ЭПИЛОГ

Прошло много времени прежде, чем экипаж смог избавиться от ужаса той ночи. Это была не просто напряженная горячка боя, длительные часы напряженной работы на своем боевом посту в отсутствие нормального сна и спешными перерывами на еду между бесконечными вахтами. И все же они смогли принять и выдержать это, за счет дисциплины и подготовки, несмотря на суровые испытания. Они вышли в море как сырой и неподготовленный экипаж, но теперь стали ветеранами, столь же опытными, как и любой экипаж, когда-либо участвовавший в морском бою.

Нет. Все дело было в этом безумном моменте, столь же невероятном, сколь и жутком, когда крейсер «Тонэ» и все его 824 члена экипажа наконец настигли свою цель, и прошли прямо сквозь нее. Они словно прошли через умы и души каждого члена экипажа «Кирова», и оба экипажа испытали нечто, темное, жуткое, что никто из них не хотел вспоминать. Корабли встречаются в ночи, писал Лонгфелло, и мимоходом говорят друг другу.

«Киров» шел на восток, обойдя Милн-Бэй у южной оконечности Папуа-Новой Гвинеи, безмолвным кораблем в пустынном море. Они все хотели знать, что не регрессируют, затаив дыхание в первые часы и опасаясь, что корабль снова погрузится в тот бушующий котел, в бурлящий кипяток едва контролируемого безумия, теперь называемого Второй Мировой войной. Однако корабль сохранял стабильность, необычных нейтронный потоков в реакторах не фиксировалось, хотя Добрынину пришлось перевести их на ручное управление. Все постепенно приходили к выводу, что корабль достиг некоего стабильного положения во времени, хотя и понятия не имели, какого именно.

Жуткое столкновение с призрачным кораблем оказало странное влияние на всю технику на борту. Электроника работала с перебоями, а все цифровые системы отключились. Добрынин смог стабилизировать работу реактора, изолировав, наконец, источник ущерба до того, как ситуация стала критической.

Николин не мог уловить никаких радиосигналов, что, впрочем, никого не удивляло. Они все знали, что каждый раз, уходя от ужасов 1940-х, они оказывались в пустынном опаленном мире, мире теней, разрушений и стыда. Это было все, что осталось от того мира, который они знали, и у каждого в сердце все еще сидело какое-то скрытое сомнение в том, не был ли «Киров» как-то за это ответственен.

Адмирал Вольский пришел в себя, и, принял решение. На востоке лежали острова, которые он искал так долго — разбросанные тут и там райские уголки на вершинах подводных гор, окруженные чистыми сине-зелеными водами Тихого океана. Они прошли мимо Сан-Кристобаля у оконечности Соломоновых островов, Вануату, к северу от острова Фиджи, намереваясь пройти Самоа и достичь Таити.

Корабельные системы начали постепенно оживать. Энергетика снова работала стабильно. «Киров» словно медленно пробуждался от долгой и беспокойной ночи, дурного сна, преследовавшего их много недель. Хронометр показывал 28 августа, но у всех было разное мнение относительно того, какой это был день и какой год. Затем Николин внезапно доложил, что принимает слабый отдаленный сигнал!

— Что там, Николин? — Это была первая реакция высокоуровневой электроники корабля. Механические системы уже работали. На многих станциях пришлось перейти на ручное управление, пока усталые инженерные партии тщетно пытались устранить ошибки и перезапустить цифровые.

Самсонов приподнялся, опираясь на мускулистую руку, повернулся и подозвал Карпова.

— Товарищ капитан, БИЦ норма. Зеленые горят, ракеты норма, торпеды норма, все системы проверены. У нас снова есть зубы.

— Хорошо, но этого мало, — ответил Карпов. Для него было наиболее неприемлемо идти через эти воды без компьютеров, систем обнаружения и адекватного поражения целей.

Вскоре после первых признаков жизни, поданных аппаратурой Николина, внезапно начали постепенно оживать системы по всему кораблю. Добрынин доложил о том, что смог запустить автоматизированный комплекс управления реактором и сможет обеспечить нормальный ход. Роденко обнаружил, что радары малой дальности начали оживать, а затем внезапно запустился радиолокационный комплекс дальнего радиуса действия с активными фазированными антенными решетками. Гидроакустический комплекс Тарасова снова подал голос, вызвав улыбку на его лице.

Старшие офицеры собрались около поста Николина, пытавшегося настроиться на отдаленный сигнал. Услышат ли он снова бессердечный поток закодированных сообщений, передаваемых в боевых условиях? Затем раздался голос… Английский… С упавшими сердцами они впервые подумали, что снова оказались в беспощадных водах южной части Тихого океана 1942 года, что им было суждено встретиться, на этот раз, с американскими флотом, оставшись почти без боезапаса. Удача также, без сомнения, их покинула^[78].

