на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 5

ДВОРЕЦ ХЭМПТОН-КОРТ

Хотя Генри Уайэтту доводилось присутствовать на кричаще пышных церемониях в честь дворцовых и религиозных праздников в Испании и Португалии, ему, как и большинству англичан, как-то никогда не приходило в голову, что в нынешнем, 1585 году невзрачная рыжеволосая дочка Генриха VIII и Анны Болейн живет среди блеска и великолепия приблизительно того же характера.

Устремив глаза в сторону берега, пока выкрашенная в голубую и серебристую краски шлюпка сэра Френсиса Дрейка шла к массивным Водным воротам дворца Хэмптон-Корт, он видел там, на разнообразных бархатистых травянистых лужайках, подступающих к заросшим тростником берегам Темзы, словно бы слетевшихся на них великолепных гигантских бабочек, перемещающихся туда-сюда Множество белых ручных лебедей с любопытством поплыли к приближающейся шлюпке, но иные дикие, плававшие там же, выскочили из камыша, захлопали крыльями и стали удирать вверх по зеркально-гладкой поверхности речки, увлекая за собой всю стайку.

На лужайках за водной галереей сидели или прогуливались десятки дам и джентльменов, наряды которых по яркости красок превосходили любое собрание тропических птиц.

В регулярные интервалы дюжий дворцовый страж обходил свои посты с полированной алебардой на плече. Эти здоровые парни носили мундиры, состоящие из зеленого и белого цветов — цветов династии Тюдоров, а на широкой груди — розу Тюдоров, украшенную личной монограммой королевы Елизаветы, «Е R»[31], вышитой чисто золотой нитью, которой никогда не суждено было потускнеть.

Стражи, дежурящие у Водных ворот, изящно взяли алебарды на караул, когда сэр Френсис Дрейк, невысокого роста, крепкий и энергичный, ступил на берег в своем щегольском мундире из синего, желтого и красного цветов. За ним следовал капитан его флагмана, Томас Феннер, великолепный в темно-фиолетовом дублете и серебристых коротких штанах; на плече небрежно драпировался короткий плащ из ярко-желтой мавританской кожи.

Генри Уайэтт в темно-коричневой рубахе из грубой шерстяной материи, в кожаной куртке, в серых широких шерстяных штанах и чулках из неотбеленного льна представлял собой унылый контраст, несмотря на всю свою мускулистую фигуру, медного цвета лицо и блестящие темно-рыжие волосы.

Прошествовав под Водными воротами, трио снова оказалось под солнечными лучами и последовало за караульным сержантом по дорожке, огибающей с края знаменитую Фонарную беседку из зелени, расположенную на невысоком холме. По краям этой широкой и ровно устланной гравием дорожки, вьющейся между кустарниками аккуратно подстриженного тиса, на каменных пьедесталах стояли любопытные каменные изваяния, известные как «Звери короля»: антилопы, львы, борзые собаки, драконы, быки, лани, леопарды и представители многих других существ; и почему-то все они являлись опорой для флюгеров.

Появился дворецкий ее величества, почетный старый джентльмен с огромными белыми брыжами. Он нес длинный жезл из черного дерева, увенчанный изображением кисти руки, искусно вырезанной из слоновой кости. Дворецкий поспешил вперед, и его костюм из черного бархата сильно контрастировал с ослепительным великолепием одеяний других придворных королевы.

На просьбу Дрейка о незамедлительной аудиенции дворецкий сделал извиняющийся жест руками и объяснил, что ее величество в данный момент находится в личном кабинете, совещаясь с сэром Уильямом Сесилом, лордом Беркли и этим злейшим соперником советника сэром Френсисом Уолсингемом. Ее нельзя было беспокоить ни под каким предлогом.

— Неужели я такой уж незначительный? — побагровел Дрейк и досадливо щелкнул пальцами, но все же взял себя в руки и изобразил терпение. — Тем не менее я прошу вас известить о моей скромной персоне ее милостивое величество и передать ей, что у меня неотложное дело. В самом деле, милорд, я и мой молодой спутник прибыли с вестями исключительной важности.

