на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 1

…Кажется, мне снилось что-то очень приятное.

Может быть, бутылка хорошего красного вина, густого и терпкого, упрятанного в темный кусок стекла с яркой этикеткой. А может быть, стол, заставленный блюдами итальянской кухни, остро пахнущими чесноком, оливковым маслом и базиликом, — и обязательно пирожными, желательно разными. А может быть, мужчина. А может, все вместе — секс, а после вкусная еда, сладкое и бутылка вина. Разве можно придумать более заманчивую картину?

В общем, не знаю, что именно это было. Но в любом случае что-то из вышеупомянутого — потому что вряд ли что-то еще могло вызвать у меня такое сладкое ощущение и радостную улыбку по пробуждении. А когда меня разбудил телефон, я точно улыбалась — широко, достаточно по-идиотски.

— Все спим? — Голос на том конце не дождался даже моего хриплого «алло». — Нормальные люди давно на работе — а звезды, естественно, спят. Между прочим, планерка уже закончилась — вспоминали там тебя, звезда ты наша!

Наташка Антонова, первый зам главного редактора, как всегда язвила — обычная ее манера разговора со всеми. Даже со мной — старой своей подругой, с которой работает бок о бок в одной газете вот уже почти одиннадцать лет.

Правда, в моем случае к обычной Наташкиной язвительности примешивается одна древняя история, которая имела Место восемь лет назад и после которой она меня стала ревновать к главному. Не скажу, чтобы безосновательно — но в любом случае все было несерьезно, как и положено в газете, и длилось очень недолго.

Но тем не менее ревность в ней осталась — и до сих пор прорывается в ее тоне почти всякий раз, когда она со мной разговаривает.

Я к этому привыкла — и потому, не реагируя на ее слова, молча дотянулась до пачки «Житана» без фильтра и прикурила. А потом, все еще не слишком хорошо соображая, подумала, что, наверное, выгляжу сейчас максимально отвратительно — голая девица, абсолютно сонная, с сигаретой в зубах, с дебильной улыбкой на лице с размазанной косметикой вряд ли может быть эстетичным зрелищем. Хорошо, любоваться им некому. Уже некому.

— Никак проснуться не можешь, Ленская? С похмелья небось и еще и мужик рядом? Ну отвечай — мужик? — В Наташкином голосе был упрек — потому что она сама уже ответила на этот вопрос. И наверняка думала сейчас про себя, что некоторые настолько обнаглели, что позволяют себе развлекаться с мужчинами и спать допоздна в ущерб работе — в то время как другие, куда более сознательные и целиком отдающие себя любимому делу, просто не имеют времени на личную жизнь.

— Что за мужик — где подцепила?

— Да не один, Наташ, — трое их. А, даже четыре, чего-то я его не заметила, четвертого, маленький он какой-то. — Я поморщилась, затягиваясь крепким, особенно отвратительным на голодный желудок «Житаном». Думая, что она прям прозорливица — мужчина в моей постели этой ночью действительно был, но ровно в Девять утра ушел. И спиртное было — и в ночном клубе, куда он меня пригласил, и дома потом, — хотя от бутылки-полутора хорошего вина никакого похмелья у меня нет и быть не может. — Так кто там поминал-то меня на планерке?

— Главный, естественно. — Наташка снова стала деловитой. — Интересовался, где его любимый спецкорреспондент обретаться изволит — и какой очередной сенсацией планирует в ближайшем будущем осчастливить родную газету.

Вот по этому поводу и отрываю звезду российской журналистики от драгоценного сна…

— Имей совесть, Антош, — первое апреля позавчера было, — произнесла с вялым, полусонным укором, давая Наташке понять, что ей не стоило меня будить по такому поводу. — Я, между прочим, только во вторник материал сдала, а сегодня еще пятница. Имею я право отдохнуть, как ты думаешь?

— Трахаться поменьше, надо по ночам — и вставать пораньше и газеты читать, —.холодно парировала .Наташка. — Вышел твой материал. Шефу, между прочим, звонили уже тобой обиженные, опровержение требовали напечатать, судом грозят. Как обычно — ты пишешь, он отдувается…

Я молча затянулась, не замечая деланной озабоченности в Наташкином голосе. У меня всегда все чисто — если уж пишу, то только когда факты есть.

