? Привет, старичок! Подумать только! Как это ты-то в наших краях оказался? Я присел рядом с ней на камень. Сухой горячий ветер шевелил вокруг нас души умерших, которые уже почти ничего не чувствовали, но все же тянулись ко мне, как к источнику живого тепла. Не самое приятное ощущение. И я решил, что мне, пожалуй, следует избегать Смерти как можно дольше. – Я тут шел мимо и решил, что надо бы зайти, поздороваться с тобой, – пояснил я. – Как у тебя дела, дочка? Хель не ответила, лишь удивленно приподняла единственную живую бровь. – Так как дела-то? – Хорошо… папа. Ты же видел мою страну. Как она тебе, кстати? – Хм… весьма занятное место. Она презрительно фыркнула. – Ты так думаешь? По-твоему это занятно – торчать тут дни и ночи напролет в окружении мертвых? Вряд ли это такое уж увлекательное занятие. – Ну, это же работа, – возразил я, – она и не должна так уж увлекать. Во всяком случае, сначала. – Ты хочешь сказать, что дальше будет еще увлекательнее? Я пожал плечами. Сказать мне было нечего. – По-моему, все эти рассуждения – полная ерунда, – заметила Хель. – Ты лучше прямо говори, что тебе нужно? – Обижаешь! Почему ты решила, что мне что-то нужно? Я просто хотел навестить собственную дочь и… – Что-то ты раньше никогда меня не навещал, – засомневалась Хель. – И потом, я заметила птиц вашего Генерала – они тут всего несколько часов назад летали[71]. Ты наверняка хочешь знать, зачем они сюда явились. Я усмехнулся. – Возможно. Я их тоже видел. Хель отвернулась, предоставив мне возможность созерцать мертвую половину ее лица. Ее незрячий глаз, поблескивавшей в окостенелой глазнице, выглядел поистине ужасно и пробуждал в душе самые мрачные чувства. А поясок, сплетенный из рунических заклятий, которым Хель перетянула свою тонкую талию, тотчас же вызвал в моей душе неприятные воспоминания о магическом кнуте Скади. – Никто из вас не является полностью неуязвимым для Смерти! – возвестила вдруг Хель на редкость противным, каким-то скрежещущим голосом. – И твоему Генералу это прекрасно известно. В конце концов Смерть забирает каждого. Герои, негодяи и даже боги – все когда-нибудь обратятся в прах. Даже твой Генерал, – прибавила она, перебирая тонкими пальцами свой магический поясок. – Однажды Смерть придет и за ним, и тогда ничего не останется ни от него самого, ни от вашего Асгарда, ни от тебя, папочка. Пожалуй, ее речи начинали приобретать какой-то чересчур мрачный оттенок. Так я ей и сказал. В ответ Хель криво усмехнулась и сообщила: – Бальдру снятся вещие сны. – И что же ему снится? – Я. – Ах так… – Я начинал догадываться, в чем дело. Хель была влюблена в Бальдра с тех пор, как впервые его увидела. Еще бы, Бальдр Прекрасный, Бальдр Отважный, Золотой Мальчик Асгарда! Что ж, на вкус и цвет, как говорится, товарищей нет, но, должен признать, неотразимым Бальдра всегда находили женщины определенного типа. Во-первых, Скади; во-вторых, Хель, ну и так далее. Но если Скади давным-давно смирилась с тем, что ей Бальдр принадлежать никогда не будет, то Хель, по всей видимости, все еще на что-то надеялась. Разумеется, для того, чтобы оказаться с ней рядом, ему придется умереть – но, как она сама говорит, «умирают все». – Значит, нашему Золотому Мальчику снятся кошмары? – Я усмехнулся, увидев выражение лица Хель. – Впрочем, он всегда был излишне впечатлительным. Но какое это имеет отношение к… Одину? – Фригг тоже снятся дурные сны, – произнесла Хель. – Страшные сны. Предвещающие гибель Бальдра. И она хочет знать, как его защитить. Вот почему Один и послал сюда своих птиц. – И что? Она снова «посмотрела» на меня мертвым глазом. – Один сделал меня той, кто я теперь, – сказала она. – Он подарил мне власть над Царством смерти. И я очень серьезно отношусь к возложенной на меня миссии. И не имею права делать никаких исключений. Никаких! Даже если мне этого очень захочется, – прибавила она и изобразила некое подобие улыбки, особенно страшной на ее полумертвом лице. – Но с чего бы это Бальдру вдруг умирать? – удивился я. – В сражениях он не участвует. В опасные спортивные игры не играет. И Асгард он покидает крайне редко, можно сказать, почти никогда. Единственное, что ему, на мой взгляд, грозит, это задохнуться от самодовольства. Вот и объясни мне, с чего это они вдруг так встревожились? Хель пожала плечиком. – Не знаю. Разумеется, смерть и сон очень близки. Территории их владений пересекаются, именно поэтому нам так часто снятся сны о мертвых. И мы им тоже снимся, хотя и в размытом, несколько бесцветном виде; и порой во сне мы можем узнать от них кое-что о нашем будущем. Хель снова принялась рисовать на песке. Но на этот раз не круги, а маленькое сердечко, внутри которого были изображены руны Хагалл для Хель и Бьяркан для Бальдра. Меня всегда тошнило от подобных вещей, но я сдержался и с фальшивым сочувствием спросил: – Неужели он так тебе нужен? – Да я ради него на все готова! – Она подняла на меня глаза. – Так-таки на все? Снова этот взгляд мертвого глаза! – На все! – подтвердила дочь. – Хорошо, – сказал я с легкой улыбкой, – я постараюсь тебе помочь. Но никому ни слова. И за тобой будет ответная услуга. Договорились? Она подала мне свою живую руку. – Договорились. Вот так я и заключил договор с хозяйкой Царства мертвых. Я, правда, не мог знать заранее, когда мне придется воспользоваться ответной услугой Хель, но чувствовал, что времена меняются, и Вашему Покорному Слуге, подобно белке Рататоск, лучше заблаговременно позаботиться о запасах на зиму. Все со временем умирает. Тут ключевое слово «со временем». И если мне неким образом удастся изменить ход событий в пользу моей личной заинтересованности в смене времен… А разве не то же самое сделал Один, создавая Девять миров из тела Имира? Разве не к этому по-своему стремятся все боги – все на свете! – желая выжить? Урок второй. Обман Да хоть расстреляйте меня, но такова уж моя природа! ЛокабреннаСледующим «портом назначения» для воронов Одина оказался Железный лес. Там царил второй из моих детей-монстров, вызывая трепет и беспокойство у всех прочих представителей животного мира. Я не видел волка Фенрира с тех пор, как мы с его матерью окончательно расстались, а расстались мы далеко не самым дружественным образом. Теперь это был уже не волчонок, а взрослый и свирепый волк-оборотень. Хотя он и унаследовал от меня способность превращаться в человека, но предпочитал более привычный облик – громадного волка, и Один, зная об этом, послал воронов проверить, не представляет ли возмужавший Фенрир опасности. Возможно, затея Одина оставила бы меня равнодушным (я никогда не имел близких отношений с отпрысками Энджи), если бы Генерал не сделал это в тайне от меня, ни слова мне не сказав. И когда вороны сообщили ему, какой властью пользуется мой сын в Железном лесу, Один тут же объявил, что этот волк-оборотень представляет угрозу для безопасности Асгарда, и призвал незамедлительно его нейтрализовать. – Нейтрализовать? – переспросил я. – Неужели примерно так, как был «нейтрализован» Ёрмунганд? Или ты подумываешь о постоянном решении данной проблемы?[72] Один оставил мои вопросы без ответа, и я продолжил: – Я, собственно, удивлен тем, что ты по прошествии стольких лет вдруг решил, что мой сын представляет собой угрозу. Кому он может здесь угрожать? Да он целыми днями носится по Железному лесу, ловит белок и зайцев! Будем честны: миры всегда прекрасно справлялись даже с несколькими такими, как Фенрир… Никто пока не упоминал о снах Бальдра, но связь с ними была очевидна. Бальдр был типичный маменькин сынок, испорченный, избалованный, чересчур опекаемый; и я отчетливо почувствовал влияние его мамаши, когда Один прямо сказал, чего, собственно, хочет. – Мне нужно увидеть твоего волка, чтобы определить, на чьей он стороне, – сказал он, холодно на меня глядя. – Надеюсь, ты не станешь чинить мне препятствия? – Я? Препятствия? Разумеется, нет! Но я бы все-таки хотел понять, к чему все это. – Позже объясню, – заметил Один. – А пока просто приведи волка сюда. И я пообещал привести сына в Асгард, чтобы все могли на него посмотреть. Я рассчитывал, что если я сейчас помогу Одину, то он, возможно, станет больше мне доверять… а если вдруг что-то пойдет не так, у меня все-таки будет хоть какая-то поддержка. Кроме того, я очень давно не видел Фенрира, и мне, как и Одину, хотелось знать, насколько он и впрямь силен и могу ли я (если это вообще возможно) ожидать хоть какой-то преданности и от него, и от его матери. Обернувшись соколом, я полетел в Железный лес. Оказалось, Ангрбода меня уже поджидает. Вид у нее, как всегда, был в высшей степени соблазнительный. Рядом с ней обретался Фенрир в волчьем обличье и выглядел, надо сказать, куда менее соблазнительно. – Мне бы следовало сразу догадаться, что и ты где-то неподалеку, – сказала Энджи, когда я, сменив обличье, предстал перед ней. – Вы же с Одином, можно сказать, дружки неразлучные. Как только я его птичек заметила, так сразу поняла, что наверняка и ты вскоре появишься. Я счел подобное заявление несправедливым и заметил (как это было и в разговоре с Хель), что мне вовсе не требуются особые предлоги, чтобы навестить своих близких. – Неужели так трудно поверить, – возмущенно продолжал я, – что мне просто захотелось тебя увидеть? Ты же прекрасно знаешь, что именно ты – любовь всей моей жизни. А мой дорогой маленький Фенрир… – Я не договорил, потому что Фенрир оскалился и зарычал. – Как ты могла подумать, что я мог уйти от вас навсегда? Энджи дугой выгнула бровь, украшенную пирсингом с блестящим изумрудом, и заявила: – Не гони пургу, Локи. Ведь уже пятнадцать лет прошло! Что это ты вдруг стал изображать из себя любящего папашу? – Она бросила на меня испепеляющий взгляд. – Говори, чего тебе на самом деле от нас нужно? – Ну, прежде всего… – я выразительно опустил глаза, ибо так и стоял перед ними нагой, – неплохо было бы что-нибудь на себя набросить. Если, конечно, ты не настроена сразу… – Дорогой, тут дети! – рявкнула Энджи. Я снова глянул на Фенрира. Я помнил его довольно милым и сообразительным волчонком, хотя и несколько склонным к пресмыкательству. Теперь же передо мной стоял здоровенный, злобный и в целом весьма непривлекательный волчара. Впрочем, все оборотни-подростки таковы: волосатые, дурно пахнущие и порядочные зануды. В целом они похожи на своих сверстников-людей, хотя человеческие подростки вряд ли способны голыми руками оторвать вам голову и засунуть ее в вашу задницу. – Ну, чем ты теперь увлекаешься? – спросил я у Фенрира без особого, правда, энтузиазма. Он только зарычал в ответ, демонстрируя жутковатые клыки. На мой взгляд, зубов у него вообще было многовато, а из пасти воняло чем-то гнусным. – Он увлекается жратвой. Все время что-нибудь жрет, – ответила за сына Энджи. – Впрочем, он еще очень любит убивать всех подряд. – Сын что, сам сказать не может? – не выдержал я. Она со всепрощающей улыбкой глянула на Фенрира. – Ну, ты же знаешь, какие они в этом возрасте! Фенни, будь хорошим мальчиком, скажи папочке «здравствуй». Оборотень по-звериному встопорщил шерсть на холке и мгновенно сменил обличье – ох, до чего легко у него это вышло! – превратившись в мрачноватого юнца с усыпанной чудовищными прыщами физиономией и огромными ручищами, поросшими густой шерстью. От него прямо-таки разило тестостероном. К тому же его давно не мытые тело и волосы пахли не лучшим образом. – Да сколько угодно! – пробасил он. – Привет, папашка! Я заставил себя улыбнуться. – Ну, это уже лучше, – сказал я. – Вот только вид у тебя не слишком презентабельный. Надо бы тебя в порядок привести. Ты ведь, наверное, тоже хочешь получить наследство, как твои брат с сестрой? А для этого нам надо убедить богов, что ты не какой-то там задрипанный юнец, у которого в голове один мусор. Ясно тебе? – Какое еще наследство? – Его желтые волчьи глаза подозрительно блеснули. Он явно был очень даже неглуп; может, красотой и не блистал, но глаза у него смотрели остро и проницательно. И я, пожалуй, даже не был уверен, насколько это для меня хорошо. Так что я, решив изобразить святую простоту, широко улыбнулся и принялся его соблазнять. – Ну, как ты знаешь, в распоряжении Ёрмунганда весь океан, – сказал я, – а Хель у нас – хозяйка царства Мертвых. Я считаю, что по справедливости и ты должен получить собственные владения. Но Один хочет сперва посмотреть на тебя, а уж потом решить, какой именно территории ты заслуживаешь. – Я хочу Железный лес, – не задумываясь, выпалил Фенрир. – Что ж, Железный лес – это, безусловно, неплохо, – согласился я, – а ты не думал о… – Я хочу Железный лес! – упрямо повторил Фенрир. – Понял, понял. Ты хочешь Железный лес. – Я улыбнулся Энджи. – Ладно. Думаю, это можно будет устроить. Только сперва тебе придется отправиться со мной в Асгард и принести клятву верности. – Клятву? – переспросил Фенрир. – Волки клятв не дают! Волки бегают, где хотят, и… жрут, что хотят! – Значит, на этот раз тебе придется вести себя иначе. И, как я уже сказал, для визита в Асгард тебе нужно иметь презентабельный вид. Я не желаю, чтобы на моего сына асы смотрели, как на жалкую улитку, раздавленную башмаком пещерного тролля. Для начала тебе необходимо подстричься… и, пожалуй, немного приодеться. Но оказалось, что просто так с этим парнем договориться невозможно. Пришлось прибегнуть к помощи его любящей мамаши. В итоге Фенни все же стал выглядеть если и не слишком презентабельно, то, по крайней мере, почти прилично. Я, собственно, даже не рассчитывал, что мой сын-оборотень произведет на асов такое уж приятное впечатление, но все же надеялся, что, когда они с ним познакомятся поближе, им станет ясно, что Фенни – вовсе не тот монстр, каким они его себе представляли. А самому Фенни суровый прием будет даже полезен – может, он отчасти лишится своей привычной расхлябанности. Увы, все вышло совсем не так. Юный Фенни как раз пребывал в протестной фазе переходного возраста, которая, как известно, характеризуется дурным настроением и дурным запахом, ворчливостью и любовью к непристойным выражениям, увлечением громкой музыкой, которую юнец способен врубить у себя в комнате даже среди ночи, а также довольно нелепым отношением ко всему, что связано с противоположным полом. Даже Идунн, которая назвала Фенни «сообразительным и милым мальчиком», когда он прибыл со мной в Асгард, вскоре стала жаловаться, что он отпускает непристойные замечания и в ее адрес, и в адрес ее служанок. Но настоящие неприятности начались, лишь когда Фенрир позволил себе действительно грубую выходку (как оказалось, направленную против Бальдра). Тут уж не выдержал материнский инстинкт Фригг, и она бегом бросилась к Одину, требуя, чтобы «оборотня приструнили». Собственно, ничего такого уж страшного Фенни не сделал. Обычная мальчишеская выходка: подбросил в тарелку Золотому Мальчику несколько уховерток и применил немного китайской пиротехники. Но Фригг почему-то отнеслась к этому чрезвычайно серьезно; она объявила, что на ее сына было совершено покушение, и если Один ничего не предпримет, то она попросит вмешаться Тора. После таких заявлений выбора у Одина не осталось. Мой сынок преступил запретную черту. Если бы он раньше пришел ко мне и все рассказал, я бы его понял. Но он ко мне не пришел, а потом и я ничего уже поделать не мог. И вскоре – не без участия Тора, Тюра[73] и кое-кого еще – Фенрир впервые пошел против нас. Мне следовало бы догадаться, что задумал Один. Он попросил меня проверить, насколько правдивы слухи о том, что у народа Льдов появился новый правитель-воин, способный совершать весьма безрассудные действия. Да и народ Гор, сказал Старик, в последнее время ведет себя беспокойно, целыми толпами собираясь у подножия гор; интересно было бы узнать, каковы причины подобных миграций. Затем он поведал мне о том, что Ёрмунганд начал топить корабли, плывущие на край света, а проклятая колдунья Гулльвейг-Хейд воскрешает в Железном лесу мертвецов. И так далее. Короче говоря, мне был выдан целый список разнообразных поручений, которые должны были удерживать меня вдали от Асгарда по крайней мере неделю – и я, каюсь, даже подумал: вот она, желанная передышка от той ответственности, которая на меня свалилась в связи с отцовством. Между тем в мое отсутствие боги готовились с Фенриром покончить. Один самолично обратился к сыновьям Ивалди с просьбой выковать ему несколько цепей, укрепленных магией рун. Затем боги заманили Фенни на вечеринку, всячески его обласкали, напоили, и Один предложил присутствующим показать свою силу и сказал, что хочет посмотреть, чего стоит мой сын. Фенни, такой юный, полный беспечной отваги, даже не подозревал, что затевается нечестная игра. Обильная выпивка, громкая музыка и присутствие едва одетых женщин – все это сломило ту непрочную оборону, которую он пытался держать. Сперва его опутали одной, а потом и второй цепью – обе цепи были толстые, тяжелые, искусно выкованные подземными жителями, – но он легко разорвал их обе на глазах у восхищенных богов. Тогда его связали третьей цепью, стальной и обманчиво тонкой; эта цепь была выкована знаменитым Двалином и насквозь пропитана всевозможной рунической магией. И эту третью цепь Фенрир разорвать не смог. К сожалению, меня там не было, иначе я бы предупредил богов, что мой сын, пусть он несколько диковат и неуклюж, отнюдь не дурак. Впрочем, Фенрир инстинктивно почувствовал, что тут кроется какой-то обман, и, прежде чем испытывать на прочность третью цепь, он потребовал у Одина доказательств доброй воли богов. – Какие же доказательства тебе требуются? – спросил Один. – Пусть кто-нибудь положит мне в пасть свою руку, – сказал мой сын и улыбнулся, демонстрируя великолепные клыки. – Чтобы и у меня тоже была своя ставка в этой игре – просто на всякий случай. Боги переглядывались. Наконец встал Тюр Отважное Сердце. У него и впрямь сердце было отважное, но, к сожалению, не хватало ума. – Я готов это сделать, – объявил он и сунул правую руку волку в пасть. Если бы там был я, ничего этого никогда бы не случилось; но ведь асы всегда считали себя умнее всех и были уверены, что способны контролировать ситуацию. В результате, когда сработала руна Наудр, Фенни щелкнул зубами, и Тюр лишился руки[74]. Один не проявил ни малейшего сожаления по поводу этой потери. Риск был вполне рассчитанный, и выигрыш – в плане безопасности Асгарда – был, безусловно, выше. А Тюр сразу же получил некую эфемерную руку, созданную целиком из рун и волшебных заклинаний; эта рука, как и волшебный меч Фрейра или молот Тора, могла быть мысленно вызвана во время сражения или в случае иной необходимости. В остальное же время Тюр научился все делать с помощью одной левой руки, что вызывало у богов массу бестактных шуток. Впрочем, болтать языком Тюр никогда не любил, и мы так и не узнали, что он на самом деле думал насчет того, что Один принес его руку в жертву своим тайным планам. Но мне почему-то кажется, что долгими бессонными ночами, страдая от невыносимого зуда в обгрызенной волком руке, даже Тюр Отважное Сердце мог порой задавать себе вопрос: а стоило ли до такой степени хранить верность Одину? Боги спрятали моего сына в пещере, глубоко под землей. И едва я успел вернуться домой, как мне сразу стало ясно: во всем случившемся они винят меня и считают, что я нарочно притащил в Асгард волка-оборотня. Но мне они ничего не говорили, только шептались друг с другом. Вашему Покорному Слуге досталось лишь несколько грубых слов да холодные взгляды и прочие знаки враждебности. – Как, даже не выпьем по случаю моего возвращения? – спросил я, чувствуя себя очень усталым после двенадцати часов непрерывного полета. – Ой, вы только поглядите, кто к нам вернулся! – воскликнул Хеймдалль. – Ты случайно не стал за это время папашей еще какого-нибудь монстра? На его слова я даже внимания не обратил. Но когда Фрейр вдруг повернулся ко мне спиной, а Браги выплеснул свой мед на землю в знак того, что не желает пить вместе со мной, а Тор, увидев, что я к нему подошел, грозно зарычал, а Скади, которая, как ни странно, в этот момент находилась в Асгарде, жестом показала, что сейчас вытащит свой рунический кнут, и очень гадко улыбнулась при этом – я, наконец, понял: что-то случилось. – Где Один? – спросил я. – В своих чертогах. Просил его не беспокоить, – поспешила ответить Фригг. Даже ее всегда такое открытое лицо было словно замутнено сложными, противоборствующими эмоциями. Даже Сигюн, которая обычно первой бросалась мне навстречу, вела себя отчужденно. – Это была вынужденная мера, – заявила она мне, когда я, наконец, ее нашел (я был страшно голоден после длительного полета и надеялся получить целое блюдо своих любимых тартинок с джемом). – Твой сынок, оборотень проклятый, отвратительно влиял на наших мальчиков! Что ж, он действительно на них влиял. Вынужден это признать. Нари и Нарви были с Фенни почти ровесниками, так что вскоре эта троица стала просто неразлучной. Возможно, на них действовало его очарование настоящего «плохого мальчишки», а может, их увлекли истории, которые он им рассказывал о Железном лесе. Так или иначе, но даже я успел заметить, что они мгновенно начали во всем ему подражать: отрастили патлы, падавшие на глаза, и старательно изображали волчий оскал. – Ничего, скоро они вырастут и избавятся от этих дурных привычек, – с надеждой сказала Сигюн, поведав мне о том, как Фенрира заковали в цепи и навсегда удалили из Асгарда во имя всеобщего спокойствия. – Да и ты сам скоро забудешь об этом неприятном происшествии, – и она игриво мне улыбнулась. – Вот слопаешь парочку чудесных тартинок, которые я для тебя приготовила, и тебе сразу полегчает. Но мне вдруг совершенно расхотелось есть. И в душе моей снова зашевелился тот клубок колючей проволоки, невыносимо меня терзая. Понимаете, они ведь специально отослали меня из Асгарда, чтобы у меня за спиной быстренько все провернуть! Мысль об этом не давала мне покоя. Какое коварство! Они решили, что я доверия не заслуживаю, дали мне какое-то дурацкое поручение, отправили в дальние края, а потом, когда задуманный ими план привел к совершенно неожиданным результатам, меня же во всем и обвинили. – Ну-ну, не сердись, дорогой, – утешала меня Сигюн. – Ты же сам прекрасно знаешь, какая она дрянь, эта твоя Энджи. Совершенно ни к чему, чтобы ее ублюдок, оборотень этот, тут слонялся. От него одни неприятности! Да и тебе его присутствие только постоянно напоминало о том, как нехорошо ты поступил со своей настоящей женой и своими настоящими детьми. Ничего себе шутка! У меня, оказывается, есть настоящая семья? После нашего с Тором путешествия в Утгард мои сыновья откровенно считали меня полным неудачником. А то, что я позволил заковать в цепи их драгоценного дружка Фенни, довершило картину: теперь я в их глазах был не просто неудачником, но и частью ненавистной им патриархальной системы, и уж, конечно, не мог понять нужды и потребности бунтующего юношества. С особой очевидностью это проявилось, когда я зашел к сыновьям, чтобы поздороваться после долгого отсутствия. Они успели еще немного подрасти с тех пор, как я в последний раз их видел, и хотя оба (хвала мне) не были ни столь же непривлекательными внешне, ни столь же нравственно испорченными, как Фенни, они все же успели многое у него перенять: например, неуклюжую походку оборотня, волчье рычание и выражение молчаливого презрения на физиономии. – Ну, как дела? Нарви, родившийся первым, а потому считавший себя старшим из близнецов, мрачно глянул на меня из-под свисающей на глаза челки. Глаза у него были мои, волосы тоже – цвета ауры дикие, бунтарские. Я смотрел на него, как в зеркало: как раз таким я был, когда явился в мир Одина из Хаоса. Нари, более мягкий и дружелюбный, был, пожалуй, готов приветливо со мной поздороваться, но в присутствии Нарви просто стеснялся, так что, явно стыдясь самого себя, уставился в землю. – Что, ни словечка приветствия мне не скажете? – осведомился я. Нарви пожал плечами и процедил сквозь зубы: – Привет, пап. – Насчет Фенрира я уже слышал. – Ну и что? – Я же ничего не знал, – попытался оправдаться я. – Один отослал меня, ничего мне не сказав… Слишком поздно я понял, что зря упоминаю об этом – ведь меня выставили полным дураком, что, безусловно, не прибавило мне авторитета в глазах сыновей. И потом, слова мои прозвучали настолько жалко, что я даже рассердился на себя и решил, что не стану оправдываться перед двумя молокососами. Но неужели мне действительно стало не все равно, каково их мнение обо мне? Нарви снова пожал плечами. – Ну и что? Но Нари, застенчиво на меня глянув, все же спросил: – Ты собираешься что-нибудь предпринять, пап? Я, разумеется, только об этом и думал, но все же выдавил: – Пока еще не знаю. Хотя вряд ли я мог что-то сделать, чтобы освободить Фенрира. Даже если б я и попытался самостоятельно вытащить его оттуда, это вряд ли укрепило бы мое положение в Асгарде. Нарви, естественно, тут же высказался: – Да он ничего не будет делать! Что ты, как дурак, спрашиваешь? Неужели думаешь, что он против Старика пойдет? А ведь он, пожалуй, прав, подумал я. Я потерял ту единственную поддержку, на которую мог бы рассчитывать, если бы мое положение в Асгарде стало совсем уж скверным. Даже Тор, наверно, не сразу решился бы поднять руку на того, кто пользуется защитой огромного волка-оборотня. – Только не думайте, что я его боюсь, – сказал я. – Но иногда все же не стоит бросаться в бой при первой же провокации со стороны противника. От меня будет мало проку, если асы и меня прикуют рядом с Фенриром. Нарви бросил на меня взгляд, в котором отчетливо читалось: Говори, говори, старичок! Что бы ты ни говорил, я-то знаю, где здесь собака зарыта! Да, я очень даже хорошо понимал, почему он так на меня смотрит. Я и сам иной раз так смотрел на своих собеседников. Но именно поэтому опыт отцовства и казался мне самым бессмысленным из всего приобретенного мною опыта человеческих чувств и отношений. Мало того, я порой испытывал настоящее отчаяние, пытаясь понять, в чем смысл подобного опыта, если твои дети не желают прислушиваться к мудрости, которую ты постиг на собственной шкуре. Итак, я вернулся к тому, с чего начал: я снова официально считался в Асгарде мальчиком для битья. Любая неприятность тут же записывалась на мой счет. Я был виноват в том, что Тюр потерял правую руку, что новую оду Браги никто не желал скандировать, что у Сигюн не поднялось тесто для пирожков, что народ Льдов снова собирает войско в Железном лесу. Я стал фальшивой нотой в симфонии, тараканом в свадебном торте, медведем, сунувшим лапу в горшок с медом, бритвенным лезвием в квашне с тестом. Я, разумеется, никогда не был в Асгарде своим, но мне прежде еще так ясно не давали понять, как меня здесь презирают и ненавидят, как хотят, чтобы я поскорее отсюда убрался. Даже мои сыновья, даже Один… Да, и Один тоже! Теперь, когда он получил от меня все, что хотел, он, наконец, перестал притворяться и посматривал на меня довольно холодно. Мало того, его вороны почти все время торчали где-то поблизости; им явно было поручено за мной присматривать. Всем этим я был и озадачен, и уязвлен. Тем более Один ни разу в разговоре со мной ни словом не обмолвился о Бальдре и его пророческих снах. Это наводило меня на мысль о том, что холодность и молчаливость Старика связаны с чем-то большим, чем моя скромная персона. И, естественно, мне приходило в голову, что вряд ли даже захват Фенрира был главной целью Одина. Но чаще всего я думал о том, сколько времени понадобится асам, прежде чем кто-то из них выскажет предположение, что на свете стало бы куда безопасней, если бы и меня тоже заковали в цепи… Урок третий. Пирог Большую часть проблем можно решить с помощью сладкого пирога. ЛокабреннаПосле этого все как-то очень быстро покатилось под гору. Несмотря на то, что моего Фенни давно удалили из Асгарда, Фригг продолжала тревожиться из-за Бальдра, и ее тревога почти достигла уровня одержимости. Стоило нашему Золотому Мальчику чихнуть, и она уже била во все колокола. Все свое время Фригг теперь посвящала тому, чтобы уменьшить гипотетическую опасность, якобы грозящую Бальдру: высматривала, не расшатались ли плиты, которыми вымощен двор, чтобы Бальдр, не дай бог, не споткнулся и не ударился головой; охотилась в саду за растениями, которые могут оказаться ядовитыми, словно Бальдр регулярно принимался жевать на клумбах траву; с подозрением изучала каждый предмет спортивного инвентаря; и, наконец, непрерывно вязала сыночку свитеры и кофты, чтобы он не простудился. В итоге она не выдержала: собрала представителей всех народов, существующих в Девяти мирах, и буквально вынудила всех – пчел, медведей, колючие кустарники, сорные травы и тому подобное – поклясться своими истинными именами, что они никогда не нанесут ее Золотому Мальчику никакого вреда. – Но зачем? – спросил я у нее. – Зачем все эти клятвы? Что такого непременно должно с Бальдром слу-читься? Но Фригг Чаровница лишь повторяла, качая головой: – Ах, я не знаю, не знаю! Но чувствую, что над нами нависла темная тень. И дело тут не только в том, что мне и Бальдру снятся вещие сны, и даже не в том пророчестве… – В каком еще пророчестве? – быстро спросил я. Фригг тут же прикусила язык, отвернулась и пробормотала: – Да так, ерунда, ничего страшного. Но если женщина говорит «ерунда, ничего страшного», значит, наверняка дело нечисто. Оракулом у нас служила голова Мимира. Не ее ли это было пророчество? И если голова действительно сообщила нечто важное, то почему Один хранил это в тайне от меня, а Фригг все рассказал? Я вспомнил, как они обошлись с моим сыном-волком, и решил, что пора переходить к более действенным способам расследования. Мне было ясно, что за странным поведением Одина скрывается нечто большее, чем волнение, вызванное какими-то дурными снами. Но снова оставить Асгард я себе позволить не мог – это еще больше ослабило бы мои позиции. И я пошел