— Мне пре… предстоит говорить с королевой! — заикаясь, воскликнул Уайэтт.

— Верно.

— Но, господа, я же ни м-манер не знаю, ни г-говорить не умею, ни на-наряжен как следует, чтобы предстать перед королевой.

— Выше нос, паренек, — подбодрил его Феннер. — Это точно, одежонка твоя темная, как у галки, но ведь везде говорят, что Глориана может различить верное сердце под простым одеянием; кроме того, ее величество обожает то, что она называет «простыми англичанами».

Уайэтт распрямился и, стараясь справиться с незнакомой ему доселе дрожью в голосе, спросил:

— Но… но умоляю, скажите, к-как мне ве-вести себя?

Дрейк расхохотался, хлопнул матроса торгового судна по плечу и отвечал:

— Ну что ж, да благословит тебя Господь, все, что тебе нужно делать, когда предстанешь перед ней, это опуститься на одно колено и ждать, пока ее величество не прикажет тебе подняться. Тогда не трусь и говори прямо начистоту, и тебе от этого будет лучше. Теперь запомни, мистер Уайэтт, — Дрейк задержал на нем взгляд своих синих пронзительных глаз, — ты должен говорить о разорении, принесенном предательством испанского короля нашему торговому флоту, и какими убытками это обернется трону. Было бы хорошо, — Дрейк наклонился так близко к его лицу, что ощутимей, чем прежде, стал острый запах духов, которые он любил, — если бы ты невинно напомнил ее величеству, что эти продовольственные запасы и суда, похищенные у нее, пойдут на питание и оснащение флота короля Филиппа, который он собирает, чтобы угрожать ее личной персоне и безопасности ее державы.

Прошли казавшиеся бесконечностью полчаса, в течение которых Дрейк расхаживал взад и вперед по отделанной дубовыми панелями приемной, украшенной теми несколькими цветными гобеленами из Голландии, что были угодны королевскому вкусу. Тщательно отполированные дубовые полы дворца Хэмптон-Корт смягчались не обычными пустяками, а большими красными, как перо индейки, коврами, хорошо приглушающими беспокойную поступь высоких красных каблуков Дрейка.

По двое, по трое, а иногда дюжиной проходили через приемную различные придворные. Большинство из них кланялись адмиралу королевы с готовностью, почти подобострастно, затем бросали беззастенчиво-пытливые взгляды на странно подобранную компанию этого великого человека.

Тревога Уайэтта убывала пропорционально росту его заинтересованности этими блестящими, пышно разодетыми персонами. Ему никогда и в голову не приходило, что существуют такие экстравагантные костюмы. Мужчины красовались в брыжах преувеличенного размера, и дюжины разных моделей, самые изощренные из которых, как вполголоса пояснил капитан Винтер, назывались перкардели и пикадилли — последнюю смоделировал некий Хиггинс, которого называли первым портным Лондона. Все носили подбитые ватой короткие штаны из сшитого полосами узорчатого шелка, мавританские накидки, перчатки из ароматизированной кожи, дублеты из генуэзского бархата цвета бирюзы и плащи, отделанные по краям мехом волка, куницы и горностая.

Ошарашенный молодой помощник капитана вскоре был совсем поражен и ослеплен обилием представших его взору драгоценных украшений. Еще бы, там можно было увидеть щеголя, носящего на пальцах целый десяток колец, на шее — две или три цепочки, в ушах — здоровенные жемчужные серьги в дополнение к инкрустированному драгоценными камнями круглому футлярчику для ношения ароматического шарика и коробочке для зубочисток. Бриллианты, изумруды, сапфиры и прочие драгоценные камни сверкали на гвардейцах и на маленьких заостренных ножнах итальянских рапир и кинжалов, болтавшихся на поясе у каждого.

Разнообразию гофрированных воротников почти не уступало разнообразие стрижек бород, осуществлявшихся брадобреями королевского двора. Некоторые из этих сильно надушенных и накрашенных придворных отдавали предпочтение голландской моде, другие предпочитали французский или испанский стили, тогда как третьи придавали своим крашеным рыжим или желтым бородам раздвоенный вид в стиле «аллея». Несколько джентльменов стригли бороды в стиле «лопата», «бравада»и «кинжал».

