на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



III

Белому царю Темирке простить не мог. Только-только завладел он наконец промыслом, о котором так мечтал, только было развернул свою торговлю, только начал богатеть по-настоящему, как вдруг гром среди ясного неба: царь слетел! Ну что это за царь был такой?

Жизнь Темирке с тех пор стала несносной. А тут, как на грех, вернулся с турецкого фронта Мюльгаузен, и в тихом прежде городке совсем не стало покоя. Листовки, призывающие чернь к оружию, упорно белели на многих домах городка. Возмутительные бумажки стали появляться и на его магазине. Темирке приходилось вставать раньше всех, еще затемно, и внимательно осматривать ворота и стены магазина. Заметив белеющее в темноте пятно листовки, Темирке начинал ругаться, плеваться, соскребать эту пакость.

Единственным утешением было то, что торговля шла пока неплохо. Мороженая рыба, которую всю зиму без передышки возили подводчики, была в городе нарасхват. Считая по вечерам прибыль, Темирке думал иногда, что, может быть, худые времена и пройдут, а промысел останется и море останется.

Вот и сегодня довольно поздно, когда Темирке лег уже спать, пришел с моря обоз, груженный рыбой. Чуткий Темирке быстро встал, оделся и вышел во двор. Старик сторож открыл ворота, и в просторный двор, медленно раскачиваясь, один за другим уже входили верблюды.

— И-и, уж эти мне казахи! Никогда ничего вовремя не делают! Почему так поздно?

— Да, понимаешь, пока постирались, помылись… — загудели, оправдываясь, обозники.

— Пока вы там мылись, стирались, этот Абейсын опередил меня. Завалил весь город рыбой. «Мылись, стирались»…

Обозники помалкивали. Подождав, пока купец отведет душу, они принялись за работу. Звонко скрипя по снегу, они принялись таскать и вываливать рыбу в гулкий угол большого сарая. В ночной морозной тишине слышно было только тяжелое дыхание людей и хруст тяжелых сапог. Освобожденные от тюков верблюды высокомерно принялись за жвачку.

Следя за тем, как караванщики выгружают рыбу, Темирке порядочно озяб и хотел было уже идти домой, сказав напоследок казахам, чтобы шли ночевать в гостиную, как вдруг заметил среди караванщиков молодую женщину, пригляделся, узнал — и даже растерялся от неожиданности.

«Вот это да! Интересно, зачем она пожаловала?»— жадно подумал он, и даже во рту у него пересохло от предвкушения удачи. Готовясь к свадьбе или к проводам невесты, богатый аул посылал обычно кого-нибудь из женщин с обозом в город, чтобы закупить больше самых дорогих товаров. «А вдруг она у кого-нибудь еще накупит всего? — с испугом подумал Темирке. — Ишь, даже не подходит ко мне!»

Решив не выпускать из рук такую дорогую гостью, Темирке, подобрав полы чекменя, засеменил к ней.

— А! А! Кого мне господь бог послал! Ай, байбише, жива-здорова ли? — Прекрасно знал он, что Акбала всего лишь токал, вторая жена мурзы, но ради пущего почтения решил называть ее «байбише». — Дурные времена настали, байбише, тревожные времена! И-и-и, алла, народ пошел испорченный… Где твой фаэтон? Нельзя его на улице оставлять. Нельзя!

Темирке пошел было за ворота. Акбала еле удержала его.

— Я… я с караванщиками приехала, — через силу пробормотала она.

— А! А! Ну ничего, ничего… Конечно, не то теперь время, чтобы в фаэтонах разъезжать, и то правда, — как бы одобряя ее, заторопился купец, но про себя между тем подумал: «Собаки эти казахи, даже добром своим не умеют пользоваться. Справедливо сказано — богатство их лежит втуне, как дохлый скот!»

Темирке знал, что караванщики не будут долго задерживаться в городе — переночуют и поедут домой. Решив, что, накупив подарков, уедет с ними и Акбала, Темирке впервые нарушил твердо заведенный порядок, не стал отправлять караванщиков в гостиную, построенную для них отдельно, а вместе с Акбалой пригласил всех к себе.

Удивленные необычной благосклонностью хозяина, караванщики гурьбой ввалились в купеческий дом. Прямо с улицы, не снимая толстой одежды, прошли они в глубину комнаты, и только там, стоя на пушистых коврах, начали стаскивать с себя заскорузлые, вонявшие рыбой шубы. Будто боясь, что у дверей кто-нибудь украдет их тяжелые, отделанные кошмой сапоги, они с грохотом швырнули их к стенке позади себя.

Жена Темирке как ошпаренная выскочила в сени.

— И алла! Неужели эти казахи и у себя дома прямо на постели снимают сапоги?

