3

На улице метался бесноватый ветер. Почерневшее небо освещалось изнутри вспышками молний. Словно отрыжка, рокотал приглушенно гром. Вот-вот должен был пролиться дождь.

Павел обернулся.

Покинутый геликоптер был похож на умирающую птицу – лопасти безжизненно висели, мертво темнели стекла глаз, остывала голая стальная шкура.

– Шире шаг! Смотреть вперед!

Десять арестантов, сопровождаемые бойцами в черной форме, брели по асфальтовой дорожке к высоким железным воротам, опутанных поверху ржавой колючей проволокой. За четырехметровым бетонным забором, утыканным шипами, высились сторожевые вышки, похожие на треногие марсианские машины из романа Уэллса.

«От таких не убежишь», – подумалось Павлу.

Бежать!

Если бежать, то сейчас…

Круглая взлетно-посадочная площадка была окружена деревянным забором, увитым колючей проволокой, словно плющом. Перед забором на столбиках-изоляторах развернулась вертикально проволочная сеть – явно под напряжением. И всюду – куда ни посмотри – яркие желтые таблички с одним предупреждающим словом: мины. Только сойди с асфальта тропы, только ступи на зеленую траву – и останешься без ноги.

А лес – вон он – в сотне шагов, за забором. Качаются макушки елей. Тянутся по ветру зеленые пряди березовых крон. Уже краснеющие осины трепещут листвой, словно готовятся улететь.

Такой знакомый лес, родной – может быть, русский.

А может канадский.

Мало ли где растут ели, осины и березы…

Нет, не добежать.

Даже если не срежут очередями бдительные конвоиры, если пулеметы на вышках не успеют развернуться, если повезет, и взрыватели мин почему-то не сработают, то через высоковольтную сетку уж точно не перепрыгнуть – повиснешь на ней, дымящийся, дергающийся, нелепый, смешной и жуткий.

Словно Курт…

«Постарайся не делать глупостей…»

И через забор не перелезть.

А если и окажешься там, в лесу, что делать дальше? Одному, со скованными руками, без огня, без оружия…

– Стой! – проорал сержант позади, и Павел вздрогнул.

Они подошли к воротам.

– Руки на затылок! Никому не шевелиться! – Сержант шагнул к вкопанному возле стены металлическому зонтику, похожему на тонконогий гриб, под шляпкой которого – словно прилепившийся слизень – матово поблескивала коробка переговорного устройства. Нажав черную кнопку, сержант разразился бранью:

– Вы там заснули, что ли? Почему ворота не открываете, черти? Долго вас еще ждать?..

Слушая его ругань, Павел вспомнил сержанта Хэллера.

Вблизи ворота смотрелись еще более внушительно. Не верилось, что они вообще способны открыться. Металл был сильно изъеден, и почему-то думалось, что это не оспины обычной ржавчины, а следы пуль. Швы сварки походили на безобразные рубцы.

Сержант выдохся, замолчал.

И ворота дрогнули, заскрежетали, заскрипели, завыли. Неспешно, величественно стали расходиться тяжелые створки. Павлу показалось вдруг, что балки опор сейчас не выдержат тяжести, вывернутся из земли, и тогда железные ворота качнутся, накренятся, и плавно лягут на тропу, подмяв под себя команду арестантов и отряд конвоиров…

– Вперед! – приказал сержант, не дожидаясь, пока ворота откроются полностью. Он торопился, наверное, не хотел попасть под ливень.

За воротами не было ничего примечательного. Люди словно очутились посреди маленького голого дворика. Справа и слева – бетонные стены. Над ними четыре сторожевые вышки – по две с каждой стороны. Впереди – еще одни ворота. Тоже металлические, тоже усеянные шипами, но не такие громоздкие.

– Дальше я не хожу, – прозвучал у Павла за спиной знакомый голос. – Так что прощай, Паша.

– Не забудь про письмо, – сказал Павел, не оборачиваясь.

– Не забуду.

– Спасибо тебе, Николай.

– Удачи тебе…

Они расстались позже, когда задние ворота закрылись, а передние отворились, когда сержант отчитался перед начальством, передал документы в архив и подписал все необходимые бумаги, когда с арестантов сняли наручники и коротко проинструктировали, а конвоирам разрешили вернуться в казармы, когда хлынул ледяной дождь, и блещущие острые молнии с треском вспороли набрякшие мешки туч.

Все это время они были рядом. Два друга детства. Два однокашника.

Земляки.

Но у них не было возможности поговорить.