ГЛАВА IV. Путешественники

В то время как трапперы вышли из пещеры, милях в двадцати от выхода из нее довольно большое общество белых путешественников сделало привал на берегах Канады. Местность, выбранная ими для ночлега, была очень красива, и на ней еще сохранились следы отдыхавших здесь когда-то раньше индейцев.

Проводники-метисы быстро развьючили с дюжину мулов, за которыми, в виде конвоя, ехали солдаты-мексиканцы.

Сделав из вьюков ограду овальной формы, проводники зажгли посредине ее костер и, покончив с этим, уселись в кружок и стали готовить себе ужин.

Молодой офицер лет двадцати четырех — двадцати пяти, с правильным и характерным лицом, подошел к запряженному парой мулов паланкину, около которого стояли два всадника.

— Где прикажете, сеньор, поставить палатку сеньориты? — почтительно спросил он, снимая шляпу.

— Где хотите, капитан Агвилар, — отвечал один из всадников. — Только устройте все поскорее: моя племянница очень устала.

Это был человек высокого роста, с резкими суровыми чертами лица, орлиным взглядом и белыми, как снега Чимборасо^{note 3}, волосами, одетый в роскошный, раскрашенный золотым шитьем генеральский мундир, поверх которого был наброшен военный плащ.

Капитан поклонился и, подойдя к солдатам, велел им раскинуть хорошенькую белую с розовыми полосками палатку, которая лежала на спине одного из мулов.

Через несколько минут генерал сошел с лошади и, подав руку молодой девушке, которая легко выпрыгнула из паланкина, отвел ее в приготовленную палатку, где, благодаря капитану Агвилару, все было устроено так уютно, как только было возможно при данных обстоятельствах.

За генералом и его племянницей в палатку вошли еще двое.

Один из них был низенький толстяк с круглым, красным лицом, задыхавшийся в мундире военного врача. На нем был белокурый парик и синие очки.

Трудно было определить его возраст. Ему, казалось, было лет около пятидесяти. Звали его Жером-Бонифаций Дюрье. Он был французом по происхождению и состоял на мексиканской службе в качестве главного полкового хирурга.

Сойдя с лошади, он очень осторожно снял привязанный за седлом большой чемодан и, не доверяя его никому, бережно понес его сам.

Вместе с ним вошла в палатку молоденькая девушка или, вернее, девочка лет пятнадцати, с лукавым, живым личиком, вздернутым носиком и смелыми глазами. Это была метиска, исполнявшая должность горничной племянницы генерала.

Великолепный негр, носивший громкое имя Юпитер, суетился, спеша приготовить ужин. Ему помогали двое проводников.

— Ну, доктор? — спросил, улыбаясь, генерал, смотря на запыхавшегося толстяка, усевшегося на свой чемодан. — Как вам кажется сегодня моя племянница?

— Сеньорита очаровательна как всегда, — любезно сказал доктор, вытирая лоб. — А какая ужасная жара! Не правда ли?

— Я не заметил, — отвечал генерал. — По-моему, такая же, как и всегда.

— Значит, мне только показалось это, — сказал доктор, глубоко вздыхая. — Над чем же вы смеетесь? — спросил он, обращаясь к метиске, которая вдруг громко расхохоталась.

— Не обращайте на нее внимания, доктор, — заметила, улыбаясь, племянница генерала. — Фебея еще совсем девочка.

— Я уже несколько раз говорил вам, донна Люция, — сказал доктор, нахмурив свои густые брови и надувая щеки, — что эта девчонка — настоящий бесенок. Вы слишком добры к ней, и кончится тем, что она сыграет с вами какую-нибудь плохую шутку.

— У-у-х!.. Какой сердитый этот собиратель камешков! — пробормотала Фебея, намекая на страсть доктора составлять коллекции из камней и растений.

— Ну, ну, довольно! — сказал генерал. — Утомила тебя дорога, Люция?

— Нет, не особенно, — отвечала молодая девушка, удерживая зевоту. — Мы путешествуем уже целый месяц, и я начинаю привыкать к нашему кочевому образу жизни. Сначала это, действительно, очень утомляло меня.

Генерал вздохнул, но не сказал ни слова. Доктор занялся камнями и растениями, собранными в течение дня, и разбирал их, а Фебея кружилась по комнате, как птичка, приготовляя все, что могло понадобиться ее госпоже.

Воспользуемся этим временем, чтобы сказать несколько слов о племяннице генерала.

Люция де-Бермудес была дочерью его младшей сестры. Это была очаровательная девушка лет шестнадцати. Ее большие черные глаза оттенялись длинными ресницами, умерявшими их блеск; на нежной коже сохранился пушок юности, из-за пунцовых губ виднелись жемчужные зубки, а черные с синеватым отливом волосы были так длинны, что покрывали ее всю, с головы до ног, когда она распускала свои косы.

У нее были крошечные руки и ноги и тонкая, стройная талия; движения ее отличались гибкостью, свойственной американкам, а походка — ленивой грацией креолок.

Невежественная, как и все ее соотечественницы, Люция была весела и беззаботна, как ребенок. Ее занимали всякие пустяки, и она совсем не знала жизни или, вернее, знала только ее хорошие стороны.

Эта прекрасная статуя еще не жила, не думала и не испытала любви.

Генерал воспитывал ее в самом строгом, монастырском уединении и решил взять с собой, когда отправился в прерии.

Ни цель его поездки, ни причина, почему дядя желал, чтобы она сопровождала его — нисколько не интересовали молодую девушку.

