Глава 8

В четверг утром Дэлглиш поехал в Лидсетт за покупками. Его тетушка закупала большую часть продуктов здесь, в деревенском магазине, и он не хотел нарушить традицию: отчасти чтобы — и он это прекрасно сознавал — утишить преследовавшее его чувство вины, ведь мельница была лишь вторым, временным его домом. Деревенские жители вообще-то не испытывали неприязни к отдыхающим, хотя их дома большую часть года пустовали, а участие в жизни деревни было минимальным. Тем не менее они предпочитали, чтобы багажники приезжающих не были доверху забиты продуктами из лондонских магазинов Харродса или фирмы «Фортнам и Мейсон».

К тому же, чтобы покупать продукты у Брайсонов, не требовалось никаких особых жертв. Их уютно расположившийся на углу улицы магазин был на вид типичной деревенской лавкой. Колокольчик, бряцающий на двери, дверь, да и сам магазин внешне почти не изменились за последние сто двадцать лет, как о том свидетельствовали коричневатые снимки Лидсетта викторианских времен. Однако внутри магазина за последние четыре года произошло гораздо больше изменений, чем за всю историю его существования. То ли из-за увеличения числа отдыхающих, то ли из-за ставших более изощренными вкусов деревенских жителей в магазине теперь всегда предлагали свежие блюда из итальянских макарон, самые разнообразные французские и английские сыры, наиболее изысканные и дорогие сорта не только варений и джемов, но и горчицы, а также богатейший выбор копченостей; объявление в витрине напоминало, что в магазин ежедневно доставляются свежевыпеченные круассаны.

Подъезжая к магазину со стороны переулка, Дэлглиш осторожно объехал стоявший у обочины тяжеленный старый велосипед с большой плетеной корзиной на багажнике, а в магазине он увидел Райана Блэйни — тот как раз заканчивал покупки. Миссис Брайсон пробивала чеки и укладывала в сумки три больших буханки черного хлеба, несколько пачек сахара, молоко в картонках и множество консервных банок. Глаза у Блэйни были красные, словно налитые кровью. Он лишь взглянул на Дэлглиша из-под распухших век, коротко кивнул и вышел. Он все еще без машины, подумал Дэлглиш, наблюдая, как Блэйни выкладывает в корзину содержимое одной сумки, а две других вешает на ручки велосипеда. Миссис Брайсон повернулась к Дэлглишу с приветливой улыбкой, но не стала комментировать происходящее. Она была осторожна и не желала портить репутацию своего магазина, прослыв сплетницей или слишком открыто вмешиваясь в деревенские неурядицы и конфликты. Но Дэлглишу казалось, что самый воздух в магазине насквозь пропитан ее молчаливым сочувствием к Райану Блэйни, и Адам с профессиональной точки зрения не мог четко определить, почему это так и что именно вызвало такое сочувствие. Рикардс и его сотрудники, по всей вероятности, расспрашивали деревенских о жителях мыса, особенно о Райане Блэйни. Вполне возможно, они делали это не слишком тактично.

Минут пять спустя он открывал ворота, преграждающие доступ на мыс. По ту сторону ворот, на насыпи, отделившей узкую дорогу от поросшей камышом канавы, сидел бродяга. Он был бородат, а из-под клетчатой твидовой кепки почти на самые плечи спускались густые седые волосы, аккуратно заплетенные в две косы, перевязанные резинкой. Бродяга ел яблоко, отрезая ломтики ножом с короткой ручкой и бросая их в рот. Он сидел, вытянув и широко разбросав длинные ноги, облаченные в брюки из толстого вельвета, словно специально для того, чтобы выставить на всеобщее обозрение пару черно-бело-серых кроссовок, явная новизна которых резко контрастировала с остальной его одеждой. Дэлглиш закрыл за собой ворота, подошел к бродяге и вгляделся в ясные, умные глаза на худом, обветренном лице. Если этот человек и впрямь бродяга, то, судя по остроте его взгляда, по выражению уверенной самодостаточности на лице и необыкновенной чистоте белых, незагрубелых рук, бродяга совершенно необычный. И все же он был слишком тяжело нагружен, чтобы можно было счесть его человеком, просто путешествующим на попутных машинах. Его пальто цвета хаки было явно приобретено на распродаже военного обмундирования; пальто стягивал широкий кожаный ремень, с которого на шнурках свисали эмалированная кружка, кастрюлька и небольшая сковорода. Рядом, на краю насыпи, лежал не очень большой, но туго набитый заплечный мешок.

