Глава 10

Дверь открыла смуглая девушка, чем-то походившая на индианку. Позади нее тускло горела лампа. На девушке была накрахмаленная облегающая блузка и очень узкие брюки «дудочкой». Одетая с головы до пят, она, тем не менее, ухитрялась выглядеть в полумраке чуть ли не обнаженной.

— Что-нибудь выпить, mein hen? — предложила она. Ее телесного цвета блузка и обтягивающие брючки смотрелись весьма пикантно.

Через небольшой холл девушка провела меня в гостиную с шелками, подушечками и жаркими красками.

— Я, наверное, выпью позднее с Ампаро, — ответил я.

— О, я очень сожалею, но Ампаро здесь больше нет.

Я говорил по-английски, и она отвечала мне тоже по-английски.

Заговори я на немецком, испанском, греческом или на хинди, она, скорее всего, ответила бы тем же.

— В таком случае, могу ли я видеть Вили?

— Подождите, пожалуйста.

Она вышла через ту же дверь, в которую днем выглядывала девица по имени Мария. Дверь за ней беззвучно затворилась. Я глазел на гонявшихся за нимфами сатиров, пока дверь снова не отворилась, и в комнату вошла Вили. На ней было свободно ниспадавшее платье из натурального шелка цвета глубокой морской лазури. Вили приветствовала меня радушной улыбкой и обняла, крепко прижав к бюсту.

— Ну вот, — проговорила она по-испански. — Вы возвратились еще быстрее, чем я смела на это надеяться. Но если вас привела сюда тяга к Марии, то я полагаю, вы поняли, что некоторые из моих девушек, и Мария в их числе, работают только по вечерам.

— Я пришел к Ампаро, — ответил я. Вили была явно удивлена.

— Неужели? — спросила она. — Es verdad?

— Да, это так.

— Но сегодня днем…

— Ампаро, — с улыбкой подтвердил я. — Я опоздал и не хочу заставлять ее ждать.

Да-да, конечно. Вверх по лестнице и налево, вторая дверь. Но сегодня днем вы…

— Сегодня днем вы поведали мне о том, как сильно вы ненавидите… Ампаро.

Мы обменялись улыбками. Все было понятно без слов.

Я поднимался по покрытой толстым ковром лестнице с резными перилами. В воздухе витал тонкий аромат духов. Уже на лестнице царил полумрак, а в коридоре, куда я поднялся, было совсем темно. Я повернул налево. Двери в глубоких проемах были едва различимы. Мимо меня с шорохом пронеслась горничная в до хруста накрахмаленном переднике. В слабом свете, проникавшем через окно, расположенное в конце коридора, постельное белье, переброшенное через ее руку, казалось синим. Одна из дверей открылась, послышался тихий смех, и дверь опять закрылась.

Я немного постоял за дверью комнаты, где должна была находиться Зиглинда Штрейхер. Она видела меня дважды: первый раз в моторной лодке Вильгельма Руста в свете ручного фонаря ее брата и еще раз — на вечеринке в Корпорации. Насколько я знал. Отто Руста она могла видеть только в Корпорации. Мы оба были высокими блондинами, и между его стрижкой «под польку» и моим «ежиком» не было такой уж большой разницы. Проблемой был мой немецкий язык, и здесь мне надо было сыграть, что называется «с листа». Она ждала Отто с нетерпением, и это обещало стать для меня хорошим подспорьем.

Постучав, я нажал на дверную ручку и вошел.

— Ампаро? — тихо окликнул я.