Что касается дам, Уайэтт едва мог верить своим глазам. Почти поголовно они носили массу «заимствованных» волос — париков, завитых и окрашенных в красный цвет и украшенных мелким жемчугом, небольшими изумрудами или рубинами по примеру королевы.

Их кружевные рюши, окаймляющие декольте, которые зачастую оставляли открытой верхнюю часть груди, представляли собой чудеса изящества и изысканности и удерживались на своем месте стяжками. Эти элегантные создания носили стоячие брыжи, которые трудолюбиво увязывались с накидкой в плойки и складки; другие из их числа предпочитали очень большие крылатые брыжи, а кое-кто красовался в двух или трех кружевных брыжах, навернутых одни поверх следующих. Все дамы носили перчатки — желтые, синие или красные, — на тыльную сторону которых были нашиты жемчужины и всевозможные драгоценные камни, а с их поясков свисали постоянно мигающие и поблескивающие маленькие зеркала в золотой оправе.

Особенно помощника капитана с «Первоцвета» поразили своим необычным цветом их лица. Дамы старые, среднего возраста и даже совсем молодые так сильно покрывали косметикой свои щеки, что они сияли, как надгробия, белые и безжизненные. Далее они рисовали на щеках круглые красные пятна, делающие их лица похожими на кукольные; выщипав свои естественные брови — у королевы, похоже, их не было совсем, — они их тоже подрисовывали краской.

Заметив, чем поглощено его внимание, Винтер объяснил:

— Вы не находите, что эти великосветские дамы выглядят худенькими и бледными? Видите ли, ее величество — дама исхудалая и с болезненным цветом лица, поэтому эти глупые создания едят пепел, мел и свечное сало, чтобы добиться такой же бледности.

Дрейк повернулся к командиру флагманского корабля Феннеру, рассеянно поигрывая свисающей с уха жемчужиной.

— Теперь совершенно ясно, что король Испании намерен скоро напасть: это вопрос нескольких месяцев. Что скажете?

— Верно, вне всякого сомнения. Его приказ — тому доказательство.

— Что ж, Уильям, даст Бог, мне позволят помешать этому плутовскому нападению.

— Да, но как?

— Есть у меня способы и… — Он прервался, чтобы отвесить низкий поклон герцогу Глостеру и с нетерпением подождать ответного знака учтивости со стороны этого очень родовитого дворянина. Когда же герцог ответил поклоном, Уайэтт отметил, что сделал он это высокомерно и сдержанно — как, впрочем, кланялось большинство представителей старинных дворянских родов.

— Но мы же так неподготовленны, — проворчал Феннер. — Если бы только ее величество и ее советники к вам прислушались — ведь сколько раз вы их предупреждали.

— Да, в том-то и загвоздка. Не прислушались, а теперь поздно. Поздно! Если бы Глориана три года назад не запретила мне в последний час поднять паруса против самой Испании, мы сейчас не читали бы ничего об «Английском предприятии», как они это называют.

Феннер поморгал, затем высказал предположение:

— Возможно, после того как сэр Френсис Уолсингем услышит об этой истории в Бильбао, ему удастся взять верх.

Снаружи под солнечным небом под пение серебряных труб и сухую дробь барабанов происходила смена дворцового караула. Вскоре королевский двор должен был разойтись на ужин, когда придворные принимали пищу во второй, и в последний, раз за свой день.

Наконец снова появился дворецкий, над огромным стоячим воротником которого лысая голова выступала как розовая дыня. Казалось, он сутулится под тяжестью отличительного знака своей должности — тяжелой цепи, висящей поверх его черных одежд.

— Ее величество соизволит сейчас принять ваше превосходительство.

Дрейк улыбнулся, поправил свой короткий фламандский воротник и засунул на свое место выбившийся локон светлых волос, прежде чем проверить жемчужные пуговицы, на которые застегивался его дублет.

