Глава 18 РЕЧЬ ЗАЩИТЫ

После прочтения письма Кэткарта даже появление заключенного на свидетельском месте не разрядило напряжения. При перекрестном допросе генерального прокурора он решительно утверждал, что бродил по вересковой пустоши в течение нескольких часов, никого не встретив, затем под давлением признал, что спустился вниз в 23. 30, а не в 2.30, как показал на допросе.

Сэр Вигмор Вринчинг приложил много усилий, пытаясь убедить суд, что Кэткарт шантажировал Денвера, он преследовал заключенного своими вопросами столь напористо, что у сэра Импи Биггса, мистера Мурблса, леди Мэри и Бантера возникло ощущение, что всеведущий генеральный прокурор буквально бурил глазами стену в соседнюю комнату, где отдельно от других свидетелей сидела миссис Граймторп в ожидании вызова. После перерыва на обед сэр Импи Биггс поднялся, чтобы попросить слово для стороны защиты.

— Милорды, теперь вы слышали — а я ждал и молился здесь в течение этих трех тревожных дней, зная, с каким неподдельным интересом и искренней симпатией вы хотели бы услышать, — что доказательство, привезенное моим благородным клиентом, защитит от этого ужасного обвинения в убийстве. Вы слышали, как, словно из своей узкой могилы, покойный подал голос, чтобы рассказать о той роковой ночи 13 октября, и я уверен, что у вас нет сомнений в правдивости этой истории. Вы знаете, что мне не было известно содержание письма до тех пор, пока я не прочел его в суде прямо сейчас, и, находясь под сильным впечатлением, я представляю, как ужасно и мучительно, должно быть, подействовало оно на вас. Несмотря на мой большой опыт в уголовных делах, думаю, я никогда не встречался с таким мрачным делом, как дело этого несчастного молодого человека, чья роковая страсть — здесь мы можем использовать это избитое выражение во всей полноте его значения, — чья действительно роковая страсть толкала его все глубже и глубже на дно жизни, пока, наконец, не привела к насильственной смерти от собственной руки.

Благородный пэр на скамье подсудимых был обвинен в убийстве этого молодого человека. То, что он совершенно невиновен в этом преступлении, в свете того, что мы слышали, должно стать настолько ясно для вас, что любые слова, добавленные от меня, покажутся лишними. В большинстве подобных случаев свидетельские показания запутанны и противоречивы; здесь, однако, ход событий настолько ясен, настолько последователен, словно мы своими глазами видели развернувшуюся перед нами драму; как перед всевидящим оком Бога, мы едва ли смогли бы наблюдать более яркое или более точное зрелище тех ночных событий. Действительно, если бы смерть Дэниса Кэткарта была единственным событием той ночи, я бы рискнул сказать, что нет никаких сомнений в истинном положении вещей. Но в череде неслыханных совпадений нить истории Дэниса Кэткарта так переплелась со многими другими, что я рискну рассказать всю историю еще раз с начала, чтобы в путанице столь большого множества свидетелей какой-нибудь пункт не остался незамеченным.

Позвольте мне тогда возвратиться к началу. Вы слышали, что Дэнис Кэткарт родился в смешанном браке — от союза молодой и прекрасной южанки с англичанином на двадцать лет старше нее, властным, страстным и циничным. До восемнадцати лет он жил на континенте со своими родителями, путешествуя с места на место, видя гораздо больше, чем средний молодой француз его возраста, познавая кодекс любви в стране, где убийство на почве ревности понимается и прощается, поскольку с этим там никогда не будет покончено.

В возрасте восемнадцати лет происходит ужасная трагедия. За короткое время он теряет обоих родителей — свою красивую и обожаемую мать и своего отца, который, возможно, будь он жив, мог управлять страстной натурой, которой он дал жизнь. Но отец умирает, а два его последних распоряжения оказались в сложившейся ситуации пагубно опрометчивыми. Он оставил сына на попечении своей сестры, которую не видел много лет, с указанием, что мальчика следует отправить в университет, в котором он сам когда-то учился.

