Посол и резидент

Работа в Пакистане была бы приятнее, если бы не новый начальник.

«Резидент питал недолимую тягу к спиртному, — вспоминал Шебаршин, — пил в любое время суток, быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом… Дело кончилось тем, что резидент однажды свалился на приеме. Долго терпевший посол не выдержал и информировал Москву о хроническом недуге резидента».

Резидента отозвали. Вернувшись в Москву, он продолжал преспокойно работать в центральном аппарате разведки.

Впрочем, бывало и наоборот. И тогда резидент не знал, как привести в чувство сильно пьющего посла.

Владимир Семичастный вспоминал:

— Я как председатель КГБ приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраивает обед, а к концу обеда — под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Я своим накрутил хвосты: почему молчали? Позорище! Это же наносит вред взаимоотношениям с этой страной.

Известный разведчик, назначенный резидентом в азиатскую страну, рассказывал мне, как столкнулся с тяжелой ситуацией в советской колонии. Посол — бывший крупный партийный работник в одной из среднеазиатских республик — по-прежнему ощущал себя хозяном, которому ни в чем не может быть отказа. И он сразу попытался заставить жену своего шофера спать с ним. Кто мог сообщить об этом в Москву? Ни один дипломат этого сделать не способен — телеграммы в центр идут только за подписью посла. И спасти женщину мог только резидент — у него своя связь, свой шифровальщик. После его телеграммы посла отозвали. И назначили в другую страну…

Резидент в одной европейской стране вспоминал:

— Секретарь парткома и посол всегда хотели от меня, чтобы я убирал человека, если что-то происходило. А я говорил: если они спят вместе, то я тут при чем? Сами убирайте по моральным соображениям.

Но в принципе резидент не заинтересован в плохих отношениях с послом, иначе его информация в центр начнет расходиться с информацией посла. В Москве это заметят и начнут выяснять, кто прав, что неприятно для резидента. В нормальной ситуации резиденты даже знакомят посла со своей информацией, но на следующий день после того, как отправят ее в Москву, чтобы МИД не успел доложить первым. Умный посол и умный резидент между собой не спорят.

Анатолий Федорович Добрынин, многолетний посол в Соединенных Штатах, вспоминает, что работники резидентуры держались обособленно. К тому же никому не нравилось, что они следят за «благонадежностью» всей советской колонии. Кроме того существовало соперничество между послом и резидентом, каждый из которых спешил первым доложить в Москву важную информацию. Иногда соперничество становилось нездоровым «из-за несоответствия характеров, чванства и стремления показать в посольстве, кто из них является „настоящим боссом“.

При Добрынине в Вашингтоне сменилось шесть резидентов.

«Они докладывали мне наиболее важную политическую информацию, — пишет Добрынин, — подчас советовались по поводу политических оценок. Я не был в курсе их конкретных операций и никогда не интересовался их агентурой…

Обычно во время обмена визитами на высшем уровне разведслужба получала приказ приостанавливать свою деятельность в США, чтобы предотвратить возможность возникновения публичных скандалов».

Не просто складывались отношения не только между разведчиками и карьерными дипломатами, но и внутри резидентуры.

За разведчиками всегда бдительно присматривало второе Главное управление КГБ (внутренняя контрразведка), которое искало врагов среди своих.

Аппарат контрразведки исходил из того, что каждый отправляющийся за границу или вступающий в отношения с иностранцами может быть перевербован, и потому с величайшей подозрительностью относился к товарищам из разведки. Для сотрудников разведки это не было секретом.

— Мы были частью Комитета госбезопасности, — рассказывал мне один из ветеранов внешней разведки, — но чувствовали, что мы все-таки — не внутренний сыск, не тайная полиция, а цивилизованный инструмент государства.

Соответственно, второй главк, контрразведка, нас не любила, поймать сотрудника первого Главного управления на пьянке было для них праздником. Иногда им это удавалось.

Один из офицеров должен был буквально на следующий день отбыть в длительную зарубежную командировку под крышей сотрудника посольства и отмечал, как это полагалось, отъезд вместе с новыми коллегами-мидовцами в ресторане «Славянский базар».

Нас еще в разведывательной школе предупреждали: не ходите в рестораны, где могут быть иностранцы. А он забыл… Когда он сидел за столом, к нему подошел какой-то человек и попросил прикурить. А это оказался американец, которого вела служба наружного наблюдения КГБ.