Снова у моряка задрожали колени. Боже Всевышний! Он, простой человек Генри Уайэтт из Сент-Неотса, должен был предстать перед королевой! Королевой, этим далеким полубожеством, безраздельно царствующим над всей Англией и распоряжающимся судьбами чуть ли не пяти миллионов подданных.

Черт побери! Что скажут жители Сент-Неотса, когда узнают, что сын старого Эдмунда Уайэтта не только видел ее величество королеву, но и был у нее на приеме? О, какой гордостью засверкают серые глазки милой Кэт Ибботт!

— Ну, ну, мастер Уайэтт, нечего выглядеть таким перепуганным. — Дрейк похлопал его по руке. — Ее величество — очень человечная женщина и самая добрая из дам. Вставай и шагай без боязни — как на корме «Первоцвета».

«Да. Сэру Френсису Дрейку куда как легко давать такие советы», — подумал про себя объятый ужасом помощник капитана, но затем нашел утешение, вспомнив, что Золотой адмирал тоже когда-то был столь же бедным и незаметным, не имеющим ни влиятельных друзей, ни заслуг, как и он.

Ведь и правда, только подумать, что Френсис, самый старший из двенадцати детей Эдмунда Дрейка, по слухам, не имел даже обуви, когда впервые отправился в плавание на борту неуклюжего судна, совершавшего торговые рейсы между Зеландией и Мидвэем.

Этот сын бедного приходского священника-протестанта достиг такого высокого положения отчасти благодаря влиянию своего родственника сэра Джона Хоукинса, но главным образом — благодаря своим собственным достоинствам.

Возле красивой двери из древесины орехового дерева, ведущей в личный кабинет королевы, пара лейб-гвардейцев гигантского роста, прозванных «бифитерами», то есть «мясоедами», питающимися исключительно говядиной по приказу королевы, проявляющей заботу в отношении их пайков, замерли, взяв на караул свои алебарды, украшенные малиновыми кисточками. Отороченная мехом черная мантия лорда-дворецкого, важно развеваясь, поплыла по короткому коридору, в котором еще сильнее ощущался смешанный запах духов.

— Его превосходительство адмирал сэр Френсис Дрейк и капитан Уильям Феннер! — возвестил управляющий двором королевы низким, но сильным голосом. — Сопровождает их лицо матросского звания по имени Уайэтт.

Лучи предвечернего солнца вливались в высокие окна с такой щедрой силой, что оживляли ряд гобеленов, покрывающих стены просторной, отделанной дубом палаты, и вспыхивали на воротниках и кольцах двух седобородых джентльменов, стоявших у самого входа.

Помимо этого, солнечные лучи заиграли медными оттенками в искусно взбитых и завитых волосах той, что, жестко выпрямившись, восседала в кресле с низкой спинкой.

На Уайэтта самое живое впечатление произвели небольшие, но чрезвычайно внимательные черные глаза, сверкающие над слегка крючковатым носом. Лицо Елизаветы Тюдор настолько густо покрывали белила, что казалось, будто его высекли из карийского мрамора. На фоне этих белил резко выделялись большие пятна румян, нанесенных на обе щеки. Вслед за этим он вдруг заметил многочисленные следы глубоких морщин, перекрещивающихся на лице его королевы.

Уайэтт вышел из своего одурелого состояния вовремя, чтобы заметить, что Дрейк и Феннер уже опустились на колено и так стояли с немного склоненными головами. Рапиры свои они ухитрились расположить таким образом, что те торчали диагонально из-под их кричаще-ярких плащей, словно напрягшиеся хвосты легавых, охотящихся на фазанов.

Когда он последовал их примеру, его тяжелые морские сапоги скрипнули так громко, что всегда и без того румяное лицо молодого матроса еще гуще залилось малиновой краской, а смущение стало куда как мучительней, потому что опустился он на левое колено, а должен был, разумеется, на правое. Когда же он поспешно поменял колени, несколько придворных, выстроившихся вдоль дальней стены палаты для аудиенций, тихо заржали.