напрямки. Вспомнив слова Сигюн о том, что большую часть проблем легко разрешить с помощью сладкого пирога, я отрезал большой кусок испеченного ею пирога с фруктами и, держа угощение в руке, остановился на Радужном мосту. Хугин и Мунин, как и все остальные вороны, обожали все сладкое и липкое. Несколько вкусных кусочков и немного терпения, думал я, и я буду избавлен от весьма утомительного кружения вокруг да около. Естественно, мне не пришлось долго ждать. Обе птицы вскоре спустились и уселись на перилах моста. Тот, что был покрупнее – Хугин, по-моему, – с важным видом ходил туда-сюда, словно выжидая, и я заговорил первым. – Ну, и где же вы теперь побывали? – спросил я. – Кра, кра! – возмутился Хугин и даже крыльями захлопал, выразительно на меня глядя. – Пирог! – довольно внятно сказал Мунин; он был чуточку поменьше, и голову его украшало одно-единственное белое перышко. Его золотистые глаза так и сияли. – Все в свое время, – возразил я. – Я первый задал вам вопрос, вот и расскажите, где вы на этот раз шныряли и в какие чужие дела совали нос. – Игг. Дра. Силь. Кра! – Хугин, сгорая от нетерпения, вскочил ко мне на плечо. – Кра! Пирог! – поддержал его тот, что был поменьше, и я скормил ему кусочек пирога – на мой вкус, пирог Сигюн был тяжеловат, зато изюма и сахара в нем было с избытком. – Итак, что случилось с Иггдрасилем? – спросил я. – С чего это к нему вдруг такой интерес проснулся? – Пророчество, – произнес Мунин. – Кра! – Пророчество? И что же нам напророчили? – Пирог! – упрямо потребовал Мунин. – Сперва расскажи, что это за пророчество, – сказал я, придержав остаток пирога. – А потом вы оба получите по куску пирога. – Кра! Пирог! – возмутился Хугин. На этот раз он сказал это вполне членораздельно. Мунин клюнул его в крыло. Некоторое время вороны дрались, выдирая друг у друга перья и яростно каркая. Затем Мунин, тот, что был поменьше, решил выйти из схватки; он подлетел ко мне и уселся на плечо. – Вот так-то лучше, – похвалил его я. – Ну, рассказывай, что тебе известно. Мунин еще пару раз нервно каркнул, и я догадался, что он пытается заговорить, но ему не дают сосредоточиться близость пирога и буйный сородич, так и буравивший его своими глазами-бусинами. – Я знаю все! Могучий ясень, имя которого Игг… Игг… Игг… – Кра, – вставил Хугин, подлетая и садясь на мое второе плечо. – Да, я знаю, как его имя, спасибо, – сказал я. – Но дальше-то что? Что там у нас с Иггдрасилем случилось? Хугин не сводил глаз с пирога в моей руке. Я бросил пирог на парапет, и оба ворона тут же набросились на него, хлопая крыльями и шумно пререкаясь. – Пророчество, пожалуйста! – резко потребовал я. – Пирог! Стоит! – сказал Хугин, торопливо заглатывая угощение. – Что? Пирог стоит? Что ты хочешь этим сказать? – Яшшень! Иггдрашшиль, дрошшит, где шштоит! – пояснил Мунин, давясь пирогом. – Иггдрасиль дрожит? Или земля дрожит там, где стоит Иггдрасиль? Но почему? – Пирог. – О боги! Запас пирога у меня иссяк, и птицы начинали терять интерес к разговорам со мной. Затем они склевали несколько оставшихся изюминок и полетели, по-прежнему перебраниваясь, в сторону чертогов Одина. И все-таки они кое-что успели мне сообщить. И это «кое-что» давало немало пищи для размышлений. Если Мировое древо дрожит, значит, эта дрожь чувствуется во всех Девяти мирах. И даже если дело тут вовсе не в самом Иггдрасиле, то вполне достаточно известия о том, что ясеню что-то угрожает. Все это мне не слишком понравилось. Не с этим ли было связано пророчество Мимира? Ясень, Иггдрасиль, дрожит там, где стоит? Кажется, так сказали птицы. Не потому ли и Всеотец так нервничает? Ну хорошо, думал я, это надо непременно выяснить. Хеймдалль наверняка заметил, как я кормил птиц на Радужном мосту, и я, зная, что он постоянно за мной шпионит, а потом с энтузиазмом рассказывает обо мне всякие небылицы, был почти уверен, что он доложит «высшему руководству» о моей задушевной беседе с воронами. Один, разумеется, разгневается, а я знал, что в приступе гнева он способен сказать куда больше, чем хотелось бы. И теперь мне оставалось только изображать полную невинность и ждать, когда разразится очередная гроза. Ну, в одном-то я, по крайней мере, оказался абсолютно прав. Всеотец действительно нервничал. Едва ему донесли о том, что я делал на мосту, и он сразу же велел меня привести и, поставив перед собой, задал мне жару. О, это была сама Ярость! Один полностью оправдал свои прозвища «неистовствующий» и «страшный». Он метал громы и молнии, бешено сверкая своим единственным зрячим глазом. – Шпионил за мной? Пытался вызнать, что у меня на душе? Еще раз попробуешь, и, брат ты мне или не брат, я душу из тебя выну! И Тора с Хеймдаллем не стану просить. Сам тебя придушу! Я достаточно ясно излагаю? – Куда уж яснее. Твои слова прозрачны, как источник Мимира, – поспешно вставил я. Времени на более умный ответ у меня не хватило. Один внимательно посмотрел на меня своим холодным голубым глазом. – Учти, Трикстер, я говорю совершенно серьезно. Что тебе разболтали мои птицы? – Ничего особенного. – Я пожал плечами. – Несли какую-то ерунду насчет деревьев. – Каких еще деревьев? – Ну, насчет Иггдрасиля, – с невинным видом пояснил я. Голубой глаз прищурился и стал похож на лезвие бритвы, вставленное в скулу Одина. – Похоже, грядут какие-то неприятности? – спросил я. – Наш оракул ничего такого не предсказывал? Один улыбнулся – чрезвычайно неприятной улыбкой. – Какая тебе разница, что предсказывал оракул? Лишние знания счастья не приносят. А насчет Мирового древа – забудь. Не вижу ничего страшного в том, что Иггдрасиль вздрогнул и уронил несколько листочков. Это вовсе не значит, что дерево умирает. Несколько листочков? О боги! До чего же противно, когда Старик начинает говорить загадками! Я снова вспомнил слова птиц о том, что Иггдрасиль дрожит там, где стоит. Ну, раз дрожит, то и листья с него падают. С другой стороны, если вспомнить известную метафору, то все мы – листья на ветвях Иггдрасиля… В таком контексте слова воронов мне особенно не нравились. – Ладно, – сказал я, – больше у меня к тебе вопросов нет. (На самом деле он уже ответил на все мои вопросы!) После этого Один как будто немного расслабился. Он даже вроде бы перестал выглядеть таким старым, седым и усталым. Но я все же пробубнил: – Что-то у тебя вид усталый. – Я плохо сплю в последнее время. – Знаешь, если тебе вдруг захочется просто поговорить… – начал я. Но он тут же прервал меня, злобно зыркнув единственным глазом. – Ну, не хочешь и не надо, – миролюбиво заметил я. – Не сердись. Я все понял. – Вот постарайся и дальше быть таким же понятливым, – буркнул он. Урок четвертый. Судьба Очень часто человек встречает свою судьбу именно тогда, когда изо всех сил старается ее избежать. ЛокабреннаЧто ж, я старался. Я действительно очень старался. Но не чувствовал себя успокоенным. Все эти разговоры насчет Иггдрасиля, оракула, пророческих снов… Я нервничал, места себе не находил. Мне нужно было знать. И вот однажды ночью, когда нервы мои были настолько напряжены, что я был близок к самовозгоранию, я тайком отправился к источнику, где Один хранил то, что осталось от бедняги Мимира, и заглянул в воду. Да, я знал, что это опасно. Но, не имея такого оружия, как знания, я чувствовал себя уязвимым. Холодность асов, нежелание Одина доверять мне… Я, как никогда прежде, нуждался в дружеской беседе. Но вместо друга я получил сплетника. Голова Мимира смотрела прямо на меня, покоясь в своей колыбели, сотканной из рунического света. Должен признаться, выглядело это страшновато. Сказались долгие годы пребывания в воде – эта живая голова почти вся превратилась в известь, можно сказать, окаменела; впрочем, лицо Мимира все еще сохраняло относительную подвижность, а глаза смотрели весело и слегка презрительно. – Ха! Я так и думал, что ты придешь, – сказал Мимир. – Правда? – Конечно. Я же оракул. Я хмуро глядел на погруженную в источник голову Мимира. О Мимире я слышал довольно много, но при жизни его не знал. И мне вдруг пришло в голову, что и целый он вряд ли понравился бы мне больше, чем в нынешнем состоянии. Он же смотрел на меня крайне неодобрительно. – Значит, ты и есть тот самый Трикстер, – произнес он наконец. – Я знал, что ты не замедлишь явиться. Но если Один об этом узнает, он тебя попросту испепелит. В порошок сотрет. Станет пинками гонять по всему Асгарду, а потом сбросит с моста Биврёст и будет смотреть, как ты летишь вниз и кувыркаешься. – Да, конечно, но это если ты ему скажешь, – с улыбкой заметил я. – Неужели ты действительно собираешься рассказать ему, что я приходил? Цвета его ауры стали ярче. – А почему бы мне этого не сделать? – спросил он. – Потому что ты его ненавидишь, – смело заявил я. – Потому что он с самого начала только и делал, что тебя использовал, и при этом лгал и тебе, и мне. А еще – потому что ты сам хочешь кое-что мне рассказать. – Да неужели? – А разве нет? – И я снова улыбнулся. Аура над головой Мимира засияла еще ярче. – Знание может быть очень опасным, Трикстер, – изрек оракул. – Ты уверен, что хочешь знать то, что таит от тебя будущее? – Я всегда предпочитаю быть готовым заранее, – проговорил я. – Ладно, рассказывай. Ты же прекрасно понимаешь, что тебе самому этого хочется. Вот так я был посвящен в тайное пророчество оракула. Не могу сказать, что впоследствии мне это так уж помогло; пророчества чаще всего бывают неполными, а у оракулов есть неприятная привычка рассказывать так, что некоторые вещи вы способны понять до конца лишь после того, как кризис закончится. Разумеется, теперь это известно всем – и Рагнарёк, и то, что случилось после. Это все так давно стало общим местом, что даже припомнить трудно, каково было впервые услышать о грядущей чудовищной войне, которая уничтожит и богов, и их Небесную цитадель, и перепишет всю их историю новыми яркими рунами. И вот приходит горький час расплаты. Живые мертвецы заполонили землю. И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон, Крылами мощными миры все накрывает[75]. Дракон Тьмы. Сурт! О боги! Тревожась о том, что может произойти в ближайшем будущем, я упустил из виду нечто куда более важное. Сурт – это Хаос; а это означает Рагнарёк, уничтожение Порядка. Именно это заставило ясень Иггдрасиль ронять листву – ведь с деревьев всегда опадает листва, когда осень приходит на смену лету. Я уже говорил, что все это просто обширная метафора, но истинный смысл ее мне был ясен: грядет такое время, когда от мира Одина не останется камня на камне, и вместо него воцарится Хаос, внутри которого впоследствии и зародится новый Порядок… Все это, конечно, весьма поэтично, но я, некогда предавший Хаос, легко мог представить, что станется со мной, когда до меня доберется Сурт; уж милосердия от него ждать было совершенно бессмысленно. А что касается богов, то, похоже, я по собственному выбору оказался в компании неудачников. И что же мне теперь оставалось? Бежать? Но мог ли я надеяться спастись, когда начнется эта кровавая бойня? – Говори, что меня ждет? – Прояви терпение, – упрекнул меня Мимир. – Я ведь еще и до участи богов не добрался. – А там есть что рассказывать? – О да! И пока я в мертвящей тишине слушал шепот головы, доносившийся из источника, меня постепенно охватывало чувство леденящего страха; холод, смертный холод полз по спине, покрывая мурашками все тело. О, никогда еще я не испытывал такого страха! – Неужели Один сможет так поступить? Со мной? – Я все еще не мог поверить. – Запросто, – сказал оракул. – А что, ты в этом сомневался? Он ведь и раньше неоднократно так поступал. Он, возможно, и почувствует разок-другой некий укол совести, но это его не остановит, и он с легкостью использует тебя в качестве козла отпущения, если у него такая необходимость возникнет. Смотри правде в глаза, Трикстер. Ты одинок. Здесь ты всегда был одинок. Один никогда не был тебе другом, как не был он другом и мне. А что касается остальных… – Лик оракула осветило нечто вроде улыбки. – Ты же и сам знаешь, как они к тебе относятся. Они тебя ненавидят и презирают. И стоит Одину отдать приказ, они набросятся на тебя, как стая волков. Вспомни, что они сделали с Фенриром. Вспомни, как обошлись с Ёрмунгандом. Ты же понимаешь: это всего лишь вопрос времени, когда тебя официально объявят нежелательным элементом. – Откуда мне знать, что ты говоришь правду? – Оракулы не лгут. – Ну, хорошо, но нельзя ли это предотвратить? Цвета его ауры вспыхнули. – Ты не сможешь! – объявил он. – Но наверняка… – Ты не сможешь, – повторил он. – Все, Локи. С тебя довольно. Теперь ты знаешь все. Это судьба, Локи. Я понимаю, это тяжело. Но судьба имеет скверную привычку отыскивать тебя, куда бы ты от нее ни спрятался. Иногда, кстати, она встречает тебя именно там, куда ты пытался от нее убежать. – Это что, тоже пророчество? – спросил я. – А ты как думаешь? – сказала голова Мимира. После этого разговора я прокрался к себе, лег в постель, но лежал без сна и уговаривал себя, что не верю ни в Судьбу, ни в пророчества, ни в вещие сны. И все же слова оракула очень меня встревожили. Разве могу я избежать мести Сурта? Разве могу спастись, когда наступит конец света? Разве могу уберечься от бесконечных предательств со стороны Одина? А когда я, наконец, сумел уснуть, мне снились змеи. А я, как вы знаете, змей просто ненавижу. И утром я поспешно занялся сбором всех возможных сведений, какие только можно было раздобыть. «Орехи на зиму» – вот что я на самом деле собирал. Прямо как белка Рататоск. Всегда следует заранее подготовиться к Самому Последнему Дню, а мы, если верить предсказаниям Мимира, именно в этом направлении и двигались. Нет, пока что ничего такого заметно не было. Осень в Асгарде – золотое время. Да и в Мидгарде царил мир; и народы Льдов и Гор были покорены. И ни один враг, ни один воинственный правитель, ни один предатель из числа ванов-ренегатов в последние полгода не появлялся даже на расстоянии ста миль от Асгарда. Даже наш Тор стал флегматичным и растолстел от недостатка боевой практики. Ничто (если не считать того, что Один постоянно был настороже, а Фригг не покидала тревога за Бальдра) не свидетельствовало о том, что нас ждет нечто плохое. И все-таки беда была уже близко. Теперь я это знал. И знание этого все меняло в моей жизни. Мимир был прав: знание действительно опасно. Единственное, о чем я мог теперь думать, это то, о чем поведал оракул, и я очень жалел, что услышал его слова. Может быть, и Одина обуревали те же чувства? Не потому ли Старик в последнее время как-то особенно стремился к одиночеству? Я чувствовал, что, скорее всего, это так и есть, и если бы я мог ему довериться… Но теперь, после того, как я все узнал, об этом нечего было и думать. Нет, мой единственный шанс на спасение – это попробовать изменить будущее, предсказанное оракулом, или, по крайней мере, избежать собственного участия в неизбежных событиях. Все бесполезно, сказал Мимир. Впрочем, нечто подобное я уже слышал. А если бы я ничего такого не слышал? Разве это обстоятельство могло бы меня спасти? У меня просто голова начинала раскалываться от мыслей об этом, и мне было ясно, что Мимир именно этого и добивался. Итак… Итак, в чем истинная причина того, что оракул так настроен против Вашего Покорного Слуги? И почему именно я должен был сыграть столь существенную роль в его мести богам? Я ведь еще и в Асгарде не появился, когда Один послал Мимира и Хёнира шпионить за ванами. Почему, в таком случае, именно я стал объектом мести оракула? Вряд ли я более других богов годен на эту роль. И только потом я понял, что дело вовсе не во мне, а в том, что я кровный брат Одина. Всеотец покровительствовал мне, он во мне нуждался – вот почему Мимир выбрал именно меня. Да, он выбрал именно меня и тем самым преподал мне самый важный урок в жизни. Никогда никому не доверяйте: ни другу, ни незнакомцу, ни любовнице, ни брату, ни жене. Но самое главное: никогда не доверяйте оракулу. Урок пятый. Имена (часть I) Вещь, названная по имени, есть вещь прирученная. ЛокабреннаТот, кто говорит, что имя нам никак повредить не может, говорит это либо спьяну, либо по глупости. Разумеется, все слова наделены определенным могуществом, но в именах заложена огромная магическая сила; именно поэтому у богов так много разных имен. Назвать какое-то существо его истинным именем – значит подчинить его себе; это я постиг еще в тот день, когда Один впервые вызвал меня из Хаоса. Я был воплощением греческого огня, был свободен и неподкупен. А стал Трикстером, прирученным огнем в очаге[76]; стал креатурой Одина, ибо он назвал меня истинным именем и тем самым приручил. Но теперь я вырвался из-под его опеки. То, что я услышал от оракула, подарило мне совершенно иную перспективу, заставило насторожиться, стать подозрительным, расстаться со счастливыми мыслями о приятном будущем. Что ж, значит, время пришло, сказал я себе, и начал использовать то, что на всякий случай откладывал про запас: всевозможные сведения, полученные ранее; возможность воспользоваться чьей-то милостью и тому подобное. Из этих крохотных кусочков я пытался создать себе некие доспехи, которые защитят меня, когда наступит Рагнарёк. Самой важной, разумеется, была та услуга, которую мне была должна Хель; но прежде мне необходимо было выполнить обещание и отправить Бальдра прямиком в ее пылкие объятья. Вот почему я тут же обратился соколом и стал летать следом за Фригг повсюду, куда бы она ни пошла, гонимая решимостью непременно приручить все на свете, называя каждое существо или предмет его истинным именем. Ей казалось, что угрозу ее сыну представляют и скалы, и деревья, и звери, и каждая щепка или ветка. Ее любящая материнская душа была исполнена бесконечной нежности и тревоги. Увы, у меня такой матери никогда не было. Фригг очень уставала, но и не думала сдаваться. Она была твердо намерена идти до конца, пока все на свете – да, именно все на свете, – не станет совершенно безвредным для ее сына. – Я называю твое имя, Дуб, сын Жёлудя, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться. – Я называю твое имя, Железо, сын Земли, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться. – Я называю твое имя, Волк, сын Волка, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться. И так далее. Она не пропускала ничего ни в животном мире, ни в мире растительном, ни в мире камней и минералов. Ее заклинания звучали, как самая длинная колыбельная песня, которую когда-либо слышали в Девяти мирах; это был настоящий гимн материнской любви, и он почти тронул мое сердце. Да, почти. Ибо у меня нет сердца. Если вспомнить различные истории обо мне, то в них меня называют самыми разными нехорошими прозвищами – Отец Лжи, например (хотя, по-моему, Один и сам породил немало самых завиральных небылиц, причем задолго до того, как я появился в Асгарде и успел хотя бы немного научиться чувствовать по-человечески). Впрочем, все эти истории созданы для вас, ребята. Они не только несправедливы, но и по большей части неправдивы, ибо написаны теми, кто в Асгарде никогда не бывал. – Я называю твое имя, Оса, дочь Воздуха, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться. – Я называю твое имя, Скорпион, сын Песка, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться. – Я называю твое имя, Паук, сын Шелка… И так до бесконечности. Слова – вот строительный материал наших миров; слова, истинные имена и руны. Но было одно, особенное, имя – его назвал мне оракул, – которое имело непосредственное отношение к данной ситуации; и это имя, окажись оно в правильных руках, было способно сразить даже неуязвимого. Я следовал за Фригг в обличье сокола несколько месяцев подряд. Чувствовалось, что силы начинают ее покидать. Что ей понемногу изменяет память. А маленький, почти увядший побег, который она держала теперь в руках, выглядел жалким и беспомощным… – Я называю твое имя… Что это за растение? Неужели… Омела? Я попытался вспомнить, как в точности говорил оракул. Я вижу, как слепец в руках сжимает Побег заточенный омелы ядовитой. Зловредною стрелою этой убьет он Бальдра, Одина возлюбленного сына. Сперва мне показалось, что тут оракул явно намудрил. Ничего особенно опасного в этом растении нет, а фраза насчет слепца – это наверняка какая-нибудь метафора. Но когда я увидел, как Фригг, сжимая в руке побег омелы, тщетно, превозмогая усталость, пытается вспомнить, как называется это растение, меня словно озарило. Я быстренько сменил обличье и превратился в бедную старушку. Затем, еле переставляя ноги и старательно скрывая цвета своей ауры под капюшоном плаща, я приблизился к Фригг и приветствовал ее беззубой улыбкой. – Что ты здесь делаешь, детка? – спросил я. Фригг разъяснила «старушке» свою великую миссию. – Значит, ты хочешь все живые и неживые предметы назвать по именам и приручить их? Но ведь имен такое множество! – сказал я. – И потом, мне кажется, есть немало вещей, которые вряд ли способны представлять хоть какую-то угрозу твоему сыну. Например, вот эта крошечная увядшая веточка… – Я указал на побег омелы. – Ну, какой вред она может кому-то принести? Странно, что и у этого жалкого растеньица есть какое-то имя… – Больше я ничего не прибавил и, улыбнувшись Фригг на прощание, шаркающей, «старушечьей», походкой удалился, а Фригг так и осталась стоять с побегом омелы в руке; хмуро сдвинув брови, она смотрела мне вслед. И тут из-под камня выскользнула небольшая змейка и быстро поползла прочь по каменистой осыпи. Фригг, заметив ее, выронила побег омелы и торопливо, поскольку змея была ядовитая, произнесла слова заклинания: – Я называю твое имя, Гадюка, дочь Пыли… Вот этой-то крошечной оплошности с ее стороны я как раз и ждал; ошибка Фригг должна была дать мне то, что нужно. Я выждал, когда она повернется ко мне спиной, затем снова сменил обличье и полетел назад в Асгард, неся в когтях тот самый побег омелы. Я, конечно, не мог полностью поручиться за дальнейшие действия Бальдра, но если все пойдет по плану, то этот тоненький жалкий побег, возможно, уже обеспечил мне пропуск на выход из Царства мертвых. Оставшись один, я изучил веточку омелы, но ничего особенного не обнаружил. Хотя, если приложить небольшие усилия, его можно было превратить в довольно острое оружие. Я высушил побег и закалил его на огне. Никаких рун я не применял; я вообще магией не пользовался, не желая оставлять следов, способных привлечь внимание богов к моей персоне. Достаточно было хорошенько заострить конец закаленной палочки, приделать ее к легкому дротику в качестве наконечника и ждать подходящего момента. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Фригг вернулась из своих странствий. За это время она успела назвать истинными именами и приручить все, что попалось ей навстречу: насекомых, металлы, различных животных и птиц, камни, а также гоблинов, демонов и троллей. Ей принесли обет верности жители гор, Дальнего Севера и Мидгарда. Все они питали странную любовь к Бальдру; даже наши заклятые враги дали слово, что на охраняемой ими территории ему не будет причинено ни малейшего вреда. Теперь оставалось взять такое же обещание с самих богов. Но Фригг, разумеется, обратилась с этим только к Вашему Покорному Слуге. Остальные асы были вне подозрений – она ясно дала мне это понять, тщетно пытаясь заставить меня дать ей подобную клятву. – Но почему только мне нужно это делать? – возмутился я. – Разве Тор давал такую клятву? – Тор – брат Бальдра, – сказала Фригг. – Ну и что? Разве брат не может быть опасен? Фригг вздохнула. – Вряд ли он станет угрожать Бальдру. Я такого даже представить не могу. – Зато я могу! Знаешь, Чаровница, мне больно это слышать, но ведь ты только что сказала, что не доверяешь мне. Во взгляде Фригг промелькнуло сочувствие. – Все мы, Локи, доверяли бы тебе гораздо больше, если бы ты чем-то подтвердил свое доброе к нам отношение. Например, дал Бальдру клятву верности. – Вот как? Значит, то, что я поклялся в верности Одину, для вас ничего не значит? А ведь я, между прочим, не давал вам поводов так ко мне относиться! Вы все меня ненавидите и презираете, а почему? За что? Допустим, я откажусь давать Бальдру клятву? Что ты тогда сделаешь? Воспользуешься моим истинным именем? Желаю удачи, Чаровница! У меня довольно много имен. Очень сомневаюсь, что все они тебе известны. А я вовсе не намерен их тебе сообщать. Тогда она пустила в ход женские слезы. Целые реки слез. – Локи, пожалуйста… – Хорошо, но ты должна привести сюда и всех остальных; пусть и они дадут Бальдру клятву верности. Пусть и они откроют свои истинные имена. Посмотрим, как им это понравится. Вряд ли кому-то из них будет приятно превратиться в прирученного зверька. Впрочем, если все согласятся подвергнуть себя столь позорной процедуре, то и я, возможно, сделаю то, о чем ты просишь. И Фригг ушла ни с чем, сердитая, с заплаканными глазами. Конечно же, никого она просить не станет. Я отлично представлял, какая физиономия будет у Хеймдалля, или у Фрейра, или у Тора, или у Одина, когда им предложат подвергнуть себя унизительному испытанию. Разумеется, Фригг тут же нажаловалась на меня Старику, но он, мой кровный брат, неожиданно меня поддержал. – Локи один из нас, – сказал он жене. – Ты не имеешь права обращаться с ним, как с изгоем. Я понимаю, он порой может показаться диковатым… – Диковатым? Да ведь его главная ипостась – это греческий огонь! – Я прекрасно об этом знаю. Как знаю и то, что он не раз служил нам верой и правдой. – Разве ты не мог бы заставить его поклясться? – спросила Фригг. – Нет. – Но пророчество… – Я сказал: нет. И Фригг, в конце концов, сдалась. В тот день, когда она вернулась домой, асы как раз устроили вечеринку в честь Бальдра с обильным угощением, выпивкой и салонными играми. Меня, естественно, не пригласили. Мой отказ принести клятву привел к тому, что отныне я был объявлен Фригг персоной нон грата. Одина, впрочем, там тоже не было; догадываюсь, что в тот момент ему было не до вечеринок, да он их и не любил. Но явились практически все – праздновали возвращение Фригг и то, что она добилась полной неуязвимости для Золотого Мальчика. Вино и мед лились рекой, и очень скоро всем захотелось, чтобы Бальдр продемонстрировал то, чего Фригг удалось достигнуть ценой неимоверных усилий. Как всегда немного покривлявшись для порядка, Бальдр влез на стул – естественно, обнаженный по пояс, чтобы заставить девиц вздыхать, – и стал, самодовольно ухмыляясь, смотреть, как боги один за другим бросают в него камни и ножи, а затем даже мечи и копья; ни один из этих тяжелых и острых предметов не причинил ему ни малейшего вреда. Они либо отскакивали от его тела, либо попросту исчезали, лопались, как мыльные пузыри, вспыхивая руническим светом. Даже волшебный молот Мьёлльнир, тоже прирученный Фригг, отказался демонстрировать свои смертоносные качества. Все это страшно веселило асов, но, на мой взгляд, выглядело просто отвратительно. Воспользовавшись суматохой, я, незваный гость, сумел незаметно проскользнуть в пиршественный зал и притаился в темном уголке, наблюдая за происходящим и выжидая, когда и мне можно будет поучаствовать в общем веселье. Не поймите меня неправильно. Против самого Бальдра я ничего не имел. Разве что меня несколько раздражали и его смазливая физиономия, и его самодовольство, и его популярность, и его необъяснимый успех у женщин. Но он был младшим и любимым сыном Одина, а после нашей краткой беседы с головой Мимира я успел выточить на своего кровного брата довольно-таки большой зуб. И потом, я обещал Хель доставить к ней Бальдра, уж очень она хотела его заполучить, – а я хотел ублажить ее, чтобы впоследствии потребовать ответной и весьма существенной услуги. Оставалось лишь придумать, как решить поставленную задачу. Не смотрите на меня с таким укором. Уж вы-то должны меня понять! Ведь мне пришлось бороться за собственную жизнь буквально со всем Асгардом. Оракул ясно сказал, какая судьба меня ожидает, так что это была единственная возможность избежать столь трагической судьбы. Как же еще я мог поступить? На одной чаше весов был Бальдр, у которого, будем говорить откровенно, было все на свете; на другой – Ваш Покорный Слуга, у которого не было ничего, кроме собственного ума и находчивости. Это, конечно, вряд ли можно было назвать честной схваткой, и все же я прекрасно понимал: даже если все получится так, как я хочу, то всеобщее сочувствие и любовь все равно будут на стороне Бальдра. Не могу сказать, чтобы я был абсолютно в себе уверен, но попытаться все же стоило. Или у вас иное мнение? Между тем цирковое представление с метанием предметов в Бальдра было в самом разгаре; в этом участвовали даже некоторые богини, причем явно соперничая друг с другом. Больше всего им нравилось кидаться в бедолагу фруктами, но единственное, чего они в результате добились – с головы до ног вымазали его липким фруктовым соком. Некоторые, правда, тут же выразили желание собственным языком вылизать его дочиста и вылизали бы, если бы их не остановила Нанна, жена Бальдра, которой было не впервой иметь дело с подобными выходками этих невоздержанных особ. Наконец я заметил некую фигуру, державшуюся поодаль от беснующейся толпы богов. Это был Хёд, слепой брат Бальдра. Выглядел он печальным, и за это его трудно было винить. По сравнению с Бальдром он был, как темная зима по сравнению с вечной весной. Да и среди богов Хёд никогда не был особенно популярен. А Фригг, так сильно гордившаяся Золотым Мальчиком, никогда и не пыталась скрыть разочарования по поводу старшего сына, оказавшегося таким неуклюжим и несовершенным. Я подобрался к Хёду чуть ближе, по-прежнему стараясь держаться в тени, и он, должно быть, это почувствовал и повернулся в мою сторону, глядя незрячими глазами прямо на меня. Но больше никто меня не заметил, а на Хёда никто в зале внимания не обращал. Тогда как его, бедного, очень смущали царившие вокруг шум и смех. Однако никому и в голову