XVII

Однако пять дней спустя я снова оказался в «Астор-хаусе». Стоит отметить, что я не сознавал этого.

В самом деле, после свидания с Флоранс более безрассудно, чем когда-либо, я бросился в разгул развлечений. Одна ночь сна восстановила мои силы.

Когда сегодня я вспоминаю эти часы беспрерывного пьянства, одурманивания наркотиками, игры, сластолюбия, этот адский безостановочный бег, я испытываю некое наводящее ужас неверие.

Какое абсурдное расточительство, какое преступное презрение к разуму, чувствам, нервам, внутренним побуждениям!

Я цепенею при мысли, что молодой здоровый человек, которому открылся мир своей самой необычной чарующей стороной, был озабочен одной лишь потребностью разрушить себя, не видя прекрасного настоящего, которое судьба бросила к его ногам.

Но так уж было. И я ничего не мог поделать.

Я пребывал в состоянии, близком к галлюцинациям, сомнамбулизму. Я действовал благодаря одним лишь физическим рефлексам. И когда группа неизвестных друзей, взявшихся заботиться обо мне в течение двух суток, решила отправиться на большой, благотворительный праздник, организованный англосаксонской колонией, я присоединился к ней, не зная, куда иду и зачем.

Праздник включал ужин и костюмированный бал. Он состоялся в «Астор-хаусе».

Но моя усталость и опьянение были уже такими глубокими, что, даже преодолевая крыльцо отеля, я не узнал место, куда привела меня затея друзей.

Это были американцы, возвращающиеся из коммерческой поездки по центральным провинциям. Они привезли оттуда всевозможные тряпки всех времен и стилей; это пригодилось им для переодевания.

Что касается меня, они решили, что я, будучи французом, должен одеться по-французски, а именно в костюм апаша, такого, каким его изображали гравюры 1900 года. Поэтому я был в широченных брюках, тельнике и с красным платком вокруг шеи.

Преимущество моей одежды было в том, что она позволяла свободно двигаться и дышать, — ценное преимущество, так как стояла удушливая жара.

Большие залы «Астор-хауса» оказались слишком тесными для пестрой, беспорядочно теснившейся в них толпы. Там я увидел, как сквозь облако, как во сне, сумасшедшее богатство белого населения Шанхая и его страсть к детским увеселениям.

Мужчины ради одного вечера удовольствий искромсали, испортили прекрасные ткани.

Продавцы-ювелиры старого Китая и ювелиры двух частей света, казалось, опустошили свои лавки ради женщин, которые объединились или, вернее, столкнулись под предлогом благотворительности. Алмазы, жемчуга, нефрит, камни из Индии и Бирмы сверкали, горели, вспыхивали, переливались на великолепных или увядших шеях, на руках, уже стареющих или предназначенных для любви.

Роскошь, блеск, богатство, жара, шум, крепкие духи и скрытое опьянение людей, живших в одном из городов мира, где пили больше всего, — всего этого с лихвой хватило, чтобы моя голова, уже лишенная основной субстанции, закружилась.

Я начал с долгого сидения в баре. Я ощущал необходимость почерпнуть искусственные силы в алкоголе — настоящие уже подорвались, — чтобы быть на уровне в предстоящую ночь.

Водка и коктейли, джин и виски — я проглатывал все это пойло с яростной жадностью. Я пытался вернуть равновесие, хотя бы деланное, нестойкое. На смену ему пришло опьянение в своем крайнем проявлении.

Не помню уже, каким я предавался сумасбродствам. Мой костюм способствовал его разгулу.

Я переоделся в бродягу. Очень быстро одежда оказала влияние на личность.

Позже мне рассказали о моих глупых подвигах, дерзких выходках, жестах и площадных изречениях. Я с трудом этому поверил, словно речь шла о ком-то другом.

Но именно я увлек остальных кромсать занавеси, изображать ярмарочную борьбу, похищать в бурлескных танцах женщин, которые истерично хохотали.

И буйство разнузданной обезьяны вызывало аплодисменты толпы, находившей в этом выход своим подсознательным желаниям.

Я чувствовал, что публика меня поддерживает. Мне захотелось удивить ее еще больше. Она послушно следовала за мной. Тогда я решил, что мне позволительно все.

Оторвав от мужа одну гречанку, красота которой на какое-то мгновение остановила мое безумство, я схватил женщину на руки и принялся кружить на месте, целуя, кусая ее плечи и шею.

К какому еще безумству привел бы меня мой эротический дервишизм? Чем закончилось бы мое головокружение? Не осмеливаюсь даже подумать об этом.

Но в эту минуту чье-то лицо, оказавшееся у моего, заслонило весь свет в зале, и хриплый, дикий голос крикнул:

— Не хочу… Довольно! Не могу… Я убью ее.

Если я и выпустил свою добычу, то вовсе не из страха или совестливости. Я был вне сферы нормальных чувств. Я подчинился изумлению, которое охватывает человека, когда два мира непонятным образом смешиваются в поле его зрения.

Флоранс!

Флоранс в этом вихре, среди этой разнузданной толпы?

Она потеряла рассудок.

Она потеряла чувство реальности…

Я глупо ощупал ее, чтобы убедиться в ее существовании.

— Убирайся! Убирайся немедленно! — сказал я, глядя сквозь нее, изгоняя ее как привидение.

Но она взяла меня за руку и прошептала:

— Идем со мной!

Только тогда я понял, что она живая. Я даже отметил, что она была одета очень просто и не имела никаких драгоценностей. Мне это показалось неприличным, намеренным, словно вызов.

Я грубо отбросил ее руку, державшую мою, и крикнул:

— Убирайся!