Затем радость Тарасова внезапно сменилась шоком и удивлением. Он снова запустил свой любимый сонар и начал, закрыв глаза, вслушиваться в голос моря, позволяя себе снова погрузиться в звуки и отдаленные ритмы. Ему казалось, что он стал похож на рыбу, плывшую вместе с кораблем на восток, ничего не зная о море вокруг, борясь с воспоминаниями о призрачном корабле и реальности собственной бесполезности. Теперь он снова обрел способность слышать, как Роденко видеть. Но то, что он услышал теперь, вызывало приступ страха. Он напрягся, вытянувшись прямо, переводя оживший ГАК в активный режим.

Карпов уловил краем глаза движение и быстро повернул голову, заметив напрягшегося гидроакустика.

— Наблюдаю цель… Подводная лодка! Четко наблюдаю подводную лодку, товарищ капитан! Дистанция минимальная! Две тысячи метров по курсу. Я полагаю, это американская…

— Боевая тревога! Торпедная атака! — Карпов отреагировал, словно напряженная пружина, внезапно выпустив на волю всю энергию, оставшуюся у него после прошлых боев. Подводная лодка! Еще одна проклятая подводная лодка! Они снова оказались в гуще событий, и, на этот раз, как они и опасались, это были американцы.

Раздался пронзительный сигнал тревоги, и уставшие люди по всему кораблю бросились по своим боевым постам после кратковременной передышки в тишине и пустоте открытого моря.

— Нельзя дать уроду шанса, — коротко сказал Карполв. — Самсонов, есть параметры? «Шквап» к пуску! Загнуть ему торпеду прямо в жопу, как только будет огневое решение! — Капитан бросился к БИЦ. Вольский последовал за ним, оставив Николина наедине со своей аппаратурой.

— Есть гидроакустический профиль! Фиксирую бортовой номер! — Громко доложил Тарасов.

Карпов собрался в единый кулак гнева.

— Передать параметры в БИЦ! Уничтожить ее прежде, чем она сможет атаковать! Самсонов, пуск по моей команде! — Его лицо имело убийственное серьезное выражение. Его собственный Бог войны действовал быстро, отключая предохранители и вводя параметры, готовя смертоносные суперкавитационные торпеды к пуску.

Но пока Карпов следил за подготовкой к пуску, его внезапно пробило собственным воспоминанием о том ужасном лице, образе Сандзи Ивабути, словно прошедшим прямо через него, о том самом жутком ощущении обреченности, которое он испытал, когда сознание другого человека коснулось него, об осознании безнадежности мира, в котором подобные люди оказывались свободны воевать друг с другом. И что-то прорвалось сквозь страх, отталкивая ощущение отчаяния — некое предупреждение, осторожность, тревога. Господи, подумал он, глядя как рука Самсонова потянулась к кнопке пуска. Его собственные руки задрожали, глаза широко раскрылись, а затем он внезапно схватил руку Самсонова и отвел ее в сторону.

— Стоп! — Крикнул он. — Отмена приказа!

Эти три слова прорвали завесу слепого гнева и страха, остановив инстинктивное желание уничтожить цель. Они захватили его сознание вместо первобытных инстинктов, будучи явлениями более высокого порядка, тем, благодаря чему человек поднимался над зверем — осознанию причин и способности к выбору^[79]. Бортовой номер! Это означало, что гидроакустический профиль цели имелся в базе сигнатур!

Федоров также внезапно все понял. Бортовой номер! Они уже сталкивались с этой лодкой, и ее уникальные особенности гидроакустического профиля были сохранены в их базах данных. Это не могла быть американская подлодка из 1942 года. Значит, она была из другого времени. Но из какого?

— Бортовой номер? Тарасов, что это за лодка?

— Бортовой 722, товарищ капитан. Американская подлодка типа «Лос-Анджелес».

— Господи, — сказал Вольский. — Типа «Лос-Анджелес»? Это не может быть 1942 год. Мы переместились вперед, в мир, который когда-то знал этот корабль, и теперь он нашел давно потерянного друга.

— Или старого врага, — мрачно сказал Карпов, рука которого все еще застыла над кнопкой пуска, заметно дрожа от осознания того, что он едва не сделал или что ему предстояло сделать, если лодка окажется враждебной. Но осознание ситуации и здравый тактический расчет подсказывали ему, что лодка должна была заметить их уже давно, пока их системы обнаружения не функционировали, и начала тихо и скрытно подбираться к «Кирову» в манере, слишком типичной для старых времен Холодной войны. В ином случае она могла обстрелять и уничтожить их в те долгие часы беспомощности, но этого не случилось.

Федоров уже стоял у своего поста с книгой, спешно перебирая страницы. Обнаружив нужный момент, его глаза широко раскрылись.»?722: ударная подводная лодка «Ки-Уэст» типа «Лос-Анджелес», Марианская группа ВМФ США, порт приписки Апра-Харбор, остров Гуам».