Милорды, вы видели мисс Лидию Кэткарт и слышали ее показания. Вы поймете, как честно и добросовестно, с христианским безразличием к себе, она выполняла порученную ей обязанность — и все же не сумела установить действительно хорошие отношения со своим молодым подопечным. Он, бедняга, в одночасье потерявший родителей, окунулся в Кембридже в общество молодых людей, воспитанных совершенно по-другому. Молодому человеку, с его космополитическим опытом, молодежь Кембриджа, с его спортивными состязаниями, театральными постановками и наивными философскими экскурсами по ночам, должно быть, казалась невероятно ребяческой. Вы все, исходя из воспоминаний о своей alma mater, можете восстановить жизнь Дэниса Кэткарта в Кембридже, с ее показной веселостью и внутренней пустотой.

Стремясь к дипломатической карьере, Кэткарт завел обширные знакомства среди сыновей богатых и влиятельных людей. С житейской точки зрения он преуспевал, и наследование значительного состояния в возрасте 21 года, казалось, открывало путь к очень большому успеху. Сдав выпускные экзамены и стряхнув академическую пыль Кембриджа со своих ног, он тут же перебрался во Францию, обосновался в Париже и начал постепенно делать карьеру в мире международной политики. Но тут в его жизнь входит человек, чье ужасное влияние должно было отнять у него благосостояние, честь и саму жизнь. Он влюбляется в молодую женщину того изящества, непреодолимого обаяния и красоты, которой славится австрийская столица. Он очарован, влюблен до беспамятства в Симону Вандераа. Заметьте, что в этом вопросе он следует строгому континентальному кодексу: полная преданность, полная свобода действий. Вы слышали, какую спокойную жизнь он вел, каким разумным он, казалось, был. У нас есть доказательство того, как разумно он пользовался своим банковским счетом, щедрыми чеками, выписанными на его имя и обналиченными в банкноты средней номинации, с регулярными значительными сбережениями квартал за кварталом. Жизнь заиграла всеми красками перед Дэнисом Кэткартом. Богатый, честолюбивый, обладающий красивой и обходительной возлюбленной — и весь мир открывался перед ним.

И затем, милорды, вопреки этой многообещающей карьере, грянул гром Первой мировой войны — безжалостно разбивающей все его гарантии, свергая его амбиции, уничтожая и разрушая здесь, как и всюду, все, что делало жизнь красивой и желанной.

Вы слышали историю выдающейся армейской карьеры Дэниса Кэткарта. Я не стану подробно останавливаться на этом. Подобно тысячам других молодых людей, он храбро прошел через пять лет напряжения и разочарования, чтобы оказаться к концу войны целым и невредимым и, таким образом, счастливее многих своих товарищей, но с разбитой жизнью.

От его огромного состояния — которое было полностью инвестировано в русские и немецкие бумаги — практически ничего не осталось. Вы спросите, имело ли это значение для молодого человека с образованием, с прекрасными связями, с такими благоприятными возможностями, открытыми для него? Ему следовало только подождать несколько лет, чтобы восстановить многое из того, что он потерял. Увы! Милорды, он не мог позволить себе ждать. Он подвергался опасности потерять кое-что более дорогое для него, чем благосостояние или амбиции; он нуждался в больших деньгах — и немедленно.

Милорды, в этом трогательном письме, которое нам прочли, нет ничего более патетичного и ужасного, чем это признание: «Я знал, что ты изменяла мне». На всем протяжении кажущегося счастья он знал — как никто другой, — что его дом был построен на песке. «Ты никогда не могла обмануть меня», — пишет он. С их сами первой встречи она лгала ему, и он знал это, но знание все же было бессильно разорвать сети его роковой зависимости. Тому из вас, милорды, кто знает, как сила любви проявляется в этой непреодолимой — я бы сказал, в этой предопределенной манере, — собственный жизненный опыт поможет понять ситуацию лучше, чем любые мои слова. Великий французский поэт и великий английский поэт подвели итог вопроса в нескольких словах. Расин говорит по поводу такого обаяния:

Это Венера, которая полностью влюбляет в себя жертву.