Для наружки это был контакт иностранца с советским гражданином. По инструкции им следовало провести оперативное мероприятие — выяснить, что это за человек, к которому подошел американец. Но была плохая погода, и они поленились, как это полагается, проводить его до дома и установить адрес и имя. Выбрали более простой вариант.

Притворились пьяными и у вешалки пристали к заинтересовавшему их человеку:

— Дай, прикурить! Ах, не дашь? Значит, не уважаешь?

Затеяли драку и вызвали милицию. А милиция — это учреждение, где можно потребовать предъявить паспорт. Оказавшись в милиции, сотрудник разведки предъявил не только паспорт, но и красную книжечку — удостоверение сотрудника КГБ и стал говорить:

— Да я свой, ребята! Отпустите, а то я завтра улетаю.

Наружники были счастливы. Они вызвали дежурного по КГБ, и тот забрал неудачливого разведчика. Никуда он, естественно, не поехал. Выезд за границу ему закрыли, с оперативной работы убрали и еще долго пилили во всех инстанциях:

— Зачем расшифровал себя, обнаружил свою принадлежность к комитету? Надо было сказать, что работаешь в Министерстве иностранных дел. Зачем потрясал удостоверением? Неужели не понимал, что порочишь честь комитета?

А за границей за коллегами присматривали офицеры, работавшие по линии внешней контрразведки. Самому быть разведчиком труднее, чем стучать на своего ближнего.

Крючков сформировал мощную службу внешней контрразведки — управление «К». Ее руководителем был самый молодой в разведке генерал Олег Данилович Калугин.

Пятый отдел внешней контрразведки занимался расследованием вражеского проникновения в первое Главное управление, анализом причин ухода сотрудников за рубеж, провалов КГБ, случаев раскрытия советской агентуры за рубежом.

Служба внешней контрразведки настояла на том, чтобы посольства охранялись пограничниками, и завела во всех посольствах офицеров безопасности — легальных офицеров КГБ. Они получили официальное право приглашать к себе советских граждан для бесед по душам и осматривать все помещения, чтобы помешать врагу установить там прослушивающие устройства.

Эта служба должна была проникать в логово врага — иностранные разведки и охранять наших разведчиков, нелегальную сеть и всех советских людей за границей от чужих спецслужб. На самом деле она занималась слежкой за теми, кого ей следовало охранять. Служба внешней контрразведки большей частью шпионила за своими же, превращаясь в полицию нравов.

Сотруднику резидентуры, который представлял эту службу, раскрыть агента-двойника вроде полковника Олега Гордиевского, который несколько лет работал на англичан, оказывалось не под силу.

Когда Шебаршин трудился в Индии, у него под боком работал давний агент ЦРУ — генерал-майор Дмитрий Федорович Поляков, который был резидентом военной разведки. Ни Шебаршин, ни офицеры внешней контрразведки ничего не заподозрили. Полякова арестовали в июле 1986 года, когда он уже был в отставке. Его сдал сотрудник ЦРУ Олдрич Эймс, который за большие деньги работал на советскую разведку. Практически все американские агенты были пойманы благодаря перебежчикам, которые их сдали.

Но чтобы показать свою работу, сотрудник контрразведки искал потенциальных предателей «на бытовой почве». Иначе говоря, капал в Москву на тех, кто позволял себе вольно выражаться, слишком много общался с иностранцами, закладывал за воротник или грешил по части женского пола…

Я видел, с какой трудно скрываемой неприязнью относились офицеры-разведчики к коллегам из внешней контрразведки. В журнале «Новое время» в восьмидесятые годы немалая часть зарубежных корреспондентов были разведчиками. В ожидании визы они сидели у нас в редакции, читали тассовские сводки, писали заметки — говоря профессиональным языком, осваивали обязанности по прикрытию.

Молодые и симпатичные ребята, они наслаждались свободной атмосферой журналистского коллектива, где на дружеских вечеринках можно было позволить себе то, что в Ясеневе немыслимо. Но их поведение немедленно изменилось, когда среди них появился угрюмый офицер, представлявший службу внешней контрразведки. Он ждал назначения в одну из африканских стран и заодно присматривал за товарищами по службе.

Ситуация в посольствах была еще хуже. Сотрудник управления внешней контрразведки, которого именовали офицером безопасности, следил за всеми, даже за самим послом.

Один из бывших резидентов вспоминал, в какую трудную ситуацию он попал, когда сотрудник внешней контрразведки обиделся на посла, который его оборвал на совещании. Оперативный работник стал собирать материалы, что у дочери посла контакты с человеком, подозреваемым в сотрудничестве с ЦРУ.

Он составил телеграмму и принес послу на подпись. Резидент, конечно, понимал, что это глупость, но как не передать такую информацию в центр? Сотрудник напишет начальству личное письмо — тут резидент помешать не может — и накапает, что резидент покрывает агента ЦРУ. Резидент нашел выход. Когда обиженный контрразведчик поехал в отпуск, резидент сочинил бумагу, что его возвращение нежелательно, потому что американцы замышляют против него провокацию. И тот больше в посольство не вернулся…

Борис Дмитриевич Панкин, назначенный в августе 1991 года министром иностранных дел, а до этого посол в Швеции и Чехословакии, был поражен тем, что сотрудники посольства — от дипломатов до обслуги — боятся не посла, а резидента КГБ, а еще больше офицера безопасности, который следил за нравами советской колонии.

Такого количества сотрудников спецслужб под разными крышами Панкин еще не видел и оказался к этому не готов. В «Комсомольской правде», где он работал, чекистов не было. Во Всесоюзном агентстве по авторским правам, которое Панкин возглавлял в семидесятые годы, секретным постановлением правительства всего девять должностей (правда, руководящих) из четырехсот пятидесяти были переданы КГБ. А тут чуть ли не каждый второй или из КГБ, или из ГРУ.

— Самым сложным в посольской жизни, — рассказывал Панкин, — было ладить с этими людьми. Они свято верили в то, что все остальные дипломаты, посольство в целом существуют только для того, чтобы их прикрывать. Я однажды не выдержал и спросил резидента: «Вы что, думаете, посольство существует, чтобы служить вашей крышей?» Он на меня посмотрел, как на идиота: а ты что, по-другому думаешь?

Но, может быть, когда Панкин стал министром и получил возможность знакомиться с разведывательной информацией, он оценил разведку по достоинству? Увидел, что ради такой информации ничего не жалко?

— Нет, — Панкин решительно качнул головой. — Отдельные интересные материалы они добывали. А часто просто переписывали свои донесения из посольской информации — я это видел, я же был послом в трех странах. Деградировало там все.

Обычно послы не ссорятся с резидентами разведки. Но у Бориса Панкина всегда был бойцовский характер.

— И я начал с этим засильем спецслужб воевать. Особенно когда выяснил, что все это чьи-то родственники, друзья, приятели, которых пристраивают в хорошей стране.

Когда он работал в посольстве, то удивлял резидентуру свободными встречами, интервью без подготовки, пешими прогулками по улицам. Разведчики сразу почувствовали в нем чуждый и опасный элемент.

Панкин отвечал им взаимностью. Он называл вербовочную деятельность «работорговлей». Людей вербовали, насилуя их дух, волю, шантажировали, подлавливая на чем-то, коверкали их жизнь, жизнь их семей и близких… Ну чем их деятельность отличается от преступлений мафиози или банальных воровских шаек?»

Однажды, приехав в Москву, Панкин пришел к будущему председателю КГБ, а тогда начальнику разведки Владимиру Крючкову и сказал, что посольство в Швеции перегружено сотрудниками разведки. После этого военная разведка и КГБ превратились в его врагов.

— Они ведь хотели командовать послом, следили, куда я ездил, с кем разговариваю. Заставляли моего водителя обо всем сообщать. Они потеряли голову, потом это сами признали.

Вот тогда Панкин обнаружил, что не посол, а офицеры КГБ реальные хозяева посольства:

— Посол ничего не может. Закончился срок командировки любого сотрудника посольства — уезжай. А пока срок не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть домой. Вот их все и боялись.

И нельзя было возразить, и нельзя заступиться, потому что КГБ был властью анонимной. Никому не говорили: вас отзывают, потому что вами недовольны чекисты. Просто объявляли: центр считает целесообразным вернуть вас в Москву. И все.

Панкина не избрали членом парткома посольства в Стокгольме. Это называлось утратой доверия коллектива, за этим обыкновенно следовал отзыв посла. Но Панкина миновала чаша сия. Напротив, из Стокгольма его перевели в Прагу, чтобы на новой основе строить отношения с Восточной Европой. Здесь он опять вступил в конфликт с многочисленными «соседями». Они могли серьезно испортить ему жизнь. Но провал августовского путча 1991 года вознес его на недосягаемую для них высоту.