С неожиданной энергией он склонился над Товаричем, сдвигая навигационные карты в сторону, чтобы достать то, что хранилось в ящике стола — газету, которую морпехи принесли из заброшенного бунгало на острове Малус. Он взял ее и бросился в БИЦ с горящими глазами.

— «Ки-Уэст»! — Сказал он. — Эта лодка упоминалась в той статье. Николин, переведите это еще раз.

Николин оторвался от радиостанции, которую все еще пытался настроить на прием отдаленного слабого сигнала и взял газету, найдя то место, на которое указывал Федоров.

— «Эта атака последовал за потоплением единственного китайского авианосца «Ляонин» 7 сентября…»

— Нет, дальше, — указал Федоров. — Вот!

— Ясно. «Аналитики полагают, что эта атака могла стать ответом на потопление российским крейсером американской подводной лодки «Ки-Уэст» 28 августа, а также стать предупреждением китайцам не настаивать на своем требовании полной интеграции Тайваня…»

— «Ки-Уэст»! Потопление этой лодки российским крейсером в Тихом океане стало спусковым крючком, начавшим эту войну. Посмотрите на хронометр — 28 августа! И если это не российский крейсер, то я осел. — Он широко улыбнулся, отходя от удивления.

— Вы хотите сказать… — Вольский поднял руку в не меньшем удивлении.

— Именно! В этой же статье говорилось о российском корабле, пропавшем в Арктике. Но мы были так заняты, что я забыл об этом. Николин, найдите это.

— Вот, товарищ капитан… «Напряженность в отношениях между СиноПак и Западом возросла после исчезновения российского корабля в Арктике в июле и нескольких инцидентов с участием российских и британских самолетов в районе Исландии».

— Как мы не поняли этого раньше? Российский корабль пропал в Норвежском море в… июле 2021. Это были мы, товарищ адмирал. «Киров»! Учения с боевыми стрельбами были назначены на 28 июля. Затем произошел взрыв, и мы попали в 1941 год, на восемьдесят лет в прошлое, в тот же день. Мы полагали, что «Орел» взорвался, а «Слава» при этом затонул^[80]. Но поймете — с их точки зрения, «Киров» тоже пропал без следа — как пропадал каждый раз, когда Добрынин проводил процедуру технического обслуживания. А теперь мы оказались здесь, в нашем времени, ровно через месяц.

— И мы начали эту войну… — Лицо Вольского потяжелело от осознания, что это был «Киров». Его корабль, его экипаж, его орудие войны.

Карпов медленно увел руку от кнопки пуска. Было видно, что его колотило. На его лице отразились боль и мука, широко раскрытые глаза остекленели.

— Я сделал это… — Он изо всех сил пытался совладать с дыханием. — И я собирался сделать это снова в ту самую секунду! Я собирался взорвать эту лодку к чертям, не задумываясь. Я сделал это! Война, все эти сгоревшие города по всему миру, все проклятое…!

На лице Вольского отразились те же боль и страдание. Он шагнул к нему, положив большие руки Капрову на плечи.

— Нет, Карпов — тихо сказал он, как отец, пытающийся утешить собственного ребенка. — Мы сделали это. Этот корабль, этот экипаж. Вы не знаете, кто отдал приказ. Вы могли отдыхать в своей каюте, возможно, ту кнопку нажал мой палец, или же это был приказ Федорова. Никто этого не знает. — От отпустил капитана, и Карпов изо всех сил пытался взять себя в руки.

Однако он понимал, что Вольский был неправ. Это сделал он. Он — в какой-то другой версии их странной и страшной одиссеи. Или же этот сделал человек, которым он был когда-то, для которого беспощадные и бессердечные рефлексы доминировали над разумом, словно механизм, отсчитывающий время до того, как мир окажется взорван пробужденным ужасом еще одной мировой войны. В той, другой жизни, он выпустил по американцам ракету с ядерной боевой частью без колебаний и сожаления. Он выпустил ее в гневе, выпустил с ненавистью. Когда дело доходило до боя, он становился человеком, лишенным угрызений совести, будь то мелкие разборки в цепочках командования или грандиозное морское сражение. Он делал то, что должен был делать, он становился тем же, кем был Сандзи Ивабути.

Но теперь что-то произросло вокруг этого искривленного корня насилия, даже когда он командовал кораблем в бою. Теперь он сражался за то, чтобы защитить свой корабль и его экипаж, и без той беспощадности, которая вела его в прошлом. И этот цветок, распустившийся на лозе смерти в его душе, был той спасительной благодатью, что остановила его руку на этот раз — чем спасла мир.