А Шекспир поместил отчаянное упрямство возлюбленного в две жалобные строки:

Милорды, Дэнис Кэткарт мертв; не наше дело судить его, мы можем только понять и пожалеть. Милорды, нет необходимости пересказывать вам в деталях отвратительные изменения, до которых дошел этот солдат и джентльмен. Вы слышали эту историю во всех ее холодных, уродливых деталях из уст господина дю Буа-Гоби Худен и, сопровождаемую бесполезными выражениями позора и раскаяния, из письма покойного. Вы знаете, как он играл на деньги — сначала честно, затем нет. Вы знаете, откуда он получал те большие суммы денег, которые поступали нерегулярно, загадочно и в наличных деньгах, чтобы поддерживать счет в банке, что всегда тяжело на грани истощения. Нет необходимости, милорды, слишком строго судить эту женщину. Согласно ее собственным представлениям, она поступила с ним справедливо. Она преследует свои собственные интересы. Пока он мог платить за нее, она дарила ему красоту, страсть и хорошее настроение и относительную верность. Когда он больше не смог содержать ее, единственно разумным она посчитала принять другое предложение. Это Кэткарт понимал. Ему нужны были деньги, любым способом. И таким образом, при неизбежном падении, он оказался в пучине бесчестья. Именно в этот момент, милорды, Дэнис Кэткарт и его жалкое состояние входят в жизнь моего благородного клиента и его сестры. С этого момента начались все осложнения, приведшие к трагедии 14 октября, для выяснения которой мы собрались на этом торжественном и историческом заседании.

Около полутора лет назад Кэткарт, отчаянно пытавшийся найти надежный источник дохода, встретил герцога Денверского, чей отец был другом отца Кэткарта много лет назад. Знакомство получило продолжение, и Кэткарт был представлен леди Мэри Уимзи, бывшей тогда (как она откровенно нам сказала) «не при делах», «уставшей» и страдающей из-за разрыва помолвки с ее женихом мистером Гойлсом. Леди Мэри чувствовала потребность в замужестве и собственной устроенности в жизни и приняла предложение Дэниса Кэткарта с условием, что она будет независимой, жить собственной жизнью, с минимумом вмешательства. Относительно целей женитьбы Кэткарта у нас есть его собственный горький комментарий, по поводу которого у меня нечего добавить: «Я фактически решил содержать свою любовницу на деньги моей жены».

Так продолжалось до октября этого года. Кэткарт теперь обязан был проводить много времени в Англии со своей невестой, оставляя Симону Вандераа без присмотра на авеню Клебер. Казалось, он чувствовал себя достаточно безопасно так далеко; единственным препятствием была леди Мэри, не спешившая вверить себя в руки человека, которого в действительности она не любила, и так долго избегающая определения точной даты свадьбы. Денег было меньше, чем обычно на авеню Клебер, а расходы на одежду и дамские шляпки, развлечения и так далее не уменьшались. А между тем мистер Корнелиус ван Хампердинк, американский миллионер, встречался с Симоной в Булонском лесу, на скачках, в опере, в квартире Дэниса Кэткарта.

Но леди Мэри все больше беспокоится о своей помолвке. И в этот критический момент мистер Гойлс вдруг получает перспективную должность, скромную, но позволяющую ему содержать жену. Леди Мэри делает свой выбор. Она соглашается тайно бежать с мистером Гойлсом, и по несчастному стечению обстоятельств выбран день и час — 3 часа утра 14 октября.

Приблизительно 21.30 вечера среды, 13 октября, компания в охотничьем домике в Ридлсдейле только что разделилась, чтобы отправиться спать. Герцог Денверский был в комнате, где хранятся охотничьи ружья, другие мужчины были в бильярдной, дамы уже удалились, когда слуга Флеминг пришел из деревни с вечерней почтой. Герцогу Денверскому он принес письмо с поразительными и неприятными новостями. Дэнису Кэт-карту он принес другое письмо — то, которое мы никогда не увидим, но содержание которого легко предположить.

