Чтобы не томить читателя, мы прежде всего поспешим ответить на первый вопрос.

Закутанным в плащ путешественником был Арамис, который, расставшись с Фуке, вынул из саквояжа полный костюм, переоделся, вышел из замка и направился в гостиницу «Красивый павлин», где уже неделю тому назад заказал себе два помещения.

Тотчас же после изгнания Маликорна и Маникана Арамис подошел к францисканцу и спросил его, где он предпочитает остановиться, в большой комнате или же в маленькой.

Францисканец спросил, где расположены эти комнаты. Ему ответили, что маленькая комната на втором этаже, а большая на третьем.

– В таком случае я выбираю маленькую, – сказал монах.

Арамис не спорил.

– Маленькую комнату, – покорно повторил он, обращаясь к хозяину.

И, почтительно поклонившись, пошел к себе. Францисканца немедленно отнесли в маленькую комнату.

Не правда ли, читателю покажется удивительной почтительность прелата к простому монаху, да еще монаху нищенствующего ордена, которому без всякой с его стороны просьбы предоставили комнату, являвшуюся предметом упований стольких путешественников?

Как объяснить, далее, неожиданное появление Арамиса в гостинице «Красивый павлин», тогда как он мог свободно поместиться в замке вместе с г-ном Фуке?

Францисканец не издал ни единого стона, когда его поднимали по лестнице, хотя можно было видеть, что он жестоко страдал и что каждый раз, когда носилки задевали о стену или о перила лестницы, все его тело сотрясалось от этих толчков.

Когда, наконец, его внесли в комнату, он обратился к носильщикам:

– Помогите мне сесть в это кресло.

Крестьяне опустили носилки на пол и, осторожно подняв больного, усадили его в кресло, стоявшее у изголовья кровати.

– Теперь, – попросил он, – позовите ко мне хозяина.

Они повиновались.

Через пять минут на пороге появился содержатель «Красивого павлина».

– Друг мой, – сказал ему францисканец, – рассчитайтесь, пожалуйста, с этими парнями; это вассалы графства Мелун. Они нашли меня без памяти на дороге и, не зная, будут ли их труды оплачены, хотели нести меня к себе. Но я знаю, во что обходится бедным гостеприимство, оказываемое ими больному, и предпочел гостиницу, где, кроме того, меня ожидали.

Хозяин с удивлением посмотрел на францисканца. Монах осенил себя крестным знамением, сделав его особенным образом. Хозяин перекрестился точно так же.

– Да, правда, – отвечал он, – вас ждали, отец мой; но мы надеялись встретить вас в добром здравии.

И так как крестьяне с удивлением смотрели на эту внезапную почтительность богатого содержателя гостиницы к бедному монаху, то францисканец вынул из глубокого кармана несколько золотых монет и, показав их крестьянам, сказал:

– Вот, друзья мои, чем заплачу за заботу обо мне. Поэтому успокойтесь и не бойтесь оставить меня здесь. Мой орден, по делам которого я путешествую, не хочет, чтобы я просил милостыню; помощь, оказанная мне вами, тоже заслуживает вознаграждения, поэтому возьмите два луидора и ступайте с миром.

Крестьяне не решались принять деньги; тогда хозяин взял от францисканца две золотые монеты и сунул их в руку одного из парней. Носильщики удалились с вытаращенными от недоумения глазами.

Дверь закрылась, францисканец задумался. Потом он провел по пожелтевшему лбу своей сухой от лихорадки рукой и погладил седеющую курчавую бороду судорожно сведенными пальцами.

Его запавшие от болезни и волнения глаза, казалось, были прикованы к какой-то мучительной, навязчивой мысли.

– Какие доктора есть у вас в Фонтенбло? – спросил он наконец.

– У нас их трое, отец мой.

– Назовите мне их.

– Прежде всего Линиге.

– Еще!

– Кармелит, по имени брат Гюбер.

– Потом?

– Светский врач, по фамилии Гризар.

– А-а-а! Гризар! – прошептал монах. – Позовите мне скорее господина Гризара!

Хозяин почтительно поклонился.

– Кстати, какие здесь поблизости священники?

– Какие священники?

– Да, каких орденов?

– Есть иезуиты, августинцы и кордельеры; но, отец мой, ближе всего иезуиты. Итак, прикажете позвать иезуитского духовника?

– Да, ступайте.

Хозяин вышел.

Читатель догадывается, что по знаку креста, которым они обменялись между собой, хозяин и больной узнали, что они оба принадлежат к страшному обществу иезуитов.

Оставшись один, францисканец вынул из кармана связку бумаг и внимательно перечитал некоторые из них. Однако недуг сломил его волю: глаза его помутились, холодный пот выступил на лбу, и он почти лишился чувств, запрокинув голову назад и бессильно свесив руки по обеим сторонам кресла.