— Встаньте, джентльмены. — Голос королевы звучал строго и вовсе не мелодично, однако и неприятным назвать его было никак нельзя. — И что же это за крайняя срочность, сэр Френсис, которая приводит вас в наше присутствие с большим, нежели обычно, нетерпением?

Приземистая синяя фигура Дрейка выдвинулась на несколько шагов, оказавшись в солнечном свете, от которого светлые волосы и борода приобрели золотистый оттенок.

— Вопрос величайшей важности для вашего величества; я предлагаю вашему вниманию дело настолько вероломное и представляющее такую непосредственную угрозу вашему государству и вашей персоне, что мне хотелось иметь крылья, которые бы еще скорее принесли меня сюда,

С нарочитой неторопливостью королева взяла футлярчик с ароматическим шариком, сделанный из позолоченного серебра, и поднесла его к приплюснутым ноздрям, одновременно не слишком-то терпеливо взирая на стоящую перед ней крепкую фигуру адмирала.

— Чтоб вам сгнить, сэр Френсис! Что это вы вечно летите к нам со всех ног? Что это вы постоянно приносите нам тревожные вести и рассказываете небылицы о заговорах и предательствах? Милорд Беркли, знаете ли вы кого-нибудь более одержимого ненавистью к испанцам?

— …или более достойного в делах наказания, ваше величество, — быстро вмешался лорд Уолсингем.

Елизавета опустила футлярчик и откинулась в кресле.

— Выкладывайте свои сетования, мой дорогой адмирал. Что там могло напугать вас на этот раз? Снова хотите поднять паруса против моего кузена из Испании? — Речь королевы звучала с иронией, но вот заговорил Дрейк, и не прошло полминуты, как насмешливое выражение полностью исчезло с лица ее величества, покрытого мертвенно-бледным слоем косметики.

Она далеко подалась вперед и заговорила с пронзительно резкими интонациями:

— Сэр! Следите за тем, что вы говорите. Если то, что вы сказали, на самом деле не так, то бойтесь нашего гнева!

Дрейк снова опустился на одно колено и, схватив руку королевы, смиренно поцеловал ее.

— Пусть мне веки вечные гнить в Тауэре, если я хоть на йоту преувеличиваю, говоря о подлости короля Филиппа. Это ваше величество может услышать из первых уст, от того, кто явился свидетелем всего, что случилось на борту «Первоцвета». Я привел сюда помощника капитана корабля. — Синие глаза Дрейка горели огнем, когда он поднялся и прямо-таки вытолкнул Генри Уайэтта перед собой.

— Подойдите поближе, молодой человек, — раздраженно приказала королева. — Нет, снова на колено становиться не надо, но ясно и в простых словах опишите нам, что же действительно произошло в гавани Бильбао. И, — прибавила она, бросив колючий взгляд на Дрейка и Феннера, — постарайтесь не искать никакой выгоды в своем рассказе.

Уайэтт вдруг почувствовал какую-то незнакомую сухость в горле, заставившую этого высокого с медным цветом лица молодого человека несколько раз сглотнуть, прежде чем обрести хоть какую-то власть над своим голосом. Сперва от этой пугающей близости к своей королеве у него продолжалось головокружение, и он говорил запинаясь. Только когда Уайэтт приступил к описанию визита коррехидора и необъяснимого отбытия этого голодного джентльмена, так и не закончившего обед, голос его стал глубже и тверже. Королева сместилась на край своего кресла, и ее длинные костлявые пальцы, унизанные кольцами, постепенно напряглись и стали похожи на блестящие когти хищной птицы.

— Сколько же вас было на борту «Первоцвета»? — прервала его Елизавета.

— Двадцать восемь, ваше величество! — Уайэтт покраснел до корней своих темно-рыжих волос.

— А испанцев?

— По нашим подсчетам, человек девяносто семь или что-то около того.

Королева глубоко вдохнула и задумчиво посмотрела на лорда Беркли, безмолвно стоящего на другом конце зала и, очевидно, сильно ошарашенного новостями. Что касается сэра Френсиса Уолсингема, тот, наоборот, нисколько не скрывал своего удовлетворения, граничащего с приподнятым настроением.