Путешествие по незнакомым местностям, жизнь на открытом воздухе, относительная свобода сравнительно с тем строгим заключением, в котором ее держали до сих пор, — все это радовало Люцию, и ей в голову не приходило расспрашивать дядю о причинах, побудивших его предпринять эту поездку.

Таким образом, читателю приходится познакомиться с Люцией в то время, как она была счастливым ребенком и жила день за днем, вполне довольная своим настоящим, без всякой мысли о будущем.

В палатку вошел капитан Агвилар, а за ним Юпитер с тарелками и блюдами.

Фебея уже успела накрыть на стол.

Ужин состоял из консервов и жареной ноги лани. За стол сели четверо: генерал, Люция, капитан и доктор.

Юпитер и Фебея прислуживали.

Сначала все молчали и были заняты только едой. Люция заговорила первая и обратилась к доктору, которого очень любила дразнить.

— Ну что же? Много сокровищ набрали вы сегодня, доктор? — спросила она.

— Не особенно много, сеньорита, — отвечал тот.

— Отчего же так? — улыбаясь, сказала она. — На дороге то и дело попадаются камни. Вам не трудно было бы набрать их столько, что не мог бы снести и мул.

— Вы, должно быть, довольны путешествием, доктор? — спросил генерал. — Теперь вы свободно можете заниматься составлением коллекций.

— Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, — отвечал доктор. — Я ждал от прерий гораздо большего. Если бы меня не поддерживала надежда отыскать одно редкое растение и принести, таким образом, пользу науке, я, пожалуй, даже пожалел бы, что покинул свой домик в Гваделупе, где вел такую тихую, однообразную жизнь.

— Не забывайте, что мы еще только вошли в прерии, — сказал капитан. — Когда мы пройдем подальше вглубь, вы даже не в состоянии будете собрать все редкости, которые начнут попадаться вам на пути.

— Очень бы желал, чтобы ваше предсказание исполнилось, капитан, — отвечал, вздохнув, ученый. — Если бы я нашел то растение, о котором говорил, это вполне удовлетворило бы меня.

— Значит, оно очень драгоценно? — спросила Люция.

— Еще бы, сеньорита! — горячо воскликнул доктор. — Его описал и классифицировал Линней, и с тех пор никому не удавалось найти его. Если я отыщу это сокровище, я составлю себе имя. А вы еще спрашиваете, драгоценно ли оно?

— Для чего же служит это растение? — с любопытством спросила молодая девушка.

— Для чего?

— Ну да.

— Ни для чего, — наивно отвечал ученый.

Люция рассмеялась звонким серебристым смехом.

— И вы все-таки называете его драгоценным? — сказала она.

— Да, именно потому, что оно очень редко.

— Надеюсь, что вам удастся найти его, доктор, — сказал примирительным тоном генерал. — Юпитер, позови сюда начальника проводников.

Негр вышел и через минуту вернулся в сопровождении главного проводника.

Это был высокий, широкоплечий человек лет сорока, с низким лбом, курчавыми волосами, медным цветом кожи и впалыми глазами, горевшими каким-то диким блеском. Его лицо нельзя было назвать особенно некрасивым, но в нем было что-то неприятное и отталкивающее. В высшей степени холодный и даже бесстрастный, он был далеко не разговорчив, а между тем ему дали прозвище «Болтун». Должно быть, индейцы или товарищи прозвали его так в шутку.

— Выпейте-ка этот стаканчик, любезный, — сказал генерал, протягивая ему большой стакан с вином.

Болтун поклонился и, сразу осушив стакан, в котором помещалось около литра, вытер рукавом усы.

— Мне бы хотелось, — начал генерал, — остановиться на несколько дней в таком месте, где бы можно было без опасения произвести кое-какие розыски. Годится для этого наша стоянка?

— Нет, — лаконично ответил Болтун.

— Почему же?

— Много индейцев и диких зверей.

— А не знаете ли вы какого-нибудь подходящего места?

— Знаю.

— Далеко отсюда?

— Нет.

— А как велико расстояние?

— Сорок миль.

— За сколько дней можем мы дойти туда?

— За три.

— Отлично. Отведите нас в это место. Мы выедем завтра рано утром.

— Все? — спросил Болтун.

— Все, — отвечал генерал.

— Спокойной ночи!

И проводник ушел.

— У Болтуна есть одна хорошая черта, — сказал, улыбаясь, генерал. — Его разговор не надоедлив.

— А мне было бы гораздо приятнее, если бы он говорил побольше, — возразил, покачав головой, доктор. — Мне всегда подозрительны такие молчаливые люди: кажется, как будто у них есть какие-то тайны, и они боятся проговориться.

Выйдя из палатки, Болтун присоединился к своим товарищам и некоторое время о чем-то горячо перешептывался с ними.

Была чудная ночь. Путешественники закурили сигары и уселись около палатки.

Люция запела прелестную, нежную креольскую песню.

Вдруг красноватый свет показался у самого горизонта. С каждой минутой становился он все больше и ярче, а потом послышался какой-то глухой шум, похожий на отдаленные раскаты грома.

— Что это такое? — спросил генерал, вскакивая с места.

— Пожар в прерии, — спокойно отвечал Болтун.

При этом ужасном известии весь лагерь заволновался.

Нужно было бежать как можно скорее, чтобы не сгореть заживо.

А во время суматохи один из проводников многозначительно переглянулся с Болтуном и, проскользнув между тюками, скрылся в прерии.