«Люблю вас всех, — думает Клара, глядя на даосский храм, на булочную под окнами их квартиры, на старушек с коробками димсамов^[42] в розовых пластиковых пакетах. — До свидания, до свидания!»

Они получают ангажемент на два выступления в казино в Санта-Розе и на четыре — на курорте у озера Тахо. Зрители улыбаются Раджу — артисту и отцу — и Руби, глазастой, в детской панамке, куда Радж после каждого представления собирает деньги. Выручку он хранит под замком, в шкатулке под водительским креслом. В Тахо он покупает автомобильный телефон для переговоров с заказчиками. Клара хочет позвонить родным, но Радж её одёргивает: «И так дорого!»

В начале зимы они отправляются на юг. В Лос-Анджелесе никуда не пробиться, конкуренция бешеная, зато в университетских городках дела у них идут неплохо, а в казино среди пустыни — ещё лучше. Но казино Клара ненавидит. Хозяева всякий раз принимают её за ассистентку Раджа. Посетители отрываются от карточных столов и игровых автоматов, желая поглазеть на девушку в платье в обтяжку или потому что им, пьяным, не дойти до дома. Индийский трюк с иглами принимают благосклонно, а «Исчезающую клетку» освистывают. «Вон она, в рукаве!» — рявкает кто-то, будто сочтя неудавшийся фокус за личную обиду. Клара тоскует по небольшим клубам Сан-Франциско с их полутьмой и истёртыми полами, забыв о наглой публике и о том, что никому — ни там ни здесь — её искусство на самом деле не нужно.

Днём, когда Радж на переговорах, Клара в фургоне читает Руби вслух. Клару завораживают пустынные пейзажи — синие горы, небо розовое, как фруктовое мороженое, — но ей не нравится сам дух здешних мест, томительный и беспокойный, не нравится жара, будто пустыня держит тебя в горячих ладонях. В косметичке она прячет крохотные пузырьки с водкой — кристальная, она приятно обжигает горло, притупляет чувства. По утрам, когда Радж уходит, Клара подливает на два пальца водки в растворимый кофе. Иногда она забегает с Руби в ближайший магазин за бутылкой кока-колы — запах кола маскирует лучше, чем кофе. Радж знает, что Клара бросила пить, когда забеременела, но не знает, что начала снова. Сейчас, однако, ощущения стали иными: тошнота и провалы в памяти сменились чем-то неуловимым, но более стойким — едва заметной, но постоянной оторванностью от повседневной жизни. Перед приходом Раджа Клара выбрасывает бутылки в урну. Вернувшись в фургон, чистит зубы и сплёвывает в окно.

— Вот, — говорит Радж, пересчитывая бумажки, — всё наше богатство.

— Нельзя нам больше здесь оставаться, — отвечает Клара. Они незаконно припарковались позади заколоченного ресторана «Бургер Кинг» — Радж не желает тратиться на платную стоянку для фургонов.

— Никто не знает, что мы здесь, детка, — успокаивает её Радж. — Мы невидимки.

Времена года перепутались. Когда Клара, пользуясь тем, что Радж в магазине, звонит на Хануку домой, в Нью-Йорке идёт снег, а у них в фургоне плюс тридцать.

— Как ты там? — спрашивает Дэниэл. Клара не ожидала, что так по нему стосковалась. Когда он гостил у них в Сан-Франциско и играл с Руби в прятки, Клара впервые представила его отцом.

— Всё хорошо, — отвечает Клара, лучась притворной радостью. — Лучше не бывает.

От брата с сестрой она скрыла две вещи: стук Саймона и то, что Саймон умер ровно в предсказанный день. Он никогда не сообщал дату ни Варе, ни Дэниэлу, и о гадалке они говорили всего один раз, во время траура по Шаулю. И всё же правда подтачивает Клару изнутри. После представлений, когда Радж собирает чаевые, Клара снимает грим и прикидывает, сколько ей осталось жить, если гадалка и на её счёт не ошиблась.

«Я не умру, — заявила она когда-то Саймону. — Отказываюсь умирать, и всё тут».

Ей проще было хорохориться, пока не сбылось первое предсказание. Когда умер Саймон, Клара вновь стала девятилетней девочкой, перенеслась на порог квартиры на Эстер-стрит. На самом деле дата смерти её тогда не интересовала, хотелось лишь своими глазами увидеть гадалку.

За всю жизнь она не встречала ни одной женщины-мага. («Почему нас так мало?» — спросит она однажды у Ильи. «Во-первых, — объяснил ей тогда Илья, — инквизиция. Во-вторых, Реформация и процесс над салемскими ведьмами. Ну и одежда. Поди-ка спрячь голубя под вечерним платьем!») Когда Клара зашла в квартиру, хозяйка стояла у окна. Две длинные тёмные косы придавали её облику симметрию и законченность.

Через несколько лет Клара сбежала однажды с уроков и забрела в музей «Метрополитен». Увидев там скульптуру «Голова Януса», привезённую из Ватикана, она вспомнила гадалку. Два лика статуи смотрели в разные стороны, в прошлое и будущее, но это не лишало статую гармонии. Напротив, придавало округлую соразмерность. Кларе не нравилось лишь, что Янус — бог начал, преображения и времени — запечатлён в мужском обличье.

— Ого! — Клара глядела на карты, схемы, календари, Книгу перемен и палочки с предсказаниями в квартире гадалки. — И вы во всём этом разбираетесь?

К удивлению Клары, гадалка покачала головой.

— Это всё для виду, — объяснила она. — Тем, кто сюда приходит, нужны доказательства, что я своё дело знаю. Вот я и обзавелась антуражем.

Она двинулась навстречу Кларе, стремительная, как гоночный автомобиль. Клара едва не отступила, но, овладев собой, устояла.

— Антураж, — продолжала гадалка. — От него у людей на душе легче. А мне он ни к чему.

— Вы просто знаете, и всё, — прошептала Клара.

Меж ними будто возникло силовое поле, как между двумя магнитами. На Клару накатила вдруг дурнота — казалось, стоит расслабиться, и упадёшь в объятия новой знакомой.

— Просто знаю, и всё, — подтвердила гадалка. И, вздёрнув подбородок, глянула на Клару: — Как ты.

«Как ты». Её признали, приняли за свою. Кларе захотелось продолжения. Вначале ей неинтересно было знать, когда она умрёт, но сейчас её будто околдовали. Хотелось подольше побыть под властью чар — в них Клара, как в зеркале, увидела себя. Она спросила о своём будущем.

И как только услышала ответ, чары развеялись.

Кларе будто дали пощёчину. Она не помнит, сказала ли спасибо, не помнит, как выбралась на улицу. Просто вдруг очутилась возле дома — лицо заплакано, ладони в грязи от поручней пожарной лестницы.

Спустя тринадцать лет исполнилось предсказание о Саймоне, как и опасалась Клара с самого начала. Но вот что непонятно: у гадалки настоящий дар или же Клара своими поступками помогла пророчеству сбыться? И что страшнее? Если гадалка обманула и смерть Саймона можно было предотвратить, значит, виновата Клара. Хуже того, она ещё и самозванка. Ведь если чудеса существуют наряду с реальностью — как два лика Януса, обращённые в разные стороны, — значит, магия доступна не ей одной. Если усомниться в гадалке, придётся усомниться и в себе самой. А усомниться в себе значило бы усомниться во всём, в том числе в условных знаках Саймона.

Ей нужны доказательства. Тёплой майской ночью 1990-го, когда Радж и Руби спят, Клара садится в постели.

Надо считать время, как в фокусе с ясновидением. Каждая буква — минута.

Клара встаёт и идёт в кухоньку, где она оставила часы Саймона — подарок Шауля, с кожаным ремешком и небольшим золотым циферблатом. Устраивается в кабине, где светло от луны и видно, как движется тоненькая секундная стрелка.

— Ты здесь, Сай? — шепчет Клара.

И с первым стуком начинает отсчитывать минуты. Две, три. Следующий стук раздаётся через пять минут.

Д.

Клара вглядывается в циферблат, будто видит ключ к шифру или ухмыляющееся лицо Саймона. Снова стук, спустя минуту. А.

Руби хнычет.

«Только не сейчас, — мысленно умоляет Клара. — Прошу тебя, только не сейчас». Но хныканье переходит в плач, затем в визг, в ушах звенит. Слышно, как встаёт с постели Радж, что-то шепчет, как затихает плач Руби, и наконец они появляются в кабине.

— Что ты тут делаешь?

Он прижимает Руби к груди, её личико вровень с его лицом, две пары глаз глядят из темноты.

— Ничего. Просто не спится.

Радж укачивает Руби.

— Отчего не спится?

— Откуда мне знать?

Радж, махнув свободной рукой — дескать, просто спросил, — отступает в темноту Слышно, как он укладывает Руби.

— Радж! — Клара смотрит в окошко, на заколоченную дверь «Бургер Кинга». — Я несчастна.

— Знаю. — Радж садится на пассажирское сиденье, откинув спинку, чтобы вытянуть ноги. Волосы, давно не мытые, стянуты в хвост, глаза слезятся от усталости. — Никогда я не желал для нас такой жизни. Я мечтал о большем. И мечтаю до сих пор. Ради неё, — Радж указывает подбородком в сторону кроватки Руби, — чтобы у неё был дом. Соседи. Чтобы у неё был, чёрт возьми, щенок, если она захочет. Но щенок — дорогое удовольствие, да и соседи недёшево обходятся. Я пытаюсь отложить хоть что-то, но с нашими заработками… побольше, чем раньше, но и этого мало…

— Может, это наш потолок. — Кларин голос дрожит. — Я устала. Знаю, и ты устал. Может, пора нам искать нормальную работу?

Радж фыркает:

— Я и школу-то бросил. У тебя нет высшего образования. Думаешь, «Майкрософт» нас ждёт не дождётся?

— При чём тут «Майкрософт»? Куда-нибудь ещё. Или учиться дальше. Мне всегда легко давалась математика, могу пойти на курсы бухгалтеров. А ты… механик из тебя был талантливый. Блестящий.

— Так и ты тоже! — вскипает Радж. — Это ты была талантливой! Блестящей! Когда я впервые тебя увидел, Клара, на той маленькой сцене в Норт-Бич, то смотрел на тебя и думал: вот это девушка, особенная! Планы у тебя были слишком смелые, волосы слишком длинные, вечно цеплялись за верёвки, но под потолком ты кувыркалась как бешеная. Даже казалось, что так и останешься там, наверху. Я пока не готов сдаться, да и ты, думаю, тоже. Неужели ты и вправду хочешь осесть в какой-нибудь дыре? Бумажки в конторе перебирать или считать чужие деньги?

Речь его задела в душе Клары потаённые струны. Она всегда знала, что призвана служить мостом — связывать мечту с реальностью, прошлое с настоящим, наш мир с миром иным. Осталось лишь придумать способ.

— Ну ладно, — отвечает она, чуть помедлив. — Но дальше так нельзя.

— Да, нельзя. — Радж смотрит прямо перед собой. — Надо мыслить шире.

— Например?

— Например, Вегас.

— Радж! — Клара прикрывает глаза ладонями. — Я же тебе говорила…

— Говорить-то говорила. — Радж, сидя в кресле, тянется к ней через подлокотник. — Но тебе нужен зритель, нужна известность, ты хочешь славы, а здесь славы нам не видать. А в Вегас люди съезжаются отовсюду в поисках того, чего нет у них дома.

— В поисках денег.

— Нет — развлечений. Чтобы нарушать правила, переворачивать мир вверх тормашками. А ты разве не к тому стремишься? Разве не этим занимаешься? — Радж стискивает Кларину руку. — Вот что. В звёзды я никогда не метил. А тебя никогда не устраивали вторые роли. Ты всегда знала, что можешь больше, что у тебя более высокое предназначение, так? А я в тебя всегда верил.

— Я уже не та. Что-то во мне сломалось, я ослабла.

— У тебя получается всё лучше и лучше, с тех пор как ты бросила пить. А слабеешь ты, только когда внутрь своей головы проваливаешься, застреваешь там и не можешь выбраться. А надо держаться. — Радж проводит ладонью под подбородком. — Держаться на плаву. Думать о настоящих вещах — о Руби. И о твоей карьере.