— Очень милая ссора, — заметил Уолсингем. — Сколько же нападавших было убито, мой юный друг?

— Свыше дюжины — и уж конечно еще больше пошло ко дну, ваша све… ваше превосходительство.

— А сколько пало англичан?

— Душа отлетела только от бедного Джона Тристрама, сэр.

— Разве не видно, что в этом деле вашему величеству послужили на славу? — вмешался Дрейк. — Будь даже я сам на том месте, лучше бы быть не могло. А теперь, мастер Уайэтт, прошу рассказать, как удалось вам выудить из гавани этого пса с языком гадюки, дона Франциско де Эскобара.

Стареющая дочь Генриха VIII слушала говорящего с полным вниманием, с напряженным взглядом маленьких черных глаз, с выдвинутыми вперед челюстью и ястребиным носом.

В нужный момент очень торжественно Дрейк предъявил королеве позорный приказ короля Филиппа.

— Вот, ваше величество, тот самый документ, который дон Франциско представил в объяснение своего предательства.

Через увеличительное, для чтения, стекло в золотой оправе, которое она носила на поясе, королева Англии прочла весь документ с величайшей тщательностью. Нарисованные ее брови то и дело то поднимались, то опускались, пока наконец она не отшвырнула этот документ, принявшись клясть своего «дорогого кузена Филиппа»с той же горячностью, с какой бранилась бы любая проститутка в Холодной Гавани, не получив обещанного гонорара. Определенно, еще ни одна королевская особа того времени не ругалась так изощренно — и непристойно. Но вот наконец Елизавете пришлось-таки остановиться, чтобы перевести дыхание.

— Но это же чудовищно! — восклицала она, тяжело дыша. — Как смеет эта длиннорылая габсбургская свинья, этот лживый злодей с синей челюстью захватывать наши суда и заключать в тюрьму наших подданных — именно те суда и тех людей, что мы послали ему на помощь в час его нужды?

В приступе разгорающейся ярости Елизавета Английская схватила песочницу, предназначенную для высушивания чернил на официальных документах, и, ослепленная бешенством, швырнула ее изо всех сил. Песочница, едва не угодив в голову Уайэтту, разбилась о панельную стену и осыпала градом осколков стоявшего рядом джентльмена.

— Клянусь всей славой Господа! Филипп мне дорого заплатит за это предательство. — Она задрожала всем своим костлявым телом. — Да, вам, оба Френсиса, можно теперь улыбаться. — Она глянула гневно сперва на Уолсингема, затем на Дрейка, тихо стоявшего в сторонке и резко контрастирующего своим ярким костюмом — синим дублетом и желто-красными чулками — с темными дубовыми панелями.

— Возможно, нам было бы разумнее прислушаться к вам, а не к моему лорду Беркли. Кажется, вы оба лучше понимаете, чего стоит этот лицемерный негодяй в Эскуриале. Ну почему, почему мы морочим себя осторожными суждениями и идиотским оптимизмом? Стыдитесь, Уильям Сесил! Вечно вы звали нас отказаться от этой храбрости, которая одна лишь способна защитить нас от папистских держав.

Сэру Френсису Дрейку едва удалось сдержать себя, чтобы не улыбнуться. Никто лучше его не знал, что сама Елизавета, а не Беркли в последний момент отозвала его флот в 1580-м и еще раз в 1581 году прямо накануне его выступления против Испании. Со времени правления Джона Плантагенета[32] никогда еще трон Англии не занимал монарх столь непостоянный, одержимый своими капризами и опасно нерешительный, как эта сухая как жердь, сверх меры увешанная драгоценными украшениями старуха, что сидела напротив него в этой комнате.

Совершенно типичной для нее чертой характера было то упрямство, с которым Елизавета, даже столь запоздало, все отказывалась подписывать смертный приговор Марии Шотландской, несмотря на то, что ее прелестная, трижды бывшая замужем кузина несомненно имела отношение к трем заговорам с целью покушения.