не приходило хоть немного его развлечь, вот я и решил это сделать. – Грустишь? – спросил я. – Чувствуешь, что тебя оставили за бортом? Думаешь, с каким удовольствием швырнул бы сочным помидором в такую мишень, как мистер Совершенство? Хёд ухмыльнулся. – Ну, может, и швырнул бы. – Так в чем проблема? – воскликнул я. – Вот, держи этот маленький дротик, а я подскажу тебе, куда целиться. Так, правильно… А теперь – давай! Я вложил ему в руку дротик, наконечник которого был сделан из того заостренного побега омелы. И он метнул дротик в Бальдра, а потом… Чпок! Все разом умолкли. – Кажется, я попал? – спросил Хёд, растерянно вертя головой в разные стороны. – Эй, куда вы все? На самом деле единственным, кто сразу просек ситуацию и поспешил убраться со сцены, был Ваш Покорный Слуга. Ибо дротик с наконечником из омелы угодил точно в цель. Бальдр упал. Долгое время царила полная тишина. Сперва боги решили, что Бальдр просто притворяется мертвым. Затем, когда они поняли, в чем дело, спасать его было уже слишком поздно. Он умер на руках у Нанны, а Тор, до которого всегда все доходило не сразу, продолжал громогласно призывать еще что-нибудь сделать. – Эй, давайте попробуем еще разок! Может, заткнуть эту дыру моими боксерскими перчатками? Оказалось, что дротик пробил Бальдру легкое. Он едва успел упасть на землю и сразу же умер. А бедолага Хёд все никак не мог понять, что происходит. Зато остальные быстро догадались, кто метнул дротик с омелой, и набросились на него, как волки. Дальше я, правда, не видел, но легко могу себе представить, что это было не слишком приятное зрелище; хорошо, хоть сам я успел вовремя покинуть зал. Никто не видел, ни как я пришел, ни как я ушел, а единственный свидетель моего преступления был в итоге нейтрализован. Каковы бы ни были непредвиденные последствия моей шутливой проделки с дротиком, я в итоге остался чист и был уверен, что теперь моя дочь передо мной в долгу. Естественно, смерть Бальдра вызвала страшный переполох. Причем никто из богов ни капли не чувствовал себя виноватым в убийстве невинного слепого Хёда, на которого они и обрушили свой иррациональный гнев, что, разумеется, характеризовало их не самым лучшим образом. И уж я позаботился, чтобы весть об этом разнеслась по всем Девяти мирам. Бальдру были устроены стильные похороны, на которых я, само собой, не присутствовал. Нанна, его жена, умерла от горя и была сожжена на погребальном костре мужа. Хёд также был похоронен с почестями, ибо, по мнению богов, искупил свое преступление смертью. А Один совсем удалился от общества и практически ни с кем больше не разговаривал, кроме головы Мимира и своих воронов, разумеется. Ну, а я… вдруг обнаружил, что это происшествие совсем не доставило мне ожидаемого удовлетворения. Я ведь тогда не до конца поверил оракулу – и все же его пророчество сбылось: Золотой Мальчик умер, как и было предсказано. Это заставляло меня думать и о других, предсказанных Мимиром, событиях, а также о том, как скоро все это действительно может произойти. Кроме того, мне не давала покоя безобразная смерть Хёда. Такой страшной мести за Бальдра оракул не предсказывал[77], хотя мне, наверное, следовало предвидеть нечто подобное. Во всяком случае, я чувствовал определенную ответственность за гибель бедного слепца. Мало того, я чувствовал себя угодившим в ловушку; я больше не мог отвечать за собственную судьбу. Возможно, все мы в итоге оказались всего лишь игрушками в руках Мимира, некими фигурами на его шахматной доске. Ведь если бы он тогда не выдал мне свои пророчества, разве я стал бы искать способ убить Бальдра? Вряд ли. Мне бы это и в голову не пришло, если бы – благодаря Мимиру! – я не узнал, какую участь готовит мне Всеотец. Ну, а сам Один? Ведь его недоверие ко мне тоже проистекало из пророчеств оракула. У меня же тогда и в мыслях не было его предавать. Я был невинен, как младенец (ну, почти), пока меня не опутала эта паутина лжи. А теперь… что ж, теперь у меня попросту не было выбора. Теперь у меня был только один выход. И признание собственной вины меня бы отнюдь не спасло. Я мог лишь продолжать начатое и надеяться, что моя дочь Хель сдержит обещание и в качестве ответной услуги предложит мне некое средство к спасению от той судьбы, которая меня уже поджидала. Урок шестой. Слезы Какое мне, собственно, дело до Бальдра? Даже не надейтесь, что я стану проливать по нему слезы – сам-то он и слезинки бы из-за меня не пролил! ЛокабреннаМежду тем Фригг Чаровница поспешила прямиком в Царство мертвых и потребовала вернуть ей сына. Как и следовало ожидать, сразу уговорить Хель она не сумела. Моя дочь наконец-то получила долгожданную игрушку – однако, что было вполне в ее духе, должного удовлетворения не испытала. Мертвый Бальдр стал гораздо уступчивей, но при этом проявлял редкостное равнодушие, если не сказать тупость. В нем не осталось даже крохотной искорки жизни. Хель прямо-таки извелась, пытаясь его развлечь и как-то зажечь. Во дворце, построенном из костей и праха, она создала собственный двор, одев мертвецов в волшебные одежды, заставив их красиво двигаться и танцевать; но все это ни ей, ни завоеванному Бальдру никакой радости не доставило. Бальдр, сидя с ней рядом, тупо пялил глаза на кривляющихся мертвецов-придворных, по-прежнему оставляя без ответа пылкие чувства Хель. – Зачем он тебе такой? Отдай его мне! – просила Фригг. Но моя дочь была на редкость упряма. Теперь-то, по крайней мере, Бальдр со мной, а не с кем-то другим, думала она. И, возможно, я еще сумею найти способ заставить его полюбить меня. Со временем, конечно. Фригг гневалась, умоляла, давала бесконечные обещания, льстила и обманывала. Наконец она заявила Хель, что та – единственная, чье сердце не сумела тронуть смерть Бальдра. – Все Девять миров оплакивают моего сына, – говорила Фригг. – А ты… ты такая же бессердечная, как твой отец! Хель посмотрела на Фригг мертвым глазом и воз-разила: – Все это, на мой взгляд, звучит, как преувеличение. Но если окажется, что это действительно так, то тебе, возможно, все же удастся заставить меня передумать. Я даже не пытался оценивать, сколь велики шансы Фригг. История знает немало случаев, когда люди пытались воскресить мертвых, и почти всегда это для них кончалось горькими слезами. А история с Бальдром к тому же и началась с горьких слез, когда Фригг попыталась заставить Хель вернуть ей сына. Но по всем Девяти мирам разнесся ее клич: – Плачьте по Бальдру! – Оплакивайте Бальдра! – Сделайте свой выбор: верните Бальдру жизнь! Разнообразные слоганы с призывами Фригг распространялись со скоростью лесного пожара. Рассказывая печальную историю гибели Бальдра, наша Чаровница была способна выжать слезы даже из камня, и, надо сказать, ей это удавалось. Во всяком случае в Мидгарде горевали все. В честь Бальдра деревья украшали венками; женщины с горестными воплями разрывали на себе одежду; мужчины низко склоняли голову в безмерной печали; животные выли; и даже птицы по-своему выражали глубокую скорбь. Это была какая-то всеобщая истерия; люди, которые Бальдра ни разу в жизни не видели, были почему-то до глубины души потрясены его смертью; в память о нем создавались печальные баллады; страшное горе объединяло даже совершеннейших незнакомцев. Но у всякого модного тренда есть свои противники. В момент наивысшей славы Бальдра, когда, казалось бы, его оплакивали все Девять миров, Фригг случайно наткнулась на какую-то старую каргу, убогая хижина которой стояла прямо в чаще леса. – Плачь! О, плачь по Бальдру! – вскричала Фригг. Старуха удивленно на нее посмотрела и переспросила: – По кому плакать-то? – По Бальдру! По Бальдру Прекрасному! По моему сыну, который был для всех образцом совершенства! – Это, конечно, очень печально, – сказала старуха, глядя на Фригг абсолютно сухими глазами. – Но я-то почему должна его оплакивать? – Потому что горе объединяет, – отвечала Фригг. – Потому что, сплотившись, мы можем победить даже Смерть! – Что? Значит, я не умру? – воодушевилась карга. – Ты умрешь, – сказала Фригг, – а вот Бальдр, может быть, снова будет жить. – Извини, – возразила старуха, – мне, конечно, жаль твоего сына, но, по-моему, это несправедливо. Почему, собственно, смерть Бальдра важнее моей? Неужели только потому, что он был хорош собой, а я теперь превратилась в груду старых усталых костей? Или потому, что он был молод, а я стара? Ну так знай: и я была когда-то молода и хороша собой. И моя жизнь ничуть не менее ценна, чем жизнь этого Бальдра, кем бы он ни был. Я, во всяком случае, ценю ее не меньше. – Ты просто не понимаешь… – попыталась объяснить Фригг, но старуха с улыбкой прервала ее: – Ах, моя дорогая, этого никто никогда не поймет. У каждого из нас, что ни говори, только одна жизнь. Так что ступай домой. Оплакивай сына. Но не жди, что и я стану его оплакивать – ведь он-то никогда не стал бы меня оплакивать. Фригг прищурилась и посмотрела на старуху с подозрением. – Ты, собственно, кто такая? – И она изобразила в воздухе руну Бьяркан. Старуха только плечами пожала. – Я-то? Никто. – Лжешь! Я вижу, как горят цвета твоей ауры! – Но я, укрытый магическим плащом, только усмехнулся в ответ, и она снова завела свое: – Прошу, оплакивай моего сына! Заклинаю тебя именем всех наших богов![78] – Наши боги могут пойти и повеситься, мне это безразлично, – сказал я. – Уходи и оставь меня в покое. – И с этими словами я закрыл дверь перед носом у Фригг. Дело было сделано. Да, дело было сделано: Бальдр остался в Царстве мертвых, Хель получила свое, а я теперь имел полное право кое-что от нее требовать – и это «кое-что» через три сотни лет принесет мне неожиданный приз. Но об этом речь впереди. А пока что на уме у меня было совсем другое. Например, Рагнарёк и моя собственная неизбежная погибель… Урок седьмой. Имена (часть II) Говорят, и слово порой убивает… ЛокабреннаВы, наверное, подумали, что после этого я несколько успокоился? Возможно, занялся чем-то другим? Нашел себе подходящее хобби? Нет. В воздухе буквально чувствовался запах мятежа, запах дыма. Близилась война. И мне хотелось сражаться. Ну и что? Ну застрелите меня! Таков уж я, что тут поделаешь. И дело вовсе не в том, что меня терзали смутные сожаления по поводу безвременной кончины Бальдра. «Сожалеть» – это слово не из моего вокабулярия. И все же я, пожалуй, и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке. Меня отчего-то снедало беспокойство, порой я просто места себе не находил. Я почти перестал спать. Стал раздражительным. И слишком много времени проводил в обличье птицы, тщетно пытаясь избавиться от все усиливавшегося ощущения, будто я заперт в тюрьме. По ночам мне мерещились жуткие кошмары; мне снилось, что меня заковали в кандалы, ослепили и обнаженным бросили на пол, и теперь по всему моему телу ползают ядовитые змеи, которых в этой темнице великое множество… Нет, чувство вины меня не мучило. Мне просто казалось, будто все вокруг меня разом лишилось радости жизни. А тот клубок колючей проволоки в моей душе разросся до невероятных размеров. Пища утратила вкус; сон не приносил отдохновения; от вина начинало болеть сердце. Угроза пророчеств Мимира висела надо мной, точно дамоклов меч, но я ни с кем не мог об этом поговорить и чувствовал себя безумно одиноким. И мне, увы, совершенно не помогали сочувственные взгляды Сигюн. – Бедный мой ангел! Ты выглядишь просто ужасно, – говорила она, хотя и без нее было понятно, что после очередной бессонной ночи я выгляжу отнюдь не благоуханной розой. – Что с тобой в последнее время творится? Приходи вечером домой, а? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Мальчики будут так рады тебя видеть… – И так далее, и тому подобное. С тех пор, как исчез Фенни, мои сыновья с каждым днем становились все более дикими. Теперь они почти не разговаривали ни со мной, ни с матерью. Они целыми днями слонялись по крепостным стенам Асгарда, швыряя камни вниз, в долину, и скаля зубы в волчьей улыбке, когда Соль проезжала по небу в своей колеснице. Что же касается богов… После гибели Бальдра мои отношения с асами стали еще холоднее, хотя их и до этого теплыми было назвать нельзя. Отчасти в этом была виновата Фригг. Хотя у нее и не было никаких доказательств того, что именно я виноват в случившемся несчастье, она, тем не менее, ухитрилась внушить всем, что это именно так, и в результате никто (за исключением Сигюн, разумеется) даже появляться в моем обществе не желал. Теперь они только и делали, что без конца обсуждали мои прошлые и настоящие «преступления». Сив злобно вспоминала, как я отрезал ей волосы; Браги злился на меня из-за похищения Идунн; Фрейя – из-за той истории с сыновьями Ивалди, когда ей пришлось уплатить за ожерелье столь высокую цену; Тор – из-за моих бесконечных насмешек над ним. Никто даже не вспоминал, как часто я спасал их от врагов. Короче, общество Асгарда меня осудило и вынесло окончательный приговор. Теперь со мной не только не разговаривали, но в мою сторону и смотреть не желали! Это было очень обидно – да-да, не смейтесь! – хотя я, конечно, понимал, что действительно кое в чем виноват. Но они-то не знали, что я виноват! Они просто решили, что виноват должен быть я! Словно я единственный среди них был способен на дурные поступки! Словно я был просто грязью у них под ногами! Я начинал злиться при одной лишь мысли об этом. И вот однажды жаркой ночью я, немного выпив в полном одиночестве, услышал, как в мое жалкое вонючее жилище долетают звуки музыки, льющейся из подводного дворца Эгира. Похоже, там был устроен бал, и я решил выяснить, по какому поводу. Действительно все боги оказались в сборе. И асы, и ваны; и мальчики, и девочки. Бал давали Эгир и Ран, его серовато-зеленая супруга. Там даже Старик Один присутствовал; он пил из рога мед и выглядел почти расслабившимся. Возможно, это был не самый благоразумный мой шаг – попытка незваным явиться на пир богов всегда жестоко осуждалась, – но в последнее время мне и так здорово досталось. Я испытал многодневную бессонницу, пережил надоедливое участие Сигюн; посетил Царство мертвых и побеседовал с головой Мимира о значении пресловутого пророчества. Я уж не упоминаю гибель Бальдра, смерть от горя его жены и жестокое убийство Хёда. Так что постарайтесь проявить снисходительность – я ведь и сам уже сказал, что, должно быть, слегка помешался. В общем, я нагло распахнул дверь в пиршественный зал Эгира и обратился к веселому собранию: – Эй, что за праздник без меня? Привет, Один, давай-ка выпьем! Браги, естественно бренчавший на своей лютне, заметил: – По-моему, ты уже достаточно выпил. Более чем достаточно. – Тебя не спрашивают, – сказал я. – Я ведь не к тебе обращаюсь, а к моему брату Одину. Ведь он давал клятву на крови, что никогда не нальет себе выпить, не убедившись, что и у меня стакан полон. Но, как известно, обещания для того и дают, чтобы их не выполнять, не так ли? Во всяком случае, чаще всего именно так. А если говорить не о том, как аппетитно выглядит корочка пирога, а о том, что у него внутри…[79] – Я сунул в рот какой-то кусок, взяв его с чужой тарелки, и проговорил с набитым ртом: – М-м-м… неплохо. Хотя, пожалуй, жирновато. Один равнодушно глянул в мою сторону и сказал: – Входи, Локи. Мы рады тебя видеть. – Вы рады меня видеть? Вот уж не думаю! Скажите честно: меня здесь так же рады видеть, как кусок дерьма в ванне, куда только-только горячей воды налили. Впрочем, это нормально, потому что и я вас всех ненавижу. Особенно тебя, – и я повернулся к Браги. – И не только потому, что у тебя дурной вкус и ты любишь устраивать вечеринки втайне от меня, но, главным образом, потому, что ты отвратительный поэт и еще худший исполнитель и музыкант; ты же не способен верно спеть мелодию, даже если от этого зависит судьба всех Девяти миров! У Браги был такой вид, словно он вот-вот треснет меня своей лютней, и я предложил ему немедленно это сделать, пояснив, что тогда мне будет нанесен куда меньший ущерб, чем если он вздумает опять играть на своем проклятом инструменте. Затем я без передышки набросился на остальных, и они примолкли от удивления; они лишь смотрели на меня, раскрыв рот – наверное, пытались понять, что это случилось с Трикстером-златоустом, которого они вроде бы так хорошо знают? Идунн попыталась меня успокоить и даже взяла за руку. – В чем дело, Локи? Я рассмеялся. – В чем дело? Как мило с твоей стороны задать такой вопрос! Может, мило, а может, глупо. Впрочем, в твоем случае особой разницы нет. Фрейя тут же выскочила вперед. – Немедленно прекрати нас оскорблять! Тор, неужели ты не в состоянии его остановить? – Вот тут ты молодец! – воскликнул я. – Правильно: лучше пусть кто-нибудь другой в драку вмешается. Причем желательно, кто-нибудь достаточно тупой, кто не сразу поймет, что ты его просто используешь. Тор – это отличный выбор, дорогая! Ведь он вполне способен выполнить любое простое поручение, пока его хорошо кормят… – При этих словах Тор негромко зарычал, и я, воспользовавшись его замешательством, поспешно положил ему на тарелку недоеденный пирожок. – А может, тебе лучше Одина попросить? Хотя вряд ли он уже забыл, как ты продала себя жалким подземным Червям за какое-то золотое ожерелье… О, наверное я зря напоминаю об этом? – Я оскалил зубы в дикарской усмешке. – Не обращайте внимания. Это просто Хаос поет в моей крови. Это из-за него я порой веду себя в высшей степени необузданно и неприлично. Впрочем, тебе-то это хорошо известно, дорогая Фрейя. От злости Фрейя тут же сменила обличье, превратившись в омерзительную каргу. Теперь ее худое, обтянутое морщинистой кожей лицо стало похоже на череп и выглядело ужасно. – Тебе просто нужно хоть раз хорошенько выспаться, моя красавица, – мерзко ухмыляясь, сказал я. – У тебя стали появляться морщинки. И не пей сегодня вечером так много пива. От него у тебя всегда пучит живот, и ты ночью в постели пускаешь оглушительные ветры. Может, кому-то подобные ароматы нравятся, но, по-моему, тебя это не красит. Я понимаю, понимаю. Действительно я чересчур разошелся и никак не мог остановиться – это, полагаю, как раз и было одной из основных моих проблем. За мной, безусловно, следовало кому-то присматривать. А в данном случае кому-то следовало остановить меня… Это попытался сделать Тор: – Коли хочешь подраться, так нечего женщин задирать. Веди себя, как мужчина. – Ну да, как, например, ты во дворце Трюма, когда невесту изображал! Тор молча шагнул ко мне, но я не унимался: – Или во дворце Утгарда-Локи, когда та старуха – помнишь? – тебя на землю во время пира швырнула! Тор попытался меня схватить, но я увернулся, отскочил в сторону и налил себе еще вина. – А ты стал не слишком поворотливым, Тор, – заметил я. – Впрочем, если учесть, сколько ты ешь, это вовсе не удивительно. Надо тебе над собой поработать… А еще лучше – пусть Сив одолжит тебе один из своих корсетов… Сив прямо-таки взвыла от возмущения: – Скотина! Я не ношу корсетов! Ее возмущение было таким искренним, что я рассмеялся и уже не мог остановиться. И так, хохоча во все горло, я обошел всех богов по кругу и сообщил каждому, что я о нем думаю. Люди называют это перебранкой; это ритуальная церемония называния друг друга всякими нехорошими словами, которая в итоге стала в Мидгарде традицией, то есть одним из моих многочисленных даров людям. Гнев часто способствует очищению, являясь неким исцеляющим процессом в момент жестокого стресса, хотя, на мой взгляд, в тот конкретный момент мне бы все-таки следовало чуточку включить мозги. Но, должно быть, вино ударило мне в голову, вот я и задал им жару: сказал Фрейру, что он поступил, как полный идиот, когда отдал волшебный меч за какую-то девчонку; Сив сообщил, что она ужасно растолстела; а Ньёрду – что от него вечно воняет рыбой; Тору – что его любовница Ярснакса беременна и ожидает близнецов; а Фригг – что Один опять ходит налево. Я, возможно, также что-то сказал Тюру насчет того, как глупо он вел себя, когда потерял руку; и я совершенно уверен, что назвал Хеймдалля «сводником» и «кучей дерьма». Впрочем, с моей стороны, вероятно, было ошибкой дразнить Скади, рассказывая ей, что ее папаша пищал, как цыпленок, когда его поджаривали заживо, и вряд ли стоило спрашивать у Чаровницы Фригг, не удалось ли ей оживить Золотого Мальчика. Когда я наконец иссяк, в зале стояла мертвая тишина. Возможно, я и впрямь зашел слишком далеко. Через некоторое время Тор опомнился, подхватил свой молот и замахнулся на Вашего Покорного Слугу. – Не надо, – тихо, но твердо сказал ему Один. – Нет, надо очистить миры от этой мрази! – проре-вел Тор. – Ну, давай! – подбодрил я его. – Решил, так делай. Я безоружен, никакой поддержки у меня нет, так что ты запросто меня прикончишь. Или мне следует сперва ослепнуть, чтобы не видеть, как вы все на меня наброситесь? Мой намек достиг цели: они сразу смущенно примолкли, вспомнив убийство беззащитного Хёда. – Ладно, ребята, – сказал я и повернулся, собираясь уходить. – Очень не хочется с вами расставаться, но уж больно у вас тут скучно. Кроме того, у меня дел полно; мне еще во многих местах побывать нужно. И я неторопливо вышел из пиршественного зала. Голова у меня просто раскалывалась, но, как только боль слегка утихла – правда, это случилось уже ближе к утру, – я обратился соколом и полетел в сторону гор. Вам подобная осторожность может показаться чрезмерной, но Ваш Покорный Слуга отчетливо чувствовал, что, пожалуй, начинает злоупотреблять оказанным ему гостеприимством. Урок восьмой. Суд Сперва бросайся наутек, а рассуждать будешь потом. ЛокабреннаОказывается, инстинкты снова меня не подвели. Когда у асов прошло похмелье и в мозгах вспыхнула слабая способность что-то понимать, до них дошло, что я нанес им смертельное оскорбление. Они сразу и единодушно вынесли приговор Вашему Покорному Слуге; в вину мне вменялась не только смерть Бальдра, но и множество самых разнообразных преступлений, какие только можно себе вообразить. Каждый, естественно, припомнил обо мне нечто такое, что нанесло ему (или ей) страшную обиду – только Сигюн не поверила, что я настолько плох, да еще, пожалуй, Идунн; но Идунн никогда слова дурного ни про кого сказать не могла и злым наветам никогда не верила. Остальные все же решили сурово меня наказать. Особенно активно выступала Скади, демонстрируя свой ядовитый нрав и требуя моей крови незамедлительно. Ну и Хеймдалль, разумеется, с удовольствием напомнил всем, что никогда мне не доверял, и если бы асы раньше прислушались к его советам, они бы не позволили мне и шагу сделать на территорию Асгарда. Даже Один дал слабину, и Хеймдалль, почувствовав это, осмелился прямо высказать ему свое возмущение. – Ну, и что ты собираешься с ним делать? – спросил он. – Ведь твой Локи всем нам войну объявил! Неужели станешь дожидаться, когда он двинет на Асгард все силы Хаоса? Может, признаешь, наконец, что был не прав, когда притащил его сюда? Один лишь негромко зарычал в ответ. Во всяком случае, мне кажется, что он отреагировал именно так, хотя меня, конечно, там не было. Зато впоследствии я слышал немало подобных диалогов и легко могу догадаться, как повел себя Старик и в тот, самый первый, раз. Думаю, он и не догадывался, насколько хорошо я его знаю. И потом, я же отлично понимал: раньше или позже ему придется выбирать, с кем он. Да тут и гадать было нечего. Ясное дело, какую сторону он мог предпочесть. И мне, надо сказать, трудно его за это винить – во всяком случае, если я его и виню, то совсем чуть-чуть. Ведь если бы он не поддержал вынесенный мне приговор, остальные и на него бы набросились, как голодные волки. И потом, от меня ему уже практически никакой пользы не было, если не считать того, что я некоторым образом невольно объединил богов – в их ненависти ко мне, – а это обеспечивало определенный Порядок. Я же прекрасно знал, что Старику Порядок куда более необходим, чем наступление Хаоса. И началась охота. Я же понимал, что они со мной сделают, если поймают. Впрочем, у меня в распоряжении было целых Девять миров – можно найти местечко, чтобы спрятаться, – а также знание рун, с помощью которых я мог моментально сменить обличье. Прятаться я умел очень хорошо, но и они неплохо умели искать, да к тому же их было много, а я был один, без друзей, без помощников, тогда как Одину помогали не только его вороны; у него в каждом мире имелись многочисленные шпионы; да и оракул помогал ему советом. Короче, они прочесали все Девять миров в поисках оставленных мной следов и почти настигли меня в Железном лесу, но я ушел и затерялся сперва в Северных землях, а затем в Нижнем Мире. Затем, уже в горах, они снова вышли на мой след. Я не знал ни минуты покоя и постоянно пребывал в движении, постоянно менял обличье и вскоре отыскал местечко, где почувствовал себя почти в безопасности. Я очень надеялся продержаться там, пока не уляжется их ярость и кризис не пойдет на спад. Но боги были безжалостны. Они предъявили мне ультиматум, начертав в небесах магическое послание: Сдавайся. Твои мальчики у нас в руках. Я злобно оскалился, прочитав это, но своего убежища не покинул. Неужели они действительно думают, что я попадусь на столь грубую уловку? Они же прекрасно знают мои отцовские качества. Знают, что я никак не могу претендовать на звание «Лучший отец года». И потом, мои сыновья еще почти дети. Один, конечно, не знает жалости, но вряд ли он действительно решится убить мальчишек, все преступление которых состоит в том, у них в жилах течет моя кровь. Совершенно очевидно, что мне приготовили ловушку. Но я не собирался совать в нее голову. Однако меня все-таки выследили эти трижды проклятые вороны Одина! Они обнаружили даже вход в ту потайную пещеру в горах Хиндарфел, где я скрывался. Они долго кружили над этим местом, потом камнем упали вниз и устроились на скалистом выступе у входа в мое убежище. Я попытался воздействовать на них мощным магическим зарядом, но Хугин и Мунин обладали защитой от любой магии – это уж явно Один постарался! – так что мне не удалось даже перышки им опалить. В итоге, убедившись, что они прибыли одни, я вышел из пещеры и спросил: – Ну, чего вам теперь надо? Тот ворон, что был побольше, выразительно каркнул. А тот, что поменьше, даже попытался что-то сказать, поглядывая на своего приятеля с некоторым, как мне показалось, разочарованием. – Пирог, – наконец проскрежетал он, и в его золотистых глазах вспыхнула надежда. – Чего нет, того нет, – развел руками я. – Ну, говорите, что нужно Одину? Ворон поменьше – по-моему, это был Мунин, – захлопал крыльями и затрещал, точно зенитка: – Ак-ак-ак!. Вернись назад! – Как? Оставить мою замечательную пещерку? Нет уж! Я лучше тут поживу. Мунин снова захлопал крыльями и затрещал: Ак-ак-ак. Затем к нему присоединился Хугин, громко стуча клювом по камню, хлопая крыльями и каркая. – Локи! Двое – кра-кра-кра! – в Асгарде! – сообщил, наконец, Мунин, избегая шипящих, с произнесением которых у него были трудности. – Ну да, у меня двое сыновей, и они действительно в Асгарде. – Я начинал терять терпение. – Но если Старик считает, что я намерен сунуть голову в петлю только потому, что он захватил в заложники моих мальчишек… – Ак-ак-к-к-к! – прощелкал Хугин и снова принялся долбить клювом скалу. Он долбил камень неторопливо, размеренно, точно отсчитывая секунды. Тук. Тук. Две секунды. Тук. Тук. Тук. Три секунды. Я в бешенстве глянул на Мунина и спросил: – Он что, время отсчитывает? – Ак-акс-десят. Ак-с-десят ак-унд, – невнятно ответил Мунин, и я переспросил: – Шестьдесят? Шестьдесят секунд? Шестьдесят секунд до чего? Но я уже понял. У этих птиц, может, и были проблемы с языком, но я слишком хорошо знал Одина. И никогда не забывал, что Старик столь же безжалостен, как и я сам. Он хотел ударить меня в самое больное место. О да, он очень хорошо меня знал! А Хугин все отсчитывал: двадцать секунд, двадцать пять… – Погоди, – сказал я, и по спине у меня пробежал озноб. – Вернись назад, – вдруг совершенно отчетливо произнес Мунин. Тридцать секунд. Тук. Тук. Каждое «тук» звучало, как удар молота. Я знал, что Один наблюдает за мной глазами этих проклятых птиц, пытаясь понять, что у меня на уме, пытаясь переиграть меня. – Нет, я не клюну на эту уловку, – сообщил я воронам. – Нари и Нарви ничего для меня не значат. Тук. Сорок секунд. Тук, тук… – У вас не получится сыграть на этом. Я на такую сделку не пойду. – Я заставил себя храбро и дерзко улыбнуться – словно в лицо Одину. – Мальчики принадлежат Сигюн. А в моей жизни даже их убийство абсолютно ничего не изменит. Так что продолжай, братец. Совершай свой великий подвиг. Прерви их жалкое существование в Асгарде. Это ведь тебе свойственно испытывать угрызения совести, а вовсе не мне. Ну что? Чувствуешь, как близка удача? Делай свою игру, и если тебе повезет… Но договорить я не успел: обе птицы, как по команде, взмыли в синее ледяное небо, громко хлопая крыльями и точно одаривая меня аплодисментами. И в эту самую минуту где-то в очень далеком от меня мире… Не спрашивайте, как я это понял. Я это просто знал. Дело в том, что Старику все же удалось развратить меня всякими там чувствами и впечатлениями. В моей прежней ипостаси, в том виде, в каком я существовал в Хаосе, я не испытал бы ни малейшего волнения, даже если б он убил всех моих детей. Но то, что у тебя человеческие тело и душа, создает массу всяческих неудобств… и сейчас я чувствовал себя слабым и одиноким; меня мучили страх, чувство вины, угрызения совести, голод и холод, причем ни одно из этих ощущений изначально не было свойственно такому существу, как я. И Один, разумеется, знал об этом и нарочно отравил меня пресловутой человечностью. Он всегда знал, как до меня добраться, и сейчас тоже был уверен, что сумеет заставить меня вылезти из укрытия и сдаться. Но чего на самом деле они от меня ждали? Что я с воем побегу домой, где они и возьмут меня голыми руками, а потом сожгут? Что я объявлю им войну? Потребую