Думать о Руби всё равно что цепляться за камушек посреди реки, маленький и неподвижный, когда тебя относит течением.

— Если мы поедем в Вегас, — начинает Клара, — а у меня ничего не выйдет… Вдруг мы не ползшим ангажемент? Или… или я просто не справлюсь? Что тогда?

— Я так не думаю, — успокаивает её Радж. — И ты не должна.

— Вегас? — переспрашивает Герти. — Ты едешь в Вегас? — Кларе слышно, как мать, прикрыв рукой трубку, кричит: — Варя, ты представляешь? Вегас! Она говорит, что едет в Вегас!

— Мама, — отвечает Клара, — я всё слышала.

— Что?

— Я сама так решила.

— Ещё бы, конечно, сама! Меня уж точно никто не спрашивал!

Щелчок — кто-то взял вторую трубку.

— Ты едешь в Вегас? — Варин голос. — Зачем? В отпуск? И Руби с вами?

— Ясное дело, с нами. Куда же её девать? И едем мы не в отпуск, а насовсем.

Клара смотрит в окно фургона. Снаружи Радж ходит взад-вперёд с сигаретой, поглядывая, не кончила ли Клара разговаривать.

— Зачем? — спрашивает потрясённая Варя.

— Потому что я хочу быть фокусником. А если хочешь быть фокусником — профессиональным, — надо ехать туда. К тому же, Ви, у меня ребёнок, а ты не представляешь, как всё дорого. Еда, подгузники, одежда…

— Я четверых вырастила, — вмешивается Герти, — и в Вегасе не была ни разу.

— Знаем, — отвечает Клара. — Но я другое дело.

— Знаем, — вздыхает Варя. — Если ты счастлива…

Радж заходит в фургон, не дожидаясь, пока Клара повесит трубку.

— Что они тебе сказали? — спрашивает он, плюхаясь на водительское сиденье и заводя мотор. — Они против?

— Ага.

— Понимаю, они твоя семья, — говорит он, выруливая на шоссе. — Нов остальном у тебя с ними мало общего, как и у меня.

Они останавливаются на ночлег в лагере для автотуристов близ Эсперии. Среди ночи Клару будит голос Раджа. Она косится на часы Шауля: три пятнадцать утра. Радж сидит возле кроватки Руби и, глядя на неё сквозь прутья, что-то шепчет ей про Дхарави.

— Заборы из листового металла, выкрашенные в ярко-синий. Женщины продают сахарный тростник. Дома со стенами из джутовых мешков; гигантские трубы вдоль улиц, как слоновьи спины. — Радж рассказывает Руби о «хозяевах» электроэнергии и мангровых болотах, о лачуге, где он родился. — Это дедушкин дом. Полдома снесли, когда я был маленький. Другой половины, наверное, тоже уже нет. Но всё равно давай её представим. Представь, что она ещё цела, — продолжает он. — На каждом этаже магазин или мастерская. На дедушкином этаже принимают стекло, пластик, железный лом; на втором собирают мебель; на третьем делают кожаные портфели и сумки. А наверху портнихи шьют детские джинсы, футболки — для таких ребят, как ты.

Руби воркует, вскидывает ручонку, голубоватую при свете луны. Радж берёт её ладошку в свои ладони.

— Таких, как мы с тобой, называют неприкасаемыми, считают ниже тех, что появились из пыли под ногами Брахмы. Но такие, как мы, — труженики. Мелкие торговцы, крестьяне, мастеровые. В деревнях их не пускают в храмы и святыни. Но их храм — Дхарави, — продолжает Радж. — А наш храм — Америка.

Клара застыла, повернув голову к кроватке. Ничего этого Радж ей никогда не рассказывал. Когда она спрашивает его о Дхарави или о восстании в Кашмире, Радж меняет тему.

— Дедушка тобой бы гордился, — говорит Радж. — И ты должна им гордиться.

Радж встаёт. Клара прижимается щекой к подушке.

— Помни об этом, Руби. — Радж натягивает ей одеяльце до подбородка. — Не забывай.