9

Военный госпиталь № 214/67 находился на окраине Москвы, за Сокольниками, в небольшом, окруженном высоким кирпичным забором парке. Длинное белое шестиэтажное здание, высокие окна, просторные теплые палаты. Первую неделю Ставинский-Юрышев еще продолжал симулировать головные боли, головокружения и тошноту – он боялся встречи с бывшими сослуживцами и друзьями Юрышева. Но от привилегированной палаты он отказался с самого начала, сославшись на то, что боится одиночества. Ведь главной целью его рискованной затеи было – влезть в шкуру Юрышева, освоить хотя бы азы офицерского этикета и привычек. И в шестиместной офицерской палате, куда его поместили, он жадно слушал бесконечный треп выздоравливающих молоденьких лейтенантов и капитанов, раненных в Афганистане. Эти ребята были счастливы, что выбрались из Афганистана, отделавшись огнестрельными ранениями или контузиями. И они не скрывали своей радости по этому поводу – внизу, на втором этаже госпиталя, были те, кому повезло в Афганистане куда меньше: там находились палаты для солдат и офицеров, ставших жертвами собственного химического оружия, газовых атак Советской Армии. Это отделение больные втихаря называли между собой «газовка». Вход туда был строго запрещен не только всем остальным больным госпиталя, но и медицинскому персоналу, который к этому отделению не имел отношения. Больных в это отделение привозили только по ночам и так же по ночам вывозили трупы. Разговоры об этом отделении строго пресекались больничным начальством. И все-таки весь госпиталь знал, что «газовка» – это сплошные паралитики с гниющей от токсичного газа кожей совершенно нечеловеческого темно-зеленого и сине-зеленого цвета. Ожоги этим экспериментальным токсичным газом советские солдаты получали тогда, когда прихотливый горный ветер афганских ущелий неожиданно менял свое направление как раз в момент очередной советской газовой атаки на афганские деревни и партизанские отряды и облако зеленовато-желтого газа настигало самих нападавших. Паралич, кожный зуд, а затем не поддающееся лечению гниение кожи. Из «газовки» было только два выхода: сразу в морг или, для начала, – в закрытый дом инвалидов.

Поэтому у всех остальных раненых, попавших не в «газовку», а в обычные госпитальные палаты, чаще всего было удивительно веселое для раненых настроение. Они знали, что после выписки из госпиталя их уже не пошлют обратно в Афганистан, а либо комиссуют, либо отправят в тыловые гарнизоны. Они так и говорили – «тыловые гарнизоны», словно оккупация Афганистана была войной, фронтом, а все остальные войска на территории СССР – «тыловыми войсками». Эти-то словечки – «тыловые войска», «автопилот», «буккер», «арсенал», «вахта», «самонаведение», «ларингофон», «вероятность попадания» – и военный жаргон – «старлей», «комполка», «салага» – жадно впитывал Ставинский и, закрыв глаза под марлевой повязкой, которая укрывала его разбитое лицо, повторял их про себя по нескольку раз, заучивал наизусть. Как ни странно, офицеры почти ничего не рассказывали о самой войне в Афганистане – только байки и анекдоты об офицерских училищах, учениях и гарнизонной жизни. И конечно, о бабах. Лишь по ночам, во сне, эти двадцатипятилетние мальчишки скрипели зубами, кричали «Огонь!» и «Мама!», и однажды в сортире, который был и курилкой, Ставинский, морщась от боли в разбитой челюсти, хриплым голосом спросил у одного из них – молодого старшего лейтенанта Лаврова:

– Ты сегодня полночи кричал «Огонь!». Что тебе снилось?

Лавров посмотрел на него своими серыми, с пушистыми мальчишескими ресницами глазами и сказал негромко:

– Вам повезло с болезнью, товарищ полковник. Мне бы вашу потерю памяти… – Потом он хмуро затоптал недокуренную сигарету и ушел в палату.

Но в ту же ночь Ставинский узнал, что снится по ночам этим офицерам. Среди ночи из соседней офицерской палаты, крича и срывая бинты со своего обожженного тела, выполз контуженный здоровяк вертолетчик младший лейтенант Василевский. Неделю назад вертолет Василевского был сбит афганскими партизанами в Кандагаре, машина загорелась и рухнула, и только чудо и снег горного склона, куда упал вертолет, спасли Василевского. Теперь, среди ночи, Василевский выполз из палаты и, насмерть перепугав дежурную медсестру, как-то дико, на четвереньках, по-обезьяньи взобрался по пожарной лестнице на чердак госпиталя. Санитары догнали его уже на крыше, в снегу, скрутили и притащили обратно в палату. Но, истекая гнойной кровью, сочившейся из незаживших еще ожогов, он вырывался из рук санитаров и кричал:

– Они пришли! Они пришли! Они пришли за мной!…

Появился дежурный врач, Василевскому сделали укол, и, затихая, он плакал и шептал:

– Дети, я не убивал вас!… Дети, я не убивал вас!… Меня заставили…

Через двадцать минут «скорая помощь» увезла Василевского в психбольницу, врачи и медсестры разогнали больных и раненых по палатам, но вся офицерская палата уже не спала до утра. Несмотря на строжайший запрет врачей, раненые офицеры нещадно курили в палате. Молча, не говоря друг другу ни слова. Двое «ходячих» – Лавров и капитан Сысоев – стояли у окна, под настежь открытой форточкой, смотрели на падающий за окном снег. Потом в палату зашел дежурный врач, поморщился от дыма, но сказал только:

– Товарищи офицеры, примите снотворное.

– Доктор, – повернулся к нему на своей единственной ноге и на костыле капитан Сысоев, – нам не нужно снотворного, не поможет. А вот бутылку спирта…

– Я не имею права, – сказал врач.

– А если я тоже сойду сейчас с ума? – спокойно спросил Сысоев, добела сжимая руки на костылях. – Или вы думаете, что нам не снятся дети, отравленные газом или задавленные танками в Баграмс, Кундузс, Паншере? Продолжить перечень?

Врач посмотрел ему в глаза и, резко повернувшись, вышел из палаты. Через минуту он вернулся с литровой колбой. В колбе было граммов семьсот чистого медицинского спирта.

– Это все, что нашел, – сказал он. – Но столовая закрыта, закуски нету…

– Обойдемся, – ответил Сысоев. Он разлил спирт по стаканам и с некоторым колебанием посмотрел на Ставинского: – Товарищ полковник, вы будете?

– Нет, – сказал Ставинский, видя, с какой жадностью офицеры смотрят на спирт. – Я сплю без сновидений, мне не наливайте.

Офицеры молча, не чокаясь, залпом выпили каждый почти по двести граммов чистого спирта. Остаток этой ночи они тоже спали без сновидений, во всяком случае – без кошмаров.