Глава 41

– Ты меня выпустишь отсюда, воин-чужак? – Всеволод спрашивал по-немецки. И Эржебетт по-немецки же отозвалась.

Воин-чужак… Вот как она предпочитает его именовать. Вот кто он для нее…

Голос ее был тих и печален. Он был приятен, обворожителен и от того – еще более пугающим был этот голос.

– Ты ведь пришел за мной, да?

Страха, настоящего страха в словах по-прежнему не было. И в глазах, в которые внимательно всматривался Всеволод, – страха не было тоже. Его отражение в зеленых зрачках не переворачивалось вверх ногами. Эржебетт его не боялась. Пока еще – нет…

Он покачал головой.

– Я пришел не за тобой. Я пришел убить тебя, Эржебетт.

Он поднял мечи. Оба. Клинки с серебряной насечкой легко пройдут меж шипастых прутьев решетки. И в широкие щели между сегментами осиновых тисков пройдут тоже. А не пройдут – так пропорят, проломят дерево. И сжатую деревом плоть.

А уж он-то будет колоть этими клинками столько, сколько нужно, сколько потребуется.

Пусть Эржебетт не боится серебра так, как его боятся упыри. Но серебрёная сталь… Рано или поздно она искромсает и эту тварь. А не поможет сталь – есть факел. Огонь… Найдется и алхимическое жидкое пламя. И громовой порошок. Надо будет – сожжем нечисть заживо прямо в каменном гробу. Или разнесем в куски вместе с клеткой и саркофагом.

Ага! А вот теперь страх появился. Тварь все же проняло. И тварь поняла. Все поняла правильно. И поверила в серьезность его намерений. Отражение в глазах Эржебетт дернулось. Перевернулось. Ненадолго. На краткий миг. На долю секунды. Потом она вновь совладала с собой.

– Почему ты так хочешь пролить мою кровь? – спросила она.

– Потому что ты испила чужую, – сухо ответил он.

– Я? – взметнулись и опустились длинные ресницы. – Испила?

– Кровь моих дружинников, поставленных оберегать тебя, – сказал Всеволод. Уточнил с горечью и злостью: – Мною же и поставленных.

– Я не трогала их, воин-чужак, – судорожно сглотнула Эржебетт.

Неужто, она, действительно, думает, что он поверит?

– Кто же тогда? – кривая усмешка скользнула по губам Всеволода.

В общем-то, он уже готов был вонзить мечи в беспомощное сдавленное осиной тело.

– А кто, по-твоему, заточил меня здесь? – торопливо проговорила Эржебетт.

Заточил?

Здесь?

Кто?

В самом деле – это интересно. Но не более того. Всеволод отмахнулся от новых загадок. Не до них сейчас! В конце-то концов, кто бы не бросил сюда эту тварь, он оказал ему большую услугу. И – все. И хватит пустой болтовни.

Клинки медленно опускались вниз через проемы решетки. Сталь скрежетала о сталь. Серебро царапала серебро. Всеволод прикидывал – куда ткнуть, куда ударить.

– Если я повинна в смерти твоих дружинников, почему я не сбежала сразу? Не спряталась понадежнее – почему? И почему дала себя заковать в осину? Почему, справившись с твоими опытными воинами, не смогла одолеть других? – все гнула свое Эржебетт. И, надо сказать, была убедительна.

Да, определенно, тут что-то не так, не сходится тут что-то. Сомнения, подспудно терзавшие Всеволода, но приглушенные ненавистью и обидой, все же выползали на поверхность. PI – проклятье! Он утрачивал былую твердость и уверенность. Надо резать быстрее. Пока немая, обретшая дар красноречия, окончательно не заговорила зубы, пока темная тварь очередным коварным обманом не остановила разящую сталь.

Острия клинков коснулись осинового корсета. Нашли щели в деревянных тисках.

– Если ты сейчас убьешь меня, покараешь ли ты тем самым истинного убийцу своих дружинников?! – выкрикнула она.

Убийцу? Истинного?

Рука… обе руки Всеволода дрогнули.

– Не пожалеешь ли ты о свершенном в припадке безрассудной ярости?! – продолжала Эржебетт, морщась от боли в сдавленной осиной груди.

Всеволод остановил движение мечей. Скрепив сердце. Скрипнув зубами. Он решил выслушать. Сначала. Чтоб уж, действительно, ни о чем не жалеть после. Мысленно Всеволод давно вынес приговор Эржебетт. Тот, что не подлежит обжалованию. И он его исполнит. Что бы ни сказала сейчас Эржебетт, как бы не обернулась дело, – непременно исполнит, ибо любая темная тварь, прорвавшаяся в людское обиталище из-за границы миров, должна умереть. Но это – потом. Пока же – ладно. Пока – пусть тварь поживет. Немного. Ровно столько, сколько нужно, чтобы рассказать. Все, что она знает, все, что сможет рассказать.

– Говори, – хрипло приказал Всеволод. – Но говори правду.

Она говорила. Быстро и сбивчиво.

– Да, я не та, за кого себя выдавала, – захлебываясь, шептала Эржебетт. – Не совсем та… Но я не причиняла вреда ни тебе, ни твоим людям.

– Ложь!

– За что ты меня винишь, воин-чужак?

Он качнул головой.

– О, нет, Эржебетт… Куда больше я виню себя. За то, что не распознал в тебе темную тварь сразу. А ведь мог бы. Еще в тот самый день, когда мы повстречались. Когда ты убила пса Золтана. Рамук ведь погиб не случайно.

Это был не вопрос – утверждение.

– Собака – не человек, – негромко сказала она. – Собака – зверь. Чуткий и осторожный зверь.

Вот именно – чуткий и осторожный! Рамук, бросившийся в городские темницы Сибиу, в смертельную ловушку, сооруженную Эржебетт из ведьминого ложа, чуял нечисть. И уж его-то не обманул бы безобидный облик жалкой, онемевшей от пережитого ужаса девчонки. А его ярость, возможно, открыла бы глаза и людям. Эх, Рамук, Рамук…

Впрочем, сейчас не о собаке скорбеть надо. И не о собственной глупости.

– На чьей совести смерть моих дружинников?

– Я не знаю, – снова страх в глазах Эржебетт. Настоящий, неподдельный. Его Всеволод уже научился определять безошибочно. Нехитрая наука. Если внимательно следить за своим отражением в темно-зеленых зрачках.

– Тех, кто напал на них и на меня, – не знаю. Не видела, не ведала раньше. Такие… такое мне не известно.

«На них и на меня»? Что за бред?! Правду ли говорит Эржебетт? Изворачивается?

Ну а если задать вопрос иначе?

– Тогда скажи, как погибли мои люди? – нахмурясь, спросил Всеволод.

– Долго рассказывать… Тяжело говорить…

Да уж, наверное, нелегко – в этаких-то осиновых тисках, где каждый вздох дается с трудом.

– …И вряд ли ты поверишь сказанному словами.

И это тоже верно. Вряд ли. Всему сказанному – вряд ли.

– Лучше дай мне свою руку, воин-чужак, – вдруг предложила она. – Тогда узнаешь. Сам. Сразу. Все.

Как? – хотел, было, спросить Всеволод. И – не стал. Передумал. Вспомнил. Бернгард говорил ему что-то… Что тварь… такая тварь, как Эржебетт, в самом деле, способна многое поведать без слов. Через одно лишь прикосновение. Если захочет. Но зато если захочет, то солгать уже не сможет.

Кажется. Эржебетт хотела… Эржебетт, кажется, готова была вымаливать жизнь правдой.

Ее пальцы дрожали в тисках, под решеткой. Пальцы тянулись вверх, к нему. Такие тонкие, слабые… Или просто – обманчиво слабые.

А если – хитрость? Неведомый коварный план?

Прежде он прикасался к Эржебетт. И – ничего. Но то – прежде. А сейчас…

– Дай мне руку… Узнаешь…

Всеволод медлил. Руку? Той половецкой шаманке-оборотню тоже понадобилось прикоснуться к его руке. Чтобы пометить. Но даже если так… Сама по себе метка ведь была не страшна. А кое в чем даже оказалась полезной.

– Ты боишься, воин-чужак? – Уста Эржебетт чуть изогнулись. Чуть заметно. – Думаешь, я, обратившись в зверя, откушу твою длань?

Ну, это-то вряд ли. Эржебетт, зажатая осиной, не в силах даже шелохнуться. Головы приподнять не в силах. А над шипастыми тисками – еще и шипастая решетка.

Он решился. Он хотел знать. Все. Сразу. И без лжи, так часто свойственной словам.

И все же сначала…

Всеволод бросил в ножны один меч.

Второй просунул меж прутьев решетки, приставил острие к горлу Эржебетт. Обхватил рукоять покрепче. Предупредил:

– Не дури, ясно? Ежели что – проткну. Насквозь пропорю. Горло – до затылка. Голову срежу. Успею…

Убедил себя, что успеет. Ежели что…

Всего-то для того и надо – навалиться на рукоять. И руку – вот этак – вниз. Резко. Сильно. Чтоб острие – тоже вниз. Резко и сильно.

Ежели что…

Вслед за мечом Всеволод осторожно протиснул сквозь шипы решетки руку. Едва не поцарапал запястья о стальные и серебряные колючки. Но вот уже – шершавая осина под пальцами. А вот и…

Его пальцы дотянулись до пальцев Эржебетт. Не без внутреннего содрогания (Как это будет? И что будет? И будет ли хоть что-то вообще?) Всеволод тронул ее руку, зажатую деревом.

И едва ощутив прикосновение…

Раз! Словно неведомая искра проскочила. Из нее – в него. Из него – в нее.

Два! И – вспышка. Яркая. Слепящая. Как взрыв сосуда с громовым сарацинским порошком перед самыми глазами.

Три! И – сладкий трепет сродни любовной дрожи охватывает все тело. А после…

Сразу, вдруг.

Осознание.

Стремительное.

Мгновенное.

Всеволод увидел, услышал, узнал и вспомнил. Через чужое зрения, слух, знание, память…