Освещение, вернее, его недостаток тоже могло сыграть мне на руку. На маленьком дубовом столике возле кровати горела одна-единственная лампа, освещавшая желтым светом лишь небольшое пространство вокруг, почти вес помещение оставалось в густой тени. Комната была невелика, и ее обстановка соответствовала характеру заведения. Большую часть места занимала огромная кровать со спинкой в виде трех массивных балясин. Остальная мебель состояла из ночного столика, низкого и длинного комода с затемненным зеркалом и обитого материей кресла. Зиглинда неподвижно стояла у изголовья кровати. Лицо ее было в тени, но я чувствовал, что она смотрит на меня. На фоне света настольной лампы вырисовывался лишь ее силуэт. Сквозь прозрачную материю блузки просвечивали формы и плавные изгибы тела, напоминавшие линии античных скульптур из Лувра. Зиглинда была красавицей, но по размеру чуть ли не на треть превосходила тех красоток, которых мы привыкли видеть.

— Очень хорошо, Руст, — произнесла она по-немецки своим глубоким контральто. — Закройте дверь.

Я осторожно затворил за собой дверь, прошел в комнату и сел на край кровати. Зиглинда не шелохнулась.

— Сожалею, что нам приходится встречаться в подобном месте, — проговорила она.

Лихорадочно подбирая немецкие слова, я соображал, что она скажет о моем акценте. Я ответил:

— Ампаро трудно сравниться с вами по красоте.

Наступила тишина, и Зиглинда рассмеялась.

— Неужели? Вы так считаете? Однако, Herr Руст, мне это абсолютно безразлично. Тем не менее, благодарю за комплимент и прошу не обижаться.

Она сделала три шага вперед и теперь стояла прямо передо мной.

— А откуда у вас такой акцент? — вдруг спросила Зиглинда.

Она была так близко от меня, что, вытянув руку, я мог бы ее коснуться.

— Разве вы не знали? — отреагировал я. — Я рос и учился за границей.

— Где же? — резко перебила женщина. Дурой она явно не была. Она, конечно, могла и не уловить, с каким акцентом, английским или американским, я говорил по-немецки, но то, что это был один из них, поняла.

— В американской школе при университете Буэнос-Айреса, — соврал я, не имея ни малейшего представления, существует ли вообще в природе университет Буэнос-Айреса, и есть ли при нем американская школа.

— В нашем досье этого нет.

— Держу пари, что в нем нет ничего и о родимом пятне у меня на пояснице, ну и что из этого?

— Вы пытаетесь быть занятным?

Я нахмурился. Зиглинда стояла так близко, что я ощущал мускусный аромат ее духов и даже в полумраке различал округлости тела, вырисовывавшихся под легкой летней юбкой. Она стояла, уперев большие, и вместе с тем красивые, руки в бедра. Все в ней было крупным, но удивительно пропорциональным.

— Занятным? — повторил я, перебирая в памяти немецкую лексику, которую вызубрил за три года учебы в колледже лет десять тому назад и лишь слегка освежил во время перелета на самолете «Люфтганзы» и за несколько дней пребывания в Бонне. — Я вовсе не старался быть занятным. Просто в вашем досье собраны не все факты из моей жизни.

— Дайте-ка я на нее взгляну.

— На что?

— На родинку.

Поначалу мне показалось, что у нее есть чувство юмора, и она его как раз сейчас проявляет. Потом, увидев, что Зиглинда ждет, я понял, что чувство юмора у нее отсутствует напрочь. Она была прекрасной, преданной идее и безжалостной. В общем, восточногерманский вариант Ниночки.

— Это я так, для примера сказал, — пояснил я.

— Так у вас нет родинки?

— Нет. Извините.

— Тогда у вас, может быть, есть удостоверение личности?

— Я нахожусь перед вами собственной персоной, — ответил я с легкой обидой в голосе. — И вы уже видели меня до этого. Присмотритесь-ка получше. Я вас тоже видел, в том же самом месте, но не прошу предъявить партийный билет.

— Партия не имеет к этому никакого отношения.

— Думаю, что партии все это не очень бы понравилось, а?

— Это не ваше дело. С чего это такому ярому нацисту, каким был Вильгельм Руст, вдруг взбрело в голову послать вас учиться в американскую школу?

— Вы бы лучше приберегли ваши вопросы для фроляйн Киог, — заметил я в сердцах.