— Доброе утро, — сказал Дэлглиш. — Простите, если мой вопрос покажется вам неуместным, но откуда у вас эти кроссовки?

Голос, прозвучавший ему в ответ, был интеллигентным, интонации — чуть слишком педантическими. Такой голос, подумал Дэлглиш, мог бы принадлежать бывшему школьному учителю.

— Надеюсь, вы не собираетесь заявить, что эта пара — ваша собственность? Мне было бы горько, если бы наше знакомство, которое, несомненно, обречено быть весьма кратким, началось с диспута о спорном имуществе.

— Нет, это не мои кроссовки. Мне хотелось бы знать, с какого времени они ваши?

Бродяга покончил с яблоком. Он бросил сердцевинку через плечо в канаву, отер лезвие складного ножа о траву, засунул нож поглубже в карман и лишь тогда ответил:

— Могу ли я поинтересоваться, чем именно продиктован ваш вопрос? Неподобающим и — простите великодушно — достойным порицания любопытством, противоестественной подозрительностью к ближнему своему или желанием приобрести для себя подобную же пару? В последнем случае, боюсь, я не смогу вам помочь.

— Ни тем, ни другим, ни третьим. Но вопрос этот очень важен. Задав его, я не хотел быть ни бесцеремонным, ни подозрительным.

— Но вы, сэр, не хотите также быть ни откровенным, ни точным. Кстати говоря, меня зовут Иона.

— А меня — Адам Дэлглиш.

— Ну что ж, Адам Дэлглиш, приведите мне одну убедительную причину, почему я должен ответить на ваш вопрос, и вы получите ответ.

Дэлглиш помолчал с минуту. Разумеется, думал он, существует теоретическая возможность, что здесь перед ним — убийца Хилари Робартс, но ни на миг он не мог поверить, что это действительно так. Накануне вечером Рикардс позвонил ему и сказал, что «бамблов» в сундуке нет, явно полагая, что просто не может не сообщить Дэлглишу об этом. Но это не означало, что именно бродяга взял их из сундука, и не могло служить доказательством, что кроссовки те самые. Он сказал:

— В воскресенье вечером здесь, на берегу, была задушена молодая женщина. Если вы недавно нашли, от кого-то получили или ходили в этих кроссовках по мысу в прошлое воскресенье, полиции будет необходимо об этом узнать. Обнаружен четкий след. Важно идентифицировать этот след хотя бы для того, чтобы исключить владельца кроссовок из процесса расследования.

— Ну что ж. Это по крайней мере ясно. Вы говорите как полицейский. Мне будет жаль, если вы и в самом деле полисмен.

— Это дело — вне моей компетенции. Но я и в самом деле полицейский. И мне известно, что сотрудники местной уголовной полиции разыскивают пару кроссовок фирмы «Бамбл».

— А эта пара, насколько я могу понять, и есть кроссовки фирмы «Бамбл»? Я полагал, что это просто ботинки.

— На них как бы нет торгового знака. На самом деле он находится под языком. Это рекламный трюк фирмы. Предполагается, что «бамблы» узнают и без фирменного клейма. Но если это «бамблы», у них на обоих задниках должна быть желтая пчела.

Иона ничего не ответил, но вдруг энергичным движением задрал обе ноги высоко вверх, подержал так пару секунд и снова опустил.

Оба некоторое время молчали. Потом Иона спросил:

— Вы хотите сказать, что в данный момент на моих ногах — обувь убийцы?

— Не исключено, что он мог быть в таких кроссовках, когда убил эту женщину. Вы понимаете, какое значение они имеют?

— Меня, вне всякого сомнения, заставят это понять. Вы сами или кто-нибудь другой из подобных вам.

— Вы слышали о Свистуне из Норфолка?

— Это что, птица такая?

— Это серийный убийца.

— И это его обувь?

— Он умер. А это последнее убийство было совершено таким образом, чтобы ответственность пала на него. Вы что же, хотите сказать, что вы о нем и не слышали никогда?

