Лешкина любовь
и, ножки тоненькие, как у девочки.
Из-за нее Лешка остался работать еще на полгода. Ребята дразнили его гаванской женой. А она была просто девочкой из бара.
Главное назначение таких девиц — увеличивать выручку. С женщиной больше выпьешь, да и ее угостить надо. Кое-что хозяин за это подкинет, но на такие деньги не проживешь. Особенно теперь: бары национализированы, хозяин — только заведующий, и клиенты не те. Американцев давно и в помине нет, а все эти ночные клубы и бары, варьете и публичные дома, шоу, собачьи бега, многоэтажные отели с бассейнами и ресторанами, загородные дома с соломенными индейскими хижинами на сваях, дансинги и турецкие бани для них были построены.
Набрав полные трюмы хека, мы возвращались в Гавану. И чем ближе к ней подходили, тем чаще поглядывал Лешка на фотографию Мерси над койкой. Ожидание томило его.
— А чем ей жить? — вдруг спрашивал он, вопросительно глядя на наши сочувственно-насмешливые физиономии. — Ей уже двадцать, образование — три класса, родители больны… Разве что мне ее с собой звать?.. — Он улыбался, словно представляя, что будет, если вернется он из Гаваны вместе с Мерси. — Дома все со стульев попадали бы — шикарная девочка. Только…
В «Нью-Генри-баре» было пусто. Два немецких матроса — их пароход «Фихте» вчера пришел с грузом машин — сидели за столиком и крутили свой транзистор. В дверях, прислонившись к стене, торчал тощий, как гончая, мулат в надежде выклянчить пачку американских сигарет или, на худой конец, жевательной резинки. Свесив голову в седых кудряшках, старый негр клевал носом в углу. Мерси сидела за стойкой. Одна. Распушив широкие крахмальные юбки. И курила, задумавшись.
— Здравствуй, Мерси!
Она кивнула не глядя. Опрокинула в рот рюмку рома и снова уставилась перед собой. Бармен — угрюмый и презрительный Марко — поднялся, снова наполнил ее рюмку. В его взгляде, когда он наливал ей, почудилось мне сострадание, словно был он не барменом, а сиделкой, а Мерси — безнадежно больной.
— Что случилось, Мерси? Тебя кто-нибудь обидел?
Она покрутила головой:
— Нет.
Она затянулась, низко склонившись над стойкой. Синяя капля упала на желтую полированную доску. Она смахнула ее ладонью.
— Если деньги нужны, у меня есть десятка.
Она глянула на меня — в глазах ее было отчаяние, но не кричащее, не бунтующее, а какое-то застывшее. И отодвинулась подальше: отстань, ради бога!
Нудно жужжали вентиляторы. Немцы крутили свой транзистор. Сладкий мужской голос выводил с надрывом: «О корасон!» («О сердце!»).
Ввалилась компания портовых грузчиков хлебнуть после смены пивца. Потом два матроса с марокканского парохода долго торговались с хозяином, выменивая флакон одеколона на бутылку рома. Из-за американской блокады все, кроме сахара, рома и табака, Кубе приходилось ввозить из-за океана. И потому с одеколоном и прочей косметикой туго — предметы роскоши из импорта исключены.
Старый негр вышел из своего угла и молча встал у меня за спиной. Голова его по-прежнему висела на груди, словно сморщенной, тонкой шее не под силу была ее тяжесть. Марко кивнул мне — поставь, дескать, старику. Я уже знал его, — целый день старик кочевал из одного бара в другой и молча выпрашивал выпивку. Его жалели, старик был тихий, а выгонять, если человек не буянит, здесь не принято, кто бы ты ни был.
Высосав свою рюмку, старик вернулся на место.
В баре стало шумно, дымно, душно. Немец помоложе, расхрабрившись, подошел к Мерси, что-то проговорил ей на ухо.
Я рассердился — как-никак Лешка был моим другом.
— Зийс ду нихт, менш, дизе фройляйн ист бешефтигт! (Не видишь, парень, девушка занята!)
— О, вы говорите по-немецки? — обрадовался немец. — Откуда?
— Был в советской оккупационной армии в Берлине в сорок пятом. Есть еще вопросы?
Улыбка слетела с его мальчишеского лица. Он стал многозначительно серьезным, словно на богослужении. И наставительно заметил:
— Не в оккупационной, а в освободительной армии.
Я вспомнил, как смущались мы, мальчишки, когда старый большевик, приятель отца, рассказывал, как они брали Зимний. Он никогда не говорил «после Великой Октябрьской социалистической революции», а только «после переворота». Бог с ним, в конце концов, с этим немецким мальчишкой, — ему видней.
Когда он отошел, я снова придвинулся к Мерси:
— Может, я чем могу тебе помочь?
Она оглядела меня с ног до головы, словно впервые увидела.
— Где Льеша?
— В море.
— Ты можешь его вернуть?.. Ну вот, а другой помощи мне от тебя не нужно.
— Он придет через две недели.
— Через две недели… — Она безнадежно покачала головой. — А потом?..
Каждый Лешкин выход в море был для нее предвестником вечной разлуки.
Марокканцы заказали в автомате «ча-ча-ча».
Негритянка, пришедшая вместе с грузчиками, передала сидевшего у нее на руке голозадого младенца соседу и вышла на середину. Все ее тело, пышущее жаром и потом, подчиняясь ритму, заходило ходуном, каждая часть тела отдельно и все вместе, словно не суставы у нее были, а шарниры. Лениво стоявший в дверях мулат, жилистые грузчики с медными крестиками на распахнутой груди, босой мальчишка-чистильщик с ящичком в руке — все пошли в пляс.
Мерси одним глотком выпила рюмку, хлопнула ею об стойку и, с вызовом глянув мне в глаза, соскочила с тычка и пошла к немцам.
Все понимающий, многоопытный Марко с тряпкой в руке печально собирал осколки стекла.
Немцы повеселели, оживились. Тот, что помоложе, склонился над Мерси, положил ей руку на плечо. Она передернула плечом, сбросила его руку и пошла танцевать. Немцы заулыбались, захлопали в такт ладошами.
На высокой, воющей ноте она повернулась к ним спиной, взвились в воздух крахмальные белые кружевные юбки, обнажив худенькие ноги, обтянутые черным трико. Мерси пригнулась и что есть силы хлопнула себя по заду.
Бар грохнул. Старый негр в углу открыл глаза, с усилием приподнял седую голову и, перекрывая шум, проговорил ясным, молодым голосом:
— Тейк ит изи, джентльмен! (Успокойтесь, господа!)
Это была единственная фраза, которую я от него слышал. Старик всю жизнь прослужил лакеем в американском баре.
Мерси, презрительно покачивая бедрами, прошла к задней двери.
Выходя из бара, я увидел, как она садится в такси с марокканцами. Один из них странно походил на Лешку — курчавые, только темные волосы, мощная шея борца и перехваченная, как у муравья, талия… А может, мне это почудилось?