Она улыбнулась Ее крупные, как и все в ней, зубы казались в темноте кипенно-белыми. Я поднялся и, чтобы обойти се, мне пришлось отступить немного в сторону. Она подняла руку, пытаясь меня остановить, но тут же ее опустила. Я подошел к окну и закурил сигарету. Занавески были задернуты. Я попытался сориентироваться и определить, на какую сторону выходит окно — во двор, где стоял на своем посту Бронфенбреннер, или же на улицу, где отлеживался в кустарнике Отто Руст, и пришел к выводу, что все-таки на улицу. Зиглинда стояла за моей спиной. Она подошла по ковру быстро и бесшумно, но я заметил упавшую на занавеску тень от ее фигуры. Я обернулся и увидел ее стоящую почти вплотную ко мне. И тут я понял, что она поверила в то, что я — это Отто Руст.

— Вы что, сердитесь из-за этой Киог?

— Конечно, я сержусь. Вы видели ее на вечере в Корпорации. Я заполучил ее, потому что хотел от нее кое-что узнать.

— А мы сердиты из-за вашего отца.

— Это был несчастный случай.

— Вы считаете меня столь наивной, Heir Руст?

— Повторяю, несчастный случай!

Я подумал, что Отто настаивал бы на этом.

— Ну хорошо, это не мое дело. Ваш отец мертв. Вы понимаете, в каком положении к связи с этим оказались мы с братом. Нашим начальникам был нужен Вильгельм Руст, а они очень неохотно воспринимают провалы и выслушивают оправдания. Пусть эта Киог и неравноценная, но все-таки какая-то замена. Хороша она в этом качестве или нет, нам и предстоит сейчас узнать. Но это, естественно, вас не касается. Однако вас, а вернее, нас обоих касается вопрос о деньгах.

— Вот и не будьте такой дурой, чтобы передавать Пэтти Киог «красным». Если вы это сделаете, то вам никогда…

— Я и не дура. Пэтти Киог будет отправлена тогда, когда мы будем к этому готовы.

— Где она сейчас?

— С моим братом.

— Где с вашим братом? На Востоке?

— Отто, что рассказывал вам отец о деньгах Управления стратегических служб?

Я улыбнулся и покачал головой.

— Много чего, — сказал я. — Почти все. Но если меня отвезут к девушке, то вместе мы, возможно, проясним всю историю от начала и до конца.

— И она вам скажет?

— Думаю, что да. Полагаю, что она мне доверяет. Деньги ее не интересуют. Она только хочет выяснить правду о том, что случилось с ее отцом.

— И вы пообещали, что поможете ей? Я утвердительно кивнул и спросил:

— А чем мне поможете вы?

Зиглинда вновь продемонстрировала свои зубы и произнесла лишь одно слово:

— Девчонка.

— Хорошо, — ответил я. — Я готов хоть сию минуту.

— Но она с братом сейчас не здесь.

— Тогда где они?

— Ну нет, Herr Руст. Сначала выкладывайте все, что вам известно.

— В Берлине? — настаивал я.

Она промолчала, спокойно закурила сигарету и стала ждать.

— Кто-то из нас должен уступить, — наконец проговорила она. — Вопрос лишь в том, кто может предложить большую цену, так как было ясно, что доверять друг другу мы не можем.

— Несомненно, — подтвердил я.

Зиглинда улыбнулась. В первый раз за все это время улыбнулась по-настоящему. Ее лицо зарумянилось, а крупное, крепкое тело, казалось, размякло.

— А почему бы и нет? — вдруг спросила она. — Почему бы нам не довериться друг другу?

— Ну-ну, я слушаю, — отозвался я.

— Мой братец — борец за идею. Деньги, даже такие большие, как золото УСС, вряд ли его заинтересуют. Я надеюсь лишь на то, что он не передаст девушку «красным» до того, как…

— Вот и продолжайте надеяться, фроляйн, — ведь это все, что вам остается.