— Порой мне в руки попадает какая-нибудь газета, когда бумага требуется мне для иных, более земных нужд. В мусорных ящиках газет всегда предостаточно. Но я их редко читаю. Они поддерживают во мне убеждение, что сей мир не для меня. По-видимому, я пропустил сообщение об этом вашем насвистывающем убийце. — Иона помолчал, потом добавил: — И что же, по-вашему, я должен теперь делать? Я так понимаю, что теперь я в ваших руках?

— Я ведь сказал: это расследование вне моей компетенции. Я из столичной полиции. Но если бы вы согласились проехать со мной ко мне домой, я мог бы позвонить тому, кто этим делом занимается. Мой дом недалеко отсюда, на мысу, я живу на Ларксокенской мельнице. И если вам захочется обменять кроссовки на пару моих ботинок, это будет самое малое, что я могу вам предложить. Мы примерно одного роста. У меня должна найтись подходящая пара.

Иона поднялся на ноги с поразительной легкостью. Когда они шли к машине, Дэлглиш сказал:

— На самом деле я не имею права спрашивать вас об этом, но не могли бы вы удовлетворить мое любопытство? Как они вам достались?

— Они были дарованы мне — непреднамеренно, должен я сказать, и в поздний ночной час, в воскресенье. Я прибыл на мыс после наступления темноты и прошел к своему привычному месту ночлега. Это наполовину ушедший в песок бетонный бункер. «Дот» — так, мне кажется, его называют. Думаю, вы знаете это место.

— Да, конечно. Не очень-то полезное для здоровья местечко, на мой взгляд.

— Что ж, я знавал места и получше. Но у бункера есть то преимущество, что там я целиком предоставлен самому себе. Мыс удален от путей, которыми обычно следуют мои собратья-странники. Я посещаю эти места примерно раз в год и остаюсь на день-два. Дот прекрасно защищает от непогоды, а поскольку смотровая щель обращена в сторону моря, я могу разжечь костерок без боязни быть обнаруженным. Отметаю весь мусор в сторону и совершенно о нем забываю. Очень рекомендовал бы вам использовать этот метод.

— Вы прошли прямо туда?

— Нет. У меня установился обычай поначалу заходить в старый пасторский дом. Пожилая чета, проживающая в доме, любезно разрешает мне пользоваться их водопроводным краном. Мне нужно было наполнить флягу. Кстати, оказалось, что в доме никого нет. В окнах нижнего этажа горел свет, но никто не отозвался на звонок.

— А который был час? Вы не помните?

— Часов я не ношу и мало внимания обращаю на бег времени меж закатом и рассветом. Но, проходя по деревне, я заметил, что часы на церкви Святого Андрея показывали половину девятого. Скорее всего у старого пасторского дома я оказался в девять пятнадцать или чуть позже.

— А потом что вы делали?

— Я помнил, что около гаража имеется наружный водопроводный кран. Я взял на себя смелость наполнить флягу без разрешения. Думаю, они вряд ли пожалели бы для меня питьевой воды.

— А машины вы там не видели?

— На подъездной аллее стоял автомобиль. Гараж был открыт, но, как я уже упоминал, ни одного человеческого существа я не видел. Потом я прошел прямо к своему убежищу. К тому моменту я почувствовал крайнюю усталость. Напился воды, съел корочку хлеба и немного сыра и уснул. Кроссовки были брошены в дверь бункера ночью.

— Брошены? Не поставлены?

— Мне представляется, что брошены. Любой, кто зашел бы в бункер, не мог не увидеть меня. Так что скорее всего их просто швырнули внутрь. В Ипсвиче при церкви имеется придорожный щит для цитат из проповеди. На прошлой неделе было сказано вот что: «Каждой птичке Божьей Господь посылает червячка, но Он не бросает его прямо ей в гнездышко». В данном случае, как видим, Он все-таки бросил.

— Они попали в вас, и вы не проснулись? Кроссовки довольно тяжелые.

— Я уже сказал: вы говорите как полицейский. В воскресенье я прошел километров тридцать. Совесть моя чиста, и сон мой крепок. Если бы они попали мне в лицо, я, несомненно, проснулся бы. На самом же деле я обнаружил их, когда пробудился на следующее утро.

— Они аккуратно лежали рядом?

— Вовсе нет. Я проснулся и повернулся с левого бока на спину. Тут я почувствовал, что лежу на чем-то твердом. Зажег спичку. Твердое оказалось кроссовкой. Вторую я обнаружил около собственной ступни.

— И они не были связаны?