Минут пять он оставался без движения, пока не вернулся хозяин, ведя с собой врача, который едва успел одеться. Шум их шагов и струя воздуха, ворвавшаяся в открытую дверь, привели больного в чувство. Он поспешно схватил разбросанные бумаги и своей тонкой, иссохшей рукой засунул их под подушки кресла.

Хозяин вышел, оставив больного с доктором.

– Подойдите ближе, господин Гризар, – попросил францисканец доктора, – нельзя терять ни минуты; ощупайте меня, выслушайте, осмотрите и поставьте диагноз.

– Наш хозяин, – отвечал врач, – сказал мне, что я имею честь оказывать помощь члену нашего общества.

– Да, члену общества, – подтвердил францисканец. – Итак, скажите правду: я чувствую себя очень плохо; мне кажется, что я умираю.

Доктор взял руку монаха и пощупал его пульс.

– О! – сказал он. – Опасная лихорадка.

– Что вы называете опасной лихорадкой? – спросил больной, властно смотря на врача.

– Члену первого или второго года я сказал бы: неизлечимая лихорадка, – ответил доктор, вопросительно посмотрев монаху в глаза.

– А мне? – перебил францисканец.

Врач колебался.

– Посмотрите на мои седины, на мой лоб, изборожденный мыслями, – продолжал монах, – взгляните на мои морщины, по которым я веду счет перенесенным испытаниям; я иезуит одиннадцатого года, господин Гризар.

Врач вздрогнул.

Действительно, иезуиты одиннадцатого года были посвящены во все дела ордена, это были люди, для которых наука не содержит больше тайн, общество – преград, повиновение – границ.

– Итак, – почтительно поклонился Гризар, – я нахожусь перед лицом магистра?

– Да, и действуйте сообразно с этим.

– И вам угодно знать?..

– Мое действительное положение.

– В таком случае, – сказал врач, – я скажу, что у вас воспаление мозга, другими словами – острый менингит, дошедший до высшей точки.

– Значит, нет надежды, не правда ли? – спросил францисканец.

– Я этого не утверждаю, – отвечал доктор, – однако, принимая во внимание возбуждение мозга, короткое дыхание, учащенный пульс, лихорадочный жар, пожирающий вас...

– От которого я уже три раза терял сегодня сознание, – перебил францисканец.

– Вот поэтому я считаю ваше состояние опасным. Но почему вы не остановились по дороге?

– Меня здесь ждали, и я должен был приехать.

– Хотя бы пришлось заплатить жизнью?

– Даже ценой жизни.

– В таком случае, принимая во внимание все эти симптомы, я скажу, что положение почти безнадежно.

Францисканец криво улыбнулся:

– То, что вы сказали, было бы, может быть, вполне достаточно даже для иезуита одиннадцатого года, но для меня этого слишком мало, и я имею право требовать большего. Говорите правду, будьте откровенны, как если бы вы говорили перед лицом самого бога. К тому же я уже послал за духовником.

– О, я все же надеюсь, – пробормотал доктор.

– Отвечайте, – приказал больной, величественным жестом показывая на золотое кольцо, печать которого до тех пор была обращена внутрь, – на ней был выгравирован знак общества Иисуса.

Гризар вскрикнул:

– Генерал!

– Тише, – попросил францисканец, – теперь вы понимаете, что вам нужно сказать все.

– Монсеньор, монсеньор, зовите духовника, – прошептал Гризар, – потому что через два часа, когда повторится приступ лихорадки, у вас начнется бред, и вы скончаетесь во время пароксизма.

– Хорошо, – сказал больной, на мгновение нахмурив брови, – значит, в моем распоряжении еще два часа?

– Да, если вы примете лекарство, которое я вам пришлю.

– И лекарство даст мне два часа.

– Два часа.

– Я приму его, будь оно хоть ядом, потому что эти два часа нужны не только для меня, но и для славы ордена.

– О, какая потеря! – прошептал доктор. – Какая катастрофа для нас!

– Потеря одного человека, не больше, – отвечал францисканец. – И господь позаботится о том, чтобы бедный монах, покидающий вас, нашел достойного преемника. Прощайте, господин Гризар; это уже господня милость, что я встретил вас. Врач, не причастный к нашей святой конгрегации, не сказал бы мне правды о моем состоянии, а рассчитывая еще на несколько дней жизни, я не принял бы необходимых предосторожностей. Вы – ученый, господин Гризар, это делает честь всем нам; мне было бы неприятно видеть, что один из членов нашего ордена в своем деле посредственность. Прощайте, господин Гризар, прощайте, пришлите мне поскорее ваше лекарство.

– Благословите меня по крайней мере, монсеньор!

– Мысленно – да... Ступайте... Мысленно, повторяю вам... Animo, господин Гризар... viribus impossibile^[5] .

И он снова повалился в кресло, почти потеряв сознание.

Доктор Гризар колебался, не зная, что предпринять: оказать ли ему немедленную помощь или же бежать и приготовить обещанное лекарство. Он, очевидно, решил приготовить лекарство, так как поспешно вышел из комнаты и скрылся на лестнице.