Конечно, размышлял Дрейк, государственная женщина даже среднего ума давно бы уже, наверное, догадалась, что продление существования Марии Стюарт способствует существованию центра, объединяющего не только могущественных католических правителей на континенте, но также и тех знатных аристократов в Шотландии и на севере Англии, которые все еще остаются верными Римской церкви.

С резким и высоким, как у павлина, голосом, королева бесилась до тех пор, пока с ее накрашенных губ не сорвалась слюна, и она наконец обратила свое внимание на сэра Френсиса Дрейка.

— Черт побери, сэр Френсис, — вскричала она резким голосом, — завтра же созывайте матросов на корабли. Обеспечьте наш флот провиантом и всем необходимым, и мы развяжем множественную частную инициативу, причем так, что у вас будет достаточно людей и орудий, чтобы нанести этому габсбургскому обманщику удар в самое уязвимое место, и такой силы, чтобы он его никогда не забыл!

— И такой удар, ваше величество, по моему разумению, надо будет нанести королю Филиппу в его собственных владениях? — мягко предположил Дрейк. Боже, сколько ему пришлось спорить и интриговать, чтобы добиться именно такого решения!

— Да! — с присвистом вырвалось у королевы. — Опустошайте прибрежные города моего благородного кузена, топите или захватывайте его суда, разоряйте его порты, чтобы этот иуда, которым правит духовенство, молил о прощении, возместил все убытки и возвратил нечестно присвоенные им мои суда, их грузы и экипажи!

Лорд Уолсингем сделал вид, что поправляет свой воротник, имеющий форму тележного колеса, а сам бросил быстрый взгляд на Дрейка. Ну наконец-то, размышлял советник, представляется реальная возможность снова оказаться в милости у королевы, а значит, и воевать против испанцев. Он уже давно убедился, что противники реформации вынашивают планы вторжения, безжалостного в способах проведения и гибельного для тех религиозных и личных свобод, которые так дороги сердцу всех чистокровных англичан.

Да, теперь и впрямь было похоже, что благодаря происшествию с «Первоцветом» им с Дрейком вскоре можно будет взяться за осуществление давно вынашиваемых планов нападения на собственные порты Филиппа. Он знал, что сэр Френсис, чьи амбиции и способности безграничны, выберет стратегию смелую и неортодоксальную. Хоть он и выскочка, хоть и хвастун что надо, но все же этот буйный флотоводец из Девона, по общему признанию, был королем среди мореплавателей.

Враги его, разумеется, тихонько поговаривали, что сэр Бернард Дрейк, дворянин из Уэст-Кантри, как-то раз ударил этого выскочку по лицу за то, что тот осмелился присвоить себе его герб. Так это было или не так, но королева даровала своему любимому адмиралу герб бесспорно его собственный, тем самым ловко щелкнув по носу напыщенного сэра Бернарда. Сообразительные придворные сразу же догадались, что в корабле, изображенном на собственном гербе сэра Френсиса, просматривается крылатый дракон или гриффон, запутавшийся вверх ногами в его оснастке. Как ни странно, крылатый дракон являлся главным элементом в фамильном гербе сэра Бернарда Дрейка.

Усталое, с глубокими морщинами лицо Уолсингема расплылось в подобие улыбки, когда он припомнил сэра Бернарда, охваченного бессильной яростью.

Став членом Тайного совета и нередко занимая пост лорда-канцлера, Уолсингем обладал долгой памятью. Последней должностью он на протяжении многих лет менялся с лордом Беркли, что зависело от курса политики королевы в отношении Испании и Франции.

Уолсингем мог, например, отчетливо припомнить тот день, в который капитан Френсис Дрейк, самоуверенный, плохо одетый и все же страшно смущенный, впервые предстал перед троном. А теперь в придворных кругах, да и повсюду в Англии, его звали «Золотой адмирал». А почему бы и нет? Какой еще флотоводец принес королеве хотя бы немного денег в ее личную казну?