компенсации? Любой воитель (а Один в первую очередь был именно воителем) поступил бы именно так. И подобное поведение, возможно, помогло бы мне обрести даже какое-то уважение в соответствии с их извращенным кодексом чести. Но нет – для подобных поступков было слишком поздно. Одину уже удалось отомстить. Верил ли я по-настоящему, что он станет мстить мне? Скажу честно: не знаю. Я, разумеется, не сомневался, что он на такое способен, но поступить так со мной?.. И я продолжал скрываться, продвигаясь все дальше от горной цепи Хиндарфел и все глубже в Нижний Мир. Но и асы расширили сеть поисков: Скади выслеживала меня в горах и на Севере; Ран прочесывала моря; Ньёрд обыскивал реки; Соль и Мани (наши Солнце и Луна) пытались найти меня в небесах; Подземный народ искал меня в недрах земли. Все были настороже, все рассчитывали со временем непременно выйти на мой след. Особенно неутомима была Фригг. С тем же упорством, с каким она когда-то вербовала себе сторонников, называя истинным именем каждый корешок и каждую травинку, она и теперь, бросив общий клич, требовала, чтобы каждый, кто дал ей клятву, искал Вашего Покорного Слугу. Ходили слухи об обещанном ею вознаграждении, но, вообще-то, почти все очень ей сочувствовали и с радостью помогали. Я всегда знал, что не пользуюсь особой популярностью, но все же такой острой ненависти к моей скромной персоне никак не ожидал и чувствовал, что персона моя становится все более скромной по мере того, как сжимается вокруг кольцо врагов. Лгать не стану. Порой меня одолевал страх. Ведь против меня были сейчас все в Девяти мирах. Я укрылся на Севере, зарывшись в землю на вершине холма, высившегося в долине реки Стронд. Отсюда все было хорошо видно на много миль окрест. Как раз под этим холмом находились ворота, ведущие в Нижний мир и дальше; это был как бы перекресток – несколько спасительных путей, ведущих в разных направлениях. Долгие месяцы я жил, как беглец, тщательно скрывая свои следы и приберегая магические силы. Я построил лачугу из дерева и торфа, а питался в основном рыбой, пойманной в реке, протекавшей у подножия холма. Приближалась зима, и я отчаянно мерз. К тому же по ночам я боялся уснуть, опасаясь, что они выйдут на мой след по реке Сновидений. Короче говоря, мне было так плохо, что любой из них уже мог бы радоваться, но этого им было мало. Им хотелось, чтобы я сполна испил чашу страданий. Не знаю, как они меня выследили. Возможно, благодаря моим снам, но мне же нужно было хотя бы немного спать. Так или иначе, они явились туда и со всех сторон окружили мое убежище, точно волки загнанную жертву. Я слишком поздно их почуял; они почти не оставляли следов – казалось, вокруг холма возникло кольцо магического рунного света и стало быстро смыкаться. Врагов было девять, все в своем обычном для таких дел обличье: Хеймдалль – в оперении коршуна; Скади – в шкуре снежного волка, зажавшего в зубах волшебный кнут; Тор, вооруженный Мьёлльниром, явился в своей колеснице; Ньёрд приплыл по реке на каяке; Фрейр прискакал на золотистом вепре; Фрейя, накинув волшебный плащ, превратилась в сокола; Идунн и Браги прибыли в седле, как и наш Генерал, который, разумеется, приехал на Слейпнире, держа в руке магическое копье. Да уж, на этот раз Один предстал во всей красе, и цвета его ауры горели в небесах, как знамена победителя. Бежать мне было некуда. Я поспешно сменил обличье, превратившись в рыбу, и скользнул в реку. Река была довольно глубокой, и я надеялся укрыться на дне среди камней, но и эта река была, увы, подвластна Ньёрду; она, должно быть, выдала ему меня, показав цвета моей ауры, и он, расправив рыболовную сеть, висевшую у него на поясе, забросил ее в воду. Тяжелые грузила, упав на дно, окружили меня кольцом, от которого мне, как и от судьбы, было не уйти. Не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что я пытался вырваться, но у меня не хватило сил. Волшебная сеть Ньёрда была вся переплетена связующими рунами, как и тот пояс, что моя дочь Хель носила на талии. Впоследствии я узнал, что именно Хель и помогла Ньёрду сплести эту сеть – возможно, надеялась примкнуть к группе популярных богов. А может, ее детская обида на меня была столь сильна, что она в какой-то момент позабыла даже о своей неприязни к асам. Так или иначе, но проклятущая сеть оказалась неуязвимой даже для греческого огня, в который я попробовал превратиться, и все мои попытки освободиться от удушающих ячей были обречены на неудачу. В итоге меня вытащили на берег – голого, мокрого, замерзающего на ледяном ветру. – Ну что, попался? – крайне неприятным тоном воскликнул Хеймдалль. Я промолчал. На него я даже не посмотрел. Я вовсе не собирался умолять их сохранить мне жизнь; впрочем, это в любом случае ни к чему бы не привело. И уж менее всего мне хотелось доставить удовольствие Золоченому – ведь он был бы счастлив услышать, как я о чем-то молю. Я попытался сесть как можно удобней – насколько это было возможно, разумеется, – и сделал вид, что все происходящее меня ни в коей мере не интересует. – По-моему, его прямо сейчас стоит прикончить, – выразил свое мнение Тор. – Пока он снова куда-нибудь не удрал. – Никуда он не удерет. – Скади одарила меня леденящей кровь улыбкой. – Теперь мы можем и не спешить. Воспользуемся случаем и разберемся с ним спокойно. – Согласен, – поддержал ее Хеймдалль. – Он заслуживает особого суда и наказания. Да и Фригг наверняка захочет посмотреть, как его будут казнить. Остальные с этими доводами согласились. Браги сказал, что ему нужно время, дабы закончить балладу, посвященную этому великому дню; Фрейя сшила себе какой-то особенный наряд, и ей очень хотелось всем его продемонстрировать. И, разумеется, всем хотелось неторопливо, со вкусом обсудить, какой казни лучше меня подвергнуть. Промолчали только Идунн и Один. Старик вообще стоял в сторонке, держа под уздцы Слейпнира. А Идунн подошла ко мне, села рядом, и я уловил исходивший от нее аромат цветов; в ее присутствии мне сразу стало немного теплее; даже несколько росших рядом кустиков вдруг зазеленели и покрылись цветами. Идунн помолчала, посмотрела на Одина и вдруг заявила: – Вы не можете так с ним поступить! – Почему это? – фыркнул Хеймдалль. – Потому что он был одним из нас, – твердо сказала она. Вот как раз этого-то ей и не стоило говорить. Я никогда не был одним из них. И я не выдержал: – Ну что вы тянете! Убейте меня, и дело с концом. Только пусть Браги не играет на своей распроклятой лютне. Идунн снова посмотрела на Одина. – Ты же дал слово, – напомнила она. – Ты прекрасно знаешь, что это значит. – А я никаких клятв не давала! – заявила Скади. – И другие тоже. – Вот именно! – тут же поддержал ее Хеймдалль. – Он должен умереть! Он слишком опасен, и оставлять его в живых никак нельзя. И потом, вы же знаете, что сказал оракул. В свое время он всех нас предаст – выдаст Сурту в обмен на свою жалкую жизнь! Значит, Один и Золоченому поведал о пророчестве оракула? Странно, почему меня это удивляет. Скорее всего, Старик обсудил это предсказание с каждым, кроме меня, и все они энергично спорили, пытаясь понять истинный смысл пророчества и от волнения старательно уничтожая запасы своего винного погреба. Вывод, разумеется, был таков: Локи – предатель; во-первых, он жестоко оскорбил богов, а во-вторых, наверняка при малейшей опасности сдаст их всех Сурту. Вот было бы хорошо! Правда, я мог бы им объяснить, что Сурт никаких обменов не совершает. Обмен пленными, переговоры, перемирие, разумная сделка – Сурт по таким правилам не играет. А с предателями он поступает точно так же, как и со всеми остальными. Море не способно отличить одну песчинку от другой. Его волны лижут весь песок сразу, и нет никакой возможности остановить их. Однако Старик выглядел странно задумчивым. Слова, как и имена, обладают великой силой. Произнесешь какое-нибудь слово, и взять его обратно уже невозможно, ибо это связано с серьезными, даже необратимыми последствиями. И потом, Один ведь не знал о моей беседе с головой Мимира и о том, что я, как и он, тоже слышал все пророчество целиком. Таким образом, нам обоим была известна моя судьба. Ни один из нас не хотел, чтобы это со мной случилось – тут, собственно, и говорить было не о чем. Я посмотрел на Одина и процитировал слова оракула: С востока приближается корабль горящий, Им правит Локи. И мертвые встают из гроба; И проклятые с поводка сорвались; И рядом с ними мчатся Страх и Хаос. – Звучит знакомо, правда, брат? – спросил я. Озадаченный вид Одина показался мне почти достаточной платой за этот неприятный эпизод. – Ты где это слышал? – А ты как думаешь? – Значит, ты говорил с оракулом? – вздохнул он. – Ну, ты же не собирался рассказывать мне о его пророчествах. Пришлось выяснять самому. – И много он тебе рассказал? Я пожал плечами: – Достаточно. Во всяком случае, я пожалел, что попросил его об этом. Один снова вздохнул. По всей видимости, пророчество оракула оказало на нас обоих весьма сильное впечатление. Мы оба выслушали это пророчество до конца, и теперь уже невозможно было делать вид, будто мы ничего не слышали и не знаем. Пытаться сейчас пойти против предсказанного было столь же бесполезно, как и пытаться ускорить его приход – оба эти действия в равной степени осуществились бы в соответствии с пророчеством. Как справедливо заметил мне Мимир, человек часто встречает свою судьбу именно там, где пытается от нее спрятаться, и это означало одно: что бы Один ни предпринял, отныне он будет играть исключительно по тем правилам, которые задал оракул. Старик повернулся к остальным богам и сказал: – Убить Локи – не самый лучший выбор. Но его в любом случае нужно заставить смириться. – Я могу это сделать, – вызвалась Скади, крутя в руках магический кнут. – По-моему, мертвые всегда ведут себя спокойно и смиренно. – Нет. – И Один, качая головой, отказал ей. В ответ Скади издала неприличный звук. – Ладно, Старик, говори прямо, что у тебя на уме? – не выдержал Тор. – Его нужно заковать в цепи и поместить под стражу, – сказал Один. – Пока мы не узнаем, что именно означает это пророчество, отпускать Локи на свободу ни в коем случае нельзя. Нам нужно найти для него какое-нибудь безопасное место… Я поспешил вмешаться: – Погоди! Я знаю! – И я снова процитировал оракула: Я вижу пленника в подземном царстве. Кишками сына Нари он опутан И схож с зловещим Локи он обличьем. Одна Сигюн его страданья облегчает. Один бросил на меня недобрый взгляд. – Да уж, осведомлен ты неплохо, – заметил он. Я усмехнулся: – Как и ты! Я тоже стараюсь все знать наперед. Урок девятый. Яд Я, кажется, уже говорил, что ненавижу змей? ЛокабреннаИтак, по мере развития этой печальной истории Ваш Покорный Слуга становился все более покорным. Меня стащили с холма в Нижний мир, под Кипящий котел, из которого вытекают все реки и ручьи. Здесь же, неподалеку, находились истоки реки Сновидений, а также граница, отделявшая мир Порядка от царства Хаоса; то есть я был как бы наполовину в мире живых, а наполовину в мире мертвых. Точнее, спящих. Именно здесь возникали сны в самом чистом виде, такие переменчивые, неуловимые. Именно здесь из узких щелей в скальной породе отвратительно воняло серой и прочими запахами земного чрева. Именно здесь меня возложили на три валуна исключительно неудобной формы – на них и сидеть-то было бы невозможно! – и заковали в цепи, а затем еще и связали руническими заклятьями, не дающими мне возможности сменить обличье. Один лично проверил мои путы. Они были безупречны. Затем он долго смотрел на меня своим единственным зрячим глазом. – Знаешь, мне очень жаль, что так все обернулось, – сказал он вдруг. – Ничего, братец, как только я снова окажусь на свободе, – ответил я, – то непременно тебя навещу. По-моему, это самое малое, что я могу для тебя сделать. Во всяком случае, после всего того, что со мной сделал ты. Хеймдалль усмехнулся, услышав мои слова, и его золотые зубы сверкнули, осветив всю пещеру, точно волшебным огнем. И я пообещал себе: если Мимир сказал правду и у меня действительно будет возможность встретиться в бою с Золоченым, то я выбью ему все эти золотые зубы и сделаю себе из них ожерелье! – Ты будешь гнить в этой вонючей дыре до конца времен! – заявил Хеймдалль. Я в ответ буркнул нечто непристойное, понимая, что в какой-то степени он прав; просто ни он, ни все остальные даже не подозревают о том, как на самом деле близок Конец Времен. Один за другим мои былые дружки подходили, чтобы вбить несколько последних гвоздей в гроб Вашего Покорного Слуги. Браги исполнил мадригал (естественно, аккомпанируя себе на лютне!). Идунн поцеловала меня в лоб. Фрейя бросила презрительный взгляд и сказала, что я получил по заслугам. Фрейр и Ньёрд только головой покачали. Тюр ободряюще потрепал меня по плечу здоровой рукой. Тор выглядел смущенным – ну, еще бы, после всего того, что я для него сделал! – Мне очень жаль, – сказал он. – Но ты действительно зашел слишком далеко. Прелестно. Какая чудная эпитафия! Под конец рядом со мной осталась только Скади. Она стояла молча и наблюдала за мной с каким-то странным вниманием. Пока они за мной охотились, она успела отпустить волосы, и они, светлые, как пена морская, легкими кудрями обрамляли ее нежное лицо, столь же обманчивое, как прелестная мордочка кровожадной норки. Она стояла возле меня так долго, что это стало действовать мне на нервы. Что ей от меня нужно? – думал я. Ведь остальные давно ушли. Неужели она все-таки намерена воплотить в жизнь свою угрозу и убить меня, пока я совершенно беспомощен? Скади, должно быть, почувствовала мое беспокойство и ободряюще мне улыбнулась. – Мы в одном шаге от достижения идеала, – сказала она. Я не понял, но мне очень не понравилось, как она это сказала. Еще больше мне не понравилось то, что она, как оказалось, держала в руках. До сих пор она старалась не показывать мне это, но теперь с нарочитой неторопливостью поднесла свой чудовищный «подарочек» к самым моим глазам. – Я тут кое-что для тебя припасла, – сказала она. – Не сомневался, что ты что-нибудь припасешь на закуску, – сказал я. – По-моему, это змея. Угадал? Скади снова одарила меня «сказочной» улыбкой, от которой леденящий озноб прошел у меня сперва по позвоночнику, а затем и по всему телу, и на нем каждый волосок встал дыбом. – Не просто змея, – сказала она. – Это плюющаяся кобра. Любит плеваться ядом в своих врагов. Если яд попадет на неповрежденную кожу, то ничего страшного, но если в глаза – тут уж наверняка будет очень больно. Не очень-то приятно было это слушать. Интересно, к чему она клонит? И я спросил: – Что ты собираешься делать? Скади снова улыбнулась. – Тебе точно понравится. Для начала я хочу пристроить ее вот сюда, – и она указала на острый каменный выступ, находившийся прямо над моим лицом. – Постарайся лежать совершенно неподвижно, пока я буду этим заниматься. Змея иногда ведет себя излишне нервно. – Послушай, Скади… – начал я и умолк, понимая, что она только и ждет, когда я начну молить о пощаде. Ну, а я, что бы там ни было у нее на уме, по крайней мере этого удовольствия ей не доставлю. И я не произнес больше ни слова, крепко сжав губы и стараясь не смотреть на змею. Среди змей есть два основных типа: лениво неповоротливые и пугающе быстрые, стремительные. Эта принадлежала явно ко второму. Она все время дергалась и шипела, пока Скади пришпиливала ее к скале. Я очень надеялся, что змея ее укусит, но кусать ее она почему-то не стала. По-моему, змея инстинктивно чувствовала, что если попробует это сделать, то ей же в итоге будет хуже. Теперь змея свисала с выступа точно над моими глазами и внимательно следила за мной, то и дело неприятно подергиваясь и извиваясь всем телом. Ее пасть была раскрыта, глаза горели ненавистью, смешанной с любопытством. На вид она была очень злой и довольно глупой, поскольку явно была уверена, что это я виноват в том, что с ней сделала Скади. Я лежал на трех острых камнях и старался почти не двигаться и даже не дышать. Я знал, что любой звук, любой жест могут спровоцировать нападение этой твари. Скади подняла с земли несколько мелких камешков, одним сразу же запустила в извивающуюся змею, стараясь, правда, не повредить, а лишь разозлить ее, и сказала: – Ну, сейчас тебе будет так весело, что ты просто себя забудешь! Змея плюнула в меня ядом почти мгновенно, я даже глаза не успел вовремя закрыть, и несколько капель попали мне на лицо. Сперва я ничего особенного не почувствовал. Но потом возникла такая боль… И я закричал, не в силах сдержаться. * * * Боль была слепящая, жгучая, просто не передать словами, и продолжалась очень долго. Я извивался, дергался, но мои оковы были прочны. Змея тоже дергалась, шипела и продолжала плеваться ядом. Я уже ничего не видел вокруг – все заслонила красная завеса отчаяния и нестерпимой боли. Мне казалось, что, если бы я не был настолько опутан цепями, то мог бы выцарапать себе глаза ногтями. Нет, даже не пытайтесь себе это представить. Просто подумайте, неужели Ваш Покорный Слуга так уж плох? Ну, допустим, я действительно совершил несколько сомнительных в моральном отношении поступков. Но разве я заслужил такое наказание? Наконец красная завеса понемногу начала рассеиваться, и я снова обрел способность говорить. На этот раз я не особенно долго раздумывал и предпочел все же прибегнуть к мольбе, ибо от моей гордости не осталось и следа; стыда я тоже больше не чувствовал. – Прошу! Умоляю! Убери ее, пожалуйста! Но на Скади мои мольбы не действовали. Как и на Одина не действовали мои просьбы о помощи. И отвернуть лицо в сторону я не мог, как ни старался, как ни выгибал спину, – змея все равно оказывалась над моим лицом, и стоило мне шевельнуться или крикнуть, умоляя о милосердии, как злобная тварь снова плевала ядом прямо мне в глаза, и я опять начинал дергаться и пронзительно кричать от боли… – Прошу тебя, не уходи! Не бросай меня! Пожалуйста! Мои глаза!!! Но до меня лишь донесся язвительный смех удалявшейся Скади. Урок десятый. Наказание Наказание бессмысленно. Оно не останавливает преступление, не отменяет прошлое, не заставляет преступника сожалеть о содеянном. На самом деле проку от наказания никакого – это пустая трата времени и причинение ненужных страданий. ЛокабреннаТолько представьте, каково было Вашему Покорному Слуге, прикованному цепями к проклятым камням, ослепшему от яда и невероятно страдающему от нестерпимой боли. Я понятия не имел, сколько уже прошло времени – в такой близости от реки Сновидений время ведет себя совершенно иначе, и несколько мгновений в момент пробуждения могут показаться почти вечностью. Но боль – это тоже некий особый мир; там даже время меняет свой характер, так что вполне могло пройти несколько часов, а может, дней или даже недель, прежде чем я – очень медленно – стал сознавать, что рядом со мной кто-то есть. Сперва я подумал, что снова явилась Скади, чтобы мучить меня или, может быть – я уже стал надеяться на это! – чтобы прикончить. Но чуть позже до меня вдруг дошло, что, хотя змея и выплюнула мне в лицо очередную порцию жгучего яда, глаза мои не только не слепит невыносимая боль, но жжение в них даже, пожалуй, чуть поутихло. Зрение ко мне толком еще не вернулось, но теперь я, по крайней мере, был способен различать свет и тьму. – Кто здесь? – спросил я. Никто не ответил. Было слышно, как шуршит, извиваясь на выступе скалы, змея. Я прислушался и услышал совсем близко чье-то тихое дыхание. – Умоляю, – прошептал я, – помоги мне спастись. Я сделаю все, чего ты только ни пожелаешь! Наверное, я все еще надеялся, что это Один пришел мне помочь; пришел тайком, удовлетворив свое самолюбие и вдоволь натешившись собственным величием. И мои пересохшие губы прошептали: – Брат, прошу тебя! Клянусь, что никогда больше тебя не подведу! И расскажу, как победить Сурта. Я знаю, как это сделать. Прошу тебя, Один! Пожалуйста… – Это я, – услышал я чей-то голос. – Сигюн? Я ухитрился чуть приоткрыть опухшие глаза. Их по-прежнему сильно жгло, но я все же сумел разглядеть смутные очертания человеческой фигуры и руку, которой этот человек, как мне показалось, заслонил меня от проклятой змеи. Зрение мое постепенно прояснялось, и я увидел над собой большую стеклянную миску, в которой Сигюн обычно растирала масло для своего знаменитого печенья. По стенкам миски стекали струйки змеиного яда. – Это первое, что мне под руку попалось, – сказала она, ласково на меня глядя. – Глупая старая змейка видит тебя сквозь стекло и думает, что запросто в тебя попадет. Такая противная! Противная злобная старая змеюшка. Змеюшка зашипела и снова плюнула, собрав побольше яда. А Сигюн продолжала: – Бедный мой ангел! Тебе, должно быть, ужасно неудобно! Но все-таки теперь я рядом, так что постарайся просто не двигаться, иначе сам себе сделаешь больно. Из моих глаз все еще ручьем текли слезы – скорее всего, от боли. А может, то были слезы благодарности? На мгновение надежда на освобождение вновь вспыхнула в моей душе, и я вполне искренне сказал: – Ох, Сиг, как я рад, что ты здесь! Я был тебе таким отвратительным мужем, но теперь все будет иначе, обещаю. Ты только сними с меня эти цепи. Пожалуйста! – Ах, Локи! – Сигюн грустно на меня посмотрела. – Ты такой милый! И я, конечно же, тебе верю. Вот только отпустить тебя не могу. – Но почему? – Потому, дорогой, что на это есть серьезная причина. Каждый преступник должен быть наказан. И потом, если я тебя отпущу, я сильно разочарую Одина и всех остальных. В кои-то веки я просто слов не находил, чтобы ей ответить. – Почему? – тупо повторил я. Сигюн улыбнулась сквозь слезы; на ее нежном, любящем лице застыло неколебимое выражение. – Но ведь Бальдра убил действительно ты, – сказала она. – Из-за этого Один и наших мальчиков убил[80]. Так что в определенном смысле ты и в их смерти тоже виноват. Я запаниковал. – Нет, за их смерть я не в ответе, Сигюн! Прошу тебя, выпусти меня на свободу! – Перестань дергаться. Ты разобьешь чашу. Не веря собственным ушам, я посмотрел на нее. Вид у нее был совершенно безмятежный; она даже ничуть не была расстроена. Неужели после смерти сыновей она окончательно помешалась? А может, по глупости своей была просто довольна, что все складывается так, как ей втайне и мечталось, – теперь я навсегда в ее власти и совершенно беспомощен? – Я принесла немного пирога с фруктами, если потом ты захочешь перекусить, – сказала она. – Но могу и прямо сейчас отрезать тебе кусочек. Хочешь? – Пирог? – удивился я. – Ты принесла пирог? – Ну, мне, например, пирог всегда помогает настроение исправить, – пояснила Сигюн. – Этот я испекла с вишнями и миндалем. Твой самый любимый! – Послушай, Сиг, послушай, пожалуйста! Ты должна меня выпустить! – Ничего я не должна. И никуда я тебя не отпущу. – Она поджала губы. – Не серди меня, не то мне придется уйти, чтобы немного нервы успокоить. А если я уйду, то держать миску будет некому. Вот змеюшка обрадуется! Я посмотрел вверх: сквозь толстое стекло миски ужасающе просвечивали ядовитые клыки проклятой «змеюшки». Эта тварь просто глаз с меня не сводила. Только и ждала, когда Сигюн придется встать и вылить из чаши яд. Собственно, чаша была уже на четверть полна. Сколько минут пройдет, прежде чем чаша наполнится до краев? Сколько минут до того мгновения, когда змея, поднакопив яда, снова ринется в атаку? Сколько минут мне осталось до нового приступа нестерпимой боли? Наказание, разумеется, бессмысленно. Оно не останавливает преступление, не отменяет прошлое, не заставляет преступника сожалеть о содеянном. На самом деле проку от наказания никакого – это пустая трата времени и причинение ненужных страданий. Возможно, именно поэтому оно лежит в основе столь многих мировых религий. Я вдруг вспомнил пророчество оракула: …И схож с зловещим Локи он обличьем. Одна Сигюн его страданья облегчает. О боги! А мне-то казалось, что ничего хуже этой змеи быть не может! Но существовать до конца света вот так, слушая болтовню Сигюн, поедая ее фруктовый пирог и напряженно следя за змеей сквозь толстое, в пузырях, стекло кухонной миски… Я попытался пустить в ход последний, довольно жалкий прием. – Прошу тебя, Сигюн! Ведь я же люблю тебя… Вот ведь до чего я дошел! Вот как мне стало жаль себя! Вот как низко я пал! Я даже решился использовать волшебное слово «любовь» применительно к моей жене… А Сигюн опять улыбнулась и с нежностью произнесла: – Ах, Локи, какой ты милый! – И я понял, что и последний мой гамбит оказался неудачным. Этими словами я, точно печатью, скрепил собственную судьбу: теперь Сигюн получила меня именно таким, каким всегда и хотела: отчаянно нуждающимся в ее помощи, страдающим от боли и бессилия – то есть пребывающим полностью в ее власти. Глаза ее были полны слез, и голос звучал так ласково, когда она сказала: – Ах, Локи, дорогой мой, я тоже тебя люблю и буду очень хорошо о тебе заботиться! Урок одиннадцатый. Спасение Никогда не пренебрегайте тем, что напечатано мелким шрифтом. ЛокабреннаПоследовавший за этим период был странным, долгим и мучительным. Я был то ли наполовину жив, то ли наполовину мертв, и трудно сказать, как долго продлилось это состояние; мне казалось, что целую вечность; да, это была целая вечность страшной тоскливой скуки, прерываемой лишь короткими, но невыразимо мучительными страданиями. Надо отдать Сигюн должное: она старалась делать все, что было в ее силах, хотя и была, несомненно, не в своем уме. Во всяком случае, она оказалась совершенно невосприимчивой и к моим мольбам, и к моей лести. Однако она действительно делала все, что могла, чтобы помочь мне перетерпеть это наказание. В основном ее помощь заключалась в том, что она не давала яду нашей Змеюшки, как мы оба стали называть распроклятую змею, попадать мне в глаза и на лицо. И все же время от времени ей приходилось вставать и опустошать миску, в которой скапливался яд, и тогда зловредная тварь старалась отыграться. Или же змея выбирала такие моменты, когда Сигюн пыталась хоть чем-то меня накормить или дать напиться, или же ей просто нужно было отойти в сторонку, чтобы «попудрить носик». В результате я почти постоянно был голоден, изнывал от жажды, страдал от боли или же испытывал все эти «удовольствия» одновременно. Сигюн говорила со мной тоном нянюшки, имеющей дело с капризным ребенком. Впрочем, она и с нашей Змеюшкой говорила примерно так же и обоих нас уговаривала «никогда больше так не делать», а порой даже читала нам маленькие лекции, призывая «хорошо себя вести». Иной раз она, правда, жалостливо вздыхала, видя мои страдания, но ни за что не соглашалась освободить меня от оков. Теперь я был окончательно убежден в том, что Сигюн, несмотря на разнообразные жалобы, чувствует себя совершенно счастливой. Наконец-то я оказался полностью в ее распоряжении, и она явно не собиралась никуда меня отпускать. Время шло. Не знаю, сколько его уже прошло, когда между этими повторяющимися пытками я даже научился понемножку спать. Кроме Сигюн ко мне так никто больше и не пришел, и в душе моей совсем погасла надежда на то, что в один прекрасный день Один все-таки смилостивится и освободит меня. Впрочем, как оказалось, именно он поспособствовал некоторому облегчению моей участи; Сигюн рассказала, что это Один разъяснил ей, как меня найти, и разрешил помогать мне любым доступным ей способом. Но от этого мне, пожалуй, было только хуже. Значит, Один, сам же меня сюда и поместивший, теперь проявлял заботу? А может, его терзало чувство вины? Но ведь он так ничего больше для облегчения моей участи и не сделал! Этого слишком мало, думал я. И ему слишком поздно испытывать раскаяние. Неужели он ожидает, что я стану его благодарить? Нет, теперь я не чувствовал к нему ничего, кроме ненависти. И к нему, и ко всем его асам. Когда я освобожусь – а я поклялся, что непременно сделаю это! – я заставлю их расплатиться за то, что они со мной сделали. А после этого я вытащу из источника окаменевшую голову Мимира и пинками загоню ее на край света, а там закопаю так глубоко в землю, как асы закопали меня. Ну, мечтать никогда не вредно. Мечты и сны – вот что поддерживало меня в те короткие промежутки, когда я почти не испытывал этой ужасной боли. Да и река Сновидений была от меня так близко; до нее, казалось, можно дотянуться рукой. Я слышал по ту сторону скалы, под которой я лежал, шум ее магических вод, которые несли свой эфемерный груз из потустороннего мира в мир наземный… Прощальный дар Скади преследовал двойную цель. Во-первых, ей просто доставляло наслаждение то, что я жестоко страдаю. Во-вторых, этими страданиями, как я подозревал, она рассчитывала погасить в моей душе всякие мысли о побеге. И правда, думать удается не так уж много, когда глаза у тебя жжет, как огнем, когда ты слепнешь от боли, когда единственное, чего тебе хочется, это заставить боль хоть ненадолго затихнуть. Но Сигюн, в общем, удавалось обеспечивать мне довольно длительные перерывы между атаками мерзкой змеюки, и в эти благословенные мгновения я ухитрялся обрести ясность ума, и мысль моя тут же снова начинала работать. Я без конца, снова и снова, восстанавливал в памяти слова оракула. Особенно ту часть пророчества, которая касалась меня самого. Эти слова я помнил отчетливо: Я вижу пленника в подземном царстве. Кишками сына Нари он опутан И схож с зловещим Локи он обличьем. Одна Сигюн его страданья облегчает. Сперва я решил, что Сигюн упомянута только потому, что только она и могла бы остаться верна мне и моим интересам. Но теперь я понял, что оракул имел в виду некую, куда более буквальную истину насчет мужа и жены, которые, как в Библии, обязаны прилепиться друг к другу; было совершенно очевидно, что отныне и до конца времен я и впрямь прилеплен к жене своей. Но больше ничего от нее ожидать не приходилось. И я снова и снова вспоминал слова Мимира, пытаясь обнаружить, нет ли в этом пророчестве некой лазейки, напечатанной, так сказать, мелким шрифтом. … И схож с зловещим Локи он обличьем… … И