Темирке в ужасе замахал руками, зажмурился.

— Не говори, не говори! Когда этим безбожникам стукнет тридцать, сапогам их — непременно шестьдесят![12]

Перед гостями расстелили дастархан. Темирке суетился, потирал руки, покрикивал на жену:

— Скоро там чай? Дорогая гостья замерзла с дороги! Как там у вас дела, дорогая байбише, как самочувствие мурзы?

Караванщики переглядывались, Акбала потуплялась, щипала бахрому своей шали. Наконец подали чай, и Темирке принялся сам услуживать Акбале, подвигал к ней еду, подавал чай, приговаривая каждый раз:

— Ешь, байбише… Пей, байбише…

От усердия хозяина Акбале было не по себе. Но она так замерзла дорогой, что и в теплой комнате никак не могла унять дрожь.

— Байбише бывала раньше в нашем городе?

— Нет…

— Нет? Ну ничего… Ничего, дорогая байбише. Бог даст, может, летом как-нибудь приедешь. Летом по улицам деревья зазеленеют… Озеро под городом поблескивает… Хотя — хе-хе-хе! — жителя моря разве удивишь нашим озером?

Темирке сладко щурил глазки на молодую токал мурзы, и его взгляд вдруг напомнил ей мышиные глазки Судр Ахмета. Акбалу передернуло. Она опустила глаза и покраснела. От длинных ресниц ее легли на щеки тени, и нельзя было угадать, что она думает. Темирке, довольный застенчивостью молодой токал, не отходил от нее, потирал руки, хихикал, втягивая морщинистую шею в плечи.

— За заваркой следи! — крикнул он жене. — Погуще, покрепче наливай дорогой байбише!

Целый день коченея от мороза, думала Акбала о жарко натопленном доме, о горячем чае. А теперь голова шла у нее кругом и ничего не хотелось — только лечь, укрыться с головой и побыть наедине со своими думами.

— Возвращаться-то завтра думаете? — спрашивал между тем Темирке у караванщиков.

— Завтра, бай, завтра. Днем тронемся.

— Это хорошо. Ну а Акбала? Акбалажан… наша байбише?..

— Я… Мне спешить некуда, я…

— Ну да! Ну да! Не торопись… Умно поступаешь, приглядись, присмотрись. Да вот я сам помогу тебе покупки сделать… Ай, байбише, чай-то у тебя стынет, пей, пожалуйста! Такой прекрасный душистый чай!..

Темирке укоризненно зацокал языком. Акбала нехотя стала прихлебывать чай. Чай и верно был душист, но она не ощущала вкуса.

— Тебе повезло, байбише, — нажимал между тем Темирке. — Недавно я как раз в Оренбурге был, отменного товару привез, будет тебе из чего выбирать.

— Вы… вы, наверное, не знаете еще, бай… Я…

— Караванщики встревожено переглянулись, зашевелились, загудели на разные голоса:

— Пей, пей, Акбалажан! Согревайся чайком…

— Ты лучше ешь, дорогая. Вот жент, возьми-ка, попробуй!

— Да-да, отличный, надо сказать, жент, спасибо хозяину. Бери, не стесняйся!

Акбала отрицательно потрясла головой.

— Вы, Темирке, еще не знаете… — задыхаясь, выговорила она. — Я ведь сюда как перекати-поле, гонимое ветром…

— О господи, чего это ты так сразу?.. — толкнув Акбалу, тихо прогудел старший караванщик. — Завтра-то тоже ведь день будет. Отдохни, согрейся, поночуй в тепле, успеешь еще рассказать-то…

— А и верно! — громко воскликнул другой караванщик, поворачиваясь к Темирке. — Верно: человек в пути будто перекати-поле. А уж зимой, в стужу, и не приведи бог быть в дороге! Вся иззябла наша Акбалажан, чуть живая, бедняжка, добралась…

— Да-да! — обрадовались, загудели караванщики. — Что там говорить, в такой мороз и джигит околеет…

— Лютует нынче зима, лютует!

— Еле-еле дотащились…

— Хе-хе-хе, мороз, мороз… — весело согласился Темирке и даже руки потер, будто озяб. — Ну а как дела у дорогого нашего мурзы?

Старший караванщик опять вмешался.

— Что там о мурзе говорить! — гордо сказал он и даже рукой махнул. — Ему-то зима не страшна. Сена заготовлено вдоволь, скот в тепле. Живи не тужи!

— О барекельде! Слава аллаху!

— Слава, слава! Сам создатель благоволит к нашему мурзе. Гм… Кха! А как, бай, нынче рыба на базаре?