Вы слышали свидетельские показания мистера Арбатнота, что перед чтением этого письма Кэткарт ушел наверх веселым и оптимистичным, упомянув, что надеется скоро определить дату бракосочетания. Сразу после десяти, когда герцог Денверский поднялся, чтобы поговорить с ним, произошли большие изменения. Прежде чем его светлость смог изложить суть дела, Кэткарт оборвал его грубо и резко, будучи раздраженным, и просил оставить его одного. Нетрудно понять, милорды, учитывая то, что мы слышали сегодня, зная, что мадемуазель Вандераа собиралась пересечь океан и приехать в Нью-Йорк на «Беренгарии» 15 октября, и предположив, какие новости достигли Дэниса Кэткарта в этом интервале, что именно изменило все его виды на будущее.

В этот злополучный момент, когда Кэткарт получил ошеломляющее известие, что любовница оставила его, входит герцог Денверский с ужасным обвинением. Он обвиняет Кэткарта — и это отвратительная правда — в том, что человек, который ест его хлеб и живет в его доме и который собирается жениться на его сестре, ни больше, ни меньше — карточный шулер. И когда Кэткарт отказывается отрицать обвинение — когда он наинаглейшим, как кажется, образом объявляет, что уже не желает жениться на благородной леди, с которой помолвлен, — удивительно ли, что герцог меняет отношение к самозванцу и запрещает ему когда-либо видеться или говорить с леди Мэри Уимзи? Я говорю, милорды, что никакой другой благородный человек не поступил бы иначе. Мой клиент удовлетворяет себя тем, что приказывает Кэткарту покинуть дом на следующий день; и когда Кэткарт выбегает безумно из дома в непогоду, он просит его вернуться и даже позаботился дать указание лакею для удобства Кэткарта оставить дверь в оранжерею открытой. Правда и то, что он назвал Кэткарта грязным негодяем и сказал, что его нужно лишить воинского звания, но это может быть оправданно, так как слова, которые он кричал из окна: «Вернитесь, вы глупец», или даже, согласно одному свидетелю: «Вы дурак», — выражают почти отеческую заботу. (Смех в зале.)

И теперь я обращаю ваше внимание на чрезвычайную слабость дела против моего благородного клиента с точки зрения мотива. Было решено считать, что причина ссоры между ними, не указанная герцогом Денверским в его свидетельских показаниях, была значительно серьезнее, составляя их личные мотивы. Это не было подтверждено никакими свидетельскими показаниями, за исключением такого экстраординарного свидетеля, как мистер Петтигру-Робинсон, который, кажется, выражает недовольство самим знакомством и преподносит пустяковый намек как вопрос значительной важности. Милорды видели поведение этого человека на свидетельском месте, и судите сами, следует ли считать его наблюдения весомыми. В то время как мы с нашей стороны были способны показать, что предполагаемая причина была хорошо обоснована фактами.

Итак, Кэткарт мчится в сад. В шуме дождя он рассеянно расхаживает, представляя свое будущее без любви, богатства и чести.

Тем временем открывается боковая дверь, кто-то, крадучись, спускается по ступенькам. Мы знаем теперь, кто это был — госпожа Петтигру-Робинсон не ошиблась, что она слышала скрип двери. Это — герцог Денверский.

Это так. Но с этого момента мы начинаем спорить с моим хорошо осведомленным другом, выступающим на стороне обвинения. Предполагается, что герцог, все обдумав, решает, что Кэткарт представляет опасность для общества, и лучше, если он будет мертв — или что оскорбление Денверского семейства может быть смыто только кровью. И нас призывают поверить, что герцог осторожно спускается вниз по лестнице в кабинет, достает свой револьвер из ящика стола, тайком бродит в ночных поисках Кэткарта и хладнокровно убивает его.