Голые, из пальца высосанные сенсации — не мой профиль, и это всем прекрасно известно. А что касается телефонных протестов и угроз обратиться в суд — так почти по каждому моему материалу такое происходит. Не нравится почему-то людям мое творчество — вот какая незадача.

— Сережа на планерке тебе дифирамбы пел, когда номер разбирали, — неохотно признала Антонова после некоторой паузы. — Все, мол, в дерьме, одна Ленская в белой шляпе. Газета дрянь, материалы скучные, срочно представьте план на две недели вперед и чтобы в каждом номере была ударная статья. А лучше две.

Так что давай выкладывай — когда сдашь и что за тема?

— Ну соберусь сейчас, приду — загляну к нему, — начала было, но меня оборвали.

— Уезжает он через полчаса — а мне план ему представить надо. Он мне в приказном порядке — чтоб Ленская заранее тему сообщила. А то, говорит, белокурая наша бестия как диверсант в тылу врага — ходит по этим тылам сколько сочтет нужным, что творит, одной ей известно, а потом как выложит, так хоть стой, хоть падай. Ну давай, Юлька, не тяни!

Легко сказать — не тяни. У меня даже ни одной четкой идеи не было.

Имелся как всегда, пяток — десяток сюжетов — но ни с одним из них полной ясности не существовало. Где-то нужно немного подождать, где-то фактуры не хватает, где-то копать нужно всерьез, где-то свидетелей искать, да еще и разговорить их надо, помимо того, что найти. И ни одной наводки. Ни писем никаких подметных, ни звонков от доброжелателей, готовых слить компромат на кого-нибудь известного, — полный ноль.

Нет, вариантов, конечно, много — от незаконных поборов в школе и взяток в военкоматах до воровства на столичном автозаводе и похождений депутатских помощников, — но для меня мелковато, да и скучно мне такое. Мне надо, чтобы тема цепляла. Бывает, на ерунду какую-нибудь наткнусь, ляпнет кто-то где-то что-то или заметка крошечная в другой газете проскользнет — а у меня сразу предчувствие появляется, что из этого можно суперматериал сделать. Но сейчас…

— Наташ, сплю я еще, — призналась честно, больше всего желая повесить трубку и вернуться обратно в тот сладкий сон — которой казался куда слаще невыспавшейся, пропахшей «Житаном» реальности. — Планы есть — но думать надо.

Вот посплю еще — может, чего в голову и придет. Или в контору приду, на телефоне посижу, газеты полистаю…

— Шеф ждет, Ленская, — сухо напомнила Наташка, вдруг вспоминая, что она первый зам, а значит, обязана быть строгой и неумолимой. И никакие личные отношения роли играть не должны. — Тебя-то не было сегодня — а я от Сережи выслушала по полной программе. За тебя в том числе — расскажу, когда заявишься.

Все, даю тебе две минуты, и трубку не вешай — сиди и думай. Поняла?

Я дотянулась до пачки, закуривая вторую «житанину», огляделась по сторонам, словно рассчитывая наткнуться взглядом на идею. Но ничего такого не увидела вокруг. В комнате привычный для меня и неудивительный при моей жизни и натуре бардак, но никаких следов сенсаций. Кровать изжевана и пуста, в углу у музыкального центра куча дисков, чьи обложки вряд ли на что-нибудь меня натолкнут, шкаф с вещами закрыт, туалетный столик завален, но только косметикой, белые стены густо испещрены не идеями, но синими, красными, зелеными и желтыми пятнами — результат моего, так сказать, творчества в качестве несостоявшегося дизайнера, регулярно преображающего собственное жилище. Вот и все, пожалуй.

И в голове такой же хаос. Смутные обрывки сна, неровные клочки идей, бесформенные кляксы мыслей.

— Ну? — Наташка была неумолима, видно, главный и вправду разошелся и она боялась не выполнить его приказ. На него находит иногда — и я, в общем, понимала ее состояние. Хотя она мое — нет.

— Ну есть кое-что, — произнесла неуверенно, не зная точно, чем закончится фраза. — Не по телефону, конечно…

— Юлька, мне из-за тебя голову открутят — а она мне нужна, между прочим.