схож с зловещим Локи он обличьем… … Схож обличьем. … Схож обличьем. Я долгое время размышлял над этими словами. Почему сказано именно так? – спрашивал я себя. Чтобы соблюсти размер строфы? Или по какой-то иной причине, пока что мне неизвестной? И схож с зловещим Локи он обличьем. И снова страдания. Снова пронзительные крики. И схож с зловещим Локи он обличьем. Потом боль проходила. Я засыпал. И видел сны. Урок двенадцатый. Сон Что же снится рабу? Ему снится, что он – хозяин. ЛокабреннаСон – это река, которая протекает через все Девять миров, пересекая даже царства Смерти и Проклятия. Даже проклятые могут видеть сны – на самом деле, это тоже пытка, которой они постоянно подвергаются. Обрести спасение хотя бы на пару секунд, забыть о реальной действительности, уплыть по волнам сна… и тут же тебя вновь разбудят пинком, вернут к бодрствованию, выдернут из благословенного сна, точно рыбу, попавшуюся на крючок… В каком-то отношении такой сон даже хуже, чем никакого сна. Эти одна-две секунды до очередного пробуждения, когда спасение еще кажется возможным, когда внушаешь себе, что сон – это то, что случилось с тобой в последние несколько дней, или недель, или месяцев… И тут же реальная действительность обрушивается на тебя. Вот она, правда. Вот что происходит с тобой сейчас. А твой сон – это лишь мимолетное, несбыточное видение. В таком случае, по-моему, вполне простительно нежелание спать и видеть сны. Ты попросту отказываешься глотать колючий шип надежды, который тут же застревает у тебя в глотке, пронзив острием ее заднюю стенку. Впрочем, мне было чуть легче: у меня появилась некая идея, точнее ее зародыш. Нет, это был еще не совсем план, до конкретного плана дело пока не дошло. Но надежда на спасение все же не совсем умерла в моей душе. Собственно, все было связано с теми словами пророчества:… И схож с зловещим Локи он обличьем. То есть он не Локи, а просто похож на него. То есть возникает слабая надежда, что сам-то Локи находится где-то в другом месте. Было бы просто замечательно, говорил я себе, если бы я сумел это осуществить. Но как же сделать так, чтобы казалось, будто я здесь, а на самом деле меня здесь не было? Сон – вот, пожалуй, единственный ответ на этот вопрос. Если бы мне удалось во сне, по реке Сновидений, сбежать отсюда, оставив здесь свое физическое тело, тогда я смог бы вновь обрести свободу. Свободу и возможность вновь воссоединиться с Хаосом. Свободу и возможность находиться как можно дальше от мстительного Одина. Разумеется, подобный план связан с определенным, и весьма серьезным, риском. Сон – стихия опасная, и силы там властвуют тоже очень опасные и могущественные. Здесь, у своих истоков, река Сновидений может принести человека даже к смерти, закружив его в диком вихре мимолетных образов, способных мгновенно разрушить разум. С другой стороны, все на свете видят сны; и я полагал, что если бы мне удалось установить контакт с душой какого-нибудь подходящего сновидца, тогда я, возможно, сумел бы решить эту, на первый взгляд неосуществимую, задачу нахождения в двух различных местах одновременно. Да, я понимаю. Мой план был весьма наивен. Но ведь я был доведен до полного отчаяния. Я был готов рискнуть чем угодно – даже собственным душевным здоровьем, даже собственной жизнью, – ради возможности сбежать, избавиться от мук. И я стал тренироваться, заставляя себя видеть вполне определенные сны; отныне я воспринимал сон не как способ убить время и отдохнуть, а с некой, четко поставленной целью. Так упорно, настойчиво приговоренный к смерти преступник скребет пол темницы заостренной чайной ложкой, надеясь, что все же успеет сделать подкоп и сбежать. Существуют две разновидности сновидений. Некоторые сны полностью вас поглощают, а некоторые, более легкие и прозрачные, дают ощущение как бы странствования между мирами. Именно такие сны я и стремился у себя вызвать. Однако овладеть искусством сновидений непросто – это требует определенной практики. Кроме того, я постоянно подвергал себя опасности: во время такого сна легко наткнуться на одно из тех жутковатых существ, которые обитают в темных глубинах реки Сновидений и не прочь заманить туда ничего не подозревающего сновидца, пожрать его душу и разум, а физическое тело оставить умирать в мире бодрствования. Довольно редкое явление в Срединных мирах, хотя порой такое все же случается. Но в данный момент я находился почти у самых истоков реки Сновидений, так что встреча с подобными существами была весьма вероятна. И все же я готов был пойти на такой риск. Я был готов пойти на что угодно, лишь бы убраться с этих голых скал и оказаться как можно дальше и от любящей Сигюн, и от распроклятой змеи. И я начал «заострять свою чайную ложку». Боги, это был поистине тяжкий труд! Под землей, собственно, день ничем не отличался от ночи, так что я спал в те редкие минуты, когда мне это удавалось. Понемногу я стал разбираться в том, какие радости и опасности сулит спящему река Сновидений; я стал различать ее эфемерные острова, мгновенно возникающие и исчезающие – некоторые не больше мыльного пузыря, другие же размером с целый континент. Я научился не просто видеть эти острова в быстротекущем потоке сновидений, но и избегать таящихся там опасностей, созданных разумом других спящих. Я научился слегка касаться душ сновидцев, затем понемногу сузил сектор поиска, выбирая такую душу и такой разум, которые могли бы полностью мне подойти. Это должен был быть сильный разум, однако не настолько сильный, чтобы оказать мне сопротивление или попытаться поглотить меня. Разум открытый, одаренный богатым воображением и не слишком скованный моральными устоями. Я пробовал многие, но все они оказывались в той или иной степени непригодными; наконец, после долгих поисков, мне удалось найти некий идеальный разум – а может, лучше сказать, что этот сновидец сам меня нашел? Он, безусловно, обладал сильным разумом, и воображение у него было прекрасно развито, и сны его были наполнены такими знакомыми пейзажами. Это была поистине родственная душа, воплощавшая в своих снах очень близкие мне сценарии. Некоторые сны этого существа были связаны с тактильными ощущениями или с полузабытыми, но приятными впечатлениями. Такие сны успокаивали. Это были сны о чистой прохладной воде, о ласковых руках на моем лице, о льняных простынях, о тенистых деревьях, о чудесных ароматах влажной земли, травы и лесной растительности. Пойманный в ловушку и находясь глубоко под землей, почти не имея возможности свободно вздохнуть, вечно страдая от страха и боли, вечно голодный, изнывающий от жажды, истерзанный, израненный, я воспринимал эти чужие сны как некую связь с иным, радостным и светлым, миром и всей душой их приветствовал. Но со временем я почувствовал, что эти чужие сны становятся все более страстными и, пожалуй, несколько навязчивыми. В них были струи раскаленной лавы, бьющей фонтаном и вырывающейся из мира Хаоса в Срединные миры, неся с собой разрушение и смерть. Черные хлопья пепла опускались на землю. Жарко горели костры. С невероятной скоростью распространялись лесные пожары. Это были сны об огне и дыме; абстрактные сны о воцарении Хаоса. Горели и падали во мрак прекрасные здания и мощные крепости; целые народы сражались друг с другом: люди, подземные Черви, народы Гор и Льдов, боги Асгарда… Я уже говорил, что сначала все это казалось мне почти идеальным. Но в этих снах о насилии, столь родственном моим собственным наклонностям, я вдруг почувствовал потенциальную угрозу и возможность ловушки. Я стал очень осторожен и, проникая в чужие сны, старательно соблюдал меры безопасности, обходя опасные повороты и время от времени даже добавляя парочку собственных мелких подробностей, желая убедиться, проглотит ли хозяин этих снов наживку. Ну да, я все время называю его «он», но ведь очень трудно определить, кем на самом деле является тот или иной сновидец. Сон – структура чрезвычайно сложная; сны столь же трудно понимать и интерпретировать, как и пророчества. А уж личность спящего и вовсе определить почти невозможно, поскольку он во сне обычно является в самых различных обличьях. Я, например, входя в реку Сновидений, каждый раз принимал новое обличье: то сокола, то кошки, а то, скажем, лягушки или паука. Первое время я прямо-таки заставлял себя не спешить, не совершать резких движений, внимательно изучать пейзажи и вообще все, что снится той душе, в которую я проник. Я не пытался предпринимать какие бы то ни было явные шаги к общению, не заставлял спящего открыть свою сущность и старался ни в коем случае не обнаружить себя. Признаюсь, порой я просто впадал в отчаяние. Но понимал, что должен быть терпеливым. Я подыскал себе идеальный разум – глубокий, восприимчивый, с богатым воображением и самым что ни на есть правильным уровнем подавленной склонности к насилию; мы бы чудесно ужились, и мне вовсе не хотелось пугать его (или ее) своим страстным стремлением к свободе. Я уже многое знал о своем сновидце: о его мыслях, чувствах, сообразительности, фантазиях – обо всем, кроме того, кто же он такой. А однажды ночью я почувствовал, что не только сам наблюдаю за кем-то, но и объект моих наблюдений наблюдает за мной. Это был уже совсем иной уровень связи, отнюдь не просто бессознательный. Короче говоря, несмотря на всю мою осторожность и попытки спрятаться, неизвестный сновидец меня засек. В том сне, каком-то невероятно спокойном, был длинный, пустынный летний пляж, и деревья росли чуть ли не у самой воды, и воздух был напоен ароматом цветов и зреющих фруктов. На дальнем конце пляжа маленькая девочка увлеченно строила замок из песка. А что, если она и есть «мой» сновидец? – подумал я. Я подошел к ней поближе, приняв облик рыжеволосого мальчика – этот облик я всегда находил весьма практичным, ибо все считали этого мальчугана очаровательным и не таящим ни капли угрозы. Девочка, казалось, была полностью поглощена строительством, и я еще чуть приблизился к ней, стараясь все же держаться на самой окраине ее сна, чтобы не привлекать внимания. Но девочка уже заметила меня, и взгляд ее показался мне каким-то чересчур проницательным. Я попытался сменить обличье, снова стать незаметным и выйти за пределы сновидения, но обнаружил, что не могу этого сделать. Я попался. Девочка, глядя на меня в упор, спросила: – Ты кто? – Я – никто. И ничто. – Неправда. Я тебя и раньше видела. Может быть, все-таки скажешь, как тебя зовут? Она наверняка и есть «мой» сновидец, понял я. Но у нее, как и у меня, был ясный трезвый ум, способный держать под контролем все аспекты своего сна – в том числе и Вашего Покорного Слугу. Короче говоря, я угодил в ловушку на этом очаровательном крошечном островке Сновидений, который мог в любое мгновение раствориться в воздухе, улететь, как улетают любые сны, если «моему» сновидцу придет пора проснуться… Наверное, несмотря на все меры предосторожности, я все же оказался недостаточно бдителен. Я слишком полагался на свой магический «камуфляж», считая себя неуязвимым. И вот теперь я застрял между двумя реальностями, будучи не в состоянии даже сменить обличье и находясь во власти некого темного разума, к которому я сам так долго стремился и который – в этом у меня не было ни малейших сомнений – принадлежал кому угодно, только не этой маленькой девочке. – А сама-то ты кто? – спросил я, чтобы выиграть время. – Хейди[81], – сказала девочка. – Ты мои сандалии не видел? У нее за спиной, на дальнем конце пляжа, садилось солнце, и его свет вдруг показался мне зловещим. В сиянии закатных лучей построенный девочкой замок из песка неожиданно начал расти, увеличиваться в размерах и вскоре отчетливо стал напоминать Асгард. Я пригляделся. Ну да: вон чертоги Одина, знакомые крепостные стены с башенками, мостами; вон сторожевые башни и ворота; а там наше с Сигюн жилище, и сады Идунн, и будуар Фрейи… Все это было старательно вылеплено из песка, и даже Радужный мост дугой изгибался над бездонной пропастью… Вдруг начался прилив. Ветер, еще несколько минут назад такой свежий, наполненный ароматами лета, теперь принес запах ила и морских водорослей. В сиянии закатного солнца верхушки волн отсвечивали красным, как пролитая кровь. Я снова попытался сменить обличье, но так и не смог ни во что превратиться. Воля сновидца была явно сильнее моей, и у меня возникли самые неприятные подозрения насчет сна, которые только усиливали и этот кровавый свет, и этот внезапно начавшийся прилив, и эта Небесная Цитадель из песка. Я посмотрел в небо. Оно стало пурпурным. Волны уже лизали внешние стены замка. Мост развалился почти сразу; стены смогли продержаться несколько дольше. – Я всегда больше всего люблю смотреть, как он разрушается, – весело сказала Хейди. – А ты? Так интересно смотреть, когда море все забирает обратно, песчинку за песчинкой, не оставляя ничего. Я молча кивнул. Кем бы она ни была, перевес сил явно на ее стороне. – Конечно, такие строения не могут существовать долго. – Теперь Хейди говорила мечтательно. – Порядок и Хаос тоже имеют свои приливы и отливы. Бесполезно им сопротивляться. – Она посмотрела на меня. – Я и так знаю, кто ты. Ты – Локи Трикстер. Я снова кивнул. – Верно. А ты Хейд, известная также под именем Гулльвейг. Ты – колдунья. Знаток рун. Хитрая, алчная, мстительная. Между прочим, я твой большой поклонник, поскольку все это мои любимые качества. Она озорно улыбнулась. Значит, за обликом маленькой девочки скрывалась личность весьма сложная, опасная, приносящая беду. И все же Хейди была чертовски соблазнительна. Столь соблазнительным может быть лишь истинный демон. – Я тоже немало о тебе слышала, – проговорила она. – Ты умен, безжалостен, помешан на собственном величии, склонен к нарциссизму и совершенно не способен хранить верность кому бы то ни было… Я пожал плечами, думая: ну, все, я у нее в руках. – Всегда мечтал поближе с тобой познакомиться, – произнес я. – Но найти тебя оказалось нелегко. Гулльвейг улыбнулась. – Я просто ждала подходящего момента. Ого! Это уже интересно! – Момента для чего? – спросил я. – Хотела предложить тебе одну сделку. Сделку? Вы, наверное, подумали, что к этому времени я должен был бы вполне научиться читать и то, что написано мелким шрифтом, и то, что написано между строк, но я так долго был прикован к скале в Нижнем мире, что оказался просто не в состоянии ни торговаться, ни даже разобраться в чем-то как следует. Я вспомнил о пророчестве оракула и сказал: – А согласно этой сделке… ты освободишь меня от мучений? Поставишь меня во главе своего флота и прикажешь сделать с Асгардом то, что прилив только что сделал с твоим замком из песка? – Да, все примерно так и будет, – подтвердила Гулльвейг. – Ну, тогда договорились, – решительно сказал я. Книга третья. Сумерки А у ворот Хель волк громко воет. Порвал Сын Локи цепь и на свободу вырвался. Теперь уж близок Рагнарёк, богов погибель, И скоро Хаос праздновать победу будет. Урок первый. Хейди Нет, шутки в сторону. Помните, я еще в первой главе сказал, что никогда и никому доверять нельзя? Вот вам и доказательство. ЛокабреннаИтак, я снова переметнулся на сторону врага. Но был ли у меня выбор? Один бросил меня на произвол судьбы. А обитатели Девяти миров спустили на меня всех собак. И тут мне как раз встретилась великая колдунья Гулльвейг-Хейд, которая предложила нанести ответный удар, а потом и занять свое законное место в Хаосе… Я был бы полным дураком, если б отказался от такой сделки. Да любой на моем месте принял бы предложение Хейди. Она была могущественна и жаждала мести – особенно тем ванам, которые ее предали, вступив в союз с Одином. Формально я тоже считался ее врагом, но полагал, что мое изгнание из Асгарда послужит для нее большим плюсом. И потом, я искренне перед ней преклонялся. Это же была настоящая звезда, легендарная Гулльвейг-Хейд, самая первая властительница рун! Именно ее я тщетно искал во всех мирах с тех пор, как Один обманом заставил меня принять человеческое обличье. Во-первых, мне было нужно, чтобы она избавила меня от моего физического тела, которое в данный момент испытывало невыносимые страдания, находясь в подземной пещере близ реки Сновидений. Так что я сразу согласился со всеми пунктами предложенного ею договора и не стал особенно вчитываться в то, что напечатано мелким шрифтом. И теперь, очнувшись ото сна, в котором мы с ней и заключили эту сделку, я испытывал невероятное облегчение. Я снова был свободен – свободен от проклятой Змеюшки, от дурацкой миски для растирания масла, от островерхих камней, на которых был распят, от тяжких, заколдованных рунами, цепей, – и мне даже захотелось кое о чем расспросить Хейди: например о том, что сталось с Сигюн, или о том, как именно я смогу вновь войти в царство свирепого Хаоса. Оказывается, на этот счет у Хейди никакого конкретного плана не имелось. Впрочем, вы наверняка и сами уже об этом догадались. Итак, меня сначала использовала и предала компания «друзей», а теперь я оказался примерно в том же положении среди моих новых великолепных приятелей-демонов. В свою защиту скажу лишь, что в тот момент я был буквально переполнен новыми, пьянящими ощущениями, которые на время лишили меня способности испытывать подозрения. Я испытывал невероятную благодарность за вновь подаренное мне чувство свободы; я прямо-таки приходил в экстаз, понимая, что запросто могу сам почесать себе глаз или выпить воды, и при этом мне не выстрелят в лицо очередной порцией яда; я был счастлив вернуться к нормальной еде и напиткам (хоть и подозревал, что отныне пироги и печенье навсегда будут исключены из моего меню); и особое, ни с чем не сравнимое удовольствие я испытывал от мытья и купания – и в холодной воде, и в теплой, и с помощью различных моющих средств, – а также от умащивания кожи всевозможными благовонными маслами. Кроме того, рядом была Хейди – потрясающе соблазнительная, обладавшая истинно демонической способностью принимать любое обличье, какое ей (или мне) в данный момент было больше по вкусу. Сейчас, например, она была золотистой с головы до ног, на каждом пальце кольцо, глаза, как у рыси, а в рыжем водопаде волос переливается радуга. Все ее гибкое, стройное тело от кончиков пальцев на руках и до пяток было покрыто татуировкой – золотыми рунами, – и в нем чувствовалась та же извращенная страсть, что и у моей красотки Ангрбоды из Железного леса; к тому же Хейди, как и Энджи, отчего-то тянуло к рыжеволосым мужчинам. Ну, застрелите меня! Я, разумеется, этим воспользовался! Не самый благоразумный шаг, признаюсь, особенно после того, что у меня вышло с Энджи, но я слишком долго пробыл под землей, чтобы отказать себе в удовольствии завязать маленькую безобидную интрижку. Секс с демоном – это, поверьте, невероятное наслаждение! А я ничего такого давно уже не испытывал и теперь черпал удовольствие полной ложкой, сжигая зимние ночи в огне нашей страсти. Порядок и Хаос тем временем готовились к войне. Вместо меня в Нижнем мире остался страдать некий суррогат, эфемерное существо, созданное из рун и волшебства – просто на тот случай, если Скади или еще кто-то из богов забредет туда, чтобы посмотреть, жив ли я. Разумеется, этот «эфемерный Локи» не был жив в реальном смысле этого слова. Это существо вообще живым не было; это была просто моя копия, сотканная из мыслей и образов, произвольно выбранных Хейди за время моего пленения; этой копии она затем придала некую, весьма, правда, относительную, материальность – впрочем, находясь на берегу реки Сновидений, обмануть любого случайного наблюдателя было не так уж трудно. Разумеется, при более внимательном рассмотрении становилось ясно, что это обман, но мы с Хейди понимали, что все это вскоре не будет иметь ни малейшего значения. Приближалась война; и с нею на асов неизбежно обрушится столько забот и хлопот, что Ваш Покорный Слуга совершенно перестанет вызывать у них интерес. Наш план включал в себя три этапа: подготовку; покорение; противостояние. Все очень ясно и мило. Первый (и очень утомительный) этап был, на самом деле, почти завершен; это означало, что теперь, когда я перешел на сторону Гулльвейг, как раз и должно было начаться самое веселье. Да уж, мы действительно повеселились на славу – греческий огонь, сорвавшийся с поводка и ставший еще более губительным и страшным, чем всегда. Мы с Хейди разбили лагерь на опушке Железного леса, откуда можно было незаметно наблюдать за мостом Биврёст, находясь в полной безопасности. Кроме того, в лесу было полно дичи, а река Гуннтра, протекавшая через лес, текла прямиком в Нижний мир, впадая в реку Сновидений, и по ней в Девять миров легко могли попасть любые существа. Именно по ней и должна была прибыть наша армия, созданная колдовством Хейди и возглавляемая мною. Эта армия состояла из самых различных фантастических существ, созданных страхами, снами и слезами Людей. Таким образом, как видите, раса людей стала для нас настоящим источником боевой силы. Боги ни в чем не подозревали людей и воспринимали их всего лишь как своих основных почитателей, забывая о том, что эта раса обладает развитым воображением и практически неистощимой способностью видеть сны, а значит – предаваться самым прихотливым, самым сложным, самым стойким фантазиям. Из всего этого великая колдунья Гулльвейг сумела сотворить такую мощную и эффективную армию, какой еще не знали ни в одном из миров. Собственно, Хейди занималась этим уже давно, все те годы, что я ее искал. Живя наполовину внутри, а наполовину снаружи царства Сна, она прекрасно умела плавать по бурным водам реки Сновидений, знала, как усмирить их силой своего ума, и легко преодолевала опасные пороги, способные запросто погубить кого-то не столь могущественного. Гулльвейг-Хейд лучше всех в Девяти мирах умела управлять снами; именно благодаря этому она и планировала покорить все миры. Разумеется, мне предстояло стать ключевой фигурой ее стратегии. Я прекрасно знал возможности обороны Асгарда. Я долго прожил среди богов, и мне были известны все их слабости, и личные, и военные. Я, например, знал, что если мы кое-кого заставим вступить в бой (например, Мирового змея или волка Фенрира), то даже члены главного совета Асгарда, скорее всего, забыв обо всем, бросятся с этим врагом сражаться, оставив свои позиции, какими бы стратегически важными они ни являлись, и вступив в схватку на той территории и в тот момент, которые выгодны нам. А ведь удачно выбранный момент невероятно важен. И вот тут у нас было явное преимущество: мы сами могли выбрать, когда начать войну, и определить ее дальнейшее развитие. О, Хейди думала над этим планом не одно десятилетие! Я-то считал грандиозными свои планы мести богам, но по сравнению с намерениями Хейди мои задумки были просто мимолетными видениями спящей кошки. Она проработала свой план дотошно, в мельчайших деталях; много лет она проникала в сны великанов Льдов и Гор, манипулируя их вождями, нашептывая им на ушко мысли о ненависти к богам, и теперь они, наконец, были почти готовы нанести удар. Хейди также проникала в сны разнообразных безумцев, убийц, неудачников и совсем пропащих. И теперь все они, невольно завербованные ею, стекались в Железный лес – великаны с дальнего Севера и с гор, представители подземных жителей, всевозможные оборотни, ведьмы и демоны-полукровки; даже бастарды народа Огня покинули свою крошечную империю, которую ухитрились создать за время царствования Порядка. А ничего не подозревающие люди, любимые последователи Одина, собирали войска у подножия гор и на равнинах Внутренних земель, ведомые инстинктом столь же могучим, как тот, что заставляет рой диких пчел размножаться с невероятной скоростью под влиянием своей новой, не в меру прожорливой королевы… Естественно, я потерял голову. Да и кто на моем месте устоял бы? Хейди была моей золотой королевой, и я чувствовал себя ее королем. Разумеется, у королевы пчел нет короля, но у меня в то время с логикой было не очень. Хейди осыпала меня похвалами и щедро одаривала ласками. Она также сделала меня рулевым на огненном корабле, который во главе ее боевого флота должен был совершить нападение на Асгард и другие миры, но не по морю, а благодаря Сну, Смерти и Проклятию. Этот огненный корабль был поистине прекрасен. Изящный, как лезвие острого клинка, и столь же смертоносный, он был способен легко пройти сквозь любую среду – воздух, камень или воду. Его паруса были подобны языкам пламени; его команда, состоявшая из мертвецов, не знала усталости. Эти мертвецы были возвращены к жизни заклятьем руны Наудр и принуждены служить под моим началом. И если мне надоедало забавляться кораблем и его командой, я мог сложить все это, как карманный нож, и, сунув в карман, носить с собой повсюду; или мог пришвартовать корабль на реке Сновидений, и он терпеливо дожидался бы там моего появления. Что же до остального моего демонического флота, то это были не совсем корабли. Это были, скорее, сосуды для хранения и перемещения моей армии – пестрого собрания всевозможных полукровок, демонов-ренегатов, неупокоенных мертвецов и разнообразных эфемерных существ. Все они были призваны Хейди из царства Сна; они принесли мне клятву верности, рабски мне поклонялись и называли меня Генералом. А я развлекался с Хейди, закусывал нежной олениной, пил мед и предвкушал Рагнарёк и конец света. И вот приходит горький час расплаты. Живые мертвецы заполонили землю. И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон, Крылами мощными миры все накрывает. Это был единственный пункт нашего с Хейди договора, вызывавший у меня некоторое беспокойство. Дракон Тьмы – то есть Лорд Сурт – наконец-то обретающий некое физическое обличье, чтобы войти в этот мир и очистить его от Жизни, столь давно и упорно его удерживающей. Вряд ли можно было назвать мысли, которые у меня при этом возникали, счастливыми. Не очень помогали даже заверения Хейди в том, что со временем, когда Сурт узнает о нашей роли в триумфальной победе Хаоса, он снова возьмет нас в царство первородного Огня. Эти заверения имели какой-то смысл, если Хейди была рядом, но как только я оставался в одиночестве, у меня то и дело возникали сомнения в целесообразности всего этого. Я даже не был до конца уверен, действительно ли я хочу навсегда вернуться к своему исходному состоянию и обличью. Я успел узнать слишком много вещей, которым можно радоваться, которыми можно наслаждаться в этом развращенном и развращающем мире чувств, бесконечных конфликтов и сенсаций. И одной из этих вещей, более других доставлявшей мне удовольствие, была возможность постоянно бросать вызов Одину и нарушать установленные им законы и правила – а кому, скажите на милость, я смогу бросить вызов, если Порядок будет навсегда уничтожен? Даже если нарушать станет нечего? Даже если допустить, что меня действительно смогут взять обратно в царство Хаоса и моя столь радикально переменившаяся сущность сможет при этом уцелеть в огненной стихии… Да и хочу ли я этого на самом деле? Да и хотел ли я этого когда-либо раньше? Ладно, черт с ним, с моим будущим. Меня вполне устраивало и мое настоящее; я им наслаждался. Вот это жизнь! – уверял я себя; вино, женщины, роскошный корабль, который полностью в моем распоряжении. И, самое главное, возможность оставить этих богов с носом! Запах войны уже буквально носился в воздухе, точно дыхание весны; и Хаос уже вовсю бушевал в моей душе, приветствуя грядущую бойню. А что, если Сурт уже на пути сюда? Ешь, пей и веселись, думал я, ибо кто знает, что принесет тебе завтрашний день? Ну, если угодно, можете назвать это отречением. Но я в кои-то веки действительно наслаждался жизнью. Впервые я чувствовал себя настоящим богом, и возможно – я не настаиваю, всего лишь возможно, – ощущение собственной божественности ударило мне в голову. Неужели у вас повернется язык обвинять меня после всех тех испытаний, которые выпали на мою долю? Я находился в родной стихии. У меня был огненный корабль, любовница-колдунья и целая армия фанатично преданных демонов-полукровок. Чего еще мог я желать? Что, скажите на милость, могло в нашем плане пойти не так? Урок второй. Энджи Одна женщина – беспокойство. Две женщины – Хаос. ЛокабреннаВ «Предсказании оракула» описание всего случившегося уместилось в нескольких строфах. На самом деле прошло много месяцев, прежде чем Асгард встретился в бою с силами Хаоса. И в течение всего этого периода Один, запершись в своих чертогах, вел бесконечные беседы с головой Мимира, а затем собирал на совет своих соратников, тогда как я и мои новые союзники постепенно готовились к вторжению в Мидгард и его полному порабощению. Первый намек на грядущие беды возник примерно за месяц до финальной схватки. У нас имелась уже тысяча огненных кораблей, пришвартованных у берегов реки Сновидений и ждавших только сигнала к началу сражения. Точно так же ждал нашего сигнала народ Льдов, расположившийся на северной опушке Железного Леса в своих шатрах из оленьих шкур. Народ Гор тоже был готов к бою и стоял лагерем у восточной стороны леса, используя в качестве убежищ лабиринт пещер в близлежащих холмах из песчаника. Между тем люди тоже понемногу готовились к войне, собираясь в небольшие отряды из нескольких сотен воинов, вооруженных мечами, боевыми топорами и щитами, а то и просто вилами и мотыгами, и эти отряды постепенно перемещались на юго-запад. Иногда возникали короткие вооруженные столкновения, но пламя их быстро затухало. Люди все еще чувствовали себя неуверенно. Слухи о неминуемой войне, знамения в зимних небесах, кошмарные сны, внезапные смерти, зловещие полеты мигрирующих птиц – все это были предвестники страшных событий, внушавшие ужас человечеству и всем Срединным мирам. Ходили слухи, что Ангрбода тоже прячется где-то в Железном лесу, а при ней теперь целая стая волков-оборотней, которые охотятся на людей, как на дичь, и порой в больших количествах собираются на опушке леса. Я этими слухами специально не