— Таким образом, вы сами видите, что нам надо спешить. Но вы, Отто, должны еще видеть, что если Зигмунда интересует только долг, то золото УСС можем поделить мы с вами. Восемьсот тысяч марок. Восемьсот тысяч.

Она выждала, чтобы я переварил эту цифру. Восемьсот тысяч марок — это было двести тысяч в пересчете на доллары. Американские доллары.

После того, что я слышал об этой парочке, я не поверил ни единому ее слову о Зигмунде. Однако заливала она мастерски. Ради денег она могла и сказать, и сделать все, что угодно. Странный для агента «красных» пережиток капитализма, но у Йоахима Ферге был бы ответ и на это. Штрейхеры стали «красными» скорее по воле случая так же, как случайно они примкнули до этого к фашистам. Они имели авторитарный склад личности, и здесь ни вкусы, ни пристрастия особой роли не играли.

— … и скажите мне тогда, — с жаром продолжала она, — неужели два человека, мужчина и женщина, не способны вместе насладиться подобным богатством лучше, чем каждый из них в отдельности, или даже намного лучше, чем это могли бы сделать брат с сестрой?

Ответ мог быть только один.

— Ja, Зиглинда, — проговорил я.

— Брат нервничает. Времени может оказаться слишком мало. О, если бы мне удалось убедить вас!

— Я уверен, что вам это удастся, но только в том случае, если вы отвезете меня к фроляйн Киог.

— Но если я до этого не скажу Зигмунду, что можете дать вы, он взорвется. Видите ли, брат вовсе не считает происшедшее с вашим отцом несчастным случаем.

— Ну сколько раз я должен повторять — это был несчастный случай!

— Отто, прошу вас, успокойтесь.

— Хорошо, не будем об этом. Докажите, что я могу вам верить. Отвезите меня к девчонке.

Зиглинда опять одарила меня улыбкой, стоившей никак не меньше восьмисот тысяч марок.

— Сначала — ваш рассказ. Но я докажу, что вы можете мне довериться. Я покажу вам, что может быть у нас с вами после того, как будут деньги.

Секунд пять я не мог понять, о чем идет речь. Она собиралась отвезти меня к Пэтти, здесь все понятно. Зиглинда повезет меня к Пэтти, как я повез бы ее к своей бабке в маленький увитый плющом домик, чтобы сказать: «Бабушка, вот девушка, на которой я хотел бы жениться, потому что она такая милашка».

— Для нас двоих, — учащенно дыша, проговорила она. — Все только для нас двоих.

Она скинула блузку и своим телом выше талии снова улыбнулась мне на все восемьсот тысяч марок. Тело было словно высечено из мрамора. Поведя мраморными плечами, она завела обе руки за спину. Когда ее ручищи вернулись в прежнее положение, бюстгальтер, с которым ее кожа соперничала по белизне, слетел на пол. Словно вылепленные рукой скульптора, на белом мраморе розовели два бутона, один из которых на какое-то мгновение скрылся из вида, когда обе ее руки легли на левое бедро. Послышался звук расстегиваемой молнии, Зиглинда едва уловимо повела бедрами, и юбка тоже оказалась на полу. Еще одно легкое движение понадобилось, чтобы скинуть то, что было под юбкой. Обуви на ней не было. И вот уже вся она, от кончиков пальцев ног до серебристых волос, сияла улыбкой на восемьсот тысяч марок.

«Валькирия», — подумал я. Если бы все дочери Одина были такими, то Вальгалла стоила бы того, чтобы туда попасть. Однако, если говорить о Зиглинде, то у валькирий было на уме совсем не это. Она умела преподнести свое тело. Оно не годилось для стандартных телодвижений, обычно изображающих сексуальность, и она это знала. Это крупное, упругое, белое, величественное тело, подобно Афродите — самому совершенному из символов поэтической чувственности — было создано для того, чтобы наслаждаться его созерцанием как классической статуей. Это она знала тоже. Почти минуту она стояла абсолютно неподвижно, и эта минута показалась мне самой длинной в моей жизни. Мне захотелось прикоснуться к ней. Всего лишь один раз, не более. Но этим я не мог помочь Пэтти Киог. Напротив, если хоть на мгновение я поддался бы на эту самую улыбку в восемьсот тысяч марок, то Пэтти это бы повредило.