В голосе Наташки был дружеский укор, а не начальнические нотки. И я выхватила из хаоса первое, что попалось под руку, — понимая, что попалось совсем не то. Нечто совершенно неконкретное, просто кусок информации, который вчера показался мне любопытным — но не более того.

— В общем, это расследование, — ляпнула решительно, говоря себе, что тему потом можно перезаявить, ничего страшного — а сейчас главное, чтоб меня оставили в покое. — Тут вчера информация проходила, что банкир один умер.

Ума-тов, Улетов… нет, Улитин. Вот хотела покопаться…

— А что тут копаться — ну умер и умер. — Наташка была разочарована и недовольна, кажется, справедливо подозревая меня в желании от нее отвязаться. — Ладно если бы убили — а то…

— Во-первых, ему было всего тридцать три — а не мне тебе говорить, как банкиры пекутся о своем драгоценном здоровье, — выговорила медленно и весомо, стремясь придать своим словам как можно больше убедительности. — А во-вторых…

Ты слышала, чтобы хоть один банкир умер сам?

— Да вроде нет, — после некоторого раздумья выдавила из себя Наташка, кажется, сраженная вескостью моего довода — хотя надо признать, что я была сражена не меньше ее, не ожидала от себя столь глубокого афоризма. — Так ты думаешь…

— Да что тут думать?! — уронила категорично. — Банкиры сами не умирают.

А теперь отстань…

Когда я забралась обратно в постель, на губах у меня была все та же дебильная улыбка — которую я хранила как пропуск в тот сладкий сон, из которого меня вырвали. И стоит его предъявить, как. меня тут же впустят обратно — туда, где нет планерок, летучек и сенсаций, где нет торговцев воздухом и бандитов, врущих политиков и проворовавшихся чиновников. И покойных банкиров, кстати, тоже. И еще там нет предложений взять деньги за отказ от темы или рекламную статью, нет угроз по телефону и в лицо, нет недвусмысленных намеков на неприятные последствия.

В общем, это тот мир, который совсем не похож на мой — который девственно-наивен, розово-чист, по-детски невинен. И потому, несмотря на всю свою приятность, ужасно скучен. И может, по этой причине я сдала пропуск и, сев рывком, вернулась обратно в реальность.

Потому что тут куда веселее…

Стрелка весов замерла на отметке шестьдесят пять. Заставив меня непонимающе покачать головой.

Я оглядела себя удивленно — а потом и их. Сломались, что ли? Я ведь только после душа, голая, и нет на мне одежды, которая могла бы весить пять кило — если такая тяжеловесная одежда вообще существует, водолазный костюм и бронежилет не в счет, естественно. А украшения — достаточно скромные и немногочисленные — тянут граммов на сто, может, и то вряд ли.

Ну конечно — вода! Я только вылезла из ванны, а так как всегда ненавидела вытираться, я мокрая вся насквозь, на мне ж черт знает сколько воды!

Мысль успокоила на мгновение, и я решительно стащила с никелированной сушилки полотенце и, вытершись яростно, встала обратно на белый плоский квадратик. С недоумением отмечая, что вешу по-прежнему шестьдесят пять килограммов.

Ну просто хамство — пытаться с самого, можно сказать, утра испортить мне настроение! Ничего, что уже двенадцать — раз я только встала, значит, еще утро. И тут такой пассаж. Не то чтобы я жутко расстроилась — к внешности я отношусь не слишком трепетно, некогда мне особо ей внимание уделять, она сама о себе заботится. Занимается, так сказать, саморегулированием. Но все же немного неприятно. Совсем чуть-чуть.

Рост у меня ровно сто шестьдесят восемь сантиметров. И кто-то шибко умный — кто всегда представлялся мне неимоверно худым, комплексующим по поводу своей худобы человеком, ненавидящим тех, кто не гремит костями при передвижении и кому мягко сидеть благодаря слою жирка в соответствующем месте, — высчитал, что при таком росте весить я должна пятьдесят восемь кило. Меньше можно, больше нельзя. Две недели назад я, кажется, весила шестьдесят один с половиной — и это тоже ничего. Но шестьдесят пять…

Я презрительно покосилась на лживые весы. Обещая им, что если они обманут меня и завтра, я выкину их и заменю на новые, которые окажутся поумнее и не будут меня гневить. А потом босиком пошла в прихожую, к большому, во весь мой рост, зеркалу. И удовлетворенно отметила, что вроде все как всегда.