интересовался. Энджи никогда не питала ко мне особо нежных чувств – особенно с тех пор, как боги так ужасно поступили с Фенриром, – и я не спешил знакомить ее с Хейди. Вот почему я прямо-таки задрожал от страха и мрачных предчувствий, когда однажды ночью она без предупреждения явилась к нам в лагерь и потребовала незамедлительного свидания со мной. Я находился у себя в палатке – точнее, в шатре, который был, наверное, не меньше парадного зала Одина; стены шатра были сплошь исписаны магическими рунами и украшены шелковыми занавесями и гобеленами, пол устлан волчьими шкурами. Я как раз откупоривал бутылочку вина, слушая звуки ночи, и тут в шатер вошла Энджи. Вид у нее был воинственный. Следом за ней тащился страшно смущенный и встревоженный стражник-демон, которому следовало охранять меня и избавлять от всяких нежелательных встреч. – Извините, Генерал, – сказал стражник, – но она просто… – Не продолжай. Я прекрасно знаю, как это выглядело, – остановил его я. Когда знаменитая ведьма Железного леса является с визитом, пожелайте удачи тому бедному идиоту, которому вздумается провести ее в приемную и попросить подождать. Я слабым движением руки отпустил стражника и пылко воскликнул: – Энджи! Любовь моя! Ведьма Железного леса всегда предпочитала являться в образе юной и невинной девицы, что совершенно не соответствовало ее истинному характеру упрямицы, склонной к извращениям. Вот и сегодня она выглядела лет на шестнадцать и была с головы до ног упакована в черную кожу; ее большие глаза казались еще больше из-за густо накрашенных век, голову украшали дреды, в которые была вплетена серебряная нить. На мой взгляд, вряд ли многие шестнадцатилетние девицы стали носить на поясе парочку обоюдоострых мечей с изящно изогнутым лезвием, похожим на улыбку младенца, буквально звенящих, до того остро они были заточены – но, с другой стороны, Энджи отнюдь не была типичной шестнадцатилетней девицей. – Неужели ты вспомнила, что сегодня у меня день рождения? – поинтересовался я. Энджи не ответила. Не обращая на мои слова ни малейшего внимания, она с интересом рассматривала мое жилище, отмечая про себя и шелковые занавеси, и вышитые подушки на полу, и душистые свечи, и волчьи шкуры на полу, и угощение на низеньком столике, и вино. Налюбовавшись всем этим, она с легким удивлением приподняла украшенную драгоценным пирсингом бровь и заметила, усевшись на красивую подушку: – Ты небось думаешь, что это тебе за просто так досталось? Наверняка ведь все это, а также грядущая резня вызывают у тебя свинячий восторг, верно? Я улыбнулся. – Верно. И что в этом плохого? Я, можно сказать, целый век страдал от боли, унижения, всевозможных неудобств и подавленных желаний. По-моему, самая пора и мне испытать кое-какие удовольствия, прежде чем наступит конец света. – А потом-то что? – спросила Энджи. – Или ты надеешься, что Хаос примет тебя обратно? После всех твоих предательств? На это возразить было нечего. Я знал, что в царстве Сна существует нечто вроде специальной прихожей, этакий лимб для демонов-ренегатов, но мне совсем не хотелось как можно скорее увидеть это место собственными глазами. – Может, и надеюсь, – сказал я. – А может, и нет. Так или иначе, но умирать я пока не собираюсь. Если честно, то у меня есть серьезные основания надеяться, что нам удастся разрушить Асгард. – Серьезные основания? Ты имеешь в виду предсказание этого оракула? – Энджи презрительно оттопырила губку. – Ну, до сих-то пор его предсказания всегда сбывались, – напомнил я. – Но ведь всего он тебе так и не сказал, не правда ли? – Энджи налила себе вина. – Как, впрочем, и твоя новая подружка, эта крошка, мадам Гулльвейг-Хейд. Ага. Я так и думал! – Ты, кажется, ревнуешь? – игривым тоном спросил я. – Ни в коем разе! – заявила Энджи. – Я поддерживаю с тобой отношения исключительно ради детей. Между прочим, тебе давно стоило бы позаботиться о нашем сыне. Я отпустила его к тебе на выходные, а потом и оглянуться не успела, как мальчик оказался в цепях, глубоко под землей, где и ожидает теперь конца света. И весь буквально провонял медом! – Ах, ты об этом… – Да, об этом! Если бы ты не заварил эту кашу, мы бы с тобой сейчас не разговаривали! И мне не нужно было бы собирать войско, чтобы объединиться с самой ядовитой блондинкой Пандемониума. – Значит, ты заодно с Хейди? – удивился я. Впрочем, я уже понимал, каковы преимущества подобного альянса. Энджи была матерью Хель, а значит, представляла такую силу, с которой приходилось считаться. Но с какой стати самой Энджи сделка с колдуньей Гулльвейг? Ах, да, Фенрир! Ну, тогда все ясно, все встает на свои места. – Выходит, Хейди пообещала тебе освободить Фенрира? В обмен на твою клятву верности? Энджи фыркнула. – У меня не было выбора. Это мой сын. Ведь тебя-то она освободила, не так ли? – Да. – Ну и хорошо. Итак, чего она хочет? – Как обычно: свергнуть богов и захватить власть над мирами. Получить, так сказать, кровавую сатисфакцию. Если честно, я редко встречал женщин, чьи вкусы и амбиции были столь же близки моим собственным. Разумеется, не считая тебя, дорогая. – Да она у нас истинная филантропка! – заметила Энджи. – Ну, это не совсем так, но ко мне Хейди действительно отнеслась очень хорошо. – И не дала тебе ни малейшего повода предполагать, что кое-что от тебя утаила? – Да нет, пожалуй, – признался я. – На самом деле то, что она лишена вероломства и нечестности – это, по-моему, ее единственный недостаток, в остальном я считаю ее поистине идеально упакованной для осуществления поставленной цели. Энджи презрительно фыркнула. – А как же твоя жена? – Моя жена? А что с моей женой? Хороший вопрос, подумал я. Ведь я и впрямь впервые за несколько месяцев вспомнил о Сигюн. Это, разумеется, очень плохо с моей стороны, но я ведь никогда и не претендовал на роль идеального мужа. И потом, когда считаешь себя почти что властелином мира, когда ты сознаешь, что близится конец света, когда ты со всех сторон окружен подобострастными и льстивыми лакеями и абсолютно свободными женщинами, то как-то совершенно забываешь и о фланелевых ночных сорочках, и о пирогах с фруктами. И только сейчас, когда Энджи напомнила мне о существовании Сигюн, до меня дошло, что я ни разу даже не поинтересовался, что сталось с моей любящей супругой после того, как мне удалось сбежать из Нижнего мира. Интересно, почему она не пыталась последовать за мной в Железный лес, обещая яблочный пирог? – Ее прикончили, – мрачно сообщила Энджи. – Что?! – Видимо, твоей подружке не хотелось, чтобы Сигюн рассказала в Асгарде о том, что с тобой случилось. И для пущей надежности она решила побыстрее от нее избавиться. – Энджи внимательно на меня посмотрела. – Эй, что это с тобой? Ты вроде как немного скис? – Со мной полный порядок, – поспешно заявил я. И это действительно было так – просто известие о смерти Сигюн застало меня врасплох. Его оказалось не так-то просто переварить – почти как ее фруктовый пирог. Милая, безвредная Сигюн! Она, несомненно, была не в своем уме после смерти наших сыновей. Вечно носилась с разными пушистыми зверьками, вечно лепетала, как младенец, и то, что ее, такую беззащитную и добрую, Хейди, не задумываясь и ни словечка мне не сказав, приказала умертвить… – Ты действительно чувствуешь себя нормально? – тут же с легкой тревогой спросила Энджи. – У тебя такой вид, что мне даже на минутку показалось, будто ты себя в ее смерти винишь. Я покачал головой, хотя ясности в мыслях у меня в данный момент явно не было. Просто нелепо считать свои ошибки сейчас, когда мы планируем конец света, Рагнарёк, Сумерки богов, убеждал я себя. Ну что, например, случится с обитателями Асгарда, когда он падет? Неужели те немногие, кто, возможно, сумеет остаться в живых, станут обниматься и целоваться, а потом устроят чаепитие с маленькими сэндвичами? Разумеется, богам придется погибнуть. Если мне очень повезет, то меня среди них не окажется, но, так или иначе, предаваться подобным сантиментам заранее никуда не годится. И чувствую ли я себя виновным в смерти Сигюн или не чувствую… – Нельзя же испечь фруктовый пирог, не замесив теста и не разбив яиц, – сказал я. – Нельзя приготовить омлет… – Что-что? – изумленно посмотрела на меня Энджи. Я снова попытался выразить свою мысль, избегая кухонных сравнений. – Неизбежные потери, сопутствующий ущерб – короче, сама выбери любое клише, но я, так или иначе, в ее гибели не виновен. – Ну, разумеется! – воскликнула Энджи с легким презрением. – Тогда зачем ты мне об этом сообщила? Она одарила меня улыбкой маленькой проказницы. – Ты, возможно, считаешь, что страшно необходим Гулльвейг, – съязвила она, – но учти: как только ты перестанешь быть ей полезен, то сразу попадешь в ту же груду отработанного материала, что и все прочие. Можешь не верить, мне это безразлично, но прислушайся хотя бы к одному моему совету: постарайся лишний раз не поворачиваться к ней спиной. Когда Энджи ушла, я еще долго размышлял над тем, что она мне сказала. Возможно, она права. Возможно, я проявил недостаточную осторожность в отношениях с Хейди. Возможно, я забыл обо всем, предаваясь плотским наслаждениям и повинуясь одному лишь страстному желанию отомстить. В конце концов, я ведь почти ничего об этой Хейди не знаю. Не знаю даже, насколько хорошо она знакома с оракулом и его пророчеством. Не знаю, какую сделку она заключила с Хаосом – если она действительно ее заключила. Я принялся вновь перебирать в памяти слова пророчества. Но это не особенно помогло. Хейди не была упомянута по имени, хотя я помнил эти строки: В лесу Железном пробудилась ведьма. Волк Фенрир на охоту вышел… Сперва, из-за упоминания о Фенни, я решил, что «пробудившаяся ведьма» – это Энджи. Но теперь мне уже казалось, что на эту роль, пожалуй, лучше подходит Хейди. Но в таком случае чего она ждет? Ответа на этот вопрос у меня, разумеется, не было. Лишь слова пророчества крутились у меня в голове, да невнятную тревогу вызывали подозрения Энджи, которые представлялись мне необоснованными. Впрочем, я вряд ли смог бы сказать наверняка, чем ее подозрения вызваны: ревностью, зловредностью или неким важным знанием? И я продолжал вести прежнюю жизнь, уверяя себя, что всегда смогу выйти из игры, если вдруг запахнет жареным. Но когда, наконец, мне стало окончательно ясно, до какой степени безжалостно – причем уже не в первый раз! – мной манипулировали, у меня не оставалось иного выхода, кроме как броситься по горящему мосту навстречу неведомому будущему… Урок третий. Тьма Это безумный мир, где боги пожирают богов. ЛокабреннаВ разгар войны конечная цель никому не видна достаточно ясно. Четкую перспективу нам дарит лишь История. Возможно, именно поэтому мне потребовалось так много времени, чтобы до конца разобраться и в предательстве головы Мимира, и в предательстве Гулльвейг, которая так ловко меня подставила. А также, разумеется, понять, какую роль во всем этом играет Сурт. Маятник Хаоса, качнувшись в обратном направлении, стер Асгард с лица земли, как топор умелого палача одним ударом отрубает голову преступнику, как острая коса под корень срезает пшеницу в поле. О, это было поистине эпическое сражение. Буря чувств. Реки крови. Оглушительный звон клинков. Оперные сцены героизма, мужества и самопожертвования. Я снова вспомнил слова оракула: Скажу, как должен. Три реки, сливаясь, Богов грозятся затопить. С востока Река Ножей; а с севера и с юга Двойняшки-реки: Пламени и Льда. И он действительно был недалек от правды. Мы с Хейди разместили народы Льдов и Гор в стратегически важных местах – у северной и восточной границы долины Идавёлль; но в основном это было сделано, чтобы отвлечь внимание асов. Главная же подготовка к решающей битве велась в царстве Сна и в южной части Железного леса, но все было скрыто от глаз наблюдателей особыми магическими щитами, созданными Хейди. Между тем армия людей все увеличивалась. Воины прибывали даже из Утгарда, на больших кораблях; и по проезжим дорогам с севера приехало немало всадников, готовых к сражению. Людей становилось все больше, но они были пока не слишком организованны. Их лагеря на опушке Железного Леса были похожи на муравейники; воины жгли костры, готовили себе на них пищу и с беспокойством поглядывали в небо. Против людей мы до сих пор не предприняли ни единого шага. Нам хотелось поймать и поджарить рыбку покрупней. Гулльвейг для этого разработала весьма хитроумный план и постаралась все тщательно подготовить, чтобы в нужный момент действовать точно по этому плану. Она давно уже сумела разместить своих приспешников на неприметных, но достаточно важных постах по всему Мидгарду, и они были готовы начать действовать по первому же ее приказу. Собственно, ее планы давно уже начали воплощаться в жизнь – начиная с тех пор, как она освободила меня, успешно «рекрутировала» Энджи и освободила моего сына Фенрира, который отпраздновал свое совершеннолетие тем, что отыскал прежних друзей – волков-демонов Сколь и Хайти – и подговорил их свергнуть с небес колесницы Солнца и Луны, чтобы все миры погрузились во мрак… Эта внезапно наступившая кромешная тьма и стала первым ударом. Тьма, как известно, всегда в дружбе с теми, кто находится вне закона; она же умело порождает всевозможные страхи и ночные кошмары. Затем с ужасающим ревом из морских глубин вынырнул Мировой змей; равнины заполонили волки-оборотни; и по приказу Хейди из мира Мрака, из царства Хаоса стали подниматься орды тамошних обитателей, которые быстро растеклись по всему Мидгарду. Некоторые из этих существ нападали на людей, когда те странствовали по реке Сновидений, и насылали на них безумие и жажду насилия. И дальше все пошло именно так, как это обычно и бывает в момент общественного кризиса. Распадались огромные сообщества; члены одной семьи становились врагами друг другу; всевозможные оппортунисты пользовались возможностью обогатиться за счет ближайших соседей. Люди всегда почему-то винят Хаос, если у них что-то идет не так, но на самом-то деле чаще всего силам Хаоса вовсе и не требуется ни во что вмешиваться. Люди сами прекрасно справляются, когда дело доходит до кровавой резни, и они, объятые взаимной ненавистью, начинают убивать друг друга. Скажите уж честно: люди, совершая ужасные преступления – убивая, насилуя, принося в жертву невинных младенцев, – всегда обвиняли в собственных грехах небеса, лишенные солнца, тогда как тьма царила уже не столько в небе, сколько в сердце каждого из них. Да, люди обвиняли во всем небеса и своих драгоценных богов. Больше всего меня веселило как раз последнее. Те самые люди, которые бездумно поклонялись Одину и другим асам, которые буквально раболепствовали перед ними, при первых же признаках конца света пошли против своих богов. Охваченные безумной яростью, они начали разрушать храмы Одина, сбрасывать на землю памятные камни с его изображениями, срубать священные деревья, проклинать его имя и все его деяния; они отвернулись от своего главного божества, приветствуя тех безумцев, которые сулили им вечное благоденствие и покой. Ну что ж, пусть конечный результат оказался не слишком выгоден для Вашего Покорного Слуги, но в этом безумном мире, где одни боги пожирают других богов, всегда приходится как-то жить в ногу со временем. И в особенно мрачные эпохи, когда на смену свету приходит тьма, все народы начинают снова стремиться к огню. Огонь, что называется, никогда не выходит из моды. Во время войн, когда вокруг царит страх, именно огонь объединяет нас, собирает вокруг себя, источая тепло и тая опасность. Собственно, было вполне предсказуемо, что многие люди, отвернувшись от богов Асгарда, начнут поклоняться мне. Люди жгли свои книги, желая согреться у костра и отгородиться им от ночной темноты. А у меня появилось еще одно новое имя: Локи, Свет Приносящий. И – наконец-то! – ко мне стали относиться с должным уважением. Тем временем Один, сидя в Асгарде, сверху наблюдал за крахом своего любимого Мидгарда. Вороны – его верные стражи – всегда были поблизости, всегда настороже. Именно они приносили Одину вести обо всем на свете. И, хотя в небе больше не было ни Солнца, ни Луны, меня он видел прекрасно, и я, зная об этом, с удовольствием, тая улыбку, выказывал ему свое презрение. А однажды ночью… Нет, разумеется, это вполне мог быть и день, ведь теперь между ночью и днем не было практически никакой разницы. В общем, однажды гонцы Одина прибыли в мой шатер, причем в человечьем, а не в вороновом обличье. Итак, Дух Одина и Разум Одина наконец-то пожелали заключить со мной сделку[82]. За все эти годы я видел их в человечьем обличье считанное число раз. Посланники Одина всегда предпочитали оставаться воронами, и даже теперь они внешне больше походили на воронов, а не на людей: оба темноволосые, с круглыми золотистыми глазами и дурацкой привычкой каркать в состоянии крайнего возбуждения. Хугин явился в обличье мужчины; Мунин – женщины; только это, да еще белая прядка у Мунин в волосах и отличало их друг от друга; в остальном они выглядели, как самые настоящие близнецы. Оба явно любили украшения; на изящных запястьях позванивали многочисленные браслеты; длинные смуглые пальцы были унизаны перстнями в виде птичьих черепов. Хугин был более разговорчив; Мунин больше помалкивала; более бдительная, она постоянно была настороже. Оба заметно нервничали, и не без причины: теперь Железный лес стал для них неподходящим местом – особенно после того, как Фенрир обрел свободу, да и моя армия, состоявшая из представителей народа Огня и демонов-полукровок, находилась неподалеку. Но я догадывался, что они явились на переговоры, и хотя у меня не было ни малейшего намерения спускать Старику то, что он со мной сделал, я все же хотел воспользоваться этой возможностью и получить о нем кое-какие нужные мне сведения. Так что я, дружелюбно улыбаясь, пригласил переговорщиков в свой шатер. Они вошли и уселись на подушки возле низенького столика, на котором стояло блюдо с засахаренными фруктами. Увидев угощение, Мунин отчетливо каркнула, взяла грушу и стала быстро откусывать от нее маленькие кусочки, будто клюя. – Итак, с чем вы ко мне пожаловали? – спросил я. – Неужели Старик вдруг почувствовал себя одиноким? Или он снова передумал и решил не бросать в общую кучу и своего кровного брата? Если это так, то почему же он сам ко мне не зашел? – Мы говорим от имени Штар-р-рика, – хрипло сообщил Хугин. Он по-прежнему был не в ладах с шипящими. – Наши шлова – его шлова. Мунин снова нервно каркнула, подтверждая высказывание брата, и принялась за апельсин. – Он хочет, штоб ты знал, што еще не поздно. Еще можно переменить пр-ро-рочештво! – Переменить пророчество? А почему он думает, что я этого хочу? – спросил я. – Потому что мы хотим, штобы ты уцелел, – пояснил Хугин. – А для этого нужно пойти пр-ротив ор-ракула. Я не выдержал и рассмеялся. – Итак, по сути дела вы пытаетесь сообщить мне о желании Одина снова видеть меня в Асгарде? – Да. Но на опр-ределенных уш… ушш… ушловиях. – Вот как? – Мне стало совсем смешно. – Он еще и условия ставит? Неужели его здоровый глаз стал так плохо видеть? По свету текут реки стальных клинков, льда и огня, а это отнюдь не три жалкие нитки блестящей мишуры. И если он думает, что я по первому же его слову к нему приползу… – Он думает, что оракул все это намеренно подстроил. – Хугин вдруг заговорил вполне нормальным голосом. – Он думает, что Гулльвейг заключила с ним сделку, еще когда Мимир был в лагере ванов[83], и пообещала, что отомстит за него асам. – Ну до чего творчески Один подошел к этому вопросу! – насмешливо восхитился я. – Но откуда, скажите на милость, Гулльвейг тогда было знать, что Мимиру захочется мстить Одину? Ведь сначала у него все было тип-топ. Он торчал в лагере ванов, и ему даже в голову не приходило, что любящий племянник Один собирается принести его в жертву собственным амбициям. – Гулльвейг все знала, она же провидица, – сказал Хугин. – Она и сама могла составить любое прор-рочество. Ого. Это уже совсем близко к тому, на что мне намекала Энджи. Я пожал плечами. – В общем, никогда не доверяйте оракулу. Но, боюсь, мне вы так ничего и не доказали. – Штарик прош-ш-шил передать тебе, – от волнения Хугн опять стал шепелявить, – што Гулльвейг тебя использует, желая добраться до него. А когда объявится Сурт, она сдаст тебя ему и купит себе тепленькое местечко в царстве Хаоса. Я усмехнулся. – И всего-то? Наш Старичок, должно быть, совсем впал в отчаяние. Я бы на его месте сосредоточился на мысли о том, где и в какой одежде он хочет быть похоронен. То есть, конечно, если там будет что хоронить, когда все кончится. Хугин сокрушенно покачал темной головой и проговорил: – Ты совер-р-ршаешь ошибку, – заметил он. – Сурт никогда тебя назад не пр-римет. А вот Один пр-римет, если ты сейчас немного ему поможешь. Еще не слишком поздно. И снова я усмехнулся. – Я все понял: это просто маленькая хитрость, с помощью которой он хотел заставить меня смеяться до колик, а может, и до смерти. Отличная попытка, Один! Но ты, по крайней мере, хоть паранойей не страдаешь пока что. Ведь на самом деле все и впрямь хотят до тебя добраться. И когда ты упадешь с моста и будешь долго-долго лететь вниз, то последний звук, который ты услышишь, будет мой звонкий смех. Вот тогда я действительно буду хохотать до колик. Кра, мрачно сказала Мунин, принимаясь за ананас. – Она что, по-человечески совсем не говорит? – спросил я. – Мало и редко, – пояснил Хугин, – но к тому, что она говорит, стоит прислушаться. А сейчас она сказала, что единственный способ предотвратить конец света – это сразиться с Хаосом посредством самого Хаоса, что означает применить свободную волю против детерминизма. Если мы поверим оракулу, то свободная воля окажется всего лишь иллюзией, и все наши действия были давным-давно предопределены и записаны рунами еще в начале времен. Но если мы возьмем инициативу в свои руки, то сможем переписать свою судьбу собственными рунами, сможем изменить существующую реальность… – И все это она сказала одним-единственным «кра»? – с недоверием спросил я, прерывая его пламенную и складную речь. – Более или менее. – Ну что ж, спасибо за предложение, – сказал я, – но мне моя нынешняя жизнь очень нравится, так что я пока буду ей наслаждаться. А Старику скажите, что мы с ним непременно увидимся, когда наступит Рагнарёк. И еще передайте ему: пусть остерегается волков-оборотней[84]. Когда вороны улетели, я открыл бутылку вина и напился. Черт с ним, со Стариком. Черт с ними со всеми. Потому что он все-таки меня достал! Ведь, несмотря на все то, через что он заставил меня пройти, он не был мне совсем уж безразличен. Когда Энджи пыталась предупредить меня, я одним махом отмел все ее подозрения. Но теперь я о них вспомнил, и вдруг оказалось, что они были вполне осмысленны. Например, то, что Гулльвейг заодно с оракулом, а возможно, даже и с Хаосом; или то, что она с самого начала использовала голову Мимира, чтобы манипулировать Одином; или то, что она вытащила меня из-под земли, дабы я помог ей ускорить конец богов; или – и это самое главное – то, что она выдаст меня Сурту, сдаст со всеми потрохами, как только я перестану быть ей полезен. Это была целая череда предательств, которую начала и завершает колдунья Гулльвейг-Хейд. Та самая Гулльвейг, которая явилась в Асгард, желая продемонстрировать свои демонические знания и умения, а затем спровоцировала зависть Одина и смерть Мимира и отправила голову Мимира обратно в Асгард, поскольку в этой голове содержались все необходимые Одину знания – те знания, с помощью которых он сам посеет семена собственного падения. Неужели все это было ею спланировано? Неужели она всегда действовала в интересах Хаоса? Неужели наши с ней начинания тоже были всего лишь частью неких, куда более значительных планов, согласно которым с самого начала все козыри были на руках у Хаоса? Это было поистине убийственное ощущение… ощущение, что тебя поимели… ощущение того, что ты безнадежно опоздал, но пути назад нет, и все элементы головоломки встали на свои места именно в тот момент, когда ты наконец понял, что ошибся и проиграл… Для этого непременно должно найтись подходящее слово, думал я. А если не найдется, то мне придется его изобрести. Есть такое английское слово gullible. Оно означает «доверчивый, легковерный». Мне кажется, это то самое слово. Оно даже звучит немного похоже на имя Гулльвейг. И кто она такая, в конце концов, эта Гулльвейг? Никто из ванов не смог вспомнить, когда она впервые появилась на сцене. Да была ли она на самом деле одной из них? Или же она совсем иное существо, более древнее, прибывшее к нам из иных миров? Еще скажу я о колдунье Гулльвейг, Сожженной трижды, трижды возрожденной, Провидице, возлюбленной Пожара[85] И мстительной хозяйке рун, сгорающей от страсти. Вот что было сказано о ней в пророчестве Мимира. Раньше я не придавал этим словам особого значения, поскольку был вынужден сосредоточиться на событиях будущего, а не прошлого. Но, оказывается, буквально в одной строфе о Гулльвейг было сказано все: возлюбленная Пожара, страстная, мстительная хозяйка рун. Но против кого была направлена ее месть? Против Одина? Против асов? Или, может, то была месть за будущее преступление? За то преступление, которое будет совершено из-за ее вмешательства? При одной мысли об этом у меня начинало противно щемить сердце. Неужели она все это затеяла, желая выманить меня из Хаоса, а затем с помощью моего предательства свергнуть богов и занять мое место у трона Лорда Сурта, приняв обличье Пламенного Честолюбия, которое порой способно превзойти даже греческий огонь в своей разрушительной силе и злобе? О, боги, неужели это возможно? Или… А ведь, пожалуй, вполне возможно. Мало того, это прекрасно задумано. И все же я не смог заставить себя вернуться к Одину. Можете назвать это гордостью – гордость всегда грозила довести меня до погибели, – но даже если это означает, что я буду играть по правилам оракула и позволю Хейди до конца меня использовать, пусть даже убить во время сражения или сотворить со мной еще что-нибудь похуже, то, значит, так тому и быть. Я готов. Любой исход в данный момент для меня предпочтительней, чем признание того, что Один, возможно, оказался прав. В итоге я напился в стельку, а утром проснулся в состоянии жесточайшего похмелья и обнаружил, что Хейди наконец-то отдала приказ вывести войска из Железного леса на поле Идавёлль. Урок четвертый. Идавёлль Когда не хватает слов, выберите подходящее клише. ЛокабреннаМы ждали девять дней, разбив лагерь прямо в поле. Стояли жуткие холода; в небе больше не было солнца, и это принесло свирепую, жестокую зиму. Мороз сковал землю; дули черные ветры; клубы пепла, дыма и пыли смешивались со снежными вихрями. Высоко над нами сияла цитадель Асгарда, окруженная заревом северного сияния и магическим светом рунической защиты; Радужный мост, Биврёст, изящной дугой соединял Асгард с Мидгардом. Глядя на такую красоту, я почти жалел, что все это нам придется разрушить. Асгард был последней, поистине прекрасной, вещью, которая еще осталась в умирающем сумрачном мире. Увы, сожалеть было поздно. Война была начата; жребий брошен; Рубикон (или, по-нашему, Гуннтра) перейден – короче, сами выберите подходящее клише. Мы приступали к выполнению последней части плана Гулльвейг – к финальному, завершающему, великому противостоянию народов. Войско народа Льдов стояло на северном краю равнины, а войско народа Гор – на восточном. Западную оконечность поля Идавёлль все еще занимали люди – точнее, то, что еще осталось от их армии после завершения второй части плана Хейди, – оборванные, голодные, до смерти перепуганные, но упрямо защищавшие своих богов. С юга, из Железного леса, двигались отряды нашей великой армии. Десять тысяч сильных, отлично обученных бойцов растеклись по равнине, выказывая полнейшее презрение Асгарду. Среди них были демоны и тролли, волки-оборотни и ведьмы, гоблины и всевозможные эфемерные существа, люди-монстры и живые мертвецы. Я же на своем огненном корабле возглавлял флот Гулльвейг, и каждое мое судно с командой из мертвецов могло не только плавать по рекам и морям, но и странствовать между мирами. Да, в эти мгновения я упивался своей славой; я стал поистине легендарной личностью. И даже сознавая, что Гулльвейг вскоре меня предаст, что все Девять миров рухнут в бездну, что в будущем я могу надеяться лишь на вечное забвение, я был готов выйти на битву с высоко поднятой головой. Сама Гулльвейг пока оставалась в Железном лесу, присматривая за выходом дополнительных отрядов нашего войска из царства Сна и иных, более далеких, царств. Я же дрожал от холода на поле Идавёлль в окружении концентрических светящихся кругов – факелов, жаровен и костров. Вскоре ко мне присоединился Фенрир в волчьем обличье; от него по-прежнему трудно было добиться более одного-двух слов сразу, но он прямо-таки горел возбуждением, предвкушая битву. Его друзья, волки Сколь и Хайти, были с ним неразлучны; втроем они бегали по лагерю, щелкая зубами на каждую тень и пожирая все, что попадалось им на глаза; вид у всех троих был совершенно безумный. Не могу сказать, что мне эта компания так уж нравилась. Я и без них места себе не находил от беспокойства. Мы слишком долго ждали, и мне хотелось драться. Мне осточертело это бездействие, бесконечные обсуждения условий и стратегии. Мне хотелось ясности рукопашной схватки, безоглядности смертоубийства. Мне хотелось реальных действий. Разве это так уж плохо? Подняв голову, я увидел на крепостных стенах Асгарда силуэты воронов Одина. После их последнего визита мне они больше не пытались со мной связаться. И мне, как ни странно, это было немного обидно, как если бы Один во второй раз меня бросил. Я все время спрашивал себя: неужели он действительно хотел, чтобы я вернулся в Асгард? Но если это так, то почему не спросил у меня об этом сам? Зачем прислал ко мне этих глупых птиц? И