— И-и, алла!.. — Купец сморщился, будто хватил кислого. — Лучше не спрашивай Этот разбойник Абейсын и тут мне дорогу перебежал. Хорошо, когда за полцены хоть продам вашу рыбу…

— Апыр-ай, а? Вот дьявол! Всегда нас опережает. Везде, собака, поспеет…

— Так вам и надо! Пока вы там моетесь, стираетесь… И-и, алла! Он еще себя покажет. Он вам всем нос утрет, вот посмотрите. Недаром ведь говорят: кто много спит — все проспит, кто рано встал — табун угнал. Верно сказано. Ай, как верно сказано!

Караванщики промолчали, принялись за чай. Пили, не стеснялись, только отдувались да пот со лбов утирали. Темирке с ненавистью посмотрел на их обветренные, грубые, непроницаемые лица и подумал: «Э! Совсем дикари! Разве их словом проймешь? Это же верблюды какие-то, толстокожие верблюды!»

— Да! А как там наш дорогой Алдаберген-софы? — вспомнил он.

— Здоров, чего ему…

— Он, наверно, уразу держит? Непременно блюдет пост… Да-да! Ой, святой, святой он человек! Крепко аллаха чтит… У меня, кстати, кое-что и для софы есть. Бухарский шелковый чапан, коврики молитвенные…

— Да, бай, чуть не забыл! — перебил Темирке старший караванщик. — Мурза вам салем передает. Салем вот какой… К лету хочет он дом построить под железной крышей на своем зимовье. «Передайте, говорит, Темке, пусть, говорит, заготовит, закупит лес, кирпич и все, что надо. Пусть, говорит, хороших мастеров подыщет. Денег, говорит, не пожалею. Не обижу, говорит, Темке, так, говорит, и скажите».

— А? Хорош джигит! — восхитился Темирке. — Верно, верно, денег он не жалеет. Такого щедрого джигита я еще не видал, аллах свидетель! Истинный мурза! Как-то раз задержался в городе. Потом зашел перед отъездом ко мне и… И-и-и, алла! — Темирке закатил глаза. — Достает вдруг во-от такую громадную пачку денег, бросает небрежно на прилавок. Даже не считал! «Выбери, говорит, для моей жены самое лучшее шелковое платье». А для мурзы мне разве жалко? Ничего не жалко! Достал я из-под прилавка красное атласное платье, переливается, сверкает, пламенем горит! И-и, алла! Вот была редкая вещь!

Акбала мигом вспомнила красное дорогое платье байбише, и даже теперь от лютой бабьей зависти кровь кинулась ей в голову и бурно заходила грудь под синим камзолом.

Поглядев искоса на Акбалу, заметив, что она то бледнеет, то краснеет, Темирке испугался. «Не захворала бы бабенка, — подумал он. — Хлопот потом не оберешься!»

— Застыла, бедняжка, застыла… — ласково забормотал купец, потом вскочил, пошел в другую комнату, вынес лисью шубу и стал заботливо укутывать Акбалу. — Совсем озябла, ой-ей-ей, как озябла, бедная! Укройся потеплей, полежи. Сейчас вот спать будем ложиться. Выспишься, все как рукой снимет. А я завтра подберу все, что нужно. Я-то знаю, что нужно для дома мурзы… Мурза любит хорошие, дорогие веши…

— Не надо, бай, не беспокойся, — вдруг громко сказала Акбала и повела плечами, освобождаясь от шубы. Лицо ее горело. — Я больше не жена мурзы. Он меня прогнал…

И заплакала.

Темирке поперхнулся, вытаращился. Караванщики, беспечно было развалившиеся вокруг дастархана, сами не заметили, как торопливо подобрали ноги. «Ах ты! Ну и подвела! — разом подумали они. — Не могла подождать…»

Темирке не знал, что и подумать. В растерянности покосился он на жену, разливавшую чай, и не удержался, пожалел чаю.

— Что ты все льешь как из ведра? — сердито пробормотал он. — Казаха из самовара не напоишь, ему колодец подавай… Хватит им тут бока пролеживать, пусть допивают в гостиной.

— А у нас еще мясо есть, — сказал старший караванщик. — Из аула прихватили…

— Иди в гостиную, там и вари!

Делать было нечего, караванщики поднялись, натянули свои сапоги, надели шубы и вместе с Акбалой пошли вон.

Гостиная была им хорошо знакома; большая пустая комната, в которой нещадно дуло из окон и дверей. Печка дымила и горела плохо. Раздеваться после теплого дома никто не стал, закутались в шубы и молча улеглись. На другой день поднялись рано. Купили, кто сколько мог, сахару, чаю, ситцу женам на платья, попрощались с Акбалой и отправились в аул.


предыдущая глава | Кровь и пот | cледующая глава