Затем сэр Френсис Уолсингем перенес свое внимание на того довольно красивого и прекрасно сложенного молодого человека, что стоял сбоку от Дрейка. В голове его промелькнула мысль, что вот, наверное, стоит представитель новой породы англичан, которую в последнее время в щедрых количествах рождает их королевство. В молодом Уайэтте, бывшем, по крайней мере, на голову выше адмирала Дрейка, угадывалось почтительное отношение к авторитетному мореплавателю в сочетании с врожденным самоуважением и долей осторожности в поведении.

Когда Елизавета наконец закончила свою тираду, она поглубже уселась в кресло, чтобы лучше рассмотреть этого грубо одетого парня, стоявшего перед ней без движения: и совершенно одуревшего. Елизавета обнажила в редко посещавшей ее улыбке черные обломки своих зубов и спросила:

— Сколько же испанцев пало лично от вашей шпаги?

— Возможно, да хранит вас Господь, мадам, помимо помощника коррехидора, который ранил меня в плечо и шпагу которого я сейчас ношу, я убил двоих и, может, еще одного. В этом переполохе определить невозможно.

Королева разразилась кудахтающим смехом.

— В сумятице? Вот он, добрый простой английский язык. Заметьте, джентльмены, что мистер Уайэтт не употребляет такое нечистокровное, французское слово, как «melee» — «свалка». — Засверкало массивное ожерелье из изумрудов и жемчугов, когда королева повернулась к конюшему. — Эдвард! Наши деньги!

Даже Дрейк изумился — так редко Елизавета Тюдор прибегала к личной своей казне. По всем королевским дворам Европы о ее величестве королеве Английской поговаривали — и не без причины, — будто ей труднее расстаться со своими фунтами, шиллингами и пенсами, чем березе с ее корой. — Мы наградим этого достойного молодого моряка пятью золотыми фунтами — и не забудь, Эдвард, полновесными — в качестве поощрения доблестных подвигов подобного рода.

Уайэтт покраснел как кирпич и, упав на одно колено, поднял глаза на сплетенное из морщин лицо старой женщины.

— Благослови вас Бог, ваше величество! Я… я прямо и не знаю, как вас…

— Ну, не знаете, так и не пытайтесь. — Елизавета даже похлопала Уайэтта по плечу. — Нас порадует, если вы захотите служить на одном из наших военных кораблей. Сэр Френсис, мы поручаем вам найти мистеру Уайэтту подходящее его способностям и званию место.

Смущение с невиданной прежде силой связало язык молодому Уайэтту, когда он припомнил свою терпеливую сероглазую Кэт.

— Прошу снисхождения вашего величества, н-но я давно уже хотел командовать своим собственным судном.

Сэр Френсис и капитан Феннер вздрогнули, а сэр Уолсингем нахмурился: давно уже такого не бывало, чтобы подданный королевы осмеливался обсуждать выраженное ею желание.

— Уж простите, ваше милосердное величество, эту кажущуюся дерзость, — вступился за юношу Дрейк, искоса бросив на него сердитый взгляд. — Этот парень всего лишь простой и честный моряк.

Королева взяла свой футлярчик с ароматическим шариком, понюхала его и сказала:

— Полно, сэр Френсис. А вы, молодой человек, можете взять и отложить наше золото на покупку собственного судна, так вы и должны поступить. Мы очень надеемся, что вы употребите его на доброе дело и нам принесете пользу. А теперь, джентльмены, — она окинула взглядом молчавших придворных, — давайте-ка в зал совещаний.

Елизавета Английская подобрала свои широкие юбки из золотистой парчи и, тяжеловато ступая — еще бы, фижмы ее костюма вместе со всем остальным нарядом весили чуть ли не тридцать фунтов, — выплыла из личного кабинета, а за ней последовали Уолсингем, Беркли, Дрейк и Феннер. Генри Уайэтт остался позади, чувствуя себя ужасно косноязычным и неотесанным.


Глава 4 ЛОНДОНСКИЙ ПУЛ | Золотой адмирал | Глава 6 ПОД ВЫВЕСКОЙ «КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ»