30 сентября

– Снаряды! Товарищ старший лейтенант! У нас только тридцать шесть снарядов!

Платов чертыхнулся и навалился на телефон.

В этот, третий день боя немцы упорно контратаковали нашу пехоту, захватившую у них еще ряд траншей. Вражеская авиация яростно налетала на передний край. Охраняя от бомбежек пехоту, батарея Платова непрерывно завешивала небо заградительным зенитным огнем. Десяток пощипанных осколками «юнкерсов» только что рассеялся в беспорядке.

Но немцы вот-вот опять появятся в воздухе, а снарядов у Платова всего тридцать шесть!

– Получите, получите! – услышал Платов в трубке далекий металлический голос. – Три грузовика давно посланы!

– «Посланы»! Это мы еще вчера слышали! – кипятился Платов. – А где же они?!

Повадившийся навещать нового своего друга старший лейтенант Груша весело поддразнивал Платова:

– Чего у тебя, снарядов нет, что ли?

– Да, понимаешь, разорви их печенку…

– Понимаю. На дороге затор. Может, мост провалился в болото.

– А фрицы что ж, по-твоему, ждать будут?

– Зачем ждать? Ты стреляй!

– А чем прикажешь? Пнями этими, что ли?

– Ну чего ж пнями? У меня сколько хочешь снарядов. Возьми у меня семидесятишестимиллиметровые.

Платов обозлился:

– Куда я их всуну? У меня пушки-то восемьдесят пять миллиметров!

– Подумаешь! Ерунда! Возьми тряпок, подмотай да стреляй!

Шутка была явно неуместной, но оба расхохотались.

Трубка телефона запела. Платов оборвал смех, прислушался. Слушал-слушал и резко положил трубку.

– Знаешь, Груша, что советуют мне? «Не охраняй пехоту, а храни эти тридцать шесть только для самообороны». Значит, стой, смотри, как там бомбы полетят, а сам не участвуй!

Положение было в самом деле критическим. На горизонте показались шесть «юнкерсов», направляющихся к переднему краю. Платов не выдержал, вскочил, скомандовал:

– По шестерке «юнкерсов»… Темп… Черт! Два на орудие!

И орудия батареи повернулись туда, откуда на нашу пехоту через минуту могли сорваться десятки бомб.

Каждый зенитный снаряд стоил теперь десяти. Ни один не должен был разорваться впустую. Это понимала вся батарея, жертвующая собственной безопасностью ради обороны других.

– Огонь!

Восемь драгоценных снарядов вырвались в небо. Два вражеских «юнкерса», только что перешедших в пике, колыхнулись, забились в отчаянной попытке вырваться в горизонтальный полет и двумя огнедышащими ракетами пошли вниз. Остальные, выгнув крутой полукруг, ушли назад, будто все это дело их никак не касалось.

Груша взглянул на побагровевшего от возбуждения Платова и сказал только:

– Ну, знаешь!.. Завтра мне привезут водку. Можешь выпить мои сто грамм!

Через полчаса батарея отогнала еще одну группу бомбардировщиков. На каждое орудие осталось по три снаряда.

А еще через полчаса, завывая на кочках и рытвинах, к батарее подполз первый грузовик, тяжело нагруженный ящиками с боеприпасами.

После заката солнца на огневую позицию приехал начальник политотдела армии для вручения партбилетов батарейцам Байширу, Корсакову, Богданову и Лупанину.

Аккуратный, тихий, с острым носом и большим умным лбом, командир орудия Федор Байшир, приняв билет, поднял свои темно-серые глаза, обвел взглядом всех окружающих и негромко, медленно произнес:

– Этот партийный билет обязывает меня еще точнее и метче бить по врагу, и я это свое обязательство выполню!

Все знали, что Федор Байшир родился в Белоруссии, слесарем был в Симферополе. Все знали, что Федор Байшир помнит схваченную немцами в Белоруссии сестру и расстрелянных немцами в Симферополе заводских товарищей. И потому обещание всегда немногословного старшего сержанта прозвучало как смертный приговор нескольким фашистским пилотам. А двенадцать тут же написанных бойцами заявлении с просьбой принять их в ряды кандидатов партии расширили этот приговор оккупантам. Командир пулъусгановкп ефрейтор Исаеико в своем заявлении написал: «В дни жарких боев я решил вступить в партию большевиков, чтобы коммунистом бить немецких захватчиков. Отомщу за поруганную Родину, мать Украину. Сбитый здесь самолет уже не появится над Сталинградом!»

Заместитель командира батареи по политчасти лейтенант Серпиков, собрав исписанные карандашом листки, сказал:

– Думаю, после победы американцы будут специально приезжать в СССР, чтобы взглянуть в Музее Отечественной войны на такие вот заявления!

Лейтенант Серпиков до войны был преподавателем истории. И потому на все явления, даже здесь, в разгаре боев, смотрел с исторической точки зрения.