Вокруг нас уже поднимался ропот, в котором я разобрал лишь одно слово:

— Метиска… метиска.

Флоранс взглянула на всех, кто нас окружал, с испугом и ненавистью. Свой взгляд преследуемого животного она перевела на меня, чтобы попросить о помощи. Но я еще раз сказал:

— Убирайся!

— Нет, — шепнула Флоранс. — Нет, я не оставлю тебя этим женщинам!

— Значит, ты считаешь, — начал я, дрожа от ярости, — ты, значит, считаешь…

Я не закончил. Моя ярость нашла достойную цель. Прорвав толпу своей массой, ко мне направлялся Ван Бек.

Ван Бек и его молчаливый ход, Ван Бек и его рот в форме слизняка, Ван Бек, сила которого свела меня на судне к сущности куклы в его руках! Ван Бек провоцировал меня перед всем светом в Шанхае.

Дикая сила, швырнувшая меня к нему, подсказала форму атаки, достойную моего костюма. Я употребил, не отдавая себе в этом отчета, способ, которым пользуется в притонах человек роста и веса меньшего, чем у противника.

Я схватил Ван Бека за плечи и, опираясь о его собственные кости, нанес ему удар головой в подбородок со всей силой своей ярости и опьянения.

Не успев сделать ни одного движения, он упал.

Я тоже.

Я увидел у своего изголовья сэра Арчибальда. Он держал бокал спиртного и, как только я пришел в сознание, дал мне глотнуть добрую половину даже раньше, чем увидел, что я стал воспринимать окружающее.

— Нет, вы не умерли! — воскликнул он лихорадочно, словно я хотел доказать ему обратное. — Я сразу это сказал. Я никогда не сомневался в вас, мой дорогой молодой друг. Вы не умерли.

Я ничего не понял из его слов: ни почему лежал в незнакомой мне комнате, ни почему вокруг моей головы был мокрый красный платок.

Стон сэра Арчибальда внезапно пробудил игру моей притупленной памяти.

— Если вы не умерли, — вздохнул старый англичанин, — Ван Бек тем более.

Ван Бек… костюмированный бал… удар, который я нанес колоссу своей головой, сумасбродство метиски.

Снова во мне вспыхнула ярость. Я встал, несмотря на острую боль, пронзившую всю мою черепную коробку, и крикнул:

— Что эта скотина, что ваша дочь делали на празднике? Не для них было это место, ни для него, ни для нее.

Сэр Арчибальд неверно истолковал смысл моих слов. Я увидел это, прежде чем он смог сформулировать свой ответ. По нервному тику, исказившему его лицо, по нездоровой красноте, выступившей на висках.

— Я… я хорошо знаю, — пролепетал он, — что метиска… на подобном празднике… Но… но… я не думал, что вы… как бы это сказать… вы тоже… вы тоже упрекнете ее в происхождении.

— Вы ничего не понимаете! — крикнул я. — Поскольку она могла меня встретить, вы не должны были бы…

Но сэр Арчибальд был не в состоянии слушать меня.

Когда человек в течение всей своей жизни страдает от тайного порока, все, что кажется ему намеком на его позор, вызывает в нем болезненную реакцию, которую ничто не может успокоить.

— Это я, никто другой… клянусь вам, захотел… — прервал меня сэр Арчибальд. — Вы понимаете, такое прекрасное общество, такой элегантный бал, голова моя закружилась, так мне захотелось там быть… Все-таки это мой мир, мир, которому я принадлежу! Ради Флоранс… да… да… да… Я лучше знаю, чем вы… Она не должна была соваться к белым… да… да… Но бедная малышка так хотела. Она никогда не видела ничего подобного. Она все время одна. Тогда я подумал, и Ван Бек тоже, так как я должен был ему сказать об этом… Мне нужны были деньги на мелкие расходы, вы понимаете… я… попытал счастья здесь… и теперь у меня ничего нет. Но мы держались в стороне, клянусь вам… довольно далеко. Я бы не допустил, чтобы Флоранс поступила некорректно и смешалась бы с европейцами.

Я видел, что сэр Арчибальд собирался говорить до бесконечности на тему, которая была мне отвратительна, что он готов оскорблять и еще больше отрекаться от своей плоти. Чтобы вырвать его из этого наваждения, я решил направить его мысли по другому, не менее мучительному пути.

— Все эти басни мне не интересны! — сказал я грубо. — Единственное, что меня интересует, это чувство Ван Бека.

Я не ошибся. Сэр Арчибальд резко оборвал свою жалкую защитную речь. Он принялся шептать, как поступал всегда, когда говорил о колоссе:

— С этой точки зрения, все к лучшему. Он знает, что вы не приходили к Флоранс. Он видел, что в тот вечер встреча была чисто случайной, и манера, с которой вы обращались с Флоранс, его успокоила.

— А как же сцена, которую она мне устроила? — воскликнул я.

— Что это доказывает, мой дорогой молодой человек? Что она доказывает? Что Флоранс вас любит? Ван Бек знает это еще с момента вашего пребывания на судне и рассчитывает отомстить. И это не может не доставлять ему удовольствия. Чего он не допустит — от этого меня бросает в дрожь, — так это того, что… если узнает о… о вашей… словом, о том, что между Флоранс и вами… В самом деле, уверяю вас, с этой стороны все в порядке!

— Тогда до свидания, — сказал я.

Когда я открыл дверь, сэр Арчибальд робко прошептал:

— Вы не хотите ее увидеть? Она просила меня об этом. Она в своей комнате рядом… никто не узнает. Вы можете пройти к ней отсюда через ванную комнату.

Я вышел, не ответив, и хлопнул дверью.