— Если бы они были связаны, уважаемый сэр, вряд ли я обнаружил бы одну из них у себя под поясницей, а вторую — в ногах.

— И вам не показалось это любопытным? В конце концов, ведь кроссовки совсем новые, такую обувь вряд ли кто-то вот так запросто возьмет да и выкинет.

— Естественно, это показалось мне любопытным. Но в отличие от людей вашей профессии я не испытываю необходимости во что бы то ни стало найти всему объяснение. Мне и в голову не пришло, что мой долг — отыскать владельца или отнести эту обувь в ближайший полицейский участок. Сомневаюсь, что в участке меня поблагодарили бы за мои труды. Я с благодарностью принял дарованное мне Богом или Судьбой. Мои собственные ботинки приближались к концу своего существования. Вы найдете их в доте.

— И вы сразу же надели эти?

— Не сразу же. Они были совсем сырые. Я подождал, пока они высохнут.

— Как то есть сырые? Местами или все целиком?

— Сырые все целиком. Кто-то очень тщательно их вымыл. Может быть, подержав их под краном.

— Или пройдя по морской воде?

— Я их понюхал. Это была не морская вода.

— Вы можете определить разницу?

— Мой дорогой сэр, мне пока еще не изменили мои пять чувств. Особенно чувствителен мой нос. Я вполне могу отличить морскую воду от воды из-под крана. Я могу сказать вам, в каком именно графстве нахожусь, по запаху земли.

У перекрестка они свернули налево и сразу же увидели высоко вознесенные белые крылья мельницы. Некоторое время оба молчали. Молчание было вполне дружелюбным.

Потом Иона сказал:

— По всей вероятности, вы имеете право узнать, что за человека вы приглашаете под свой кров. Я, уважаемый сэр, современное воплощение ремиттансмена — эмигранта, живущего на переводы с родины. Мне известно, что в былые времена таких, как я, высылали в колонии. Но теперь люди стали несколько разборчивее, да и, во всяком случае, высылка в края, далекие от ароматов и красок английской земли, меня вряд ли устроила бы. Мой брат, воплощение незыблемого гражданского долга и выдающийся член нашего общества, переводит тысячу фунтов per annum^[65] со своего банковского счета на мой на том условии, что я никогда не поставлю его в неловкое положение, явившись пред его очи. Запрет распространяется не только на его дом, но и на город, мэром которого он является. Однако ввиду того, что он и его соратники-планировщики давным-давно разрушили все, что хоть как-то сохраняло неповторимый характер города, я вычеркнул этот пункт из плана своего маршрута. Брат мой неутомим в добрых делах своих, и можно сказать, что я один из тех, кто пользуется его благотворительностью. Он отмечен милостью ее величества. Правда, это всего лишь орден Британской империи, но брат не теряет надежды и на более высокие награды.

— Ваш брат, по-моему, слишком дешево отделался, — заметил Дэлглиш.

— А вы сами больше заплатили бы, чтобы обеспечить мое постоянное отсутствие?

— Вовсе нет. Просто я полагаю, что эта тысяча фунтов предназначена обеспечить ваше содержание, и удивляюсь, как вам удается содержать себя на эти деньги. Тысячу фунтов в качестве ежегодной взятки можно было бы счесть даянием весьма щедрым. Но в качестве средств существования эта сумма вряд ли может быть достаточной.

— Следует отдать ему справедливость: мой брат охотно увеличивал бы сумму выплат в соответствии с ростом розничных цен. У него крайне обострено бюрократическое чувство приличия. Но я сам сказал ему, что двадцать фунтов в неделю — сумма более чем достаточная. У меня нет дома, мне не приходится платить арендную плату, я не плачу за газ и электричество, у меня нет ни телефона, ни машины. Я не загрязняю ни окружающую среду, ни собственное тело. Человек, неспособный прокормиться на три фунта в день, либо начисто лишен инициативы, либо является рабом неуправляемых желаний. Индийскому крестьянину такая сумма показалась бы невероятной роскошью.

— У индийского крестьянина было бы значительно меньше затруднений с обогревом. Зимы для вас должны быть особенно тяжелы.

