Глава 11

– Долго еще этот конь будет стоять на берегу моря? Они не собираются увозить его назад, в город?

Одиссей с Менелаем и Идоменеем шли вдоль берега, к тому месту, где возле сооруженного неподалеку от линии прибоя громадного костра уже собралась толпа ахейцев. Они были еще далеко, но многоголосый скорбный гул, будто единый стон этой толпы, долетал до них, напоминая, что то невероятное, что сейчас должно произойти, действительно произойдет.

Базилевсы шли мимо тускло блистающей в мареве рассвета статуи Троянского Коня. Одинокий, не окруженный в этот день людьми, он выглядел загадочным и грозным призраком.

На вопрос, заданный Идоменеем, ответил Менелай.

– Я спрашивал троянцев. Конь стоит у моря все двенадцать дней праздника.

Одиссей поднял голову. Они находились возле самых ног статуи.

– Я вижу, где в нем дверца, – проговорил итакиец. – Вон, как раз там, где положено быть сердцу. И никакой лестницы – она либо приставляется снаружи, либо спускается изнутри. Да... Если бы нам все еще нужно было взять Трою, мы бы легко это сделали теперь, когда они возобновили свою традицию.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Менелай.

– Да Коня... Забраться внутрь, вероятно, легко. Сейчас его никто не охраняет…

Тут же базилевс осекся, поймав стремительный и жадный взгляд трида.

– Да... Если бы мы не заключили мир! – проговорил тот с какой-то тайной досадой.

– Если бы мы не заключили мир, Троянский Конь не покинул бы пределов Трои! – оборвал Одиссей. – Я просто задумался...

– А я вот думаю, что море становится неспокойно! – Идоменей посмотрел на белые барашки прибоя и поежился. – Вот мы собираемся отсюда уплывать, тяжело нагрузив корабли этой самой данью. Наверняка Приам подсовывает нам всю дешевую дрянь, что собрал со всей Трои. Может, они и золото умеют подделывать, кто их знает? И шторма наверняка возобновятся, стоит нам отплыть. Ведь потонем, увидите – потонем!

– Ты что, собираешься торчать здесь еще двенадцать лет? – резко спросил Менелай.

– Я-то? – Идоменей грустно усмехнулся, – Да мне какая разница? Тебе вот, доблестный Атрид, вернут твою красавицу-женушку, что нас всех втравила в эту войну, другие герои получат в дар прекрасных рабынь. А я... А у меня дома – жена, старая и некрасивая. Она была стара, уже когда я уезжал. И если я вернусь домой с юными рабынями, она ревностью, нытьем и плачем доведет меня до колик в желудке!

– Откажись от рабынь, – пожал плечами Одиссей. – Возьми сильных рабов, побольше золота и дорогих камней.

– Ну да, чтобы вернее потонуть! – воскликнул Идоменей. – Уж поверьте, если чей корабль потонет, так именно мой! И я буду смотреть, как молодые сильные рабы, борясь с волнами, спасаются, а сам потону и в двух стадиях от берега. Потому что нет человека, более неудачливого, чем я!

– Можно подумать, что это тебя мы сегодня хороним! – вспылил Менелай. – Двенадцать лет только и слышно, как тебе не везет, а между тем ты жив и здоров, и тебя ни разу даже не ранили. Хватит болтовни, Идоменей!

Афинянин развел руками.

– Я не болтаю, я лишь рассуждаю... Не ранили? Ты прав, Менелай! И все вы, вернувшись, будете хвалиться своими великими подвигами и показывать следы боевых ран, а про меня скажут, что я – трус и хуже всех сражался…

– Ты же не собираешься возвращаться, ты намерен потонуть! – не выдержал и Одиссей, менее всего расположенный в этот день слушать сетования Идоменея. – Чтоб меня нимфы в лесу защекотали! Надо же уметь... Когда мы все плачем о самом среди нас достойном, ты снова плачешь о себе!

Идоменей продолжал бубнить что-то о своих неудачах, но базилевсы его больше не слушали. Они уже шли через густые ряды воинов, окружавших костер.

Люди стояли, потупившись, опустив головы. Тихие, глухие рыдания, рыдания сотен и сотен человек, сливались с рокотом моря. Этот единоголосый плач множества сильных, взрослых мужчин, переживших тяжелейшую войну и без числа утрат, был страшен. И страшен был вид высокого, как дом, костра, усыпанного прядями волос – черных, светлых, седых... Волос, в знак скорби обрезанных многими царями и воинами и принесенных в жертву погибшему герою.