почему, когда им не удалось меня убедить, он так быстро отказался от своего намерения? Черт с ним, думал я, откупоривая очередную бутылку вина из наших уже истощившихся запасов. Впрочем, какой смысл приберегать вино на потом? Ведь конец света должен был наступить не более чем через девять дней[86]. Почему бы, в таком случае, не завершить свое существование маленькой пирушкой? Но уже часов через десять после начала этой «пирушки», страдая от чудовищного похмелья и страшно себя жалея, я начал сокрушаться, что принял такое решение. Я, может, и был в данный момент Правителем Всех Миров, но то и дело возникавшая отрыжка и сильнейшая головная боль отнюдь не относились к списку приятных ощущений, под которым я когда-то подписывался, принимая человеческий облик. И я вдруг страшно затосковал по своей прежней, чистой, стихийной, форме, и мне захотелось к ней вернуться; а еще мне очень захотелось – безымянным, безвинным – вернуться в Хаос. Хотя теперь на это, пожалуй, надежды не оставалось. Я был отмечен. Единственное, на что я мог надеяться, – это убить столько своих врагов, сколько смогу (и непременно, если повезет, голову Мимира!), прежде чем обратиться в языки пламени. Что же касается Хейди, то я пообещал себе: если мне удастся как-то помешать ей сдать меня Лорду Сурту, то я, пожалуй, умру почти счастливым. У меня, конечно, имелись кое-какие наброски плана действий – ничего особенного, но лучшего я в данный момент придумать был не в состоянии, – и если бы мой план сработал, то может быть, всего лишь может быть… Однако я забегаю вперед. Все это произошло только через девять дней. Я вышел из шатра, оставив позади круг костров, и в полном одиночестве побрел на край поля; ледяной ветер безжалостно хлестал насквозь промерзшую землю; снег был колким, как стальные иголки. Даже в своих одеждах из теплого пушистого меха я быстро замерз. Ног я почти не чувствовал, пальцы на руках посинели и скрючились, став похожими на когти воронов, воздух обжигал легкие и царапал горло – казалось, я глотаю острые осколки. По всей равнине раскинулась моя армия – орды эфемерных существ, легионы живых мертвецов, подчинявшиеся моим приказам змеи, верные мне тролли и оборотни; на реке виднелись силуэты моих кораблей, способных изрыгать черный огонь. А в вышине надо мной сиял Асгард. Приговоренный к гибели, но исполненный презрения. И его яркая аура освещала все небо. Я вдруг подумал: а что, если Старик, сидя на своем троне, тоже смотрит на меня? И я еще долго стоял, задрав голову, среди этого пустынного поля, и мечтал увидеть звезды, но их свет полностью затмевали сигнальные огни на стенах Асгарда и яркие костры, горевшие на равнине Идавёлль. Одна звезда, правда, сияла достаточно ярко. Моя звезда – Сириус. Она все еще была хорошо различима на темном небе. Но через какое-то время я увидел, как над равниной поднялся столб дыма и поглотил ее. Темнота манила меня. Я чувствовал, что вынужден ей подчиниться. Назовите это судьбой, если хотите, или предопределенностью, но мой путь был начертан каменными рунами, хотя я прекрасно знал, что этот путь ведет во тьму. И Один тоже знал это, знал еще до того, как послал ко мне своих птиц; он знал, что я продержусь не дольше, чем сумеет продержаться он сам[87]. Скоро асам придет конец. Конец придет и Асгарду, и ванам, и мне… Что ж. Во всяком случае, моей вины в этом нет. Я оказался такой же жертвой, как и все остальные. Если бы боги больше мне доверяли, если бы Один хоть немного поступился своей гордостью, если бы я не стал слушать пророчество оракула, будь оно трижды проклято… Я знал, что Один следит за мной из своего орлиного гнезда над мостом Биврёст, и нарочно сделал неприличный жест, чтобы его позлить. Да будь он проклят! Да будут прокляты все асы! Ведь я же мог все это остановить, и старый ублюдок прекрасно об этом знал! И все же непомерная гордость не позволила ему попросить у меня помощи; вместо этого он подослал ко мне своих дурацких птиц, чтобы они ознакомили меня с его условиями и с его ультиматумом, хотя я был ему прямо-таки до смерти нужен. Ладно, пусть будет так. Пусть Один падет. Пусть он падет, старый упрямый осел! Его гибель не заставит меня проронить ни одной слезинки. Пусть он падет, и пусть его последние, отчаянные предсмертные мгновения будут исполнены печали, запоздалых сожалений и осознания того, что главная причина его падения – это его собственная невероятная гордыня. Ведь он сам подтолкнул меня к подобному выбору, уверял я себя. Разве это не так? Разве это не так? Урок пятый. Сведение счетов (часть I) Это проявление доброй воли. ЛокабреннаИтак, на девятый день мы пошли в атаку. Девять – очень хорошее число: Девять Миров, девять дней и девять ночей до конца света… В этом числе есть некая странная поэзия. Девять дней и девять ночей. И на девятый день все умерли. Все, кто для нас важен, я хочу сказать. И, разумеется, солнце в тот день не взошло. Но мы, тем не менее, следуя традиции, начали наступление на заре. Ну, более-менее на заре. Народы Льдов и Гор двумя заостренными клиньями ударили по Асгарду с севера и востока, а остальные наши части двинулись на запад, чтобы стереть с лица земли людей. Затем из Железного леса к мосту Биврёст двинулось войско Хейди, и я, приняв обличье греческого огня, повел свой пылающий корабль и весь свой флот через равнину[88], чтобы очистить эту землю красной полосой огня. Наконец-то я точно знал, что мне делать! Наконец-то я оказался в своей родной стихии! Разрывая тьму победоносными вспышками золотисто-красного огня, пожирающего все на своем пути – и лес, и поле, и живую плоть, – с безумным и радостным звоном стали о сталь, я продвигался вперед. И уже через час заснеженное поле Идавёлль превратилось в пылающую жаровню, а сияющий в вышине мост Биврёст зашевелился, как живой, от мечущихся по нему крошечных фигурок. Страшно выли волки; над головой летали ведьмы; из царства Сна валом валили жутковатые существа, способные мгновенно принимать любую форму в зависимости от страхов, которые испытывают их противники. Войско асов существенно уступало им численностью – нападающих было в десять тысяч раз больше. В нашей армии были и великаны, сотканные из «мороза и инея», и обитатели гор, и подземные жители. И я в обличье греческого огня вел их всех к мосту. А наши главные герои уже взобрались на мост и, воем выражая врагу свое презрение, рвались в бой – волк Фенрир, змей Ёрмунганд, лениво перетекающий по мосту в своих доспехах из слизи, и целый сонм злобных эфемерных тварей, извлеченных Хейди со дна реки Сновидений. Воздух был черен от дыма и пепла; земля в поле Идавёлль стала скользкой от крови. Разумеется, в обличье греческого огня я не мог чувствовать ни шума крови в жилах, ни соленого вкуса пота, ни страшных запахов смертоубийства; не мог видеть, как миллионы эфемерных существ, точно рой бабочек, устремились к мосту Биврёст. Я толком не чувствовал страха, засевшего где-то глубоко в моей глотке, как у дикого зверя, пытающегося выбраться из огненного кольца; я не слышал воя сражавшихся, звучавшего, как жуткий хор десяти тысяч бешеных ветров… Зато я испытывал истинную, безумную радость – ни с чем не сравнимую радость битвы, приносившую очищение. Слишком давно я не ощущал столь острого наслаждения собственной разрушительной силой, ничем не сдерживаемой и совершенно необузданной; мне не мешали сейчас ни совесть, ни страх, ни чувство вины – ни одно из тех человеческих чувств, которыми некогда развратил меня Один. В кои-то веки я был свободен, и мне хотелось непременно насладиться этим по полной программе. Я направил свой огненный корабль прямо на мост. От корабля на залитую водой равнину падали кровавые отблески, и он легко, как лезвие бритвы, проходил сквозь миры, сквозь царства Смерти и Сна. Следом за ним в эту пробоину устремлялся Хаос, его передовые части заполняли зловонное, точно рвущееся на куски пространство над полем Идавёлль. Теперь нас отделял от Асгарда только мост Биврёст, окутанный светом северного сияния и сам сияющий, как вечность. И вдруг в центральной точке его неширокой дуги возникла темная фигура. Это был Один во всей своей красе – в руках не дающее промаха копье Гунгнир, над головой пылающая аура. Рядом с ним стоял верный конь Слейпнир в своем истинном, гигантском, воплощении, и над его головой тоже сиял пламенный нимб; в мерцающем свете костров казалось, что восемь ног Слейпнира извиваются в небе, как паутина. Должен признать: в эти мгновения Старик был поистине великолепен в своем благородном и несколько меланхоличном спокойствии, и это почти тронуло мое сердце – точнее, я почти почувствовал, что у меня есть сердце. И решил временно отказаться от своего огненного обличья, чтобы как можно полней насладиться той сценой, которая готова была развернуться предо мной. Шум сражения стих. Глаза всех были прикованы к Радужному мосту. И вот врагу навстречу выходит Один. В борьбу с гигантским волком он вступает. Сражается и падает. Нужны ль еще слова? Да уж, смысл этих слов оракула был столь же прозрачен и ясен, как источник Мимира, и все же я им не верил. У Одина должно было хватить времени, чтобы внимательно изучить пророчество, а также все то, что напечатано мелким шрифтом или написано между строк; он должен был успеть сплести из жидкой ткани пророчества некую спасительную сеть. Уж я-то хорошо его знал. Просто так он не сдастся; и пусть Фенрир был невероятно могуч, какая-то часть моей души все же надеялась – а может, боялась? – что хитрость и на этот раз поможет Одину одержать победу. У меня за спиной царило жуткое затишье – орды Хаоса примолкли и ждали. Я же, снова приняв человеческое обличье, совершенно обнаженный, стоял на носу своего пылающего судна и смотрел на Одина. Теперь я уже отчетливо ощущал и жар огня за спиной, и леденящий ночной воздух, и удушающий запах дыма. Меня обуревали самые разнообразные чувства – близкой победы, восхищения… И, может быть, надежды? Один внимательно посмотрел с моста прямо на меня; его единственный зрячий глаз пылал голубым огнем. Затем он поднял боевое копье и метнул его в мой огненный корабль. Неужели он хотел сразить меня? Кто знает? Если да, то он промахнулся. Я успел увидеть, как копье летит прямо в меня, выругался и снова мгновенно сменил обличье, так что копье Одина, резное древко которого украшали могущественные руны, насквозь прошило мой огненный корабль и ударилось в промерзшую землю с громким звоном разлетевшегося вдребезги волшебства. Один сделал еще шаг вперед, медленно вынул волшебный меч и спросил: – Ну что, Фенрир, ты готов? По рядам его врагов пробежало волнение, и вперед вышел волк Фенрир. Фенрир Пожиратель. Тридцать футов от кончика носа до кончика хвоста; клыки длиной с человеческую руку. Фенрир бесстрашный и беспощадный, как сам Голод. Несколько мгновений Старик и Волк молча смотрели друг на друга. Я снова вернул себе человеческий облик, чтобы видеть этот финальный поединок, и у меня сразу же по всему телу побежали мурашки, а волосы встали дыбом. Я чувствовал, как притихли у меня за спиной передовые отряды Хаоса, как внимательно следит за происходящим даже моя команда из живых мертвецов. Всем было ясно: это поистине эпическое сражение. И тут… Фигуры соперников были похожи на два скрещенных меча; их гигантские тени метались на фоне небес, ставших почти светлыми от сполохов северного сияния. А внизу, на равнине, вдруг взвыли в унисон Фенриру другие волки – от этих звуков просто кровь стыла в жилах, – а над сражающимися бил в воздухе копытами восьми ног могучий Слейпнир и словно ткал паутину из волшебного рунного света. Бились они крепко. Со стен Асгарда за схваткой наблюдали мои бывшие приятели-асы; цвета их аур – синие, красные, золотистые – так и сияли. Тор, Фрейр, Тюр, Ньёрд, Хёнир, Эгир, Хеймдалль – все они молча смотрели, как Всеотец сражается с волком-оборотнем Фенриром, и в каждом новом ударе Одина чувствовалось все возраставшее отчаяние бойца, который знает, что ему на роду написано проиграть эту битву. Этот поединок никак нельзя было назвать изящным. Старик использовал все свое магическое могущество, все знания рун, все свое упрямство и волю к победе. Но Фенрир тоже был достаточно хитер и силен, да к тому же ему явно помогала его мать и покровительница Ангрбода. Оба были изранены, в крови с головы до ног, оба сильно устали; их горячее дыхание, вырываясь из груди, расцветало на фоне ночного неба огромными белыми перьями. Они по-прежнему бились на мосту, а под ними равнина Идавёлль сверкала огнями горящих факелов, вспышками произнесенных заклинаний и обломками чересчур поспешно начертанных в воздухе рун. Силы Одина явно были на исходе; ему все труднее было противостоять безжалостному коварству и мощи своего противника. Истекая кровью, весь израненный, он упал на колено, и Фенрир тут же бросился на него и одним движением разорвал ему горло. Но едва Фенрир успел разомкнуть челюсти и, подняв к ночному небу морду, издать победоносный клич, как на Радужном мосту появилась еще одна фигура. Это был Тор со своим молотом Мьёлльниром. Его яростная поступь была такова, что мост Биврёст задрожал, а со стен Асгарда посыпались камни. Охваченный бешеным гневом, Тор вихрем налетел на Фенрира, они сцепились клубком и, в пылу схватки перелетев через парапет, упали вниз, прямо на скопище врагов, которые тут же бросились врассыпную, точно вороны от горящей шутихи. Сверху на них дождем посыпались куски поврежденного парапета. Тор в боевом снаряжении оказался слишком тяжел для столь деликатного строения, столько лет служившего связующим звеном между мирами. К тому же Биврёст был уже достаточно поврежден сражением Одина с Волком, и теперь этот волшебный мост начинал разваливаться на глазах. Тысячи рун, вплетенные в его структуру, словно растворялись в дымном воздухе. Вскоре и сам Радужный Мост должен был исчезнуть, не оставив богам пути к спасению и открыв путь моему огненному флоту. Между тем на земле продолжалась смертельная схватка Тора Громовержца и волка Фенрира. Тора явно оглушило падение с такой высоты, и я надеялся, что Фенни его прикончит, но Громовержец так и не выпустил из рук рукоять Мьёлльнира, и вскоре бой разгорелся с новой силой. Особая точность удара Тору никогда свойственна не была, зато он обладал такой силой, что это с лихвой возмещало все прочие его недостатки. Мьёлльнир так и мелькал в воздухе, вспыхивая, как молния. Волк ловко отскакивал, уходя от ударов, грозно рычал и скалил гигантские клыки. Какое-то время они так и кружили по полю – один упорно наносил удары молотом, а второй старался их избежать. От ударов Мьёлльнира на равнине оставались гигантские вмятины – там впоследствии образовались кратеры огнедышащих вулканов, – и из этих вмятин вырывался подземный огонь, превращая живую плоть в пепел, а сталь – в мелкую шрапнель. Теперь уже повсюду виднелись следы этой кровавой бойни; Тор даже скалы разносил вдребезги своим молотом, и камень оплавлялся, как стекло. Наконец, в очередной раз обрушив Мьёлльнир на спину Фенрира, Тор переломил хребет моему чудовищному сыну, и тот рухнул на землю в предсмертных судорогах, изливая свою ненависть к богам леденящим душу рычанием. Ну что ж, еще одно очко в пользу предсказаний оракула. Между тем Тор уже ринулся к моему кораблю, прокладывая путь с помощью молота, и мои воины падали под этими ударами, точно зрелые колосья пшеницы под ударами цепа. И мне показалось, что откуда-то издали до меня доносится чей-то предостерегающий голос: Локи! Ты следующий! Но до меня Тор так и не добрался. Мой второй сын, чудовищный змей Ёрмунганд, заметил приближающегося Громовержца и ринулся ему навстречу, разгоняя в стороны сомкнутые ряды воинов одним лишь своим невыносимым зловонием. Громадная пасть Мирового змея была распахнута, и видневшиеся в ней массивные клыки, тоже покрытые зловонной слизью, выглядели, точно стальные. Тор заметил его приближение и повернулся, чтобы с ним сразиться, но было уже поздно: одним рывком змей втянул его в свою гигантскую пасть, словно жалкое арбузное семечко, и сразу почти наполовину его проглотил. Я успел лишь подумать: Вот это мой сын! Во всяком случае, что-то в этом роде. Но радоваться было рано: Тор по-прежнему не выпускал из рук Мьёлльнир, тогда как у Ёрмунганда из оружия было только его массивное тело и убийственное зловоние. И хотя Тор был уже по пояс погружен в чудовищную глотку змея и яд потоками стекал по его телу, он все же тремя могучими ударами размозжил Ёрмунганду башку. В предсмертных конвульсиях змей сглотнул, и Тор чуть целиком не исчез в его зловонном нутре. Но потом ему все же удалось выбраться на свободу, а Ёрмунганд, уже не владея собственным телом, отчаянно молотил хвостом по земле, так и не успевшей оттаять несмотря на жаркую схватку, и в конце концов превратил ее в озеро жидкой грязи и крови, а потом вдруг и сам исчез в этом озере, поверхность которого вдруг стала совершенно спокойной. С далеких крепостных стен Асгарда донеслись радостные крики. Однако Тор и его соратники недолго праздновали победу. Тор сумел сделать всего девять шагов от того места, где Ёрмунганд испустил свой последний вздох и исчез на дне озера. Затем Громовержец вдруг рухнул на землю и умер, отравленный змеиным ядом – в точности как и предсказал оракул. Это проявление доброй воли, решил я. И после этого весь Хель словно сорвался с поводка. Урок шестой. Сведение счетов (часть II) Итак, что самое худшее из того, что может со мной случиться? ЛокабреннаСтав свидетелями гибели двух главных героев Асгарда, остальные боги позабыли о каких бы то ни было принципах военной тактики и стратегии; прямо на стенах крепости они яростно сражались с осаждавшими их со всех сторон врагами. Отдельные отряды нашей армии уже успели пройти по Радужному мосту и вовсю громили укрепления Асгарда и его сверкающие стены, созданные с помощью многих тысяч рун. Некоторые призванные Гулльвейг твари – огромные хищные птицы, летающие змеи и драконы – атаковали богов с воздуха; другие же, выползая на поле Идавёлль из-под земли, из царства Сна, поднимались в Асгард по отвесным скалам. Биврёст шатался и вот-вот должен был рухнуть, развалиться на бесчисленное множество ослепительно ярких прозрачных осколков. Мой огненный флот, готовый в любую минуту вступить в бой, выгнулся через все небо светящейся дугой, уничтожая все на своем пути. В этой круговерти огня и дыма я совершенно утратил чувство направления; лишь время от времени я мельком видел своих бывших приятелей, точнее их тени, выглядевшие огромными на фоне небес. Фрейя, приняв облик отвратительной старой карги, рубила врага с невероятной жестокостью, которая, впрочем, всегда была ей свойственна. Тюр, заменив отгрызенную Ферниром руку магической латной перчаткой, косил врагов волшебным мечом, точно пшеницу в поле. Фрейр, который тоже мог бы воспользоваться волшебным мечом, если бы не отдал его, уплатив выкуп за свою жену Герд, метал во врагов руны, стараясь поразить как можно больше тех, кто оставался внизу, на равнине. Сив приняла облик воина, почти столь же ужасающий, как у Тора, и с пронзительными воплями разила врага, обещая страшную месть каждому. Должен признать, что асы и ваны бились отлично. Если бы я остался им верен, то с моей помощью они, пожалуй, могли бы даже победить в этой чудовищной битве. Вот что не давало мне покоя. Я понимал: будь я на их стороне, мы могли бы победить пророчество. Могли бы удержать Асгард. Могли бы выиграть сражение. И в пылу последней битвы, когда справа надвигался лед, а слева – огонь и дым, когда все вокруг было окутано зловонными испарениями, когда воздух был буквально пронизан магией, когда потоки крови чертили в небесах новую темную радугу, на Вашего Покорного Слугу вдруг снизошло озарение. Стены Асгарда уже рушились под натиском врага. Светлая дуга Радужного моста провисла под тяжестью легионов Гулльвейг. В очередной раз сменив обличье, я покинул огненный корабль и в виде греческого огня ринулся через залитое кровью поле битвы, оставляя за собой черный выжженный след, а затем прыгнул прямо на мост Биврёст. Там я снова принял человеческий облик и, прикрыв наготу лишь дымом и пеленой магии, приготовился предстать перед асами в том виде, в каком они знали меня лучше всего. Почему я оставил свой флот, спросите вы? Ну, я же, собственно, знал, что будет дальше. Биврёст был последним звеном, связывавшим миры воедино. И ворота в царства Сна и Смерти были уже настежь распахнуты колдуньей Гулльвейг. Оставалась только одна проблема: Пандемониум. То есть любые вопросы, в том числе и сведение счетов, нам нужно было решать как можно скорее – если, конечно, их вообще удастся решить. Итак, я успел пройти по Радужному мосту в обличье Локи Трикстера, и почти сразу последние сияющие нити магии, еще державшей его, растворились в воздухе, лопнули, как мыльный пузырь. Я не был вооружен, если не считать магии. Я никогда особенно не интересовался оружием, и, кроме того, на этот раз я вовсе не искал возможности с кем-то сразиться. В Асгарде у меня остался только один враг, который по вполне понятной причине не присоединился к сражению. Он и без того был – по крайней мере, телесно, – уже мертв, но даже это не могло меня остановить; я дал себе слово сделать его совершенно мертвым. Чертов оракул! Трижды проклятая голова Мимира! Во всем случившемся следовало винить именно голову и ее пророчества. Зачем только мы вообще стали к ним прислушиваться? Ну, если у меня все получится, говорил я себе, больше никто и никогда этого проклятого оракула слушать не будет. Я закопаю гнусную голову так глубоко, что даже дракону у корней Иггдрасиля придется напрягать слух, чтобы услышать, что она там шепчет! И я с твердо намеченной целью легко спрыгнул с растворявшегося в воздухе моста, прикрылся магией руны Бьяркан, незаметно проскользнул мимо отряда эфемерных существ, влез на крепостную стену, успешно обошел стороной еще несколько кучек дерущихся и снова оказался в Асгарде прямо перед чертогами Одина, крыша которых почернела от огня и провалилась. Я вошел. В парадном зале было пусто. Высокий трон Одина был перевернут и расколот. Но колодец Мимира так и остался нетронутым; захватчикам Асгарда еще не была ясна истинная природа их главного врага. С виду такой безобидный, такой спокойный, практически мертвый, оракул лежал в темной воде озерца и явно ждал меня. Он даже слегка светился, словно от удовольствия, и казалось, его застывший окостенелый лик улыбается. Некоторое время голый, весь покрытый сажей, я постоял, глядя на него, затем сунул руку в источник, вытащил голову Мимира и, держа ее на расстоянии вытянутой руки, сказал: – Ну что, ублюдок, лишенная тела каменная башка? Теперь с твоими пророчествами покончено! Однако вид у оракула был – или мне это показалось? – еще более самодовольным, чем всегда. И он заявил: – Эй, эй, только не убивай гонца! Я ведь говорю лишь то, что должен сказать. А уж все остальное в вашей власти. Я гневно глянул на его окостенелое лицо. – Ты мне голову не морочь! Я все понял. Знаю, что ты действовал заодно с Хейди. Оракул просиял. – Ты – умный мальчик. Я был уверен, что ты, в конце концов, сумеешь во всем разобраться. Я прямо-таки зарычал от злости. – Посмотрим, как ты теперь сумеешь во всем разобраться! – Я сунул голову Мимира под мышку и направился в сторону крепостных укреплений. – Что это у тебя на уме? – с легкой тревогой спросил оракул. – Я намерен тебя похоронить. Хочу закопать тебя так глубоко, чтобы даже живущие под землей Черви не могли услышать твоего голоса. – Но почему?! – Мне показалось, что у него даже голос чуточку дрогнул. Я рассмеялся. – Ой, только не надо! Не сомневаюсь, что и меня ждет смерть, зато, умирая, я буду твердо знать, что ты получил по заслугам и находишься там, где тебе самое место. – Неужели ты отправишь меня в Хель? – оскалился оракул. – Давай, давай, ради всего святого, отправь меня туда поскорее! Я так давно этого жду. Может, ты думаешь, что мне нравилось торчать в ледяном источнике, исполняя желания Одина? Я ведь прекрасно понимал, что он мною попользовался – и притом дважды! – но ничего не мог с этим поделать! Я усмехнулся. – Вовсе я не собираюсь отправлять тебя в Хель. Хель слишком близко от Хаоса. И слишком близко от Хейди. Доверить ей тебя – это все равно, что доверить голодному тюленю бочонок рыбы. Нет, старичок, я постараюсь сделать так, чтобы ты уж точно остался под землей, причем очень надолго. – Что ты хочешь этим сказать? – Теперь голос Мимира звучал резко. – Скоро увидишь, – ответил я. Я всегда ловко умел управляться с рунами, но на этот раз я действовал даже быстрее, чем обычно. Восточный край неба был уже закрыт темной тучей, выделявшейся даже на фоне ночного неба, и если это было действительно то, о чем я подумал, значит, времени у меня почти не оставалось. Мгновенно начертав в воздухе последовательность из дюжины рун, я сплел из их света подобие рыболовной сети или того, что дети называют «колыбелью для кошки». Эту сеть я надел на окостенелую голову Мимира и хорошенько стянул концы. Затем, взобравшись на крепостную стену, я прицелился в центр того самого озера – в пяти сотнях футов под нами, – где в последний раз ушел под воду Мировой змей Ёрмунганд. – Погоди, – сказал Мимир, – давай поговорим. – О чем нам разговаривать? – презрительно бросил я. – О Гулльвейг-Хейд. Я могу рассказать тебе все. Я, например, знаю… И в этот самый момент Хеймдалль решил нанести мне удар в спину, воспользовавшись ледяной руной Хагаль. Удар был так силен, что я отлетел в сторону и упал на полуразрушенный парапет. А голова Мимира, ударившись о землю, подскочила, перелетела через крепостную стену и рухнула на пылающую равнину. Итак, я лежал, уткнувшись носом в каменную плиту, а надо мной возвышался Золоченый в сверкающих доспехах и вооруженный до зубов. – Что это ты в латах? – спросил я. – Ты разве не знал, что сегодня будет большое веселье? Надо было все-таки приодеться! Хеймдалль усмехнулся, сверкнув всеми своими золотыми зубами, и проворчал:. – Вставай, подонок. Давненько я подобного случая жду! Я тоже усмехнулся. – Что ж, я всегда догадывался, что не безразличен тебе. Туча на восточном краю неба быстро росла, приближаясь к нам. Вообще-то я думал, что у меня чуть больше времени – во всяком случае, его хватит на то, чтобы вскочить на крепостную стену и во весь голос крикнуть, как я все это презираю. Но и такая смерть все же лучше, чем ничего. Если уж мне суждено погибнуть в огне, то вряд ли можно было желать для этого лучшей компании. Я мгновенно обернулся греческим огнем и ринулся на Хеймдалля; аура моя ослепительно вспыхнула. На мгновение он прильнул ко мне, пытаясь хоть как-то ухватить мое свирепое «я», но это ему не удалось, и мы вступили в борьбу. Он так и швырялся рунами, пытаясь меня обездвижить, а я жег его языками безжалостного огня. Разумеется, я не имел шансов на победу. Хеймдалль был гораздо сильнее, да к тому же закован в доспехи, и я понимал, что раньше или позже он непременно меня одолеет. Правда, в какое-то мгновение я был почти уверен, что он у меня в руках – лицо его наполовину почернело от ожогов, а магические силы были явно на исходе, – но тут Золоченый начертал в воздухе руну Иса и с ее помощью заставил меня сперва замереть на месте, а затем и сменить мое свирепое, огненное обличье на человеческое. Мне показалось, что даже само время замерло. Вокруг еще больше потемнело; я уже чувствовал мерзкое дыхание кипящей магмы, вырывающейся из огненных кратеров. Рядом сопел страж богов, и я, глянув в небо, увидел там… Возможно ли, чтобы среди сгущающихся туч виднелась именно моя звездочка? Я снова перевел взгляд на восточный край неба и заметил, как из-под черной тучи выглянул край гигантского крыла. И тут Хеймдалль, посмотрев мне прямо в глаза, шагнул с крепостной стены вниз, увлекая меня за собой, и мы полетели сквозь слои горячего воздуха на растерзанное, покрытое трупами поле боя. Я усмехнулся. Все-таки Золоченый был невероятно предсказуем. Я же сразу, еще только оказавшись на мосту, догадался, что он последует за мной, чтобы попытаться свести со мной счеты. Что он готов даже собой пожертвовать ради того, чтобы, наконец, меня прикончить. И теперь он совершил этот фатальный прыжок, ибо понял, что конец близок – и совершил его спокойно, уверенный в том, что поступает правильно, и удовлетворенный своим решением, ибо знал, что если ему суждено отправиться в Хель, то он, по крайней мере, прихватит с собой и меня. На борьбу с ним времени почти не оставалось. Да и вряд ли мне удалось бы спастись: руна Иса держала крепко. Так что я мог лишь смотреть, как нам навстречу несется земля, выглядевшая весьма негостеприимно: очень твердая, каменистая, покрытая дымящимися ямами от костров. Итак, что самое худшее из того, что может со мной случиться? – быстро подумал я. – И потом, разве моя дочь Хель не задолжала мне некую услугу? И тут над землей пронеслось нечто, похожее на тень гигантской черной птицы, и земля исчезла. Исчезло и небо, и страшный холод, точно явившийся с далеких звезд, внезапно сковал все, и все погрузилось в безмолвие. И вот приходит горький час расплаты. Живые мертвецы заполонили землю. И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон, Крылами мощными миры все накрывает. И я вдруг ощутил, как внутри меня что-то щелкнуло, точно хрустнула и сломалась маленькая косточка. Я раньше ничего подобного не испытывал, но все-таки понял, что это. Говорят, что всегда инстинктивно понимаешь, если у тебя сломана кость; точно так же и я инстинктивно понял, что это руна Каен только что отдала остатки своей магии под натиском чудовищной психической атаки. А еще я понял, что Смерть – это не моя проблема. Нет. Моя проблема гораздо шире. И черная туча, и зловещие черные крылья – это ведь сам Лорд Сурт в своем исходном обличье. Сурт Разрушитель. Воплощение Хаоса. Абсолютный повелитель Нифльхейма, вломившийся