Не знаю, что Зиглинда прочитала в моих глазах, но она с коротким смешком перешагнула разделявшее нас пространство и прильнула ко мне.

Мрамор ее тела был теплым и прижимался ко мне все сильнее. Вдруг мрамор ожил, и мы со всего размаху упали на кровать.

Самым нежным голоском, на который была способна эта женщина, она произнесла:

— Я забыла спросить, как ты больше любишь? Со светом или в темноте?

Не успел я ничего ответить, как дверь с треском распахнулась, потом вновь захлопнулась, и Отто Руст, еще не успев нас толком разглядеть, заорал:

— Фроляйн Штрейхер, это самозванец! Отто Руст — я.

При теле богини она имела мозги, работавшие со скоростью счетной машинки. Она издала звук, похожий на рычание. То, что в комнату ворвался настоящий Отто Руст, она поняла почти мгновенно. Ей надо было полностью переориентироваться, и она это сделала быстрее, чем я вытащил из кармана свой «Люгер». Всей тяжестью своего тела женщина навалилась на меня.

— Помоги мне его удержать! — крикнула она.

Руст знал, что я был вооружен, поэтому мне было не до деликатностей. Я уперся ладонью в подбородок Зиглинды и с силой толкнул ее. Клацнули зубы, разлетелись в стороны волосы, и голова Зиглинды откинулась назад. Она вдруг отпустила меня, и, проскочив через всю комнату, налетела на Руста, сбив его с ног. Вместе, сцепившись и размахивая руками и ногами, они повалились на пол. Когда они встали, я уже успел достать «Люгер» и навести его на них.

— Спокойно, ребята, — произнес я по-английски.

— Он не выстрелит, — проговорила Зиглинда, и они медленно пошли на меня с двух сторон. Было очень тихо. Я взвел курок, они на какое-то мгновение остановились, но Зиглинда сказала:

— Нет, в доме много людей, он этого не сделает.

Когда Руст подошел достаточно близко, я с размаху ударил его «Люгером» по лицу, одновременно спустив большим пальцем предохранитель и освободив курок. Удар пришелся наискось по челюсти, и Отто упал на колени. Ему удалось захватить мое предплечье, и он начал заводить мою руку за спину примерно так же, как я проделал это с ним на улице. Оказавшаяся рядом Зиглинда ухватила меня за плечи и замахнулась коленом, но я увернулся, и удар пришелся по бедру. Тогда она ударила ребром ладони, целясь мне точно в переносицу. Если знать, как это делается, то сломать эти хрящ и косточку по силам даже малому ребенку. Зиглинда ребенком явно не была, и кроме того, знала, как это делается. Чтобы уйти от удара, я отвернул голову в сторону, и ребро ладони ударило в мой висок, да так, что у меня на глаза навернулись слезы.

Руст предпринял новую попытку овладеть «Люгером». Он сотворил с моим запястьем что-то такое, от чего всю мою руку пронзило острой болью. Я попытался его лягнуть, но промахнулся. Он уже стоял на ногах и удерживал мою вывернутую руку между лопатками. Зиглинда снова замахнулась коленом, но я подставил другое бедро. Она с размаху вонзила кулак в мой живот на несколько дюймов ниже пояса, вложив в удар все свои шесть футов роста и полторы сотни фунтов веса. Мне стало очень больно.