Ахилл, в длинном золотистом хитоне из тончайшей ткани, которого он никогда не носил при жизни, в наброшенном на ноги драгоценном плаще, что подарил ему Гектор, лежал среди положенного поверх дров сухого светлого мха. Лежал, будто спящий, с таким спокойным и чистым лицом, что, глядя на него, трудно было думать о смерти. На его лице разгладились все морщинки и складки, и оно было теперь невероятно молодым. Восковая бледность среди блестящей черноты волос, величавая тонкость бровей, губы, сжатые неплотно, будто он собирался заговорить. Ахилл был прекрасен.

Базилевсы, предводители ахейцев, столпились отдельно, чуть ближе всей толпы. Впереди всех, опустившись на колени возле костра припал лбом к сухим поленьям Гектор. Вновь Одиссей подумал, что события повторяются... Троянский герой, который никак не мог видеть погребения Патрокла, прощался с Ахиллом точно так же, как менее полугода назад сам Ахилл со своим погибшим другом...

По троянскому обычаю, Гектор был в темно-синей одежде без украшений, что означало траур. Длинный, ниже колен, хитон, широкий плащ и вновь – никакого оружия.

Столпившиеся с другой стороны костра рабыни Ахилла подняли было вой и плач, возвысив голоса в отчаянных стенаниях, но Атрид Агамемнон прервал их.

– Не того заслужил он! – крикнул верховный базилевс – Не пристало провожать его, как обычного смертного, женскими воплями. Не было и не будет у нас такого героя, и нет здесь человека, который не был бы обязан ему. Сколько раз спасал он нас в бою, сколько раз за всех нас выигрывал сражения и побеждал! Нет достойного его прощального обряда, и мы не будем здесь слушать погребальных воплей. Он уйдет из своей краткой жизни в блеске и славе, как и жил. И нечего выть женщинам там, где плачут мужчины! Солнце восходит. Огня! Кто зажжет костер?

Старый жрец Хрис, пришедший по просьбе Агамемнона, да, верно, и по своему желанию, на погребение героя, уже развел огонь в жаровне и теперь зажег факел и протянул его старшему Атриду со словами:

– Зажечь должен тот, кто ему всех ближе. Кто самый близкий его друг?

Агамемнон глянул было на Одиссея, но тот покачал головой. Аякс Теламонид, стоявший в толпе, сгорбившись и тихо рыдая, только затряс головой, когда взгляд верховного базилевса упал на него. Тогда Агамемнон подошел к Гектору и тронул его плечо. Троянец обернулся.

– Подожги костер, – сказал Атрид глухо.

– Я? – Гектор вздрогнул. – Почему я?

– У нас такой обычай. И у вас тоже, не то Хрис его не знал бы. У Ахилла за всю жизнь было только два близких друга – Патрокл и ты. Патрокла нет. Возьми факел.

Встав с колен, Гектор принял факел из рук Атрида. Его глаза скользнули вверх и остановились на застывшем лице Ахилла.

– Прости меня, – прошептал он.

Пылающий конец факела коснулся сухих щепок, огонь побежал по ним, затрещал, быстро охватывая огромную груду дров. От костра полыхнуло страшным жаром, и толпа отступила. Только Гектор все еще стоял вплотную к огню. Он будто не чувствовал его смертельного дыхания. Концы его волос, также обрезанных в знак траура, стали обгорать и скручиваться, начал тлеть край плаща – он не замечал этого.

Одиссей взял Приамида за локоть и с трудом отвел назад.

– Сгоришь! – прошептал он. – Помни – мы еще не нашли убийцу!

Огонь поднимался выше и выше. Вот он уже почти коснулся вершины костра...

И тут в толпе послышались крики:

– Смотрите, смотрите!

– Что это?!

– Кто это?!!!

Почти сразу взгляды всей толпы обратились к морю. И то, что они увидели, заставило многих закричать от ужаса.

По взбудораженным волнам стремительно неслось несколько дельфинов. На них, сидя верхом, мчались к берегу женщины. Нагие, с развевающимися длинными волосами. Впереди всех летел огромный дельфин, и на его спине не сидела, а стояла женщина поразительной красоты. Сверху она была обнажена – лишь струи волос да тонкие нити жемчуга блистали на ее великолепной груди. Талию схватывал серебряный пояс, и от него ниспадали волны тончайшей ткани, прозрачной и легкой, как морская пена. Женщина стояла, вскинув руки, простирая их вперед и вверх.