Милорды, действительно ли необходимо указывать на совершенную нелепость этого предложения? Какая причина могла быть у герцога Денверского для убийства, причем хладнокровного, у человека, чьего единственного слова достаточно, чтобы избавиться от Кэткарта раз и навсегда? Вас склоняли к тому, что ущерб показался гораздо большим герцогу, когда он размышлял о нем, — и достиг гигантских размеров. Исходя из этого предположения, милорды, я могу только сказать, что более неубедительного предлога для определения причины убийства и обвинения неповинного человека еще не было выдумано даже с помощью изобретательности со стороны защиты. Я не буду тратить впустую мое время и спорить об этом. Было также предложено, что у герцога имелась причина опасаться некоторых пагубных действий со стороны Кэткарта. По этому поводу, я думаю, мы уже приняли решение — это предположение, построенное на пустом месте, чтобы соответствовать той череде обстоятельств, которые мой сведущий друг не смог объяснить исходя из известных фактов. Само количество и разнообразие поводов, предложенных стороной обвинения, — доказательство того, что они сознают шаткость своего утверждения. Отчаянно они выдумывают любое объяснение, чтобы приукрасить этот неблагоразумный обвинительный акт.

И здесь я обращаю ваше внимание на самое важное свидетельское показание инспектора Паркера по поводу окна в кабинете. Он сказал вам, что окно было взломано снаружи, щеколду отогнули ножом. Если это был герцог Денверский, который находился в кабинете в 23.30, какая необходимость заставила его открывать окно таким способом? Он был уже внутри дома. К тому же мы обнаружили у Кэткарта в кармане нож и на его лезвии — царапины, которые могли появиться от выдавливания металлической щеколды. И, конечно, становится очевидным, что не герцог, а сам Кэткарт открыл окно при помощи ножа и прокрался, чтобы взять пистолет, не зная, что дверь в оранжерею была оставлена для него открытой.

Но нет необходимости вникать в эти тонкости — мы знаем, что капитан Кэткарт был в кабинете в то время, поскольку видели приобщенный к делу лист промокательной бумаги, который он запачкал, когда писал письмо Симоне Вандераа. Лорд Уимзи рассказал нам, как он сам взял этот листок промокательной бумаги из кабинета через несколько дней после смерти Кэткарта.

И здесь позвольте мне привлечь ваше внимание к одному моменту в свидетельских показаниях. Герцог Денверский рассказал нам, что он видел револьвер в своем ящике незадолго до фатального события 13 октября, когда он и Кэткарт были вместе.

Председатель суда лордов:

— Минуточку, сэр Импи, это не совсем так, как записано у меня.

Адвокат подзащитного:

— Прошу прощения ваша светлость, если я не прав. Председатель суда пэров:

— Я прочту, что у меня написано. «Я искал старую фотографию Мэри, чтобы дать ее Кэткарту, и таким образом я натолкнулся на пистолет». Здесь ничего нет о том, что Кэткарт был там.

Адвокат подзащитного:

— Если ваша светлость прочтет следующее предложение…

Председатель суда пэров:

— Конечно. Следующее предложение: «Я помню, что сказал в этот момент: "Как револьвер попал сюда?"

Адвокат подзащитного:

— И следующее? Председатель суда пэров:

— «С кем вы поделились этим наблюдением?» Ответ: «С кем — не помню, но отчетливо помню, что сказал это».

Адвокат подзащитного:

— Я очень признателен вашей светлости. Когда благородный пэр сказал это, он просматривал некоторые фотографии, чтобы дать их капитану Кэткарту. Думаю, мы вполне можем предположить, что замечание предназначалось покойному.

Председатель суда пэров (обращаясь к палате):

— Милорды, вы, конечно же, будете судить сами касательно важности этого предложения.

Адвокат подзащитного:

— Если милорды смогут признать, что Дэнис Кэткарт наверняка знал о существовании револьвера, становится несущественным, в какой именно момент он увидел его, поскольку вы слышали, что в ящике стола был всегда оставлен ключ. Он мог увидеть револьвер в любое время, при поиске конверта, или сургуча, или чего-то еще. В любом случае я утверждаю, что шум, который слышали полковник и госпожа Марчбэнкс в среду ночью, производил Дэнис Кэткарт. Пока он писал свое прощальное письмо — возможно, с лежащим перед ним револьвером на столе — да, в этот самый момент герцог Денверский проскользнул вниз по лестнице и вышел из дома через дверь в оранжерее. Теперь самая невероятная часть этого дела — мы снова и снова обнаруживаем два ряда событий, совершенно не связанных между собой, сходящихся на одном и том же моменте времени и порождающих бесконечную путаницу. Я использовал слово «невероятная» — не потому что любое совпадение невероятно, так как в жизни каждый день мы видим примеры более поразительные, чем любой автор художественной литературы сумел бы придумать, — но скорее чтобы разрушить представление генерального прокурора, который готовится вновь возвратиться к этому моменту — по принципу бумеранга, чтобы использовать его против меня. (Смех в зале).