— Морозная зима действительно может стать испытанием человеческой выносливости. Но мне не на что жаловаться. Зимой я всегда чувствую себя здоровее обычного. А спички дешевы. Я так и не обучился этим бойскаутским штучкам с увеличительным стеклом или с трением палочек. К счастью, я знаком с парой-тройкой фермеров, которые охотно позволяют мне ночевать у них на сеновале. Они знают, что я не курю, что я опрятен и что утром я уйду. Но никогда не следует злоупотреблять гостеприимством и добротой. Человеческая доброта как неисправный кран: поначалу она бьет мощной струей, но очень скоро эта струя иссякает. Я придерживаюсь ежегодной рутины, и это тоже вселяет в них некую уверенность. На ферме, что километрах в тридцати к северу от этих мест, скоро станут говорить: «А не время ли Ионе появиться в наших краях?» И встречают меня скорее с облегчением, не просто терпят мое присутствие. Ведь если я еще живу на этом свете, значит, и они в порядке. И я никогда не попрошайничаю. Предложение заплатить дает значительно лучшие результаты. «Не могли бы вы продать мне пару яиц и пол-литра молока?» Скажешь такое у дверей фермерского дома, разумеется, протягивая деньги, и получишь полдюжины яиц и целый литр молока. Не обязательно первой свежести, но не следует ждать слишком многого от щедрот человеческих.

— Ну а с книгами как? — спросил Дэлглиш.

— О, вот тут-то, сэр, вы попали в самую точку. Это действительно трудность. Классиков я могу читать в публичных библиотеках, хотя порой необходимость прервать чтение, потому что нужно двигаться дальше, вызывает раздражение. В остальном приходится обходиться книгами в мягких обложках с рыночных развалов. Некоторые владельцы ларьков разрешают поменять книгу или даже возвращают деньги, если вы снова к ним приходите. Это необычайно дешевая форма библиотечного абонемента. Что же касается одежды — существуют благотворительные распродажи, Оксфордский комитет помощи голодающим, и очень полезны магазины, которые проводят распродажи военного обмундирования. Каждые три года я выделяю из денег на содержание некую сумму на новое зимнее пальто, ранее служившее в армии ее величества.

— И давно вы ведете такой образ жизни? — спросил Дэлглиш.

— Без малого двадцать лет, сэр. Большинство бродяг — существа достойные сожаления, ибо они жертвы собственных страстишек, чаще всего — пьянства. Человек, свободный от иных желаний, кроме как есть, спать и идти туда, куда хочет, поистине свободен.

— Не совсем, — сказал Дэлглиш. — У вас, по-видимому, имеется счет в банке, и тысяча фунтов служит вам опорой.

— Верно. Вы полагаете, я стал бы более свободным, если бы не брал этих денег?

— Скорее, более независимым. Возможно, вам пришлось бы работать.

— Работать я не могу. Нищенствовать — стыжусь. К счастью, Господь утишил ветры, что веют на Его стриженого агнца. Мне было бы жаль лишить братца того удовлетворения, которое он получает от собственного человеколюбия. Вы правы — у меня действительно имеется банковский счет, на который и приходит ежегодная субсидия. Но, поскольку мой доход зависит от разлуки с братом, у меня вряд ли имеется возможность получать деньги лично. А наличие чековой книжки и соответствующей пластиковой карточки имеет весьма положительный эффект при встречах с полицией, если, как это порой случается, ваши коллеги проявляют неоправданный интерес к моей персоне. Я и понятия не имел, что пластиковая карточка может служить гарантией респектабельности.

— И что же — никаких излишеств? — спросил Дэлглиш. — Никаких иных потребностей? Спиртное? Женщины?

— Если, говоря «женщины», вы имеете в виду секс, то ответом будет — нет. Я избегаю и спиртного, и секса, сэр.

— Тогда, значит, вы от чего-то бежите. Я мог бы высказать то соображение, что человек бегущий не может быть совершенно свободным.

— А я мог бы спросить вас, сэр, от чего бежите вы, укрывшись на этом уединенном мысу? Если от насилия, с которым неминуемо связана ваша профессия, то вас постигло исключительное невезение.

— Но теперь это самое насилие вторглось и в вашу жизнь. Весьма сожалею.

— О чем же тут сожалеть? Человек, живущий на природе, привыкает к насилию и запросто общается со смертью. Среди зеленых изгородей английской провинции вы встретите гораздо больше насилия, чем на самых грязных улочках больших городов.