– Фетида! Это она! – закричал кто-то на берегу.

– Великая Фетида! – взревел хор голосов.

Никогда еще предание о божественном рождении Ахилла не получало в глазах людей такого реального подтверждения. Великая богиня явилась из морских волн, чтобы увидеть в последний миг своего сына. Увидеть? Или...

Не понимая до конца, что происходит, люди попадали на колени.

Еще несколько мгновений, и дельфин вошел в линию прибоя, едва не выбросившись на берег. Но богиня соскочила с его спины. Она промчалсь по воде, пролетела по берегу, как показалось многим, не касаясь земли, и вот уже ее ноги, обутые в светлые сандалии, ступили на поленья костра. Огонь ее не коснулся, или не успел коснуться. Она взбежала на вершину костра, нагнулась, на глазах у замерших в ужасе людей подхватила на руки тело героя. В благоговейном страхе толпа ахнула.

– Он мой! – прогремел голос богини, низкий, как у мужчины, и властный, как у той, что не ведает запрета.

Она спустилась сквозь огонь, ступила в воду. И вот богиня вновь на спине дельфина, только теперь она села на него верхом, как и ее спутницы. Она крепко-крепко прижала к себе Ахилла и крикнула еще что-то... Дельфины развернулись, в лучах восходящего солнца сверкнули ударившие по волнам и пене хвосты, и невероятная кавалькада исчезла, будто растаяла в сверкании брызг. Дельфины умчались, унося своих сказочных всадниц.

Костер пылал уже сверху донизу. Но теперь на нем никого не было.

– Великая богиня взяла тело своего сына! – воскликнул среди повисшего молчания старый Хрис. – Быть может, она хочет воззвать к богам Олимпа, чтобы боги оживили героя. Или хочет сама предать его погребению. Мы не можем знать о намерениях бессмертных!

Толпа ахейцев стояла на коленях, протягивая руки к морю. Отдельные возгласы, полные страха и восторга, постепенно слились в возбужденный гул.

И только Гектор так и стоял рядом с Одиссеем, зажав в руке горящий факел и в изумлении глядя вслед унесшимся по волнам всадницам. Его лицо, только что выражавшее одну лишь беспредельную скорбь, теперь будто осветилось. Среди всех, кто видел чудесное появление «богини Фетиды», он один понял, что произошло на самом деле, он один узнал морскую всадницу. Кроме того, он знал тайну, которой не знали ни ахейцы, ни троянцы, и догадался, что собирается делать похитительница с телом его погибшего друга.

– О, пусть это будет так! – прошептал он чуть слышно. И, кинув факел в костер, почти бегом пустился прочь.

Он двинулся вдоль берега, надеясь еще раз заметить в море мелькающие спины дельфинов – но тех уже не было видно. Вместо них на глаза герою попалась светлая фигура крупного зверя, метавшегося вдоль полосы прибря. Он то вбегал в воду, готовый ринуться в набегавшие волны, то отскакивал, глухо и тоскливо воя.

– Тарк! – крикнул Гектор, сразу узнав верного пса своего друга.

Тот остановился, обернулся и застыл, ожидая, пока человек сам к нему подойдет. Гектор подошел, опустился на колени, обнял огромную лобастую голову.

– Тарк, милый, не плачь. Он вернется! Слышишь, он еще может вернуться... Давай ждать вместе!

Огромный пес лизнул его щеку. Он никогда прежде этого не делал, и Гектор почувствовал, как скупая нежность сурового зверя отогревает его сердце, и родившаяся в нем надежду становится более твердой. Тарк тоже не мог и не хотел верить, что больше не увидит Ахилла. Он тоже решился ждать!

– Пойдем со мной! – Гектор встал и поманил пса за собой. – Поживи пока с нами в Трое. Пойдем.

И он зашагал в сторону города. Тарк в последний раз посмотрел на море и побежал за троянцем.

В суматохе общего возбуждения на них почти никто не обратил внимания. Агаменон указал воинам на костер и воскликнул:

– Пускай догорит. Так требует обряд! После мы положим часть пепла в курган Патрокла, как собирались сделать с прахом Ахилла. Воля его материбогини священна, но и память его должна быть священна для нас, что бы ни сталось с его телом...

Старый Хрис повернулся лицом к восходящему солнцу и, воздев руки, запел гимн в честь бога Гелиоса.

Костер пылал все ярче, но огонь его тускнел в нарастающем свете дня.