Маленькие жирненькие грудки совсем не выросли и торчат себе довольно дерзко для моих почти двадцати восьми лет. Попка, по-прежнему смотрящая вверх, не обрюзгла и не опала к пяткам. Может, ляжки стали чуть потолще, так это нестрашно — я все равно ношу обтягивающие джинсы, а раз в них влезаю, значит, все в порядке. И намек на животик, похоже, появился — такой легкий, но предметный намек. И складки имеются, если нагнуться. А так все очень ничего.

«Да не очень ничего, а просто супер!» — поправила себя с улыбкой. Для моего возраста да с моим образом жизни — действительно супер. Ну вены на ногах проступили кое-где — так это значит всего лишь, что у меня кожа тонкая, мне это в плюс опять же. Да и под джинсами не видно никаких вен, и в постели тоже — в последнее время я начала надевать чулки перед сексом. Партнеры мои, кстати, от этого в полном восторге — им кажется, что я специально этакий декадентски-порочный образ роковой женщины создаю.

Так что все супер. Ну а то, что поправилась — так никто пока этого не замечал, кроме чертовых весов. Тем более, если честно, вес у меня все время гулял и худобой я никогда не отличалась. Я всегда такой была — жирненькой, плотненькой, пухленькой, не знаю, как точно сказать. И всегда пользовалась вниманием — может, не повышенным, но с меня хватало.

И тот, кто уехал от меня сегодня утром — кажется, ему не показалось, что я слишком много вешу, кажется, он пребывал в жутком восторге. По крайней мере об этом свидетельствовало его поведение — и ночью, и утром, что еще важнее. Я, правда, пребывала в полубессознательном состоянии — но отметила наличие эрекции, от которой не стала его избавлять, притворившись крепко спящей. Потому что не хотела, чтобы он меня видел с размазанной косметикой. А то, что мужчина желает тебя еще и утром, — это лучший комплимент, на мой взгляд. Хотя он его и словами подкреплял — но для меня эрекция куда более весома.

Так что я сказала себе, что черт с ними, с лишними килограммами. Хотя все равно хамство — если учесть, что диета моя в основном состоит из кофе и сигарет. Ем-то один раз в день — редко когда два. И поздно вечером притом, соорудив что-нибудь быстро из того, что есть дома. А дома есть запас пасты — итальянское название того, что по-русски некрасиво именуют макаронными изделиями, — закупила в прошлом месяце сразу три пятикилограммовых упаковки в своем любимом итальянском оптовом магазине. И для соуса всякие компоненты — маслины, оливки и консервированные помидоры в гигантских банках. И оливковое масло, разумеется, — какое же итальянское блюдо без оливкового масла? И еще есть дома круг итальянского же сыра пармезан, которым положено эти самые спагетти посыпать. Дорогой, гад, — но концепция превыше всего.

Вкусно поесть я всегда любила —" хотя до того, чтобы готовить долго и вдумчиво, руки не доходят, это я на будущее отложила. Но за полчаса приготовить соус из консервированных помидоров с луком и чесноком и базиликом, сварить спагетти и потереть кусочек сыра — это мне вполне по силам. Равно как и изредка побаловать себя чем-нибудь более сложным типа лазаньи или домашней пиццы.

Да, еще в мою диету входит вино — оно, как и кофе и сигареты, одна из главных ее составных частей. Красное итальянское вино в пятилитровых упаковках, которое я закупаю все в том же итальянском супермаркете — там куда дешевле, чем в магазине, и есть стопроцентная гарантия, что вино качественное и не испорченное неграмотным хранением. Конечно, может, это не очень престижно — пить дешевое молодое вино из пакета, втиснутого в картонный прямоугольник, — но меня устраивает. И опять же по средствам — что при моей скромной зарплате немаловажно. И опять же не надо бегать по магазинам, чтобы гарантировать себе к обеду традиционный бокал вина.