Приехав на мельницу, Дэлглиш сразу же позвонил Рикардсу. В приемной его не было, на звонок ответил Олифант, сказавший, что немедленно выезжает. Затем Дэлглиш отвел Иону наверх — посмотреть те несколько пар обуви, что он привез с собой на мельницу. Проблем с размером не оказалось, но Иона перемерил все, что было, и придирчиво осмотрел каждую пару, прежде чем сделать выбор. Дэлглиш с трудом удержался от соблазна сказать ему, что жизнь в простоте и самоотречении не лишила его вкуса к хорошей коже. С некоторым сожалением он отметил, что гость остановил свой выбор на его самой любимой и к тому же самой дорогой паре.

Иона прошелся взад-вперед по спальне, устремив удовлетворенный взгляд на собственные ноги, и сказал:

— Кажется, я только выиграл от нашей сделки. Эти «бамблы» подвернулись в самый нужный момент, но для серьезной ходьбы они вряд ли подходят. Я намеревался заменить их, как только представится удобный случай. Дорога предъявляет путнику свои требования. Их не так уж много, но они непреложны. Рекомендую их вам: регулярно освобождай кишечник; мойся раз в неделю; носи одежду из хлопка или шерсти на теле и кожаную обувь на ногах.

Минут через пятнадцать Иона сидел, удобно расположившись в кресле, с кружкой кофе в руке. Он по-прежнему с удовольствием разглядывал свои ноги. Олифант прибыл без задержки. Один, если не считать шофера. Он вошел в гостиную, внеся с собой атмосферу агрессивной мужественности, непререкаемого авторитета и угрозы. Дэлглиш не успел еще представить их друг другу, как Олифант произнес:

— Разве вы не знали, что не имеете права взять эти кроссовки? Они ведь новые. Вы что, слыхом не слыхали о краже путем присвоения найденного?

— Минуточку, сержант, — вмешался Дэлглиш. Отведя Олифанта в сторону, он тихо сказал ему: — Извольте обращаться с мистером Ионой вежливо. — И, прежде чем Олифант смог ему возразить, добавил: — Так и быть, избавлю вас от необходимости напоминать мне об этом: не я расследую это дело. Но он — гость в моем доме. И еще: если бы в понедельник ваши сотрудники обследовали мыс более тщательно, мы — все трое — были бы избавлены от некоторых неприятных ощущений.

— Но он вызывает самые серьезные подозрения, сэр. У него же кроссовки.

— У него, кроме того, еще и нож есть, и он не отрицает, что находился на мысу в воскресную ночь. Вы, разумеется, можете обращаться с ним, как с подозреваемым, но только в том случае, если обнаружите мотив преступления либо докажете, что он знал, как убивает Свистун, или хотя бы слышал о его существовании. Почему бы сначала не выслушать человека, прежде чем делать поспешный вывод о его виновности?

— Виновен он или нет, мистер Дэлглиш, он — очень важный свидетель, — ответил Олифант. — Не вижу причин, по которым можно было бы разрешить ему уйти куда глаза глядят.

— А я не вижу, как — законным образом — вы могли бы запретить ему это. Но это уже ваша проблема, сержант.

Через несколько минут Олифант вел Иону к полицейской машине. Дэлглиш вышел проводить своего знакомца. Прежде чем усесться сзади, Иона повернулся к Адаму:

— В злосчастный день я встретился с вами, Адам Дэлглиш.

— Но может быть, он счастливо ознаменуется восстановлением справедливости?

— Восстановлением справедливости? Так вы этим занимаетесь? Не поздно ли вы за это взялись? Планета Земля мчится ныне навстречу гибели. Вон тот бетонный бастион на краю отравленного моря может ввергнуть нас в последнюю, необратимую тьму. Не он, так иной глупый каприз существ человеческих. Наступает же, в конце концов, такой момент, когда всякий исследователь, сам Господь Бог в том числе, должен завершить эксперимент. О, я вижу некоторое облегчение на вашем лице. Вы думаете: «Так он все-таки сумасшедший, этот странный бродяга. Могу больше не принимать его всерьез!»

— Умом я согласен с вами, — ответил ему Дэлглиш. — Но гены мои более оптимистичны.

— Вы понимаете это. Мы все понимаем это. Как иначе можно объяснить то, что человек ныне болен? А когда падет последняя тьма, я умру, как и жил, — в ближайшей сухой канаве. — Иона вдруг улыбнулся удивительно милой улыбкой и добавил: — В ваших ботинках, Адам Дэлглиш.