Это была еще та парочка. То, как они вместе дрались, больше смахивало на водевиль. Руст поддернул мою вывернутую руку еще выше и толкнул меня. Не рискуя оказаться со сломанной рукой, я наклонился и шагнул вперед. Сцепив руки у меня на затылке, Зиглинда дернула мою голову вниз навстречу колену. Я махнул свободной левой рукой и смазал ей по лицу. От правой руки сейчас толку было мало.

Чуть не прихватив с собой и мою голову, Зиглинда, шатаясь, побрела через комнату. Послышался какой-то шум, кто-то с удовлетворением хмыкнул, и вдруг Руст отпустил мою руку. Неверной походкой я направился к Зиглинде, взмахивавшей руками и ногами: она одевалась.

— Драм, — произнес Руст, шедший почти вплотную за мной. Я обернулся. В левой руке он держал «Люгер», а правой ударил меня в живот. Я легко парировал удар. Вернее, он дал его парировать и опустил мне на голову «Люгер». Темно-коричневый ковер сначала отдалился, а потом, как гребень волны, начал вздыматься передо мной, пока я не уткнулся в него лицом. Мне даже показалось, что я ощутил вкус шерсти вперемешку с пылью. Я был еще в сознании, но абсолютно не способен двигаться. Как сквозь туман, я видел обнаженные ноги Зиглинды и слышал словно издалека доносившиеся голоса.

— Одевайся, — сказал Отто Руст. — Я отвернусь.

— Да ладно, — ответила Зиглинда. — Ты что, голую женщину никогда не видел?

Она вовсе не хотела его обидеть, просто держалась очень раскованно.

— Одевайся, — снова бросил Отто. Я так и не понял, отвернулся он или нет.

От шока я почти не ощущал боли, но ковер под моим лицом был влажным. Через некоторое время Руст спросил:

— Он все еще без сознания?

— По-моему, да.

— Нам надо где-нибудь поговорить. Ты ничего ему не сказала?

— Нет, ничего. Давай убьем его?

Все происходило, как во сне. Может быть, они вообще этого не говорили. Ощущение нереальности усилилось, когда я услышал осторожный стук в дверь.

— Войдите, — отозвался Отто.

Я услышал голос Вили:

— Ну нет. Даже и не думай, Зиглинда. Убийства я здесь не допущу. О подобных неприятностях твой брат меня не предупреждал.

— Я ужасно сожалею, фроляйн Шлиман, — проговорила Зиглинда. В се голосе, впрочем, не было и тени сожаления.

Я почувствовал в мышцах рук и ног легкое покалывание. Если ударом «Люгера» Отто задел какой-то нерв, то сейчас он начинал подавать признаки жизни.

— Вы уходите? — спросила Вили.

Зиглинда промолчала.

— Уходим, — ответил Отто Руст.

Дверь открылась и опять закрылась. Спустя некоторое время мне в лицо плеснули холодной водой, я простонал, и голос Вили произнес:

— Я уже тогда поняла, что Ампаро ждет не вас, но понадеялась, что… Ладно, как ваша голова?

Она помогла мне сесть. Зеркало было далеко, и я не мог видеть своего лица. Но по тому, как заохала Вили, я понял, что вид у меня плачевный. Она приложила мне к лицу мокрое полотенце и помогла подняться на ноги.

— Закуришь? — предложила она и втолкнула мне промеж губ зажженную сигарету. Потом принесла высокий стакан, в котором было бренди. Чтобы поднести его ко рту, мне пришлось взять стакан обеими руками.

До двери я кое-как добрался с помощью Вили.

— Вы сможете идти? Может быть, вам лучше поспать здесь?

— Нет, — с трудом ворочая языком, выговорил я. И тут я вспомнил о карточке, которую мне дат Бронфенбреннер. Еще раз ни Зиглинды, ни Отто в Бонне мне не найти, поэтому я должен был ехать в Берлин. Пошатываясь, я пошел к выходу. Когда я спускался по лестнице. Вили стояла наверху и смотрела. Она ничего не сказала, и даже не попрощалась.