Милорды, первое из этих невероятных — я не боюсь этого слова — совпадений. В 23.30 герцог спускается вниз, и Кэткарт входит в кабинет. Хорошо осведомленный генеральный прокурор в перекрестном допросе моего благородного клиента довольно убедительно указал на самое важное, что он мог получить из несоответствия между заявлением свидетеля на допросе, — в котором говорилось, что он не покидал дом до 2.30, — и его настоящим утверждением — что он покинул дом в половине двенадцатого. Милорды, какой бы интерпретации вы ни придерживались по поводу мотивов благородного герцога, почему он поступил так, я должен напомнить вам еще раз, что, когда было сделано первое заявление, все предполагали, что выстрел был произведен в три часа и что ложное заявление в целях установления алиби было бесполезно.

Большая проблема также заключалась в неспособности благородного герцога установить алиби с 23.30 до 3.00. Но, милорды, если он сообщает правду, говоря, что все это время бродил по вересковой пустоши, не встретив никого, какое алиби он может предоставить? Он не обязан предоставлять алиби для всех своих незначительных действий в течение двадцати четырех часов. Никакие свидетельские показания не могут дискредитировать его историю. И совершенно естественно, что, неспособный уснуть после сцены с Кэткартом, он мог пойти на прогулку, чтобы успокоиться.

Тем временем Кэткарт дописал свое письмо и бросил его в сумку почтальона. Нет ничего более иронического во всем этом случае, чем это письмо. В то время как окоченевшее тело убитого человека лежит на пороге, а полицейские и доктора ищут повсюду улики, ничто не может нарушить обычный порядок обычного английского домашнего хозяйства. Письмо, содержащее целую историю, лежало безмятежно в почтовой сумке, пока его не забрали и не отнесли на почту, как само собой разумеющееся. И то, что удалось получить его назад огромной ценой, задержкой и риском для жизни, двумя месяцами позже, можно лишь оправдать великой английской пословицей: «Дела идут своим чередом, несмотря ни на что».

В это время наверху леди Мэри Уимзи упаковывала свои чемоданы и писала прощальное письмо родным. Обстоятельно Кэткарт подписывает свое имя; он берет револьвер и спешит к аллее с кустарником по обеим сторонам. Он все еще расхаживает туда-сюда, один Бог знает с какими мыслями пересматривающий прошлое, без сомнения, обремененный тщетным раскаянием, более всего ожесточенный против женщины, которая погубила его. Он припоминает о своем маленьком залоге любви — платиновом коте с бриллиантами, которого любовница подарила ему на удачу! Во всяком случае, он не будет умирать с этим подарком на сердце. Разъяренным жестом он швыряет его подальше. Он приставляет револьвер к голове.

Но что-то останавливает его. Не то! Не то! Воображение рисует ему его собственный ужасно изуродованный труп: разрушенная челюсть, выбитое глазное яблоко, кровь и мозги, разбрызганные вокруг. Нет. Пусть пуля попадет прямо в сердце. Даже в смерти он не мог вынести мысли о таком виде!

Он приставляет револьвер к груди и нажимает на спусковой крючок. С приглушенным стоном он падает на сырую землю. Оружие вываливается из рук; его пальцы скребут по груди.

Егерь, который слышал выстрел, удивился, что браконьеры подошли так близко. Почему они не на охотничьем участке? Он думает, что зайцы забрались на ферму. Он берет свой фонарь и внимательно осматривает местность под проливным дождем. Ничего, только сырая трава и деревья, с которых льет дождь. Он всего лишь человек. Он решает, что ему показалось, и возвращается в теплую кровать. Проходит полночь. Проходит час ночи.