От вина, правда, не толстеют. Равно как и от кофе, который я тоже закупаю впрок, килограммов по десять. И от «Житана», за которым совершаю регулярные набеги на оптовый рынок у Киевского вокзала. От спагетти, впрочем, тоже — средиземноморская кухня" с читается самой полезной и сбалансированной в плане калорий. Значит, виновато сладкое — без которого я не могу. Сахар в кофе и обязательное пирожное или два в день — это, увы, неизбежно. С детства люблю сладкое — и с годами не изменилась.

"Что ж, пора начинать новую жизнь, — сообщила себе, отходя от зеркала.

— С завтрашнего дня и начнем. Нет, лучше с понедельника. Еще лучше бы с первого мая — значимее как-то, — но это еще почти четыре недели ждать. Так что придется с понедельника. Овсянка на воде по утрам, творог днем и стакан кефира вечером — вот все килограммы и уйдут быстренько. И курение сократить — пачку в день вместо двух — и заняться наконец физкультурой, тренажер купить какой-нибудь.

O'кей?"

Я так часто себя обманываю — и что самое смешное, всякий раз удается.

Хотя, произнося нравоучения, адресованные самой себе, и обсуждая с собой планы на новую жизнь, я прекрасно знаю, что ничего не изменится. Потому что я привыкла жить так, как живу, и ничего не хочу менять, и меня все устраивает — более чем.

Обилие косметики на туалетном столике, за который села, вернувшись из прихожей, — это тоже связано с вечно живущими во мне и столь же вечно неосуществляемыми планами на новую жизнь. Как минимум половина всех этих разнообразных кремов, гелей, пудр и прочих якобы чудесных средств — таящих так и не познанное мной волшебство в тюбиках, флаконах и коробочках, — наверное, уже пережила срок годности. А я ими так и не попользовалась — хотя и собиралась.

Но похоже, что все, что мне нужно для ухода за собой, — это лак для ногтей, контурный карандаш для губ, стойкая помада и тушь для ресниц. Можно еще в принципе подвести веки — но это редкое занятие, на это надо желание и время.

А так — пятнадцать минут, и все дела. И две минуты на прическу — специально стригусь коротко, чтобы не иметь проблем с волосами.

Свинство, конечно. Тем более что имеется среди моих многочисленных знакомых хозяйка салона красоты. Когда-то еще на заре, так сказать, кооперативного движения я ей хорошую рекламу сделала — абсолютно бесплатно, искренне восхищаясь женщиной, которая открыла собственное дело и хочет заработать денег. А потом еще и о проблемах ее писала — ее прикрыть пытались, потому что районному чиновнику взятку не дала.

Я тогда наивная была — коллеги уже на кооператорах деньги делали, а я только раз согласилась всем ее процедурам подвергнуться бесплатно, да еще и какую-то неловкость ощущала. Куче знакомых ее порекомендовала, познакомила ее с девицей, которая у нас о моде и стиле стала писать, — а сама за девять лет знакомства раз, наверное, девять у нее и была. Хотя она молодец — позванивает регулярно, с праздниками поздравляет. В отличие от многих из тех, кому я помогала своими статьями — и которые восприняли их как должное. Может, потому, что им платить за это не пришлось.

В любом случае задумываться об этом всерьез еще рано — о более тщательном уходе за собой. Потому что пока главное, что мужчинам я нравлюсь такая, какая есть, — и приведение себя в порядок отнимает минимум времени.

Считай, полчаса назад встала, и вот уже готова. Одеться только осталось — что в связи со скудностью гардероба длительным процессом не является. Шесть пар максимально обтягивающих джинсов — черные, темно-синие, голубые разной степени яркости и разной толщины, от зимних до совсем тонких — и столько же не менее обтягивающих черных свитерков и водолазок. Одно пальто — на зиму, холодную весну и холодную осень, один блестящий виниловый плащ — на все прочие периоды, кроме жаркого лета. И восемь пар обуви — ботинки и полусапожки на разные сезоны.

И ничего больше — если не считать одного кожаного черного платья, официально строгого и одновременно неформального, купленного на всякий случай.

А так — ни белья, не носимого принципиально, ни шуб и дубленок, на которые нет денег и желания, никаких блузок, юбок, босоножек и прочих любимых женщинами вещей.