Он видел, что на него смотрели глаза всех, находившихся на мостике, но смотрели без упрека, без выражения вины или осуждения. Он видел в их глазах лишь облегчение и понимание, тихое сочувствие и молчаливое осознание того, что они, наконец, подошли к концу жуткого кошмара, что преследовал их уже многие месяцы. Слава тебе, Господи, за Федорова, подумал он. Федоров всегда оставался ангелом-хранителем, без пылающего меча, сдержанный, мыслящий, чувствующий. Федоров был настоящим человеком, и теперь Карпов наконец, надеялся, что сам сможет когда-либо стать таковым.

Он заметил, что молодой офицер улыбается ему, и на него словно накатила волна облегчения. Ему казалось, что он только что сбросил всю тяжесть, которую нес на себе всю жизнь в таком одиночестве, что даже проходя через заполненные коридоры корабля, избегал людей, ни с кем не разговаривал, всегда оставался вне любой группы, скрываясь за капитанскими знаками различия. Теперь он видел в глазах людей то, чего жаждал всегда — утешение, понимание, приятие, и да, даже восхищение. Теперь они стали его братьями. Все они.

В глубине души он знал, что все эти недели он сражался не во имя Матери-России, и даже не за то, чтобы исправить ход истории, неверно восприняв несправедливость хода событий. Нет, он сражался за «Киров», за людей, которые были вокруг него, за экипаж, столкнувшийся с самой, пожалуй, невозможной ситуацией, с которой только сталкивались моряки в море. Он сражался за своих братьев по оружию.

— Да, — сказал Федоров, все еще взволнованный своим открытием. — Мы сделали это, или, скорее, намеревались сделать это сейчас. Но я думаю, что теперь все изменилось. Возможно, мы сделали это ранее, и увидели результат, но, возможно, это было в какой-то другой жизни, в другой вселенной, в другом времени. Возможно, мы сделали это уже сотню раз. Да, мы это сделали. Это наш корабль исчез 28 июля 2021 года, а через месяц появился здесь, в Тихом океане, потопив «Ки-Уэст» и начав ядерную войну. Но что-то забросило нас во времени, приказало пройти через огонь и безумие войны, чтобы мы смогли сделать другое — в один короткий момент задаться вопросом, прежде чем применять оружие. И теперь мы здесь, избитые, потерянные, прямо перед любопытным носом АПЛ «Ки-Уэст» типа «Лос-Анджелес». Рефлексы, отточенные тысячей часов на боевых постах за эти месяцы должны были сделать так, чтобы мы уничтожили ее. И тогда бы все пошло в разнос. Но не в этот раз! Не в этот!.

Он улыбнулся.

— Вы разве не понимаете? Мы дома! Это снова 2021, но война еще не началась. И мы не начали ее! Мы можем избежать того будущего, которому стали свидетелями. Мы дома!

Вольский вспомнил то, что все они ощущали тогда, в первый раз переместившись из прошлого в мрачное будущее, увидев разрушенный и опустошенный Галифакс.

— Похоже, что на этот раз мы это остановили, — сказал он. — Этот часовой механизм, о котором вы говорили, Федоров. Мы услышали его тиканье и кто-то протянул руку, чтобы выключить его прежде, чем что-то случиться.

Карпов улыбнулся. Это была его рука, не давшая Самсонову произвести пуск.

А затем они услышали то, что поразило их всех. Николин, наконец, завершил свою борьбу с радиостанцией и настроился на отдаленный сигнал. Это была музыка. Глаза Николина заблестели, и он вывел передачу на громкую связь. Сигнал обрегл устойчивость, и все узнали эту песню — «Битлз», любимые в России многие десятилетия, «Снова в СССР».

Адмирал Вольский улыбнулся от уха до уха, Федоров рассмеялся, а Николин начал пританцовывать. Они были дома — но, как надеялись, не снова в СССР. Это была старая, прогнившая структура, рухнувшая десятилетия назад. Теперь это была новая Россия. Да, теперь это был «СиноПак», «Китайско-Тихоокеанский Альянс», созданный по инициативе Китая, и пружина войны все еще готова была разжаться. Но они знали, что могло произойти, что все еще может произойти, если мир будет следовать тем курсом, которым он следовал, и были полны решимости сделать все возможное, чтобы это предотвратить. Теперь они обрели настоящую силу. Возможно, Бог в этот мире умер, но теперь они были кораблем архангелов.

Вольскому пришла в голову идея, и он улыбнулся.

— Николин, — сказал он. — Когда закончите давить окурки, не будете ли так любезны вызвать эту подлодку? Мы собирались угостить их отличной суперкавитационной сигарой, но я думаю, что вместо этого хотел бы предложить ее капитану коробку хороших кубинских. Если уж я смог договориться с адмиралом Тови, то думаю, смогу поговорить и с ним. Вызовите их.

Что и было сделано.