Дождь теперь льет не так сильно. Вдруг в кустарнике — что это? Движение. Раненый человек движется — тихо стонет — с трудом ползет. Продрогший до костей, слабый от потери крови, трясущийся от лихорадки, вызванной раной, он смутно помнит свою цель. Его ищущие руки находят рану в груди. Он достает носовой платок и прижимает им это место. Он подтягивается на руках, скользя и падая. Носовой платок упал на землю, и лежит там, около револьвера, среди опавших листьев.

Что-что в его испытывающем боль мозгу говорит ему, что нужно ползти назад, к дому. Он чувствует тошноту, боль, его бросает то в жар, то в холод, и ужасно хочется пить. Там кто-нибудь впустит его в дом, будет добр к нему и даст воды. Раскачиваясь и двигаясь рывками, падая на руки и колени, пошатываясь взад и вперед, он совершает это ужасное путешествие к дому. Теперь он идет, теперь он ползет, оставляя тянущийся след. Наконец дверь в оранжерею! Вот там будет помощь. И вода, чтобы утолить жажду, в корыте у колодца. Он ползет до него на руках и коленях и напрягается, чтобы приподняться. Становится очень трудно дышать — тяжесть, кажется, разрывает его грудь. Он приподнимается — и у него начинается ужасный икающий кашель, кровь идет горлом. Он падает. Все кончено.

Проходит какое-то время. Три часа, час свидания приближается. Нетерпеливый молодой возлюбленный перепрыгивает стену и спешит через заросли, чтобы приветствовать свою невесту. Холодно и влажно, но предвкушение счастья не дает ему времени подумать об окружающем мире. Он проходит через кустарник, ни о чем не думая. Он подходит к двери в оранжерею, через которую через несколько минут любовь и счастье придут к нему. И в этот момент он натыкается на… мертвое тело!

Страх овладел им. Он слышит отдаленные шаги. С единственной мыслью — убежать от этого ужаса из ужасов — он мчится в кустарник, в то время как немного утомленный, возможно, но с мыслью, что он успокоился за время своей небольшой вылазки, герцог Денверский приближается к дорожке, чтобы встретить нетерпеливую невесту над телом ее помолвленного.

Милорды, остальное ясно. Леди Мэри Уимзи, вынуждаемая ужасным совпадением обстоятельств, которые могли сыграть роковую роль в подозрении ее возлюбленного в убийстве, попыталась — с храбростью, какую каждый из вас поймет, — скрыть, что Джордж Гойлс когда-либо был на сцене. Из этого ее необдуманного действия возникло много тайн и недоумения. Все же, милорды, до тех пор, пока мы считаемся джентльменами, не один из нас не выскажет ни одного слова против этой галантной леди. Как поется в старой песне:

Я думаю, милорды, мне больше нечего сказать. Вам я оставляю торжественную и радостную задачу освобождения благородного пэра, вашего товарища, от этого несправедливого обвинения. Вы человечны, милорды, и некоторые среди вас ворчали, некоторые смеялись при получении этих средневековых роскошных красных мантий и горностая, столь чуждого вкусу и привычке для века прагматизма. Вы знаете достаточно хорошо, что

ни бальзам, ни скипетр, ни меч,

ни булава и ни венец имперский,

ни одежда, расшитая златом и жемчугами,

и ни забавный титул, и ни поток величия мирского,

который победит возвышенные светские опоры,

не могут добавить достоинства благородной крови.

И все же то, что вы наблюдаете день за днем, как глава одного из самых старых и благороднейших домов в Англии стоит здесь, отрезанный от вашего товарищества, лишенный исторической почести, надеющийся только на справедливость, — не может не суметь поменять местами вашу жалость и негодование. Милорды, это ваша счастливая привилегия — восстановить его любезности герцогу Денверскому эти традиционные символы его благородного ранга. Когда пристав палаты задаст вам индивидуально торжественный вопрос: считаете ли вы Джеральда, герцога Денверского, виконта Сент-Джорджа, виновным или не виновным в ужасном убийстве, каждый из вас, непоколебимо, без тени сомнения, сможет положить руку на сердце и сказать: «Невиновен, честное слово».