Должна признаться — жутко удобно. Всегда исповедовала ленинский принцип — лучше меньше, да лучше. Минимум вещей — зато все дизайнерские, приобретенные на распродажах в бутиках, что моя скромная зарплата позволяет. И никакой головной боли. Жарко — надела тонкие джинсы, тонкую водолазку и тонкие сапожки или ботинки, холодно — соответственно наоборот.

Сейчас апрель, правда, самое начало, ни туда ни сюда — вот я и выбрала нечто среднее. Ощущая, что джинсы застегнулись с некоторым трудом. Вчера застегивались нормально, никаких сложностей я не заметила — а вот сегодня после этих чертовых весов сразу стала мнительной.

Но я себя успокоила тут же. Себя надо любить и уж если заниматься самокритикой, то редко и по минимуму. И ни в коем случае не утром. Потому что впереди длинный день и ни к чему начинать его с невеселых мыслей. И куда лучше забыть о весах и выпить традиционную вторую чашку кофе в теплой приятной обстановке. Первая нужна, чтобы проснуться, а вторую я всегда пью перед выходом, этакий посошок на дорожку. От которого получаю удовольствие, а заодно вспоминаю, не забыла ли что в процессе сборов и что предстоит сегодня сделать, кому позвонить, куда съездить. Память у меня в этом плане совсем не девичья, да и записная книжка имеется — но всегда есть шанс, что за кофе появится в голове умная мысль.

А вот сейчас была пустота. И потому я просто наслаждалась кофе с пятой уже за сегодня сигаретой, задумчиво оглядывая спальню — пить по утрам кофе я предпочитаю здесь, ем в гостиной, а кухню использую только для приготовления пищи. И любовалась флаконом моих любимых духов — от Готье, абсолютно феноменального, на мой взгляд, дизайнера. Для вещей его, чересчур ярких, смелых и даже эпатажных, я слишком небогата, консервативна и уже немолода — а вот туалетная вода и духи подходят мне идеально. Может, потому, что прячутся во флаконе, выполненном в форме нехуденького женского тела, напоминающего мое собственное. А может, потому, что запах их столь же отвратителен, как я сама, — и сразу оповещает мир, что охотник за падалью вышел на тропу войны.

Это, может, резко — насчет охотника за падалью, — но ведь я же любя. Да к тому же как себя еще называть, если я живу сенсациями и скандалами, расследованиями и разоб-. лачениями? Наживаясь — весьма условно, с учетом небольтой по нынешним журналистским меркам зарплаты — на чужих бедах.

Когда-то работа в газете была для меня чем-то совсем иным — я благодаря ей мир познавала с самых разных сторон, боролась за справедливость и удовлетворяла собственное тщеславие. А после лет так пяти — семи работы поняла в какой-то момент, что ничего нового я уже не увижу. И еще поняла, что тщеславие полностью удовлетворено — когда видишь в тысячный раз собственную фамилию под статьей, это не то что не радует, но даже утомляет. И еще поняла, что бороться за правду с газетных полос почти бесполезно — потому что это раньше к газете прислушивались, одной статьей можно было чиновника снять, или помочь нуждающемуся в помощи, или реабилитировать гонимого, оклеветанного или по ошибке осужденного. Но потом на газету стало всем плевать — а к тому же слишком много их развелось, газет, и слишком много непрофессиональных и ангажированных, так сказать, журналистов.

Так что лично я работаю в газете просто по привычке. И еще потому, что больше никем быть не могу. Я как этакий солдат удачи, который уже доказал все себе и другим и столько воевал, что ему ни деньги не интересны, ни цели, ради которых он воюет, — но ничего другого, кроме как воевать, он не умеет. И свобода опять же, свежий воздух, не надо каждый день в офис ходить в строгом костюме и терпеть над собой начальство. А то, что порой пули свистят и в случае ошибки можно дорого за нее заплатить, — так это издержки профессии.

Так что я своего рода солдат удачи. Или — неудачи. Потому что удача моя — это неудача для всех остальных. И для тех, про кого я написала, и для тех, кто их окружает. И для читателей отчасти тоже, потому что они убеждаются в очередной раз, что жизнь полна дерьма, а кругом не правда и несправедливость, продажность и беззаконие.

Но я тут ни при чем. Мое дело — воевать. Вот я и воюю…


Ольга МИЛЕНИНА ВОЛЬНЫЙ СТРЕЛОК | Вольный стрелок | Глава 2