в земные миры через царство Сна… – Ах, черт побери! – только и успел я сказать. И наступила ночь. Ах, черт побери! Когда вы произносите самые последние свои слова, это совсем не те слова, какие, на ваш взгляд, стоило бы запомнить. Но когда все вокруг накрыла эта леденящая тьма, я по-прежнему смутно слышал рядом чей-то голос, который что-то шептал мне в самое ухо – так шепчет голос моря, заключенный в раковину, – а потом тьма поглотила меня целиком: и тело, и разум, и то, что называют душой. Эпилог Всегда во всем ищи светлую сторону. А если ее, этой светлой стороны, нет? Тогда отвернись. ЛокабреннаВсе думали, что я умер. Ну, формально, пожалуй, да – но ведь река Сновидений протекает через все Девять миров, и после триумфальной победы Хаоса мой физический облик и облик эфемерный навсегда отделились друг от друга, и мое эфемерное «я» утащили вовсе не в Хель, где я не без оснований рассчитывал вскоре обрести свободу – ведь, в конце концов, Хель дала мне клятву, а подобные клятвы так просто нарушить нельзя, – а в Темный мир, Нифльхейм, в «прихожую» Хаоса. В Темном мире правит Сон, причем в самой мрачной своей форме, и каждый приснившийся кошмар представляет собой как бы некий спектакль. Хаос не прощает тех, кто пытается бросить ему вызов. Еще меньше Хаос склонен прощать тех, кто его предал – а я, как вам известно, сделал и то, и другое. Не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что мне было совсем не весело. В общем, это напоминало тюремную камеру, созданную из самых сокровенных моих страхов, а охранял меня некий жуткий демон, специально подобранный для того, чтобы держать меня в состоянии абсолютной покорности. Ну, конечно же, это был змей. Вечно меня подстерегают эти змеи! Да уж, это были далеко не самые лучшие времена. Впрочем, я находился там не один. Те боги, что погибли до прибытия Сурта, попали прямиком в Хель; но когда прилетел Чернокрылый, а весь Пандемониум сорвался с поводка, кое-кто из уцелевших богов угодил в Нифльхейм вместе со мной, а кое-кто рухнул в бездну вечной тьмы или в реку Сновидений. Некоторых мои бывшие собратья утащили в Пандемониум. Гулльвейг-Хейд, естественно, заняла мое место рядом с Суртом, и он подарил ей новое, свирепое обличье. Теперь она стала воплощением жгучего Честолюбия – вещи куда более безжалостной и разрушительной, чем какой-то там греческий огонь. Что ж, полагаю, она это заслужила. Я отчасти надеялся, что она все же заглянет, навестит меня в «темнице» – чтобы позлорадствовать или, напротив, посочувствовать, – но она так и не появилась. Да, конечно, у этой истории не слишком счастливый конец, но ведь вы и так примерно знали, чем все закончится. Каждому суждено умереть, или исчезнуть, или раствориться в забвении. Скажем прямо: именно так кончаются все истории на свете, стоит только добраться до последней страницы. Никакого счастливого «потом» не существует – ни для кого. И уж точно, его не существует для богов, которые, если повезет, могут некоторое время править миром, пока власть не перейдет в руки какого-нибудь другого племени или народа. Асгард, разумеется, тоже пал, сметенный мощными крылами Сурта; его обломки рухнули на поле Идавёлль, так что под конец над землей словно прошел дождь из расколдованных заклятий и рассыпавшихся рун. А люди? Боюсь, они тоже невольно пострадали. Знаете, очень трудно не раздавить ни одного муравья, когда сражаешься на холме, где полно муравейников. А потом, когда пришла тьма… в общем, долгая и жестокая зима довершила остальное. Эта зима продлилась не менее ста лет – или столько, сколько, по мнению новых историков, понадобилось для возникновения новых богов и Новой эры, эры Порядка и Просвещения. Но я опять забегаю вперед. Те Девять миров, какими мы их знали, все равно приближались к своему естественному концу. И до этого немало других миров тоже завершало свое существование, и это случалось много раз, и много раз потом эти миры возрождались. Ибо ничто не длится вечно. История плетет свою пряжу, рвет нитки и снова плетет – так детская игрушка волчок, покрутившись, возвращается к исходной точке. Оракул это хорошо понимал. Именно об этом говорят последние слова его пророчества, утверждающие, что на руинах старого мира непременно возникнет новый мир. У нас-то, конечно, не было ни малейшей надежды это увидеть. Наше время истекло, и оракул очень ясно дал нам это понять. Но все же… А там, где битва шла когда-то, Встает заря эпохи новой. И дети Играют на руинах павшей цитадели И строят домики из золотых ее обломков. Понимаете, что сделал оракул? Вот какую головоломку нам подсунул этот любитель подразнить! Вот какую приманку он предложил в самом конце истории – приманку, дающую надежду на продолжение. Но с этим я спорить и не собирался. Моей истории так или иначе было нужно какое-то продолжение. Желательно такое, в котором я восстал бы из мертвых, обрел бы прежнее магическое могущество, спас миры, заново построил бы Асгард, и меня повсеместно приветствовали бы как героя и победителя. Несколько притянуто за уши, ясное дело. Но что мне еще оставалось, барахтаясь в океане мучительных, переплетенных друг с другом снов, как не цепляться за самую тоненькую соломинку надежды? Потомки Одина познают снова руны. И урожай в полях взрастет и будет убран. И павшие домой вернутся. И сын Освободит плененного отца. Новые руны? Новые урожаи? Вернувшиеся павшие? Эти слова пророчества как-то странно разбередили мою душу. Мимир был обязан говорить правду, хотя он и не всегда пользовался достаточно понятным языком. Мне вдруг пришло в голову, что если он действительно хотел нас просветить, впервые начав пророчествовать, то вряд ли выбрал бы для этого поэтическую форму. Возможно, думал я, он сделал это, чтобы что-то скрыть от нас, чтобы мы не сразу все поняли. Так что, если есть хотя бы самый маленький шанс… Надежда – вот самое жестокое из всех чувств, ибо оно приносит облегчение от боли, но лишь для того, чтобы страдалец, осмелившийся поверить, что боли больше не будет, вскоре вновь испытал новый ее приступ. Как же я это ненавидел! И все же я хранил ее в душе, свою последнюю крошечную веру. Я ведь всегда был оптимистом. Так что эти слова пророчества обладали для меня особым значением. Разумеется, весь фокус заключался в том, что каждый слышал в пророчестве оракула то, что более всего хотел услышать; каждый считал, что сказанное относится непосредственно к нему. Вполне возможно, что Мимир произнес эти последние слова специально для того, чтобы помучить Вашего Покорного Слугу, обнадежить его, поманить возможностью спасения, точно золотым сиянием на дальнем конце радуги, зная, что и это сияние, и эта надежда развеются в дым, как только мне покажется, что заветная цель уже близка. Но был ли у меня выбор? Финальную часть пророчества, в конце концов, можно интерпретировать по-разному. И уж я постараюсь найти способ интерпретировать ее в свою пользу. Так что забудем «Авторизованную версию» предсказаний оракула. «Евангелие от Локи» не будет завершено, пока не исчезнет последняя искорка надежды. И я ждал. Ждал во тьме и мечтал, и видел сны, и думал про себя: Да будет свет. Да будет свет. Да будет… Пророчество оракула О прошлом, о сыны земли, я расскажу, Как должно. Ясень Мировой От девяти корней возрос и жизнь дал Девяти мирам, хранимым великанами. В те времена, когда был жив Имир, Но не было еще ни моря, ни земли, Ни звезд небесных, свет дающих и способность видеть, Лишь пустота меж двух темнот зияла, Сумели Бора сыновья Порядок воссоздать Из Хаоса; свет создали из тьмы; И жизнь – из смерти; И сиянье дня – из ночи. Явились асы. На равнине Идавёлль Те боги новые построили свой Асгард И окружили крепостной стеною Свои чертоги, троны и дворы. У них имелось золота в избытке. Из мира Нижнего его им поставляли. Судьбы богини жизнь за людей решали. Свою ж судьбу давно решили сами асы. А первых смертных создали они Из дерева – ольхи и ясеня. Им душу дал один, второй дал Речь и разум, а третий – кровь живую. Я знаю Мировое древо – высокий стройный ясень — И знаю его истинное имя: Иггдрасиль. Тот ясень вечно зеленеет, питаясь водами Колодца мудрости Мимира-великана. Еще скажу я о колдунье Гулльвейг, Сожженной трижды, трижды возрожденной Провидице, возлюбленной Пожара И мстительной хозяйке рун, сгорающей от страсти. И о войне я расскажу, как должно. О той войне, которую сородичи колдуньи Гулльвейг-Хейд, отмщенья требуя Иль выкупа, затеяли с богами. Копье бросает Один – и война, мгновенно С поводка сорвавшись, мир накрывает. В руинах Асгард светлый, Народ Огня победу торжествует. Вот на совет собрались асы, дали клятвы, Но клятвы все им суждено нарушить. Волшбу колдунья Гулльвейг сотворила — Давно уж это предсказал оракул. Но дальше вижу я. Я вижу рог Хеймдалля[89], Он спрятан под корнями Иггдрасиля. Глаз Всеотца я вижу – он в источнике Мимира. Желаете ли слушать дальше? Судьбу я вашу вижу, дети смертных. Я слышу, как войска на битву созывают. Я вижу: тени черные накрыли землю. К сражению готовы Один и другие асы. Я вижу, как слепец в руках сжимает Побег заточенный омелы ядовитой. Зловредною стрелою этой убьет он Бальдра, Одина возлюбленного сына. Скажу, как должно, я. Над погребальным Костром столб дыма встал в закатном небе. Фригг слезы льет, да поздно: умолк навеки Сын ее; теперь он в Царстве мертвых, у Хель. Я вижу пленника в подземном царстве. Кишками сына Нари он опутан, И схож с зловещим Локи он обличьем. Одна Сигюн его страданья облегчает. Скажу, как должно. Три реки, сливаясь, Богов грозятся затопить. С востока Река Ножей, а с севера и с юга Двойняшки-реки: Пламени и Льда. Чертоги вижу на границе царства Смерти, И в них шипят бесчисленные змеи, подло клятву, — Там ждут суда средь гадов ядовитых. В лесу Железном пробудилась ведьма. Волк Фенрир на охоту вышел; и воют Его собратья, поднявши к небу морды: И Солнце и Луна для них добычей станут. Ночь упадет и все миры накроет. Задуют ветры злобные из бездны, Что между тьмами затаилась… Еще что, Всеотец, ты знать желаешь? Вот золотой петух кричит. На битву асов Гуллинкамби[90] созывает. И вторит В чертогах молчаливых Хель ему другой Петух, но только черно-красный[91]. А у ворот Хель волк громко воет. Порвал Сын Локи цепь и на свободу вырвался. Теперь уж близок Рагнарёк, богов погибель, И скоро Хаос праздновать победу будет. И наступает век меча и топора, И братья убивать друг друга начинают. И время волка близится; и руку Сын преступный поднял на отца. И дрожь прошла по древу Мировому. И страж богов поднес к устам свой рог. И Один, вновь с источнику священному спустившись, В который раз с Мимиром что-то обсуждает. Вновь воет волк в воротах царства Смерти. Второй сын Локи на свободе. Рухнул Иггдрасиль. Змей Мировой, ворочаясь в волнах морских, В безумной ярости своей вот-вот утопит землю. С востока приближается корабль горящий, Им правит Локи. И мертвые встают из гроба, И рядом с ними мчатся Страх и Хаос. И вот приходит горький час расплаты. Живые мертвецы заполонили землю. И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон, Крылами мощными миры все накрывает. Да жив ли сам народ Огня? Что с асами? Что в Асгарде творится? Настал день Рагнарёк, день гибели богов. Скажу, как должно. Еще хотите слушать? Река огня катится с юга, льды наступают с севера, И солнце с воплем падает с небес на землю. Распахнуты ворота Хеля, путь туда свободен. Разверзлись пропасти в горах. Летают ведьмы. И вот врагу навстречу выходит Один. В борьбу с гигантским волком он вступает, Сражается и падает. Нужны ль еще слова? Тор будет мстить за гибель Старика. Теперь змей страшный землю обвивает, Трясет, стряхнуть надеясь мстительного Тора. Громовник побеждает в битве, но гибнет, Сраженный ядом умирающего монстра. И снова воет волк, приветствуя входящих В ворота царства Хель героев Асгарда. А битва все ожесточенней. И рушатся миры. И звезды падают. Смерть празднует победу. Но вижу: вновь поднимется земля из океана, Зазеленеет, расцветет, как прежде. И встанут горы. И в ручьях, сверкающих на солнце, Орлы опять начнут на лососей охоту. А там, где битва шла когда-то, Встает заря эпохи новой. И дети Играют на руинах павшей цитадели И строят домики из золотых ее обломков. Потомки Одина познают снова руны. И урожай в полях взрастет и будет убран. И павшие домой вернутся. И сын Освободит плененного отца. Я вижу: светлый Асгард вновь построен, Сверкает он над полем Идавёлль. Теперь все сказано. Усну, покуда на земле Приливы снова вспять не повернули. Примечания 1 Один выступает также под именами Высокий, Страшный, Воитель, Седая Борода, Сеятель Раздоров и др. – Здесь и далее прим. пер. 2 Тор – сын Одина и Ёрд (ее имя означает «земля»). 3 Хёд – «боец». Здесь намек на изложенный далее миф о гибели Бальдра. 4 Происхождение Мимира неясно. Возможно, он – великан и действительно сородич Одина, поскольку у того в роду были великаны. В «Прорицании вёльвы» упоминаются некие «дети Мимира». 5 Эгир – морской великан, «гость богов», освещает пиршественный зал блестящим золотом, «огнем Эгира». 6 Греческий огонь – зажигательная смесь, применявшаяся в VII–XV вв. в морских боях и при осаде крепостей. Вода греческий огонь не гасит. 7 Ангрбода (буквально «сулящая горе») – великанша в обличье старухи, но способная превращаться в красотку, «ангела», «эйнджел» (angel), на что и намекает ласкательное имя Энджи. 8 Гулльвейг – буквально «сила золота»; Хейд, характерное для всех ведьм имя, означает «ведьма, знающая хейдр» (колдовство ванов). Она была послана ванами, чтобы причинить вред асам. Асы забили ее копьями, трижды сжигали, но она живет и поныне. Она же послужила причиной войны асов и ванов – первой войны в мире. 9 Имеется в виду общепринятое изложение германо-скандинавских мифов. На самом деле «Авторизованная версия» – это английский перевод Библии издания 1611 г., принятый в англиканской церкви. 10 В «Старшей Эдде» говорится о том, что Один спускался в Царство мертвых, дабы пробудить от вечного сна пророчицу вёльву и узнать от нее, какое будущее ждет богов. 11 Имир – самый первый великан, из тела которого был создан мир. 12 Имир – антропоморфное двуполое существо, возникшее из растаявшего инея вместе с коровой Аудумлой (слово «ymir» означает «двойной»), которая выкормила Имира своим молоком; из тела Имира был создан мир: под мышками у него родились мальчик и девочка, а его ноги породили сына; все это были великаны «из мороза и инея». 13 Бури – антропоморфное существо, отец Бора, прародителя богов, и дед Одина. 14 Мидгард – буквально «срединная усадьба»; Утгард – «то, что за оградой усадьбы», т. е. Дикий мир. 15 Кеннинг – буквально «обозначение»; поэтический перифраз, замена одного существительного обычной речи двумя или несколькими; например: меч – «палка битвы». 16 Один. Он пьет из источника Мудрости мёд, который иногда называют «мёдом поэзии». Один – не только верховный бог, но и бог мудрости, знаток рун, преданий и мифических каталогов; он также бог поэзии и покровитель скальдов. 17 Слово «Иггдрасиль» означает «конь Игга», а Игг («страшный») – одно из имен Одина. 18 Один в генезисе, скорее всего – не бог, а хтонический, то есть связанный с миром мертвых, демон, рожденный великаном Бором и великаншей Бестлой, или бог-колдун (шаман), покровитель воинских инициаций и союзов. Он хозяин воинского рая – Вальхаллы, где обитают мертвые воины, героически павшие в бою. 19 Или «сыны Муспелля» (Огненной страны), подданные огненного великана Сурта, повелителя Хаоса. 20 Хёнир вместе с Одином и Локи (Лодуром) участвует в оживлении древесных прообразов первых людей и наделяет их речью. 21 Мимир – хозяин источника Мудрости, находящегося у корней Иггдрасиля. В этом источнике Мимир прячет глаз Одина (Один, как известно, одноглаз), который он похитил у него, дав ему напиться. Но Локи эту историю излагает по-другому. 22 Нечто этакое; некая изюминка (фр.). 23 В иудейской, христианской и мусульманской мифологиях – два диких народа, воплощение хаоса, нашествие которых должно было предшествовать Страшному суду. 24 Интерпретация образа Локи до сих пор является предметом дискуссий. Народная этимология, и это отражено в «Младшей Эдде», связывает имя Локи со словом logi, «огонь», что породило ошибочное восприятие Локи как бога или демона огня. На самом деле он, как считает Е. Мелетинский, мифологический трикстер, двойник Одина, отрицательный культурный герой с отчетливой хтонически-шаманской окраской. Создавая миры, они очень многое делают вместе, в том числе и оживляют первых людей. 25 Людей создали из ясеня (Аск) и ивы (Эмбл) три аса: Один, Хёнир и Лодур (Локи). 26 Фрейр (др. – исл. «господин») – бог плодородия, богатства и мира; сперва, во время войны с ванами, был заложником у асов, а затем был к ним причислен. 27 Тюр – бог битвы; согласно «Старшей Эдде», Тюр «мудрый и самый смелый». Если Один, потеснивший Тюра, – бог военной магии, то Тюр сохранил функции, связанные с военным правовым обычаем. 28 Бог из асов; обозначается как «светлейший из асов» и «предвидящий будущее подобно ванам». Его прозвища «златорогий», «златозубый» и «страж богов». Обитает близ моста Биврёст и сторожит его, обладая отменным зрением и слухом; его слух (он же рог Гьяллархорн) спрятан там же, где глаз Одина: под корнями ясеня Иггдрасиля. 29 Фрейру, олицетворявшему растительность, урожай, богатство и мир, сопутствовал фаллический культ, типичный для богов плодородия. 30 Тор («громовник») – бог грома, бури и плодородия, богатырь, защищающий богов и людей от великанов и страшных чудовищ. Его главное оружие – молот Мьёлльнир («молния»), который враги постоянно пытаются у него похитить. Первоначально Тор – главный соперник Одина, впоследствии уступивший ему главенствующее положение в пантеоне. 31 На самом деле Хеймдалль был из асов; его кеннинг – «светлейший из асов». С другой стороны, у него есть и другой кеннинг: «предвидящий будущее подобно ванам». Хеймдалль считается сыном Одина, но его кеннинг «дитя девяти матерей» свидетельствует о том, что происхождение его неясно. Скорее всего, он является стражем богов и хранителем Мирового древа, антропоморфной персонификацией которого он, видимо, и является. 32 Фрейр находился в кровосмесительной связи с Фрейей, пока не женился на Герд, о чем будет рассказано далее. 33 В скандинавской мифологии Фригг считается богиней брака, любви, семейного очага и деторождения. 34 Английское выражение, имеющее то же значение, что и «родиться в сорочке». 35 Сыновья Бора – Один, Вили и Ве – убили великана Имира, и в его крови потонули все великаны, кроме одного, который стал прародителем народа Льдов, великанов «мороза и инея». А из крови, плоти, костей и волос Имира сыновья Бора создали все сущее на земле и на небе. 36 Север в скандинавской мифологии особенно демонизирован: там, глубоко под корнями ясеня Иггдрасиля, расположен Хель, Царство мертвых; там же находится и страна великанов (как тех, что «из мороза и инея», так и горных); там же обитает и Подземный народ. Таким образом, понятия «низ» и «север» в определенной степени отождествляются. 37 Количество богов Асгарда (асов и ванов) в скандинавской мифологии каждый раз называется разное. Некоторые из сыновей Тора – например, Магни и Моди, – вообще не упоминаются. Список богинь тоже сперва включает четырнадцать «асинь», но потом в него добавляются Соль и Мани, а также некоторые другие богини и даже валькирии – воинственные девы, подчиненные Одину и участвующие в распределении побед и смертей в битвах. Валькирии же уносят павших героев в Вальхаллу. 38 Намек на троих «внебрачных» детей Локи: повелительницу Царства мертвых – Хель, змея Ёрмунганда и волка-оборотня Фенрира. 39 Ваны – более древняя, чем асы, группа скандинавских богов. Им приписывают кровосмесительные связи между братьями и сестрами (Фрейр и Фрейя), особое колдовство (сейдр) и пророческий дар. Злая колдунья Гулльвейг-Хейд тоже из ванов. Исследователи полагают, что в мифах о войне асов и ванов нашла отражение борьба культов местных и пришлых племен, закончившаяся консолидацией общины богов. 40 Тор, рыжебородый богатырь, постоянно ездит по свету с молотом Мьёлльниром в руках и в повозке, запряженной козлами, имена которых Тангниостр и Тангриснир напоминают грозное скрежетание зубов и грохот грома. 41 Согласно мифам это карлики, которые первоначально были червями в теле великана Имира, из которого был сделан мир. Цверги живут в земле, подобно червям, и боятся света, ибо солнечные лучи превращают их в камень. Цверги – искусные кузнецы, и, хотя асы и ваны называют их «червями», они изготовили для них немало волшебного оружия и всевозможных украшений. Цвергов еще называют «темными альвами», противопоставляя их «белым альвам», живущим на поверхности земли; в более поздних легендах они стали называться «эльфами». 42 Хвергельмир, «кипящий котел», в скандинавской мифологии – поток, из которого вытекают все реки и ручьи; он находится под корнями Иггдрасиля вместе с другими важнейшими источниками. 43 То есть «сложенный из тонких досочек». Этот корабль вмещал любое количество воинов. 44 Вепрь Гуллинбурсти, «Золотая щетинка», является постоянным атрибутом Фрейра, как и его чудесный корабль. 45 В «Младшей Эдде» говорится, что рот Локи зашил сам Тор. 46 Вероятно, имеется в виду трехгодичная «великанская зима» (фимбульветер). 47 Кошки – постоянный атрибут Фрейи как одной из главных богинь ванов; она, в частности, ездит в упряжке из кошек или верхом на одной из них; по всей видимости, это связано с тем, что Фрейя, как и все ваны, – знаток магии сейдр, а кошки считаются воплощением (или источником) колдовства. 48 Один – отец многих богов из рода асов. От Фригг у него сын Бальдр, от связей с богинями Ринд и Грид сыновья Вали и Видар, да и Тор тоже считается сыном Одина. 49 Намек на то, что именно Один добыл так называемый мёд поэзии, священный напиток, дарующий мудрость и поэтическое вдохновение и служащий источником жизненных и магических сил. 50 В натуральном виде (фр.). 51 Имена воронов значат «думающий» и «помнящий». Эти вороны носят тот же хтонический характер, что и служащие Одину волки Гери и Фреки – «жадный» и «прожорливый». 52 Тор, бог грома, бури и плодородия, был более древним богом, чем Один, покровитель воинской дружины. К тому же богатырь Тор был поистине народным, «крестьянским» богом и всегда защищал «своих» от «чужих». 53 Это связано с его происхождением от великанов «из мороза и инея»; он сын Бора и Бестлы, дочери великана Бёльторна, но Локи, видимо, об этом не знает. 54 Согласно скандинавским мифам, Локи удалось рассмешить «несмеяну» Скади, только привязав к своим половым органам бороду козла. 55 Намек на то, что особая мудрость открылась Одину после того, как он девять дней провисел на Мировом древе, пронзенный собственным копьем, после чего утолил жажду священным медом и получил в свое распоряжение руны. Кроме того, Один заплатил собственным глазом за возможность пить из источника Мудрости, охраняемого головой Мимира. 56 Это имя означает «сияющий». Герд, по мнению многих исследователей, – вариант богини земли, так что в данном случае речь скорее всего идет о ее культовом браке с богом плодородия Фрейром. 57 Лишившись меча, Фрейр убивает великана Бели оленьим рогом, но все же гибнет в поединке с огненным великаном Суртом, повелителем Хаоса. 58 Намек на то, что асы наказали Локи, виновного в смерти Бальдра: они заковали его в цепи, а Скади подвесила над ним ядовитую змею, чтобы змеиный яд капал ему на лицо, выжигая глаза, но его спасла верная Сигюн, подставив под смертоносные капли чашу. 59 Lucky – «везунчик» (англ.). Артур – намек на легендарного короля Артура. 60 Козел – известный символ плодородия. Козлы выступают не только в роли «коней Тора», но и служат для него, бога плодородия, неисчерпаемым источником пищи; требуется лишь непременно оставлять нетронутыми их кости, и тогда животные полностью восстанавливаются. 61 Утгард в скандинавской мифологии – окраинная зона земли, где обитают демоны и великаны. Утгард противопоставлен Мидгарду, как «чужое» – «своему». 62 Скрюмир (он же Утгард-Локи) – один из ётунов, великанов, которые являются врагами асов и с которыми постоянно борется Тор. Ётуны – жители каменистой холодной страны Ётунхейм (или Утгард) на севере и северо-востоке. Локи все время вольно или невольно является посредником в отношениях между асами и этими великанами. 63 Одно из имен Тора, часто встречающееся в связанных с ним мифах. 64 Великанша, мать «молчаливого бога» Видара (сына Одина), который перед концом света отомстил волку Фенриру, убившему Одина, разорвав ему пасть. В данной истории Грид выступает в роли чудесной помощницы Тора: дает ему волшебный посох, пояс силы и железные перчатки, благодаря которым Тор одолевает Гейррёда. 65 Например, вёльву, прорицательницу и колдунью, Один, спустившись в Хель, пробудил от мертвого сна и «допросил» о том, каким ей видится конец света. 66 Тайных источников у корней Иггдрасиля три: Урд («судьба»), где живут норны, определяющие судьбы людей, Хвергельмир («кипящий котел»), из которого вытекают все ручьи и реки, и источник Мимира. 67 Согласно «Младшей Эдде», Хрейдмар – «могущественный человек, изрядно сведущий в колдовстве». Фафнир – дракон, стерегущий клад; его брат, кузнец Регин, был воспитателем Сигурда, одного из главных героев германо-скандинавской мифологии. Фафнир завладел чудесным кладом, золотом Андвари, убив отца, но и сам был убит Сигурдом по наущению Регина. 68 Выдра (др. – сканд.). 69 Имя Андвари на древнеисландском означает «осторожность». Это карлик, обладатель рокового золота, которое у него отбирают асы. 70 В «Младшей Эдде» Хель, хозяйка Нифльхель, Царства мертвых, описана весьма красочно: это согбенная, свирепого вида старуха, наполовину синяя, а наполовину цвета сырого мяса. 71 Ворон в мифологических представлениях связан с разными элементами мироздания – подземным миром, землей, водой, небом, солнцем. В скандинавском фольклоре появление двух воронов в небе означало войну. В данном случае появление воронов предвещает гибель скандинавского верховного бога Одина, связанного с Царством мертвых и войнами. 72 Ёрмунганд, или «змей Мидгарда», первоначально, по-видимому, был позитивным элементом пространственной системы мира в скандинавской мифологии, ибо, окружая обитаемую землю, поддерживал ее в Мировом океане, прикусив собственный хвост. 73 Поначалу боги держали Фенрира у себя, и кормить его решался только Тюр. Но потом, когда на Фенрира надели магическую цепь, сделанную цвергами, он озверел и откусил Тюру правую руку – тот положил руку волку в пасть в знак того, что боги не желают ему зла. 74 Постоянный эпитет Тюра – «однорукий». Первоначально Тюр – бог неба и войны, «бог битвы». В последней битве, перед концом мира, Тюр сражается с псом-демоном Гармом (еще одна ипостась Фенрира), и они убивают друг друга. 75 Дракон Нидхёгг живет под корнями Иггдрасиля и гложет их, пытаясь погубить Мировое древо. 76 В шведско-норвежской мифологии духом очага является Локки, один из культурных героев фольклора этих народов. Как уже упоминалось, сходство имен Логи, Локки и Локи породило некую ошибочную теорию о том, что Локи – это демон огня. 77 Хёд вовсе не был забит асами, как рассказывает Локи; его убил Вали, ребенок-мститель, которому тогда был всего один день от роду. Вали – сын Одина и Ринд, пасынок Фригг. 78 Согласно «Младшей Эдде», Хель согласилась отпустить Бальдра при условии, что все живое и мертвое в мире будет его оплакивать. Но великанша Тёкк, обличье которой принял Локи, оплакивать Бальдра отказалась, и он остался в Царстве мертвых. 79 Имеется в виду английское выражение Promises are like piecrust, made to be broken, которое буквально означает: «Обещания – как корочка пирога, которая только и ждет, чтобы ее разломили»; иначе говоря: «Обещания для того и дают, чтобы их не выполнять». 80 В «Старшей Эдде» («Перебранка Локи») говорится, что боги, поймав Локи, связали его кишками сына Нари, а второй его сын, Нарви, превратился в волка. 81 Хейд (др. – исл.) – ведьма. 82 Намек на то, что имена воронов Одина означают «думающий» и «помнящий». 83 Намек на то, что Мимир был послан Одином шпионить в лагерь ванов, и те в итоге отрезали ему голову. Один впоследствии эту голову набальзамировал и поместил в источник под корнями Иггдрасиля, дабы иметь возможность с ней советоваться. 84 Намек на то, что в последней битве Один сражался с волком Фенриром и был им проглочен. 85 Пожар – одно из имен Локи. 86 Число «9», получаемое троекратным повторением числа «3» (воплощающего абсолютное совершенство и превосходство), является сакрально отмеченным и чрезвычайно важным (Девять миров, девять шагов, девять дней). В некоторых восточных мифологиях число «9» означает «всё». 87 Многие исследователи, например Е. Мелетинский, считают Локи двойником Одина (по крайней мере, в космологических и этологических мифах), его вторым «я», вторым культурным героем (оживление людей, добывание сокровищ у великанов и цвергов, а также различных благ для обитателей Мидгарда). Кроме того, если учесть хтонический характер происхождения Одина и Локи, то они близки и генетически: оба связаны с загробным миром. 88 Последняя битва богов начинается с того, что дрожит и гудит ясень Иггдрасиль, землетрясения следуют одно за другим, и вода заливает землю. Именно поэтому пылающий флот Локи и мог плыть через равнину. 89 Как страж богов, Хеймдалль отличается острым зрением и слухом. Его слух – рог Гьяллархорн, «громкий рог», – спрятан там же, где и глаз Одина. Перед концом мира Хеймдалль трубит в рог Гьяллархорн. Не исключено, что рог связан с его зооморфной ипостасью; одно из прозвищ Хеймдалля – златорогий. 90 Петух Гуллинкамби, «золотой гребешок», так же бдителен и всевидящ, как солнце. 91 Черно-красный петух связан с огнем и подземным царством. See more books in http://e-reading.club